Бесплатный фрагмент - Прощаться не будем...

Александр Вайнер

Остросюжетная историческая драма «Прощаться не будем…»

Аннотация

Драма посвящена самым настоящим чувствам двух людей, которых разлучила война. Действие книги охватывает периоды с 1941 — 1951 года. Данное произведение «Прощаться не будем…», повествует о нелегкой судьбе главного героя — санинструктора Алексея Петровского, у которого война отняла буквально всё, семью, единственную жену, любимую профессию, недоучившись в Саратовском медицинском институте, он уходит на фронт. Он будет мечтать о встрече с любимой, в лесах Белоруссии, в Курских степях, в заснеженных полях под Москвой, и даже под арестом в тюремной камере НКВД и т. д. Ради этого всего он пройдёт через все круги ада, смотря смерти в лицо изо дня в день. Прочитав данное произведение, вы узнаете, насколько сильна, может быть любовь при разлуке и под угрозой смерти. Очень напряжённый и непредсказуемый сюжет, описание боёв, любовная интрига, и многое другое, ждут вас в остросюжетной исторической драме из цикла: Наперекор войне и смерти « Прощаться не будем…»

Пролог

Разве для смерти рождаются дети,

Родина?

Разве хотела ты нашей смерти,

Родина?

Пламя ударило в небо! —

ты помнишь,

Родина?

Тихо сказала: «Вставайте на помощь…»

Родина.

Славы никто у тебя не выпрашивал,

Родина.

Просто был выбор у каждого:

я или Родина.

«Роберт Рождественский — Реквием (1962г.)»

Драма посвящена самым настоящим чувствам двух людей, которых разлучила война. Данное произведение «Прощаться не будем…», повествует о нелегкой судьбе главного героя — санинструктора Алексея Петровского, у которого война отняла буквально всё. Он будет мечтать о встрече с любимой, в лесах Белоруссии, в Курских степях, в заснеженных полях под Москвой, и даже под арестом в тюремной камере НКВД и т. д. Ради этого всего он пройдёт через все круги ада, смотря смерти в лицо изо дня в день. Очень напряжённый сюжет, описание боёв, и любовные интриги, ждут вас в остросюжетной исторической драме из цикла: Наперекор войне и смерти « Прощаться не будем…» Так же хочется добавить, что драма отчасти служит олицетворением стойкости и беспримерной храбрости медиков Красной Армии, которые ценой своей жизни, вытаскивали своих боевых товарищей с поля боя и словно Боги дарили им жизнь, возвращая их в строй, для дальнейшей борьбы с врагом. Нельзя забывать того, что пережил наш народ в то тяжелое судьбоносное время. Сейчас, к большому сожалению, это все забывается и много раз переписывается, скрывая правду. И моя задача состоит в том, чтобы это предотвратить. Мы не должны забывать того, кому мы в большей мере обязаны своей жизнью. Мы не должны забывать тех, кто ценной собственной жизни подарил нам мирное небо над головой, тех благодаря кому, мы не знаем, что такое война, что такое горе. Так давайте же друзья не забывать про это, и будем бережно хранить в памяти те подвиги, передавая их из поколения в поколения нашим детям, внукам, правнукам, чтобы они знали на кого ровняться.

Никто не забыт, и ничто не забыто!!!

Глава I. «Был месяц май»
Эпизод 1
«Экзамен»

Май 1941 года. Саратов. По дороге в институт, меня терзали мысли о предстоящем экзамене. Я задумчиво шел по Ленинской улице, неся в руке портфель с белым халатом и учебниками по анатомии. Взвалив на себя эту ношу, я всё же думал о том, что моя мечта в скором времени свершится и я стану врачом. Медицину, я считал своим призванием, и вот спустя некоторое время, я, будучи студентом третьего курса, шел на сдачу переводного экзамена. У меня очень хорошие учителя. Каждое занятие нас водили в патологоанатомический зал, где рассказывали об устройстве человека и его физиологии. Мне было жутко интересно, и я тем самым определился с будущей специальностью — хирургией. Ведь хирургия — это искусство. Ты делаешь сначала человеку больно, чтобы потом ему было хорошо… странная логика конечно, но это правда. По ночам, я дежурил в больнице, набираясь опыта у самых заядлых хирургов, мастерство которых было на высшем уровне. Но опустим подробности и вернемся к экзамену. Придя на кафедру, нельзя было обратить внимание на то, как огромные массы студентов, оккупировали холл и, держа в руках книжки, с беспокойством и ужасом повторяли материал. У меня тоже был легкий мандраж, но я старался себя сдерживать. На часах уже девять часов утра и вышедший к нам лаборант, рьяно воскликнул:

— Ну что товарищи студенты, все готовы?

Кто-то из толпы произнес: « Всегда готовы!»

— Ну, тогда милости прошу, по одному проходить в аудиторию! — ответил он толпе.

Всех как обычно охватил страх и желающих тот час же не оказалось. Недолго думая, я просочился сквозь толпу и зашел в Павловскую аудиторию. Там сидела коллегия преподавателей в составе трёх человек: профессор кафедры анатомии и два ассистента средних лет.

— Пожалуйста, берите билет и присаживаетесь на второй ряд, время на подготовку у вас будет минут сорок, потом мы вас вызовем! — вежливо и неторопливо сказал профессор.

Я молча взял билет, сел на указанное мне место и приступил к решению.

От сильного переживания у меня всё перемешалось в голове, и я понял, что дело труба. « Ай, будь что будет!» — подумал я, и тот час же подняв руку, произнес:

— Разрешите отвечать?

— Хм… похвально, похвально! Смотри — ка и зашел первым, и отвечать собирается без подготовки. Ну что ж, прошу к нам, берите стул, присаживаетесь! — удивленно воскликнул один из рядом сидящих ассистентов.

Спустившись вниз, я положил свой чистый лист бумаги, им на стол:

— Что ж это вы голубчик, ничего не написали? Вы так уверены в своих силах, что можете пойти без подготовки? На что вы рассчитываете любезный? — с недовольством пробормотал профессор.

— Видите ли, я не стал затрачивать время на писанину и решил, испытывая, так сказать, судьбу попробовать рассказать вам устно. Я считаю, что это вдвое сэкономит время, тем более там за дверью стоит бесчисленное количество моих коллег! — с небольшой дрожью в голосе, я ответил на замечание.

— Ну что ж, ваше право! Тогда начнем! — заявил профессор.

Мне как особо ретивому сыпались вопрос за вопросом. В этой, с позволения сказать, экстремальной ситуации я вспомнил всё что учил. Прошло минут тридцать и когда вопросы у преподавателей закончились, один из них сказал:

— Да юноша, мы вас по началу, недооценили. Блестяще ответили на все наши вопросы. Я думаю, что отметки отлично вы заслужили! Вы успешно переведены на следующий курс!

Не зная, что и сказать в таком случае с улыбкой во всё лицо, я взял свою зачетку и попытался произнести:

— Рад стараться! — и тот час же пулей вылетел из аудитории.

Переводной экзамен на четвертый курс я сдал на отлично и это меня больше всего радовало. Теперь можно собирать вещи и ехать домой к родителям. Я не мог поверить, что буду отдыхать целых три месяца после долгих лет учебы. Придя домой с института, собрав вещи, я попрощался со своей квартирной хозяйкой тётей Надей. Она, как и всегда обмолвит меня добрым словом, перекрестит на дорожку и отправит в добрый путь. Прибыв на вокзал, я заметил, впереди стоящий, уже под парами, рейсовый ЗИС — 8 на Вольск. Контроллер, выкрикивая фамилии, производил посадку. Я занял своё место согласно купленному билету и, думая о предстоящих планах на лето отправился домой.

Эпизод 2
«Первое свидание — первая любовь»

Дорога была долгой и мучительной. Майская погода, душила своим знойным маревом. Сойдя на конечной остановке, у вокзала я нечаянно столкнулся с человеком поистине ангельской внешности.

— Ой, я дико извиняюсь! — растеряно поднимая свои сумки и глядя на нее не отрывая взора, проговорил я.

— Да ничего страшного, всё в порядке! — улыбаясь, ответила она мне и продолжила свой путь.

Я был убит наповал ее красотой, её голос словно музыка, я даже забыл куда шёл. Тут я понял, что, скорее всего, влюбился. Глупо конечно, думать о таком, не зная человека, но это был не тот случай.

«Нет ну так нельзя, надо догнать её и немедленно познакомится!» — подумал я, и стремглав ринулся к ней.

— Девушка, девушка, а вы не подскажите где тут улица Маяковского 15? — решил уточнить я, хотя сам же живу на этой улице.

Она повернулась ко мне лицом и, указывая рукой местоположение, с улыбкой ответила:

— А это там за главпочтамтом, напротив табачного киоска. А вы что первый раз у нас в городе?

— Ну как бы да. Мои родители недавно переехали сюда, пока я в Саратове учусь, и вот решил посмотреть город. Вы мне не покажите его случайно? — сделав вид, что впервые здесь, ответил ей.

— А меня Алексеем зовут, а вас прекрасное создание? — улыбчиво, добавил я.

— Конечно, покажу! Мария! — смотря на меня, своим ангельским взором, ответила она.

По дороге мы разговаривали на разные темы, мне было с ней так легко, что я не хотел, чтобы эта случайная встреча заканчивалась.

— А вы говорили, что учитесь в Саратове? А на кого, если не секрет? — спросила она.

Я с улыбкой ответил:

— Не секрет, конечно, учусь в медицинском институте, окончил 3 курс. А вы Мария, где учитесь? Если не секрет?

