Бесплатный фрагмент - Пустой Человек

коля Б А Ц
ПУСТОЙ ЧЕЛОВЕК

1

Когда шел дождь, Алоизий Фанкирайд снимал одежду и садился на нее, чтобы она не промокла. Промокало все — седые волосы Алоизия, его длинная заостренная борода. Не промокала только одежда. Когда дождь заканчивался, Алоизий вставал, ждал пока ветер осушит тело, и шел дальше.

2

На рынке продавал всякую рухлядь старьевщик Йохай. За все то время, что существовала его лавка, он продал в лучшем случае с десяток-другой безделушек. Но лавка, тем не менее, не закрывалась. Редкий посетитель поначалу думал, что лавка пуста, но стоило ему притронуться к какой-нибудь вещице, как от стены отделялась тень. — Что могу предложить? — услышал у себя за спиной Алоизий Фанкирайд. — Зеркало, — ответил он. — Какое? — спросил старьевщик. — Круглое? Прямоугольное? Шарообразное? — Форма не имеет значения, — отвечал Алоизий. — Главное, чтобы зеркало было черным.

3

Вернувшись домой, Алоизий занавесил окна плотным сукном и просидел всю ночь перед зеркалом. — Что он пытается там рассмотреть? — удивлялась молодая жена Алоизия, но стеснялась спросить. Утром, когда Алоизий лег, наконец, спать, темноволосая Талита села расчесывать волосы, но выронила Черное зеркало из рук, когда увидела, что в нем расчесывается совсем другая, светловолосая женщина.

4

Кладбищенский сторож свидетельствовал, что, совершив вечерний обход, он сел у огня за свой нехитрый ужин. Судью, правда, совершенно не заинтересовали преимущества чечевицы над другими видами бобовых, поэтому сторож продолжал: — … поел я, значит, на землю прилег, и на небо гляжу… а оно все в звездах… и сколько ж вас там, думаю… Судья взмахом руки велел сторожу не отклоняться от темы. — Ну вот, — собрался с мыслями сторож, — именно тогда я шум этот и услыхал. Ничего необычного в нем, конечно, не было, в шуме этом — я ведь как-никак не первый раз его слышу… — Что это был за шум? — уточнил Судья. — А вот такой: звяк — звяк, — продемонстрировал сторож. — Ну, когда по черствой земле да лопатой… Странное в этом шуме было другое — то, что ночь кругом, а они, вишь, копают. Хотя, когда работы у этих чертей много, копают и ночью. Что ж делать то, не в одной же яме всех хоронить…

5

За отсутствие серьезного интереса к какому-либо роду занятий отец прозвал Игнатия пустоголовым. Странно, но Игнатию понравилось это прозвище. Может именно потому, что в голове у него пусто, Игнатию так легко было носить ее на плечах. Никогда, даже в самые тяжелые времена, не клонило его голову к земле, как это случалось с теми, кто был не в силах совладать с жизненными горестями и напастями. Игнатий Палладино был не таким. Он рос беззаботным сорванцом, считая, что если ему что и понадобится, то оно само придет ему в руки. И странно, но именно так все и случалось.

6

— Ты знаешь, я никогда не вмешиваюсь в твои ученые дела, — говорила Талита мужу, — но это зеркало… прошу тебя, избавься от него… Алоизий Фанкирайд внимательно слушал жену, а когда та стала описывать привидевшуюся ей в Черном зеркале женщину, схватил ее за плечи. — А глаза? — волновался он. — Какие были у нее глаза? — Не было у нее никаких глаз, — спокойно отвечала Талита. — Одни белые пятна. Смотрят на меня и страшно так светятся.

7

— Слух у меня что надо — не то, что глаза — совсем ослабли… Сторож, видимо, собирался поделиться своим недугом, найти сочувствие, но строгий Судья взглянул на него так, что тот сразу все понял. — Так вот, значит, слышу я, что копают, — вернулся к рассказу сторож, — и сразу понял — копают двое. А тут давеча как раз черти эти меня предупреждали, мол, не волнуйся, старый, ночью придем, копать будем. Ну, думаю, значит пришли. Заняться мне после ужина нечем, вот и придумал себе забаву. Дай, думаю, заключу пари — с самим собой, разумеется. Черви эти рыться в земле привыкшие, в четыре руки быстро управятся — вот догорит это полено, и дело будет сделано. Полено догорело, я подбросил еще дров, а звуки все не переставали. И что они там копаются? Да за такое время еще одно кладбище вырыть можно! Ну и пошел я, значит, поглядеть на землекопов этих…

8

И все же утверждать, что Игнатий был ни к чему не способен, было бы неверно. Это правда, что он ничем не интересовался слишком долго, тем не менее, к своим двадцати пяти успел перепробовать массу занятий. Покрутившись в аптеке отца, успел освоить основы его дела, к отцовскому ужасному недовольству играл в спектаклях заезжего театра, умел обходиться с оружием, пользовался успехом у женщин. Однако ни к одному из этих занятий не лежала у него душа, и рано или поздно он отказывался от них и бросался изучать что-то новое. — Тот, кто не в силах обуздать бурлящую в нем энергию, рано или поздно сам же в ней и потонет, — говорил Игнатию его отец. И он был прав. Увлекшись нехитрым, как ему казалось, искусством литья монет, Игнатий чуть было не загремел за решетку за фальшивомонетчество. К счастью, его спасло доброе имя отца, чья наука помогла ни одному дому в их городке, включая судейский.

