Бесплатный фрагмент - Про дам

Нарцисска

Говорили про Солженицына, что он был одержим стремлением стать писателем «всея Руси». Дескать амбиция его была всегда на престоле славы литературной, а уж талант должен был его догонять… Заносчивый был Солженицын. Да и не он один — например Довлатов.

А вот среди чиновников такое же есть. Да что там, среди чиновников, — недавно русский, или полурусский, актёрик по имени А***р умничал в купленном интервью, что «была б у него армия и „менты“, то он бы тоже устанавливал свои законы и „диктовал“ что правильно, а что неправильно.»

Конечно, можно заметить, что иные, а лучше сказать многие, а лучше сказать почти все богатые — то есть выше среднего уровня богатства — до того забывают кто они и кем являются в обществе, что как в великой сказке Александра Сергеевича «Золотая рыбка» теряют «всякие берега» в своих желаниях.

Логично было бы предположить, что рассказ ниже пойдёт о подобном заносчивом «чёрте», но не совсем так… Рассказ ниже о человеке если не скромном, то самом заурядном и «звёзд с неба не хватающем». Да и не о человеке вовсе, а о девушке — о бедной девушке, которая, как и все девушки, «хотела только одного — чтобы её любили».

Она, как и все современные девушки, днями напролёт просиживала перед смартфоном, ища в нём что-то интересное, а лучше сказать что-то выгодное для самолюбия. Например напишет какой-нибудь смешной или полусмешной комментарий и ждёт пока на него наставят сердечек. В желание её нет ничего предосудительного, кроме разве того, что комментарии её разве что случайно оказываются смешными и остроумными. Дошло даже до того, что она смирилась с плоскостью своих шуток и перешла на комментарии прямо провокационные, и даже с матом…

Фотографий на её страничке было пруд-пруди, как и у всех красивых молодых девушек, — и может быть главной-то изюминкой были собственно они, фотографии, — а уж поставят на её комментарий сердечко или нет, это вопрос пятый, хотя и важный.

И сколько лет, боже мой, сколько лет она прожила в этом стремлении понравиться всем! Уж и оскорбляли её ни раз, уж и обличали даже неоднократно в том, что она нарцисс женского пола, — а ей всё ни по чём. Наверно, звезда рождается звездою и главная её цель в жизни — это достичь отражения своего великолепия в глазах ближних, ну и дальних…

Случилось ей как-то прогуливаться по магазину. Она, как и обычно, искала своё отражение в каждой витрине, как вдруг, несколько задумавшись о чём-то… впрочем, не о чём не задумавшись, а просто стоя и разглядывая какой-то товар параллельно с наслаждением своего вида а отражении, — нечаянно так совпало, что за стеклом, прямо в месте отражения её лица, остановилась и тоже что-то разглядывала женщина. Нельзя сказать, что эта женщина старая или некрасивая, но видно было, что она совсем другого жизненного уклада, наверно работающая сколько себя помнит, наверно воспитывающая детей, словом лицо её было серьёзно всегда и от самой женщины как бы и независящее. И вот их взгляды встретились.

Самолюбивая девушка внутренне вздрогнула, ибо она смотрела на себя, а увидела не себя… Нельзя сказать, что в ней «нечто перевернулось», но сердце её участило бой. Ей вдруг стало стыдно: а вдруг кто-нибудь заметил её испуг, ведь она, кажется, даже шевельнулась вздрогнув. Как ей стало стыдно, боже мой! Какая неловкая ситуация! Как может такое совершенное существо, с такой кукольной внешностью и душой, обратить внимание в отражение на такую рабочую бабу, — да вообще, возможно ли это?

Нет, с девушкой действительно произошло нечто конфузное, хоть и никто этого не видел, включая бабу. Нормальному человеку это сложно понять, а в душе красавицы это оставило след нехороший… Первое время сидит она бывало перед экраном компьютера и когда загружается какое-нибудь видео, цвет на экране чёрный и она взглянет на себя, а мысль мелькнёт: «не такая уж ты и симпатичная…» И начинает волноваться девушка, даже к зеркалу ни раз ходила, чтобы удостовериться «в реальности своей красоты». Подойдёт к зеркалу, глянет, — нет, всё в порядке, — глупая баба сбила с толку каким-то мистическим образом, думает она.

Бог знает сколько времени прошло, может месяц, может полгода. Как-то раз вечером, всё в том же компьютере, девушка просматривала новый какой-то фильм, чем она занималась еженедельно и даже сочинила на этот счёт философию: «Теперь новое время и книги заменяют фильмы, а литературу кино.» И вот в этом фильме — самом зауряднейшем фильме, из тех, которые невозможно отличить один от другого — персонаж произносит фразу, над которой девушка задумалась, что даже поймала себя на том, как совершенно не может сосредоточиться на мелькающем кадрами экране и выделанных переводчиками словами, звучащих из колонок. Фраза была следующая, один друг говорил другому другу, если преобразовать его тираду в одно предложение: «Когда я стану совершенным, то мы не сможем более с тобой быть друзьями.»