— А я, только школу закончила! Собираюсь поступать, думаю тоже в медицинский, хочу лечить детишек. А там трудно учится? — спросила она.

— Знайте когда как. Бывает, возникают трудности, но там очень хорошие преподаватели они всегда помогут. Да и вообще хорошо, что вы выбрали именно эту профессию!

Шагая рядом с ней, ей длинные, светлые волосы, развивались на попутном ветру, словно паруса королевской бригантины. Запах духов, исходивший от её тела, сводил меня с ума, и я, не долго, думая, робко спросил:

— Маша, а можно пригласить вас на свидание?

Она смущенно посмотрела вниз, и, подбирая пальцами рук, свои длинные локоны с лица, ответила:

— А вот мы уже и пришли. Пятнадцатый дом!

— Спасибо вам, Мария! А может, давайте как-нибудь погуляем вместе?

— Знаете Алексей, давайте часов в шесть вечера у городского парка?

— Я непременно буду! — воскликнул я, взяв её за руку.

— До встречи Алексей, приятно было познакомиться! — помахав рукой, она развернулась, и ушла, сверкнув своим белым платьем в красный горошек.

Провожая её глазами, я промолвил:

— До встречи Мария!

Продолжая смотреть на её истонченную фигуру, я про себя подумал:

— М-м-м, какая девушка! Она непременно, станет моей женой! — поклялся сам себе, и, проводив ей глазами, я взял свои вещи и зашел в дом.

Дома меня встретили тепло. Поцелуи, родительские объятья и прочее. Мы долго разговаривали с отцом и матерью о моей учебе и о моем выборе специальности. Конечно же, они были не против. Даже радовались за меня, что их сын будет хирургом и начнет свою династию врачей. Разговор в кругу семьи, продлился до вечера. На часах 17ч:34мин. Я надел свой идеально выглаженный костюм, окатил себя отцовским одеколоном «Маки», отдающим нежными нотами розы и жасмина. Выходя из хаты, я попутно нарвал с клумбы, недавно посаженные матерью цветы. Мне хотелось показаться самым галантным кавалером, перед самой невероятной девушкой, которой когда- либо видел.

Прибыв на указанное место, я, с тюльпанами в руках, ожидал её у входа в ЦПКиО. Вскоре она подошла ко мне сзади и, хлопнув по плечу с улыбкой сказала: — Здравствуйте Лёша!

Обернувшись к ней, я был ослеплён её красотой и идеально стройной, словно березка фигурой. Пребывая в некоем шоке, рефлекторно протягивая цветы, я ответил:

— Добрый вечер Мария, вы сегодня необычайно красивы! Вот это вам цветы…

— Мне никто и никогда не дарил цветов. Спасибо вам, они великолепны! — растерянно, поблагодарила она.

С умеренной робостью в голосе, я предложил ей прогуляться по парку и съесть мороженое. На этом нашем первом свидании, мы вели себя очень робко друг к другу. Я боялся сказать что-либо лишнего, или пошутить не в тему, а она, поправляя, свои прекрасные, развивающиеся от ветра, бьющие мне в лицо локоны, извинялась. Нам было весело и очень хорошо вдвоем. Я это понял, в тот момент, когда она, сняв свои туфли, забралась в фонтанчик, и, протягивая мне руку, предложила присоединиться к ней. В этой неловкой и отчасти без башенной ситуации, я, сняв свои ботинки, с радостью согласился. Мы плескались словно дети, на виду у всех, в самом центре парковой зоны. Прохожие, с улыбкой смотрели на нас, а мимо пробегавшая мелюзга, следуя нашему примеру, тот час же залезали в фонтан, и обрызгивали друг друга. Веселье прервал, увидевший эту картину, постовой милиционер. Этот коренастый, с кудрявым чубом на голове мужчина, свистя в свисток, побежал в нашу сторону. Заметив его, я быстро подхватил Машу на руки, и, забыв нашу обувь, побежал босиком из парка.

После этой погони, мы скрылись у причала, на волжской набережной. Отдышавшись от такого марафона, я влюбленно глядел на ее промокшее платье и красивые, стройные ноги. Мария прижавшись к ограждению, хохотала над этой ситуацией. После чего, она, сменив улыбку на серьезность, спросила:

— Ты чего Алёш, так на меня смотришь?

Прислонившись спиной о чугунное ограждение причала, я перебирал в своей голове, те слова, которые она заслуживала в полной мере. Захотев, уже на первом свидании признаться ей в любви, я позволил себе некую вольность, и, прикоснувшись рукой к ее нежной и чистой как шёлк щеке, поцеловал. Она, не ожидая, такой реакции, оттолкнула меня от себя, и, прикрыв руками свои уста, сказала:

— Еще слишком рано, Алёш! Мы очень мало знакомы!

— Прости меня, Маша! Но я не могу об этом молчать! Я хочу признаться тебе кое в чем.

Подойдя ко мне ближе, она спросила:

— Ты, наверное, хочешь сказать, что ты влюблен в меня, да?

Не успев открыть рот, и ответить ей, она сразу добавила:

— Я никогда ни верила в любовь с первого взгляда! А сейчас после проведенного времени с тобой, я убедилась в том, что это ни так. С тобой мне так легко и комфортно, что я не отказалась бы еще от такой встречи!

Молча выслушав её признание, я ответил:

— Ты даже представить себе не можешь, как я влюблен в тебя! Еще тогда на вокзале я это понял. А теперь (взяв её руку, и поглаживая по ладони), я со всей душой признаюсь тебе в этом.

Опустив глаза, она посмотрела на ласкающие мною руки, и спустя несколько секунд, ответила мне взаимностью. После этого первого, и такого настоящего поцелуя, мы, прижавшись, друг к другу ощущали наше синхронное сердцебиение. Оторвавшись от её сладких как мед губ, я с дрожью в голосе, сказал:

— Надо запомнить этот момент и это место! Будем все время сюда наведываться! Это будет нашим памятным местом, где мы впервые признались друг другу в любви!

Улыбаясь, она посмотрела на меня своими красивыми глазами, и кивнула в ответ. После этого мы так же встречались, проводили вместе время, на той самой набережной. Там мы купались, загорали, пили газировку и шутили. Нам было очень хорошо вдвоем. Через какое-то время меня осенило, и я окончательно убедился в том, что именно её я вижу своей будущей женой. Мне хотелось как можно скорее сделать ей предложение. И это случилось. В один из июньских вечеров, прогуливаясь вдвоем по памятному месту, я вдруг остановился, и сказал:

— Маша, ты только выслушай меня, пожалуйста, сейчас, не перебивай!

Недоуменно, она спросила:

— Что то случилось?

— Случилось! — прикоснувшись к ее талии, ответил я, — дело в том, что мы встречаемся уже месяц, и я ни секунды не могу не подумать о тебе! После того, как я тебя встретил, я поклялся себе, что завоюю твою сердце! Ты постоянно в моей голове, в моих мыслях, и теперь я хочу, чтобы ты (доставая старое фамильное кольцо с малахитовым камнем посередине, из заднего кармана брюк) была постоянно в моей жизни! Любимый мой человек, будь моей женой!

От такого предложения у нее пропал дар речи. Я заметил, как из уголков её глаз, начали пробиваться слезинки счастья. После нескольких секунд шока, она, улыбнувшись, набросилась на меня, и крепко прижимая к своему телу, ответила:

— Я согласна!

Хоть мы и были мало знакомы, но и этого было достаточно, для того чтобы между нами вспыхнули настолько сильные чувства, которые не передать словами. Мы любили друг друга до безумия.

Вскоре, 20 числа мы пошли в ЗАГС. В тайне ото всех, расписались и поклялись хранить верность и любовь до конца дней своих.

Это было самое лучшее время. Мы мечтали о том, что поедем вместе поступать в Саратов, что у нас будет много детей, и как бы это банально не звучало то, что мы умрем в один день. Все было как в сказке, если бы не одно но!

В нашем городе упорно ходили слухи о начале войны. Но мы не обращали на это внимания, так как знали, что между СССР и Германией царят дружественные отношения. Не веря этим слухам, мы тогда и представить себе не могли, что нас ждёт. В тот момент, нам не было и дела до какой- то там войны. Но, к сожалению, судьба распорядилась по своему, и наше счастье было не долгим…

Глава II. «НАЧАЛО»
Эпизод 3
«Объявление войны»

Утром 22 июня, стояла невыносимая жара, и мы с Машенькой решили сходить искупаться на набережную, к нашему любимому месту. Был полдень. На набережной много народу. Все спасались от жары в нашей Волге — матушке. По транслятору играла «Серенада Смита» Жоржа Бизе, но в 12:00 часов дня, выступление оперы «Пертской красавицы» неожиданно прервалось…

Этот взволнованный и сдержанный голос Вячеслава Молотова передавал ужасающее заявление:

Все восприняли это по-разному. Кто плакал, кто наоборот радовался. Кто-то думал, что это начало конца, зная, что к войне мы не готовы.

Мария вцепилась мне в руку и произнесла:

— Дорогой, у меня какое-то не хорошее предчувствие. Я боюсь за тебя! Боюсь за нас. Что же теперь будет?

Прижимая её к себе, я начал успокаивать:

— Не знаю пока родная, ты раньше времени не переживай. До нас им еще далеко. И это тем более это все ненадолго. Как в песне поется, помнишь? «Если завтра война, если завтра в поход, будем бить врага на его территории». Это будет не долгая война, поэтому нет причин для паники!

Выслушав меня, она сразу же успокоилась. После этого мы оделись и отправились домой.

