Радость жизни с каждым вдохом

Предисловие

Жил был простой человек и спросил он себя: «Кто я? Для чего я живу? Ведь в этом мире нет ничего случайного и ненужного». Практически с самого детства его желанием было понять смысл своего бытия и осознать: «А что после смерти останется от меня? Ведь вот, я живой, я мыслю, чувствую, и что же в одно мгновение это все просто оборвется и все? Как это так, в один момент я перестану чувствовать и мыслить? Да этого же просто не может быть!»

Со временем у него появились новые вопросы: «Почему я такой, почему моя жизнь складывается именно так, и могло ли быть иначе?». Ведь есть люди, которые думают, вот если бы они могли вернуться назад, скажем в детство, и вот тогда бы все было бы намного лучше. Так вот вопрос — «Мог бы я быть другим?» или все-таки предрасположенность к определенному выбору из предложенных жизненных ситуаций все равно привела бы меня к тому, что есть?

Имеется не особо популярное мнение, что счастье возможно и измеряется оно не количеством материального благосостояния. Хочется в меру своих скромных возможностей поддержать его. Счастливым может быть каждый человек, и, как правило, сам человек и является кузнецом своего счастья, делая ежесекундный выбор в своих мыслях, поступках и чувствах. Не каждому человеку удается в жизни добиться чего-то выдающегося, но от этого его жизнь не становиться менее ценной, хотя бы потому, что многие выдающиеся люди родились и выросли в самых обычных семьях.

Во многих книгах сейчас рассказывают как стать успешным, но рожденный быть успешным все равно станет им и без всяких книг. Человек же, рожденный не для того, чтобы вершить судьбы мира, должен идти своим жизненным путем, и он не должен сомневаться, что его жизнь менее ценна, чем другие. Он должен знать, что жизнь каждого человека — это единственное в мире бесценное сокровище и дар, посягать на которое никто не имеет права. Он должен быть уверен, что нужно жить дальше несмотря ни на что, а если кто-то будет грызть обвинениями, что он зря дышит воздухом, то подобное мнение следует забросить подальше.

1

В семидесятых годах в огромной стране под названием СССР родился я. Это было летом на радость маме и папе. Папа был инженером, мама медсестрой. Маме было двадцать лет, папе было на четыре года больше. Еще вчера они были студентами, сегодня же я сделал их родителями.

Мы жили у матери отца с его братом. Когда мне было четыре месяца, отец ушел служить в армию. Служить он должен был один год. В семье решили отсрочку от службы в армии не брать, а пока он отслужит, я уж и подрасту, советовала так сделать моя бабушка. И папа попал, как сейчас говорят, по-настоящему.

Отец должен был служить рядом с домом, на Донбассе, а попал он на границу с Китаем, в забытый Богом и людьми поселок Облучье.

Я рос, время шло. Мама и бабушка писали письма папе. Он исправно отвечал им индивидуально каждой. Однажды он пишет, чтобы бабушка, во что бы то ни стало, вызвала его домой, любою правдою или неправдой. Думали, решали и придумали, что ничего страшного в нашей армии не может произойти с моим отцом. Год пролетел и папа вернулся. Он был сильно похудевший, уставший и грустный.

Дома его встретила бабушка. Они обнялись после года разлуки. Она ему и говорит:

— Покупаешься, наверное, сначала, сынок, с дороги, а потом покушаем?

— Да нет мама, лучше давай я покушаю, а то ведь не ел я уже несколько дней.

Как оказалось, дорога была дальней через весь Союз. Денег солдатских было мало. Ехать можно было только бронированными местами. В дороге случилась задержка с транспортом, и сутки он просидел в Москве на вокзале. Да и в армии, где он служил, голодно было.

Лейтенант отпускал своих солдат в самоволку, чтобы они, где могли, попробовали добыть себе съестного. Нашли они как-то раз кухню полевую. Повар варил солдатскую кашу. Рванули они к нему наперегонки. Просили, дай брат покушать, а то изголодались. А он на них смотрит и чуть ли не плачет. Простите сердешные, но вон уж идут с учений мои солдатики. Что дам я вам, того не достанет им, простите меня и зла не держите. Голодные дальше они побрели.

На поле колхозники собирали урожай. Солдаты договорились им помочь, в надежде покушать. Колхозник за проделанную работу дал им мешок картошки. И вдруг с удивлением им говорит: «Да, что же вы, братцы, ее сырой едите, вы что?» А они ему и отвечают: «Да батя, голодные шибко мы, уж лучше сырую ее съедим, как-то переварится». Потом животы, правда, долго у них болели.

Отца я не помню. Была у нас комната светлая с окнами на север и восток. Я припоминаю, однажды, лежу я годовалый в кроватке, комната вся солнечным светом залита. Уютно, тепло, а у окна стоят мама с папой в обнимку и смотрят в окно, и от них исходит нежность и грусть.

