Бесплатный фрагмент - Прими Мой Облик

Пролог

1995 год.

В Нью-Йорке проходили последние теплые деньки, которые завораживали своей особой атмосферой: розово-коричневыми закатами и улицами, наполненными ароматом увядающей листвы.

Но загородом, где воздух пропитался старой древесиной, с нотками свежести озорной реки, можно было найти уединение от гудящих под окнами машин, ярких огней улиц.

— Робби, не хочешь зайти в дом? — спросил Моррис у своего племянника. — Уже темнеет.

Мальчик сидел на ступеньках веранды. С узеньких плеч свисал большой флисовый плед, а в руках виднелась желтая машинка. В отличие от сверстников, он не любил играть в псевдо-гонки. Ему просто нравилось, как игрушка плотно прилегала к ладони.

Набор машинок под названием «Быстрее всех» был подарком на день рождения от дорогого человека в его жизни — мамы. И, вот уже больше месяца он всюду брал с собой маленькую версию иномарки, словно некий талисман на удачу.

Так обычные вещи становятся особенными — они начинают напоминать нам об особенных людях.

— Ну, пожалуйста, еще совсем чуть-чуть, — со вздохом промямлил Робби, неотрывно любуясь закатом. Мальчику было всего восемь, но выглядел он так, будто повидал в этом мире больше остальных и успел состариться.

Моррис прошел обратно в дом. Он занялся камином: добавил сухих деревяшек для более интенсивного огня, подвинул поближе два мягких кресла.

Мужчина подошел к большому книжному шкафу, сделал глубокий вдох, чтобы почувствовать резкий аромат старых книг, слегка щекочущих нос.

На четвертой полке почетно стояла громадина в красной обложке, на корешке золотистыми буквами было высечено: «Все сказы Древней Греции и не только. Том 2».

Аккуратно положив книгу на стол, он снова вышел на веранду:

— Робби, давай расскажу тебе историю? — с этого и нужно было начинать.

Мальчик тут же обернулся, на лице заблистала озорная улыбка.

— Да! — кивнул он и поднялся.

Весело и вприпрыжку мальчик прошел внутрь и скинул плед на воздушную софу.

— Про кого сегодня, дядя Моррис? — он подошел ближе к камину. Огонь нежно согревал лицо. Малыш положил машинку в нагрудный карман своего джинсового комбинезона и выставил ладони к языкам пламени.

— Про монстра, — просмотрев оглавление, выдал он. — Тебе понравится, Робби.

Мальчик поднялся с корточек.

— А печенья будут?

Мягкие, с терпким имбирем и корицей угощения стали приятной традицией. И дело было не столько во вкусе, сколько в атмосфере: теплые вечера, которым сопутствует шипение огня, аромат домашней выпечки и невероятные, самые интересные рассказы.

— Конечно! Как же без них?

Робби обрадовался, начал кружиться вокруг своей оси, пока комната не расплылась в глазах. В утягивающем порыве собственных попыток взлететь, он прыгнул в кресло. Посмотрел на люстру, которая то и дело пыталась убежать из поля зрения, а потом на камин — огни перестали танцевать, они не на шутку разбушевались.

— Ой, — буркнул мальчик.

Рука невольно упала на толстую книгу, а глаза Робби загорелись. Он поднял кирпич и положил его на колени.

— Не такая уж и тяжелая, — отметил малец, думая, что массивность томика сдавит ему ноги подобно куску железа.

Увидев на корешке номер два, Робби возмутился.

— Значит, есть и другие?

Пока он озвучивал вопрос, понял простую истину: у этой книжки есть конец.

Услышав тяжелые шаги, он вскочил с кресла, побежал к двери, и с детской надеждой начал скулить:

— Мы ведь будем читать остальные книги из этой серии, дядя Моррис?

— Конечно, Робби, — кивнул мужчина, пытаясь удержать равновесие подноса в руках.

Ребенок улыбнулся во весь рот, обнажая дырку вместо зуба. Горка угощения казалась мальцу горой. Он согнул ноги, сделал резкий рывок и во время короткого прыжка схватился за печенье, почувствовав себя хитрым енотом.

Моррис поставил зеркальный поднос на стол и медленно покачал головой.

— Маленький воришка, — он наклонился и ласково дернул мальчика за нос. — Они же горячие!

Робби отрицательно покачал головой, сжимая в кулачках уже надкусанную «добычу». Это преступление не было идеальным, из-за чего он вздохнул полной грудью и отчаянно выдохнул, будто поезд выпустил облако пара.

Малыш ловко прыгнул на своё место, и пока дядя занимался поиском нужной страницы в томе, успел умять два печенья.

— Вот она, — радостно воскликнул Моррис, наконец усевшись в кресло. — Ламия.

— Ламия? — с диким интересом переспросил Робби. — У неё такое красивое имя. Неужели она чудовище?

Мальчик любил приезжать на выходных в загородный домик, чтобы теплыми вечерами играть в конструктор или слушать истории из уст самого лучшего рассказчика. «Мифы для взрослых, а сказки — для маленьких детей!» — упорно твердил он. А подытоживал очень серьезно, хотя становилось смешно: «Я взрослый, и мне вовсе не страшно слушать истории про монстров. И меня не тронут эти существа, я ведь взрослый!»

— Она не была урождена монстром, Робби. Она обладала невероятной красотой, была царицей, но любовь к Зевсу погубила её.

— К тому самому Зевсу?

Мужчина кивнул.

— А почему любовь её погубила? — опечаленно задался вопросом малец.

— О её романе с Зевсом узнала Гера и очень сильно разозлилась.

— Та самая Гера?

Мужчина снова кивнул.

— Она превратила красоту Ламии в безобразие, поэтому наша героиня стала настоящим чудовищем, обрела змеиный хвост. Вдобавок, Гера отняла у неё сон, и бедняжка начала сходить с ума. Ей пришлось скитаться по пещерам. Она выходила в свет, принимая облик царицы, которым пленяла мужчин.

Робби ахнул:

— Что она с ними делала?

— Питалась ими, — настороженно прошептал Моррис и через несколько секунд со смехом напал на племянника с щекоткой.

Мальчик захохотал и начал подпрыгивать.

Книга с грохотом упала на пол. Робби отдышался и спросил:

— А что дальше?

— С каждым новым убийством её обличье начало искажаться и стареть, но она продолжала грешить, ведь теперь пришёл её черед мстить. Злодеями не рождаются — ими становятся.

По мальчику пробежал табун мурашек, он посмотрел на дядю с неким восхищением.

— Что, если она реальна? Все они?

— Конечно нет, Робби, — мужчина захлопнул книгу и поставил её на стол. — Это мифы, всего лишь выдуманные истории, как и легенды о драконах.

— Жаль, — наклонил голову малыш.

Моррис потянулся за печеньем и тут же подал одно в руки поникшего.

— Почему же?

— Разве не было бы интересней жить с такими существами? Я бы хотел завести дракона.

Дядя растрепал его воздушные кудряшки и уверил:

— Мы живем в реальности, Робби, и это намного лучше.

Глава 1: Семнадцать

2016 год.

«Ненавижу дождь», — в сотый раз повторил Роберт, наконец закрыв свой насквозь промокший зонт.

Плавно ковыляя по ступеням вниз, спускаясь в любимое и уже такое родное метро, он ненароком задумался о своей мягкой подушке, которая наверняка заскучала, пропиталась одиноким холодом.

К сожалению, в его голове было больше ироничных метафор о подушке, чем идей для нового сюжета. Он чувствовал, как медленно разбивается, подобно бутылкам алкоголя из прошлого. Снова чувствовал себя уязвимым, тем, кто возможно скоро потеряет работу.

А ведь журналистика была для него всем: приносила среднюю прибыль, немного удовольствия. Но в последнее время он задумчиво сидел на краю своей заледеневшей кровати и пытался найти объяснение слову «вдохновение», давно потерявшему смысл. А заканчивал он собственные поиски саркастичной фразой: «Разве ко мне когда-нибудь приходило вдохновение?»