Прошла неделя. Настало время поступления в институт. Утром, 30 июня, мы уехали в Саратов. Прибыв на место, я привел на нашу съемную квартиру свою жену, и познакомил её со своей хозяйкой. Тетя Надя приняла её как родную. В дальнейшем я помогал Маше со вступительными экзаменами. Однажды на очередной сдаче, когда я ждал её за дверью, ко мне подошли мои однокурсники: —

— Здорова Алексей, ты слышал новость то? Говорят, приказ вышел, еще от 23 июня «о всеобщей мобилизации», теперь на фронт забирают с 4—6 курсы, представляешь? Видимо там совсем тяжко, раз студентов брать начали.

— Да вы что??? Как же нас возьмут? Нам до врачей ещё далеко? — растерянно, ответил я.

— А ты за это не переживай! Четвертый курс берут на должность санитарных инструкторов, а пятые и шестые курсы им присваивают звание военврач. Поэтому выходит, что мы не доучимся до наших специальностей! — хлопая по плечу, доложил мой близкий друг Демьян Денисенко, — так что завтра у нас общее построение на площади Революции, будет выступать сам ректор! — добавил он.

Смотря в пол, с недоумением, я покачал головой. У меня переплелись все мысли.

«Как же я оставлю свою жену одну здесь? — подумал я, — и отказаться нельзя, ибо сочтут как за труса….м-да…..видимо выбора нет!

Маша выбежала из аудитории и, повиснув у меня на шее радостно воскликнула:

— Поздравь меня, я поступила!!!

Обняв её в ответ, я не мог даже порадоваться за это событие, потому что понимал, что вижу её последний раз…

— Дорогой, а пойдём, отметим это событие? — продолжила она.

Тяжко вздохнув, мои слова, прогремели как гром среди ясного неба:

— Любимая, единственная и самая дорогая моя девочка… я завтра ухожу…. ухожу на фронт. Прости меня, что не пришлось нам пожить, как следует, прости за то, что не смогу воплотить наши планы в жизнь о тех, которых мы так с тобой мечтали. Прости, что оставляю тебя одну. Я безумно тебя люблю. Обещай мне только одно, что будешь ждать меня. Я обязательно вернусь, ты только дождись меня, пожалуйста, дождись!

Она, глядя на меня, все поняла, и, пустив слезу, прошептала:

— Любимый мой… я все прекрасно понимаю. Я дождусь тебя, я буду любить тебя вечно, что бы с тобой не случилось, где бы ты ни был, с кем бы ты ни был, я все равно буду любить тебя!

Я просто не мог сдержать слёз в этот момент. Мы стояли в обнимку во втором корпусе целый час и плакали, осознавая, что это наше последнее свидание.

Эпизод 4
«Присяга»

Утром первого июля мы с ребятами стояли под проливным дождем на площади Революции. Из весящего напротив рупора, прозвучал голос военного комиссара: «Становись!»

Комиссар и ректор института, стоя на трибуне, зачитывали нам приказ о всеобщей мобилизации и об обстановке на фронте. Слушая речи вышестоящего начальства, я спросил своего друга Демьяна, который стоял по левую руку от меня:

— Денисенко! Ты выходит прав оказался! Видать на фронте совсем, туго, раз молодежь набирают!

— А я тебе, что говорил? Ты Петровский всегда так! Ни поверишь, пока не услышишь сам!

— Ладно, не ругайся! (стряхивая с себя капли дождя), а нам форму и оружие дадут? Или в гражданке воевать пойдем?

— Помолчи пока! Все сейчас скажут!

Спустя некоторое время, к трибуне подъехали три полуторки, с набитым под завязку кузовом амуниции, оружия, и другого армейского имущества. Далее нам по одному под роспись, выдавали снаряжение, обмундирование, сержантские зеленые петлички с двумя красными треугольниками, сухой паёк, табельное оружие и многое другое.

После этого, мы каждый по очереди принимали воинскую присягу и становились бойцами Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

К нашему курсу подошёл преподаватель, тот самый ассистент с кафедры анатомии, одному из которых, я сдавал экзамен. Посмотрев на нас, с горечью, он дал напутственные слова:

— Дорогие мои ребята, вы самые молодые из тех, кого мы отправляем на фронт. Громких слов говорить не буду, скажу проще, постарайтесь выжить! Мы дали вам тот багаж знаний, который должен пригодиться на боле боя, ради спасения жизни наших солдат, которые сейчас там проливают кровь за нас. Сейчас к вам подойдет военный комиссар, он выдаст каждому предписание в части. (после минутного молчания) Ну, вот вроде бы и все… Удачи вам бойцы!!!

Минут через пятнадцать подошёл комиссар и, разделил нас повзводно. Нашу группу, в которой я учился, определили во второй взвод. Все остальные соответственно по нумерациям. После разделения, комиссар, держа списки в руках, доносил до нас назначение в части. Второму взводу, было предписано на Западный фронт в расположение тринадцатой армии, второго стрелкового корпуса, сотой стрелковой дивизии. Ректор, находясь рядом, после того как услышал, куда нас отправляют, безнадежно покачал головой. Посмотрев на его лицо, я сразу понял, что едем мы в самое пекло.

После получения предписания, нас выстроили, в колонну потри. И, несмотря на проливной дождь, вдруг позади нас заиграл оркестр. Под песню «Священная война», мы маршировали до Ж/д вокзала. Музыканты играли с таким энтузиазмом и патриотизмом, что казалось эту композицию, слышал весь Саратов.

Проходя по главной саратовской улице, мы с Демьяном наблюдали за смотрящими и плачущими людьми, которые стояли на обочинах и тротуарах, махая нам платочками. Я следовал на вокзал в составе второго взвода, в третьем ряду, головной колонны. Из нашей группы, командиром взвода, был назначен сержант Колобанов. Этот, еще вчерашний студент, который учился на одни пятерки, был назначен на эту должность. Командирских качеств у него не было, но он обладал неиссякаемым чувством юмора, и харизмой, которые помогали ему при знакомстве с противоположным полом. В наших кругах, он был не особо замечен, а сейчас, после того как его назначили на эту должность, мы стали его слушаться.

Прибыв на вокзал, начальник поезда и комиссар военкомата, дали нам десять минут на прощание с родными. После команды: « Разойтись!», наш строй рассыпался как пчелиный рой, к своим семьям. Толкаясь с кучно стоящими людьми, я искал глазами, свою любимую. Вдруг на меня сзади, запрыгнула девушка, сбив рукой с моей головы пилотку. Повернувшись к ней, я почувствовал, как её теплые, и сладкие от помады губы, впились в мои. После, она прижалась ко мне так крепко, что я почувствовал, как в моем теле, что то хрустнуло.

— Я думал ты не придешь!

— Как же я не приду к тебе, родной ты мой? Меня пугают страшные мысли, на счет тебя. Мне почему-то кажется, что это наша последняя встреча! — смахивая слезы, шептала она.

— Да ну что ты девочка моя, я вернусь, вот увидишь! Живым и невредимым! Обещаю! Ты главное дождись меня! — обещал ей в ответ, после чего целовал её влажные от слез щеки.

Отойдя от меня на шаг, она полезла в сумочку, весящую у нее на правом плече, и, вытащив оттуда свою фотокарточку и иконку, с образом Николая Чудотворца, вложила мне в грудной карман.

— Держи родной, я буду за тебя молиться! Знай, что я жду тебя и очень люблю! — не сдерживая слёз, шептала она, — только об одном прошу, береги себя!

От слёз у меня в зобу перекрыло дыхание, и все что я ей мог тогда сказать, это банальное: «Я вернусь!»

В то время, саратовский вокзал, как и сотни других вокзалов страны, видели многое. И слезы солдат и их родственников, и клятвы, и прощания, и нежные поцелуи, которые для большинства здесь находящихся, были последними в их жизни.

На перроне трижды зазвонил колокол, и после команды начальника эшелона:

«Все по вагонам!», мы компактной массой, набивались в состав полуоткрытого типа. Повиснув, на заколоченной доске, в виде борта, я прокричал, смотрящей на меня, и в тоже время плачущей навзрыд Машеньке:

— Прощаться не будем, любимая… я никогда тебя не разлюблю, чтобы не случилось!

Она, закрыв рукой, свое лицо, махала мне батистовым платочком, на прощание. В этот момент, я впервые почувствовал, что такое любовь. Как тяжело, расставаться с человеком, которого беззаветно любишь, понимая, что возможно никогда не увидишь его снова. Что происходило в наших сердцах в тот момент передать сложно. Тем, кто с этим не сталкивался, вряд ли поймёт…

Наш состав, тем временем набирая скорость, все дальше и дальше отдалял нас от любимых людей. Так, мы молодые мальчишки двадцати лет не нюхавшие пороху, отправились на фронт.

Глава III. «Первый бой»
Эпизод 5
«Прибытие»

Прибыли мы в пункт назначения довольно быстро. Уже пятого июля, наши эшелоны выгружались на станции Орша. Мы тогда еще многого не знали и не понимали сути происходящего. Вдали за холмом гремели бои и стояли клубы дыма. В наши только что освободившиеся вагоны, грузили раненых и убитых солдат. Мимо нашего строя проходили колонны отступающих частей на восток. Лица у них были такие обескураженные и безразличные, что глядя на них, я понял — это конец. Где же вся наша мощь? Где же лозунги: «Бить врага на его территории малой кровью?», прокручивая в голове эти вопросы, я недоумевал. Да и что в принципе двадцатилетний мальчишка вроде меня может понять. К нашему строю подошел, какой то капитан, на его голове из-под фуражки, пробивался кусок бинтовой ткани, из которой, скудно сочилась кровь. Поприветствовав сопровождавшего нас комиссара, он пристально разглядывал прибывшее пополнение.

