Путеводная

Часть 1

Путеводная влечений

Впечатления… Впечатление — это чувственный эффект, в погоне за которым люди путеше­ствуют по свету и едут отдыхать за границу. Некоторым людям, а возможно даже и мно­гим, кажется, что они покидают обжитые места не в погоне за впечатлениями, а по другим причинам. Например, увидеть что-то новое, познать нечто новое, сме­нить обстановку, отдохнуть от близких, просто позагорать на пляже под палящим солнцем или покорить горные вершины. Все эти кажущиеся влечения на самом деле подсте­гиваются впечатлениями, а точнее — их отсутствием в местах постоянного пребывания.

Человек жаждет нового не потому, что новое хорошо, благородно или доброде­тельно, а именно потому, что он перестает впечатляться окружающей его дей­ствительностью. Отсюда и это стремление. Действительно, если хочется быть загорелыми, то можно сходить в солярий. Это будет стоить гораздо дешевле, чем лететь за загаром в дальние страны. Если же хочется отдохнуть от близких, сменить обстановку или увидеть нечто новое, то это можно сделать и вовсе непритязательным образом. Для этого достаточно отъехать на 20—30 километров в лесной массив с речкой или озером и там отдохнуть от людской суеты и увидеть постоянно меняющиеся декорации живой природы.

Желание увидеть новое, услышать новое, вкусить новое, ощутить новое трепетом своего тела и познать новое — это потребность чувственных органов в насыщении; это и есть «стремление впечатлиться». Восторженным, радостным или ужасным чувством, — здесь все равно, — но именно впечат­литься.

На том основании, какими именно чувствами собирается насытиться турист, путешественник или просто скиталец: расслабляющие тело, возбуждающие страсти, насыщающие созна­ние — на этом основании человек планирует и разделяет свои, так называемые, от­дых и досуг. Часто случается, что человек просто не осознает, чем влечется и от чего, так сказать, желает отдохнуть. Он слабо разбирается, к чему толкают его чувства, но ему кажется, что он сам делает рациональный выбор. Создается иллюзия, что он свобод­ен в выборе, хотя… выбор предрешен.

Выбор предопределен сначала услышанным, что есть места, где человек мог бы быть. Там он мог бы увидеть нечто, чего еще не видел, чего еще не пробовал на вкус, и даже чего еще никогда не чувствовал в своем теле.

Там прекрасные архитектурные здания. Там люди улыбающейся доброй нации. Там морские берега с зеленеющей гладью. Там пляжи с белыми песками и нежным, ласкаю­щим слух прибоем. Там запахи моря и кокоса. Там вкусы кухни, дурманящие сознание. Там нежные руки, ласкающие ваше тело, и даже тела, доводящие ваш организм до редкого сексуального экстаза. Там это… так… вот это… и вот так! О боги страсти, зачем вы так? Умеренность — подавлена, безмятежность — разбита, хладнокровия — как не бывало. Мы куплены! Но нам кажется, что именно мы покупаем путевку или просто билет до мест эдемного счастья. Не мы сами едем туда, куда едем, а наши чувственные потребности ведут нас насильно.

Необходимо заметить, что существуют люди, которые в силу своего характера любят удивлять других своей речью. От этого они впечатляются также сами. Отдых для таких — это возможность перенять что-то новое, якобы со знанием дела. Часто случается, что поездки оказываются серыми и скучными. Но даже в этом случае они находят в своем воображении нечто особенное и неповторимое. Вкус салата, мяса и даже обыкновенного банана, — без преувеличений, — вид никчемной женщины или убогого здания может вселять в них еще не изведанное, не испытанное яркое чувство. Они впечатляют сначала свое воображение, следом пересказывают это другим, а далее уже начинают полагаться на действительность своего вымышленного впечатления. Такие даже берутся верить, что они есть нечто особенное и неординарное.

Существуют также люди, которые в силу нездоровой привычки любят удивлять других своим видом. Конечно, это вовсе не значит, что они обладают впечатляющей внешностью, зачастую даже наоборот, но это означает лишь то, что им это нравится. Поездка для таких — это потребность в насыщении чужим восторгом. Пусть деланным или даже циничным, не беда, можно притвориться и тешить себя мыслью, что все взаправду. В дальнейшем они даже пересказывают натуральное, как будто, восхищение другими, и тем самым делятся своими впечатлениями.

