Бесплатный фрагмент - Прогулки по Каэнглум

Моим К., Д., и С. эта книга

---

Эти племена… не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве, и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим.

Равным образом и во всем остальном можно сказать у обоих этих вышеназванных варварских племен вся жизнь и узаконения одинаковы. Они считают, что один только Бог, творец великий, является владыкой над всем.

Прокопий Кесарийский

«Война с готами».

---

«Прогулки? В городе и легкая прогулка может стать приключением и закончится не так, как предполагалось в начале или продолжиться другими прогулками. Поэтому в городе любят прогуливаться.

Легкомысленное начало могло продолжиться серьезным образом, но сохранить долю легкости, что не делало приключение неинтересным.

Что ж говорить о строгих сдержанных прогулках?

Истории рассказанные на прогулках могут повлиять на направление.

Они осмысливают прогулку, даже если в начале она не имела цели.

Все это касается прогулок в памяти, воображении и прогулок самого воображения».

Бабушка Сальме

---

Книга первая.

Галка знакомится с городом

---

Прогулка первая и сразу — Прогулка вторая. Велло бежит. — Галка встречает путешественников. Галка знакомится со студентами и Дори. — Наврап предсказывает

Улица Кельдер пуста, чиста и выметена. Штукатурка стен старых домов не облуплена, ступеньки подъездов не разбиты. Рамы окон вымыты. За чистыми стеклами висели свежевыстиранные разноцветные занавески. На подоконных карнизах стояли ящики для комнатных растений и весной в них появлялись горшки с цветами, которые расцветали в свое время. Древние приборы древних дверных полотен выглядели дельными вещами судна готового к плаванию.

Улица ждала…

По улице бежал мальчишка. Бежал? Летел. Мальчишка? Скорее юноша, но еще не взрослый. Он пел, пел о том, что можно петь на бегу, если знаешь, кому ты поешь. Радость, чистота, доверчивость первой любви вплетались в песню, отражались в окнах Опустевшей части. Отражения были не ясны, но разноцветны, ярки и добавляли веселья радужным разводам древнего стекла.

Коты и кошки улицы Олехро сопровождали парня. Они прыскали в подворотни, выскакивали, на бегу подпевали на удивление в тон. Известно, что коты с улицы Олехро — потомки тех самых римских кошек.

По правой стороне, перед улицей Антония, парень заметил в подворотне быстрое, гибкое, стройное, красно-белое, как почудилось с букетом золотых цветов в зеленых листьях. Это кто-то рассмеялось, попав в тон песне, парень бесстрашно влетел в подворотню, некто весело вскрикнуло и пропало в проеме хода уводящим под город, такими часто оканчивались тупики и проулки. Парень обернулся, пестрая кошечка шикнула: «Мало ли чего носит по Опустевшей части». Остальные кошки ушами не повели, хвостами не дернули и парень не встревожился. Велло, так его звали, загнул налево к площади Пяти улиц; чаще встречались жители, они подтягивали припев, передавали приветы и посылки. Сам Велло подхватил в конторе у Мендоса очередную рассылку, поклоны Клаусу и его жене, перехватил кусок волшебного пирога Ины и эпилог рассказа Мендоса о любви и скорбях — делили скорби смертные, претерпели смертельные недуги и счастливо умерли в один день. По бульвару Фисетто, на подножке трамвая съехал к Беличьему каналу, перелетел через мост-площадь на «колбасе» другого, поднялся по Старой лицейской, пронесся сквозь лицей, где девицы набили ему карманы таинственными записками, пропетляв по университетским улицам и переулкам, вылетел на площадь Старого Поля, скользнул к Аптечному переулку, думая проскочить по Лазаретной на Ратушную площадь, выйти на улицу Паксарг и вернуться к завтраку в контору.

В то же время…

…На улицы города, вернее старой его части, которая называлась, как и во многих городах просто — Старый город, выкатила девочка в кресле на колесах. Девочка? Скорее молодая девушка, черноволосая, с длинноватым узким лицом, прямым носом, улыбающимся детским ртом и большими карими глазами. Очень красивая. Она управляла креслом с помощью особых незаметных приемов. Руки у девочки были… нет, они не были кривыми или выкрученными, скорее причудливыми, казалось они росли так, как и могло быть задумано с самого начала. Девочка была весела и жива. Одета в тонкий синий свитерок, из выреза которого торчал воротник белоснежной рубашки, ноги были заботливо укутаны золотистым зеленым капштадским пледом. Заботливо так, что несмотря на цирковые эволюции кресла, плед не слетал и не волочился по мостовой.

Выкатила? Внеслась! В июньскую зелень лип, вязов и каштанов. Вылетев на площадь Старого Поля со стороны университета (прохожим, а так же студентам отдыхавшим в кафе после праздника окончания сессии, показалось, что она использовала Широкий мост, как трамплин), девочка пронеслась мимо открытой площадки кафе на углу Осгой; ей так захотелось доехать до полосатой башенки на углу Аптечного переулка и так захотелось затормозить у кафе. Но не успела решить куда и где, как наехала на двух прохожих. Отделанные солнцем и ветром лица, осеннего цвета одежда вся в карманах, как в заплатах, большие заплечные сумки, мотки веревок, в чехлах инструменты похожие на молотки или топорики с длинными ручками.

Наехала ловко, подлокотником под коленки одного и подножкой, по-над пяткой другого. Прохожие были опытны и устояли.

«О! Настоящие путешественники, — подумала девочка, — как на картинке в книжке про открытия!». И вслух сказала, — простите, я загляделась на эту полосатую башенку. Похожа на маленький маяк. Она приманила. И хотелось остановится у кафе, там так весело. Чуть не разъехалась напополам! Сколько же карманчиков в этих рюкзаках!

— У вас все в порядке, не повредились? Прекрасно. Башенка действительно похожа на маяк, в кафе оживленно. Да, друг? — спросил один.

— Да, брат. Но скажите, стремительная юная барышня, как пройти к Проломному спуску? — спросил другой.

— Видите шпиль ратуши с человечком на верхушке? Это Антс. Под ним площадь. Направо улица Паксарг, а налево Лангбейн, между ними перпендикулярно вверх улица Проломный спуск, но она очень крутая.

— Уверен, это увлекательный спуск.

— Очень… только мне не разрешают. По Лангбейн и Паксарг чрезвычайно интенсивное движение. И трамвай.

— Да, надо думать и о том, во сколько обойдутся твои достижения другим. Не так ли?

Девочка вздохнула, — …поэтому я обычно спускаюсь по Лангбейн от дальних ворот Дома стены. Там серпантин и движение поменьше. Или по Ме-дя-ни-це, от Озерной площади, через Олехро-Самоводску-которая-называется-Вайнветта-к-подвесномумосту!

— Спасибо! Мы удачно попали под ваши колеса. Пойдем брат?

— Пойдем, друг. До свиданья барышня. Не снижайте скорость, но будьте внимательны!

— Буду! До свиданья, до свиданья! Там, на перекрестке Гасеннау, между Пятым и Шестым проломом, в кафе «Сорочьи Кольца», очень вкусные пирожные!

Девочка метнулась было за ними, но совершив мало свойственный горизонтальному движению поворот, оглянулась на полосатую башенку и понеслась к кафе, к стоящему под липой на краю площадки столу, за которым сидела компания студентов. Еще раз оглянулась на башенку-маяк… «Ох ты, часть красно-белой штукатурки отслоилась и улетела в зеленую тень переулка! Причудилось. Наверно полосатая дверь открылась и вышел человек в светлом. Укаталась!» Девочка решительно провернулась у самого стола, на миг зависла под углом на одном колесе, покачнулась, встала и…

— Ой, уф, простите, я тогда не поздоровалась! Здрасьте!

— Все же это произошло! — поднялся высокий, полный, молодой человек с крупными мягкими чертами лица. И большой, белой, фаянсовой кружкой в руке. — Нас это не миновало! Приветствуем!

«Похож на молодого преподавателя», — подумала девочка.

— Ты быстро проехала на очень большой скорости и не успела поздороваться!

Чрезвычайное простое объяснение, было предложено приветливо и так свежо, словно впервые провозгласили открытие наиважнейшего закона, которое ждали сто лет. Сказано девушкой, с широко расставленными голубыми глазами, вздернутым носом; растрепанные белые волосы были собраны и вздыблены стальным обручем, унизанным стеклянными шариками.

«Кисть живописца», — подумала Галка, посмотрела на облака и воскликнула: — Мне захотелось остановиться! Меня зовут Галина, можно Галка. У вас так весело!

— Мы отсыпаемся после отдыха, — уточнил крупный студент. — А нас зовут… Представимся в застольном порядке. Поскольку ты уже сидишь, приглашаем так: «Подъезжай ближе!» Друзья, подвиньтесь. Мелетий. Это не должность, это я сам.

— Даги это — я, здравствуй Галка! — представилась девушка с белыми волосами в стальном обруче. На ее запястьях, были стальные же поручи и так же с стеклянными шариками. «Нержавеющая», — сообразила Галка.

— Интересно, какая скорость, кто может посчитать? — спросила черноволосая девушка в белоснежном платье и очень черных чулках. Она боком сидела на стуле, на ее коленях лежала стопка книг, в одной руке раскрыта еще одна, а в другой маленькая хрустальная кружка.

— Майри, — словно определив природное явление, представилась дева.

«Сказочная шахматная композиция. Прекрасная. Но откуда я знаю? Не умею играть в шахматы, только проигрывать», — простодушно подумала Галка, улыбнулась и локтем нажала на подлокотник, тот встал торчком.

— Здесь маленький спидометр, он запоминает последний рекорд.

— Свыше десяти узлов, пятнадцать гадрауских верст в час! — воскликнул очень высокий студент с длинными льняными волосами, в очках с одним стеклом. «Зачем ему одно? Надо будет потихоньку спросить».

— Двух верст не хватило до утреннего рекорда. По брусчатке. По асфальту, всех пяти, — вздохнула Галка с сожалением. И покраснела, вспомнив катастрофу с путешественниками. Как она при этом была хороша. Галка не была уроженкой Каэнглума, но сила ее глаз была соизмерима с силой глаз местных дев и не уступала ей, что и отметила юношеская половина компании; девушки так же сразу влюбились в Галку, как в только что найденную младшую сестру.

Разных размеров и форм стеклянные, и керамические кружки, и сосуды годные для питья, заменяющие разбитые, блестели морскими бликами, пена напоминала барашки на волнах.

Студент в длинных льняных волосах, в очках с одним стеклом, встал и сказал: «Привет Галка! Что ты еще не успела? Догоним вместе! С утра принесли загадочный сосуд. Оказалось — полный морса из бирюзового ландыша! Я мигом».

И действительно мигом. Едва Галка спросила о странных очках и получила ответ, что монокль носить Хейлогу еще рано, как перед ней появилась большая белая фаянсовая кружка с холодным морсом. На кружке полустертая надпись «для дистиллированной воды» перечеркивалась свежей надписью «каждая капля-неповторима».

— Не успела осмотреться, — сказала Галка, отпивая чудесный напиток.

Повела экскурсию Вирпи, девушка с сложной прической; тонкие косы переплетены и уложены в надпись, которую трудно было прочесть. Девушка прямо сидела на стуле с высокой резной спинкой, прическа казалась золотой сеткой. «Она невеста принца», — решила Галка.

— Посмотри направо, полосатая красным и белым башенка на углу Аптечного переулка называется «маяк провизора», туда слетаются экстемпоральные мотыльки просьб и ламентаций.

— Сегодня там я налетела на двух путешественников.

— Настоящих? — словно записывая результат опыта, спросила Майри.

— Как с картинок в «Капштадсгеографен». Они выдержали, а мне стало неудобно стыдно… А эти домики, каменные серые с белой резьбой, седые уютные, с тонкими колоннами и фронтонами над такими… такими ободряющими входами?

— На той стороне улицы Осгой? Волшебные кабинеты добрых врачей — мечта ипохондрика, ежедневная святочная неделя — никто не уходит без подарка. За ними, вон те из древнего серого плитняка, большими окнами в каменных переплетах и так же белыми резными каменными украшениями (красивые зеленые мазки по стенам — тысячелетний реликтовый мох, всеисцеляющий бальзам), изваяниями видов терапии и знаменитых лекарей, это сам лазарет Оливе. Не залежишься. Строжайший отбор. Исцеленных отчисляют мгновенно, выставляют абсолютно здоровым, даже обидно. Старому Андерсу удалось продержаться только десять дней. Даже его чудесные игрушки не помогли. Мне посчастливилось три дня пролежать, пока не выгнали. Писала тогда работу о влиянии чего-то там и так далее в цветодинамике. Еле-еле проникла. О, эти три дня — один из бриллиантов моих воспоминаний.

— А если.., — Галка на секунду изобразила невыносимо щемящий писк.

— Здорово! Но не берет. Всепобеждающее каэнглумское девичье нытье не пробирает, у персонала врачебный иммунитет. Здоровых не держат.

— Ох, как у дяди Скропотова в нашей амбулатории…

— Ты меня понимаешь, Галка. Пьем одно лекарство из одной чаши…

Какие там мозаики и росписи! Возлежала под нюрнбергским витражом напротив шедевра «Хенбедестер среди велетов». Пизанская школа — хотя многие спорят — мастера местные. О, не видала такого зеленого цвета даже у Кранахов и Руссо. Там есть аптечный сад и огород. Вывозят тебя и вываливают в травы, подышать. Лежишь, как кабачок на грядках и насыщаешься. Пять минут и взлетаешь. Лежала бы и лежала… От созерцания цветов и трав все конъюнктивиты проходят, хоть перед этим всю ночь слепла над работой… Вот это вот нагромождение строительных материалов за нами и есть квартал Осгой. Университетские клубы и трактиры. Не правда ли, напоминает набитый пособиями портфель первокурсника отделения экспериментальной археологии?

— Ой, не видала такого портфеля, вот бы посмотреть. Похоже на детскую корзинку с игрушками и кубиками.

— Метко, Галка! Полигон энтузиастов архитектурного факультета. Там бульвар, за ним канал, за ним… чистое безмолвие, не распакованные подарки, тихие дворы — редко посещаемые студенческие и профессорские жилища. Вот там левее башня и кровли Старого лицея — сны и грезы ушедшего… Вот эти вот вокруг лицея по бульвару и переулкам — шпаргалка по средним векам, все средневековые стили (если такие есть!), как нарочно, подряд по эпохам. А над всем, ох, бесконечно высокие шпили собора Оливе…

…Площадь Старого Поля была светла, чиста, оживлена. Тени листвы, блики зеркальных стекол окон и дверей, проезжающих автомобилей и омнибусов, поднимаемых кружек мелькали по прохожим, по разного цвета стенам домов и мостовой. Запахи черемухи и сирени смешивались с липой.

«Интересно, можно ли назвать запахи моря, реки и каналов фоном? — Галка закрыла глаза — сейчас под каштанами и липами бульвара должен… раз, два, три и…» Из-за аптечной башни повернул на площадь и прозвенел маленький красно-желтый трамвай, отблеск пробежал по листве и стенам. Галка улыбнулась: «Вот так». По каналу, за зеленью бульвара, на фоне разноцветных стен университетского квартала, проплыл голубоватый парус.

Галка замерла.

Вспомнила и шепотом пропела стихи тетушки Краси:

Липите прегърнаха града с благоуханието си…

Пчелите им нашепват приказки с щастлив край…

Гълъбът с гълъбицата полека ме опитомяват…

Кротки поуки за обичането.

Не успели попросить Галку, повторить песенку погромче, как к кафе подлетел мальчишка Велло, он бежал с площади Пяти улиц, от рассыльной конторы Мендоса, к площади Паксарг в рассыльную контору Клауса Нагеля, обедать. Мальчишка пел на бегу. За ним неслась стая кошек. Кошки мелодично подпевали, это были кошки с улицы Олехро.

Можно петь на бегу, если знаешь, кому ты поешь…

Студенты кричали: «А нам?»

Велло передавал от преподавателей задания на каникулы, записки от родителей, родственников и таинственного содержания, полученные в старшем классе Старой гимназии. Студенты подхватывали ритм песни, отбивая сложными ударами кружек друг о друга и по столам. Велло помедлил, ему показалось, что упали подносы и разбилось много стекла — у стены, в тени маркизов залязгало и засверкало железо. Дева, с копной золотистых на солнце каштановых волос, вскочила на стол, легко, не опрокинув ни одной кружки, не разбив ни одной бутылки, перебежала по столам и покрыла драчунов оторванным белоснежным подолом. Опираясь на накрытые головы, поднялась и подхватила мелодию Велло.

