16+
Пыхтун

Объем: 182 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Пересдача

Физика! Такая интересная наука… И по­чему Витя увлекался в школе литературой, не по­нятно.

Учебник по науке физике попался занима­тельный, литературный. Витя сам покупал в «Тех­нической книге». Жаль, потом выбросил. И фами­лию автора подзабыл. Сейчас бы полистать.

В общем, сдал Витя ядерную физику за второй семестр на «отлично». Туннельные эффекты и что-то ещё.

И кому?! Преподавательнице, здоровья ей, которая нескрываемо-презрительно относилась к ним, нефтяникам, совершенно не показывав­шим знаний на фоне студентов-механиков и сту­дентов-автоматчиков-кибернетиков (будущих).

Преподавательница Витю запомнила, он стал её надеждой. Витя об этом не догадывался, образ жизни вёл отнюдь не усидчивый и в третью сессию разочаровал педагога, еле-еле наговорив на «уд.»

В среднем — «хор». Вот для чего нужны «отл.»! Хотя бы раз.

Но физика была и в следующем семестре… Предыдущая преподавательница, видимо, совсем разочаровавшись в неспособных студентах, пере­дала их новой молодой красивой преподаватель­нице Татьяне Фёдоровне, полностью сосредото­чившись на любимых механиках и кибернетиках.

Татьяна Фёдоровна следила за собой, за своей причёской и прочим важным. В отличие от предшествующего преподавателя.

Что не означало, что Татьяна Фёдоровна со­биралась следить, чтобы все её студенты в сессию сдали предмет. Да и некогда ей было возиться. Принципиальность здесь помогает.

Прежде, чем завалить физику, Витя стал ви­деть Татьяну Фёдоровну и на факультативе по философии. Тоже на «ф», но теперь интересней стало это «ф».

Молодой высокий блестящий без пяти ми­нут профессор вёл факультатив, на который со­ветовали ходить. Открывать новые стороны бы­тия в рамках марксистско-ленинской теории. Профессор также осторожно говорил и о других теориях, конечно, в корне неверных и ложных.

Вечером на факультатив Витя ездил на авто­бусе где-то в одно время с одногруппником, жившем неподалёку. Когда-то они вместе ходили на штангу, пока тренер не прогнал Витю из-за неперспективности. Штангист в лёгком весе ездил на тренировки с коричневым дерматиновым дорожным чемоданом. Что у него там было? Не штанга же?! Штангист хмыкал, встречаясь с Витей на остановке:

— Опять на факультатив?! Охота пуще не­воли…

Охота была.

И Татьяна Фёдоровна бывала на факульта­тиве регулярно. Что ей, преподавателю, было там делать?

Она и не делала ничего, то есть не вела ни­каких записей, в отличие от любителей. Но пре­данно смотрела на профессора, иногда поёжива­ясь на открытую форточку в аудитории, смот­ревшей окнами в зиму и основательно заполнен­ной начинающими философами.

Ребята из общежития рассказали Вите, что с балкона случайно увидели по тёплому за жид­кими деревцами целующихся профессора и Та­тьяну Фёдоровну. И про себя одобрили это дело в силу молодости и доброты.

По-иному взглянул на поцелуи институт­ский партийный комитет, тогда не отделённый от государства. У профессора была жена, и это была не Татьяна Фёдоровна. Такая кустодиевская кра­савица. Казалось бы?! (Татьяне Федоровне больше подходил западный стандарт красоты того вре­мени).

Конечно, без политики. Но — моральный об­лик…

Процесс ухудшения профессорского мо­рального облика, сменившийся затем его же улучшением, развивался тихо и где-то в стороне. Но результаты известны становились.

Витя, тем временем, разочаровался в учёбе. В этом институте.

Представляете?! У Татьяны Фёдоровны проблемы с моральным обликом (профессора), у Вити — разочарование в учёбе.

Не мудрено, что он завалил физику. Шёл на завал, совершенно не готовился. Такая апа-тия.

На пе­ресдачу не пошёл. В деканате о нём забыли.

Сессия была весенней. Другие науки Витя по­чему-то не завалил. Как-то пронесло. К третьему курсу уже выработа­лось умение сдавать, заключающееся не только в знании предмета.

С тем Витя и встретил лето и практику.

После лета и практики он опять очаровался учёбой — решил не уходить из института. Прак­тика поправила. Что теория?!

А вот профессору пришлось уйти. Из-за мо­рального облика. Ушёл в другой вуз, Татьяна Фё­доровна с ним. По жизни. А так — по физике в том же вузе.

На четвёртом курсе о хвосте Вити в деканате вспомнили.

С поникшей головой хвостист явился.

По­везло! Самого грозного декана не было, был его заместитель, добрейшая Екатерина Кирилловна, вторая мама многих хвостистов, отбросивших хвосты.

«Ай-ай-ай», — и Витя получил уже желанное направление-бланк на пересдачу. Вкупе с ин­формацией, когда и где можно будет найти Тать­яну Фёдоровну.

Витя готовился! По тому учебнику. (Какой он неблагодарный, что всё-таки не сохранил его!) Татьяну Фёдоровну он нашёл через несколько дней в одной из аудиторий.

Прежней лёгкой нервозности в ней не заме­тил. У неё всё стало хорошо. И профессор созда­вал новую современную научную школу в другом вузе.

С присущей холодностью, но благосклон-но Татьяна Фёдоровна приняла знания и расписа­лась в зачётке. Отпал не только хвост, из души была вытащена большая заноза, которую Витя носил целый год! А для студента это большой отрезок времени.

…Бывая в родном городе, а потом оконча­тельно туда возвратившись, Витя периодически ви­дел издали знакомую пару — профессора и Тать­яну Фёдоровну. Конечно, не подходил, хотя был лично знаком с обеими. Они — одни, а нас — много…

Прошли годы, сменилась экономическая формация вместе с появлением инфляции, о наличии которой профессор говорил кулуарно ещё в глухие советские годы.

Витя, тоже не юноша, видит издали пару. В том месте, где alma mater. Уважаемые и жили, и сейчас живут тут, непода­лёку.

Татьяна Федоровна, как полагается даме, всё так же хороша. Профессор переплавил моло­дость в седую бронзу и ничуть не горбится. Они всегда под ручку.

Последний раз Витя видел профессора, как ни странно, одного и у того же студенческого обще­жития.

Но это явно не о том. А профессор продолжает свою стезю.

Бахор

«Бахор» по-узбекски «весна». А они причём?

Весна (и жизни) была, когда они, туристы-байдарочники, путешествовали в многочислен­ные праздничные дни начала мая по рекам и ка­налам Узбекистана.

Чтобы всё успеть, к дням путешествия до­бавляли ещё три дня, полагавшиеся к отпуску членам Добровольной народной дружины. Тем, кто исправно дружинил, и что нашло отражение в списках командиров. Такой стимул дружинить. Успевали за первомайские дни куда-то съездить, походить там и вернуться — десять дней набегало.

В Узбекистан — там тепло. Даже жарко, даже знойно в мае.

Узбекистан начинался в Киргизии, на гра­нице. Мощная река молочно-голубого не-фрита с грохотом ворочала камни на дне и шла вниз с гор, уставленная и выложенная по поверхности стоячими волнами, их наложением, перемято­стью, гребнями заметной высоты и струями. Это не говоря о речных порогах в начале пути и гид­ротехнических сооружениях — затем.

Витя сгорел спиной в первый же час сборки байдарок. И ведь знал, что сгорит. Пижонство до добра не доводит. Больше он там не загорал.

Вечером из тряпок соорудили маски на лицо, сейчас их называют балаклавами. Те бала­клавы повеселей нынешних военных. Нет, отка­зываемся от балаклавы — маска, это симпатич­ней. Чтобы лицо сохранить, как и спину майкой.

За их лагерем — небольшая, но ГЭС. Ок-ру­жают скалы. А дальше, в степи, можно найти крупные просвечивающе-красные, ещё не сго­ревшие на солнце маки.

Володя — бывалый, мускулистый — собрав свою байдарку-двойку, опробовал её — уверенно пересёк — извиняемся за избитое, но здесь наибо­лее верное выражение — бурную реку и спокойно опять подошёл к берегу лагеря.

Витя, конечно, захотел проделать то же. У него получилась недоразвитая дуга, да и та с трудом, потому что чуть не уплыл в даль неизвестную вместе с беспомощным судном. Самый первый байдарочный опыт не радовал. Чувствовал он себя неважно (как справится с такой рекой такой горе-капитан?!), ещё и спина пылала. За что потом Витя получил почётную медаль «За заготовку кож».

Перед ночёвкой посидели у костра, пели песни. Перешли на частушки. Витя вспомнил един­ственную, где-то вычитанную и почему-то засев­шую в памяти. Исполнил, посматривая на своего матроса.

С неба звёздочка упала

На прямую линию.

Меня милый записал

На свою фамилию.

Замолкнув, понял, что частушка женская. Глупо. Ну и ладно…

Кате, его матросу, которая была недо­вольна распределением по байдаркам, поведе-ние капитана на водах в первый день не могло по­нравиться. У неё возникали опасения за свою мо­лодую жизнь. Заметим, что опасения не подтвер­дились, так как Витя и за свою, и тоже молодую, жизнь тоже опасался и тоже боролся за неё. А тем более — за Катину.

