Бесплатный фрагмент - Пунитаялини

Посвящается непосвященным

Эротическая проза,

Прозаическая поза,

Позабавиться мне, что ли?

Или что-то написать?

1. Дорога

Дорога, светотень наших странствий. Грех души цивилизаций, выкидыш нитки слюны, липкий вывертыш языка хамелеона. До-ро-га. Кончик языка приподнимается, чтобы воспеть основательное «до». Восходит к таинственным альвеолам — это «ро», попытайтесь пропеть его на манер «ре» музыкальной гаммы. Наконец, почему бы не завершить композицию, скажем, третьим, хотя и не последним тоном китайской речи, выдохнув финальное ветвистое «га»? Потрясающе печальное, вместе с тем недоуменное произведение артикуляционного аппарата.

Мне дорога дорога-недотрога,

Застывшие во тьме стога,

Немного сена и навоза много, —

Такой вот «пис оф кейк», кусочек пирога.

Впрочем, какое там сено, какая солома, пусть это даже последняя соломинка в нос циклопу? Отжившая, отзвеневшая, отзверевшая лирика конской тяги. Нынче нужна лирика новая, сообразная прогрессирующему моментуму. Как вам легкий, едва слышный перезвон капель дождя на ветровом стекле, с которого начнется ливень, шторм? С чего начинается — легким стаккато — «Несущиеся на крыльях шторма» («Riders on The Storm»), последняя песня Джима Моррисона. Ох, придется тогда нырнуть в запущенный аквариум его творческих шквалов; я имею в виду фильм-эксперимент «Хайвэй: Американская пастораль».

***

Говорят, когда Джеймс Дуглас Моррисон учился в Университете штата Флорида в Таллахасси, была у него в Клируотер зазноба по имени Мэри, — хорошенькая и умная девушка, совершенно особенная, одухотворенная, такая, «с которой он мог разговаривать часами. Они делились друг с другом самым сокровенным. Он хотел стать писателем. Она — танцовщицей в кинематографе…»*

«В течение восемнадцати месяцев обучения в университете Джим частенько добирался на попутках за двести восемьдесят миль из Таллахасси в Клируотер, чтобы увидеться с Мэри Вёрбилоу. Эти одинокие ходки на жарких пыльных двухполосных асфальтовых дорогах Флориды, когда он стоял с поднятым большим пальцем, пытаясь остановить тракеров-реднеков, беглых пидарасиков, скитающихся хищников, а в его воображении клубилась похоть и поэзия, и Ницше, и Бог еще весть что, оставили в душе Джима неизгладимый психологический шрам, а блокноты его заполонили наброски и рисунки одинокого хичхайкера, экзистенционального бродяги, безликого и опасного странствующего чужака с дикими фантазиями, таинственного убийцы автомобилистов»*.

Вот вам, пожалуйста, ненароком оброненная квинтэссенция «Несущихся на крыльях шторма» от знающего человека.

в горах горели акварели,

не догорев — мели метели,

и заметали ели, еле

успев смести аквагорели

Его новый путь, или, если не возражаете, свежее ответвление старого — гулкий шлях из Флориды в Калифорнию, из университета в университет. Раскаленный, с одиноким странником-убийцей на фоне хладных гор. Да, и с обстоятельным биваком в пустыне со скрипучими скорпионами.

Прекрасный повод вспомнить свой детский ужас, самое яркое в жизни впечатление, — перевернутый грузовик с искалеченными умирающими индейцами, разбросанными вдоль дороги. Один из них, по его словам — мертвый парень, почти мальчик — прижимал к груди цветы. Отцу Джима — человеку достойному, морскому офицеру, адмиралу впоследствии — эпизод совершенно не запомнился, и он утверждал даже, что сын, любитель весьма своеобразного чтива, все просто-напросто выдумал. Да, тот самый Джордж Стивен Моррисон, который командовал выездной группой кораблей во время Тонкинского инцидента*.

Джим, завладев автотранспортом, останавливается на заправке, — эпизод в фильме славно обыгран. Долго крутит полку с книжками, так ничего и не выбрав. Протяжный скрежет жестяной вертушки, как скрип колеса фургона первопроходцев, врезается в память психоделическим разломом в подсознании.

Прибыв в Лос-Анджелес, звонит знакомому поэту, рассказывает, что только что вот выбрался из пустыни: да подобрал какой-то парень, от которого потом и избавился, ничего особенного, в общем-то. Потоптавшись и помочившись в низкий унитаз, отправляется в ночной клуб «The Whiskey A Go Go» на Сансет Стрип, где в темноте бродят расплывчатые фигуры и остро пахнет цивилизацией и культурой. Итак,

«Несущиеся на крыльях дождя,

Несущиеся в шторм,

Подброшенные в отчий дом,

Выброшенные в этот мир…»*

— —

*, * — Стивен Дэвис, «Джим Моррисон: Жизнь. Смерть. Легенда».

* — Инциденты в Тонкинском заливе в августе 1964 г., положившие начало полномасштабному участию США в боевых действиях во Вьетнаме.

* — Из песни «Riders on the Storm», «The Doors», Денсмор / Кригер / Манзарек / Моррисон.

2. Русалки «Старбакса»

Джо сидел в кофейне «Старбакс». Деревянную птичью клетку поставил на соседний стул справа, черный кожаный дипломат задвинул под стул. Вздохнул. Желтый островок прилавка с кофейной аппаратурой и продажной витриной виделся ему гондолой батискафа, зыбко опадающего в недра глубоководного мира. А вокруг безмолвно курсируют странные неземные существа.

«Вау, да неужто попугай?!» — разорвав вязкую среду безвременья, выкрикнула девчонка за соседним столиком — подвижная брюнетка в джинсах и в футболке «Я люблю чупа-чупсы», с рюкзаком за спиной. «Вау, как есть попугай», — ответил в тон ей, досадуя, Джо. (Ведь специально поставил так клетку, но этот дьявол, как нарочно, вылез на верхнюю жердочку и наверняка уже нагло косился на брюнетку). Раздражало также, что его вызывают на громкий разговор в таком, как оказалось, людном месте.

Она опять крикнула:

— Можно сесть поближе? Я люблю животных!

— Почему бы и нет, — бросил сердито Джо. (Развязная шлюшка… чупа-чупсы, животные… Но содержимое яиц, знаете ли, давит на мозг неимоверно).

Девчонка, приподнявшись со стула, застыла в растерянности. Джо невольно раздел её глазами: выше среднего роста, грудь небольшая, узкая талия, красиво очерченные бедра и попа. Да что там говорить: от кончика носа до кончика хвоста она выглядела совершенно сказочно. В паху предательски заныло.

Ощутив взгляд, прелестница встряхнулась, улыбнулась. Присаживаясь, застрочила:

— Какой миленький. Люблю попугаев. Как его зовут?

— Крок Гейтор, — отрешенно сообщил Джо.

— Крокодил Крокодилов? Вот смешно! — засмеялась она заливисто, играя грудью. — А почему так?

— Почему, почему, — жрет много и страшный неряха, — заерзал на стуле Джо, нащупывая ногою кейс.

— И ты его выгуливаешь? Ты выгульщик крокодилов? А сорить он будет здесь, на халяву? — она, улыбаясь, подалась вперед.

(Нет, сиськи вполне приличные! Небольшие, но очень активные. С этим решительно надо что-то делать).

Мучительно дохлебывая кофе, сказал кратко:

— Двести.

— Что? — спросила девчонка, словно не понимая, одновременно цокая попугаю…

— Двести за пару часов, за ночь, как получится. И всё, — заявил он.

— Крок зарабатывает двести за ночь? Он циркач, разговаривает? — откликнулась она.

(Дурачится, сучка?)

— Двести и ни центом больше. Нет, — тогда я пошел. Можешь съесть этот донат. Вкусный. Меня уже просто тошнит, — сказал Джо и встал, наклонился за кейсом и клеткой. (Клетку — в левую, кейс — в правую руку. Кофе оставалось совсем чуть-чуть, не жалко. Донат доест брюнетка, если не блондинка). Повернулся к выходу.

— …И куда мы бежим? — тараторила девчонка, едва поспевая. — Я люблю попугаев, очень люблю, правда. А если еще и разговаривают…

— Говорит простейшие фразы, — огрызнулся Джо. (Надо что-то насвистывать. Вот сейчас и начну. А то придется её отодрать прямо на улице, больно симпатичная).

— А какие?

— Наипростейшие, преглупейше дурацкие. Здравствуй, мир. Хочется пожрать. Большое спасибо. Спокойной ночи.

— Хи-хи, какой смешной. Ему двести лет? — расспрашивала она.

Джо остановился. (Нет, если она будет продолжать в том же духе, я не выдержу. Затащу в какую-нибудь подворотню и вжарю по всем каналам). Глядя в глаза, заговорил сердито, с деловым вызовом: «Плачу две сотни. Да чтобы всё было красиво. Романтично раздеться. Аккуратно сложить одежду. Потанцевать или, на худой конец, грациозно потоптаться, музыка — моя…» Хотел излагать узловые моменты программы далее, но вдруг зажмурился, осекся, махнул рукой, и пошел в другую сторону. (Надо потом развернуться в сторону гостиницы, не ходить же вокруг земного шара).