Отец, придя из армии, привез мне диковинную игрушку паровоз с вагончиками в сцепке, который нужно было тянуть за веревочку, а в трубе, из которой в настоящем паровозе валит дым, прыгали цветные стеклянные шарики. Папа также привез для меня большую мягкую игрушку. Паровозик я вспоминаю отрывками, а вот насчет игрушки не уверен, но дома у нас была большая коричневая собака. Она много лет лежала у нас на диване. Я любил с ней играть. Выкинули ее только тогда, когда она совсем изорвалась. Возможно, именно ее отец и вез мне в подарок, через весь Советский Союз, уже сам практически мертвый, но желающий, напоследок, повидать родных и порадовать своего годовалого сына, которого практически и не видел.

Прошло месяца четыре, и папы не стало. Зимой он шел по улице и просто упал. Прохожие думали, что он пьяный и стали тереть ему лицо снегом, чтобы в чувство привести. Так и хоронили отца, словно избитого, с потертостями на лице.

На похоронах папы было много народу. Осталось много фотографий с похорон. Гроб везли от дома папы на кладбище как раз мимо дома маминых родителей, где тогда был я. Когда похоронная процессия проходила возле дома, мой дед поднес меня и поднял на руках к гробу отца, чтобы я в последний раз посмотрел на него и простился. Мне тогда было полтора годика. Есть фотография, как дедушка держит меня на руках, я замотан поверх пальто в серый шерстяной платок и смотрю с недоумением и грустью на отца, лежащего в гробу. Эту фотографию я не видел много лет, но она у меня словно стоит перед глазами. Отца похоронили возле его отца в одной оградке.

Врачи сказали маме, что у отца были осложнения на фоне ОРЗ. Мама к врачу пошла и рассказала, что странным он был в последнее время. Сидит, бывало, он и вдруг пойдет в ванную, включит холодную воду, сунет голову под струю и стоит так. Его все спрашивали, что случилось, а он говорит, что так, ничего. И не был он болен совсем ОРЗ. А врач маме тихонечко так и говорит: «Ступай милая и лишних вопросов не задавай».

Осталась мама одна, со мной на руках. Мы жили в квартире, как и раньше у бабушки, дядя ушел в армию как раз перед возвращением отца. У мамы со свекровью не очень-то ладилось. Родители мамы помогать ей не горели желанием.

Брат бабушки, пошел однажды в военкомат и поговорил там с военкомом. Тот выслушал его очень внимательно, и сказал: «Что же она глупая сразу к нам не пришла. Конечно, поможем, пускай приходит. Мы ей квартирку с ребеночком сообразим. Пускай подумает в этом городе или может быть в другом».

Отец перед армией работал в небольшом городке километрах в 80 от родного дома, и маме там предложили квартиру. Мама, не желая больше видеть родных, решила уехать со мною в чужой город и там начать новую жизнь.

2

Мама была гордой женщиной. Пенсию она на меня, как на утратившего отца-кормильца, не оформляла и получала символические десять рублей в месяц. Она решила, что сама поставит меня на ноги.

С детства мама любила Советские фильмы про светлую и чистую любовь. Я ее любил, так как у меня никого больше не было. Ведь что такое человек? Это любовь, которую он носит в своем сердце и очень плохо, если в сердце у человека ее нет.

Мамины родители были простыми людьми. Дед сирота, из-под Винницы, его тетка вырастила, а потом он приехал в Донбасс и работал здесь всю жизнь на заводе, водил тепловоз.

Дедушка был удивительно трудолюбивым человеком и если он работал то уж без остановки в поле ли на заработках или в другом, каком месте. На пенсию он выше раньше, так как сердце начало беспокоить, поэтому большой пенсии железнодорожника не заработал, не хватило несколько лет. Позже у него было несколько инфарктов и инсультов. После очередного инсульта его практически полностью парализовало. Мама дней через семь привезла его к себе в город и начала усиленно лечить в больнице, где сама проработала всю жизнь. Дед поднялся на ноги, но его речь так и не восстановилась. Когда он что-то хотел сказать, то выходило только: «Базар-базар». Он очень нервничал, расстраивался, и его глаза наполнялись слезами.

Во дворе дома маминых родителей росли три высокие черешни. Черешни были ранние, ягоды были крупные, желтые, сладкие и сочные. Дед до последнего лазил по веткам до самого верха деревьев и собирал ягоды, затем возил их продавать на базар. Однажды он упал и сломал ключицу, но это его не остановило. На следующий год он опять рвал черешню.

Дедушка умер в марте месяце, в тот и последующие года черешни практически не цвели и не приносили урожая, а на третий год они цвели рясно, как никогда, тогда умерла бабушка.

Бабушка была родом из России, где ее предки были хлеборобами пока они не переехали на Донбасс. Бабушка образования не получила и работала на заводе уборщицей. Когда она работала в бане, то иногда находила ценные вещи, рабочие забывали или теряли их. Она всегда старалась найти хозяина найденной вещи и вернуть ему. Она, как впрочем, и все мои родственники, была гордой и честной, жила без хитрости и лести.

Бабушка очень любила дедушку, и когда я гостил у них в раннем детстве, то мы с ней ездили на заводскую проходную встречать дедушку после работы. Особенно было интересно ездить встречать дедушку, когда его рабочая смена заканчивалась поздним вечером. Мы с бабушкой шли по вечернему поселку на трамвай, затем ехали в практически пустом трамвае, а потом стояли возле проходной в ожидании появления дедушки. Когда дедушка выходил с завода и видел нас, то он всегда рад был нас видеть, и мы все вместе ехали домой.