Что должен понимать турист или путешественник, отправляясь в странствование? Он должен четко осознавать: каких именно впечатлений он хочет набраться? каким образом он будет удовлетворять свои потребности? где, в каких местах и заведениях он сумеет это сделать? и какого труда ему это будет стоить? А то ведь, знаете, случается, приедут туда, не зная куда, чтобы увидеть то, не зная что. А после приезда начинают рассуждать: а я думал, думала; а он, она мне сказали, рассказали; да я, да мы, вообще… это… как его…

Бывает, что выясняется только после прибытия несовместимость интересов приехавших в группе людей и различное отношение к увлечениям каждого. То есть люди должны понимать первостепенное: с кем они едут, для чего и что из этого может выйти.

* * *

Позвольте мне, уважаемый читатель, прокатить вас в места, в которых почти каждый из вас найдет себе нужное удовлетворение и почти каждый сумеет, с моей помощью, избежать впечатлений, приводящих к разочарованиям и даже бедам. Позвольте мне рассеять мифы и показать реальность. Позвольте мне усадить вас в лайнер, в котором каждый из вас сумеет занять привычное или желанное для него место в эконом или бизнес классе. Позвольте мне после успешного взлета — другого и быть не могло, — накормить вас питательной или диетической, но очень вкусной едой, напоить кофе, чаем, вином, шампанским, но именно тем, что вам по душе и вкусу, и затем погрузить в сон.

Летим. Полет нормальный. На спящих лицах слабые улыбки довольства. Тела расслаблены в комфортных креслах. Испытывается покойное состояние души.

Куда летим, друзья мои? Что желаем познать или увидеть? Архитектуру строений или музейные экспонаты? Если ехать за архитектурным стилем, то в наш век все еще можно в Штаты. Прошловековой лидер экономического прогресса пока обладает модным, притягательным шиком. Хотя позиции уступаются. Мода стилей, высот, объемов и классов инженерии — это преходящее, временное явление, и оно уже находит других лидеров.

Приезжающие в Америку туристами или на постоянное местожительство должны четко понимать абстрактное, а потому флиртовое понятие, пропагандируемой там свободы. Они должны также видеть возможную и потенциальную опасность в термине свобода. Например, свободный доступ к покупке огнестрельного оружия. Еще хуже — нагнетание страстей, в которых почти каждый житель желает воспользоваться свободным правом и купить себе ствол. В ущерб спокойствию и порядку. Страна, в которой, в среднем, на каждого жителя приходится по одному стволу, то есть где каждый имеет потенциальное право обладания смертоносной игрушкой, грозится тем, что люди начнут ими играть. Действительно, любой приобретенный предмет изготовлен для того, чтобы им пользовались по назначению. Автомобили — чтобы на них ездили. Сковородки — чтобы на них жарили. Кровати — чтобы на них спали. Каково же назначение нарезного или гладкоствольного? Взрастить жизнь? То-то и оно. От того и зарождаются искры, грозящие перейти в стихийное огненное бедствие. Массовые убийства в парках отдыха, торговых центрах, кинотеатрах, институтах и даже в средних школах. Бороться «правом свободного выбора» с подобными бедствиями — откровенная нелепость. Оттого ответственные за порядок лица не знают, что сказать в оправдание и несут чушь. Правда же та, что полиция не в силах вести борьбу с явлениями неожиданных массовых расстрелов безоружных мирных граждан.

Но оставим в покое Америку. Сказанное вовсе не означает, что наш лайнер там не приземлится. В нашем путешествии все возможно. К тому же нарекания заслуживает система Американского социального правления, а не единичные граждане. А люди… там такие же люди, как и в любом уголке мира. Пусть с западным восприятием и сознанием, но мне хочется верить, в большинстве своем — душевные, добрые люди, а в подтверждение тому — мои личные знакомые американцы, не заслуживающие критики.

Так куда же летим? Не в музеи ли мира? Не хотим ли познать древнюю архитектуру Египта, Греции, Рима? Или вас привлекает современная инженерия со свойственной времени стилем и высотой? Если так, то в набирающий обороты Китай или арабский мир впечатлений, а главным образом — в Эмираты. Если же в музеи, то… нет, нет, не в Германию, Италию или французский Лувр. А что вы хотели увидеть в Лувре? Друзья мои, помпезность, с которой представляется Лувр и его недра — это показная манера представить излишки былой роскоши. Именно из-за этой показухи нагнетаются страсти до того, что люди ожидают увидеть там действительно нечто необычное. Азарт как пар из пробитого воздушного шара выходит из посетителей, как только они осознают, что сказанное в отношении экспонатов, помещений и стиля — это лишь блестящие слова и выражения, которые вовсе не оправдывают ожиданий. А этим, я обязан заметить, серьезно подрываются впечатления! Начинаешь понимать, что услышанные восхваления исходят от самих французов и лиц, продающих путевки.

