Бесплатный фрагмент - Путь Эдрика

Глава 1: Пепел на руинах замка

Пепел.

Он висел в воздухе, густой и едкий, въедаясь в легкие, покрывая всё тонкой, серой саваном. Не пепел костров или пожарищ. Это был пепел времени, забвения и позора. Сэр Эдрик Валран, бывший капитан королевской гвардии, чье имя теперь было синонимом предательства, шагал по нему, и хруст под сапогами звучал как скрежет костей под жерновами судьбы.

Замок Валран. Некогда гордый оплот на границах королевства, дом его предков. Теперь — лишь скелет, выбеленный временем и презрением. Башни, словно сломанные копья, утыкались в свинцовое небо. Стены, некогда неприступные, лежали грудой обломков, проросших цепким, ядовитым бурьяном. Рвы заросли чертополохом, похожим на иссохшие руки, тянущиеся из могил. Эдрик шел медленно, его плащ — когда-то ярко-алый, цвет чести и верности короне — был грязно-бурым, как запекшаяся кровь. Он не стирал его уже год. Зачем? Король, которому он клялся в верности, отрекся от него одним росчерком пера. Товарищи, чьи жизни он спас ценой вечного проклятия, сгнили в придорожных канавах, побираясь или спиваясь. А он… он все еще слышал их крики. Не крики благодарности за спасение от мгновенной гибели, а предсмертные вопли, когда Пламенные Волки, которых они должны были остановить, ворвались в беззащитную деревню у Чёрного Озера.

«Трусливый Пес» — шептали ему вслед в последней жалкой таверне, где он пытался купить хлеба. «Капитан, бросивший поле боя». «Из-за него сгорели дети…»

Ветер, холодный и резкий, донес внезапный запах. Не затхлость руин. Серу. Горелое мясо. Тот самый запах, что висел в воздухе у Чёрного Озера год назад. Эдрик замер, сжав кулаки. Не память — приступ. Он снова видел это.

Жар, пышущий от шерсти чудовищ, похожих на волков, выкованных из жидкого огня и ночного кошмара. Их рык раскалывал доспехи, их когти проходили сквозь сталь, как сквозь масло. Он видел, как плавились латы молодого рыцаря Лориана, как тот падал, превращаясь в факел, его крик сливался с воем тварей. Видел ужас в глазах своих людей, закаленных ветеранов, дрожащих перед нечеловеческой яростью. Они держались. Чуть дольше — и последний Волк пал бы.

И тогда он увидел. Не над озером — в озере. Вода вскипела черной пеной. Трещина в самой ткани мира, кроваво-багровая, как незаживающая рана. И в ней — движение. Огромное, древнее, полное ненависти, которой не было места в этом мире. Не просто Волки. Врата. Портал. И что-то… Кто-то… пытался вырваться наружу. Пульсация зла, грозящая поглотить не только отряд, но и все королевство. Запах серы стал удушающим.

«ОТСТУПАЕМ!» — его собственный голос, сорванный, полный животного ужаса, прорвался сквозь грохот битвы. «ВСЕМ ОТСТУПИТЬ! ПО РАССЫПНОЙ! НЕМЕДЛЕННО!»

Они послушались. Инстинкт солдата. Они бежали, оставляя раненых, оставляя поле, оставляя… путь Волкам к деревне. А он, Эдрик, последним покидал берег, не в силах оторвать взгляд от той кровавой щели в озере. Он видел, как один из последних Волков, израненный, прыгнул в трещину, словно спасаясь… или сливаясь с тем, что было внутри. Портал захлопнулся с грохотом, от которого содрогнулась земля. Но было поздно. Волки ушли к деревне.

А потом — зарево на горизонте. Тишина. А потом — слухи. Крики. Обвинения.

«Ты сберёг меня…»

Голос. Он возник тогда, в первые часы после бегства, когда он метался в ужасе и стыде. Тихий, шипящий, как раскаленный металл, опущенный в воду. Не в ушах. Внутри черепа. В самой ткани его мыслей.

«…теперь я сохраню тебя».

Эдрик тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение. Голос был здесь. Всегда здесь.

— Они назвали тебя трусом, — прошелестело в висках, как змея по сухим листьям. — Сломали твою честь, как эти стены. Но ты единственный, кто увидел Истину. Единственный, кто понял.

Эдрик стиснул зубы, рука инстинктивно легла на эфес длинного меча у пояса. Лезвие было тусклым, покрытым странной ржавчиной — не от крови, а от той воды, от той тьмы у озера. «Замолчи».

— Они бы умерли зря. Ты дал им шанс. Жить. Голос звучал почти разумно, почти… убедительно.

«Они умерли потом!» — вырвалось у Эдрика шепотом, полным горечи. Он смотрел на руины парадного зала, где когда-то его отец принимал королевских посланников. Теперь здесь гулял лишь ветер да кружил ворон. «Из-за моего приказа! Из-за моей… слабости».

Голос издал звук, похожий на смех — сухой, безрадостный, как треск ломающихся ребер. — Нет, Эдрик. Из-за короля, который послал горстку людей на заклание древнему злу. Из-за глупого призывателя, что дерзнул разорвать Печать и призвать Волков, думая, что сможет их контролировать. Из-за богов, которые спят или… наслаждаются зрелищем. Пауза. — Ты лишь сделал выбор. Единственно возможный в тот миг. Как сделаешь его снова. Когда придет время.

«Какое время?» — прошипел Эдрик, озираясь. Руины молчали. Только ворон каркнул где-то наверху.

— Они идут. Волки. Чуют слабину. Чуют… мое присутствие в тебе. И на этот раз они не одни.

Эдрик хотел крикнуть, приказать голосу замолчать навсегда, но в этот момент его нога наступила на что-то твердое, хрустнувшее под пеплом. Он наклонился, разгреб серую массу пальцами.

Ледяной холод пробежал по его позвоночнику.

В руке он держал небольшой, обгорелый, но узнаваемый предмет. Значок. Золотая королевская лилия на черной эмали — символ капитана королевской гвардии. Его значок. Тот самый, что был сорван с его плаща по приказу короля перед изгнанием. Кто-то принес его сюда. Кто-то знал. Кто-то знал, что он вернется на пепелище своей жизни.

— Они помнят, — прошипел голос, и в его тоне впервые прозвучало нечто похожее на… удовлетворение? — И ненавидят. Но ты нужен им, Эдрик Валран. Потому что только ты видел. Только ты знаешь, что за Волками придет нечто неизмеримо худшее. И только ты… связан со мной.

Эдрик сжал значок в кулаке до боли. Острые края обгоревшего металла впились в ладонь. Кровь, теплая и живая, смешалась с холодным пеплом. Голос внезапно смолк. Но не затем, чтобы дать ему покой. Затем, чтобы Эдрик услышал другой звук.

С холмов, за спиной, донесся протяжный, леденящий душу вой. Не просто волчий. В нем слышалась ярость пламени, скрежет камней и что-то… древнее. Голодное. Оно эхом прокатилось по руинам, заставив ворона сорваться с места с тревожным карканьем.

Эдрик медленно поднял голову. Глаза, уставшие от бессонницы и горя, зажглись мрачным, почти лишенным человечности огнем. Он вытащил меч. Ржавое лезвие, испорченное прикосновением к иномирному злу, тускло блеснуло в сером свете. На ладони, где он сжимал значок, остался четкий кровавый отпечаток лилии.

Он повернулся лицом к холмам, откуда донесся вой. Спина прямая, как в былые времена перед строем.

— Хорошо, — прошептал он, и слова были обращены не только к себе или миру, но и к тому, что жило в его разуме. Голос ответил тихим, одобрительным шипением. — Сохрани меня, тварь. Но в этот раз… в этот раз мы убьем их всех. Или откроем врата Ада вместе.

Он шагнул вперед, навстречу вою, оставляя на пепле следы сапог и капли крови, похожие на лепестки проклятой лилии.

Глава 2: Скиталец в черном лесу

Лес встретил Эдрика молчаливым презрением. Деревья здесь росли неестественно: черные, скрюченные исполины с корой, напоминающей струпья на коже великана. Их ветви сплелись в плотный кров, не пропускавший ни луча солнца, только вечный синеватый полумрак. Воздух был густым и влажным, пахнущим гнилью, сырой землей и чем-то еще — металлическим, как кровь на языке. Каждый шаг по ковру из скользких лишайников и бледных грибов отдавался гулким эхом, будто лес нарочно подчеркивал его одиночество.