У мамы был младший брат. Как мама рассказывала, он был шалун еще тот. Они частенько колотили друг дружку. Однажды, мама простыла и ей поставили родители горчичники, потом сняли их, и она заснула. Так вот, просыпается она среди ночи оттого, что у нее нестерпимо печет пятка. Она как закричит на весь дом. От ее крика все проснулись и кинулись к ней. Оказывается, братишка стащил кусок горчичника, и когда она заснула, он умудрился прилепить его ей на пятку. В общем, досталось ему тогда хорошо.

Когда дедушка с бабушкой познакомились, то своего жилья у них не было. Жили они в заводском общежитии. На заводе обещали через несколько лет дать им квартиру, и они ждали этого с нетерпением. Затем они узнали, что желающим можно взять земельные наделы под застройку. И они решили взять землю. Начали строительство, жили здесь же, иногда приходилось ночевать на этом клочке земли под дождем. Через какое-то время построили домик, как они говорили «мазанку» и зажили в ней на долгие годы.

3

Родители папы были заводскими рабочими. Его отца моя мама не знала. Он умер в день, когда папа вел маму к себе, чтобы познакомиться с родителями.

Дед у меня был мировой. В 1943 году в возрасте 18 лет он ушел на фронт. Медали и ордена украшали его молодую, но прошедшую ад Второй мировой войны грудь. Ему посчастливилось выжить на войне и даже избежать ранений.

На фронте у деда был боевой товарищ, а отец товарища был большим чином в армии и он предложил своему сыну поступать в военное училище, тот сказал, что без своего друга, моего деда, никуда не поедет. Отец товарища сказал, без проблем давай поговорим. Дед встретился с военным и сказал, что хотел бы вернуться домой, но пока никого из армии не отпускают. Вскоре после этого разговора мой дед вернулся домой, где его ждала мать (поговаривали, она была благородных кровей в городе Курске до 1917 года) и два младших братишки.

Вернулся дед с войны, работал на заводе сварщиком, жил в коммуналке. Познакомился с бабушкой и забрал ее к себе. Один из братьев деда выучился на врача и уехал по распределению во Львов. Дед закончил заочно техникум уже после того как у него родилось двое сыновей.

В квартире у бабушки в разных комнатах висели три большие картины в добротных красивых рамках. На одной картине медведи резвятся в лесу на поваленном дереве, на другой поле зрелой пшеницы, а за полем начинается лес, сюжет третьей картины стерся из моей памяти. Бабушка рассказывала, что дед рисовал много картин и дарил их своим друзьям. Дед также раздал почти все свои военные награды, кроме одного ордена и медали, которые особенно были дороги ему. Намного позже бабушка оформит документы, и за эти награды будет получать ежемесячные выплаты.

Из коммуналки одна семья уехала и дедушке с бабушкой досталась вся квартира, целых три комнаты. Деда все любили. В начале девяностых годов, когда я работал на заводе, двое пожилых рабочих вспоминали моего деда с уважением. Один из них был учеником моего деда. Я слушал разговор, но о себе ничего не говорил. Они чем-то были обижены на похоронах деда, вроде бабушка чем-то им не угодила, поэтому особенного желания участвовать в разговоре у меня не было. Когда я пришел к бабушке домой, я тогда временно жил у нее, то сказал, что на работе был разговор про дедушку. Бабушка спросила, сказал ли я, что прихожусь ему внуком. Я врать не стал и сказал, что нет, она обиделась, не явно конечное, но неудовольствие на ее лице и в движениях от меня не ускользнули.

Бабушка рассказывала, что дед видел людей насквозь с первой встречи, кто чего стоит, но никого от себя не отталкивал. Дед умер быстро и неожиданно. С бабушкой в тот трагический день они красили полы в квартире. За день до этого дед на заводе принимал машину с электродами, он был мастером. Машина пришла с задержкой, и он не стал задерживать рабочих и сам разгрузил ее в металлический ящик-сарай. Тяжело ему пришлось в тот день.

На следующий день, деду нездоровилось, и чтобы поправить здоровье, по фронтовой привычке, попросил у бабушки выпить. Бабушка отказала, что мол, давай после работы, докрасим комнату, а потом, пожалуйста. Как там все было, не знаю, докрасили или дед уговорил всё же бабушку, но она пошла в магазин. Магазин был рядом с домом, прямо через дорогу. Она купила продукты и чекушку. Когда она вернулась домой, то увидела что дедушка, ему было тогда 47 лет, лежал на полу уже мертвый. В это время как раз папа вел мою маму знакомиться с родителями. Они подошли к подъезду, а тут такое дело. Папа жил на втором этаже, а на первом этаже этого дома жила подружка мамы куда она и зашла. Знакомство не состоялось.

Вскрытие показало, что все сердце деда было в рубцах. Сердечко перенесло несколько инфарктов, а в легких была жидкость. Как дед рассказывал бабушке, они, 18 летние пацаны, зимой попали на фронт. После очередного марш броска они расположились на привал. Пацаны, уставшие, сразу же повалились на мерзлую землю в снег, спать, а солдаты постарше сразу не ложились, а походили чуток, чтоб поостыть, а затем садились друг к другу спина к спине и так засыпали. Вот оттуда и простуда легких с жидкостью. Война все равно никого не отпускала без своей отметины.