Отходя, услышал, как она засмеялась, крикнула: «Стой! Куда же ты уходишь от меня!» Повернулся всем корпусом, удивленный. Девчонка, подбегая, как в замедленной съемке, оторвалась от земли, плавно взлетела в воздух, обняв сначала руками, а потом и ногами. Джо уронил кейс, клетку. Крок Гейтор возмущенно крикнул: «Дурак!» (Совсем не тяжелая. Упругое тело и грудь). Целуя пряными губами, быстро шептала: «И что же ты мне так понравился. Ведь совершенно не в моем вкусе. Да я с ума сошла. Но двести баксов пригодятся бедной девочке. Ты же все равно меня потом бросишь, мерзкий красавчик?!» (И вовсе я не красавец. Хотя и не урод. Зачем врать-то? Это профессиональное? Но проститутки, говорят, не целуются. А шлюхи? Всё равно хороша, черт возьми. Знойная, как лето. Какие губы…) Совершеннейшее безумие продолжалось минут пять. Может, десять? (Интервал между автобусами там, на улице, — пять или десять? Черт, пусть это длится вечно!)

Кружился со своей ношей, слегка отпихивая кейс и клетку рассвирепевшего Крока. «Хочется пожрать!» — бесновался мистер Гейтор. Вернул деву на землю; у той подкашивались ноги. «Здравствуй, мир!» — свирепо каркнул Крок. На остановке взвизгнул очередной автобус.

— Слушай, а как тебя зовут, — очнувшись, выдохнула томно.

— Джо. А тебя?

— Эшли.

— Эшли? — фыркнул Джо. (Слегка похожа на латинос. Мать или отец? Бабка или дед?)

— …Но мама зовет меня Пунитаялини, — сказала лукаво.

— Пу-нИ-та… я-лИ-ни?! — пробормотал он, запинаясь, пытаясь воспроизвести длинное, как змея, имя.

— Можно просто Ялини, — сверкнула глазами.

Улыбаясь, Джо пропел:

— Имя её было — Мегилл, и она звала себя Лил, но все её знали, как Нэнси*.

— Хи-хи…

— Можно тебя называть синьориной Пунитой? — спросил Джо.

— Можно, кролик, если тебе так хочется. Но мама у меня из Индии, если что.

— А Эшли тебя назвал отец, зайка? — допытывался он.

— Угу, — кивнула она, выпятив нижнюю губу. Эта сочная губка, отвисая, в краткие, видимо, минуты печали придавала всему образу какую-то детскую незащищенность, даже ранимость.

Зайдя в номер, намеренно не включил свет. Кейс и клетку поставил под стол. Уже смеркалось, надо было торопиться. «Быстренько приму душ?» — спросил Джо. «Конечно, Джон*. Я сразу за тобой, если не возражаешь?!» Наскоро ополоснулся, вышел, поставил клетку возле окна. Эшли-Ялини проскользнула в ванную. «Мыться быстро», — скомандовал уходящей. Подумал и сунул кейс под кровать. «Только выходи одетой», — крикнул через дверь. Положил на стол деньги, — условленную сумму. Подобрал музыку. (Ну, где она там? Скоро стемнеет. Забавный у нее рюкзачок. Чисто бабский).

Когда она вышла, улыбаясь, Джо чуть не вскрикнул. На груди теперь значилось «Я люблю тебя»…

— Ты что, вывернула футболку? А как же чупа-чупсы? — спросил, приходя в себя.

— Ага. Всё вместе. Будет хорошо, только не смущай меня. Включай музыку, как обещал — прошептала она.

Медленно танцуя, раздевалась; вздыхая, кокетливо жеманясь, складывала снятый предмет на кресло; движения плавные, красивые. Живописный — холмиком вытянутый — живот с лункою пупка плыл в лучах уходящего солнца золотым медальоном. На чаровнице оставались бюстгальтер и трусы. Джо смотрел, как завороженный — что же снимет сейчас? Пунита повернулась кругом, и оборотилась к нему с торжествующей улыбкою. Слегка приспустила трусы на бедрах, вперившись лукаво в мужчину. (Ах, неужели. Посмотрим-посмотрим). И дернула их опять вверх, засмеявшись. Вновь провернулась, и в ходе движения молниеносно сняла бюстгальтер. Освобожденная грудь колыхнулась в сторону Джо. (Как водой плеснула. Вот она, сила искусства!) Он даже не заметил брошенный ему на колени бюстгальтер; внимание приковано к груди, — она у нее белая, вернее, белее, чем остальное тело. (О, это от загара. А на лобке? О… И почему у женщины грудь под одеждой всегда кажется меньше, чем на самом деле? Загадка природы). Соски набухали под тяжестью мужского взгляда.

Наконец, обнаружил бюстгальтер, встал; не отрывая от Эшли глаз, кинул его на кресло. «И вот однажды он приехал в город и снял себе номер в местной забегаловке, — поет «Битлз». — Роки Ракун, заглянув в свою комнату, обнаружил лишь Библию Гидеона"*. (Угу. Потом сходил в «Старбакс» и вернулся со сногсшибательной девчонкой).

— Теперь ты расстегни… — прошептала Эшли — Пунита — Ялини, требовательно тряхнув головой.

— Расстегни?.. — не понял, а, поняв, разом смутился Джо. — Уговора такого не было. Продолжай своё шоу.

— Тогда я одеваюсь и ухожу. Твои баксы останутся на столе в ожидании близлежащей путаны.

Вы когда-нибудь видели мужчину, который в наш век оголтелого феминизма не был бы озабочен размерами своего закадычного друга? Здесь даже самый мудрый превращается в конченного идиота. Разумеется, кроме последнего дебила, у которого тот с бейсбольную биту; у Джо с битой не сложилось: член средних размеров, но уж очень прыткий.

— Неужели ты оставишь нас с Кроком в таком состоянии?

— В каком таком? Не вижу никакого состояния. Ты, может, ко мне совсем равнодушен? — Эшли надула глянцевые губки, целомудренно закрыла грудь растопыренными пальцами. Яростно захлопала ресницами, нагнетая слезы. Сверкнув, наконец, влагой, крикнула: «А ну-ка, расстегнул молнию, или я пошла».

И уставилась на Джо с немою мольбой, искусительно прикусив губку. Как она была прекрасна в тот момент!

(Если сейчас уберет руки с сисек, я не выдержу. И что же сотворю? Брошусь на нее и вжарю, в смысле, — изнасилую?!)

Эшли, словно угадав, порхнула к нему, гордо сверкнув грудью и влажными глазами; руки проказницы скользили по мужскому торсу. Потом, всхлипнув, мигом расстегнула молнию, и, мурлыкая, сжала поверх ткани член прохладными пальцами. «Ррр, — изливалась она откровениями, — Мне это надо, чтобы окончательно возбудиться». Потом отпрянула, толкнув Джо на кровать. Глядя пристально, приспускала трусы все ниже, ниже, пока они вдруг не слетели на уровень коленок. Благодарный зритель чуть не застонал. И то: лобок был великолепный. Высокий, едва оттененный нежным загаром по краям. Стройная полоска иссиня-черных волос бежала по белой коже высоко-высоко вверх. Это был божественный, восхитительный, редкой красоты лобок.

Она смотрела на Джо, наслаждаясь его восхищением. А он, как пьяный, словно в забытьи, поднял правую ладонь, изобразил волнистое движение. Пу-ни-та-я-ли-ни медленно, русалочьи, всколыхнулась телом, потом — казалось, сама улыбка, как волна, колеблется на ее лице — затрепетала ногами, выбираясь из трусиков, и, внезапно захохотав и резко дернув ногою, перекинула их назад, через голову; как это ни удивительно, но они упали на кресло рядом с остальною одеждой.

— —

* — Здесь Пунитаялини, видимо, по ошибке, называет его Джоном, что, однако, является эвфемизмом для обозначения любителя проституток.

*, * — Из песни «Rocky Raccoon», «The Beatles», Леннон / Маккартни.

3. Игры со шлюхами

«Boy, you’ve been a naughty girl you let your knickers down»*.

Джо сиял. Глаза горели наслаждением плотью. Он был сейчас силен страшной силой счастья, и не покориться такой силе было невозможно. Описал пальцем полукруг. Соблазнительница, мягко улыбаясь, повернулась к нему задницей, — над ней, красиво вылепленной, проступали две нежные ямочки. Это тело было прекрасно, совершенно прекрасно. «А теперь наклонись к столу и слегка потряси задом», — прошептал Джо. Эшли покорно прогнулась. На Джо уставилась промежность с сочными губами, на этих губах змеилась странная волнительная улыбка. «Нет, не так глубоко. Не прогибайся так глубоко». Она слегка выпрямилась. «А сейчас, оглянувшись, слегка похлопай по заднице, совсем чуть-чуть».

— Хочешь, растяну попу руками? — спросила Пунитаялини с оглядкою.

— Чтобы увидеть коричневое колечко ануса? — выразился он литературно*. — Нет, ну прибереги же лакомство про запас.

И, вставая, шагая по-медвежьи, подошел, ткнулся членом в упругий, одновременно податливый зад.

— Ррр, — зарычала она, — Не перевозбуди меня.

— У кого такие красивые зеленые глаза?

— О, ты это очень вовремя приметил. А мне казалось, смотришь только на сиськи и между ног. Да, зеленые-зеленые: у мамы мать португалка, а отец — настоящий индийский раджа.

— Так ты тогда сеньорита? — отвесил вдруг резкий шлепок.

— Ой! — взвилась Пунита. — Ты что, охренел, мы так не договаривались! — И, с напускной рассерженностью:

— Хорошо, грубиянище, если хочешь поиграть в БДСМ, то сначала хотя бы поласкай жопу своим дружком… Да не так рьяно! Cлегка, легонько, а то я кончу. О, йеее… Кстати, у меня есть наручники!

— Ты носишь в рюкзаке наручники?

— Конечно! Каждая начитанная девушка должна носить. Мало ли что?!

— Я вот думаю, что с Гейтором делать. Он уже мылится спать. Отнесу-ка в ванную.

