***
Вселенная обуви, самая очевидная и хитрая диктатура на этой планете, целая жизнь со своим порядком и законами прячется возле самой поверхности земли. Я знакомлюсь с человеком, но не смотрю ему в глаза, не ищу улыбки, а присматриваюсь к его ногам, пытаясь понять, кто же он такой. Остроносые клерки из заменителя кожи, прозябающие в душных комнатах, старые кеды, которые давно забыли, что они родились спортсменами, дамские туфельки на высоком каблуке чаще остальных неуверенно плывут среди трещин аллеи. Нам давно здесь не место, каждая пара тащит чужую жизнь, а надо? Все лишние, гости на чужом празднике, такое ощущение, что у этих существ, которых каждый выбирает сам, по своему вкусу, возникает чувство неловкости за того, кого они носят на себе. Поэтому лучше босиком, так честно, потому что хочется побыть человеком. Приду домой, надену свежую рубашку, натяну чистые брюки, завяжу лучший галстук, накину пиджак и пущу пулю в голову, но босиком. Из пустоты в пустоту и совсем не страшно, хотя на самом деле жутко боюсь.
— А вы не бойтесь, — туфли остановились напротив меня: широкий каблук, длинный нос, коричневая кожа, металлическая застежка с камнем вместо шнурков, — главное не забудьте зайти к друзьям, тогда точно никаких сомнений не останется.
Вид у этой парочки абсурдный, но они настоящие, потертые дорогами, в пыли, такие как есть, без прикрас и налета дешевого крема, спасающего от старости, морщины им к лицу, такие не живут сами по себе, у них есть хозяин. Чьи они? Вижу костюм, старомодный, но ладно сшитый, а наверху воротничка только туман, а головы нет. Галлюцинации начались, так страшно умирать, что совсем разум потерял.
— Вы задаете правильные вопросы. Туфли мои и с ума сойти не так- то просто, как кажется. Не возражаете, если я закурю? — незнакомец сделал паузу, ожидая моего ответа, вроде бы вежливый, но присел рядом без спроса.
— Как вы это делаете? Почему я вас не вижу и какого черта вам надо? Курите, если хочется, здесь кстати штрафуют.
— У меня есть деньги, хватит на любые штрафы. Скоро меня увидите, настоящие друзья видят друг друга.
— С чего вы взяли, что мы друзья? — он все больше и больше меня раздражал, — как вы узнали, что мне страшно.
— Любому, кто хочет пустить себе пулю в лоб страшно, но разве что некоторым нет, но ты не такой. Ничего, что на «ты»? У меня есть опыт в таких делах, сразу вижу стрелков. Вы все приходите в парки, смотрите на людей, ищете последнюю соломинку, чтобы уцепится за жизнь. Ирония в том, что здесь люди ощущают себя еще более одинокими, — он полез в карман и достал сигарету, едкий дым наполнил мои легкие, — именно в таких местах можно почувствовать, что ты последний человек не земле, как прекрасно. Незнакомец довольно потянулся, будто встал с постели только пять минут назад.
— На счет прекрасно, это я о табаке.
— Чужое счастье отравляет, как и ваши зловонные сигареты.
— Самый полезный яд.
— Что именно?
— Счастье, но и табак конечно. Хочу предложить работу, точнее мой работодатель. Ты нам подходишь, не первый сорт, но всему нужно время.
— С какой стати вы решили, что я соглашусь? Дела у меня в порядке, если не считать желания убить себя, а так в целом все хорошо, где жить у меня есть, машина неплохая и много чего еще, — после такого ответа он точно должен от меня, члена общества успеха, отстать.
— Звучит отвратительно, бесцветно и уныло. У тебя есть помещение, где можно застрелиться, машина, деньги от которой пойдут на похороны и дела, из-за которых в тумбочке лежит заряженный пистолет. Для меня главное в твоем резюме это то, что ты видишь босоножки вместо лиц. Хотя сам ты перестал цепляться за свои ботинки, но поверь, положили бы тебя в гроб именно в них. Замкнутый круг. Хочешь вырваться, скажи мне да, но подумай прежде, чем ответить. Ничего хорошего возможно тебя не ждет, но если ты примешь это как реальность, тебе со мной по пути.
— Что у вас за дудка в пиджаке? Играете?
— Моя флейта. Слабая попытка прекратить нормальный разговор. И на заметку, ты — зануда. Как можно быть таким? Предлагают новую работу, хорошую компанию, спасают от смерти, а кто-то сидит и носом воротит.
— Вы даже не сказали, что за работа.
— Мы собираемся открыть небольшую контору, и нам нужен персонал, наше милое общество маленькое, не хватает новых кадров и меня прислали за тобой. Будешь продавать, то, что сам приобрести не можешь, кто знает, может это твое призвание.
— Почему я не могу это купить? Хотя, какая разница. Согласен. Все равно собирался умирать, — этот фарс все больше начинал меня забавлять.
— Вот это правильно, надо чемоданчик держать всегда наготове, чувствуешь жизнь? Голос твой изменился, слышишь мелодию? Господин никогда не ошибается, есть в тебе музыка. Ладно, пошли, нас, наверное, уже заждались. Выберем тебе новую обувь, эта теперь не подойдет.
Он потушил сигарету, смахнул пепел с брюк и схватил мою руку, таща меня сквозь неуклюжих прохожих, будто обтекая их. Под ногами быстро мелькали вереницы доселе неизвестных мне улиц, вымощенных побитой временем плиткой, или асфальтом, который всегда равнодушен к заигрыванию колес, летящих мимо машин, сквозь темные проходы, где камень давно потерял цвет. Город остался позади. Мы оказались в лесу под тенью вековых деревьев, здесь мой поводырь отпустил меня. У меня сильно слезились глаза, будто в них попал песок и я начал усиленно их растирать. Наконец зуд прошел, и мне удалось толком разглядеть, что происходит. Мужчина, рядом со мной с задумчивым видом осматривался по сторонам. Ему можно было бы дать лет тридцать, но все равно, что-то лукавое, мальчишеское оставалось в его светло-зеленых глазах. Длинный нос, тонкие губы, высокий лоб, немного широкие скулы, но почему-то не придающие твердости его надменному лицу, черные, вьющиеся волосы, которые были небрежно зачесаны назад и сцепленные в хвост заколкой с тем же камнем, что и на его туфлях. Его взгляд изменился, он озирался по сторонам с довольным видом будто, что-то вспомнил, громко вдыхая полной грудью воздух, который здесь был сравнительно чище, чем в любом парке нашего города.
— Вот мы почти на месте, — этот человек смахнул платочком пыль с обуви, и громко рассмеялся, — отличный лес, хорошо, что его никто не замечает. Слепота спасет мир, и пусть в нем правят немые, а глухие слушают, — он произнес это как тост, и тут же у него в руках появилась фляжка, с которой он порядочно отхлебнул, — пойдем, старушка, наверное, уже ворчит, готовит обед старая, а мы припаздываем. С этими словами он вошел в чащу, а я отправился прямиком за ним.
Мой новый знакомый смело пробивался сквозь цепкие пальцы кустов, ворча при этом разные проклятия. Пару веток зацепило и меня, и после очередного удара я увидел, что мы вышли на полянку, в центре которой горел небольшой костер. Над огнем висел котел, над которым суетилась женщина, довольно привлекательная, которая была больше похожа на актрису, чем на кухарку. Туника, сандалии, обтягивающие ремешками лодыжки, золотые браслеты на запястьях, густые темные волосы, которые она аккуратно заплела в массивную косу, скорей всего она гречанка, цирк приехал в город, а я буду зазывалой. Немного в стороне стоял резной стол, за которым сидел еще один житель Эллады. Мужчина лет сорока пяти, густые черные брови, нависшие над сонными глазами, ни чем не примечательный средиземноморский нос, но губы давали понять, что человек он черствый, иногда казалось, что их вообще нет. Костюм на нем был обычный, разве что только запонки на его рукавах были оригинальными, снова большие темные камни, но не такие, как у моего провожатого. Он вертел нож в руках, но заметив нас, бросил это занятие и принялся бессовестно меня разглядывать, и после непродолжительного изучения, он обратился к соотечественнице.
— Явились. Опаздывают, как же это невежливо. Женщина старается, готовит, а кто-то не ценит ее труд, вот показатель низкого отношения к самому себе.
— Лишь к тому, кто готовит, — мой друг уселся на стул с противоположной стороны стола, — и меня нельзя обвинить в лени, не у того господина я служу. Видишь, привел человека.
— Мне все равно, но стоит соблюсти приличия. Я Ксенократ, а эта очаровательная дама Эрихто, а как зовут нашего гостя?
— Обратись к нему сам! Кстати, я крысолов. Прошу извинить этого старого ворчуна, он скоро начнет считать тебя за человека.