Бабушка со своей семьей уехала из-под Мелитополя после раскулачивания ее отца. В их семье, как я слышал, один или два ребенка умерли в детстве, а всего у бабушки были две сестры и младший брат, так что семья была большая. Ее отцу после раскулачивания оставили худую лошаденку, телегу и отправили, куда глаза глядят.

Обустроились они в одном из сел. И вот началась Великая Отечественная война. Бабушкиного отца на фронт не взяли, жили они в землянке, где-то рядом проходила линия фронта. То немцы придут в их село, то свои. От своих доставалось больше. Немцы из жалости к многодетному потомству иногда помогали, а о своих бабушка запомнила особенно один случай.

Было затишье. Ни немцев, ни своих. Заходит к ним в землянку человек, оказалось свой, разведчик. Он зашел к ним, все расспросил, а затем остался на ночлег. Бабушка тогда думала, что ту ночь они не переживут, все они были перепуганы на смерть. Разведчик поужинал, выпил спирту, достал пистолет и начал воспитывать семью. Младшему брату было что-то год или два, так он, то его обещал пристрелить, то отца, как не принимающего активного действия в приближении победы, то всех строил к стене для расстрела. Бабушка тот день запомнила на всю свою жизнь. Ей было тогда около двенадцати лет. Слава Богу, никого разведчик не убил. Заснул красноармеец прямо за столом. Утром подошли свои, узнали, где разведчик, и забрали его.

Бабушка говорила, что ее жизнь изменилась в худшую сторону, после того как ее иконку, которую ей подарила с благословением ее бабушка, положили в гроб к умершему родственнику. Она не хотела этого, но ее особенно не спрашивали, и она смирилась с утратой, хотя говорила, что если бы настояла, то получила бы отнятое назад, но не стала спорить, о чем позже сожалела.

Еще бабушка рассказывала, что у них в избе, до раскулачивания была некая грамота. По этой грамоте их семья до определенного колена освобождалась от воинской повинности. Эту грамоту пожаловал одному из её предков военачальник, за победу в бою с татарами. Бабушка говорила, что даже я попадал бы под благословение дальнего предка. Но при пожаре дома, грамота была утрачена.

Бабушка в трудовой книжке имела две записи: принята на работу и уволена в связи с выходом на пенсию, и еще благодарственные поощрительные записи. Она всю жизнь проработала в заводской лаборатории лаборантом. Там они определяли качество выплавляемого металла.

Выйдя на пенсию, бабушка запомнила свой первый день на пенсии. Была зима. На улице мороз и метель. Она встала, как обычно рано утром, подошла к окну. За окном было еще темно и лишь видны темные силуэты людей, спешащих на работу. А ей хорошо и спокойно, ей никуда торопиться не нужно, дома тепло и уютно.

Интересно еще вот что. Родители мамы и папы жили в 30 минутах ходьбы от одного дома к другому, а посредине этой дороги проходил трамвайный путь как граница. И если им нужно было ехать в город, то они приходили к одной трамвайной остановке.

4

Отношения мамы с родителями после смерти отца не складывались. Рассчитывать на их помощь не приходилось.

Когда мне исполнился год, меня отдали в детский садик. Мама вышла на работу в больницу, где она работала медсестрой. Благодаря участию брата моей бабушки по отцовской линии мы с мамой получили квартиру в небольшом городке. Здесь, после института, мой отец успел поработать на стройке, и военком настоял на выделении квартиры молодой вдове и ее сыну. Местные власти конечное не горели желанием и всячески старались отбить у моей мамы желание на получение здесь квартиры вне очереди, но когда её терпению пришел конец, то она заявила, что по-видимому ей нужно повторно съездить к военкому. Начальник, заведующий распределением квартир, бросил ей ключ и сказал: «Иди, живи».

Переезд состоялся в августе 1976 г. На новом месте все было как до переезда. Мама, как и раньше, работала в больнице медсестрой, я ходил в садик, но у нас было свое собственное жильё. Правда, мы полностью лишились хоть какой-то поддержки от родных, но мама больше не хотела, ни перед кем унижаться.

Наш переезд состоялся налегке. Выезжая из квартиры свекрови, бабушка практически ничего не отдала маме, из подаренного на свадьбу. Она обиделась, что мама уезжала от неё. На свадьбу дарили в основном мебель: стол, стулья, шифоньер, трельяж и диван. Однако маму это не остановило.

Мы жили весьма скромно. Постепенно мама продала все, что у нее было. Продала золотое колечко, сережки, меховую шапку, в общем, все, что можно было продать — было продано.

Свекровь приезжала в гости и благодарила маму, что она разрешает ей видеться с внуком, ведь для нее это так много значит. Ведь она похоронила мужа и сына, второй сын был еще в армии. А однажды бабушка приехала к нам на грузовой машине, в которой привезла все, что, было подарено на свадьбу родителям.

