Бесплатный фрагмент - Радуга на сердце

Мне уже многое поздно, мне уже многим не стать

И к удивительным звёздам

Мне никогда не слетать.

Мне уже многое сложно, многого не испытать.

Годы вернуть невозможно, но я умею мечтать.

О далёких мирах, о волшебных дарах,

Что когда-нибудь под ноги мне упадут,

О бескрайних морях, об открытых дверях,

За которыми верят и любят и ждут меня.

Я уже многих не помню, с кем я когда-либо был,

С кем я напился бессонниц

На перекрёстках судьбы.

Мне уже с многими скучно,

Успел от многих устать,

Мне в одиночестве лучше, легче и проще мечтать

О далёких мирах, о волшебных дарах,

Что когда-нибудь под ноги мне упадут,

О бескрайних морях, об открытых дверях,

За которыми верят и любят и ждут меня.

Многое не повторится, многое будет не так,

Вот мне и стало за тридцать —

Самое время мечтать

О далёких мирах, о волшебных дарах,

Что когда-нибудь под ноги мне упадут,

О бескрайних морях, об открытых дверях,

За которыми верят и любят и ждут меня[1].

[1] Юрий Лоза

Пролог

____________________________________

from: Roman_Razvilsky

to: _thunderbird_

В продолжение нашего с вами разговора высылаю технические требования к искусственному интеллекту. Его задача — управление колонией типа «метрополия» на Марсе. Требуемые качества: идеальное следование субординации, высокая стрессоустойчивость, оптимизм, готовность к сотрудничеству (полный перечень технических требований приведён во вложении). Ключ к файлам памяти должен быть предоставлен в единственном экземпляре и открыт исключительно на моё имя. Визуализация искусственного интеллекта не требуется.

Срок: 1 месяц.

Аванс будет перечислен после подтверждения согласия.

Итоговая сумма…

____________________________________

Первое правило фрилансера — бойся дедлайна, как огня.

Тонкие пальцы коснулись сенсорного экрана, отправляя подтверждение. Спустя пару минут счёт исполнителя пополнился на сумму, достаточную для поддержания его мотивации к работе. Половину денег программист привычным движением переслал на другой счёт. С получателем (точнее, получательницей) он не виделся уже почти десять лет, но ему это и не требовалось для того, чтобы знать: её мужа недавно уволили с работы, старший сын учится в институте и собирается в марсианскую экспедицию, а сама она ждёт второго ребёнка.

Распакованная коробка архива явила на свет божий кучу раздёрганных файлов. Программа-виртуализатор кое-как собрала их в полупрозрачную, словно недоделанный витраж, безликую фигуру молодого парня. Программист прищурился, глядя на монитор, а потом резко встал с кресла, выбил из пачки очередную «последнюю» сигарету и закурил прямо в комнате, на пути к балкону. Любопытство исследователя, фоновым процессом тлевшее в его душе с юных лет и по сей день, грозило разгореться ярким пламенем от ветра, созданного запретом на просмотр файлов памяти, которые, как и всегда при создании искусственного интеллекта с расширенными психосоциальными навыками, должны были принадлежать реально живущим (или жившим) людям.

— Кто ты, маска? — вопрос без ответа сорвался с тонких губ программиста.

В следующий миг свежий ветер ночного Петербурга подхватил три коротких слова и унёс вместе с дымом вверх, мимо крыш стоэтажных домов, к далёким мерцающим звёздам.

Второе правило фрилансера — не задавай лишних вопросов.

<begin>

***

Санька, как обычно, пришёл домой через две минуты после того, как жена начала обзванивать морги и больницы в поисках его, пропавшего. И за две минуты до того, как его ненаглядная дочь приплелась домой с танцплощадки. Все трое привычно застряли в прихожей. После немой сцены настороженных переглядываний Ангелина Павловна изрекла ключевое:

— Ужин на столе. Уже. Давно.

Санька, отрабатывая хлеб, виновато опустил глаза:

— Прости. Я немного задержался на стенде.

А Катька, рухнув на стул и скинув туфли с высоченными шпильками, выдохнула:

— Я там счёт времени потеряла, мам. Но меня (Петя, Игорь, Олег, нужное подчеркнуть) проводил до дома.

Так и жили. Все собирались за одним столом, молча ковыряли картошку, которую опять забыли посолить, и тщетно искали тему для разговора. Правда, Санька чаще молчал. Его попытки рассказать про работу неизменно наталкивались на презрительную гримасу жены и полное непонимание Катьки, гуманитария до мозга костей. Обеим было глубоко наплевать на разделку кабелей на новой строящейся установке, на технические проблемы установки крыши в ангаре, на дурацкую организацию работ, из-за которой у Саньки…

— Пап, а что у тебя с рукой? — спросила Катька, найдя, наконец, повод оттянуть момент проглатывания безвкусной, но такой «полезной» еды.

Санька сверкнул глазами. Нет, у Катьки определённо проблемы с логикой. Или с любовью к отцу, которого её мать сейчас по стенке размажет, стоит только оступиться и сказать что-то не так.

Пристальные взгляды скрестились на левом запястье Саньки, где из-под рукава рубашки выглядывал уже не слишком белый бинт.

— Поранился, — коротко сказал Санька, решив не вдаваться в подробности.

Это означало не рассказывать об авральном режиме сборки, когда на ангар, который разбирали-то три дня, выделили всего два, чтобы собрать. И его, программиста по образованию, электромонтажника и слесаря по факту, превратили в уборщицу, заставив мыть секции крыши… технической жидкостью для чистки асфальта. И в такой спешке Санька сам не заметил, как вогнал под кожу острую металлическую занозу, пробившую вену. Он мельком почувствовал это, но не было времени приглядеться, а уж тем более — перевязать и промыть. После смены всё-таки заметил, и — о, абсурд его существования, — так обрадовался, что на рубашке нет следов крови, и никто его за это пилить не будет.

Впрочем, тот, кто хочет пилить, всегда найдёт повод.

— Бросал бы ты свой стенд, пап, — выпалила Катька. — Другой работы, что ли, нет?

Санька молча смотрел в почти нетронутую тарелку.

— Ведь есть же какие-то научные исследования у вас там, автоматизация, в конце концов, — несло Катьку.

— Не указывай мне, дочка, — выдавил Санька, пряча под ресницами закипающую ярость. — Я же не выбираю тебе очередного поклонника.

Что она знает о моей работе? Да, все под богом ходим.

На другом конце стола царило гробовое молчание. Санька поднял глаза на жену. Святцева Ангелина Павловна. Оставила девичью фамилию, но святей от этого не стала. Прямая, будто доску проглотила, вся такая гордая и правильная, что хоть волком вой. «А ведь лет двадцать назад ты такой не была», — подумал Санька, ожидая попрёков. Но Ангелина Павловна знала, что есть вещи хуже взрыва эмоций. Равнодушие.

Санька порывисто встал из-за стола, подошёл к мойке, привычным движением схватил чашку левой рукой… Боль прошила запястье. Хрупкая фарфоровая чашка полетела на пол, оставив по себе долгую память в виде затихающего «дзи-и-инь».

Санька коротко, но ёмко выругался.

А вот этого Ангелина Павловна уже не стерпела.

— Ты деградируешь на своём стенде, — припечатала она, глядя вовсе не на разбитую чашку, а в глаза мужу.

Санька на миг задохнулся. Что угодно он ожидал услышать, но только не это.

— В каком смысле?

— Нахватался там слов всяких. Мне стыдно за тебя.

Горячая волна поднялась в груди. Стыдно? За меня?! А если б я тебе не притаскивал по пятьдесят тысяч в месяц, отрабатывая все возможные сверхурочные, которые только позволены законодательством, ты бы стыдилась за свои гроши методиста на кафедре биологии?

Но логик внутри, ещё держащийся на плаву, выдал почти спокойно:

— То есть, все мои картины в галерее Анискина — это деградация?

«И я их рисую по ночам, заметь», — добавила ехидна на задворках сознания.

— Тогда, будь добр, подбирай слова, — произнесла жена, поджав губы.

Последняя капля. Санькины пальцы непроизвольно сжались в кулак.

— Тогда, может, и ты будешь их подбирать? — очень тихо спросил он, стоя уже на пороге кухни. — Я считаю свою работу настоящей. Вот ты придёшь, а тебе скажут — эту штуку собрал Александр Валько, эту штуку помыл Александр Валько, этот крепёж придумал Александр Валько… А деградация — это просиживание штанов за компом и валяние дурака за ним же в теплом уютном кабинете!

Санька развернулся на пятках и вылетел из комнаты, как стрела, рикошетом уходя от стен коридора на поворотах. Свежий воздух, боги, ну хоть глоток. Распахнуть балконную дверь. «Погнёшь уплотнитель, будет свистеть». Почти вырвать створку окна. «Там кто-то курит сверху, да и комнату выстудишь. А вдруг они окурок кинут к нам?» Почти перегнуться вниз, над маленькой пропастью меньше чем в пять этажей…

Санька глубоко дышал, втягивая в лёгкие воздух зарождающегося питерского апреля. В синем небе вспыхнула и белой чертой промелькнула падающая звезда.

Санька криво усмехнулся. Какая там звезда… Кусок орбитального мусора сгорел в верхних слоях атмосферы.

Но тогда выходит, что и мусор может стать… светом?

ЧАСТЬ 1. ЗЕМНЫЕ СТРАННИКИ

Глава 1

В пультовой на крыше Главной башни института было душно и тихо. Санька, развалившийся в хлипком крутящемся кресле, маялся. Даже обмахиваться листком, выдранным из оперативного журнала, было откровенно лень. «Интересно, когда у нас хоть что-нибудь сделают по уму? — неспешно текли Санькины мысли, никак не затрагивая лицевые мышцы и хрустальное спокойствие в радужке синих глаз. — Ту же систему вентиляции. Уже контору со стороны пригласили, кучу денег вбухали, а всё без толку. Как была здесь наверху баня, так и осталась».

Взгляд Саньки скользнул по колпаку над головой. Ажурная конструкция из металла и бронированного стекла, заменявшая здесь привычные потолки перекрытий, почуяла ночь и выкрутила прозрачность на максимум. В акварельном сине-зелёном небе вспыхивали звезды спутников, из-за дальнего небоскрёба поднимался Марс, а в зените стремительно набирал силу бледный фонарь полумесяца. Это были своего рода константы небесной полусферы. Разнообразие вносили только редкие росчерки аэроциклов, вспышки метеоров и яркие линии лунников, каждый час уходивших к уже обжитому спутнику планеты. Но регулярно повторяющиеся события тоже можно было считать константой, поэтому на лунники Санька внимания не обращал, превратив их в своеобразную систему временных координат.

В пультовой тоже были свои константы. Например, Лина. Она была всегда уже три года как, с самого возникновения установки. Она повторялась каждый день, с улыбкой летя по коридорам корпусов, по-мужски здороваясь за руку или обозначая кивок подбородком соответственно собственному ранжиру привлекательности окружающих. Санька не знал критериев отбора, но с ним одним Лина заменяла кивок и рукопожатие на молчаливый тычок лбом в плечо. Просто подходила каждое утро, иногда со спины, и прижималась лбом к грубому синему сукну халата. До смешного доходило — Санька уже начал стирать робу дома, чтоб девчонка не испачкалась во время ритуала утреннего приветствия. Стирал тайком, сам, по ночам, чтобы не удостоиться пытливого внимания Святцевой Ангелины Павловны. «Пытливый» в её случае было синонимом «пыточный».

Санька прикрыл глаза. Видение Лины, сидящей у диагностического пульта и неспешно заполнявшей оперативный журнал эксперимента, осталось под веками, лишь поменяв цвета на фиолетово-золотые. Такой след обычно оставляет солнце, попавшее в поле зрения. Впрочем, Лина и была солнцем. Маленьким стендовым солнышком двадцати трёх лет от роду, с фарфоровым бледным лицом и длиннющей чёрной (словно вопреки внутреннему свету) косой. Санька в мыслях невольно сравнивал двух Ангелин в своей жизни — жену и коллегу. Невольно же напрашивался и вывод — обе ангелы, только с разной полярностью. И Санькины мозги с Санькиным же сердцем снова и снова устраивали грызню между собой, стараясь сохранить жизнь на нейтрали.

— Линь? — Санька тихо окликнул девушку именем, выдуманным в пору дедлайна годичной давности.

Подошло бы ещё «волшебный пинок», но, во-первых, длинно, во-вторых «Линь» звучало как антоним лени, а, в-третьих, пинок уже был застолблен им самим. Ведь даже и ежу, проработай он неделю на стенде, становилось понятно: дело двигается только, когда его двигают. В качестве тягловой силы неизменно выступали Санька и Лина.

Но сейчас было приятное десятиминутное затишье, и сердце твердило, что грех тратить его на тишину.

— М-м?

— Ты на выходные будешь выход на работу оформлять или всё-таки отдохнёшь?

Слаженный мат сердца и мозга эхом пронёсся по Саньке. И правда, другой темы нет что ли, кроме работы… Похоже, что у него нет.

— Одно другому не мешает, — задумчиво проговорила Линь, выкручивая верньеры на доисторическом осциллографе, чтобы записать амплитуду светового сигнала.

И пока длилось молчание, Санька пытался отдышаться. Одно другому не мешает… Простая фраза, поднявшая вдруг такие пласты памяти, что хоть стреляйся. Двадцатилетие тому назад. Институт. Растрёпанный паренёк, тощий, как помесь рельса со шпалой. Паренёк, известный всем и каждому. Его ник — Буревестник, его призвание — хакерство, его девиз… Одно другому не мешает.

«Нет, определённо на сегодня хватит, — помотал головой Санька. — Ещё домой часа полтора и долбаный семейный ужин. Интересно, а если в один прекрасный день я вообще не приду домой, жена с Катькой из принципа с голоду сдохнут? Впрочем, нет. Катька пойдёт и ограбит холодильник. Тайком. Хоть чем-то в меня, чёрт побери».

Санька тяжело поднялся.

— Я на свежий воздух. Ещё есть пара минут.

Линь, устало улыбнувшись, кивнула. Да, все вымотались. Три недели всеобщего сумасшествия, и ещё две впереди. Сдача стенда — это вам не хрен собачий.

Уже у самой двери, в которую наспех превратили одну из секций купола, повесив её на петли, Санька заглянул в переговорную. Здесь обитал генерал от экспериментальных исследований, ведавший стратегическим уровнем планирования в такие вот дни, когда появлялась возможность пострелять на старой установке. Именно в этом и была проблема института — новые установки никак не создавались, а старые не ломались.

— Илья Моисеич, мы сегодня ещё долго стрелять будем? — поинтересовался Санька у сгорбленной спины.

Спина живо превратилась в лучезарное лицо с большими очками в роговой оправе на типично еврейском носу. Илья Моисеевич Райфе, кандидат физ-мат наук, был незлобивым сыном Израилевым преклонного возраста, избежавшим пороков ворчливости и недовольства миром. Наверно, потому, что «стрельба» на лазерном усилителе все-таки была именно стрельбой и как-то успокаивала генетическую память.

— О, Са-ша, — «ша» в его исполнении всегда звучало отдельно, — я бы ещё «азок ст’ельнул, да и ладушки на сегодня. Сейчас я у Ма’ка спрошу… — и уже в трубку радиотелефона, такого же древнего, как он сам, — Мааа’к! Мааа’к!

«Вот сядет батарейка, так чёрта с два найдёшь такую сейчас», — подумал Санька не то о телефоне, не то об Илье Моисеиче.

Трубка ворчливо откликнулась. Санька представил, как пятью этажами вниз по шахте, во второй переговорной у старой установки ворочается неповоротливый Ма’к, он же Марк Алексеевич Магдаленский, полная противоположность Ильи Моисеича во всём, кроме национальности.

Трубка отворчалась. Илья Моисеич вздохнул.

— Давайте ещё т’и «аз’яда, Са-ша. Это полчаса от силы. Я, конечно, ваше дело молодое…

«Какое оно, на хрен, молодое, — мысленно рявкнул Санька, внешне ограничившись кивком. — Сорок семь лет стукнет через месяц. А я тут всё торчу и торчу…»

— Линь, три разряда ещё! — Крикнул он через плечо и толкнул дверь на крышу.

Здесь было пусто и тихо, в отличие от копошащихся и жужжащих внутренностей корпусов. Башенка не блистала новизной — удивительно, что до сих пор не превратилась в руины. Наверно, потому, что раньше умели строить даже здесь, на болотах. Санька слышал легенды, что лет двести назад, после конца последней мировой войны, эту башню в двадцать метров высотой заложили как авиадиспетчерскую, а сам институт — как главную площадку по созданию ядерной бомбы. Но взлётную полосу так и не создали, и спустя столько лет институт продолжал жить в окружении чахлого ивняка с озёрами, кишащими чаячьей братией.

Зато здесь можно было на пару минут остаться одному. Чем старше становился Санька, тем сильнее в нём разгоралось желание куда-нибудь заныкаться. Лечь на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать [1]. Закрыться в шкафу и сказать: «Я в Нарнии». На худой конец, просто упасть и притвориться, что сдох. Или сделать морду тяпкой и ляпнуть что-то вроде «никого не трогаю, починяю примус» [2].

Радостный писк нарушил неспешное течение Санькиных мыслей. Робот-снайпер, помесь старинной Арматы с луноходом, приветственно мигал огоньками, стоя прямо за спиной Саньки.

— Как дела? — спросил Санька.

Три коротких, два длинных. Санька наморщил нос, прикидывая, что это могло значить. Робот был бесплатным приложением к куполу. Такие ажурные конструкции обычно ставили на крышах небоскрёбов, где угроз для стекла было куда больше. Планета кружилась в облаке мусора, ближний радиус орбиты превратился в свалку. Небо расцвечивали метеоры сгорающих на подлёте мелких фрагментов всего на свете, а то, что сгореть не успевало, добивали роботы. Впрочем, пятиэтажной башне института мусор из космоса точно не грозил. И робот скучал, нарезая круги вокруг ажурного сооружения, превращённого в пультовую старого «Софита».

В Саньке вдруг проснулся азарт программиста. Где-то в затылке отрешённый голос прожжённого технаря сказал: «Этот робот не используется по назначению. От него нет пользы. Во что можно его превратить?» И прежде чем здравый смысл успел рявкнуть: «Да ты на себя посмотри, айтишник-слесарь!» — руки потянулись к щитку над мигающими огоньками снайпера и откинули крышку. Незнакомые разъёмы соседствовали со стандартным сенсорным экраном. Так, а если…

— Ровный пульс, в норме кровь, я бы умер за любовь, — фальшиво пропел Санька строки из прицепившейся утром в развозке песенки, — но боюсь сбить режи-им жизни в каждодневной лжи-и-и [3] … Какого?!

Снайпер, взревев падающим мессершмитом, дал задний ход и вскинул пушку. Вспоминая потом эти две секунды точного наведения и зарождение красного лазерного луча, увиденное уже в падении, Санька чувствовал, что смерть прошла мимо. Но не впервой ему было уворачиваться от падающих секций крыш, объектов разной степени тяжести и ламповых кассет, так и норовящих отдавить ноги.

Короткая очередь импульсного режима прошила сумерки над головой лежащего Саньки. За спиной что-то грохнуло, запахло гарью. «Значит, всё-таки не в меня», — с каким-то странным удовлетворением подумал Санька. «Ну а если б не успел?» — поинтересовался зануда под черепушкой, пока хозяин поднимался на ноги и отряхивался.

— У кодеров в этой конторе был бы повод поставить тепловизор, переписать код и первым пунктом инструкции поставить «перед снайпером во время стрельбы не стоять», — пробормотал Санька, приближаясь к груде тлеющих обломков, уже не поддающихся идентификации. На обычный околокосмический мусор это было не похоже, да и откуда тут мусору… Робот, словно не уверенный в своей победе, робко шелестел гусеницами на заднем плане.

Внимание Саньки привлёк небольшая продолговатая капсула, отлетевшая прямо к куполу. Похоже, неизвестный «мусор», павший смертью храбрых от снайперского луча, в последний момент успел выкинуть её из своих недр. Металл, из которого была сделана капсула, оказался тёплым на ощупь. Посередине виднелось небольшое окошко, напоминающее солнечную батарейку. Санька крутил эту коробочку в руках так же, как в голове мысль «куда эту штуку выкинуть, а, может, Катьке отнести, она из неё что-нибудь модное сделает, киберпанк же», когда в одну секунду слились новый грохот, громче прежнего, звон купола и короткий, почти неслышный вскрик Линь.

— Да какого лешего сегодня все взрывается? — возопил к небесам Санька, влетев в пультовую «Софита» и едва удивившись вспыхнувшему красному огоньку на торце находки, сжатой в кулаке.

Пультовая пребывала в раздрае, но на этот раз снайпер был ни при чем. Линь, вся в слезах, пыталась прорваться к шахте, но у неё на пути стоял шлагбаум по имени Илья Моисеич Райфе. Он обрёл даже соответствующую раскраску — бледная кожа пошла красными пятнами.

— Са-шаа, — призывно прокричал Илья Моисеич, невзирая на расстояние в два метра, — поде’жите её… Мы ничего не слышим, так грохнуло… Я сп’ошу, что там внизу.

Передав Саньке невменяемую Линь как эстафетную палочку, Илья Моисеич прокатился в переговорную. Сейчас эта сотня килограмм еврейской доброты была очень кстати, потому что в объятиях Саньки у Линь сорвало последнюю защиту, и информация, шедшая от мира по двум каналам, стихийно перемешалась в Санькиной голове с обрывками собственных мыслей.

— Ма-а-а’к, Ма-а-а’к!

— Я всё сделала, как ты меня учил… Уставку на двадцать четыре выставила, землители подняла…

«Она дышит раз через три, чёрт побери… И вся колотится, сердце у неё, что ли, на полтела…»

— Так ты в перегово’ной сидишь, нехо’оший человек? Почему посмот’еть не вышел?

— Подняли высокое… До уставки дошло, Саня, до уставки, не было самохода, не было!..

«Какие узкие плечи, как у ребёнка… может, скорую ей вызвать?.. Как же ты дрожишь, Линь. Ну, успокойся, прошу, родная. Там все живы… должны быть».

— Ах ты ж… Не платят тебе за это, Ма’к Алексеич, значит, да? Я могу сказать, за что тебе платят! За твои штаны лоснящиеся!

— А потом разряд и грохот… Я ничего не слышу, Саня, прости меня, прости-и…

«Ты не виновата, Линь»

Виноват я.

Санька осторожно положил руки на плечи девушки и легонько сжал. Линь замерла, едва дыша на сведённой диафрагме. А, к черту условности. Санька коснулся губами пылающего лба Линь. Секунда, две, три… Не хочется отпускать, но пора. Надо, в конце концов, выяснить, что произошло.

Приливной волной гнева Илью Моисеича вынесло из переговорной.

— Са-ша! Этот старый… — далее воспоследовала непереводимая тирада идиоматических выражений на иврите, — в общем, он сидит в пе’егово’ной внизу и носа оттуда не кажет!

— Я проверю, Илья Моисеич, — кивнул Санька, усилием воли размыкая кольцо рук вокруг Линь. — А вы побудьте здесь. Пожара, кажется, нет… Датчики бы сработали.

«Ещё бы, — хмыкнула зануда внутри. — На сигареты давеча и то заорали».