Двое мужчин уставились на меня, ожидая ответа. Но язык не мог пошевелиться, какое–то непонятное оцепенение охватило меня. Воздух вокруг костра начал сгущаться и от этого мне становилось все больше не по себе, страх медленно вползал в мою душу, появилось ощущение, что в этой дымке кто-то уже стоит, и мои опасения оправдались. Ровный тихий голос нарушил вязкую тишину.
— Это Марк. Здорово, что ты привел его крысолов, развеем скуку, — из чада, поднявшегося вокруг огня, вышел молодой юноша, он не был красивым, черты лица постоянно, что-то искажало, дефект, который делал его скорее привлекательным, создавая ощущение близости, все понимающего существа, который не мог тебя осудить, принимал таким, каков ты есть на самом деле, но почему то все равно было жутко. Он быстро прошел через поляну и уселся в большое кресло во главе стола, — Я Асмодей, а это моя маленькая компания, которая делит со мной горести и крупицы покоя, не стесняйся, присядь и поужинай с нами, — сказал он, указывая на свободный стул.
— Сядь с мальчишкой, Эрихто сидит рядом со мной, — Ксенократ был явно не доволен, что меня пригласили.
— О, я не возражаю, — крысолов любезно отодвинул мне стул, — рад, что в мою тарелку труха не посыплется, а то он любитель проповедей. Худшего наказания для самого себя и придумать нельзя.
— Вы даете представления? — я уселся на предложенное мне место, — Бродячие фокусники? Мне нужно быть дома, хотя бы к утру, поэтому примерное объяснение, где мы находимся, не помешает.
— Ты не рассказал ему к кому он попал? — женщина перестала помешивать свое варево и вопросительно уставилась на крысолова.
— Да Эрихто, Ганс ничего не рассказал, я попросил его об этом, — Асмодей наклонился в мою сторону, с интересом разглядывая меня, — Почему ты хотел убить себя?
— Ну, я… Я не знаю, не хотел жить, да это и неважно, в общем, не ваше дело, — его спокойствие лишало меня душевного равновесия, — Кто-то мне, наконец, ответит, кто вы и чего от меня хотите.
— Отвечу я, — юноша снова погрузился в свое кресло, — Женщина у костра ведьма, каждое уважающее себя существо, должно иметь рядом знающую подругу, тем более, такой, как я. Мужчина рядом с тобой, чья молодость духа, никогда не омрачится временем, обязан мне своим даром. Когда-то я помог ему отомстить бессовестным людям, не сдержавшим свое слово.
— А как он отомстил?
— Утопил их детей. Он слышит музыку каждой души, и может повести за собой любого, а самое главное он бесподобно играет на флейте и не только на ней. Этот угрюмый грек-философ. Признаюсь честно, я бы хотел другого, но как говорится, кого смог. На нем проклятие, за то, что он презрел дар своих богов. Прекрасная женщина, чья нагота заставила прозреть Фемиду, пришла к нему ночью, разделить ложе, но он ее отверг и оставался холоден, как и его разум.
— Нет! Все было не так, — Ксенократ, откинул стул и направился в чащу.
— Ничего. Скоро вернется, — Асмодей провожал его взглядом, пока тот не исчез в чаще и тихим, спокойным голосом продолжил, — Тем не менее, его путь уже затянулся, вот уже больше двух тысяч лет, мы с ним ведем долгие беседы о его ошибке, а он так и не образумится. За то, что он был глух и слеп к женщине, сравнившийся с Афродитой, теперь он внимает к просьбе каждой, кем бы, она не была, пусть даже и самой мерзкой жабой, все равно Ксенократ не может отказать ей. Это его бездна отчаяния и он давно потерял всю свою хваленую умеренность, пусть и сам этого не замечает. Крысолов, помнишь, как мы натравили на него в Румынии двух больных, грязных торговок?
— Конечно, помню. Давно я так не смеялся и поверь, что и здесь его ждет пару сюрпризов, старик хоть и ворчит, но я знаю, что он в восторге от этих пикантных приключений, ему не хватает только пары козлиных копытцев, сатир обрюзгший.
— Это точно и поэтому он со мной, такие сластолюбцы лучше всех, слишком много пробежали и теперь не могут воды напиться.
Воцарилась тишина. Оба, крысолов и Асмодей, неотрывно смотрели на звезды, рассыпавшиеся по небосводу, только Эрихто, кажется ничто, не могло отвлечь от ее хлопот. Наконец крысолов опустил голову и почти шепотом обратился к Асмодею.
— Думаешь, мы когда-нибудь окажемся там?
— Придет и наш час. Вечность лишь отрезок времени, а там его нет, поэтому по нам не могут, соскучится.
Кажется, обо мне забыли, и я попытался тихо встать из-за стола, но не вышло.
— Не спеши Марк, останься с нами, ужин будет прекрасным, Эрихто отлично готовит. Собственно я еще не рассказал о себе. Я…
— Я понял кто вы, — мне не хотелось слышать, как он произнесет это слово, ведь это было правдой, и я понимал это, — только, что вы здесь делаете и зачем я вам.
— Может это и покажется странным, но мы здесь, что бы подарить людям счастье.
— Как это мне в голову не пришло! Еще раз. Зачем Вы здесь?
— Я уже ответил. И это, чистая, правда. Только подобные мне создания могут ее еще говорить. Мы поможем найти тем, кто захочет, то, что они потеряли или заключили глубоко внутри.
— Что же это?
— Душу. Нет, конечно, если товар годный, я постараюсь ее купить, но чем старше мир, тем тяжелее найти, что-то стоящее. А ты будешь помогать нам в этом, будешь продавать людям, то, что принесет им счастье. Мы не можем этого сами делать, ведь строго говоря, у меня нет души, Ксенократ потерял свою еще в молодости, Эрихто слишком темна и давно перестала быть человеком, а Ганс просто устал.
— А у меня она есть?
— Есть у каждого, просто не чувствуют. Твоя при тебе и томится в своей клетке, поэтому ты и захотел убить себя, так прозревшему свет режет глаза, как и неприятна мысль тебе, что страдание, на самом деле твой постоянный спутник. Многие говорят об этом постоянно, но ты это почувствовал, увидел, а я научу принять это. Наполню пустой сосуд, чтобы можно было увидеть отражение.
— И что в этом отражении?
— Скоро узнаем, а пока пора перекусить. Крысолов, найди философа, пока он снова не размозжил себе голову об камень. Ох уж эти старомодные способы умереть. В прошлый раз я специально, позволил его кишкам вываливаться в течение трех лет, видите ли, вспорол себе живот, ему было плохо, за это его и ценю.
Крысолов вскочил и, насвистывая, отправился в тень деревьев на поиски, а Эрихто поставила на стол дымящийся котел, из которого шел приятный запах неизвестных мне трав. Вскоре появился Ганс, таща за собой, упиравшегося Ксенократа, который проклинал все свистки, дудки, лиры и прочие выкидыши Аполлона и муз. Сев за стол грек никак не унимался и обещал придумать приспособление нейтрализующее магию крысолова, но сразу умолк, когда Асмодей встал и хлопнул в ладоши, призывая к тишине.
— Пусть огонь вечно горит в наших умах и не погасит его никто. Пусть мы упадем, но падая, озарим леса, поля и реки, а упав, улыбнемся, зная, что пыль тоже его рук дело. Приятного аппетита, «завтра» ждет нас.
***
Семнадцатого октября в год дракона на одной из грязных улочек, примыкающих к центральному проспекту, открылись двери не то магазина, не то фирмы, предлагающих всем и каждому купить «Я», табличка именно с таким названием красовалась над входом в небольшое, но уютное помещение, обставленное со вкусом без претензии на аристократический снобизм, хотя сплошь было заставлено вещами, которые чаще можно увидеть на обложках модных журналов. У входа вас встретила бы привлекательная женщина и записала на прием, ручка перо в ее руках, смотрелась настолько гармонично, что вызывала невольное доверие и веру в профессионализм специалистов, работающих здесь. Сами же специалисты сидели в глубине комнаты, за общим столом, напоминавшим алтарь, на котором приносились в жертву все невзгоды этого мира. Учтивый молодой человек с немецким акцентом предложил бы вам кофе или что покрепче, после чего пожилой мужчина поставил бы перед клиентом блюдо с шоколадом, и никто никогда не смог его не попробовать, складывалось впечатление, что какао бобы, из которых он приготовлен, росли специально для вас. После начиналось чудо. Любого человека: грызущего шоколад, плачущего от безутешного горя, скептически улыбающегося, и просто несущего поток своей жизни в картинках повседневности слушали, а после, самое главное, предлагали решение.
— У меня нет денег.
— У меня нет бабла.
— У меня финансовые затруднения.
Такие проблемы чаще всего решались займом на неопределенный срок без процентов, но только, если клиент готов был взять намного большую сумму.
— Он меня не любит.
— Он козел, и… Я его люблю.
— Эта дрянь мне изменила.