И то верно: попугай зыркал с каким-то безнадежным отчаянием, хотя и ругался с обычным остервенением.

— Не знаю, зачем ты всюду таскаешь за собой это животное.

— Зачем, зачем… Cкучно без пустой говорилки. Крок лучше, чем радио или телевизор. И, сдается мне, несмотря ни на что, у него добрая душа.

— Оу?! Слушай, в ванную свой TV не ставь. Ванная нам может самим пригодиться, крокодилам там не место. Засунь-ка лучше под стол. Мы будем безобразничать на высоте и без болотных комментаторов, — хихикнула Ялини.

Вытащила из рюкзачка какие-то упаковки, и вот уж на кровать повывалились блестящие железки с ключами. Сказала радостно:

— Купила четыре пары. Классно?

— Конечно классно. Ложись, счас засобачу. Вашу руку, миледи.

— Мою? Бэйби, начнем с тебя. Не то ты излупишь своими ручищами мою задницу в кровь; что скажет бедная мамочка, — посмотрела молящим взглядом. Играясь, толкнула Джо голым телом, завалив на кровать и, ерзая, хихикая, ласкаясь и целуя, стянула с него штаны; обворожительно и многозначительно улыбаясь, сдернула трусы.

— Ой, я думала, будет хуже. А он вполне себе ничего! Как раз для нераздолбаной девчонки типа меня, — игриво закусив губку. И, шепотом, — Ну, кролик, чего ты? Все будет хорошо, доверься мне. Я же тебе доверилась, а?!

И, елозя божественным лобком, промежностью и попой по члену, лаская мужское тело, нашептывала:

— О, я вот-вот кончу. Такой милый восхитительный крепыш. О, йеее… И кроватка приличная, есть где подковаться. Так, не балуйся. Ручки вверх. Так… Теперь выпрямил ножки…

Конечно, было обещано, почти что гарантировано райское блаженство. Затем сказала деловито, сухо: «Закрой глаза и ни о чем таком не думай. У меня где-то завалялся презик. Вот я его!»

Вскочив с кровати, захохотала: «Игра окончена, ты проиграл! Давай, рассказывай, что там у нас в саквояжике». (Ну и сука. Зачем доверился? Дурак). Холодно, не подавая виду, Джо стал вещать: «Блаженство уже наступило или я грежу? Воистину, мне никогда не было так хорошо, как сейчас, в твоих наручниках, на нашем уютном ложе. Иди ко мне, Пенни-Пенелопа. Я распотрошу нашу норку, как оголодавший суслик. Или что там сейчас у тебя, — влажная пещерка? Обогрею пещерку жарким пещеристым телом». Она смотрела с сердитым удивлением: «Ну ты, болван! Хватит дурачиться. Что носишь в кейсе?»

Он издал стон узника, пробудившегося ото сна в мрачных застенках; ответил зловещим шепотом:

— Клубок маленьких, но очень ядовитых змей. Не советую рисковать. Они очень шустрые, даже пошустрее тебя будут.

— Хи-хи, а я люблю змеек, они к богатству, — ответила она. Но взгляд настороженный.

(Полного торжества не будет. Найду — убью).

Махнула рукою: «Всё вы врете, синьор неудачник», — и забегала по комнате в поисках кейса. Прогнувшись, отставив зад — он успел на него плюнуть — заглянула под кровать: «Ну кто же так прячет, малыш. Нет, чтобы закопать на мусорке». (Ага, как будто было до этого. Сука сучная. Циничная тварь — быстренько подкрасила в ванной губы — а как же?! Не забыла пописять на дорожку?!) И Джо крикнул невинным тоном: «Милая, если ты тихонько пописяла, то сдерни за собой, пожалуйста. Давай же соблюдать элементарные правила приличия даже в спешке!» Она, в дверях, свирепея, крикнула: «Чао, идиот, кретин, похотливая скотина. Бай-бай, неудачник!»

Её шаги затихали, удаляясь. В гостиничном номере сгущалась темнота. Вокруг было тихо.

Джо дал, наконец, выход чувствам. Сокровища похищены, свет померк, всё погружается во тьму. Теперь главное — не захлебнуться эмоциями. Вот так, — блеванешь от отвращения к себе, и захлебнешься. Утром явится сеньора прибираться, всплеснет руками, украдкою тронет член, и благопристойно-озабоченно убежит звонить в полицию. Хотя нет, она же может, по нынешним временам, позвонить с мобильного…

Тварь! Шлюха! Но какая актриса! Да нет, просто я — полнейший кретин. Внимательнее надо было спектакль смотреть, в лица актеров вглядываться, а не глазеть на костюмы да декорации. Убью суку! «Какая актриса умирает!» — воскликнет, падая и хватаясь за несуществующее сердце… Так он веселил себя, борясь с отчаянием. И опять, на разные лады: «Сука, шлюха, тварь…»

(Если кричать, то, может… Стукачи-соседи позвонят на фронтдеск и сообщат консьержу?) О, как ему сейчас хотелось, чтобы за стеною оказались именно такие, ну, знаете, из этих: «В соседнем номере кто-то так громко храпел всю ночь, мы никак не могли уснуть. Что? А почему это они должны там спать? Э, да вы мне ещё и грубите?! Ну-ка позовите своего менеджера!.. Фу, какой невоспитанный грубиян, а еще с людьми работает?!»

Но Крок Гейтора он точно разбудил. Тот, наверное, наблюдал его страдания, презрительно нахохлясь; проскрипел: «Большое спасибо. Спокойной ночи, дурак!» И опять, — спасибо и спокночи. И еще раз.

— Загадай желание, — сказано было вдруг. — Загадай желание, олух!

— Этому я тебя не учил. Наслушался телевизора?! — рассердился и удивился одновременно Джо.

— Загадай, загадай желание… желания, — защелкал Гейтор своим попугаичьим язычком.

Джо мечтательно шептал: «Крок, слышишь меня, грязный крокодил? Хотелось бы, чтобы эта шлюшка, циничная тварь — я говорю про ту смазливую воровку — возвращалась к тем, кого обворовала. Слышишь?! Возвращалась. Раздевалась. Становилась на колени. И искренне-искренне молила о прощении. Да-да, именно! — выкрикнул он в ответ на насмешливое покашливание. — Молила, мать её, на коленях и нагишом. Жарко шептала: «Я сделаю всё, что прикажете, лишь бы замять возникшее между нами недоразумение».

Представив сценку, Джо засмеялся. Затем, расслабившись в стальных оковах любви, закончил свои излияния: «А оргазм, который ей так нужен, просто необходим как воздух, получала бы только тогда, когда я наставляю эту закоренелую преступницу и развратницу на путь истинный, а мой член штурмует стены её порочного влагалища». Тут он, удивленный высокопарностью слога, сконфузился. Умолкший было попугай вдруг опять зацокал языком и возмутительнейшим манером захохотал. «И чтоб ты сдох, животное!» — прорвало Джо от всех этих издевательств судьбы.

— —

* — «Боже, а ты была распутницей, сняла свои трусы» — из песни «I Am the Walrus», «The Beatles», Леннон / Маккартни.

* — Скорее всего, имеется в виду изобилующая штампами бульварная, а то и порнографическая литература.

4. Стойка на голове

Сгущалась ночь. Для поднятия духа Джо пытался представить далекое завтра в розовом свете. Итак, солнечным утром, щебеча нежной сойкой, заявляется спасительница с тележкой уборщицы. Положим, хаузкиперша представляет собой знойную женщину лет тридцати с лишком, невероятно уродливую лицом, но с очень красивым телом, — ничего, это даже в некотором роде пикантно. Зато теперь руки развязаны в прямом и переносном смысле. Они падают друг другу в объятия!.. После чего он, не мешкая, бросается на поиски воровки. (Придушить, а то и удушить суку).

В коридоре послышались голоса. Кто-то остановился перед дверью. Раздался звук проворачиваемого в замке ключа. «Спасибо большое, как же вы любезны», — сказал кто-то с такими знакомыми лукавыми интонациями. «Он там, внутри?» — спросил ленивый мужской голос. Включился свет. «Ну вот, я же говорю, приковала бойфренда — по его просьбе, конечно — к кровати и пошла за эээ… презервативами. (Хихикает, сучка). И там еще случилась целая история в аптеке: какой-то сумасшедший долго не мог рассчитаться за покупку, всё долдонил, что надо-де сбегать домой, взять горящие купоны на скидку на что-то там… пока, наконец, купила что надо, — она, похоже, сбросила рюкзак и, порывшись, пошло захихикала, — Вот, самое то. Рекомендую!»

Мужчина хмыкнул, подошел к кровати и, сопя, стал рассматривать узника. Джо отвернулся. Кашлянув, мужлан сообщил, что он консьерж, пришел срочно на помощь. Джо выдавил, что очень, мол, приятно познакомиться, в конце концов. Хотел добавить пару слов про эту шалаву, но она, упреждая, заюлила: «Спасибо, сэр, бесконечно признательны». Шелест сунутой в руку купюры. Консьерж, снова кашлянув, произнес вдруг четко, многозначительно: «Обращайтесь ещё, если что». Дело принимало странный непредвиденный оборот.

Закрыв за спасителем дверь, Эшли ринулась к кровати, уставилась на распятого Джо взглядом, полным тоскливого раскаяния. Он закатил глаза, отказываясь понимать происходящее. Сказал: «Пошла ты…» Она, кусая губы, едва сдерживая слезы, судорожными движениями принялась раздеваться, разбрасывая снятое по комнате. Бюстгальтер, описав прихотливую дугу, шмякнул его по щеке. Сдернула трусы. Упала на колени. Ему, опутанному оковами, приходилось выворачивать шею, чтобы исповедать нагую грешницу. Прошептала: «Я сделаю всё, что прикажешь, лишь бы замять возникшее между нами недоразумение», — обдав его руку жарким дыханием губ.