Мальчишка сорвался было с места, но задержался, он увидел черноволосую девушку в белом платье и очень черных чулках, она сидела боком на стуле, на ее коленях лежала стопка книг. Была она похожа на прекрасную скульптуру из драгоценного камня изображающую деву, сидящую со стопкой книг на коленях. Велло огляделся, нет ли по близости знаменитого художника или фотографа работающих с натуры? «Ага, немного попятился… Но это прекрасно!» — решил мальчишка и вывел: — «Значит все хорошо».

Рыжий кот, из сопровождения, сел перед Велло и вопросительно согнул хвост.

— Не время, — улыбнулся Велло. — Вечером. А сейчас — в контору!

Кот фехтовально прокрутил хвостом, заострил кончик в иглу и помчался вперед, увлекая стаю. Велло погнал за ними.

— Майри, это был Велло, — уведомила Даги девушку в белом платье.

— Я знаю, — не поднимая глаз от книги, ответила девушка. Блестящие черные волосы были аккуратно уложены шлемом.

— Скажи Майри, — спросила Вирпи. — Раскраска ногтей в разные цвета, novatio какого порядка?

— Это колерная подсказка, — ответила Майри, словно машинально вслух прочитала фразу из книги. Глаза из-под челки сверкнули… лабораторно.

— Олехро теряет цвета? — не унималась Вирпи.

— Улица Олехро прекрасна, как всегда, — ровно ответила Майри.

Ноготь безымянного пальца, покрытый голубым лаком, бережно подцепил страницу, как лист сусального золота.

Вирпи видела Майри, видела Галку, Вирпи радовалась: «Не описать».

— Я такая счастливая, — только и могла произнести Галка.

Липы обняли города своим благоуханием,

Пчелы нашептывают им сказки с счастливым концом,

Голубь с голубицей потихонечку опитомляют меня

Кроткими поучениями о том, как любить.

— Галка, ты летела со стороны университета. Подыскивала себе факультет? — спросил Мелетий.

— Учусь в нашей сельской школе и еще не думаю, но вряд ли. Ведь в университете все очень умные. А я… — Галка посмотрела на ребят ясными и очень умными глазами. — Не вполне.

— Галина, в нашем университете как раз и учат уму-разуму. Если его нет, то прививают, если он есть, то не дают потерять, — пояснила Даги.

— Искала знакомого, но не нашла. Его зовут Крат. Вы не видели его сегодня? — простодушно спросила Галка, отпила из кружки и обвела сияющим взглядом студентов.

— Охо-хо. Крат! Галка, их полно, это одно из самых распространенных имен в городе! Так звали легендарного основателя Каэнглум!

Даги ловко выдернула газету из-под кувшина с морсом:

Господин Крат, хуторянин с Ближних, во время пробной вспашки новой троеральной сохой на Гадрауских Подзолах вывернул из почвы два неизвестных предмета оказавшимися по исследованию: один полным чешуйчатым lorica семнадцатого вспомогательного легиона, другой предположительно частью хоробата. В прекрасной сохранности. По всей видимости доспех принадлежал одному из старших офицеров. Но как доспех и хоробат попали так далеко от известных мест, известных событий, неизвестно… — Действительно, что делать лорикам на Подзолах? Далее… О! — Таким образом, место нахождения сокровищ является самой восточной точкой проникновения квиритов в северную Европу и единственным сокранившимся хоробатом в мире. — Ура, gratulationes! Так, тэк-с и дальше про Кратов… — Первый канцлер двора Крат с супругой Овит книгохранительницей вышегородской библиотеки отбыли на Дальние острова, — прочитала Даги «Вышегородское обозрение». Шепотом про себя, — интересно в туфельках или без туфелек? — и громче: — Они полетели к родственникам Овит. Инспекция мостов и набережных, ведение о событиях в городе и мире, все заботы о библиотеке, ближайших утренниках и праздниках свалятся на Ирене, ее дам, госпож советниц. И на нас, если вовремя подвернемся.

— Да? Здорово. Вот бы подвернуться под заботы. Мой знакомый не канцлер, он — мой друг детства. Мы из одного села в Kaluzshka oblast. Он такой высокий, симпатичный.

— Галя, оглянись!

— Ой. Тут все симпатичные и высокие!

— Даже самые умные, — Даги показала на высокого Хейлога, юношу в очках с одним стеклом. Легированная Даги отразилась в том стекле.

— Я догадалась, кто, — воскликнула Вирпи. — Вот, смотрите. Привет Дори! Ты можешь помочь?

От Старого лицея обгоняя группу школьников младших классов, скорым шагом шла девушка возраста Галки. Невысокая, стройная, кареглазая; ее черные волосы, в отличие от Галкиной гривы, отливали красноватым, Галкины на солнце посверкивали чуть зеленым. Конечно же, как и все девы Каэнглума она была очень красива. Дори несла в охапке тубусы, рулоны бумаги, коробки, папки. Она остановилась, подошла и вывалила все на стол — еле успели убрать кружки.

— Помочь? В чем?

— Скажи, ты видела Крата?

Дори подумала: «Мы потерялись с утра, но наверно к вечеру опять найдемся», но вслух сказала, — Крат? Где-то тут… — Дори почему-то топнула ногой в мостовую и посмотрела под ноги.

— Дори, вот твои два лева. Пригодились в опыте установления реальной площади контактов и сопротивления стягивания.

— Оставь себе на цаты, сегодня дядя выдал еще, смотри, — и Дори покачала головой, показывая подвески у висков. — Ой, ты ведь Галка? Крат мне рассказывал. Так хотела с тобой познакомиться еще зимой!

— И я, Дори. Давай познакомимся?

— Давай, Галка!

Окружающие их студенты смотрели на девочек и улыбались так, что во многих кружках некоторые напитки заявили о себе обилием пены.

— Чем занимаетесь? — спросила Дори. — Сессия закончилась, лето ждет!

— Собираемся снимать кино.

— Ура! О чем? — спросила Галка.

— О любви разумеется.

— Так я и знала.

— Верно. Зачем снимать кино если не о любви? Хочешь снимем о тебе?

— Мне?

— О тебе или о Дори. И вы будете в главных ролях.

— Играть саму себя? — задумалась Галка. — Этим можно заболеть на всю жизнь. Тем более, вдруг не вернешься в образ из роли?

— Не поймешь, где ты, а где кто, — поддержала Дори.

— Я могу играть тебя, — сказала Даги, девушка с белыми волосами дыбом. — Не перепутаешь!

Дори оглядела ее, — не совсем не похоже, только волосы белые, — и Дори засмеялась: — Опять не все слова выговариваю, а Галку?

— Я попробую, — сказала Вирпи, девушка с сложной прической. Она неожиданно выдвинулась из-за стола вместе со стулом. Это было кресло на колесах. «Колесница! — ахнула про себя Галка, — и прическа сверкает, как золотой венец!» Девушки оглядели друг друга и самые чуткие из окружающих, а такими были все, заметили, что они были спокойны, но слезы сверкнули в уголках глаз, как искорки на тычинках петуний…

— Ой, — сказала Галка. — Хочешь я отдам тебе свое? Тут все есть. Кислородный прибор вырабатывающий воздух на двоих, если заезжать под воду и маленький парашют, если падать. Только он вытаскивает из кресла. Я… не пробывала… Хотя очень хотелось. Но оно не летает. Дядя Скропотов не разрешил дяде Толе это сделать. Жаль, правда?

— Очень. И мое не летает… Прости Галочка, мне пока удобно.

Она наклонила голову и Галка разобрала слова связанные тонкими косичками «тебе не расплести». Девушка вынула особую шпильку и вязь ее рассеялась облаком рыжеватых волос.

— Внимание девы, сейчас будет представление!

Через мост тащился наврап. Зацепив хвостом свою золотую клетку, он волок ее по мостовой. Узоры решетки сверкали и мягкий золотой звон стоял на всю площадь. Доставляет ли это удовольствие наврапу или нет, видно не было. Он остановился перед трамвайными путями и сел.

Подождав, пока трамвай подъедет ближе, пошел. Оглянулся и будто только сейчас увидел клетку; испуганно подпрыгнул, как котенок и дернул через пути. Клетка зацепилась за рельсы. Трамвай встал. Дракон дергал хвост, как удочку, ругался, приседал, поджимал крылья.

— Что смотрите? — кричал он прохожим и пассажирам. — Видите — изнемогаю! Хвост оторвется, я не ящерица, у меня запасных нет!

Пассажиры вышли из трамвая и прохожие втянулись в приключение.

— Однако тяжела, — смеясь, сказал бакалейщик с Площади пяти улиц.

— Не приделать ли колесики, днище совсем стерлось!

— С колесиками не интересно, — пыхтел скрипичный мастер из Голхиорг.

— Не так драматично.

— Смотри, — заметил вагоновожатый. — Золотая колея через весь город!

— Щедрый след нестяжательства! — рявкнул наврап. — Кому-то надо радеть о убранстве, если магистрат жмется. Такой город, а мостовая не вызолочена. Колесики! Что я девочка на роликах кататься? Ты дергай сильнее, дергай, хвост-то не твой! Не гни прутья, это история искусств, шедевр школы мастера Берахта. Как я ослаблю кольца? Вентральные мышцы парализовало! Звонят в ухо своим трамваем! Свело мышцу-то. Ах уколоть? Штаны себе зашей на коленке… Уколоть…

Наврап спокойно развил кольца хвоста и присел, подобрав хвост, вытянув задние ноги. Оглядел публику и рыкнул:

— Что там варится в том, что у вас перекатывается сверху? Что ты смотришь по сторонам? Вот это вот маленькое, кругленькое, твердое. Не знаешь? Не знаешь. Потому что не чем знать. Скорлупа сплошная, безъядерная.

Выпрямил пружину хвоста, поднялся, люди посторонились.

— Итак, — дракон развернулся и взмахнул крыльями, сдув пену с кружек и вздув пестрые маркизы в ближайших заведениях. — Новая программа, гала-дивертисмент: «Сезон романов и слез», «Капризы времени и подарки прошлого», «Продолжение следует и исполнение забытых желаний». Весь вечер на арене страдающая душа юной лацертилии. Билеты в кассах города, контрамарки у билетеров.

Сложил крылья и коротко вздохнул, — укажите мне дорогу в порт.

Ему объяснили, но он обиделся:

— Почему вы не сказали, что я и так знаю? Но я не обиделся.

Проходя мимо студенческого трактира, наврап задержался, потянул хвостом, словно проверяя, прочно ли хвост держит клетку. Услышав слово кино, подошел ближе, оставив клетку посредине проезжей части:

— Что снимаем? На морально-социально-этические темы?

— Про любовь! Ну и ты подойдешь, без драконов в любви не обходится.

— Без «ну». Это я не обхожусь. Не обойти вас, не перелететь. Palus аsphaltites. Луна, влюбленные, дракон — детский набор. Тьфу… «Ну». Грифон спросил бы, не слишком ли ума? Не убавить ли?

Не обедняет ли будни? Но я не грифон. Воплощение образа: пластилин, папье-маше, селикон или моделирование?

— И то, и другое, — провела рукой в воздухе, перебирая пальцами, как по клавишам, Даги. — И третье, — заключила она, щелкнув пальцами перед страшным носом.

— Довыделываешься, прекрасная щелкунья. В целом грамотно, но сыро. Пожелание архетипа: хвост чуть длиннее и тоньше, под шеей подтяни, — скосив глаза на морду, провел страшным когтем вдоль страшной пасти, пересчитывая страшные клыки, — и профиль потоньше. Кто озвучивает?

— Я, — признался Хейлог, юноша в очках с одним стеклом.

— Ну-ка?

Хейлог выпрямился на скамье, расставил руки и всем почудились крылья дракона, закрыл ладонями лицо, вздрогнул и: «Раненый метеоритом, падаю в плотные слои, сгорая в россыпь слепящим дождем. Светло ли тебе будет в ночи? Загадывай желание, в снах позову тебя с собой».

— Прилично. Пафос затаенней, органичней выходит. Суше, артикулируй киническую отстраненность. Лучше так: «пораженный палласитом». Раненый. Ты еще скажи пришибленный хондритом.

Наврап задрал морду и свистнул, — кто ж вам зачеты ставит?

— Можно по обстоятельней о капризах времени, сезоне романов? Что там исполнится?

— Где там? Квазигении факультета дилетантов. Пока не собираюсь найтовить крылья.

Наврап оглядел всех по-очереди, задержался на Дори и Галке, моргнул перламутром третьего века. Выдохнул паром и потащился в сторону Старого портового шоссе. Звоны золотой клетки и трамвая долго были слышны на площади.

— Взгляд — «сто поэтов», — заметила Вирпи и отпила из кружки.

— Да, с воображением, — улыбнулась Дори.

— Уносящий такой, — поддержала Галка.

Майри добавила, поясняя Галке, — их надолго не хватает. Выдержать первые мгновения, отстанут. Но в меру, так как реакция обратима.

— Каэнглумских дев не переобаять, — уверил Хейлог.

— Как у тебя здорово получилось сыграть наврапа! Мне даже стало немного страшновато, — одобрила Галка. Испуга в ее глазах не было.

— Хейлог занимается изучением и восстановлением утраченных имен животных, — объснила Даги.

— Останется на кафедре, если дед не переманит в фиорды.

— Одно другому не мешает, — заметил Хейлог.

— Звери его одолевают, скажи, да скажи! И кусают.

— Вот почему наврапы и прочие… лацертилии, напрашиваются на имя, — пояснила Дори. — Но, это только гипотеза.

— Странная программа, — произнес Мелетий.

— Странные выражения, — поправила Майри и ответила на вопросительный взгляд Галки: — Галочка, драконы только перед смертью выражаются ясно. И лишь предполагают. Сбывается не все и не всегда.

— Это не обычный дракон, — уточнила Вирпи.

— Необычные в обычном состоянии подчас сами не знают, что несут, — отозвался Мелетий.

— Выдав, что не собирается в скором времени умирать, дал понять, что что-то произойдет, — Майри отпила из хрустальной кружечки и посмотрела из-под челки очень лабораторным взглядом.

Притихло… Дори собрала свою лицейскую ношу в охапку и спросила:

— Кто хочет со мной к Зигфриду на башню?

— Я! — сразу откликнулась Галка. — А вы? Кто-нибудь?

Мелетий ответил за всех, — Галочка, мы свое отбыли у Зигфрида. В течении семестра, только и делали, что догоняли, убегали, плыли по течению и против, замыкали и разрывали…

— У нас вневременный перерыв, — неясно уточнила Даги.

— Время нам немного уступило, ненадолго отделилось, — поправила Майри и улыбнулась. Если бы Велло видел сейчас ее улыбку, то песня его… Да что там песня…

— Мы поехали? — Галка оглядела всех, словно прося прощения.

— Галка, — тихо окликнула Вирпи.

— Да? — так же тихо спросила девочка.

— Мы не расстаемся навсегда, — ответили все разом.

— Ну тогда… Дори, если ты не сядешь мне на колени, придется ехать тихо. А то ты не догонишь!

Дори засмеялась, — аз съм бързо! Побежали!

Девчонки умчались. Студенты молча провожали их взглядом, пока те не скрылись в Аптечном переулке.

Мелетий оглядел компанию, — если мы отдохнули, то — начинаем!

— Одну минуточку, — попросила Майри, — я сейчас.

Хрусталь в ее руке засверкал, и глаза блеснули из-под челки много ярче, чем хрусталь кружки.

…Ох, зайдите в библиотеку, откройте сборники поэзии европейских авторов посвященные улыбкам и глазам каэнглумских дев… там столько всего, от черных дыр и слепящей вспышки метеорита (кстати о небесных телах), до манящих в трясину болотных огнях, спасительных маяках и прожекторах противовоздушной обороны….

Эх, Велло, Велло, он видел такой взгляд.

На вопрос, как же Велло всюду успевает, Хеле, супруга Стивена, отвечала: «Он знает — все люди разные, потому и успевает».

Среднего для парня его возраста, роста, белобрысый. В свободное от рассыльной деятельности время, очень спокойный. И очень любит петь. Такой спокойный поющий парень.

Пролетев половину города, Велло появился у башни Паксраг. В башне находилась рассыльная контора Клауса Нагеля. В конторе ждали сам Клаус, его супруга, накрытый стол, чай, парадоксальные бисквиты Клауса, отдых и утешительные разговоры…

Тот, кто видел Клауса впервые, говорил про себя: «Этого господина несомненно зовут Клаус», а подумав, угадывал и фамилию — Нагель.

Клаус был в меру длинен, сухощав, но не тонок. Как замечала Дори, господин Нагель любил поговорить о «последствиях и вследствиях».