— У меня маленькая грудь, — говорили шепотом, но это и так было видно.
— Я не знаю, что мне сделать, чтобы она меня заметила.
Ситуации такого рода решались Эрихто в отделе приема граждан, но зачастую Ксенократ предлагал наши удивительную систему займов.
Через несколько недель гостей у нас стало намного больше, просьбы оставались неизменными и я не мог понять, что происходит. Асмодей сидел в тени в углу комнаты и наблюдал, потягивал спиртное из своей фляжки или разглядывал свои руки. Прошло еще пару недель, и я все же решился спросить у Асмодея в чем дело.
— Эта попытка, совершить добрые дела в надежде на искупление?
— Поверь, я уже давно прощен. А мои дела нельзя назвать добрыми, им всем нужно вспомнить Лаокоона и его предостережения, они не знают, чего хотят. Богатство не бегает, оно лежит и просто ждет, когда в его пасть засунут новое угощение, поэтому один из моих братьев и шагу сделать не может. Что касается остального. Поверь, за всю историю человечества, я лишь на пальцах могу пересчитать людей, которые действительно любили, другие и близко не подошли к этому ощущению, хотя откуда мне знать.
— Зачем тогда все это?
— Ты разве не заметил? Людей, которые приходят к нам становится на самом деле все меньше.
— Те, кто получал от нас, хоть что-то вернуться, ты сам так сказал.
— Конечно. Вернуться, но нас уже не будет. Это моя маленькая прихоть. На самом деле они подпитывают мои силы, веру в то, что все бесполезно и неважно, так они не дают погаснуть ненависти к каждому из вас. В краткую минуту, наедине с самим собой, когда затихают все звуки проблем и невзгод в их голове, они слышат тишину внутри себя и боятся, чувствуют, что-то не так, спешат прочь от самих себя в гущу людей, ищут спасения от пустоты.
— Я такой.
— Нет. Передернув затвор, ты услышал первый настоящий звук за всю свою жизнь, так тебя и нашел крысолов.
— Наверное, я трус.
— Ложь. Можно сбежать от жизни, но смерть примет не каждый. Сегодня Ксенократ покажет тебе один фокус, может быть, станешь более, — Асмодей не договорил, развернул кресло к стене и закурил.
Вечером мы все вместе пошли поужинать. Заказали отдельный столик за пурпурной занавеской. Немного тесно, тусклый свет, дорогие кожаные диваны, дешевые обои, подкупающие своей новизной, все нелепо настолько, что кажется, будто сам не на своем месте, в таких местах люди не едят, а смотрят друг на друга, стараясь поверить, что они такие же члены общества успеха, как и все вокруг. Вилка, нож и кусок мяса, дома ложка, пара рук и сытый желудок, тем, кто не привык, не наедаться, здесь делать нечего. А может эта попытка устроить праздник? Или все дело в компании? Моё окружение чувствовало себя везде, как в гостях, это их рецепт естественности, они давно забыли о доме. Принесли еду, выпивку и Ксенократ вытащил револьвер.
— Это специально для тебя, — грек засунул в барабан один патрон, раскрутил его и положил на стол.
— Спасибо, но мне уже расхотелось играть в такие игры.
— Ты меня не понял. Асмодей сказал, показать тебе небольшое представление, смотри, — он взял оружие, приставил к своему виску и нажал на курок, я невольно вздрогнул, остальные же продолжали преспокойно есть. Ксенократ снова открыл барабан и вложил в него еще две пули, — Как мне не нравятся эти приспособления, никакого чувства! Как обезличенно, но ничего, попробуем еще раз, — и он опять нажал на курок.
— Может, хватит, — меня опять тряхнуло.
— Нет. Я, пожалуй, попробую снова, вдруг повезет, — в барабане оказались еще две пули, — шансы небольшие, но надеюсь боги на моей стороне.
Щелчок. Философ опустил руку под стол, пытаясь найти, последнюю, скатившуюся под стол, пулю.
— Держи, закатилась мне под ноги, — крысолов протянул ему патрон.
— Итак, момент истины, — щелк, выстрела не было. Щелк, щелк, щелк. Ксенократ неистово нажимал на курок, но ничего не происходило.
— Может с оружием, что-то не так?
— Дайка я попробую, — Ганс вытер руки о салфетку, и взял у него револьвер, осмотрел, поглазел на мушку, и выстрелил греку прямо в лицо, превратив его в кровавое месиво.
— О, мне всегда везет, хотя не каждый раз выходит, в прошлом столетии, привязал ему камень на шею и столкнул в воду, так он там, две луны просидел, но все же старик выбрался, хорошее было время. Теперь ему не удастся попробовать свой салат.
— Ошибаешься, — Ксенократ, спокойно выпрямился и вытер остатки крови с лица, — как видишь Марк, для тех, кто понимает всю ценность конца своего пути, он недоступен и всего лишь из-за одной ошибки, даже Сизиф не так мучается, как я, ему удается сдвинуть свой камень с места, мой же неподвижен.
К нам вбежал официант, узнать все ли хорошо, но в ту же секунду ушел, счастливо улыбаясь под свист крысолова. После минутной паузы я решил прояснить ситуацию.
— Но почему? Кем была та женщина?
— Гетерой, самой прекрасной, и я оскорбил ее красоту.
— Не вижу логики. Ты же отказался от нее и пролежал почти всю ночь с ней в одной постели, не тронув ее.
— Да ты прав я не прикоснулся к телу. Поспорив с друзьями, Фрина пришла лечь со мной и ушла, по общему мнению, ни с чем. Но глубоко в сердце, я был с ней все это время и посягнул на саму ее сущность, на олицетворение божества, ведь тело порой отражает душу, а она была богиней, которую мне посчастливилось увидеть, увидеть истинную гармонию, внутри, за фасадом плоти, прикрывающим нечто большее, нечто, чего она и сама не могла понять. Так я лишь коснулся ручки двери, но не зашел, а боги не прощают оскорблений, поэтому мое наказание заслужено. Вечный порок, который был мне противен, стал моим проклятием, больше не будет у меня выбора, куда бы, меня не позвали, я должен явиться и не могу выбрать дом, который мне приятен.
— Видишь, даже мудрые из вас порой ошибаются, — Асмодей взял со стола графин и подлил себе еще вина, — старик не видел, что тьма, неотъемлемая часть света, забыл, что он всего лишь человек, и за любым поступком кроется простая потребность. Искусно приготовленный обед все равно попадет в голодный желудок, безумная пьянящая страсть всего лишь повод для обладания и редко палка начинается с другого конца. Нельзя отвергать то, что предлагает тебе случай, и нет большего дара, чем понимать, что у монеты всегда две стороны.
Наступила тишина, не было слышно музыки, ни скрежета вилки Эрихто, которая усердно выводила на тарелке замысловатый узор, только непрерывный звон в ушах.
— Почему я не слышу ни одного звука?
— Это я постарался. Здесь шарманка крутит отвратительные звуки, не могу их слушать, хочу просто поесть, — крысолов потянулся через весь стол за солью, — И спать хочу.
— Кстати, расскажи, как ты оказался рядом с Асмодеем, насколько мне помнится, ты не воспылал преступной страстью к какой-нибудь женщине.
— В другой раз. Пора нам идти, тем более наш патрон уже ушел, — действительно демона и след простыл.
— Счет, пожалуйста, — Ганс прошептал эти слова почти не слышно, но все же через мгновение занавес открылся и официантка, принесла чек.
Крысолов посмотрел на нее, просвистел какую- то незатейливую мелодию, после чего попросил угостить за счет заведения, и его просьба была любезно исполнена. Мы встали из-за стола и направились к выходу.
***
Воскресным утром Асмодей всегда был особенно угрюм. Он ни с кем не разговаривал, пил больше обычного и даже иногда кричал на нас, в основном без повода или исчезал, оставляя нас одних. Сегодня он также не изменил своей привычке и после обеда мы с крысоловом пошли бродить по усталому городу. Ксенократ с нами не пошел, заперся в комнате с книгой, а Эрихто вообще никогда не посвящала компанию в свои мысли и планы, разве что только демона.
Я поскорее оделся и выбежал на улицу, где меня уже ждал крысолов в своем неизменном наряде пренебрежительного равнодушия. Мы быстро пошли в самое сердце города, где в такие дни собиралась самая благонадежная компания: парочки, которые еще не знают друг друга, семейные и их детишки, а также старики одобрительно, озиравшиеся вокруг. Интересно, что бездомный, живущий на средства небесной канцелярии, до сих пор на своем месте, сколько я себя помню, он всегда был здесь, проходя мимо, мне ни разу не довелось увидеть в его шляпе и пары монет. Пока мой спутник лениво обводил взглядом окружающие его вещи, я заметил, удаляющуюся копну рыжих волос, почему на них обратил внимание? Мой внутренний вопрос остался без ответа, так как крысолов дернул меня за рукав.
— Ты знаешь, почему мы здесь?
