Бесплатный фрагмент - Путь Николая

1 глава. Тревожный сон

На столе у открытого окна лежал белый дамский платок с кружевной оторочкой, тут же располагался нетронутый бокал гранатового сока. Ветерок трепал легкую занавеску. Из соседней комнаты доносились звуки фортепьяно.

— Ты ужасно перевираешь Шопена, ma chere!

— Ne sois pas ringard.

— Разве говорить правду и быть занудой одно и то же?

— Дорогой братец, — музыка оборвалась, — Кузина пишет, что дела в Петрограде вовсе не хороши. В начале весны ужасный бунт в Кронштадте, недовольство и революционные настроения. Неужели и нам ждать беды?

— Глупости, ты разве не помнишь, проповедь, что мы слушали, на воскресной литургии: император — помазанник Божий, кто посмеет оспорить его власть или тот порядок, к которому все так привыкли. Временное пройдет. Ничего не будет, а шайки безобразников и недовольные крестьяне случались и прежде. Лучше подучи ноты. Вечером ко мне придут друзья, давай поразим их твоими талантами!

Чмокнув любезную сестрицу в аккуратно убранную лентами голову, молодой лейтенант взглянул на часы и заторопился.

— Nicky, будь осторожнее по дороге!

Николай Иванович — офицер Черноморского флота, выпускник Морского кадетского корпуса, резво проскакал по лестнице на одной ножке и крикнул с улицы, сложив ладони рупором:

— Моя милая Фи-Фи, от беспокойства бывают морщины!

Фи-фи, а точнее сказать, Феодосия Ивановна не преминула ответить, многозначительно погрозив своим кукольным кулачком в окно. Когда же она хотела картинно захлопнуть ставню, случайно задела бокал, он опрокинулся, сок красным пятном растекся по столу. От расстройства молоденькая барышня закусила губу и, схватив свой кружевной платочек, начала вытирать лужу. Белая ткань тут же побурела, но и стол чище не становился.

— Грунечка, Груня! Иди скорее сюда!

Снизу, из кухни прибежала дородная горничная. Она мигом исправила ситуацию, а затем покачала головой:

— Дорогущий напиток разлили, платочек попортили, нешто его теперь отстираешь?

— Ничего, душечка, а давай-ка чай пить и на прогулку одеваться!

***

Николай, конечно, хорошо понимал, что поводов для беспокойства хватает. Об этом часто говорили коллеги и друзья. Севастополь уже поддался новомодной заразе. На что надеяться, если император сам отрекся от престола? Неудачи в военных компаниях с Германией и Австрией ухудшали положение, а ведь на эту весну командование строило грандиозные планы. А теперь вместо побед на фронтах, — шатание в рядах матросов, Временное правительство, и смутное чувство — несчастья еще не закончились.

Только о таком ли разговаривать с юной Фи-Фи? Пусть, пока еще возможно, продлится ее безмятежное детство.

На проходной Николай столкнулся с одним из старших офицеров:

— Лейтенант, кругом, следовать за мной!

— Есть, следовать. — Коля решил лечь в дрейф и не задавать лишних вопросов. Время такое, как сказал главнокомандующий «только дисциплина может спасти Отечество, попавшее в критическое положение».

Они брели по залитым весенним солнцем улицам. Вокруг собиралось все больше и больше народу. Точно эхом разносились из уст в уста будоражащие слух фразы: «Манифест… свобода теперь… война надоела… сами разберемся».

В общий поток из подворотни влился знакомый священник. Он поклонился Николаю, сокрушенно покачал головой, разглядывая толпу, которая теперь целенаправленно двигалась к Нахимовской площади. Кроме представителей воинских частей, были тут рабочие, учащиеся, да и просто зеваки. Торжественности обстановке придавали звуки оркестра. Но вот музыка смолкла, и с балкона гостиницы началось выступление. После каждой речи, пестревшей новомодными и непривычными «товарищами, правами и профсоюзами», раздавались оглушительные аплодисменты.

— Равенство теперь! Пущай сымають погоны, господа! Ихней власти концы пришли!