Ныряя в шахту, Санька чувствовал на себе взгляд Линь, но, не в силах обработать столько запросов сразу, переключился на аварию. Извини, солнце. Я, наверно, должен был заглянуть тебе в глаза, но давно зарёкся это делать. Нет уже сил выдерживать чужую боль от свежих ран.

Лифт в шахте давно умер, а поскольку башня была отдана на растерзание простым людям — работягам и исследователям под стенды и установки, — его никто и не думал восстанавливать.

Санька преодолевал пролёт за пролётом, на каждом этаже, где были обитаемые установки, встречая встревоженные головы, высунутые в распахнутые двери. Головы упорно смотрели вниз. Санька прибавил скорости. Навстречу пролетел один из первоотдельщиков в аэросапогах… Санька продолжил спуск, чувствуя неприятную дрожь между лопаток от мысли, что этот первоотдельщик может развернуться на сто восемьдесят градусов и проследовать на «Софит» любопытства ради.

Строго говоря, «Софитов» было два. Старый представлял из себя небольшой закрытый бокс с конденсаторной батареей и переговорной. Здесь испытывали отдельные элементы лазерных усилителей — лампы, отражатели, стёкла. В который раз Санька поразился клейкости некоторых разговорных названий. Они были как истинные имена в ныне запрещённом транскоде. А вот на новом стенде не было места исследованиям и истинным именам. Там был Заказчик. В угоду ему делалось всё: от нарушения правил техники безопасности до откровенной халтуры. Лишь бы успеть. Лишь бы большие шишки остались довольны. И новый «Софит» жил дедлайнами от одного административного совета до другого. Огороженный высокой стеной, этот мир псевдочистой зоны сейчас жужжал похлеще UPS-ов в серверной стойке, отключённой от питающей сети.

Ворвавшись на последний этаж, Санька потрясённо замер. Вокруг бокса старого «Софита» собралась бурлящая толпа. С повадкой заправского дайвера Санька нырнул в круговорот тел и сплетен. Местных было мало, в основном это были люди субподрядчика, монтировавших систему питания на новом стенде. Этих хлебом не корми, лишь бы ничего не делать. Классика жанра: один работает, восемь дают советы.

А вот и источник беспокойства. Очень разговорчивый источник, мать его за ногу.

— Артур, можно тебя на минутку? — для проформы прошипел Санька, вытаскивая из центра пентаграммы новостей холёного паренька с куском чего-то светлого в руке.

Вещдок, надо полагать.

— Тебе чего? — Спросил Артур, вырвавшись из Санькиного захвата неумело, как девчонка.

Санька смерил его презрительным взглядом. Артур был смазливым дистрофиком с длинными, зачёсанными назад волосами и испанскими глазами-вишнями, где цвет радужки почти неотличим от зрачка. Весь обвешан гаджетами, даже во лбу какая-то пластина с дорожкой бегущих огоньков, похожей на волну музыкального трека. И кто поверит твоему вранью про пояс карате, технощёголь?

Карьерист от науки, кандидатскую Артур писал долго и безнадёжно. Сам Санька не стал поступать в аспирантуру лишь потому, что диплом в институте уже, по сути, был диссертацией, а наводить на него марафет ещё пять лет аспирантуры… Неинтересно. Да и нехватка денег в семье здорово увела от науки.

— Что произошло? — спросил Санька.

Артур подбоченился. Нанизывая слова как бусины, он выдал красочный рассказ о том, как…

— Короче, — не выдержал Санька. — В тебя влетел кусок изолятора от взорвавшейся в нашем боксе лампы…

— Именно, в вашем боксе, — сделал упор Артур.

— …а ты при этом стоял здесь, у его стенки, вместо того, чтобы чистить кассеты на новом? — Голос Саньки источал яд. — Дай угадаю, курил свою полимерную гадость или висел на телефоне с очередной пассией?

Санька прищурился. Артур не отвёл глаз. И раньше не были друзьями, а теперь, кажется, враги. Зато больше не будет распускать сплетни о случившемся. Тем более, на вид абсолютно цел, а если и есть синяк, то: а) до свадьбы (бедная его жена) заживёт; б) сам виноват, не стой, куда прилететь может.

Отняв у Артура кусок изолятора, Санька зашёл в бокс старого стенда. Взорвавшаяся лампа осталась в своём гнезде, но автоматы вышибло напрочь, и в темноте Санька с трудом бы разобрался в произошедшем, не держи он сейчас в руке кусок изолятора. Вещдок, чёрт побери. Рука по наитию потянулась к останкам изолятора, ещё закреплённого на лампе. Два фрагмента сложились как паззл. Горелые чёрные края копролита, волнистая дорожка пробоя… Давай, Александр Валько, признайся, на что это похоже, пока твои пальцы скользят в темноте по колбе лампы… В темноте ты слеп: плохое ночное зрение. Но кожа заменяет тебе глаза: ты чувствуешь трещины на поверхности этой двухметровой колбы, разрывы мироздания, через которые в твой мир ушёл ксенон, заменившись пыльным воздухом стенда.

Эта лампа больше не даст разряда.

Не родит внутри себя вспышку, не зажжёт плазму.

Мёртвая бесполезная вещь, пусть ты и приставил к ней недостающий фрагмент.

Гулкую тишину бокса разорвал едва слышный писк на грани ультразвука. Он шёл не извне. Изнутри?.. Санька всё-таки решил, что на дельфина или летучую мышь не тянет, поэтому пищать может только найденная на крыше коробочка. В темноте свет мигающего красного огонька рождал ассоциацию с музыкальной дорожкой во лбу Артура. Тем более, что неизвестный шутник, сделавший этот… прибор? игрушку?.. явно внёс систему и в писк, и в мигание светодиода.

«Трекер, — подумал Санька, давая находке имя и пряча её в карман. — Если уж ты свалился с неба, то обратно тебе и дорога». На краю сознания маячили обрывки из прочитанной фантастики про инопланетян, комитет по контактам, охотника в музее внеземной жизни… Слишком уж невероятным это казалось. Но выбросить трекер в болото было бы нечестно, а отдать Первому отделу — вдруг шпионская разработка (хотя всё, что могли, уже разворовали и продали) — проблем не оберёшься. А ещё жила внутри какая-то неубиваемая наивность, детская вера в чудо: что это не чья-то шутка, а подарок судьбы. Знак, что Александр Валько — раздолбай, из которого ничегошеньки не вышло, — ещё может получить в руки путеводную нить истории и способность хоть как-то повлиять на этот безумный мир.

Санька вышел из бокса. Толпа рассеялась. Конец рабочего дня однозначно определялся по гробовой тишине на стендах.

В переговорной Марк Алексеевич Магдаленский со стоическим спокойствием выслушивал разъярённые вопли трубки, попутно листая какой-то объёмный фолиант в красном переплёте.

Санька прокашлялся на пороге и перешёл в наступление. Только так, выдав заранее ответы на все возможные вопросы, можно было избежать девяноста девяти процентов ворчания Марка Алексеевича.

— Я посмотрел лампы в боксе, одна разорвалась, оторвало кусок изолятора, по колбе трещины, снимем лампу, — тараторил Санька, отключая силу и заземляя установку, — с Ильей Моисеичем…

— Он меня…

— Знаю, знаю… Ничего, это у него просто характер такой. В понедельник с утра я подлатаю бокс, но установку американских на испытания следует отложить…

— Что значит отло…

— Я думаю, нужно проверить электрическую часть, — надрывался Санька, — хоть эта схема и работала исправно полгода. Диагностика цела, мы сможем продолжить в любой момент…

«Да согласись ты уже, боги Сети, — мысленно застонал Санька, — пусть хоть раз кто-нибудь в этом мире признает мою правоту, скажет, что не надо пороть горячку в пятницу вечером…»

Едва на лице Магдаленского появились первые признаки согласия, Санька схватился за телефон. Трубка орала оглушительно. И снова на иврите.

— Илья Моисеич, — крикнул Санька, перекрывая поток утончённых оскорблений, восходящих к праотцам и ветхому завету, — всё в порядке, просто разорвало лампу! Подробности в понедельник, — и уже тоном тише, на фоне молчания, — давайте по домам. И Линь забирайте, ещё успеете на развозку. А на моё имя вызовите лунник. Пусть ждёт меня за проходной.

Санька повесил трубку и обернулся. Магдаленского след простыл.

Убрать бардак за субподрядчиками, громко и с наслаждением обматерить Артура за халтурный монтаж высоковольтных выводов на новом стенде, нырнуть на первый этаж пролёта, повернуть главный рубильник, вынырнуть обратно, разрезая кромешную тьму фонариком… На всё про всё десять минут. Ещё пару минут на то, чтобы скинуть надоевшую робу, переодеться в цивильное и кое-как отмыть руки. Из зеркала над раковиной на Саньку глянула осунувшаяся физиономия с тонким алым росчерком потрескавшихся губ и злой синевой глаз под светлыми ресницами. Линь однажды сказала — если б добрые люди не просветили, так бы и думала, что мне тридцать. Может, дело в избирательном зрении, но, Линь, светлая моя, неужели ты не заметила, что под кепкой я прячу седую голову, а от глаз по щекам бегут глубокие морщины? А добрые люди — они такие… Они не только дату рождения назовут, а и про жену с взрослой дочерью расскажут. Чтоб и не мечталось даже.

Когда Санька прорвался за проходную, лунник уже стоял посреди питерского газона, прикосновение к которому убивает растительность так же безнадёжно, как колесо вездехода за полярным кругом. И сейчас, в разгар апреля, рваными ранами зияли в нём борозды от мотоциклов, концентрические круги парковки флаеров и прямоугольные ямы от станин аэротакси. Лунник стоял точно посередине этого безобразия, а его пилот красочно описывал достоинства навигационной системы, заведшей его в это болото.

Санька, перескакивая с кочки на кочку, оказался, наконец, на расстоянии рассерженного крика:

— Океаническая или Изобильная?

Это были два русских космодрома в океане Бурь и море Изобилия. Санька хотел сказать в ответ название американской базы, да вовремя прикусил язык. С тех пор, как объединённые сектора и альянсы развалились обратно на отдельные страны, такие шутки стали небезопасны.

— Выбирай любой, я не лечу.

— Мистер, вы издеваетесь?

О нет, ни в коем случае, стажёр. А то, что ты стажёр, уже ясно и без «мистер».

Трекер ощутимо обжёг руку. В апрельских сумерках его огонь был настолько ярким, что тянул на сигнальный маяк.

— Ты берёшь эту штуку и летишь с ней на любой космодром. По дороге закладываешь вираж и выкидываешь её в первый попавшийся кратер, — в Санькин голос можно было нырнуть как в Марианскую впадину. — Всё ясно?

Стажёр почесал в затылке.

— Да, мистер, только нам нельзя летать без пассажиров.

— Я плачу, ты летишь, какие проблемы? — Санька сдерживался из последних сил.

Слишком насыщенным был день. Слишком много нервов, страха, злости…

Трекер взял тоном выше.

— А проблемы в том, что у нас всё фиксируется, и если я нарушу правила…

— Выходи из машины, — голос Саньки сорвался.

Стажёр удивлённо открыл рот и вцепился в обшивку люка.

«Сейчас он сделает шаг назад, и я его уже не достану», — подумал Санька, а его тело, стремясь избавиться от обжигающего трекера, уже рвануло вперёд, намотав на кулак форменную рубашку стажёра и швырнув того в капсулу пассажира. Можно было и в болото, но уж больно напуган был малёк.

— Сиди тихо, — предупредил Санька.

С видимым наслаждением он плюхнулся в кресло пилота. Давно забытое ощущение настоящей кабины. Почему ты стал таким бездарем, Александр Валько? Почему променял небо на подвальные стенды? Кто сказал тебе, что…

Двигатели стартанули, и машина сорвалась ввысь. Санька не стал рисковать и доверил создание полётной программы автоштурману. Стажёр, пришедший в себя, тихонько сопел на заднем плане и давал советы, в которых Санька, увы, не нуждался. Тот, кто с детства бредит полётами, бредит по-настоящему, не брезгуя изучением технической литературы и лётных уставов, может пропустить мимо ушей всё.

Кроме, например, такого.

— Выполнение маршрута невозможно, — сухо сообщил автоштурман, когда на обзорном экране языки пламени начали лизать обшивку корабля, а перегрузка стала нестерпимой. — Возвращение на базу. Выполнение маршрута…

«Сегодня не мой день», — отрешённо подумал Санька, выключая автоматику. Стажёр, метнувшийся вперёд, едва не получил в зубы, но всё-таки успел вывести локатор на экран.

— Смотр-ри, — рыкнул он Саньке в ухо. — Разворачивай назад, живо!

Пламя исчезло с экрана, сменившись чёрной бездной с ярко-зелёными огнями. Перед пульсирующей точкой лунника разворачивалось хаотичное облако… мусора? Санька тихо присвистнул. Неужели на орбите его стало так много? Настолько много, что теперь у Земли есть собственный пояс астероидов из всякого хлама?

— Слушайте, мистер, — стажёр ушёл на фальцет, — клянусь мамой, я ничего никому не скажу, только убираемся отсюда, пока не поздно!

Санька ощутил, как внутри медленно и неотвратимо умирает вспыхнувшее пламя, и, словно ловя волну, сходит на нет жар и писк трекера. Он повернул штурвал.

— Ладно, стажёр. Извини, что я так сорвался.

Паренёк нервно усмехнулся.

— Нам говорили, что клиенты бывают разные, но я как-то не верил. А форсаж вы здорово взяли, мистер, покруче наших гонщиков, — стажёр прищурился. — Вы где учились?

Санька махнул рукой и переключил управление на автоштурмана.

— Неважно. Ладно, парень: мир, дружба, коннект. Подкинь меня домой, раз уж летим. Петербург-12, Заводской, восемнадцать, деревня Колпино.

Глава 2

Суета сует. Тот самый случай, когда расставление точек над «ё» необязательно, но так заманчиво. Санька выдохнул, тяжело привалившись к штабелёру. Работы было невпроворот — новый «Софит», «мертворожденное дитя», гудел как муравейник. В том смысле, что мельтешения много, а толку мало. Вопли из оперы «эй, кто последним шуруповерт видел?» раздавались с завидной регулярностью, но Санька давно махнул рукой на порядок на верстаках и в сейфах.

— Всё под контролем, я запутал следы, никто не узнает, где я, а где ты [4], — тихо проговорил Санька внезапно всплывшую в памяти строчку.

Так уже бывало раньше. То слова из песни вспомнятся, то стихотворение какое… А в последнее время появилось новое наваждение. Едешь в автобусе на работу / с работы, давка жуткая, а в голове голос Линь тихонько зовёт: «Са-а-аня?..»

Санька глубже надвинул кепку. Разворот на тридцать градусов, скрестить руки на груди, принять вид сонный и отрешённый. Лишь бы губы не выдали, не сложились в ласковую улыбку, когда глаза найдут в толпе солнышко с тёмными волосами по пояс, убранными в небрежную косичку. Давно уже все забыли о «чистом помещении», где сотрудники должны ходить в масках, бахилах и белых одеяниях по самую макушку. Потом, всё потом. А пока даже Линь в этой духоте сбросила свой любимый халат цвета «василёк», оставшись в одной футболке и потёртых джинсах.

Вместе с Артуром девушка собирала высоковольтные вводы в кассетах с лампами. Впрочем, Артур играл роль статуи из Летнего сада с разводным гаечным ключом неприличных размеров, который никак не вязался с оптикой за много миллионов тугриков. Всего-то и надо было, что удержать ключом контакт с одной стороны, а уж всё остальное… сделает Линь. И она делала, чёрт побери. Санька, стиснув зубы, наблюдал, как эта единственная девчонка в команде стремительно наворачивает зажим на контакт, как шарахается от неё конструктор, получив порцию проклятий за такое изобретение, как она берёт другой ключ, чуть меньше Артуровского, и затягивает этот контакт. Неудивительно, что халат стал ей мал в рукавах. Стенд этот получше иного фитнес-зала…

Внутри Саньки колыхнулись гаденькие мысли о том, что раз уж начальство закрывает глаза на это безобразие, надо самому собраться с духом и выгнать девчонку на отдых. Ну, стыдно же, боги Сети, смотреть, как она ворочает железки. Ладно ещё разделка кабелей, уборка или помывка… «То есть тряпка ей больше к лицу, чем гаечный ключ и отвертка?» — уточнил мысленный зануда, вместе с хозяином наблюдая, как законченную кассету тащат к штабелёру. «Нет», — машинально ответил Санька, и пока его внимание было брошено на задачу «загнать кассету в усилитель, по возможности ничего не разбив», подкорка вывела наружу истину. Нет, Александр Валько никогда не сможет выгнать Линь со стенда. Она — из его племени. Из тех, кто выше всего ценит работу руками и очевидный результат этой работы.

Когда кассета оказалась на своём месте, составив одно целое с каркасом усилителя, Санька смог оглядеться. Бросив быстрый взгляд на Линь, он настороженно замер. Девчонка оказалась зажатой между лежащей на столе ламповой кассетой, выступом стены и тощим телом Артура.

— Да ладно тебе, — слащаво протянул тот, — я ж ещё ничего не сделал…

— Только попробуй, — в голосе Линь звенели льдинки.

Так-так-так… Можно ставить десять к одному, что мальчик нарвался. У статуи в Летнем Саду занята только одна рука, верно? А вторую можно использовать для целей, более приличествующих положению тел и мифологическим забавам тех, кто потом оказался высеченным из мрамора…

Сдавленное «ой» последовало немедленно. В скульптурной композиции «Два гаечных ключа, Артур и его почти вывернутая рука» подвижной частью осталась только Линь. Злоба медленно, но верно искажала её лицо: девушка ещё чувствовала на своей груди прикосновение Артура. Продолжая выкручивать наглецу руку, Линь прошипела что-то невнятное. Санька смог разобрать только конец фразы:

— …у меня вообще-то муж есть.

— Есть, — согласился Артур и резко дёрнулся, вырываясь из захвата. — Только ты им не пользуешься. Все уже в курсе.

В комнате воцарилась гробовая тишина, нарушенная лишь хрустом позвонков в распрямляющейся Санькиной спине. Преодолев спазм диафрагмы, Санька уткнулся взглядом в кристальные глаза Линь. В них уже не было ни злобы, ни ярости, ни даже слёз. Они смотрели прямо в душу, потому что…

Шаг. Я помню наш вчерашний разговор, Линь. Помню, как ты — светлый и невозможно грустный ангел, — потеряла свой вечный самоконтроль, разрыдавшись вечером в каморке, как слезами окропила мои загрубевшие от работы руки, повергнув меня в хаос столь знакомых чувств никчёмности и ненужности в том мире, что начинается за дверью квартиры. Не дома, не родного гнезда. Квартиры. Места, где можно упасть без вызова скорой.

Два. Я помню твои слова. Ты выплёскивала в меня всю горечь истёкшего года неудачной совместной жизни с тем, кто лишь оказался в нужное время в нужном месте и с нужным тебе предложением. «Я не знаю, что такое любовь». Твой голос сорвался в пропасть на этой фразе. И лживое «я тоже» слетело с моего языка раньше, чем я понял, что люблю тебя. Так я годами отвечаю на слова жены о любви. «Я тоже. И я тебя. Ну конечно, дорогая, и я». Но на слово «люблю» уже давно наложено табу.

Три. Мы были с тобой одни. Но ты плохо меня знаешь, если в твою голову сейчас закралась мысль о предательстве. Это подозрение больнее, чем твой выжигающий душу взгляд. Я не знаю, в какой момент Артур появился под дверью каморки. Наверно, в самый подходящий, чтобы услышать твой крик души о холодных ночах с тем, кто имеет на тебя право лишь из-за штампа в паспорте.

Четыре. Право. Иметь право на кого-то — полный бред. Но молю тебя, Линь, отведи глаза хоть на миг. Я, дурак, только сейчас начал понимать, что вчера у меня был Шанс тебя спасти. Сказать тебе «ты моя». И почему-то я уверен, что ты сама подала бы мне руку, сама пошла бы рядом прочь от всего… И тебе было бы плевать, что ни у одного из нас нет своего угла, что на копейки, которые платят в НИИ, прожить в принципе невозможно, что пересуды и сплетни облепят нас, как…

Пять. Прости меня, Линь.

Близко-близко. Глаза в глаза.

Просто поверь мне, ангел. Или ударь. Я знаю, ты можешь.

Периферийным зрением Санька увидел, как Артур рыбкой выскользнул из комнаты. Где-то там над головой, возле усилителя, остался колдовать над диагностикой Илья Моисеич, но ему нас не видно и не слышно. Мы одни, Линь. Если нас останется двое последних людей на Земле [5]…

— Я ни при чем, Линь, — едва слышно шепнул Санька, осторожно притягивая девушку к себе. — Я ничего ему не говорил.

— Знаю, Саня.

Они молчали, замерев в кольце рук друг друга. Но напряжение, которое Санька ощущал в себе почти физически, надо было куда-то «сливать», как говорили высоковольтники. И если нагрузка — поцелуй навылет, которого так просит сердце, — не вариант, ибо слабость духа не позволит взять такой грех на душу, то разрядное сопротивление в виде мысли о начавшемся перерыве — самое то.

Вокруг царила обеденная тишина. Линь и Санька с тоской глянули друг другу в глаза. Определённо, жить по принципу «война войной, а обед по расписанию» — это не про них. Народ, занятый на сборке ламповых кассет, считал иначе, и с первым тиком секундной стрелки после полудня бросал отвёртки и гаечные ключи, даже если у винта или гайки оставалась недокрученной всего пара оборотов.

— Линь, сколько у нас перерыва осталось?

— Минут двадцать. Потом все придут.

Санька шёпотом выругался. Вот оно, наказание за рвение. Когда все бегут на обед, ты остаешься, доделываешь чужую работу, чистишь площадку, подгоняешь штабелёр… Тонкие девичьи руки, превратившиеся в тёрку, отмывают растворителем изоляторы, и этот едкий всепроникающий запах стирает с картины мира нежную цитрусовую нотку духов — единственную отраду в этом аду.

— Линь, кофе хочешь? Пошли ко мне.

— Пошли, — устало согласилась та. — Только мне это… воды простой. Горячей.

Они вскарабкались на антресоль — ряд маленьких каморок нависал над пролётом, аки насест снайпера. Санька начал суетиться, пытаясь организовать подобие обеда, но вдруг замер посередине комнатушки с чайником в руках. Линь смотрела на него. Бесконечная усталость, грустная улыбка в уголках губ… Яркий блик апрельского солнца бил ей в висок, вскрывая тайну тёмной гривы непослушных волос: на свету они отливали медью.

— Ты рубашку порвал, Саня, — тихо сказала Линь, — снимай, я пока зашью.

Наваждение. Но девушка сказала это так естественно, так легко протянула руку за разошедшейся по швам рубашкой, что сопротивляться этой волне нежности и заботы не было ни сил, ни желания. Санька рухнул в кресло, как подкошенный, резким ударом ладони врубил чайник и расстегнул бретели рабочего комбинезона. Ладно, Линь, вряд ли мой обнажённый торс расскажет что-то новое.

Под ворчание закипающего чайника Санька скинул рубашку и мельком глянул на часы. Десять минут осталось, чёрт побери. Кофе, срочно кофе. Три ложки… Нет, четыре. Только б не уснуть.

— Слушай, Линь, ты как-то не говорила вчера… Как муж относится к твоей работе?

— Ему всё равно, — Линь изломила губы в злой улыбке, не отрывая взгляда от порхающей над тканью иголки. — А если не всё равно, то говорит, что нечего здесь делать. Что это за такие деньги вообще никому не нужно.