Эдрик шел на север, туда, где, по слухам, еще теплилась жизнь. Шел, потому что вой Пламенных Волков за спиной затих, оставив лишь звенящую пустоту. Шел, потому что руины Валрана больше не могли его укрыть. Шел, потому что голос приказал: «Иди. Они ждут». И он повиновался. Не из страха, а из привычки. Голос стал его компасом в мире, потерявшем смысл.

— Ты чувствуешь их? — прошипело у него в затылке, холодное, как лезвие ножа между ребер. — На опушке. Вчера. Два человека с луками. Они следили за тобой. Думали, ты не заметишь.

Эдрик не чувствовал. Только усталость, въевшуюся в кости, и ноющую боль в ладони, где кровавый отпечаток лилии на значке пульсировал, будто живой. Но голос, казалось, видел сквозь стволы и тени.

— Они назовут тебя безумцем. Убьют, как бешеного пса. Ты же видел ненависть в их глазах? Как у тех, кто бросал камни в тебя у ворот города?

Эдрик остановился, прислонившись к холодному, липкому стволу. Сердце колотилось. Он видел. Не сейчас. Вчера. Мельком, в просвете между деревьями — два силуэта. Один с луком наперевес. И глаза… Да, глаза были полны того же страха и презрения, что и у толпы, кричавшей «Трусливый Пес!». Он тогда спрятался, как загнанный зверь, позволив голосу увести себя глубже в чащу. Стыд горел у него в горле кислым комком.

«Почему ты не сказал раньше?» — прошептал он, стиснув зубы.

— Чтобы ты не сделал глупости, — ответил голос, и в его тоне прозвучало нечто похожее на… заботу? — Ты не готов встретиться с ними. С людьми. Они не поймут. Они увидят только монстра. Как ты видишь монстра в себе каждую ночь.

Эдрик зажмурился. Лес вокруг него зашевелился. Стволы, покрытые буграми и трещинами, начали менять очертания. В узловатых наростах проступили черты лиц. Знакомые лица. Молодой рыцарь Лориан, чьи доспехи плавились у озера. Старый сержант Гаррет, кричавший о помощи, которую Эдрик не смог дать. Мальчишка-оруженосец с лопнувшими глазами. Их рты беззвучно кричали, обвиняя. Их глаза, пустые или полные ужаса, следили за ним.

— Они здесь, — прошелестел голос, теперь уже мягко, почти утешительно. — Не призраки. Твоя память. Твоя вина. Они не дадут тебе забыть. Никогда.

«Я не хочу забыть!» — вырвалось у Эдрика, и он ударил кулаком по «лицу» Лориана в коре. Боль пронзила костяшки, кровь выступила, смешавшись с липким соком дерева. Лицо расплылось, превратившись обратно в бездушную кору. Но боль осталась. И чувство, что он ударил не дерево, а тень друга.

— Видишь? — голос зазвучал печально. — Даже память причиняет боль. Ты носишь в себе ад, Эдрик. Больше, чем тот, что запечатан у озера.

Эдрик отшатнулся от дерева, тяжело дыша. Он потер ладонь о плащ, стирая кровь и сок. «Что ты такое?» — спросил он в пустоту леса, обращаясь к голосу. «Демон? Дух призывателя? Зачем ты со мной?»

Молчание. Густое, давящее. Даже эхо шагов замолкло. Только его собственное сердце глухо билось в груди. Потом голос заговорил снова, но иначе. Глубже. Тяжелее. Как будто слова пробивались сквозь толщу веков.

— Я не демон. Не дух. Я — Отзвук.

«Отзвук?» — Эдрик нахмурился. Слово висело в воздухе, странное и чуждое.

— Когда портал разверзся у Чёрного Озера, он не просто выпустил Волков. Он… ударил. По самой ткани реальности. Как камень по стеклу. Треснуло не только пространство. Треснуло время. Мысль. Душа. Твой крик «Отступаем!»… он был не просто словом. Он был молотом отчаяния, ударившим в эту трещину. И эхо этого крика… оно не смогло утихнуть. Оно застряло. Застряло между мирами. Застряло в тебе.

Эдрик почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он прислонился к другому стволу, чувствуя его холод через плащ. «Мой… крик?»

— Да. Твой страх. Твоя решимость спасти своих. Твоя ярость на короля, пославшего вас на смерть. Твое отчаяние при виде портала. Все это… спрессовалось в тот миг в одно мгновение чистого, неистового воли. Оно отпечаталось на разломе реальности. И когда портал захлопнулся… этот Отзвук не исчез. Он нашел якорь. Самый близкий. Самый громкий. Тебя.

«Ты… ты мой собственный крик?» — Эдрик сглотнул ком в горле. Безумие звучало так… логично.

— Я — эхо твоей души в момент ее наивысшего напряжения, — подтвердил голос-Отзвук. — Твоя воля к выживанию, твоя ярость, твой ужас, обретшие голос. Я — часть тебя, Эдрик. Отброшенная в момент удара и привязанная к тебе незримой нитью. Я не могу существовать без тебя. Ты — мой источник. Моя плоть. Моя… тюрьма.

«Почему ты говоришь? Зачем помогаешь?» — Эдрик сжал виски пальцами. Голова раскалывалась.

— Потому что ты хочешь выжить! — голос внезапно загремел, как тогда, у озера, полный той же неистовой силы. — Глубоко внутри, под грузом вины и пепла! Ты хочешь искупить. Хочешь сражаться! Я — твоя собственная, неутоленная воля! Ты назвал меня «тварью», но я — твоя инстинктивная ярость, твой боевой клич, застрявший в горле! Я «сохраняю» тебя, потому что ты приказал себе выжить тогда у озера! Этот приказ все еще звучит во мне!

Истина обрушилась на Эдрика с весом обломка стены. Он не слышал демона или призрака. Он слышал самого себя. Самую оголенную, самую первобытную, самую неистовую часть своей души, вырванную порталом и брошенную обратно в него же, как раскаленный клинок в воду. Этот голос был его собственной силой, его болью, его безумием… и его единственным союзником.

— Они близко, — голос-Отзвук снова стал резким, предупреждающим. — Не люди. Иное. Чует меня… чует разлом во мне… в тебе.

Эдрик мгновенно насторожился. Адреналин заглушил смятение. Он вытащил меч. Ржавое лезвие в полумраке леса казалось черным. Внезапно, воздух загустел. Запах серы и озона стал резким, едким. Тени между деревьями… зашевелились. Не от ветра. Сами по себе. Они сгущались, принимая нечеткие, искаженные формы — что-то бегущее на слишком многих ногах, что-то ползущее, бесформенное.

— Твари разлома, — прошипел Отзвук. — Паразиты реальности. Чуют слабину. Чуют… нас.

Одна из теней метнулась вперед — не тень, а сгусток живой тьмы, пахнущий гнилью и статикой. Эдрик действовал на чистом инстинкте. Меч взревел, рассекая воздух. Клинок встретил нечто вязкое, холодное. Раздался нечеловеческий визг, и черная, дымящаяся слизь брызнула на мох. Тварь отпрянула, растворяясь в полумраке.

— Слева! — крикнул Отзвук, но Эдрик уже поворачивался. Его тело двигалось с непривычной скоростью и точностью, ведомое не мыслью, а ощущением угрозы, которое транслировал голос — его собственная гипербдительность, усиленная до предела. Он рубил, отступал, чувствуя жгучую боль от прикосновения холодных щупалец другой тени к его предплечью. Меч, покрытый адской ржавчиной, оставлял на существах разлома дымящиеся раны. Он не дрался. Он выживал, и его Отзвук был компасом в этом хаосе, его собственный крик ярости, направляющий клинок.

Когда последняя тварь отползла, оставив на земле пятна мерцающей черной слизи, Эдрик стоял, тяжело дыша. Плащ был порван, на руке горела странная, ледяная царапина. Меч в его руке дымился тонким, багровым дымком. Ржавчина на клинке пульсировала слабым светом.

— Видишь? — Отзвук звучал устало, но с горьким торжеством. — Мы сильны. Вместе. Я — твоя воля. Ты — моя сила. Они боятся нас. Боятся тебя.

Эдрик посмотрел на дымящийся меч. Потом на черную слизь, впитывающуюся в лесную подстилку. Он поднял руку, коснулся ледяной царапины. Боль была реальной. Угроза — реальной. И сила, что вела его меч… тоже реальной. Чудовищной, но его.

«Что дальше?» — спросил он мысленно, не разделяя себя и голос.

