Бесплатный фрагмент - ПРО LIFE

ПРО LIFE

Бегущим по жизни посвящается…

АННОТАЦИЯ

Лайфраннинг — метод системной интеграции жизненного и профессионального опыта в обучающие и развивающие технологии, в процессе которой обучающийся достигает личных и профессиональных целей, осваивает компетенции, перенимает ценности и приобретает социальный капитал.

Нарастающие скорости изменений в мире стали диктовать необходимость постоянной осознанности в перманентном рабочем и образовательном процессе. В этом процессе наглядным учебным пространством является сама жизнь. Существующие на сегодняшний день методы обучения и развития представляют этот процесс совершенствования дискретно и поверхностно. На волне таких требований в мире появились специалисты, осуществляющие комплексный подход. В разрезе своего опыта и историй они обучают методам и технологиям развития и осознания и совмещают в себе специальности коуча, консультанта, тренера и ментора. Лайфраннинг объединил эту эффективную практику в единую обучающую систему.

В лайфраннинге совмещаются множество дисциплин развития личности, создавая систематизированный комплекс знаний, навыков и стратегий на основе переработанного в истории жизненного и профессионального опыта. Многообразие инструментов позволяет лайфраннеру быть гибким и избирательным одновременно. Комплементарно подбирая контекст и содержание, лайфраннер использует убедительную форму и методы передачи опыта и знаний, интегрируя и связывая их.

Термин «лайфраннинг» возник по аналогии с термином «шоураннер» — специалист, совмещающий в себе функции сценариста, исполнительного продюсера и редактора и отвечающий за весь проект в целом: за его развитие, суть, смысл, результат. Термин стал настолько распространенным, что его теперь применяют, когда надо обозначить людей, которые являются центром системы и её ключевым элементом, стремящихся к результату и ответственных за него.

Лайфраннинг основан на очевидной парадигме: учатся не на ошибках — учатся на уроках. А это две большие методологические разницы.

ПРЕДИСЛОВИЕ

В моей работе от меня постоянно ждут знаний, инструментов и решений. Ждут здесь и сейчас. Мир стал требователен и нетерпелив. Но в таком его нетерпении, в погоне за «что» делать и «как» делать теряется самое главное. То, что делает нас людьми, — осознание того, «зачем» мы это делаем. Нам кажется, что в этой короткой погоне за счастьем мы бежим по жизни. На самом деле это жизнь тяжело проходит по нам. По нашим мечтам, желаниям, планам, чувствам, оставляя внушительные следы, искажая наши истории и их смыслы.

Смысл лайфраннинга как обучающей системы именно в том, что кроме ответов на вопросы «что» и «как» он позволяет найти жизненно необходимые ответы на вопрос «зачем». Это методика, с помощью которой не только наши истории, но и сама жизнь, рассказанная в них, обретает совершенно новые смыслы, более глубокие, яркие. Жизнь снова становится жизнью, а не суррогатом, который нам продают или у нас покупают. В жизни не предусмотрен компромисс между её ценой и качеством. Она бесценна и уникальна. Как и каждая история про неё. В этой книге рассказана не только история лайфраннинга, но изложен обучающий материал и даны двенадцать его лучших практик.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРЕДЫСТОРИЯ

Потухло табло «Пристегните ремни», и в салоне началось ожидаемое оживление. Я облегченно вытянул ноги, откинул столик, водрузил на него ноутбук и бросил взгляд на своего соседа у окна. Аккуратно подстриженный мужчина лет шестидесяти, в застёгнутой на все пуговицы белой рубашке и чёрном элегантном пиджаке вглядывался в бескрайние поля облаков в иллюминаторе. Почувствовав мой взгляд, он стал медленно поворачиваться в мою сторону. Смутившись, я торопливо застучал по клавишам ноутбука. Четырехчасовой полет я надеялся использовать, чтобы дописать очередную главу книги.

В начале салона уже замаячили стюардессы, толкающие знакомую синюю тумбу, и, услужливо улыбаясь, начали предлагать обед. Поравнявшись с нами, одна из них, спортивная брюнетка, осторожно передала нам подносы с закусками и обратилась к моему соседу:

— Вы что предпочитаете: курицу с рисом или баранину с чечевицей?

Лицо моего соседа на пару секунд замерло в странной улыбке, как будто эти слова напомнили ему что-то забавное. После чего он решительно сказал:

— Однозначно курицу с рисом. Пожалуйста.

Стюардесса передала ему выбранное им блюдо и вопросительно посмотрела на меня:

— А вам?

— Однозначно баранину с чечевицей, — попытался пошутить я.

Стюардесса уголками губ оценила мою шутку и протянула мне поднос с чечевицей. Пожелав приятного аппетита, бортпроводники двинули тумбу к своей следующей остановке.

Я приступил к сложным манипуляциям со скользкой ванночкой салата, с хлебом в целлофановом пузыре и пластиковыми столовыми приборами, пытающимися выскользнуть из рук в самый неподходящий момент. Мой сосед неизвестно откуда вытащил белую полотняную салфетку, заткнул её за воротник и принялся за основное блюдо. Вскоре я расправился с бараниной и чечевицей и устало откинулся на кресло, ожидая предложения горячих напитков. Думать не хотелось, кровь активно аккумулировалась в желудке.

— Так вы, сэр, выбрали чечевицу с мясом? — неожиданно обратился ко мне сосед, указывая на опустевшую емкость от моего горячего.

— Да, — только и успел произнести я, застигнутый врасплох его неожиданным «сэр».

Повернувшись к нему, я приготовился сформулировать вежливый вопрос относительно причины его интереса к моему выбору, как он продолжил:

— А знаете ли вы, сэр, что всего лишь потому, что кто-то когда-то выбрал чечевичную похлебку, вся наша история пошла не так?

— Не так?! — удивившись неожиданному комментарию, переспросил его я.

— Да, не так. Совсем не так. Вы, наверно, слышали ветхозаветную историю про Иакова?

— Иакова? Вы про Иакова, которому приснилась лестница с 72 ступенями, когда он спал на камне.

— О да, вы много знаете, — похвалил меня собеседник. — Собственно говоря, в данном случае речь не о Иакове, а о его старшем брате — Исаве. Об охотнике.

— Да-да, что-то начинаю припоминать. — Я наморщил лоб, стараясь понять связь между охотником и тем блюдом, которое я выбрал.

— Так вот, сэр, если вы не против, конечно, то я вам за минуту поведаю эту историю.

Я повернулся к «пастырю», как уже назвал его про себя, давая понять, что я не только не против, а даже за, и приготовился слушать.

— Как вы знаете, у Исаака было два сына: Исав — старший и Иаков — младший. Исаак не скрывал свою симпатию к первенцу Исаву — искусному охотнику, а его жена Ревекка, как это часто бывает в таких случаях, больше любила младшего — Иакова. Надо отметить, что род Исаака, согласно праву первородства, должен был продолжиться через Исава, который отличался импульсивностью, страстью к постоянным приключениям и физическим упражнениям на свежем воздухе. Он носил звериные шкуры и, по всей видимости, редко мылся, потому как в Писании упоминается, что от него дурно пахло животными. Иаков же был прямой противоположностью Исаву. Вдумчивый, чувствительный, с изысканными манерами, он не разделял увлечений своего старшего брата.