Ему не нужен был творческий порыв, он всегда работал без него, полагаясь исключительно на логику и здравомыслие. Однако сейчас было тяжело от незнания своих же желаний.

Целыми днями молодой человек сидел за своим столом и пытался насильно выдавить из себя первое предложение, хотя бы слово, но дождь усердно бил по козырькам, будто играя на чертовом синтезаторе. И так каждый раз, отвлекаясь на природный звук, мужчина ловил себя на нервном тике, десять раз подряд нажимая на клавишу «S».

Так и до увольнения не далеко.

Перечитывая свои старые работы, ухмыляясь от скандальных заголовков, Роб думал о времени, когда сможет написать что-нибудь новое. Наступит ли оно когда-нибудь? Он испытывал такую зависть к своим прошлым статьям, что подумывал достать набор инструментов из чулана, представляя, как будет стучать молотком по клавишам и экрану, как от компьютера не останется ничего, кроме острых осколков. Эти мысли были несерьезными, скорее задорными, хотя душа и вправду пылала злостью к самой себе.

Он продолжал винить себя за потерю энтузиазма, даже не задумываясь, как можно его вернуть. Казалось, в голове больше нет места для хороших мыслей, как на небе нет места для маленького облачка.

— Завтра будет новый день, — пробубнил он и натянул улыбку.

Хотя завтрашний день будет таким же, как и его предшественник. Пятница не отличится от понедельника, как среда от субботы.

Он начнёт свой день еще одними вздохами на краю огромной кровати, (которую он давно ни с кем не делил), а продолжит его за завтраком в знакомой забегаловке, где липкие пятна на столах стали неотъемлемой частью заведения.

Весь рабочий день он будет постукивать по клавише «S», а если и сможет накидать предложение, то в итоге воспользуется «backspace», стирая следы своей бездарности и надежды на продолжение карьеры.

К вечеру он снова будет идти по 168-мой улице, спускаться в подземное метро, преодолевая каждую ступень с мыслью о подушке и придавая себе уверенность словами о завтрашнем дне.

Проблема заключалась не в дожде и не в одиночестве, а в мыслях, где громко жужжало, подобно большому черному шмелю, число семнадцать:

«Семнадцать лет. Скоро будет семнадцать лет».

Он и поверить не мог. Прошло так много времени, а чувства никак не унимались.

Дядя Моррис всегда говорил: «Воспоминания — боль, только слабые поддаются им.

Пора взять себя в руки! Начни жить, пока есть возможность. Своими страданиями ты никого не вернешь!» — с каждым годом речь Морриса безнадежна черствела, как и отношение к племяннику.

Парень всегда осознавал ситуацию, осознавал уже семнадцатый год.

Лучше хранить воспоминания, причиняющие боль, или не хранить их вовсе?

Какой бы выбор он не совершил, прошлое не оставило бы в покое.

«Отпусти. Прекрати калечить себя», — приказывал сам себе парень.

Безутешно вспоминал, ненавидел и хотел вернуться назад в прошлое, когда он был двенадцатилетним мальчишкой.

Но неподатливые мысли продолжали крутиться в голове.

Часто ворочаясь по ночам, катаясь с одной стороны кровати на другую, он заглядывался на противоположную подушку. Может, рядом с человеком было бы легче?

В последнее время его сильно полюбили приступы бессонницы. И даже в два часа ночи на потолке мерещилась фраза:

«Прошло семнадцать лет».

Во мраке возникал силуэт.

Может, Моррис и был прав: воспоминания не всегда приятны. Без них было бы легче, но разве человеческая натура устроена подобным образом? Без воспоминаний — нет прошлого, без воспоминаний — не будет и нас.

Оказавшись на станции, далеко-далеко от ненавистной погоды, парень вернулся в реальность, засунул руки в карманы пальто, в нос ударил аромат механического масла и железа. Сделал глубокий вдох и закрыл глаза. Разговоры людей, страстно обсуждающих подробности рабочего дня, щекотали уши. И почти неслышный звук эскалатора оказался той самой изюминкой. По телу пробежали мурашки так, что он расплылся в улыбке и впервые попытался насладиться моментом, забыть о проблемах, почувствовать себя счастливым.

Глава 2: Бедняжка Кэти

Малышка считала метро самым скучным местом в мире: тут фонарь, там фонарь, и множество людей, которые куда-то спешат, или идут медленнее черепахи, громко разговаривают, или вовсе шепчутся.

Вот в парке аттракционов намного веселее, а здесь — одна лишь серость и скукота.

— Тяжелый выдался день, — вздохнул Томас, отец девочки.

Кэти дёргала маму за сумку, пока Элизабет не отстранила плечо назад и не пронзила ребенка косым взглядом. Безмолвное замечание не остановило девочку, она снова схватилась ладошками за женский мешок, и продолжила упорно тянуть то вверх, то вниз, чтобы добиться малейшего внимания со стороны взрослых.

— Не хочешь посмотреть фильм? В кухонном шкафчике осталась пачка сырного попкорна, — предложила Лиз.

Пятилетняя девочка покраснела, будто объелась томатной пасты так, что в процессе участвовал не только рот, но и щеки со лбом.

Хотелось громко вскрикнуть: Ой!

Но Кэти сдержалась, посмотрела на своих родителей. Они до сих пор не обращали на неё внимания. На лице малышки появилась широкая улыбка.

Никакой пачки попкорна уже не было — проворная Кэти расправилась с порцией еще два дня тому назад, искусно скрыв улики кражи.

— Лиз, я очень хочу спать, — улыбнулся он.

— Да ты постарел, Том, — в шутку приметила женщина.

Поэтому Кэти и не любила метро, считала до ужаса скучным, ведь у всех были дела, разговоры, в которых не было места для неё.

Она очень любила маму и папу, но иногда чувствовала себя маленьким призраком, таким же грустным и ищущим друзей, как герой детского мультфильма.

Будучи еще маленьким ребенком, она осознавала, жизнь в Манхэттене дается родителям нелегко. Однако иногда хотелось познакомить маму с мистером Брауном — одним из самых лучших скакунов в её собственном королевстве.

Мистер Браун — лучший друг в обличье лошади — всегда был готов поиграть, да выслушать.

Кэти тоже его выслушивала. Например, сплетни между придворными и феями, новый свод правил русалок.

Девочке хотелось попасть в волшебный мир: оседлать мистера Брауна и поскакать к горам, где разноцветные животные устраивают пикники по вторникам. В мир, где жизнь прекрасна, родители не работают, а дети перестают взрослеть.

Однажды Кэти рассказала о своей мечте Санте в торговом центре, но ответ малышку разочаровал. В итоге, девочка решила устроить волшебному деду бойкот.

Считая себя послушным ребенком, девочка настаивала на исполнении своего желания.

Накануне Рождества, подарки таились под мохнатой елью с письмом извинений.

Родители девочки с облегчением выдохнули, когда Кэти начала прыгать от счастья:

— Это же новая конюшня! Спасибо, Санта!

У неё не было ни друзей-сверстников, ни братьев, ни сестер. Девочка еще не знала, что люди могут испытывать «одиночество» Она слышала это слово по телевизору и не до конца уловила смысл.

К тому же всегда рядом был мистер Браун. Разве это «одиночество»?

Кэти боялась взрослеть, покидать детство, к которому нельзя вернуться. У взрослых нет времени на игры, и вряд ли у взрослой Кэти будет время на мистера Брауна, а значит конь почувствует себя одиноко, как когда-то чувствовала себя девочка.

Почему дети должны взрослеть? Почему детство должно уходить?

Забавно задаваться вопросами, которые навсегда останутся загадкой.

Этой весной у Кэти был день рождения, задув пять свечей на праздничном торте, она загадала оставаться такой же и никогда не взрослеть.

Ребенок дёрнул маму за сумку:

— Мам, мне нужно тебе кое-что рассказать.