Снова одобрительный рев. На офицеров зыркают кто с насмешкой, а кто и с неприкрытой злобой.

— Будет, Николай Иванович, все и так понятно, пойдемте теперь пообщаемся, — старый капитан под локоток отвел Колю в сторону, остановился в раздумье, раскурил трубку. Тут снова появился священник:

— Отцы родные, что же это делается, а? Что будет?

— Это мы у тебя спросить должны, видать плохо молимся, раз такое нам попущено безобразие.

Иерей мелко закрестился, а офицер, увлекая за собой Николая, двинул прочь, от гомонящей толпы.

Миновав Графскую пристань, оба военнослужащих скрылись в тени Морского Собрания. В кабинете на втором этаже уже присутствовало несколько военнослужащих. Один из мичманов, повернувшись к окну, срезал с форменки погончики.

— Что тут у вас?

— Бог знает, чепуха какая-то кругом. Слышали? Велено отменять знаки отличия, закрашивать кокарды красным цветом? Что же это, господа?

— Oh mon Dieu, ou v ace monde?

— Не раскисать. Пока еще не отменили честь и верность Отечеству. Ну-ка, мичман, прекратите малодушествовать. Пришивайте все на место!

— Так ведь приказ…

— Да, приказ… как думаете, ваши благородия, подчиняться ли такому приказу?

— Как флот даст. Можно и повременить.

— Что на ваших судах? Каков настрой матросов?

— Все спокойно, волнений нет, матросы только устали от неразберихи, но, в основном, стабильно.

— Тогда по местам. Продолжаем службу, согласно установленному распорядку, до поступления новых распоряжений. И будьте аккуратнее. С Богом!

Господа поднялись, перекрестились и разошлись по своим кораблям.

***

Вечером, чтобы без приключений добраться до дома, Николай прикрыл свои погоны шарфом. Выглядело это весьма стыдно, однако, пугать домочадцев собственной глупой смертью тоже не хотелось.

Отец на этот раз был дома. Седой, высокий с офицерской выправкой, не гляди, что в отставке, сила духа в нем была такая, — не уступит молодым юнкерам.

— Bonsoir, Nicky. Что нового?

— Плохо, отец. Поступил приказ снять погоны, никаких отличий офицерского состава. Все равны. Какая глупость! Кто же будет соблюдать порядок, если нет субординации?

— Скажи спасибо, что у нас тихо. Слыхал о Кронштадте и Петрограде? То-то. А наши матросики посмышленее, на предательство не идут. Мне сегодня, представляешь, честь отдали, хоть я и не на службе давно. Приятно.

— Попробовали бы не отдать. Тебя помнят и уважают, отец. Где maman?

— Наверху с твоими сестрами. Перемывают косточки своих подруг, не мешай им. Груня, душенька, скоро ли ужин? Склянки бьют! Пора, пора!

— Все готово, батюшка, пожалуйте в столовую.

Раздался веселый звук колокольчика. Вся семья собралась вместе. Горели свечи, позвякивали вилки и ножи, виртуозно танцевавшие в ловких ручках дам. После ужина к Николя пришли друзья. Они играли в вист, Фи-фи упражнялась за фортепиано, младшие сестренки кокетливо обмахивались веерами, забавляя молодых офицеров. Когда леди откланялись, зазвучала гитара, в окно потянулся сизый дымок — это отец достал трубку.

Разговор сам собою свернул на тревожные темы:

— Что теперь с государем? Как себя поведет Временное правительство?

Война, походы, бунты. И все-таки молодым людям неизменно верилось, что все непременно вернется на круги своя. Нужна лишь дисциплина и здравомыслие. Большинство военнослужащих ЧФ не поддержало смену власти, со скепсисом отнеслись они и к пресловутой «свободе». Свобода моряка — это возможность ходить под парусом, братство морское — не пустые звуки, кто рожден здесь, в портовом городе, тот знает.

Расходились за полночь. На некоторых кителях уже не было отличительных знаков. Приказ есть приказ.