Они — в одной двойке: капитан судна, ка­ким бы он ни был, сидит сзади, рулит и говорит (командует) чего-то там матросу на переднем си­денье, прикрываясь им. Матрос, те-оретически, выполняет его указания. Если они последуют. Следовали они на сложных участках. А на не­сложных возможно молчаливое взаимопонимание и синхрон, когда вёсла для гребли вместе ныряют в воду с одного борта судна, а не с разных.

Но Витя на спокойных участках доставалось от матроса. Никакой субординации… Катя делала замечания, задним, так сказать, временем, как это принято у умных девушек. Когда становилось ясным, что такое замечание нужно сделать. Пе­ред неким препятствием или дилеммой это ясно не было.

Почему не указал байдаркам за нами на корягу, торчащую посреди русла?! Или: не сказал другим, что нужно идти правым берегом, а не левым, в чём они сами убедились после прохода именно у правого берега. Или: разве нельзя пого­ворить с другими байдарками, которые идут ря­дом?! А этот горе-капитан бухтит: Кончай разго­воры, внимание на воду!

Противоречия «матрос — капитан» не но­сили, как говорится в марксизме-ленинизме, ан­тагонистического характера, однако, требовали затрат на переработку, следовательно, немного утомляли. Но силы и настроение всё-таки остава­лись.

…Когда их байдарка, видимо, из-за молча­ливости и сосредоточенности экипажа, вышла на первое место в эскадре, что доставляло лёгкое удовольствие первопроходцев, Витя заметил впе­реди на воде, поперёк всего русла, физически не­правильное, но возможное к существованию яв­ление. Гладкая спокойная вода, уже не столь нефритовая, так как они давно шли по равнине после гор, — вода слегка, но по всему пересече­нию, всем гладким полотном чуть загибалась вниз, а над её изогнутым краем мнилось что-то не водяное, не каменное, — что-то торчащее.

Оберегая жизнь матроса (и свою), Витя дал команду чалиться у правого берега в нескольких десятках метров от явления на реке. Матрос Катя стала работать левой лопастью весла, а отваж­ный капитан плюхнулся с кормы в воду и на окончании роста достал ногами дно, подтолкнул лодку к берегу и удерживал. Всё-таки сомнева­ясь, не глупость ли сотворил на спокойном участке.

Спокойная вода здесь на повышенной ско­рости устремлялась куда-то. Оказалось — через высокую плотину, утыканную палками, как ёжик иголками, что они увидели, когда прошли по бе­регу и заглянули за гребень. Местное население декхан и поселян, таким образом, создало и дер­жало запас воды, столь необходимый в этом знойном крае.

Попадание в байдарке на ёжика почти га­рантировало экипажу отправление в путешествие без возврата. Хорошо, что экипаж заблаговре­менно передумал. Не сказать, что внешне это впечатлило матроса — горячка и движение многое скрывают. Во всяком случае, мелкие уколы от него продолжали поступать в установленном ра­нее порядке. Чтобы капитан не дремал.

Плыли (шли) — ели — пели — балдели — спали, грабили прибрежные кишлаки и города — посе­щали тамошние базары и магазины. Остались по­ходные дневники, вывезенные на родину. И вос­поминания…

Будь благославен древний Узбекистан, для которого и Александр Македонский — мальчик, его не покоривший!

Встреченные аксакалы жали нам руки своими двумя в знак вежливости, которую мы импе­риалистически принимали за уважение.

Естественным водным путём пришли в бли­зость границы с Афганистаном. Говорили — за этими, хорошо видными нам из лагеря, горами. Про наши войска тогда не писали, хотя об их вводе известно было. Врач-русская, которой нанесла визит наша врач, призвала к осторожно­сти: местных парней берут в Ограниченный кон­тингент. Именно местных в начале несчастной войны в Афганистане и брали. Оттуда пошёл груз 200. Русским могли мстить.

Возможно, и мстили. Подростки в разво­дьях Сыр-Дарьи пытались взять суда на абордаж, проведя артподготовку камнями. Пришлось быстро-быстро, не дожидаясь контакта с против­ником, бросившимся после артподготовки, как положено, в атаку, запрыгивать в байдарки и спасаться, чтобы не создавать национальных конфликтов. Спасло отсутствие ровного пути от нападавших до байдарочного причала — всё во­круг усыпано валунами, камнями и галькой. Про­стите нас, местные.

Но, скорее, было зловещее хулиганство. Наблюдаемое посейчас — например, в отношении поездов — на западе, юге и востоке больших евразийских территорий. Такая всеобщая месть аборигенов…

Убогие мазанки декхан на берегу изумруд­ного канала в обрамлении ив, чинар и цветов.

Движение по знаменитым ферганским ка­налам, по ним некоторое время шли, считая, что идём по реке в бетонных берегах.

Совсем не аксакалы днём, но в тени чи­нары, — в городской чайхане на суфах. Да с буты­лочкой «Столичной».

Злобный взгляд настоящего классического старца-муллы в белом, чалме и с Кораном в руках — во внутреннем дворике кокандского вокзала, в каковой дворик они из досужего любопытства за­глянули. А ты не мешай!

Наивные и прилипчивые мальчишки на бе­регу. А у них тоже была клейка — байдарок, маль­чишки выпрашивали резиновый клей в тюбиках. Зачем им? Дети не знают. Им просто хочется чего-то нового и интересного. Узнают потом, ко­гда перестанут быть детьми. Их меж-дуусобные споры из-за клея. Обладатели клея, пользующе­гося спросом у населения, решили установить справедливость под лозунгом «Один мальчик — один клей».

Старик в халате на небольшом каменистом горном поле, огороженном камнями же. Он рабо­тает кетменём. Как из старого кино. Камни на поле вылазят из почвы сами по себе, вылазят по­стоянно, и постоянно он их убирает, убирает, убирает.

Вспоминалась название «Ташкент — город хлебный». Где-то «в Ташкенте», в Узбекистане, жили дальне-дальние родственники Вити. Но адресов он не знал.

Площадь Регистан в Самарканде. Здесь три всемирных чуда архитектуры — медресе Улугбека, Шердор, Тилля-Кари. Подошедший пожилой мужчина говорит, что «Улугбека» строили три года, «а это, — он показывает на приземистое неопреде­лённо-желтоватое коробкообразное здание худо­жественной галереи, — это строят уже восемь лет…»

Маленький ночной переполох в гостинице. Гостиница — в бывшем медресе, кельи — номера. Залезли к девушкам. Крик, переполох! Проснув­шиеся и выскочившие сплочённые силы команды разбойников Хасана Одноглазого не увидели, по­страдавших в команде тоже не было.

Вечером в большом внутреннем дворе гос­тиницы включили по громкой трансляции музыку из индийских кинофильмов. Женский персонал и их гости отдавались восточным танцам целиком — плавно поворачиваясь, кружась, семеня, изобра­жая руками цветы и ещё что-то! Витя не видел, чтобы у нас танцевали с таким чувством…

Взаимоотношения «капитан — матрос», выйдя всё-таки на сплавно-безопасный уровень, дальше, по-человечески, уже не развивались. Ви­димо, Катя считала достигнутый уровень доста­точным.

На таком уровне, претерпев ещё ряд устра­нимых — как это в «Белом солнце пустыни»? — за­минок, они добрались до пункта Б, счастливые и сложно-довольные. Это про всю команду, и про её отдельных членов.

В пункте Б капитан команды привлёк са­мых выдержанных к участию в финальном праздничном банкете в ресторане по месту проис­хождения всей увиденной экзотики. В число вы­держанных неожиданно попал и Витя, чем гордится до сих пор.

Остальные члены команды в ресторан идти просто не захотели, экономя силы на такое же, но домашнее, мероприятие, действительно, по окон­чании пути. Нет, в городе потом состоялся квар­тирник. У капитана капитанов, всегда пригла­шавшего и выдерживающего любую родственную ораву странников.

Как назывался ресторан? Конечно же, «Ба­хор»!

В ресторане были немногочисленные джи­гиты, верещавший кенар Кешка в просторной клетке и они. Обслуживала Краса Севера, попав­шая на Восток, — официантка Маша. Она не уступала Мэрилин Монро. Подозреваю, в ресто­ран джигитов притягивала она.

Чуть уставшие, уходим из ресторана в ла­герь, завтра уезжаем домой. Маша как будто невзначай выглянула на крыльцо «Бахора» — по­смотреть на людей с её родины. Будьте счастливы здесь, Маша!

Бахор заканчивался и на севере, а здесь, в Узбекистане, закончился давно. Впереди были другие времена года и жизни.

Экология комаров Западной Сибири

Вертолёты подлетали, садились и взлетали один за другим. Одновременно можно видеть штуки три — над разными вертолётными площад­ками поблизости.

Это только в одном углу.

Бурение на нефть и её добыча. Денег не жалели.

В тайге и по болотам — дорог нет.

Зимники, зимние дороги — зимой.

Так что — летаем.

Начало лета.

В тайге на расчищенной площадке буровая установка — небольшой завод с вышкой, насо­сами, складами, ёмкостями, лестницами, трапами и переходами.

Запах тайги: хвои и древесной смолы, но­вой листвы, болот, багульника. Запах, на-долго ставший привычным.

Ну и — комары-комарики в каждом кубиче­ском дециметре — литре воздуха.

Сибирский комар резко отличается от ев­ропейского — размером и нравом. Крупнее и ре­шительней, он не вьётся и не пищит где-то в сто­роне, а бьёт без подготовки, сразу и сильно, тут и разражаясь победным криком.

(О, антикомариная «Дета», о, сладко пахну­щая сетка Павловского! Спасали, но без стоиче­ской выдержки и с ними не выжить бы.)