В свое время он помог Сольво, вытащил того из больших неприятностей последней войны и помог подлечиться от последствий. Самого Клауса выходила его будущая супруга.

Танешка Нагель, супруга Клауса, спускалась в кафе, помочь прибраться на столах. Кафе располагалось вокруг башни Паксарг, заворачивая с открытой площадки в ворота, со стороны Старого города; через ворота можно было попасть и в рассыльную контору.

— Велло! — воскликнула госпожа Нагель. — Ты простудишься, нельзя носиться с такой скоростью. Просто ходячий, прости, бегучий эффект сгущения. Ты весь мокрый, раннее лето — почти весна, очень опасное время для здоровья, не только телесного, но и душевного. Беги наверх и смени белье, мама занесла по дороге в университет. Помойся. И садись за стол. Нет-нет, посуду я сама отнесу на кухню. Беги. Стой. Сегодня ты прибавил скорости… Посмотри на меня…

Велло посмотрел и госпожа Нагель улыбнулась так, что показалось — посуду не надо нести на кухню и можно опять расставить по столам, она заблестела, как вымытая.

Велло внешне похож на мальчишку, который на вопрос: «Кто разбил стекло в классе?», отвечал: «Это не я» и смотрел светлыми голубыми глазами, но если вглядеться, то можно было увидеть и такое: «Правда? Как интересно!». Учителю в тот миг казалось, что смотрит он на землю из космоса и земное притяжение слабеет. А сегодня госпожа Нагель увидела новое — тонкий серебристый ободок вокруг обычных отражений голубой планеты. «Да, это неприступная Майри. Надо сдаваться! Сколько она продержится? Мы с Клаусом…», — но тут госпожа Нагель отвлеклась на новых посетителей.

…Сели за стол под тесовой кровлей на верхней площадке башни, отсюда видели Янтарный полуостров, мыс Гадрау, порт, море…

— Господин Нагель?

— Да, Велло?

— Почему бы не создавать бисквиты сразу не рассыпчатыми, чтобы потом не скреплять шоколадом? Подавать отдельно шоколад и бисквит? (Велло, как всегда не удалось с первой попытки, оставить неповрежденным защитный слой и бисквит рассыпался). Но все равно очень вкусно.

— Тем более полезно. Во-первых, интереснее и побуждает к некоторым раздумьям, во-вторых, я стараюсь воссоздать пирожные Гасеннау по старинным рецептам.

— Мы обыскали все библиотеки, использовали все возможные рецепты, но они рассыпаются! — вмешалась в разговор госпожа Нагель. Она наливала Велло густой сироп шиповника из плоской стеклянной фляги в хрустальную розетку выточенную в виде раковины, которую серебряный дельфин, стоя на хвосте, держал в плавниках.

— Это явление удивительно, занимательно и…

— …Научает терпению, Taneschka, — закончил за супругу Клаус. Букву «ч» он не выговаривал и не учился выговаривать, а Танечка не возражала никогда. С самой первой встречи….

— Да, Клаус. Тренирует сдержанность и способствует правильному усвоению питательных веществ.

— Достойная загадка! — поддержал супругу Клаус и пояснил: — По легенде, специальным указом принцессы Гасеннау, рецепт был утрачен. После известных событий. Но… — Клаус посмотрел на супругу.

— …Почему у старой Сальме получаются? — Танешка Нагель присела за стол и с интересом, будто видя в первый раз, проводила взглядом бисквит, перелетевший из блюда резного двухслойного черно-белого стекла в капштадский фаянс блюдца Велло.

— Да, — поддержал вопрос Велло. — У бабушки Сальме бисквиты не требуют шоколадной глазури для …э… склеивания?

— Это тоже тайна! Тайна и для самой Сальме, однако ее печальная и таинственная улыбка побуждает к глубоким размышлениям.

Клаус посмотрел на супругу, та кивнула, Клаус ответил кивком и продолжил, — Велло, разговор о бисквитах важен, но непостижимым для меня образом, приводит к беседе не менее серьезной.

— Я слушаю, — Велло выпрямился, как на уроке, зажав в одной руке ложку, в другой — розетку с сиропом. Госпожа Нагель замерла.

— Не сомневаюсь, что твои папа и мама, как следует родителям и преподавателям университета, подготовили тебя к трудам размышлений о том, что взросление, как следствие возрастания ответственности, в последствии приобретает непременные признаки готовности к приключениям! Другими словами, взросление можно рассматривать не только, как продром, но самую готовность к приключениям.

И глаза Клауса засияли так… «Как сияли тогда, когда он спас нас от гибели… Весенний сосновый бор, просека, автомобиль, Клаус за рулем — спина, как durchschlag. Он обернулся… Мы все умирали, а я влюбилась в него до смерти…», — подумала Танешка и вслух сказала: — Приключениям не только души и тела.

Она так и осталась с той поры худенькой с большими глазами полными болью, состраданием и нерастраченным в детстве озорством.

Три счастливых взгляда встретились. В городе такое заметно. Йола успела снять с плиты убегающее молоко, хотя была в огороде, где срезала ревень на кисель. Мастер Берт одним движением снял идеальную фаску на молотке, но перед этим долго сомневался, чуть не прикусив напильник. А на пустырях, они все же в городе были, добавился лишний цвет на штокрозах, которые украшали поврежденную землю.

Прогулка третья. Время и великолепная госпожа Тендель

Девчонки огибали Аптечную башню справа. Увидели плакат: «Ратмусы, сдавайте ферменты! Вас ждет Большой праздник раздела добычи!» Дори объяснила, как всегда не выговаривая все слова: «Студенты вывешивают, выясняют, читают ли ратмусы. Ноль внимания. Ферменты отключают способности организма. На время. После укуса последствия не предсказуемы. Весной разнимала дакела Канапа и Лору. И мне досталось. Было невыносимо плохо, потом так хорошо, что хотелось еще раз попробовать. Яд паворимага не поддается выделению, действует только с иглами. Применяют в исключительных случаях. Они бывают редко. Галка, смотри, это как раз Лору и Пусти. Давай затаимся и выясним.

— На углу лазарета, под чудесной статуей Терапии, за каштаном.

Девочки заметили, как Лору замедлил бег и опустил голову, по-собачьи подняв брови домиком, Пусти же показала прекрасные острейшие клыки и на морде нарисовалось: «Зачем же дело стало?»

— Ты видела? — зашептала Галка радостным шепотом.

— Все равно не сознаются. Даже если бы был мой фотоаппарат.

Ратмусы умчались по Старолицейскому бульвару к набережной Беличьего канала, а девочки вышли на кольцо скверов площади Оливе.

— В скверах растут ягоды. Из ягод делают цветные сиропы, их подмешивают в Рождественский фонтан, когда он замерзает в ледяное дерево.

— Зимой мне отламывали веточки, так вкусно! Лес отвечает на ухаживания?

— Жители пускают лес в город, и город пускают в лес. На Африканском острове лес сам собой вырос узорами витражей собора Оливе. В Поле травы растут голхиоргскими партерами. Очень красиво, если смотреть от Турьих ворот. Ты видела, Галка?

— До головокружения удивительно. Каталась среди цветов… Дори, мне почудилось, как бело-красное закружило вокруг башенки и лоскут штукатурки завернуло, отлепило и унесло по переулку. Перекаталась?

— Да, не перекаталась! И я видела на бульваре, между лип летало красно-белое. У меня оно было с зеленым и золотым. И оно, — тут Дори сделала «страшную паузу»…

— И оно… — пискнула Галка.

— Оно… смеялось! А у тебя?

— Не слышала. На площади было шумно. Мы видели разных кого-то?

— Хорошо бы. Хорошо, когда много такого кого-то.

Девочки прошли в густой тени собора через древнее кладбище, мимо утонувших в земле крестов, мавзолеев-часовен мерцающих огоньками, прошли по Лазаретному переулку и появились на Ратушной площади.

— Как я поднимусь на башню? — озабоченно спросила Галка, провернувшись один раз. Она представила сказочный боцманский стул.

— Есть лифт, — ответила Дори. — Он поднимается до технического этажа под часами. Дальше один маленький и пологий подъем с каменной площадки на среднюю площадку циферблата. По нему вкатывают разный инвентарь, запасные части и прочие штуки.

Внизу башни устроены сквозные проезды крест-накрест, казалось, башня стоит на четырех столпах. В одном — приемная прачечной и парикмахерская, в другом — книжная и бакалейная лавки, в левом дальнем — общественное место, в правом дальнем лестничный и лифтовой холл, куда девочки прошли через боковой вход. Они оказались в … «в половинке лежачего яйца», — решила Галка. В острой части киоск с газетами и журналами. Напротив в тупой, наискосок, находился проем, огороженный резной деревянной решеткой, Дори присела и плечом, руки были заняты, нажала на рычаг отлитый из серебра в виде сжатой в кулак руки. Кабина бесшумно упала сверху и поколебавшись игрушкой на резинке, остановилась. Галка посмотрела на Дори, та ободряюще кивнула. Галка бесстрашно вкатилась, а Дори вошла, в кабину отделанную дубовыми панелями; с овальными окнами и зеркалами.

— Красиво, — вертела головой Галка. — Не очень много места, но хватает крутиться. А пандус есть?

— Хотели, но на совещании магистрата победили семейные советники.

— Понимаю, — вздохнула Галка. — Было бы здорово, да?

— Очень. С какой скоростью можно было выкатиться на площадь?

— Далеко бы унесло, — мечтательно сказала Галка.

— Потому не стали делать.

— Дори, положи свою ношу мне на колени!

— Галка, мы почти уже совсем приехали!

Дори исполнила своего рода полу-плие с выглядыванием из-за тубуса, нажала подбородком на янтарную кнопку-шарик и кабина тихо пошла на верх. Росписи по стенам шахты сменяли проемы. Галка успевала рассмотреть и удивиться — картины были подобраны к видам в окнах. Одна зацепила, по набережной Беличьего озера шла дева в красном, в руках светящийся волнистый меч. Дева искрилась звездочками…

— Как плавно покачивается кабина, вверх-вниз, вверх-вниз и все же идет вверх. И так тихо… И не убаюкивает. Есть возможность еще раз взглянуть в окно или еще раз рассмотреть роспись на стене… Вот еще одно изображение сверкающей девы и каких-то чудовищ… бррр…

— Ты знаешь, Галка… Прости, терпеть не могу это «ты знаешь», будто я что-то знаю.

— И я не знаю, — весело согласилась Галка.

— Картинки периодически меняются.

— Замечательно непонятно! Занимательный лифт… Дори, кто это алая мерцающая звездами?

— Олга, — тихо ответила Дори.

— Наша Олга? Наша александерова Олга? У которой школа и деток не сосчитать? Которой Валерия подарила чудесное платье и коровку?

— Да, Галка. Эта история о времени, и любви, которая чуть не изменила историю города, она случилась совсем рядом, ох, совсем недавно, лет восемь назад… тут со временем не поймешь. Но ее мало кто знает. Мы с Кратом не знаем. Дядя Коста не знает, и тетушка Аннике. В лицее ее не преподают. Опять не все слова выговариваю. Ох, и о любви не знаем…

— Дори, — торжественно призвала Галка, — нам обязательно надо услышать эту историю, о Олге и о любви. — Галка осеклась и тихо продолжила, — а мы готовы?

— Да, Галка, мы готовы. И знаю кто может нам ее рассказать! Ой, смотри, олгина коровка! На углу Первой Крепостной, у Белой Башни.

— Любопытная, оглядывается… Почему она не выходит на площадь?

— Наверно площадь для нее слишком большое седло…

Кабина поднялась на технический этаж и покачиваясь, встала.

— Хоть не вылезай, так здорово! — сказала Галка и выкатилась…

…Удивительно тихо было. Беззвучно крутились шестерни золотистого, янтарно-прозрачного материала, бесшумно скользили ременные передачи. Зигфрид с советником Лойтом Тенделем возились с механизмом часов. Дори завалила стол своей ношей, помахала тетрадкой перед Зигфридом, тот кивнул. Девочки принялись осматривать техническое отделение. На шестернях и колесах блики сливались в одно радужное свечение; стремительно вращались круги света, по ним медленно текли цветные рисунки. «Корабли плывут по волнам!» — подумала Дори.

Свет казалось отслоился от диска и встал на месте, «такая многослойная штука, в самом центре — спокойно, попасть бы туда…» — подумали девочки одновременно. Не хотелось говорить, а только смотреть; так плавно и так тихо движутся части механизма… Но девочки не удержались и громким шепотом спрашивали. Зигфрид отвечал в полный голос: «К механизму ведут передачи от разных служб. В основном от магистрата. По праздникам, от каруселей, качелей и прочих радостей, которые устанавливают на площади. Праздников хватает».

— А это откуда? — Галка подъехала к вертикальной штрабе. В ней беззвучно скользил шкив.

— В прачечную, рядом в кофейню, для мельниц, — ответил Тендель.

— А этот?

— От генератора магистрата, — подсказал Зигфрид.

— Что-то здесь не так, да Дори?

— Да, Галка, странно.

Лойт и Зигфрид переглянулись, улыбнулись, но промолчали.

— Рядом еще один!

— Лифт, — ответил Зигфрид.

Галка вспомнила росписи, — О! Может быть, это — лифт времени?

— Занятное замечание, Галочка, — улыбнулся Зигфрид.

— Она очень умная, — значительно поддержала Дори.

Да, Галка была прекрасна. Дори не уступала. Тени разбежались, помещение заполнили отсветы вертящихся колес, стены покрыла живая мозаика рефлексов. Воздух засветился. Девочки на мгновение потеряли очертания и растворились и будто издалека мелькнули ясные зарницы. Лойт и Зигфрид встали у окна.

«Господина советника Тенделя хочется погладить. Рассказывают, он отбил свою жену у наврапов, вот бы на нее посмотреть. Говорят, что наврапы называют ее „драконья хворь“. Зигфрид похож на свою сестру Орти. Чистого ночного цвета лицо, голубые звезды глаз, облако золотистых каштановых волос, — подумала Галка, — такой же ужасно красивый. Орти авантюристически-мечтательна, а Зигфрид мечтательно-научный». Галка неслышно рассмеялась своему сравнению. Дори заметила взгляд и улыбнулась, в мыслях согласная с Галкой: «Зигфрид стоит в сторонке и время изучает, Ортруна купается в нем. Зигфрид моложе сестры и в очках, а лицо чуть поуже. Орти по уши влюблена в своего мужа. Заботясь о нем и сыне, а они оба большие ученые, находит их в любой точке мира и всегда вовремя, а Зигфрид пока не нашел в кого влюбится. А господин Лойт Тендель давно сразу влюбился в свою великолепную госпожу Тендель. Тыщу лет живу в городе, а ее никогда не видела, только слышала о ней. Она все время где-то наверху».

— Слова которыми думаешь, видно, — Галка подняла чудно изогнутую руку, — чем-то цветным вьющимся. Их слышно-видишь.

— Образы смыслов, Галка, — спела Дори. — Состояния души видимо-ощутимы, — душа и ум в побегах, их касаются образы радости других.

— Чем мы это делаем? Почему зримо? — спросив, ответил Лойт Тендель.

— Подарок. Открывается наша природа, — ответил Зигфрид.

Дори и Галка, чтобы не мешать мастерам, поднялись на особой открытой платформе под циферблат. «Марс лифта», — прошептала Галка. Дори поддержала: «Стеньга». Галка возражала: «Брамарея!». Дори пугала: «Марсабрас!» Радостных девочек вынесло на…

…С углов квадратной площадки, ребра пирамиды уходили ввысь в бесконечность, решетчатые деревянные конструкции из темного, как показалось Галке, окаменевшего дерева. Стержни, балки, перекладины, не все прямые; вместе составляли сложный рисунок растений, цветов, похожий на каркас витража. Посреди потолка или, вернее, низа верхней площадки словно протекла и провисла огромная капля неба. Дори и Галка поднялись по спиральному пандусу еще выше. Перед ними… Галка ахнула. Здоровенный шар лежал на круглой площадке в прорези, как Сатурн. Девочки стояли на кольце под ним. Шар выпирал из конструкций четырьмя сегментами, что казалось невозможным. Во всех направлениях шар опоясан разной толщины нитями, будто торцами дисков секущих шар. Нити струились, перекручивались, прерывались, соединялись. Внешние поверхности сегментов, срезов, секторов были разного свойства. Прозрачные, матовые, полупрозрачные и непроницаемые. Обсидиановые и янтарные, серебристые и золотые; усыпаны металлическими, деревянными и стеклянными цифрами, и буквами. Галка всмотрелась. Ой! Эти части двигались относительно друг друга по поверхности шара, и вместе с шаром! Перемещались, как льдины и облака! Поворачивались вокруг себя, как окна открывались и закрывались. Цифры и буквы двигались, вспыхивали и затухали, пропадали, прятались, появлялись опять…

— Чудесно, Галка?