***

Спать Николаше не давали мысли. Он ворочался, несколько раз вставал, закрывал и открывал ставни, затеплил лампадку в красном углу. Не то чтобы сильно набожным был, но так принято. Вера — часть жизни морской. Без благословения и выходить из дома не положено. Тяжелый и неспокойный сон свалил юного офицера под утро.

Снилось ему вот что:

Земля Российская — большая-пребольшая и вся в деревнях и городках, звонят колокола, люди трудятся: грузят зерно в вагоны, везут его, стада гуляют на полях, девушки ткут небывалой красоты узорные рушники. Потом — вот она, — Западная граница Империи: лезут и лезут через солдатиков псы, а с зубов из капает слюна. Так хотят ненасытные рыла откусить побольше от огромной нашей державы. Сколько земель: все едино и единством сильно! А им, оттуда, с Европейской стороны, негде развернуться, вот и кидаются, как шакалы на медведя. Но не тут-то было, худо-бедно даем отпор! И вдруг вся картина, будто бумага, сминается в чьей-то страшной лапище: когти на узловатых черных пальцах, поросших волосами. И лапища эта бросает на стол смятую карту, а на нее сверху выливает что-то красное, липкое… кровь? И дикий хохот заполняет весь сон лейтенанта.

— Ох! — проснулся Николай в холодном поту, а смех из кошмарного видения будто слышен еще, но нет — это петух у кого-то на дворе встречает рассвет. Поскорее умылся и наложил на себя крестное знамение Коля: «Надо бы причаститься. С такими страхами до кондрашки не далеко».

Сквозь занавеску пробивались первые лучи утреннего солнца.

2 глава. Новая эра

— Слыхал ли, ваше благородие, попа-то местного прихода арестовали?

— Как? За что же?

— Так он не захотел менять в тропаре «Победы императору даруя», на «Победы Временному правительству даруя», вот и увели под белы руки. Знай, сверчок, свое место.

— А кто теперь будет?

— Пришлют кого-нибудь, кто понимает ситуацию.

Странный разговор застал Николая на тихой и короткой вахте. Там, за Босфором — война, тральщики, мины. Прежние три года и его «Быстрый» показывал свою удаль врагу, жаль только сам Коля всего раз выходил в боевой поход. Слишком коротка еще его служба. А в эту весну все по-другому, по-новому, непонятно.

Недавно перезахоронили одного лейтенанта-революционера с почестями достойными лучшего персонажа. Духовенство, военные, оркестр — героя славил Севастополь. Верно ли все это? Приезжал сам министр и тоже возложил венок на его могилу.

На Пасху говорили с амвона про «освобождение от гнета», рядом с красными хоругвями несли красные лозунги. Все смешалось, все сплелось.

А потом грянул Первомай! Куда там Пасхе! Рабочие впервые открыто праздновали память убитых американских анархистов — день солидарности трудящихся. Спросить бы кого — с чем же вы, братцы, солидарны? Но не спросишь — побьют. И попы с ними! Крестами машут, поют гимны, славят Временное правительство.

Мысли в юной голове лейтенанта были невеселые. Стыдно за себя, что вырядился в новую форму, по английскому образцу — с завитками, точно девица красная. Предали Отечество, предали царя. И он среди прочих. Нет теперь различий между старшим и младшим составом, нет субординации, нет дисциплины старой. А новую никто не давал. Гуляет флот — бездельничает.

С благодарностью взглянул Николай на своего собеседника, — старого и верного матроса, — тот был спокоен, с каким-то отстраненным интересом наблюдал он за немыслимыми делами, творившимися вокруг.

— А слышал ты французскую песенку, что теперь доносится из любой подворотни?

— А што ж, народ остался без головы, пошли ноги в пляс.

— Pour sortir l’esprit du donjon, allumons notre grande Forge!

— Не разобрать мне хранцузскую мову-то.

— Дух из подземелья им нужен вместо Бога и царя, вот что.

— Так наоборот, я слыхал, что с церковными вместе радуются — от колдуна да немки ослобонулись…

— Прекрати, прекрати, хоть у себя на судне я могу требовать уважения к государям.