Санька прикрыл глаза. Кофе бил по обонянию, но никак не мог достучаться до засыпающего мозга, в котором вместе с капителями сознания рушились последние блокировки. Не ткань сшивали эти ловкие пальцы, а само мироздание, которое последние месяцы трещало по швам. А подсознательное уходило вразнос, мысленно убирая с Линь всю лишнюю на его взгляд одежду, превращая в реальность мечту прикоснуться к этим алым губам, которые, казалось, в жизни не знали помады, крепко обнять за плечи, наплевав на пропасть в двадцать лет и целую жизнь…

— Кто играет в бридж, Линь? — спросил Санька дрогнувшим голосом, отгоняя манящее видение.

— Бог, — ответил голос на краю бездны.

— Его нет, Линь.

— Я знаю.

Тик-так.

Его нет, Линь.

Тик-тик-так.

Я знаю.

Я знаю, что меня нет.

Линь по-прежнему сидела рядом, её руки шили, но пронизывающий чужой взгляд гипнотизировал Саньку, рождая дрожь в обнажённой спине.

— Ты не Линь, — выдал Санька, отшатнувшись.

— Да, я не Линь.

— Кто ты?

— Я Бог.

— Но тебя нет!

И ясно уже, что это сон. Один из тех кошмаров, в которых дорогие тебе люди… О, нет… Сердце Саньки пропускало удар за ударом, пока Линь на его глазах раздваивалась. Настоящая медленно падала с кресла, вытянув в сторону руку с иголкой, а мара, назвавшая себя богом, осязаемо плотная двухметровая тварь, выросшая прямо из девчонки, нависала над Санькой, как дамоклов меч. Глаза её, украденные у мраморной статуи, впивались в Саньку с ужасной неодолимой силой.

— Валите отсюда все! — голос Лины ворвался в уши, заставив Саньку подскочить на месте. — Дайте человеку поспать. Я сама открою вам чистую зону…

Санька встряхнул головой. Дышал он как вытащенная из воды рыба, трекер в кармане брюк звенел на одной ноте… Но мир вокруг стал прежним. В дверном проёме маячила тонкая фигурка Лины, не пускающей чужаков в Санькину каморку.

А плечи прикрывала заштопанная рубашка.

— Он говорит: сегодня мы играем в бридж, — прошептал Санька, вскакивая и судорожно одеваясь. — Он говорит: это реальность и ты не спишь…

— Что с тобой, Саня?

Линь вдруг оказалась совсем близко. Неприкрытая тревога светилась в её глазах цвета морской волны над отмелью — сумасшедшей смеси бледно-голубого, светло-зелёного и серого.

— Всё хорошо, Линь, — выдавил Санька. — Всё хорошо. Пойдём… Поиграем в бридж.

***

«Он говорит: „Сегодня играем в кости“, но я-то знаю, что всё одно — подкидной…»

И даже ясно, кто у нас в дураках остался. Санька, вернувшись в реальность, вновь услыхал заезженную пластинку своего начальника. Пароёрзов, человек неплохой и даже благородный, был, увы, болен начальственной заразой: желанием покомандовать и полной убеждённостью в собственной правоте. Видеть реальные перспективы и сроки ему при этом удавалось с трудом. Но сейчас, кажется, Пароёрзов был встревожен не на шутку, раз собрал в пультовой только самых-самых.

— Я был у директора центра, пытался как-то повлиять на ситуацию, но то ли у него нет рычагов, то ли он не хочет себе проблем. — Пароёрзов тряхнул седыми космами. — Я знаю ровно столько же, сколько и вы. К нам будет прислана бригада психологов. По их тестам будет определена профпригодность. Но мы обязаны запустить стенд, провести измерение коэффициента усиления и точка. Если они будут вызывать вас к себе, то всем сразу не уходить. Организовывайтесь, подменяйте друг друга… Работа не должна простаивать.

— А «езультаты тести’ования кад’овикам отдадут? — подал голос Илья Моисеич, по праву возраста занявший мягкое кресло у стола с тремя мониторами.

Пароёрзов поморщился. «Значит, отдадут», — подумал Санька, пристально наблюдая за начлабом. Единственная возможность узнать истину — это задать вопрос, почти выстрелить наугад, и… не слушать ответ, а смотреть на говорящего. Спрятанные ладони, сжатые губы, сдержавшие правду на языке.

— Да даже если отдадут, — махнула рукой Линь, — уволить нас не имеют права. И вообще — что они оценивать будут, эти психологи? Коэффициент корреляции моей руки и отвёртки из набора?

— Помнится, меня в институте учили, что… — Санька закатил глаза к потолку.

В памяти всплыло жуткое название «технология программирования» и полная женщина с копной рыжих волос, разносящая в пух и прах каждую строчку его неумелого первокурсного кода. Как же она там говорила…

— …степень правильности работы программы зависит от степени кривизны рук программиста.

Все коротко хохотнули, и принципы отбора людей на стенд вдруг посыпались в пространство, как шрапнель на поле боя:

— Кривизну роста рук — на первое место!

— Э-э… Индекс ст’емления сдохнуть за идею, точно.

— Коэффициент жополизства!

— Лина, не к лицу девушке…

— Шкала мастерства в удовлетворении начальства…

За последнее Санька получил от Пароёрзова о-о-очень многообещающий взгляд. Да ладно, я уже столько раз огребал по маковке за такие вот слова, что уже не боюсь.

— Короче, жить будем плохо, но не долго, — Санька улыбнулся и резко помрачнел. — Сколько у нас времени до появления психологов? Когда испытания силовой части и собственно эксперимент? Реальные даты я знаю. Надо знать, к какому числу планируют всё это эшелоном выше.

Их взгляды скрестились и, прозвенев, разошлись. Но Пароёрзов ещё агонизировал.

— Вы должны…

— Нет, — вкрадчиво перебил Санька, сжимая кулак за спиной, — мы не должны. Мы только можем. Или не можем. Потому что по факту здесь работают трое. Артур не в счёт, поскольку его пригоняют сюда палкой, а он и рад работать как безрукая палка. И весь пришлый народ тоже, потому что им плевать на результат.

— В пятницу здесь будут люди субподрядчика из Москвы-3. Это по поводу силовой части, поднимете при них высокое на всех батареях. А насчет психологов, — Пароёрзов дернул плечом. — Думаю, что первые из нас попадут под раздачу в тот же день. День «Ха», что и говорить.

***

Семейный ужин вечером того дня проходил в урезанном варианте. Катька накануне похвасталась новостью, что её пригласили на какую-то закрытую вечеринку филологов, и придёт она домой ближе к полуночи, поэтому Ангелина Павловна решила особо не стараться. На стол перед Санькой грохнула дежурная тарелка с отварной несолёной картошкой и разрезанным вдоль огурцом. Но прагматизм в кои-то веки взял в Саньке верх: предстоял важный разговор, от которого зависело очень многое. А удовлетворить волчий аппетит можно будет и ночью.

Почти не притронувшись к еде и дождавшись, пока Ангелина Павловна в гробовом молчании заварит себе гремучую смесь из кофе, сгущенки, корицы и кайенского перца, Санька пошёл в атаку. В глаза ему бил свет лампы, лицо жены тонуло в тени, но иного выбора не оставалось. Надо было спасать собственную шкуру. Надо было спасать стенд. А это, в сущности, одно и то же.

— У нас какие-то нововведения в институте, — начал Санька, щурясь на тёмный силуэт жены, — профпригодность определяют по результатам психологического тестирования. Люди пришлые, из вашего Рускосмоса, нашей специфики не знают… Ты случайно не в курсе?

— Случайно в курсе, — спокойно ответила Ангелина Павловна, потягивая кофе. — Это федеральная программа оптимизации кадров.

— И? — поощрил рассказ Санька, внутренне холодея.

Боги Сети, пусть предчувствие окажется марой…

— Что «и»? — усмехнулась жена. — Всех, кто провалит, отстранят от работы в госучреждениях, корпорациях, всяких там НИИ. Направят на консультации и коррекцию, возможно. Я знаю тех, кто создавал эти методики. И тех, кто их будет применять — по крайней мере, в Рускосмосе. Они не дадут поблажек.

Санька прикрыл глаза, ныряя глубже. Если не можешь ничего изменить, то расслабься и получи удовольствие, так?

— А правильные ответы есть?

— Есть, — улыбка Ангелины Павловны, видная теперь даже против света диодной ленты, стала откровенно угрожающей. — Более того, стараниями некоего Буревестника они на прошлой неделе утекли в Сеть. Если не поленишься — найдёшь. Только там есть такие вопросы, дорогой… Психолог сразу поймёт, что ты зубрил. Впрочем, чтобы отвечать как надо, тоже нужно немало смелости.

Буревестник, значит. Санька осторожно выдохнул. Что-то слишком много от тебя вестей в последнее время, Кирька. Уж не к встрече ли? А с психологами, видимо, всё просто. Выучить ответы, оттарабанить, и баста. Они не тронут стенд. Чёрт побери, это ж последний оплачиваемый заказ в центре!.. «И что? — хмыкнул зануда в затылке. — Ты не последний. Уйдут тебя — и ничего не рухнет». Санька вздрогнул, вспоминая своё тестирование при приёме на работу в НИИ: с каким трудом он давал «правильные» ответы, шедшие вразрез с моральными принципами, лишь для того, чтобы создать впечатление неконфликтного образца хомо арбайтес, готового радостно выполнить любой идиотский приказ начальства. А теперь надо пройти это снова… Эх, лучше сразу уволиться. Но сначала запустить установку.

— Лина, — негромко позвал Санька, гоня прочь видение хрупкой девушки в синем халате, тыкающейся лбом в его плечо, — я прошу тебя, поговори с исполнителями программы… Может, они переставят наше НИИ подальше в списке? Нам надо пустить установку, это всего пара недель. Пойми, я не смогу пройти эти тесты даже с ответами. Я и так очень устал, почти на нуле, взрываюсь каждый день на стенде, когда там…

— А зачем тебе я, если есть силы взрываться? — перебила Ангелина Павловна, подавшись вперёд. Гречишный омут скрестился с синим льдом. — Если б ты был на нуле, их бы ни на одну эмоцию не хватило. Или ты решил, что живя лишь работой и столкнувшись с препятствием, можешь просто приползти с транспарантом «ты моё спасение»?

Дыхание у Саньки перехватило. Я отвык от такой тебя, Лина. Отвык до жути. Но за что ты так меня ударила? Где я ошибся?

— А теперь что ты от меня хочеш-ш-шь? — в голосе жены появились нотки шипения змеи перед прыжком. — Выслушать? Сказать «держись, мой бедный»? Поставить на уши весь Рускосмос ради тебя?!

— Если ты не можешь…

— Могу, Александр Валько. Я могу всё, если захочу, — ещё ближе, почти на шёпот, — но не буду делать ничего. Пальцем о палец не ударю. Я знаю все рычаги, но ни один не трону. А угадай, почему?

Санька мотнул головой. Ни единой мысли в башке. Даже зануда упал в обморок от взрывной волны, что нежданно подняла на гребень этого истукана с острова Пасхи.

— Да потому, идиот, что ничего хорошего ты мне не принёс со своего стенда! — жена сорвалась на крик, вскочив со стула и едва не разбив чашку с кофе. — Ты если и рассказываешь, то лишь плохое. И знаешь, я тебе скажу две вещи. Первое. Я оставлю тебя без помощи, слышишь? Это будет тебе уроком. Я отказываюсь помогать тебе, как это делают молодые мамашки, когда их ребёнок капризничает, отказываясь куда-то идти. Они их не уговаривают, не берут за руку. Они просто уходят, а хватит ли у дитятки мозгов не потеряться — это его проблемы. У тебя есть ответы в Сети, да и актёр ты неплохой, выкрутишься сам. И второе…

Ангелина Павловна шумно вдохнула. Чашка в её руках слабо звякнула.

— Ещё до того, как ты появился на горизонте, моя мать сказала мне: «Если у тебя будет хватать времени и на учёбу, и на парня, то хватит и на домашнюю работу. Сама себе будешь готовить, стирать и гладить». Я это на всю жизнь запомнила. Так вот, Саня… Хватает у тебя сил взрываться, как ты выражаешься, на работе, выгорая там «до нуля», тогда ты должен и дома, для меня, так же выкладываться на полную, а не приходить и падать с видом великомученика.

Интересно, сколько раз нужно пнуть труп, чтоб он встал и захрипел? Санька осторожно поднялся и подошел к Ангелине Павловне вплотную. Ближе, чёрт побери… Вот так, чтоб бортик столешницы врезался тебе в спину, дорогая. Чтоб отступать было некуда. Ибо ты сделала невозможное: подняла мертвеца на ноги, выдав такой заряд ярости… Вот оно как работает, оказывается. Плюс или минус — почти не важно. Как в стихотворении Асадова — «А ненависть может гореть порой даже сильней любви [6]».

Ну, так лови ответную волну.

— Я не должен тебе этого, — прошептал Санька, сжимая плечи жены. — Ты сама освободила меня. Очень давно освободила. Помнишь тот долгий разговор? Нет? Ты сказала, что я выжигаю тебя. Что тебе тяжело жить на таких постоянных и сильных эмоциях, как мои. Ты хотела, чтоб я научился жить без тебя… Верного пса, обожавшего тебя до потери пульса, ты оттолкнула, потребовав, чтоб он превратился в кошку, которая гуляет сама по себе, иногда заглядывая помурчать… И я выполнил твоё желание. Невозможно любить и одновременно обходиться без. «Одно другому не мешает» здесь не прокатит, понимаешь?

Под напором мужа Ангелина Павловна вынуждена была выгнуться назад. Звериная волна физического превосходства поднялась в душе Саньки, напрочь сметая моральные защиты. Но последняя, самая сильная, блокировка, осталась цела и превратилась в плотину. С потухшими глазами Санька сделал шаг назад, и слова истины слетели с его губ:

— Я выгорел до нуля по отношению к тебе, веришь ли. Ты добилась своего. Я больше не люблю те…

Грохнула входная дверь, и вопль Катьки не дал Саньке закончить фразу.

— Ма-а-ам? Пап? Вы дома?

— Дома, — ответила Ангелина Павловна в пространство, отлепляясь от столешницы.

В глазах жены Санька созерцал свою смерть. Медленную и мучительную, по всем правилам «Молота Ведьм». Но эти слова давно следовало сказать. Наверно, всё дело в Линь. Она творит страшные вещи. Учит быть искренним. И жить наотмашь.

Они оба вышли в коридор, стараясь не касаться друг друга. А у входной двери разувался высокий молодой человек вида манерного и чуть застенчивого. Катька, прикрыв спиной гостя, шагнула вперёд.

«Мам, пап…»

— Мам, пап…

«Это мой жених, _вставить нужное имя_»

— Это мой жених, Сергей. Он сделал мне предложение.

Ангелина Павловна сдавленно охнула. Или просто порода просела под истуканом с острова Пасхи? Санька обогнул скульптурную композицию «мама и её дочь, приведшая в дом котёнка/щенка/жениха», и подал парню руку.

Крепкое рукопожатие. Взгляд глаза в глаза. Ничего о тебе не знаю, гость, но ты заходи, располагайся. Я доверяю своей дочери.

— Сергей Атаманов.

— Александр. Добро пожаловать в семью.

Глава 3

Путь на работу в это пятничное утро Санька решил провести с пользой. День «Ха» наступил внезапно, и мысль о профотборе тюкнула в темечко одновременно со звоном будильника. В лучших традициях русского менталитета — учить ответы на экзамен даже не в ночь, а с утра пораньше. «Но раньше за тобой такой безалаберности не наблюдалось», — сонно заметил зануда в башке. Санька хмыкнул. Старею, видимо.

Пятая ссылка в поисковике выдала длиннющий список с пометками правильных формулировок. В заголовке же туманно говорилось, что «попавший под раздачу должен сохранять спокойствие, говорить ровно и над дурацкими вопросами не ржать». Ладно, посмотрим…

На тридцатом вопросе Санька сдался. Из «правильных» ответов следовало, что идеальный работник и простейшая амёба — с точки зрения работодателя одно и то же. Быстро пролистав до конца, Санька увидел приписку мелким шрифтом.

«А ещё иногда спрашивают: если дурака назвать умным, кем назвать разбойника? Ответ: святым. Всем вам моё благословение. Буревестник».

Ну, Кирилл Заневский… Санька судорожно выдохнул и уставился в окно.

Автобус медленно плыл по глубоким лужам Загородной улицы, повторявшей изгибы Ижоры, пышущей жаром сточных заводских вод. Мелкий дождик оставлял капли на обратной стороне стекла, и зрение, сговорившись с памятью, рисовало на осколках воды двойную экспозицию с робкой майской зеленью и темноволосым, по-птичьи тощим парнем. Интересно, как ты сейчас живёшь, Буревестник? Искать инфу по нику — наверняка попадёшь в пучину уголовной хроники с хэштегом «хакер_навек». Можно, конечно, собрать о тебе сведения через бывших однокурсников, но если всё-таки попытать удачи в Сети…

Через полчаса поисков Санька тихо выругался. Кирилл Заневский был ангелом. Лишь на такого пай-кодера могла найтись лишь лаконичная страница в соцсети да резюме фрилансера с первоклассным кодом в портфолио и заоблачным ценником на услуги.

Справа, в поле рекламы, мелькнуло чьё-то лицо, и Санька перешёл по ссылке прежде, чем осознал, почему он это сделал. Новая вкладка подгружалась непривычно долго, но здесь, на стометровке у закрытого переезда через монорельс, со связью всегда было плохо. Ну, что там… Сетература. Издательство «КосмоАстра». Так-так-так, рукописи не горят, а электронные книги блуждают по серверам?..

Вздрогнули руки, и чуть шелохнулась на экране обложка книжной новинки. С электронного листа прямо в душу глянули кристальные серые глаза. Этот взгляд вытаскивал из читателя самое ценное, что тот мог бы предложить богу или чёрту, и ставил на просвет. Художник постарался на славу: стоило нырнуть в эту хрустальную радужку под сенью длинных чёрных ресниц, как сразу мерещились седые волны северного моря и графичный силуэт летящей птицы.

Толчок трогающегося автобуса вывел Саньку из транса, и он с прежней отрешённостью взглянул на скуластое лицо с бледной полоской губ, на тонкий нос и вороное крыло волос. По нижнему краю изображения бегущей строкой серебрилась ниточка слов:

«_overdrive_: сейчас или никогда. Правда и истина о великом Хакере».

Да-а, дожили.

> Прочитать ознакомительный фрагмент.

«Ни одно значимое событие в пределах Восточно-Европейского сектора так или иначе не обходилось без участия Кристиана Вебера. Так же было и в начале мая 2060-го, когда в Сеть попала информация о катастрофических последствиях недавнего взрыва на Десногорской АЭС. С разрешения читателя мы опустим подробности той катастрофы, ибо эта информация сейчас находится в открытом доступе, и подробнее взглянем на состав команды взломщиков, вытащивших её на свет.

На тот момент Кристиан Вебер, известный в транскоде (метапространстве) как Овердрайв, был директором компании «Div-in-E», открывшей уже несколько филиалов по всему миру. Изначальный состав компании, стартовавшей в 2053 году с разработки гаджетов дополненной реальности, оставался в главном офисе: Шанкар Сингх, Стейнар Свейнбьёрн, Эйрик Йоханссон, Рафаэль Гарсиа Дуарте, Александр Рыков и другие.

Известно, что идея взлома появилась во время банкета по поводу возвращения Александра Рыкова из долгой командировки. Банкет вскоре превратился в обычную пьянку, стоившую жизни нескольким кактусам в кабинете Кристиана, который против обыкновения не молчал как партизан, а исполнил песенку со словами «как нас вставило, боже, чтоб вас так вставило тоже [7]…» Из дневников Николь мы узнаём, что эта песенка впоследствии стала неофициальным гимном компании «Div-in-E».

Что же до виновника торжества, Александра Рыкова, то он находился на орбите Кристиана ещё со школьных лет, однако, его участие в революции 2051-го и во взломе тайского сервера до сих пор достоверно не подтверждено. В дневниках Николь читаем: «Алекс сидел на полу, крутя в руках бокал с вином, и рассказывал о долгом перелёте. Его самолет вынужденно сел в Японии, и он вместе со всеми желающими отправился на экскурсии по ближайшим городам, в том числе по двум самым трагичным местам страны восходящего солнца — Хиросимы и Фукусимы.

— Самое страшное, ребят, не города, — волна светлых волос упала Алексу на лоб, скрывая затаённую боль в синих глазах. — А люди. Они там все с дозиметрами, понимаете? Всегда готовы к тому, что на любой предмет зазвенит счётчик Гейгера. Хуже неизвестности только это ожидание…»

Думается, что именно после этого рассказа желание узнать истину о Десногорской АЭС обрело форму и воплощение. В том взломе принимали участие…»

Треньканье входящего звонка заставило Саньку вынырнуть в реальность. Пароёрзов. Отодвинув трубку подальше от уха, чтобы не оглохнуть, Санька попытался выцепить из словесного потока главное. Девять утра. Командировочные. Саров. Стенд закрыт. Конечно, закрыт: я ведь ещё за переездом…

Пароёрзов орал. Шлагбаум перед путями звенел. Санька думал.

А долговременная память, так некстати крутанувшая барабан своего револьвера, взводила курок. Овердрайв. Это имя ещё с института — не пустой звук. За ним шли в запрещённый транскод и тайком модифицировали импланты, отключая в них государственные блокировки по умолчанию, вырубая отслеживание геолокации и поисковых запросов, подменяя себя-настоящих пустышками, которые послушно ходили по шахматным клеткам разрешённых сайтов в то время, как их хозяева летали в цифровых просторах Реки-под-рекой. Его знаменитое «сейчас или никогда» многие возводили в Абсолют. Кто-то пытался копировать фирменный стиль взлома, но даже с новыми квантовыми технологиями чего-то не хватало… Не столько скорости, сколько реакции. Поистине птичьей стремительности. Интересно, а про пресловутую «симметрию Короля» в этой книжке тоже есть?..

— Я буду через… — начал Санька глухо, прикрывая ладонью смартфон, трещавший как тетерев на току. — В общем, скоро буду. Линь откроет стенд.

Кнопка сброса сработала только с третьей попытки. Словно ловя Санькину волну, смартфон в руке грелся, и ему вторило тепло на груди — замучившись перетаскивать трекер по карманам, Санька оплёл его каучуковым шнурком и повесил на шею. У кого-то крестик, у кого-то А-в-круге или пацифик, а у него — находка века. Живая находка.

Линь отозвалась мгновенно. Да, она уже в институте. Да, видела гостей на проходной. Открыть стенд? Не проблема, Саня. Зажечь свет?.. Санька чертыхнулся, вспомнив, что для этого надо нырнуть этажом ниже, в огромное помещение с силовыми батареями и пройти его насквозь в кромешной тьме.

— Там фонарик у меня на столе…

— Я сделаю, Саня. Не волнуйся. Езжай спокойно, до связи.

Спокойно. Да она издевается… Санька почувствовал, что его природа, которую он тщательно маскировал и давил, начинает выжигать его изнутри. И над огненным хаосом чувств звенит натянутой тетивой голос разума: никто не думал тебя задевать, и все вокруг добрые, светлые, а ты настоящий зверь, которому только дай повод разодрать в клочья кого-нибудь, подошедшего слишком близко.

