Бесплатный фрагмент - Проба пера

В текстах Д все персонажи имеют обыкновение переходить под разными именами из одного сюжета в другой. Пребывая в разных эпохах и личностях, все «они» живут жизнью одной персоны — творца.

Олег Серов

Проба пера

Король, сойдя со ступеней, останавливается, удивленный присутствием вставки из красного мрамора среди черно-белых квадратов шахматной доски, включенной в орнамент пола. Пока он разводит руками в попытке найти объяснение столь явному нарушению гармонии, придворная дама пытается пересказать ему на ухо содержание шутки, которую только что произнес шут, сидящий на плече гвардейца в толпе придворных, несколькими рядами спускающихся по лестнице. Замечание шута, явно скабрезного содержания, вызывает дикий приступ хохота у присутствующих. Запрокинув головы, дамы исходят от хохота; кавалеры, указывая друг на друга, вторят их безудержному веселию. Не смеются только кардинал с платком у рта, высокий придворный, указывающий рукой на остроконечный бронзовый кончик невидимой люстры, выглядывающий из-за верхней кромки картины, и знатный вельможа, осыпанный орденами, со шпагой на боку, следующий за королем. Картина написана со скрупулезной точностью в деталях и включает тридцать две фигуры в костюмах середины семнадцатого века. В задних рядах просматривается обнаженная женщина с фонарем. Две дамы своими юбками закрывают нижнюю часть её тела, а верхняя расплывается в свете фонаря в ее руке. Над головой у нее — венец, висящий в воздухе. Никто не обращает на нее внимания, создается ощущение, что ее нет в реальности происходящего, а присутствует она в картине в виде аллегорической фигуры — музы истории, скажем.

Спрашивается, кто совершит преступление, если картина называется «Мгновение перед убийством короля»?

Заранее отметаю лежащую на поверхности догадку о знатном придворном, следующим за его величеством, поскольку извлечь шпагу, отступить хотя бы на шаг и воткнуть ее в спину в одно мгновение невозможно. Да и зачем ему заниматься тем, на что имеются исполнители рангом пониже. Гвардейцы с ружьями на плечах, стоящие на верхней площадке лестницы, также не имеют возможности в мгновение ока воспользоваться оружием: необходимо снять мушкет с плеча, развернуть его, прицелиться… Нет, не получается. К тому же вельможа с орденами, закрывающий короля со спины является помехой для попадания в цель. Был бы у кого-нибудь пистолет, но и для его применения потребуется вынуть его, отвести курок, направить… Пожалуй, тоже не получается! Курок, впрочем, можно отвести заранее. Может быть, пистолет у шута, но он, отвернувшись, смотрит в зеркальце. Или у гвардейца, который несет его на плече? Не выстрелит ли злодей сквозь карман? Нужно проследить, у кого рука в кармане. Кажется, ни у кого. Ненадежное оружие пистолет: может дать осечку, нож предпочтительней, в старые добрые времена, во всяком случае. Может быть, услужливая фрейлина воткнет его величеству шпильку в ухо, для чего потребуется вынуть ее из прически и… сомнительный способ. Шпилька, впрочем, в прическе присутствует. Кардинал держит платочек у рта или знак подает исполнителю, но, кому, неизвестно. Может быть, монаху? Но его нет на картине, хотя он мог переодеться в придворного, однако никого с ханжеской физиономией среди присутствующих не удается найти. Заостренный кончик люстры совпадает по направлению с красной вставкой на полу залы, что подозрительно. Интересно, сколько мгновений проходит при падении люстры? Высокий человек указывает куда-то вверх, но не на люстру, как показалось вначале, а на небесное возмездие за преступление. Возможно, он видит преступника с высоты своего роста. Имеется иная версия: возмездие, мол, тирану! Король сходит с лестницы, останавливается на квадрате, отмеченном красным, убийца нажимает на курок в кармане и… мат в три хода. Выстрела что-то не слышно, впрочем, его и не должно быть «слышно» — картина все-таки. Можно пока заняться выяснением участников заговора. Необходимо начать, пожалуй, с шута. Уж он-то, наверняка, все знает, достаточно взглянуть на его хитрую физиономию с кривой ехидной улыбочкой, выглядывающую из зеркальца в руке. Фигур тридцать две, одна призрачная, ее фактически нет, поскольку она только кажется, подобно тому, как геральдические знаки или гербы, не принимая участия в сражении, висят над войсками на картинах более ранних времен. Но тогда не хватает еще одной фигуры: пешки, слона или коня? Возникает много вопросов. Для чего художнику потребовалось изобразить оружие на боку у вельможи? Для подчеркивания его высокого ранга — единственного носителя шпаги в присутствии его величества? Не для охраны же в самом деле, если применить ее не удается, как для защиты, так и для убийства? Но, если вельможа участвует в заговоре, у него есть возможность заколоть исполнителя после осуществления акции. Но это тоже предположение, не основанное на изображении. Есть еще одна неисследованная область — темнота за спинами гвардейцев на верхней площадке лестницы, в которой вполне может скрываться человек с арбалетом в черном для маскировки. Достаточно мгновения, чтобы стрела достигла цели, а убийце две-три секунды на то, чтобы скрыться за потайной дверью в стене. Весьма убедительная версия, однако видимых доказательств тому нет. Может быть, за призрачной фигурой «музы» таится упомянутый ранее монах, готовый пальнуть из пистолета без промедления в связи с ослеплением окружающих, воспринявших вспышку выстрела за свет фонаря? Дальше идти уже некуда — договорился до полной бессмыслицы! Ничего: муза истории всех рассудит, она все знает, все видит, все освещает.

PS

Картина была представлена в академии искусств в Париже для обсуждения ее подлинности. Академики убийцу на картине не нашли, осудили автора за нелепую вставку фигуры, названной в описании «музой», совершенно нехарактерной, по их словам, для 17-го века и, несмотря на то, что холст был старинный, признали картину фальшивкой, относящейся к современности, ко второй половине 19-го века, если говорить точнее. В первую очередь ими было выявлена историческая несостоятельность картины. Если в шестнадцатом веке королей и герцогов резали, как кур, в коридорах дворцов по всей Европе, то в семнадцатом жертвой убийства был лишь Карл I, да и то — на эшафоте, если не считать Генриха Наваррского, убитого в самом начале века. Всеми участниками обсуждения было отмечено, что, даже, если художник действительно жил в семнадцатом веке, то понятно, почему он остался неизвестным. Появиться при дворе с такой картиной означало немедленное заключение в Бастилию с последующим лишением головы. На самом деле, никакого убийства не было, заявили академики, картина называлась «Шутка», она не имела успеха, и раздосадованный фальсификатор изменил название, чтобы поиздеваться над серьезными людьми, но не тут-то было: их, мол, не проведешь. Владелец картины издал анонимно брошюру с названием «Отчет для академии», осмеял участников обсуждения, заявил, что в описании, даны все подсказки, как ложные, так и подлинные, позволяющие отыскать убийцу и был таков. Так что загадка осталась, а разгадка в одном из текстов сборника.

Преступление… преступление…

В одном из лондонских клубов произошло преступление. В полной тишине курительной комнаты раздался выстрел из декоративной пушечки, стоящей на столе. Пушечка, оказавшись настоящей, изрыгнула снаряд, он попал в зеркало над камином и убил трех джентльменов, сидящих за столиком рядом с каминной решеткой. Осколки стекла и металла разлетелись по всему салону, и только годичные подборки газет в руках три джентльменов, сидящих в непосредственной близости от стола убитых игроков, спасла их от неминуемой гибели. Подшивки была достаточно толстыми, и большая часть осколков сквозь них не прошла и все же пара наиболее юрких пробили бумагу и застряли во фраке джентльмена, сидящего напрямую от зеркала. Когда освободили от облепившей его газеты, он так и застыл, глядя испуганными глазами сквозь разбитые стекла очков на происходящее. Изо рта у него торчала все еще тлеющая сигара, что придавало его лицу комический вид. Двое других джентльменов тоже имели неприглядный вид, но пострадали не так сильно, поскольку осколки прошли по касательной.

