Бесплатный фрагмент - Прислушиваясь к сентябрю

От издателя

Отдавая дань славному наследию одноименного литературного объединения, вошедшему в историю российской словесности, и ощущая его незримые нити в настоящем, мы продолжаем эту серию, чтобы пополнить сокровищницу поэтического языка новыми современными произведениями, достойными, на наш взгляд, продлить традиции «Цеха поэтов». Помимо профессионального мастерства основной критерий выбора предельно субъективен: возникает ли от чтения произведения сопереживание, сердечный отклик. Такого рода оценки, конечно, у каждого свои. Поэтому оставляем последнее слово за читателем, который один может оценить, насколько созвучен выбор редакции его собственному.

Путешествие по необъятным просторам российской поэтической Ойкумены неведомыми путями вновь привело нас на Урал. Но если в первой книге серии наш маршрут начался с Перми, то на этот раз мы оказались среди увалов Свердловской области у реки Турьи.

От редакции

Представляя Александра Рудта читателю, хочется, прежде всего, обратить внимание не на его регалии и статус («Поэт года» 2018, член Союза писателей России и Российского союза писателей), и не на вехи жизненного пути — Литинститут, работа на уральских заводах, тяжелая травма, поставившая ребром вопрос о жизни и смерти — а на ощущения от встречи с его стихотворениями — радость узнавания, доподлинность переживаемого, пронзительная искренность. Зимовки в таежных избушках, хоженые-перехоженые лесные тропы, можжевеловый дым — все это пропитывает тексты автора, создавая особенную атмосферу родства с глубинными, потайными уголками русской земли. К шестидесятисемилетию (праздновали в 2019 г.) Александр подошел с шестнадцатью книгами, так что настоящий сборник — это попытка выбрать характерное и яркое, создать некий срез более чем сорока творческих вёсен, в котором нашлось место и «непереводимому», и взгляду «в глубь веков», и вечным вопросам, с которыми рано или поздно сталкивается любой остро чувствующий ход времени человек.

Неслучайное в случайном

Уже первые стихотворения Александра Рудта «Прислушиваюсь к сентябрю» обдают ароматом времён года. Когда я читаю на литературных сайтах интернета новые имена, я почти всегда ищу «пейзажную лирику». Она — безупречная лакмусовая бумажка: пейзаж требует языка, своеобычного взгляда на привычное. Есть поэзия, где пейзаж, его живописная фактура довлеют над всем остальным. Есть стихи, где качели сердца и природы уравновешены. А есть пейзажная лирика, в которой поэт воспарил над видимым, одновременно не пренебрегая им, где всё оно, зримое, служит поводом высказать заветное. Видимое расщепляется сердечным, истончается, чтобы добыть «свет из глубины» земли и вселенной. Таким, по моему мнению, является поэт Александр Рудт. Немногим поэтам дано открывать читателям это фаворское свечение Мира.

Восприятие времён года даётся поэтом в их определяющем настроении: «тихая горечь августа», скажем… Каждое время года высвечивает сладко и больно что-то важное в нас самих. Оно вырезается, выжимается, оттискивается на лике месяцев, как на «Портрете Амбруазо Воллара» Пикассо. Август — предстояние. Остановка. Последний глоток воздуха перед увяданием. Есть в нас и в нём замирание перед прыжком в долгую осень и зиму. Август беременен предстоящим увяданием. Июль Александра Рудта зазвучал во мне мелодией Клода Дебюсси «Облака». Он — растворение в лете, зное, в небе. Он — полное слияние тебя с миром, осознание себя необидной песчинкой в космосе лета.

Гипноз июля? Приступ лени?

Что век, что мир? — одна жара.

Хвощей ли, портика ли тени?

Эдема край в глуби двора.