Выдыхай уже, Александр Валько. Вот бежит по рельсам товарняк, он пройдёт, как проходит всё в этом мире, и через двадцать минут ты будешь на стенде. А пока…

«В том взломе принимали участие…»

Строчки книги поплыли перед глазами, будто их размыли по Гауссу, и из тумана проступила вязь рукописного текста. Летящим почерком, сильно не дописывая до конца строки, кто-то вскрывал лёд Правды, позволяя брызгам Истины из прошлого догнать настоящее:

«Так кто он для тебя, Крис?

Одноклассник, чей сосредоточенный, упрямый профиль с тонкой прядью пшеничных волос ты видел на периферии собственного зрения во время выпускного экзамена по литературе?

Кодер, который уже вовсю работал, пока остальные заливались утренним кофе, и выдавал тебе простые, красивые и технически верные решения самых мозголомных задач?

Друг, с которым ты битый час мог проболтать по видеосвязи, а потом ещё столько же переписываться в соцсети?

Надёжное плечо, горячие ладони на твои усталые плечи, тихий голос, в который можно завернуться, как в уютный плед, безмятежно уснув до утра?

Глаза цвета ладожского неба.

Улыбка, ради которой…»

Одним кликом оплатить книжку и тут же получить электронную копию на почту. С силой откинуться на жёсткую спинку автобусного кресла и просто дышать. Интерактивная книга, надо же. Но как, как это работает?! Как Сеть понимает, что я на грани, что нервы натянуты, как рояльные струны, и открывает текст слоем ниже, добивая каждым словом… Овердрайв. Чёртов хакер. Тайный кумир юности. Человек-легенда, который взломал само мироздание.

И почему мне сейчас так больно, что даже писк трекера не в силах отвлечь…

Это тоска. Это зависть. Это дикий первобытный огонь ярости.

Я заглянул в твою жизнь, Овердрайв. Но мне никогда не понять тебя, даже если я прочту тысячу книг и выучу твою библию наизусть. Принятие. Нейтраль. Симметрия…

Я не смогу. Пожалуй, только Буревестник и смог бы.

Выйдя из автобуса, Санька зажмурился от горсти дождевых капель, брошенных ветром в лицо. Да, Кирька бы смог. И я, кажется, понимаю, почему перешёл по ссылке. В твоем лице, Кристиан Вебер, я увидел Кирилла Заневского. Слишком похожи, чтобы это было совпадением.

***

Паника Пароёрзова, как обычно, оказалась напрасной. До прихода командировочных, застрявших у начальника отдела, Санька успел пробежаться по стенду и убрать последний мусор, полюбовавшись на блестящие зеркала диагностики и искривляющие пространство отражатели кассет, поднятых в усилитель. Так порой бросаешь взгляд на почти законченную картину: знаешь, что ещё пара лёгких касаний кисти, три штриха подписи в углу — и вот она, свобода. Осточертевшая свобода никчёмности и ненужности до нового замысла. Вот снимут они коэффициент усиления здесь, на «Софите» — и что дальше? Переберут усилитель ещё пару раз, какие-нибудь ноу-хау опробуют, чтоб получившаяся цифирь стала побольше да посимпатичней для Заказчика. И свобода. От зарплаты, от работы, от смысла существования.

В плечо привычно ткнулась лбом Линь. Светлая… Никого не подпускаю к себе со спины, кроме тебя.

— Ты сегодня поздно, — тихий голос ударил по нервам. — Что-то случилось?

— Ничего, Линь, — выдохнул Санька. — Просто переезды закрыты.

— А это что?

Тонкие пальцы скользнули за отогнутый воротник рабочей куртки, рождая дрожь в спине. Санька закусил губу, с трудом сдерживая рывок в сторону. Если сейчас не стерпишь, идиот, отпугнёшь эту звёздочку навсегда. И вообще, в кого у тебя такая непереносимость близкого контакта и паранойя, что тебе пережмут сонную артерию?

Шнурок, на котором висел трекер, едва заметно шелохнулся. Обогнув застывшего Саньку, Линь заглянула ему в глаза. «Интересно, что она сейчас в них видит», — подумал тот, отчаянно пытаясь погасить пламя в синей радужке. Девушка протянула руку. Трекер мягко лёг в её ладонь и вдруг перестал издавать едва слышную неведомую морзянку.

— Это та штука, которую ты нашёл на крыше? У пультовой старого «Софита», когда… — Линь запнулась и отвела взгляд.

Когда в боксе разорвалась лампа, перепугав всех до смерти.

— Да, Линь. Но мы уже говорили об этом. Ты не виновата. И сегодня будем поднимать высокое здесь… Ты и пальцем ни к чему не притрагиваешься, ясно?

Ну вот. Отлично, Александр Валько. Ты запрещаешь ей работать. Знаешь же, что Линь может пустить установку самостоятельно, и сделает это не хуже тебя. Только бы она смогла понять, что я не отнимаю этот адреналин отсчёта набираемого напряжения, не из мелкой зависти мешаю крикнуть во всю силу лёгких магическое «разряд» и вдавить до упора кнопку «Пуск».

Даже забота во благо причиняет боль, когда отнимают то, что считаешь своим.

— Хорошо, Саня, — Линь вздохнула и мотнула головой, а потом вдруг улыбнулась. — Только дай мне…

— Трекер? — Санька вскинул брови. — Зачем?

— Я его акрилом разрисую, — в глазах Линь заплясали чертенята. — Раз уж теперь это твой оберег.

Санька, ловя волну необъяснимой радости, засмеялся и стянул через голову шнурок с трекером. Забирай, Линь. Ты точно сделаешь с ним что-нибудь классное. У тебя золотые руки.

Командировочные ворвались на стенд как смерч. Или торнадо. В любом случае, можно было ожидать массовое срывание крыш. Санька, верный принципу невмешательства, тихо пристроился с кофейной чашкой на краю дальнего стола в пультовой. Линь села рядом, едва касаясь Санькиного плеча. Тонкая серебристая нить духовного родства притягивала их друг к другу, выправляя кривой отражатель мироздания, и Санька мысленно начал строить разговор с Линь о Главном. Жемчужина, в которую за полгода превратилась заноза в сердце… Я отдам тебе всего себя, Линь. Мне больше нечего тебе предложить, но и это не мало.

Командировочные суетились, изредка бросая косые взгляды на Валько и морща носы. Ну да, это вам не арабика из элитных магазинов…

— Линь, — Пароёрзов внезапно возник рядом. — Подсаживайся к программистам, учись пускать установку. Это будешь делать ты.

Девчонка замерла, отметив на границе слышимости более частый сигнал трекера. Да он как живой, ей-богу: чувствует, когда… Но более насущные мысли уже перешли в наступление. Что ответить тебе, начлаб? Согласиться и потом всю жизнь провести за нажиманием кнопки «Пуск»? Отказаться… А больше некому, ответит Пароёрзов. Ты, Линь, да Александр Валько. Но он, как бы сказать… Слесарь? Да. Кто помнит, что Александр Валько вообще-то инженер-исследователь с красным дипломом программиста? Или правду тебе сказать, господин начальник? Что мы уже пускали установку, сами разобравшись в программе, которая не сложней тетриса?

Линь неслышно подошла к парню, что ковырялся в пульте управления. Тот недоумённо вскинул брови. Ещё бы: мало того, что девушка на стенде, так теперь ещё и главная в пультовой…

Но что-то там у них не получалось. Уже и выгнали всех из силового блока, и Санька лично для очистки совести прошёл все коридоры, пытаясь умерить кипящую внутри лаву злости и… ревности? А с каких пор ты, Александр Валько, получил права хоть на какую-то часть Линь? Впрочем, частей всего две — тело и душа. Если будет драка, то за тело. С Артуром или с мужем-сухарём, который не понимает, какое сокровище обрёл. А душа — дело тёмное и не про твою честь.

Санька вернулся в пультовую и просочился в толпу за спинами программиста и Линь, которые всё ещё пытались достучаться до стоек управления. Но пульт молчал, как партизан на допросе, упорно рисуя чёрные квадраты вместо цветных огоньков индикации. А это мы с тобой уже проходили, Линь.

Девчонка молчала. Что ж, похоже, придётся мне…

— Проблема в плохом контакте на плате управления, — тихо сказал Санька, наклонившись к программистскому уху.

Мальчик дёрнулся. Чёрные глаза полыхнули ненавистью к незваному сопернику.

— А вы, вообще, кто? — буркнул программист. — Что вы здесь делаете?

Вокруг Саньки мгновенно образовалась пустота. Воистину, счастлив тот, у кого ответы на эти два вопроса совпадают.

— Я инже… — начал Санька.

Но Пароёрзов, у которого тупые шутки никогда не держались за зубами, с коротким смешком перебил:

— Он ангел-хранитель «Софита». Пока он здесь, всё работает и все живы.

Санька прикрыл глаза, почти ощупью выходя из пультовой. Ах ты, зараза, поиздеваться решил… Зря ведь: вон уже один из саровских побежал к стойке, проверять разъёмы на плате.

— Александр Валько? — врубилась в голове телефонная А-линия института. — Немедленно пройдите в административное крыло, пятьсот десятая комната.

— Зачем? — выдохнул Санька.

— Психологическое тестирование. Вы что, не в курсе?

Короткие гудки. Да к чёрту приличия и ранги! Зайти в пультовую снова, на этот раз чеканя шаг, и бросить краткое:

— Линь. Без меня высокое не поднимать.

И тоном ниже:

— Пожалуйста.

***

— Валько Александр Борисович? — практикантка поправила съезжающие на нос очки, но солидности в ней не прибавилось. — Проходите, присаживайтесь сюда…

Санька примостился на шаткий стул перед сенсорным монитором, который был встроен прямо в стену так, чтобы практикантка могла видеть всё, что А. Б. Валько, он же Испытуемый №238, будет делать в ближайший час, отведённый на психологическое обследование во имя диагностики профпригодности.

— Подпишите, пожалуйста, — практикантка сунула Саньке тонкий полимерный лист планшета.

Буквы сложились в слова, а слова — в короткую фразу: «Информированное согласие. Я (оставьте отпечаток указательного пальца) согласен на проведение следующих процедур…»

Далее шрифтом, созданным для пыток слабовидящих людей, были перечислены методики предстоящего тестирования. Санька не глядя ткнул пальцем в нужное место и вернул планшет девушке.

— Хорошо, — кивнула практикантка, отчего очки вновь чуть не слетели с её носика. — Пожалуйста, расстегните воротник и протяните перед собой руки…

Сознание Саньки выдало запоздалое «надо было читать, на что подписываешься», но быстро смолкло под железным «назвался груздем — не говори, что не дюж».

— Не переживайте, — щебетала девушка, настраивая программу. — Здесь нет правильных ответов, есть только те, которые вы считаете верными для себя. Результаты конфиденциальны, так что можете смело выражать свою точку зрения…

Стараясь не нарушить пресловутую границу личного пространства, практикантка охватила запястья Саньки гибкими обручами. Следом её дрожащие пальцы наклеили пару датчиков на то место, где, по предположению девушки, должна была находиться сонная артерия подопечного.

Санька дёрнулся, как от разряда, и практикантка чуть не упала в обморок.

— Простите… Я сделала вам больно?..

Санька глубоко вдохнул и помотал головой. Эх, девочка, ты как роза без шипов. Ничего, через год работы с людьми кожа твоей души загрубеет достаточно для того, чтобы не обращать внимания на такие пустя…

— Алёна, ты почему до сих пор не начала? Из-за твоих бесед весь график тестирования летит в тартарары!

За секунду до включения программы Санька, перешедший в режим «кругом враги», успел уловить в тёмно-серой поверхности монитора отражение распахнутой входной двери, а в проёме…

Быть этого не может. Ангелина?

— Мы уже, Ангелина Павловна, — бодро отрапортовала Алёна, и только её губы, мигом потерявшие свой очаровательный изгиб, сложились в тонкую ровную линию.

Что же ты за человек, госпожа Святцева, если любому, кто находится с тобой в одной комнате, хочется нацепить на лицо непроницаемую маску?

— В первой методике предусмотрено три варианта ответов: «Да», «Нет» и «Не знаю», — вместо Алёны с Санькой заговорил компьютер. — Старайтесь не злоупотреблять вариантом «Не знаю»…

1. Я готов (а) искренне и честно ответить на предложенные мне вопросы.

(да) (не знаю) (нет)

Санька перевёл взгляд с вопросов на отражения двух Фемид, одна из которых была юной и неопытной, но не растерявшей веру в то, что человек человеку — человек, а вторая давно достигла вершин мастерства в умении причинять радость, догонять и причинять её ещё раз…

Так странно — смотреть в стекло, как в другой мир: зрачки ловят фокус позади отражающей поверхности, словно бы там, за тонкой гранью, течёт и бьётся параллельным потоком другая жизнь, тонкой серебристой нитью сшитая с этой долбаной реальностью. Другая жизнь, что в разы более… настоящая?

Санька ещё немного понаблюдал, как Ангелина Павловна шествует за стол с деланным равнодушием ожившей статуи. Конечно, отыграем чужих людей, которые встретились впервые в жизни и спустя час разойдутся навсегда… А потом он поймал взгляд Алёны.

Напряжение. Сочувствие. И… бессилие?

Практикантка не спускала глаз с Санькиной спины, и почему-то от её взгляда в стылом кондиционированном воздухе кабинета становилось чуть теплей. Ладно. Тебе, Алёна, я, пожалуй, не стал бы лгать.

(Да).

2.…

3.…

4.…

Следующие три вопроса касались какой-то ерунды и были поименованы Буревестником как «пляски горностая, жмите что угодно, оставайтесь на линии, ваше мнение очень важно для нас, хах…»

5. Бывало, что я обсуждал своих знакомых в их отсутствие.

(да) (не знаю) (нет)

«Это шкала искренности, — всплыла в памяти подсказка хакера. — Даже если ты немой от рождения, отвечай „Да“».

Что ж, так и быть. Тем более, хотел бы я видеть человека, который бы никогда в жизни этого не делал. Как там у Булгакова? «Есть что-то недоброе в мужчинах, избегающих вина, игр и общества прелестных женщин…»

6. В последнее время я плохо сплю.

(да) (не знаю) (нет)

Санька резко выпрямился и сжал пальцами край шаткого стула. Не знаю, что ты там себе считываешь, хитроумная прога, лишь бы ты не подумала, что этот зашкал пульса в горле — признак наличия каких-нибудь скелетов в моём шкафу. А, впрочем, лучше уж думай, что я насквозь проворовавшийся жулик, чем тащи на свет божий весь этот раздрай с женой, дочерью, трекером, Линь…

Стоп. Не думать. Не. Думать.

Сейчас ты тряпичная кукла вуду, набитая соломой от макушки до пят. Но ведь солома так легко вспыхивает от любой искры…

7. Если мнение начальства противоречит здравому смыслу, а принятое руководителем решение представляется мне ошибочным, я, как правило, предпочитаю промолчать по этому поводу.

(да) (не знаю) (нет)

«Чуваки, кто не может промолчать — выбирайте „не знаю“, скинете набранный балл в двадцатом вопросе…» — вещал в голове тихий голос Кирьки.

К чёрту нейтраль, Буревестник. Никто не даёт гарантий, что если сделать, как должно, то и будет как надо…

(Нет).

Оставшиеся вопросы Санька пролетел на автопилоте, как и тест на скорость реакции, таблицы с перепутанными цифрами и короткую методику на цветовой выбор. «Постарайтесь забыть о ваших предпочтениях в одежде, выбирайте, какой оттенок вам нравится в текущий момент», — робко подала голос Алёна. Так и быть…

Чёрный. Красный. Серый. Синий. Коричневый. Жёлтый. Зелёный. Фиолетовый.

Экран осветил уставшее Санькино лицо благой вестью текстовой строки «Тестирование завершено», и пару минут испытуемый №238 бездумно наблюдал, как Алёна ловит листы распечатки, вылетающие из принтера со скоростью горячих пирожков в забегаловке, а Ангелина Павловна горой нависает над её плечом и просматривает машинные интерпретации, кое-где внося свои правки. Вечно ты правишь меня, жёнушка… Даже сейчас.

Один лист был упущен растерявшейся Алёной и, словно чайка на набережной Невы, невесомо спикировал Саньке под ноги. Стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, Санька покосился на пол.

«…Страдает от подавляемого сверхвозбуждения, которое грозит найти выход во вспышках импульсивного поведения. Относительно пассивен и находится в статичном состоянии, хотя некий конфликт мешает душевному покою. Его способность ко всему подходить с позиций критической „разборчивости“ превратилась в отношение „резкого критиканства“, которое всё отрицает и надо всем глумится…»

Чёрт подери. Забыл. Яркие цвета — вперёд. «Улыбку — на рожу, иначе…», далее непечатные примечания Кирьки. Санька устало прикрыл глаза, но пробудившийся интерес к «дурацкой методике», которая не вопросами, а цветными карточками вскрыла самую его суть, заставил его вновь взглянуть на распечатку.

«…Ни в ком не встречает доверия, расположения и понимания… Считает, что ему отказано в признании, благодаря которому он мог бы себя уважать, но ничего не может с этим поделать. Сломлен борьбой с трудностями, которую ему приходится вести в одиночку. Хочет избавиться от этой ситуации, но не находит силы духа, чтобы принять необходимое решение».

Санька стиснул зубы. Сейчас или никогда, так ты писал, Овердрайв?..

Ладно, чёртов тест, добивай.

«…Hеспособен добиться отношений, которые могли бы удовлетворить его в плане взаимной привязанности и взаимопонимания… В выборе партнёра пользуется строгими критериями, в сексуальной сфере стремится к нереальному идеалу».

Какого хрена ещё и…

Санька развернулся, случайно сорвав с шеи датчик и вторично напугав Алёну. Ангелина Павловна покачала головой — мол, не врут тесты, вот полюбуйтесь: импульсивность, излишняя прямолинейность, склонность к депрессивным эпизодам… Размах в колебаниях настроения усвистел далеко за границы допустимой нормы, а в довершение ко всему высокий нонконформизм позволяет утверждать, что…

— Александр Борисович, — словно марионетка, судорожно выдохнула Алёна. — У вас ээ… довольно нестандартный личностный профиль, но дело в том, что вот по этой и той шкале вы немнож… сильно не вписываетесь в рамки, заложенные новыми методическими рекомендациями по отбо…

— Вы не соответствуете занимаемой должности, Александр Валько, — Ангелина Павловна ледяным тоном перебила стажёрку. — В течение месяца будет поставлен вопрос о вашем переводе на другую должность…

Едва заметная насмешливая улыбка тенью коршуна промелькнула по лицу Святцевой.

— …или увольнении.

Сволочь ты натуральная, подумал Санька. Садистка. Знаешь ведь, что нет у нас никаких «должностей для перевода». Давай, чертовка, займи свою любимую позицию сверху. Прочти мне мораль о том, что я не вписываюсь в этот дивный новый мир и сам в этом виноват. И заодно подумай, на что ты жить будешь, если меня уволишь.

— Месяца мне хватит, — выдохнул Санька, глядя жене в глаза. — На всё.

Продолжая выжигать взглядом Ангелину Павловну, он поднял с пола недостающий листок и с наслаждением увидел, как вскрылся лёд самоконтроля в её гречишных глазах, когда в напряжённой тишине комнаты раздался звук рвущейся бумаги.

Вместе с ни в чём не повинной распечаткой рвётся шаблон процедуры, рвётся сама ткань мироздания, открывая порталы для тех, кому уже некуда бежать, и настаёт время уйти, оставив по себе дирижёрский взмах собственной подписи да финальный аккорд хлопнувшей двери.

***

Санька возвращался от психологов в состоянии невменько. Он чувствовал себя уже не винтиком в системе, а песчинкой в точном механизме межмирья — и ненавидел себя с этим межмирьем впридачу. А ещё подозревал, что тестирование дало ему вольную от Ангелины Павловны. «И от работы тоже», — напомнил мозговой зануда.

И что дальше? Как жить? Искать новую работу — менять шило на мыло. Такого инженера-на-все-руки оторвут с этими самыми руками. Только вопрос, хочу ли я нового витка этой спирали. Или всё-таки послушать Анискина, уйти к нему хоть багетчиком, всяко ближе к картинам…

Но не было импульса. Не было вектора. Санька искренне не знал, чего хочет. Всё, что он примерял к себе, казалось или невозможным, или неподходящим. А может, надо идти от противного? Если я не знаю, чего хочу, то и хотеть не надо? Может, правы эти психологи, и я просто ищу тьму в свете? Всё ведь хорошо: работа, зарплата (маленькая, но стабильная), квартира (какой-никакой угол, если не вникать в юридические заморочки), жена, дочь… Линь тебе подавай, непутёвый. Свободу ветра. Счастье небесное без почвы под ногами. Размечтался, дурак. Цени то, что имеешь, иначе плакать будешь.

Лифт домчал Саньку на новый «Софит» с такой скоростью, что заложило уши.

Что угодно. Сигарета. Кофе. Спирт. Кажется, оставался в каморке…

Он всех подвёл. Стенд без него загнётся.

А если не загнётся?

Если он, Александр Валько, не такой уж незаменимый…

Эту мысль Санька додумать не успел. Тяжелая металлическая дверь в пролёт хлопнула за спиной, и первое, что он услышал за гулом взволнованных голосов, были сдавленные рыдания.

На стенде. Кто-то. Плачет. Этого не должно быть.

Сбежать по маленькой лесенке, прогремев железными носками рабочих ботинок, — дело десятка секунд. Остановиться на крутом повороте, уцепившись рукой за поручень — в лучших традициях Катьки у пилона. И увидеть…

Как Линь корчится под лестницей, захлёбываясь сдавленным криком.

Как дрожащие пальцы этого ангела во плоти пытаются справиться с зажигалкой, сбивают какую-то серебристую детальку, и весь механизм сыпется на пол.

Как в её напряженной ладони беззвучно ломается сигарета.

И пульс в ушах начинает играть тяжелый рок ярости. Ответь, Александр Валько, почему та, которую любишь всей душой, сейчас смотрит на тебя с таким ужасом в светлой радужке? Из-за того, что тут стряслось за этот час, или из-за тебя самого?..

Не подходить. Не обнимать. Не прикасаться. Изомнёшь, как вишнёвый цвет, сломаешь эти хрупкие плечи.

— Что случилось, Линь? — выдавил Санька, отступая на шаг и впечатываясь спиной в стену.

— Батарея… пятая… взорвалась…

Линь всхлипнула, швырнув на пол зажигалку, и растёрла в руках сломанную сигарету. Её плечо прошила короткая судорога.

Санька молчал. Обнять бы… Нет. Нельзя.

— Ты куришь? Не знал.

— Аритмия, — шепнула Линь, протянув Саньке руку. — Прости. Я знаю, сигаретами сердце не лечат…

Санька молча смотрел на протянутую ему руку. Душа ухнула из огня в полымя, от пятисот по фаренгейту в абсолютный ноль космоса. Критикан я, значит? Допустим, про аритмию я догадался. Допустим, курят сейчас почти все. И хорошо, если не синтетическую гадость.

— А это что? — Санька, уже не контролируя себя, схватил девушку за запястье и отдёрнул рукав халата.

Линь коротко вскрикнула, пытаясь вырваться. Её кисть плотно обхватывал чёрный ремешок с блестящими заклёпками.

— Так ты ещё рокер-байкер и хрен знает кто, — протянул Санька. — Ну, чего я ещё о тебе не знаю?