Джо оторвал конечности от постели, звеня железом. «Это я сейчас, мигом, — роется она в рюкзаке, — Неужели все выбросила?» Он опять закатывает глаза. (Актриса. Ясно. Надо было все-таки переговорить с тем болваном наедине). «Ха-ха, один ключик случайно завалялся, — ринулась открывать замки, — Я была на тебя такая злая сперва. Не дал насладиться победой, всё язвил. Был бы пистолет, — пристрелила. Такой прааативный красавчик. Бросалась этими ключами в небо на бегу к метро. А там села в последний вагон, начала уже потихоньку себя ласкать, чтобы отлететь, и, представляешь, — ни в какую. Ты лишил меня такого кайфа!» — взвизгнула она. Джо молча разминал затекшие руки.

«А потом, потом… Я представила тебя здесь одного, бессильного по моей злой воле. Волосы разметались, темные очи горят ненавистью. Ты рыдаешь и проклинаешь меня. Твой милый шалун раздавлен горем, — она два раза рьяно чмокнула заспанного шалуна, — К тому же, тебе нестерпимо хочется поссать; несчастный, злой, насквозь промокший, — сделала она большие, чуть ли не всеобъемлющие глаза, — Ты засыпаешь с мечтою о мести. Утром заявляется какая-то шалава, шалун с шутливой учтивостью её приветствует; похотливая шлюха, конечно, начинает заигрывать — ну как не приласкать такого милашку! — а потом и запрыгивает на тебя — ну, то есть, на него — и уносится, уносится во весь опор в далекие дали. А я, дура, стоя в облаках пыли, смотрю вам вслед. Ласкаю себя, не в силах остановиться, и у меня, и у меня, — ужасная гримаса искривила прекрасное лицо, — Ничего не получается!» (Ну ни хрена себе, как она рыдает. Так уметь надо).

Встал. Брезгливо отряхнулся. (Надо одеться. Постель или кровать чем-то воняет. Кстати, надо купить костюм. Несколько галстуков, рубашек). Подумалось о том, как важно быть свободным, особенно для мужчины. Собрал наручники, швырнул под кровать. Да, вот и он, кейс. Его тоже под кровать. Эта путана все еще рыдала, обхватив подушку и выпятив порочный зад. (Какая у нее все-таки красивая промежность, так и истекает тонкими флюидами искушения. А досталась грязной мерзавке. Ну не насмешка ли природы? Сколько добрых, умных, главное — порядочных! — женщин лишены даже подобия такой прелести. Почему?! Да потому что все лучшее в этой жизни достается тварям. Не иначе, как от диавола).

— Миленький, о чем ты думаешь? — очнулась внезапно.

(Куда и слезы делись. Моментально подсохли на жаркой шлюшке).

— Я тебе не миленький. А думаю о вещах, абсолютно тебя не касательных.

— Хорошо, Джо (его вдруг передернуло от собственного имени в её устах) и что мы будем делать дальше? — вставая с кровати, пошла на него, облизывая пухлые алые губы.

Он неловко попятился. Задел что-то ногою, повернулся. В клетке, задрав лапки с загнутыми когтями, свернув набок голову, затрапезным бомжом покоился Гейтор. «Крок!» — прошептал Джо, руки и губы его затряслись. Она увидела попугая, рассмеялась. Глянув на Джо, осеклась, замерла. Грудь и соски вызывающе подрагивали, на губах таяла змеиная улыбка. «Жалко крокодильчика», — сказала, впрочем, картинно вздохнув, положив руку на бедро.

Джо внимательно и печально смотрел на своего крылатого любимца.

(Теперь с тобою очаровательная голая чертовка. Ты этого хотел, да? А Крок, выходит, погиб за тебя, за твою свободу, может быть, даже за жизнь твою. Положил свою маленькую, но, тем не менее, единственную жизнь. Жалкий скорбный усопший птах). Крок увиделся ему сейчас другим, он с удивлением рассматривал попугая в совершенно ином свете, — такого вот, незнакомого, неизвестного. (Мученик поневоле. Сакральная жертва. Так, хватит, не надо больше!) Сходил в ванную, вернулся с полотенцем, накрыл клетку. Им овладела решимость. Воровка, слегка опустив левое плечо, зыркала со скрытым страхом. Джо прошелся от кровати к столу. Еще, и еще. Остановился, бросил в это теперь лишнее смазливое лицо:

— Так, вали. Одевайся и — вали!

— Бэйби, ты что? Час ночи.

— А хоть два, хоть три, хоть четыре. Вали, пока я добрый, пока не вытолкал тебя отсюда нагишом.

У неё подкосились ноги, — упала на колени, подняв на него полные слез глаза, повторила пересохшими губами: «Я сделаю все, что прикажешь, лишь бы замять возникшее между нами недоразумение». (Ха-ха. Не смешно, однако. Тогда было, сейчас — нет. И вообще, время так быстротечно. Всё мгновенно меняет смыслы и/или обретает новые). «Не было никакого недоразумения, заводная дура. Ты меня просто обокрала. Это — не недоразумение, а вообще сущий пустяк, совершенно расхожее явление». — «Я… не хотела, зачем ты так». Задрожала, словно ей вдруг сделалось холодно. Покрылась гусиной кожей. Поползла к нему на коленях: «Ведь всё вернула. Твой саквояжик со змейками даже не раскрывала». (Ничего нельзя вернуть. Что за чушь? Тем не менее, ты выплакала себе прощение. Или отхлестать порочную дьяволицу как должно?)

— Окей, краткий сеанс БДСМ окончен. Покажи-ка свою спортивную выправку. Стойку на голове можешь сделать?

— Стойку? На голове? Ага, запросто. Возле стенки. — Подлетела к стене, наклонилась, виновато улыбаясь ему всем своим лоном, готовая к перемене баланса.

— Постой! Кто же так делает? Рюкзак надень. Разве ж можно без рюкзака, дура.

Надела быстро, стала на голову.

— Наручники туда положила?

— Нет, а зачем?

— Зачем? Тебе, конечно, лишнее, а мне вовсе и нет. Ведь я в них был, не ты.

Она свалилась на пол, забегала по комнате. Выудила железки из-под кровати, положила в рюкзачок:

— Дорогой, мы ничего не забыли? Всё, уже можно становиться? — Ну, становись, — улыбнулся он.

Стойка на голове ей очень шла. Стройные ножки улетали ввысь. «Слегка разведи… ноги». Открылась промежность с пышными половыми губами. Они сияли, обрамляя влагалище, как лепестки. Бутон клитора радостно проклюнулся, словно ранний цветок весной. (Ага, вот что. Лепестки не мешало бы чуть разгладить). И он пошел, вымыл руки (Бизнес нужно делать чистыми руками), и разгладил, любуясь. Она застонала: «Такие нежные пальцы. Ты сделал именно то, чего я хотела — разгладил мне лепесточки». (Хороша, чертовка. Хотя, — ну её к черту). Все же смотрел, восхищенный, на эту чудовищную красоту.

— Так, все, хватит. На землю.

— А я еще могла бы простоять хоть полчаса, — рапортовала физкультурница, победно улыбаясь.

«Одевайся теперь». Она поглядела странно. (Удивленно? С мольбой?) Надела футболку, и ходила кругами, как кошка, сверкая зелеными глазами. «Ну, тогда остальную одежду сложи в рюкзак, чтобы не валялась тут. Устроим аккуратный привал у ручья. Может, даже разобьем лагерь на скалах». (Пускай будет определенная свобода действий. Но и распускать тоже нельзя). Вообще-то уже пора было спать. «Так, время позднее. В кровать!» — скомандовал он и выключил свет, лег.

Эшли, мурлыча, забралась под одеяло, прижалась. Нагая. Опять.

— Ты зачем сняла футболку? — сердито спросил он.

— Кролик, запомни раз и навсегда: я не люблю спать в футболках, — ласкалась она к Джо. — Вообще надеваю что-либо из одежды только в случае крайней необходимости.

— Когда идешь на работу?

— Идешь на работу?

— Ну, когда выходишь на охоту, чтобы кого-нибудь выпотрошить.

— У, не говори гадости, — засучила ногами.

— Какие ещё гадости? Голая, как ты, правда. Как давно ведешь такой образ жизни?

— Такой образ жизни веду… — водила она по его торсу дрожащим пальцем, — Безумно давно.

— И как долго будет продолжаться это безумие?

— Ррр, — скользнула горячим пальцем по отзывчивому стволу, — Не знаю.

(Она даже не сказала: всё, с этим пора заканчивать. Ну вы подумайте?!)

"Но ты понимаешь, что совершаешь кражу?" – задумчиво шептал он в потолок, закинув руки за голову; Эшли била мелкая дрожь. "Осознаешь ведь, что просто воруешь - изобретательно, правда, но - воруешь у мужчин?!" Пунита тряслась. Ерзая, ласкаясь, целуя, она изловчилась, забралась на член. "Ох, какой же он хорошенький. Я полюбила его еще издали", - бормотала, насаживаясь, какую-то ересь, и застонала, закрывая и раскрывая глаза. В то время как Джо всего лишь добивался ответа на простейший вопрос: как долго такое может продолжаться? "Что?.. Я не знаю, не знаю я, - бормотала Ялини, а потом, содрогаясь всем телом, выкрикнула что-то вроде, - Пусть это длится вечно!"

5. Вперед, в секс-шоп!