— Так ведь, говорят.

— Языки без костей, и не такое скажут. Моча в голову ударила, вот и говорят.

— Ваше благородие, вы потише бы. Власть поменялась, за подобное можно вслед за попом отправиться…

— А, кстати, где он теперь?

— Да кто знает.

Оба замолчали. А чуть погодя лейтенант остался на палубе в одиночестве. Он вгляделся в огромное небо над головой — спокойное и вечное. На Земле не так. Нет покоя. Вдруг краем глаза Коля уловил движение: человек? Чайка? Он обернулся, никого не разглядел. Светало, скоро подъем флага и побудка, построение. Потом сдать пост и домой. Вода потихоньку окрашивалась в розовый. И снова совсем рядом мелькнула тень — летучая мышь?

С трудом дождавшись утра, Николай Иванович заторопился домой. Перед отбытием на берег спустился в кают-компанию:

— Как отдежурил, вашблародие? — боцман тянул чай, заедая его хрустящим хлебом.

— Все спокойно. Только, скажи-ка мне, не завелось ли живности в отсеках?

— Да что вы?! Я б их этими руками, — он продемонстрировал два огромных волосатых кулака.

— Докладывай по уставу!

— Никак нет, чисто, ваше благородие! — толстый и красный моряк ловко подскочил, как мячик, и козырнул к непокрытой голове.

— Добро. Вольно. Я домой! А ты все-таки погляди.

Порт встретил ранней прохладцей и тишью. Кругом цвели платаны и акации. Небо розовело, будто говоря: «Все это не важно, посмотри, — я было и есть. Я буду. И все будет хорошо!»

Коля улыбнулся, вздохнул, перекрестился на солнце, и отправился к дому. Во дворике суетился Васютка — из крестьянских детей, — он раздувал самовар. Перед молодым барином тот вытянулся в струнку. Это позабавило Николая:

— Молодец, матрос, службу знаешь!

А в ответ детским звонким тенорком:

— Служу Отечеству и государю.

Ах, как больно по сердцу резанула эта неожиданная игра! На глаза лейтенанта навернулись слезы.

— Ну, будет, ступай, дорогой. Нет, постой, держи копеечку — калач себе купишь.

Паренек еще раз поклонился и понес самовар в кухню.

Перед тем, как уснуть, Коля снова подумал, что надо бы причаститься: «Вечером на исповедь схожу».

***

День у лейтенанта был выходной. Проснулся он поздно. Душная комната будто подсказывала: «Ступай, погуляй, разомни молодые косточки». Быстро одевшись и приведя себя в порядок, он спустился вниз, в столовую. Там никого не нашлось.

— Груня, где же все?

— Доброе утро, Николай Иванович. Мадам с дочерьми в церковь еще утром отбыли, а батюшка ваш вроде как в Собрание ушел.

— Ясно. Что у нас на завтрак?

— Оставила вам блинков с джемом, кашу, киселю.

— Блины с киселем подавай, а кашей, пожалуй, что угости кого со двора.

— Сию минуту!

Подкрепившись и поблагодарив Грунечку, офицер отправился на прогулку. Шумела улица. На Приморском бульваре встретился ему старый капитан, который был близким другом отца. После короткого приветствия завязался разговор:

— А что, Николай, как там суровый морской волк, гроза всей Турции? Не скучает в кресле штаны просиживать?

— Нет, он придумал себе занятие — читает лекции, прибывшим из училищ, юным морякам. А еще в благотворители подался. Мы его дома редко видим.

— Добро, добро. Мне бы зайти к вам, дельце одно есть. Ты передай ему от меня поклон, скажи «тучи сгущаются, надо думать». Загляну вечерком, может, и застану товарища своего боевого.

— Всегда вам рады!

Пока прощались, Коля снова ощутил еле заметное темное пятнышко, оно проскользнуло слева снизу вверх, замерев где-то в пышной зелени деревьев. Решив, что на этот раз поймает странное существо, он двинул к платанам, опершись на ствол, стал разглядывать крону.

— Что потерял, фуражка? — сзади грубо окликнул хриплый голос.

