Бесплатный фрагмент - Проказница Верка

Есть женщины, настолько всеми любимые,

что их не отваживаются полюбить.

(Э. Рей)

Уже знакомый дикий наш бугорский край, где девочкам после захода солнца выход на улицу строго запрещён. Кем? Да, ни кем — просто опасно. Братва наша уличная взрослела, зверела, угнетаемая инстинктами, могла и изнасиловать — только попадись.

По этой самой позорной на зоне статье загремел в места не столь отдалённые Славик Немкин. Жалели его. Жалко было и девицу-соседку, над которой неизвестные насильники надругались чуть ли не на пороге дома. «Женилки б оторвать поганцам», — судачили о лиходеях, а парни кивали и вслед смотрели с тайною надеждой, а может нам добром уступит — теперь-то уж что терять.

И, представляете, приезжает девчонка, смазливая, бойкая — матерится, курит, пьёт, играет на гитаре и с хрипотцой в голосе поёт блатные песни. Кто-то сунулся её потискать и тут же схлопотал — да приложилась крепко. Парни наши к такому обращению не привыкли — опешили, притихли, призадумались. А меж собой решили — надо будет тактику поменять.

Приехал из Челябинска на выходные — они ко мне.

— Слышь, скубент, дурёха объявилась — по всему видать, жжёная, а не даёт. Ты у нас говорливый — зачни, а как распечатаешь, пустим по кругу.

Знакомят. Приглянулась. Сидим с ней рядышком на лавочке, вокруг парни колготятся. Она гитару щиплет и поёт:

— А где бы взять мне денег, милый мой дедочек?

А где бы взять мне денег, лысый голубочек?

Парни хором (спелись уже):

— Спекулируй бабка, спекулируй Любка

Спекулируй ты моя, сизая голубка

И так до бесконечности — о бабе Любе и её лысом старике.

Потом Вера гитару отложила:

— Всё, хватит — пальцы заболели. Идёмте безобразничать.

На улицах темно — самое время кому-нибудь «стукалочку» устроить или дверь в доме подпереть. Но сначала по садам надо прошвырнуться — начало осени, груши в самом соку. А у кого они самые лучшие? Да конечно, у Жвак. Сиганули парни через забор, а мы стоим с Верочкой напротив дома и мило беседуем. Из проулка выплывает мамашка Жвакина — должно быть, со второй смены.

— Чего тут отираетесь?

— Квартиру ищем для молодой семьи.

— Так поздно? Нет у меня комнаты свободной — идите прочь.

— Может, кровать? Нам только переночевать.

— Больно бойкая ты — чья будешь? А этого я знаю — Агарковых парнишка. Верно?

Я кивнул.

— Идите с Богом. С милым и на лавке хорошо.

— Хорошо, но зябко.

— Что ж выбрала такого — согреть не может?

Удалилась.

Парни из её сада повыпрыгивали — карманы, пазухи грушами набиты. Пошли дальше.

На самом краю посёлка в угловом доме жил Вовка Летягин со своими родителями. Парень скромный, заикастый. Папаша интеллигент, а мама в магазине продавщицей работает. Сторожихой проживала в нём бездомная старуха с внучкой наших лет — Юлей звали. Стала продавщица девушку привечать, домой приглашать и ночевать оставлять. Не дело, мол, девице в казённом здании на сундуке ютиться.

В какой-то момент Вовчик к ней подкатился, потом расхвастался: — так, мол, и так, живу с Юлькой в интимных отношениях. Девственники наши аж зубами заскрипели — такой лох, а уже испробовал женских ласк. Умней ничего не придумали — морду хвастуну набить. Предлог убедительный придумали — месть за обесчещенную сиротку. И меня в это дело втянули.

Серёга Грицай к тому времени в верзилу вымахал, кровь кипит, крышу сносит — он и возглавил банду мстителей.

— Припру, — говорит, — растлителя, и дело с концом.

Очень ему эта фраза понравилась — несколько раз повторил.

Обложили усадьбу, стережем, когда Вовочка на улицу сунется. Папашка его учуял что-то, выходит и ко мне.

— Драться не хорошо, — говорит. — Дружить надо. Мы ж соседи.

Тут Грицай из-за угла выскакивает, пиджак, как бурка у Чапая, развевается.

— Припру! — орёт, подумал, что Вовку прихватили.

За ним вся банда скачет. Папашка Летягин прыг за мою спину.

К чему я это рассказал? К тому, что Вовочку мы не отлупили, а Верке только намекнули, что хлыщ один сироткой овладел, так она тут же встрепенулась:

— Пойдем и яйца поганцу оторвём.

Заглянули в светящиеся окна. Вдвоём молодчики сидят — в картишки перекидываются, улыбаются как-то принуждённо. Наверное, врал Вовка об интимной близости — любовники себя так не ведут. Родителей не видно — должно, уехали куда на выходные.

Вера нам:

— Брысь отсюда! Смотрите, слушайте и не мешайте.

Мы спрятались, она стучит в окно. Вовка вышел на крыльцо:

— К… к… к… то… ам?

Вера вышла в полосу света:

— Слышь, паренёк, проводи меня домой — одна боюсь.

Она махнула рукой в сторону далёкого огонька лесничества:

— Я там живу.

Летягин поёжился:

— Я м… м… м…

Вера:

— Ты не бойся — я заплачу. Денег у меня, правда, нет. Натурой дам…. Хочешь меня?

В тот момент она красивая была. Я стоял в темноте, прислонившись к столбу, и любовался. Сейчас не помню, чем так сильно покорила сердце, но подумалось, вот она, та самая, единственная — моей будет навсегда.

Верка продолжала безобразничать:

— Ты не думай — не обману. Хочешь, я сейчас дам, только ты проводи потом, ладно? У тебя кто дома есть?

Вовка замотал головой:

— П… п… п… айдём в баню.

— Пойдём, миленький.

Они скрылись в темноте двора. Минуты три длилась томительная тишина. Потом раздался отчаянный Летягинский вопль и разом оборвался.

— Заткнись! Заткнись, сказала, — шипела Верка. — Хуже будет.

Они показались в свете окна — Вовка руками поддерживал расстегнутые брюки, Верка тащила его, сжав в ладони мужские причиндалы.

— Я тебя насильника сейчас в мусорку оттранспортирую — загремишь у меня по известной статье.

— К… кх… кы…, — пытался что-то выдавить из себя Летяга.

— Заткнись, — приказала Верка. — Подумай — чем откупиться сможешь. Выпить есть?