Преступление происходило на глазах у всех. Прибывший в клуб корреспондент газеты «Пари Дельф» сделал снимок за мгновенье до выстрела. На снимке все сидели на своих местах, никто не подходил к пушке. К тому же никаких следов не осталось, все смешалось от взрыва. Выстрел произошел сразу после того, как в соседнем зале прозвенели часы, фотограф включил свою вспышку. «Бом, бом, бом» — отзвенели часы, — изобразил слуга, — а потом «па-ба-бах!» Фотограф утверждал, что он, якобы, видел, как огненный куст разросся в зеркале. «Ширр, ширр, ширр — прошуршали осколки, — изобразил он, — а стекла зазвенели, как будто запели». Пользы, от их описаний не было, только слуга составил алиби фотографу, а тот слуге. Других подозреваемых не было. Кто принес в клуб снаряд, специально изготовленный для декоративной пушечки, зарядил ее и поджог фитиль, так и осталось неизвестным.

Никто в клубе не враждовал, не интриговал, не имел финансовых претензий друг к другу. Подозревать было некого. Следователи из Скотланд Ярда так ни к чему и не пришли, и тогда члены клуба решили пригласить частного сыщика с претенциозным псевдонимом Шерлок Холмс, о ком ходили слухи, что ему достаточно было присутствия статуи или еще какого-нибудь предмета из мрамора в комнате, чтобы увидеть сцену преступления. В том же месте, где не было подходящего фетиша для медитации, он сам себя гипнотизировал, раскачивая перед собой золотые часы на цепочке, до тех пор, пока не появлялось видение.

— Я, разумеется, все видел в видении, — сообщил Холмс, войдя в зал, — но у меня правило: не доверять галлюцинациям, даже, если они оказываются верными. В нашем мире логики и устойчивых заблуждений недостаточно сказать: я знаю, кто преступник, а доказательств на то не имею. Свидетельства богов, — показал он на статуи Ареса, свирепо оглядывающего присутствующих с одной стороны камина, и Афродиту — c другой, — не принимаются обществом. Одно дело указать на преступника из среднего класса, а другое на злодея из высшего света. В своих расследованиях я обычно исхожу из того, что тот, кто имеет самое твердое алиби из всех, возможно и есть преступник. Чем более тщательно преступник начинает выстраивать алиби, тем больше вызывает подозрений.

— Тогда меня можно в первую очередь отнести к преступникам, — заявляет председатель клуба. — Я вышел за десять минут до происшествия. Поджег фитиль и вышел.

— Могу сделать для вас исключение. Вы — не убийца, не только потому, что я видел другого, но еще и потому, что фитиль не мог так долго гореть. По обгорелому куску шнура можно заключить горение происходило, я проверял, не более минуты. Возможно, преступником был один из убитых, который решил покончить самоубийством и унести еще несколько жизней с собой…

— Приемлемое объяснение, — кивает головой председатель.

— … или тот, кто, сидя в отдалении, любовался зрелищем совершенного преступления. Однако, дойти до пушки, зажечь фитиль и вернуться назад за две минуты проблематично. Преступником, скорее всего, мог стать тот, кто сел в зону поражения, но принял меры предосторожности, прикрывшись подшивкой газет, достаточно толстой, чтобы не пропустить осколки.

— Полицейские стреляли в подшивку и убедились, ее легко прострелить.

— Прострелить — да, а осколки проходят с трудом.

— Но все они были ранены!

— Царапинами всего лишь отделались.

— Не мог же человек сам на себя направить взрыв.

— Все думают так: не может человек сам на себя направить взрывную волну, закрывшись таким ненадежным средством, как газета, если он, конечно же, не самоубийца или сумасшедший. Как же, вы спросите, те два осколка, которые впились, скажем, в бок джентльмена больше всего пострадавшего от взрыва.

— Вот именно!

— Есть и на то объяснение: полагаю, под фраком у любого из них мог находиться самодельный панцирь из кожи буйвола или жилет из толстой шерсти. Наверняка, преступник все испробовал на манекене.

— Ха-ха-ха, — смеется председатель. — А лица!? Лица у всех были в крови от царапин!

— Лицом рисковал.

— Ну, это все косвенные улики, к тому же сомнительные.

— Это не улики, а предположения. В совокупности набирается много улик. Преступник все предусмотрел до мельчайших деталей. Для репетиции ему потребовался не один снаряд. Преступник оказался холодным и хитрым стратегом и тактиком. Просчитал все до мелочей. Явись вы к нему в дом, вы наверняка найдете у него несколько исчезнувших из салона подшивок, иссеченных осколками. Я проверял — исчезали. Уверен: можно найти и пушку в доме одного из трех подозреваемых, аналогичную этой невольной преступнице, — похлопывает Холмс пушечку по загривку.

— Джентльмены, вот ключи от моего загородного дома, — предлагает один из участников собрания, — можете послать ко мне кого-нибудь из клуба и убедится, что там ничего нет подозрительного.

— Нет надобности, джентльмены, останавливает Холмс жестом руки вскочивших участников с ключами, — верю, у вас в домах все в порядке. Больше всего пострадал джентльмен, сидящий во втором ряду за убиенными игроками, два осколка попали в него, но они не повредили ему. Двое других получили осколки по касательной, и они застряли в газетах. Оболочка снаряда была из олова, и осколки все мягкие, потому-то они подшивку пробили, но застряли в одежде, ибо вектор взрывной волны был направлен на первый стол.

— По вашим словам получается, что убийцей мог быть только тот, кто, закрывшись газетами, сидел во втором ряду от камина? Кого же из них вы обвиняете?

— Я обрисовываю картину того, что могло произойти, из деталей, которые видели все.

— Нет, этого не может быть. Это — несчастный случай. Кто-то зарядил пушку для… для фейерверка и забыл.

— Случай, конечно, несчастный, но кто-то зарядил-таки пушку и поджог фитиль.

— Какой-нибудь посторонний злодей.

— Привлекательная версия для вашего клуба. Слуга, конечно же, мог зарядить пушку каким-нибудь ядром, но никак не специально сделанным снарядом, если допустить, что у него имелись какие-то мотивы, месть, например, который выдвинул в первую очередь сыщик из Скотланд Ярда. Если слуга… предположим гипотетически… зарядил пушку снарядом, то уж зажечь фитиль он никак не мог…

— Поскольку вместе с фотографом находился под моим взглядом, — вмешался председатель. — Я вышел из салона и остановился в холле поодаль поговорить с одним из членов клуба. Краем глаза я видел, как слуга разговаривал с фотографом.

— Остаются три любителя чтения. Любой из них мог незаметно подойти к пушке и вернуться на место за время горения фитиля. Все остальные члены клуба сидели в отдалении и, как выяснила полиция, в поле зрения друг друга. К тому же уложиться в две минуты, чтобы подойти к пушке и вернуться, как мы уже выяснили, весьма затруднительно. Выбирайте!

— В какое положение вы ставите нас? Как можно выбрать?

— С помощью логики.

— Нет-нет, этого не может быть.

— Если мы не сумеем доказать вину одного из трех, тогда под подозрение попадают все оставшиеся в живых члены клуба, что затрудняет расследование.

— Полиция ничего не открыла. Полагаю, и мы ни к чему не придём.

— Полиция, да, не открыла, но разрешила воспользоваться всеми уликами, имеющимися в их распоряжении.

— Но собранных улик недостаточно, — говорит председатель, жестом руки заглушая гул возмущенных голосов.

— Да, недостаточно. Не достает одной какой-нибудь незначительной детали.

— Где же взять такую деталь, которая откроет все сразу? Вроде все на виду, а ясности нет никакой.

— Есть такой. Преступников всегда губит какая-нибудь деталь.

— Может быть, это все же несчастный случай? Какой-то из джентльменов, проходя мимо, случайно ткнул сигарой в фитиль, а теперь боится признаться в содеянном.