— Думаю, чтобы подышать свежим воздухом.
— Нет. Видишь того бедолагу с лицом изъеденным временем? Вот к нему нас вело мое любопытство.
— Он местный и попрошайка.
— Знаю. Идем к нему.
— Оспу ты называешь временем?
— Она как показатель результата его работы, — он быстро пересекал площадь, таща меня на буксире, — хочу его послушать.
Мы остановились в пару метрах от рабочего места этого человека. Ганс внимательно посмотрел на прохожих, которые старались пройти как можно быстрее мимо бродяги, словно боялись заразиться от него неизвестной болезнью несчастия.
— Что ты видишь? — на лице крысолова играла жадная усмешка, он словно спрашивал не меня, а кого то другого.
— Вижу бомжа…
— Посмотри внимательней, что вокруг него.
— Тележка, картонки и прочие ненужные вещи.
— Ты разве не замечаешь, что он аккуратен. Посмотри, насколько он придирчив к своему внешнему виду, хотя и не может позволить себе элементарных удобств. Как думаешь, почему?
Несмотря на то, что я стоял в нескольких метрах, до меня доходил тошнотворный запах дешевого портвейна, хотя крысолов был прав, этот мужчина был одет достаточно гармонично, конечно из того, что он смог себе позволить.
— Я думаю, что человек не теряет всех своих хороших качеств, когда скатывается на дно.
— Дно? У него все есть. Картонный дом, который всегда при нем и выпивка, чтобы быть счастливым.
— Лучше не пить, — я развернулся, собираясь уйти.
— Истину находят не только в книгах. Нет, нет, идем к нему, — он заметил, что я собираюсь уйти, и потащил прямо к городскому «Демосфену». Мы остановились прямо перед ним. Крысолов положил в его шляпу пару крупных купюр, от которой шел еще, более ужасный, смрад, но в прочем, хозяин головного убора не замечал ни вони, ни денег, которые оказались там.
— Доброго и приятного дня. Мы с другом можем составить вам компанию? — спросив это Ганс прислонился к стенке рядом с хозяином дома под солнцем, тот лишь окинул его мутным взглядом, а после продолжил смотреть перед собой.
— Вот видишь, он к тому же выжил из ума. Пойдем отсюда, — мне не хотелось, чтобы меня видели рядом с этим отверженным человеком.
— С ним все в порядке, — с этими словами крысолов достал из внутреннего кармана флейту и начал играть на ней удивительную мелодию. Его проникновенная игра заставляла замирать все вокруг, мое сердце, почему то наполнилось ощущением жалости к этому несчастному человеку, но когда мелодия была окончена, все встало на свои места, кроме бродяги. Он как то переменился, его взгляд стал более осмысленным, в нем зажегся огонек мысли.
— Чем могу помочь молодые люди? — его голос был слишком низкий и глухой, совершенно неподходящий его тщедушному телосложению.
— Так- то лучше, — сказав это Ганс убрал флейту обратно, — поделись своей историей. Как ты оказался здесь?
— У меня есть пара стульев, — он вытащил из тележки два раскладных стульчика с засаленными седеньями и указал нам на них, сам же присел на картонку и облокотился спиной к стене здания синагоги, возле которой ему позволяли просить подаяния. Мой спутник уселся, я же остался стоять. Мне было стыдно от того, что мы рядом с этим бомжом.
— Сигарету? — крысолов вытащил пачку и достал одну, протянув гостеприимному хозяину, подкурив, они несколько минут молча, разрушали планету, после чего оба приложились к бутылке с мерзким пойлом.
— Хороша лоза. Главное, чтобы покрепче было., — наш новый знакомый, а для Ганса это был любой с кем он курил или пил, вытер рукавом рот и указал пальцем, на висевшего, посреди его скраба, воздушного змея, — С него то все и началось. Он у меня всю мою жизнь, отец мне его сделал. Ничего такого от него ждать не приходилось, то есть, конечно, он приносил разные игрушки, покупал их, где то, но чтобы вот так, своими руками. А вместе мы запускали змея один только раз. Помню, это была пятница, а числа и даты нет, солнышко светило. Я бегал, смеялся, радовался, что у меня есть такой замечательный папа, мне хотелось, чтобы кто-то проходил рядом и смотрел на нас. Но произошло большое несчастье. Когда я отпускал нитку, она порвалась и змей улетел. Поначалу мне было так обидно, что я разревелся, как девчонка, а потом еще больше из-за того, что отец видит меня таким. Он подошел ко мне и сказал, что повода для огорчений нет, каждый может терять, но надо быть смелым и сильным, чтобы справиться с любой потерей, а змея сделает нового, раз первый сбежал. Мы пошли домой. Мама приготовила ужин. Я поел, устроил битву между армией плюшевых захватчиков и храбрых пластмассовых солдат, спасающих землю от гибели, после чего, лег спать. Мне снился воздушный змей. Как здорово, что он умеет летать, и я парил в небе вместе с ним, только за ним, постоянно рядом, не могла эта игрушка лететь куда хочет. Я проснулся в слезах.
Прошел примерно месяц. Все давно забыли о пропавшем змее, жизнь шла по проторенной колее. Отец был на работе, я ушел гулять, мама была в домашних заботах. Мы с друзьями решили пойти обворовывать одного презлющего мужика, который выращивал яблоки, все как у всех, но одно дерево приносило какие- то особые фрукты. Все яблочки были зелеными, а те не просто красными, а бардовыми. Их он даже не продавал, а оставлял себе, а главная опасность заключалось в том, что дерево было во внутреннем дворе прямо перед окнами его дома. Мы уже набрали добычи и собирались идти, но всем захотелось посмотреть на то самое и, спрятав яблоки у забора, направились к заветному дереву. Остановились недалеко от него, жадно разглядывая желанные плоды. Но среди хаоса зеленых и бардовых красок, затесался бледно желтый до боли знакомый цвет. Это был мой змей, застрявший в густой листве. Началось совещание, после которого я и несколько смельчаков, отправились забирать игрушку. Мы незаметно подошли к яблоне и начали карабкаться на самый верх, как неожиданно один из мальчиков замер. Вся экспедиция затаила дыхание, ожидая худшего, и оно произошло. В открытом окне была видна комната, служившая спальней этому человеку, на столе, это я помню точно, была тарелка с бардовыми яблочками, а на кровати лежал голый хозяин дома, а сверху была моя мать. Поначалу я не поверил своим глазам, как будто кто то, чужой, тихо постанывал и извивался в объятиях этого отвратительного существа, которого ненавидели все мои друзья, но это все же была она. Один из моих товарищей молча, протянул мне змея, другие начали спускаться с дерева. Не помню, как перелез через забор, шел по улицам, очнулся только, когда мальчишка, каждый день, приходивший ко мне поиграть в видеоигры, стал описывать ее, как прыгали сиськи, как она двигает бедрами и что он бы ей задал жару. И все его поддержали, говорили только о ней, будто меня и нет. Я чувствовал, как злость начала заполнять все мое существо, в этом чувстве было всепоглощающее негодование за предательство матери, тех, кто был мне друзьями, обида за отца и вина, которую можно было ощутить, в тот день она пахла яблоками, рассованными по карманам. Почему мне стало мерзко? Я сказал, чтобы все они заткнулись, но это было неуверенно, так бывает, когда говоришь на уроке, что знаешь предмет, который не выучил и все понимают, что ты лжешь. Один мальчишка, постарше, который вызвался сходить за роковым змеем, сказал, что мать моя шлюха и этого не изменить, и с удовольствием заглянул бы к нам на чай. Все засмеялись. Началась потасовка. В бессильной злобе я колотил руками по всем до кого мог достать, но меня повалили и жутко избили всей компанией, уходя, они велели передавать привет мамочке. Слез не было, только оцепенение, надрыв, сломавший меня, укравший детство и новое безумное желание сделать больно.
Придя домой, в первую очередь умылся, хотел поесть, но не смог прикоснуться к пище, приготовленной ее руками, так мне было отвратительно прикасаться к ней даже так. Еще на кухне я услышал, как открылась входная дверь и вошла она, кинув свою сумочку на трельяж. Мать зашла и уселась за стол, попросила налить чай. Она была весела, что-то болтала о подруге, у которой сидела в гостях. Чайник дрожал в руках, поэтому разлил кипяток на ногу, это вернуло меня к реальности. Я увидел, что эта женщина сейчас как то по особенному, гадко счастлива, так занята собой, что не замечает моего разбитого лица, красного пятна ожога расползавшегося по коже и отца, который пришел с работы. Папа поздоровался со своей семьей и заметил мое лицо, ничего не сказал, только хмыкнул и улыбнулся, за это я полюбил его еще больше. Наконец заметила его жена и спросила, что произошло. Я молчал. Она начала кричать на меня, говорила, чтобы я немедленно ответил, кто это сделал, кричала все сильней, не понимая, что не я бил, а меня избили, в чем я виноват? В ее голосе начали постепенно зарождаться фальшивые ноты предвестники будущих слез, мать требовала ответа, и она его получила. Я поставил чашку с чаем на стол и просто сказал: «Ты», а потом достал пару яблок и кинул ей на колени. Наступила тишина, не тихая спокойная, а такая, когда звон в ушах слышишь, когда привкус металла на языке появляется, может быть это из-за яблок. «Не надо было папа, делать того змея», — сказав это, я убежал к себе в комнату.
