Про недалекую девицу Машу, которая любила черный чай с сахаром
В городе Непариже жила-была недалекая девица Маша.
Маша любила черный чай с сахаром. Сядет, бывало, на стул, перемешает черные сухие листья, закрученные на манер рожков с белыми крупинками, и ест. Только за ушами статическим электричеством потрескивает. И много разного происходит во время ее трапезы.
Крыс сидит на столе, анекдоты читает и очень заразительно смеется. И лапками в воздухе подрыгивает. Ну, или иногда, еще в кадке с пальмой спит. И не смеется, потому что пальма — это вам не хиханьки-хаханьки. Дело серьезное.
А на обледенелых улицах города Непарижа играют в салочки трактора-снегочисты, пугая редких прохожих залихватскими взвизгами тормозов.
В аромалампе умирает свеча, испуская последний лавандовый вздох.
Кошка закапывает уворованную сосиску у себя в туалете. Как в самом надежном месте мира.
Одеяло ощущает беспокойство, потому что очень отчетливо осознает: кошка больше не будет писать в свой туалет. Одеяло одолевают нехорошие предчувствия.
Компьютер беседует с телефоном, обсуждают новую мелодию на звонок.
Батарейки в плеере заканчиваются, обрывая песню посередине.
Кофе убегает, оставляя записку с извинениями.
Люди освещают воду, купаясь в проруби. Совсем недалеко от тракторов-снегочистов, потому что в Непариже все взаимосвязано.
Книги скучают и в который раз читают сами себя.
Учебники становятся тяжелее. Потому что груз знаний кто-то назвал нелегким.
Окна покрываются морозовым рисунком.
Обои потрескивают и раздумывают, не отойти ли им от стены.
Телевизор стыдится показывать всякую хрень, выключает звук и переходит в инфракрасный режим.
Самые Нормальные Соседи в Мире сварятся из-за Очень Важных Вещей.
Вентиляция транслирует соседей на весь непарижский дом.
Рисунки перемигиваются между собой на азбуке Морзе. А что еще прикажете делать, если вы висите на стене? Да еще и за стеклом. Можно было бы реалити-шоу сделать, но стена против. Переговоры зашли в тупик.
Домашние собаки в отсутствие хозяев занимают непарижские телефоны и треплются про свое, собачье.
Принтеры Непарижа, пока никто не видит, ныкают бумагу за батарею. Ночью они собираются писать декларации.
Ну а крыша в это время делает очередной круг над городом, воображая себя, наверное, фанерой. Над Парижем. Потому что Париж для фанеры — город-мечта.
Про недалекую девицу Машу, которая размышляла о сексе
Как-то раз недалекая девица Маша размышляла о сексе.
«Секс, — думала Маша, — очень хорошая вещь».
Потом Маша думала о том, что котлеты — это тоже очень неплохо, а затем начинала уверенно идти к выводу, что черный чай с сахаром — определенно вершина творения человека. Вывод мрачно косился в сторону идущей Маши и продумывал пути отступления. Крыс бегал вокруг вывода с ножницами и методично отрезал тому все, что видел, включая пути и почему-то ноги. Не то, чтобы он был садистом, но машино мнение уважал. Мнение отвечало крысу взаимностью, за что они друг друга нежно дружили. Приблизившись к выводу на расстояние вытянутой руки, Маша посмотрела в сторону пальмы. Пальма чесала листьями ствол и запускала корни глубоко в горшок.
«Чешется, — определила Маша. — Сексу ей не хватает», зачем-то решила она и пошла на кухню. Намешала себе черного чаю с сахаром, отрезала услужливо повернувшийся бок колбасы.
И мне не хватает, — схватила Маша посторонний вывод за шкварник и шмякнула его об стенку. Вывод посмотрел Маше в глаза.
Любви, — правильно истолковала Маша взгляд и пошла размышлять о котлетах.