— Я, конечно же, понимаю, вам очень не хочется, чтобы преступником был член клуба. К тому же только в сочинении господина Верди брошенный на пол пистолет стреляет в того, в кого надо по сюжету. Несчастный случай, казалось бы, а повлек за собою гору трупов.

— Все, как у нас, все, как у нас.

— У вас все было подготовлено тщательнейшим образом, но именно это преступника обычно и губит. В нашем случае его выдали две крохотные дырочки на сигаре, которую он, чтобы не оставлять следов, наколол на вилочку для извлечения вишенок из коктейля, чего не нужно было делать вовсе, поскольку на сигаре не остается отпечатков пальцев. Преступник попытался стереть отпечатки с вилочки, но в спешке один упустил. К тому же не думал, что можно соединить два таких разнородных предмета, как сигара и вилочка. Взрывом ее отнесло в сторону, как и все остальные приборы со стола.

— Но почему вы решили, что это именно та вилочка? Они все одинаковые. Любой мог оставить отпечатки на них.

— Вилочка эта была в единственном числе, все остальные из другого набора, и она в точности соответствует дырочкам на сигаре, брошенной преступником на пол. Полицейские из Скотланд Ярда не придали этому никакого значения, а напрасно. Остается сравнить то, что обнаружила полиция на вилочке с отпечатками пальцев трех джентльменов, сидящих с газетами.

— Не вижу связи, — председатель растерянно поводит руками, как бы подыскивая, что еще сказать. — А вот! Не хватает мотива!

— В том-то и уловка, что преступление кажется безмотивным. Есть, однако, мотив: мудрость века сего и гордыня. Я, мол, совершу преступление, и никто не сможет его разгадать. Вот и богиня того же мнения, — указывает он на статую Афины. — Взгляните.

Присутствующие оборачиваются на статую, указующую пальцем куда-то вперед, и сразу же раздается выстрел. Все вскакивают, не понимая, что происходит, и кто стрелял. И только более всего пострадавший от взрыва джентльмен остается на месте в облаке дыма, исходящего из его груди, словно душа покидающая тело. Не вынимая револьвера из внутреннего кармана пиджака, он выстрелил себе в сердце.

— А вот вам и доказательство, а также и приговор. Мудрость мудростью, а револьвер в кармане был подготовлен на всякий случай. А отпечатков, кстати, и не было, да и вилочки были все одинаковые. Не сработала мудрость.

В газетах было объявлено, что частный сыщик, некто Шейлок Холмс, так и не выяснив истинных мотивов преступления, довел одного из подозреваемых до самоубийства.

Cul de sac

«Молодая пара арендует полуразрушенный замок на острове, чтобы провести медовый месяц. Он старше ее на пятнадцать лет, но она доминирует над ним. Остров во время отлива становится полуостровом, и можно подъехать к замку на машине. Ее дальняя родственница приезжает к ним в гости с мужем и племянником лет десяти. Пока мужья готовят, жены отправляются на пляж. Поскольку на острове никого нет, купаются они голышом. Как только дамы начинают приближаться на неприлично близкое расстояние, в зад гостьи впивается камешек… «Ой, что-то меня укусило»… и намечающееся объятие прерывается. Гости довольно быстро уезжают, оставляя к неудовольствию молодоженов, мальчика — весьма ученого малого, несмотря на свой возраст, превосходно владеющего рогаткой к тому же. Он бродит по замку, стреляет в стены, штукатурка обваливается, обнажая изразцовые картины античного содержания.

Не успевает супружеская пара усесться за стол, как прямо в зал въезжает видавший виды роллс-ройс с гробом на крыше. Не обращая внимания на хозяев дома, два охранника и сухощавый человек в круглых очках — верзилы зовут его адвокат, ставят гроб на праздничный стол. «Где стол был яств, там гроб стоит», — вставляет мальчик реплику. Незваные гости оказываются гангстерами, прибывшие на остров похоронить своего босса в определенном месте в замке, указанном в завещании. Перед тем как опустить его могилу, бандиты открывают крышку, чтобы удостовериться в наличии тела и забрать заодно золотые часы, пистолет и… записную книжку. Пока один из бандитов листает записную книжку, другой рассказывает, как его босса уже один раз хоронили, а он достал пистолет, заранее спрятанный в гробу, и сквозь крышку перестрелял своих врагов. Бандит ложится в могилу на крышку гроба, чтобы показать, как все было. Нечаянно он нажимает на курок и раздается выстрел. Адвокат инстинктивно стреляет в него. «Ты что с ума сошел!?» — орет другой бандит. «Он выстрелил, я думал в меня, — отвечает адвокат, — я в ответ… и нас осталось только двое. К тому же, он лишний», — и объясняет, что с помощью записной книжки можно отыскать клад, спрятанный покойником в замке.

Бандиты запирают молодоженов в шкафу… «Чтоб не болтались под ногами»… что, впрочем, дает им возможность в первый раз совершить, наконец, брачный обряд. В записной книжке оказалась шарада с указаниями, куда нужно смотреть, чтобы разгадать местонахождение клада. Начинать нужно было со статуи античного героя, он должен был указать направление, но он оказался безруким. Сломанная рука должна была указывать на Аполлона. Но как понять «кто есть кто» в изломанных статуях и покрытых мхом барельефах? Неожиданная помощь приходит от племянника. Он, оказывается, знает поименно всех богов древнего мира. Поиски продолжаются. Когда бандиты приближаются к месту захоронения, они начинают подозрительно посматривать друг на друга, наконец, их недоверие разрешается перестрелкой. Верзила убивает адвоката, но мальчик убегает от него, время от времени постреливая в него из рогатки. Когда верзила, наконец, находит мальчика, тот начинает стрелять в него из смит-энд-вессона, который предварительно стащил у подельников. Между ними происходит перестрелка, но верзила считает выстрелы, и как только загибает шестой палец идет к нему в открытую. Мальчик несколько раз щелкает курком, бросает револьвер и поднимает руки вверх.

Во время перестрелки супругам удается открыть двери шкафа, они бегут к берегу, садятся в машину и уезжают. Бандит хватает мальчика, и он приводит его в зал, где находится сокровище. Посреди зала — выложенная из мрамора женское лицо с пальцем у рта, под полом оказывается шкатулка, а в ней фарфоровый гном, показывающий шиш. Верзила с рычанием воздевает голову вверх. Увидев ухмыляющуюся рожу сатира на потолке, дает автоматную очередь в него. Из трещины в потолке вываливается золотой слиток и попадает ему в голову, а затем начинают сыпаться жемчужины, золотые монеты и бумажные деньги.

Когда машина застревает в воде, семейная пара возвращается в замок, и их взору предстоит лежащий в пустом зале убитый верзила и мальчик, раскуривающий сигару противника. «Фигу они нашли оловянную», — заявляет мальчик на вопрос о кладе. Не успевают они прийти в себя, как появляется еще одна машина с бандитами. «Они стреляли в друг друга, стреляли… — на вопрос, „где их люди“, откликнулись супруги, — стреляли, стреляли и… удалились». Бандиты бродят по замку, с недоумением, разглядывая следы побоища. «Что же они не поделили?» Наконец, один из них нагибается, поднимает золотую монету с пола, подбрасывает и ловит ее: «Так, так…» — приговаривает он, осторожно оглядываясь на подельников. «Вы уезжайте, а я с ними, — указывает он на супружескую пару, — закопаю покойников… поглубже».

О празднике и гостях

«Ограбив банк, пятеро бандитов, уходя от погони, скрываются в замке неподалеку. Незваные гости забирают ключи у ключника, прячут саквояжи с деньгами в сейф и садятся за праздничный стол. В доме проходила масонская инициация по вступлению новых членов в ложу. Всю ночь бандиты издеваются над хозяевами и гостями, заставляя их совершать ритуал, что превращает инициацию в фарс. Утром бандиты уезжают на машинах гостей, но на полпути обнаруживают, что саквояж с деньгами и чемоданы с масонскими артефактами заполнены Библиями.