Повернувшись к нам, комиссар приказал:

— Значит так, сейчас, называю, фамилии и те отправляются с капитаном Смирновым. Санинструктор Денисенко! Шаг вперед. Санинструктор Колобанов, шаг вперед. Санинструктор Петровский выйти из строя! Вы направляйтесь в 331-й стрелковый полк, 23 отдельный медико — санитарный батальон в первую роту. Всё! Шагом марш!

После того как услышали свои фамилии, мы и другие бойцы стрелковых частей, отправились за капитаном.

Оглядываясь по сторонам, и дрожа от каждого разрыва, который эхом доносился где-то из-за холмов, я спросил у сопровождающего нас капитана:

— Товарищ капитан, сержант Петровский, разрешите обратиться?

— Валяй! — ответил он.

— Товарищ капитан, я на станции слышал, что Минск взяли, это правда?

Смирнов, закуривая папиросу ответил:

— Да, ещё 28 числа! — после непродолжительной паузы он продолжил, — что ж они там, совсем охренели в штабах, детей набирать стали? Вам по сколько лет то всем? Сразу в пекло бросают. Тут обстановка просто «великолепная». Сдаем земли налево направо! Аж, стыдно мать его так! — бросая со злости недокуренную папиросу на изрытую от разрывов бомб землю.

Я, поправляя на голове пилотку, с юношеским максимализмом возразил ему:

— Ну, вообще-то мы уже ни дети! Нам без малого двадцать лет будет. Навоюем не меньше остальных!

Капитан гомерически засмеялся:

— Да я тебя умоляю, сынок! Ха, навоюем?! Ни сегодня — завтра перебьют, нас всех к чертям собачьим, и поминай, как звали. Ты вообще знаешь, какая средняя продолжительность жизни простого пехотинца, а? Сутки! Максимум двое!! А вы так вообще у меня медики. Вас немец в первую очередь будет бить, что бы вы ни кого с поля боя вынести не смогли. Поэтому иди молча и мотай на ус!

Я понял, что это действительно не шутки. Шли мы долго, по изрытой белорусской дороге. В этом походе, я думал о своей единственной и неповторимой Машеньке, вспоминая её волосы, глаза, улыбку, наши прогулки по набережной.

Как вдруг мои мечтания прервал крик капитана: «Воздух! Всем в лес, быстро! Пошевеливайтесь мать вашу!!!»

Со стороны солнца заходила на нас пятерка самолетов, с ужасающим рёвом, и начала обстреливать колонну. Я помчался в сторону леса. До него было метров двести. Мы с капитаном успели добежать до опушки, но остальные ребята не смогли добраться.

Глядя на происходящее, я сбросил вещевой мешок и ринулся к ним на помощь. Смирнов, догнал меня, накинулся сзади и оттащил обратно в лес:

— Ты чего совсем дурак? Ты куда поперся? Ты видишь, что там творится?

— Ну как же так товарищ капитан? Там же наши! Я должен им помочь! Пусти меня там мои ребята! — вырвавшись от него, кричал я.

Капитан, чувствуя, что у меня шок, недолго думая заехал мне кулаком в морду. Я потерял сознание. После стало как то сыро. Капитан привел меня в чувства, поливая мне на лицо, водой из своей походной фляжки.

— Ты прости сержант! Так надо было. Если б я тебя не задержал, ты бы сейчас лежал рядом с ними! — придерживая мою голову рукой, говорил он мне, — тебя как звать то? — спросил следом он.

Насупившись от обиды, сквозь зубы проворчал:

— Сержант медицинской службы Петровский!

— Да по имени! — перебил он.

— Алексеем… — опуская голову, полез за метамизолом в свою сумку.

— А я Иван Алексеевич! — протягивая мне руку, ответил он.

Я поднял взор на него, и мне бросились в глаза его шрамы на лице, его улыбающиеся глаза, всё та же окровавленная бинтовая повязка на голове и ярко красные шпалы в петлицах.

— Очень приятно! — пожимая ему руку в ответ, произнес я.

Мы привели себя в порядок и, увидев, что от нашей колонны ничего не осталось, стали пробиваться к нашим в расположение. Бродя по лесу около трёх суток мы с Иваном Алексеевичем, наконец-таки, вышли к своим.

Эпизод 6
«Знакомство»

В ночь на восьмое июля мы прибыли в Могилёв, в штаб 331-го стрелкового полка. Там ожидал пополнения полковник Литвинов, а пришло то, что от него осталось.

По стойке смирно, я выслушивал замечания в адрес капитана Смирнова от Литвинова:

— Капитан, я тебя за каким чертом посылал? Где пополнение? Мне оборонять город уже нечем, ты понимаешь это или нет? И где вы мотались всё это время?

Иван, стирая платком пот со лба, стойко ответил:

— Товарищ полковник! Пополнение в количестве шестидесяти двух человек, я забрал на станции Орша. По дороге, нас обстреляло звено Юнкерсов. Погибли все, кто с нами следовал. В живых остались только мы с сержантом. Все больше мне сказать нечего!

— Ну, сержанта то я вижу. Фамилия боец? — переключившись на меня, спросил Литвинов.

Я, выправившись, отрапортовал:

— Санинструктор 331- го стрелкового полка, сержант Петровский!

— Хм… ну орёл! — усмехнулся он и сразу же добавил, — ладно, ты сержант дуй в санчасть и знакомься со своим новым командиром. А ты Иван Алексеевич останься. Покумекать надобно еще!

«Госпиталь, в котором служил Петровский. Вскоре после боев, госпиталь был разрушен»

— Слушаюсь, товарищ полковник! — отдавая честь, я немедленно удалился из штаба.

Зайдя в госпиталь, на улице Борцов революции, я увидел сидящего офицера, на вид лет тридцати. Он был крупного телосложения, слегка прихрамывая, курил трубку.

— Ты, чьих, будет боец? — спросил он у меня.

— Я санинструктор первой роты сержант Петровский, товарищ военврач второго ранга! — ответил я.

— Ага, значит, это мне про тебя докладывали. А почему один? Где ещё медики? — спросил он, осматривая меня с ног до головы.

— Не осталось более никого, товарищ военврач второго ранга! — с грустью вздохнул я, — на пути следования в часть, нас разбомбили и в живых остались только мы с капитаном. Все мои друзья-товарищи остались лежать там!

Он, выслушав мой доклад, прислонил свою трость к большим напольным часам, присел за стол и, открыв моё личное дело, говорил:

— Я твой непосредственный командир, военврач второго ранга, Октябрьский Алексей Петрович, начальник госпиталя 331-го стрелкового полка. В личном деле записано, что недоучившись в Саратовском медицинском институте, завершил обучение после 3 курса. Из-за войны я так понимаю?

— Так точно товарищ Октябрьский! — ответил я.

— Кем стать то хотел? — вытряхивая в пепельницу прокуренный табак из трубки, поинтересовался он.

Я, пожимая плечами ответил:

— Хирургом Алексей Петрович! Но, видите ли, моя мечта сорвалась. Нас по приказу забрали всех на фронт.

— Ничего, доучишься! В браке состоишь?

— Так точно, состою, незадолго до войны!

Он, набивая табак в трубку, спросил:

— Как ты так жену то оставил? Она где у тебя сейчас?

— Она в Саратове. Учиться в медицинском!

— Ну, хорошо, вижу парень хороший. Давай иди в 305 кабинет, и принимай дела. А то раненых много, невпроворот.

— Понял товарищ военврач второго ранга. Разрешите идти?

— Свободен! — махнув рукой, сказал он.

После разговора с Алексеем Петровичем, мне стало как то легко. Он был сам по себе добрым, и в тоже время жестким человеком. Держал волю в кулаке. Я понимал, что с начальством мне повезло. Зайдя в 305 кабинет, я увидел ждущего меня бойца с оторванной по локоть рукой. Его культю закрывала давящая повязка, пропитанная кровью и грязью. Я сбросил вещи, взял из шкафчика перевязочный материал, инструменты и начал обработку раны.

— Как тебя так угораздило? — спросил, недоумевая я.

Он, придерживая второй рукой свою культю, корчась от боли, ответил:

— Я танкист, механик-водитель Т-26. В боях под Борисовым, от прямого попадания в борт, с моей стороны, разорвался снаряд. Я успел вылезти из машины, как вдруг второй снаряд ударил в двигатель. Командир мой заживо сгорел. А я хотел подобрать свою руку, и уйти в тыл, но не смог. Меня подобрали ребята из соседнего полка, перевязали, как могли и доставили меня сюда!

— Да брат… повезло, что жив остался. Теперь поедешь домой. Тебя с таким ранением комиссуют сразу! — успокаивал его я.

Он, тяжко вздохнув, ответил:

— Нет, товарищ сержант… дома у меня больше нет… его, разбомбили, в первые часы войны вместе с моей семьей. Мы жили в Пинске. Теперь там немец хозяйничает. Поэтому деваться мне не куда!

Закончив с обработкой раны, я сказал:

— Держись боец! Все будет хорошо. Они за это заплатят. Можешь идти, жить будешь!

Так начиналась моя служба в рядах Красной Армии в качестве санинструктора, мечта моя, к сожалению так и не сбылась. И всему виной война. Через меня проходили сотни искалеченных бойцов в день. И каждый нуждался в помощи, заботе и поддержке. Я выкладывался по максимуму. Несмотря ни на что, я очень любил своё дело и с гордостью выполнял долг перед Родиной.