Скоро все всем стало известно. Слухи расползались быстро и достигли отца. Поначалу он не верил, но долго это продолжаться не могло. Они с мамой развелись. После подписи бумаг она попыталась обнять меня, но я ее оттолкнул. Слезы. Я знал, что любил, но не мог сказать, это раздирало меня на части, и появилась ненависть к самому себе. «Ты мне никто», — вот и все, что сказал, больше мы с ней не разговаривали. Я сам казнил себя, побоялся быть слабым, потому что знал, что во всем виноват, только я один, оборвал веревку на катушке, полез за этим змеем, не смог простить только я. Отец бы простил, друзья, все бы забыли. Жизнь ушла под откос. Каждый год все глубже в пропасть, там мне место, тем более папа давно там. И это не жалость к себе! Это справедливость. Пару раз я, кажется, видел ее с маленькой девочкой. Наверное, дочь. Глаза голубые у обеих. Меня не узнали, да никто из прежней жизни, и не смог бы узнать, даже если б захотели. Вот думается мне, что наверное не было у меня будущего еще, до того случая. Ведь каждый себя знает хоть немного, и я знал, точнее, догадывался, чувствовал, что злой и не просто, нет, у детей игрушки не отбирал, а видел чужую радость, и плохо мне было, потому что сам не мог радость видеть. Горе все открыло. Болен я и заражать других не буду, вот тележка, вот моя кровать и воздушный змей, а большего и не надо.
Закончив, этот человек расплакался, крысолов кинул в его шляпу еще пару банкнот и зашагал прочь, я же не мог двинуться с места. Стена и седой мальчик, который плачет над игрушкой, и много, много людей, бегущих мимо. Каждый живет на своей планете, не зачем нам летать в космос, когда целая галактика здесь на Земле и до каждой звезды миллионы световых лет. Я развернулся и собирался уйти, но бродяга неуклюже окликнул меня и что-то протянул в зажатой ладони.
— Это косточки от тех яблок с того дерева. Я, когда спускался, не выдержал и сорвал одно, съел по дороге домой. Возьми. Посади где-нибудь, чтобы польза была, — сказав это, он сложил картонку, высыпал деньги в карман и отправился со своей тележкой дальше в темноту.
А я остался на краю той площади и плакал, плакал так, как никогда в жизни и впервые за много лет.
По пути в контору я решил зайти поужинать в ресторанчик. Правильней назвать это заведение забегаловкой, но здесь было уютно, скорей всего из-за обшарпанных сидений, будто ты в этом мире, а не на другом канале, где ужинают герои фильма, которые могут говорить и есть одновременно. Хозяйка, а она же официант, всегда знала лучше, что тебе поесть, сколько бы ты не протестовал, чувствовала, чего хочется другим и никогда не ошибалась или посетители просто смущенно молчали. Секрет ее успеха в искусстве притворяться самой собой. Вот на моем столе появилось блюдце с десертом, то, что нужно. Видимо есть в женщинах, такое, что далеко не от Бога. Вот и появился тот, кто к ним намного ближе.
— Мне то же самое, — Асмодей подсел за мой столик, его она послушала и безропотно ушла, чем не доказательство, — Как прошел день? Хотя меня это не интересует.
— Не удивлен.
Принесли заказ демона и кофе. Тот, потер пальцем ножку стола, в нем появилась дырка, из которой он нацедил себе, что-то в чашку.
— Ликер не помешает. Здесь отвратительное кофе, — он отхлебнул немного из чашки и с довольной миной поставил на стол.
— Как ты это сделал?
— Старый фокус. Рад, что встретил тебя, поешь и прогуляемся.
— Куда?
— В церковь, точнее в сквер, здесь почти рядом. Там удивительные лавочки, не поверишь, но они сделаны из расплавленных гильз. Никто не знает, кроме меня и кузнеца, который ковал их. Сидишь и чувствуешь, как боль потери теплом рассасывается по всему существу.
— Люди бы сказали, что ты болен, причем очень серьезно.
— Сказали то, сказали это. Все зависит от восприятия. Я могу назвать белое черным и наоборот, и буду прав, мой взгляд не упирается в горизонт. У тебя есть возможность ощущать мир, страшно, что к этому привыкаешь.
— А ты привык?
— Нет, научился ценить. Можно восхищаться видом бушующего океана, но вряд каждый будет с таким же восторгом смотреть на обычную лужу, до этого необходимо дойти, — Асмодей поставил пустую кружку на стол и показал на дверь, — пора идти.
— Да пора, — я положил пару купюр на стол и направился к выходу.
День подходил к концу, и на улице было свежо. Демон бодрым шагом шел вперед, надо было спешить. Кажется, что-то происходит и причастность к этому неизвестному, к плану, к цели, пусть мне неизвестной, очень важна. Вот, чего не хватает любому, иллюзии событий, мира, где живешь, того далекого места, кипящего действием. Теперь я понимал свою надежду, если даже она появилась в лице моей новой компании, куда бы она меня не завела, к «ничего» также есть дорожка.
Асмодей остановился перед входом в тенистую аллею, чье существование озарялось тусклым светом, стоящих на страже, фонарей. В самом конце, над верхушками деревьев, можно было разглядеть купол, который пытался поймать последние лучи, заходящего солнца, не успевшего зацепиться за крест.
— Вот и пришли, — демон тяжело вздохнул и показал на лавки, расставленные вдоль дорожки, — три последние с конца, присядем.
Еще полсотни метров и мы оказались на месте, перед ни чем не примечательными, лавочками, которые давно пора покрасить. Надписи, с оставленными инициалами или признаниями в любви, разбавленные нецензурными проклятиями в адрес неизвестных, если бы я не знал о них всего, то сел на любую другую.
— Вещи вокруг нас не меняют никого, большинство мелочей каждый выбирает сам по своему вкусу, поэтому смерть самое яркое событие за всю жизнь, для некоторых, — он повернулся ко мне и протянул сигарету, — хочешь?
— Нет, спасибо. Ты забыл про другие яркие впечатления, их обычно хватает.
— А я закурю, — ему не потребовалось спичек, чтобы зажечь сигарету, — Хватает! Все дело в потребностях, расскажи о своих желаниях.
— Сейчас мне необходим зонт, — пошел небольшой дождь, а до дома было очень далеко.
— Переждем в церкви.
— Тебе туда можно?
— Почему нет? Эти двери открыты для всех. Кто знает, может, случится чудо и ко мне придет раскаяние.
Мы побежали, под крышу дома Бога. За большой деревянной дверью, нас ждала прохлада, исходящая от мраморных плит и лица неизвестных людей, строго следивших со стен, за каждым приходящим с грузом житейских проблем. Асмодей подошел к распятию и долго смотрел на него, на его лице играла саркастическая улыбка, которая ясно показывала все его внутреннее существо. Он отошел и аккуратно стал увлекать меня за собой к колоннам, его глаза горели огнем, он будто знал куда идет.
— Смотри, как прелестно, — демон указал на темный угол, где на коленях стояла молодая девушка, я сразу узнал рыжие волосы, это была та самая, с площади, — думаешь, чего она просит, что может он ей дать? Ничего… Я сразу почувствовал, что она здесь, из-за тебя. Разве не удача?
— Я ее видел, когда был с Гансом. Пойдем, не будем мешать, — я собирался уйти, но Асмодей схватил меня за рукав.
— Стой глупец, от судьбы не уйдешь, не беги от себя самого, здесь начало твоей жизни. Она твоя, я вижу это, а если возникнут препятствия, то клянусь, мы преодолеем их вместе.
— Отчего такая забота?
— Разве не мне досталось покровительство над вашим светлым чувством? Тем более я сам, давно был пленен одной девицей и в ревности убивал каждого, кто приблизится к ней, но был изгнан своим братом в Египет. Мне знакомо, то чувство отчаяния, когда тебя лишают желаемого, и я не позволю отнять у тебя то, чего ты заслуживаешь, бездна только пропасть, хочешь дотянуться до дна?
— Хочу, — легкое покалывание или ток охватило все мое существо, тепло, жажда, предвкушение, я отпустил узду, и чувства понесли меня, мысли подчинились порыву, что угодно за нее, — Да, чтобы ты не делал, знай, я всегда отвечу тебе да.