Про недалекую девицу Машу, которая тосковала по несбывшемуся
Иногда, когда над городом Непарижем сгущаются сумерки, а звезды начинают рассказывать истории для тех, кто хочет их слышать, недалекая девица Маша начинает отчаянно тосковать по несбывшемуся. В голову ей лезут мысли про мужа, детей, престижную работу и общественное одобрение. Она смотрит вокруг и понимает, что у нее есть только пара фантазий, несколько чудес и зеленая дверь. Тогда Маша бьется об пол и превращается в ворону. Недоверчиво косится то одним, то другим глазом на распахнутый зеленый проем и вылетает в форточку. Непарижское небо ласково принимает Машу в свои объятия, и она начинает плавно набирать высоту. Высота не сопротивляется, а Луна напевает мелодии других миров, но сегодня Маша настроена решительно. Она вставляет в уши по паре беруш и делает особенно крутой вираж, она летит на поиски мужа и общественного одобрения. С высоты Маша сразу видит очень много мужей. Мужья по большей части чужие, поэтому Маша пролетает мимо. Она не привыкла зариться на чужое. Еще меньше ей нравиться бороться за что-то сомнительное, да к тому же скроенное не по ее мерке. Оттуда же, Маша видит общественное одобрение. Общество одобряет много и разное. Поднявшись повыше, Маша видит, что не одобряет общество еще больше. Как оказалось, то, чем живет Маша, общество не одобряет особенно усиленно. Это ее огорчает. Она огорчается до тех пор, пока ее перья не приобретают вкус полыни и, как только это случается, она видит мужа. Он совершенно ничей и Маше очень нравится. Не только за ничейность, есть у него разные качества и, главное — он совершенно не чудесный. «Да, — думает Маша, — выйдя замуж за такого на редкость не чудесного мужа, я наверняка смогу получить очень много общественного одобрения». Она уже приготовилась было удариться об пол и превратиться обратно в девушку, чтобы осуществить свои матримониальные планы, как вдруг Луна завела особенно пронзительную мелодию. Чудесные звуки легли Маше под крылья, пронося ее мимо нечудесного мужа прямо в открывшуюся в стене дверь. Дверь, конечно же, вела в Неизвестность. И в той Неизвестности не было ни мужей, ни одобрения. Да и общества там тоже не было. И, что самое удивительное, Маша осталась этим довольна. Да и что с нее взять, дура — она дура и есть.
Про недалекую девицу Машу, которая гуляла по городу
Как-то раз недалекая девица Маша гуляла по городу. Шагала по улице с нелепым названием и старательно впечатывали рифленые подошвы ботинок в по-апрельски холодный асфальт. Лужи разлетались под Машиными ногами брызгами, на пару другую мгновений переставая отражать небо. Небо не возражало.
Маша шла мимо маленьких разноцветных домиков с по-весеннему голыми пока еще палисадниками, с геранями по ту сторону окон, выпятившими свои красные соцветия на радость любопытным, со старательно умывающимися тенями кошек, притаившимися за потрепанными занавесками.
На завалинке одного из таких домиков сидела большая нечесаная собака. Было совершенно непонятно, как она влезла на этот маленький беленый выступ, но собака сидела там и решительно не обращала на Машу никакого внимания.
«Я как Алиса, а она — Гусеница», — подумала Маша.
Тут солнце окрасило собаку и завалинку в красновато-оранжевый, и сходство с гусеницей пропало.
«Не буду у нее ничего спрашивать, пусть сидит», — решила Маша и прошла мимо.
Собака посмотрела ей вслед и грустно улыбнулась. Поелозив попой по завалинке и умостившись поудобнее, собака достала из-за пазухи трубку. Раскурила. Смастерив пару колец из табачного дыма, собака почистила трубку и пошла в дом. Солнце уже садилось, а пропускать вечернее чаепитие собака не любила.
Про недалекую девицу Машу, которая пила чай с прошлым
Как-то раз недалекая девица Маша проснулась от противного звука, который получается, если монотонно скрести ногтями по стеклу. Смотрит за окно — и точно: прошлое её стоит, костлявыми пальцами по стеклу елозит. Само страшное, полуразложилось уже, но живет ещё зачем-то, хотя Маша его уже не раз убивала. И сжигала его, и по ветру пускала и просто забывала, а оно все живет и по ночам иногда в окошко заглядывает, смущает. Не умирается ему без покаяния, и вид у него оттого сиротливый, жалостливый.
«Ну», — думает Маша, — «Пора с этим кончать».
Рвет прошлое на мелкие кусочки, заталкивает в мешок, смотрит внимательно, чтобы не дай б. где-нибудь на полу кусочек не оставить, и идет выбрасывать его на помойку. Потом, раз уж все равно оделась, идет покупать мед, пряники и новую кружку. Ну и домой.
Дома она заваривает чай и выкладывает пряники на тарелку. Поворачивается к окну, посмотреть, как люди на работу собираются и у кого сегодня свет в окнах раньше зажжется — в доме с синей крышей или маленьком розовом, всего в один этаж. А за окном опять прошлое — не скребет уже ногтями, просто смотрит на нее и молчит.
«Эх», — думает Маша, — «Чего уж там».
Открывает окно, запускает прошлое. Наливает заварившийся чай, себе — в новую, только что купленную кружку, прошлому — в старую, давно уже за ним закрепившуюся, с отломанной ручкой. Поливает пряники медом, остатки выскребает ложечкой в чай — себе и прошлому, чего уж там.