— Как вы разговариваете с офицером?

— Как хочу, так и разговариваю, — лохматый и обросший, пахнущий перегаром мужик, в вывернутой наизнанку душегрейке, нестиранных портах и тяжелых, явно не по погоде, сапогах, зыркал исподлобья на молодого лейтенанта.

— Что вам надо?

— Нам-то? — смрадное дыхание приблизилось. Тяжелая горячая рука легла на плечо и вдруг резко дернула за недавно полученный погон с завитушкой. Ткань хрустнула. От неожиданности Коля оступился и упал. Огромный мужик захохотал громко и неестественно, как в том страшном сне. Сапожища ударил моряку в висок. Дальше наступила звенящая тьма. Очнулся несчастный от дикого бабьего вопля над самым ухом:

— Убиииилиии! Што жа это делается!? Ох, горе, горе!

— Жив я, не кричите, пожалуйста, очень болит голова.

— Жив, ой, батюшки, жив! — ни капли не снижая тона, только теперь радостно верещала сердобольная бабенка.

Она помогла Николаю подняться, перехватила разбитую голову военного платком. В жалком виде предстал офицер пред очи своей команды.

— Ой, ваше благородие, как вы эдак умудрились? Вот тебе и выходной! Мы только к завтрему вас ожидали.

— Я завтра и вернусь. А пока помоги, надо переодеться и отмыть кровь, нельзя домой в таком виде идти.

Моряки ЧФ — братство, они своих не бросают, наверно поэтому до Севастополя еще не добрались все ужасы северных окраин империи. Увидев лейтенанта в беде, каждый матрос, весь состав серебряных погон, даже один золотоплечий, без вопросов оказали помощь! А уже потом, когда пострадавший был отмыт и переодет в чистое, напоен чаем с вкусным теплым хлебом, стали задавать вопросы:

— Кто тебя? За что? В драку полез? Эсеры или большевики?

— Все не то, братцы, мужик какой-то пьянь да рвань. Без причины, без требований. Одет он еще странно был, будто ряженый на святки — чудно.

— Везучий вы, однако, тут такие дела кругом — кто за одних, кто за других, а вот — на за просто так в табло, даром!

Все прыснули с хохоту. К обеду Коля был дома. Бинт на голове объяснил неудачным падением с лестницы. Этот ответ всех устроил потому, как другие повреждения видны не были, а опрятная форма подтверждала — все в порядке.

Немного погодя, Коля отправился в ближний храм. Как раз туда, где, по словам матроса, арестовали старого священника. Но, к удивлению лейтенанта, батюшка служил вечернюю. В храме стояло довольно людей, среди публики встречались и большевики, и эсеры.

Началась исповедь. Желающих покаяться оказалось совсем немного. Впереди Николая в очередь встала дама в кожанке, красном платке и военных ботинках, торчащих из-под юбки. Она провела под епитрахилью немало времени. «Наверно сознается, что вся эта заварушка не принесла ей душевного покоя. Уж не пришлось ли юной барышне и застрелить кого?» Подошло время и самому лейтенанту встать на колени и припомнить все сомнительные свои дела и мысли. Но начал он с другого:

— Батюшка, как я рад вас видеть! Значит сплетни об аресте — это клевета!

— Тише, тише, дорогой, арест был. И барышня подходила ко мне неспроста. Поэтому заклинаю вас — тише! Десять раз подумайте, прежде, чем что-то кому-то говорить.

— Даже вам?

— Даже мне!

— Но ведь тайна исповеди.

— Довольно! — он сам наклонил мою голову, прочел разрешительную молитву и подал крест. — Иди. Завтра жду на литургии! Бог в помощь, любезный мой друг!

***

Дома царила праздничная атмосфера: у отца собралось общество. Был здесь и тот старый капитан, с которым Коля повстречался утром. Звенели фужеры, звучали здравницы, Грунечка натаскала на стол своих коронных блюд.

Сестрицы музицировали.