Женщина со вздохом наклонилась к дочери и погладила малышку по головке:

— Детка, давай чуть позже. Иди высматривать поезд. Дорогая, не забывай, это почетная миссия.

Кэти кивнула и мелкими шажками направилась к середине платформы, обходя зигзагами прохожих.

Обычно её не пугали поезда, но в этот день всё было наоборот: их большие горящие «глаза» и пронзающий скрежет колес вызвал страх, что зафиксировал тело на месте.

Она остановилась у желтой линии, на двадцать метров дальше от мамы с папой, скрестила ручки за спиной и наклонила голову.

— Нельзя выходить за эту черточку.

И остановив свой взгляд на розовых ботиночках, девочка опустила бровки. Обувь стала жертвой Нью-Йоркской слякоти, и казалось, красота их безвозвратно покинула.

Но вспомнив, что мама является волшебницей, врагом всей грязи, девочка захихикала. Ты проиграла, слякоть!

Она посмотрела в сторону своей героини.

— Мама! — малышка запрыгала на месте и помахала родителям рукой. — Папа!

Взрослые были увлечены разговором.

Девочка повернулась на знакомый скрежет. Кэти сделала шажок вперед, всё также не пересекая желтую черту, наклонилась корпусом, чтобы краем глаза увидеть свет.

И только хотела побежать в сторону родителей, вновь дернуть маму за сумку, как вдруг с чьей-то помощью полетела вниз.

В одну секунду с девичьим криком лобовое стекло поезда украсили пятна алой крови.

Раздался громкий визг.

Люди собирались у проклятой платформы, глядели вниз, с уст слетало ох и ах.

Некоторые тут же отворачивались, другие бились в истерике.

Маленькое тело приняло неестественную форму, растекаясь по рельсам быстрее крови. Под грудой тяжелой конструкции осталась ножка и половина всей плоти, если конечно мясо не превратилось в фарш, а кости не стали пылью.

Ангельское личико утонуло в кровавой пелене. Голубые глаза были широко открыты, будто удивлены собственной кончиной, пока та же мерзкая кровь заливалась в орбиты.

Была жизнерадостная девочка, а сейчас, кровавая лепешка, на которую можно глядеть до приступа тошноты. Останки будут долго соскребать — прилипшую, разжеванную жвачку с рельсов.

В одно мгновение обрывается жизнь — годами продолжаются страдания.

— Кэти! — мучительно кричала Элизабет, заливалась слезами, пытаясь вырваться из рук Томаса. — Отпусти меня! Там наша дочь! Том, она может быть жива! Помоги ей!

Но все её мольбы и попытки спуститься к девочке были тщетны.

Бедняжка Кэти ушла безвозвратно.

И внимание, уделенное слишком поздно, останется ненужным.

Глава 3: Неоспоримое доказательство

— Мы найдем это сучье отродье, — дал слово офицер Стивен Уиллис, всем сердцем ненавидевший детоубийц.

За полчаса в его голове обосновалась пустота и недопонимание. Совершать убийство в час пик, разве это не идиотский план? Но при нелепых обстоятельствах — у дела ни одного свидетеля. В общем, та еще несуразица.

Уиллис противно усмехнулся и кинул холодный взгляд на охранника, который тут же выдал:

— Уже ищем, сэр.

Офицеру нравилось руководить охотой, как он считал, не на человека, а на настоящего зверя.

Как еще назвать мужчину, толкнувшего маленькую девочку под поезд? Уму непостижимо. Насколько жестоким и бессовестным нужно быть, чтобы осилить мучительный крик родителей, только что потерявших дочь? А ведь он до сих пор на станции — зверь среди людей. Уиллис не простит себя, если не поймает очередного ублюдка. Каждый человек достоин жизни, будь то ребенок или взрослый. И только убийца достоин смерти.

— Не церемоньтесь с ним, — добавил Стивен. А следующими словами он даже загордился. — Пусть все наблюдают, как на его чертовых запястьях заблестят наручники!

Охранник вновь кивнул и солдатской походкой направился вперед.

Уиллис был не очень приятным человеком. Коллеги считали, что он не знал других эмоций, кроме любимой злости. Таким его сделали долгие годы работы и собственные убеждения.

Жизнь персонажей некоторых фильмов всегда хороша. Детективы отпускают шутки, много пьют или курят, при этом не имея зависимостей. Да, пиджаки сексуальных мужчин пропахли дорогим алкоголем, но у них нет проблем со здоровьем. Они могут быть неделями в запое, но выглядеть привлекательно, флиртовать с женщинами или добиваться сердца любимой. А главное, могут расследовать дела и успешно находить убийц. Детективы не боятся трупов, так как видят их каждый день. Им легко шутить на месте преступления, неуважительно вторгаться на территорию криминалистов, щупать тела усопших и выносить свой вердикт.

Они бегут навстречу взрывам и пулям, спасают всех остальных, рискуя своей жизнью. Действительно, им нечего терять. Они сделают всё, чтобы спасти каждого. В фильмах с хорошей концовкой детективы обязательно идут в бар и празднуют поимку преступника.

Однако реальность намного хуже. Все молчат о том, как начинает биться сердце тогда, когда ты в перестрелке. Полицейские и работники других правоохранительных органов клянутся защищать жизни горожан, но это не убавляет страха за свою собственную. Пусть погони и взрывы случаются не так часто, как это происходит на больших экранах, это не исключает возможности быть убитым на задании. Они всего лишь люди, а не супергерои.

От трупа настолько веет гнетущей атмосферой, что осознаешь: смерть на каждом шагу. Становится страшно. И ты перестаешь радоваться тому, что нашел убийцу. Жена убила мужа, сын — отца, а сестра — брата. Подобное встречается не всегда, но ты уже начинаешь сомневаться в людях и в родных. Именно такое мнение сложилось у Стивена, который порядком устал от работы.

«Почему ненависть возгорается среди близких друг другу людей?»

Стивен не исключал существования добра, но уже понимал, что именно зло превосходит.

Уиллис вышел на станцию, в уши ударил звонкий плач Элизабет Тейт, её крики:

— Я никуда не уйду!

Его коллеги пытались отгородить место преступления. Тяжело вздохнув, он убрал руки за спину, с нежеланием наблюдая душераздирающую сцену.

За свои сорок три года, двадцать из которых проведены на государственной службе, Уиллис встречал жестоких людей, но каждый раз выходил из себя, когда их жертвами становились дети. На это были свои личные причины.

Он свято верил, обманывая себя, что люди способны забывать прошлое. Прекрасное убеждение, пока черная дыра из детства продолжает поглощать настоящее. Однажды он сорвался с цепи, подобно голодной собаке, набросившись на подозреваемого в педофилии:

«Как ты живешь после содеянного?» — спрашивал он, глядя в пустые глаза, в глупые зеркальные стекляшки зверя перед ним. Этот вопрос слишком долго мучил его. — «Что ты чувствуешь после этого?»

Через несколько секунд подозреваемый утвердительно закивал, посчитав, что лучше признаться и похвастаться своими достижениями, нежели категорично отрицать вину. С его отвратительных губ, которыми он целовал молодую кожу мальчиков и девочек, начиная с шеи и спускаясь всё ниже, вырвалось: «Дети становятся послушными игрушками, когда восполняется нехватка внимания. Лишь глупыми, кричащими от боли игрушками. Мягкими, нежными и очень теплыми. Мне прекрасно живётся. Может вы, детектив, и не знали, но дети — цветы жизни».

И как забыть прошлое? Ту смутную картину, когда десятилетний Стивен забрел в лес, увидев, как взрослый мужчина прижал его лучшего друга к корявому дереву на опушке, принимаясь медленно снимать с него шорты. Мальчик пытался выбраться, пытался биться ногами. В конечном итоге он смирился и замер. Только взгляд остался беглым, искал спасения.

А Стивен мог сделать хоть что-нибудь: закричать, побежать в сторону города, клича о помощи, или выбежать навстречу к глумившегося над другом мужчине.