— О, удивительно, Дори!..

Девочки услышали женский голос: «Время играет, забавляется. Показывает себя, дает себя рассмотреть».

— Собеседует, разговаривает! — воскликнули девочки.

— Отвечает на вопросы, — поддержал тот же голос.

На площадке стояла высокая женщина с длиннющим шестом, на конце которого была закреплена небольшая корабельная «русалка» из распущенного каната. Возле женщины стояли ведра и бутыли. Она чистила и мыла. Женщина обернулась. У нее были большие немного совиные прекрасные глаза, пышные светло-русые с серебром волосы. Одета в длинную коричневую блестящую юбку, белую рубашку и жилет. Но было впечатление, что одежды на ней много. Ноги в черных резиновых сапогах с серебряными грифонами.

Над левым веком поблескивал перламутровый шрамик.

«Интересно, она так родилась или приобрела его в своих приключениях? — мечтала Галка, — глаз светится сквозь веко, он освещает себе или другим? Такими большими глазами хорошо смотреть ночью и в темноте. Как же она смотрит днем? — и подумала совсем шепотом, — она моет… время?»

«Это — свечка зажженная от взгляда или солнечный зайчик? Почему тогда нет и над правым! — сердилась Дори и согласно с Галкой так же тихо решила: — Почесывает его, а оно поворачивается разными боками».

— Иногда можно его и услышать… Здравствуйте девочки, я сейчас заканчиваю. Не видали советника Тенделя по дороге?

— Внизу, с Зигфридом. Они очень заняты. Что-то там делают, крутят, копаются в механике. А вы госпожа советница Тендель?

— Да. Казимира, можно Казя. А вас как зовут?

— Меня Дори, Дорофея, в лицее — Доци, из района Фисетто. Заходила к Зигфриду, сдать реферат по «Формы иронии времени».

— А я Галина, Галка, Галица, живу в Калужска област, а здесь в гостях. Мы встречаемся сегодня с бабушкой Сальме тут. Там внизу, в кафе «Белая башня».

— Щедрые имена, богатый выбор приветствий. Дори, пожалуйста, подай вот то ведро. Осторожней Галина, не скатись на площадь к Белой башне, она довольно высоко внизу, — предупредила госпожа Тендель, но сама отошла на шаг, пяткой выступив за край, выгнулась посмотреть чисто ли вымыла.

— Ох, — Галка зажмурилась. Дори ухватила ведро обеими руками, ставшее вдруг тяжелым.

— Простите меня девочки, я увлеклась, но не бойтесь, здесь есть тот, кто может подхватить. В случае чего.

Только она это сказала, как из-за ажурной опоры конструкции, вышел… «Белоснежный! И крылья лебединые!» — Галка угадала, у грифонов-барсов крылья действительно напоминают лебединые. Грифон прошелся мимо госпожи советницы, омахал хвостом серебряных грифонов на сапогах, подошел к девочкам и улегся во всю длину, положив морду на лапы: «Вопросы? Есть возможность развеять недоумения».

Голос глухой, как и у всех грифонов, но не такой крикливый, как у рыси и не такой басовитый, как у льва. Грифон-барс граммофонно шептал приятным баритоном, но внятно. Глаза его были фиолетовые. Мех густой с белыми на белом пятнами и полосами…

— А почему нет парапета? — спросила Галка.

Ох, не успела Дори предупредить Галку. Грифоны редко задирают женщин, особенно дев, на что многие обижались, но могли серьезно прицепиться и помотать, на что некоторые напрашивались. Грифон заметил в Галкином взгляде искреннее, радостное удивление и просто ответил:

— Можно упасть и ветер подхватит над самой аркой. Стойкий сквозняк.

Ответил, не поднимая морды, и взмахнул правым крылом.

— Осторожней, не смахни! Все же не стоит пробовать, — заметила госпожа Тендель, увидев, как Галка сдвинулась к краю площадки, а Дори сделала шаг. «Что за девчонки!»

— Шесты похожи на копья, — задумчиво сказала Дори, рассматривая уборочный инвентарь.

— Студенты говорили о маскараде. Мы подвернулись или нет? — спросила Галка.

— Подвернулись и вовремя, я уж хотела, попросить вас о помощи, если ваши старшие не будут против.

Галка пробегала взглядом по сфере, стараясь успеть за движением отдельных частей и цифр. «Но как?» — спросила она, волнуясь.

Дори ответила, как на уроке: «Каждому, когда тот готов, часы показывают его время. Совпадет внутренний вопрос и время; человек увидит ответ на часах и цифры скажут о многом. Бывает, получаешь ответ на вопрос — сколько мне осталось? Есть время приготовиться. Спешишь и тебе ответ — можно не торопиться, не успеешь, осталось только пять минут. Соберешься в Европу, тебе показывают на сколько ты повзрослел, состарился или помолодел относительно тебя же, если бы ты жил по европейскому времени. Показывают столько, сколько можно или не показывают вовсе. Если показывают — никогда не обманывают».

— Как с ним играть, если часы показывают точно? — весело испугалась Галка.

Кто-то ответил: «Уступает в миг искреннего выбора. Могут и не реагировать, например для Велло, когда тот носится туда сюда».

— Здравствуй Лойт, — отозвалась госпожа Тендель. Галка и Дори зажмурились, и поняли, каким образом Казя видит солнечным днем. «Ослепительно!» — с удовольствием подумали девочки.

Лойт Тендель улыбчивый, большеглазый, плотный, среднего роста:

— Как вас много. Никто не хочет со мной в булочную? Сегодня предпраздничная выпечка. И пряники с новых досок.

— Хочется. Но смотрите! Там бабушка Сальме нас ждет.

Девочки замахали руками: «Мы здесь, мы рядом!»

— Да что ж такое, девчонки! Дори, Галка, осторожней! Господин советник, когда вы поставите парапет?

Прогулка четвертая. Девочки знакомятся с князем Акселем. — Чем питается наврап. — Первые загадки

Старая Сальме, Дори и Галка сидели в кафе «Белая башня», что на ратушной площади, напротив самой Ратуши. Слева шумно кончалась улица Паксарг и шумно начиналась Лангбейн, вверх тихо поднимался Проломный спуск, справа уходил вниз к Беличьему каналу Нижний рыбный рынок. За ним сверкали стеклянные своды Городского музея и Рыбного пассажа. Отсюда виден весь серо-серебряный собор Оливе с весенне-бирюзовыми шпилями на фоне не далеких, реку перейти по мостам, зеленых склонов Голхиорг. Левее, башня университета и у горизонта мыс Капштад. Город Каэнглум… Площадь заполняли туристы.

«Пришел паром «Гадрау», — с удовольствием отметила Галка. «Или прибыл «Венский экспресс?» — спросила Дори.

— Может быть тот и другой, — назидательно допустила Сальме.

Подошел большой человек неопределенного возраста. Дори знала, такими в городе бывают и очень старые люди. Он передвигался плавно, но быстро. «Облако в бурю», — решила Дори и посмотрела на небо, но солнышко светило ярко и небо было ясным.

Мужчина держал руки в карманах широких брюк, из-под которых торчали блестящие носки сапог (Галка увидела, как он подшиб камешек), под полотняной серой курткой похожей на рыбацкую, белела рубашка. Короткая седая борода и седые не длинные волосы. Взгляд спокойный… «Он хорошо отдохнул, ждет новых вопросов, ответов и приключений? — подумала Галка, а поскольку с Дори она была единомысленна, подумала еще: — А молнии в этом облаке есть?»

Человек посмотрел на Галку, она поняла — есть.

Галка не боялась молний: «Наверно такие не совсем опасные, даже полезные… А молнии бывают полезными? — Галка вздохнула, — бывают».

— Познакомьтесь, — попросила бабушка, — мой брат.

— Меня зовут Дори, Дорофея, ваше высочество, — Дори попыталась, сидя за столом, сделать книксен.

— А меня Галя, Галица, — Галка прокрутилась вокруг себя.

— Можно обойтись без «ваше» и так далее в третьем лице, — сказал старый князь, приветливо-сочувственно смотревший на это маленькое представление. — Здесь, я — младший брат своей сестры. Доци, хъ, всегда рад видеть Косту и Аннике. Галица, передай дяде Скропотову, Анатолю, Валерии, всему семейству поклон и приглашение.

Дори и Галка ахнули про себя: «Он все про всех знает!»

Князь повысил голос, оглядев кафе, — цирк гостит до осени, господа!

От соседних столов подвинули князю тяжелую трактирную скамью, клеёную из килей старых баркасов.

— Спасибо. Любимое слово «Итак»?

Девочки переглянулись и замерли.

— Аксель, ты навестил Ирене, — не спросила, утвердила Сальме.

— Да, — в тон сестре сказал князь Аксель, — как трещат сороки: «Встрепыхни перья радости». Сдался после продолжительной обороны. Айна, Йола, ты, магистрат — превосходнейшие силы. Проглотил обиду, как лекарство, выдержал сорок дней, снял карантин и нанес визит обеим их высоконравным высочествам.

— Аксель!

— Проведал. Их волокита говорит о безответственной лени более, чем о смиренной нерешительности. Сальме, твоя племянница немужняя жена при живом супруге. Сколько переживаний, ох-ах, одна из дочерей остается бездетной. Чушь. Это я остаюсь безвнучным. Князь Брат, княгиня Сестра, красивые титулы. Традиции и предания не одно и то же. Эйно и Ирене не хотят губить первое чистое, став мужем и женой. Хъ, как говорит твой дядя Коста, Дори. Любому известно, это еще не целомудрие… Спрашивал, внимательно вслушивался в тишину безмолвных ответов, — продолжил князь Аксель, — Увы, сам был глух к вопросам. Увлекательное и, как сказал бы Клаус, назидательное занятие с благотворными последствиями. Выпил у них все кофе, забрал всех гостей, оставил одних и пошел гулять в Ветус Туррис. А в гостях торчали эти мачты: бизань и грот под штагзеглями, фок с гитарами куда-то унесло…

— Эло и Пирре, а улетела Мотти! — в один голос перебили девушки и к удовольствию Акселя и Сальме, так же одновременно воскликнули:

— Вот здорово, ты тоже знаешь Эло и Пирре!

— Да, они. Были и мой внук Пламен, моя дочь Йола, заметь Сальме, с моими правнуками. Что с того? Слабый сбор на запущенный недуг.

— Аксель, не заносись!

— Да я иду полным ветром, — Аксель кивнул сестре на девочек.

Девочки закрыв глаза, мурлыкали, как кошки с улицы Олехро. Аксель прислушался и продолжил: «Ветус Туррис место возвышенного отдыха. Там мы натолкнулись на Эратуса. Кстати о ответственности и истории. Эратус собрался немного „повздыхать“, но гости были не в настроении „вздыхать“. Эратуса перелицевало от такого легкомысленного состояния. Возникло определенное состояние воздуха, эфира, как он сказал. Гости были довольны, Эратус перепугал всех до невозможности, но быстро выдохся, он отвлекся на свои синие отражения в цирковых доспехах Эло, — Аксель поднял голову, — Эло, невеста моего внука. К слову, давно в списке драконьих хворей, третья после Йолы и Кази».

— Синие отражения? — спросила Дори. — Ой, опять теряю слова!

— Подберем, не волнуйся. Куда-то подевалось белое верхнее Эло. В Воскресенье она пошла в своем цирковом, зеркально-синем. Отец Никлас пошутил: «Цирковая автогносия — разглядеть себя в другом». По совпадению у Пирре куда-то делось что-то любимое, зеленое с золотом. Девочки были озадачены, им было не до вздохов. Эратус вспоминал историю Олги; он утверждал — нельзя превращать порог в межу и застрять на ней с тем, что тебе мнится любовью и достоинством. Он говорил о шаге «небесных ступеней», другие ступени, как бы чисто они не были выметены, ведут в противоположную сторону. Безответная реакция гостей на серьезную тему расстроила Эратуса, он рассердился: «Отсутствие звуков говорит о погружении в тьму безответственного самовыедания, вместо серьезного осмысления безнадежного пребывания в вышеуказанном положении». Далее последовала, — рассказчик выдержал паузу, — …эксплозия.

— Аксель, ты дразнишь, — упрекнула Сальме брата.

— Возможно ли? — возразил князь, всматриваясь в небо над площадью. Галка же оглядела всех так, что даже пиво из кружек пеной вылезло посмотреть. «Нам расскажут эту историю, — спросила Галка, — о Олге?»

— Обязательно, — успокоила Сальме, но заметила: — Дадим ей доспеть в ожидании. Истории, так же как и подарки, требуют терпения. Хорошо?

— Ладно, — вздохнули Галка и Дори. — Мы подождем.

— Той истории достаточно ли ратушной площади? — спросила сама себя старая Сальме. Оглядела прохожих, дома, Белую и Ратушную башни, трамвай вставший у начала Проломного спуска, и добавила: — Но камерное уютное помещение подойдет. Площади подходят к песням, лозунгам и коротким командам.

…Пожилые люди пили пиво из узких фарфоровых кружек украшенных рельефными изображениями сценок из городской жизни и любовались девами. Девочки пили кофе, ели мороженое и высчитывали, за сколько времени, сколько раз Велло пронесется мимо.

«Что бы мне не говорили о расхожих сравнениях, — подумал старый Аксель, — Галка, птица-роза. Изумрудные листья-крылья скорби и радости, слезы — бриллиантовая роса на лепестках. Дори в своих неизменных тырновских цветах, юная золотая львица среди ирисов».

Бабушка вздохнула, улыбнулась, покачала головой: «Удивительный возраст, движение, взгляд предрекают зрелость, то, какими они могут стать. Ребенок с осанкой царицы. По словам Инет, они сшивают рваное детство свадебными нарядами».

Девушки ответили вопросительными улыбками и вернулись к расчетам. Между делом подумали: «В князе Акселе гармонично уживаются разнообразные свойства, одно другому не мешает и дополняет. Все вместе несет один ветер».

Сальме вздохнула про себя: «Он знает, когда и чем поступиться».

Появились кошки и рассредоточились под столами. Рыжий кот протиснулся между галкиным креслом и Дори, встал на задние лапы, передними оперся о край стола, осмотрел то, что стояло на столе и всех сидящих за столом по очереди. Потом появился Велло.

— Чуть было не попался, Осгой — улица ловушка. Праздник окончания сессии продолжается. Как успехи? — Спросил Велло, присаживаясь.

— Удивительно, — радовалась Галка. — За обычный час ты пронесся…

— Четыре раза, — в том же тоне пропела Дори, — туда-обратно и туда-обратно. Коробочки с салакой для бай Бориса, один раз туда; гладиолусы для госпожи Мауриц, один раз обратно; пакет с «Капштадсгеографен» из типографии, один раз туда. Большой пластмассовый желтый грузовик с черно-бархатными петуниями — такие красивые с стеклянными искорками на тычинках — в кузове и красной лопаткой, один раз обратно.

— Грузовик с цветами, это кому? — спросил старый Аксель у Велло, но глянул на сестру.

— Наверно маленькому Миляте на Олехро? — бабушка Сальме внимательно посмотрела на Велло.

— Да, — согласился Велло, смело округлив глаза на бабушку Сальме.

— Забегал к Пламену. Но его нет, он на Нижней верфи с Эло. Дома, только ваша Йола и самый младший. Мальчишке грузовик и лопатку, петунии — Эло. Видел Корнута и Еванфию на пирсе университетского лодочного клуба. В окружении папы, мамы, матросов с «Темерариса» и грифона, дети сидели на причальных тумбах и отбивали пятками по металлу «Конские широты».

— Знаменательная примета, — заметил Аксель.

— А мы видели сверху тут внизу олгину коровку прямо за углом почти на площади! — не удержалась Дори.

— Необычно. Она никогда не поднимается выше нижнего рыбного рынка, — словно думая вслух, тихо произнесла бабушка Сальме.

Галка заволновалась, — а в Аптечном переулке, а Дори на Старолицейском бульваре, мы видели красно-белое в зеленом и с золотым!

Дори подхватила: «И оно смеялось!»

Велло чуть улыбаясь глазами, подхватил, — а у меня на Кельдер, в подворотне напротив Дома-без-названия оно и подпевало. Вот так.

— …Жутко интересная и страшно красивая улица, — вздохнула Галка.

— Кельдер положено быть такой, — пояснил князь Аксель, — она граница Опустевшей части.