Серьезных разговоров не затевали. Но вот два бывалых вояки, отставные морские волки, вышли во дворик. Лейтенант, по детской своей привычке, поднялся в верхние комнаты и высунулся в окно, чтобы послушать, о чем же те станут говорить.

— Я был утром в Собрании, мнения очень разнятся. Но вся эта возня pas pour le bien.

— И я пришел к тебе с новостями отнюдь не радостными, mon ami. Кричат, Бог знает что. Женщины равны мужчинам, офицеры равны матросам… Мир летит ко всем чертям! У меня имеется дом под Орлеаном. Мы с тобой свое отвоевали, барышни наши здесь в большой опасности. Война — дело молодых. Они — наши честь и совесть!

— Ты предлагаешь побег?

— Не побег, а лишь тактическое отступление. Империи больше нет. Сложить головы в пьяной драке, а дочерей отдать черни на поругание? Это ни чем не поможет государю. Давай дадим стране определиться.

— А враги — немцы, турки?

— Внешняя операция закончится в ближайшее время. Теперь иное, брат, — все кому не лень лезут порулить агонизирующей нашей матушкой Россией. Смотреть на это — выше моих сил. Думай. Сроку тебе неделя. Как решишь — приходи лично! Не посылай никого. Собирайтесь тоже без лишних глаз.

— Спасибо! — старики обнялись и еще долго стояли молча, мылено охватывая весь ужас происходящего.

Николаю стало страшно. Он не был трусом, но столь категорические меры и короткие сроки говорили об одном — трагедия неизбежна. Страна, которой он когда-то, не так уж и давно, приносил присягу, великая империя рушится на глазах. Но офицер не бросает свое судно! Он останется и разделить участь Отчизны, какой бы страшной и позорной она не была.

***

Утром вся семья на бричке отправилась на литургию. В добрых солнечных лучах ночные страхи казались ерундой и вздором. Все как всегда — матросы отдают честь, дамы приседают, в храме стоят знакомые и сослуживцы. Свечи горят, и возносится молитва.

Но вдруг снова под самым куполом черная тень. Такая отчетливая, что не заметить ее невозможно. И эта тень спустилась по стене в алтарь! Оттуда теперь не величали царя, во всех текстах, во всех молитвах было «Временное правительство», это ужасно резало слух. И все-таки вот чаша, Николай причастился, ему стало радостно и покойно. А после службы священник вышел на амвон и стал говорить какие-то совсем не свои, странные слова:

— Дорогие товарищи! Братья и сестры! Наконец, пришла новая эра! Эра свободы, той самой, что даровал нам Христос, но отняли властители. Церковь поднимается с колен, вы больше не рабы, но братья! Равные между собой, имеющие возможность открыто высказываться и требовать к себе уважения! Потому как человек создан по образу и подобию Божьему, а кто притеснял человека, тот притеснял Христа! Аминь, товарищи, ура!

Многие прятали глаза, дамочки в красных платочках и деловые рабочие дружно гаркнули «Ура!»

А вот офицеры стояли, как облитые грязью. Что и думать? Предательство! Других мыслей не было и в голове Николая.

В тишине, без разговоров возвращалась семья домой. А отец, кажется, принял решение по вопросу «отступления».

— Николай, тебе сложнее остальных. Я видел, ты был давеча в окне, знаю, что разговор наш тебе известен. Но звать с собой боевого офицера я не стану. Это дезертирство. Сынок, как думаешь, ехать ли нам?

— Езжайте. Так будет спокойнее и мне. — Николай крепко сжал руку отца.

3 глава. Ангел смерти

Папинька с maman и сестрицами собирались недолго, вместе с семьей друга-капитана они отбыли в Петроград уже в июне. Часто телеграфировали Ники с дороги. Даже из Финляндии, а потом и с Французской земли приходили теплые сообщения. В одной из таких «молний» отец раскаивался в том, что оставил сына «на произвол толпы». Сам же Николай все чаще задавал себе вопрос: «Что же будет теперь?»