Девушку как-то захватила эта мысль этой фразы и она побежала за ней в своём уме и никак не могла догнать, — будто осёл с морковкой на палке перед носом стремился в ней постичь недосягаемую суть. Ей пришлось даже остановить фильм и принять решение, досмотреть его позже. Но как ни пыталась она, либо отвязаться от поиска смысла, либо понять его, в тот день ей это так и не удалось.

Чёрт знает, сколько ещё прошло времени, но гораздо больше, чем в предыдущий раз, между случаем с отражением в витрине и мыслью во время просмотра кино. И вновь произошёл самый по-видимому банальный случай, но который вновь направил девушку на некие подвижки в себе. Идёт она значит по улице, а на встречу ей «хулиганы» — взрослые парни, но видно, что такие не признающие берега, идут и смеются, — да так нагло смеются, что девушка невольно перетрухала, предвкушая сближение с ними. А парни, когда поравнялись с ней, из безобразных хулиганов все трое, как один, неожиданно сделались послушными тихими ягнятами и как-то стыдливо отвели глаза…

Девушка, пройдя мимо них, рассмеялась и даже немного вслух. Это ж надо, они её испугались! Нет, они перед ней преклонились! Преклонились перед её внешностью, хотя внутри она сама их боялась.

И вот этот-то третий случай как-то вразумил что ли её; она, при всей своей несомненной красоте, всегда недооценивала себя, всегда искала какие-то доказательства и подтверждения, — а оказалось, что и давно никто не сомневается в этом, да только она этому всё не верила. Обдумав всё это, в ней явилась позднее такая новая, никогда ей не бывшая доступной доселе, твёрдость в сердце и уме, — она призналась себе вдруг: «Теперь я повзрослела. Теперь я уже не такая, как прежде.»

Совпадение ли — нет ли, после сего времени, по прошествии небольшого отрезка, она стала толстеть… Толстеть, толстеть… А твёрдость в душе, что она истинная красавица, никуда не исчезала. В двух словах: забросила она постепенно свои мечты, забросила свои страхи о несовершенстве, а твёрдость в душе может быть даже возросла за это время и ей было приятно с ней сосуществовать.

В очереди

Девушка двадцати с копейками лет сидела в очереди псих-диспансера областной больницы. Она впервые приехала сюда, — приехала она — как это ни странно звучит — оформлять себе инвалидность.

В нужный ей кабинет была большая очередь — едва хватило всем сидений. Публика была специфическая, кто-то был с одним из родителей в сопровождении, кто-то смотрел в пол по одиночке, но все были, так же как и она, бывшими, а кто-то и завсегдатаями, пациентами психушек.

Когда девушка ещё добиралась по этому адресу, так как города не знала, то попросила у водителя маршрутки, чтобы он подсказал ей, когда ей надо будет выходить; при этой её просьбе откликнулся даже один из пассажиров, видимо сталкивающийся с подобными «клиентами» нередко, ездя по этому маршруту.

Кстати, девушка была довольно смазливая, и врядли кто мог бы подумать о ней, — по крайней мере, не зная её, — что она «сумашедшая».

Она сидела уже с час и успела разглядеть лица присутствующих. Одно лицо ей показалось слишком неприятным, — а вернее отталкивающим, — это было лицо тоже молодой девушки, наверно того же возраста; она была с родительницей и с маленьким ребёнком, очевидно она тоже была «сумашедшая», не смотря на адекватность и почти здравомыслие в глазах, — по крайней мере глаза её были спокойны и — опять же, почти — умны…

Но вот что отталкивало от неё, так это её кожа на лице; это лицо, как видимо имел ввиду Достоевский в своих книгах, нередко употребляя придуманное им слово — испитОе лицо. Наверно многие, не задумываясь, придали этому слову значение пьяницы. Но нет, есть такие люди, у которых лицо будто высохшее и в то же время оно блестит и может быть в угрях и прыщах, — кои «несовершенства» не могут происходить на лице действительно сухом. Действительно сухое лицо всегда красиво, всегда имеет приятный цвет, да и что уж там говорить, оно внушает наблюдающим нечто твёрдое в характере, нечто честное…

Чего не скажешь о лице «влажном» и в то же время сухом. По глазам этой девушки было видно, что она чистейшей воды эгоистка, — но эгоистка не такая, как распространившиеся в наше время пустые красавицы девушки, которые «всем суют в рожу», что они эгоистки и плюют назло. Нет, эгоизм девушки в очереди был истинный, в её глазах и движениях нельзя было заметить даже намёка на то, что ей есть хоть до кого-нибудь дело, что ей нужно кому-то что-то доказывать; её можно было бы назвать даже кроткой, но почему-то, глядя на неё, хоть по признакам она и подходила под это наименование, назвать её так всё же было нельзя…