Буровую поставили в низинке. Другого ровного места на гриве в окружении болот не было. Да и по геологии куда хочешь буровую не поста­вишь. Вся талая вода из округи — буровиков. Грязь — по пояс. Ты туда не ходи.

В общем-то, подсыхает. И есть протоптан­ное направление от жилого посёлка к буровой: шаговые углубления в грязи по колено.

(Не забыть написать оду резиновым болот­ным сапогам. Они сродни мушкетёрским.)

Приземлился вертолёт.

На буровой Вити появились однокашники и земляки — муж с женой.

На севере землячество, однокашничество — великая вещь. Не для блата. А для души.

(Так и пронесли это неформально-обяза­тельное единение через годы.)

— Что-то ты серьёзный, — сказал Вите в вагон­чике однокашник.

— Будешь здесь серьёзным — проблемы со скважиной, в круг не идёт.

(Начальство даст по шее, если не полу­чится.)

— Ладно, — продолжил Витя — Давайте пить чай. С салом!

Колбасы в те времена не было. Если доста­вали — к праздникам. Праздники впереди. Сало было.

Что лучше чая с друзьями?! Да посреди тайги?! Несмотря на тесноту старого вагончика.

Полностью насладиться не дали. По грязи с буровой прибрёл бурильщик Рома — большой, как два Вити

— Начальник, шо, прихват!

— Тянул или шо?!

— Тянул. Сто делений. Больше не могу!

В скважине на глубине прилипли трубы. Именно прилипли — глины. И попробуй, выдери…

Витю прошибла испарина. Прихваты ликвиди­ровать не приходилось… На то есть аварийный мастер. Но где его взять?! Пока вызовут, пока прилетит… Только завтра. За это время скважине точно каюк будет. Нечего объяснять, что сква­жина — дело не копеечное… А они её и так пере­буривали вторым стволом, то есть бесплатно — за тариф, без премии. За брак не платят.

С лязганьем на буровую пришёл ГТТ — гусе­ничный транспортёр-тягач. Другое здесь не хо­дит. За друзьями, они его вызвали заранее. Уехали, пожелав «ни пуха». Ничем помочь не могли, а мешать не хотели.

Думай, Федя, думай.

Федя надумал. Вот же он, на столе — «Спра­вочник бурового мастера», вот короткая и понят­ная глава с таблицами «Установка нефтяных ванн»! Для бурильных труб.

Витя сходил на буровую. В вагончике посчи­тал. Рома по расчёту качнул в скважину нефти. Час будет киснуть.

Через час — опять на буровую. Ромка гово­рит:

— Давай, тяни сам, чи шо.

Неуверенными руками Витя взял ручку под­ключения лебёдки и тормоз. Пневмомуфта пшик­нула, вцепилась в вал лебёдки, канат которой стал тянуть трубы из скважины. Индикатор дер­нулся до восьмидесяти и стрелка упала ниже.

— Всё! — орёт Рома, — Пошел, зараза!

— Возьми ты кочергу, ради Бога! — Витя пере­дал Ромке тормоз и ушёл.

Ушёл, покачиваясь в шаговых грязевых вы­емках и замирая для ловли равновесия, чтобы не погрузиться в грязь уже и обеими руками, имея погружённые ноги. Комарью пир! Гады!

Вечером за ужином в столовой настроение у вахт малость получше — пронесло. Второй бурильщик Олег ещё добавил:

— Приглашаю всех на нашу свадьбу! Невесту знаете — Зоя.

Это не стало неожиданность для поневоле наблюдательных буровиков, скученных на не­большом пространстве буровой и посёлка. Заси­живался Олежка с лаборанткой Зоей в культ­будке, засиживался. Культбудка — единственное свободное от людей место, украшенное красным с золотой бахромой знаменем передовиков. Но с широкими окошками.

Лаборантка Зоя была как виноградина спе­лая белая. Когда она набирала раствор в желобе, мерила его, склоняясь над ведёрком, буровики смущенно отворачивались, а затем с удоволь­ствием, глядя ей в лицо, получали информацию о параметрах. А Зоя заправляла выпавшую прядь русых волос под каску. Не устоял Олег. И пра­вильно.

…Витя технолог и, как технолог, человек под­невольный. На следующее утро начальник смены говорит по рации:

— Давай к Прокудину, раствор надо делать. Только смотри, на дороге медведя видели. Но это вчера.

До соседней буровой в двух километрах была тракторная дорога. Как раз и трактор при­полз оттуда. Витя — туда, трактор — сюда.

— Поехали?! — Витя атаковал «башмака».

— У меня здесь работа.

— А медведя видел?!

— Следы видел, медведя нет. Не боись, наверно, ушёл.

«Ушёл…» А если нет?! Идти минут двадцать.

Витя идёт… Тишина. Слева тайга по гривке, справа болото. Тишина… Вдруг, действительно, — через дорогу медвежьи следы в грязи… Не све­жие. Витя прибавил шагу, насколько можно уско­риться по грязи. Озирается по сторонам. Показа­лась стенка первого вагончика бригады Мити Прокудина.

Финиш!

С Митей жили вместе в общежитии — двух­комнатной квартире для ИТР.

Митя из краёв «Песняров». Старше и мужи­коватей, как боец пострадал на сердечном фронте, сменил широту проживания и сейчас ждал воссоединения с той второй, с кем. Видно, грустил.

Однажды, не поняв застольной шутки, вы­бросил в окно девятого этажа клеёнку со всем собственно застольным и обещал убить всех па­цанов. Правда, тут же испугался деяния и воз­можных последствий (которых не было) и успоко­ился.

А так — хороший человек.

Стесняясь, Митя как-то показал Вите карман­ного формата книжку стихов Сергея Есенина и сказал: «Она всегда со мной».

Кто бы мог подумать.

Глубоко шифруется человек.

… — А, это ты, — сказал Митя. — Давай в ва­гончик, отдыхай, без тебя управлюсь.

— Вызывал же?!

— Я, что ли… Главный технолог. Иди, читай свою «Экологию»… Гы-ы-ы… Да, поможе-шь потом Пете дров напилить на баню.

— Ладно, пойду посижу на спине, — ответил Витя.

И Митя в своей фирменной шерстяной бело-коричневой шапочке ушёл по делам.

Получив по «Книга — почтой» издание «Эко­логия комаров Западной Сибири», Витя в дружеском кругу стал получать и постоянные насмешки. Добрые. Но — годы.

А вот интересно!

(Да здравствует «Книга-почтой» бескниж­ных времён! И книжки не только про комаров.)

Митя угадал, «Экология» была у Вити в порт­феле.

Он опрессовал койку в вагончике. Годится. До обеда можно почитать. Заснул на третьей странице. После обеда продолжил с тем же успе­хом.

(Месяц спустя книжку всё-таки добил. Главный вывод: во-первых, человек сам приходит в гости к комару, поэтому нечего жаловаться; а во-вторых, сам комара ещё и разводит, создавая стоячие моря.)

Петя, задумчивый помбур, свободный от вахты, говорил, когда они пилили брёвна двуруч­ной пилой.

— Нет, я бы с тобой в тайгу не пошёл. Плохо пилишь, дёргаешь.

А где же они, как не в тайге?!

Про «дергаешь» и Вите хотелось сказать Пете, но он промолчал.

Напилили тем не менее.

Петя изнывал от комаров. Поэтому и дёр­гал…

— Слушай, — жалуется он. — Недавно слазил на вышку, думал, хоть там на высоте, на ветерке нет комаров. Жрут! И мошка!

Под вечер покуривали с Митей у вагончика в ожидании бани и ужина.

Чу!

Вертушка!

МИ-2 показался и заходит над таёжным прогалом на Митину вертолётку. А до неё мет-ров пятьсот.

— Митя, всё! Я на хаус!

Витя схватил портфель и побежал.

Вертолётчики обычно не ждали. Чтобы уле­теть, надо быть дежурить на вертолётке — квад­ратном настиле из брёвен. Но кто же знал, что вертолёт появится?! Какой-то случайный…

Одновременно с вертолётом оказаться на площадке шанс был.

Витя бежит и поглядывает на снижающийся вертолёт. Успеет!

И вдруг на всей скорости врезается в об­лако-стаю мошки, висящее над дорогой!

Ладно бы, мошка только за шиворотом и в рукавах… Она и на глазах!

Витя снял очки и, сметая свободной рукой кровопийц с глаз, уже с меньшей скоростью, продолжил бег. Не особенно надеясь, что пилоты по­дождут… Мошка тормозила. А вертолётное время дорогое.

Вертолёт сел.

До площадки пятьдесят метров.

Мошка позади.

Чистый бег.

Вылез и идёт навстречу прилетевший — КИПовец…

Неужели улетят из-под носа?!

Нет, пилоты подождали пару минут.

В вертушке, давя на себе мошку, бегун начал приводить дыхание в порядок.

Новый год в большой мороз

Сашка Пыпин, поймав Виктора в конторе, изре­кал напористо, выпятив большой, но острый под­бородок. Без тени улыбки. Тряся русыми куд­рями.

— Что здесь ошиваешься?! Езжай, там ни­кого нет!

— А что там делать? Бурят и бурят…

— Давай-давай, езжай. И пару долот свари, как договаривались.

Пыпин начальник — буровой мастер, а Витя — его помощник, технолог. Сашка, опытный и не первогодок здесь, знал, что говорил. На Новый год всякие чудеса на работе и бывают. Не всегда приятные и безболезненные… В наивной хитро­сти Сашке не откажешь. На Но-вый год охота ему, конечно, остаться дома! Витька — холостяк, перебь­ётся.