В глазах Линь неумолимо поднималось высокое. Немой вопрос ясен без слов: с какого перепугу она должна что-то про себя рассказывать?

— Кто. Пускал. Батарею? — отчеканил Санька. — Ты?

Линь стиснула зубы, но не отвела взгляд.

— Да.

— Значит, нечего реветь, — ответил Санька, чувствуя, что готов удавиться. — Я просил вас всех подождать.

Линь замерла на вдохе. Ничего, девочка, захочешь жить — выдохнешь. И вдохнёшь снова.

— Все вопросы к Пароёрзову… И этому, главному, из пришлых, — Линь прикрыла глаза. — У тебя б она тоже взорвалась, хоть ты и ангел-хранитель стенда… Отпусти мою руку. Пожалуйста.

Санька медленно разжал пальцы и отвернулся, чтобы не видеть, как красные следы на запястье Линь наливаются синим. Что же ты натворил…

За спиной чиркнула спичка. Потянуло дымом с запахом корицы. Значит, тоже синтетика.

— Подойди ко мне, Линь, — тихо попросил Санька, опираясь сцепленными руками о стену. — Подойди, если не боишься. Если…

Тёплое прикосновение к спине погасило последние угольки гнева. Какой там вопрос ты задавал, Овердрайв? «Кто для тебя…» Не успел дочитать, да и неважно. Ты мне коллега, Линь. Ты мне лучший друг, светлая. Ты мне любимый человек… И одно-другому-третьему не мешает.

Тихий писк смешался с запахом корицы.

— Отдай мне трекер, — сказал Санька.

Коричное дыхание опалило шею. Горячий металлический брусок упал в карман рабочей куртки. Санька неуловимым движением поймал узкую ладонь, ещё касавшуюся грубой холщовой ткани.

Линь вздрогнула. И поделом мне. Теперь она будет бояться меня всю жизнь. Санька осторожно прижал девичью ладошку к губам, тихо прошептав в самую серединку, где кожа вопреки касанию металла и токсичных жидкостей чудом осталась тёплой и мягкой, как шёлк:

— Твои руки, Линь, как руки хирурга, чувствуют механику… чужой души. Слушай… Я сейчас пойду к ним. А ты побудь здесь. Обещаешь?

— Да, Саня.

Ошмётки взорвавшегося коммутатора валялись по всему силовому помещению, а его останки кто-то сердобольный уже вытащил из недр батареи. Санька, не обращая ни на кого внимания, присел перед изуродованным бутербродом электронных элементов и провёл кончиком пальца по оплавившимся тиристорам. На каком старье работаем, боги Сети… Неужели ещё сотня лет пройдёт, а мы всё так же будем торчать в двадцатом веке, получая новые технологии из-за границы с опозданием на эпоху?

В поле зрения появились Пароёрзовские ботинки. Санька хотел было подняться, но чувство вины лишило его сил.

— Это была ошибка монтажа, — сказал Пароёрзов негромко, словно прочитав Санькины мысли. — Слава Богу, не нашего, а субподрядчика. Батарею починят за следующую неделю. Тебе повезло, Александр Валько.

— Почему? — глухо спросил Санька, не поднимая головы.

— Потому что я могу свалить вину на кого-то другого. Но следующая авария будет на твоей совести, слышишь?

— Я не начальник стенда. Он в отпуске, а я всего лишь…

Санька поперхнулся и закашлялся. Едкий запах горелого вгрызался в лёгкие.

— Всего лишь ангел-хранитель, — Пароёрзов пихнул ногой сгоревший коммутатор. — Так уж попроси в Небесной Канцелярии, чтоб такого больше не было.

Чтоб такого больше не было.

Больше не было.

Не было.

Санька тихо накрыл матом весь белый свет. Амба. Вечер пятницы. Всех взашей отсюда, всё равно с разгона не починить. Внутри зрела уверенность, что это не последнее ЧП, но Санька старался об этом не думать. И звенели горькой полынью на языке строчки забытого стихотворения…

Развлекайся, о Господи. Я устал

Править копии лиц с твоего листа,

Чтобы ты на клочья их рвал потом.

За рекою стартует Полынь-звезда,

Мой последний небесный дом. [8]

Глава 4

Если карьерным ростом обычно называют то, что происходит в вертикальном направлении, то профессиональный путь Кирьки был скорее похож на пресловутое «мысью по древу», полёт белки с одной кроны на другую. Ответственный исполнитель, досрочная сдача заказов, поиск двери на выход там, где остальным видится стена с нарисованным на ней очагом — и вечное отсутствие фамилии Заневского на титульниках отчётов и в научных статьях, написанных по мотивам его достижений.

Впрочем, Буревестник не стремился к славе и влиянию, к тому, что понимается под словом «власть». Организатор, честно говоря, из него был фиговый. Внутренней мотивации у Кирьки хватало с избытком, но она упорно не желала превращаться в прутик-стимул, которым умелый руководитель то щекочет подчинённых, то порой хлещет вдоль хребта.

Кирька слишком ценил свободу других от себя. Как и свободу себя от других.

«Потому и остался в обществе компа да кошки, — подколол хакера внутренний голос. — И чего ради ты вообще живёшь, птаха? Кому ты, дисконнект дери, нужен?»

Отправив письмо со вложенным файлом — дописанным точно в срок характерологическим модулем искусственного интеллекта, Кирька устало вздохнул и помахал рукой перед экраном, приказывая машине перейти в спящий режим. Вот, одним компаньоном меньше. Осталось достать пакетик кошачьего корма, и тощую, как хозяин, трёхцветную животинку резвым аллюром унесёт на кухню.

А вот теперь — абсолютное одиночество.

Не раздеваясь, Кирька повалился на диван. Успеть бы вырубиться за ближайшие полчаса, иначе фига с два он уснёт…

> shutdown

***

На остановке было тихо и пусто. Ещё бы, ведь в пятницу все штурмуют проходную в три часа дня, а в шесть, как сейчас, через турникет выходят лишь несуны и отъявленные трудоголики.

Санька, привалившись к тёплой шершавой доске старинного укрытия от дождя, ждал автобус в Колпино. Он любил вот так погреться на солнце, щурясь на его слепящий бок за сизой тучей и выключив мысли в голове. Но после сегодняшнего дня это казалось невозможным. Да ещё и под правым глазом завёлся нервный тик от осознания, что через каких-то два часа Санька будет дома, рядом с Ангелиной Павловной. Нет, после сегодняшнего спектакля уже не выйдет спокойно посмотреть жене в глаза. Интересно, в ней хоть что-нибудь шевельнулось во время оглашения «приговора»? Хоть капля… Сострадания? Стыда? Сочувствия? Почему все труднодоступные загрубевшему человеку чувства начинаются с буквы «С»? Или всё это оказалось помножено на ноль Самоконтролем и Субординацией ведущего специалиста по психодиагностике, который в рабочее время должен напрочь забыть о том, что кем-то кому-то приходится, иначе сам будет уволен за профнепригодность?

А ведь в сегодняшнем аду мелькала и какая-то здравая мысль. Санька прокрутил фильм ужасов в обратную сторону и потрясённо замер, забыв даже моргнуть при взгляде на солнце. Трекер. Словно. Живой. Да, он будто чувствует меня, отзывается на мои эмоции. Не бессистемно, а лишь когда во мне вспыхивает пожар. И писк его, противный зуммер, не случаен. Но кому пришло в голову создать такую безделицу?

Из-за поворота шоссе показался «подкидыш» — маленький юркий флаер, который раз в двадцать минут летал к ближайшему метро и далее почти в центр Питера. Совсем не по пути, но, может, к лучшему? Ангелину Павловну сейчас не выдержу — сорвусь, задам по первое число. А город лечит. Пройтись по центру, посидеть в кафе… И отблагодарить кое-кого за помощь.

____________________________________

from: Salamander

to: _thunderbird_

Привет, птица. Где ты нынче обитаешь, в Питере? Хотел встретиться с тобой. Есть, за что поблагодарить, есть, что показать.

____________________________________

«Ты зачем ему написал, дурак?!» — возопил мозг Саньки сразу после того, как сообщение ушло получателю и, самое страшное, тут же потеряло синий оттенок, ибо было мгновенно прочитано. Действие-до-мысли, овердрайв-стайл. Но Санька и сам понимал, что ему нужна помощь. В институте он дешифровкой не увлекался, значит, следовало поднимать старые связи…

Санька поморщился и прикрыл глаза, крутя трекер в загрубевших пальцах. «Старые связи» предполагали встречи с однокурсниками и глубокое погружение в дни юности, полной амбиций и планов. Но к кому идти? Очевидно, к отличнику. Санька не разделял мнения, что оценки ничего не значат. Однако, круглым отличником, круглее просто нет — ни одной четвёрки за пять лет, был в том выпуске он сам. Но за -надцать лет работы кем угодно и где угодно, только не по специальности, Александр Валько растерял почти все знания. Значит, нужен тот, кто не бросил программирование ни за какие коврижки. Тот, кто дышал этим пять лет учёбы, забивая на остальные предметы настолько, что однажды был едва не отчислен. Тот, кого Санька искренне ненавидел, ибо слово «конкурент» в юности приравнивал к «врагу»… Ну что ж, Кирилл Заневский, известный всему институту под ником Буревестник, мы снова встретимся. И на этот раз я буду просить твоей помощи, чего не делал раньше никогда.

«Хотел встретиться с тобой…»

Кирька моргнул и ещё раз перечитал письмо, стараясь не поддаваться нарастающей панике под заголовком «до тебя пытаются добраться». Хотели бы — уже давно добрались, через того же Антуана (он же Экзюпери), с которым хакер наворотил много дел на пятом курсе и был связан явно плотнее, чем с Санькой Валько.

Нет, к чёрту встречи с прошлым. Ни разу Кирька не появился на тусовках однокашников после окончания школы, ни разу не был изловлен цепкими руками сокурсниц, не был притащен на сборища выпускников института.

Чего ты боишься, Буревестник?

От кого ты бежишь?

От тех, кто помнит, какого цвета были твои перья хренадцать лет назад, а потому не готов увидеть и принять их нынешний окрас?

Поблагодарить…

Кирька фыркнул. Не нуждался он ни в чьей благодарности. Обычно после неё требовалось ответное «алаверды», шаг за шагом заводящее в трясину созависимости. Да и за что благодарить? За то, что когда-то давно, единственный раз, взял Саньку-Саламандру с собой на взлом, показав ему запретный мир Реки-под-рекой, в котором гулял ветер истинной свободы?

А вот насчёт «показать»…

Ладно, Валько, если тебе нужен молчаливый восхищённый слушатель, который полюбуется твоими достижениями в жизни за эти самые …надцать лет, то вот он я — парень с галёрки, который как ни старался, не мог догнать тебя почти ни по одному предмету, и только по информатике имел во все щели. Ну ладно, кто старое помянет, тому глаз вон.

«А кто старое забудет, тому оба», — возникло в кирькином мозгу окончание поговорки.

А, была не была.

____________________________________

from: _thunderbird_

to: Salamander

Привет, ящерка… Сейчас в спб, да… завтра вечером свободен, после 18.00 выбирай место.

____________________________________

Завтра после шести. Нет, не вариант. Санька зажмурился. Вот он, шанс поспешно свернуть эту импульсивную переписку, наложить жгут на воспоминания, широким потоком хлынувшие из памяти… Как этот худющий паренёк добивал тебя скоростью написания кода, когда ты ещё ковырялся в подключённых библиотеках, а он уже ставил end. Как этот смазливый пройдоха штабелями укладывал девок у дверей своей комнаты в общаге… Как ты едва удержался от того, чтобы не пойти вместе со всеми бить морду этому засранцу…

Ящерица. Не рак. На попятный не иду, хоть и не понимаю, зачем ты мне, Буревестник.

____________________________________

from: Salamander

to: _thunderbird_

Я свободен сейчас и до глубокой ночи. Может, найдётся для меня время сегодня?

____________________________________

Кирька вывел на боковой монитор недоделанный интерфейс очередной проги, прищурившись на строки кода. Сегодня. Всем надо внезапно и сегодня. Ладно, до десяти вечера с этим мелким заказом будет покончено, даже пятую точку рвать не придётся… А потом посмотрим, кто дольше сможет остаться онлайн: я — ночная птица, или ты, ящерка, засыпающая с последними лучами солнца?

____________________________________

from: _thunderbird_

to: Salamander

глубоко — это, например, в полночь?

____________________________________

«Что скажет Ангелина Павловна…» — простонала правильная подкаблучная половина Санькиного «Я», представляя миг, когда жена откроет ему дверь в третьем часу ночи. И что ей сказать? Смотрел развод мостов и застрял на Ваське? Встречался с однокурсником, про которого десять лет не вспоминал? Или в гостинице на Лиговке Линь ласкал?!

Никогда не был хакером. И не стану. Санька чувствовал, как игра выходит из-под контроля. Но ты, Александр Валько, не умеешь проигрывать. Тогда блефуй.

____________________________________

from: Salamander

to: _thunderbird_

Север напротив Гостинки работает круглые сутки. А тебя не отругают, что так поздно?

____________________________________

— Язва ты, Санька, — усмехнулся было Кирька, но пенный след возмущения фразой «не отругают?» смыло невесть откуда взявшейся волной… сочувствия?

Кирька закрыл глаза и откинулся в кресле, пытаясь понять, каким ветром принесло ему в лицо нотку полынной горечи, от которой вырубилась его вечно включённая опция «отмочить что-нибудь язвительное», а потом словно наяву услышал тихий Санькин голос. Тебя-не… Ну, а меня самого, то есть Саньку?

Отругают, наверняка отругают, ибо есть кому ругать человека, отягощённого семейным багажом. «В отличие от меня», — подумал Кирька, но веселее ему не стало. Впрочем, окольцовывая свою благоверную, Саламандра, ты должен был понимать, на что идёшь. Недаром помимо стандартных «Согласны?» в ЗАГСах проводят ещё и экспресс-ЭЭГ на вменяемость кандидатов в молодожёны.

____________________________________

from: _thunderbird_

to: Salamander

по себе не судят)

я забиваю столик в углу.

____________________________________

Санька трясся в вагоне метро, убаюканный гулом поезда. Вот и хорошо, так и надо… Сорваться. Освободиться. Сделать то, что хочешь.

«Что ты делаешь, Саламандра? Остановись, пока не поздно, — вещал внутренний Трус. — Да, сокурсник. Да, давно не виделись и век бы ещё не видать. Я бы не поехал. Зачем он тебе, этот Буревестник? «Спасибо» за ответы на тесты можешь написать и сообщением, а трекер — это бесполезная ерунда… Подумай лучше вот о чём. Что скажут все твои, узнав, что ты посреди ночи встречался с кем-то в центре города? «Рванул шастать с кем попало, как только с женой разладилось…». И всем будет глубоко наплевать, что Буревестник не дама, а мужик… Чего под луной не бывает. И трекер, жгущий кожу, боится не меньше тебя. Боится этих тонких хакерских пальцев, на чьё растерзание ты хочешь его отдать».

____________________________________

from: Salamander

to: _thunderbird_

Прошу прощения, Кир. Надо срочно, в область съездить… Извини, что взбаламутил. Потом как-нибудь увидимся.

____________________________________

У-у, ещё не встретились, уже извиняться. Кирька удручённо покачал головой. Похоже, кое-что в некоторых людях не меняется. Но, во-первых, извинился ты, Валько, аж дважды в одном письме, а минус на минус, как известно, даёт плюс. А во-вторых, запятая после «срочно» — лишняя. Если я пишу нарочито неграмотно, это ещё ничего не значит: это помогает приглушить бдительность, показаться своим-в-доску, а тем временем по единому лишнему знаку отследить состояние человека, словно по неверно взятому символу поймать критическую ошибку в программе.

«Как был Саламандра пай-кодером, не умеющим скрыть ни истину, ни собственные эмоции, так им и остался», — подумал хакер. Но сейчас ящерке явно не помешает помощь, «надо срочно». Боги Сети, как я это понял?.. Может, вспомнил, что Санька обычно атаковал первым, чтобы скрыть собственную уязвимость — вот как сейчас этим «Тебя не будут ругать?»

Хорош метаться, Валько. После запроса авторизации мышкой не машут.

____________________________________

from: _thunderbird_

to: Salamander

Санька. Сегодня. В восемь вечера. Или никогда.

____________________________________

***

Наплевав на правила дорожного движения, Линь летела чуть не по середине трассы, почти по самой нейтрали, рискуя превысить скорость с «предельно допустимой» на «разрешённой только для камикадзе». Встречный ветер бил по глазам, проникая в узкую щёлку не до конца закрытого шлема, и лохматил тёмную чёлку. Без ветра девушке было тяжело. А в её голове сами собой складывались строки стихотворения:

Если уйду незамеченным в ночь,

Дважды в двери повернув длинный ключ,

Даже и «Лиза Алерт» не найдёт,

Ибо не вспомнят, во что был одет,

Что говорил, улыбался когда…»

«Почему ты пишешь от лица мужчины? — голос матери, которой Линь не звонила уже целые (о катастрофа!) сутки, так некстати ввинтился в ровную, почти маршевую мелодию текста. — Ты вообще э-э… нормальная? Ну, в смысле ориентации…»

Усилием воли Линь заткнула мамин голос, лишь её пальцы дрогнули на потёртой рукоятке газа, заставляя мотоцикл выложиться для своей хозяйки до предела.

«…В горсти пять вёсен песка и воды,

Тысячи лиг вдоль железных дорог,

Светлые ленты неназванных рек…»

Последний луч закатного солнца озарил левую половину дороги, заставив стволы деревьев вспыхнуть рыжим пламенем. А справа, в прохладно-фиолетовом сумраке наступающего вечера, всё тянулись ровные ряды двухэтажных коттеджей, которые отличались друг от друга лишь порядковым номером на углу.

Сколько раз Линь, зачарованная видом на далёкий горизонт, проезжала на полной скорости нужный поворот к одному из таких коттеджей, где на ста квадратных метрах, обставленных в стиле «хай-тек люкс», она могла бы назвать своими лишь два угла: в одном стояло кресло-капля с космическим принтом, а вторым был треугольный балкон с видом на огни восьмиполосной трассы…

«Плоха та жена, что не спешит с работы домой! — на этот раз в эфир ворвался совсем посторонний голос, принадлежавший какой-то бабульке, которую Линь на днях перевела через дорогу. — Мужа любить надо, после свадьбы жена ему принадлежит, потому и фамилию должна менять… А детишки-то есть у вас? Как нет, три года вместе — и до сих пор нет?! Плохо, очень плохо…»

«Ага, бабка, и это ты ещё не в курсе, что в паспорте я оставила девичью фамилию, — злорадно подумала Линь. — Тебя бы инфаркт хватил от такой дерзости…»

Ах, да к чёрту все эти хождения вокруг да около. Просто признайся себе, девчонка, что не хочешь ты детей от человека, который те самые три года назад сказал, что любит тебя, а сейчас уже утверждает, что и делаешь ты всё неправильно, и говоришь не то, и чувствуешь не так. Впрочем, иногда ты принимаешь верные решения… Особенно когда он залегает на диване с планшетом, а ты мечешься меж плитой, стиральной машиной, утюгом и собственно мужем, успевая приготовить, убрать, обнять, за единый вечер спланировать маршрут путешествия, выслушать рассуждения по поводу «не очень логично» и «зачем так суетиться?», через минуту получить одобрение, да и то лишь после своего фирменного «Не нравится — делай всё сам», снова обнять, а в ответ получить дружеского тычка пальцем в живот да фразу: «Ну не злись ты, кисы должны быть милыми».

А хочешь ты детей от другого человека (падайте в обморок, мама и бабка, предавай меня анафеме, церковь Возрождённая). От того, у которого глаза с добрым, чуть усталым прищуром, синие-синие, как северное небо. Того, кто не сбежал прочь, увидев тебя в гневе. Того, кто не стал сразу читать нотации, заметив, что ты ошиблась. Того, кто протянул тебе руку тогда, когда ты меньше всего этого заслуживала и больше всего нуждалась. Того, кто по нелепой прихоти Времени годится тебе в отцы, так что самое время идти каяться в греховных сновидениях, в которых грозовая ночь, ветер, река и звёзды, разметавшиеся волосы, а ты подходишь к нему сзади, тянешь тонкие пальцы к обнажённой спине и шепчешь короткое «Разряд»…

Будь ты неладно, чёртово Время! Не отмотать тебя назад, когда хоть не у него, так у меня ещё не было штампа в паспорте и невидимых оков на шее. Да не выкрутить так, чтоб и миру мир, и двоим любовь…

Рвётся из груди синица, которой обрезали крылья, машет своими обрубками, хочет стать журавлём для горячих рук того, кто смог принять настоящей, но не может пробить рёберную клетку. И на едином горьком выдохе Линь добивает стихотворение.

«Боги, пошлите мне смерть при грозе!

Вспышка, слепящий разряд — вот и всё.

Буду смотреть на небесную брешь,

Лёжа в траве и не чувствуя дождь [9]».

***

«Север» на Невском встретил Саньку дорогим запахом шафрана и полным залом. Строго говоря, «Север» на Невском был котом Шрёдингера, потому что Санька смог вспомнить ещё четыре филиала старинной кондитерской, открытых на проспекте. Но для тех, кто прожил хотя бы десяток лет в Петербурге, был лишь один «тот самый Север», напротив Гостиного двора.

На старомодных механических часах, плотно обхвативших Санькино запястье, стрелки сошлись в едином порыве на без двадцати восемь. Слишком рано пришел, зато есть время подготовиться. Санька пристроился в конец очереди, распределив остатки сил на две задачи: выбор чего-нибудь поесть, ибо обедал он сегодня только психологией, и попытки построить предстоящую беседу. Ха, а ещё надо узнать тебя, Кирилл Заневский. «Я забиваю столик в углу». Дальний под кондиционером ещё пустует, а в остальных сидят те, кто по определению быть тобой не может. Интересно, каким ты стал за эти годы, если меня самого уже родная мать с трудом бы узна…

— Привет, Валько, — тихий, с лёгкой хрипотцой голос прозвучал над ухом.

Санька невольно дёрнулся и оглянулся. Рядом стоял Кирька. Что ж, время не внесло особых изменений в его внешность. Разве что стал ещё выше ростом. Или это я клонюсь к земле? Санька протянул сокурснику руку.

— Привет, Зане…

— Мне двойной эспрессо и штрудель с вишней, — бросил Кирька, едва коснувшись пальцами Санькиной руки, и летящей походкой рванул к свободному углу.

Санька опешил. Вот это скорость… Ну, Заневский, ты ещё не бросил свой транскод, раз и в реальности носишься как угорелый? Впрочем, аналитик в Саньке быстро заткнулся под каблуком циника, который уже прикинул счёт за двоих.

— Молодой человек, что вы будете брать? — голос за прилавком заставил Саньку очнуться.

— Это вы мне? — тупо переспросил он.

Вышколенная девочка в фирменном коричневом переднике позволила себе поднять глаза к потолку. А что, собственно, такого? Я на «молодого человека» уже давно не откликаюсь. Как в том фильме: «Вот, видишь, седина прёт, и душа надорвана!»

— Двойной эспрессо, штрудель с вишней… — всё, что Санька хотел взять себе, вылетело из головы, — э-э-э… торт… «Театральный» и… кофе по-ирландски.

— Кофе по-ирландски у нас без алкоголя, — сообщила девушка, слегка встревожившись. — С сиропом…

Санька махнул рукой. Похоже, у меня на лбу написано, что я хочу напиться, но не судьба.