Поэт Александр Рудт опирается в душевных недугах, как на добрый посох, на природу. Но и он ведь лечит только страждущих ей и её, томимых её красотой, благополучием и мучимых разором в ней…

Настроенческое постоянно обрамляет точные мазки художника: ветер — «искренен, уютен, щемящ»… И хотя поэту не чужды изыски изобразительности, оригинальные тропы («О, как грохочут ледяные ивы!», «Эмигрируют тучи // в ненасытную даль», «Огромные голодные снега…», «Как копыта на берёзе — чаги», «И ликёра гуще воздух // и киоска жжёт дюраль»), всё-таки духовные ветра и течения главенствуют, обтекают материальное вещество его стихотворений, высекая тот самый «свет из глубины».

Из любви к «древнему вину» Природы естественно рождается и боль за её поругание. Поэтическое решение «поруганной красоты» решается чем-то большим, чем обозначение голых фактов, пусть и очень острых. Сам поэт заболевает виной. Сердце его, душа томятся ей. Меня потрясло следующее стихотворение:

..это не лес вырубают —

планово, неторопливо…

Это меня убивают…

Детство, ты слышишь? ты живо?

Как ослепляло, мерцало,

вечным, опорой казалось,

пело вослед, окликало —

и — ничего не осталось…

Вырубы возле посёлка.

Взвыть бы с тоски — не сробею! —

если родился бы волком,

ан — человек — не умею.

Эй, лесорубы — что стоит? —

я с вас снимаю вину —

плёвое дело, пустое —

вы и меня — как сосну…

Кто я — без памяти, счастья,

музыки, эха, себя?

Что это солнышко застит,

видимость влагой рябя?

Насколько оно глубже, драматичнее множественных декларативных поэтических ораторствований на эту же тему. И я, как читатель, как соплеменник поэта гибну вместе с ним «без памяти, счастья, музыки, эха, себя». Я тоже был поражён в самое сердце открытием собственной гибели вместе с гибелью, казалось бы, «вечной опоры»…

Обаятелен, духовен, светоносен культурологический шлейф нажитого и не белыми нитками вшитого в ткань его стихотворений. Единственно необходимо, созвучно смыслу и гармонии каждого текста вспыхивают, звучат на «ветках строк» голоса Бунина и Овидия, Цветаевой и Пастернака, Тютчева и Лермонтова. «Эпоха и миг» едины. И вот преспокойно является на вертолётную площадку апостол Пётр с ключами, а пространство двора, пронизанное светом и зноем, является нам Эдемом. Библейские и мифологические реминисценции, история и русский фольклор углубляют гиперподтекст его стихотворений, и внедряться в него — одно удовольствие; а, уютно устроившись в нём, приятно сознавать всегда колеблющуюся «под ногами» глубину смыслов и чувств, доступных и являющихся каждый раз в новом для читателя свете.

А Федору Ивановичу грустно.

И юг, и Ницца — что ещё желать?

И во вселенной — божья благодать.

Но в сердце — странно! — холодно и пусто.

Заботой русской поражён навек,

он, целый век проживший на чужбине,

глядит на паруса в просторе синем…

Что дипломат? — усталый человек.

Опять глупцы вокруг заголосили,

Он смотрит вдаль. Всё колет и горчит.

И европейский мир не различит

уткнувшейся в его плечо России.

Православие Александра Рудта освящено истинным его ароматом. Оно включает в себя всё человеческое, растворено в дорогих каждому из нас приметах. Духовная поэзия Александра притягательно поэтична и лишена всякой односторонности, предвзятости, догмы. Хотя «дыхание Бога» слышно в десятках стихотворений его книги. Ничего не забалтывается, не выхолащивается. Один раз только мы слышим ЕГО Слово. Бог молчит, не даёт ответить и поэту, «но хорошо до слёз»! Хорошо и нам от духовных ветерков в строфах поэта…

Так же не банален и патриотизм поэта. Он сердцем понимает, что насыщение стихов о Родине актуальным и злободневным словарём дня нынешнего крадёт их из вечности, что стихотворная плоть требует другого. И он находит это другое:

Негромко исповедуясь о пройденном,

не поднимаю колокольный звон —

в грудь не стучу, и не кричу о Родине…

Зачем? Не суетясь, в ней растворён.