Ночь прошла безумно. Стояла полная луна — они не закрыли жалюзи — и освещала комнату своим колдовским светом. Стоило ему, отдыхая от ласк, глянуть на её тело, как всё у них начиналось заново. Джо шептал, как глупо, пошло, порочно проходила ее жизнь. Пунита злилась, юлила, дрожала, подбираясь. Умоляла «войти» или, сама, «вскочив», уносилась куда-то. Там, гарцуя на своем горячем жеребце, металась по краю обрыва, заглядывала в пропасть, разметав, как ведьма, волосы, блестя грудью, сверкая безумными изумрудными глазами на раскрасневшемся лице. Смеялась, стонала и кричала от наслаждения.

Проснулись поздно. Утро действительно выдалось солнечным, но каким-то быстротечным. Вспоминал прошедшее. Бросил взгляд на часы. Полдень! «Страшно хочу есть», — потянувшись, прошептала Ялини и перекатилась через него, полетела к окну. Там, прогнувшись и глянув игриво (Это ни к чему; хотя нет, пускай), перевернула рюкзачок, выудила бутылку колы и, из пластикового контейнера — донат. (Неужели тот самый?) «Хорошо, что я его прихватила. Воспользовалась твоей неземной добротой, — улыбнулась признательно. — А то бы мы умерли с голоду». (Мы?) Переломила пополам, протянув половинку своему мужчине. (Не дура. И шустрая, чертовка. Цыганка. Но зачем так влюбленно глядеть?)

Доедая и облизываясь: «Миленький, можно я быстренько заскочу в душ, а ты потом подтянешься?» — «Валяй», — пробормотал добродушно. (Дверь в ванную оставила приоткрытой. Искусительница). Вышла голая, с полотенцем на голове. Джо почему-то чуть не прыснул со смеху. Отвлекаясь от глупостей, брякнул невзначай, необдуманно: «У нас теперь море наручников. И что же делать с этакой бессмыслицей, спустить в унитаз?» Она, влезая в джинсы уже, вдруг затряслась, повернулась, уставилась на него с отчаянной тоской. «Я сказал что-то не то?» — «Сраные железки…» — «И что? Пустая дрянь, конечно. В этом мире столько всякого дерьма…» — «Я же их, черт возьми…» На Эшли жалко было смотреть. В ней происходила какая-то ярая внутренняя борьба. «Так, забудь, мне срочно надо кой-куда сходить, пробежаться даже», — бормотала она. «Сходить? Сходим вместе, малышка». — «Нет!» И, одевшись, трясущимися губами: «Я счас быстренько сбегаю по делам и вернусь. Ты только никуда не уходи». — «Я думал, мы первым делом пойдем похороним где-то Гейтора?» — «Да-да, первым делом. Но прежде я — быстренько, и — вернусь; не уходи!»

***

Подлетая к заведению, притормаживала. Звякнув дверью, зашла, повинной сучкой поплелась внутрь. Вот и прилавок с кассой. Здоровенный, метра два, упитанный черный детина. На груди бляха «Владелец». Юркнула к нему под стойку. Тот стоял, навалившись на прилавок. Когда сзади что-то зашуршало, зашелестело, — подозрительно оглянулся и, изумившись, развернулся. Какая-то очень красивая молодая женщина, белая или метиска, запихивала в рюкзак трусики. У него плавно отвалилась челюсть, вздыбился член. (Жена, неделю назад, уходя, орала: «Домой не жди, тупой идиот!» Победно взмахнув чемоданом, грязно выругалась. Где сейчас эта шлюха? И что за голая белая баба? Похоже, снимают какое-то кино? Или видеоролик: BBС — большой черный хер — в тугой белой манде, конечно. Так хотя бы предупредили! Да и деньги надо с них взять, а то бизнес совсем загибается. Все трахаются в виртуале, да дрочат. Какие, к черту, секс-шопы? Прошлый век).

«Это что тут такое», — выдавил, наконец. Пытаясь не зыркать на прекрасную незнакомку, озирался по сторонам. (Где оператор или кто там у них главный? Нельзя же так, бесплатно, людей пугать, сцуко). Губы у Пуниты тряслись: «Вчера я украла четыре пары наручников. Мне очень стыдно, — она сглотнула. — Хорошо, что сохранилась упаковка. А три ключа утеряны». Да, и еще, становясь на колени, прошептала что-то совсем невообразимое: «Я сделаю всё, что прикажете, лишь бы замять возникшее между нами недоразумение». Потрясённый, перекошенным ртом рявкнул: «Соси, сука», и расстегнул ширинку. Прогуливающаяся вдоль полки с дилдо пожилая дебелая леди вскрикнула чайкою. Он развернулся в ту сторону, уперся своею дубиною в прилавок, гаркнул: «Да вспомнил одну нашу веселую песенку, мэм. Извините. Не отвлекайтесь, пожалуйста!» Леди посмотрела с удивлением. Улыбнулась. А голая сучка поползла вокруг ног, подбираясь к члену, — огромному, как бейсбольная бита. Бабища, ощупывая наиболее внушительные экспонаты полки, поглядывала на владельца с растущим интересом.

От одного вида этого орудия всё у Ялини внутри сжалось. К тому же здоровила словно неделю не мылся, — так от него воняло. Подползая, зажмурила глаза. Открыла. Он нависал, как рок. Огромный, неумолимый, с хлопьями смегмы. Растягивая рот, бессвязно мыча, навалилась на объект всей своей тяжестью. Головка едва-едва уместилась во рту. «Если загонит на полную длину, из меня вывалятся кишки», — подумала испуганно. Ее чуть не передёрнуло. Судорожно задвигала-задёргала головой. Смегма липла к коралловым губам. Ну а сахарные зубки… «Ауч!» — взвился гигант, отвесив резкий подзатыльник, и член чуть не разодрал ей горло. Зашептал: «Ты ранишь моё достоинство, шлюха. И что у тебя за острые зубки? Трудись добросовестно, давалка, и помни: безопасный секс, — прежде всего!» (Вот у жены рот был хорош, лишь чуток маловат. И где он сейчас, вместе с нею, черт бы их подрал?!)

Пытаясь не всхлипывать, ибо что тут всхлипывать, себе ведь дороже будет, стараясь ни на что не глядеть и ни о чем не думать, Эшли живо работала головой с выпученными глазами. Трудно сказать, сколько уже прошло времени. Подошел какой-то покупатель, рассчитался. Негр рассыпался в благодарностях, и, как только тот вышел из магазина, потянул Пуниту за копну волос, оттаскивая от дубины. «Нет, так не пойдет. Ты скребёшься зубёнками, мне некомфортно, тревожно, и я, — скривился он мученически, — Никак не могу кончить. Так мы будем любашиться до утра… Йоу, да тебя даже близко нельзя подпускать к членам», — заключил авторитетно. «Что же делать?» — еле выдавила Ялини разодранным ртом. Направляя ее голову за волосы, повелительно выдохнул: «Ползи вон туда, сучка. Возьми один из тех кляпов, с кольцом, что раздирает рот шопипец, и тащи его сюда. Побыстрее, побыстрее, путана». Еще и шлепнул её, походя, по голозадью.

Она уползла в полутьму по грязному полу, трагически виляя жопой и егозя сиськами. Чувственная нижняя губка — совсем уже ею не управляемая — тоже болталась из стороны в сторону; похоже, она даже капала слюною на долбаный пол… Кто-то, как нарочно, проходил мимо прилавка, и они чуть не столкнулись; рассмотрев её, мужчина удивленно загоготал. «Между прочим, у вас тут ползает какая-то голая красотка», — доверительно шепнул он хозяину заведения. «Вау! Неужели! Это жалоба?!» — спросил негр. Мужики переглянулись и загоготали совместно. Очень медленно, как против воли своей удаляясь, залётный посетитель с восхищением рассматривал споро уползающую Пунитаялини. (Вот так бы всегда в секс-шопе! Постоянно бы сюда заходил!)

Будучи теперь осторожной, Эшли дальше ползла перебежками, ведь любительница / профессионалка от дилдо, если повернется, могла ее увидеть. «Пускай зайдет туда, в тот вон ряд. Тогда быстренько проползу вперед, и сразу — назад», — примерялась Пунита. Леди зашла в ряд, где виднелись баночки и тюбики со смазкой. Ялини стремительно поползла в самый дальний угол, поискала продукт. Вот они, нужные кляпы: женщина на упаковке, — выскочившие из орбит глаза и широко раскрытый рот. Схватив коробку, порысила назад. Леди, сжимая облюбованный дилдо одною рукой, другою музицировала пальчиками по полке, мечтательно, по-видимому, улыбаясь, поскольку совершенно не услышала топот пунитыных ладошек и коленок. Сердце у Эшли, возвращающейся с зажатой в зубах упаковкой к огромной балде, дико трепыхалось. Негр потрепал её гриву, распаковал продукт, вставил ей резиновое кольцо, которое прямо-таки раздирало рот, завязал на затылке ремешки. Опять работая головой, Пунитаялини хотела одного: чтобы всё это как можно скорее закончилось!

Кончил он внезапно, любвеобильно, и без какого-либо предупреждения. Наверное, оттого что шифровался: как раз пришлось рассчитывать одного очень дотошливого покупателя, тот хотел получить или, на худой конец, выслушать солидные гарантии увеличения размеров пениса. Владелец шопа бубнил: «Да не волнуйтесь, сэр, любая леди примет вас с помпой после нашей помпы». — «После этой самой?» — недоверчиво нудил посетитель, он выбрал наидешевейшую. «Ну, тогда возьмите ту, красную, что на двадцать долларов дороже». — «А мне нравится эта, прозрачная. Так как она, ничего, сгодится?» Владелец закатывал глаза. Всё опять начиналось по новому кругу. И вот, когда они финализировали транзакцию и покупатель, наконец, отошел от прилавка и направился, рассматривая чек, к выходу, хозяин магазина практически сразу и кончил.