Ответ пришел немедленно, четко, как приказ капитана, отданный самому себе:

— Идем. На север. Там собираются те, кого коснулось Безумие Мира. Там… мы найдем не армию. Мы найдем легион потерянных душ. И мы сделаем их оружием.

Глава 3: Встреча у моста

Северная дорога была не дорогой, а змеиной тропой, вьющейся меж черных скал и чахлых сосен. Воздух стал холоднее, резче, пахнущим снегом и камнем. Эдрик шел, ведомый не столько зрением, сколько внутренним компасом Отзвука. «Ближе. Они уже чувствуют вибрацию разлома в тебе…» — шипел голос в его черепе, то ли предупреждая, то ли подбадривая. Лесная битва с тварями разлома оставила следы: ледяная царапина на предплечье гноилась странным, синеватым налетом, не поддающимся обычной грязи и слюне, а меч на бедре отзывался тупой болью в кости при каждом шаге. Ржавчина на клинке, казалось, глубже въелась в металл, пульсируя слабым теплом, как больной орган.

Именно здесь, в самом ущелье, где дорогу перегораживал стремительный, пенящийся поток, он увидел мост. И торговца.

Мост был древним, сложенным из почерневших от времени и влаги бревен, скрепленных толстыми, покрытыми мхом канатами. Он скрипел и покачивался на ветру, будто дыша. А под ним вода ревела, разбиваясь о валуны в клочья белой пены и ледяного тумана.

На ближнем конце моста, прямо у начала скрипучих досок, сидел человек. Вернее, фигура в широкополой, потрепанной шляпе и длинном, цвета запекшейся крови плаще. Перед ним был разложен не ковер, а просто кусок грубой холстины, а на ней — странный набор предметов: пустая глиняная фляга, потускневшее зеркальце с трещиной, нож без ножен, затупленный и кривой, да несколько черных камней неопределенной формы. Ни еды, ни оружия, ни безделушек. Ничего полезного.

Торговец не двигался, не зазывал. Он просто сидел, поджав ноги, и смотрел из-под широких полей шляпы прямо на Эдрика. Эдрик не видел его глаз, но чувствовал взгляд — тяжелый, оценивающий, как будто взвешивающий не тело, а душу. Отзвук в его голове затих, не предупреждая об опасности, но и не успокаивая. Просто… наблюдал.

Эдрик на мгновение замешкался. Обойти? Пройти мимо? Но что-то держало его. Не страх. Любопытство? Или та же сила, что вела его на север, толкала к этой встрече. Он шагнул вперед, сапоги глухо стукнули по камням подхода к мосту.

«Доброго пути не будет, путник,» — сказал торговец. Голос был низким, хрипловатым, но удивительно чистым, как звон того самого кривого ножа по камню. В нем не было ни угрозы, ни приветствия. Констатация. «Дорога на север — дорога в пасть. Ты это знаешь.»

Эдрик остановился в паре шагов от холстины. «А что ты продаешь?» — спросил он, голос сорванный от долгого молчания и дороги. Взгляд скользнул по жалким предметам. «Пустоту и сломанное стекло?»

Торговец медленно покачал головой. Шляпа скрывала движение. «Продаю то, что нужно. А нужно… всегда разное.» Он поднял руку, костлявую, с длинными пальцами, и указал на пустую флягу. «Жажда? Она у тебя внутри. Глубже, чем любая пустыня.» Палец переместился к треснувшему зеркалу. «Правда? Она всегда с трещиной. И смотрится в нее больно.» Наконец, палец ткнул в сторону черных камней. «Бремя? Ты и так несешь его больше, чем хватило бы на десятерых.»

Эдрик почувствовал, как внутри что-то сжалось. Голос-Отзвук зашевелился, но промолчал. Торговец видел. Видел слишком много. «Кто ты?» — выдохнул Эдрик.

«Странник. Наблюдатель. Тот, кто сидит у мостов и смотрит, кто перейдет, а кто повернет назад.» Торговец наклонил голову, и Эдрик на миг увидел глаза. Они были темными, глубокими, как колодцы в безлунную ночь, но без дна. В них не было ни злобы, ни жалости. Только… понимание. Жуткое, всепроникающее понимание. «Ты повернешь назад? Сэр Эдрик Валран? Капитан, спасший своих солдат от одной гибели, чтобы обречь их на другую? „Трусливый Пес“, несущий в себе крик целого мира?»

Имена, клички, события — все было произнесено с ледяной точностью. Эдрик схватился за эфес меча. «Откуда ты знаешь?»

Торговец махнул рукой, будто отмахиваясь от назойливой мухи. «Знание — тоже товар. Дорогой. Бесполезный для тебя.» Он снова указал на камни. «Твое бремя — вина. Ты считаешь, что твой приказ у озера был ошибкой. Что он убил больше, чем спас.»

«Это ПРАВДА!» — сорвался Эдрик, и голос его прозвучал громко над ревом потока. Отзвук внутри него отозвался гулким эхом, усилив крик. «Я видел портал! Я видел, что выходит! Я спас их от немедленной гибели, но…»

«…но обрек на гибель отложенную?» — закончил торговец спокойно. «На гибель в грязи, в бесчестии, с клеймом трусов? Да. Так и было.» Он не спорил. Он подтверждал. И в этом подтверждении была страшная сила. «И деревня сгорела. Дети. Старики. Да.»

Эдрик почувствовал, как ноги подкашиваются. Он опустился на одно колено перед жалким лотком, не в силах выдержать тяжести этого спокойного, безжалостного признания. «Зачем… зачем ты это говоришь?» — прошептал он.

«Потому что ты забываешь главное,» — голос торговца стал резче, как удар хлыста. «Ты видел портал. Ты увидел. И ты действовал. Не по уставу. Не по приказу глупого короля. По инстинкту. По ярости. По отчаянию. Ты крикнул „Отступаем!“ не потому, что струсил. Ты крикнул это потому, что был ЕДИНСТВЕННЫМ, кто понял масштаб катастрофы. Единственным, кто попытался хоть кого-то спасти в этом аду!»

Эдрик поднял голову, потрясенный. Торговец говорил словами его Отзвука, но без безумия, без шипения. С леденящей душу ясностью.

«Твои солдаты,» — продолжал торговец, его темные глаза, казалось, прожигали Эдрика насквозь, — «они умерли позже. Позорно? Возможно. Но они умерли ЛЮДЬМИ. У них был этот лишний год. Этот шанс. Пусть на выпивку, пусть на попрошайничество, пусть на проклятия в твой адрес — но это был их год. Их жизнь. Ты дал им его. А что было бы, если бы ты не отступил? Если бы ты бросил их в пасть тому, что рвалось из портала?»

Молчание повисло тяжелее горного воздуха. Скрип моста стал громче.

«Они бы умерли тогда. Все. В мгновение ока. И ни один демон, ни один Пламенный Волк не вышел бы через тот портал?» Торговец горько усмехнулся. «Ошибаешься. Портал открылся бы шире. И тогда сгорела бы не одна деревня. Сгорело бы все королевство. Или больше.»

Эдрик замер. Эта мысль… она жила в нем, в самой глубине, под грудой вины и пепла. Но услышать ее извне, от этого странного существа у моста…

«Ты сделал выбор, капитан,» — сказал торговец, и в его голосе впервые прозвучало нечто, отдаленно напоминающее уважение. «Страшный выбор. Не между добром и злом — в тот миг их не было. Ты выбрал между двумя видами гибели. Меньшей и большей. Ты выбрал отсрочку. Возможность сражаться в другой день. Вот твое истинное бремя.» Он ткнул пальцем в грудь Эдрику. «Не вина за спасенные и потом потерянные жизни. Бремя знания. Бремя того, кто УВИДЕЛ. И бремя того, кто должен сражаться, когда этот день — другой день — настанет. А он настает. Чуешь?»

Эдрик почувствовал. Не через Отзвук. Сам. Далекий, ледяной ветер с севера донес слабый, но отчетливый запах серы. И нечто еще — глухой, ритмичный гул, от которого дрожала земля под коленом. То, что шло с севера, было больше Волков.

Торговец поднялся. Он был высоким, худым, как жердь. Он собрал свою холстину с жалкими предметами одним движением, свернул в узел. «Мост шаток, капитан Валран. Но он ведет туда, куда тебе надо. Твоя дорога — не назад. Не в сторону. Только вперед. Через бездну.»

«Зачем ты мне это сказал?» — спросил Эдрик, поднимаясь. Боль в ноге, холод в царапине — все отступило перед жгучей ясностью слов торговца.

