— Вставай, бездельник!
— Да пошёл ты!
Так началось утро для Рушана. Он бы с удовольствием поспал, но надо работать. Парень нехотя вылез из палатки, где его ждал взъерошенный друг Освальд.
— Копаешься ты как девчонка. Можешь послать меня хоть на кудыкины горы, но ко-па-ешь-ся!
— Чай-то готов?
Рушан вытащил свою чашку. Кто-то был особо брезгливый, у кого руки-крюки, но свою посуду нужно держать при себе. Если нет — можно пить из одноразовых стаканчиков, которые успешно превращались в многоразовые, но вследствие этого имели неприятное свойство разваливаться в руках — одноразовые всё-таки. Чай пили с сухарями или печеньем. Хочешь чего-то большего — дуй работать. У снаркистов не принято хранить запасы еды, потому что их начинали подворовывать.
Рушан грыз сухарь и щурил фиолетовые глаза. Да у него фиолетовые глаза и белые волосы как у альбиноса. Внешность была весьма странной, но не вызывала особых вопросов. Волосы перекисью выжег, а глаза, невидаль эка — контактные линзы. Рушан соглашался — не объяснять же каждому, что у него на самом деле такой родился.
Снаркисты были вроде группы бродячих философов, которые как цыгане путешествовали по городам. Среди них были разные люди — и бродяги, уставшие бродить в одиночестве, и молодёжь, желавшая приключений, и зрелые, состоявшиеся дельцы, которые мечтали увидеть мир. Всем были рады, только никому не мешай и помогай по возможности.
Юноша не забыл, при каких обстоятельствах он оказался с ними. Стоит он посреди дороги — и совершенно ничего не помнит до этого момента, даже своего имени, словно он родился и ему сразу семнадцать лет. Бродил он неприкаянный, пока снаркисты не предложили посидеть у костра. Тот согласился — что ему оставалось делать, он даже не помнил, стоило ли ему опасаться этих людей. Потом он решил путешествовать с ними — они его не гонят, а гулять по дороге без памяти как-то страшно.
По внешнему виду ему дали характеристику «юноша неопределённого рода занятий», проще говоря — бродяга. Но возникла проблема с именем. Старейшина перечислял имя за именем, но он их отвергал.
— Мне надоело, буду звать тебя бродягой и всё! Хотя… вспомнил татарское имя: Рушан.
Что-то внутри засомневалось «Конечно, не в самый раз… ну ладно, и так сойдёт!».
— Мне подходит имя Рушан.
— В очередной раз выручили татары!
Рушан вообще был не похож на татарина, но его решили так звать. Итак, Рушан, Освальд и ещё несколько ребят пошли на площадь. У них была необычная работа — они за деньги хамили прохожим. Это можно получить совершенно бесплатно в магазине, общественном транспорте, поликлинике, но, если кто-то готов платить, чтобы ему наговорили гадостей — милости просим. Обычно ограничивались безобидными фразами типа «у тебя носки в полоску — отвратительная безвкусица!». Но не Рушан, впрочем, мы сейчас увидим, как он работает.
Какая-то толстая тётка кинула монету и подошла к Рушану. Тётка была не просто толстая — она была жирная как свинья, и по противно изогнутому жабьему рту было видно, что и визжит она в точь-точь как выше упомянутая хрюшка. Она была живым воплощением мудрости «Если хочешь убить человека — необязательно нападать на него с оружием, лучше прикатить к его воротам тележку с золотом, тогда он сам умрёт от ожирения сердца». Наверняка дамочка сиди на супермодных диетах из женских журналов, хотя Рушан знал только один древний как мир рецепт идеальной фигуры — меньше есть и больше двигаться.
— Когда Александр Македонский спросил у Диогена, чего он хочет, тот попросил его не загораживать солнце. Вы загораживаете мне не только солнце, но и большую часть неба.
Когда смысл фразы дошёл до дамочки, она побагровела:
— Да как ты смеешь, сопляк! Да я тебя в бараний рог скручу и вырву твой поганый язык! Да я…!