Стив мог сделать хоть что-нибудь, чтобы совесть не терзала, но мальчик беззвучно упал в густую траву, а проснулся наутро с мокрыми штанами. Его друга нашли тем же вечером: достали мертвого из реки со вспоротом лицом и животом.

«Мерзкая тварь. Подонок!»

После агрессивного поведения с преступником, Уиллиса ждали вынужденные походы к психотерапевту.

«У меня не возникает вспышек ярости», — отнекивался он.

Его ненависть касалась не только насильников, а всех, кто причинял боль маленьким детям.

Первое дело, где жертвой стал ребенок, он помнил очень смутно, лишь некоторые подробности и детали. Это произошло в 1996 или 1997 году. Десятый месяц работы. Знойное лето. Легкий ветерок играется с платьями девиц, будто с воздушными шариками. Танцуют фонтаны, с полок скупают холодный лимонад. Прекрасные дни не становятся преградой для беды и человеческой жестокости.

Восьмилетнюю девочку сбила машина. Малышка (чем-то похожая на Кэти Тейт) выбежала на дорогу: то ли увидела птичку, то ли будку со сладкой ватой. Автомобиль ехал на большой скорости, и сначала показалось, что водитель не успел затормозить.

Родители — слащавый мужчина, облитый душистым и явно дорогим одеколоном, и дамочка рядом с ним, с длинными роскошными волосами, на много лет младше своего кавалера, были слишком увлечены друг другом, с лиц не спадали кокетливые улыбки.

Воркующих голубков отвлек звук резкого торможения.

Всеми забытая малышка отлетела на несколько метров вперед, бочкой покатилась в другую сторону, после чего развалилась на асфальте.

Отец побледнел, не мог сдвинуться с места.

— Эштон, — проронила женщина, сначала пытаясь сказать что-то эдакое, но в итоге тяжело вздохнула и сильно сжала губы.

Его спутница со страхом смотрела на людей, окруживших маленькое тело.

Водитель тут же выскочил из своего модно-навороченного кадиллака, захлопнул дверь и тяжелыми шагами направился в сторону отца. Схватил мужчину за воротник белой рубашки, ничуть не отличавшись от взъерошенной кошки:

— Я хотел сделать это, слышишь?! Мечтал убить твою дочь.

Дама рядом тут же охнула. Водитель перевел на неё свой безумный взгляд, обглядел с ног до головы, и, пытаясь скорчить притягательную улыбку, спросил:

— Ты еще кто такая?

Женщина лишь дернула верхней губой, попыталась что-либо ответить, бегая взглядом то по незнакомцу, то по любовнику.

Эштон вновь почувствовал дыхание водителя на своём лице, его руку на подбородке.

— Считаешь себя хорошим отцом? Я сделаю так, что ты лишишься не только дочери, но и сына. Ты будешь жалеть о своём существовании.

После неизвестный побежал назад к машине, запрыгнул в салон, развернулся и с диким ревом помчался вдаль, оставив в память о себе черные следы шин.

— Ты знаешь его? — спросила женщина, прижавшись к мужскому плечу.

Он тут же встряхнулся, грубо откинул её от себя и поспешил к группе людей, которая столпилась у его маленькой дочурки.

— Эштон! Подожди! — кричала она вслед.

Мужчина со всей злостью, что уже накапливалась в кулаках, хотел протолкнуться в «эпицентр» со словами: «Она моя дочь! Не смейте подходить к ней!», но услышав сирену скорой помощи, почувствовал стыд, вызванный готовностью обидеть людей, которые помогли ребенку больше, чем родной отец.

К счастью, девочка выжила, отделавшись сломанной рукой и сильными ушибами по всему телу.

Стивен не помнил её имени, зато помнил ярость и угрозы Эштона: «Если вы не найдете этого человека, я испорчу вам жизнь!»

Скованный детектив лишь опускал голову, спокойно принимая злость в свой адрес.

Тем же вечером виновник — Мэтью Бёрнс — сам позвонил в полицейский участок своего округа с домашнего телефона соседа (которого убил после инцидента на дороге — зарезал кухонным ножом), признал свою вину в ДТП и грозился убить свою девушку, (что и произошло через десять минут — зарезал тем же кухонным ножом).

Через пятнадцать минут им был совершен звонок в 911 со словами: «Она еще дышит! Пожалуйста, приезжайте быстрее!», продолжая истерически молить о помощи.

Мистер Бёрнс не признавал свою вину, хотя Эштон Гиббс опознал его.

«Я не понимаю, о чем вы?! Я не мог сесть за руль, у меня отобрали права четыре месяца назад, я уехал из дома на автобусе, вернулся и увидел Бекки! Я никого не убивал! Это не я!» — доказывал Мэтью, но всего лишь словами. Как выяснилось позже, у подозреваемого действительно отобрали права. Видимо это не помешало сесть за руль с желанием передавить маленькую девочку, а потом вернуться, убить соседа и любимую девушку? Доказать обратного он не мог. Мэтью опустил руки.

Мэтью. Это имя было таким знакомым, начинало больно щекотать сердце, напоминать о лучшем друге детства. Бёрнс был похож на того мальчишку, также бегал глазами.

Стивен проникся, загорелся мыслью: «Вдруг это он? Может из реки достали другого мальчика? Он ведь был изуродованным, обмякшим и припухшим». Тогда он испытывал надежду на шанс искупить старый грех. Спасти Мэтью сейчас, раз не смог спасти однажды?

Эштон устроил скандал со словами: «Вы должны упечь этого человека за решетку на долгое время! Он хотел убить мою дочь и грозился сделать то же самое с сыном».

Это было первое и последнее дело, когда детектив хотел верить преступнику.

Бёрнс продолжал отрицать свою вину до последнего, но не имел существенных доказательств. Он вымотался, стал ужасно нервным.

Поскольку дело имело двух очевидцев, звонок повинного с признанием, суд предъявил обвинения, приговорив Мэтью Бёрнса к пожизненному заключению без права на апелляцию.

Тяжелый стук молоточка раздавил все надежды Стивена искупить свою вину.

Последние месяцы своей жизни Бёрнс проведет в одиночной камере, пока не решит покончить с собой, изрезав свою руку вилкой (немного раннее украденной в столовой). Превратив ладонь в фарш, мужчина изъяснит свои последние слова кровью на противоположной от койки стене: Я НЕ ДЕЛАЛ ЭТОГО. ВИНОВАТО СУЩЕСТВО!

Много лет спустя, Стивен оставил Мэтью Бёрнса в прошлом, обещая когда-нибудь сделать то же самое с Мэтью Грином.

В реальность его вернуло краткое:

— Прошу прощения.

Уиллис посмотрел на мужчину перед собой: ничем не примечательный темно-рыжий американец с немного идиотским выражением лица, со страхом задать вопрос. В его карих глазах офицер увидел своё отражение.

«Увидел своё отражение в пустом взгляде убийцы».

Офицер пребывал в ярости, еле сдерживался, чтобы не наделать глупостей. Да, пару шлепков этому парню не помешают, а если дело дойдет до убийства — то тоже заслуженно.

Не успел мужчина произнести и слова, как полицейский спросил:

— Ваше имя?

— Роберт Хилл.

Иногда люди ничем не отличаются от зверей. Инстинкт, явно сохранившийся испокон веков, может овладеть всяким, в ком когда-то породили зло и ненависть.

Стивен прекрасно это знал, ведь не раз сталкивался с подобными ситуациями. Он искренне был убежден:

Зло порождают люди своей жестокостью.

Уиллису было интересно, какими оправданиями будет кидаться Роберт Хилл.

На удивление, аргументы были у всех, кого он встречал. Люди придумывали немыслимые истории, лишь бы спасти собственную шкуру. Стивен просто кивал, сжимая ладони в кулаки.

Иногда в голову приходили странные мысли, минутные раздумья: «Вдруг мы совершили ошибку? Если человек и вправду невиновен?»