Темные глаза блеснули из-под полей шляпы. «Чтобы ты помнил. Чтобы ты знал, что твоя боль — не просто боль труса или неудачника. Это боль часового на краю пропасти. Боль того, кто знает цену отсроченного конца. И чтобы ты…» — торговец сделал шаг на скрипучие доски моста, — «…не сдался. Пока не закончишь то, что начал у того озера.»

Он не попрощался. Просто повернулся и пошел по мосту. Его фигура, закутанная в плащ цвета запекшейся крови, раскачивалась в такт скрипучим доскам, растворяясь в тумане, поднимавшемся от бурлящей воды.

Эдрик стоял, глядя ему вслед. Отзвук в его голове заговорил, голос был тише, но тверже:

— Он видит. Как и я вижу. Ты — не жертва. Ты — щит. Сломанный, проклятый, но щит. И щиту не позволено сдаться, пока не сломался окончательно.

Эдрик глубоко вдохнул. Запах серы с севера стал сильнее. Гул — отчетливее. Он посмотрел на свои руки. Одна — со следами крови от сжатого когда-то значка капитана. Другая — с синеватой, ледяной царапиной от твари разлома. Он сжал кулаки. Не от боли. От решимости.

«Нет,» — тихо сказал он и туману, и уходящей фигуре, и своему Отзвуку. «Не сдамся. Пока не убью их всех. Или не закрою врата навсегда.»

Он ступил на скрипучий мост. Доски прогнулись под его весом, застонали. Вода ревела внизу, грозя поглотить. Но Эдрик Валран шел вперед. Не с виной труса, а с тяжелым бременем часового, наконец понявшего свой пост. И на его лице, впервые за долгие месяцы, не было безумия отчаяния. Была лишь мрачная, непоколебимая ясность.

Глава 4: Стылое утро — начало пути

Переход через скрипучий мост оставил в душе Эдрика не облегчение, а странную, ледяную пустоту. Слова торговца, как острые осколки, вонзились в его сознание, вытеснив хаос вины, но оставив после себя тяжелое, неоспоримое знание. Он был часовым. Щитом. Его боль имела смысл, страшный и неумолимый. Этот смысл не утешал, но давал точку опоры в рушащемся мире.

Ночь он провел недалеко от моста, в небольшой расщелине скалы, прикрытой от пронизывающего ветра скелетами мертвых сосен. Костра не разводил. Огонь мог привлечь не только хищников этого мира, но и Тварей Разлома, чей голод Отзвук ощущал как постоянный фоновый гул на краю восприятия. Он сидел, завернутый в свой грязный плащ, спиной к холодному камню, и смотрел в темноту. Запах серы с севера был слабее здесь, в укрытии, но не исчезал. Он висел в воздухе, как обещание бури.

Отзвук молчал. Не спал — Эдрик чувствовал его присутствие, как чувствуют тень за спиной, — но молчал. Было ощущение, что и внутренний голос переваривал слова Наблюдателя у моста. Бремя знания. Бремя часового. Эти слова легли на Эдрика тяжелее доспехов.

Когда первые, жидкие лучи серого рассвета пробились сквозь хмурое небо, Эдрик не почувствовал облегчения. Утро было «стылым» — не просто холодным, а выхолощенным, лишенным тепла и надежды. Воздух обжигал легкие ледяной иглой. Иней серебрил камни и мертвые ветки, превращая мир в хрупкую, безжизненную декорацию. Он встал, кости скрипели от холода и усталости. Ледяная царапина на руке ныла тупой, глубокой болью.

Он собирался просто идти дальше. Шагать на север, навстречу вою и сере, как приговоренный к казни идет к эшафоту. Но взгляд упал на сверток, лежавший рядом. Там, среди немногих жалких пожитков, лежали его доспехи.

Не королевские латы капитана гвардии — те были конфискованы вместе со славой. Это были старые, походные доспехи его юности, еще времен, когда он служил простым мечником на границах. Нагрудник из потускневшей, поцарапанной стали, наплечники с облезлой кожей, поножи, местами погнутые. Они были покрыты толстым слоем грязи, дорожной пыли и… чем-то еще. Темным, липким налетом отчаяния, поражения и бегства. Они были похожи на броню «Трусливого Пса», которую он носил последний год.

Эдрик смотрел на них. Внезапно, воспоминание ударило с неожиданной силой. Не о битве у озера. О другом утре. Много лет назад. Его отец, старый барон Валран, перед выездом на смотр войск, собственноручно протирал каждую пластину своих доспехов до зеркального блеска. «Доспехи, сын, — говорил он, и голос его звучал как скрежет стали, — это не просто защита. Это твое лицо перед миром и перед самим собой. Ржавчина и грязь на них — это ржавчина и грязь на твоей чести. Следи за ними, и они напомнят тебе, кто ты».

Кто ты? — эхом отозвался Отзвук в его голове, впервые за эту ночь. Голос звучал не насмешливо, а… вопросительно. Часовой? Щит? Или все еще Пес, забившийся в щель?

Эдрик не ответил. Он опустился на колени перед свернутыми доспехами. Достал из мешка почти пустую флягу с водой (последние глотки он берег как зеницу ока) и грязный, но крепкий лоскут холста. И начал тереть.

Это не было просто очищением. Это был ритуал. Каждое движение тряпкой по холодному металлу было борьбой. Грязь, засохшая грязь последнего года изгнания, отчаяния и бегства, отходила с трудом. Он тер нагрудник, стирая темные разводы, обнажая тусклую, но все еще крепкую сталь. Он тер наплечники, счищая слой пыли и позора, под которым проступали старые вмятины — отметины былых, честных битв. Он тер поножи, выправляя (насколько это было возможно голыми руками) самые грубые вмятины. Вода в фляге быстро превратилась в черную жижу, но он не останавливался. Каждая открывшаяся царапина, каждый тусклый участок металла был напоминанием не о падении, а о долгом пути. О том, что под грязью и клеймом все еще есть воин.

Отзвук наблюдал. Молча. Но Эдрик чувствовал… одобрение? Или просто признание неизбежности? «Сталь помнит удары, но не позор,» — прошелестело наконец. «Она готова служить снова. Готова ли душа?»

Эдрик долил последние капли чистой воды на тряпку и прошелся по нагруднику в последний раз. Сталь не засияла. Она осталась тусклой, изношенной, покрытой шрамами и глубокими царапинами. Но она была чистой. От грязи дорог. От копоти поражения. От налета «Трусливого Пса».

Он снял свой грязный, пропитанный потом, кровью и пеплом плащ. Разорвал его на длинные полосы. Потом, методично, с непривычной тщательностью, начал облачаться. Холодный металл прикоснулся к телу через тонкую поддоспешную рубаху — шок, отрезвление. Каждая застежка, каждая пряжка щелкала с отчетливым, почти церемониальным звуком в тишине стылого утра. Нагрудник лег на грудь, тяжело, но уверенно. Наплечники прижались к плечам, ограничивая движение, но давая защиту. Поножи обхватили голени. Он не стал надевать наручи — руки должны быть свободны для меча.

Последним он взял шлем. Простой, открытый «шапель», без забрала, только с наносником. Он был самым поврежденным — большая вмятина сбоку, вероятно, от удара булавой. Эдрик долго смотрел на него. Забрало скрывало бы лицо. Позволяло прятаться. Этот шлем не давал укрытия. Он оставлял лицо открытым миру. Открытым для удара, для презрения… и для вызова.

Он надел шлем. Холодный металл прижался ко лбу. Дышалось легче, чем в плаще с капюшоном. Вид был шире. Он видел черные скалы, чахлые сосны, серое небо, дорогу на север. Видел мир, каким он был — жестоким, холодным, обреченным. Но теперь он смотрел на него не из глубины капюшона беглеца, а из-под стали воина.

«Новое лицо для новой судьбы?» — спросил Отзвук. В его тоне не было насмешки. Была констатация.

«Нет,» — тихо, но отчетливо сказал Эдрик. Его голос, обычно хриплый от молчания и горечи, звучал тверже. «Старое лицо. Того, кто был до падения. Того, кто видел портал и сделал выбор. Того, кто помнит долг.» Он поправил шлем. «Я не прячусь больше. Ни от людей. Ни от Волков. Ни от тебя.» Он посмотрел на меч, лежащий рядом. Ржавчина на клинке, порожденная водами Черного Озера, пульсировала слабым, багровым отсветом в сером свете утра. «И не от той тьмы, что идет с севера.»