— Не понимаю, чем вы недовольны, — вмешался Ос, — вы заплатили — вам нахамили, правила на той дощечке.
Когда тётка ушла, Освальд вздохнул и обратился к Рушану:
— Нельзя быть таким злобным! Тебе пришлось нелегко, но кому было легко! Старика не помнишь?
Отчего же, помнит, как недавно хоронили его. История его шла по-старому, но от этого не менее трагическому сценарию: постарел и стал никому не нужен, даже своим детям.
— Я рано овдовел и один растил сына. Вырос он толковым парнем, только невестка оказалась злюкой, невзлюбила она меня — всё время пшикает. Жалко мне стало сына, нет ничего хуже злой жены. Но однажды я отдыхал после обеда и хотел перевернуться на другой бок, но услышал, как сын с невесткой обсуждают, как бы сдать меня в дом престарелых. Тогда я встал, пошёл к ним и сказал: «Не надо меня в дом престарелых, я сам уйду». И ушёл.
Старик не стал долго печалиться — травил весёлые байки из жизни, и наставлял молодёжь. Его не успели довезти до больницы.
В Рушане же чувствовалась озлобленность — не шутливая, с которой снаркисты сочиняют свои шуточки, а настоящая ненависть к роду человеческому. Над ним посмеивались «Он всерьёз воспринял шутки снаркистов», но обижать боялись.
— Ну, зачем ты ей про вес сказал? Для неё это больная тема!
— Хочешь, скажу, что для тебя больная тема?
— Нет, я не хочу терять нашу дружбу.
— Я не буду тебя оскорблять.
— Правда, не надо. Если в лагере узнают — потом жилья не дадут. Меньше знаешь — сам понимаешь.
Освальд пошёл на своё место.
— Нельзя так с людьми! Влипнешь во что-нибудь — попомнишь мои слова!
Рушан пропустил предупреждение мимо ушей. К нему подошёл человек, в котором, несмотря на гражданскую одежду, угадывался чиновничий дух.
— Ты воображаешь себя Зевсом-громовержцем, вершителем человеческих суде, но на самом деле ты мелкий чинуша типа Акакия Акакиевича, который трясётся перед теми, кто выше его.
Чиновник зашипел, как сало на сковороде:
— Давно я не видел из вашего народа. Вижу, что вы дерзки на язык. Развлекаемся?
— Развлекаюсь.
— Как бы вам не пришлось плакать.
Именно сейчас в груди возникло противное тянущее чувство, что он с этого момента, как встретил чиновника, влип в крупные неприятности. И нужно прямо сейчас бежать на ближайшую остановку и садиться на первого попавшегося котобуса, пока они не схлестнулись гарротой на шее.
Рушан тревожно взглянул на Освальда — у того был неплохой нюх на неприятности. Тот был совершенно спокоен.
«Ну и дурак!» — прозвучало в голове. Рушан решил после работы прогуляться по городу. Снаркистами это не возбранялось, только если опоздаешь на ужин — твои проблемы. Отложив для себя небольшую сумму, он пошёл на улицу. Черепаховый котобус презрительно топорщил усы, глядя на замороженный палтус. На его морде было написано: «сам жри свою рыбу», но всё же нехотя вонзил в неё белые клыки кинжальной остроты — голод не тётка. Рушан не нуждался в котобусе — то расстояние, которое способно утомить горожанина для него лёгкая прогулка. Посмотреть было на что, но он не любил
заглядывать в магазины, музеи и прочее, и прочее. Он предпочитал бродить по городу — рассматривать здания, людей, улицы, остановки, проще говоря, знакомиться с ним.
Его грубо толкнули в плечо. Рушан обернулся и увидел двух дуболомов. Они на самом деле были дуболомами — такими руками только деревья ломать.