Оплатив счёт, Санька взял полный поднос и медленно двинулся в угол к Заневскому, который с отсутствующим видом разглядывал светодиодные люстры. Узкий проход, выдвинутые стулья, и люди, люди, люди… Балансируя с подносом как канатоходец, Санька, наконец, поставил заказ перед Кирькой и облегчённо выдохнул. «Хоть какая-то польза от стенда: могу донести важные вещи, не разбив», — мелькнуло в голове Валько, пока Заневский быстро сортировал содержимое подноса на «моё» и «боги Сети, что это ещё за ерунда».

— Ты ж вроде кофе не пил, — выдал Кирька, с подозрением глядя на бывшего сокурсника.

— От такой жизни, — начал Санька и осёкся.

Вот весь ты в этом, Александр Валько. Сколько раз зарекался открывать дверь в душу первому встречному. Долбаное твоё доверие к людям, наивная уверенность, что все вокруг хорошие и светлые… Или ты мазохист прожжённый, нравится получать потом под дых от тех, кто не достоин и толики твоего огня?

Кирька неуловимым движением схватил с подноса ленту чека.

— Эй… Ты это…

— Хочу знать, чем себя травят отличники по жизни, — хмыкнул Кирька. — Кофе по-ирландски? И что, там, правда, виски?

— Нет, — поморщился Санька. — Сироп какой-то.

— Фальшивка. Как почти всё в этом мире, — подтвердил Буревестник и вдруг улыбнулся. — Кроме этого штруделя. Я точно знаю, что в нём есть вишня.

Молчание длилось несколько минут. Санька сосредоточенно размешивал кофе, тщетно пытаясь придумать начало разговора. А за спиной невидимый глазу бог толпы создавал круговорот из тел, тарелок и запахов. «Север» за столько лет своего существования стал цокольным продолжением Невского проспекта, и жизнь здесь не замирала ни на минуту.

— Да-а-а, — протянул вдруг Кирька, — фига се ты изменился, Валько.

Вздрогнув, Санька поднял на Буревестника синие глаза. Хакер ты, Кирька. Рассматривал меня, значит, из-под своих длиннющих ресниц, анализировал и выдал вслух результат. Рассказать бы тебе, птица, как всё изменилось у меня на самом деле, а на худой конец просто промолчать, но тон беседы задан, а поэтому только и остаётся, что на каждый выпад выдавать симметрию.

— Что, лишние килограммы исчезли? — Санька криво усмехнулся.

— Нет, не только, — ответил Кирька негромко, глядя собеседнику в глаза. — Так по поводу чего тебе сокофейник потребовался? Я не фея, но отфеячить могу.

«Людей с таким чувством юмора надо убивать», — подумал Санька. Воображение, которому дурдом на работе и полная луна на горизонте дали карт-бланш, мигом подкинуло картинку с датой создания двадцать лет назад. Растрепанный Кирилл Заневский привязан к чему-то кованому, а рядом с ним разложены всевозможные приспособления, чтобы зарвавшийся хакер забыл, как выпендриваться. На автопилоте Санька добавил ещё пару деталей в этот набор — зря, что ли, столько лет прошло, — а потом вдруг понял, до чего докатился. Да-а, Саламандра, эк тебя сегодня. А ведь трезвый.

— Ну, во-первых, хотел поблагодарить за ответы на психологические тесты для профотбора, — сказал Санька, молясь всем богам, чтобы хакер напротив не умел читать мысли. — Тест, я, конечно, завалил, но без твоих ответов, наверно, было бы ещё хуже.

— Раз завалил — чего благодаришь? — уточнил Кирька, не отводя взгляда. — И почему завалил, если не секрет? Там вроде всё просто… Играй себе в пай-кодера, отвечай то, что хотят слышать. Или для отличника как закон божий: «Врать нехорошо, мама а-та-та сделает»?

«Ну и кто тут привязанный испытывает счастье?» — уточнил зануда из тёмного закоулка сознания, куда не достигало пламя взбесившейся Саламандры.

— Иногда надо быть честным с самим собой, Бур-ревестник, — рыкнул Санька, безжалостно разрубая ложкой свой кусок торта.

— Вот и был бы честным с самим собой, — скривив губы, Кирька одним махом допил свой ядерный кофе. — Зачем с психологами-то откровенничать? А, впрочем, не моё дело. Ещё что?

Санька молча сверлил взглядом аскетично-бледное лицо напротив, пробивая пламенем взгляда чёрную прядь, упавшую со лба Буревестника. Тоже мне, защита. Нацепил бы уж тогда свои зеркальные очки. Да, хакер, некоторые с годами не меняются. Но, хоть ты и ведёшь беседу, задавая тон и темп этой симфонии старой вражды, я ещё успею проверить, каким остался ты.

— Говори, Ящерка. Я не знаю, как проходят встречи старых, — Кирька сделал театральную паузу, — друзей. Но с восхищением выслушаю историю твоих успехов и даже не поморщусь, когда ты покажешь фотки счастливой семейной жизни… Что там у тебя, отличник? Большая корпорация, офигенная зарплата, счёт в швейцарском банке… хотя эту инфу лучше не сообщай, ибо у меня плохая репутация. Блин, надо было раньше встретиться: я б сейчас припомнил, как ты мне показывал фотки голопопой новорождённой дочки. Молодые родители как свидетели Господа возрождённого, везде с такими фотками достанут.

«А про дочь он откуда узнал?» — тупо подумал Санька, отставая от Кирькиного полета фантазии минимум на пару фраз.

«Земля слухами полнится», — прокомментировал внутренний зануда.

— Инженер-исследователь в НИИ, зарплату кот наплакал, — Санька осёкся и отвернулся. — Поправь на прошедшее время, поскольку профотбор я завалил. Семья обычная: жена, дочь. Не за этим пришёл.

Санька вытащил из кармана трекер и метким движением отправил его через стол прямо в тонкие пальцы Кирилла Заневского, будто загнав шар в лузу.

— Моя находка. Автора не знаю. Пищит как оглашённый. Чем сильнее психуешь, тем громче. Я уловил какую-то систему в звуке, но дальше этого не продвинулся. А ты, помнится, был хакером от бога. Раньше.

Кирька вскинул на Саньку зелёные глаза, вспыхнувшие огоньками интереса:

— Даришь?

— Нет. У тебя какие правила, оплата вперёд?

— Платить ты собрался тем, что тебе кот в последний раз наплакал?

Санька внимательно разглядывал потолок, словно пытался найти там ответ на вопрос: какого лешего я по сию пору не привык, что просто так ничего не делается? А если и делается, то только со счётом в швейцарском банке.

— Шучу, Валько. Нет в моём прайсе такой позиции. Беру интереса ради и практики для, — хрипловатый голос Кирьки чуть отдалился: встреча подходила к концу, птица принимала низкий старт. — Я так понял, по срокам тебе не горит. Спишемся, если что-то из этой штуки вытяну. Если нет — тоже спишемся, верну.

— Тогда до связи, Буревестник.

Санька оторвался от созерцания потолка и окинул взглядом статную фигуру Заневского. Бедная его жена: наверно, ни днём, ни ночью покоя ей нет от любовниц… Ха, Кирька-девки-штабелями.

— Только один вопрос, — интерес в глазах Кирьки сменился подозрительным прищуром, как питерское солнце сменяется ветреной хмарью. — Ты где эту штуку взял?

— На крыше очень тёмной башни, в страшную лунную ночь, — Санька, начав фразу замогильным басом, не выдержал и расхохотался. — Подарок небес, Буревестник. Поэтому тебе и принёс. Буду ждать вестей. И спасибо.

Заневский пожал плечами, сунул трекер в карман и, хлестнув по воздуху полами тёмно-синего плаща, исчез. А Санька ещё долго сидел в пустеющем зале, по капле отпивая остывший кофе, пока не услышал из динамиков над головой флейту и слова:

Thunderbird… Never have you ever see [10]…

Что ж, теперь действительно пора. И если чутьё меня не обманывает, я скоро получу вести от тебя, птица.

Глава 5

Следуя каким-то охотничьим инстинктам, Санька не спешил открывать глаза в тот миг, когда сновидение ускользает из онемевших пальцев, а мир взрывается почти осязаемым звуком. «Взрывается», хм… как ксеноновая лампа. Но, кажется, и в законный выходной доспать ему было не суждено.

— Па-а-ап? — так проникновенно дочь звала только в особых случаях. — Ты это… Вылезай из своего логова. Я тебе пока кофе сделаю.

Санька осмотрелся. Классика жанра — найди себе место среди ночи, если не хочешь ложиться к жене. В активе у тебя одеяло и подушка, но кухня пропахла варёной курицей, в коридоре дикий сквозняк, ванна мала даже для такого коротышки, как ты, детская выполняет непосредственную функцию, а унижаться и ложиться на пол у кровати, на которой жена спокойно спит одна, ты не хочешь. И остаётся только балкон, где пахнет нежильём, а детский велосипед Катьки пихается педалью в бок. Хорошо, что не сгнил деревянный настил, сделанный тобой лет десять назад, а то спать тебе, Саламандра, на бетонной плите.

Радикулит, напомнивший о себе после прохладной майской ночи, заставил Саньку мрачно пошутить в духе «если вам за сорок, вы очнулись поутру и у вас ничего не болит, значит, вы уже труп».

Ангелины Павловны в квартире не было. Отсутствовали метки в виде сумочки, плаща и зонтика. С последним жена не расставалась с ранней весны и до первого снега. Санька беззвучно рассмеялся собственным мыслям. Не всё потеряно, раз я могу сказать, с чем она ушла. Надо спросить у Катьки, куда. Внутренний зануда попытался посетовать на то, что с матерью у дочки хоть какой-то контакт, а с тобой… Санька резко выдохнул. Ох, как ошибаешься. Почувствуй не скорость, а глубину. Катька со мной не на прикладном, а минимум на сетевом уровне.

Зеркало в коридоре отразило помятую заросшую физиономию.

— Катя, я сейчас, — Санька попятился к ванной. — Побреюсь хоть, что ли…

— Кофе на столе, пап, — Катька фыркнула. — И это не означает, что ты должен быть при полном параде. Иди сюда. Тебе что-нибудь покрепче туда налить?

Покрепче, значит. Санька ещё раз скосил глаза на своё отражение. Зазеркальный недобитый ангел-хранитель повторил движение. Нет, я вчера не пил.

— Я так похож на страдающего похмельем? — уточнил Санька.

— Нет, — хихикнула Катька, звеня посудой, — но, пап, ты сам говорил, что разница между тем, кто завязал, и тем, кто ещё не начал, — невелика.

Всё-то ты помнишь, дочка. В меня пошла.

Через несколько минут чашка с «этой гадостью», как называла Катька кофе, примирила Саньку с существованием планеты Земля и его самого на ней. Катька сидела рядом, молча потягивая любимый шиповник с мёдом. Рискнув поднять глаза, Санька ошеломлённо замер. Боги Сети, какая у меня взрослая дочь…

— Замри! — прошипел Санька, охлопывая себя в поисках смартфона.

Закон подлости: как только нужно запечатлеть хороший кадр, ни одного гаджета под рукой.

— Импланты, — одними губами произнесла Катька, застыв в лучах утреннего солнца.

Пару секунд они смотрели друг другу в глаза. А потом Катька забыла вдохнуть, увидев на лице отца ту самую улыбку из её детства — добрую и открытую, от которой лучатся глаза, на короткое мгновение отпуская груз прожитых жизней.

«Я был прав, — подумал Санька, активируя импланты. — Если даже мы не будем видеться месяцами, всё равно на синхронизацию потребуется пара минут. Глубина…»

Бионической оптики в Санькиных глазах не было, но файлы воспоминаний никто не отменял. В голове упрямо крутилась фраза «запомни меня таким», а импланты уже ловили электрические импульсы мозга, в которые превращался стоп-кадр под веками.

Тёплый утренний свет в три четверти, чуть ассиметричные черты лица — одна бровь дугой, другая прямым птичьим крылом. Глаза цвета апрельского неба под выгоревшими ресницами, абрис верхней губы, рождающий ассоциации с изгибом лука. И рамой ко всему — мамина копна каштановых кудряшек, отливающих медью…

Не нужны фотоэффекты и фильтры. Я вижу тебя, родная, словно моё зрение вдруг скатилось в сильную миопию, помогая мозгу вычленить главное и не впасть в губительный для любви анализ деталей. Каждая черта — словно касание кисти Создателя…

Save <Kate.mem>

— Ты невозможно красива, Катерина, — выдохнул Санька, открывая глаза. — Нарисую тебя… Такой.

— Пап…

Санька улыбнулся, протянув руку дочери. Ладошка с тонким серебряным колечком потянулась навстречу. Выходишь замуж… Спешишь — хотя, может, так и нужно.

— Будет подарок тебе на свадьбу, — добавил Санька.

Катька тихонько вздохнула.

— Как вы быстро сдались… Без боя, — она дёрнула плечом. — Уже все разговоры только о свадьбе.

— А я должен отговаривать?

Санька был искренне удивлён. Вот непутёвая семья, всё не как у людей. Иным на мозги капают и в ЗАГС на аркане тащат, а тут претензии, что родители согласны. Но какая-то заноза в словах дочери тревожила.

Катька отстранённо рассматривала содержимое кружки. Ладно, дочка, мы оба знаем, что это лишь мимикрия под мамину невозмутимость. Потому что ты в меня. И просто выжигаешь себя изнутри, когда никто не может видеть твоего лица. А мне остаётся или ждать, пока тебя прорвёт, или взорвать эту плотину самому. Взорвать. Чёрт дери, почему меня сегодня преследует это слово?..

— А ты вообще Сергея любишь?

Осколки бетона самообладания. Пламя душевного пожара. Паника озвученных вслух мыслей. И внезапный ответный удар.

— А ты маму любишь?

Симметрия, значит.

— Если не получается сразу сказать «да», это уже скорее «нет», — философски заметил Санька. — Рассказывай, что у вас стряслось.

— Это не у нас стряслось, а у вас! — вспыхнула дочь. — Мать пришла вчера в полном расстройстве, сначала рвала-метала, потом в слёзы… Кучу таблеток выпила. Только-только успокоилась — ко мне пристала не на шутку. Всё о свадьбе. Чуть ли не сию минуту собирайся и поедем платье выбирать, ресторан заказывать, назначать дату… И всё на ближайший месяц!

Месяц… Значит, меня всё-таки увольняют. Это раз. Вопрос «на что мы будем жить» тоже встаёт во весь рост. Это два. И, похоже, меня подозревают во всех смертных грехах. Это три.

— Задавай вопросы, — устало ответил Санька. — На что смогу, отвечу.

— Почему мама вчера плакала?

«А чёрт ее знает… Может, совесть вышла из анабиоза…»

— Я думаю, из-за проблем на работе. Но лучше у неё уточнить.

— У неё уточнишь, — протянула Катька, хмуро глянув на отца.

Ты всегда учил меня, что лишь зная половину ответа, можно задать верный вопрос. А у меня в голове ни единой мысли, что такого могло стрястись в Рускосмосе, чтобы эталон Непробиваемых Нервов скатился в истерику. Если только не…

— Её увольняют?

Санька поперхнулся кофе. Хакер вырос, блин, только всё равно выстрел в молоко. Зато можно не лгать.

— Она мне ничего не говорила, — выдавил Санька, едва прокашлявшись.

Один взгляд на Катьку, брошенный поверх края кружки, сказал ему больше, чем все слова до этого. Можно начинать обратный отсчёт.

Три.

Два.

— Ты вчера был у любовницы, отец?

Финиш. Нормальный «отец» или поднял бы хай, или влепил бы оплеуху за дерзость, или… Что ж, дочка, поиграй с огнём. Не обожгись только, не подпали крылья.

— Ты угадала, — Санька с улыбкой откинулся на стуле, наслаждаясь Катькиным шоком, лишь потемневшие глаза подвели его. — Только не с любовницей. Мой сокурсник, гениальный программист с тонкими чуткими пальцами… Я бредил им все пять лет учёбы, и вот, вчера, двадцать лет спустя, дождался этой ночи…

Катька расхохоталась. Вот так всегда. Человек скорее поверит виртуозно сочинённой лжи, чем нелепейшей правде. Но, боги Сети, почему мне ни капельки не смешно, словно высказанная вслух мысль не является откровенным враньём? Нет, Александр Валько. Хватит этих игр со значеньями слов. Есть Ангелина Павловна и Линь. А Кирилл Заневский в этом ряду не может появиться по определению.

— Пошутили, и хватит, — Санька грохнул чашкой об стол. — Мать на работу ушла, так?

Дочь кивнула.

И грозовая туча развеялась как-то сама собой. Вскоре Катька усвистела из дома с загадочным видом и невнятным лепетом про дополнительные занятия, а Санька, не став уточнять, для какого преподавателя надо было полчаса торчать перед зеркалом в коридоре, занял кухню.

Краски были разложены строго по палитре от пурпурного до сажи газовой, кисти — от широкой лопаты «двадцатки» до тончайшего волоска «пяти нулей», девственно чистый холст только и ждал взрыва цвета. Санька замер на миг, вытаскивая из памяти утренний портрет дочери, и в который раз поразился тому, как быстро в его сознании новый день затирает предыдущие. Вчера его де-факто выгнала с работы собственная жена. Вчера Линь лечила сигаретой сердце. Вчера Кирька загнал его в угол в прямом и переносном смысле, по-админски перехватив управление беседой… А сегодня солнце, Катька и холст. «Если б не умел выныривать из прошлого, давно бы уже свихнулся», — подумал Санька, приступая к работе. Вот так, в нарушение всех привычек, без эскиза и кучи вспомогательных линий углём. Иногда жизнь столь чётко раскладывается на мазки кисти, что служит и натурой, и эскизом.

Это было состоянием потока. Ни одной лишней мысли в голове. Весь мир остался за тонкой гранью грунтованной льняной ткани.

Каждый завиток каштановых волос — комбинация жжёной умбры и английской красной, сверху солнечный блик охры и неаполитанской жёлтой, и акцент из тёмно-коричневого Марса.

Каждая искорка в небесной радужке — нотка церулеума в буйной смеси титановых белил, синего кобальта и бирюзы.

И той тончайшей кистью с немыслимым количеством нулей на маркировке очертить кармином арбалетный силуэт верхней губы…

Накладывая последние штрихи, Санька уже знал, что сделает дальше. Полчаса, чтобы отмыть себя и стол — и с картиной в охапку на выход, в галерею к Анискину. Да, не по правилам. Но все эти устои художественного академизма, будто надо быть недовольным своей работой, надо дать картине «отстояться», чтобы потом свежим глазом заметить недостатки, — не для него. Особенно сейчас, когда Катька щурится с портрета, как живая, и вот-вот её губы тронет милая, почти детская улыбка. Саньке хотелось поделиться этим чудом хоть с кем-нибудь — нет, ни в коем случае не отдавать насовсем, а просто показать… И господин Анискин, владелец художественной галереи в Пассаже на Невском, был лучшей кандидатурой.

С Анискиным Санька познакомился случайно: возвращаясь из московской командировки, заплутал в переходах метро, упустил свой супердешёвый трёхэтажный поезд, и боковая койка у туалета благополучно уехала в Петербург пустой. Но возвращаться во второпрестольную было как-то надо, и Санька за свои деньги забрался в «Гранд-Экспресс». Уютное двухместное купе в алых тонах, постель круче, чем дома, и… Анискин в соседях. Тогда Санька и не знал, что вместе с ним едет владелец одной из известнейших галерей Петербурга. Да он и помыслить не мог, что этот монумент в сто пятьдесят килограмм и под два метра ростом может разбираться в искусстве. Но Анискин разбирался. Слово за слово, Санька достал смартфон, показал фотки своих первых работ — тогда он только-только перешёл от акварели к холсту и акрилу, ибо на масло как не было денег, так нет и поныне, — и какой-то хищный огонёк мелькнул в глазах попутчика,. Они проговорили об искусстве полночи и, довольные друг другом, попрощались на платформе Ладожского вокзала. А через месяц Саньке пришло письмо с приглашением поучаствовать в выставке «Город будущего» в галерее того самого Анискина. С тех пор все творения отвозились на его суд, а на втором этаже галереи уже навсегда прижилась картина с той выставки — небольшое полотно с ясным утром и сверкающими башнями московского Делового центра. Того места, где Санька чувствовал себя не дома, но так, будто зашёл на огонёк к старому другу.

Полчаса в полупустом вагоне метро. Санька пристроил портрет дочери рядом с собой и нырнул в Сеть. Со вчерашнего утра ему не давала покоя книжка про Овердрайва. И если он в целом знал жизнь Кристиана Вебера по рассказам и байкам разной степени правдивости, то открывшийся вчера слой подтекста интриговал куда сильней. Санька вспомнил странные смешки однокурсников, когда в застольях с напитками погорячее заходила речь о последних десятилетиях жизни этого человека-легенды. «Дауншифтинг — так во всём», шутили они и сразу смущённо умолкали. Словно было в этом что-то такое, неприемлемое в обычном обществе.

Однако, сегодня книга выдавала исключительно официальную версию.

«В ноябре 2070 года Кристиан Вебер оставил пост главы компании „Div-in-E“, став ведущим разработчиком. Многие связывают это с нежеланием привлекать к себе внимание после истории с созданием эмулятора личности для метапространства, однако мы считаем, что столь радикальная смена образа жизни была продиктована личными причинами. Позже, в середине 71-го, Кристиан разводится с женой и переезжает на Ладогу, где живёт затворником чуть меньше двух лет. Примечательно, что с окончанием этого побега от цивилизации мы теряем и след Александра Рыкова. Могила его так и не была найдена, заключение о смерти тоже, в розыск на него не подавали. Вот уж когда можно вспомнить девиз Овердрайва „сегодня не кончится никогда“. Однако возвращается Кристиан Вебер не в Москву, а в Петербург…»

Поверх страницы всплыло сообщение от машиниста поезда. «Следующая станция — Электросила». Мысленно кивнуть, отпихнув синюю строчку в сторону, и вновь уставиться на виртуальный текст. Сим-сим, откройся. Ничего. Только сухой официоз. А, может, мне это вчера привиделось? Но тогда мои нервы были взвинчены Пароёрзовым, а сейчас я спокоен… Пока. Вспыхнуть ведь так легко.

Через пару минут Санька приложился затылком о стекло вагона и выдохнул сквозь стиснутые зубы. Вот это открытие — ты не можешь психануть, Валько. Внутри глубокий вакуум, хотя ты вспомнил и плачущую под лестницей Линь, и жену после тестирования, и даже пустил в ход тяжёлую артиллерию — школьный ад отличника с драками в сортире и надписью «лох» мелом на стуле. В голове вдруг всплыло:

«Здесь всё, что могло, отгорело, и только в висках

Застрявший осколок мечты в непогоду болит [11]».

Воистину так. Жаль, что не знаю автора, а то бы пришел к нему и пожал руку. Мы бы наверняка друг друга поняли.

Пассаж встретил Саньку привычным холодком светлого атриума. Взбежать по лестнице на второй этаж, нырнуть в мир багета и едва уловимого запаха масляных красок — что мне транскод, когда есть этот мир, где всё определяется твоим талантом, умением почувствовать свет и тень, найти правильное касание кисти…

Санька затормозил на том месте, которое обычно придавало ему ускорение.

Нет, зрение отработало на «ура».