Мой собеседник замолчал и поднял глаза к включенной лампе освещения моего столика, как бы представляя и оценивая двух совершенно непохожих друг на друга братьев, и через пару секунд продолжил:

— Закон в то время допускал, что первородство может быть передано в семье и другому ребенку. Для такой передачи следующему по старшинству брату, например Иакову, необходимо было соблюсти несколько процессуальных условий. Помимо официального благословения отца семейства, нужно было, чтобы действующий первородный, в нашем случае Исав, добровольно отказался от первородства в пользу претендента. По всей видимости, не без влияния своей матери, на каком-то этапе жизни Иаков решил перехватить первородство. Эту процедуру он хотел реализовать легитимно, соблюсти все условия и терпеливо ждал подходящего момента. Как-то раз Иаков приготовил замечательную, ароматную чечевичную похлебку. Когда блюдо было готово и Иаков уже предвкушал изысканный ужин, со своей очередной охоты возвратился Исав. Голодный и уставший, как это всегда бывает с охотниками. Увидев ароматную похлебку, он обратился к брату со словами: «Дай мне наесться этой похлебки, я умираю с голода».

Подошедшие стюардессы прервали повествование Пастыря предложением чая и кофе. Мы оба выбрали кофе. Пастырь сделал глоток и продолжил:

— «Без проблем, — ответил Иаков, — небольшой обмен — и вуаля. Откажись от первородства — и похлебка твоя». Исав задумался: «Что мне делать с этим первородством: ни съесть, ни переварить. А так я умру от голода». «Так и быть, — сказал он брату, — давай похлебку, я отказываюсь от первородства». И вот как только он это произнес и зачерпнул первую ложку, чтобы насытить свой желудок, история повернулась совсем в другом направлении.

— Вы хотите сказать, что если бы этот дикий охотник стал патриархом одного из древнейших народов, то мы, возможно, жили бы в другом мире?

— Нет, конечно. В этой истории не это главное. И кто его знает, как бы мы жили. Главное в другом: каждую минуту каждый из нас делает выбор. Сам выбор и его последствия — результат осознания и принятия нами ценностей в нашей жизни. Выбрать чечевичную похлебку или первородство — вопрос приоритетов в удовлетворении своих потребностей. За день с голоду, как вы знаете, никто ещё не умирал. Уверен, что и Исав это знал или предполагал. Вот такая история.

Он улыбнулся и продолжил пить кофе, периодически поглядывая в иллюминатор. Складывалась впечатление, что эту историю он рассказал больше для себя и не ждёт моих комментариев.

Рассказанная Пастырем история (а он действительно оказался священнослужителем) подтолкнула меня к размышлениям. За минуту ему удалось показать мне важность осознания сиюминутных желаний и понимания их возможной связи с последующей тысячелетней историей целого народа и, вероятно, мира. Никто не знает, что было бы лучше, и не это главное. Главное то, что история ясно показала грань между первоочередным и второстепенным, сиюминутным и вечным, испытанием и терпением.

— И вы именно потому и выбрали курицу с рисом, чтобы не повторить историю Исава? — ещё раз предпринял я попытку пошутить.

— Нет, конечно, — спокойно ответил Пастырь, — история здесь ни при чём. Это рекомендации моего врача.

Он сделал глоток кофе, поставил картонку стакана на столик и одарил меня широкой улыбкой. Я улыбнулся в ответ.

ЭТО НЕ НАШ МИР

(800 слов о том, как меняется мир и как это сказывается на нас)

С каждым годом мир становится все более непредсказуемым. Непредсказуемость обусловлена стремительностью изменений в технологиях, профессиях, нашей занятости и образе жизни. Кто бы мог представить лет десять назад, что «небесные врата» приобретут вид гаджета с шестидюймовым экраном, а в метро люди будут отгораживаться друг от друга не книгами, а своими смартфонами.

Человек как физиологическая система не менялся на протяжении последних минимум 150 тысяч лет. Кардинально изменились форма и содержание его среды выживания. И смыслы этого выживания. Среда, которая на протяжении десятков тысяч лет угрожала самому его физическому существованию, сегодня переродилась в условно и скрытно агрессивную. Эта условная агрессивность усматривается им в его ближайшем окружении, в людях вообще и в созданных ими общественных формациях. В этой среде таятся сотни его страхов, неудовлетворённостей и тревог. Их источник — полная неопределённость будущего, в котором, однако, отсутствуют явные угрозы его физическому существованию. Так называемая неуверенность в завтрашнем дне сегодня сама по себе является, наверно, самой условной обеспокоенностью, если принять во внимание уровень развития и доступность программ здравоохранения и социальной поддержки. При всём несовершенстве таких программ они в разной степени, но удовлетворяют право и возможность каждого на жизнь. Качество такой жизни — это другой вопрос.

Этот «другой вопрос» раз за разом возникает и на высоких трибунах, и в бытовых дискуссиях на фоне непрекращающейся беспрецедентной глобализации. Из 193 стран — членов ООН в 120 странах есть рестораны «Макдоналдс». Везде или почти везде мы можем общаться на английском. Мы переживаем самую большую урбанизацию в истории человечества, растущие как грибы китайские города поражают наше воображение. Недалек тот день, когда в городах будет сосредоточено уже 98% населения, а это совершенно другой образ жизни. Жизни в спрессованном из людей и времени напряженном пространстве мегаполисов.

Продолжаются процессы оцифровывания и технологизации всего и вся. Эти процессы стирают границы между устоявшимися образами и их обозначениями. Что такое телефон — средство связи или офис, который всегда с тобой. Что такое Tesla — автомобиль или коммуникатор на колёсах? Эти процессы порождают в нашем сознании тысячи невероятных ассоциаций между визуализированными представлениями и понятиями и их ярлыками.

Стремительно растет объём информации, а тот факт, что классическое образование не успевает за изменениями, подталкивает нас к поиску всё новых и новых возможностей самообучения. Время от времени мы приходим к пониманию того, что если действительно хотим чего-то добиться, то должны полагаться исключительно на тьюторство и менторинг. Существовавшая веками монополия на знания стремительно разрушается всемирной сетью, начинает подвергаться сомнению ценность высшего образования как совокупности современных знаний. Классическое высшее образование больше рассматривается как платформа, позиция, мировоззрение или как формальное условие своей причастности к выбранной профессии.

При современном уровне доступности информации мы приходим к логичному выводу, что настоящее конкурентное преимущество нам дает то, что знаем только мы. Порой такое уникальное знание мы не можем обозначить конкретно, но ощущаем его как нашу исключительную неосознанную компетентность. Это именно то, что есть в каждом из нас, что формирует наш характер и что при определенных проявлениях принято называть харизмой. Параллельно с этим мы начинаем понимать, что время одиночек кануло в прошлое и что сегодня действительно стоящее и ценное можно сделать только сообща. Мы понимаем, что пришло время не столько учиться друг у друга, сколько учиться доверять друг другу. Это то, что современная цивилизация продолжает уничтожать и дискредитировать, руководствуясь своими цинично политизированными доктринами развития общества и личности.

Одна из таких доктрин, в истинности которой нас убеждают, это то, что мир находится в перманентном состоянии управляемого хаоса. Но анализируя сюжеты рассказываемых нам историй, комментарии к событиям, принимаемые на их основании решения и полученные результаты, мы начинаем сомневаться в управляемости этого хаоса. Потому как объяснения, доказывающие эту управляемость, всегда следуют после фактических результатов событий, а не предшествуют им, как должно быть в случае понимания процесса управления. И хаос не мире — он в головах самих предсказателей.