— Проверка документов
И Рушан понял, что те самые неприятности уже начались. Снаркисты отоваривались мылом из слизи водоплавающих слизней, крайне мерзких существ, к счастью живущих только в озёрах с голубой щёлочью, где находились кустарные производства. Достоинством такого мыла была способность отстирывать трудновыводимые пятна, но не из-за этого свойства держали его. Мыло являлось любимым лакомством телептиц, нужно было только положить его на пенёк или другую подставку и произнести ритуальное пение, похожее на заставку программы новостей. Телептица прилетала, съедала мыло и потом растопыривала крылья и перья, превращаясь в экран. Качество изображения было не очень высоким, но путешественникам много и не надо — разве что новости и что-нибудь на сон грядущий. Переключать каналы можно было с помощью пульта-птенца. Только войну за пульт не надо было устраивать — птица нервничает и может неслабо долбануть клювом. Не хочешь смотреть новости — купи себе было и примани другую телептицу. Денег жалко — сиди и не вякай, раз такой халявщик.
Среди снаркистов посмеивались над любителями новостей, но не сильно порицали их — чтобы знать, в какие города не стоит соваться. В новостях регулярно мелькали сообщения о бесчиниях федералов, да и рассказы бродяг не внушали оптимизм. Про федералов горько шутили: неизвестно, кого боялись больше — преступников или тех, кто должен защищать от преступников.
Они в прямом смысле потащили его в полицейский участок. В кабинете, куда его затолкали, он увидел того самого чинушу, которого он сравнил с Акакием Акакиевичем.
— Я им сто раз говорил, — если я сказал привести кого, необязательно же волочь взашей!
Рушан знал, что вряд ли начальник сильно сожалел, что с ним так невежливо обошлись. И то неприятное щекочущее чувство, будто прямо сейчас неприятности уже начались, вот только не ясно какого рода… что ему могли предъявить? Разве что оскорбление должностного лица, да и то надо доказать, что он нахамил тому самому лицу. И даже если ничего не докажет, ну заставят штраф заплатить или даже несколько дней посидеть в обезьяннике — не страшно.
А может дело связано с его прошлым, которого он не помнит? Эх, не стоило, имея столь приметную внешность дерзить всем подряд. Мало ли чего он натворил, а вдруг остались люди, которые отрастили на него зуб, а он даже не помнит об этом? Но нет, внутреннее чутьё уверенно говорило, что этого человека он никогда раньше не встречал.
«Давно не видел из вашего народа… народа… народа».
Какого именно народа?
— Вы хотите, чтобы я извинился?
— Нет, я не мелочный человек, — «ага, конечно, тогда на площади чуть не лопнул от злости», — и вообще считай происходящее деловым собеседованием.
— Вы хотите сделать мне деловое предложение?
— Именно! Ты очень сообразителен и мне это очень нравится.
— Но что вы хотите от простого бродяги?
— Дело в том, что ты непростой бродяга.
— Правда? И чем же я так не прост?
— Ну ладно тебе дурачком притворяться. Ты знаешь, о чём идёт речь. К примеру, как же прознал про мою слабость.
— Я бы не советовал держать под боком человека, который знает про ваши слабости. И я до сих пор не могу понять, про что идёт речь. Более того, даже если я и понимаю, про что идёт речь, то я ничем не могу вам помочь — у меня серьёзные проблемы с памятью.
— Ничего как забыл, так и вспомнишь.
— У меня есть возможность отказаться?
— Это будет крайне нежелательно.
Рушан интуитивно догадывался, что от него хотят. Это было дразнящее ощущение как при решении кроссворда, когда никак не можешь вспомнить нужное слово. Понимал и то, что его отказ не примут.
Но ему очень не хотелось соглашаться.
— Можно подумать?
— Конечно, конечно. Поверь, в благодарности не будешь обижен.
С одной стороны — просто сказать «да» и у него будет всё. Но в то же время, если то чем он владеет, попадёт не в те руки — может пострадать множество людей и прежде всего он сам.
— Нет.