Пунита мотала головой, пытаясь соскочить с черного члена. «Глотай, сссука», — рассвирепел негр и отвесил подзатыльник. Ялини чуть не захлебнулась. Из правой ноздри вылетела струйка спермы. «Только бы не закашляться», — подумала. От запаха и от всего того, что случилось, её страшно мутило. Поглотив, наконец, хозяйское семя, она сползла ртом со своего мучителя. Тот пожал плечами, бросил: «Путана». Застрявшая между полками с вибраторами леди высунулась и, облизав огромные губы, крикнула: «Вы там всё поёте?» Тогда он эстрадно улыбнулся, хлопнул поднятыми руками в ладоши и дернул тазом, изображая знойный танец. Так что напоследок еще и огрел замешкавшуюся Эшли по лбу своим липким орудием расплаты.

6. И все практически рыдают

Леди возникла нежданно. Подошла, подобралась тихонько, — ручки за спину. Эшли как раз разгибалась, чтобы встать, одеться. «Что за шум?» — спросила похотливица. Владелец шопа пнул тумбу с кассой, и — легонько, заодно — Пуниту. Сказал, засмеявшись: «Да ноги разминаю, затекли. Стоишь тут целый день». Придвинулся, чтобы заслонить кое-кого, если надо, от назойливой бабы. Покупательница вынесла из-за спины руку с огромным черным дилдо. Припечатала её сверху другою, — с баночкой вагинальной смазки. Полномасштабно улыбнулась. Хозяин, сканируя товар, невозмутимо сообщил: «С вас семьдесят три доллара шестьдесят центов». (Давай, вали уже!) Леди томно затягивала транзакцию, подавая склизкие намеки. Взгляд, интонация, недосказанность…

Представляла: вот она — современная Гарриет Бичер-Стоу, почти что писательница, главная обвинительница лорда Байрона, да и просто добрейшая белая женщина*. Но помоложе той старухи, да и в неплохой форме, плюс в чудной униформе — прехорошеньком белье, где бюстгальтер и трусы скрывают возрастные недостатки, а отменные подвязки с чулками крупного ажура, напротив, набрасывают на плоть вуаль романтического винтажа — ой, ну как расцвела-то на старости лет, три хиллари в небрежном обхвате! И обнимает его, — черного, блестящего, голого. Мужчину! Одной рукой ухватилась за талию, другой притянула к груди темный член с мясистой сливовой головкой. Улыбается ей, головке: дива готова исполнить песню на бис! Белой коже дебелой так идет соседство с голым черным мускулином, да и он рад стараться: задрал по-кинг-конговски ручищи, и мощнейше улыбается. Правда, нужно прежде погонять в спортзал этого — как они там говорят? — мазыфаку, чтобы покачал пресс, бицепсы/трипперсы, и что там у него еще?

Или же вот, картинка похлеще! Есть у нее кузина Дженнифер, а у той — муж, занудный остряк, чтоб ему… Сцена в гостиной. Большой стол слегка сервирован. Дженнифер с мужем, пожаловав: «Давно не виделись, милейшая кузина». Она, кивая: «Да, давненько». Светская беседа по-родственному, в светской гостиной. Противный остряк-дегенерат так и норовит уколоть, да подколоть, пока рот не набит легкой всячиной, и она, бедная, заливается стыдливым смехом, да и на щеках — стыдливый же румянец. Одета в облегающее платье, прекрасно подчеркивающее всё, что еще можно подчеркнуть. «Кстати, познакомьтесь с бойфрендом! — И обнимается с подошедшим мускулистым голым мазыфакой. — Ах, а Вы всё острите, Генри, все острите. Совсем меня, бедную, засмущали». И томно веером обмахивается, чтобы достойно проклятый румянец остудить. Ну не веером, конечно, а дружком своего дружка. Выкусили?!

Только где он, Кинг-Конг её мечты? «Чем заполнить эту дикую воронку пустоты», — думала-горевала, толкая плечом дверь с назойливым жестяным бубенцом.

***

Когда бабища ушла, Эшли вскочила, оделась. Подошла к кассе, едва выдавила: «Сколько с меня?» Футболка надета наспех, неправильно, надписью «Я люблю тебя» наружу. Хозяин, почесавшись, деловито: «Я возьму назад одну пару за полцены, а три — с утерянными ключами — за четверть. Получится скидка от цены в восемьдесят долларов. Поймите, я смогу их продать, только сильно сбросив цену, и то лишь как комплект». Пунита обреченно кивнула затуманенной головой. «Итого с вас пятьдесят пять долларов, мэм»… «Вот и рассчитались», — думала, выходя. Плелась; ее мутило от воспоминаний. «Черт, и зачем ему женщина? Прогнулся, ухватил губищами хер и отсасывай сам себе сколько влезет: замкнутый цикл…» Где-то на полдороге, как нахлынуло ей, так вцепилась в фонарный столб, чуть не заревела. «А кто виноват? Не фиг было воровать». Пошла. И опять чуть не разревелась в голос. Стояла, размазывая слезы и сперму владельца по лицу.

***

Его, кстати, Клайвом зовут. Клайв стоял, задумавшись о своей ситуации. Что вот, идешь, бывалыча, домой с надеждами, с какими-то ожиданиями. Жена уже пришла с работы, помылась, поела, обсудила по телефону с подругами важнейшие проблемы современности. Сейчас она — твоя, ждет своего слоника. Не будучи женщиною сдержанной, наверняка уже приласкала себя многократно, и теперь догоняется в спальне с помощью дилдо. Но это же всё равно не то. Она ждет тебя! Стучишь в дверь, она швыряет изделие под кровать, бежит открывать. Халатик разметался, игривые спелые сиськи, готовые лопнуть, повыскакивали ходуном наружу. Дрожит от ожидания чуда. Тут вспомнил ее, молодую: на точеном эбонитовом теле легкая испарина, и вся сверкает, даже светится — совсем как елочная игрушка, как рождественский подарок для хорошего черного парня — и у него защемило сердце.

И вот заходишь ты, — усталый, отупевший, разочарованный, неудовлетворенный. Смотрит с надеждой. Захлопывается дверь. «Соси, сука», — говоришь вдруг, расстегивая ширинку; слова сами, помимо твоей воли, вырываются из глотки. Можешь дать подзатыльник для поднятия бодрости духа. Она падает на колени, с мольбой в прекрасных глазах исполняет постылый ритуал. Всё еще надеется, что ты вдуешь ей, как джентльмен, или хотя бы просто по-человечески впердолишь. Но нет: ты весь в своем провальном бизнесе, адское хозяйство не отпускает ни днем, ни ночью, ты — просто на службе у бесов. Какой-то внутренний толчок, и ты кончил; сперма капает с её натруженных губ. И это, в принципе, все, что она получила и получит. Рявкаешь: «Глотай!» — потому что нельзя же распускать и распускаться, всё в хозяйстве должно идти в дело. Глотая, глядит на тебя, как фурия. В принципе, она вправе убить за такое многолетнее насилие над ожиданиями. Ты в очередной раз поранил ей сердце и душу, а сейчас, когда женщина отхлебывает своё, нудно бубнишь о том, как идут дела в грёбаном магазине, и ничего — заметь — ничего хорошего ей уже не светит, она же все понимает!

Потом подхватишь пиво с орешками, рухнешь на диван, и будешь таращиться в TV — Window to the World, окно в мир — а оттуда плещет струя свежей грязи и дерьма. А твоя жена, страстная коза, побредет в спальню, сорвет с себя халат, и станет — ну не дураки же мы — вытрахиваться вибробратом с дилдатором. В глубины её естества будет долбиться механизм, а не хобот слоника. И мечтать, мыча и натирая соски с клитором, она будет о чем и о ком угодно, только не о тебе. Скажи, разве это жизнь?

Клайв размышлял о том, что какая же все-таки ипучая штучка эта жизнь. И не могла бы какая-нибудь из игрушек секс-шопа что-нибудь поделать с такой ситуацией? «Кстати, откуда в доме вибратор, ведь это же явная измена, если не откровенное предательство? У меня их полным-полно, — думал печально. — Надо было подарить ей на День Валентина самый лучший и дорогой, так было бы правильнее со всех точек зрения, включая деловую. Эх… И, наверное, правильно, что ушла, — подытожил горько. — Я сделал бы то же самое, будь я на её месте».

***

Когда Эшли уходила, Джо еще не осознавал… Уже когда за ней захлопнулись двери лифта, то понял, куда пошла. Дернулся одевать брюки, упал и ударился головой о стол. Вскочив, хотел бежать. Но что можно изменить? Как и где искать ее? Бегать по улице, спрашивая, где ближайший секс-шоп? Нормально, да? А если не ближайший? Вот ведь какую злую шутку могут сотворить с нами желания наши. Но, если бы он ничего не пожелал тогда, — и что?! Кости легли бы иначе, была бы какая-то другая реальность. Была бы она лучше? Была бы рядом с ним эта сумасшедшая красотка, приблуда чертова?