Однажды вечером он стоял на вахте, вглядываясь в темнеющее небо. На палубу выбежал один из матросов, лицо его хмурое и встревоженное приблизилось к самым глазам лейтенанта:

— Ваше благородие! Не серчайте, а скажу, как есть: в городе беспорядки, да и на судне уже неспокойно. В кубрике разное болтают. По глупости, понятно, только вам бы поберечься.

— Что ты предлагаешь, борода?

— Мы с робятами посоветовались, не дожидайтесь беды. Сегодня арестовали кой-кого из вашего брата. Обыски по городу. Лучше не будет: хошь буржуи, хошь большевики, все люто власть, ту, что от Бога ненавидят. Государевых охфицериков вырежут и концы в воду. Бежать вам надо. Хоть бы вот к родителям, во Хранцию. А?

— Я, по-твоему, трус и предатель? Вот, держи мое оружие и убей предателя на месте, по законам военного времени!

— Окститесь, что вы, что вы! Ни в коем разе о вас такого не подумаю. Да только предатель тот, кто присягу нарушил, а Временному правительству вы разве присягали? То-то, что нет. А как тут уляжется пурга революционная, так и вернетесь, с Божьей помощью.

— Не знаю, не знаю. Не могу решиться.

— А вы бы уж решались. Как я батюшке вашему в глаза посмотрю, коли не уберегу своего охфицерика?

— Ступай пока. Я подумаю.

— Думай поскорей, ваше благородие. Ой, поскорее! Зверство крутит народ, будто нелюди, своих же бьют, немцев и тех не так хают, как царя-батюшку.

Утром, сдав пост, Николай Иванович медленно брел к дому. Проходя мимо храма, он обратил внимание на распахнутые врата и возню внутри. Приблизившись, заметил двух матросов, вооруженных винтовками. Они яростно капались в свечной лавке, раскидывая оттуда свечи и записки по всему полу.

— Товарищи, извольте дать объяснение, что здесь происходит?

— А ты кто такой, чтобы я тебе объяснения давал? Власть ваша кончилась, не лезь, а то, — он многозначительно потряс винтовкой.

— Вы забываетесь. Докладывать по форме старшему по званию!

— Да ты, я смотрю, непонятливый, — воровато оглянувшись, бандит двинулся на Николая, в глазах убийцы читалась кровожадная решимость. Но тут в дверях появился священник.

— Стойте, стойте! За что вы его-то? Я вам нужен, я! — батюшка заслонил собой Колю.

— И то верно, дед, руки за спину! Ты есть арестованный, по свидетельству очевидцев, замечен в контрреволюционной деятельности и сношении с немецкой разведкой. Шагай за мной! — грубо стукнув сапогом несчастного сгорбленного старика, матрос осклабился, — А ты ступай, твое время еще придет!

Николай было рванулся отбить священника, но не тут-то было, второй вояка, ловко оттолкнул его, конвой и арестованный скрылись за поворотом.

Сколько лейтенант простоял там, в разоренном храме, он не помнил. Только в чувства его привел красивый юноша, очень высокого роста. На лицо его сквозь окна падал свет, поэтому сложно было разглядеть черты. Одет странный человек был в облачение алтарника, но таких пономарей здесь никогда не было. Может приезжий?

— Николай, вам надо идти. Сейчас же поспешите, отпустите Груню домой, ей тоже угрожает опасность. Дом не запирайте, все равно сломают дверь. Берите деньги, документы, только самое необходимое и возвращайтесь на свой корабль. Степан — ваш матрос, он поможет. Поторопитесь, стервятники уже близко. Не сомневайтесь! И помолитесь, как доберетесь о новопреставленном священнике. Он теперь на небе.

— Как «новопреставленном»? Он же только что…

— Прошу, ступайте, сейчас! Иначе уже ничего не спасти!

Послушав незнакомца, Коля отправился домой, чтобы собрать вещи. По дороге ему встречались разрозненные артисты с плакатами «Заем свободы» значит, готовится очередной митинг или еще что-то. Во дворе снова ребенок из крестьянских. Отпустил его, дал на этот раз рубль. Тот удивился и радостно ускакал прочь. Позвал Грунечку. Дородная, теплая, как тесто, любимая их нянюшка. Как она отреагирует на его решение? Чтобы смягчить удар, Николай достал из своего стола несколько украшений — перстень, золотую цепочку, часы наградные. Завязал все это в платок и отнес на кухню.