Грабители возвращаются в замок и устраивают следствие, подключая к нему прибывшего инспектора с наручниками, на нем же и употребленные. Хозяева уверяют, что никто из гостей не сумел бы открыть сейф. Оказалось, однако, что утром исчез ключник. Бандиты вынуждают инспектора отправиться вместе с ними на поиски вора, которого он в свое время задерживал, но не находят его по адресу. Ключник тем временем возвращается в замок с похорон дяди, куда срочно отправился в то утро по телеграмме. Но даже бандиты понимает, что вор не может, как ни в чем не бывало, вернуться на место преступления.

Никто не догадывается, что сокровищами и артефактами воспользовался сын ключника, имеющий еще одну связку ключей. Насмотревшись масонских ритуалов, подросток воспроизводит их вместе с приятелями из ближайшей деревни. Во время проведения инициации его сердце загорается красным огнем сквозь рубашку, и он восклицает: «Я теперь знаю, как распорядиться деньгами!» Неожиданно мужским голосом юный мастер церемонии добавляет: «Властью, данною мне от… неважно кого… повелеваю исполнять все мои желания!» Его приятели восклицают хором: «Клянемся!»

Клоун, говори!

«В замок маркиза… назовем его де Караба… исчезнувшего несколько лет назад, является дама, представившаяся его вдовой. Визит дамы состоялся за день до признания за родственниками права наследовать замок и состояние. Совершенно расстроенные родственники собрались, было, уже разъехаться, когда новоявленная маркиза заявила, что явилась из психиатрической клиники… потому столько лет отсутствовала… после благотворного лечения сюрреализмом. Мгновенно оценив ситуацию, родственники стали наперебой предлагать ей свою любовь и помощь в ведении хозяйства. Для поддержания душевного спокойствия маркизе… оказывается… требуется повторять упражнения, которыми ее лечили. Залезает она, скажем, на статую античной девы на поляне перед замком, срывает с себя красное платье и, размахивая им как знаменем, зачитывает стихи Рембо-или-По.

Обрадованные родственники, собрав достаточное доказательств проявления безумия, через суд добиваются опеки над ней. Уже раздаются звоны бокалов по поводу отправления безумной в психиатрическую клинику, как за воротами замка раздаются странные звуки. Во главе колонны шутов и арлекинов, шествующих с барабанами, трубами и трещотками, на трехколесном велосипеде во двор замка въезжает лилитка в трико с блестками. Она делает на седле несколько сюрреалистических упражнений или акробатических и, продирижировав весьма ехидную мелодию, объявляет: «Клоун, говори!»

Из толпы шутов выделяется клоун со свитком в руках. «Будучи осведомлен о подлости, — зачитывает он, — жадности и хитрости моих родственников, я, маркиз де Караба, в добром здравии ума и тела изменяю завещание, позволяющее мой жене… прекрасной актрисе, сыгравшей роль сюрреалистки… воспользоваться моим состоянием, и отдаю все имущество моей приемной дочери, которая по счастливому совпадению оказалась дочерью моей супруги, кою вы засадили в психушку — хорошо еще не убили, чтобы вы во второй раз испытали разочарование в связи с потерей наследства. Теперь клоуны, але гоп! И музыка! Гимн сюрреализму! Я не собираюсь подавать на вас в суд, господа скупердяи, ограничусь представлением о том огорчении, которое проступит на ваших лицах!»

Истуар
(фрагмент «Рандеву с Бафометом»)

Итальянский принц тайно прибывает на остров в Средиземном море, чтобы провести месяц — другой с любовницей на вилле какого-то древнего императора. Мирную жизнь прерывает явление делегации масонов, входящих в правительство. Они пытаются уговорить принца на брак с немецкой княгиней. «Что позволит Италии закрепить союз с Германией», — заявляет глава делегации. В противном случае, принц должен подписать отказ от престолонаследия, а если и на это ответит отказом, ему намекают — лишится не только короны, но и того, что под ней. В группе присутствует иезуит, готовый освятить их союз. Принцу, однако, нравятся не роскошные валькирии с манерами Ванды Дунаевой, а миниатюрные, податливые лилитки. Он пытается сослаться на короля, который, возможно, будет против, но связаться с ним нет возможности, поскольку стоящая на причале яхта прибывших гостей, срывается во время шторма и уплывает. Между гостями шныряет препротивного вида лилипут — то ли сторож, то ли домовой, который устраивает шуточки в духе братьев Маркс и путает всем карты.

Во время шторма на остров пребывает лодка с грабителями. У самого берега лодка напарывается на камень, и сейф, который они привезли, чтобы вскрыть в безопасности, оказывается на дне. Раздосадованные бандиты вымещают свое раздражение на обитателях острова, забирают деньги и драгоценности, а также требуют от дам исполнения женских обязанностей по отношению к победителям. Иезуит объясняет незваным гостям на исповеди, что они имеют дело со столь значительными людьми, что лучше с ними не ссорится, если не хотят, чтобы их вечно преследовали на Небе и на земле. Убоявшись небесной кары более чем земной, бандиты предлагают заключить мирный договор с принцем о взаимопомощи, но вскоре понимают, что сила не на его стороне. С помощью подкупленных бандитов князь Боргезе, возглавляющий делегацию, уговаривает принца подчиниться масонским клятвам. После исполнения ритуала пребывание в черной комнате вместе с Венерой, являющаяся таковой как по имени, так и по сущности, в ритуале «преодоления различий между полами», принц начинает склоняться к согласию на брак со множеством условий, позволяющих ему вести прежний образ жизни. Тем временем иезуит получает через голубиную почту какую-то информацию и начинает чинить препятствия, утверждая, что вскоре произойдут события, исключающие возможность заключения брака.

Масоны уговаривают, наконец, принца и он соглашается на свадебную церемонию, которая прерывается с появлением в небе над островом горящего самолета. Два других преследуют его, обстреливая из пулеметов. От спасенного летчика, спустившегося на парашюте, обитатели острова узнают, что уже две недели идет война. Италия готова разорвать тройственный союз с Германией и Австрией, что делает брак с княгиней нежелательным. Бандиты становятся на защиту иезуита, враждующие группировки буквально рвут на части участников церемонии.

Пока все обсуждают создавшуюся ситуацию, к острову приближается немецкий броненосец. Вездесущий лилипут стреляет с парапета из сигнальной пушки в сторону броненосца, и оттуда в ответ раздается залп из трех орудий по вилле. Снаряды каким-то образом пролетают сквозь окна и разрываются в саду. Вслед за этим взрывается корабль как бы в отместку, а скорее всего, натолкнувшись на мину, сброшенную с самолета. Броненосец начинает тонуть, и над поверхностью воды остается только башня с тремя орудиями, направленными в сторону острова. Капитан, прибывший на шлюпке с матросами, узнает о создавшейся ситуации, и требует доведения свадебной церемонии до конца, заявляя, что в случае отказа, ему достаточно махнуть флажком, и оставшиеся в башне артиллеристы разнесут остров на куски. Иезуит резонно отвечает, что в таком случае и он сам погибнет вместе со всеми. Когда враждующие стороны заходят в спальню для провозглашения вердикта, обнаруживают на куче денег, непонятно каким способом извлеченных из затонувшего сейфа, восседающего на столе домового. На ногах у него не было обуви, отчего открывались копытца, а если присмотреться, то и крохотные рожки, выступающие из-под волос на голове. Одной рукой он дирижировал стонами новобрачных, расположившихся втроем на постели, другой выстреливал игральными карты в сторону непрошенных гостей. «Фр-р-р-р…»

Орлиное гнездо

«В свое время княжество Фенсшлюсер было выкуплено у Баварии, с тем условием, чтобы даже на карте не было обозначено. Два упыря Ионеско Го-По и Попеско Жо-По, выходцы из Трансильвании, один бургомистр, другой начальник полиции, пойманные у себя на родине за исполнением древнего обычая семейства Сепеши, были судимы, но, имея масонские связи, получили прощение с обязательством кровь из девушек более не пить, а законным способом забирать энергию у обитателей княжества путем строго соблюдения законов. Меня загнали в один из пяти замков, возвышающихся над скалой. Все пытались меня извести, да никак. Замок на вершине, доставшийся мне от отца, не подвергался воздействию, вершина скалы находилось под защитой баварского короля. Зато другим доставалось.