— Ха, ха, ха, — демон торжествующе рассмеялся, — а унылый грек пилил меня за то, что мы зря приехали в город! Вперед мой юный герой, поверь ты сейчас живее, чем все те тысячи за этими стенами. Пойдем, сейчас не время тревожить ее, она далеко, я вижу. Как будет рад тебе крысолов, целая симфония раздается в твоей душе, жаль, что ты не можешь услышать. Поспешим, нам надо многое продумать и обсудить. Домой.
Мы вышли. Дождь прошел, тучи рассеялись, на небе взошла полная луна. Она осталась там одна.
— Асмодей, ты был прав.
— В чем?
— Здесь небо, — в лужах, будто в стальных стеклах, отражались звезды и давно забытая греческая богиня, что ждала путников на перекрестках. Демон только улыбнулся и пустился вальсировать по аллее. А я подумал, что все должно было произойти не так, так не бывает.
***
Неожиданность. Это слово больше всего подходит к сложившейся ситуации. Все было скомкано, исковеркано и будто во сне. Пустяк принес ясность, а может еще более глубокое забвение. У меня появилась цель, и все вокруг преобразилось. Мы переехали в дом на центральной улице, чей порог также оббивали незадачливые любовники, должники и недовольные собой дамы. Асмодей сказал, что в первых числах нового месяца мы заживем другой жизнью, станем чаще бывать на людях и пожинать плоды своего великодушия. В городе нас считали святыми, каждый получал то, что ему было нужно, а демон только смеялся и с каждым днем все громче и больше. Когда я спросил его, почему он так весел, он ответил, видел ли я, как кормят свиней. Видимо появление тех, кого он ждал, не предвиделось, и он был доволен своим провалом. Ему было невдомек, что груз житейских проблем порой важнее вселенских вопросов, Ксенократ посоветовал не говорить это вслух или со мной может случиться, что-то страшное. Грек, по своему обычаю, сидел в доме и отказывался выходить на прогулки, говорил, что у него мигрень, но крысолов посмеивался и ехидно ухмылялся при виде женщин, внимательно оценивающих жителя Эллады. Сам Ганс вечно где-то пропадал и возвращался очень поздно. Он, зевая, выслушивал посетителей, а женщине, которая пришла жаловаться на свои широкие скулы, посоветовал утопиться. Тем не менее, его хорошее настроение поддерживало атмосферу предвкушения, витающего в воздухе, только Эрихто оставалась неизменной в своем презрительном отношении к этому миру. Несмотря на то, что она была, по своему, привлекательна, крысолов всегда называл ее старухой, и как оказалось, ей два тысячелетия. Они с философом относились к ней с опаской. Ксенократ говорил, что демон ради нее посетил Фессалию, когда она была уже при смерти и забрал с собой, она говорила только с ним, а его называла болтуном и глупым мальчишкой. Ганс же присоединился к ним недавно, по их меркам, в веке тринадцатом, и когда стал привыкать к новой жизни, начал подшучивать над ведьмой, но для него это плохо кончилось. Старуха, так он начал называть Эрихто после того случая, на целые три десятилетия отдала его тело гниению, крысолов даже не мог свистеть, у него обвалилась кожа на щеках, но демон усмирил ее гнев. Хотя иногда я замечал, что эта женщина, чей дух почти также темен, как и ее хозяина, иногда испытывает материнские чувства к нашему музыканту, то подольет ему вина, положит самый лучший кусок мяса или скупо похвалит за его необычный талант, чего ни одно живое существо не удостаивалось. Она соблюдала меру во всем. Мне же не терпелось увидеть ту девушку, со мной никогда такого не происходило, томясь ожиданием, я представлял себе упущенное время, которое мог провести вместе с ней, но Асмодей не позволял торопиться. Он раз за разом говорил, что нужно ждать, а меня это раздражало, гнев, тоска, горечь, обида стали моими постоянными спутниками. Я доходил до крайности в своих мыслях и фантазиях. Образ другого человека издалека, казался мне четче, чем мое отражение в собственном зеркале, я перестал спать, но ведьма стала подсыпать мне какой-то порошок, и сон снова стал приходить ко мне.
— Ты должен выглядеть свежим, любовь должна идти вам не меньше, чем женщинам, или все пойдет прахом, — Эрихто опять пришла с неизвестным зельем, какой тяжелый запах шел от ее рук, — Потерпи немного, скоро ты ее увидишь.
— Почему Асмодей не позволяет мне найти ее? Разве не сам он хотел этого? Каждая для него открытая книга, он может любую заставить вырезать сердце из груди и отдать ему. Так, что же мы медлим?
— Мальчишка, не говори глупостей, если бы было все так просто, он бы давно привел ее к тебе, но не может. Можно читать сердца, но нужно и уметь, что-то вписать в них. Хозяин понимает любого и может подтолкнуть каждую, как и нашу, прародительницу Еву, взять яблоко, но заставить не в его власти, иначе мир горел бы уже давно. Словно покрывалом, эта девушка обернута самообманом, ее щит, собственное невежество, думаешь, куда бегает крысолов? Смотрит за ней, присматривает, чтобы никто не украл ее глупое сердце. Нет у таких как ты глаз, слепые, а на солнце смотрите.
— Неужели ты видишь?
Но она ничего не ответила и ушла. А я отправился гулять в лабиринте собственных грез до восхода солнца.
Новый день, хмурое утро, и свинцовое небо, такое же тяжелое, как и мое сердце. У окна, в кресле, сидел Асмодей, он вертел в руках пустой бокал, напевая неизвестную песню на непонятном языке, сквозь радостную мелодию, наполненную спокойствием, дышала тоска, его можно было разглядеть только в мелочах. Он заметил, что я проснулся и кинул мне трость.
— Возьми, это подарок. Нашел ее в антикварном магазине она особенная.
— Почему? — на вид просто хорошо сделанная вещь, немного потемнело серебряное тиснение, но в целом приятная.
— Внизу на наконечнике надпись, прочти.
— Здесь написано… Нет, не могу прочитать. Что за язык? — гравировка почти стерлась, вряд ли я мог, что-то различить.
— Скука. На древнееврейском. Был у меня один знакомый, который все трещал про скуку, он называл ее суетой. Постоянно говорил, говорил и говорил, а я строил, что-то новое под солнцем, чтобы он прекратил говорить. И ведь я сам виноват, подловил его отца в свои сети, а его отпрыск стал моей расплатой за дерзость. Ирония. Готов поскучать?
— Да, давно пора.
Я быстро оделся, и мы спустились вниз. Все завтракали. Эрихто встала, поставила приборы для нас и налила чай. Ганс покончил с мясом, он был доволен, но посмотрел на меня и неодобрительно покачал головой.
— Щетина? — крысолов стал тыкать в мое лицо пальцем, — Сегодня особенный день, а ты не бритый. Ксенократ, сделай что-то.
— Я уважаемый философ и афинский гражданин, не брадобрей, — грек отложил газету, взял кружку и немного отхлебнул со странным свистящим звуком, — пусть приведет себя в порядок самостоятельно, потому что как говорил…
— Да, да, все это уже слышали, — Ганс перебил его и начал тыкать его ручкой ножа в плечо, перекинувшись через весь стол, — ложь, ложь, ложь. Давай тебе же ничего не стоит. И погоди, если мне не изменяет память, не был ты никаким гражданином, платил за проживание на собственной земле, сам жаловался.
— Закрой рот волынщик или в этот раз такой галстук тебе повешу, ни одна ведьма не зашьет.
— Что, правда, то, правда. Будь аккуратен мальчик, шрамы с того раза до сих пор не прошли, в те времена учили, убивать так, чтобы человек больше не поднялся, мне ли не знать, — Эрихто озабоченно посмотрела на обоих, — уберу со стола.
— Флейтист я, сколько повторять, не волынщик! — крысолов протянул философу нож, — Слышал я, что там учили и мальчиков любить. Какая мерзость, хотя чужие обычаи гостю в диковинку.
— Не чужие, а твои. Какой был бы мир без нас? — Ксенократ взял нож и не успел я вскрикнуть, как он несколько раз полоснул меня по лицу, — Готово, не благодари.
Волосы с моего лица оказались на недоеденном куске говядины. Я не мог отойти, руки тряслись сами по себе. Асмодей положил приборы на стол и передал мне салфетку.
— Не стоит беспокоиться. Наш друг большой ценитель холодного оружия и умеет с ним обращаться. Побриться нормально, нет времени, тем более, так даже чище. Мы идем в приют, где твоя зазноба исполняет свой долг, а тебе же не хочется, чтобы она приняла тебя за одного из бродяжек? Ганс, сегодня тебя оставлю заглавного, будь более обходителен.
— Хорошо, — крысолов поклонился и хлопнув в ладоши, пустился бегом наверх, — Сегодня опробую новую гармошку, пошли нам силы небесные в гости безутешную вдову! — последние слова доносились уже наверху.
— Идем, — демон встал из-за стола и накинул плащ, брошенный кем-то на диване.