Небольшой риск Пыпин допускал: на буро­вой могут поддать, начальство может нагрянуть с проверкой и найти непорядок, но… Ради Но­вого года надо рискануть, а там разберёмся.

Витя поехал, куда деваться. Его технологиче­ских дел на буровой не ожидалось. Долота только эти… Ладно, перекантуется, потом с ребятами до­гонит праздник. На душе спокойно, празднично, неважно, что надо езжать. Уже привык у разъез­дам, на праздники они так и поджидают.

30 декабря. Утром с вахтой на безотказном «КАвЗе» поехал. Провожала автобусы диспетчер Нина Филипповна, женщина знойная во всех от­ношениях. За словом в карман она не лезла. На сочувственное замечание одного из помбуров:

— Что ж ты, Филипповна, в одном платье на мороз…

…она отвечала:

— Хорошая (дальше непечатное) до пяток греет!

С таким весёлым зачином автобус тронулся в путь. Ехать недалеко, километров тридцать. Виктор, как начальник, сидит на одном из передних си­дений, рядом с заезжающим на вахту бурильщи­ком Володей. Такова субординация, её придер­живаются. На передних сиденьях, кстати, трясёт меньше.

И все члены вахты — каждый на своём ме­сте в автобусе, порядок нерушим, он почти пат­риархально-семейный — давно работают вместе.

В автобусе можно курить, чем и пользуются. Времена жестоких гонений на ку­рильщиков ещё не настали.

Ели, пихты, редкие кедры, голые в зиму лиственницы за окошком. Налево поворот на промысел первого здесь открытого месторожде­ния нефти.

Это было задолго до приезда Виктора. Он не годится в первопроходцы, но первопроходцев уважает. Им, действительно, пришлось туго: па­латки, старая буровая техника и другое. Зато — хорошие деньги. Что перевешивает — трудности или деньги? Каждый решает сам…

Мороз уже поддавливал под минус трид­цать. Тишь и безветрие при яркой голубизне неба и солнце. Деревья, провода, всё-такое начинает обрастать толстым инеем — вымораживается влага из воздуха.

Буровая установка — идеальное место для анахоретов. Оторванное от цивилизации, но слегка оборудованное для работы и житья. Когда дела идут нормально: вахты бурят сква-жину, всё крутится и вертится. Главное, чтобы вахты опыт­ные были.

Предпраздничный заезд выпал вахтам Во­лоди Чанова, Анвара Гатина и Пети Корнейчука. Все бурильщики — монстры, давно на Севере. С ними можно спать спокойно: и подремонтиру­ются молча, и по скважине что надо сделают.

Кроме серьёзных осложнений, которые скрыть трудно. Тогда мастер или технолог вылазит из ва­гончика, начинаются мытарства. Мытарства рано или поздно заканчиваются. Как правило, успех сопутствует. Не первая скважина. Ну, а где не получается — там не получается. Скважину пе­ребуривают. Убытки, конечно. Но с природой не поспоришь.

Такие ребята, как Володя, Анвар и Петя, пробурили тысячи и тысячи скважин по всему СССР. Те темпы бурения и количество скважин, дающих нефть и газ до сих пор, сейчас не снятся. Но и того поколения работников и инженеров практически уже нет.

…Витя сходил на буровую, покурил там с ре­бятами (строжайше запрещено: тогда не выпол­нялось; сейчас выполняется). Посмотрел в культ­будке вахтовый журнал.

Обосновался в вагон­чике. До обеда ещё далеко. Неохота, дурь это, од­нако обещал: долота надо варить. Считалось, что варёные долота дольше служат — проходят больше метров вглубь за счёт защиты битумом подшип­ни-ков. А это ускорение — неплохая премия. Долота надо подержать в расплавленном битуме — каж­дая мощно-стальная штука по 25 кг. Килограммы не проблема, проблема битум растопить.

Нет бы сразу на заводе делать долота по­лучше. Про такие им, инженерам-буровикам, из­вестно. Но пока не поступали.

Собрал обломки ящиков, досок, поддонов — разложил костёр. Костровой Виктор не очень, хоть ту­рист. Кому что дано. Погрузо-раз-грузочные ра­боты: притащить обрезок бочки, битум, долота.

Варил. Подзакоптился. Вахта на буровой занимается своими делами, только посматривает сверху и посмеивается. Ладно. Сварил, сказал бу­ровикам, чтобы взяли и спускали на следующий рейс в скважину.

Всё, хорош! Свободное время.

Включил телевизор в вагончике. Худо-бедно кажет. Достал книжку. Хорошо — один, никто не беспокоит, на рацию не зовут. Пришипились все глядя на мороз. Буровая приглушённо шумит в рабочем режиме: трубы позвякивают и штропа, насосы молотят.

А вокруг тайга стоит зимней сказкой. Если не обращать внимание на бурелом по краям пло­щадки, навороченный строителями: кедры, ели, сосны они просто сносили ножом могучего япон­ского бульдозера и — так и ос-тавляли. Считалось в порядке вещей… Сейчас это безобразие укрыто снегом.

После обеда Витя прилёг. Раз при­лёг, значит, уснул. Под работающий телевизор. Так даже приятней. Смотреть-то нечего, кроме «Трудовых вахт» и «Эстафет новостей», а будет кино или нет, он не знает.

На следующий день, 31 декабря, после зав­трака к Виктору в вагончик пришли поварихи — Фая и Рая. Они из категории «ягодка опять». Фая пол­ненькая, хлопотливая и смешливая. Рая — по­выше, похудей, в глазах искорки. Давно рабо­тают по буровым и бригадам, славятся, их все знают: готовят вкусно и споро, могут подкормить и в неурочный час. Себя, конечно, не обижают насчёт продуктов домой (в то непродуктовое время), но делают это умело. Будь Виктор директором, он давно бы дал им «Заслуженного нефтяника». Без кормёжки дела не идут! Иногда попадались такие по-варихи — горе…

Фая говорит Виктору:

— Давай мы поедем домой, сам понимаешь — Новый год, семья. Мы вам всё наготовили, столо­вую украсили. Что вам, мужикам, на-до? Колька-помбур знает, всё ему показали. Разогреете. По­суду не мойте. А мы первого с дневной вахтой и приедем…

— То есть буровики знают, согласны?

— Согласны!

— А деньги как же?

Стоимость еды до рубля. Это если ещё взять сметану, кроме стандартных «первое-второе-третье». У Фаи-Раи и этого было достаточно: накла­дывали до краёв — на 60—70 коп.

— Приедем — посчитаем, отдадите.

— Езжайте тогда!

Поварихи на попутках уехали. Тогда был закон — брать голосующих. И бесплатно, не то что сейчас. Машины по бетонке ещё двигались…

Мороз, как говорится, крепчал… Термо­метра никакого нет, кроме собственного тела. Буровики почаще стали делать чаёк — прямо на буровой, в закутке. Витя поднялся к ним, угостили. Хлебнул:

— Нет, ребята — язык в трубочку сворачива­ется.

Не чифир, но о-очень крепкий. На время греет. Мужики, в общем, молодые — ничего.

— Слышь, начальник, — говорит бурильщик Володя, — а мороз-то того — актированный день…

Тут электрик зовёт на рацию. Лёша-дис-петчер бубнит:

— Вы там давайте — день актированный, распоряжение получили. Ниже сорока одного, в ночь до пятидесяти.

— А раньше не мог сказать?

— Да только сообщили!

— Ну, ладно, разберёмся. С наступающим!

— И вас!

Говорю ребятам:

— Мужики, актированный день!

— Козе понятно. Ладно, сейчас долото до­бьём — немного осталось, вира и шабаш. А то уже задубели все.

В актированный день — с очень низкой тем­пературой, а то ещё и с ветерком, «эфир струит зефир», — работать нельзя: обморозишься. Буро­вые не утеплены, в отличие от зарубежных ка­надских, — надо прятаться в тепло. Старожилы рассказывают, что на сильном морозе металл ло­мается. Может, и ломается. Виктор ни разу не видел…

Шабаш пришлось делать раньше, но по причинам, не зависящим от буровиков. Отклю­чилась напруга, то есть электроэнергия!

У всех ёкнуло, но что делать — вперёд…

Виктор нацепил запасную грязную телогрейку и — к буро­викам. Они в темноте с факелами запускали ава­рийную станцию — на что-то хватит энергии. Хоть аварийка под паром, запустить её удалось не сразу. Вот пошла… Пока есть солярка, попыхтит.

Виктор посмотрел на ребят: закутанные, одни глаза, но страха в них нет. До подхода страха есть время, можно подождать, поджав пружину внутри.

Рация на аккумуляторе. Вовремя заменили! Есть аварийное освещение. Парит котельная: нефть поступает, котёл работает. Погаснет — люди остекленеют.

Правда, кочегар Костя немного ругался.

— …! Нефть с водой, плохо горит…

— Ты шухер не поднимай. — успокаивает Витя — Горит же пока? Нефти полно, по поплавку видно, немного эмульсии попало. Пройдёт пачка, по­лучше будет.

Витя побежал на рацию. 20.00.

— Алё, алё! Алексей!

— Чё орешь, алё.

— У нас отключение!

— А то не знаю. «Земля на фидере», ждите.

— Чего ждать-то?!

— Аварийку запустили?

— Запустили.

— Котельная дышит?

— Дышит.

— Ну, вот и ждите. Всё колом стоит, минус 55-ть. Машин нет.