Эпизод 7
«Оборона города»

В ходе наступления частей вермахта, Могилёв окружили со всех сторон, и 12 июля 1941 года мы попали в окружение. Оборону города решили укреплять с помощью сил действующих армий и корпусов, батальона милиции и войск НКВД, студентами и преподавателями близ расположенных учебных заведений.

На следующий день, от ребят по полку, я слышал, что приезжал военкор Константин Симонов в район деревни Буйничи. И что в этот же день, немцами был захвачен Витебск.

У нас катастрофически не хватало людей. Вскоре к нам на помощь выдвинулись эшелоны 172-й и 110-й стрелковых дивизий. Но буквально через два дня, нам сообщили, что эшелон был полностью разгромлен. И защитники города потеряли всякую надежду на подкрепление. Утром того же дня был отдан приказ идти на прорыв к своим, отступая от ранее занимаемых рубежей. Из сводок Совинформбюро, мы узнали, что пал Смоленск. И мы оставались в глубоком тылу у врага.

21 июля к нашему госпиталю прорвался авангард немцев в количестве около тридцати человек. Мы вступили в бой. Я, взяв в руки винтовку, занял оборону в своем перевязочном кабинете, как и многие другие сотрудники госпиталя, вёл из окна прицельный огонь по наступающим силам. В тот день мы смогли отбить атаку. Но следовавшие друг за другом подкрепления гитлеровцев, мы уже не в силах были сдержать. Октябрьский, приказал мне уводить людей. А сам остался в госпитале. Я, повинуясь приказом, собрал оставшихся семерых человек и перебежками мы покинули госпиталь. Полковник Литвинов и мой начальник Алексей Петрович, не желая сдаваться в плен, подорвали себя на гранате, когда немцы попытались окружить их.

Больше недели мы скитались по лесам. Голодные, грязные и обезумевшие от войны.

26 числа в ходе ожесточенных боёв, Красной Армией был оставлен Могилёв. Мы несли огромные, бесчисленные потери. Наш полк и медсанбат был полностью уничтожен. В те дни скитаний, я понял, что, скорее всего меня похоронили и забыли. Что в мой дом уже давно почтальон принес извещение, где записано «Пал смертью храбрых». И то, что местом погребения станет обезличенная братская могила в лесах Белоруссии.

«Эх, бедные мои родители, они ведь так же понимают, что их сын больше не приедет погостить. А моя, любимая Машенька в свои восемнадцать лет станет вдовой, так и не узнав как погиб её муж. Осознавая, что больше ни придет, ни обнимет, ни поцелует… страшно!» — подумал я, цепляясь за мокрые от дождя кусты деревьев. Таким был мой первый бой. Война словно жернова, перемалывала жизни и судьбы советских людей. Враг был на пике своего могущества и рвался к Москве. А мы тем временем обреченно тонули в болотах, питаясь корой деревьев и щавелевыми листьями, ночуя в буераках под калиновым кустом.

Глава IV. «Прорыв»
Эпизод 8
«Свои»

Через полтора месяца скитаний по лесам, нам все таки удалось выйти к своим в район Юхнова, пройдя пол Белоруссии за это время. Уже немощные, теряющие сознание мы решили заночевать в полуразрушенной хате на берегу реки Угры. Ранним утром сквозь шелест листьев, я услышал подозрительный шорох возле нашего расположения. Вдруг раздался голос:

— Эй, товарищи! Вы кто такие будете?

Я с замыленным взглядом, пытаясь встать на ноги, пробормотал:

— Мы бойцы Красной Армии, пробиваемся к своим из Могилёва! — и тот час же упал без сознания.

Что происходило со мной в тот момент, мне сказать трудно. Практически всё это время я находился в бессознательном состоянии. Очнулся в госпитале, в Москве. Чистые простыни, молодые медсестрички, вкусная еда. На календаре 20 октября 1941 года. Истощенный, с видом, словно скелет я пытался вставать. Мне нужен был телефон, чтобы позвонить родным и оповестить их о том, что я жив. Но, к сожалению связи, в госпитале не было, только ВЧ, да и то у командного состава. Центры связи были разрушены входе бомбардировок города.

Пролежав десять дней в госпитале, я после лечения, сумел подняться. Мне восстановили документы, и направили на пересыльный пункт, для получения нового назначения. Как только я вышел из госпиталя, ко мне подошли двое в форме НКВД.

— Товарищ сержант, на минуточку можно вас? — сказал один из них.

— Да, конечно, а в чем дело? — удивленно спросил я

— Вам придется с нами проехать, все вопросы потом! — сказал лейтенант госбезопасности, открыв дверь служебной «М-ки».

«Ну, вот и все! Наверное, арест…» — подумал я, сев к ним в машину.

Меня привезли на Лубянку, провели в кабинет и посадили на стул. Передо мной сидел молодой следователь, в звании капитана, уже имеющий орден красной звезды на груди.

Вскоре он инициировал диалог:

— Я следователь НКВД, капитан Зубов. Я веду ваше дело!

— А разрешите узнать, какое собственно говоря, дело? Что я совершил?

— Вы подозреваетесь в проведении ряда диверсий на складах под Юхновым!

— Да это бред!!! Мы с ребятами почти два месяца бродили по лесу, что бы к своим прорваться! Ну, какие мы диверсанты — то? Товарищ….

Перебив меня, и ударив кулаком по столу, капитан закричал:

— Молчать гнида! Я тебе не товарищ, а гражданин следователь! Знаешь сколько, таких как ты, мне байки травят? Каждый хочет оправдаться, аж уши пухнут. Ты чего думаешь, что ты самый умный, да? Я вас вражью силу за полуверсты чую. Давай говори когда, кем и где был завербован?

— Я не понимаю, о чем вы? — повысил голос я.

Как вдруг почувствовав сильный удар в спину, я рухнул на его стол, разбив себе бровь.

— Подними это д*рьмо! — приказал он стоящему у двери ефрейтору.

Он поднял и усадил меня на стул.

— Ну, говорить то будешь, нет?

Я, превозмогая боль ответил:

— Что говорить то? Мы пробивались из окружения, на наш госпиталь напали немцы, атаку отбили. Полковник Литвинов отдал приказ собрать остальных бойцов и идти на прорыв, а сам остался нас прикрывать!

Опять перебивая меня, он закричал:

— Ты знаешь, что у нас приказ по этому поводу, касаемо тех, кто приходит с той стороны? И твои, окруженцы, между прочим, наклепали на тебя признание, дескать, агитировал на переход к врагу, вёл антисоветские разговоры, придавался панике, проявил трусость при обороне госпиталя. Да ты понимаешь, что за такое я тебя прямо сейчас шлёпну!

— Это полнейший бред капитан! Мы воевали геройски, до последнего патрона. И если бы не наши командиры, лежали бы сейчас в земле сырой. Так что все ваши признания — это своего рода поклёп!

Капитан, сжав кулаки, злобно выдохнув, произнес:

— Понятно! Сотрудничать не будем, значит. Ефрейтор, давай-ка всыпь ему как следует, чтобы до печенок дошло!

Сидя на своём месте и закуривая «Беломор», Зубов наблюдал картину крайней жестокости. Этот ефрейтор избивал подследственного как мог. Истязания продолжались минут восемь, пока следователь не дал отмашку:

— Ну, хватит, хватит. А то сдохнет, ещё. В камеру его давай! Продолжим после!

Они оттащили моё тело в камеру и бросили как навозный мешок на пол.

Следственные мероприятия продолжались около месяца, а я так и не подписывал их липовое признание, дабы не осквернить свою честь. В начале декабря 1941 года, меня снова вызвали на допрос. Мне, честно признаться уже надоели эти унижения и постоянные пытки, и я решил подписать всё, что они требуют.

Меня привели снова в кабинет для дознания, но к моему удивлению там сидел совершенно другой человек.

— Я старший майор госбезопасности Яковлев… — представился он… — теперь я ваш следователь!

— Здравия желаю, гражданин майор! — стоя у его стола, поприветствовал его.

— Мне поручено известить вас, о том, что ваше дело закрыто, за отсутствием состава преступления. Вам выдадут вашу форму и личные вещи. Дело обстоит следующим образом: враг рвётся к Москве, и наша задача не пустить его в столицу. Всё это приведёт к большим жертвам. И тут уже основная задача ложиться на тебя. Сам знаешь, что армия без медицины ничто, поэтому мы даем тебе свободу. Ты и вся ваша мед служба должны вернуть в строй всех, кто получит, какие либо увечья, для дальнейшей борьбы с фашистами. Так что ты свободен сержант! Подпиши только, эту бумагу! — убедительно призвал он, пододвигая лист.

Растерявшись от слов Яковлева, я пристально вглядывался в этот документ.

— Да не бойся, подписывай! Это не признание, а твое освобождение! — ехидно, сказал он.

Закованный в наручники, я дотянулся до чернильницы, и, взяв в руки перо, подписал данный документ.

— Ну, вот и всё, Петровский! Свободен! Дежурный! Увести! — подшивая, подписанный мною к делу лист, сказал он.

— Спасибо гражданин майор за доверие. Я сделаю все, что от меня зависит! — ответил я, и проследовал к выходу.

— Ну, вот и ладушки!

Следуя по коридору, я пытался взять в толк, задавая себе вопросы: «для чего всё это? Свои же считают тебя предателем, когда я ничего не совершал. Избивают, истязаются, выбивая признание, а потом выпускают на свободу? И теперь, когда враг подошёл к стенам Москвы, ты сразу становишься нужным? Я этого не понимаю!»

Мне выдали новую форму, личные вещи и документы. В предписании было направление в медсанбат 33-й армии, который в своем распоряжении имел дивизии народного ополчения.