Оба не очень большого роста, но толстые, так что передвигались частенько на инвалидной коляске с колесиками. Носились по городу с необыкновенной скоростью, как будто в те коляски два черта были заключены. Го-По любил здороваться с горожанами за руку, после чего рука болела три дня. Попробуй уклонись, тогда Жо-По брал человек за шею и спрашивал: «Тебе что, наш хозяин не нравиться?» Попробуй скажи, что не нравится. До посинения будет держать, а самого румянец на щеках сразу же начинал проступать, а до того морда его казалась сделана из олова. Выезжая утром из ратуши, Жо-По приказывал: «Канаву прорыть от сель и до сель!» Возвращаясь вечером, топал ногами, орал, пену пуская из рта: «Кто здесь канаву прорыл не туда, зарыть, а завтра в нужную сторону рыть».

Выдавая себя, один за архитектора, другой за реставратора, жили на подаяния со всей Европы. Просили у сильных мира сего вспоможения на реставрацию замков, представляющих историческую ценность. Замок отстроят, а он гляди через месяц одну стенку теряет. Землетрясения замучили, мол. Деньги давай на новую стенку, и ведь давали по незнанию, полагая, что отдают на реставрацию.

Более всего им доставляло удовольствие портить произведенья искусства, кои им присылали на обновление. Иные картины поджигали, обливши духами, чтобы патина образовалась, амфоры разбивали, собирали вновь и склеивали, так древнее казались. Внутри скалы по пути вверх, чтобы до верхнего замка добраться, дорылись до грота, в коем обитало невидимое существо, принимающее облик Бафомета, когда перед ним портили произведения искусства или приносили жертвы иного характера, совершаемые жрицей богини Астарты. Не рекомендую заходить в город. Упыри схватят за вторжение на территорию суверенного государства и отпустят после уплаты огромного штрафа, до тех пор отдадут на развлечение жрице богини Астарты, она у вас всю ментальную кровь высосет. Время от времени почтовый дирижабль доставляет мне продукты. Почему, спросите вы, не улетаю отсюда? Живу по привычке. К тому же, смотрите: беру клюшку для гольфа и посылаю шар из слоновой кости в город. Поражает упыря прямо в лоб или в иные места. Развлекаюсь тем самым. К сожалению, пока долетает превращается в теннисный мяч».

Перемена участи

— Две девушки, сидя на коленях своих возлюбленных, — рассказывает импровизатор в кафе, — мечтают о перемене участи. Благополучная Жюстина, обремененная суетной жизнью в Париже, изъявляет желание вести в провинции тихую, спокойную жизнь. Другая, Жюльетта –провинциалка из бедной семьи, мечтает оказаться в столице. По мановению руки незримого духа добродетельная Жюстина оказывается в теле Жюльетты в провинции, а ленивая и порочная Жюльетта — в теле Жюстины в столице. Она сразу же адаптируется в богатой семье и ведет легкомысленный образ жизни. Жюстина предпринимает попытку доказать, что она не та, за которую ее принимают, однако посещение отчего дома заканчивается вызовом полиции, и она вынуждена возвратиться в провинцию. Жюстина, в облике Жюльетты, соответственно, выходит замуж за богатого человека в возрасте, и на его деньги разоряет банк своих родителей, лишая тем самым соперницу возможности вести прежний образ жизни.

— Жюстина, Жюльетта, хм, — кривится выпивший посетитель.

— Надеюсь, вы не теряете нить повествования?

— За кого вы меня принимаете?

— Обозленная Жюльетта, стреляет в Жюстину, находящуюся в ее облике, и случается непредвиденное: душа Жюстины вырывается из чужеродного тела и возвращается в свое. С ужасом созерцает она мертвое тело Жюльетты на полу рядом с дымящимся револьвером. С возвращением прежнего облика вновь происходит перемена участи. Во-первых, она оказывается под следствием по обвинению в убийстве… ни о каком переселении душ, разумеется, нельзя было даже заикнуться… а во-вторых…

— Теряет имущество, — вставляет подвыпивший посетитель, — о!

— Правильно… приобретенное в облике Жюльетты, но получает остатки состояния своих родителей. Я смотрю, вы не теряете нить сюжета.

— За кого ты меня принимаешь, за старого маразматика? Я еще ого-го что могу! — восклицает посетитель, размахивая бутылкой. — Я, знаете ли…

— Верю-верю. Суд принимает к рассмотрению версию, выдвинутую адвокатом. «Авантюристка из провинции, угрожая револьвером, потребовала у дочери бывших владельцев банка продать пакет акций, оставшихся у нее от ушедших в отставку родителей. Моя подзащитная попыталась отнять у нее оружие, и в результате борьбы „жертвой“ нечаянного выстрела становится авантюристка». Присяжные заседатели не стали разбираться в ситуации, а просто стали на сторону благополучной Жюстины и ее почтенных родителей. Справедливость восторжествовала как будто бы, но не все так просто под луной. Жюстина с тех пор не находит покоя. Пройдя опыт пребывания в двух телах, ее преследуют не свойственные ей воспоминания.

— И… — спрашивает подвыпивший посетитель, — о чём это вы только что рассказали?

— Мною была предпринята попытка показать перетекание характера одного персонажа в другой при перемене места обитания. Хорошее становится несколько хуже, плохое так и не исправляется. Все возвращается на круги своя, остается только горький опыт проживания не своей жизни.

— Да-а-а? Кто бы мог подумать…

— Да, странная история, — отмечает другой посетитель, — странная и несправедливая. Бедная девушка неожиданно становится богатой, что справедливо, а богатая — бедной: так ей и надо. Богатая, хотя и стала бедной, вновь богатеет, и это понятно — богатые всегда найдут способ разбогатеть. Мало того: она разорила бедную девушку и убила ее.

— Минуточку, стреляла-то не она.

— Да, стреляла не она, а погибла бедная. Несправедливость восторжествовала.

— Таков истуар.

— Получается, что преступление… оправдано?

— Смотря для кого?

Ленин жив

Под ножницами знакомого парикмахера лицо только что вернувшегося из заключения карманного вора Федьки Фантомаса приобретает в зеркале сходство с ленинским. В трамвае человек, которого Федька двинул локтем, чтобы тот не лез в переполненный вагон, падает в обморок от его злобного взгляда. Выглядывая из окна на случайной остановке, он замечает в окне остановившегося напротив трамвая юношу в круглых очках, читающего «Фантомаса». Федька бесцеремонно забирает книгу на секунду, но, когда трамваи трогаются, бьет юношу по протянутой руке и уезжает.

Федька, прочитавший в лагере собрание сочинений Ленина, начинает сыпать цитатами перед коллегами по ремеслу. Он объявляет себя двойником Ленина, которого в свое время, якобы, использовали для прикрытия настоящего. Входя в раж, он завирается до того, что он, де, настоящий, а пахан (то есть Сталин) угробил двойника по ошибке, а он под видом Федьки скрылся в лагере, тем и спасся. Несмотря на то, что уголовника отлично знают прошлое Федьки Фантомаса, они разделяются на верных последователей и скептиков. Дабы убедить неверных в своем первородстве, новоявленный Ленин отправляется в Смольный, где становится свидетелем убийства Кирова. Тот мечется по коридорам, спасаясь от пуль дрожащего убийцы, но все двери захлопываются перед ним. Наконец, прячется за бюстом Ленина, где его и приканчивают. Когда убийца оборачивается, то видит перед собой ожившего Ленина, укоризненно качающего головой. Он падает перед ним на колени, целует ботинки и просит прощения, обвиняя во всем Сталина. Федька возвращается в малину и предлагает уркам грабить квартиры арестованных кремлевских сановников после ухода энкеведешников. У воров начинается новая жизнь. «Грабь награбленное!» — провозглашает самозванец. Добыча свозится в конспиративную квартиру, устроенную на лестнице. В полуподвальном помещении под лестницей, находящейся на стыке трех домов, которую в свое время закрыли для ремонта и позабыли о ее существовании, новоявленный вождь объявляет на фене ленинское учение, интерпретируя события на воровской лад.