В нашем мире изменилось самое сакральное — ценность разного вида капитала. Отношенческий капитал приобретает чрезвычайную значимость, и важен теперь не менее, а возможно, и более, чем классический. И, вероятно, мы или наши дети — последнее поколение, которые пока отягощено собственностью. С каждым годом все больше людей предпочитают арендовать и брать взаймы, нежели владеть чем-либо. Формы занятости меняются настолько кардинально, что через несколько пятилеток работы на всех может не хватить и, возможно, нам будут платить только за то, что мы есть. Уже сейчас во многих странах так и поступают, если вникнуть в суть того, что называют социальным пособием.

Многое вокруг нас стало выглядеть надуманно, а порой и абсурдно. Большинство продолжают определять рабочее пространство, оперируя 8-часовым промежутком. Но что такое эти 8 часов, если не искусственное социальное соглашение о нашем рабочем времени? Очевидно, что фокусироваться надо не на времени, а на результатах, как уже принято в большинстве областей. При современных скоростях лучше вообще прекратить что-то делать вовремя, чтобы избежать мучительного и формального проставления галочек в графе «сделано».

Но, к сожалению, большинство продолжает напрягаться и, стиснув зубы, читать мантру: «всё, что не убивает меня, то делает меня сильнее». На самом деле сегодня если что-то не делает меня сильнее, то это точно меня убивает.

Откуда столько парадоксов, столько неэффективных поведенческих моделей и столько архаичных привычек? Может, нас действительно не так и не тому учат? Почему мы так усердно жонглируем ценностями, зная при этом, что всегда самым ценным итогом любой нашей деятельности будет жизненный опыт? И всё, что мы можем делать, — это пробовать и ошибаться, пробовать и ошибаться, и учиться не повторять одни и те же ошибки. Но мы повторяем и повторяем, забывая наши уроки и связанные с ними истории. Может, нам еще не рассказали настоящие истории, которые нас научат чему-то действительно важному? Или нам их уже рассказали, но не так, чтобы мы их услышали, приняли и осознали…

ВСЁ, ЧТО ОСТАНЕТСЯ

Все методы хороши, кроме неэффективных и скучных.

В предисловии к книге John Blakey и Ian Day «Challenging Coaching» сэр Джон Уитмор, отец бизнес-коучинга, жизнь и книги которого стали легендой, написал следующее: «When people say to me: «That in’t coaching» I replay: «Anything that is appropriate in the moment to help a person move from A to B is coaching». Или другими словами: «Все методы хороши, кроме неэффективных и скучных».

Чем отличаются существующие сегодня системы обучения? Возможно, из-за низкой вовлеченности обучающихся и скорости процесса обучения они стали более поверхностными и напоминающими скороговорки, слоганы. А другой стороны, почему до сегодняшнего дня не существует системы, которая научит нас элементарным, но таким необходимым навыкам? Как можно эффективно коммуницировать, общаться, понимать, мыслить, если нас этому не учили по-настоящему? На ком вообще лежит обязанность развивать наши когнитивные умения?

Девальвация ценностей и скорости, существующие в современном мире, не самые веские оправдания нашей поверхностности. Может, именно поэтому нашим решениям и поступкам порой не хватает зрелости. Может, поэтому то, что мы называем результатом жизненной мудрости, нас приучили связывать с подтвержденным размером счета в банке. Может, в этой причинно-следственной карусели виноваты именно методики обучения, которыми мы продолжаем пользоваться? Может, мы элементарно не успеваем усвоить хотя бы свой жизненный опыт, а тем более принять чужой.

Как же передать такой опыт? Именно опыт, а не теории, инструкции и лайфхаки? Жизнь не может строиться исключительно на лайфхаках. Наступает момент, когда попадаешь в ситуацию отсутствия любого вида лайфхаков, и что тогда? Чем руководствоваться тогда? Где искать и что исследовать?

Мы пытаемся исследовать мир, о котором достоверно известно только то, что он постоянно меняется. Успех сегодня — это не то же, что успех завтра и, тем более, вчера. В мире постоянно появляются новые знания и новый опыт. Существующие системы образования не в состоянии так же быстро реагировать на это. Изменения в реальном мире происходят на несколько порядков быстрее, чем изменения в обучающих программах. Нас постоянно обучают тому, что уже устарело и, возможно, тому, чего уже нет. Остаемся мы и наша жизнь. Но кто нам преподает жизнь, в какой аудитории проводятся эти уроки?

Хотим мы этого или нет, чтобы выживать, мы должны обучаться. Выживать именно в том смысле, который мы сегодня в это вкладываем. Безусловно, сегодня выживать намного проще, когда рядом нет плотоядных хищников, угрозы неожиданного ледникового периода или недостатка запасов продуктов на случай незапланированных неурожаев. Всё это время мы выживали благодаря нашему мозгу, функционирование которого до последнего времени позволяло нам действовать так же эффективно, как и сто, и тысячи лет назад. При этом мы постоянно забываем, что мы были и всё же остаемся людьми — особой ветвью в дереве приматов. Мы социальные млекопитающие со своими ограничениями и возможностями, которые последние десять тысяч лет нашей предполагаемой истории всё же чему-то и как-то обучались.

А может, мы и сегодня в той же мере надеемся на безграничные возможности и способности нашего мозга? Они, конечно же, безграничны, в нашем понимании, но при условии соблюдения элементарных правил обращения с этим тонко настраиваемым не то аппаратом, не то органом нашего выживания. И, возможно, самое простое правило состоит в том, что этот бесценный инструмент нельзя испытывать бесконечным и нарастающим потоком информации и желаний, а надо вернуть его к более привычным и оптимальным, даже, можно сказать, физиологичным формам эксплуатации.

Определенную оптимизацию работы мозга мы смогли частично-иллюзорно провести благодаря техническим решениям — компьютерам. Но эта подмена не является анатомическим или физиологическим реинжинирингом мозга. Кардинальная эволюция строения мозга и изменения его производительности нам не грозят как минимум в ближайшее 150 000 лет. Значит, стоит обратиться к чему-то более естественному, которое сегодня было бы эффективным как для обучения, так и для передачи жизненного опыта. И это «что-то» существует. И существует очень давно.

Это есть наши истории — самый простой и доступный для нас учебный материал. Истории — это готовая система нашего неформального образования. Сам процесс рассказывания историй и их анализ — это безопасная форма приобретения опыта и переживаний в нашем опасном мире. И ещё. Наверно, истории — это и есть то единственное, что остаётся после нас.

Одним словом, для эффективного обучения сегодня нужны специалисты, которые бы смогли объединить эффективные методы развития личности с её ценностной моделью и интеграцией этого в обучающие истории. Системность и практичность концепции заключается в том, что такое обучение максимально приближено к реальности, к самой жизни. Этим и занимается лайфраннинг — интеграцией компетенций, технологий, знаний и методик в истории жизни.

Лайфраннинг — это и новый уровень коммуникации, новое содержание взаимодействия и влияния, которое достигается посредством убедительной формы. Это — новый уровень профессионализма, построенный на интеграции множества компетенций и их непрекращающейся практики. Это новый уровень универсальности, позволяющий применять его систему в самых разнообразных сферах.

Инновационность такой формы обучения заключается в одновременном применении нескольких дисциплин и методик, объединенных в одной системе с проработанным жизненным опытом таким образом, что сюжетно и событийно возникает совершенно новый уровень доверия и уверенности. Лайфраннинг — это обучение и практика убедительной и эффективной жизни.