— Да-а, помощнички…

— А я что сделаю?! Начальство в курсе…

— Конец связи.

Тёмная ночь. Буровики из своих вагончи­ков собрались в котельной. Тут ближе к «нулю». Угрюмо помалкивают, лишь отдельные короткие фразы. Бесполезная сейчас большая самодельная электробатарея из обсадных труб есть только в вагончике мастера, остальные вагончики обогре­ваются… обогревались… паром от котельной. Те­перь бы котельной не замёзнуть самой. Пока ра­ботает. А трубы во все вагончики уже замёрзли.

В просторной котельной разместились кто где. Дежурная вахта — до полуночи Чанова — хо­дит на буровую шевелить инструмент — подни­мать вверх и опускать вниз бурильные трубы в скважине, чтобы они там не прилипли, не при­хватились. Если прихватит — авария.

Витя тоже сходил на буровую пошевелить ин­струмент, закрыв до глаз лицо воротником на за­стёжках. При аварийном освещении там непри­вычно мрачно… Инструмент ползёт вверх на аварийке еле-еле. Потом вниз. Так пару раз.

Выходя на трап, Витя задел ногой прислонен­ный лом. Лом с грохотом упал и напрочь разло­мился на две неравные части. Вот тебе и не ви­дел. Витю прошиб пот, несмотря на мороз.

— Ну, что, славяне, прищурились?! — гаркнул, наконец, в котельной разбитной Ко-лька-помбур. — Живы будем — не замёрзнем. Одиннадцать часов. Скоро Новый год! Пошел за ведром!

«Славяне», включая Венера и помбура Иль­дуса, встрепенулись.

— За каким ведром?!

— Картошка с мясом!

— Ложки не забудь! — спохватился хозяйственный Петя.

— Будь спок!

— Молодцы Фая с Раей… А где греть?!

— Как где, — обиделся кочегар Костя, — а ко­тёл на что?

— Сгорит!

— Да не в топку — рядом!

Так и сделали. Картошка в 12-литровом зе­лёном эмалированном ведре начала медленно от­таивать. Вместе с котлетами на противне.

Бурильщики Володя и Петя достали сохра­нённые и согретые на груди три бутылки крас­ного: Вова — одну, Петя — две. Эх, если бы знать, что не работать, взяли бы не это! Ехали-то ведь работать, а это — по чуть-чуть. А там уж дома. Что ж делать, по крас­ненькой, по грамульке. По грамульке, по очереди из доставленных гранёных стаканов.

Володя, как старожил, произнёс ориги­нально-советское:

— С Новым годом, товарищи!

Они действительно были товарищами в са­мом понятном смысле. Витя на первые роли не лез, пусть ребята сами говорят и общаются.

Начали ковырять картошку, жевать кот­леты. Лучше на душе!

Последние 50 грамм каждому. Артель-то ведь — пятнадцать человек. Хорошо хоть, что бу­тылки по 0,7.

Кто задремал, кто покуривал. Вова, малость разгорячившись, решил потолковать.

— Вот скажи, — обратился он к Вите — что ты здесь забыл? Видишь, как заворачивает… В го­роде-то лучше.

— Может, и лучше, только у меня специаль­ность такая, сам выбирал.

— Ну и зря…

— Что зря?

— Торчишь тут в тайге да на болоте, а жизнь проходит.

— А ты что такую работу выбрал?

— Это она меня выбрала. Родители сюда ма­леньким привезли, так и живём здесь. На боль­шой земле никого и ничего.

— Понятно.

— Понятно-то, понятно, а жизнь проходит…

— Глядишь, лучше будет, — бросил леща Витя.

— Это вряд ли… А что не женишься? Смотрю, тебе под тридцатник…

— Да так как-то…

— Правильно, не женись!

— Ну, ты хватил.

— Чё хватил, я вот со своей цапаюсь…

Лучше стало у Володи — не без трудностей, конечно. Тогда, как узнал Виктор, Володя был в оче­редном мужском возрастном кризисе. Что-то много у мужчин возрастных кризисов. Мужчины когда-нибудь взрослеют? Чтобы без кризисов?..

Тягостное ожидание продлилось до полудня 1-го января. Электроэнергию дали! Герои элек­трики! По такому морозу… Но добывающие скважины не должны стоять. Нефть нужна стране! На этом фидере и буровики.

Полегчало.

И мороз смягчился — до сорока пяти. Гро­мадное выстуженное атмосферное пятно продол­жало накрывать. Бледное, как луна, светило кос­матое солнце, тоже замёрзшее. Хорошо хоть без ветра.

Виктор пошёл в свой вагончик, врубил электро­батарею. Повеяло теплом. Зачем-то, на радостях, включил телевизор. Громадный ящик жалобно запищал и работать отказался. Его пришлось по­том списывать… Сашка Пыпин, конечно, витий­ствовал: «Что да почему?!» Идёт он в баню, как было сказано в известном фильме.

Буровики начали отогревать трубопроводы. Адская работа. Трубки отогревали кусок за кус­ком факелами, проделывая в трубках сваркой от­верстия. Теперь ребята закоптились.

К вечеру пар от котельной пробился к сто­ловой, двум жилым вагончикам и кое-где на бу­ровую. Вахты поели горячего, переночевали в тепле.

2-го и 3-го тоже были актированные дни. Буровики понемногу отогревали трубопроводы, чтобы продолжить бурение. Работали, отчасти, ведь на себя: быстрей добурят скважину — больше премия. На этом Север и стоял. Несмотря на мо­роз.

Рация разговаривала, но машин не обе­щали. Сашка Пыпин за всё время ни разу не вы­шел на связь с родной буровой. Ну, деятель…

4-го мороз подослаб — решили начать. Ин­струмент в скважине не прилип, спустили варё­ное долото, и оно дало очень неплохую проходку.

В этот же день пошёл автотранспорт. Прикатила паровая установка на отогрев оставшегося, при­ехала сменная вахта. Счастливцы — сменные бу­ровики поехали домой. Пыпина в этом автобусе не было… Виктор остался.

Сашенька приехал только днём 5-го. И с места в карьер начал говорить, что сделали не так. Наглость — второе счастье. Витя молча собрался и уехал домой, то есть в общежитие.

Друзья-«сокамерники» его потеряли.

— Ты где пропадал?!

— На буровой.

— Что, и Новый год там?! Срочно в ресторан — догонять. Авось пробьёмся, все уже устали.

Да и друзья Вити тоже устали праздновать наступление Нового года, однако, в ресторан с ним пошли. Очередное Новогоднее чудо и ком­пенсация: ресторан — единственный на город — открыт и есть места. Часть этих мест они с друзь­ями и заняли. Зал полупустой. Действительно, устал народ — дома сидит, кто не на работе.

Заказали, как положено. И шницели. Витя пил водку рюмка за рюмкой — и не пьянел. Внутрен­няя пружина, которая держала все эти непростые дни, никак не хотела распрямиться и занять обычное положение. Друзья морщились и чуть пригубливали, пяля глаза на удаль Вити. Раньше за ним этого не наблюдалось.

Да, а от друзей-туристов через несколько дней Вити получил письмо: они на большой земле тоже попали в сильный мороз. Новый год поехали встречать на природе… Полстраны накрыла стужа. Нашли друзья, когда поехатьОн-то хоть — по работе. Туристы чуть не вымерзли, а во время согревающей игры в футбол треснул мяч. Но пострадавших не нашлось. А так бывает не всегда. Новогоднее чудо.

Валентина Валентиновна

Валентин Петрович положил руку на ба­ранку «КАвЗа» в обнимку, лучась морщинками у глаз, смотрел, как выходят из служебного авто­буса.

Всё, отработали, домой. Кто-то спросил:

— Как Валя?

— А-а, — махнул рукой Петрович, — в секре­тарши перешла.

Петровича многие знали и уважали за спо­койный, но твёрдый нрав, полную безалкоголь­ность да и за возраст, конечно. Несмотря на дочь. Петрович один из старожилов, возраст пенсион­ный. Но работает. На ближних рейсах.

Давно, потеряв жену, приехал сюда с доче­рью, тогда подростком. На старом месте оста­ваться не мог…

Живёт в общежитии, ни на что не претендуя. В смысле квартиры. А вот дочери квартирку однокомнатную сделал… Передовик производства, партийный, стаж.

Общежитие Петровича, конечно, семейное. Один справляется с хозяйством. И никто ему не нужен. Новая жена. Крепко любил первую. И не может забыть. Дочь Валю, названную в его честь, выучил, она закон­чила техникум.

Теперь Петрович едет к ней — проведать, всё-таки дочь.

— Папа. Проходи.

— Здрасти-здрасти. Что празднуем?

На столе стояла бутылка красного болгар­ского вина.

— Да, нет, ничего. Так, отдыхаем с Васей.

Вася был сожитель, но хотел жениться.

— Ну-ну. Денег надо?

— Балуешь ты меня.

Петрович сунул Вале несколько купюр.

— Ладно, я поехал. Смотрите, не увлекай­тесь.


Не увлекаться Петрович предложил жен­щине за тридцать — 90—60—90. Талия чуть не та, но остальное… И лицо. Помимо красоты, оно умело показать ум и внимание — на людях. Было в меру насмешливым, когда мужчины автоматически начинали ухаживать…

— Что надоедает?! — спросил простой Вася.

— Отец! И денег дал, — отрезала Валя, имев­шая над Васей власть.