Во время налета на квартиру очередного сановника воры сталкиваются с конкурентами в лице Бухарина и Тухачевского. Федька подсаживается к ним в машину и предлагает совместными усилиями армии и уголовников свергнуть Кобу, объявить о возвращении его, Ленина, к жизни и править страной по своему усмотрению. По возвращении Бухарин с Тухачевским бегут каждый к своему телефону, чтобы доложить Сталину о случившемся. На следующий день в машину с двойником Тухачевского подсаживается грубо загримированный под Ленина идиот, посланный предусмотрительным Федькой для проверки. Со всех сторон к ним устремляются два десятка машин с энкаведешниками.

«Мы пойдем другим путем!» — объявляет Федька и предлагает прекратить ограбления и приступить к созданию бригады, способной захватить Кремль. Большая часть воров в законе пытается воспрепятствовать столь амбициозным замыслам, но воры младшего поколения становятся на сторону самозванца. Ленин начинает резню оппозиции. Одновременно его сторонники прорывают подземный ход в немецкое посольство. Ленин посещает посольство, позирует перед кинокамерой. Ему подсовывают блондинку, свидание с которой тайно снимают на пленку. В обмен на Литву, Белоруссию и половину Украины он предлагает немцам пособничество в захвате власти в стране. Немцы делают вид, что серьезно относятся к планам новоявленного вождя, а пока пытаются завербовать агентуру среди уголовников, а также снимают пропагандистский фильм «Ленин жив».

Недорезанная оппозиция устраивает ловушку: проходящего по коридорам коммуналки Ильича неожиданно выталкивают на улицу и его арестовывают случайные милиционеры. В машине он по своему обыкновению ворует карманные часы у смущенных блюстителей закона. Его привозят во двор НКВД, где уже находятся с полусотни «лениных» и полтора десятка «троцких». Прибывший из Москвы Ежов расстреливает их всех из пулемета. Двойники большевистских вождей делают в агонии подобие физкультурной пирамиды и выкрикивают популярные лозунги. Ленин прячется за одного из «троцких» и остается в живых. Трупы бросают в машину, привозят в поле и сбрасывают в заранее выкопанную яму. Два мужика с завязанными глазами, пересыпая свою работу шутками, наподобие тех, которыми обменивались могильщики в «Гамлете», засыпают яму землей. На черную пахоту начинает опускаться первый снег. Из-под тонкого слоя земли появляется ленинский глаз. Федька встает из могилы, говорит:

«Ленин жил! Ленин жив! Ленин будет жить!»

«Наше знамье, — продолжает один из могильщиков, — сила и оружье».

«Аминь!» — заключает Ленин, вылезает из могилы, грозит кулаком и сквозь хлопья снега уходит в поле по грязи.

Мадам О

В ностальгии по прошлому Ольга Андреевна Гетцке Гей-Камарахова устраивает на своей вилле под Прагой представления, повторяющие обстоятельства молодости, проведенной в России. Специально нанятые актеры разыгрывают для нее любовные истории. После смерти мужа (банкира) — страстного коллекционера старинных предметов, который любил повторять, что приобрел жену на аукционе («Познакомился, разумеется», — поправлялся он, встретив ее осуждающий взгляд), она становится полновластной хозяйкой антикварного рая. Время от времени мадам Ольга приглашает друзей из числа эмигрантов и тогда две жизни — настоящая и придуманная — протекают рядом, слегка взаимодействуя. Увлеченные игрой актеры вступают в личные взаимоотношения друг с другом и зрителями. Обыгранная несколько раз история ее первой любви постепенно приобретает новые очертания. Днем мадам О (как ее называют актеры) пишет одну и ту же пьесу, а в вечернем спектакле исполняет роль греческого хора, суфлера и режиссера.

Перешагнувшая критический возраст хозяйка дома скользит среди участников представления, расставляя актеров и зрителей, словно фигурки на шахматной доске. Поясняя очередной фигурантке, в какую позу ей необходимо стать, она испытывает от этого руководства юным телом столь сильное и неожиданное удовольствие, какое не состоянии уже получить от любовной интрижки. Несколько раз она едва не впадает в любовную горячку, но вовремя опоминается. Время от времени один или несколько участников представления влюбляется в стареющую, но все еще красивую актрису, и тогда наступает ее звездный час: она приближает влюбленного к себе и удаляет его (или ее), управляя марионеткой по своему усмотрению. В подобных грезах наяву мадам Ольга проводит все свое время, не замечая оккупации Чехии немцами. Некоторое время гауптман Шредер становится главным ее конкурентом в покорении душ окружающих. Он приводит с собой арестованную подпольщицу, которая ему нравится, и играет с ней в кошки-мышки, пока хозяйка дома не устраивает ей побег. Из-за присутствия в доме нескольких евреев, которых она прячет в подвале, вторая линия сюжета пьесы мадам Ольги, настоящая, становится все более опасной. Но вот Шредер уходит на фронт, и к ней начинают похаживать русские эмигранты, которые покинули Россию после революции. На вилле вновь возвращается чеховско-бунинская атмосфера фривольной игры в какую-то придуманную жизнь.

Проходят годы, уже полыхает зарево артиллерийской канонады вдали, а завороженные обитатели дома продолжают разыгрывать все ту же пьесу, и только первый советский танк, потерявший управление на гололеде, неожиданно врезавшись в стеклянную стену передней, прерывает спектакль. Открывается люк: из него высовывается пьяная мальчишеская физиономия танкиста, который кричит: «Победа!» — и стреляет из автомата в потолок. Заметив, наконец, компанию разряженных дам и мужчин во фраках с напряженными лицами, застывших в ожидании чего-то еще более страшного, осекается: «Пардон, мадам», — и проваливается в люк. Танк резко уезжает задним ходом, но все остаются стоять неподвижно, словно на сцене.

Посещение замка

Приезд юной принцессы одного из королевских домов Европы в Кисловодск на лечение вызывает переполох в местном НКВД. Для проживания принцессы и ее свиты выделили особняк князя Мещерского. Из местного музея и антикварных магазинов была привезена обстановка, а декораторы, вызванные из Ленинграда, за две недели превратили захламленное помещение в некое подобие дворца. Для общения принцессы была подобрана дюжина детей проверенных родителей. Ночью, однако, некий юноша залезает по ветке рядом растущего дуба на крышу замка и через каминную трубу проникает в ее спальню. На следующий день она предстает перед гостями за руку с незнакомцем. Обслуживающий персонал, состоящий из представителей двух государств, решил поначалу, что незнакомец один из приглашенных, но затем было замечено, что он одет не по форме — не в смокинге. Именины продолжаются своим чередом, а принцесса ускользает в сад, пылающий позолотой заката и пурпуром осенней листвы. Спрятавшись под вязом, растущим над обрывом, они целуются, пока не появились охранники с собаками. Принцесса отводит его за руку в дом и пока отвлекает охрану, он через камин выбираюсь на крышу, перелезает по ветке на дерево, растущее за оградой и исчезаю. Принцесса уезжает из Кисловодска в роллс-ройсе с открытым верхом.

Над дорогой, вьющейся меж скал, парит дельтаплан с отважным возлюбленным. Одна из машин останавливается, и охранники начинают палить в дельтаплан из автоматов трассирующими очередями.

Полет сквозь бамбуковый лес

— Итак…

— Она звалась Татьяной.

— Шутить изволите, подследственный?

— Отнюдь! Мне ли не знать свою жену? Татьяна Негода.

— Так ты, стало быть, Негода?

— Скорее всего, негодяй.

— Это уж точно.

— Касательно фамилии, то это она Негода, а я, как уже говорил, Непогода.