Так они и сидят с ним. Молчат, чай пьют. Это для них как бы выходной день, без воспоминаний и пустых разговоров. Да и зачем что-то вспоминать — прошлое-то вот оно.
Про недалекую девицу Машу, которая решила найти нормальное место
Часы били полночь. Полночь кричала и неумело уворачивалась.
Недалекая девица Маша устало повела плечами и недовольно посмотрела на вопящую полночь и искаженные в садистской гримасе часы. Особого эффекта это не дало, и Маша плюнула на стену. Плевок плавно стек по обоям и постарался убежать за плинтус.
«Как же так», — подумала Маша, — «Неужели нет на свете нормальных мест?»
Цветы на обоях в месте плевка начали брезгливо сворачивать золотые листья, полночь пронзительно кричала на одной, очень высокой ноте.
«Это ж бред», — еще раз подумала Маша и пошла собирать вещи.
Отловив и запихав в сумку извивающийся носок, Маша еще немного побегала за обедом и — мрачная и голодная — отправилась искать нормальное место.
Приехав в какой-то до ненормальности нормальный Вовсе-даже-и-не-непариж, Маша, наконец, вздохнула полной грудью.
«Вот», — подумала она, — «Вздох не превратился в мыльный пузырь, деревья здесь не чешутся и голуби матерно не орут. Самое что ни на есть нормальное место».
Пролетавший мимо голубь нагадил ей на плечо, и Маша окончательно уверилась в том, что попала куда надо.
Для начала Маша решила проехаться в самом-что-ни-на есть-нормальном-троллейбусе.
— Возьмите, пожалуйста, — сказала Маша, протягивая кондуктору деньги.
— Подавись, — сказала кондуктор, протягивая билетик.
— Что, простите? — удивилась дурочка.
— Я сказала, «пожалуйста», — объяснила тетка.
«Я так и подумала», — решила смолчать Маша.
Через пару остановок, к Маше подсела бабуля, замотанная в серовато белый шерстяной платок.
— Все так куплено, так куплено, — поделилась она с Машей.
Маша неопределенно мотнула головой.
— А на сахар цены подняли, — не заметила бабуля, — И на макароны.
Маша отвернулась и стала смотреть в окно.
— А везде убивают всех, — подергала бабуля Машу за рукав куртки, — И все так куплено, так куплено…
«…», — подумала Маша и продолжила смотреть в окно.
Троллейбус как раз подъехал к перекрестку и встал у светофора. На дороге стоял дяденька в драной фуфайке и заблеванных галифе и торжественно отдавал честь каждой проезжающей машине.
— От, ирод, напился как, — прокомментировала ситуацию бабуля.
Пересаживаясь на свободное сидение подальше от своей мучительницы, Маша заметила, что троллейбус дяденькой был проигнорирован.
Тут, боковым зрением, Маша отследила направленное в ее сторону движение шерстяного платка.
«С меня хватит», — подумала она и поспешно вышла.
***
Маша сидела дома и, потрескивая статическим электричеством за ушами, ела черный чай с сахаром. Часы опять били полночь. Полночь тихонько поскуливала и даже не пыталась увернуться. Маша запустила в часы тапком. Часы злобно оскалились, но убежали. Полночь благодарно посмотрела на Машу и уснула, свернувшись калачиком.
«Ну, вот и ладненько», — подумала Маша, — «Уж пусть лучше так, чем как у нормальных. А то, там, чего доброго, еще и умирают всего один раз в жизни».
Пальма шумно чесалась и хотела секса.
«Нормальные», — ругательно подумала Маша.
Легла в кровать, умерла и уснула.
Про недалекую девицу Машу, которая не любила солнце
Недалекая девица Маша не любила солнце. По утрам она просыпалась и, недовольно приоткрыв один глаз, смотрела в окно. Завидя там голубое небо и несолидный тюль облаков, она переворачивалась на другой бок и, натянув одеяло на голову, оставалась дома, досыпать. И даже во сне прикладывала ко лбу сложенную козырьком ладошку, заслоняясь от слепящих лучей. В такие дни Маша никуда не ходила.
Но если небо за окном было цвета старых застиранных джинсов, Маша сладко потягивалась и бежала в ванную, умываться. Нарядившись, Маша выходила из дома и набирала полную грудь пасмурного воздуха, выдыхая его маленькими порциями согретого тумана. Хрустко ступала по примороженному ноябрьскому асфальту, зябко ежилась и прятала руки в карманы.
И было Маше необоснованно хорошо. Потому что в пасмурный день можно было смотреть в становящееся близким небо и, глупо улыбаясь, мечтать о ком-то большом и теплом, который обнимет до хруста костей, закутает в плед веселенькой расцветки и важно пообещает, что все наладится. А потом сразу же расскажет, что и сейчас все уже очень и очень здорово. Представлять, как сразу же всему поверишь и обнимешь в ответ.