Мона Лиза за бронированным стеклом, эта знаменитая во всем мире дама выдающегося, неповторимого, гениального, — добавьте от себя что-то еще, — портретиста, кажется дурнее второсортной копии. (И это понятно. Каждый художник, как бы то ни было, сохраняет в своих работах неповторимые его личному естеству представления о красоте и действительности. Это отражается в виде едва уловимых флюидах, ложащихся на холст. Ведь портретист — это человек и он, как бы ни старался, не может не внести в копию своего личного и современного понимания красоты; в противном случае он перестанет быть одушевленным и превратится в копировальную машину). Вы присматриваетесь к ней и начинаете различать глупость в ее выражении. Так, что даже становится смешно! Хочется оглядеться по сторонам, чтобы убедиться, не испытывает ли кто-то из посетителей аналогичных чувств, чтобы после этого извинительно и дружно с ним расхохотаться. В сознание врезается определение, что эта дама, — если она еще и дама, — обыкновенная необразованная, совсем не умная доярка, привыкшая к монотонному труду и усидчивости. Кажется также, что она спокойна и усидчива именно потому, что совсем, совсем не умна. От того и пикантная, но абсолютно не застенчивая, а позволительная улыбка.

Если уж и лететь за музейными впечатлениями, то в Россию. О нет, нет. Пожалуйста, не думайте, что я не знаю, что говорю или говорю так, потому что я русский. Я отдаю отчет своим словам, я понимаю, что пишу и… я не русский. Если в Москве, столице России, во многих государственных музеях вы сумеете увидеть много интересного и мало понятного, — будет различаться евро-азиатская историческая философия народа, — то в Санкт-Петербурге вы ощутите бум восторгов. Санкт-Петербург — это не просто бывшая столица империи, это — центр неповторимых исторических памятников архитектуры, культуры и живописи. Сами россияне называют этот город кратким, звонким словом — Питер. Научить иностранца, особенно англосакса, правильно произносить название города, где «и», на которое приходится еще ударение, переходит в каткое «е», со звонким и совсем не протяжным «р» на конце, требует труда или даже неоправданных мучений. Лучший способ научиться русскому произношению — это нанять репетиторшу с русским именем. Изображая дикую кошку, она может устроить класс лингвистики. Рыча как тигрица, скалясь и пуская коготки практиковать рррр… рррр…

— Лллл… лллл… — будет слышаться от студента.

— Редька. Тигрище, скажи редька.

— Ледькаа, говолит теклищаа, — не сможет избежать такой акцента.

— Дурак, говори редька, редька.

— Дулак говолит ледькаа.

Но оставим на время зарождение интимных тонов. Мы их еще коснемся, потому что интим — это постель, а постель — атрибут толкового отдыха. Сейчас же несколько слов о российском городе на Неве.

Царское село, Петергоф и неповторимый, уникальный Эрмитаж не оставят впечатлений только у черствых, глупых или больных людей. Как скоро человек здоров душевно и интеллектуально, то так же сразу он начинает не только осознавать, но и проникновенно чувствовать эти неповторимость и уникальность.

Если Лувр и его окрестности рассмотреть как древнее одеяние, в которое облачались когда-то люди то первое, что бросается в глаза — это громоздкость, торжественность и показушность. Все шикарно, дорого, богато, но непрактично. Вы понимаете, что носить такой костюм будет стоить невероятных усилий. Он будет где-то жать, а где-то болтаться без дела. В общем, будет неноский. Эрмитаж, с другой стороны, это такое платье, которое почти каждый желает потрогать и почти каждый мысленно примеряет на себя. Эрмитаж — это творение, в которое хочется облачиться и в котором хочется остаться. И это желание не просто «хочу», оно закрепляется в глубинах подсознания образами и чувствами.

Архитектура Эрмитажа, отдельно от нее живопись и все это вместе поражают пониманием факта, что вы ожидали увидеть совсем не такое и ощутить совсем не то. Посетители, рассматривая картины, часто удивляются обилию знаменитостей и их неповторимым работам. Но более их цепляет, — если, конечно, они не гурманы или профессионалы в искусстве, — то, что завораживают вещи, о которых они не знали и работы живописцев, чьих имен они даже не слышали. Экскурсоводам и смотрителям часто приходится выводить посетителей из гипнотического транса. И это понятно. Хочется слиться с персонажами и раствориться в палитре красок. Понимается сила. Мощь. Хочется приехать еще и снова, чтобы ощутить трудноповторимое и редкоподобное.

Но — мы летим. Полет нормальный. Приземлится ли наш лайнер в России? А мы сейчас узнаем.