Бабушка приезжала к нам часто. Я ждал ее субботними вечерами. Я стоял на перекрестке, на углу нашего пятиэтажного дома, смотря в сторону автостанции, и ждал, когда появится бабушка. Бабушка всегда приезжала с сумкой, в которой для меня были испечены духовые пирожки с вареньем и яблоками, и «пирог со спичкой», как я его называл. В середине пирога была розочка, в которую была воткнута спичка. Как сейчас я понимаю, это было сделано для того, чтобы проверять готовность пирога при его выпечке, но тогда это была некая особенная деталь в пироге, которая казалась мне самой важной в пироге.

Так мы с мамой начали новую жизнь тогда еще в чужом, но ставшем, впоследствии, для нас родном городе.

5

В доме, в котором мы жили, у меня было два друга: Саша и Сергей. Они жили в третьем подъезде нашего дома, а я в первом. Мы часто играли вместе во дворе нашего дома и ходили в одну группу детского сада.

Вскоре у меня появился новый папа. Мама вышла замуж повторно. Мне тогда было чуть больше трех лет. Он был большой и веселый. Работал он водителем автобуса. У нас дома всегда бала стеклянная банка с мелочью. Проезд в автобусе стоил тогда копеек пять — десять, а выручку водители должны были сдавать более крупными купюрами. Мне всегда было интересно наблюдать, как мы подсчитывали эту мелочь, раскладывая ее столбиками по рублю — это было словно какая-то игра.

Порой мама меня наказывала, а если я старался ее обмануть, то она говорила, что лучше сказать горькую правду, чем сладкую ложь. Это вбивалось мне в голову частенько и поэтому засело глубоко.

Однажды зимой, возле дома, я хотел перебежать через дорогу, идущую вдоль нашего дома. Дорога была вроде бы и небольшая, метра три шириной, но она была скользкой. На эту дорогу въезжала с уличной проездной дороги грузовая машина. До машины было метров десять, и она ехала медленно. С противоположной дороги земля шла в гору, резко поднимаясь метра на полтора.

Мне вздумалось перебежать обязательно на ту сторону дороги, до того как проедет машина. Ну, очень мне нужно было туда. Но у меня были и опасения, что я могу поскользнуться и беспомощно упасть, или если перебегу, то не смогу быстро подняться в горку на той стороне дороги, ведь там тоже было скользко.

И вот все это промелькнуло у меня в голове, машина немного уже подъехала ближе, а я решил сейчас или никогда и рванул вперед. Дальше все было как в замедленной съемке. Ноги были ватные и они словно прилипали к земле при каждом моем шаге, но мне нужно было только вперед. Почему? Просто очень надо и все тут. Я поскользнулся и упал, как раз посередине дороги. Растянулся на животе, руки ноги во все стороны, поднимаю голову, смотрю вперед, а машина уже очень близко. Я молча, с ужасом смотрел как ко мне медленно приближается машина. Я думал, что машина не остановится, и будет ехать дальше. Для меня это было просто огромное чудовище, которое медленно и бездумно надвигалась на меня. В этот момент мама вышла из подъезда, машина остановилась передо мной, меня подняли и отвели в сторону, чтобы я больше не препятствовал проезду транспорта.

6

У соседей по площадке было две дочки и сын. Одна дочка была младше меня, а остальные дети были старше меня года на три — четыре. Я иногда играл у них дома. Они жили вместе со своей бабушкой. После смерти их бабушки моя жизнь очень сильно изменилась. У нее обнаружили туберкулез. Врачи определили группу контактеров, в которую попал и я.

Для профилактики меня, тогда пятилетнего мальчугана отправили в детский санаторий «Здоровье» на лечение. В санатории я пробыл три месяца. Каждое воскресенье ко мне приезжала мама, иногда бабушки. Для меня это было очень тяжелое время.

Санаторий находился на окраине большого города. Рядом с санаторием был водоем, окруженный со всех сторон деревьями. Воспоминания сохранили отдельные картинки и сюжеты из этих мест. Зима была на исходе, и на улице было ещё холодно. Ко мне в гости приехала мама, она очень замерзла, пока добралась к нам в санаторий. Ее впустили в небольшую комнатку побыть со мной, и что бы она могла согреться.

Когда родители приезжали в санаторий, они привозили много вкусного. Эти передачи складывали у нас в отдельном шкафу. Каждый пакет подписывался, чтобы знать, где чья передачка. Вечером воспитатели раздавали нам наши пакеты, и мы брали из них, что нам нравилось. Там были в основном конфеты и печенье. Конфеты в основном были карамельки и сосательные, шоколадные конфеты тогда были редкостью, по крайней мере, у нас. Печенье было обыкновенное квадратной формы и бисквитное круглой формы, было еще овсяное печенье, но это была тоже редкость. Да еще были вафли, как мы шутили печенье в клеточку. Ассортимент не очень большой, но мы были счастливы и уминали все это с радостью и удовольствием, вспоминая своих родителей и свой дом.

В санатории в нашем распоряжении было несколько комнат, отведенных для нашей группы. Одна большая, где стояли кровати и вторая поменьше — игровая комната. Примерно через месяц, я освоился, и жизнь уже не казалась такой безрадостной.