Не сглатывалось иногда

Всевышнему

молитв и жалоб суетных не нёс.

Всё легче, легче отсекаю лишнее.

А мир светлей от новых майских гроз.

И не пугает хмыканье надменное,

когда дерзаю слабым языком

высказывать больное, сокровенное,

и не боюсь казаться дураком.

И век во всех аспектах принимающий,

пока дышу — и мыслью не солгу.

Вдыхаю миг, до почек пробирающий —

счастливый на летейском берегу.

И хоть и произносится: «Не надо о России. Помолчим» — а глубокого, больного и светлого, сказано много. И сказано сильно, не затёрто.

Несколько слов требует, думаю, выделяющийся в книге «Прислушиваюсь к сентябрю» цикл стихотворений «Больничная тетрадь». Двадцать фрагментов составляют его целое. Да, «счастливый на летейском берегу»… Господи, как это верно сказано! Цикл имеет начало в лирике поэта, с его острым чувствованием летейского и живого, «где шёпот, музыка, свеча, кумиров строки». Пониманием разумностью устроения мира цикл воскрешал и воскрешал во мне стихотворение Пастернака «В больнице», казался мне развёрнутой эпической метафорой его, с единым: «О Господи, как совершенны дела твои…». Закреплённое перед лицом явившейся смерти мужество — жить, переосмысление ценностей жизни, их отмывание до ясности чистой воды, чистого неба… Оттого мне кажется и не случайным выбор такого названия сборника — «Прислушиваясь к сентябрю», месяцу, в котором как никогда сходятся живое и предлетейское, жизнь и смерть, красота на её взлёте и падении… «прощальная краса».

Ключевые слова лирики Александра Рудта — чудо, вера, истина, благодать, судьба, Бог, тайна, сердце… Хорошо с ними и с поэтом: светло, надёжно.

Николай Васильев, член СРП, редактор литературной газеты Архангельской области

Александр Рудт
Прислушиваясь к сентябрю

«Притяжение Вселенной»

Стихи 1983—1998 годов

* * *

И хруст шагов по гравию, и звёзды..

и августом пропахший полумрак..

и все заботы прошлые — пустяк..

вот только жизнь переиначить поздно..

что мы искали? что уберегли,

когда два чувства только неизменны:

вот это притяжение вселенной

и это осязание земли?

18 февраля 1983

Помедли, август

Всего осталось дочитать

осколок, главку…

Не трогай воздух и цвета —

помедли, август…

Мне б только гула тополей

с холмов соседних,

и тихой горечи твоей

глоток последний…

Помедли…

я уже как ствол —

столбняк… мурашки…

Мне от молчанья моего

светло и страшно.

Сейчас мне разомкнет уста

мерцанье истин,

и будет речь легка, чиста,

как шелест листьев…

14 августа 1983

* * *

..Пусть тяжко в соснах, елях бродят смолы,

и озеро недвижнее стекла —

в моем краю повымирали пчелы,

и тень недуга на душу легла…

и что за яд в цветке? во мне? в аллее

старинных лип? в ком отзовется он —

в праправнуке? — ещё не быв — болеет —

где перейден незримый Рубикон?

причастный к веку, я виновен тоже?

иль на меня вину взвалить хотят? —

виновен ли калика перехожий

в том, что заводы изрыгают чад?

и всё ж, потомок, сквозь все поколенья,

за то, что и тебе свой крест нести,

за то, что грешен я и что с рожденья

дышу смертельным воздухом — прости…

11 ноября 1992

* * *

Заклинаю тебя, этот узел проблем ненадолго.

Перебесится март и апрель отболеет водой.

И томленье души, и травы колыхание волглой —

станет добрым вином — как случалось уже за бедой.