Но для подобных размышлений было слишком поздно.

Всегда трудно отличить ложь от правды, как и правду от лжи.

По существу они похожи.

А люди любят обманывать. Вранье отлетает с губ некоторых почти что каждый день.

Он не будет жалеть об аресте Роберта Хилла, не нужно никаких слов, оправданий, когда есть неоспоримое доказательство — запись с камеры видеонаблюдения.

Но Уиллис считал несправедливым то, что маленькая Кэти уже никогда не сможет задуть свечу на праздничном торте и загадать желание, в то время, когда мужчине грозило несколько лет тюрьмы. Этот монстр отнял жизнь у невинного ребенка, который даже не знал всю величину слова «грех».

Так почему же маленькая девочка лишилась жизни, а убийца — всего лишь больше или меньше десятка лет? Он продолжит дышать, взрослеть, жить с чувством вины или без него.

— Роберт Хилл, Вы задержаны по подозрению в убийстве Кэтрин Тейт, — довольно громко объявил офицер, что некоторые люди на станции обернулись.

Парень лишь разинул рот, пытаясь словить воздух, и пока Стивен звенел наручниками у него за спиной, в голову не приходило даже простого оправдания.

«Не стоит ждать наступления завтрашнего дня, так и не пробудившись от ночного кошмара».

Глава 4: Если она реальна?

— Я требую адвоката и звонок родственнику, — заявил Роберт еще час назад.

После стадии отрицания наступила агрессия, а сейчас парень полностью погряз в отчаянии.

Из комнаты допросов его перевели в камеру, которую назвали «временной», но с каждой минутой ему казалось, будто заперт здесь навечно.

Он сидел на жесткой койке, которая никогда не сравнилась бы с любимой кроватью, а рядом валялся его серый пиджак — скомканная альтернатива подушки.

Парень с давних пор, когда был арестован за вождение в нетрезвом виде, запомнил вязкий запах полицейского участка, специфику грязной тюрьмы. Вкус страха за лишение свободы обосновался на кончике языка, но с нынешней проблемой он бы не сравнился, будучи слишком сладким.

От тюремного холода быстро отвыкаешь, атмосфера становится чужой.

Мысли будто шрамы — точно не исчезнут, даже после смерти.

Стивен Уиллис от души посоветовал подписать чистосердечное, повторяя: «Произошел не несчастный случай, а убийство. Против Вас имеется неоспоримое доказательство».

В первые двадцать минут Роберт пытался не паниковать, напоминая: «Я точно этого не делал, я стоял на противоположной платформе.

Но запись с камер видеонаблюдения не оспорит даже лучший адвокат в Нью-Йорке.

Какова жизнь в тюрьме?»

Ведь просидев час за решеткой, он уже начал скучать по свободе. Что же будет ждать вдали от социальной жизни?

Всего за час он начал сомневаться в собственной невиновности, беспрестанно вспоминая испуганные, осуждающие лица, рельсы и плоть, никак не похожую на маленькую девочку. Будто блендер не доделал свою работу. Мясорубка. Одним же словом, кухонный комбайн.

Похоже на викторину: выбери более подходящий бытовой термин для названия этой картины.

— Я ведь не делал этого. Я не убийца.

Сорок пять минут назад ему показали запись с камеры видеонаблюдения и задали риторический вопрос: «Хотите сказать, это не вы толкаете Кэти Тейт?»

Тогда Роберт и умолк, больше не пытаясь себя оправдать.

Уиллис же красочно описал всю трагичность случившегося, продолжая намекать на чистосердечное.

В один момент он был готов подписать любой документ, закричав: «Я согласен!», лишь бы кошмар закончился.

Единственным спасением был Моррис: «Дядя поможет, он мне поверит». Он помог и при первой проблеме с законом.

Но пострадали не уличные гидранты или чьи-то газоны — умер человек, как завтра же уточнят во всех газетах и новостях: «маленький ангелочек».

Страшнее оказаться вдали от общества или же стать его врагом?

Хотелось верить, что Моррис приведет своего адвоката, можно сказать члена семьи — Эндру Хэмптон.

Она бесстрашная женщина. С легкостью поставит на место любого, кто пойдет против её клиента. Ей принадлежат многочисленные победы в ходе судебных разбирательств, начиная с недвижимости и мошенничества, заканчивая убийствами второй степени.

— Эндра сможет помочь. Она может всё, — чуть было воскликнул он, пока оптимистичный настрой не упал, подобно жухлому листу с дерева глубокой осенью.

На свете нет всемогущих людей. История знает тысячу случаев, когда под арест попадали вовсе не виновные.

Бедные или богатые — все отвечают перед законом, перед неидеальной системой, которая не на редкость способна допускать мельчайшие ошибки, ведущие к немыслимым последствиям.

Наверное, такова его судьба. Пусть он и ненавидел это слово, считая, что каждый сам управляет своей жизнью.

Может, такова его карма? В подобное он попросту не верил, не находя слову смысла.

Сидя за решеткой он убедился в своей неправоте. Мы управляем не всеми аспектами жизни.

Осталось гадать, какой вердикт вынесет Эндра Хэмптон. Гнусные мысли вели к двум предложениям, которые разрушат его надежду на справедливость навсегда: «Я советую подписать Вам чистосердечное. Иного пути нет».

Не имея юридического образования, он знал одно важное правило: обязательно должно быть доверие между адвокатом и клиентом.

Если его не возникнет? Если Эндра ему не поверит и будет считать виновным?

И даже если его дело просмотрят десятки адвокатов, сможет ли хоть один поверить в невиновность Роберта, при существовании той треклятой записи с камер?

Вспоминая «неоспоримое доказательство», парень сам начинал сомневаться. От одной мысли, что ему придётся доказывать свою правоту адвокату, затылок сводило болью.

Как говорить о том, в чем сам не уверен?

Глупо. До ужаса глупо не верить в свою невиновность. Глупо и безответственно.

Он чувствовал себя взаперти, без сил и пространства. Без возможности уйти, заснуть, думать о чем-либо другом.

Клетка ощущалась не на теле, а на душе. Прутья из ледяного железа непереносимо сдавливали, не давая кричать и плакать.

И хуже терзающих мыслей лишь воображение, которое не прекращало воспроизводить, подобно назойливой пластинке, минуты на рельсах.

— Я не убивал её. Я не способен.

Как жаль, что порой люди способны на многое.

Никто не может сплошь управлять своей жизнью, но некоторые считают, у них есть возможность устраивать самосуд над другими. Человечество может стремиться к идеальности, но жестокость, маразм не остановить.

Вся его жизнь перевернулась в один миг, кризис на работе был забыт, а «семнадцать» стало обычной цифрой.

На собственную просьбу «мыслить трезво», он был готов засмеяться, умоляя лишь о возможности напиться вдрызг.

Он и впрямь истерически засмеялся, заметив, как тихо вокруг.

Лишь его хохот ударял по стенам глухим эхом, что напомнило о закрытом пространстве.

Его брови повалились на глаза, уголки губ опустились. Вновь наступила какая-то напряженная тишина.

Будто от стен отшатнется эхо, но только уже не его. Парень начал оглядываться, собственная паранойя настораживала.

— Зачем ты сделал это?

Девичий бархатный шепот доносился отовсюду: бегал по стенам и расхаживал по потолку.

Обомлев от страха, парень перепрыгнул с койки на холодный пол, поспешив забиться в угол.

— Здесь никого нет! — грудь будто охватило пламя. Хуже тюрьмы — только психбольница.

— Зачем ты сделал это? Толкнул меня, — голосок тут же сорвался, начиная хныкать.

В другом углу камеры он увидел очертания маленькой девочки, которая ручками пытается спрятать лицо, утереть горькие слезки. Она казалась такой настоящей, живой:

— Робби, зачем ты так поступил?

— Здесь никого нет, — еще быстрее бормотал он, закрывая глаза. — Здесь никого нет.