У нас был мальчик, которому иногда нужно было ложиться на пол возле ступеньки и запрокидывать голову вниз, чтобы она свешивалась со ступеньки, и так он лежал несколько минут. Мы же стояли рядом с ним и с интересом наблюдали за происходящим, а также следили, чтобы он не потерял сознание.

Через некоторое время меня перевели в другую группу, где дети были с такими же заболеваниями, как и у меня. Этот переезд прошел у меня безболезненно, так как я в санатории считался уже старожилом.

В новом корпусе мы были в отдельных комнатах человек по шесть в каждой. В предыдущем месте все дети спали в одной большой комнате и мальчики и девочки, там нас было человек двадцать или тридцать. Теперь же у нас были комнаты для девочек и мальчиков отдельно.

Здесь у меня появились настоящие друзья, и мы более активно проводили свое свободное время, играли в разные игры, смело бегали по коридорам корпуса, а ночью собирались вместе, чтобы понарассказывать друг другу всевозможные страшилки про черную черную руку или про черное черное пятно.

Однажды поздним вечером, когда все уже легли, наша постоянная компания, человек шесть, собралась у окна возле входной двери в корпус. Мы находились в большом коридоре. Вокруг было темно, и только настольная лампа, горевшая на столе дежурной медсестры, была небольшим источником света. Атмосфера была как нельзя более подходящей для страшилок, и мы уже запугали сами себя до мурашек на коже. Мы смотрели в непроглядную ночь за окном и ждали дежурную медсестру, которой нужно было срочно отлучиться, а мы были ее доверенной агентурой. Мы были на спецзадании. Нам нужно было открыть дверь медсестре, когда она вернется. В той необычной атмосфере, окутавшей нас, было удивительное ощущение общности и интригующей загадочности.

К концу третьего месяца, пребывания в санатории я освоился настолько, что мне даже не особо хотелось возвращаться домой. У меня здесь была отличная приятельская компания и дружеские отношения со всем персоналом. Я почувствовал себя здесь кем-то значительным. Это ощущение мне еще не было знакомо и мне не хотелось его лишиться. Я точно знал, что дома у меня все будет иначе, так как там были совсем другое окружение и взаимные отношения.

7

После санатория у меня некоторое время ушло на адаптацию к обычной жизни и вскоре казалось, что санатория и вовсе не было.

В то время у нас телевизора еще не было. Порой, когда мы играли с детьми на улице, родители их звали домой посмотреть детскую передачу, и я оставался один в гордом одиночестве. Иногда я ходил в гости к соседям посмотреть детскую передачу Будильник, ее показывали утром каждое воскресенье.

И вот однажды, когда я играл на улице, мне передают, что родители меня ищут. Я не спеша, иду домой, а там новенький телевизор. Мне было очень рад, что теперь у нас есть телевизор, как и у всех моих друзей. Жизнь стала на много интересней и насыщенней.

В память по какой-то причине врезался один эпизод, связанный с новым семейным приобретением. Как-то я сам был дома, было утро. Я уже умел включать телевизор. Я его включил. У нас был только один канал, но в то время это было нормально. Там шел художественный фильм, кажется немой, но звучала музыка, которая закрадывалась в самую душу. Перед глазами как тогда стоит только один эпизод — пшеничное поле, лето полдень, жара. Старый худой дедушка в белой рубахе на выпуск косит пшеницу. Ему жарко, он вытирает пот рукавом, смотрит вдаль и продолжает косить в одиночестве это бескрайнее поле. И во всем этом особую роль играет музыка. Она звучит как то настораживающее и в то же время торжественно. Это была быстрее всего бандура со своим непередаваемым плачущим и в то же время призывающим к чему-то героическому звучанием.

Обычно в девять вечера меня укладывали спать, а родители еще смотрели телепередачи. Наши комнаты соединялись дверью. С моей кровати телевизор я не видел. Но в моей комнате у стены напротив двери стоял трельяж. В зеркале трельяжа можно было видеть телевизор. Звук был очень тихий, но картинка была вполне смотрибельной. Конечное, понять я практически ничего не мог, но сам факт, что я смотрю телевизор, а мне этого никто не разрешал делать, доставлял удовольствие, и я смотрел его уже только поэтому. Но каким-то образом моя хитрость стала известна родителям и они стали на ночь закрывать дверь в мою комнату.

8

Через год меня ждал новый детский санаторий. На тот момент мне уже было шесть лет, и опять меня увезли на три долгих месяца. Опять были слезы и период адаптации к совершенно новым условиям.

Санаторий также как и предыдущий располагался за городом. На этот раз я в санатории был три летних месяца. За воротами санатория я помню большущее пшеничное поле без начала и конца. За этим полем была дорога, по которой меня привезли, и на которую я с грустью смотрел, вспоминая о доме. Санаторий был в поселке Карловка.

Однажды ночью я проснулся, мне нужно было в туалет. Все вокруг спали, дежурные медсестры тоже ложились ночью подремать. Мне пришлось идти по слабоосвещенному коридору, вокруг никого не было. Свет давали несколько тусклых лампочек. В тот момент, пробираясь по этому сумеречному коридору, меня переполняло только одно чувство — ощущение натянутости страха, поджидающего в темноте. В общем, сходил я по своим делам. После этого, я чуть ли не бегом добрался до своей комнаты, запрыгнул в свою кровать и, укрывшись одеялом, благополучно заснул как младенец.