Эпизод 9
«Битва за Москву»

3 декабря. После освобождения из-под следствия, я, получив новое обмундирование и предписание в часть, отправился на полигон Бекасово, что под Москвой. Зима выдалась на удивление аномальной, за последние сто сорок лет. Наверное — 40С. Следуя на попутке, по заснеженной фронтовой дороге, я ни как не мог поверить в то, что еду на ту самую передовую, где в скором времени, будет решаться судьба столицы. Враг уже более чем вплотную подошел к Москве. Казалось, что им остается сделать лишь последний рывок, и сердце нашей родины падет. Но не тут то было. Прибыв к месту службы, я увидел как люди в гражданской форме одежды, почему-то с винтовками наперевес, рыли окопы, для обороны на Наро — Фоминском направлении. Вскоре я узнал, что это была дивизия народного ополчения, вперемешку с частями 33-й Армии. Штаба как такового по близости не было, и, спрыгнув в траншею, я начал поиски командира. Окружающие меня люди, днями напролет, с коротким перерывом, махали лопатами. Просачиваясь сквозь эту толпу, я выкрикивал:

— Ребята! Кто тут командир?

Рядом стоящий, седовласый мужик с бородой, поправляя ушанку, глядя на меня, ответил:

— Да там где-то, командир бегает! А ты откуда такой взялся?

— Да я прямиком из Москвы. Вот получил назначение сюда, в качестве санинструктора! — подтягивая ремень винтовки, ответил я.

— А-а-а, вон оно что! Это теперь у нас своя медицина есть? Ты у нас один на всю дивизию будешь! А то, два дня назад, убило нашего фельдшера, и лечить нас некому стало. Мы тут все ни мальчики! Одни старики! — ухмылялся ополченец, сворачивая самокрутку.

— Понятно! Так, где мне его искать?

Указывая рукой в сторону блиндажа, он ответил:

— Вон идешь за дальний окоп, там будет землянка, спросишь лейтенанта Зайцева. Это наш ротный на этом участке.

— Все спасибо отец! — хлопая по плечу собеседника, поблагодарил я, и проследовал к указанному месту.

Возле командирского блиндажа, стоял часовой. Его лица не было видно, а шинель, была полностью окутана снегом, после метели. Подойдя к нему, я спросил:

— Боец, ротный Зайцев, здесь?

Тот, спустив с пол лица шарф, ответил:

— Да здесь! А ты кто такой?

— Я ваш новый санинструктор, доложи обо мне!

Немного попрыгав на месте, он зашел в землянку. Через минуту открылась дверь, и оттуда раздался чуть писклявый, детский голос командира:

— Заходите, товарищ сержант!

Зайдя в теплую землянку, я тут же представился:

— Товарищ лейтенант! Санинструктор сержант Петровский, прибыл для дальнейшего прохождения службы!

Этот худощавый юноша, лет двадцати пяти, с немного испорченным лицом, видимо после оспы, встал и, протянув мне руку, представился в ответ:

— Здравствуйте, я лейтенант Зайцев! Командир роты ополчения, и начальник оборонительного участка на этом направлении.

После рукопожатия, он предложил мне сесть у раскаленной от огня буржуйки.

Параллельно клацая своим именным портсигаром, он глядя на меня спрашивал:

— Видите ли, товарищ сержант, я тут человек новый. Я даже не имею отношения к армии. Я был заведующим складом, в продмаге, а как немец подошел к Москве, сразу же назначили на эту должность! Это я к тому, что командовать совсем не умею!

Вглядываясь в его интеллигентное лицо, и спросил:

— А почему вы не сказали об этом командованию? Ведь это самый важный участок, на Московском направлении?

— Да говорил! И рапорта писал! А толку, — опустив глаза, тяжко вздохнул он, — А вы, случайно, не имеете опыт в руководстве?

— Я? Нет! — улыбаясь, ответил ему, — я не успел кем-либо покомандовать. Все время по тылам противника, да в окружении. Куда там.

— Может, раз так совпало, вы будете моим заместителем? — скромно, смотря из-под шапки, предложил он.

— Спасибо за доверие, товарищ лейтенант, ну я постараюсь! — кивая головой, согласился я.

— Ну, вот и ладушки! Вас как зовут?

— Алексей!

— Очень приятно, а я Егор! — доставая папиросу, закурил он.

— Взаимно!

Сидя в землянке, Егор, достав свой планшетник с картой, обрисовывал мне сложившуюся обстановку в данном районе. Из его доклада, я понимал, что скоро по всему фронту начнется контрнаступление, которое отбросит немца от стен столицы. Наша задача была приоритетной. Мы должны были, под прикрытием артиллерии, захватить Наро-Фоминск, и удерживать его до подхода основных сил. Дивизия ополчения, в которой мы находились, имела в своем составе восемьсот штыков. Эта мало обученная масса, состоящая в основном из мужчин пожилого и среднего возраста, должна была наступать с винтовкой в руках и тремя патронами на подготовленного врага. В землянке стояла невыносимая жара. Проговорив с командиром до вечера о всех делах, я вышел на улицу. Высунув нос за бруствер, я вдруг услышал голос позади себя:

— Молодой человек, вы голову то пригните! А то снайперы шалят!

Не поворачиваясь к нему, я через плечо ответил:

— Снайперы? Спасибо, за информацию!

Тот, усмехнувшись, спросил:

— Табачком не богат, служивый?

Наконец повернувшись к нему, я увидел в этой зимней темноте, на белом от снега фоне окопа, сидел, обнявшись с винтовкой, человек.

— Есть не много! — ответил я, подойдя к нему ближе.

Он, достав маленький сверток от газеты, протягивал мне ладонь:

— Не поделишься?

— Поделюсь, конечно! — насыпая мелко нарезанный табак из кисета, ответил я.

Скрутив цигарку, он, прикуривая от спички, подсветил себе лицо.

— Батя? — удивленно, воскликнул я.

Тот, застыв с цигаркой во рту и зажженной спичкой в руке, прищурившись, ответил:

— Лёшка, ты что ли?

— Я, отец! Я! — накинувшись на него, воскликнул я.

Отец, бросая на снег свои свертки, обнял меня в ответ:

— Лёшка, ты живой! Я ни верю своим глазам! Мы ведь на тебя похоронку получили, летом еще! — шмыгая носом, утирал он свои скупые слезы.

— Да жив я! Наш госпиталь разбомбили, и вот мы из окружения два месяца выбирались! Как я рад, тебя видеть! — улыбался я, — Ты какими судьбами в этих краях?

— Да, после твоей похоронки! Мы с матерью горевали долго, а потом я в октябре решил в ополчение записаться. Чтобы за тебя отомстить! И вот я тут! — держа меня за руку, рассказал он.

— Теперь вместе воевать будем! А я, грешным делом, подумал, что больше не увижу вас ни кого!

— Судьба видимо, сынок! — улыбался он.

Закурив по одной, я рассказывал ему, что мне пришлось пережить за эти полгода. Отец, так же не был в курсе, что я женился. Эта новость его очень взбодрила. Он все грезил о внуках. А я, только улыбаясь ему в ответ, обещал, что в скором времени, вернемся с войны, и нарожаем им целую кучу детишек.

Безлунная ночь окончательно легла на наши позиции. На горизонте изредка взмывали осветительные ракеты, сопровождающиеся глухой короткой пулеметной стрекотней. Наша семейная идиллия, продолжалась до утра, следующего дня. После, совсем не выспавшись, я помогал отцу, рыть окоп, кидая лопатой белый и слегка потяжелевший от недавно пройденного дождя снег. Впереди нас ожидало наступление, которое было назначено на пятое декабря.

Отдыхая, после многочасовых раскопок, я подремывал в землянке у Зайцева. Во сне, я представлял встречу со своей женой, с улыбкой, вспоминая её глаза, её длинные волосы, запах её духов. Как вдруг, толи во сне мне почудилось, толи на самом деле, я услышал монотонный гул моторов.

Ротный, забежал в землянку, и, толкая меня в бок, воскликнул:

— Алексей вставай! Немцы!

Резко, открыв глаза, я подскочил с деревянных нар, и, недоумевая, спросил:

— Немцы? Где?

Зайцев взяв меня за руку, выдернул на улицу, и, показывая пальцем в небо, сказал:

— Вон смотри! Высотные бомбардировщики! Они летят бомбить город!

Выхватив у него бинокль, и подняв голову в небо, я наблюдал за черной тучей самолетов, надвигающейся словно рой саранчи, в сторону столицы. Чуть ниже их эшелона, пролетали истребители прикрытия, Мессершмидты, или как называли между собой бойцы «Мессеры».

— Ну, вот и началось! — сказал я, отдав бинокль Зайцеву.

Продолжая наблюдать за этой тянущейся небесной армадой, мы услышали, как неподалеку от наших позиций, загрохотали немецкие танки. Егор, быстро сориентировавшись в обстановке, приказал всем занять оборону. Я забежал в блиндаж, и, схватив со стены свою санитарную сумку с медикаментами, винтовку, и ринулся на позиции, поближе к отцу. Взведя стальные курки, мы взяли в прицел, медленно идущую за танками, пехоту противника.

Немцы вели себя очень наглым образом. Они шли в полный рост, а танкисты вели свои машины, с открытыми настежь люками.