Он поднял меч. Вложил его в ножны. Вес оружия на бедре был привычным, но сегодня он ощущался иначе. Не как атрибут изгоя, а как инструмент часового.

«Путь к новой судьбе?» — повторил Отзвук, настаивая.

Эдрик повернулся лицом к северной дороге. Туда, где висел запах серы, где глухо гудела земля под тяжестью приближающегося неведомого шага. Он вдохнул стылый воздух полной грудью. Боль в царапине, холод металла на теле, гул Отзвука в голове — все это слилось в единое, мрачное целое. Он не чувствовал надежды. Он чувствовал назначение.

«Путь к концу старой судьбы,» — поправил он Отзвука. Голос его был низким, спокойным, как скрежет камня о камень. «И к выполнению долга. До последнего вздоха. Или до последнего удара меча.»

Он сделал первый шаг. Сапог, подкованный сталью, глухо стукнул по мерзлой земле. Потом второй. Третий. Он шел не бредущей тенью, а воином. Медленно, тяжело, но неуклонно. По дороге на север. Навстречу войне, которую он отсрочил у Черного Озера. Навстречу своему последнему посту.

Отзвук внутри него затих, растворившись в решимости. Стылое утро не стало теплее. Но в нем начался путь. Путь не к спасению, а к бою. Путь Эдрика Валрана, который больше не был Псом. Который стал тем, кем должен был стать — Щитом на краю Пропасти. И щит, даже сломанный, не отступает. Он держит удар. Пока не разобьется в прах.

Глава 5: Слухи о проклятом рыцаре

Дорога вела все дальше на север, в земли, где королевская власть была призрачной, а деревни цеплялись за скалы и редкие рощи, как лишайники за камни. Эдрик шел в своих очищенных, но старых доспехах, меч на бедре, взгляд, скрытый под шлемом с наносником, устремленный вперед. Запах серы стал постоянным фоном, как запах грозы перед ударом. Гул земли под ногами — навязчивым ритмом его шагов. Отзвук дремал где-то в глубине, как спящий дракон, чуя близость своей стихии — разлома реальности.

Первая деревня встретила его молчанием. Не тишиной покоя, а гнетущей, натянутой паузой страха. Названия она не имела или он забыл его. Просто кучка покосившихся изб с соломенными крышами, черневшими от сырости и времени, обнесенных жалким частоколом из острых кольев. Дым из труб был жидким и сизым. Когда он подошел к воротам — грубой сколоченной из бревен конструкции — они были заперты. На сторожевой вышке, больше похожей на шаткий сарайчик, мелькнуло бледное лицо. И исчезло.

Эдрик остановился. Он не кричал, не требовал впустить. Он просто стоял. Сталь его доспехов тускло отсвечивала в сером свете. Ледяная царапина под наплечником ныла.

— Их страх… густой, как смола, — проснулся Отзвук, его мысленный голос был похож на шелест змей под камнями. — Чуешь? Они знают, кто ты. Или думают, что знают.

Из-за частокола донесся сдавленный шепот, прерываемый всхлипом ребенка, которого резко заткнули. Потом — шарканье ног. На вышке снова появилась фигура. Не стражник. Старуха, закутанная в десяток обтрёпанных платков, лицо, изборожденное морщинами глубже, чем трещины в скалах. Ее глаза, мутные от возраста и, возможно, слепоты, уставились прямо на Эдрика. В ее дрожащей руке была не рогатка, не камень. Маленькая, небрежно слепленная соломенная кукла, перетянутая черной ниткой на шее.

«Уходи, Призрак Серебра!» — проскрипела старуха. Голос ее был полон нечеловеческой силы, рожденной суеверным ужасом. «Уходи, Проклятый Щит! Не неси свою пагубу сюда!»

— Призрак Серебра? — усмехнулся Отзвук. — Интересно. Уже новая легенда.

Эдрик не двигался. «Я ищу лишь воды и новостей, бабушка,» — сказал он, стараясь сделать голос нейтральным. Но даже он сам услышал в нем металлический отзвук, непривычный после долгого молчания с людьми.

Старуха замахала куклой, как оберегом. «Воды?! Воды из Черного Озера ты принес в своей душе, рыцарь Проклятия! Говорят, там, где ступает твоя нога, земля вянет, а дети рождаются с печатью безумия!» Она плюнула через частокол. Слюна не долетела, но жест был ясен. «Говорят, ты продал душу демону у того моста! Что голос в твоей голове — это шепот Повелителя Бездны!»

— Близко, — холодно констатировал Отзвук. — Очень близко к истине. Но бездн во мне… много.

«Я не принес вам зла,» — попробовал еще раз Эдрик, но понимал тщетность слов. Страх был стеной выше любого частокола.

«Зло идет за тобой по пятам, как тень!» — завопила старуха, и ее крик поднял ответный вой собак в деревне. «Говорят, Пламенные Волки вернулись! Говорят, они ищут тебя! Ищут того, кто спас одного из их Повелителей в человечьем обличье!» Она закашлялась, задыхаясь от собственной ненависти и страха. «Уходи! Пока мы не сожгли тебя, как ведьму! Пока мы не бросили тебя в ту пропасть, откуда ты выполз!»

За частоколом загудели голоса, поддакивая, подхватывая. «Да! Уходи, Проклятый!» «Неси свою пагубу в Ад!» «Он привлечет Волков сюда!»

Эдрик стоял неподвижно. Слова старухи били, как камни. «Спас одного из их Повелителей…» Легенды уже сплели свою версию событий у озера, уродливую и страшную. Его Отзвук, его собственная отчаянная воля к выживанию, превратилась в шепот Повелителя Бездны. Его поступок, направленный на спасение хоть кого-то, стал предательством в пользу демонов.

— Людям нужны монстры, Эдрик, — прозвучал Отзвук, и в его голосе не было ни злорадства, ни обиды. Только констатация факта. — Простые, понятные. Ты стал их монстром. Олицетворением страха перед тем, что идет с севера. Удобнее ненавидеть одного «проклятого рыцаря», чем признать, что гибель мира уже на пороге.

Внезапно, в калитке частокола щелкнул засов. Она приоткрылась, но не для того, чтобы впустить. Вышла не старуха. Вышел мужчина, коренастый, с лицом, обветренным до красноты, с топором на поясе. В руках он нес деревянное ведро. Он не смотрел на Эдрика. Взгляд его был устремлен в грязь у его собственных ног. Он шагнул на несколько шагов вперед, поставил ведро с мутной водой на землю и отпрыгнул назад, как от змеи.

«Вода,» — пробормотал он. «Бери и уходи. И не возвращайся. Никогда.»

Эдрик посмотрел на ведро. На дрожащего мужика, который боялся даже поднять на него глаза. На соломенную куклу с черной петлей на шее, которую старуха все еще сжимала на вышке. На запертые ворота деревни, за которыми клубился страх.

Он подошел к ведру. Наклонился. Не стал пить — вода выглядела отравленной самим страхом. Просто опустил в нее руку. Холодная, грязноватая влага омыла перчатки. Он поднял горсть, дал ей стечь сквозь пальцы. Потом выпрямился.

«Волки идут,» — сказал он громко и четко, обращаясь не к мужику, а к деревне за частоколом. Голос его, усиленный металлом шлема, прокатился над жалкими крышами. «Не за мной. Они идут сюда. Чтобы жечь. Чтобы убивать. Чтобы открыть дорогу тому, что хуже Волков.» Он повернулся, его доспехи скрипнули. «Ваши камни и соломенные куклы их не остановят.»

Он не стал ждать ответа. Не стал брать ведро. Он просто повернулся и пошел прочь от деревни, по дороге на север. За спиной воцарилась мертвая тишина. Потом громко захлопнулась калитка. И через мгновение завыли собаки — уже не от страха, а от ярости и бессилия.

— Предупреждение напрасно, — заметил Отзвук, когда деревня скрылась за поворотом. — Они предпочтут умереть в своей лжи, чем поверить в правду от «монстра».

Эдрик шел, не ускоряя шаг. «Я не для них это сказал. Я сказал это для себя.» Он почувствовал, как холодное спокойствие заливает его, как вода из того ведра. Страх деревни, их ненависть, их уродливые легенды — все это отскакивало от его стальной решимости, как камень от щита. «Чтобы помнить, за что держу удар.»