У каждой группы в санатории была своя комната. Большая часть этой комнаты была заставлена партами, за которыми мы рисовали, играли и смотрели телевизор. По субботам по телевизору показывали самую любимую всеми детьми детскую передачу «В гостях у сказки». Было несравненным удовольствием увидеть экранизацию любимых сказок или какую-нибудь необычную историю. Эту передачу мы ждали с нетерпением, целую неделю. Когда же начиналась любимая сказка, то уже не существовало ничего — ни санатория, ни дома. Никаких проблем. Все становились главными персонажами сказки и отправлялись за тридевять земель в тридесятое государство.

По воскресеньям в санаторий приезжали родители, и дети с ними разбредались по территории санатория, рассаживаясь по лавочкам и беседкам. Родители приезжали с сумками. Все дети усиленно поглощали привезенные гостинцы. Родителей мы, конечно, ждали сильнее, чем сказку.

Однажды сидим мы в группе, смотрим сказку, детей родители разбирают. Нас становится все меньше и меньше, а ко мне все еще никто не приехал. Я начинаю нервно ёрзать на стуле, уже и сказка мне не интересна, и вот, вдруг, зовут меня — ко мне приехали. Меня захлестнула волна радости и счастья, я все бросаю и бегу, нет, я лечу. В душе ощущение праздника. В повседневной жизни таких эмоций обычно не переживаешь. Поэтому в санатории у нас проявлялись особые искренние чувства радости, по, казалось бы, совсем обычным событиям. Нельзя сказать, чтобы это время было плохое для меня, нет. Хотя по своей воле, я бы сюда низа чтобы, ни поехал.

С мамой иногда приезжали ее родители, мои бабушка и дедушка, иногда приезжала моя вторая бабушка. Я по-детски больше любил бабушку по линии отца. У нее в сумке, к тому же, для меня всегда было что-нибудь очень вкусненькое.

Был такой случай. Летний, солнечный день, все просто замечательно. Я иду с мамой и ее родителями. Мы ищем, где бы нам присесть. Находим одну уютную беседочку, в ней никого нет. Мы разместились. Все открыли сумки, а я рот. И пошел процесс поглощения вкусностей. Родители считали, что нас недокармливают и поэтому везли все, что могли: и вкусненькое и свеженькое. Продукты были в стеклянных банках. Банки заворачивали в полотенца, чтобы еда было еще тепленькой. И вот прошло немного времени, и мы видим, по дорожке идет моя вторая бабушка. Я ей был очень рад, хотя ощущение праздника подпортилось. Родители мамы почему-то не хотели с ней общаться. Вернее дедушку это не касалось, а вот бабушка была категорически против. Они сразу начали собираться, попрощались и уехали. Я ощущал, какой-то стыд за них, что они так поступают и ставят бабушку в неловкое положение, но что я мог поделать. Я мог только сказать, что я бабушке рад и мне очень жаль, что так все получается.

Спустя три месяца второй санаторий закончился, и я снова вернулся домой.

9

Когда мне исполнилось шесть лет, мы с отцом поехали на Азовское море, мама в это время уехала в санаторий по путевке отдыхать. Мы с отцом отдыхали на базе от предприятия отца. База была застроена небольшими деревянными домиками из расчета по одной комнате для семьи отдыхающих.

В течении дня отец проводил время со мною на пляже, мы играли в карты, загорали, купались. Когда мы возвращались на базу, отец играл в настольный теннис и бильярд, а я играл с детьми.

На базе я познакомился с другими ребятами, и мы практически все время проводили вместе, исследуя все закутки нашей и примыкающих к ней соседних баз отдыха до глубокой темноты.

Все взрослые старались утром купить пиво в пивном ларьке напротив нашей базы, ценилось особенно пиво в бутылках, а не разливное. Счастливчики, купившие пиво, весь день были довольны собой в предвкушении вечера. Фокус состоял в том, что пива привозили мало, и его хватало далеко не всем, поэтому с утра у ларька стояла очередь в ожидании долгожданного напитка.

Дно моря, где мы отдыхали, было покрыто какой-то грязью. Говорили, что эта грязь лечебная и некоторые люди, обмазавши этой грязью все тело, загорали так весь день. Отец решил оздоровить и меня. Я был против этой затеи, но отец был убедителен. Я притих, но когда он сказал, чтобы я снимал плавки, он собирался обмазать меня полностью в прямом смысле этого слова. Так как дело происходило на пляже полном людей, то я начал отчаянно сопротивляться. Мне выдали пару подзатыльников, и я вынужден был смириться под действием превосходящей физической силы. В общем, вскоре я превратился в некое подобие грязной статуи, стоявшей на пляже. Мне было очень дискомфортно и обидно. Я стоял, понурив голову, и шмыгал носом от досады, к тому же после попытки физического противостояния и затем грубого подавления неповиновения успокоиться шестилетнему ребенку не просто, для этого нужно определенное время.