И сирень закипит, из садов и дворов вырываясь,

и на белые ночи с черёмух сойдёт снегопад.

И греша, и смеясь, ненавидя, прощая и каясь,

не заметим, как минем и рай зазеркальный и ад.

На февральском снегу светотени старинного парка,

и не слышно шагов из-за ветра, хранящего злость.

Глупо губы кусать — тайны вспыхнули хворостом жарким,

но не вырвать надежду, как ржавый согнувшийся гвоздь.

Не гадай, не кричи — упадёт ещё счастье в ладони,

колкий час этот вспомнится с лёгким, спокойным смешком.

И сегодня, и присно мгновение толкает и гонит,

а судьба-акробат

                          медлит перед

                                              слепым кувырком.

27 февраля 1998

* * *

Это мартовский день.

Кроны сосен — бесснежны.

Но сугробы простудой ещё отдают.

Отсекают тоску и усталость небрежно

добрый глянец янтарный и хвойный уют.

Силы есть на шажок, на улыбку и веру.

Всё бывает… чем чёрт.. может, этой весной.

Надоевшие притчи, чужие примеры —

слава Богу, уже обхожу стороной.

И не воздух сегодня, а брага густая.

А в сугробе — никчемный загонный флажок.

Как сорока хохочет, на крону взлетая!

Как исходит водой в тёплых пальцах снежок!

3 марта 1998

* * *

Городок мой, я тебе не нужен.

Впрочем, невеликая беда.

Всё равно похрустывают лужи

и дрожит капельная вода…

и сентябрьский ветер над аллеей —

искренен, уютен и щемящ…

и от духа тополей шалея,

дождь июньский трогает мой плащ.

Городок мой, я пройду неслышно

горькой и пустынною стезей…

надо мной без славословий пышных

хлопнут крышкой, заспешат с землей.

А пока что на сыром бульваре

отраженье облаков у ног…

есть и ты у Воланда на шаре,

северный уральский городок.

Ты мне снился за морем, бывало…

я тебе не снился и не снюсь…

для чего старуха нагадала,

что в твоих аллеях растворюсь?

Городок мой, я тебе не нужен…

да и я ли только, Боже мой!

Лист кружится и планета кружит.

Солнце. Пульс.

И вечность за спиной..

2 марта 1998

* * *

Это осень в горах, это в сердце смятенье и горечь.

Птичьи клинья — сквозь душу — уносит за южную цепь.

не подняться вослед, не пропасть

в холодящем просторе.

Африканская — жаль! —

не дождется меня лесостепь.

Не посмотрит в глаза мне ленивая львица, зевая.

не обдаст терпким духом стремительных зебр табунок.

Я их вижу отсюда — из желтого. скального края,

но бормочет уральский — сентябрьский — ручей возле ног.

Дразнит охристый склон. И в кленовой долине — уютно.

Я сейчас задохнусь.

Это осень в горах… Боже мой…

Это счастье шагнуло, меня прихватило попутно,

подняло над судьбой, над горами и вечной тоской.

Лист, упавший в ладонь, поднимаю за стебель упругий.,.

и вот это зовут увяданьем? — смешно. Не приму.

Это осень в горах. Мирозданье натянуто туго.

И со смертным восторгом я лбом прислоняюсь к нему.

17 сентября 1998

* * *

Бьёт под сердце осень,

бьёт под сердце.

Луг за обмелевшею Турьёй

перерезан воробьиным скерцо

и смущен сорочьей суетой.

Журавлиный клин неторопливый,

промелькнув, всех птиц растормошил.

И тоску, и переливы силы

прячет шум немарафонских крыл.

Это ненадолго, это просто:

«Нам бы тоже, да нельзя никак».

Всё чернее леса голый остов,

всё сильней в березняке сквозняк.

Город сжёг листву в аллеях гулких

или вывез в ближние поля.

Далеко вспугнёт озёра «тулка»,

этот колкий луг не шевеля.