Я ликовал. Настал момент, которого я так ждал. Мне было легко, но страх все равно сковывал мою душу, вдруг все пойдет не так, моя неопытность часто подводила меня, я не был любимцем женщин, а несколько попыток были безуспешными и не привели ни к чему, что стоит вспоминать. В этот раз все было по другому, и эта новизна придавала мне сил, тем более со мной был воплощенный порок и если я не увижу любви, то взаимность идет по гарантии. Раньше таких мыслей не возникало. Трость ударила о плитку тротуара, отпечатав на ней правду, теперь только вперед.
***
Путь до места занял целый час. Приют находился почти на другом конце города. Асмодей любил ходить пешком, машины он презирал, считая их венками над могилой человеческого разума, но теми, кто их придумал, восхищался, называл их истинными людьми, за способность претворить идею в жизнь. Демон любил видеть мир, и досадовал каждый раз, что настоящих прохожих с каждым столетием все меньше, каждый заперт, в своей собственной коробке набитой остатками своего я. Люди перестали жить вместе, но от этого их не поубавилось, это вызывало в нем припадки яростного недовольства. На этот раз он набросился на приют, как только различил светло зеленую дверь и деревянную вывеску.
— Как это плохо. Как плохо. Поддерживать болезни в умирающем теле общества. Опухоль не подкармливают, а вырезают.
— Это все люди. С кем-то случилось несчастье и единственную помощь они находят здесь. Ты забываешь, что у каждого своя судьба.
— Какая? Большая часть не заслуживает ничего, кроме жизни, до которой они докатились. Вот тот у входа, который курит мусор с тротуаров, насиловал собственную дочь и продавал жену за гроши. А женщина, с крестом в руках, распевающая псалмы, задушила собственную мать подушкой в шестнадцать, за разбитую губу. Ты забываешь, я вижу каждого.
— Я думал, ты будешь рад, такому рассаднику человеческой заразы, вот доказательство падения, зла в мире.
— Падения? — у него в руках появился бокал, который он опрокинул за долю секунды и разбил о фонарный столб, — А было с чего падать? Я зло, но разве ты чувствуешь ко мне отвращение? Нет. Любое действие должно быть осмысленным, тогда оно становится поступком, хорошим или плохим, разницы нет, главное суть. Когда мы упали, мироздание задрожало и качается до сих пор, иначе бы нас забыли. Это вы превратили выбор в помойную яму, кишащую паразитами, что даже мы испытываем отвращение. Поверь, я не ощущаю радости, видя все это, лишь удовлетворение, вроде того, когда побеждаешь в ненужном, маленьком споре, в котором чем грязнее каждое доказательство и до дрожи реальней, тем больше хочется искать новые или самому создать аргументы.
— Ты толкаешь людей в пропасть.
— Нет. Я лишь показываю дорогу, прыгнуть, это дело уже сугубо личное. Тем более падать некоторым не далеко, сейчас мало каньонов, так, небольшие ямки в песочнице с потрепанными игрушками. Главное, что ты не такой и надеюсь, твоя избранница тоже, — мы остановились перед входом, — подойдем вместе, представимся благотворителями, мы себя уже зарекомендовали в этом городе. Хорошее начало. Очаровательно, что нынче ценность добродетели, измеряется в цифрах.
Открыв двери мы очутились в просторном, но слишком темном холле, окон было мало и свет пробивал себе путь сквозь толщу пыли, которая не была в состоянии осесть на паркет и застыла в сыром запахе, гниющей древесины. Впереди стоял стол, за которым сидел молодой доброволец, с лица которого, даже когда он был один, не сходила участливая улыбка. У вас рак, опухоль головного мозга, ваши половые органы отвалятся в ближайшие две недели, и весь этот список будет оглашен с этой милосердной миной с фасадом из белоснежных зубов.
— Доброго и приятного дня. Мы управляющие фирмой «Я», хотели бы посмотреть на вашу работу и возможно оказать помощь, — улыбка жертвы сострадания стала еще шире, — но в разумных пределах естественно. Я Асмодей, а это мой компаньон, Марк, — демон достал из внутреннего кармана пару визиток и положил на стол.
— Мы рады вас видеть! Наслышаны, как же. Вы здоровские ребята, весь город в курсе. Заходите, заходите, — юноша неловко вскочил со своего места и бросился открывать нам двери, — Еще немного, прямо по коридору, там дверь, ну и все внутри. Сегодня у нас встреча, пришел священник, многим нужно наставление, да и сам я нашел Иисуса, — последние слова он сказал с еле скрываемой гордостью.
— Жаль, что он плохо прятался, — сказав это, Асмодей твердым шагом направился к указанной двери, — Не провожайте нас!
В коридоре стоял неприятный запах старой одежды, медикаментов и немытых людей, мне было обидно, что я не успел задержать дыхание, демона же такие мелочи не волновали, он уже открыл двери в зал. Это было большое помещение, в котором было не меньше восьмидесяти человек, мужчины, женщины, дети, некоторые сидели на сумках, в которых было их имущество, остальные на табуретках и стульях. Впереди было небольшое возвышение, использовавшееся, как сцена, на которой стоял человек и хаотично жестикулируя, говорил в микрофон, что-то важное, жизнеутверждающее, так как после каждой паузы слышались аплодисменты и возгласы одобрения. Слева, у больших, раскрытых настежь окон, стояли длинные столы с большими кастрюлями, из которых валил пар, наполнявший мясным запахом все пространство, доводящий голодных людей до экстаза. На подоконниках, ближе к сцене сидели волонтеры, в фартуках и белоснежных косынках, поддерживающих волосы, они слушали оратора с открытыми ртами. Там была и она, наконец-то мне удалось разглядеть ее лучше. Если брать каждую черточку лица определенных девушек, то их нельзя назвать ни привлекательными, и тем более красивыми. Она была из тех, красоту которых можно увидеть, только воспринимая ее целостно. Высокий лоб, глубоко посаженные глаза, острый нос, пухлые чувственные губы, слишком мягкие скулы и упрямый подбородок — все это вместе, делало ее в очевидном несовершенстве, самым гармоничным и безупречным существом в бескрайней вселенной. Она внимательно слушала слова, доносившиеся из динамика, хмурилась, а через секунду смеялась, вместе с остальными неуклюжей шутке, податливая настроению окружающих и я вместе с ней. Только спустя минут пять, мне пришлось очнуться от сна, демон толкнул меня в бок.
— Очнись. Помни, зачем мы здесь. Когда закончится все это безумие, подойдешь к столам и начнешь беседу с этим отрядом милосердия, но со всем, а не только со своей, королевой нищих. Видишь, как большинство мужчин на нее поглядывают? Я чувствую, вижу образы в их сознании. Мне больше нравится фантазия того, одноногого, у столба, что вытворяет он протезом с этим рыжим ангелом, за такие услуги в борделях берут очень дорого.
— Убить, этого ублюдка мало. Подожди минуту, я сейчас, — и направился прямиком к инвалиду, но демон остановил меня.
— Стой, — его шепот проник в мои мысли, обволакивая рассудок туманом, — я это сказал для того, чтобы ты помнил, где мы и сохранил остатки разума. Любовь требует его больше, нежели страсть, а ты влюблен. Или нет?
— Конечно. Что за глупости ты говоришь. Можешь, за меня не беспокоится, я взял себя в руки.
— Я возьму на себя формальности, буду вести дела. Уведу с собой священника и руководство, чтобы тебе не мешали. Будь вежлив, но покажи свою доступность, ты должен стать своим парнем, с которым можно просто говорить, расспрашивай об их жизни, но только в стенах этого лепрозория и не больше. Ганс вечером расскажет тебе о том, как живет эта девушка, ты ее встретишь потом, в другом месте.
— Зачем же тогда мы пришли сюда?
— Крепкий фундамент, основа прочного дома. Тебя встретили не пьющим в ресторане или праздно, шатающимся по городу, а здесь, где ты в роли благородного мецената. Рядом ее друзья, которых ты уже будешь знать и они тебя. Марк «покровитель бездомных» и хороший человек, вот, что засядет у них в голове, а большего и не надо.
— Как все тяжело. Я просто хочу быть с ней. Я, а не «Марк покровитель бездомных».
— Мой дорогой, если бы был, хоть малейший шанс, что каждый примет другого таким, каков он есть, то на земле появится новый рай, но этому не бывать. Тебе нужна сила, стержень и мы его найдем, — внезапно стало тихо, проповедник сошел со сцены, чтобы благословить обед, — Пойдем, люблю послушать молитвы.
Мы остановились неподалеку от столов. Все преклонили головы, а слуга божий, провозглашал благодарность за все в течение десяти минут, так, что в конце ни у кого не оставалось сомнений в том, что он должен отдавать небесному государственному аппарату проценты всю свою жизнь в счет навязанного долга. Все были счастливы. Еще один молодой слуга милосердия подбежал к мужчине, рядом со священником, и быстро сказал ему, что-то в самое ухо, указывая на нас. Тот удивленно уставился в нашу сторону, толкнул, святого отца, плетущего сети спасения возле грязной, но пышнотелой, бродяжки и утащил за собой в нашу сторону. В это время демон слушал леденящую душу историю о троюродном брате, который украл семейные деньги и отправился убивать по всей стране.