Зайцев смотря в бинокль, произнес:

— Эх, бесово отродье! Как у себя дома, черти проклятые! Ну, ничего! Сейчас все будет! — оторвавшись от наблюдения, он махнул рукой, неподалеку сидевшим бойцам. Те достали из-под брезента, какое-то ружье, достигающее около двух метров в длину, и, выставив его на бруствер окопа, зарядили обоймой начиненной громадными патронами. Боец, плотно прижав приклад к плечу, прищурив один глаз, целился по головному танку. Ротный, возобновив наблюдение, громко крикнул бронебойщикам:

— Ребята, цель механик-водитель! — и махнув рукой, добавил, — огонь!

Боец плавно нажал на курок. Ружьё неожиданно грохнуло. Отдача была настолько сильной, что боец потерял равновесие и опрокинулся на снег. Тяжелая пуля вылетела из длинного ствола. Мгновенно преодолев нескольких метров, она угодила мехводу точно в лоб, вминая кости вглубь черепа. В кашу раздробила мозг и выплеснула содержимое на моторный отсек танка. Мехвод судорожно дернулся, и, обмякнув, выпустил рычаги из рук. Танк, проехав несколько метров, вскоре остановился.

Зайцев дал команду: «Открыть огонь!», и ополченцы тот час же, начали «поливать» врага из своих винтовок. Бронебойщики продолжали вести огонь, посылая свой смертоносный груз по вражеской технике. Немцы открыли ответный огонь по нашим позициям. Заметив противотанковое орудие, следом идущий вражеский танк, выстрелил точно в цель. Снаряд, достигнув позиции бронебойщиков, ударившись о землю, разорвался с ужасным грохотом, сметая все на своем пути. Настигнутые мгновенной смертью бойцы, вскрикнули и рухнули на дно траншеи.

Подбежав к ним, для оказания помощи, я впервые увидел, как может разорвать живого человека. От тех двух бойцов, на дне окопа, осталась лишь половина туловища, и разбросанные по борту траншеи внутренние органы, которые, еще не освободившись от крови, пульсировали на снегу. От такой картины, меня резко затошнило. Отвернувшись от этого, и, окунув голову в снег, я вернулся на исходную позицию. Егор, продолжал корректировать огонь. Не услышав ответа, он прервал наблюдение и, не заметив останки своих погибших бойцов, в горячности боя, наступая на них, подхватил ружье и сам продолжил стрельбу. К нашим окопам, неторопливо приближались остальные вражеские танки. Все машины вели беспрерывный шквальный огонь по нам. За этими бронированными чудовищами, нестройными рядами двигались пехотинцы в серо-зеленой форме, скашивая наших солдат автоматными очередями. Пробегая словно савраска, от раненого к раненому, я накладывал повязки, и обрабатывал раны. Тем временем, Егор, лично уничтожив все приближающиеся танки, достал наган из кобуры, и, вскочив на бруствер, поднял батальон в атаку. Бойцы с бешенством ринулись навстречу противнику, и, сойдясь в рукопашной, уничтожили всех до одного. В тот же момент, с нашего тыла, подоспели и части 33 армии, соединившись с которыми, мы продолжили успешно громить врага. На следующий день, после ожесточенных боев, мы заняли город Наро-Фоминск. Немцы, не желая мириться с этой утратой, обрушили на нас всю мощь своей авиации. К полудню, 6 декабря, на фоне ярко-светящего зимнего солнца, показалось звено из так называемых «лаптежников» именуемых Юнкерсами «Ju-87». Эти пикирующие бомбардировщики, по двадцать-тридцать машин, раскачивая свою карусель смерти, сбрасывали на наши головы, весь боезапас. Мы, с отцом бросив оружие, побежали в сторону убежища. Когда бомбы начали ложиться точно позади нас, он, толкнув меня на снег, накрыл собой. Лежа на холодном снегу, я вдруг почувствовал, как мне за шиворот, тонкой струйкой затекала горячая кровь. Несмотря на злой мороз, мне было настолько жарко от этого, что я резко попытался подняться. Выбравшись из-под тела родного отца, я увидел, как вся его спина была изрешеченной осколками разорвавшихся бомб. Мгновенно застыв в ступоре, я, вытаращив глаза, склонился над телом убитого родителя. Подбежавший ко мне Зайцев, схватил меня за шиворот, и, несмотря на свою худобу, оттаскивал в убежище. Из-за пятиэтажного здания, располагавшегося напротив нас, стремглав вылетел вражеский Юнкерс, и круто спикировав над нами, дал очередь из пулеметов. Пули попали точно в цель, скосив нас с Егором. Ротный замертво свалился на мою голову, накрыв меня своим телом. А я, тем самым получив ранение в плечо и правый бок, отключился, пребыв в болевом шоке.

Наши войска, не теряя энтузиазма, усиливая натиск, отбросили врага на 250—300 км от столицы. Эта битва продолжалась вплоть до марта 1942 года. Вскоре наше наступление выдохлось, и войска остановились под Вязьмой и Ржевом. То, что происходило дальше, я, к сожалению не помню. Знаю то, что после этого, угодил снова на больничную койку, в один из московских госпиталей. Спустя две недели, после операции, ко мне в палату, зашёл тот самый, старший майор Яковлев. На нем был накинут белый халат, а в руке он держал какие — то коробочки.

Глядя на меня, он произнёс:

— А ты живучий, черт! Наслышан, о ваших отчаянных схватках. Молодцы! Я, в общем, говоря, зашел вот по какому вопросу к тебе, на тебя представление пришло на медаль «За боевые заслуги», думаю, вручить тебе лично!

Пытаясь подняться с кровати, я ответил ему:

— Товарищ старший майор госбезопасности, согласно данной мной присяге, я выполнял свой долг перед Родиной!

— Сержант Петровский! За умелые действие на фронте, и проявленную при этом храбрость и мужество, вы награждаетесь медалью « За боевые заслуги»! Предписание в новую часть получишь при выписке. Поздравляю! — пожимая мне руку, сказал он.

— Служу Трудовому народу! — покашливая, произнёс я.

Яковлев, оставил мне на тумбочке, футляр с медалью, и тот час же покинул палату. Это была моя первая награда и мое первое боевое ранение. Смотря на это, и анализируя происходящее, я пребывал в странном чувстве прострации и лишения. В этом кровопролитном сражении, я потерял своего отца. С тех пор, я долго не мог смириться с этой утратой. Поставив на кон свою жизнь, как и жизни миллионов других людей, мы все-таки отстояли Москву, заплатив за это не малую цену. Мой командир лейтенант Зайцев, был награжден за тот бой орденом Ленина, посмертно. Мой отец, рядовой Петровский Александр Федорович, погиб, так и не получив ни одной награды, хотя геройски сражался на ровне со всеми. А я тем самым, больше месяца, пребывая на больничной койке, дожидался скорейшей выписки.

Эпизод 10
«Вязьма»

Спустя время, на очередном врачебном обходе, меня решили выписывать. Я был настолько счастлив, что даже не мог поверить себе, что я смогу поехать в отпуск по ранению домой. У меня были грандиозные планы на тот момент. Я в приподнятом настроении, заходя в кабинет за выпиской к начальнику госпиталя Николаеву, с порога слышу от него следующее заявление:

— Значит так сержант, раны не беспокоят, я смотрю? Лирическое настроение проснулась под выписку? Я не вижу ни какого повода для веселья. Особенно в это время. За последние полгода, наши войска потеряли до одной трети медиков. На фронте острая нехватка санинструкторов. А впереди наступление на Ржев. До сих пор мы ни как ни сдвинемся с места. Принято решение срезать ржевский выступ силами Калининского и Западного фронтов. Будут новые и новые тысячи жертв. Поэтому приказываю, прибыть в расположение 33-й армии, в 432-ой медсанбат, на должность санинструктора. Приказ ясен?

Выслушав его утвердительное заявление, у меня внутри будто все оборвалось. Я снова потерял возможность увидеть родных.

— Разрешите выполнять? — насупившись, спросил я в полголоса.

— Вперед! — протягивая мне документы, ответил Николаев.

***

Придя в палату, с рухнувшей надеждой, я стал собирать вещи. Присев на кровать, и закурив папиросу, я рассматривал пожелтевшую, и местами забрызганную капельками собственной крови, фотокарточку своей жены. Её образ был прекрасен. Вспоминая её длинные, светлые локоны, запах её духов, нежные как шёлк руки, её слёзы и те просьбы, которые исходили из её уст во время моих проводов на фронт, заставляли меня быть сильным, и всё с большей надеждой верить в то, что мы когда — ни будь, встретимся.

Затушив цигарку и взяв свой сидр, я из госпиталя прямиком отправился на фронт.

Сев в полуторку, я следовал в своё расположение. По дороге из Москвы под Вязьму, я наблюдал довольно зрелищную картину. На обочинах дороги стояли сожжённые нашей артиллерией боевые порядки танков противника, горы трупов, вперемешку с нашими и немецкими солдатами, разбитые обозы не успевших эвакуироваться мирных жителей, и многочисленные воронки от бомб различных диаметров. Это были результаты нашего контрнаступления. Мы всё еще учились воевать. Опыта нам так и не хватало. Дорога занимала часа три.

Колеся по тропам войны, мы, наконец — таки прибыли в пункт назначения.

Выходя из полуторки, в новенькой форме и в шинели с темно- зелёными сержантскими петлицами, меня облюбовали сидевшие у костра несколько бойцов 1136-го стрелкового полка.

— Мужики, где тут командир полка? — спросил я.

Боец, шаркая ложкой по полупустому котелку с кулешом усмехнулся:

— О, братва, гляньте-ка, пушечного мясца прислали нам в подмогу! Ты откуда такой ряженый — то? Ни как после школы? Ну, ничего, скоро испытаешь на своей шкуре все прелести войны. А то, небось, засиделся за школьной скамьёй!