Тень мою пересекают птицы,

свет и тень в глазах, да облака.

Лугом ли, пичугой притвориться,

чтобы жизнь была ясна, легка?

А карьер Песчаный иней прячет

до полудня с южной стороны.

В мире — осень.

А в душе — тем паче.

Но восходит свет из глубины.

18 октября 1998

Вечный тренд

О. Мандельштаму

И про шапку в рукав, и сибирские степи,

про звезду до небес — угадал.

Не впервые поэт строки гибелью крепит —

не хотел — но судьбу предсказал.

Кровь Кассандры в российской поэзии бродит.

Как же быть? Нет иного пути?

И бесследно стихи, как грехи, не проходят.. —

и с тоски как с ума не сойти?

А мальчишки крылатых коней запрягают,

и калечатся в скачке, и мрут,

и за то свою горькую долю прощают,

что их песни — посмертно — поют.

5 ноября 1998

«Избыток счастья»

Стихи 1999 года

* * *

И цветы, и шмели…

И. Бунин

В знойном мире только двое:

Бог и я. И звуков нет.

Сладкий запах красной хвои

да небес отмытый цвет.

Милосердные колени,

умиленье, слёзы — где?

Или сердце съело тленье,

или свыкся жить в беде?

Грешен, Боже, но не каюсь.

Принимаю жизнь как есть.

И твоей руки касаюсь.

(А ладонь давно — как жесть)

Но дыхание спокойно.

Не отторгнут. Надо жить

и контрастность сосен стройных

в омут духа уронить.

Что ж, пойду жуя хвоинку,

поищу и смысл, и суть.

«А поворотись-ка, сынку» —

он окликнет как-нибудь.

Что я вспомню? — сосны эти

и густой июльский зной.

И не даст он мне ответить,

губы мне накрыв рукой.

3 июля 1998, 21 января 1999

* * *

Ещё неделю похожу счастливым,

убогий скит почти боготворя.

О, как грохочут ледяные ивы!

О, как зовёт сосняк из янтаря!

«Пройдёт и это» — злая правда жизни.

Ах, Соломон… И слышать не хочу.

Пусть печь с растопкой каждою капризней,

Всё по сердцу, по вере, по плечу.

Густа похлёбка. И светло — без песен.

И в небеса январские вопрос:

«О, Господи! Душа моя воскресе?» —

ответа нет. Но хорошо до слёз

27 января 1999

* * *

Привыкаешь с годами,

коли жребий такой, —

хуже видя глазами,

зорче видеть душой.

И прощается много,

мимо зла — налегке.

И дыхание Бога

на небритой щеке.

Эмигрируют тучи

в ненасытную даль.

И одно только мучит:

поздно… мало… а жаль…

6 февраля 1999

* * *

В. В.

Посидим с тобой до петухов

и помянем стольких из знакомых.

А ведь были мужики — не промах.

В ореоле славы и грехов.

И у нас котомки наготове.

Ошибались, торопились. Что ж —

всуе? не исправишь, не вернешь.

Наливай — для разжиженья крови.

Да не пьётся что-то. Помолчим.

Что нам, некурящим, остается?

Разве «Из-за острова» споётся —

без былого хора, нам двоим?

Из альбома — радостных, беспечных —

столько окликающих юнцов —

шалопаев, гадов, мудрецов —

спутников — живых и мертвых — вечных.

Жизнь мудра? — да чёрта с два, родной!

Встретились — всё помним, не ругаем…

Но сидим и свет не зажигаем,

мучаясь неведомой виной.

5 февраля 1999

* * *

Огромные голодные снега

из леса в город вытолкали рысь.

Коты и псы, почувствовав врага,

к подвалам и подъездам понеслись.

А зверь от новых запахов пьянел.

И на балкон подняв свой желтый взгляд,

не слышал, как УАЗик подлетел.

И прыгнул из него на снег наряд.

Став в полукруг, шесть крепких мужиков

из пистолетов били вразнобой.