— Ой, ваша светлость! Голодны? Сейчас подам чай с тостами. Идите в столовую.

— Нет, моя родная, я не голоден вовсе. Давай поговорим. Налей нам обоим чаю и присядем.

Лицо доброй женщины выражало крайнюю степень беспокойства, а глаза в любую секунду готовы были отпустить на пухлую щеку слезу.

— Ну-ну, я же не умираю. Да и не ругаюсь. Наоборот. Хочу предложить нам обоим отпуск.

— Господи помилуй! На кой мне сдался этот отпуск? Я без вас и без этого дома и жизни не мыслю! Вы — родные мне.

— И ты нам. Знаешь, что и мне нелегко все это. Но так надо. Не навсегда, только на время. Пусть разберутся в народе, чего же они хотят, тогда и мы вновь вернемся, заживем по-старому, разве можно нормально вставать по утрам, не отведав твоих прекрасных булочек с корицей и джемом! Я буду скучать.

Плотину любви прорвало. Груня зарыдала, так искренне и заразительно, что и у лейтенанта тоже навернулись слезы. Они обнялись. Потом было сказано еще много добрых и нежных слов, дано несметное количество обещаний и заверений. Под конец разговора Коля вручил нянюшке свой кулек с подарками.

— Что это? — глаза ее тут же просохли, а брови нахмурились. — Вы думаете, я плачу, что жалование теряю, откупаетесь! Так-то вы любовь понимаете, ваше благородие!?

— Я понимаю, что ты — часть нашей семьи. А это лишь скромная благодарность, которую мне не представляется случая выразить иначе. Ведь я бросаю тебя, дом, страну. Я — беглец и трус. Так возьми ты хоть эти вещи, чтобы поминать меня не только предателем! — теперь уже лейтенант плакал, слова рвали его душу на части. Даже в военном походе не было так муторно и страшно!

— Батюшка, милый, да разве я когда могла бы хоть полслова плохого о тебе сказать?! Да я лучше себе руку ножом отрежу! Храни тебя Господь! — она часто-часто стала крестить лоб своего «выкормыша», каждого ребенка этой семьи Груня пестовала и растила. Всех любила, как своих родных.

— Мне пора! — лейтенант встал, взял под козырек, и зашагал обратно, к своей команде.

На палубе было тихо. Матрос по имени Степан ловил рыбу. Заметив офицера, он встал по стойке смирно, отдал честь.

— Вольно, доложите о происшествиях.

— Все спокойно, ваше благородие.

— Да уж. Кабы так… Вольно, Степа.

— Вы чего это домой не пошли, спать?

— Ты давеча мне совет дал, я все обдумал, наверно, надо уезжать. Вот рапорт об отставке написал. Передашь начальству?

— Оно, конечно, только я другой ход предлагаю.

— Какой же?

— Дайте пачпорт свой. Ага, а вот мой. Так, берем, — он отклеил фотографии и поменял их местами. — А теперь пройдемте в вашу каюту и переоденемся!

Они спустились вниз, матрос наскоро побрился. Притом, без бороды его внешний вид оказался гораздо более молодым, чем думалось до этого. Затем он оделся в лейтенантское обмундирование. Со спины никто бы и не угадал подмены.

— Теперь ваша очередь. Из котомки, которую приволок с собой, Степан извлек театральную бороду, которая крепилась на клей.

— Откуда у тебя такое?

— Да весь город уже неделю гудит — готовят шествие актеров, чтобы денег с народа собрать на дело революции. Ну, я там участвую, в шествии-то, сегодня как раз и пойду. Отпросился уже. По задумке — моему персонажу борода полагается. Вот.

Оба невольно заулыбались. Бороду к бороде клеить — это в лучших традициях нового времени.

После нанесения несложного грима из бороды и мазуты, Николай надел вещи матроса. Тельняшка оказалась в пору, а штаны хорошо закрепил ремень.