— Во-первых, ты об этом еще не говорил…

— Запамятовал, должно быть.

— А во-вторых, почему она у тебя Негода, а ты Непогода? Короче, откуда у тебя лишнее «по» в фамилии?

— Ну, это так… игра слов.

— Не родственница ли нашего следователя?

— Она и есть моя жена.

— Какая еще жена? Что еще за история?

— Да, действительно, это целая история. Я ее узнаю, а она меня нет.

— Отчего же?

— От гипноза. Она ж под гипнозом.

— Час от часу не легче.

— Вот вы сейчас скажете, что в ее биографии такой факт отсутствует, что, мол, клевета, наговор. На что я отвечу: не помнит.

— То есть, как это — не помнит?

— В бытность мою агентом СД мне пришлось участвовать в похищении людей. Мы перевозили их через линию фронта, доставляли в какой-нибудь замок в Венгрии и фотографировали в эсэсовской форме. С Гиммлером, скажем, — награждает железным крестом. Надиктовывали им, то есть похищенным, под гипнозом инструкцию и возвращали назад. Человек все позабыл, живет себе в беспечности, а через несколько лет является к нему такой вот, как я, тоже загипнотизированный…

— Стало быть, ты тоже… загипнотизированный?

— Все в каком-то смысле загипнотизированные. Являюсь я как-то к Негоде и говорю ничего не значащую фразу, нелепицу даже: «Хома, скажем, хомерик эст», а это ключ к человеку, отмычка души, так сказать. Она, конечно же, в слезы, а делать нечего — или задание выполняй, или фотографии в НКВД разобъясняй.

— Фамилию вы могли услышать в коридоре. Кто-то окликнул, она обернулась, и вот на этом вы и построили свою клеветническую версию.

— Я понимаю: вам жалко коллегу, мне самому ее жаль. Она не по своей воле побывала в плену. Под гипнозом. Можно сказать, что во сне.

— Это еще нужно доказать.

— Вот и проверьте. Убедитесь в полной ее невиновности.

— Придется, но ежели не подтвердится…

— То вы сотрете меня в порошок. Так от меня и сейчас ничегошеньки нет: ни имени, ни званья. За то и арестовали, что назвался бароном фон Эссен, а подтверждающих документов не оказалось. Я вынут из жизни, меня нигде нет.

— Ну, положим, у нас-то ты есть.

— Кто из тех, кем я был в свое время, перед вами? Вот в чем вопрос? Я, когда очередную легенду заучивал, перевоплощался в новую личность целиком, а затем всякий раз вспоминал свое прошлое и возвращался в себя. С годами, однако, все спуталось. Кто я теперь, неизвестно.

— Фон Эссен, вы лучше скажите, кто вас нанимал? Гестапо? СД?

— Если бы только гестапо! Сколько было всего — не упомнишь. Я плохо переношу гипноз. Всегда сопротивляюсь, а потому кое-что запоминаю. Нам с Негодой устроили свадьбу. Я был в черном мундире, а она, пардон, без всего, как в Эдеме.

— Город в Венгрии вспомнили?

— Да нет, прародительницу.

— Бабушку, что ли?

— Скорее прабабушку.

— Какое задание она получила под этим самым… гипнозом?

— Задание не помню, а вот подробности свадьбы были пикантными. На церемонии она еще стеснялась, а в спальне дала волю инстинктам, как говорится.

— С врагом народа?!

— Но это единственное ее преступление, поверьте.

— Где фотографии?

— В архиве гестапо, должно быть. Можно на самой Негоде поискать. Они обычно какой-нибудь знак оставляют на теле, и этот знак появляется во время возбуждения особого рода. Сопрягаетесь вы, скажем, с какой-нибудь незабудкой вроде Негоды, а у нее свастика начинает проступать на спине или иероглифы на ягодицах. Кстати, об иероглифах. Меня превратили в японца однажды посредством иглоукалывания. Физиономия распухла, глаза заплыли. Ивана-сан, можно сказать. Кем только я не перебывал. Меня столько раз гипнотизировали. Уже и не помню, кем был поначалу.

— Эх, фон Эссен… фон Эссен…

— Бах.

— Кого бах?

— Меня. Фон Эссенбах зовут. Вспомнил. А может быть, и Эссенхейм.

— Кем вы только себя не называли: и князем Мышкиным и графом Пышкиным.

— Князь Мышкин был моим прадедом. Фома Достоевский с него образ списал. Я, как отходит наркоз, то есть гипноз, так вспоминаю все лишнее. Тамплиером себя вспоминаю частенько. Один из моих предков, кстати, был хранителем золота тамплиеров в одной из пещер в Швейцарии. Ездил туда каждый год. Посидит, бывало, поперебирает монеты, а воспользоваться не может: проклятое золото. Но это так, к слову пришлось. Нам бы свое разыскать. Хочу вернуть родине долг: царское золото, скажем.

— Возвращай.

— Представьте золотой шар весом эдак в полпуда. Протяните ладонь. Чувствуете тяжесть золотого шара в руке?

— Д… действительно чувствую, а… шар-то сам где? Одно ощущение.

— Подобные шары мы… бывшие белогвардейцы… вывозим за границу посредством подземных ходов, под Карпатами, скажем.

— Ну, а откуда вывозится золото? Куда? Кто вывозит? Я про это золото слышу уже третий месяц.

— Так под гипнозом вывозят. Никто ничего и не помнит. Да что там золото! Есть еще более ценный товар.

— Что за товар?

— Я боюсь говорить.

— Что так?

— Боюсь, не поверите. Впрочем, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Вы вот ни в Бога, ни в черта не верите, а они там, за границей, верят во все. Вы не представляете, какие деньги они платят за то, чтобы заполучить какого-нибудь замухрышку с… особенностями.

— Приведите пример.

— Ставят, к примеру, перед таким замухрышкой тарелку со щами, а он поплюет в нее, ложкой повозит и говорит: завтра будет дождь со снегом — и точно! Супец велит вылить подальше, ибо прокисает мгновенно.

— Гражданин Эссен…

— Фон…

— Гражданин подследственный, за шутки подобного рода…

— А вы не пишите в протоколе про щи, вы лучше запишите фамилии тех, кого уже вывезли. Был человек, вроде не умер, а на месте его нет. «Подайте сюда Тяпкина-Ляпкина!» Тяпкин на месте, а Ляпкина — нет. Сотни людей исчезли незнамо куда. Эдак вы всю науку провороните. Напишите в протоколе: фон Эссен занимался вывозом людей, представляющих научную ценность. Неважно, чем они там занимаются, магией или гипнозом. Главное — исчезают. Значит нужны! Вот вы мне не верите, усмехаетесь даже. Мели Емеля, твоя, мол, неделя.

— Ну это все пустяки. Расскажи что-нибудь посущественней.

— Представьте себе кабинет, а в нем персона находится. Оставляют персону в кабинете одну, а в соседней комнате включают машину. Заходят через десять минут, а она, то есть персона, лежит на столе с проломленным черепом. Никого в кабинете нет, а случилось.

— Кто выходил последним, тот и хрястнул по черепу кастетом.

— В том-то и дело, что все вместе выходят. Эксперимент, сами понимаете. Аппарат похож на пишущую машинку старинного образца в соединении с зингеровской, что ли, и… велосипедом. Короче, какой-то перпетуум-мобиле. Изобретатель опускает в щелку золотую монету, что-то там понажимает, подергает за рычаги и минут через десять говорит: «Все готово». Назавтра в газетах — инфаркт.

— Ну, это уже фантастика какая-то.

— Нет, магия. Казалось, ничего не должно быть, ан нет — происходит.

— Кого из членов правительства облучали посредством машины подобного рода?

— Жданова, к примеру.

— Кто сообщник? Где облучали? Из каких окон?

— Из каких окон, не могу сказать. Подъехали ночью на какую-то квартиру с… наводчиками. Пооблучали, потом поехали за город, постреляли наводчиков, чтобы не было свидетелей, и концы в воду. Я, когда стрелял в них, так, думаю, вам и надо, предатели!