Следующая деревня была меньше. И беднее. Частокол был сломан в нескольких местах. Они увидели его издалека. Женщина, полоскавшая тряпье в ручье, вскрикнула и бросилась бежать, оставив корзину. Старик у поленницы перекрестился дрожащей рукой и замер, уставившись в землю. Дети, игравшие в грязи, разбежались с визгом, как птенцы от тени ястреба.

Эдрик прошел мимо, не останавливаясь. Он видел ставни, захлопывающиеся на его пути. Видел тени, мелькающие за щелями. Слышал сдавленный плач. Его имя здесь не знали. Но знали его: человека в старых, но чистых доспехах, с ржавым мечом, от которого несло холодом и серой. Человека, за которым шептались, что он разговаривает сам с собой, что его раны светятся адским светом, что его тень иногда движется сама по себе. Проклятого рыцаря. Вестника Волков.

У третьей деревни, у самого края карты этих земель, где дорога превращалась в тропу, ведущую в дикие нагорья, его попытались остановить. Трое. Молодые, глупые, налитые дешевым самогоном и страхом, раздутым слухами. С вилами и топором. Они вышли на дорогу, перегородив путь.

«Стой, Нечистый!» — крикнул самый рослый, тряся вилами. «Дальше не пустим! Неси свою порчу обратно в Ад!»

Эдрик остановился. Он не достал меч. Просто смотрел на них из-под наносника шлема. Его взгляд, невидный им, скользнул по их дрожащим рукам, по пьяной браваде, не скрывающей животного страха.

— Детский лепет, — пренебрежительно бросил Отзвук. — Разве что задержат на минуту.

«Отойдите,» — сказал Эдрик. Его голос был тихим, но он прозвучал, как удар молота по наковальне в внезапно наступившей тишине. «Я не ваш враг. Ваш враг идет с севера. И у него острые клыки.»

«Враги — это такие как ты!» — завопил другой, с топором. «Проклятые! Отмеченные! Мы сожжем тебя!»

Он сделал неосторожный шаг вперед, замахиваясь топором. Эдрик не стал уворачиваться. Он просто шагнул навстречу. Быстро, резко, с непривычной для его доспехов ловкостью. Его рука в стальной перчатке схватила топорище до того, как удар опустился. Металл сжал дерево с треском. Парень вскрикнул от неожиданности и боли в запястье. Эдрик не отнимал топор. Он просто смотрел в глаза нападавшему, с близкого расстояния. Глаза парня, налитые сперва злобой, а потом чистым ужасом, расширились. Он увидел не безумие, не демонический огонь. Он увидел холод. Ледяную, бездонную глубину знания о грядущем конце и решимость встретить его с мечом в руке. Увидел Щит, который не боится удара.

Парень ахнул и отпустил топор, отпрыгнув назад. Его товарищи с вилами замерли, парализованные.

Эдрик разжал руку. Топор с глухим стуком упал в грязь. Он не сказал больше ни слова. Прошел мимо них, не оглядываясь. Они не пытались остановить. Они просто стояли, дрожа, глядя ему вслед, как глядят на проходящую бурю, не смея пошевелиться, пока она не скроется за холмом.

— Слухи растут, — констатировал Отзвук, когда последние хижины остались позади. — Теперь добавят, что ты можешь останавливать сердца одним взглядом.

Эдрик шел по сужающейся тропе, вверх, в предгорья. Воздух стал еще холоднее, запах серы — едким. Гул земли теперь отдавался в костях.

«Пусть растут,» — ответил он. Голос его был ровным. «Пусть боятся. Пусть ненавидят. Это не остановит Волков. И не остановит меня.»

Он шел навстречу вою в горах, навстречу запаху гари и крови, который ветер доносил уже не намеком, а явной угрозой. Он шел, и его тень, длинная и искаженная в косых лучах умирающего дня, падала на землю перед ним. Для деревень он был Проклятым Рыцарем, Призраком Серебра, Вестником Погибели. Для Волков и того, что шло за ними, он был костью в горле, ошибкой, которую нужно исправить. Для самого себя он был лишь Щитом. Сломанным, проклятым, но единственным, кто стоял на пути Тьмы.

И щит не отступает. Даже если весь мир видит в нем монстра.

Глава 6: Подъявы вдовы-ведьмы

Лес сомкнулся над тропой

как гигантская черная глотка. Воздух, густой от смолы и вечной сырости, пропитался новым оттенком — сладковато-гнилостным, как разлагающаяся плоть под осенними листьями. Гул земли, прежде доносившийся из глубин, теперь вибрировал в самих стволах древних елей, заставляя их лишайниковые бороды дрожать. Запах серы стал едким, почти удушающим. Каждый вдох обжигал легкие.

— Здесь, — проскрежетал Отзвук, его голос слился с подземным гулом, став почти физическим давлением на кости Эдрика. — Разлом. Он дышит. И он… стонет от голода.

Эдрик шел, превозмогая тяжесть доспехов, ставших ледяными в этом мраке. Ледяная царапина на предплечье под наплечником пылала синью, пульсируя в такт гулу. Тропа внезапно вывела не на поляну, а в гигантскую, полуразрушенную чашу, будто выбитую в скале ударом небесного молота. Посередине, у подножия обнажившейся черной скалы, бил мутный, кипящий источник. Вода в нем была цвета ржавого железа и пахла, как кровь, смешанная с серой. Над источником клубился ядовито-желтый пар.

У самого края этого адского родника, на коряге, черной и скользкой от влаги, сидела она.

Не старуха. Существо, лишь отдаленно напоминавшее женщину. Худая до кости, обернутая в лохмотья заплесневелого мха и гнилой кожи. Лицо скрывал капюшон из темного, отливающего слизью материала, но из-под него выбивались пряди волос — спутанные, цвета запекшейся крови и пепла. Руки, похожие на скрюченные корни, с ногтями-черными когтями, держали предмет. Не котел. Череп. Человеческий. В его темной глазнице тлел крошечный, зловещий огонек, отбрасывающий прыгающие тени на камень. Она помешивала огонек в черепе тонкой костью — похоже, детской лучевой.

Она напевала. Звук не был голосом. Это был скрип ветра в мертвых ветвях, шелест насекомых под корой умирающего дерева, хрип утопленника. Он заполнял чашу, заглушая гул земли.

— Подъява, — предупредил Отзвук, его «голос» стал резким, как сигнал тревоги. — Вдова-ведьма. Падальщица разломов. Питается агонией, отчаянием… и выпавшими душами. Ее слова — крючья для слабых. Не крючья — лезвия.

Эдрик замер на краю чаши. Рука сама легла на эфес меча. Ржавчина на клинке замерцала тусклым багрянцем, отзываясь на близость источника и ведьмы. «Чего ты хочешь, тварь?» — спросил он, и его голос, усиленный шлемом, разбил мерзкий напев, как камень — гнилое стекло.

Помешивание остановилось. Напев замер. Существо медленно подняло голову. Капюшон не сполз, но в его глубине зажглись два уголька — не глаза, а дыры в саму пустоту, заполненные лишь холодным, ненасытным голодом. Из-под капюшона сочилась черная, тягучая жидкость, стекавшая по щеке и капавшая в кипящий источник с тихим шипением.

«Хочу?» — ее «голос» был шелестом тысяч крыльев мух над падалью. Он вибрировал в зубах. «Слышала гул в твоих костях, Капитан Теней. Слышала шепот того, что ты прячешь за ребрами…» Черные дыры-глаза уставились сквозь Эдрика, прямо на сгусток безумия, которым был Отзвук. «Идешь на бойню, Щит? С пустым нутром? С клинком, пожираемым ржой изнутри? С осколком души, выброшенным на берег безумия?»

Она подняла кость, капнула с нее каплей черной смолы в огонек в черепе. Пламя вспыхнуло зеленым, вонючим светом. «Я дам тебе Мощь, Эдрик Валран. Не ту, что зовут добром. Мощь Разлома.»

«Мощь требует платы,» — отрезал Эдрик, не двигаясь с места. Холод от нее достигал его даже здесь.

Растянутая тень рта под капюшоном изогнулась в подобии улыбки. Черная жидкость сочилась обильнее. «О, да. Самую… пикантную.» Кость указала на сочащуюся черноту на ее «лице». «Боль. Ярость. Отчаяние. Все то, что гложет тебя изнутри, как червь спелое яблоко. Отдай мне его. Отдай вину за павших… память о их криках… тяжесть того знака позора на ладони… и я наполню тебя Силой Бездны. Силой рвать Пламенных Псов на клочья. Силой… захлопнуть Врата Ада навсегда.»