Положил Крока в пластмассовый контейнер, вышел. В магазине инвентаря купил лопату. С трудом нашел подходящее место, — город ведь, то бетон, то асфальт, то железо, то зеленая лужайка, черт подери. А чтобы просто земля, — поискать еще. Вот разве — здесь, возле мусорки, клочок. Выкопал ямку. Уложил контейнер с Гейтором. Постоял, скорбя. Перекрестил вдруг. Закопал. Утоптал. (Надо запомнить. Всё такое одинаковое вокруг. Лопата? Сдать назад, что ли? Да ладно, что с ней таскаться). Закинул в мусорный бак. Хотя бы никто не стал копать по свежему следу…

— —

* — Гарриет Бичер-Стоу обрела популярность благодаря написанию сентиментального романа «Хижина дяди Тома». Впоследствии опубликовала статью «Истинная история жизни жены Байрона», в которой донесла до общественности слухи о сожительстве Джона Байрона со своей единокровной сестрой Августой Марией Ли, что поубавило популярности сочинительнице. В старости впала в слабоумие, и в свои семьдесят семь лет почти слово в слово, совершенно для себя одной заново, творила собственный бестселлер, занимаясь жутким самоистязанием. Также приобрела некоторые дикие привычки. Марк Твен, сосед её по Хартфорду, вспоминал: дома в Хартфорде не запирались, и старушка Гарриет могла зайти в чей-нибудь дом, подобраться сзади к зазевавшемуся хозяину, да и издать вдруг такой боевой клич, что человек выпрыгивал из одежды.

7. Где ты был?

Она стучала по двери ладошками, колотила её кулаками, пинала ногами. Потом навалилась на стену спиной, съехала вниз. (Как он мог? Я — женщина на одну ночь? И, главное, — где он теперь?) Эшли думала о том, что, если спросит консьержа — того самого Альберто — а он скажет, мол, тот мужик, что ли? — да выехал, и еще как-то спешил, ключи уронил, кажется. Так вот, тогда… Тогда у нее просто рухнет сердце. Ну не рухнет, но упадет, вывалится точно, и разобьется о мраморную плитку вестибюля. Ну не разобьется, но так будет валяться лишним чужим сгустком, истекая кровью на плитке. Конечно, тогда ей надо будет как-то эдак захихикать, глянув на Альберто — тогда уже все равно будет — и изречь, слегка, но впечатляюще вздохнув: «Я оказалась ему не по зубам. Слабак». А мерзкий Альберто — что открывал вчера дверь — тоже захихикает, причем с большим пониманием, и, хорохорясь, станет лапать ее глазами. С этим бесполезным сердцем на полу это будет уже не трудно, не важно.

«Но пока оно там, внутри, — думала она, размазывая по лицу слёзы, и, чего там греха таить, сопли и даже остатки чуждой спермы, — еще немного подожду. Немного совсем. Конечно, он же вышел купить чего-нибудь поесть. Господи, и что я за дура? Да пошел купить сигареты, зажигалку, или даже, внезапно образумясь, — презервативы! Решил вдруг, что надо все же предохраняться — мы друг друга практически не знаем и всё такое, вот и вышел за средствами предохранения, что очень сейчас к месту будет!»

А Джо, похоронив Крока, пребывая в угрюмом настроении, подходил к гостинице. «Неужели на такой ноте всё у нас и закончится?» — думал он, с содроганием представляя всевозможные мерзости, которые происходят с Пунитой где-то в этом же самом городе, может быть, даже совсем недалеко, — за тем поворотом. Происходят, в общем-то, по его вине. Лихорадочно размышлял, что же будет дальше — ну, то есть, появится Ялини еще в его жизни или нет? Шансы колебались, ситуация представлялась весьма шаткой, настроение было прескверным. Тем не менее, на всякий случай зашел в «KFC», купил пакет курятины после этаких расходов, а в бакалейной лавке: упаковку «Доктора Пеппера» со своим любимым вкусом (Вдруг она тоже любит с вишней?) и того-сего-другого по мелочи (А если сладкоежка? Или, — любит рыбу? Молочное? Вегетарианское?..) И вот с этим, скорее всего, бесполезным грузом, он и тащился в гостиницу.

Выйдя из лифта, однако, пошел живо, да что там пошел — побежал к себе! Она уже почти встала на ноги и готовилась опуститься к Альберто. И кто знает, чем бы всё это закончилось в её нынешнем состоянии души. Так что он подошел — то есть прибежал — как раз вовремя! «А я нам тут кой-чего купил», — выдохнул, пытаясь срочно взять себя в руки. Эшли, ойкнув, без лишних разговоров запрыгнула на него — ну как тогда на улице, и всё у него почему-то повывалилось на пол. Вжимаясь, шептала: «Ну заноси же меня к себе, к себе, противный. Где ты был?» — «Думаю, тебе надо поспать», — сказал, занося ее в номер. (И слава богу, что не стал ничего говорить вроде того, что, наверное, у тебя был тяжелый день, ты, поди, устала, и все такое). (Надо бы подобрать рассыпавшуюся снедь — теперь она очень пригодится!)

***

Проснувшись, сладко зевнула. Он возился в ванной. Ей почудилось, — звякнул металл. Потягиваясь, крикнула: «Пупсик, а что ты там закрылся и делаешь? (C ударением на „закрылся“). Чистишь свой пистолет, хи-хи?» Рассмеялся из-за двери: «Моя игрунья!» (Ну и слух. И вообще обостренные чувства). Выходя из ванной, зашвырнул кейс под кровать. Беззаботно отчитывался: «Когда шел хоронить Крока…» — «Зачем же без меня!» — «…То купил лопату. Случайно прикупил еще какую-то штуковину, какой-то шпингалет. Машинально. Продавец, такой болтун, он меня просто вконец заболтал, этот болтун навроде тебя». — «Я болтушка? — взвилась игриво, — А что, молчать, в рот воды набрав?» Осеклась, закрыв рот руками. Джо вышел зачем-то в коридор.

Когда вернулся, она, умытая, уже сияла. Стол накрыт и даже разлито в стаканы. «Присаживайтесь, сэр. Куда ходили?» — «Да выбросил дурацкий шпингалет, черт, совершенно бесполезная вещь, — отчитался домохозяйственно. И, заметив „Пеппер“. — О, да у нас тут каберне завалялось». (Перехватить инициативу, перехватить). Ялини продолжала радушничать: «Сэр, присаживайтесь к столу. Мерло уже разлили, у нас в деревне всё простенько. Пригубите». (Ну что ж, полечимся этим доктором. Надо было действительно вина купить. Всё впопыхах).

После обеда отправилась в ванную, а он завалился попялиться в ящик. (Дверь в ванную у нас теперь, понятное дело, не закрывается. А писять и какать как? Ах, да, мы же в деревне). Прелестница вышла из ванной обновленной и голой. (Хотя бы полотенце на голове замотала для приличия. Куда мы катимся?) «Милая, приоденься. Что-то похолодало на днях». Обиженно сопя, одевается. (Не только раздеваться, но и одеваться надо самым изуверским образом. Чтобы мужчина искончался тут, ненароком поглядывая). И, подлезая подмышку, заодно и принюхиваясь: «Так, и что у нас тут по телевизору?» И защелкала стремительно пультиком.

Лежали на кровати, высматривали не весть что в телевизоре. Эшли все порывалась раздеться. Джо, пресекая порывы, говорил, что, мол, не сметь, детское время еще, и вообще — надо бы сходить на улицу прогуляться перед сном. Потом вдруг, не больно подумавши, сказал: «Подожди немного, хищница, давай фильм досмотрим». — «Хищница? Я — хищная? Хищница-кошка?!» — Пунита вызывающе потерлась об него стойкой грудью, дремуче замурчав. «Ха-ха. Шутишь, малышка? Хищница — не обязательно кошка. Мышка тоже. Маленькая серая мышка с острыми зубками, пи-пи-склявая зубоскалка». — «Не изворачивайся, врун. Смотри мне в глаза. Я — порочная хищница, что хотела тебя использовать, да? Вернулась, чтобы попользовать в еще более извращенной манере, так?» — «Милашка, какие такие извращения, — смеялся он радостно, простодушно. — Или ты говоришь о том давнем случае на танцульках в вашей деревне, когда я чуть не узрел твою голень? Так то было давно, неправда, и практически в селе!» — «Врун, врун, врунишка, — шипела она, колотя его кулаками в грудь, — Открой мне всю правду, что обо мне думаешь». — «Прелестная фермерша, — дурачился он, — Перед нами TV, чудо современных технологий, включая социальные. Давайте насладимся искусством и забудем пока о деревне». — «Ах, вот как, — забыть? Да у нас женщины и мужчины ложатся рано и занимаются чем положено». — «Ну пусть хоть стемнеет», — улыбался Джо.

Когда заходило солнце, хитрая чертовка опять отправилась в ванную — якобы пописять. Вышла только в этой своей футболке «Я люблю тебя». Джо, улыбаясь, принялся опять поругивать деревню: нравы, обычаи. Особенно беспокоило его то, что, несмотря на усилия достойных людей вроде господина Соrоса и его одноклубников, в деревне все еще занимаются всяческими неподобствами. «Какими такими неподобствами? — возмущалась Пунита, вышагивая взад-вперед в зареве заката от телевизора к кровати, поигрывая грудью, поглаживая машинально бедра и такой непослушный, постоянно выныривающий из-под полы футболки лобок, да и вообще явно стараясь заслонить своим медовым в свете заката телом чудо современных технологий. — Прости, но у нас всё натурально. Тебе разве не понравился наш первый завтрак на траве? А у нас всегда так. Сам посуди, я поднимаюсь утром и скорее накрываю на стол. Одеваться мне некогда, да и лень. Главное, надо же быстрее тебя накормить! У тебя мудрый задумчивый взгляд, который я так люблю — в числе твоих прочих взглядов — а то, что я при тебе обнаженная — так ведь это же лоно природы, милый…» Уже смеркалось и, пожалуй, можно было и в самом деле начинать.