— Ты хорошо подумал? — чиновник прищурился как зверь перед прыжком.
— Это мой окончательный ответ.
— Ты не в том положении, чтобы отказывать мне! — показное добродушие слетело как парик с головы лицедея, — если что с тобой случится, никто тебя не хватится, а твои дружки не почешутся!
Рушан втянул воздух, словно перед прыжком в холодную воду.
— Нет.
— Нет, значит? Хорошо… Может ты потом передумаешь. Эй, каменные лбы, хватит подпирать стены! Отведите его в карцер!
На этот раз грубые руки затолкали его в подвал. Рушан смотрел в обшарпанную стену и пытался прикинуть, во что обойдётся ему упрямство. В конце концов, этот мир прекрасно обходился без него и ничего не потеряет, если с ним что-то на самом деле случится. Так ради чего он должен изображать благородного героя, который должен пострадать за высокие идеалы?
«А соглашусь, если будет классические «слоник», «ласточка», «звонок начальнику».
Вечером, после долгого ожидания, начальник пришёл вместе со своими приспешниками:
— Не передумал?
Рушан молчал.
— Очень и очень жаль. Может быть, они приведут более весомые аргументы
Дуболомы стали избивать его дубинками. Юноше стало казаться, что он утонул в море отчаяния, чёрного как океанская глубина. Вся жизнь превратилась в непрерывную боль, которой не было ни конца, ни края. Больше телесной боли терзало то, что ему никто не придёт на помощь, и нет возможности хоть как-то облегчить своё положение.
Тогда Рушан закричал. Крик был жутким, словно кричало не горло, а сама душа обрела голос. Крик дракона, бесконечно тоскливый крик птицы, звучащий в высоте.
А дальше никто не мог рассказать точно, что произошло. Федералы сидели за столом, вели допросы, записывали показания, заполняли документацию, пили чай или просто бездельничали и вдруг падали на месте или успевали вскочить как ужаленные и тут же грохнуться на пол с высоты собственного роста. Буквально пять минут спустя посетитель, пришедший по поводу украденного телефона, зашёл в помещение, полное лежавших где попало людей. Крик ужаса пронзил зловещую тишину
Абдуль-Малик вышел на опушку, собираясь в город. До остановки час пути, но его подобная физкультура не пугала. Он направился по известной дороге, как вдруг увидел лежащего окровавленного парня. Мужчина немедленно побежал к нему и обрадовался, что хоть тот был без сознания, но дышал.
Мусульманин немедленно подхватил его на руки и потащил его домой. При подробном осмотре он обнаружил множество синяков и ссадин, но внутренние органы и кости не повреждены. Оказав первую помощь, он отправился в город, но уже просить у своего друга машину, чтобы отвезти его в больницу.
Абдуль-Малик, приехав в город, понял, что произошло что-то в высшей степени невообразимое. Люди что-то горячо обсуждали приглушенными голосами, оглядываясь по сторонам. Мужчина решил узнать, в чём дело и зашёл в магазин, где он обычно закупал продукты.
— Привет, дядя Саша! — продавщица принадлежала к той особенной породе людей, занимающихся продажей всякой снедью — толстая, неторопливая и очень болтливая. Наверняка она уже все знает.
— Привет, тётя Люда. Что такое в городе происходит?
— А ты разве не знаешь?
— Нет.
— Ты из лесу явился что ли — такое не знать!
— Да, я только что явился из леса.
Тётя Люда сердито замахала руками — нашёл время шутить.
— Слушай, знаешь главное здание федералов? Так вот, там все люди, которые там находились, лежали без сознания. Все до единого! Конечно, сразу оцепили здание, никого не пускают, на вопросы не отвечают. Врачи, правда, передают, что даже если кто и приходил в себя, то редко был в своём уме.
— Как не в своём уме?
— Да натурально были сумасшедшие! Сидят, дрожат от страха и ничего не говорят! Кого удалось расспросить, те говорили, что вроде как слышали какой-то крик, а потом падали замертво.