Представьте, что вас будят. Стюардесса или стюард говорит, что подлетаем. Уже?! — удивляетесь вы. Вы потягиваетесь в кресле и даете снять с себя мягкое одеяло, которым были накрыты предусмотрительным добрым стафом. Вам помогают привести кресло в исходное положение и пристегнуть ремни безопасности. Вы не можете понять, сколько летели. Границы времени стерты. Вам кажется, что вы только задремали или, наоборот, проспали около восьми часов, но чувствуете вы себя превосходно. Нет чувства немытости тела или неловкости из-за гнилого дыхания. Вы все еще ощущаете вкус съестного: выпитого кофе, коньяка, съеденного десерта и другого. Все это вкусы довольства пищей и полетом.

— Простите. Куда мы прилетели? — спрашиваете вы у стюардессы.

Но то ли ваши слова, как звуки, не долетают до нее, то ли она не слышит, то ли… растворяется как лишний объект. Вы понимаете, что это все образы. Проявляющиеся и исчезающие образы и от этого вам именно покойно, а не наоборот. Вы оглядываетесь на других пассажиров и видите, что их, как и вас, не беспокоит вопрос места прибытия. Все улыбаются в предвкушении восторгов. Все присутствующие лица милы для вас. Если же появляются недовольные или нежеланные рожи, то они каким-то мистическим образом размываются или лопаются подобно мыльным пузырям, а на их месте появляется, — Оо! Вау! — именно то, что вам в радость. И они говорят то, что вам хотелось бы от них услышать. Они двигаются, жестикулируют и проявляют себя в отношении вас самым изысканным, желанным для вас образом. Вы вскидываете брови и думаете: вот это полет!

Снижаемся. Еще ниже. Уже видны сигналы посадочной полосы. Почти, почти. Тем, кто переживает за посадку, позволительно сжать, только немного, подлокотник кресла либо со всей силой сдавить ладонь прекрасной спутницы так, чтобы у нее затрещали пальцы. Не беспокойтесь, в любом случае она будет довольно улыбаться, смотря на вас с любовью.

Вот турбины стихли, колеса скрипнули, касаясь полосы, лайнер очень плавно встал на шасси и, приводя судно к остановке, загудел турбинами двойной силой. Вас едва заметно потянуло вперед силой инерции и снова расслабило в кресле.

Слышали ли вы посторонние звуки? Нет, не те, что исходят от испорченного механизма, а те, что исходят от людей. Вообще ничего? Никто не рукоплескал и не выражал радость прилета восклицаниями?

Когда я впервые прилетел в Турцию, Стамбул встретил меня самым неожиданным, экстраординарным образом. Тогда я летел с валютой третьих стран, которая была не в ходу. После успешных гастролей необходимо было разменять эти яркие фантики на ходовой американский доллар. Турция в этом плане встретила очень гостеприимно и позволила обменять все по весьма неплохому курсу. Впоследствии эта страна выручала ни один раз. Так вот, как только самолет снизился и уверенно встал на посадочную полосу аэропорта, то так же сразу салон судна наполнился аплодисментами. Люди хлопали в ладоши и выражали радость успешного приземления блестящими взглядами и звуками облегчения, подобным «ууф».

Я не был напуган овациями, а лишь немного встревожен. Когда же огляделся по сторонам и понял, что это не конец театрального действия, то мои руки непроизвольно развелись в жесте недоумения. Я не мог понять, чего они опасались, что ожидали и чему радовались. Был ли это восторг оттого, что их все-таки не вырвало и они не залили блевотиной себя и соседних пассажиров? Или они радовались тому, что самолет плавно сел, а не рухнул вертикально, ломая им позвоночники? Или они полагали, что у самолета могло подломиться шасси и он бы упал на брюхо, а они при этом прорвали бы своими ягодицами упругие авиационные кресла и их кишки вывалились бы через задний проход, рассеяв их содержимое по всему салону? Я не знаю. Я откровенно недоумевал, к чему такие ликования.

Приземление турецкого лайнера дома я встретил белее впечатлительно. Тогда я летел в носовой части корабля и заметил, что овации, как волна, зародились в хвостовой части и достигли пика, когда большинство пассажиров к ним подключилось. Захотелось встать и воскликнуть: Перестаньте сейчас же! Что вы делаете?! Вы же пилотов напугаете таким хлопковым актом. А что, если капитан занервничает из-за вас и не вырулит? А что, если самолет пойдет боковым юзом? А?! Что тогда? Мне захотелось воскликнуть также, что человек отличается от приматов умением держать свои эмоции при себе, а не выражать их без надобности необузданным образом. Хотел, но не сделал. Мое внимание привлек солидный господин, молотящий в ладоши как помешанный. В его жестах было много одержимого. Он гримасничал, блестел глазами и двигал ртом. Мне показалось, что я как будто, а может, и действительно, уловил в движении его губ слова «бисмилла, рахман» и «рахим». Но он никого и ничего перед собой не видел.