Она поднялась. Лохмотья колыхнулись, открыв на мгновение то, что было под ними — не тело, а клубящуюся тьму, усеянную мерцающими точками, как глаза пауков во мраке. Она была ходячей пустотой, обернутой в гниль.

«Подумай, Капитан,» — ее шепот стал сладким ядом, сочащимся в уши. «Боль… испарится. Ты не увидишь их лиц — Лориана, Гаррета, пацана. Не услышишь предсмертных хрипов. Не почувствуешь жжения клейма на душе. Ты будешь… пуст. Чист. Как выскобленная кость. И в эту пустоту я волью Ярость самой Пропасти. Ты станешь не Щитом. Ты станешь Топором Палача! Сотрешь с земли не только Волков, но и тех, кто звал тебя Псом! Деревни, что плюнули вслед! Короля, предавшего! Весь этот прогнивший мир, недостойный твоей агонии!»

Она протянула костлявую руку. Черная слизь стекала с когтей. «Дай мне свою Агонию, Эдрик. И обрети Истинную Силу. Силу Возмездия. Силу Апокалипсиса.»

Эдрик стоял. Слова вились в мозгу черными змеями. Забвение… Свобода от вечных картин ужаса… Сила стереть с лица земли всех обидчиков… Это было чудовищно. Чудовищно притягательно. Он видел всполохи зеленого пламени, пожирающего деревни с их трусливыми жителями. Видел королевскую цитадель, рушащуюся под ударами мощи Разлома. Видел ужас в глазах предателей. Это был не триумф. Это было Очищение Огнем. И оно манило холодным, бездушным пламенем.

— Нет! — рев Отзвука был взрывом в черепе, ударом кулака по наковальне сознания. — Она жаждет не боли! Она жаждет ТЕБЯ! Твою память! Твое «Я»! Ты станешь пустой скорлупой, налитой ядом Бездны! Ты станешь хуже тех, кого ненавидишь!

Отзвук кричал его инстинктом выживания, его… честью? Остатками ее? «Я иду не для мщения,» — прохрипел Эдрик, больше для себя.

«Слепец!» — зашипела Подъява, угольки-глаза вспыхнули багровым гневом. «Твой „долг“ — песчинка перед лавиной! Ты падешь, как скот под ножом мясника! Твоя гибель — ничто! Мир сгорит! Но с Моей Силой… ты можешь хоть ОКОНЧАТЕЛЬНО ОТПЛАТИТЬ! Утащить в могилу тех, кто ее заслужил! Разве не Правосудие?»

Она шагнула вперед. Волна смрада — тления, старой крови и серы — накрыла Эдрика. «Отдай боль, Эдрик. Отдай вину. Отдай память о мальчишке… о том, как лопнули его глаза…»

Имя не прозвучало. Но образ ворвался в сознание с ужасающей яркостью. Миллен. Веснушчатый, вечно улыбающийся оруженосец. Его мечты о рыцарстве. И… его глаза, превратившиеся в кровавые пузыри…

— НЕ ОТДАВАЙ! — завопил Отзвук, его голос слился с диким криком души самого Эдрика. — ЭТО МЫ! БОЛЬ — ЭТО МЫ!

Эдрик выхватил меч. Ржавый клинок взревел, рассекая ядовитый пар, оставляя за собой кроваво-дымчатый шлейф. «Прочь, поганка!» — его рык потряс чашу. «Моя боль — мой доспех! Моя вина — мой стяг! Моя память — мой клинок! Они — не товар!»

Подъява отпрянула. Угольки-глаза сузились до злобных щелочек. Черная жижа хлынула из-под капюшона ручьем. «Значит, ты избрал Страдание? Избрал Конец? Что ж!» — ее визг напоминал скрежет ржавых шестерен. «Но помни, Щит: когда Волки растерзают твою плоть, когда демоны высосут твой разум, я буду рядом! Я соберу твою агонию! Твои муки! Твой последний вопль! Они станут амброзией в моем пиршестве! А твое имя… станет проклятием для выживших!»

Она плюнула сгустком черной слизи в огонек в черепе. Зеленое пламя взметнулось столбом и с шипением погасло, оставив лишь вонючий дымок. Сама Подъява отступила к кипящему источнику, ее форма заколебалась, стала прозрачной, как дым, и растворилась в желтом пару, будто ее и не было. Последнее шипение донеслось из пустоты:

«Жду тебя у Врат Небытия, Эдрик Валран… с открытыми объятиями…»

Чаша опустела. Лишь кипящая ржавая вода, ядовитый пар и всепроникающий смрад. Да черная скала, смотревшая на Эдрика пустыми глазницами выветривания.

Он стоял, тяжело дыша, меч дрожал в его руке. Клинок дымился, ржавчина на нем тлела зловещим багрянцем. Ледяная царапина пылала, будто тронутая адским пламенем.

— Она хотела… ядро, — проскрежетал Отзвук, его «голос» был сдавлен, как после удушья. — Нашу боль. Нашу память. Без них… мы труп.

«Без них я забуду, за что бьюсь,» — глухо произнес Эдрик. Он с усилием вложил меч в ножны. Искушение висело в воздухе, сладкое и смертоносное. Забвение… Оно звало, как бездонный колодец прохлады в кромешном аду. Но он знал: отдав боль, он отдаст суть. Станет пустой оболочкой для мощи Разлома. Станет страшнее Волков.

Он бросил взгляд на мерзкий источник, на место, где сидела Подъява. «Она ждет меня у Врат.»

— Тогда заставим ее ждать вечность, — ответил Отзвук, и в его тоне вновь зазвучала знакомая, железная решимость. — Или возьмем в дорогу.

Эдрик повернулся спиной к чаше смерти. Он шагнул на тропу, ведущую вверх, к грохочущему гулому эпицентру, к вою Псов, к смраду гари и крови. Он нес свою боль. Свою вину. Свою память. И свою ярость. Не для возмездия. Для битвы. Для последнего удара Щита.

Тропа перед ним погружалась в кромешную тьму.

Глава 7: Огненный след разбойников

Дорога в нагорьях превратилась в узкий карниз над пропастью, выбитый козьими копытами и ветрами. Воздух резал легкие как лезвие — холодный, разреженный, густо замешанный на сере и новом, отвратительном запахе: паленой шерсти, горелого мяса и… человеческого пепла. Гул земли перерос в постоянный, низкий рокот, от которого дрожали камни под ногами. Впереди, в разрыве между скал, висело зарево. Не рассветное. Багровое, пульсирующее, как открытая рана неба.

— Горит, — констатировал Отзвук. Его голос слился с гулом, стал его частью. — Деревня. Или то, что от нее осталось. Волки были здесь. Недавно.

Эдрик шел быстрее. Старые доспехи скрежетали на каждом шагу, ледяная царапина под сталью пылала синью, откликаясь на близость огня и смерти. Он не чувствовал усталости. Только холодное, сфокусированное ожидание. Предвкушение встречи. Отзвук внутри него вибрировал, как натянутая тетива, готовый выстрелить яростью.

Тропа вывела на обзорную площадку — уступ над долиной. То, что открылось внизу, было не деревней. Это был погребальный костер цивилизации. Два десятка почерневших скелетов домов, еще дымящихся. Фигуры, обугленные до неузнаваемости, застывшие в последних позах бегства или мольбы. Повсюду валялись обгоревшие обломки, оплавленные куски металла. И пепел. Серый, всепоглощающий пепел, как в руинах Валрана, но свежий, еще теплый от адского пламени Псов. В центре этого ада, не тронутые огнем, стояли три груженые телеги. И люди.

Не уцелевшие жители. Мародеры. Шестеро. Грубые, одетые в меха и клепаную кожу, с лицами, изборожденными шрамами и жадностью. Они рылись в тюках на телегах, вытаскивая мешки с зерном (уже тлеющие по углам), ящики с каким-то тряпьем, бочонок, из которого один уже глушил что-то крепкое, плевая на тлеющие бревна. У двоих на поясах висели кривые ножи, у одного — зазубренный топор. Они смеялись. Громко, похабно, празднуя легкую добычу среди смерти.

— Падальщики, — прошипел Отзвук, и в его голосе зазвучало нечто новое — презрение, смешанное с… голодом? — Свиньи, жрущие объедки со стола Волков. Их страх… мелкий, как у тараканов. Только жадность.