«Чем вас развлечь, сэр, даже отвлечь, скорее? Аха, сейчас спляшу канкан». (Разве можно танцевать канкан, будучи практически голой?) — «Уймись, детка. Тебе вместо канкана очень пошла бы ныне медлительная походка с этаким высоким заносом ноги — коленка с согнутой ногой взлетает чуть выше лобка, прикрывает его. При этом так прекрасно видно женское бедро в его согнутости и, с другой стороны, раскрепощенности. И вот — еще движение — вверх пошла другая нога. Но было бы вообще очаровательно, если ты еще смогла бы улыбаться соответствующим образом». — «Смесь страстности и застенчивости?» — «Ха-ха, как ты догадалась?!»

«…Не вздумай только снять футболку, саблезубая кошка». — «Я — та ужасная кошка?» — возмущается Пунита и, кружась, движется к нему: попа — лобок, попа — лобок, и даже эта её взлетная полоска на лобке дрожит, ерошится и щетинится от природного гнева. Возмущенно обхватывает голову зрителя руками и сурово притягивает к себе на грудь. Он же, обдавая сиськи порывом красноречия, совершеннейше — на лоне трепещущей груди — негодует от грубых деревенских нравов. Наконец, совсем прижатый, принимается — слегка покусывая сквозь ткань соски — горько сетовать на недостаток натурального продукта, даже и свежего воздуха в нынешней деревне, и тогда она, оскорбленно хохоча, стаскивает с себя последний предмет одежды и, тыча ему в рот истекающие душистой карамелью возвышенности, кричит: «А чем вам, сэр, не нравятся наши свежие деревенские вишни?!»

***

Кровати было явно мало. Ведь они вытворяли такие безобразия, как мужчины и женщины в деревне, даже похлеще. Притом Эшли всё норовила столкнуть Джо на пол: там больше места, котик. Он возражал, что, мол, надо удовлетворяться достигнутым, довольствоваться своим местом и прочее; к тому же, это нечистоплотно, негигиенично. Под конец она все-таки его столкнула и лежала потом, тяжело дыша, на краешке кровати, наблюдая за реакцией. А реакция была на удивление нечистоплотной и соглашательской — Джо попытался подняться, но опять рухнул и практически сразу захрапел. (Вот так вам, сэр, напиваться в деревне, да еще и забраться на сеновал).

Пробовала затащить на кровать, но он был слишком для нее тяжел. Подложила ему под голову подушку и сейчас, с высоты, как горная кошка, наблюдала, как он лежит там, внизу, в долине, живописно разметавшись. У него потрясающе красивые ноги, с такими прямо в балет. Пунита даже обеспокоилась, не длиннее ли они ее собственных. И, конечно, такая красивая попа, хотя в данный момент ее, к сожалению, не видно. Зато видно другое. Его член, как шея умирающего лебедя, клонится вниз. Лебедь — бедняжка! — печально закрыл глаза, уткнув красный клюв в снег. Хотя нет, у него же довольно смуглые ноги. Лебедь уткнул клюв в колоритный весенний снег, утром станет тепло, он не замерзнет, все будет хорошо! А еще у него мускулистая грудь, чеканный торс, крепкие и вместе с тем нежные руки. Наверное, мы с ним два сапога пара!

Ялини представила себе их там — в далекой-далекой стране счастья. Она летела к нему на грудь. Страстная, нагая, — обхватила руками за шею и — ногами в красных сапогах — сжала торс. Он, соответственно, в таких же высоких — черных — сапогах; член, вздрагивая, похлопывает по её оттопыренной заднице. Их поцелуй длится как бы не вечность. «Наверное, я больше всего люблю в нем эти руки, — мурлыкала, засыпая. — Или нет, его умные проницательные глаза. Или…» Так и заснула на этой развилке чувств, посапывая. Спящая, вытянула к нему руку.

8. А вот и «Мулен Руж», кстати

Над ним кружили, метались какие-то образы, картины, сцены даже. Вот он куда-то заходит, проходит в свой ряд и на свое место невдалеке от — да, сцены?! Одет в изящный костюм, а то и в смокинг. Публика рассаживается, — абсолютно чужие люди, ни одного знакомого лица. Кто они? Это неинтересно, несмотря на некоторую их странность, которая ему, впрочем, безразлична. Какая-то премьера, и все тут. Как он сюда попал? Какая разница, попал, да и точка. Он не из тех, кто будет разглядывать публику, выпячиваться, хорохориться, поглядывая на хорошеньких женщин — томно или с вызовом, на мужчин — томно или с вызовом. Пришел увидеть, лицезреть, и баста. Господи, и сколько еще ждать-то?

Кажется, он задремал, а, может быть, и нет; во всяком случае, когда они вдруг запищали, это обернулось для Джо полной неожиданностью. Он даже ошарашенно вытащил из жилетного кармана монокль. Девушки выбегали одна вперед другой и, пискнув, задирали ногу, подчиняясь определенному рисунку танца и демонстрируя весьма смелого вида панталоны. О, похоже на бенефис панталон, панталоне! Как же всё премило. Плюмаж на шляпках, смелость костюмов, в особенности пестрых юбок и панталон, которыми они так зажигательно трясли, которые так воодушевляюще проветривали. Отплясав своё, потрясая подолами, танцовщицы убежали. Публика захлопала.

Вдруг выскочил какой-то джентльмен и начал весьма живо подпрыгивать, кружась по сцене, а под конец стал там и сям падать на шпагат. Джо выронил монокль; вставил; опять выронил. Этак можно всё себе там поотбивать. И не жалко? Вслед опять выбежали девушки — с большими красными перьями на голове, в бальных тапочках, красных платьях с подолами триколорных цветов, и в еще более смелых, совсем разнузднанных в передке панталонах. Они скакали, нервически повизгивая, задирая ноги, потом кинулись к краю сцены, где принялись уже хором задирать ноги прямо на обрадованную публику, и трясти триколором, демонстрирую интересующимся все свои имеющиеся виды спереди, сзади, опять спереди. Потом, когда утихли аплодисменты, притушили свет, — девушки, кружась, воздушно закрутили красными рукавами, как пылающие мельницы заката, а кто-то дерзким насмешливым голосом стал выкрикивать какие-то стишки:

Приходи ко мне, мой милый,

В мой ночной, но яркий клуб.

Мулен Руж? Глаза сатином.

Мельницу скручу из губ,

Сделаю штаны гармошкой,

Галстуки сплету в косу,

Не хватило мне немножко,

Чтоб взлететь, взлететь, — пасу —

Ешь. И пей. Смотри и слушай.

Жги мозги, суши печаль.

Изначальные веснушки

Мы — хлопушкой. Наливай!

Приходи ко мне, мой милый…

Красотки кружили по сцене, но вот они начали высвобождать, словно бы для чьего-то выхода, место в центре. А из глубины, из темноты, выходила эта женщина или девушка — видно было, как подрагивают, раздвигая красные, её высокие белые перья. Где-то когда-то он видел то далекое родное лицо. Выходила походкой кошки, медленно и томно вскидывая согнутую в колене ногу до пояса; затем, скользя вперед, вскидывала другую. Оркестр играл что-то тихое, загадочное. Танцовщицы, а их было порядочно, дюжины две, и были они в постоянном этом своем мельничном движении — расступались, а она шла на него, рассекая девичий строй и светясь какой-то страстной и вместе с тем застенчивой улыбкой. Кто-то, рассмотрев ее, начинал хлопать, и хлопающих становилось всё больше. Джо застыл в своем кресле в оцепенении. Прямо на него шла Пунитаялини, совершенно голая, если не считать перьев на голове и тапочек. Монокль выпал и затрепыхался у него на груди. Наконец, он опомнился, и сдержанно хлопнул в ладоши.

Она шла, улыбаясь, глядя ему, кажется, в глаза. Почти на краю сцены царственно взмахнула рукой в сторону зала. Какой-то мужчина в переднем ряду — надо же, как он догадался? — отклонился в сторону, и она, сделав два стремительных шага, взлетела ласточкой, приземлилась на гребне кресла; балансируя, трепетала руками. Зал взорвался аплодисментами. Обретя баланс, пошла к нему, перепрыгивая с одного пенистого гребня на другой. В зале творилось незнамо что: вздохи восхищения мужчин, судорожные всхлипы прикрывающих глаза ладонями женщин, возмущенные или же возмутительно дерзкие выкрики, визги и взвизги, но всё накрывала, покрывала и сметала игриво-пенная волна аплодисментов, что чутко сопровождала её прыжки, движения. И вот она, балансируя, стоит на последнем перед ним кресле.

Ему представилось — совершенно абстрактно, конечно — что чувственные половые губки её трепещут, как плавнички таинственных глубоководных рыбок — заходятся трепетными волнами. И вспомнились вдруг те выкрутасы, когда чертовки на сцене трясли да взбрыкивали подолами. Наверное, это явления одного порядка, в которых есть определенный символизм? А теперь, когда она была рядом, — он, пожалуй, должен вырасти во весь рост и смиренно принять что у них там намечено дальше по сценарию? А, может, и не смиренно? Вот он и поднялся, хотя было жутко неудобно: она ведь здесь, — его взгляд скользит вверх по стройным ногам её и упирается в распоясанную промежность с этими самыми губками, о которых вот только что шла речь; и, поскольку член у него стоял уже давно, ему казалось, что стоит еще чуть шевельнуться, как раздастся этакий треск разрываемого сукна, и всё разом станет каким-то совсем постыдным, пошлым, а идиоты вокруг — они начнут гоготать, как будто ничего смешнее на свете и нет вовсе.