Основы лайфраннинга — персональный опыт, наблюдения, анализ и исследования. Истории и есть одна из самых доступных форм исследования этого мира и осознания окружения, к которой мы прибегаем всё чаще и чаще. Почему так происходит? Возможно, мы устали от волатильности качества и образа нашей жизни, от стремительно взлетающих и так же стремительно падающих рынков. Возможно, мы устали от бесконечных призывов завоевания чего угодно и предложений прыгнуть выше головы. Возможно, мы устали от тотального поиска вызовов и, соответственно, ответов на них, как однозначной составляющей нашего успеха. Но насколько такие формы движения вперед соответствует в целом концепции совершенствования человека? Может, человечество не только когда-то нашло, но уже успело и забыть более приемлемые формы передачи житейской мудрости, чем инструкции, регламенты и методички. Откуда в нас такая вера в бесконечную борьбу, в наши однозначные решения? Жизнь намного многообразней. А жизненный опыт — это далеко не то, что с нами происходило. Это то, как мы это себе рассказываем. И рассказываем мы себе не факты нашей жизни — мы пересказываем всего лишь наши интерпретации.

Люди поступают согласно тому, как они понимают и во что верят. И им легче поверить в истории, чем в регламенты, инструкции и законы. Таков наш мир, и в нём очень и очень много историй.

В нашем ряду сразу через проход молодая женщина наставляла свое шестилетнее чадо, как правильно вести себя во время обеда на высоте 10 000 метров. Допив кофе, Пастырь с интересом наблюдал за её ультимативными наставлениями.

— Вы заметили, как мы постоянно пытаемся «воспитывать» наше окружение, — обратился он ко мне, кивая в сторону матери и её сына, — и как мы стараемся делать это везде и со всеми — начиная от детей и заканчивая нашими коллегами.

Я пока не собирался продолжать работу над книгой, поэтому включился в беседу, утвердительно наклонив голову.

— А вы замечали, как мы это делаем, — продолжил Пастырь, — и какая из наших обучающих практик получает всё большее и большее распространение? — Он заглянул мне в глаза и, обнаружив в них полное незнание ответа на этот вопрос, сказал:

— В большинстве случаев мы пользуемся методами принуждения к необходимому нам поведению. Примерный алгоритм построения этого принуждения, который мы называем уроком, выглядит так.

Он показал мне свою открытую ладонь и ткнул в неё пальцем.

— Вот список, назовем его список №1, того, что делать нельзя, — то, что сейчас демонстрирует молодая мама рядом с вами. Если после ознакомления со списком нам отвечают: «А что, если будет не так, как в указанном списке №1? Что нам делать в таком случае?», — Пастырь показал мне другую свою ладонь и также ткнул в неё пальцем, — мы в таком случае отвечаем: «Тогда надо использовать возможности из нового списка №2». Но, как вы уже догадались, после нашего наимудрейшего списка №2 нас не оставят в покое: «А если будет случай не из списка 1 и не из списка 2, то что нам делать тогда?» Ну и так далее…

С этими словами Пастырь развел ладони в стороны и показал глазами на пустое пространство между ними.

— Но самое интересное наступает тогда, когда спрашивающие, не найдя в этих списках каких-то своих вариантов и смыслов, но ещё продолжающие принимать эти алгоритмы за обучение, неожиданно задаются вопросом: «А собственно говоря, почему надо именно так, к чему все эти списки, эти пункты и именно эти действия?» И тогда наступает апогей всей этой истории обучения правилам, и произносится самый веский аргумент наставника: «Поверь моему жизненному опыту». — И Пастырь пальцем указал на свой висок, как место в голове, где и сосредотачивается жизненный опыт.

После этого он устало отвел глаза от ничего не подозревающей женщины, старательно продолжающей поучать своего ребенка, и вопросительно посмотрел на меня.

— А вы думаете, они знают, что такое жизненный опыт, на самом деле?

Пока я раздумывал и пытался сформировать своё определение жизненного опыта, он продолжил свои размышления вслух:

— К примеру, если мы говорим о профессиональном опыте, то понимаем это как навыки, знания и практика в какой-то конкретной области деятельности. И неважно, в какой — будь вы столяр, бухгалтер или программист. То есть вы обладаете знанием и практикой, которые позволяют вам решать какие-то проблемы, задачи. И на основании их многократного применения у вас есть уверенные ожидания последующих результатов. То есть вы — специалист, или как это модно сейчас, эксперт. Верно?

Я кивнул в ответ, хотя сразу вспомнил пару случаев, когда мои сомнения были уместны даже после тысячекратной практики.

— Если мы говорим об опыте обучения, — продолжил Пастырь, легким жестом указав на соседку с ребенком, — то под этим мы понимаем владение технологиями эффективной передачи знаний. И это, по большому счёту, не должно зависеть от того, что мы преподаем: нормы поведения во время обеда в самолете, тонкости слесарного дела, написание программных кодов или расчленение мышц и фасций. А если ваши ученики еще долгое время будут помнить и использовать знания, полученные на ваших уроках, то вас оценят как опытного преподавателя.

— Вы имеете в виду — как эксперта, — добавил я, показывая, что внимательно слушаю его.

Пастырь не отреагировал на мое уточнение, но сделал паузу и, глубоко вдохнув, дал понять, что сейчас будет самый главный момент его размышлений:

— Так что это означает на самом деле, когда мы утверждаем, что у нас большой жизненный опыт? — Пастырь демонстративно умолк, но не отводил от меня глаз, давая понять, что все мои возможные ответы будут неправильны. — Как это можно оценить? — уже тихо и вкрадчиво продолжил он. — Как это можно измерить? Как выглядит этот товар с названием «мой богатый жизненный опыт»?

— Может, это осмысленная форма наших жизненных событий, того, что происходило и происходит с нами? — Я решил наконец перехватить инициативу в диалоге, тем более что эта тема для меня была и известной, и особенной. — Я думаю, что, если вы спросите меня о моем жизненном опыте, я начну вспоминать что-то про свою жизнь. Про увиденное, сделанное, обдуманное, сказанное. Что-то, что я запомнил лучше. Может, даже некий список того, что делать можно, а что нельзя. — И я так же показал взглядом на соседку. — Это даже могут быть сказки, которые нам рассказывали в детстве и которые мы каждый раз искренне переживали. Может, все эти истории и есть то, что мы называем наш жизненный опыт. И наверно, вопрос в том, как сформировать и передать эту осмысленную совокупность жизненных событий. Вопрос в методике, в технологиях, — расслабленно рассуждал я.

Всё это время мой собеседник сдержанно улыбался, но после того как прозвучали мои слова о методике, он поднял брови и уже воодушевлённо подхватил мои предположения:

— Вот именно! Именно в методике. И к этой методике нас готовили с детства. Вы, наверно, замечали, что наши дети охотно забывают наши нравоучения и поручения, но четко цитируют придуманных персонажей из многочисленных историй Диснея. Мы давно, очень давно приучены воспитываться и обучаться именно на историях. Нашему мозгу удобней и привычней воспринимать знание, переработанное в истории, чем запоминать регламенты, формуляры и списки. Ну а если мы уже не дети? Тогда рассказывать нам сказки, наверно, по меньшей мере странно? — спросил он, давая понять, что ответ он даст через секунду.

Но я его опередил:

— Для взрослых есть свои формы и методы передачи знаний, поверьте моему жизненному опыту.