— Замертво?
— Да тут явно дело нечисто, — тётя Люда наклонилась над прилавком и сказала шёпотом, — главу федеральной службы и его помощников вообще нашли мёртвыми.
— Умерли от крика?
— Ну, получается так.
— Интересно как… Как в одной коранической истории.
— Что же за история?
— Пророк Салих был послан к народу Самуд. Племя потребовало явить чудо, чтобы доказать его пророческую миссию. Чудо было таково, чтобы из камня вышла красная верблюдица. Салих выполнил, требование, но они не сдержали обещание уверовать в единого Бога, к тому же жители были недовольны тем, что они были вынуждены чередовать свои дни с верблюдицей, чтобы брать воду из водоёма. Женщины подговорили мужчин на убийство верблюдицы, за что племя Самуд было уничтожено ужасным гласом с небес.
— Хорош страшилки рассказывать и без тебя страшно.
— Скажи, а когда произошло это происшествие?
Абдуль-Малик не испытывал сочувствия к федералам, но что-то его тревожило, и когда он услышал ответ, он понял, что именно. Время, когда нашёл юношу без сознания и «гласа архангела Гавриила» совпадали! И ещё — рядом с телом не было следов, словно парень телепортировал сюда. Телепортировал?
— А что ты так встревожился?
— Да как тут не встревожиться, если такое происходит! Ладно, я пошёл.
Абдуль-Малик напряжённо думал. С одной стороны, проще было сдать юношу в больницу, как он намеревался, и потом выбросить это из головы. Да и дело явно было нечисто и Абдуль-Малику, как любому простому человеку не хотелось с этим связываться. Но с другой стороны — неизвестно, что он делал у федералов, но налицо жестокое обращение, а после загадочной смерти главы федералов ему тем более угрожала опасность. Мужчина вздохнул, что правильное решение — оно обычно и самое трудное, а именно — спрятать его у себя и попытаться выходить.
«Это будет задача не из лёгких. Ладно, кое-что я знаю и умею, а остальному научусь по ходу дела, ин шэ Аллах. А раз я так решил, мне понадобятся лекарства и приспособления для ухода и лучше поехать закупиться в другой город, чтобы никто не заподозрил».
Мужчина бодрым шагом пошёл на остановку ловить котобус. У него был план действий, и он знал, что делать.
Рушан сидел на песчаном берегу, вокруг него бушевал океан, и он не хотел бы оказаться в его волнах. К нему прискакал тушканчик с огромными трогательными глазами.
— Ты кто?
— Я — Хранитель.
— Почему ты так выглядишь?
— Ожидал увидеть убелённого сединами старца или крутого архивариуса? Честно говоря, я и сам не знаю, почему я так выгляжу.
— Что это за остров?
— Остров — ментальная сфера, океан — физическая. Сейчас твоему телу больно, и ты убежал сюда.
— Я должен узнать, что происходит!
— Я бы не советовал это делать. Если ты так и лежишь на дороге, то хотя бы умрёшь без мучений, а если нашёлся добрый самаритянин — то разве приятно будет очнуться беспомощным как младенец? — Рушан понял, на что намекал Хранитель и поморщился. Это, в самом деле, будет очень унизительно.
— Не сидеть мне без дела. Покажи тогда какое-нибудь жильё.
— Иди за мной.
Они подошли к обычному бунгало. Толкнув дверь, Рушан увидел помещение, где вещи были разбросаны в беспорядке.
— Это мой разум что ли?
— Где ещё может быть такой бардак, — подколол тушканчик.
— Шутник из тебя так себе.
— Сам-то — сочный: взглянет — лес вянет.
У стены стоял сундук с кованными металлическими украшениями. Рядом с сундуком лежал замок со сломанной дужкой, которая напоминала разломленную макаронину.
— Что это?
— Это твоя память. Я следил за сундуком до поры до времени, пока не случилась сильная буря, которая сломала замок.
— И что мне с этим делать?