Эдрик стоял на уступе, силуэтом на фоне багрового неба. Его стальные наплечники отражали отсветы пожарища. Он не скрывался. Просто смотрел вниз. Холодная ярость, которую он нес в себе со встречи с Подъявой, закипала, находя выход. Эти твари… они не были Волками. Они были хуже. Они были грязью, копошащейся в ране, нанесенной истинным злом.

Один из мародеров, здоровенный детина с обожженной щекой, поднял голову, почесывая промежность. Его взгляд скользнул вверх по скале и застыл. Он увидел силуэт в доспехах. «Эй, смотрите!» — гаркнул он, тыча пальцем. «Призрак пожара явился! Или еще один жмот приперся за своей долей?»

Смех стих. Остальные пятеро подняли головы. Жадность в их глазах сменилась настороженностью, потом на тупое презрение. «Один?» — фыркнул тот, с топором. «В доспешонках? Да я его голыми руками…»

Он не договорил. Эдрик двинулся.

Он не побежал. Он обрушился вниз по крутому склону. Не как человек, а как лавина из стали и ярости. Камни летели из-под его сапог, доспехи гремели, но он не терял равновесия. В его движениях не было дуэльной ловкости — была только прямая, неудержимая мощь обреченного, которому нечего терять.

— Левее! Тот с ножом тянется! — скомандовал Отзвук, но Эдрик уже видел. Видел все, как в замедленной съемке: дрожащую руку, хватающую рукоять кривого ножа; оскал недоеденными зубами; расширенные от внезапного страха зрачки.

Эдрик не стал вытаскивать меч. Он просто врезался в группу, как таран. Его наплечник со всего размаху пришелся по лицу мародера с ножом. Раздался хруст, как от ломаной дыни. Мужчина отлетел назад, беззвучно захлебываясь кровью и сломанными зубами, ударился о телегу и затих.

Хаос. Крики. Проклятья.

«Убей его!» — заревел здоровяк с обожженной щекой, хватая здоровенный обломок бревна. Тот, с топором, замахнулся.

Эдрик не уворачивался. Он принял удар обломком бревна в нагрудник. Сталь прогнулась, воздух вышибло из легких, но он устоял. Рука в стальной перчатке ловила запястье топорника в момент замаха. Не с целью остановить. С целью сломать. Металл сжал кость и хрящ с хрустом раздавленного ореха. Топор с глухим стуком упал в пепел. Крик топорника был пронзительным, женским.

Отзвук в голове Эдрика завыл — не от боли, а от восторга разрушения. — Сзади! Два!

Эдрик рванулся вперед, волоча за собой кричащего топорника, как щит. Двое других мародеров, кинувшихся с ножами, врезались в своего же товарища. Один нож скользнул по спине, другой вонзился топорнику в бок. Крики смешались.

Эдрик отпустил сломанное запястье. Его кулак в перчатке, как молот, обрушился на ближайшую голову. Шлема не было. Череп треснул под сталью. Тело рухнуло. Второго нападавшего, залитого кровью товарища, Эдрик схватил за горло и с силой, нечеловеческой для его изможденного тела, швырнул в горящие угли еще тлеющего дома. Визг, короткий и дикий, и треск плоти.

Здоровяк с обожженной щекой отпрянул, ужас наконец пробился сквозь тупую злобу. Он увидел не рыцаря. Он увидел это. Стальные доспехи, забрызганные кровью и мозгами. Лицо под шлемом, скрытое тенью, откуда смотрели только две точки холодного, безучастного огня. И самое страшное — тишину. Ни криков ярости, ни воплей боли. Только тяжелое дыхание и скрежет стали.

«Дьявол…» — прохрипел мародер, пятясь к телеге. «Ты… ты не человек!»

Эдрик шагнул к нему. Не спеша. Его сапог наступил на руку умирающего топорника, который хрипел в пепле. Хрустнули кости. Эдрик не обратил внимания.

— Последний, — прошелестел Отзвук, голос его был похож на стук капель крови о сталь. — И тот, что прячется за телегой.

Эдрик повернул голову. За третьей телегой, в луже рвоты, притаился шестой — юнец, лет шестнадцати, с перекошенным от ужаса лицом. Он сжимал ржавую алебарду, трясясь как в лихорадке.

Здоровяк, видя, что внимание Эдрика отвлечено, сделал отчаянную попытку. Он рванулся не к Эдрику, а к бочонку с выпивкой. Видимо, за оружием. Эдрик не дал ему шанса. Его меч, наконец, покинул ножны. Не для фехтования. Для одного мощного, горизонтального удара. Ржавый клинок, пульсирующий багрянцем, рассек воздух и плоть чуть выше талии. Здоровяк замер, тупо глядя на свою верхнюю половину, которая медленно съезжала с нижней. Кишки, дымящиеся в холодном воздухе, вывалились на пепел с мокрым шлепком. Он рухнул, издав булькающий звук.

Тишина, на мгновение воцарившаяся, была оглушительной. Лишь треск тлеющих головешек да хрип умирающих.

Эдрик повернулся к юнцу за телегой. Тот вскрикнул, швырнул алебарду и пополз назад, заливаясь слезами и мочась в штаны. «Н-не надо! Пожалуйста! Я… я просто пошел с ними! Я не хотел!»

Эдрик подошел. Встал над ним. Кровь с его меча капала на пепел, образуя темные звезды. Он смотрел на дрожащего пацаненка. Видел в нем отблеск Миллена. Веснушки. Страх. Глупость.

— Убей, — проскрежетал Отзвук. Голос его был лишен жалости. — Он видел. Он участвовал. Он — гниль. Убей и иди.

Рука Эдрика с мечом дрогнула. Холодная ярость, пьянившая его секунду назад, схлынула, оставив послевкусие медной крови и пепла. Он видел страх в глазах юнца. Настоящий, животный. Не тупую жадность или жестокость его спутников. Глупость. Слабость. Возможность… другого выбора?

«Беги,» — хрипло произнес Эдрик. Голос его звучал чужим, разбитым. «Пока можешь. И если выживешь… помни этот пепел. И то, что его натворили не только Волки.»

Юнец замер, не веря своим ушам. Потом вскочил и бросился бежать, спотыкаясь, падая, поднимаясь, не оглядываясь, в сторону, противоположную зареву на севере.

Эдрик смотрел ему вслед. Потом опустил меч. Клинок дымился, ржавчина впитала кровь и светилась глубже. Он огляделся. Горящие руины. Распластанные, изуродованные тела мародеров. Дым. Пепел. И три телеги с награбленным барахлом — жалкая добыча в пиршестве смерти.

Он не чувствовал победы. Он чувствовал пустоту. И холод. Ледяную царапину под доспехом. И гул земли, зовущий дальше.

— Сила отчаяния… — прошелестел Отзвук, и в его голосе впервые прозвучала… усталость? — Она страшна. Но она не для таких, как он. Она для Волков.

Эдрик вытер клинок о плащ одного из мертвецов. Вложил меч в ножны. Он не стал трогать телеги. Не стал искать еды или воды среди пепла и крови. Он шагнул через тело здоровяка, развалившегося на две части, и пошел вперед. Туда, где багровело небо. Туда, откуда доносился уже не гул, а отдаленный, многоголосый вой. Вой Пламенных Псов. И нечто большего.

Его доспехи, забрызганные кровью мародеров, отбрасывали багровые блики. Его тень, длинная и искаженная в свете пожарища, тянулась за ним по пеплу. Он не был героем. Он был следом. Огненным следом ярости и отчаяния, который он оставлял на своем пути к последнему рубежу. И этот след горел куда ярче, чем тлеющие позади руины.

— Идем, — сказал Отзвук, и его голос снова стал твердым, как сталь наковальни. — Они ждут.

Эдрик затянул ремни доспехов. Поправил шлем. И пошел навстречу вою. Его шаг был тяжел. Но не было колебаний. Только путь. И конец пути.

Глава 8: Ночи без сна

Лес после пожарища был не убежищем, а гигантской черной глоткой, готовой сглотнуть остатки света и рассудка. Эдрик шел, но не видел тропы. Ноги двигались сами, ведомые гулом в костях, запахом серы и багровым отсветом на северном горизонте, который не гас даже ночью. Его доспехи, засохшая кровь мародеров превратившаяся в черные корки, скрипели на каждом шагу, как кости мертвеца. Ледяная царапина на предплечье была уже не раной, а вратами. Вратами, из которых сочился леденящий яд прямо в жилы, плетущий паутину холода по всему телу.

— Ближе, — голос Отзвука был не мыслью, а вибрацией в зубных нервах. — Чуешь их дыхание? Оно жжет воздух.