Его руки обняли ноги, голова упала на колени.

«Может, всё это сон, кошмар? На самом деле меня не обвиняют в убийстве?» — когда отчетливо слышны шаги в твою сторону, убеждения работают чертовски плохо.

Почему это происходит? Почему мертвец идет в его сторону, плач реалистично режет слух?

— После персиковых закатов, Робби, — говорила она, стоя над ним. Вот-вот малютка коснётся его плеча. — Ты же прекрасно знаешь, что будет дальше? Мы начнем считать звезды, пока сами не станем ими.

В нос забилась удушающая вонь гнили. Распахнув испуганный взгляд, он увидел не девочку, а развалившийся кусок червонной плоти, местами гниющий, жестоко объеденный насекомыми. На придавленной голове осталось две-три пряди длинных волос. Грязная ткань, нечто, похожее на платье, свисало до мертвых пят, подметая собой пол.

Пытаясь сдержать крик, что было практически невозможно, его руки по локоть обхватили голову, пальцы вцепились в темно- рыжие волосы.

Истошно выкрикнув:

— Почему я не могу вырвать глаза?!

В ответ тишина. Плач прекратился, кровь исчезла. И Роберта даже порадовал факт своего же заключения, считая себя «под защитой». Но осознав странность своих слов, он вскочил с холодного пола, задаваясь вопросом:

— Что, если она реальна?

Глава 5: После персиковых закатов

В детстве мир кажется беспечным.

И Робби любил этот мир всем своим сердцем, особенно вечера, после персиковых закатов, когда небо позволяло считать звезды, откидывая облака как можно дальше.

1995 год.

Её пироги были волшебными. И дело даже не в ингредиентах или семейном рецепте. В восемь лет Робби не мог объяснить, да и понять, в чем заключается особенность маминой выпечки. За раз съедая половину, не оставлял при этом ни крошки.

Съел бы весь, но только дядя Моррис тоже был любителем сладкого.

Пирог стал звездой очередного чаепития. Они собирались на уютной кухне: из кружек завивался горячий пар, а в чай то и дело плюхались кусочки сахара. Из окна открывался прекрасный закат, слышались крики перелетных птиц.

Робби не интересовала прелесть природы, он был занят другим делом: обняв ладонями горячую кружку, пожирал взглядом хрустальную вазу со сладостями.

— Мама, можно мне еще одну конфету? — хитро улыбнулся мальчик.

— Дорогой, — Эстер нежно коснулась его кудряшек, покачав при этом головой. — Ты съел уже достаточно.

— Хорошо, — неохотно и очень вяло признал он, и, взяв чайную ложку, начал помешивать темно-оранжевый напиток.

Без конфет пребывание на кухне становилось бессмысленном.

Моррис тут же поглядел на племянника.

— Робби, завтра мы обязательно наверстаем упущенное.

Мальчишка тут же оживился, поднял голову и задорно кивнул.

Эстер поглядела на них обоих: таких улыбчивых, навеки маленьких в душе. В сердце скапливалось подобие ревности, но только безобидной, пылающей любви к брату и сыну.

Семья Брукс была самой обычной, жила в Чикаго. Мать попала в аварию, когда Моррису было шесть, а Эстер три. Сначала отец Роберт Брукс сильно горевал, начал пить. Но нашел в себе силу воли до того, как алкоголь стал зависимостью. К сожалению, так считал только он. С каждым годом выпивки до потери сознания превосходили частотой.

В детстве Моррис всегда задирал Эстер, впрочем, как и других девочек, да и нередко мальчиков из своего общества. Его образ хулигана запомнился с рогаткой в руках, темных синяках на коленках и локтях, со сломанным велосипедом. Всегда находил приключения, ввязывался в драки. «Ничего толкового из него не вырастет, — ставили „диагноз“ некоторые школьные преподаватели, считая своё мнение насчет человека самым главным. — Никаких амбиций и усилий».

Отец всегда читал ужасно длинные нотации, например, о том, как плохие оценки могут сказаться на будущем. И это была не единственная причина. Роберт сильно задевал Морриса своими замечаниями, никогда не забывая ни про один проступок сына. Он упоминал про каждую драку и каждый инцидент в школе.

Моментные выпивки сказывались именно на мальчике, нередко доходило до побоев. Всегда виноват только Моррис. Неверные решения принимает только Моррис.

Когда в комнате витал злосчастный аромат спирта, мальчик начинал бледнеть. Страшно жить с человеком, которым управляет алкоголь. Страшно видеть угрозу в родном отце.

Ребенок начинал плакать от боли, а Роберт лишь больше злился и кричал: «Ты мужчина, мать твою. Не реви как девчонка!»

Когда мальчику было тринадцать, отец замахнулся бутылкой пива по голове. Осколки пришлось вытаскивать подручными средствами, обрабатывать раны водкой. После этого случая Роберт извинялся, говорил, как стыдится сам себя, называл себя ужасным отцом.

Эстер была другой: не очень послушной, зато доброй и милой.

Может из-за этого отец и любил дочь больше. Роберт проявлял свою заботу о сыне странным путем: ругательствами и наказаниями.

Моррису не хватало отцовской любви, но говорить об этом было слишком сложно и стыдно. Эстер должна быть на первом месте, не так ли? Она ведь маленькая, ранимая.

Неужели мальчику нужны любовь и забота больше, чем девочке? Разве половая принадлежность решает, кого любить больше? Глупости, в которые так верил их отец.

Да, сына можно было избивать. Даже если ему десять — ему можно причинять боль. Он мужчина — должен вырасти сильным.

На этой почве, пусть сестра и не была виновата в алкоголизме отца, но за то, что ей дарилось больше любви, Моррис сделал Эстер достаточно, чтобы она начала его ненавидеть.

Чувство ревности не покидало его еще много лет, пока не сменилось на безразличие.

В шестнадцать Моррис ушел из дома. Сначала Роберт пытался помириться с сыном, вновь просил прощения, но его обещания бросить злосчастную привычку были пусты, как и сотые бутылки пива и водки.

Через несколько лет, когда Моррис обустроился, нашёл работу и начал иметь свой заработок, он продолжил общение с отцом. Оказалось, Эстер уже год как жила в Нью-Йорке.

Оба ребенка покинули родительский дом, после чего Роберт скончался от сердечного приступа.

Эстер всегда тепло относилась к отцу, даже зная, что он вытворял с Моррисом. Нередко сама помогала брату обрабатывать раны.

Моррис не держал на него зла. Вернее, перестал держать. Да, у него было нелегкое детство, но ведь не отец бил его, а алкоголь. Роберт был неплохим человеком, пытался быть хорошим отцом, таким он ему и запомнился.

Прошло около десяти лет. В семье Эстер появился маленький человечек. Она захотела назвать его Робертом, в честь дедушки. Кеннет (отец мальчика) был только рад.

Моррис стал ему вторым отцом: всегда заботился, мог перевоплощаться в счастливого ребенка в обличье взрослого, поэтому так легко находил язык с Робби, чему Эстер подчас завидовала. Как оказалось, Моррис был искусным лжецом, актером.

Взрослые никогда не были счастливы.

У Эстер была проблема, из-за которой она редко проводила время с сыном. Ей не хотелось знакомить мальчика со своими демонами, и, когда Робби оставался в загородном доме дяди, она часто скручивалась комочком, плача, нередко крича и раскидывая все предметы, швыряя столы, разбивая посуду. Сидя вокруг осколков, последствий агрессии, она ревновала, ведь где-то в городе они смеялись и разговаривали о разном, подобно отцу и сыну.

Иногда женщина понимала, что Робби всё чувствует, особенно это темное облако мыслей, парящее над её головой. Может именно поэтому мальчику интересней с дядей, всё-таки нагнетающая атмосфера рядом с Эстер когда-нибудь склонится и перед ним.

«Нельзя винить в этом ребенка. У него должно быть счастливое детство без болезней матери», — успокаивалась она. Но только до наступления следующего приступа.