— Что бы это могло быть? — Галка по-очереди посмотрела на каждого, округлив глаза. (У Галки были такие «длинные глаза», как говорили ближние и когда они округлялись, «явление наблюдалось чрезвычайно примечательное», как говорил уже Анатолий Тюпкин)

— Галочка, кошки не обратили внимания. Значит ничего ужасного в этом нет, — успокоил Велло.

— Неужасное, не значит неинтересное, — заметил Аксель.

— Как же все это загадочно таинственно, — радовалась Галка.

Сальме прикрыла глаза, но так, что Аксель внимательно на нее посмотрел. Дети не заметили…

— Потом на Паксарг и сюда, но через цирк, — Велло улыбнулся:

— Передал привет Пирре от Йолы.

— Метеор, — подтвердила довольная Дори. — Угощайся, мороженое не подтаяло и кофе не остыло.

— Спасибо. В цирке успел посмотреть, как ратмус Лору дразнит наврапа. Змей упрекал Лору в том, что тот пользуется своей несъедобностью — наврапы не питаются ратмусами, ратмус для них — яд. А тебе что? — спросил Велло у кота.

Кот выгнул спину, дернул хвостом и ответил, что он не ратмус и дождется своей доли от кого-нибудь, кто без принуждения, проявит своё добросердечие. Кот прыгнул на колени Галки и умащиваясь, зафыркал:

— Подожду здесь сочувствия и послушаю.

— С моими веточками, — Галка подвигала руками, — не получится тебя покормить.

Кот чуть слышно шикнул: «Пока есть кому». И совсем тихо мурлыкнул: «Придет время, покормишь»…

Только бабушка Сальме расслышала и вздохнула так же тихо.

— Наврап удивил новой программой. Майри отметила его странные выражения, — сообщила Галка, вгляделась в очи Велло и разглядела, серебром по синеве — «Майри». Астрономического размера.

Велло продолжил, — да, Галочка. Ни ратмусов, ни павримагов наврапы и прочие змеи не едят. Как не едят и гвалов… бррр, не могу представить.

— Чем же они вообще питаются? — тихим претихим голосом спросила Галка, неужели…

— … Любопытными девочками, — совсем тихо прошептала Дори. — Так мальчишки пугают.

Велло рассмеялся, — разве вы не знаете сказку о том, как наврап проглотил любопытную девчонку?

— Нет! — испуганно весело воскликнули Галка и Дори.

— Как вы знаете, наврап это…

— Страшный обманщик, потому что он страшно обманывает и сам по себе страшный! Хотя красивый и симпатичный, — просияла Дори.

— Симпатичный… и потому самый опасный. Наврап обольщая деву, не переносит ее в лапах. Первый обман. А глотает, но не переваривает.

— Фу, какая гадость! — одновременно воскликнули девы.

Обычное выражение чуть смягчили их серебряные голоса.

— Ужасная дрянь, — согласился Велло. Доев мороженое до половины он поставил серебряный стаканчик на мостовую, кот спрыгнул с колен Галицы и занялся угощением.

— Когда он прилетает в свой грот, то… выпускает деву и там раскрываются все обманы. Постепенно. Наврапы противные.

Наврапам доставляет особое удовольствие наблюдать, как похищенная несчастная красавица постепенно, день за днем приходит в себя, понимая, что ее обманули. При этом змей наряжает ее в свои удивительные платья и любуется до драконьей одури.

Так вот. Однажды, в пору золотой осени, любимое время похищений, одна маленькая и очень красивая девочка гуляла по Янтарному побережью и изучала разнообразные явления природы. Наврап слизнул ее без предупреждения так, что она не заметила. Заметила лишь то, что оказалась в очень странном месте. Достала свой дневник, маленький фонарик, перо и начала записывать новые ощущения. Она была обычной каэнглумской девчонкой, смелой, пытливой, решительной. Ее пытливость начала доставлять наврапу большое беспокойство. Он попытался переварить, но из этого ничего не получилось — начавшиеся изменения в организме наврапа, привели к усугублению познавательной деятельности девочки. Не долетев до своих пещер, наврап попытался извергнуть девчонку в море, но и этого не выходило. «Не все еще изучено», — бурчало в животе.

Что только он не делал; пытался вспомнить все фигуры высшего драконьего пилотажа, но освободиться от нечаянного исследователя, не получалось. Любопытство девчонки становилось болезненным… Дракон изнемог… Но вы знаете, наврапы не умеют плавать и в море их подстерегают природные враги, в том числе и сквары. Да, да, Галочка, они не просто не ладят друг с другом. Воюют. Сквары устраивают входы в свои гроты под водой и вентиляционные отверстия узкими, и закрывают решетками, чтобы не пролез даже маленький наврап. А наврапы, которые по многим причинам устраивают свои гнезда-гроты у воды, устраивают ложные входы-ловушки. Не просто так! Их интересуют хрустали! Благодаря своим хрусталям в глазах одной из голов, сквары прекрасно видят из-под воды всё. А обзор воздушного пространства на предмет летающих предметов, это одно из главных занятий сквары, когда он выплывает из своих владений. Сквара не любит плавать глубоко, хотя и может. Они любят смотреть. И смотреть на все сразу, во все стороны и со всех сторон. «Смотреть в шесть глаз! Иначе зачем мне три головы?» Забавно смотреть, как он рассекает волны, одна шея торчит над водой, другая опущена под воду, третья ныряет и выныривает. И так по очереди. Уф, отвлекся… На сей раз, сквар по близости не было и наврап несся над самой водой, почти погибая — девчонка добралась до жизненно важных органов и увлекаясь, разнообразила изучение необычного места… Море пустым не бывает и без сквар. Дельфины, касатки, нарвалы и много кого еще плескалось поблизости.

Место это было не так далеко от Каэнглумского побережья. Заметив странные эволюции наврапа, любопытные не менее той девочки, китообразные догадались — наврап что-то или кого-то проглотил и это доставляет ему невыносимые страдания. И то, что мучает дракона еще не совсем переварено. Касатки умные и прекрасно знали наврапов. Догнать змея не составило труда… Одна выпрыгнула, ухватив наврапа за хвост, два дельфина приложили с двух сторон, под пузо. Нарвал кольнул туда, где начинается хвост. Дельфины аккуратны… Девчонка вылетела. Дракон плюясь кипятком и ругаясь на всю Балтику, упорхал прочь. Девочка была спасена и ее любопытство переключилось на спасителей, что впрочем, доставило касаткам большое удовольствие. Они играли с ней, пели, перебрасывали со спины на спину, отмеряли высоту прыжков и время пролета. В познавательных целях. Так они и доплыли до мест, где ловили рыбу гадрауские калуры. Надо ли говорить, какой в деревне устроили праздник…

— Надо! — воскликнули все.

— Праздник был что надо. Родители и родственники девочки, горожане и хуторские. Шарики, салют, подарки. Осенние цветы, грибы — ягоды. Кондитерские изделия Маурица, пряники Тенделя, волшебные пироги Шайтрукса и Ины, молочные изделия Дальних хуторов и меды велетов. Даже цапли и лебеди задержались на день. Пир удался на славу. Обкормленные китообразные лежали на мелководье, переворачивались прибоем. Дети босиком бегали по ним, как по крутящимся бочкам на детской площадке, что доставляло спасителям большое удовольствие…

— А что сталось с ней потом? — улыбаясь, спросили Дори и Галка.

— Она? Выросла потихоньку, — Велло покраснел, улыбнулся и исчез.

Галка посмотрела на кота. Тот вылизал второй стаканчик поставленный Дори и умывался. Почуяв взгляд каэнглумской девы, посмотрел вверх, зрачки его сузились в нить.

— Верхним чутьем заблудившийся пес находит дорогу домой. Я же, как птицы, которых ловлю, к дому иду по прямой, — пропел кот, обмел хвостом ноги всех сидящих за столом и умчался вслед за Велло. За ними прыснули остальные кошки, как дети за дудошником.

Дори и Галка посмотрели на бабушку: «Неужели?»

— Да, это наша Майри, — ответила бабушка Сальме.

— Все-таки, чем же питается наш наврап? — спросила Галка, выделив слово «наш». — Пресмыкающийся долго может жить без еды, но… чем?

— Галочка, — вступил князь Аксель (он с интересом слушал историю, которую слышал «сто раз»), — наврап открыл, что можно обходиться растительной пищей. Это подтвердило некоторые теории. Но в отличие от медведя, который пасется «в овсах» на выделенных ему делянках, наврап пренебрегает заботой; на бреющем полете он без разбора выстригает за один пролет по пол-гектара овса. Действия хуторян при этом безобразии он воспринимает, как нелишнее удовольствие. «Не бойтесь, я пронесусь еще раз!».

— Сколько интересного и загадочного! — пропела Галка.

— Да, — согласилась Дори. — И эта песенка? Слышала эту песенку, когда кошки пробегают по нашей улице. Там поется о каком-то блохастом философе, слепом псе и о путешествии. Не слышала о таких в городе.

— Странные песни кошек с улицы Олехро давно привлекают внимание исследователей. Простите ходячее выражение.

— В твоем прочтении расхожие выражения скрипят, как новые туфли.

— Твои замечания живят! День сегодня с настроением. Может что-нибудь вспомним. Дори, на улице Олехро поют не только кошки. Да?

— Да. — Дори музыкально прокашлялась, украдкой зевнула, посмотрела на всех сияющими глазами, коротко вдохнула и…

Тут через площадь мелькнуло красное с синим, блеснул черный лак. Дори вскрикнула: «Мотти! Постой, подожди, помоги!»

Посетители кафе и прохожие, все встретили девушку радостно.

— Дори согласилась нам спеть! — уведомили Мотти друзья.

— Без моего «Черного адмирала», его превосходительства?

Мот засмеялась и это прозвучало началом песни. Она поерзала лопатками успокаивая висевший за спиной второй инструмент, Епифана или Кози, как она его называла, подняла свой черный дредноут и уже под гитару Мот, Дори запела:

Верхним чутьем заблудившийся пес находит дорогу домой,

Я же, как птицы, которых ловлю, к дому иду по прямой.

Мыслей, как в шерсти блох, лохматый, кого я люблю,

Пес ослепший от лая скулит, забытый брошенный друг.

Мне пусть выклюют птицы глаза, птицы, которых ловлю.

Блохастый философ услышит когтей, по дороге, надежный стук.

Домой не вернешься по старым следам — старайся высохший нос.

Слепы мы оба, но нас не смутит ночной волкодлака вой.

Сказка не манит, не манит очаг, это — неверный донос!

Мы как птицы, которых ловлю, к дому идем по прямой.

Вернемся, не будут бранить — приготовят нам место друзья.

В конуре хватит места двоим.

Соломы сухая постель, и луне пропоем мы на сон,

Голосами твоим и моим.

Верхним чутьем заблудившийся пес находит дорогу домой

Я же, как птицы, которых ловлю, к дому иду по прямой.

— Здравствуй Мотти! — Продолжила контрапунктом Дори. — Ты вовремя, садись! Мороженое и кофе — нота против ноты!

Мот высокая, в длинной выцветшей синей юбке, выцветшей же красной рубахе стояла за креслом Галки, обняв большую похожую на черный лакированный чемодан гитару; из-за спины торчал гриф второй. Мот казалась бы кукольно-хорошенькой, если бы не шарнирная угловатость фигуры, печальные светло-карие в золото глаза и саркастический свинг улыбки пухлого детского рта.

— Простите меня спешащую, ваше высочество, бабушка Сальме, девчонки. Меня ждут в Вышгороде. Простите меня, я в одной рубашке. (Волшебно-простая девчонка, — подумала Сальме). Куда-то запропала моя красная маечка. Повесила сушиться еще во дворце, а утром собралась — маечки нет. Все на месте, ее как ветром унесло. Только оцарапанные прищепки висят. Наверно сорока. Но что сороке маечка?

— Наверно она твоя большая поклонница, — засмеялся князь Аксель.

— А блестящие металлические прищепки оставила?

— Это была умственная сорока!

— Пускай носит маечку. А я спою эту песенку на празднике! Но что это?

— Вот мы и гадаем. Подумай с нами!

— Галочка, я разрываюсь, как струны под алмазным плектром.

— Беги милая, целиком, — ответила Сальме. — Кошки с улицы Олехро потомки тех самых римских котов, которые пришли сюда с легионами две тысячи лет назад, поэтому они такие стайные. Вот все, что я могу сказать. Аксель? — она странно посмотрела на брата.

Князь засмеялся, — не знаю, как говорит твой внук, Сальме. Дори, Галка, взор каэнглумских дев не всегда действуют и не на всех.

Мот внимательно посмотрела на девчонок, чуть скривила губы, что ее не портило: «Ага, приключения! Но думаю — успею. А теперь…»

Но к ним подвинулись соседи, окружив полукругом своих столиков.

— Мотти, милая, Вышгород умеет ждать! Вышгород умеет понимать!

— Вы думаете? Да, они умеют, но обещала-то я. Тогда на бегу!

Мот выпрямила одну ногу выстрелом, согнула в колене, поставила гитару на бедро, зажала струны на грифе необычным приемом и заиграла, перебирая длинными пальцами правой руки, сложную тему быстро-быстро. Сила звука увеличивалась, затухала, опять нарастала, будто менялся калибр ссыпающейся в хрусталь серебряной дроби. Всем показалось, что брусчатку перетряхнуло и двенадцать тактов прокатились по площади. Голос поднялся снизу, растекся и разошелся вверх по улицам… По лицу Мот, словно рябь на волне пробежали очертания лиц слушателей… Мот танцевала-убегала к перекрестку Проломного спуска. Песню допевали все…

…Над бездной молчаливой ветер верный Капитан,

Для нас поднимет огнегромоносный ураган,

Мы с Ним тотчас на шторм пойдем, на самый ярый вал,

На нем влетим в затвердье вод, на занебесный бал.

— Сегодня не раз поминали «Конские широты». Как там пел Велло? — спросила бабушка Сальме, — можно петь на бегу, если знаешь Кому.

— О! Смотрите, те самые, которые похожи на путешественников; чуть не сбила их у Аптечной башенки-маяка. — Галка сказала так, словно только о них и говорила.

— Да, не похожи, а так и есть, — согласился князь Аксель и увидел, как сестра изменилась в лице. — Сальме? Тебя что-то встревожило?

Бабушка улыбнулась: «Напомнило».

Девчонки смотрели во все свои прекрасные глаза, а Дори попробовала пискнуть, но бабушка осадила: «Мы же договорились, история требует менее просторного помещения, чем ратушная площадь».

Галка: «Опять разъезжаюсь! Велло и Майри. Студенты и кино! Красно-белое! Римские кошки! Путешественники и наврап с программой. Корнут и Еванфия. Куда делась одежда. Часы и Олга. За кем идти?»

Старый Аксель: «Оставим каждого в своем, приятно думать о том, что вокруг и рядом плывут истории, романы и даже снимают кино».

Галка: «Мы каждый в своей лодочке?»

Старый Аксель: «Да, Галица. Не забывай, что они плывут в одном направлении и часто притягиваются».

Дори: «Столько всего!»

Бабушка Сальме: «Вышли погулять…»

Дори хотела встретить Крата под мостом Фисетто, Галка проводить, и потом встретиться у Стивена и Хеле, там она остановилась. Бабушка обещала прислать приглашение и: «Галочка, ты можешь проводить Дори до кафе „Под Миртовым мостом“ и проехать чуть дальше, под Приозерную. Там увидишь настоящие пещеры. Оттуда поднимешься на Ласкумене к Хеле. Но прошу, не поднимайся в Чудесный парк».

Галка стала «я такая противная», оставаясь прекрасной, только забавнее. Глаза сузились в светящиеся щелки и губы собрались в маленький розовый бутон. Дори приготовилась «смотреть в никуда» и ныть.

— Чудесный парк и Дом-лабиринт, это надолго, а вас ждут. Обещаю, после маскарадов пойдем все вместе туда отдыхать. — Девы вернулись в нормальное состояние, весело вздохнули, перецеловались с бабушкой, простились с Акселем, всеми вокруг и умчались. Сальме осталась в кафе с братом, поболтать.

— Сальме, как на улице Олехро принимают концерты Велло?

— Сидит в окне, на карнизе и читает. Ногти разноцветные грызет. Только ножкой дирижирует едва заметно, тик-так…

— Для Велло и Майри, эта история пока сказка. Да, побывать в драконьей утробе и быть чуть не переваренной. Клаус сказал: «Вследствии подобных приключений, надо готовиться к нечаянным последствиям».

— У них хорошие учителя. А Дори и Крат? Галка… Прошлое девочек — невозможная боль. Неизвестно, как это проявится — любовь многое оживляет. Ты заметил, Галка слегка взволнована?