А при солнце какие объятия? Ни к чему это. Ни к чему.
Про недалекую девицу Машу, у которой из спины начали резаться крылья
Однажды утром, недалекая девица Маша заметила, что у нее из спины стали резаться крылья. Сначала просто очень болела и чесалась спина в области лопаток, потом кожа над ними покраснела и вздулась, а затем Маша проснулась посреди ночи от собственного крика. К утру, когда боль утихла настолько, что стало возможно смотреть на мир не только сквозь мутновато-красную пелену, Маша встала, замочила окровавленные простыни в тазике с порошком и, заведя руки за спину, стала выяснять, какого черта. Оказалось, что кожа над ее лопатками разошлась и теперь оттуда, в обрамлении запекшейся кровавой корки, выглядывают несколько перьев. Маша взяла зеркало и до хруста вывернула шею. Перья оказались белого цвета.
Шевелить руками было больно, но Маша все равно взяла старую майку и, проделав в ней две дырки, надела ее, аккуратно просунув перья в получившиеся отверстия. Дополнив красоту старыми джинсами и парой кодов, Маша отправилась на прогулку.
На улице никто не пялился на машину спину, не вытаращивал удивленные глаза и не предлагал позвать доктора. Но Маша не расстраивалась: в Непариже вообще у каждого полные карманы своих собственных чудес личного пользования, некогда на чужие заглядываться.
Размышляя на эту немудреную тему, Маша встретила Его.
Глядя в Его голубые глаза, Маша тут же уверилась, что в журнале Космополитен всегда пишут правду, а женские романы основаны на реальных событиях.
Он посмотрел на нее и достал из кармана щипчики, которыми блондинки выщипывают брови, а брюнетки выщипывают… тоже брови, но при этом думают: «рейсфедер, рейсфедер, рейсфедер, рейсфедер».
— Здравствуй, — сказал Он и, развернув Машу к себе в пол оборота, цепко ухватил щипчиками одно из перьев.
— Давно не виделись, — прошептала Маша, не обращая внимания на тянущую боль в лопатке.
— Я все помню, — сказал Он и резко дернул рукой с зажатыми в ней щипцами, с мясом вырывая белое перо.
— Я тоже, — вскрикнула Маша, решив не обращать внимания на стекающую по спине кровь.
— Ты такая красивая, — вцепившись щипцами в следующее перо, сказал Он, — Я люблю тебя, — и еще одно перо невесомо опустилось на асфальт.
Маша скорчилась от боли и осела рядом с пером.
— Останься со мной, — попросил Он, обходя Машу сбоку, чтобы половчее ухватить сразу несколько перьев.
— Не делай так, — попросила Маша, — Мне больно.
— Я люблю тебя, — снова повторил он, и стал безжалостно вырывать перья, одно за другим, пока на машиной спине, вместо зарождающихся крыльев не остались две кровоточащие раны. Когда выдирать стало нечего, Он протер рейсфедер тряпочкой и ушел.
Маша поползала по асфальту, собрала выдранные перья. Свернулась калачиком и лежала так, ощущая, как из ран на спине вытекает кровь. «Ничего», — подумала Маша, — «И это пройдет». Она лежала, зажимая в кулачке перья, и думала о том, что когда кровь перестанет течь, станет легче.
Когда кровь кончилась и перестала течь, Маша умерла.
Некоторое время спустя, проснувшись утром, недалекая девица Маша заметила, что у нее из спины начали резаться крылья. Маша вздохнула и, положив на тумбочку рядом с кроватью пару таблеток анальгина, пошла в магазин. Надо было успеть покормить крыса.
Про недалекую девицу Машу, которая просыпалась по утрам
Как-то раз недалекая девица Маша проснулась утром и увидела у себя на руке огромную ярко красную царапину.
«Вот незадача», подумала она, «этого мне еще не хватало».
Побитой Маша по утрам еще не просыпалась. Обычно она таскала из снов к себе в постель всякие вещи. Огрызки карандашей и надкусанные булочки, мятные леденцы и книжки с заломленными уголками, носовые платки, чайные ложки, ключи и мелкие монеты, появлялись в машиной постели с завидной регулярностью. Как-то раз она даже проснулась, держа в руке мешок с водой и, почему-то, золотой рыбкой. Рыбка была названа Клавой и заселена в аквариум. Мешок — высушен и отложен до лучших времен.
Но чаще всего Маша просыпалась в обнимку с зонтами. Автоматические невнятной расцветки, детские с божьими коровками, сломанные и с дырками, сухие и не очень, зонты безудержно падали Маше в руки. А Маша беспечно складировала их в кладовке, и, попадая под дождь, неизменно промокала.