Для меня это явление тогда стало примечательным потому, что я совсем не ожидал от него таких действий. Кто угодно, но не он, думал я, усаживаясь до взлета почти рядом с ним.

Я помню, что даже пытался создать для себя портрет, характеризующий этого человека. Интеллигент, думал я. По крайней мере, занимающийся интеллектуальным трудом. Его можно было бы принять за университетского лектора, если бы не дорогой костюм. Но, возможно, он летел на научный семинар, кто его знает. Спокойный, с ясным проницательным аналитическим взглядом. Не турок. Вряд ли даже курд. Скорее, европеец, долго проживший в Турции. Это узнавалось в едва заметных движениях, определяющих влияние османской культуры.

Я был рад, что не надел шерстяной костюм-тройку, а облачился в черные джинсы, шерстяной свитерочек и кожаный пиджак. Это дало мне возможность избежать с ним разговоров. Ведь принимают по одежде. И, знаете, познакомишься с человеком, создашь себе положительный образ, а через несколько часов совсем неожиданно выяснится, что это обыкновенный лунатик, не умеющий владеть ни собой, ни своими эмоциями.

В итоге, дорогие друзья, поскольку в нашем лайнере не было слышно аплодисментов, то методом исключения мы определяем, что приземлились мы где угодно, но не в Турции.

Но где? Излишне спрашивать у летного персонала и других пассажиров. Все знают не больше, чем вы, а если знают, то помалкивают. Но, опять же, не для того, чтобы все время молчать, а воскликнуть в подходящий момент: я так и знал (а).

Самолет остановился. Турбины стихли. Объявляют место прилета и температуру за бортом. Все это понятно. Но не понятно точно, что это за место и какая именно температура — по Цельсию или Фаренгейту? Вы соображаете, что это снова образы и вам придется самим определять государство, в которое прибыли.

Подали трап. Начинается выход. Но как скоро вы вышли из корабля и встали на трап, то так же сразу время перестало нести свое значение и выполнять свои функции. Замерло все, исключая вас. Застыли идущие за вами по салону пассажиры и улыбающаяся стюардесса с вытянутой, указывающей вам направление рукой. Вы понимаете, что трап — это то место, с которого придется определить страну, в которую прилетели. Но как? Вы пытаетесь разглядеть аэропорт, посадочную полосу, транспорт и других людей, но ничего не видите. Все белое. Видны лишь застывшие пассажиры и самолет. Остальное — это белое яркое полотно. Такое яркое, что слепит глаза. Сначала вы жмуритесь, а после закрываете глаза и начинаете искать в своем сознании, какие угодно, но не видимые образы. Не в силах различить значение звуков на слух, вы начинаете, тем не менее, различать запахи. Конечно, ведь каждый международный аэропорт — это скопление неповторимых запахов, присущих местным людям, их традициям и самому географическому региону. Вы тянете носом.

Чувствуются ли запахи? Такие, которые наличествуют в Парижском аэропорту и которые действуют на сознание вопросом: что это? На них французы отвечают просто:

— Ааа. Это аромат чистящих средств!

— Нет, нет. Что-то еще, помимо… Что-то… это вроде… Точно! Запах мочи, — возражает проницательный.

На что французы тоже возражают:

— Ооу, ню, ню! Что вю! Это запах аммиака. Он наличествует в чистящих ароматных средствах.

Милые, лоснящие слух звуки французского языка подкупают так, что хочется отказаться от правдивых слов и сказать, что это шутка. Язык неповторим. Даже когда французы ругаются, говорят грубости или матерятся, кажется, что они говорят о любви. Но, тем не менее, похоже, что именно в чистящие средства с большим содержанием аммиака добавили аромат, а не наоборот. Это легкий, но роднимый запах загаженных подворотен и проулков. Если вы забыли о нем, то он напомнит о себе сразу, если вы отдалитесь на несколько километров от центра Парижа. Не только по духу, но и по виду будет казаться, что вы в африканском селенье.

Схожие впечатления оставляет Амстердам. Стоит пройтись по улице Красных Фонарей и начинает казаться, что вы где угодно, но не наяву и не в этом измерении. Красные Фонари — это даже не улица, а район законного блядства. Вы даете ей евро, а она… она вам просто дает. Битком набитые бары, бильярдные и кафе. В них нет места. С наступлением темноты, при ярких цветных фосфорных витринах люди вываливаются из мест кучкования, чтобы помочиться в водный канал. Встречаются даже пары судьбы. Это когда с одной стороны канала один сливает и видит, что с другой стороны канала, в его сторону, поливает другой и орет ему:

— Ееее!