— …Она волна сама по себе… Больше, чем обычно? Заметил. Прибавила скорости и на пару карат размеры слез. Если из них сделать ожерелье, за него бились бы все сильнейшие мира сего. Надо оберегать Галку и Дори, они — украшения гротов любого наврапа. И не только. Драконы любят выращивать жемчужины с детства, предвкушают зрелость в предположении. Так они пользуются способностью предвидеть. Гады.

— Акке, перестань! Даже перед смертью предсказывают криво. Оберегать… Дорин Крат не уступит доблестью и Владу в своем возрасте. Но ты прав, как не беспокоится? Галка взволнована — появился Никниколич. Видели в лесу у Расколотой ели. Спал в куче листьев.

— Бедная и счастливая Галочка. Таинственный Никниколич.

— Опять дразнишь… Ты в нем уверен?

— Ее дядя, как и Анатоль, и Валерия такого вопроса даже не понимают.

— … Если Валерия, то ладно… Почему его побаиваются? Даже Эратус.

— Эратус побаивается и тебя, и моего внучатого племянника.

— Перестань, тебя-то нет. Шайтрукса и Велета тоже.

— Он говорит, что мы вышли за пределы, — торжественно сказал Аксель.

— Акке, что ты несешь… Что ты там о Эратусе не сказал?

— Сальме, ты всегда старшая сестра! Не хотел волновать девочек. Он необычно среагировал на такую деталь, как странную пропажу одежды — парусов наших двух из трех мачт, Эло и Пирре. Остекленел в темно-красный обсидиан и пошел огненными трещинами. Красиво, но опасно. Ларвы так реагируют на чьи-то чрезмерные страдания. Тут и маечка Мотти… кливер третьей мачты. Маленькие загадочные совпадения. А о чем ты, Сальме, так красноречиво молчишь?

— Мой младший братишка… Видела красно-белую пушистую даму. Моё не смеялось, не пело в отличие от Дориного и Галкиного, и показалось за городом, на дороге у Расколотой ели. Что это ты затих, Акке?

— Прокричать боевой клич «спасайся кто может»? Вроде бы ларвы, паворимаги, ратмусы не реагируют и прочий Еловый народ тих.

— Остатки долга. Жди новых или продолжение старых приключений.

— Ладно, схожу в порт — «Инсоленция» вернулась с Дальних островов.

— Хочу пригласить детей в гости. Они будут задавать вопросы…

— И мы не сможем ответить. Надеюсь ответит Последующее.

Прогулка пятая. Подземный Каэнглум. — Странные совпадения и таинственные встречи

— Где мы сейчас? — спросил Крат у Виерда.

— Прошли Морские ворота Вышгорода. Идем под Большой морской. Слева башня Паксарг, справа улица Кейха. Впереди Ратуша.

— Подвалы — ноги великанов утонувшие в земле, — придумывал Виерд.

— Подвалы — корни домов… Улицы соответствуют верхним?

— Да, Крат, но не все дома пускают корни. Подполья домов рисуют правильную сетку верхних улиц разве что под кварталами между Лангбейн и Домом-Стеной. Бюргерские места, много погребов-ледников.

— Откуда тянет чистой зимой? Это не морозильники и ледники!

— От пещер ляги. Бесстрашные каэнглумские дети играют в снежки, катаются на снежных досках по ледяным склонам. За ними приглядывают. Головастики ляг детей не трогают, но дети трогают головастиков. А те таскают продукты, ломают оборудование. Подтачивают корни.

Рослый, желтовато-русый Крат, под телячьими папиными ресницами мамины бирюзовые глаза. В сизой рубашке, коричневом жилете, серые брюки в рыжие сапоги. Беловолосый Виерд, алые глаза над синими очками, выше и крупнее. Костюм, плащ и туфли арктических цветов. Они фотографировали в Ветус Туррис по просьбе факультета археологии и теперь шли из подземелий башни по подземному городу.

Крат придумал, что пестрая улица-тоннель, это труба неправильного сечения из свернутой разноцветной стены и необработанной скалы.

Стены неотесанных камней (стиль не имевший определения) сменялись белокаменной резьбой на ровных слоях серого плитняка — обычная каэнглумская готика. Она уступала мерцающим гранитным зернам каменной штукатурки. Фахверк чередовался с бревнами и деревянными узорами, серебряными от старости. Природные щели и провалы забраны сплошным стеклом кристаллов и волн современных хрустальных изысков, или разноцветной прозрачной мозаикой в металлической оправе; вставляли архитектурные детали.

Стеклянные и каменные переходы над улицами. Мостики над протоками и ручьями, а в ручьях светящиеся рыбки. Окна большие и маленькие, круглые, прямоугольные, любой формы на разной высоте, разноцветные рамы, стекла и витражи, витражи… Окна по сводам фонарями нависали над улицами. Колоннады, аркады и ниши, прозрачный, полупрозрачный подсвеченный словно изнутри синий, зеленый, красный… всех цветов камень. Мозаики сменяли росписи, от спектральной детской, до сдержанной барбизонской гаммы. В темных местах — самодеятельная флюоресцентная стенопись гостей незрелого возраста.

Местами труба улицы прерывалась площадью-залом или перекрестком-колодцем с ярким далеким окном вверху, иногда раскрывалась в щель и «потолок» пропадал, этажи и окна уходили в темноту, сверкали многоцветным набором стекол, блестками смальты, полированным цветным металлом. Зеркала, стекла отражали свет электрический и факелов или улица освещалась только светом окон. Изредка вдалеке по улице или переулку — солнечные пятна, столбы света, веера лучей, как отражения деревьев; лучистые пересечения солнечных ферм, это свет проникал через природные и искусственно устроенные окна. Там, где своды пещер и тоннелей поднимались высоко, появлялись невысокие дома с черепичными и каменными кровлями, или без крыш, их заменяли естественные своды. Освещение собиралось внизу и давало темноте уходить вверх. «Можно не боясь, вглядываться в высоту, это действительно высота. Вверху ночь, внизу …и был вечер, день первый… — прошептал Крат и спрашивал: — Чисто и воздух свеж. Куда уходит дым из каминов и печей?»

— Трубы соединяются с верхними, — ответил Виерд, — много природных щелей. Свежий приходит с ручьями и протоками.

Цветы, травка на газонах, цветы в ящиках и горшках на подоконных досках. Дори рассказывала Крату о этих удивительных цветах и травах. «Они связаны с надземными растениями. Мы изучали на уроках ботаники. У них есть все эти хлоро… штуки, но не получается зеленеть. Они только белые и красные. У светящихся всегда пышно. Конечно растут и выведенные; если находится хоть маленький источник света, они зеленеют, краснеют, синеют, желтеют. Наверху растения, которым помогают подземные, подземным помогают верхние. Они живут друг другом и на корнях нижних распускаются светящиеся цветы, на верхних — мерцающие ночные. Растут такие и на Дальних островах… прекрасные цветы, но здесь они только в ботаническом саду».

Улица огибала холм, на нём в пятне света рос можжевельник, высокий, верхушка его пропадала в луче света. По склонам холма травка зеленела до тени и дальше в темноту, была будто припорошена снегом, а в темноте, еле видимы, белоснежные с красным цветы и между ними тусклые огоньки светящихся растений.

— Белое с красным здесь мы принимаем иным, — заметил Крат. Виерд моргнул алыми глазами, — оттого, быть может, меня и тянет в эти места?

Звуки не перемешивались, как попало, а сливались в гармоничный ненавязчивый шум. В одном месте — более слышались голоса, в другом — музыка из заведений и окон, где-то шаги, где-то совсем тихо. Друзья шли под эти мелодии.

Но прохожие были редки, в основном взрослые и пожилые мужчины, реже женщины. Дети и подростки — чаще экскурсии и любопытные искатели приключений. Притягивали застекленные витрины уличных музеев и выставок — археология, геология, палеонтология. Появилась скала, совершенно кембрийская, как заметил Крат.

Виерд обратил внимание на карикатуру возле трактира «Три лопаты», подрезанный к окаменелости гигантского аммонита барельеф головы трактирщика Шайтрукса и почему-то подпись «печальный ортокон». Крат задержался, его озадачила полустертая надпись на стене, «…избавь меня до времени от добрых дел, пока я не натворил зла…».

— Решительная юность, — заметил Виерд.

— Подземных жителей не отличить от верхних. Да что я говорю? Не различаю! — рассмеялся Крат.

Проходивший мимо прохожий, улыбнулся Крату.

— Они далеко не подземные, — сказал Виерд, — скорее надземные.

Где Дори нас ждет?

— В кафе под каналом. У выхода к гостинице тетушки Мимы.

— Забираем правее. Вот «корни» ратушной башни. Возьмем по прямой, как раз пройдем к каналу. Крат посмотри, это… это Дори и Галка?

— Это не мы! Здравствуйте господин Любке! Это мы, но не они. То есть они, это — мы! — сказали Галка и Дори, но другие Галка и Дори; легированная Даги и в кресле похожим на царскую колесницу золотоволосая Вирпи. Были и Хейлог, Мелетий, и Майри с книжкой.

— Мы снимаем кино. Здравствуй Крат, тебя искали наши прототипы. Повернись. Не ты Крат Крат, а ты Крат Мелетий. Встаньте рядом. Почти получилось. Мауриц направил запрос в магистрат о предоставлении нам. Чего? Реквизита из музеев и костюмов, не самим же шить? У нас уже есть Мендос и яблочное волшебство Ины. Уговорили даже Шайтрукса и его… м-м… пироги! Он будет играть самого Шайтрукса, представляете? Собрали пол-города и треть Европы. Наврапов, ратмусов, паворимагов нарисуем. Вас господин Любке еще не нашли.

— Пожалуйста постарайтесь, у меня это плохо выходит. Картина о любви? — спросил Виерд серьезно.

— Несомненно. Мы выбираем места, уточняем ремарку, но получается научно-познавательный фильм, — бодро уточнила Даги, а Вирпи добавила, — мадам Ланен кроит квадратики кадров. Мендос подбирает самые пробирающие истории о любви и скорбях, а Ина утешает пирогами. Сценарий дописываем по мере ловли идей и развития событий.

— Образ? — ответила Майри на вопрос Виерда. — Картина о любви! Вы встретили девочек?

— Галку надеемся встретить у Хеле, Дори — в кафе под витражным мостом, — ответил Крат и спросил: — Мелетий, ты это я?

— Пока слишком, Крат. Наблюдаешь чрезмерность corpulentia?

— Не беда. Думаю с приключениями спадет, если приключения по мотивам скорбей Мендоса. Догадываюсь о среде и заднике.

— Ну-ка? — голосом наврапа спросил юноша в очках с одним стеклом.

— Хейлог, вы расставите замечательные произведения, будете рассматривать детали и целое на фоне других шедевров, в отражении зеркал.

— И в отражении доспехов хозяина, чей образ отражается, — уточнил Хейлог, — на стекле картины и на лаке изображения — блики доспехов.

Попрощались и съемочная группа энтузиастов повернула в сторону под Проломный спуск. Виерд и Стивен пошли к мостам Фисетто.

Друзья задержались у витрин магазина игрушек. Витражи менялись по происшествии историй. Игрушки музейные и новые. Дети любили играть героями событий древних и приключившихся на днях. Принцесса Гасеннау, незнакомый парень в рыбацкой куртке с щитом и мечом, чудовища полулюди полудраконы, юноша в синем с волнистым золотым мечом, дева в алом усыпанная мелкими, драгоценными камнями с тем же сверкающим мечом, только держала она его покрашенными в красное руками за лезвие перекрестием вверх. К алому в глазах Виерда добавилось темно-красное игрушки.

— Наша Олга? Жена Александера? — тихо спросил Крат.

— Он рядом. — Виерд вспомнил, как несколько лет назад, так же показывал подземный город Стивену, и именно на этом месте они встретили…

…Высокую девушку в старой бурой шубе, вытертых синих брюках и бесцветном тонком свитере. Босиком.

Зимний сквозняк пещер ляги сменился майской нежностью. У девушки были русые почти серебряные волосы и глаза как голубой хрусталь, если бы хрусталь был живым.

— Здравствуй Виерд, здравствуй Стивен. Приятно вас видеть. Знакомьтесь, — девушка представила их своим спутникам, — мои друзья, Виерд Герлофс Любке из далекого прошлого и Стивен, супруг известной вам Хеле, близкого сегодня.

— Здравствуй Олга и вы господа, — поприветствовал за двоих Виерд. Вокруг Олги стояли … «Удивительные люди! Лица их прекрасны, но настолько ужасны прожитым, как опрокинутые драгоценные надгробия у вскрытых могил», — привычным тоном проиграл про себя Виерд.

Лицо одного покрыто глубокими морщинами там, где им не полагалось быть. «Круто замешанная краска, покрытая кракелюрами». Взгляд внимательный, живой и доброжелательный. Лицо другого было бледно и гладко, словно вымелело цвета и сгладился естественный рельеф.

«Он маскировался в белой блестящей среде». Смотрел человек заботливым семейным врачом. «Это художник и ученый, — догадался Стивен, — но каких видов искусства и разделов науки?»

Худощавый, пожилой господин; высокий лоб, длинные седые волосы.

«Только что переоделся в современный костюм? Таких изображали на заднем плане, в тени. Теперь вышел на свет, но тень осталась».

Статный, как казалось, бронированный человек с букетом гладиолусов, в кулаке они торчали, как в стволе мортиры. Глаза доброго кашевара.

Олга спросила о Александере. Виерд ответил, что не видел его со вчерашнего дня. Попрощались, Олга равнодушно, новые знакомые вежливо с надеждой увидеться вновь — Виерд их привлек.

Воспоминания потянулись. Виерд вспомнил и то, как…

Со стороны, где, как знал Виерд не было входа и выхода никуда и ниоткуда шли четверо. Три вместе и один чуть поодаль. Они оглядывались, будто попали случайно в незнакомое место и разговаривали, продолжая беседу…

— Все носишься со своим горным домиком?

— Камерное звучание лучше всего. А у тебя? Воздушные замки!

— Нет, представь хрустальный остров на высоких прозрачных сваях-поплавках недоступный штормам. Оранжереи, луга и ландшафты. Чайки и морские звери, внизу тайны бездны. Прекрасные, чистейшие стерильные помещения, сверкающие круглые сутки. Будет один день, потому что время будет у нас в руках!

— Твоя цивилизация все угробит. Маленький домик затерянный в горах. Это больше космоса, это центр вселенной, от него все расстояния равны. Счастье, радость и любовь… Вот кажется и местные жители. Простите, вы не скажете, как пройти в сторону Вышгорода?

— Под Вышгород, если можно к Новому дворцу.

— Да, конечно же «под». Мы заплутали здесь. Так все интересно. Увлекательно и занимательно. Чудесный, таинственный город!

— Ни каким образом не напоминающий европейские подземные города.

Нас пригласили в Новый дворец на праздник сегодня вечером, но сообщили, что можно придти с утра. Да вот заблудились.

Виерд ответил: «Пройдите дальше, оставляя палеонтологический музей справа, выйдете к Можжевеловому холму. Там спросите любого».

— О! Вы очень добры. Быть может мы еще встретимся.

Четверо повернули за угол. Виерд и Стивен переглянулись.

— На секунду пахнуло… нет, не холодом, не страхом, а… беспокойством.

— Может быть им трудно переносить закрытое пространство.

…Виерд очнулся. Та же улица, но вместо Стивена — Крат, в витрине Олга и Александер, тогда этих игрушек не было, не было новых витражей с изображением олгиных свитских, но без ужасного прошлого и кто-то рядом громко говорил: «Кажется, местные жители, брат?»

— Да, друг. Позвольте вас спросить, выйдем ли мы по этому переулку в сторону Озерной площади?

— Обязательно, — ответил Виерд. — Пройдете под прозрачными мостами Фисетто и дальше не сворачивайте. Пойдете под улицей Приозерной, где пещеры — настоящие пещеры со всем пещерным великолепием.

Мелькнули осенние цвета и путешественники опять ушли в темноту…

— Виерд, тебе что-то показалось странным?

— Да, Крат, но не могу понять, что именно. Может быть их глаза?

— Взгляд устремленный куда-то высоко и вдаль. Весь облик симпатичен. Как у альпинистов. Но что-то не так. Очень все по настоящему?