Пастырь ухмыльнулся, будто усомнившись моём жизненном опыте, но меня это не смутило, и я продолжил:

— И подобных способов передачи опыта много. Например, такие специалисты, как консультанты, делятся знаниями, тренеры обучают практическим навыкам, коучи помогают в достижении целей, а наставники транслируют ценности. Но сегодняшняя проблема в другом, в том, что современному человеку необходимо всё это вместе. Ему необходима комплексная система обучения навыкам и развития его знаний. Ему нужна системность в совершенствовании мировоззрения и поддержании жизненного баланса. А это именно то, что и называют нашим жизненным опытом, — заключил я и посмотрел на Пастыря. Мне показалось, что он пытался скрыть удивление от моей насыщенной профессиональными терминами речи, и я решил эффектно закончить свой спич: — И если вы меня спросите, чем занимаюсь я, то я вам отвечу, что, по сути, я занимаюсь именно такой трансформацией, позволяющий перевести жизненный опыт в капитализированную и ценностную систему. — Сказав это, я и сам удивился тому открытию, которое я сделал для себя, и меня уже нельзя было остановить: — А что тогда сказки? — всё же спросите вы. А вот сказки — это и есть всё остальное.

Я выдохнул, поставив, на мой взгляд, жирную точку в этом обмене мнениями.

Встретившись глазами с Пастырем, я увидел, что он снисходительно улыбается мне, как ребенку, который рассказывает взрослому, что он умеет делать в песочнице. Мне пришлось улыбнуться в ответ.

Не знаю, какое впечатление произвела на Пастыря моя вымученная улыбка — результат загруженной рабочей недели. Скорее всего, он её принял за приглашение объясниться.

— Наверно, это не принято — активно общаться с соседом по креслу, но поверьте, самолет в этом мире стал практически единственным местом, где общению никто и ничто не может помешать, кроме стюардов, — сказал Пастырь, кивнув на удалявшихся бортпроводников. — Конечно, у вас есть выбор: надеть наушники или погрузиться в сон. А еще извиниться и, сославшись на срочную работу, продолжить попытки сосредоточиться на каком-то из ваших проектов.

— Ну что вы, совсем не так. Мне очень интересно общение с вами, — как можно дружелюбнее ответил я. Хотя меня еще не покидало желание что-то доделать, которое я объяснял себе как синдром потерянного времени.

— Я вас понимаю. На самом деле вы можете думать, что время, проводимое в ничего не значащих разговорах, — потерянное время. А когда вы стучите по клавишам — это именно то, что нужно, — угадывая мои мысли, продолжил Пастырь, — но вы сами прекрасно знаете, что это не так… Потому что человек создан не для того, чтобы отдыхать и работать. Человек создан для того, чтобы жить.

Я окончательно закрыл ноутбук и спокойно смотрел, как затухает надкусанное яблоко на его крышке. Яблоко потухло — ничего не поменялось. Наоборот, стало как-то посвободнее.

— Да, я знаю, что отвлекаю вас от работы, которую вы планировали сделать во время полёта, — учтиво продолжил Пастырь, указывая взглядом на мой уже скучающий ноутбук на кресле между нами, — а вы из-за своего представления о культуре поведения с незнакомыми соседями не прерываете нашу беседу, хотя вроде и не очень поддерживаете. Но, думаю, вопрос не только в вашей культуре. Вы и сами еще не готовы в самолете доделать эту вашу работу. Вам больше хочется что-то послушать, просто поговорить. Наверно, потому, что вы понимаете, что такие разговоры, в отличие от работы, вас ни к чему не обязывают. Четыре часа полета не настолько критичны для любого рабочего графика и любой загруженности.

— Вы правы, эти четыре часа не критичны, — устало подтвердил я.

— Всё дело в том, что мы делаем то, что хотим делать, а потом объясняем себе, почему мы не могли поступить по-другому. Но в большей степени всё это оправдания. Ваше нежелание работать вы оправдываете назойливым соседом в моём лице. Именно такая роль уже уготована мне в вашей истории.

— Да нет, что вы! Вы мне очень интересны, — возразил я.

— Не сомневаюсь, — нескромно заметил Пастырь, — а что на самом деле вы хотите больше: доделать работу или узнать новое, необычное, полезное?

— Выбор очевиден: конечно, узнать новое!

— Например, то, что уже прозвучало в нашей беседе, верно? — Пастырь ждал подтверждения.

— Конечно!

— Вот видите. А если рассматривать именно в этим ракурсе наше времяпрепровождение, то время становится критичным. У нас с вами есть всего лишь эти четыре часа, чтобы научиться чему-то новому.

— Я прошу прощения, но мне кажется, что вы играете понятиями, — вежливо возразил я.

— Нет, поверьте, фактически понятия как раз остались прежними. Мы в самолёте и полёт по-прежнему будет длиться четыре часа. Я просто наполнил это время другим смыслом, и всё поменялось. Поменялось то, что вы будете делать во время полёта и с чем приземлитесь после его окончания. Так же, как и наши истории — они могут быть очень похожими, но отличаться смыслами, которые мы в них вкладываем.

Нас прервала стюардесса, протянувшая руку в тонкой синей перчатке и предложившая забрать пустые стаканы и всё, что осталось от скромного обеда. Пастырь знаком показал, что он ещё не допил, стюардесса отъехала, а Пастырь продолжил:

— Я извиняюсь, а чем, собственно говоря, вы занимаетесь, кроме трансформации, позволяющей перевести жизненный опыт в капитализированную и ценностную систему? — процитировал мои слова Пастырь.

Вопрос застал меня врасплох, я думал, эта тема закрыта. Если я действительно начну объяснять Пастырю что-то про эмоциональную компетентность, коучинг и еще бог знает что, это будет совершенно несуразно и утомительно. Поэтому я ответил просто:

— Я обучаю людей. Взрослых людей.

ШКОЛЫ ЖИЗНИ

Каждый получает собственный опыт,

который является для него единственно верной школой.

Шарль Азнавур

Последние двадцать лет представители разных специальностей и направлений по обучению и развитию человека старательно демонстрировали отличия своих методик от всех остальных: коучинга от психотерапии, менторинга от коучинга, консалтинга от тренингов, коучинга от консалтинга и так далее. В разграничении и формировании новых профессий, новых продуктов и новых рынков всегда есть практический смысл. То было время разбрасывать камни.

Но сейчас часть человеческой деятельности, направленная на развитие личности, и люди, занятые ей, переживают новый этап. Большинство сходятся во мнении, что особенные успехи достигаются при сопряжении или на стыке тех или иных методов и направлений. И, собственно говоря, не столь важно, как называть это сопряжение, главное в конечном итоге — это результаты. Или, по-другому, — пришло время собирать камни. Но, собирая камни, есть искушение угодить в другую ловушку: использовать все методики подряд, руководствуясь вышеупомянутым принципом «всё, что не убивает меня, то делает меня сильнее». Но если что-то не убивает меня, ещё не факт, что это делает меня сильнее. Сильнее делает меня то, что действительно делает меня сильнее. Тавтология? Нет. У человека сегодня просто нет времени соглашаться с тем, что не убивает его, и не пробовать новое и более убедительное. У нас есть возможность усовершенствовать систему нашей жизненной отчётности и не ждать дедлайна ‒последнего дня, когда это привычное всё же убьет нас.

Во многих источниках и сообществах профессионалов появляются осторожные мнения о том, что в отдельных случаях допустимо использование методик из другой области, даже если это противоречит этическим нормам или компетенциям профессии. Такая позиция объясняется и оправдывается тем, что иногда решаемые проблемы затрагивают одномоментно многие стороны жизни и одной технологии или метода бывает недостаточно.

Если взглянуть на это с более практической стороны, то обнаруживается, что при всём многообразии случаев работы с личностью причины того, что мешает её успеху, как правило, сводятся к трём пунктам: недостаточному практическому опыту, недостатку знаний и технологий и недостатку самоосознания. Но чаще все эти причины встречаются вместе и влияют на поведение и развитие человека в целом. Чтобы эффективно взаимодействовать и продвигать таких людей вперёд, приходится менять свой узкоспециализированный подход и расширять арсенал применяемых методик. Таких методик несколько.