— Оооо хоо! — другой тарзанит ему в ответ.

Они братья по недугу и братья по «прухе». Но это абсолютно нормально и не вызывает у прохожих вообще никаких возмущений. Только улыбки. Это абсолютно нормально, потому что амстердамские туалеты улицы Красных Фонарей используются по другому назначению. В них пудрят пудрой носы, прочищают порошком зубы и просто виснут.

Не только к утру, но и к полудню остаются следы цивилизационных времяпровождений. Вы можете увидеть испражнения в самых приметных местах. А также в малоприметных, возле дверей полуподвальных помещений. Для вновь прибывшего туриста это срабатывает памятным билбордом: «Здесь! Если вам отказали в кафе или баре, либо попросили несколько евро, чтобы пустить вас в туалет, то здесь вы можете „ы-ы-ы-ы-ы“, — именно так, — оставив Амстердаму свое сокровенное».

Раз уж мы заговорили о Голландии, то необходимо отметить, что международный аэропорт в Роттердаме обладает своим уникальным запахом. В воздухе витают едва уловимые запахи моря и еще менее уловимые запахи примыкающей к аэропорту железки. Итак, наличествуют ли в нашем месте упомянутые флюиды, определяющие Францию и Голландию? Нет. Раз нет, значит, метод исключения толкает нас далее. Далее, направо, на восток. На восток, значит в Россию? И мы тянем носом, чтобы исключить или подтвердить такую допустимость.

Любой, прилетающий в Россию в качестве гостя или россиянин, возвращающийся домой из-за рубежа, ощущает в аэропорту наличие в воздухе неких примесей и одновременно отсутствие в нем необходимых дыханию элементов. Воздух заряжен и одновременно разряжен. Если говорить, что разряжен, то необходимо отметить, не так, как на высокогорных Чембулаке или Медео, а так, как на высокогорных степных просторах. Несмотря на кажущуюся парадоксальность, такое определение сносно, потому что Россия — страна парадоксов; по крайней мере, плохо понимаемая западным обывателем. Если говорить о наличии в воздухе аэропорта примесей, то надо говорить открыто. Это наличие горючих, легковоспламеняющихся паров. Легковоспламеняющихся в косвенном и непременно прямом смысле.

Складывается впечатление, что авиационное топливо сливается вороватыми мужиками и распродается ими как бензин. Возможно из-за этого российские «Жигули», «Волги» и «Москвичи» летают иногда, как «Мессершмитты», обгоняя «мерсы» и «ферри». Закрадывается также впечатление, что на посадочную полосу приземлился военный воздушный заправщик и расплескал излишки топлива и что после этого полосу облетели реактивные военные СУшки, Тешки, МИГи, ТУшки, Стрижи и проч. и выжгли своими двигателями поднимающиеся пары.

Впервые прилетающие в Россию люди запада, особенно если они это делают самостоятельно, минуя организованные туры, рассматривают стекла аэропорта с подозрением и опаской. Определенно — это вход, — думают они, — но будет ли выход? Отблески Шереметьево — это блеск оскала пасти в бездну.

Не судите западных людей строго. Они напуганы. Не шутите с ними грубо. Не произносите слово КГБ. Для человека в возрасте, воспитанного холодными войнами запада, звуки Кэ Джи Би могут нести значение начала невиданных, неописуемых мучений и, одновременно, конца надежд. Турист может бледнеть, молча пялиться на вас во все шары и пытаться натянуть хоть какую-то улыбку. Взглядом он будет вымаливать подтверждение, что это шутка. Поторопитесь это сказать, иначе его хватит удар. Поторопитесь сказать громко: Joke!шутка (англ.) Чтобы он поверил, что это шутка и разразился смехом как дурак. Это вовсе не будет означать, что он дурак, а только то, что он рад до одури, что это шутка. Проверено! Может возникнуть совсем не смешная неловкость.

Народ запада напуган. Он улавливает запахи опасности, даже если их нет. Каждый новый или неопределенный запах — это возможная западня, думают они. Пары и одиночки, узнающие, что на российских сезонных курортах можно хорошо отдохнуть, комфортно и интересно провести время, выставляют нелепое: «Но ведь небезопасно». На вопрос — почему небезопасно, они либо пересказывают услышанные истории 50-летней или 25-летней давности, либо вообще не могут ответить. Россияне, встречая за рубежом таких людей, определяют их как отсталых во времени и живущих в прошлом столетии. Хотя дело тут в сформированном сознании. Если человек запада понимает, чего именно боится в России, то это не беда, так как он осознает причины. Если же нет, то это тяжелый случай. Это реакция подсознания как реакция на опасный стимул. Россия — и их кожа становится гусиной, и волоски встают дыбом. Россия — и подкатывает неприятное чувство вроде тошноты либо напирает озлобленность. Это обработка их медиа. Это реакция на стимул «опасность». Россия — это стимул. Россия — это опасность.