— Чрезмерно. Ни одной случайной детали. Даже кончики шнурков зажаты в непростые наконечники, это инструменты или оружие. Глаза? Они хотели заявить о себе. Выйти под Озерную площадь не сложно, тем более они уже были здесь — не смотрели по сторонам. Вид настоящих путешественников. Если такой и идет к одной цели, всегда возникает интерес первого посещения — взгляд, выражение лица, поворот головы. «Почему они встретились точно под воспоминания? Ну да, те четверо так же нарочито выказывали неосведомленность и появились из… „Трилобитов тупик“! Там мы и встретили того гвала! Занятно, новые подсказки воскрешают старые вопросы и просят новых ответов»…

…По улице навстречу из темноты под неяркий свет витрин выплыло белое узкое лицо (с румянцем), пухлые красные губы, тонкий прямой нос, тонкие же черные брови. Лицо не казалось маской и темно-синие глаза не казались в темноте дырами. Спокойный, самостоятельный взгляд. Смотреть в такие глаза сложновато. Девушка была по-каэнглумски красива. Подойдя ближе, друзья увидели и длинное черное пальто без пуговиц, и серое платье, и белые вязаные гамаши поверх коротких рыбацких сапог. Коричневая шляпа с неширокими полями. Из под шляпы — черные волосы. В левой руке серая перчатка. Девушка подняла правую руку, на ней была вторая перчатка, белая; то ли приветствовала, то ли останавливала. Голос был чистый, звонкий, не высокий и не низкий. Виерд застегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

— Знаете, на кого вы похожи? — вместо приветствия спросила девушка.

— Знаем, — серьезно ответил Крат, — похожи на Виерда Герлофса Любке и Крата, которые совершают прогулку.

— На кого похожа я?

— На ту, которая сегодня не сможет к нам присоединиться, — ответил Виерд и расстегнул верхнюю пуговицу.

Девушка подошла к нему, приподнялась на носках, застегнула пуговицу, разгладила лацканы арктического пиджака и сказала: «Да, нескладно складывается „сегодня“. Ждут папа и мама. Возьму от них гостинцы и поеду к дядечке в Гадрау. Это тебе». Она сунула серую перчатку в карман Виерда.

— Гамаши связала мне Хеле. Очень уютные. Передайте ей поклон.

Она пошла в сторону Приозерной, под «Площадь пяти улиц»…

Виерд знал, что она сказала бы ему наедине: «Пожалуйста, не умирай без меня, ладно?» А Крат думал о Дори.

— Разминулись с профессором. Но так просто он домой не вернется, где-нибудь застрянет.

— В кафе под углом Олеви и Второго ратушного переулка? Для него библиотека — весь мир и коллеги — все люди. Он говорит, что поскольку задание познавать дано всем, то и задавать вопросы можно каждому.

— И отвечать умеет любому. «Библиотека… Опять подсказка? Тогда мы не смогли ничего найти и понять»… Но постой. Там, в переулке!

— Белое и высокое, длинные конечности. Руки в красном по-плечо, ноги в красном по-бедро, полоски… и белое туловище.

— Негатив окапи. Сноп каштановых… волос? Какое быстрое!

— Виерд, здесь живут не только люди? Это ведь был… кто-то!

— Тянуло за ним. Схоже с пеленающим вздохом гвала.

— Говорят, гвал воспринимается тяжко? Здесь же легко и, прости, по-человечески отзывается внутри. Может быть ларва?

— Ларва чист и не бывает таким, это — плотное и устойчивое.

— А это что?

— Просто шум драки! Вперед, слышу визги и ругань головастиков. Кто-то здорово попался, — сказал Виерд и подумал: «Лия, я постараюсь…»

Прогулка шестая. Галка в подземном городе. — Галка тонет в луже. — Сонный сад. — В гостях у Хеле

…Галка как могла, запрокинула голову… Стеклянное дно канала… рыбы, водоросли, веера разноцветных лучей. Акварельно-прозрачные витражи — перспектива набережной — вид снизу. Дори поясняла: «Точь в точь дома, что и наверху. Ой, опять не все слова (Дори волновалась, она ждала Крата). Видишь балкончики домов на противоположных берегах канала? Они соединяются в мост там, где соседские юноша и девушка тянулись-тянулись и наконец поженились. Здорово?»

— Не описать! А сколько домиков не соединили? Наверно не во всех напротив мальчики и девочки? — так же странновато спросила Галка.

— Да, всего одиннадцать пар домов, осталось четыре! Все ждут.

…Блеснули слезы, ярче засветились глаза. Галка улетела в вечерний сумрак подземного города, Дори напевая: «…На нем влетим в затвердье вод, на занебесный бал», вернулась к столику, взяла кофе, мороженное и стала ждать Крата.

Галка проезжала вдоль толстенной подпорной стены, сдерживающей воду Беличьего озера. Верхняя часть сооружения проходила дорожкой восточного берега, в подземно-подводной были устроены окна разных форм и размеров. Галка видела заплывших погостить в озеро обитателей Балтийского моря, его рек и нашего зоосада. На Галку смотрели морские свиньи, тюлени, бегемоты… проплыли слоновьи ноги и черепахи, а уж рыб не сосчитать. Столько всего! Но ждали друзья. Девушка ткнулась через стекло носом в нос очень большой выдры и чуть не расплакалась. Вспомнила: «Мы не расстаемся навсегда», вытерла слезы у отражения в стекле, у выдры их видно не было, и поехала под перекресток Большого дворцового переулка и улицы Орав. Переулок освещался зеленым дрожащим светом, тени рыб и животных проплывали по стенам, театральным витринам с афишами и фотографиями спектаклей, плакатам новой выставки, ох, в Доме лабиринте. Вот светятся стрелки, ага, под Озерную направо, налево театр, прямо — под площадь Звезды и под Ласкуминефлод. Вот двое детей, они рисуют светящимися красками… Рисунок Галку развеселил, надутые головастики пучили глазки и размахивали флагами. Мальчишка старательно подрисовывал дополнительные лапки в сапогах. Девчонка стояла рядом, смотрела и помогала:

— Добавь сапогов и хвосты завей, пусть будут глупее. Ой, твои пальцы светятся, покрась и мне.

— Не шевелись, держи пальцы стоя.

— Спасибо, смотри, ноготковая иллюминация.

Дети увидели Галку: «Ну как, нравится?»

— Очень! Сапоги и флаги! Ногти-фонарики!

— Давай тебе раскрасим? Выбирай цвета.

— Простите, — простонала Галка, — я так спешу…

Впереди сверкали огни площади под площадью Звезды. Но Галка не доехала и до перекрестка, она попала… «Сколько народа! Не проехать…» Галка вертелась среди людей, слышала веселые замечания: «Головастики не по погоде. — Ляга-пустобрёх рановато отмерз. — Кто-то бегает в томительном ожидании, роман где-то начинается». Галке неможилось — ох, ну ничего не видно. Она остановилась, глубоко вздохнула, оглядела улыбающиеся ей лица и издала невыносимо щемяще-ноющий писк. Кресло подхватили, подняли и она увидела… Из узкого прохода под дамбой отсекающей часть озера, с натугой, как пузырь с водой увеличиваясь в размерах по протискиванию, вылезал… огромный головастик. Верхом головы доставал под карниз близстоящего дома. Мокрый, ободранный, дышащий холодом, ляга. Изморозь покрыла стены, стекла, витрины. На улице и так было не грустно, а стало веселее. Недовольных детей уводили в подъезды, из подъездов выбегали люди. На витрины опускались решетки, окна открывались, на подоконники выставляли небольшие тяжелые предметы: утюги, ступки, пестики к ним и подобные предметы домашнего обихода.

Золотые глаза оглядывали собравшихся, хрустящим голосом ляга изрек: «Солнечный камень отнимает жизнь, храня обноски прошлого в музее времени; лед бережет жизнь и отделяет время для вечности. Дыхание чистого льда трезвит и внушает надежду. Ваш автоклав страстей убивает витальный оптимум. Решимся отходить в анабиоз по одному или мне без разбора создавать героев? — ляга свел глаза на близко стоящих любопытных, — не успел отмерзнуть, от всех ваших… колебаний. Где дежурные герои? Нападаем!»

«Ой, боюсь застряла!» — весело боялась Галка. «В таком виде лягу надолго не хватает!» — утешали её. «А меня хватит?» — веселилась Галка.

— Очередь сформировалась? Не мельтешите. Путешествие в предание зависит от четкости первого шага начального периода! Что лучше, консервация жизнедеятельности в целом виде или по частям? Вероятно первое предпочтительней… Эй, верзила в брезенте, в листьях, да, да, прошлогодних… даже кепка сидит криво. Лезешь первым?

Галка вздрогнула, сжалась и разъехалась — она увидела знакомую кепку, которую однажды держала в руках… «Он… он… мой Никниколич…»

По телу чудовища прошла судорога, будто пузырь с жидкостью переместился от хвоста к голове. Голова приподнялась, исчезли золотые глаза, засияли бритвенным лезвием края открытого зева и кепку накрыло подобием здоровенного вантуза. Галка закричала. Лягу передернуло, он приподнялся на короткие лапы и все увидели — его ротище заполнили ветви золотого дерева, ствол которого человек в кепке держал в руках. Побеги вились, крутились, делились отростками, заполняли и разносили в стороны пасть страшилища. Ляга замотал головой, полетели стекла, в лягу — приготовленные жителями предметы. Никниколич упал под голову чудища, подбивая лапу. Лапа подогнулась и… Галка закричала второй раз — холодец валящейся на бок туши накрыл героя, но он уцелел, удержал ствол чудесной палки. Ляга силился встать на лапы, их было всего две, и опять падал. Никниколич тянул, тянул палку, та выскочила, как метловище, весь клубок ветвей остался в ляге. Чудовище извиваясь задом, отпихиваясь лапами, втискивалось в щель. Глухо булькнуло невнятное ругательство и ляга исчез в темноте…

…Из ближайшей двери выскочили мальчишка и девчонка измазанные флюоресцентной краской; в руках — веники и совки.

«Здорово вы его растопырили!» — воскликнула девочка и поддела совком в воздухе. Мальчик тронул палку веником и спросил: «Что это?»

Никниколич подкинул, в сумраке провертелось золотое мельничное крыло, и ответил: «Мастера Дальних островов сковали палку из всех славных сказок рассказанных в городе. Ляге хватит надолго».

— Что же осталось? — забеспокоилась девочка, — он все проглотит!

— Проглотит или нет, но переварит ли все?

— Чем больше отламывать, тем больше растет? — спросил мальчик, и выписал веником восьмерку на мостовой.

— Похоже, — улыбнулся Никниколич.

Девочка тихо-тихо вздохнула: «Вот бы отломить хоть одну веточку…»

Никниколич отломил и подал. Девочка приняла и удивилась:

— Гляди, маленькие фигурки шевелятся! Что с ними делать?

— Придумайте сами. И не переживайте, хватит на всех. Появляется новая сказка, появляется новый узор. Смотри…

Кресло опустили, Галка так и осталась стоять. Закрыла глаза — ночь, единорог, водяной шелк, кувшинки… он видел не меня — открыла глаза.

Перед ней стояла девушка в коричневой шляпе, распахнутом черном пальто, сером платье, на ногах короткие сапоги и белые гамаши. Бумажные пакеты с надписью «Рассыльная контора Мендоса». Темно-темно синие глаза. Девушка сказала: «Еду в Гадрау к дядечке и тут такое… У папы и мамы гостил Никниколич, я его не знаю, но вернулась, позвала и… бедный пустобрюх подавился сказками».

Галка смотрела туда, где видела кепку и дослышала последние слова:

— …Не знали, что мы, это мы. Мечта Виерда истаяла, но я сбылась!

Оглянулась — только пара белых гамаш мелькали в темноте.

…Галка проскочила переулок и кружила, кружила под улицей Ринги, окружающей поверху Городской дворец, Чудесный парк, Дом лабиринт. «Я счастливая или нет? Я счастливая или нет? Я счастливая».

Ее втянуло под Озерную площадь, в настоящие пещеры со всем подземным великолепием. Электрический свет, лазеры, софиты выключались, факелы и свечи гасли. С Озерной площади вода с солнечным светом падала вниз, фонтаны били вверх в бассейны сквозь воронки водоворотов. Рыбы и выдры играли в догонялки. Птицы встречались с летучими мышами. Перья обычных голубей и скворцов, соек и щеглов здесь переливались тропическими цветами. Водопады по прозрачным камням, леса сталагмитов, опрокинутые леса сталактитов, непролазные дебри их же слившихся. Хрустальные стены. Стены от светло-голубых у проемов, до темно-фиолетовых в провалах и по ним россыпи природных мозаик из многоцветных полупрозрачных камней. Воды выглядят окрашенными — они текут по цветным руслам отполированным до зеркала теми же водами. Вода покрыла камень камейной резьбой, обнажая разноцветные слои. Струи вертятся, крутят водовороты, рассыпаются в радужную пыль. Это ответвление Беличьего потока, оно выходит из под Садовой башни Дома-стены Вышгорода, падает лабиринтом-каскадом, течет между зоосадом и цирком, расходится, наполняя Беличье озеро и подобие узкого каньона детского масштаба в Чудесном парке; переливается через щели в скале по стеклянным мостам.

Галка катила по взъезду. «Разлечусь мелкими галками, если не успокоюсь… ну и пусть! Каждая галочка полетит к нему». Сквозь один из ходов, по которым можно случайно влететь под город, она вынеслась в подворотню на улице Ласкуминефлод. «Стеклянный фонарь-дельфин засиял небесным цветом! Потом посмотрю». Галка пронеслась под сводом и застряла в луже, в саду у самого дома Хеле.

— …Лужа прозрачная… Она пересыхает или все время? В ней кто-нибудь водится? Справа и слева по дому, ограды нет, есть кованные калитки для хождения в гости. Дом Хеле. Лоскутки штукатурки завиваются, непонятно, где начинаются лепные узоры. Сны отдыхают в ветвях, шелестят, рассказывают сами себя деревьям и дождю? Сны старинных жителей Опустевшей части. Сон о брезентовом плаще и чудесной палке… А ляга, а кепка? Кепки не присня… не присниются? Только если кепка на его голове… Сны Хеле и Стивена… Ой, страшный сон! Потом успокаивают. Потом… ой-ёй-ёй, неудобно прислушиваться… Во сне и красивее, и страшнее… Сонный сад, почему бодрит? Понятно, это уже приснившиеся сны. О, все чувства сплетаются в одно… нет, становятся одним — сон того, что когда-нибудь будет?

Плед промок, золотая нить не промокает, промокает только ткань. Дождик не бьет в лицо, ласковый, сопровождающий и не мокрый…

— Я нашла Галку и кресло! — На берегу лужи, звеня кольцами на лапах, запрыгала большая сорока. — Галке нашла спасителя! Взмахни изможденным крылом отрада в перьях радости, разноси упоенье счастливых находок. — Сорока взлетела и унеслась в сторону дома Хеле.

Перед Галкой встал не молодой крупный человек. В «грифоньей» форме — парусиновые сапоги, серые брюки и тужурка, по груди шитые серые грифоны, белый свитер. Мягкая фуражка — два грифона же и якорь в крабе. Длинное не узкое лицо, раздвоенная седая адмиральская борода от шеи. Много видевшие, но не усталые глаза. Пенсне, которое не сдували и двенадцать балов, потевшее даже в «конских широтах». Это был моряк каэнглумского флота, хранитель парусов на «Фидуцее».

— Тонем?

— Да, — честно призналась Галка. — А я вас знаю, вы — Вассиан.

— Я же знаю тебя, Галочка.

Вассиан подхватил кресло и Галку (он был очень сильный).

Галка закрыла глаза, ей вспомнился другой человек, ночь, единорог…

— Вы слышите, в деревьях среди ветвей и листьев? Или я перекаталась?

— Все в порядке, Галочка. Известный сад. Слышать не запрещается, но вслушиваться не стоит… И всматриваться не полезно.

— Как заглядывать под чужое одеяло, когда там читают с фонариком?

Что было позволено услышать Галке в Сонном саду.

Среди ночи Стивен проснулся и чуткая Хеле проснулась. Во сне она обняла его и взлетела. Они висели над кроватью. Тонкое покрывало спадало вниз. «Что случилось?» — спросила Хеле.

— Хочу поговорить с тобой о страхе…

— Немного перехватила твоего сна. Ты говорил о бескрайнем поле.

— Метался по полю, искал овраг; деревья росли с его дна и их верхушки выглядели, как перелесок. Ты подхватила меня, когда я его «нашел».

— Ты бы костей не собрал, в том месте берег очень крут.

— Казалось, что туры и паворимаг, о них узнал потом, загоняют меня.

— Они тебя закрыли от погони. Но надо быть осторожным, туры они — туры, дальше своих рогов думают не всегда, а паворимаги дальше своих игл. Они герои мгновения. — Хеле обняв одной рукой Стивена, другой расчесывала его волосы тонкими пальцами, как гребнем.