— Не слуху, не духу от этого изверга. Оставил одних, как есть. Пятеро детей, чем кормить? Вот чем кормить? Хорошо, что здесь можно поесть, — сухая, обвешанная дешевой бижутерией женщина, отправила в рот очередную ложку супа, — Что делать? А виновато государство и сглаз. Да, да! Сглаз самый настоящий, на бумажке жженной написанный, и в дом брошенный. Тьфу, тьфу будь они прокляты! Что делать? Что делать.
— Если я не ошибаюсь у вас три дочери?
— Да, а откуда вы знаете?
— Скажу по секрету. Рассказывали о ваших дочурках в определенных кругах. Хвалят за гибкость, и фантазию, молодые еще, но смелые. Вот с двух старших, сколько имеете в месяц?
— Пару десятков тысяч, ну и пенсия моя по инвалидности, — женщина повернулась к демону полностью и ждала советов.
— Ох мало, как мало. Не прожить такой женщине, как вы на эти гроши, и так большая часть на еду косметику этим бездельницам уходит, да и пара мальчишек маленьких, никого толку от них. Вы заслуживаете большего, отдых, достаток, а не экономия, приходится, здесь есть, чтобы дома сберечь обильные, но все же свои припасы, как бизнесмен могу предложить решение.
— Какое? — она жадно уставилась на нас обоих, окружающих не волновало о чем идет речь, они спокойно поглощали суп.
— Младшую надо подключить к работе, поверьте это то, что нужно. Появятся новые клиенты, возможности, да и хватит быть дармоедкой, а тут толк. Назначьте цену выше, продайте первую ночь, по дороже, ведь это ваша дочь, она заслуживает уважения.
— Да ей и только только восемнадцать исполнилось. Как так можно? Хотя годом раньше, годом позже. Да и не профессорша она какая-нибудь. Учится плохо, что ей? А тут помощь семье, давно пора машину брать новую или не люди мы что ли? — женщина стала заметно веселеть, — Золотое место! И покормят, выслушают, не осудят, помогут. Бог здесь, не иначе, вот клянусь жизнью, в следующий раз принесу продуктов на похлебку. Спасибо вам, сразу видно солидный человек, — тут она немного наклонилась в нашу сторону, — и это, не стесняйтесь, заходите, дочки мои за полцены обслужат, одна полновата, но сами знаете, порой и лучше это. Кушать надо, остывает, — и она отправила следующую ложку в рот.
Асмодей отошел от нее и направился навстречу к руководству. Идя вдоль стола, он улыбался и щелкал пальцами, отбивая причудливый ритмический рисунок.
— На следующей неделе ей перебьет позвоночник грузовик с овощами, а через час она умрет в мучениях на пыльной обочине, куда ее оттащит водитель этого грузовика, а после уедет. Не принесет она мяса, а дочки так и будут обслуживать мужчин, — демон уже начал улыбаться священнику, — зайдем к ним? — эта фраза утонула в радостных приветствиях и пожеланиях доброго здоровья. Мою руку трясли очень долго, и она тряслась еще и после того, как ее отпустили.
Мы познакомились. После восторженных похвал в наш адрес, Асмодей предложил перейти к делу, а я под суету иллюзии деятельности, ловко высвободился из небольшого кружка, образовавшегося вокруг нас, и направился к дальнему столу, где помогали раскладывать в общие блюда еду. Незаметно мне удалось затесаться в помощники. Пачкая рукава своей рубашки, я начал методично накладывать овощной салат в ближайшие пустые тарелки. Одна девушка, невысокого роста, чьи темные пряди волос сумели выбраться из туго повязанного платка, заметила меня и подошла.
— Что вы делаете? Это тарелки не для салата, — она хотела разозлиться, но видела, что я не простой посетитель.
— Захотелось немного помочь, — я не переставал хлюпать огромной ложкой с овощами, в любую доступную чистую емкость, — Мне кажется у вас самая тяжелая работа, вы молодцы, что помогаете здесь.
— Спасибо, — она явно смягчилась, — Но не надо, вы немного мешаете, — последние слова она произнесла себе под нос и отобрала у меня мое орудие помощи, — Меня зовут Лиза.
— Марк, очень приятно. А кто твои друзья? Познакомишь?
— Да конечно, мы немного заняты, но думаю, это не помешает, — она была рада, что ей удалось исправить свою грубость, — Вот там…, — девушка начала перечислять имена, которые ничего для меня не значили, но стоп, — Там, разливает компот Алиса.
Скоро небольшой перерыв перед десертом, нужно с толком использовать время.
— Как вас много. Можно я просто постою рядом?
— Да, пообщайтесь, чувствуйте себя, как дома, — сказав это, она ушла расцеплять мальчишек, схватившихся за место возле грузного дядьки.
— Не дай Бог, чтобы, как дома, — моих слов никто не услышал и это к лучшему.
Я подходил к каждому, здоровался, хвалил, говорил о себе, немного шутил, и вскоре меня начали окликать с разных концов зала, но я шел к ней. Она уже давно меня заметила и украдкой посматривала, ожидая, когда я подойду к ее столу. Новый приличный человек среди изгоев, каждое мое доброе слово автоматически возводилось в квадратную степень, и от этого было неловко. Моя правдивая ложь становилась истиной, подкрепленной превосходным чистым костюмом среди моря безобразных тряпок, я мог стать кем угодно, совершенно безупречный на фоне убийц, безработных, сутенеров, насильников, самых дешевых проституток, малолетних воришек и шалав. Я понял, что милосердие не добродетель, а порок, позволяющий чувствовать себя лучше за счет других. Услуга, оказанная другу вот истинная помощь, а среди этой клоаки у меня их не было, только, отравляющее чувство жалости, за которую стыдно, потому что стыдишься не за себя. Зачем ей сюда приходить? Может демон прав и надо избавить этих людей от самих себя? Я вспомнил, что Асмодей напоминал мне об их мыслях, нет в них жалости или благодарности за помощь, только ненависть, из-за уязвленной гордости и мечты об удовлетворении новой потребности. Надо выпить. Как только эта мысль пришла в мою голову, в руке оказался стакан и, судя по запаху, там был превосходный ром. В недоумении я начал оглядываться и крутиться в разные стороны, но перестал, заметив демона, который, ведя беседу, незаметно мне подмигнул. Пару глотков и Марк пришел в себя. Она ждет. Несколько уверенных шагов и я рядом со своим божеством.
— Привет, ты хорошо справляешься, — я положил руки на край стола, потому что они стали жить своей жизнью, пытаясь сползти в карманы. Она ничего не ответила, но останавливаться нельзя, — Если не ошибаюсь, тебя зовут Алисой?
— Да, а откуда вы знаете? Простите, глупый вопрос, — замешкалась и разлила компот на стол, — Какая я криворукая, простите за это.
— Извинятся не за что. Я помешал, — мой голос стал более твердым, чувство уверенности начало наполнять мое существо, — Хожу и отвлекаю, давайте помогу убрать.
— Нет, нет, нет, — она торопливо начала вытирать стол, — Я сама, а то вы еще испачкаетесь, — неловким движением Алиса опрокинула стакан и его содержимое, оказалось на моих брюках, — Простите, Боже, как… Что делать?
— Это пустяки и не надо просить прощения, тем более так часто. Перед кем ты виновата?
— Видимо, я глупая и неловкая, вот и вас испачкала. Таким на роду написано постоянно, просить прощения.
— Нигде ничего не написано. Меня зовут Марк.
— Очень приятно, — следующий бродяга получил от нее порцию фруктового варева, — Мне кажется, я вас где-то видела или слышала, будто сон, просто не могу вспомнить.
— Может быть в церкви? Мы были там с Асмодеем.
— Даааа. Хм, точно. Вы громко говорили, и я видела за колонной этого мужчину, — она настороженно посмотрела на демона, который уже потчевал слугу господа, чем- то из своей фляжки, указывая на ту самую грязную пышечку, которая ему приглянулась, — Кто он?
— Наидобрейшая личность, спас меня, когда я был на самом краю. Он лучше всех знает, чего хочет человек.
— А вы приходили молиться или на исповедь?
— Нет, просто укрылись от дождя. Неужели ты и у Бога просишь прощения?
— Да, он простит даже тогда, когда сам себя простить не можешь. Вы не подумайте, я не фанатичка, просто это надежда, она нужна всем, вот поэтому я прихожу помогать сюда. А вы не каялись?
— Я не сожалею о том, что сделал и мне не повернуть время вспять, а прошлое лучше оставить в покое, настоящее куда важнее.