Во-первых, это консалтинг — предложение того, что нужно сделать клиенту, чтобы решить проблемы прямо сейчас. Эти немедленные решения иногда не имеют долгосрочной практической ценности. Поскольку, как бы ни старались консультанты разработать и представить самый дальний горизонт решений, в мире всегда больше места для импровизаций, чем для следования сценарию.

Во-вторых, это наставничество. Обмен опытом для более глубокого понимания проблем, с которыми сталкиваются люди. Наставничество помогает улучшить мышление и с течением времени развить свои инстинкты понимания.

В-третьих, это тренерство. Обучение навыкам, обмен знаниями и практические примеры применения компетенций. Наставничество, тренинги и консалтинг являются основными решениями, когда существуют пробелы в знаниях и навыках.

И, наконец, это коучинг. Сотрудничество и взаимодействие на совершенно другом качественном уровне, когда надо расширить понимание проблемы. Коучинг помогает получить ясность в целях и видении будущего, определить препятствия и создать стратегию преодоления этих препятствий. Это происходит через многочисленные коучинговые приёмы и практики. Но одно из «узких» мест коучинга — это необходимость в процессе сессии оставаться в настоящей «коучинговой» позиции. А если за плечами коуча личные достижения и успех в реальном бизнесе, когда он сам долго и регулярно находился в той позиции, где сейчас стоит его клиент? Такой коуч априори знает, что и как нужно сделать. Но соблюдение принципа отсутствия директивности принуждает его сдерживать свои идеи, убеждения и не позволяет делиться ими с клиентом.

И ещё потому, что главная задача коучинга — помочь клиенту принять наиболее обоснованное и осознанное решение, независимо от того, каким по результативности оно будет в конечном итоге. Для коуча это означает задавать вопросы, которые вдохновляют на саморефлексию, создавать модели, которые помогают понять то, кем является клиент, как он себя ведёт, каковы его сильные стороны и какие личные проблемы и трудности могут ему мешать. Но ни в коей мере не давать советы.

История об эффективности коучинга как методе взаимодействия с людьми сегодня получила своё продолжение. Обнаружив значительную эффективность совмещения нескольких методик, специалисты-коучи начали упоминать о том, что они проводят так называемый гибридный коучинг, комбинируя наставничество с беседой. Они вполне резонно оправдывают это тем, что клиенты, чтобы избежать принятия неправильных решений, платят коучам не только за коучинг, но и за их мнение и их опыт. Но, строго говоря, понятия «гибридный коучинг» не существует. Вы либо «коучите», либо занимаетесь чем-то другим. И, возможно, это что-то именно то, что нужно. Понятно и такое отношение к гибридному коучингу. Смешивание наставничества, консалтинга и всего другого снижает ценность коучинга. А клиенты начинают ожидать лёгкого выхода из ситуации, готового решения и становятся в большие очереди, чтобы им сказали, что и как делать. Это, возможно, и эффективно, но тогда клиенты упускают возможность испытать лучшую из имеющихся технологий долгосрочных изменений в их поведении, каким является коучинг.

Есть и другая часть специалистов, которые, называя себя коучами, заявляют, что просто задавать вопросы — пустая трата времени людей. Тем самым они обосновывают свою стратегию давать клиентам советы. Можно согласиться, что только задавать вопросы — неэффективная трата времени. Но поэтому коучинг и включает в себя множество других разговорных практик, обобщений, замечаний, эмоциональных сдвигов, признание смелых решений и многое другое.

Вопрос на самом деле в другом. Если это коучинг — то ли это, что действительно нужно человеку? Во многих случаях люди не нуждаются в коучинге. Таким образом, надо изначально определить, что хотят от вас как от специалиста, и только потом назвать своим именем то, что вы собираетесь делать, чем бы это ни было, — тренинг, коучинг, наставничество или консалтинг.

Иногда клиентам нужен просто человек, который их выслушает, внимательный собеседник, друг. Так и спросите вашего клиента: «Что вы хотите от меня прямо сейчас?» И даже если он вам точно сформулирует свои требования, ещё раз убедитесь в его готовности сотрудничать, взаимодействовать, узнавать новое и менять старое. Готов ли он меняться с вами или без вас? Готов ли он подвергать сомнению свои собственные мысли и взгляды и принимать новые, потому что коучинг — это готовность исследовать идеи, убеждения и предположения. Это возможность увидеть то, что сами клиенты не видят самостоятельно. В любом случае, в каждом конкретном случае необходимо сначала убедиться в том, что именно коучинг является здесь правильным вариантом и данная проблема не следствие недостатка опыта и знаний. И в любом случае невозможно коучить что-то из ничего.

Очевидно и то, что коучинг эффективней, когда у коуча есть некоторые реальные знания и навыки из области деятельности клиента, на которые он может опираться. А клиент иногда и сам знает, что он хочет делать, и ему просто нужно подтверждение этого. У коучей на этот случай есть техническое допущение, лазейка, когда им всё же что-то надо делать со своими советами. Достаточно просто спросить у клиента разрешения выйти из коучинга, чтобы представить свои личные предложения по решению проблемы.

Но возникает логический вопрос: зачем столько условностей, реверансов и прочего, если есть быстрое и эффективное решение? Зачем путаться с определениями, если достаточно действительно назвать всё своими именами и продолжить двигаться дальше с большей пользой и скоростью из точки А в точку Б, как говорил Джон Уитмор. Очевидно, что для многих людей сочетание самоанализа с консультациями, наставничеством и тренингами есть реальная, а может, и единственная возможность измениться. При работе с людьми всегда эффективно использовать разные подходы, и надо перестать лукавить и наконец дать название и определение той ситуации, когда это применяется параллельно.

— Учите взрослых людей? А у вас интересная работа, — сказал Пастырь. — Я вам уже говорил, что я священнослужитель?

— Я это понял.

— Вы поняли, что я священник? Я думаю, это было нетрудно определить, верно?

— Верно, — согласился я, — и, на мой взгляд, ваша работа очень важна.

Я почему-то решил показать ему своё уважительное отношение к служителям церкви. Может, в ответ на то, что он назвал мою работу интересной.

— Это действительно так, — согласился Пастырь, — и не только потому, что вера в широком смысле — это намного больше, чем методы и концепции. Хотя я не исключаю, что всё в мире в какой-то мере является концепцией. А наша деятельность она касается концепции стремления людей к счастью.

Немного подумав, он добавил:

— И пониманию своего места в этой концепции.

— Вот именно, — подхватил я, — но вопрос в том, что в вашем случае это место вполне определено. А нам приходится его ещё искать или даже придумывать.

КАК МЫ ВИДИМ МИР

То, что ты видишь, зависит от того, как ты смотришь.

Такова природа человека, что он постоянно ищет подтверждение тому, что он предполагает, даже если это предположение логически обосновано и просто очевидно. Ответы человек ищет в научных исследованиях и основанных на этих исследованиях теориях. Теориях, которые, впрочем, должны подтверждаться практикой.

За последние годы знания о человеке и наша система понятий ушли далеко вперёд. Человечество всегда интересовали вопросы: как мы воспринимаем всё, что с нами происходит, как обрабатываем информацию от окружающего мира и как её запоминаем. В этой сфере было проведено несколько значимых исследований и сделано несколько знаменательных открытий, о которых нельзя не упомянуть.