А что с Васей не расписались ещё… её это особенно не волновало. Так, для приличия, мо­жет, и нужно. Как-нибудь потом. Молодая ведь. Детей нет — это даже хорошо. Вон их сколько у других, маются. Меньше хлопот. Да и любят больше.

Новый директор, как приметил, сразу пригласил в секретарши. Ну, прям моё место. А то сидела какая-то лахудра от прежнего…

Зар­плата — дай-дай другим. Всегда на виду. Муж­чины. Можно ими командовать, а они такие по­кладистые. Кроме некоторых на-халов — особо приближённых и старичья. Особенно этот, акса­кал-саксаул, главный по котлам, придёт — сидит-сидит у Кирилла на диванчике, делать нечего… А тот выпроводить не может, деликатничает. Не могу зайти без свидетелей. Остальные ничего… «Валя-Валя, можно?» «Валентина Валентиновна, позвоните мне, как появится». «Валечка, мне бы письмо зарегистрировать»…

Да, Кирилл Семёно­вич не зверь… Не зря я тогда летом без нижнего белья ходила. Приворожила. А он — знает меру, всё ж семейный, партийный…

— Пойдём? — бубнил Вася. — Пора спать.

— Да ты что, рань такая. Потом таращись в потолок! — не согласилась Валентина.

Вася на семь лет моложе. Бурлит. И без ума. От неё. Да и так… Большой, сильный. Работа та­келажником его не изматывает. Глупый, конечно. Но предан. А что ещё надо? Может, и надо что…

Вася прискакал чуть ли не на следующий день после смерти первого мужа. Ни стыда, ни сове­сти. Владик и познакомил, первый муж. Хле­босольный был, дружил со всеми подряд. Да и она была не против. На каком-то застолье и по­знакомились с Васей. Он, как заколдованный, стал заглядывать к ним. Ещё Владик был жив. «Давай, говорит, Владислав Федорович, выпьем с устатку! Валентина Валентиновна, и вас пригла­шаю!» Дурак безмозглый, а то Владик без глаз… Хорошо, хоть неревнивый был. Усмехался. Ему — на работе побыть, посидеть с друзьями, книжки. Я его, конечно, уважала за ум, но карьеры он не сделал, как надеялась…

Петрович ехал на пустом автобусе в гараж.

Автобус у него новый, да он и следит, сле­сарям и мотористам не особенно доверяет — всё сам… Нерадостные осенние сумерки. Шуршат ко­лёса, автобус крякает на рытвинах. Радио в ма­шине не признаёт. Тишина одинокой езды, мысли разные…

Мелькает редкий пригородный лесок по сторонам под фарами. Ещё не холодно, до нуля…

В кого Валька такая? А какая такая? Разное го­ворят. Есть доброхоты, у которых зудит. Ну их к Богу. Да, не повезло ей с первым мужем. Поль­стилась на красавца-интеллигента разведённого. О чём думала? А ты о чём думал? Ведь люблю я её, дуру! Непростая у нас с ней жизнь задалась после смерти матери. Но ничего, выдержали. И всё вроде в порядке… А потом у неё началось, у Вальки. Понятно, парня хорошего найти непро­сто. Даже с её красотой, и неглупая она… А что я мог ей сказать или сделать? Квартиру сделал — и то чудо. Что ещё я могу? Только терпеть, наде­яться. Хотя надеяться, кажется, не на что. Веет от Вальки чем-то винным, сумасбродным… Одна у меня опора и память — Ирина покойная. Она со мной…

В гараже Петрович пересел на вахтовку, развозившую водителей по домам.

Привычная комната. Взглянул на малень­кую карточку Ирины. Не спеша переоделся в до­машнее. Стал готовить ужин: достал котлеты, лапшу, жарил, варил, посматривая на телевизор. Там, как всегда, был Горбачёв. Горбачёв говорил ласково, но не совсем понят-но о чём. Петрович сел за ужин.

Стук в дверь:

— Валентин Петрович, вас там спрашивают!

Спустился вниз. Стоял бледный и, кажется, гневный Василий Вали:

— Не знаете, где Валя?!

— Давай-ка выйдем на улицу.

При вахтёрше Петровичу разговаривать не хотелось.

— Вот записку оставила… — продолжал Вася на улице.

В записке было: «Пошла к Людмиле, скоро буду. В.»

— Я задремал немного. Сейчас сходил к Людмиле, Вали там нет и не было! — продолжал Вася.

— А что пошёл-то? Написала ведь, что скоро придёт. Мало ли, какие у баб разговоры?! — с нажимом спросил Валентин Петрович.

— А вдруг она там засидится?! Женщины ведь такие… Но её там нет.

— А к той ли Людмиле ты пошёл? — старался утешить отеллу Петрович.

Город маленький. Многие знали друг друга, и давно. Но не до последнего же человека. Не всех же Людмил.

— Вот что, Василий. Ты бурю в стакане не понимай, иди домой — скоро придёт.

Василий пошёл. Было десять вечера. Дома открыл ещё одну бутылку вина. Курил сигарету за сигаретой на кухне и смотрел, не видя, телевизор.

Ближе к двенадцати Валя пришла.

— Где ты была?! — бросился в прихожку Ва­силий Отеллович.

— Я же тебе написала — у Людмилы.

— Я там был, а тебя там не было!

— Ой, я забыла приписать, Вася! Это не наша Людмила — новая, недавно у нас работает, приехала с Украины. Очень просила зайти пого­ворить. Чай пили с вареньем, — ответила Вален­тина Валентиновна спокойно-радостно.

А про себя повторяла слова Кирилла на прощанье:

— В следующий вторник. Здесь же, в охот­ничьем домике.

Толик

Виктор ехал на скважину, на базе попросили передать мастеру Федотову бумаги. Сказали, ждёт.

Знакомая до последнего дерева на обочине бетонка. Тайга давно отступила, больше — болото. Мелькнул промысел с чёрным нефтяным отстойником-ямищей. Проехали товарный парк: огромные серебристые резервуары, факел в стороне. Радует обильный бледно-малиновый иван-чай вдоль дороги.

Ранний вечер. Вечер так и будет ранним долго, потому что время белых ночей.

Заехали к Толику, это рядом с бетонкой.

Смотрит Витя, Толик на буровой — наверху. Ну, бог бурения! Босиком, не боится железных заноз. Ещё молодой — плотный, не толстый, молодец, совсем без живота, сильный, редкие тёмные волосы — лысеет. Карие глаза на выкате, моргает Толик, сильно их зажмуривая. Полные чувственные губы. Смеётся басом, негромко. Пластика движений смоктуновская, замедленная. Умного зверя.

Майнают трубы. Что-то Толик решил сам встать за тормоз. Движения выверены до небрежности в их начале и предельной точности по завершении. Вите дальше, подниматься по трапу не стал.

— Здорово! — кричит снизу. — Бумаги тебе.

Толик спускаться и здороваться не намерен. Бог же. Хотя сам просил привезти.

— Иди, положи там к рации.

Витя видит спину.

Вагончик мастера кучеряво стоит под сосной, её ветвь осеняет крышу. Понимает Толик, что к чему. Витя бросил бумаги на стол. На шум дверь в другую половинку вагончика приоткрылась, мелькнуло женское лицо. Дверь закрылась. Витя ничего не видел. Прогоняя лёгкую досаду, уезжает. А может, ему надо было подняться к Толику наверх? Мог бы и спуститься, тут ждут. Витя перебьётся. Мелочи.

…Толик сидит в общем вагончике у рации в благодушном настроении: скважину закончили и с хорошим по срокам ускорением. Погода под настроение — тепло, солнышко.

— А, царь морей… У нас всё тип-топ. Давай, начинай.

Царём морей Виктор стал, занявшись цементировочными работами. Шутка. А что?! Объемы жидкостей — в сотни кубометров, народу — человек под тридцать. Шутка шуткой… И отвечать ему, если что не так.

— Погодь, раствор посмотрю, — говорит он Толику.

— Да нормальный раствор! Давай начинай! — Толик отвечает так напористо и безоговорочно, что от одного этого тормозиться будешь.

Уже без улыбки смотрит коричнево. В ясных навыкате отражаются люди в вагончике со всеми подробностями. Дверь, окошко, в окошке застывшая буровая, Дверь открывается, входит Олежка… Телестереоглаза — телевизор. Смотреть не хочется. Разговор вести надо. Глаза безучастные, лицо неподвижное. Секунды. Телерамка не может передать участия. Только то, что внутри экрана.

— Сейчас померят раствор — начнём.

Вошедший тампонажник Олег угощает Витю грецкими орехами в краю орехов кедровых.

— Спасибо, но…

Но зубы — забор с прорехами и некрепкий.

— А… давай сюда! — говорит Толик недотёпе. Вите не жалко.

Толик давит орехи торцом двери о косяк — открывая её и прижимая весело и быстро, с хрустом ест. Хорошие зубы.

— Ну вот… — бормочет неслышно Толику Вите в спину Олег, — Я же тебя угостил, не этого…

Анатолия Ивановича уважали, но любили не все.

Приходит миловидная лаборантка Рита. Кладёт на стол журнал с записями. Толик раньше Вити открывает. Витя смотрит тоже:

— О… Анатолий Иванович, растворчик-то того, обрабатывать нужно.

— Да ладно! — сердится он. — Закрой глаза, мелочи! У меня уже бригада монтажников на новую скважину заказана, вот-вот приедут.

— Нет, Толик, будем обрабатывать и промывать.