Стивен шептал: «Страх переливался замкнутой многоцветной лентой. Меня согнали с гор и погнали по полю, я ошалел и бежал. Боль дыхания погасила страх, я устал и пришли странные мысли, что преследователи так же беззащитны в чистом поле, как и я. И стал смеяться, и стрелять по ним, тем более они были чуть ниже по склону холма. Опять проснулся страх — не мог сообразить, где же овраг? Заметался и попал под копыта туров. Раздвоенные копыта, острые на концах, как рога, рога же витые, спиралью исчезающие в небе, влажные бездонные ноздри, жаркое дыхание из пасти, между копытами существо с свиными глазками в окружении пестрых игл. Все завертелось и смешалось в один образ. Пыль. Откуда пыль? Ведь кругом трава! Потом падение и взлет. Ты. Во сне вспомнил и испугался поклонников Олги. Наяву воображение седлают, во сне „переписывают сценарий“, но я не мог. Это был ужас дурной ненависти исходящий, как сквозняк из под двери. Я был конечной точкой, областью низкого давления…»

Хеле засмеялась, ее пальцы пробрались сквозь волосы и закрыли ему глаза: «У тебя в душе огромная щель, прямо в сердце. Ты перепутал, это парадоксы душевного давления — от низкого к высокому».

— Да? Во сне они были холодней, чем снеговики Сольво! Если бы они играли музыку, то их музыка была бы не той, как если бы ледяные фигуры Сольво действительно сыграли…

— …Кто живет, будто не живет, очень жив, — продолжил Стивен.

— И не боится умереть, — чуть слышно дохнула Хеле.

— Да. Любить жизнь, любить жить, что не одно и тоже, не значит бояться смерти и ненавидеть ее. Эти же, как они признавались во сне, так бояться умереть и так хотят быть неуязвимыми, что…

— Становятся мертвецами. Откуда знаю? Перехватила твоего сна. Теряют образ. Ненавидят смерть до поклонения ей.

— И отвращаются жизни. Но глотают ее, через силу не терпя за то, что она дается им даром. Злой Крон ненавидит своих детей, но поедает их. Злится, сам не хочет быть чьим-то. Наше же время знает чье оно.

Хеле обняв Стивена обеим руками, несколько раз перевернулась, обвившись покрывалом и освободила руки. Хеле смеялась:

— Парко любит джин и ненавидит его больше всего на свете!

— Ты заметила верно. Но Парко любит и Шайтрукса не только потому, что у него самый лучший джин в Каэнглум и не черствеющие пироги. Злятся, когда хотят быть детьми без родителей. Как головастик ляги, который желает остаться головастиком.

— Не хочу быть лягушкой, хочу быть великим головастиком!

Стивен подумал, что тихий смех Хеле похож на звуки лунного света.

— Помнишь, на приеме у Эйно многие, а новоприезжие дамы — все, были в вечерних платьях… Я была с тобой и в своем обычном…

— …Которое вновь приезжие приняли за маскарадное…

— …Вечерние туалеты дам казались маскарадными и очень красивыми.

Стивен успокоился. Они обнялись крепче и медленно опустились, освобождаясь от покрывала…

…Наутро, когда Галка уже тонула в луже, Хеле отлетела сонного Стивена в ванную, поставила под душ, а сама захозяйничала на кухне.

Сорока влетела в окно. Гоняясь за Хеле, налету трещала новостями:

— Дождь. Утонула, захлебнулась, вынырнула у Сольво. Он говорит, что выныривают вверх, ты же вынырнула вниз. Длинный Сольво. Добрый, как и… длинный. Длинный добрый Сольво. Согрел, высушил, угостил куском Деметрова пирога. Ина рано испекла. Потом прошел Коста, отломил кусочек баницы. Когда он идет с баницей, то идет в магистрат мимо Сольво. Не знаю, куда ходит без баницы. И вот я здесь! На крыльях истомленных, принося радость, — я нашла вам Галку, встречайте!

— Кого?

Сорока вылетела из кухни и мягко упала перед дверью ванной комнаты:

— Галку. Мокрую. Пыл слёта отрадного, это не угасит. Кстати, не твое?

Сорока положила у порога сломанную золотую дужку от очков.

Стивен высунулся из-за двери: «Нет, не мое. Это дамское, у меня роговая оправа. Подарок тура в память о перемирии».

— Ничего. Кто-то дождется и своего счастья. Лечу завернуть к твоей бабушке, Хеле. Что передать? Поправь мне кольцо.

— Не многовато ли надела?

— Самый раз, последнее с морионом — подарок Овит. К моим глазам.

— Передай, все живы и здоровы, и мы ждем Галку.

Сорока вылетела. Сунулась опять: «Мокрая Галка у порога, ранняя птица! Жгите дрова восторга!» Кому-то протрещала и исчезла за крышами.

— Стивен, если сможешь, не уходи никуда, — попросила Хеле.

— Я ненадолго, встречу Крата и Виерда, их терзает профессор в подвалах Ветус Туррис, заберу Дори из под моста и вернусь. Кстати, профессор отобрал мой револьвер, использует в виде прибора, какого — загадка.

— Любопытно. Пригласи всех. Напеку пирогов, сяду вязать. Галке не будет скучно. Наколи дров в запас на кухню, и не таскай из каминных.

— Дровяная дисцепция. Утром ты так же удивительна, как и в снах.

— Не придумывай, — Хеле стала ещё красивее, — а что это такое… дис… цеплючее, корявое полено? Недоснилось?

— Ничего страшного. Как Галка умудряется, катить в такой дождь одна?

— Думаю, её доставили. Галица вся мокрая! Скорее к печке. Здравствуй!

— Здравствуйте Стивен и Хеле! — поздравила Галка, с кем-то попрощалась на пороге и не въезжая на кухню, весело посмотрела на Хеле и Стивена. — Какие вы утренние! Тонула в луже неподалеку, меня спас Вассиан. Нас нашла сорока. Простите меня, услышала в снах о страхе, немного. Потом кто-то утешил. Я не вслушивалась, стояла себе в луже…

— Галка-Галица, прости, тебя не предупредили. Ты не испугалась?

— Немного. Ой, я пре… прилила эту лужу с собой!

— Не беспокойся, это чистая вода для не лишней уборки. Сейчас переодену тебя в сухое. Стивен, с садом надо что-то делать. Проветрить бы.

Хеле подлетела к окну: «Вассиан! Пироги скоро будут готовы!»

— Стивен, Хеле приветствую! Меня ждут дети и паруса. Договаривались вчера на сегодня. Не пересушите Галку!

Прогулка седьмая или окончание Прогулки пятой. Драка с головастиками. — Дори зовет на помощь

Пожилой полный человек стоял у стены; казался облитым красной краской. У него под ногами посверкивали осколки стекла, обломки приборов и инструментов. Он размахивал револьвером Стивена, как булавой. Вокруг суетились неприятные небольшие чудовища. Схожи с обычными головастиками, только много крупнее и костлявые. Черные с золотыми глазами. Беззубые, но края челюстей блестели как сплошное гнутое бритвенное лезвие. Лапок видно не было, но передвигались быстро. Два из них извивались на каменном полу. Остальные в голос ругались: «Топчи, растаптывай детскую непосредственность! Теперь берегись, потому что мы — ляги! Ты понял? Мы будущие драконы! Но мы не хотим быть лягами, мы будем великими головастиками!»

Человек не оглядываясь, прокричал: «Виерд! Крат! Как вовремя! Вы видели это, успели заметить? …У них это, как бритва, Крат, берегись!»

— Что заметили? Профессор, справа и снизу!

— Белое в красном, дралось с этим выводком и тут я… Оно умчалось, как только они бросились на меня… Сколько вытекло, но мышцы работают. Неужели у меня переизбыток крови? Я настолько полнокровен, что… ай, он скальпировал моё колено! …Полнокровен, что кровопускание полезно. Но в меру. Еще по стене двое, Виерд, береги шею!

— Чуть голову не срезал. Но как стремительно… и живо…

— … Резвостью это красно-белое поражало и манило неодолимо!

— … Профессор, и сейчас утягивает. Подбираются снизу!

— Снизу? Неудивительно Крат, очень часто… ноги, мои ноги… Подобная реакция обычна в критические моменты, это связано с… ногой по голове нельзя, поскользнешься… с неким расторможением. Стой!

— Эх, у них хребет, как грабли…

— Крат вставай немедленно! Не понял… когда ж они кончатся… кто это. Кроме того… трое справа… затягивает по-гвальи… Куда они убежали?

Высокий голос ответил: «Вы так быстро соскучились?»

Друзья увидели мерцающие перекрученные в жгуты новогодние гирлянды в целлофане, жгуты переплетались в нечто, стройностью и соразмерностью конечностей схожее с женской фигурой.

Профессор вздохнул: «Как вовремя! Эрата, приятно тебя видеть».

— Сейчас наползет вся стая — лягу видели под Орав. Не пыжьтесь, студенистого демагога отогнали. Веселья на всю улицу. Идите, я приберусь.

— Как мы появимся перед Дори? — спросил Крат.

— Да, нельзя являться перед барышней в таком виде. Над нами бульвар Фисетто, гостиница у поворота, — Эрата стала почти прозрачной, — Лия просила забрать серую перчатку и передать это, — она протянула Виерду белую перчатку и показала поднятую пуговку, — а это передам Лии…

…Друзья шли подземными улицами и профессор отвечал на вопросы.

— Кто это было? Пока скажем: быстрое, гибкое и смеялось. По-гвальи тянет, но положительно. Интересно. Почему оно умчалось? Смутилось, — профессор хмыкнул. — Вспомнил, как застал пятилетнюю дочь в лаборатории. Ночью. Майри собиралась запустить фараонова змея и перепутала компоненты. Я успел. Любопытно иное, явления совпали. Не сезон головастиков и ляги, значит где-то скорбят в томительном ожидании.

— Опасность? — с надеждой одновременно спросили Крат и Виерд.

— Ай-яй-яй, ровно дети. Есть более опасные явления. Мы под бульваром Фисетто? Виерд, обопрись, вот рука. Крат, помоги.

— Да, вероятно под самым его памятником и креслом Андерса.

— Опасный предмет. Наводит на рассуждения о статике свободы, можно садится, а можно и нет. Другое опасное явление, на ходу рассуждать можно, но не всегда полезно. Не заметили, как пришли на место.

Крат, что с тобой? Я странно себя ощущаю и истекает из под повязки…

Дори сидела за столиком и смотрела вверх на стеклянный потолок — дно Беличьего протока. По столикам, по ней самой, под ногами плыли блики и скакали солнечные зайцы. В этот хоровод влетели и проблески очков Стивена, он стоял рядом и привычно вертел очки за дужку.

«Как стеклышки не вылетают?»

— Здравствуй Дори. — Стивен присел на свободный стул.

— Стивен! Как я рада. Ой, не все слова выговариваю. Здравствуй!

— Дори, слово тебя найдёт. Хеле с Галкой ждут нас всех.

— А я жду Крата и Виерда. Сейчас попрошу еще кофе и мороженного. Им потом, а то растает. Смотри, выдры смотрят на нас сверху!

— …С ними профессор. Но…

Дори живо повернулась, вскочила, опрокинула стол и все что было на нем: «Крат! Ты весь мокрый, что это красное? Тебе очень больно! Кто-нибудь помогите! Стивен быстрее! На помощь!»

Прогулка восьмая, как продолжение Прогулки пятой. Галка у Хеле. — Паворимаг. — Дракономахия. — Ратмусы играют

Хеле вязала Стивену каждонедельную безрукавку. Пеструю, как стайка щеглов. Галка крутилась по комнате от окна к двери, от камина к креслу, где мелькали спицы в руках стивеновой супруги.

— Просто разрываюсь. Хочется погостить у вас и на хуторах, пожить в пустых домах и погостить у александеровой бабушки. Интересно в пустых домах, они оставлены будущим жителям. Ухоженные. Вот-вот приедут первые с чемоданами. Будут рассматривать приготовленное для них жилище, оглядываться, охать и ахать. Пока никого нет. Нас пригласили пожить в Голхиорг и Вышгороде. Что же делать?

— Сказочные места, — не отвлекаясь от вязания, откликнулась Хеле, — вот будет раздолье, за всеми вами будет не уследить. Не набегаетесь, не напрячетесь, не наиграетесь. Новые зимние сады, тропические растения и рыбы в бассейнах, летают птицы. Но гулять там приятно и летом.

— Они становятся прохладными летними садами, там летом расцветают зимние растения дающие прохладу? Ранну рассказывал о Луне в серебряном ведре… достанутую, доставаемую… из колодца!

— Летние сады? Действительно прохладные и Колодец серебряных ведер на площади. Что касается Луны, — Хеле рассмеялась, — Луна из колодца в ведре! Голхиорг — сказка! Осенью по синему небу летит золотое облако листьев; среди листьев балуются грифоны — время их игр. Река делится на рукава, вьется среди холмов, тихая и прозрачная. Берега в зелени с маленькими желтыми пятнами — расцвели цветы, они похожи на подсолнухи, только поменьше. В осенней пестроте драгоценные вошвы — древние храмы, с блестящими от дождя каменными кровлями. Старые мосты над рекой… каменный, дело Фисетто Первого, тут же слева, дом-мост деревянный, Фисетто Николя. Маленькие домики и большие дома раннего возрождения, окутанные в зелень, в цветах и виноградных лозах. Тишина, еле слышный шорох листьев, пение птиц. Воздух благорастворен. Перелетаешь над этим уголком — остановишься!

— Осеннего цвета птицы навязаны… пестрыми спицами, — тихо проговорила Галка, всматриваясь в рукоделие, — петельки, как перышки. Ввязываются воспоминания. А мы ещё не были в Ратуше. Смотрите! Стивен, Дори. Ох, и Крат с ней! А за ни-ми, за-ни-ми и-дёт…

— … Господин Любке, Виерд Герлофс — ловко вошла Хеле.

— О! Весь белый в полярном на-ря-де какбелыймедведь. Хотя говорят, они желтоватые. — Галка развернулась и улыбнулась Хеле:

— Будем собирать на стол? Проголодались они наверняка.

— Виерд, ты отстал? — окликнул друга, Стивен.

— Вспоминал слова профессора о статике свободы. Приятно находиться в доме, где есть пустые, лишние помещения. Ощущение не ложное.

— Люфт пространства «про запас» — мы не расширенные изнутри. Этот вот люфт, ограничивает саму свободу; ставит предел возможности, дарованной самой свободой. Парадоксы статики свободы.

— Есть непреложная возможность, доволен тем, что она есть. Прежде всего покой, так мы себя ограничиваем. Нежиться на берегу, зная, что река течёт к океану, тем утешаться и не плыть к нему. Развеять вдохновение, зная о неизбежности выходного дня.

Дори и Крат тоже медлили. Крат наступил в лужу, рассматривал круги.

— Мы засыпаем так. Дорога позади, можно немного постоять у дома…

— Не торопя встречу? — спросила Дори. — Но если тебя зовут и ждут!

— Особенно, если ты в доме и стучатся к тебе, — добавил Стивен.

— Да? …Да! — засмеялась Дори.

Галка и Хеле подняв раму, выглядывали из окна,

— Стоят, разговаривают, размышля-я-яют. Дорога позади. Можно не спешить — вот он дом! Мы не будем их ругать, да?

— Печь не остыла, на столе ждет ужин. Эй! На столе стынет! Галка, вот они — твои новые! Смотрят на нас. Как ты думаешь, хватит ли на все приготовленное нами, гостей?

Гости прошли в сад и через террасу, сразу на кухню.

— Что с вами, где вы были? — в один голос взволновались Хеле и Галка.

— В гостях у головастиков, — за всех ответила Дори, — они были истерзаны! Страшно смотреть. Их спасли и выходили, не головастиков — Крата, профессора и Виерда. Ой, опять не все слова выговариваю. Всех вымыли, переодели в гостинице у Киро и Мимы. Профессор умчался в университет, — засмеялась Дори. — Фиксировать приключение.

— Стивен, ты опоздал к драке…

— Хеле, прости. Ларва отогнала. Эрата. Не меня — головастиков. Вместо меня был револьвер. Опять пригодился, как всегда неожиданно.

— Хеле, он успел меня утешить.

— Револьвер? Ох, прости Дори.

— Хеле, милая, я совсем потерялась, он был так изодран, Крат, а Виерд был — один алый глаз и профессор бедный, его так… «пообкусали», как он сам сказал. Стивен меня утешал, остальными занимались прохожие, Киро и Мима. А еще… а еще Виерд рассказал, что они с Кратом и профессором тоже видели бегающее бело-красное, как и мы. Оно дралось с головастиками, а потом убежало. Кто это могло быть, все ж таки? — тревожно-вопросительно закончила рассказ Дори.