Канадский психолог Аллан Паивио долгое время работал над проблемой психологии памяти. Основной вопрос, который его интересовал, — как мы запоминаем всё то, что видим, слышим и чувствуем. На основании своих наблюдений и размышлений Паивио выдвинул идею существующей у человека системе двойного кодирования. А если быть точнее, идею о наличии двух таких систем — визуальной и вербальной. Аллан предположил, что при обработке визуальной и вербальной информации эти две системы работают параллельно. Они одновременно создают самостоятельные представления об увиденном, услышанном и прочувственном, производя некие специфические для своих систем коды. Созданный системой визуальный код отвечает за решение задач в пространстве здесь и сейчас, а выработанный вербальный код обеспечивает работу с абстрактной символикой, которая помогает представлению чего-либо в перспективе, пространстве текущего времени. При этом каждая из этих систем иерархически самоорганизуется на четырёх уровня взаимодействия.

На первом, начальном уровне иерархии происходит чувственная обработка получаемой информации — это этап восприятия. На втором уровне уже обработанная информация начинает контактировать с существующей системой долговременной памяти с целью найти в ней ассоциации, связанные с этой информацией.

После этого в памяти активизируются элементы, которые имеют сходство с этой информацией или ассоциируются с ней. Поэтому третий уровень иерархии носит название ассоциативного. И наконец, на самом последнем, четвёртом уровне вербальная и визуальная система взаимодействуют друг с другом и представляют конечную референцию полученной информации, для того чтобы в дальнейшем её каталогизировать и запомнить.

На четвёртом уровне в процессе референции и происходит самое удивительное: создаваемая вне нашего языка действительность с присутствующими в ней объектами референции с равной вероятностью может принадлежать как реальному, так и воображаемому нами миру.

Если обобщить сказанное, то каждое слово в любом нашем высказывании имеет свой особый референт. В узком смысле референция — это лишь то, что соотносит наши слова с частью объектов, обозначаемых нами как класс. Класс объектов — это то, что мы выделяем в библиотеке своего сознания, когда о чём-то говорим. То есть когда мы упоминаем о чём-то, то соотносим символ обозначаемого объекта с объектами нашей внеязыковой действительности.

Для полноты картины надо упомянуть о таком понятии, как репрезентация. Всем известно значение слова «презентация». Это отражение нами объекта в виде целого образа. А вот репрезентация — это несколько другое. Это опосредованное отражение объекта, в котором сам объект замещается так называемым означающим. В качестве означающего может быть и знак, и символ, и сигнал, и любой другой признак, который ассоциируется нами с этим объектом. При этом сам символ тоже является означающим, но более высокого уровня. Очевидно, что чем выше уровень означающего, тем сложнее представлены его составляющие. Таким образом, если мы решим проделывать с символами какие-либо логические операции, то для нашего сознания это будет слишком громоздко и, следовательно, энергозатратно. Поэтому для оперирования мы выбираем оптимальную и компактную форму означающего, которыми являются знак или слово.

Таким образом, репрезентация любой информации представлена в нас как многоуровневая система означающих, выражающих определенные связанные между собой значения и качества, для оперирования которыми мы используем слова или знаки.

Но поскольку всё это является теорией, то как одно из частных подтверждений Паивио представил следующее наблюдение. Он отметил, что высокой эффективности запоминания можно достигнуть при просмотре информации и сопутствующих ей закадровых комментариев. Иными словами, одновременное использование визуального и вербального кодов увеличивает правильность воспроизведения выученного материала. То есть мы лучше учимся чему-то, если нам об этом не только рассказывают, но и показывают. Или по-другому: у картинки должен быть звук. И главное то, что мы это и так знаем из собственного опыта. Наглядные истории учат и запоминаются гораздо лучше, чем просто прочитанный материал, и мы лучше понимаем то, что можем представить и изобразить.

Однако с течением времени с воспроизведением запомнившейся информации происходят изменения. Этому способствует множество психологических и физических факторов, которые успевают исказить информацию уже на этапе её поступления в наш мозг. Главный фактор, который влияет на эту трансформацию, — наше мировоззрение. Мировоззрение не прекращает формироваться и уточняться в процессе всей нашей жизни, следовательно, и сама информация в нас продолжает трансформироваться.

Мировоззрение — это наша система взглядов и оценок, это наше образное представление о мире. В этом представлении мира мы находим и наше место. От того, как мы себя соотносим с окружающей действительностью, зависят наши основные жизненные позиции, наши ценностные системы, убеждения, хранимые нами идеалы и правила, которых мы придерживаемся ежедневно. Мировоззрение придаёт нашей деятельности осмысленный, ценностный и целенаправленный характер.

В историческом плане мы в себе сочетаем несколько типов мировоззрений. То, что мы применяем каждый день, — это так называемое обыденное мировоззрение. Формирование этого мировоззрения началось ещё в условиях первобытного общества, когда мышление основывалось на образном восприятии мира. На таком образном восприятии было сформировано и наше мифологическое мировоззрение. Создавая мифы, люди одухотворяли и уподобляли человеку не только материальные предметы, но и разные явления. Такое мировоззрение является сакральным, тайным, волшебным. Но, с другой стороны, оно вполне общедоступно.

Следующий этап формирования мировоззрения человека основывался на вере в сверхъестественные силы. Один из примеров — религиозное мировоззрение. Это намного более жёсткий вариант суждений и представлений, который сочетается с системой моральных заповедей. Такое мировоззрение помогает нам поддерживать модели нашего нравственного поведения.

И, наконец, следующий этап формирования мировоззрения — философское мировоззрение. Это сложное системное мировоззрение, где разуму человека отводится высочайшая роль. Если миф опирается на эмоции и чувства, то философия — это логика и доказательность.

Между понятиями, которыми мы сейчас оперируем, есть одна тонкая, но важная для нас разница, на которую следует обратить внимание. Мироощущение — это отношение человека к окружающей действительности, которое выражается в его настроениях, чувствах и действиях, т.е. имеет эмоционально-психологическую основу. А вот миропонимание — это уже другой уровень, это наша доктрина окружающего мира, имеющая познавательно-интеллектуальный характер.

Так для чего нам столько рассуждений о мироощущении и мировоззрении? Практическое применение всего этого для нас заключено в том, что когда мы визуализируем оба канала представления о мире, то наше мироощущение (эмоционально-психологическое) переходит на другой уровень и становится мировосприятием (познавательно-интеллектуальная доктрина). А самый простой и доступный способ визуализации мировосприятия — это изображение или рисунок и его словесное обозначение. Но об этом позже.

ХИМИЯ УБЕЖДЕНИЯ

Человек способен изменить свою жизнь,

меняя всего лишь свою точку зрения.

Вильям Джеймс

Несколько лет назад на информационном ресурсе Contently было опубликовано занимательное исследование. На первый взгляд в материале не было ничего особо необычного, а выводы, сделанные изданием, были вполне ожидаемыми. Большая часть материла посвящалась исследованиям прямой зависимости удержания внимания аудитории от глубины эмоциональности рассказываемой ей истории. То есть чем продуманней, технологичней построена история, тем больше вероятность захватить внимание слушателей. И захватить настолько глубоко, что даже вполне рассудительные и искушённые в жизни люди могут переставить акценты в своих суждениях о событиях и начать видеть мир глазами другого человека. В роли другого человека может быть как герой истории, так и её рассказчик.

Таким образом, чтобы заставить аудиторию думать и действовать в определённом направлении, достаточно, чтобы она эмоционально переживала рассказываемую ей историю. Можно представить разочарование учёных, которые привыкли верить в способность убеждать людей с помощью бесчувственных чисел и логики. Иногда даже статистика кажется нам неопровержимым доказательством. Но статистика, в отличие от историй, заставляет нас мыслить в большей степени аналитически. А такого рода аналитическое мышление больше увеличивает скепсис, чем активизирует деятельность.