Вот слева огромное полотно, на котором в необычной технике изображена ультрамариновая гладь воды с кувшинками. У автора много денег — почему бы не шикануть, и вместо привычного размазывания краски по холсту не выдавить прямо из тюбика титановых белил, обозначив этакой колбаской каждый лепесток?

Вот справа нереальный, а оттого ещё более захватывающий вид на седые волны ковыля, над которым всходит Сатурн, призрачно блестя своими кольцами. Здесь всё решено классически, но фактура настолько тонка, что картина почти неотличима от фотографии.

Вот центр стенной ниши, косой луч от диодов подсветки… Санька помотал головой. Здесь. Должна. Быть. Его. Картина. Но вместе Делового Центра висела, сверкая свежим золотом рамы, какая-то… Санька мысленно осёкся. Слово «мазня» считалось неполиткорректным в среде художников, а вот члены лётного клуба, где он состоял, нашли бы выражения и посильней. Но эта абстракция из всплесков серебра и десятка оттенков серого на пронзительном синем фоне, без формы и содержания, приковывала взгляд. Санька сделал шаг вперёд, чтобы рассмотреть фамилию автора на табличке в углу рамы, как вдруг в его имплантах взорвались ритмичные ударные и низкий, чуть искажённый голос:

Невозмутимый странник,

Не устрашённый адом.

Ты — человек без имени,

Мне страшно с тобою рядом [12].

Какого…

Шаг назад. Тишина. Ладно, проклятие интерактивного века, мы люди простые, издали посмотрим. Хотя кто вам, раздери коннект, дал право нарушить закон о неприкосновенности ментального пространства? Я понимаю, метрополитен, там ты заранее на всё согласен, едва ступив на эскалатор, но здесь…

Оставшийся путь до кабинета Анискина Санька прошел в глубокой сосредоточенности, пытаясь удержать в памяти фамилию автора этой цветокакофонии.

— Развильский, — с порога выплюнул Санька в лицо Анискину.

Анискин возвёл очи к потолку. А чего ждать от саламандры: вежливых формулировок и милой улыбки? Санька стоял в дверях, прижимая к сердцу портрет дочери. Да, мы ничем друг другу не обязаны, но…

— Присядь, Алекс, — взмахнул рукой Анискин, отведя взгляд. — Я всё объясню.

Алекс. Так меня зовёшь только ты, господин меценат, но я разрешил тебе это ещё в «Гранд-Экспрессе». Санька рухнул на стул в торце дубового стола, за которым восседал Анискин. Ярость медленно уступала место интересу. Таким Валько своего «куратора» ещё не видел — весь какой-то затюканный, дёрганый.

— Я хочу, чтобы ты понял одно, — начал Анискин, — я человек подневольный. Галерея уже давно существует не на мои средства, а на деньги спонсоров и самих художников.

Горький смех сорвался с его губ.

— Художники… От слова «худо», Алекс. Я уж и так стараюсь отбирать, что приличней. Но за каждое место на стене приходится платить. Они платят мне, я плачу арендодателю… Я ни разу не взял с тебя ни копейки за выставление твоих картин. Я считал и считаю, что они достойны зрителя. Но пару недель назад ко мне пришёл этот самый Развильский, — Анискин задумчиво покрутил в руках золотую перьевую ручку, — с десятком таких вот… э-э-э… полотен. И предложил идти в ногу со временем: искусство, мол, должно воздействовать на все чувства разом… Техническую часть в организации музыкального сопровождения он взял на себя, оставив на столе чек с астрономической суммой.

Санька тяжело вздохнул. А я, наивный, ещё верил, что хоть здесь не всё определяют деньги… Пора выныривать в реальность.

— Этот Развильский, — протянул Санька, потихоньку отпуская сжатую внутри пружину. — Что он из себя представляет?

— Богатей с Марса, — Анискин мотнул головой. — Бизнес у него там… Не знаю. Если ты как о художнике… Знаешь, что такое синестезия? Она встречается очень редко. Такие люди ощущают мир не так, как мы. Развильский, например, видит то, что слышит. Песню включил — и всё, картина готова.

— Круто, — усмехнулся Санька. — Чего только с людьми не случается от избытка денег… Ладно. А где моя картина? Почему ты снял именно мою, я уже понял. Не проплачена.

Анискин взглянул Саньке в глаза. Тот мог поклясться, что под веками мецената неумолимо поднимается девятый вал такой боли, какую может испытывать только человек с художественным вкусом, вынужденный отвешивать реверансы бездарности.

— Я не имел права повесить её здесь, в кабинете, — глухо проговорил Анискин. — Это против правил. Поэтому она в самом людном месте галереи.

Санька задумался. Самое людное… Так, на лестнице я её не видел. У буфета как чей-то парусник висел, так и висит. Где ещё? Саньку накрыло истерическим смехом. Он чуть не сполз с антикварного стула на не менее антикварный персидский ковер.

— Только не говори… что она… в туалете… висит, — выдавил Санька через спазм диафрагмы.

Ну и денек, а.

— По дороге туда, — подтвердил Анискин, и вдруг его прорвало. — Слушай, я сам не хочу, чтоб она там была! Это позор на мою голову. Давай так: или ты её заберёшь, или я её утащу к себе на дачу. Чёрт побери, Алекс, пусть с неё и начинается моя частная коллекция, которую я буду собирать исключительно на своих домашних квадратных метрах. Надоело это продажное безобразие. Сил моих нет больше.

— Тише, тише, — Санька чувствовал, как его нематериальная сущность церемонно кладёт на всё болт. — Забирай ради всех богов Сети. Что хочешь с ней делай. Я вот тебе дочку свою покажу напоследок и уйду. Вернусь, когда накоплю на мзду. Не хочу, чтоб ты за меня платил.

Санька развернул пергамент и положил портрет Катьки на стол. Анискин хрипло вдохнул. Молчание длилось целую вечность, но Санька знал, что критики не будет. Он и сам видел свои огрехи, брал их на заметку, но никогда не переделывал старое. Анискин же следовал правилу: прежде чем начать обсуждение работы, выясни, мотивирует автора критика или убивает. И если убивает, как Александра Валько, то лучше промолчи.

— Не отдашь? — уточнил Анискин, глядя, как Санька закрывает шуршащей бумагой девичье лицо, залитое солнечным светом.

— Нет, — Санька вздохнул. — Это ей. На свадьбу.

— О, — Анискин принял дежурно-поздравительный вид. — Скоро дедушкой будешь?

И уже по-деловому:

— Слушай, Алекс, я тебе и раньше предлагал… Предложу ещё раз. Последнее китайское. Приходи ко мне багетчиком. Руки золотые, пропадают зря…

«А, может, и приду», — подумал Санька, но промолчал. Крепкое рукопожатие и на выход. Здесь стало как-то душно в последнее время.

Затеряться в толпе на Невском Саньке не удалось. Уж слишком местным он выглядел в мешанине азиатских лиц. К нему то и дело подкатывали китайцы и корейцы. А ведь им даже все таблички в центре продублировали иероглифами, но толку? Санька смущённо пятился. С языками у него всегда было туго. Вот и задашься тут вопросом, в кого дочь стала лингвистом…

Кое-как выделив себе личное пространство в полном вагоне метро — солнце клонилось к закату, и тусовочная публика выбиралась из тёплых кроваток — Санька вновь открыл книжку про Кристиана Вебера. Ну что, «Молот Ведьм», открывай свою суть. Я достаточно разогрет Анискиным и своей картиной возле туалета. Сегодня я остался совсем один. Теряю друзей, как золотой песок, утекающий сквозь пальцы. Нет искренности, нет контакта, нет общих точек соприкосновения. Что у меня осталось? Жена, дочь, работа. Линь меня боится, Анискин вынужден отвернуться. Лётный клуб? Там уже наверняка забыли, как я выгляжу.

Одна лишь тишина. А что было у тебя, Овердрайв?..

Одиночная камера. Строгий режим тишины.

Второпрестольная производит дым и шумы

В твоем радиоэфире.

Каждый прожитый час — царапиной на руке,

Шрамом в памяти, ниткой у Пряхи в клубке,

Морзянкой вер-ни-те-е-го…

Одиночная камера одинокого тела.

Вместо сердца дыра навылет.

Вечность назад смеялось, вчера — пело,

Сегодня идёт «на вы»… Бред.

Бредит, бредит, бредит… Молчит.

В одиночной камере смертник

Для проклятий учит иврит.

Есть боль на порядок сильнее привычной —

Кричи-не-кричи-не…

Одиночная камера по запросу.

Дарит анабиоз, отправит к праотцам.

Смерть выходит на дело. Расплетает косы.

Тишина.

Репетиция твоего конца.

Глава 6

«Стенд этот получше фитнес-зала будет, — в который раз подумал Санька, привычно пройдясь взглядом по контрольным точкам: три монтажных стола, на которых ламповые кассеты лежат, как покойники, чёрная дыра недособранного усилителя над головой да розовые стёкла у стены, как портал в иное измерение. — А за занятия тебе ещё и доплачивают, пусть и гроши».

— Ребят, да чего вы с ключами мучаетесь? — голос из толпы прозвучал издёвкой в какофонии общего шума. — Лина руками затягивает, пока вы время теряете.

Линь подняла голову, пытаясь разглядеть говорящего. По её лицу было видно, что она одобряет содержание фразы, но не снисходительно-насмешливый тон. Под грозным взглядом девчонки биомасса работников выпихнула жертву на бруствер.

— Да я б и рада, — хмыкнула Линь, — только кто поверит, что у меня сил хватит?

— А ты сожми, сколько силы есть, — полез на рожон автор комментария, спиной ощущая чужие плечи и отсутствие пути к бегству.

Линь коротким движением перехватила проятнутый в её сторону мизинец и стиснула захват тонких пальцев. Секунда, две три… Санька затаил дыхание. О, светлая, представляю, как велико в тебе желание вырвать этот объект испытания из сустава…

Под всеобщий смех мужик освободил палец из захвата, а Линь, устало пожав плечом, вернулась к работе. Впрочем, через пару минут после импровизированного спектакля, в которое превращались почти все сборища из серии «Линь и семь гномов десяток мужиков из соседних лабораторий», девушка тихо смылась в неизвестном направлении.

Как там было у классиков? «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку? [13]»

Рассудив, что коли уж отдых — это смена занятий, то она почти на курорте, Линь выскользнула из пультовой, взяв курс на кабинет, где её ждала пара недоделанных отчётов, коим следовало помочь в скорейшем появлении на свет. И раз пальцы уже не слушаются её после сто первой пружинки, вручную согнутой из бериллиевой бронзы, следует выпустить их на загон клавиатуры.

Увы, в самом начале коридора Линь была поймана в цепкие объятия Пароёрзова.

— О, Ангелина, — окинув девушку оценивающим взглядом, словно кобылку в ярмарочный день, удовлетворённо кивнул он. — Вы девушка ответственная, лёгкая на ногу… К тому же, знаю, со своим средством передвижения. Пойдёмте, я дам вам документы и адрес, куда их нужно отвезти: понимаете, срочно, сегодня, до четырёх…

«Интересно, к каким чертям на рога он успеет меня отправить, если сейчас уже два часа?» — раздражённо подумала девушка.

Черти, однако же, оказались не столь далеко, и маршрут Линь не ознаменовался ничем интересным, кроме небольшой пробки по поводу двух «поцеловавшихся» машин да автобуса, который отчаянно маневрировал, пытаясь всё это объехать.

Проезжая мимо водителей, один из которых хмуро названивал в страховую компанию, а другой размахивал руками, пытаясь компенсировать слабое знание русской речи, Линь услышала:

— Всё из-за такой, как вот она, не машина, не пешеход, нырь — и усвистеть, а мы из-за них по тормоз и сзади нам в бампер хрясь…

Линь поджала губы, радуясь, что непроницаемое стекло шлема не позволяет разглядеть её лица. Конечно, самый лёгкий способ жить — это, облажавшись самому, поскорее завопить о том, что виноват кто-то другой — государство, которое не чинит дороги, Луна в Козероге, а также те, кто по ним ездит, но никак не ты, купивший права за углом соседнего дома и уверенно путающий тормоз с газом.

А, неважно. В одном водила был прав: преимущество Линь действительно состояло в умении «нырь — и усвистеть». Вперёд по свободной трассе, не оглядываясь назад, рассекая воздушный поток надвое так, что за спиной появлялись два невидимых крыла — это больше, чем способ управлять мотоциклом. Это принцип жить несмотря ни на что, это умение встряхнуться, сбросив с перьев пыль и капли дождя, и вновь лететь навстречу солнцу.

Документы были успешно сданы в нужную контору к началу четвёртого часа, и путём нехитрых умозаключений Линь решила, что на стенд возвращаться нет смысла, тем более, что совсем недалеко начинается район, в котором прошло её детство, отрочество и юность.

Поймав себя на слове «юность», Линь хохотнула. За три последних года, что прошли под звездой семейной жизни, она не изменила ни причёску, ни стиль одежды — разве что волосы стали длиннее, а размер одежды, и так небольшой, откатился ещё на одну позицию назад, но отчего-то чужие дети, встреченные ею в автобусе или в очередях поликлиник, стали называть её «тётенькой» вместо «девушки».

А дети, как известно, не только цветы жизни, но и сверхпроводники Истины.

Припарковав мотоцикл у грязного бетонного забора, отделявшего территорию железнодорожного депо от заброшенного парка, Линь слезла с сиденья и устало опустилась на колени, а потом, поддавшись внезапному порыву, раскинула руки и упала спиной прямо в мягкую траву.

Сколько бы раз её не заносило сюда, в узкую полосу дикого леса, посаженного меж стальными линиями рельсов и асфальтовой рекой проспекта, здесь всегда было безлюдно, словно незримый гений закрыл это место силовым щитом, подарив право доступа лишь ей одной.

Минуту спустя над буйством ничейных трав поднялся лёгкий сигаретный дымок. Его создавала Линь, уставшая болтаться на гирях маятника работа-дом. Линь, окольцованная платиновым кругом принадлежности, дающей чувство опоры в обмен на хрусталь острых граней души, обломанных затем, чтобы о них не порезался тот, кто похитил её из золочёной клетки родительского дома. Линь, осознавшая, что оказалась не на свободе, а в новой клетке большей площади. А мимо неё бежала девочка-Линь, высоко вскидывая ноги и размахивая белым маминым шарфиком за спиной.

— Я птица, я умею летать! — захлёбываясь от радости дышать ветром и видеть синее небо, кричала Линь-шестилетка. — Правда же, правда! Вот, сейчас…

«Ну, лети, раз так», — решил старый кирпич, живущий на дороге, и подставил девчонке подножку.

Восхитительный полёт действительно начинается, обрываясь через жалкую секунду в придорожной канаве. Маленькая Линь тормозит ладонями и коленками, сдирая кожу до крови, и на её белоснежном платьице остаётся чёрный мазутный след.

— Засранка! — орёт рядом гневный голос матери, и сильная рука рывком ставит девочку на ноги, а потом задирает её подбородок вверх, чтобы Линь не смела опустить глаза. — Я тебе только вчера платье купила, не доедала весь месяц, чтоб накопить, а ты, тварь маленькая, вот как чужие старания ценишь… А ну домой, быстро, и будешь сидеть в комнате, пока не поумнеешь…

Взрослая Линь, скривившись, запустила ускоренную перемотку воспоминаний. Рамзан, однокурсник-эзотерик, истово убеждал её в том, что все события в жизни, даже если они кажутся сюрпризом великого рандома, прописаны для нас чуть ли не до рождения, и каждое из них призвано обогатить человека бесценным опытом. Хорошо, Рамзан, тогда мне следует благодарить свою мать за каждый раз, когда она орала на меня вместо того, чтоб обнять и поцеловать в ушибленное место? Ибо объятия не вынуждают нас становиться ловчее, вырабатывать идеальный глазомер и ловкость, учиться сдерживать слёзы, чтобы не вызвать ещё одну волну недовольства, и улыбаться, когда больно — чем сильнее боль, тем светлее улыбка.

Тот же парк через десять лет после неудачного полёта. Рыжий закат последнего летнего дня, и завтра в колледж, а сейчас — костёр, круг света, чужая недонастроенная гитара в руках, и в запасе у Линь — три с половиной аккорда, но их хватит, чтобы петь:

— Огонь всё ярче, страницы жизни в нём горят.

Что будет дальше — об этом знаю только я.

Вопросов больше нет.

В ответ не слышно красивой лжи.

Меня в бесконечность уносит

Поток стальных машин.

Голос Линь едва заметно дрожит, потому что до этого вечера она пела только наедине с собой, когда никто не слышал, но эта песня заслушана ею до дыр, и слова сами рвутся на свободу.

Другая жизнь — не сон.

Я был для неё рождён.

И в час ночных дорог

Я не одинок.

На припеве к ней присоединяется сильный, чистый голос справа. Антон, парень из параллельной группы — растрёпанные каштановые волосы до плеч, кожаный браслет на запястье, а под ним — сделанная тайком от родителей татуировка: незамкнутая окружность, разорванная изнутри тонким росчерком молнии.

Мы верим, что есть свобода,

Пока жива мечта,

Верим в свою свободу,

И будет так всегда [14].

Если бы кто-нибудь подошёл к поющей Линь со спины, и, дождавшись, когда она затихнет, шёпотом сообщил бы, что через пять лет железную дорогу отгородят бетонным забором, Антон коротко подстрижётся, сведёт татуировку и устроится разработчиком в крупную корпорацию, а ещё через год сделает девушке предложение, в которое та вцепится, как в спасательный круг, выдернувший её из кислотной трясины материнского мирка — Линь покрутила бы пальцем у виска и ударила бы по струнам, заходя на следующую песню.

Чего же тебе не поётся сейчас, а? Или всё идёт согласно законам природы, из которых следует, что птицам положено драть глотку лишь в брачный период, а потом смысла в этом уже маловато, да и некогда, ибо клюв занят сначала ветками и собственными перьями, из которых строится совместное гнездо, а потом вкусными червячками для жадно раскрытых птенцовых ртов.

Линь скривилась повторно, пытаясь вызвать перед глазами образ костра, первого снега на тонких ветвях деревьев, затем тех же ветвей, покрытых робкими весенними листьями — но код светлых образов не желал компилировться и разлетался на осколки, отказывая девушке в доступе на уровень скрытых душевных ресурсов.

А может быть, просто пересохла та река, да и никогда не была она полноводной, раз обмелела так быстро? Только по самому дну ещё змеится тоненькая струйка, к которой припадают жадными губами то начальники, охочие до чужого сверхурочного труда, то муж с экспертным «Дай я покажу, как правильно делать / говорить / думать», то родители с хитом месяца: «Вы вообще детей планируете?»

Лёжа лицом в небо, Линь глубоко затянулась, спалив сигарету до самого фильтра, и надула воздухом живот, пытаясь вообразить себя пингвинихой, вразвалку бегущей на автобус по февральским сугробам или по мокрому после майской грозы асфальту — ибо хрена с два её подпустят к мотоциклу, как только…

Перекатившись на бок, Линь встала на колени и уткнулась пылающим лбом в траву. Хотя бы здесь, наедине с деревьями, которые видели тебя ребёнком, подростком и взрослой девушкой, ты можешь быть откровенна не только на уровне правды — «я ещё не хочу детей, потому что в мире, куда я не так давно вырвалась, столько всего интересного», но и на уровне Истины — «сейчас я не хочу детей от Антона, опасаясь, что он разочаруется во мне и свалит в туман, бросив меня с мелким на руках, или хуже — останется в семье, заставив и меня, и ребёнка мучиться виной из-за его взыгравшего чувства долга».

То ли порыв ветра в кронах деревьев нашептал девушке что-то тайное и горькое, но Линь вскинулась, словно ударенная током, и широко открыла глаза.

Нет, слова Истины звучат не так.

«Смогу ли я сломать Линь — свободную птицу, чтобы из её обломков слепить голема Линь — матери, или игра не стоит свеч?»

Ты стоишь на перепутье, которое старо, как мир. Выбирай.

Плавный, широкий подъём первого пути теряется в небесах, и не видать, доходит ли он до ворот Рая или обрывается на высоте эшелона стратосферных истребителей. На нём ровными золочёными буквами выведено: «Делай, что должно, и будет, как надо». На этом пути дети учатся у родителей самому лучшему, на этом пути муж и жена понимают друг друга с полуслова и до самой смерти не размыкают рук, смотря в одном направлении, а их родители становятся лучшими бабушками и дедушками, без помех продолжаясь собственными отражениями в детях и внуках. На этом пути вставать в шесть утра в садик / школу / на работу легко и приятно, а потому никто не опаздывает ни на поезд в отпуск, ни за стол к ужину, никто не разбивает в кровь костяшки пальцев и не воет от бессилия, словно раненый волк в клетке, ибо всё происходит вовремя, согласно намеченному плану или, на худой конец, прогнозу погоды.

Второй путь пролегает хайвеем в песках Аризоны, и на его потрескавшемся асфальте белой краской намалёвано: «Делай, что должно, и будь что будет». Это значит — соблюдай предписания дорожных знаков, заправляйся заблаговременно и включай дальний свет своих глаз, едва въедешь на отполированном семейном седане в царство сумрака, и дорожную разметку занесёт песком. Никто не гарантирует тебе, что из придорожного мотеля не выпрыгнет банда головорезов с битами, а когда ты чудом улизнёшь от них, отделавшись парой царапин на капоте, под колёса машины не кинется какой-нибудь чокнутый страус, размозжив голову о бампер и заляпав лобовое стекло кровавыми ошмётками, по поводу которых тебе, перепуганной вусмерть, предстоит сочинить красивую сказку с хэппи-эндом для детей, которые всё видели, а затем перехватить руль у мужа, который вырубился от страха на водительском сидении, и в одиночку мастерски припарковаться на обочине.