9

— Я тоже ее видел, — сказал Алоизий. — Но не в зеркале, а во сне. Талита, как любая девушка, которой говорят, что во сне видят другую, недовольно поморщилась. — Уже несколько ночей подряд мне снится ее лицо, ее светлые волосы, полные света глаза. Ее губы шепчут что-то, и во сне я знаю, что это что-то очень важное. Но я не слышу ни слова! Пытаюсь читать по губам, но мне кажется, что она говорит на незнакомом мне языке. И сдается мне почему-то, что язык этот не известен не только мне, но и любому из живущих. Понимаешь? Талита слушала мужа и украдкой поглядывала на Черное зеркало. Если она что и понимала, так это то, что это чертово зеркало не нравилось ей все больше и больше.

10

— Только я вышел, а тут как раз монастырский колокол к полуношнице зазвонил. И боязно так стало. Колокол звонит, могилу где-то роют, а блики от моего светильника по надгробьям извиваются. А за надгробьями вроде как ничего и нет — тьма одна. Но я то знаю — чего только не плодится во тьме этой… Судья сделал очередное замечание сторожу. Он запнулся, но тут же увлеченно продолжил: — А потом вдруг — чу! — и ничего! Колокол замолчал, копать перестали, и я один стою и думаю, не поворачивать ли мне оглобли? Ну уж нет, думаю, меня вы так легко не запугаете. И дальше иду. Подхожу, значит, поближе, вижу — вдалеке сквозь ветви три силуэта проглядывают. Вот те на — думаю. Раз третий не копал, видать начальник. Значит, кого-то важного хоронить собираются, раз такие дела. Я чтоб внимание понапрасну не привлекать, светильник свой подальше в кусты запрятал и наблюдаю. Двое те, что могилу рыли, припали к земле, а между ними третий возвышается. Его хорошо видно, потому что весь в белом, и свет факелов, в землю вкопанных, как раз на него падает. Стоит он, значит, между ними и что-то им втолковывает. Слов я издалека не разобрал, но голос этот навек запомнил.

11

Алоизий перестал спать по ночам. Потеряла сон и Талита. Всю ночь проводил ее муж всматриваясь в черное зеркальное дно, ожидая, что приснившаяся ему незнакомка явится ему наяву и сообщит то, что он так жаждал услышать. Как-то раз, под утро, когда Алоизия сморил сон, Талита встала, взяла зеркало и вышла из дома. Ее первым желанием было разбить зеркало прямо здесь, на крыльце. Но потом она решила, что лучше будет отнести его подальше, бросить в какую-нибудь канаву, а потом — будь что будет.

12

— Постоял я там, притаившись, а любопытство все вперед меня подталкивает. «Иди, — говорит, послушай, что такое он им там говорит» Гляжу на них, а они все стоят — торжественные — того и гляди возьмут да прям сейчас кого-нибудь захоронят. Я чуть не на четвереньках потихонечку пополз к ним поближе, да в полутьме споткнулся видать о сук и грохнулся оземь. Да с таким шумом, что даже бабка Ворожея у себя в глуши небось услыхала. Я совсем ненадолго потерял этих троих из виду, а когда голову снова поднял — гляжу, тот, что в белом был, прям на глазах у меня тает! Ей-богу! Растворяется, будто его белое одеяние не одеяние вовсе, а туман! И вот когда он почти совсем развеялся, его точно дым вдохнул в себя вот этот человек! — и сторож показал на одного из двух представших пред судом подозреваемых в страшном преступлении — ворожбе и некромантии.

13

Как-то в аптеку зашла старуха. Она жила где-то на отшибе, чуть ли не в глухом лесу. Лечила людей травами и заговорами. В городе ее хорошо знали. Когда аптекарские лекарства не помогали, шли к ней. Отца в аптеке не было, поэтому старуха обратилась к Игнатию. — Ты! — указала она на него своим кривым пальцем. — Дай мне мази золотой, что от всех недугов врачует. Пока Игнатий думал, что это за мазь такая чудесная, старуха внимательно разглядывала его, а потом заговорила — тихо и нараспев, будто произнося заклятье: — Нет в тебе души — пусто — поэтому и поселятся в тебе демоны поднебесья, души умерших и прочая нечисть. Черной завистью воспылают они к твоему телу и на всякие козни пустятся лишь бы остаться в нем подольше…

14

В городке, в котором, как и положено любому городку, есть свои гении, святые, грешники