Профессиональные же рассказчики всегда действуют по наработанной и беспроигрышной схеме. С самого начала, обращаясь к основным человеческим триггерам, они захватывают и удерживают внимание. У аудитории они инициируют свойственные людям базовые переживания — страх, любопытство или что-то другое, что может вызвать эмоциональный всплеск. В этом легко убедиться: откройте первые страницы бестселлеров. С первых строк наше внимание акцентируют на том, что вызывает сильные переживания, боль.

Это происходит потому, что при таких переживаниях наш организм начинает вырабатывать гормон кортизол, который, в свою очередь, обостряет внимание и активизирует мыслительную деятельность. Этот механизм у нас развился в результате эволюции, для того чтобы избегать угроз и мгновенно концентрировать наше внимание для последующей активности. Поэтому первые предложения авторов-рассказчиков, намеренно пугающих аудиторию или вызывающих интерес, направлены именно на стимулирование выработки кортизола и привлечение внимания. Таким образом, истории, вызывающие в нас эмоции, запускают в нашем организме определённые химические и физические изменения. И это отзывается не только в нашем сознании — мы действительно реагируем всем нашим телом.

Но самое интересное в этой области науки связано с использованием МРТ в исследованиях мозговой деятельности человека. Нейробиолог из Принстонского университета Ури Хассон, занимающийся проблемами мозга, измерял мозговую активность женщины с помощью функциональной МРТ. Измерения производились в то время, когда исследуемая женщина рассказывала волновавшую её личную историю. Реагируя на её голос, активировалась её слуховая кора, а в то время, когда она осмысливала свою историю, активизировались лобная и теменная доли её мозга, которые, кстати, в том числе отвечают и за эмоции. Для Ури Хассона это было предсказуемо. Самое интересное ожидало впереди. После Ури измерил мозговую активность ещё пяти людям в то время, когда они слушали историю этой женщины, и обнаружил, что у них, помимо активации слуховой коры, что было по-прежнему логично, активировались и те области мозга, которые отвечают за эмоции. Но главное, что эти области реагировали таким же образом и в те же самые моменты, что и у самой рассказчицы! На основании этого Ури Хассон сделал вывод, что, когда люди вспоминают что-то, мечтают или их озаряют идеи, в мозгу начинают работать специфические нейронные паттерны. И чем сильнее сходство таких мозговых паттернов у рассказчика и аудитории, тем глубже понимание между ними.

Но вернёмся к гормонам, которых помимо кортизола у человека великое множество. Например, широко известный гормон окситоцин, который присутствует в организме как мужчин, так и женщин и выполняет самые различные функции. Широкую известность он получил как гормон материнства: он способствует сокращению матки, выделению молока из молочной железы, а главное, определяет так называемое материнское поведение. У самок млекопитающих окситоцин помимо материнского поведения влияет и на другие аспекты их жизни. Например, его повышенный уровень побуждает самок в случае необходимости заботиться и о чужих детёнышах. Вспомним вызывающие умиление в соцсетях фотографии котят и щенков, вскармливаемых одной мамой.

При моногамии окситоцин усиливает верность партнеру, помогает запоминать запахи других животных, что облегчает их узнавание. Окситоцин также успокаивает животных, делает их менее тревожными, посылая в мозг сигналы о том, что животное находится в безопасности. Наряду с половыми стероидными гормонами, такими как тестостерон и эстрадиол, окситоцин является одним из главных гормонов, регулирующих социальную жизнь животных. У животных он усиливает дружественное поведение, что способствует поддержанию и укреплению связей. И у людей всё почти так же.

Как мы знаем, традиционные модели поведения мужчин и женщин продержались несколько тысячелетий именно потому, что опирались на физиологические различия полов. Один и тот же гормон окситоцин, с одной стороны, влиял на женскую доброжелательность, с другой — на мужскую агрессивность. Это и способствовало выживанию рода, когда женщина выполняла роль хранительницы очага, излучающей доброжелательность и покой, а мужчина выступал его агрессивным охранником. Окситоцин помогал и помогает людям почувствовать чужие эмоции. Правда, в разных приложениях и сферах: женщинам — в сфере семейных отношений, а мужчинам — в конкурентной борьбе. Помогая распознавать смысл жестов и выражений лица, окситоцин действительно имеет гендерные особенности. Даже одноразовый приём окситоцина помогает людям разобраться в межличностных связях: от взаимоотношений между родственниками до конкурентов на работе.

Если окситоцин закапать мужчинам в нос, то они начинают лучше понимать настроение других людей, чаще смотрят собеседнику в глаза и становятся более доверчивыми. Иногда даже чрезмерно. Они становятся крайне восприимчивыми к сигналам и стимулам, несущим информацию, важную для установления хороших отношений с другими людьми. У них снижается уровень эгоизма и усиливается «внутригрупповая любовь» и доверие к «своим». При этом недоверие к «чужакам» не повышается.

Известен такой факт, что когда человек смотрит на чьё-то лицо и в это время ему сообщают неприятное известие, то это лицо впоследствии будет ему казаться менее привлекательным. Однако у мужчин, которым закапывали в нос окситоцин, этого, как вы догадались, не происходило. Более того, участники эксперимента с закапыванием окситоцина чаще находили показываемых им людей заслуживающими доверия настолько, что готовы были с ними делиться даже конфиденциальной информацией. Ещё надо сказать, что окситоцин вырабатывается тогда, когда люди ощущают заботу и доверие. Это мотивирует к взаимодействию и укрепляет способность к эмпатии.

На основании изложенных фактов учёный Пол Зак задался вопросом о возможности «взломать» систему гормона окситоцина, чтобы заставить людей совершать определённые совместные действия. Он предложил простой эксперимент: на благотворительном мероприятии участникам демонстрировали два ролика на тему пожертвований. Оказалось, что при просмотре более эмоционального ролика аудитория жертвовала намного больше денег, чем после просмотра более формализованного и невыразительного, притом что смысл роликов был одинаков. Таким образом, если нужно убедить кого-то пожертвовать деньги, полюбить бренд и многое другое, достаточно сделать акцент на сочувствии и понимании.

Вывод: можно мотивировать людей совершать определённые поступки, если моделировать их эмоции. Получается, что искусно рассказанные истории могут изменять модели поведения человека аж на гормональном уровне.

ЗЕРКАЛЬНЫЕ ПОЛЯ

Мы всегда ищем то, что нас волнует.

А волнует нас одно и то же.

Каждый день мы пропускаем через себя гигабайты информации, узнаем о сотнях событий, прослеживаем десятки историй. Но почему каждый из нас в одной и той же истории находит что-то особенное и важное именно для себя? И наоборот: стоит нам, слушая историю, сфокусироваться на каких-то конкретных деталях, подсветить по-особенному отдельные события и расставить акценты, и история, не изменившись по сути, обретает для нас совершенно другое значение.

Одна из причин этой метаморфозы заключена в феномене Баадера — Майнхоф. Суть этого феномена всем нам хорошо знакома по личному опыту. Если мы что-то недавно узнали или что-то для нас стало особенно важным в текущем моменте жизни, нам начинает казаться, что вокруг нас только об этом говорят и думают. Мы улавливаем это что-то в новостях, обрывки этой темы мы слышим в метро и на работе, находим между строк в решениях и планах правительства. Одним словом, везде.