Есть ещё третий путь, Линь, но он лежит в иной плоскости. Это — заснеженная вершина, на которую положено забираться без снаряжения, используя длинную косу вместо страховочной верёвки, а отросшие ногти — вместо ледоруба. Это путь наверх, о котором пел тебе в светлые шестнадцать сильный голос солиста из группы позапрошлого века, непотопляемой в реке времён. Начало восхождения будет пугать тебя замёрзшими трупами тех, кто не сумел пройти свой путь, и их застывшие лица расскажут тебе о том, как трудно верить в свет, когда вокруг тьма, и как одинока смерть, когда некому взять тебя за руку. А потом на снежном полотне исчезнут все следы — и человечьи, и звериные, предоставив тебе самостоятельно выбирать, где останется отпечаток твоей узкой ступни, а какая ложбинка станет местом для ночлега. На правом плече у тебя будет сидеть ангел, поющий гимн вере в собственные силы, а на левом — бес, шепчущий о том, что если сорвёшься в пропасть, винить во время гибельного полёта будет некого, кроме себя. А позади, в золотом тепле плодородной долины, останутся те, у кого не хватило духу пойти с тобой, и они станут утолять свою горечь попытками оплевать в спину и тебя, и твой выбор. А впереди — снег, серый снежный ветер, и за колкой пеленой, бьющей по щекам — ты знаешь это из снов — такое солнце, которого никогда не увидеть из долины. А может быть, и нет никакого солнца, но ты ползёшь вверх, теряя силы, матерясь от боли и плача от отчаяния, упрямо повторяя: «Не останавливаться. Не оглядываться… вперёд». Руки твои с каждым взятым метром становятся сильнее, и перед самой вершиной падает в узкое ущелье отощавший бес, которого ты морила голодом, тогда как ангел, вскормленный твоей верой в избранный путь, взмывает в воздух, хватая тебя за руку и единым рывком добрасывая до вершины. И ты стоишь, смеясь и плача, прислонившись лбом к искристому боку солнца, которое никогда не признало бы тебя ровней там, в долине, а ветер смахивает твои слёзы, превращая их в сверкающие кристаллики, из которых складывается едва заметная фраза. «Делай, что хочешь, и будь, что будет». Это значит — над тобой более не властны ночные страхи, терзающие тех, кто всю жизнь прожил в долине, бросая на гору робкий взгляд сквозь суету будней. Это значит — бетонные стены чужих правил, созданных для защиты от радиоволн, летящих в эфире на запрещённой частоте, станут для тебя проницаемы, а злые слова и паутинные сети чужих сплетен не пробьют чистого света твоей новой одежды, не прилипнут к твоим рукам и волосам, летящим по ветру. Это значит — ты вернула себе потерянный дар слышать голос сердца, сбросив с него тесную броню самоограничений и шелуху чужих предписаний. Это значит — ты стала тонкой и прозрачной, как льдинка, как абсолютный ноль чистого листа, ты живёшь в режиме чтения, одним днём, одним вдохом и выдохом, просевая длинной чёлкой цветные потоки безымянных рек, и жизнь течёт сквозь тебя электрическим током, не встречая сопротивления, а потому отдаёт тебе всю полноводную силу, прося взамен не так много и не так мало: не привязываться к любимым местам, временам и людям. Привяжешься — смерть, словно акуле, которая может дышать, лишь когда плывёт. Секундная задержка — и ты уже опутан прочной сетью чужих «Если любишь меня, ты должен…», с привязанным грузилом «Ты обманул мои ожидания».

Линь судорожно изогнулась, закинув лицо к небу, и глухо завыла.

Ты уже сделала выбор, девочка, оставив свой отпечаток пальца в терминале регистрации брака, ты запустила новую программу, перед релизом которой не было и не могло быть контрольного тестирования, и теперь её алгоритм развернулся на мониторе змеиным кольцом, открывая меню с нехитрым выбором — написать код отладки или код отмены. И, троян дери, Линь, для первого у тебя не хватает пресловутых знаний и навыков, а для второго — элементарного «достойного» повода со стороны супруга. Можно, конечно, и самой пойти во все тяжкие, позволить себе себя настоящую, чтоб Антон прогнал тебя с видом оскорблённого ангела, не замарав собственной совести, как умудрялся не замарать её, насмехаясь надо всем, что было для тебя ценным, а ему казалось тратой времени и сил. Но разве он заслужил от тебя такого удара? А, впрочем, вспомни, сколько раз ваши с ним прогулки превращались в марафон «догони длинноногого супруга», и нырни на уровень скрытого смысла, где расшифровка мужниного поведения прозвучит как «вот привязалась» или, чего доброго, «я её боюсь и хочу держаться подальше…»

— Да будь что будет, — замученно прошептала Линь, проваливаясь в странное спасительное забытьё на грани транса, и незаметно для себя задремала в высокой траве, на узкой полосе волшебного леса, чудом устоявшего под стальным напором железной дороги и газовой атакой автомобильного шоссе.

***

Программа «Антимат», установленная на почтовом сервере стараниями Государственного Этического комитета, просканировала нетерпеливого белого голубя очередного письма, и, не найдя в нём ничего, достойного зацепки, с сожалением выпустила на свободу.

____________________________________

from: _thunderbird_

to: Salamander

Забирай эту пищалку и засунь её куда подальше. Вынос мозга. Снял с неё всё что мог…

Восстания, 53. 6 этаж, сегодня с двенадцати.

____________________________________

— Мне срочно в город, — выдал Санька, едва не поперхнувшись утренним кофе, и под тяжёлым взглядом Ангелины Павловны вымелся из колпинской квартиры за считанные минуты.

Как же ты вовремя, Буревестник. Прямо в разгар игры «ничего не случилось, и жена вовсе не ушла мужа с работы перед свадьбой дочери». Нет, мне не сложно нацепить на лицо маску вселенского спокойствия, особенно после бессонной ночи, потраченной на…

— Дверь на нижний замок закрой! — ударило в спину.

Санька хлопнул дверью. Тысячу раз я уходил из этой квартиры под один и тот же крик. Почему мне вдруг померещилось, что я вырвался из замкнутого круга? Выход из матрицы? Нет. Жизнь продолжается по укладу Святцевой. Только меня в этой её жизни сегодня стало чуть меньше. Не выход, но хотя бы шаг к заветной двери…

На лестничной клетке было накурено. Лучшая атмосфера, чтобы отдышаться и прийти в себя. Странно, но Санька вырос в некурящей семье, сам никогда не брал в рот сигареты, но отторжение сигаретного дыма пропало у него ещё в школе. Просто однажды он увидел, как старшеклассники зажали в углу какого-то тощего пацана и без особых причин показали ему небо в алмазах. А на следующей перемене этот пацан, избитый до крови, нервно курил сигарету в кустах сирени. Тогда Санька и понял, что курево — не всегда пустая блажь…

«А Восстания — это самый центр, между прочим», — подумал Санька, топая к остановке. Да, это вам не деревня Колпино, Петербург-12. Но Заневский ещё в институте имел репутацию «местного не из бедных». Папы-депутата, конечно, не было, но девки в коридорах шушукались о трёхкомнатной квартире в центре, куче тёток с недвижимостью и даче в Комарово. Однако, все пять лет учёбы Кирька жил в общаге, меняя соседей по комнате, как перчатки. Санька сразу открестился от этой чести. Чёрт его знает, этого Буревестника. Люди от него съезжали или ошарашенно-задумчивые, или готовые убивать. Его или других людей.

И снова дорога в центр, полчаса в метро. Пересадка, чтоб попасть на Чернышевскую, прямо Кирьке под окна. «Нет, каждый день так мотаться на работу я не выдержу», — подумал Санька, выходя на улицу и ловя волну тёплого воздуха с креозотом и лёгкой ноткой Невы. Впрочем, он уже давно отдавал себе отчёт, что стенд в НИИ — самое настоящее болото. И не поймёшь, что держит. Наверное, страх. Страх того, что над поверхностью мутной жижи не будет и этой жалкой иллюзии нужности, которая есть сейчас.

У двери в квартиру Заневского Санька замешкался, но всё же прислонил ладонь к сканеру замка. Ожидалось, что сканер выдаст гостевую метку и сделает голосовой запрос на вход, но вместо этого вдруг раздался щелчок, а между дверью и стеной появилась тускло светящаяся щель. Вот те раз… Санька вздрогнул, но всё-таки толкнул дверь и вошёл в квартиру. Внимание, вопрос: откуда у Буревестника мои отпечатки пальцев и почему они вбиты в память замка как хозяйские?

Мысленно запихнув эти вопросы в графу «опционально» и «на десерт», Санька стянул ботинки в пустой прихожей, присовокупив свою потрёпанную грязную пару к ряду Кирькиных кроссовок всех оттенков белого и серебра. Буревестник всегда был стилен на грани пижонства. Видимо, с годами это не прошло.

Впрочем, на этот раз Санька подготовился: почти всю ночь он собирал по старым знакомым информацию о Кирькиной жизни. Похоже, Буревестник оказался повенчан с компьютерами. Был женат, развёлся несколько лет назад, насчёт детей никто не в курсе… Среди фрилансеров прославился как спец по работе с искусственным интеллектом; по слухам, не чурался и сомнительных дел с астрономическими суммами на чеках. «Однако, ни разу не попался», — отметил Санька. Взять Буревестника за грудки никому не удалось. Даже жене, видимо.

Навстречу Саньке из дальней комнаты выскользнула маленькая пушистая тень, сверкнув на гостя зелёными глазищами. На автопилоте выдав неуверенное «кс-кс-кс», Санька получил в ответ порцию шипения и прижатых к голове ушей, после чего грозный хищник растворился в тенях коридора.

Кирилл Заневский оказался занят. Небрежно махнув Саньке на кресло, заваленное развороченным околокомпьютерным железом, и не менее развороченную кровать, он снова отвернулся к компу. Беседа на птичьем языке, из которого кирькин гость понимал лишь отдельные слова, возобновилась.

Санька, не воспользовавшись приглашением, стал нарезать круги по комнате. Эх, надо было снова договариваться о встрече на нейтральной территории, хоть в том же «Севере», а не в этом гнезде фрилансера. С другой стороны, вся аппаратура, необходимая Буревестнику для его «интереса ради и практики для» если где и существует, то только здесь.

Украдкой оглянувшись и утвердившись в мысли, что хозяин комнаты за ним не наблюдает, Санька осторожно перебрался через кресло к шкафу, на створке которого висела длинная бумажная простыня со строчками в столбик. Стихи? Но Буревестник никогда не писал стихов. Санька хмыкнул: или я просто не в курсе. Ведь, если честно, в институте я знал каждый шаг Заневского, каждую его новую пассию, залипшую на вороные волосы и серебряные кроссовки, а уж копия его зачётки и вовсе была моей настольной книгой, где красным подчёркивались все специальные дисциплины. Их Кирька брал играючи, я — тяжким штурмом. Но стихов во всей этой круговерти не было.

Над седой водой транскода ветер байты собирает.

Между сервером и сайтом гордо реет Буревестник,

чёрной молнии подобный.

Санька выпучил глаза, едва не потеряв челюсть. Стремление не удивляться издало предсмертный хрип и издохло на задворках сознания. Транскод, Река-под-рекой. Вот каков ты, Буревестник. Не бросил старые забавы… А ведь «метапространство» уже давно запрещено, старик.

То крылом «F5» касаясь, то стрелой взмывая к логам,

он кричит, и — Город слышит радость в смелом крике птицы.

В этом крике — жажда взлома!

Ну это ж надо… Санька едва слышно хмыкнул, вдруг искренне пожалев, что не послушался дочку и не вживил себе гугл-глаз: мог бы сфоткать на память эти признательные показания в виршах. Горький в гробу перевернулся, наверно.

Силу «Ctrl-alt-delete» и уверенность в победе

слышит Город в этом крике.

Нубы стонут перед взломом, — стонут, мечутся по тэгам

и на жёсткий диск готовы спрятать все свои пароли.

И админы тоже стонут, — им, админам, недоступен

кайф узреть «экраны смерти»: «Hard reset» их всех пугает.

Линуксоид робко прячет тело жирное в утёсах…

Только гордый Буревестник реет смело и свободно

над просторами транскода!

Воспоминания накрыли Саньку с головой. Запредельный полет в Реке-под-рекой под звёздами активных подключений, погоня тех самых админов, фиксирующих каждый их поворот и каждый новый порт, сумасшедшая скорость соединения… Буревестник вёл горе-компанию хакеров-пятикурсников, играючи уворачиваясь от стрел-запросов адреса атакующего, со смехом кричал, перекрывая шум электронного ветра в ушах: «Посмотрите направо — сервак Департамента безопасности… Все там будем!»

В ту хакерскую атаку Саньку взяли лишь потому, что он случайно узнал о ней и намекнул участникам о своей осведомлённости. Санька не был шестёркой и не пошёл бы в деканат, если б его не приняли в команду… Но репутация отличника как самого «правильного» человека на свете — страшная штука. Они испугались и уговорили Буревестника взять Александра Валько на дело. Уже не важно, какой именно сервер они хакнули, но это Кирькино «любая дверь на выход, и чистите логи» до сих пор иногда догоняло во сне.

Все мрачнее антивирус опускается над птицей,

и поёт, и рвётся «эхо», выдавая строки текста.

Хард грохочет. От запросов стонут гейты,

с пингом споря. Не выдерживает сервер стаи волн

и ddos-атака пробивает ход с размаху в корневые каталоги,

разбивая в пыль и брызги все админские защиты.

Буревестник с криком реет, чёрной молнии подобный,

как стрела пронзает базу, скрытый файл крылом срывает.

Вот он носится, как демон, — гордый, чёрный демон взлома, —

и смеётся, и рыдает… Над админом он смеётся, и над юзером рыдает!

В вое дисков, — чуткий хакер, — он давно усталость слышит,

близок перегрев системы, грянет переустановка!

Кулер воет… Хард грохочет…

Синим пламенем пылают сервера на горизонте.

Город ловит стрелы молний, USB-порты сжигая.

Кнопка «Пуск» не отвечает, форматируется сектор,

падает диспетчер файлов.

— Буря! Скоро грянет буря!

Это смелый Буревестник гордо рушит фаерволлы

над ревущим ру. пространством; то кричит пророк свободы:

— Пусть сильнее грянет буря!..

Оставшуюся часть киберпанк-поэмы Санька проглотил залпом, зацепившись взглядом только за «пророка свободы». О, с чувством справедливости у Кирьки всегда был порядок. И тот сервер, который они взломали всей толпой, принадлежал, кажется, министерству образования, которое уже тогда порывалось ввести определение профпригодности не столь по оценкам в табеле, сколь по психологическим тестам. Профпригодность. Оптимизация кадров. Вечная тема, ей-богу.

— А это твой новый друг? — вдруг прозвучал на всю комнату голос из динамиков. — По стареньким пошёл, Буревестник?

Санька затравленно оглянулся. Птичий разговор оказался с видеосвязью, и чуть сдвинувшаяся в сторону узкая спина Кирьки открыла собеседнику обзор на полкомнаты.

— О-о-о, — протянул тот же голос, пока согнувшийся от смеха Кирька сползал со стула, а Санька перебирался через кресло обратно, на свободное пространство. — Ну, хоть бы постель за собой поправили…

— Прекрати, Ян, — простонал Кирька и, дотянувшись до клавиатуры, с размаху ударил кнопку сброса.

Санька столбом стоял посреди комнаты, медленно закипая от ярости. Да что этот его дружок вообще имел в виду? Нет дыма без огня, но тебя, Буревестник, за что-то же бросила жена…

Кирька даже и не думал подниматься с пола. Смотрел на своего гостя снизу вверх, запрокинув голову и жёстко прищурив зеленоватые глаза, словно на харде считал битые сектора.

— Это коллега из Нидерландов, — тихо объяснил он, не дожидаясь вопроса. — Он всё превратно понял. Извини, Саня.

Санька выдохнул. Тщательно построенный разговор полетел к чертям.

— А теперь к делу, — выдохнул Кирька, вставая, как столетний дед с ревматизмом.

Он попытался разогнуться, но между лопатками у него что-то хрустнуло. Смачно выругавшись, Буревестник подбитой птицей рухнул на кровать.

— Всю ночь с этой твоей фиговиной провозился, — пожаловался он настороженному Саньке. — Спина ни к чёрту стала.

Сочувствие медленно проникало в сердце Саньки, найдя щель в частоколе шипов. О да, Валько, тебя и можно пробить всего двумя способами: взять на слабо или надавить на жалость. А ещё содрать обещание, как кору с тоненькой ивовой лозы. Тогда она становится настолько беззащитной и гибкой… В памяти вдруг всплыл вопрос с профотбора: «Если ваши близкие или друзья попросят вас о чём-либо, что нарушит данное вами слово, вы выполните их просьбу?» И что отвечать на такое?..

— Ты что-нибудь нарыл, Кир?

Санька, которому надоело стоять столбом посреди комнаты, не придумал ничего лучше, чем усесться по-турецки прямо посреди этого хаоса, и начать задавать вопросы. Заневский удивленно вскинул брови, но всё-таки ответил:

— Я сделал записи его сигнала. Но и здесь не без галактического патруля в кустах. Твоя штука пищит ещё и в ультразвуке. Ни за что бы не догадался, если бы не Мята. Так что, тебе, Валько, будет всё-таки предъявлен счёт, — хмыкнул Кирька. — За нарушение её душевной гармонии и нашу бессонную ночь.

Санька, предчувствовавший что-то подобное, даже не поморщился и мысленно прикинул свои финансы. Видимо, наболтавшие ему в полночь сокурсники безнадёжно отстали от жизни Буревестника, раз не сказали про даму его сердца с прекрасным именем Мята, которая, видимо, в обиде, что Кирька отдал себя этой ночью трекеру, а не ей. Интересно, она сейчас в соседней комнате?..

— Сколько Мята хочет? — спросил Санька с деланным равнодушием.

Зарплата будет со дня на день, но это предпоследняя зарплата, если психологи передадут кадровикам свои писульки. Хотя, может, ещё увольнительные будут. Боги Сети, ещё и Катька замуж собралась. Зачем я вообще с этим трекером связался? Лежал бы он себе, пищал в тряпочку…

— Ты чем отдавать будешь? — уточнил Кирька.

— Не понял…

— Ну, она крабовые палочки любит… Мурчит потом, как трактор. Думаю, за пару пачек она тебя простит.

Санька потерял дар речи. А Кирька уже откровенно ржал, и его всхлипывания напоминали чаячьи крики.

— Мята — это кошка?! Хрен ли ты меня за нос водишь, Кирька?

— Я… твой… нос… не трогал, — просипел хакер, приподнявшись на локте. — Но как же ты был серьёзен, Санька-а… Серьёзно собрался платить? И чем, со счёта в швейцарском банке?

Санька отвёл взгляд. Вечно ты на шаг впереди, Буревестник. Я не претендую на ящик Пандоры, но и читать меня, как открытую книгу, не дам.

— Откуда ты взял эту штуку? — Кирька перевернулся на живот, пихнув под подбородок подушку.

Тонкие птичьи ноги в затёртых джинсах взметнулись к потолку. И не было в этом чего-то странного, просто хакер словно приоткрыл дверь с крыльца своей души в короткий коридор.

— Давай начистоту, Валько. Если ты мне назовёшь этого умельца сам, может, ему не так сильно достанется за шаловливые ручки и мозги извращенца от высоких технологий.

— Знаешь про роботов-снайперов, которые на небоскрёбах мусор с неба сбивают? — начал Санька издалека.

— Представь себе, даже пару модулей для таких писал, — подтвердил Кирька.

— Один такой в нашем институте сбил какую-то штуку, — Санька старался не давать подробностей, памятуя о вездесущем Первом отделе, — она взорвалась от его выстрела, но успела выкинуть из себя трекер. А я подобрал. Создателя не знаю.

— Это давно было?

— Чуть больше недели назад.

— И ты таскал его с собой всё время?

— Да.

Кирька задумчиво прикрыл глаза и подёргал тонкую цепочку на шее. А Санька готов был поклясться всем транскодом, что увидел маленькую белую искру, сорвавшуюся с кончиков его пальцев.

— Знаешь, старик, если твой этот… трекер… название ты ему выдумал, конечно, не дай боже… Если он пищал так всю неделю, то у него давно должна была сесть батарейка. Даже если допустить, что оконце на тыльной стороне — суть солнечная панель, всё равно заряда не хватило бы. Я ведь его даже сейчас слышу.

Санька огляделся. Найдёшь тут что-нибудь в таком бардаке.

— Он в дальнем углу комнаты, — Кирька мотнул головой. — Подушкой накрыт. Не трогай пока. Мяте от него вправду плохо. Бесится. Руки бы оторвал этому идиоту, будь он хоть зелёным человечком с тау Кита. Но всё-таки система есть. Записи я сделал, дальше буду крутить-вертеть…

Санька молчал. На его глазах Кирька медленно погружался не то в сон, не то в рабочий транс, когда вся мощность процессора уходит на решение задачи, игнорируя окружающий мир. Что ж, Буревестник. Похоже, я смог подобрать ключ к тебе. Ха, а ларчик просто открывался. Чей-то мягкий, едва ощутимый запрет на трату времени впустую и прекрасная лазейка в виде трекера — и вот уже твои мозги работают не на деньги фриланса и взломы, а на меня. «А ответственность примешь за то, что увёл человека за собой?» — поинтересовался в голове Санька-циник. Не знаю… Я всю жизнь был одиночкой.

Неслышно поднявшись, Санька пробрался в дальний угол. Под подушкой действительно обнаружился трекер с алым огнём. Ладно, птенец, заберу тебя отсюда. Пожалеем Мяту и её хозяина, хотя, знаешь, без тебя мне вчера как-то спокойней жилось. И сил будто больше было.

— Я пойду, Кирька, — негромко сказал Санька уже от самой двери. — Трекер забрал.

— Угу, — Кирька даже не шевельнулся. — Приходи, как захочешь. Моя дверь для тебя всегда открыта.

Санька замер. А вот и то самое, оставленное «на десерт».

— Откуда у тебя мои отпечатки пальцев?

И едва не сорвавшееся с языка: «И почему они вбиты как хозяйские? С чего такое запредельное доверие?»

— С трекера, дурак, — выдал Кирька со стоном усталого гуру. — И не только твои там… Ещё некто Ангелина Подгорная. Химанализ не заказывал, что там между вами, не знаю. Можешь не благодарить.

Ах ты ж… Санька осёкся. Ладно, хакер, ещё посчитаемся.

А в тишине комнаты висел невысказанный ответ на не озвученный вопрос.

«Потому что я знаю: если грязи не нанесли на моё крыльцо, то можно открыть и входную дверь».

***

Утро воскресенья добрым не бывает.

Это правило Линь выучила давно. Но чашка дефицитной арабики немного скрашивала мглу проливного дождя за окнами и кое-как мирила с размеренным существованием на этой сотне метров хай-тека. Сегодня её снова невесть что подняло в четыре часа утра — то ли нарождающиеся белые ночи, то ли шум первого автобуса на трассе, кто знает. Но, нагишом выскользнув из кровати, где безмятежно спал муж, Линь прошлёпала босыми ногами сначала в гостиную за пледом, так похожим на волчью шкуру, а потом в кухню, где в кофе было изрядно положено ещё и корицы.

Мысль о том, что надо бы поберечь сердце и перейти на цикорий, была послана в тартарары. После этого можно смело отвечать, что старость наступает в… Линь качнула головой и завернулась в волчий мех почти до макушки. Если не можешь сразу вспомнить, сколько тебе лет, то одно из двух: либо ты безнадёжно не соответствуешь собственному сознанию, либо возраст твой — Вечность. А вообще всю жизнь ходим по кругу, и чем ниже опускается питерское небо, тем это очевидней. Тучи с Финского, тучи с Ладоги — не всё ли равно.

Круг — чашка кофе утром. Как там у знакомого поэта было?.. «Я бормотал кофейню ежедневно: гляссе, латте и сахарный сироп…»

Круг — ссора в среду, секс в четверг, солёный дождь в субботу. Всё по расписанию, даже любовь. Но только не разорвать этот круг, даже если отдаться с утра пораньше. Это просто попасть колесом в другую колею на той же разбитой дороге.

Круг — превратить в привычку прятать себя от других. Настолько тщательно, что сама путаешься, где ты настоящая — в косухе или в шёлковом халате, на байке или пешком под зонтиком.

Линь залпом допила последний глоток. Сверхконцентрация корицы, осевшей ближе ко дну, замкнула какую-то ассоциативную цепь, и девушка представила себя у ленты общепита с огромной тарелкой в руках. Вот порция любви, вот страх, вот гнев, злоба и радость в ассортименте, а десерта вечно не хватает на всех, одни крошки от черничного пирога «Счастье». И на выходе, в ночном итоге, когда бездумно висишь онлайн, укрывшись одеялом с головой, чтоб не получить от мужа втык-нытьё за отсвет экрана, — понимание, что даже удачные и неудачные дни в твоём графике чередуются с регулярностью, которой может позавидовать расписание Пустельги на Москву.