Я, расстегнув на груди шинель, и откинув ворот, сверкая медалью и желтой нашивкой за ранение, приструнил его:

— Вроде того! Засиделся после школы за скамьёй, только под Могилёвом в окружении, тонул в болоте, терял ребят своих каждый день, а не далеко от этих мест, меня свинцом нафаршировали! И в НКВД потом, тоже довелось «отдохнуть». Так что смотрю сюда, захлопни свой рот с другой стороны, и раз ты такой вояка, и все испытал на своей шкуре, то покажи мне всё — таки, где комполка находится! Я ваш новый санинструктор сержант Петровский, прошу любить и не жаловаться!

Солдат, переваривая мой убедительный вкратце рассказ и свой кулеш, сменил тон и указал:

— Прошу прощения товарищ сержант, нервы-то не колючая проволока. (улыбается) Комполка находиться вон за хозчастью напрямки, за баней, там его расположение!

— Вот другое дело! Вольно боец! — застегивая шинель, ответил я, и проследовал в указанное рядовым направление.

Зайдя в предбанник, у кабинета командира полка, сидел за столом ефрейтор, в круглых, чуть треснутых очках, заваленный бумагами писарь. Подойдя к нему, я спросил:

— Слушай дружище, а командир у себя?

— У себя, а вы собственно по какому делу? — вопросом на вопрос ответил ефрейтор.

Показывая ему, документы уточнил я:

— Я ваш новый санинструктор. Сержант Петровский, прибыл по распоряжению начальника госпиталя, военврача первого ранга Николаева. Доложи обо мне!

Узнав цель моего прибытия, он пошел докладывать лично начальнику. Спустя некоторое время открывается дверь и оттуда раздаётся голос:

— Заходи сержант, мне доложили о тебе!

— Здравия желаю товарищ полковник! Санинструктор серж…..- не успев отрапортовать, он прервал мой доклад: — Да всё я про тебя знаю, сержант! — улыбаясь, говорил он — лучше давай я представлюсь! Командир 1136-го стрелкового полка, полковник Андреев Андрей Борисович. Наедине, можно, просто, Андрей Борисович!

Я, разглядев в нем веселого и душевного человека, пожимая руку ответил:

— Очень приятно!

Этот человек, показался мне таким простым и общительным, несмотря на его красные петлицы с четырьмя шпалами, что мы как то сразу подружились.

— Ты понимаешь, какая петрушка творится у меня в полку? — похлопывая, мне по плечу, спрашивает он, -…бардак! Около трёх дней назад, в ходе наступления, я потерял до батальона своих людей, а в твоем медсанбате, где ты будешь служить, там вообще начальника нет. Убило при авианалёте в тот же день. Ты вроде как учился в институте, доктором хотел стать, насколько я знаю. Вот я тебе хочу предложить должность начмеда батальона. Читал твоё личное дело, твои заслуги. Всё это я учёл, и пришёл к общему выводу. Ты что думаешь, по этому поводу?

— Да ну Андрей Борисович, мне, куда Родина прикажет, туды и пойду! — улыбнулся я.

— Ну, вот и ладушки! Давай дуй к начфину, вставай на довольствие, а потом в санчасть, принимать дела! — поручил мне Андреев.

— Есть товарищ полковник! — прикладывая свою костистую руку к голове, отдав честь, сгинул я из штаба.

***

Прибыв на своё место, после визита к начфину, я сразу принялся наводить порядок. Пересчитал медикаменты, перевязочный материал, посмотрел штат батальона. В моём подчинении находилось всего два санитара и одна медсестра. Не густо конечно, но всё же, что то есть. Тем более у меня пока еще не было опыта в руководстве «людскими массами».

— Собери мне весь личный состав батальона, рядовой! — приказал я бойцу моего подразделения.

Он собрал мне всех, кто имел причастность к моему санбату. Передо мной стояли два молодых парня чуть старше меня и девушка примерно моего возраста.

— Товарищ сержант, личный состав медсанбата построен! Красноармеец Гусь! — доложил он.

Я, пристально осматривая каждого, начал диалог:

— Здравствуй войско! Я ваш непосредственный командир, сержант Петровский Алексей Александрович. Прошу любить и не жаловаться. Я тут человек новый, поэтому если что, от помощи коллег, то есть вас, не откажусь (перемещаясь по кабинету, закинув руки за спину). Будем вместе с вами, бок о бок, так сказать, спасать жизни, бить врага и приближать победу. Вот эти три основные задачи, которые я от вас требую, и буду требовать. Ну, теперь давайте знакомится!

Щуплый, небольшого роста, уже с медалью «За отвагу» на груди протягивает мне руку:

— Красноармеец Иван Гусь!

— За что медаль?

— Да, это ещё под Смоленском, в июле 41-го, вытащил командира части из горящей бронемашины, успел вытащить до взрыва боекомплекта. Выходит спас майора тем самым получил ожоги, контузию и вот медаль!

— Хм… поступок! Похвально! Очень хорошо, что в моем подразделении есть такие бойцы. Споёмся!

Стоящий рядом боец, так же протягивая руку, представился:

— Красноармеец Кирилл Бабенко, на фронте с декабря 1941 года, вынес на себе с поля боя восемнадцать человек. Представили к ордену, но что-то не поделили с комбатом, и получил резолюцию. Мастер спорта по борьбе!

— Так очень хорошо! Следующая!

— Младший сержант Анна Кошкина, на фронте с первого дня. Два раза была в окружении, успешно выходили, имею орден красной звезды и ранение! — доложила она, слегка подмигивая мне, своими светло-зелеными глазами.

— Ребят, ну меня прямо пробирает гордость! Орлы и все мои! — усмехнулся я.

— Товарищ Петровский, а разрешите вопрос личного характера? — продолжая строить глаза, спросила она.

Я, поняв, на что, она обратила внимание, ответил:

— Я, милая моя Аннушка имею счастье быть женатым! Любовных интрижек и прочий похабени в мой адрес, я не потерплю! Караться будет по всей строгости! — грозя своим обтянутым кожей кулаком, ответил я.

— Ясно товарищ сержант! — согласилась она, с серьезным видом.

— Вот и ладушки! Познакомились теперь всем отдыхать. Завтра сбор в 9:00 у меня. Буду ставить задачу, к предстоящему наступлению! Свободны!

Вот так потихоньку я и привыкал к начальствующим должностям. Конечно этот пост не по моим петлицам, но как говорил Андреев: «Кто, если не ты». С одной стороны приятно, что тебя ценят и доверяют. В нашей Советской системе, к сожалению, так бывает. У нас сначала по морде бьют, а потом высокие посты дают. И это всё действует на основе только одного закона — закона военного времени!

***

На календаре 17-ое апреля. В девять утра, в моём кабинете собрались подчиненные. Я ставил задачу на предстоящее наступление. Наш полк, должен был прорвать оборону немцев, наступая с запада, при поддержке соседних частей красной армии, и нашей первостепенной задачей было оказание своевременной медицинской помощи непосредственно на поле боя, и дальнейшей эвакуации в тыл. Сделать это было нелегко, поскольку численность моего подразделения не превышала четырёх человек, включая меня. Но куда деваться. Люди уже проверенные, в деле ни в первой. Приказ есть приказ.

После, все разошлись по своим рабочим местам.

Я сидел допоздна. Стояла тихая весенняя ночь, за окном летали мотыльки, караульные проверяли посты, на стене монотонно тикали чуть поседевшие от пыли ходики. Под такую «музыку» я начал дремать, как вдруг стук в дверь прервал мой покой.

— Товарищ сержант, разрешите к вам? — тихо обратилась Анна.

Я, протирая глаза, недоумевая, ответил:

— В чем дело, сержант?

— Я проходила мимо, и случайно увидела, что у вас горит свет. Время уже позднее, а вы не спите. Я подумала вдруг, что случилось?

— Все в порядке Анна, идите к себе. Завтра тяжелый день.

«Явно не с благими намерениями зашла ко мне!» обратил внимание я. Вдруг, она заходит ко мне в комнату, закрыв дверь на засов, начинает расстегивать верхние пуговицы своей гимнастерки, и говорит:

— Знаешь Алёш, ты мне понравился еще при первой встрече. Я понимаю, что у тебя жена, любовь и всё такое, но она там,… в глубоком тылу…, а мы с тобой здесь, вдвоём. У меня никогда не было этого, а вдруг завтра нас убьют, и я так и не пойму, что такое быть с мужчиной наедине? Переступи через себя. Давай проведем этот вечер вместе? — обойдя сзади и обняв меня, размеренно говорила она, после чего продолжила, — Я многого не прошу. Просто сделай мне ребеночка. А то только Господь знает, что останется после меня на этой земле!

Моё сердце колотилось так сильно, что вот- вот, вырвется из груди.

Искушение было настолько велико, что я чуть было, не поддался соблазну, ведь я тоже никогда не оставался наедине с женщиной. Даже после свадьбы я не стал этого делать, чтобы на фронте меня грело желание, поскорее вернутся к любимой, и завести ребенка, от той самой, единственной и неповторимой.

Благо меня сдерживали эти мысли, и я, взяв её за руки, оттолкнул на кровать.

— Приведите себя в порядок, товарищ младший сержант медицинской службы! И будьте любезны покинуть помещение! — застегивая свой ремень на гимнастерке, приказал я.

Анна молча встала с кровати, взяла свои вещи, и, уходя, сказала:

— Зря ты так. Я быть может, расцвела, находясь с тобой рядом, а ты не можешь принести себя в жертву, ради счастья другой… дурак ты, Петровский!

Я сел за стол, закурил папиросу и начал размышлять над её словами.