— Сам-то хорош: товарища Жданова загубил, негодяй!

— Так я — белогвардеец недорезанный, классовый враг, так сказать, а они все — предатели.

— Эссен, мерзавец, мы тебя семь месяцев назад арестовали. Жданов был еще жив. Что ты на это соврешь?

— Имею астральный двойник. Сам не пойму, кто из нас он, а кто я. Пока здесь находился, он там, на свободе, товарища Жданова сгубил, и не его одного. Всему объяснение есть.

— Ох, и устал я от твоей болтовни, Непогода.

— Давайте меняться ролями. Вы будете подследственным, а я — следователем. Пока я поработаю, вы отдохнете, расслабитесь. Проведем эксперимент. Я из вас все свои сведения выведаю. Согласны?

— Эксперимент, говоришь? Задавай свои вопросы, согласен.

— Вот и чудненько. Желательно, чтобы вы на мой табурет пересели, а я в ваше кресло, ну да ладно. Вот вы, Иван Алексеевич, подумали…

— Помилуйте, да откуда вам стало известно, что я подумал? За подумал еще не сажают. К тому же не Иван Алексеевич, а Николай Алексеевич, запамятовали.

— Во-первых, не перебивайте, не то бамбуковой палкой по ребрам получите… в Китае сию процедуру называют весьма романтично — полет сквозь бамбуковый лес… а во-вторых, что подумали, то и на лице отразилось, а в-третьих, вот вы и проговорились.

— В чем это я проговорился?

— В том, что думаете не то, что говорите.

— Ну, все, закончен эксперимент!

— Не на много же вас хватило!

— Отдал бы ты мне свои шарики, Непогодин, а то я с тобой поякшаюсь да бить начну попросту.

— Имею прием против битья. Один, например, евангельский. Ежели меня ударят по левой щеке, то я подставляю правую и… каменею.

— Ну это ты, братец, пожалуй, что, врешь.

— Имею еще один прием, запрещенный. Научился у народных умельцев, тех самых замухрышек. От силы удара зависит состояние здоровья у бьющего. Печень заболит или потенция понизится от одной только мысли — заранее.

— Тьфу на тебя! Чтоб ты сдох!

— Чур меня, чур, нужно говорить в таких случаях. Я, если хотите, одним лишь усилием воли покончу с собой. Меня обучали и этому. Желаю, однако, быть казненным во искупление прегрешений перед Отчизной. Короче, расстреливайте меня, я согласен.

— Он, видите ли, здесь распоряжается. Пройдусь бамбуковой палкой по ребрам, враз выложишь и золотые шарики, и алмазные.

— Кстати, об алмазах. Хотите, назову имена людей, которые заменяли бриллианты в царских регалиях на копии.

— На фальшивые?

— Нет, на точно такие же, но копии.

— Для чего?

— Как для чего? Там, в швейцарских банках, будут настоящие, а здесь — подменные, да только они не знают о том, что уже в третий раз происходит подмена. Камня на камне от регалий не осталось.

— Имена!

— Опасаюсь.

— Чего еще может опасаться приговоренный к расстрелу?

— Опасаюсь за вас, господин следователь.

— Гражданин.

— Пусть будет по-вашему. Вот вы думаете, почему следователь, который вел мое дело, расстрелян? Сведения, которые я ему сообщил, оказались о-пас-ны-ми. Понимаете?

— Ох, фон Эссен, во всем-то вы признаетесь, и все вроде сходится, а поверить тебе не могу. Назовешь адреса и фамилии сообщников, вот тогда и поверю.

— Так они законспирированы, ну вот как ваша Негода, к примеру, хотя она вовсе не враг.

— О ней особый разговор, а кто еще?

— Ко мне подходят в ресторане, обычно. На мне должен быть костюм из немецкого габардина в полоску. На столе две бутылки коньяка и тарелка с красной икрой для пароля…

— Врагам народа коньяк не положен.

— Не доверяете? Я ведь к вам добровольно явился.

— Ничего себе добровольно! Ты был арестован на вокзале, мерзавец! Драпать куда-то собрался.

— Во-первых, я не уезжал, а приехал, а во-вторых, считайте, что сдался, потому как прекратил борьбу, ослабил волю и ждал только, когда заберут.

— Что же сам не явился с повинной?

— Остаточный гипноз.

— Вот мерзавец, на все у него есть ответ.

— Стало быть, вы мне не верите?

— Эх, фон Эссен, сидишь ты здесь передо мной: тихенький, ласковый, велеречивый, а сам двух следователей уже до расстрела довел.

— Вроде бы одного, а кто второй?

— Про Непогоду, тьфу, Негоду, забыл? Ежели все подтвердится — расстрел!

— А вы не докладывайте. Коллеги ведь все же.

— Ах ты, гад ползучий! Я не доложу, а ты тут как тут: прослушайте, мол, пленочку, сравните с протоколом. Вредный ты человек, Непогодин. Я б тебя шлепнул, да начальство пока не велит. Допрашивай, говорят, пока не иссякнет его красноречие, авось проговорится.

— Тогда мы с вами будем беседовать до скончания века сего, ибо я — Вечный Жид. Может быть.

— А! Космополит проклятый?!

— Скорее, — проклятый.

Мастер-мудрец-и-Маргарита

Тридцать первого апреля 1935 года в американском посольстве состоялась презентация рукописи Герберта Аврилакского, любезно предоставленной советским правительством послу Уильяму Буллиту в дар президенту Рузвельту. В числе приглашенных был Михаил Афанасьевич Булгаков, о чем свидетельствовала его подпись в книге посетителей. «Прочтение, почтение и предпочтение» — таков был девиз приема…

* * *

— Говорят, вы пишите новый роман? — едва переступив порог посольства, слышит Булгаков. — Будем звать вас Мастером, коим вы и являетесь или «М» для… конспирации.

— Откуда вы знаете?

— Москва слухами полнится, — выходя из-за портьеры, заявляет человек с внешностью фокусника: нос с горбинкой, демонический взгляд из-под приподнятых бровей.

— Вы кто?

— Уильям Буллит, посол. Добро пожаловать в мир свободы, равенства и братства.

— Вы-то мне и нужны.

— Вы пришли просить моего содействия в переговорах со Сталиным о вашем отъезде за границу. Вы пока осмотритесь, потом поговорим. Мне тоже кое-что надо вам сообщить.

— Сообщить, — вторит за ним секретарь, человек с лицом, о котором можно сказать: глуповатое.

* * *

Булгаков оглядывается по сторонам, и что же он видит? То тут, то там расставлены плетеные стулья и столики с яствами. Ледяные статуи с подкрашенными губами, вставными глазами. На руках браслеты и перстни. На морде большого черного пуделя маска — человеческое лицо.

— Да… да… да, — поют канканьетки и, положив руки друг другу на плечи, шеренгой шествуют по лестнице, повторяя на всякие лады настойчивое «да», — что по-русски означает — да, по ненецки — нет, а по-французски просто е-рун-да… да… да… да… да… да… да-да-да… да!

— В тридцать третьем году? — поясняет секретарь, — маркиз де Дас устроил спектакль «Прощание с дадаизмом», нечто вроде мюзикла. «Да Да» — это когда Черчилль дымит сигарой, изображая паровоз, Марлен Дитрих держит его за то, что можно назвать талией, за ней следует Гитлер, Риффеншталь, Муссолини, и Сталин. Все это чушь, чудеса, чепуха, е-рун-да поют канканьетки. О, вы еще здесь не такое увидите! Кстати, а где ваша супруга?

— В самый последний момент аннулировали ее разрешение на посещение посольства.

— Вы знаете условия пребывания на приеме? Каждый приходит со своей дамой. Если таковой не имеется, мы выделяем дежурную даму.

— Дежурную, — подтверждает проходящий мимо шут.

— Ее зовут Хелла, не подумайте, будто нечто от Hell в ее имени.

— Уже подумал.

— Напрасно. Просто Хелена. Полька, должно быть.