Люди запада с подобным сознанием и реакциями заслуживают сочувствия, снисходительности и любви. Непременно любви. Они есть, хотя с каждым годом их меньше. В этом направлении работают противоположные западу медиа и свободный доступ к информации в сети.

Но все же наличествуют ли в воздухе упомянутые запахи? Нет. Раз нет, следовательно, мы не в России. Но где? Запахи веют справа. Справа — значит, с востока. Но если идти на восток, то на протяжении 11 тысяч километров только Россия. Россия заканчивается континентом и упирается в запад, то есть в Америку. И мы тянем носом ниже. На восток и ниже. На Ближний Восток?

Обладают ли страны Ближнего Востока неповторимыми запахами? Несомненно. Аэропорты арабских стран насыщенны запахами песков. Впервые прилетающий в одну из стран Аравийского полуострова не ощущает запахи. Это иллюзия. Так же как в пустыне возникают миражи наличия объектов, то так же выжженные на солнце пески и камни создают иллюзию, что они ничем не пахнут.

Чтобы понять свойство выгорающего на солнце запаха песков, недостаточно просто нюхать. Необходимо совершить действия. Выехав в пустыню к полуночи, приезжий сможет ощутить поднимающийся из остывающих песков в прохладный воздух пустынных селений особенный и неповторимый запах. Это запах песчаной земли. Но лучший способ понять свойство песков, определить структуру запахов — это встретить в пустыне рассвет либо приехать туда ранним утром. В это время пески меняют свое свойство. Они становятся сыроватыми и менее сыпучими. А запахи представляют тогда плотный концентрат. Становится ясно, что пески живут, они дышат. Стоит солнечным лучам начать прогревать остывшие песчинки и камни, и земля начинает прятать от солнца пресмыкающихся и насекомых, а вместе с тем развеивать по ветру легкую, едва уловимую дымку. Туман, если, конечно, можно назвать его туманом, прекрасно просматривается, если смотреть вдаль. Может даже сложиться впечатление, что очевидец плохо протер стекла своего бинокля, очков или просто глаза. Может также сложиться впечатление, что пески пахнут даже слишком насыщенно. Это и есть запах пустынь. После такого опыта, даже если оказаться в выжженном солнцем аэропорту или на пике километровой башни, флюиды песчаных земель ускользнуть будут не в силах. Они возродятся в памяти неповторимыми ассоциациями.

Наличествуют ли в воздухе аэропорта запахи песков? Нет? Совсем нет? Проклятье. Черт подери…

Простите. Я сам стал надеяться на исход оказаться в пустыне или мегаполисе небоскребов. Знаете, сойти с трапа и сразу осознать, что сколько бы зданий не построили на песках, сколько бы не наложили на них асфальта или бетона, они живут, дышат и манят.

Можно было бы отдохнуть в неповторимом аквапарке, прокатиться на болиде, устроить утомительный шопинг и даже оказаться в местах, где нет туристов. Чтобы совершить последние действие, необходимо, во-первых, не быть туристом, во-вторых, хоть немного понимать философию местных жителей и, в-третьих, быть хоть с одним из них в дружеских отношениях.

Многие источники и оазисы, существующие в пустыне, оберегаются местными от проникновения в них чужих. Для таких существует негласное, а, возможно даже, и гласное правило: не водить туда иностранных туристов. Все убранство там держится в простом, непритязательном виде. И именно в этом их сила. Именно в отсутствии жизнеобеспечивающих условий их красота и притягательность.

Что ж, дорогие друзья, продолжаем поиск, мы уже близко. Это ощущается по духу, исходящему справа. Справа — значит, с востока. Духу субтропических лесов. Духу субтропического, влажного пространства.

Дели? Мы пытаемся открыть глаза и посмотреть, но их слепит яркой белизной. Промашка. Это не Дели. В воздухе наличествуют запахи моря. Бомбей? Мадрас? Но полотно, белым-бело. Индия, — как бы не была замечательна эта страна, — остается в нашем случае ошибочной догадкой.

Мы пытаемся различить запахи чайных плантаций Цейлона. Тот аромат, который покрывает подавляющее пространство Шри-Ланки. Нет. Но где же мы?