Детям на базаре в поселке, где была наша база отдыха, покупали стальные браслетики, которые были элементом шика в летний период. Браслетик состоял из металлической цепочки, пристегнутой к металлической пластинке на которой что-то было написано. Такой браслетик был мечтой любого мальчугана, но мне так и не удалось привести убедительные доводы, в пользу того, что он мне жизненно необходим.

Когда мы все были дома, и у отца было хорошее настроение, он любил продемонстрировать свою силу. Он садился на стул, ему на колени садилась мама, а я садился на колени к ней. После этого отец поднимался на ноги, держа нас на руках.

Отец работал водителем автобуса и когда по улице проезжал автобус, он мог по звуку двигателя определить номер автобуса, разумеется, если этот автобус был из его автопарка.

10

Возле нашего дома, через дорогу была столовая. В столовой иногда заказывали зал для празднования свадьбы. Когда к столовой подъезжали разукрашенные машины свадебной процессии, которые все дружно сигналили на всю улицу, к столовой сбегались дети со всех соседних домов. Мы выстраивались вдоль дорожки, ведущей к входу в столовую и ждали того момента, когда пройдет пара молодоженов.

Во время шествия невесты, в торжественном белом свадебном платье с фатой, и жениха в черном строгом костюме, гости начинали бросать на них мелочь, чтобы у них был достаток в семье. Мы ждали именно этого момента и как только молодожены проходили мимо нас, мы наперегонки кидались и собирали деньги, разбросанные по асфальту.

На второй день свадьбы гости переодевались ряженными, и обязательно среди них были ряженые цыгане. Они ходили по всему городу и безобидно шалили. Они с шутками приставали к прохожим, заходили в магазины. Все это сопровождалось пением, плясками, игрой на гармошке, гитаре, и ударами в бубен. Всем желающим они предлагали выпить водочки за здоровье молодоженов.

Однажды я с мамой был в магазине. Мы стояли в очереди за молоком. И вдруг в магазин зашла свадебная процессия ряженых цыган. Они пели, плясали, а затем начали разбрасывать мелочь. Дети, бывшие в магазине, кинулись собирать мелочь, я же запрятался за маму и даже боялся выглянуть, так как на днях наслушался историй про цыган, которые забирают непослушных мальчиков. Мама мне говорила, чтобы я пошел и тоже собирал деньги, но я же был тертый калач, поэтому так просто от меня избавиться не получится я уже и так отбыл два срока по три месяца в санаториях.

Со своими друзьями мы играли всегда только во дворе нашего дома. Я со двора сам никуда не ходил, иногда только бегал в магазин, чтобы купить хлеб. Но тогда мама стояла на балконе и смотрела, чтобы я аккуратно перешел дорогу, а затем она ждала меня, чтобы посмотреть, как я перейду дорогу обратно, уже идя из магазина. Мои же друзья уже самостоятельно ходили играть в соседние дворы.

Так вот, однажды вечером они собрались идти поиграть в соседний двор, правда, отстоящий от нашего двора за тремя большими пятиэтажными домами. Я же не хотел ударить в грязь перед друзьями и решительно отправился с ними.

Мы пошли ненадолго, но там заигрались, и незаметно наступил поздний летний вечер. Уже когда все дети из того двора разошлись, мы как взрослые направились, не спеша, к себе домой. Правда вся наша уверенность вмиг растаяла, как только мы подошли к своему дому. Вокруг дома ходили расстроенные наши мамы. На нас накричали и за уши развели по квартирам.

Мама давно обещала за непослушание наказать меня. Она говорила, что насыпит в угол на пол соль, и поставит меня на неё голыми коленями. Сейчас как раз я, по ее мнению, заслуживал подобного наказания. Как оказалось, не так уж и страшно было это наказание, как я думал. Ремнем по заднице, было эффективнее. Я практически не почувствовал боли и молча стоял в углу. Минут через пять мама спросила все ли у меня в порядке и, заручившись моим словом, что я буду в дальнейшем паинькой, разрешила встать и выйти из угла. Оказалось, что крупицы соли вдавились в мои коленки. Это зрелище внушало мне страх, но боли я не ощущал. Мама подумала, что мне очень больно. Она кинулась со слезами вымывать соль под душем из моих коленок.

11

Среди немногих развлечений в нашем городе, это была площадка с качелями — каруселями. Качели находились в городском парке, возле Дома Культуры. В воскресные летние вечера возле качелей собирались многие горожане. Все приходили в основном целыми семьями.

Самым интересным аттракционом было конечное «чертово колесо». Когда в подвесной люльке зрители достигали верхней точки обзора, то весь город был практически на ладони, к тому же дух захватывало, когда дополнительно к общему подъему кабинки обозрения можно было самостоятельно вращать вокруг своей оси саму кабинку. Еще интересно было качаться на качелях лодочках. «Лодочки» были детские и взрослые. Отличались они высотой подвески, вследствие чего амплитуда раскачивания на больших лодочках была в два раза больше, чем у детских. Раскачивать лодочки нужно было самостоятельно, стоя внутри и держась за железные стержни, которыми лодочка крепилась вверху к горизонтальной перекладине. Чем сильнее удавалось раскачать лодочку, тем острее ощущения смены силы гравитации испытывали, находящиеся в ней.