Поединок начался. И тут же состоялся. Но не закончился. Закончиться он мог, не начавшись, если бы Витя махнул рукой и согласился на мелочи. Мелочи. Действительно, мелочи. Из которых складываются крупные дела, как это не банально звучит. Проверить мелочи цифрой потом нельзя.

Поединок Витя выиграл. Против технологического букваря, высказанного с наивной уверенностью и безоглядностью, без скидок на надо, мастер в открытую возражать не мог, а бригада не приучена. И всё же поединок продолжался, потому что положения букваря надо внедрить в жизнь. Дальше — почти всё молча с ребятами из бригады, которых Витя знал поимённо. А тут словно раззнакомились. Но делали, что он сказал. Кстати, Толик недоработал. Благодушное настроение его подвело. Мог велеть лаборантке написать правильные цифры. Хотя она ему и не подчинялась. Витя сам в состоянии раствор померить. Но доверять тоже необходимо.

Всё могло быть проще! Махнул бы Витя рукой на мелочи, поболтал бы с ребятами, покурили бы, чаю выпили… Но не с мастером. Толик гостеприимством не отличался принципиально. В вагончик не приглашал: занимайся своим. Очень деловой подход. Вряд ли во всём годящийся. Но Витя умом понимал его правоту.

Попили бы чайку с бригадой, а там, само собой, — к делу. Вышколенным ребятам Толика дважды повторять не надо, да и вообще, ничего говорить не надо: каждый прекрасно знает свои действия и ждет лишь знака. Сейчас — тоже, но мрачно. Тоскливо среди враждебно настроенных людей. Смотрят недоброжелательно: мастер сказал, что Витя их из-за прихоти денег лишает, премии. Потому что задерживает окончание работ.

Как быстро меняются настроения людей! В общем — по приказу. Редко кто сам с усам.

Один водитель решил зло подшутить: Витя залез на его машину посмотреть, сколько в бункере цемента, как надо или меньше, — он тронул и поехал. Далеко ему не уехать. Витя удержался за поручни при толчке. Бункер высокий — три с половиной метра. Посмотрел на цемент в люки, слез по лесенке на закабинную площадку, спрыгнул на медленном по песку ходу. Как будто ничего не было. Пацаны! По цементу — порядок…

Этих, тампонажников, он тоже задерживал: им хотелось быстрее начать и кончить, и по домам. А тут какой-то хмырь умничает. Хмырём Витя оказался для нового ему водителя, кем-то подговорённого. Кем? Другие тампонажники относились к нему терпимее, а то и с пониманием.

Как и буровые бригады, Виктор знал и многих-многих тампонажников — работал с ними постоянно. И не сказать, чтобы он свирепствовал, подписывая акты, по этим бумажкам им потом начисляли зарплату: округлял часы работы, закрывал глаза на мелкие недоработки и нестыковки, обычные при работе большого количества людей и техники. Хотелось, чтобы было и по факту и по-человечески. Особых проблем не было. Но кто сказал, что на работе всегда должно быть комфортно?! В таких условиях. Одно утешение, что дела его скоротечны: четыре — пять часов и — уедет.

Толик сидит у себя в вагончике, не показывается, не подходит. Враг он Вите.

Закончили вечером, в сумерках. Не успел Витя передать данные по рации — минутное дело, — вся колонна отработавших машин уже двигалась вдали по боковой дороге, он наблюдал только подпрыгивающие задние красные стоп-огни. А ведь кое с кем из водителей договаривался, чтобы подвезли до города… Ничего, доберётся на попутках.

Работы по монтажу на следующую скважину он Толику сорвал — перенесены на следующий день. По объективным причинам. А ему сорвали быстрый проезд домой. Голоснул, едет в чужом автобусе. Попутные брали безоговорочно. И — даром. Сейчас это — в прошлом…

Незнакомый, но свой, из города, народ в автобусе. Годы знаешь людей в лицо, но не знаком — не разговаривали, не было повода. И они — так же.

Красивые, не усталые даже вечером, девушки на сиденьях через проход в автобусе. Обычно женская красота вдохновляет. А тут… Витя настоял на своём, надо успокоиться, но на душе шершаво: сколько ещё таких дел впереди. Рыпаться одному. Не жаловаться же. На такие жалобы ответ один: «А ты сам куда смотрел?!» В общем, делай. И отвечай. В управлении, конечно, поддержат. И компромиссов хватает. Однако железные правила существуют. Боязнь за себя? Нет, это ему в голову не приходило.

Ночь Витя спал неспокойно, какая-то чесотка одолевала и при засыпании, и утром. Конфликт в нём жил. С конфликтом по жизни, то есть — по работе. Да нет — и по жизни, одно от другого зависит. Ещё как. Утром нагрубил жене в ответ на невинный вопрос. Ну, Толик, гад.

А что, собственно, произошло? Ничего! Один хотел так, другой так. И всё. На уровне разговора и осталось. Но Толиковы глаза говорили: не забуду. С полуоборота, без обдумывания и понимания. И нет назад дороги — к примирению. Ежели чего — если будет борзеть, в понимании Толика, — Толик и начальству может сказать, это известно: «Мы тут работаем, стараемся, а нам мешают». Кто более мачехе-партии ценен?! Партийный Толик-передовик или технолог безродно-беспартийный?! Глубинной ненависти к Толику не было — сожаление, в отличие от него, который отбрасывает людей. Ради цели. И просто так, если не нравятся.

Витя мог и не ездить к нему, выбор за ним. И не ездил. Иногда. Трусил? Нет, брал себе более отдалённые участки. Но всё равно, по раскладу работ — не избежишь.

…Кусок льда пролетел близко к их головам — со стеклянным взрывом разбился о балку основания. Немаленький кусочек был… С баскетбольный мяч. Что поняли, когда разбился. Испугались — обрадовались. По две секунды на то и другое. «Бряк-бряк» каната вспомогательной лебёдки о металл наверху стихло. Насос выпрыгнул из ледяного кокона. Отправив мячик, часть кокона, в их сторону.

Они с Николаем Евгеньевичем посмотрели друг на друга расширенными глазами. Зимний мир — не только в заледеневших-заиндевевших громадных железках, но и в елях, пихтах и кедрах, в ровно наметённом снегу под голубым небом — мир вокруг прибавил яркости. От расширенных глаз.

Николай Евгеньевич гаркнул для разгрузки:

— Э, вы чего там, ё-кл-мн!

Так и происходят несчастные случаи на производстве. Никто их не хотел, перед этим — не хотел убедиться в безопасности. Или. Или — очень не захотел. Толик — такой. Передовик производства, ему и главный инженер не ровня. Полез, видите ли, главный с проверкой, когда у него, у Толика, насос под буровой не качает. Не качает — и не качает, сам разберётся. И не май месяц. Всё замёрзло. Дёрнул Толик насос, хоть видел, что они с Николаем Евгеньевичем подошли к тому месту. А вы не лезьте.

Толик выглянул с верхотуры. Уже — струхнул. Тянул насос не он, но команду он дал. Лицо на всякий случай придурковатое сделал: «Не знал, не видел». Никто из них Толику про лёд-мяч не высказал. Самим смотреть надо. Но ясно: пугает. Виктора — точно.

Мог бы и отцепиться. Но цепляются по определению, а не только — в ответ. Не нравится человек — и всё. А также — и то, и другое. И когда ты в хозяйской силе — можно и пренебречь этим человеком. Здесь не хулиганские разборки с полуоборота: не так посмотрел, не то сказал. Хотя разницы — никакой. Толик мыслит беспощадно: «Я здесь хозяин, а вы — никто». К звёздам прёт, которые на грудь, а в карман блага советские. Ради этого можно кое-кого попинать. Или попугать. С кем что проходит.

Нюанс: пока Толик свою бригаду не сколотил и не вышколил, с палкой ходил по буровой. Палку у него в руке Витя однажды увидел, всё понял. Впрочем, из бригады жалоб не поступало. Сколотил.

Толя, сам хороший технолог, подобрал себе помощника-технолога из зна-менитых — Гришу Улина. Но бывают случаи и моменты критические. Лучше договориться, чем показывать прилежание на проколе. А они неизбежны, проколы, то есть возникают вне зависимости… Главное — не светиться. Если уж показывать аварию, — не раньше, чем свои меры принял. А договариваться… Жена в ОРСе, — за стеклянный рубль. Так просто в городе водку не достать, не купить. Курс этой валюты был намного выше, чем сейчас у евро. И потом существуют другие способы договорные, кроме бутылочного — акты, рапорта. Их написание и подписание. Самые что ни на есть деньги. А у Толика право подписи, не оспорит никто. Если зарываться не будет. И все в друзьях. Кроме Вити. И ещё нескольких.

…Тонкостенный стакан под сильными пальцами Володи Астафьева, он водил ими по краю, издавал поющие электронные звуки. Друзья посмеивались и восхищались умением музыканта. Володя — действительно музыкант, его инструмент — не стакан, в некотором роде. Труба. И он играет на трубе в большом городском самодеятельном оркестре много лет, какими бы ни были дела, какие бы должности ни занимал. Оркестр давно стал по умениям профессиональным, выступает в шикарном Дворце культуры. Коллеги-друзья-музыканты называют Володю «Шкаф» — за комплекцию и добродушие.

Руководитель оркестра, друг Володи, Московскую консерваторию закончил. И продолжал работать здесь, в глухомани. Интересные люди. Интересные люди и жмуров таскали, по их терминологии, с музыкой духовой, — если просили. Пояснить, что такое таскали и кто такие жмуры? Думаю, не надо. Впрочем, город ещё вполне молодёжный и такие случаи редки. Несчастные случаи — иногда, кого-то родня увозила на большую землю, если было куда.