Понятие геополитического названия Восток закончилось Индией. Мы мыслим, напрягаем мозги до боли, так, что начинаем щурить глаза. Мы щуримся как эскимосы на ярком солнце, и, именно в это время становятся различны зеленые, синие и желтые цвета. Конечно, понятие восток как направления толкает нас далее. Далее в Азию. Как не было бы грустно, мы вынуждены оставить Индию и Шри-Ланку. Эти прекрасные страны с уникальными древними традициями и изумительными людьми, заслуживают множество добрых слов и интересных описаний. Сейчас же… да, запахи моря. Да, запахи субтропической и также тропической природы. Но этот запах не так насыщен, как в Индии, он более мягок и отдает чем-то и как-то, что не понять. Неясная индивидуальность и особенность уже начинают просматриваться, если не открывать широко глаза. Где же мы? Что это за земля? Таиланд?

Таиланд. Теперь мы это видим отчетливо. Да, это южная земля, именуемая в прошлом Сиам. О нет, прошу вас, уважаемый читатель, не выражайте свою проницательность, не восклицайте: я так и знал (а). Не обманывайтесь, ведь знать вы этого не могли. Если вам никто не сказал этого наперед или вы сами не заглянули в текст, пролистав страницы, то вы могли единственно догадываться. То есть могли предполагать один из множества возможных исходов.

Сейчас в этом месте я не скажу вам «расслабьтесь!», так как это будет определяюще и установочно. Но я прошу вас довериться. Ввериться, чтобы испытать покой, комфорт и довольство от чтения. И даже если я заведу вас в дремучие дебри страстей, то не для того, чтобы там оставить как Иван Сусанин, а для того, чтобы показать восторг как свойство впечатлений. Для того, чтобы каждый знал: чем нагнетаются страсти, к чему они могут привести и каким образом человек способен их отвергнуть, став бесстрастным.

* * *

Мы в Тайланде.

Легким движением или помыслами мы отстраняем подогнанный трап, а на его место определяем рукав, соединяющий самолет со зданием воздушного порта. Проходим сквозь него и входим в просторный зал прилета. Двигаемся по ковровым покрытиям, наслаждаясь видом отстроенного в третьем тысячелетии современного, отвечающего техническим и модным стандартам, аэропорта.

За время, пока мы неторопливого пройдем зал прилета, я предоставлю вам необходимый минимум знаний об этой стране. Надо помнить, что это королевство. Несмотря на то, что медиа подтверждает наличие демократии в государстве, она серьезно ограничена. Монарх в Тайланде — это главное конституционное лицо, и он в состоянии наделять или ограничивать власть. Власть государственных правительственных учреждений и даже парламента с сенатом. Такая сила. Шутки и тем более оскорбления его величества или членов королевской семьи могут повлечь за собой очень серьезные неприятности. Если за шутки можно отделаться публичным скандалом с приводом в полицию либо без привода, но с легкими побоями от местных, то оскорбление может закончиться арестом. Максимальный срок заключения за оскорбления — десять лет. Отстаивать свои права в судах, а именно «невиновную позицию», сложно из-за презумпции виновности. То есть, при нарушении закона лучший способ борьбы — добросердечное признание вины. За оскорбление его величества суд назначает, как правило, максимальное наказание — десять лет. Так говорит статистика. Но, с другой стороны, та же самая статистика определяет, что, в основном, королевское помилование даруется осужденному иностранцу через несколько месяцев после приговора. В итоге получается сносно. Для тайцев же, если они затронули чувственные ноты королевской гордыни, как говорится, от звонка до звонка. После окончания срока, то есть через десять лет, могут добавить еще.

Раз уж мы коснулись закона, то правильно было бы заметить, что за торговлю наркотиками и убийство назначается высшая мера. Иногда казнь приводится в исполнение. Азартные игры в королевстве противозаконны. Казино или центры по принятию ставок отсутствуют, хотя существует возможность поиграть в тщательно скрываемых притонах. Единственные законные возможности для тайцев или туристов испытать азарт — это купить билеты государственной лотереи, (часто подделываются мошенниками) или заключить пари, определяя победителя в поединке муай-тайтайский бокс. Различные стадионы столицы или центров провинций всегда рады посетителям. Бои муай-тай проводятся по всему Тайланду ежедневно, и их количество приблизительно от пяти, как минимум и до 20—25 в выходные.

Муай-тай — считается национальным тайским достоянием и именуется часто «сокровищем». Заключать пари между смотрящими поединки, можно, потому что — это традиционно, и, как уважаемый читатель скоро убедится, Тайланд очень традиционное государство.