К сожалению, ревность была безобидной не всегда.

— Можно мне пойти поиграть в своей комнате? — спросил разрешения Робби, прежде чем спрыгнуть со стула.

— Конечно, дорогой, — кивнула мама.

Робби был сильно похож на своего отца, что взывало у Эстер улыбку. Ей не хватало Кеннета, но рядом был их маленький сын. Может она слишком сильно опекала его и беспокоилась, но как иначе? Раньше она любила читать ему сказки, разговаривать с ним и помогать со школьными заданиями. И пусть многое изменилось, а время вместе значительно сократилось, их особая связь никуда не исчезла.

Моррис похлопал мальчика по спине:

— Удачи, малец.

Опустошив кружку последним глотком чая, Робби спрыгнул со стула и побежал по коридору, повернул налево.

Комнатка была увешена авторскими рисунками мальчика: некоторые из них были просто каракулями без силуэтов, на других — красовалась его маленькая семья.

Он закрыл за собой дверь, и когда раздался щелчок, почувствовал неладное, будто кто-то упорно смотрит ему в спину. Родная комната начала казаться чужой. Мальчик поспешно обернулся в сторону закрытого окна, прошелся глазами по тихому помещению, что оказалось бессмысленным.

Робби пожал плечами и подошел к своей кровати, где лежала коробка с разными игрушками, альбомами и разноцветными карандашами.

Пыхтя, он опустил большую коробку на пол и начал вытаскивать содержимое, пока в спину не ударил холодный ветер. «Но ведь окно было закрыто?» — подумал мальчик.

Робби подпрыгнул, не оборачиваясь от окна. Мальчик начал делать шаги назад, ладонью нащупывая ручку двери. Что-то мешало ему закричать, что-то обволакивало его шею всё крепче и крепче.

На подоконнике сидела девушка, полностью облаченная в черный цвет. Она не была похожа на обычного человека — слишком идеальная, без изъянов. Её ладонь легла на колено, темные волосы развивались на вечернем ветру. Босые ноги касались пола.

Мальчик продолжал глядеть на неё. В глазах начинало темнеть, а тело отказывалось двигаться.

Незнакомка наклонила свою голову набок, пленяла томным взглядом.

— Здравствуй, Робби, — она широко улыбнулась. — Ты ведь не боишься меня? Я твой друг.

Она разговаривала с ним иначе, не заботливо, как мама и дядя Моррис, не серьезно, как учителя, не задорно, как друзья. Скорее, кокетливо, игриво?

— Ты похожа на куклу, — промямлил мальчик.

Она встала, вытянулась в полный рост. Медленно и осторожно начала двигаться в сторону мальчика. Робби не мог пошевелиться. Ладонь упала на ручку двери, он почувствовал вялость. Девушка упала на колени, её пухлые губы коснулись его лба.

— Спасибо. Я не причиню тебе вреда, — она провела ладонью по его щеке. — Ты веришь мне, Робби?

Мальчик медленно кивнул.

— Я твой друг, Робби.

Мама запрещала общаться с незнакомцами, но ведь женщина перед ним — друг? С друзьями нужно общаться.

Женщина протянула мальчику свою изящную руку.

— Хочешь поиграть? — хихикнула она.

Робби посмотрел на неё — в темных глазах видел своё отражение.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Робби, ты знаешь, как меня зовут, — её аккуратный носик почти касался его.

Мальчик был прижат к двери, возможности сделать шаг назад не было. Он чувствовал на своих губах её холодное дыхание.

— Я тебя не знаю. Я сейчас закричу, — начал было Робби, пока не понял, что вдохи и выдохи даются ему с тяжелым трудом. Он тонет, легкие полны воды.

— Ты плохой друг, Робби, — она схватила его за подбородок, ногти впились ему в кожу. Женщина повернула маленькое личико к себе, вынуждая смотреть ей в глаза. — Ты хочешь исправиться, Робби?

«Друг. Она друг», — предательски заявил его внутренний голос.

Когда её хватка ослабла, мальчик медленно кивнул.

— Ты подаришь мне кое-что, Робби, после персикового заката, — она широко улыбнулась и вновь протянула ему свою руку. — А сейчас я хочу поиграть с тобой.

На этот раз мальчик не сопротивлялся и положил свою ладонь на её.

— Дети твоего возраста очень проницательны, — она повела его за собой. — Что ты чувствуешь, когда прикасаешься ко мне, Робби?

— Холод, — без прикрас ответил он.

— Неудивительно, — подойдя к окну, женщина фыркнула. — Прекрасный закат, не правда ли?

Робби промолчал.

— Я еще вызываю у тебя страх?

— Немного, — вырвалось у него. — Я хочу к маме.

Женщина схватила ребенка за запястье, обратила его взгляд на себя.

— Ты ведь хочешь поиграть, Робби?

Мальчик медленно кивнул.

— Я так и знала, проказник, — она вновь поцеловала его, на этот раз в щеку. — У нас есть уйма времени. Множество лет, практически вечность.

Женщина встала с корточек, её взгляд пал на столик, за которым мальчик обычно рисовал. На альбомных листах ютилась маленькая ярко-желтая машинка. Она была такой притягательной.

— Робби, я могу забрать эту машинку? — женщина провела пальцами по поверхности стола, не скрывая восхищения. — Это же из набора «Быстрее всех»!

— Нет, пожалуйста! — малец подбежал к её подолу. — Она мне очень дорога.

— Не будь таким жадиной! — хихикнул «друг».

— Я могу предложить другие, — Робби тут же нырнул в коробку.

Возомнив из себя «очень-при-очень взрослого» Робби всё равно считал несправедливым забирать у него любимую игрушку.

— Но другая машинка не сравнится с этой! Как и ты не сравнишься с другим ребенком!

— Ламия, пожалуйста, — умоляюще протянул мальчик. — Это подарок мамы.

Её фарфоровая кожа начала морщиться, темнеть, одним же словом — гнить. Что-то зеленое, до ужаса противное поселилось на её правой щеке. Оно двигалось, заполняя собой всё лицо «красавицы». Глаза залились чернотой, в них отражался страх. Голос «друга» стал грубым, почти мужским:

— Никогда не называй меня по имени, Роберт.

И пронзительный визг станет причиной ссоры.

— Ламия! Это была Ламия! — судорожно кричал мальчик, забившись в самый ближний угол, пока в комнату не вбежала мать, а за ней и дядя.

Эстер подняла ребенка, посадила на кровать:

— Робби, что случилось? — она прижала сына к себе, начала гладить по рыжим волосам.

— Здесь была Ламия, — лихорадочно вскрикнул мальчик. — дядя Моррис, Ламия существует!

В душе Эстер ликовала, наконец-то появилась возможность запретить Моррису видеться с племянником.

— Робби, может ты уснул? Тебе приснился плохой сон? — Моррис подошел к нему, взял за ладонь. — Главное, что сейчас всё хорошо.

— Нет же! — возразил он. — Ламия была здесь! Она разговаривала со мной!

Эстер подняла недовольный взгляд на брата.

— Я умоляю, поверьте мне! Она была здесь! Дядя Моррис, Ламия существует!

Его трясло на протяжении десяти минут, пока мальчик не успокоился, изобразив желание спать. Мама уложила его в кровать, при этом нежно поцеловав в лобик.

Когда же взрослые ушли, прикрыв за собой дверь, Робби поднялся с кровати и начал тихо рыскать по столу в поисках любимой машинки. Но её нигде не было. Мальчик очень бережно относился к своим вещам, особенно к маминому подарку. Игрушки-талисмана не было даже под кроватью. «Может, она в коробке?» — подумал мальчик, но решил проверить своё предположение чуть позже, чтобы не создавать лишнего шума.

— Моррис, ты портишь ему психику! Он слишком мал для этих историй! — враждебный голос Эстер доносился с конца маленького коридора.