Собрались просто так у Володи в квартире, им хорошо знакомой гостеприимством хозяина и хозяйки. Не на тычке, как на работе, а за столом, всё красиво разложив. А хозяйка уехала в командировку. Можно чуть больше расслабиться, по-мужски. Самый хороший праздник — на буднях. Когда его совсем не ждёшь. Собрались-то спонтанно — время было, это при их-то работе «ночь — в полночь», то бишь — в любое время суток.

Квартира у Володи особенная — зал располагается над домовой аркой девятиэтажки, поэтому, в результате применения строительных норм, высота потолка в зале на полметра, а то и больше, выше обычного. И площадь увеличена. Чувствуешь себя как… в зале концертном!

— Давай я тебе Армстронга поставлю! — говорит широкий добродушный Володя после второй Николаю Евгеньевичу.

— Да ладно, знаю я этот джаз…

— Армстронг — тоже труба! — умничает Витя.

Коля больше по художнической части — с братом кончили худучилище. Жаль, думает Витя, что так и не попросил его показать работы. А сам он не хвалится, не показывает. (А сейчас уже не спросишь — нет человека, ДТП, по работе ехал на служебном. Почему лучшие уходят так быстро?..)

— Нет, Коль, ты послушай! — Володя перешёл к солидной тяжёлой вертушке с польской иглой, ставит диск-гигант.

«Прекрасный мир».

— Ну, как?!

— Это ничего…

— А вот ещё «Мэкки-нож»!

Oh, the shark has pretty teeth, dear, And he shows ’em, pearly white…

— А это?!

— Пойдёт.

— Вот видишь, а говоришь, джаз не нравится. Это тебе не Пугачиху слушать.

— Ты погоди, — Толик тоже здесь, — Володе.

Взаимная неприязнь не мешала Вите с Толиком бывать одновременно в одной компании. Пришёл: «А, этот… Ну, ладно.» Компании всегда, за какими-то исключениями, совпадали, совершенно новых не было — не тот, так другой знакомый. Лёвик Круглов, Рома, Игорь иногда… И не уходить же от хороших людей, если у них с Толиком контры. Так же — и ему. Это политики уходят с заседания ООН при выступлении главы враждебного государства. У людей попроще.

— Ты погоди, — скалит зубы Толик, с жаром обращаясь к Володе.

Зубы у Толика — блеск. И это в краю железистой болотной воды и частичного авитаминоза.

— Когда мне тампонажников хороших давать будешь?! — глаголет он. — Последний раз пол-бригады приехали пьяные. Где взяли?! Наверно, к соседям заехали. Одного пришлось из бункера вытаскивать на полном ходу шнеков. Он, видите ли, решил залезть в эту мясорубку — зависший цемент сбить. Еле выгнали дурака из бункера.

— Да?! Не знал, — говорит Володя, тампонажников начальник. — Разберусь.

Все они пока на полуулыбке, довольные спокойствием, душевным допингом и дружеской атмосферой.

— Ладно, кончайте о работе… — говорит Николай Евгеньевич.

Плотный невысокий блондин, он развалился на стуле и блаженствует.

Но Толик завёлся:

— В тот раз они у меня полдня съели! Звонить я, конечно, не стал, но сам понимаешь… — продолжал он наседать на Володю. — А твои, — это уже Николаю Евгеньевичу, — приедут — время тянут: раствор плохой. Всю скважину прошёл — был хороший, а тут — плохой…

Витя намёк понял. Жалоба. Пока неофициальная.

— Анатолий Иванович, пойми, — говорит Николай, — раствор должен быть по проекту, а не какой-нибудь… И вообще, дайте отдохнуть, хватит о работе. Лучше о чём-нибудь другом…

— Про южнокорейский «Боинг» слышали? — (Володя).

— И что? — (Толик).

— Над Сахалином наши сбили пассажирский самолёт — нарушил границу. А в нём народу под триста человек… — (Николай).

— И правильно, раз нарушил границу! — (Толик). — Это всё американцы.

— Самолёт южнокорейский… — (Володя).

— Говорят, на борту была разведывательная аппаратура. — (Николай).

— Ну, вот… — (Толик).

Замолчали. Жаль людей, но… Они, здесь собравшиеся, были советские: идеологическая привычка и воспитание перечёркивали идущую изнутри жалость.

— Тоже, нашли тему для разговора, — вздыхает Коля. — Давайте лучше о девушках.

— О бабах… О бабах, господа, — подхватывает Володя. — Валя-то из планового родила!

Валя. Глядела она на Витю, а он на неё в ответ, но его девушка ждала, теперь жена. Он тогда Вале об этом и сказал. Не раз вместе с Валей в молодёжной компании были. Валя супер — лицо, фигура, грудь. И характер.

О чём говорили?! Ни о чём! То есть обо всём! Парни фанфаронились друг перед другом и девушками. Девушки смеялись над ними. В меру. Нарушение меры ведёт к нежелательным последствиям в целом. У Вити такое было. То есть над ним. Сатирой по лирике. Лирика в проигрыше. Ну и хорошо! (Говорит он сейчас). А то ещё неизвестно, как бы с той всё было. Да и не любил он её. Придумывал. И было это в других географии и времени.

Интересно в молодёжной компании в общежитии! Команда сборная — из разных мест Союза, кто откуда распределился. Интересно и девушкам, и парням. Той компании нет — остепенились все. Валя последняя. Она молодец, не позволяла жалеть себя, всё на улыбке. И решилась с этим своим, мелькал он, видели. Бросит первую семью? Их дело. Может, как-то помочь материально?! Ребёнок ведь, а она одна.

— Мужики, — говорит Витя, — может, сбросимся в виде матпомощи Валентине, ребёнок ведь, а она одна.

Валю все знали, работая вместе в малочисленной конторе.

— Чё-эт одна?! — возмутился Толик. — Кто папаша, пусть тот и даёт.

Не поддержал. «Вагончик под елью», — неправильно думает Витя.

— Соберём, соберём, давай завтра. — Николай Евгеньевич поддержал.

(На следующий день Витя собрал деньги, отнёс женщинам в плановый для передачи. Герой Толик был единственным, кто отказался. На то он и Толик.)

— Пойдём, покурим, — неожиданно говорит Толик Вите.

Тогда ещё он курил, потом бросил, храня ценное здоровье, и начал проповедовать теорию, что тот, кто не курит, может много выпить. Возможно.

Курили на балконе. Далеко видно: город маленький — дома и сразу — тайга. Стоят, щурятся с Толиком, трусят пепел в пепельницу. Вдруг Толик:

— Брат у меня в Афгане погиб. Одна фуражка на самоваре и осталась.

Показалось, слеза сверкнула.

Зачем он это сказал Вите?!.

Слышал Витя мельком. Об Афгане не говорили. В компаниях разве иногда. А тут Толик сам сказал. Вот где боль, тоска человека — по брату младшему, любил. От своего, от глубинного. А Витя при чём? Не он же направлял. Родина. Но, получается, гады все. В том числе и Витя. Тем более, мешает. Так просто-непросто. Личное не может замереть — бросается на окружающих. На кого можно. Ищет душа хоть какого-то успокоения. Это необъяснимо никакой классовостью-кастовостью. А если объяснимо — для отвода глаз: работать не дают, премии лишают, план срывают, когда они будут работать?! А там — болит, не отпускает. И пока не отпустит…

— Ты что же думаешь, — продолжает Толик уже агрессивно, но с коррекцией на нахождение в гостях, — ты что же думаешь… Найдутся, кто скажет тебе, как надо. И накажет.

До Вити доходит сразу. Хотя драки не намечается. Что сказал Толик? А ничего не сказал! Он имел ввиду, что старшие товарищи по должности поправят на совещании. И тоже премии лишат. Как бы не так. Плевал Толик на совещания. Про палку помните? Есть средства более действенные.

— А ты что же думаешь, — говорит Витя, — я не найду способа отомстить?!

Взаимно понимают, что речь идёт пока не о смерти. Но ненависть Толика к Вите где-то близко к Той. Витя чувствует. За что невзлюбил?! Нет, это необъяснимо. Тут же представляется абстрактный фильм, где герой-одиночка, пострадав, разыскивает обидчика и… Бред какой-то!

Подходят покурить Коля и Володя. С Володей, кстати, курить неинтересно: духовик с объёмистой грудью, он ограничивается четырьмя-пятью затяжками — сигарета кончилась. Николай Евгеньевич, уловив опытным ухом наши с Толиком интонации, обычные для ссоры, говорит:

— Вы чего… Кончайте! Покурим, пойдём ещё дёрнем.

— Рома, давай к нам! — завидев с балкона общего знакомого, зовёт Володя.

Действительно, Рома внизу. Как всегда: даже если торопится куда-то — к кому-то, вид имеет чисто прогулочный. Рома черняво-кучерявый неспешно оглядел нас на балконе. Толик. Толик не из его оперы.

— Не, не могу — дела. Спасибо, в следующий раз!

Обычно Рома не отказывался. От дружеских встреч.

А Толик удивил. Вот так напрямую угрожает. Витя, конечно, о контрах с Толиком главному никогда ничего не говорил. После жалобы Толика, может, он догадался… Как будто только «кончайте» и говорил Николай Евгеньевич. Нет, горизонтом и интеллектом выше многих из них. Притом человечный. Но зачем его нагружать?

Вскоре разошлись, оставив Володю отдыхать от гостей.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.