У Робби не было привычки подслушивать, но интерес его пересилил, из-за чего он устроился поудобней у дверной щели.

Мужчина был растерян, пытался оправдаться:

— Эстер, я понимаю, — он побледнел. — Никакой Ламии не существует, ему приснился дурной сон, от этого нельзя уберечь ребенка.

— У тебя нет, — она усмехнулась, — Да и не будет детей, и ты не смеешь учить меня! Ты не отец.

Мертвая тишина. Моррис поник, его взгляд опустел. Даже у Робби волосы встали дыбом от этих слов. Он выпрямился в полный рост.

Эстер вздрогнула, прикрыла свой рот рукой. Её голос задрожал, стыд вызвал желание провалиться под землю.

— Моррис, я не хотела, — она покачала головой в разные стороны. — Зачем же я это сказала? Боже, зачем?

Пусть вопросы и были риторическими, они требовали ответов.

— Моррис, прости меня.

Робби схватился за ручку двери, его ладони тут же вспотели.

— Всё в порядке, — закивал мужчина.

Но всё было иначе.

— Я не контролирую себя. Таблетки не помогают, Моррис, — она нахмурила свой лоб, удерживая слезы, но на втором предложении она беспомощно заплакала.

Всё было совсем иначе.

Зная, что таблетки — это лекарство, а лекарства пьют больные, мальчик удивился: «Неужели мама не здорова? Так почему же она не рассказала?», ибо Робби всегда говорил о своих недугах.

— Эстер, мы найдем выход, честное слово.

— Но я больше не могу. Мне надоело, — женщина размахнула руками перед его лицом. — Смысл продолжать лечение, если оно не помогает? У меня нет сил, Моррис.

Да, в детстве Эстер была маленькой и слабой, как и все дети, но сейчас, сестра возмужала больше брата. Моррис смотрел на неё с восхищением, свысока, хотя и был на два дюйма выше.

— Ты самый сильный человек из всех, кого я знаю, — Моррис крепко обнял сестру. — А еще я знаю, что ты справишься.

Робби тут же отошел от двери. В нём бушевало странное чувство: в голове было множество вопросов и страх озвучивать их. Мальчик беззвучно подошел к кровати, оттянул одеяло и лёг под него.

Подслушивать крайне плохо, ведь не зря от нас пытаются что-то скрыть?

На улице всё темнело. Звезды в небе, будто малюсенькие лампочки, загорались одна за другой.

Мальчик действительно уснул на несколько часов, а проснувшись, он задал вопрос: «Где дядя Моррис?»

Мама ответила без промедлений:

— Дядя Моррис ушел домой, обещал заглянуть к нам завтра, — Эстер подала ему кружку горячего шоколада. — Робби, расскажи, что случилось?

— Ничего, мам, — ответил мальчик. — Думаю, это был реалистичный сон.

Она тут же нахмурила свой лоб:

— Сон? Но ты кричал, Робби.

— Мне жаль, что я так напугал тебя, мам, — сделав глоток напитка, мальчик вздохнул. — Я всего лишь спал. Не вини в этом дядю Морриса.

— Хорошо, — Эстер не подавала виду, но Робби чувствовал, мама сдерживает еще одну волну слез. — Только в следующий раз, вы оба пообещаете мне, что не будет никаких историй про чудовищ! Пообещай, что не будешь просить дядю рассказывать страшные сказки, Робби.

Он облизнул свои губы и сжал их, придумывая разумную отговорку.

— Робби, — приказывая повторила мама.

— Хорошо, — еле слышно промолвил мальчик.

Звезд было миллиард, понадобилась бы вечность на их счет, что им двоим не уделили.

Глава 6: Ещё один час

Десять минут тому назад она довольствовалась удивлением и злостью офицера Уиллиса.

— Моему клиенту предъявили обвинения, исключая из дела весомые улики.

— По-вашему, записи с камеры недостаточно? Он почти признал свою вину. Еще двадцать минут и согласится подписать чистосердечное.

Тогда-то светловолосая девушка и положила на его стол копию записи с противоположной камеры видеонаблюдения.

Стивен Уиллис терпеть не мог адвокатов, этих бессовестных проныр, что вечно защищают преступников.

— Он убийца, не забывай, — сказал он напоследок. — Даю слово, я не оставлю его безнаказанным.

Девушка пропустила обещание офицера Уиллиса мимо ушей, зато его недовольное выражение лица запомнила надолго.

Тем временем Роберт уже час не мог подняться и отлипнуть от холодной стены. Голоса и галлюцинации прекратили свои издёвки, но сердце продолжало колотиться до боли в груди.

Почему это происходит именно с ним?

Безумно думать, что Ламия существует, но если такова действительность, для чего ей нужен Роберт? Он слаб и вымотан, как эмоционально, так и физически.

Вероятней всего парнишка сходит с ума. Кто поверит в его глупую теорию? «Меня подставило мифическое существо!» — даже звучит смешно.

В такт своих мыслей он хлюпал носом.

— Хуже тюрьмы только психбольница, — парень утер свои слезы рукавом.

Но тот вечер, «после персикового заката», был реален. И незнакомка была реальна. Она затеяла игру. И даже страшно подумать какую.

Послышался скрежет: ключ противно щелкнул в замочной скважине, железная дверь дернулась.

— Это дядя Моррис! — вскочил Роберт, будто ему снова восемь, а он утомился, дожидаясь порции любимого печенья.

В камеру ворвался легкий ветерок, воздух свободы. На пороге остановился мужчина. За семнадцать лет он сильно постарел, совсем изменился. Прислонился одной рукой к стене, опустил взгляд на свои ботинки, мягкий свет играл с серебряными волосами.

Скорее всего Моррис сейчас поднимет свою голову, улыбнется и скажет: «Ну и идиоты здесь работают».

«Дядя знает, я не способен на убийство».

Роберт отдалился от Морриса, как когда-то Моррис от отца.

На протяжении последних трех лет они изредка звонили друг другу, спрашивая: «Как дела? Что нового?». Обычно звонок длился не больше пяти минут, что в принципе их обоих устраивало. Праздники проводили порознь, в том числе и День Благодарения.

Много лет тому назад они собирались за одним столом, Эстер подавала сочную индейку, очень вкусную и аппетитную, но слишком большую. Они общались, улыбались и смеялись. Были семьей.

Но всё меняется. Роберт любил проводить этот день в одиночестве, и самое нечестное, ему нельзя было даже немного выпить. Хотя бы бокал вина, который никак не скажется на его разуме. А может и бутылочку, а может…

Зависимость сыграла свою роль в их отношениях: много ссор, сгоряча сказанных слов. Моррис слишком часто видел в Роберте своего отца.

Но всё же, при возникновении проблем, мы ищем помощь среди родных нам людей.

— Дядя Моррис! — парень улыбнулся и чуть было не расплакался. — Как я рад тебя видеть! Произошло недоразумение.

Да, да, сейчас Моррис должен улыбнуться, прямо через секунду. Но такого не случилось.

— Замолчи, Роберт, — с порога рявкнул мужчина. — Даже не смей оправдываться!

Моррис не желал ничего слышать, он был настроен разорвать Роберта в клочья. Его племянник — убийца, больной человек.

Парень остановился, сжал свои губы. Ему хотелось думать, что дядя вытащит его отсюда, хотя в душе он прекрасно осознавал с каким настроем пришел «спаситель». Он пришел без адвоката, скорее всего, чтобы плюнуть в лицо.

Роберту хотелось зарыдать, как пятилетнему ребенку, упавшему с велосипеда.

— Ты думаешь, я способен на убийство? — очень тихо произнес он, потом голос стал звонким, перерос в грубость. — Это был не я!

Глупо оправдываться на словах, когда существует неоспоримое доказательство.

— Я должен поверить тебе? Зачем, Роберт? — задался вопросом Моррис. Он встал перед племянником. — Чего тебе не хватало, паршивец? — мужчина влепил ему громкую пощечину. — Приключений?

Парень почувствовал себя красной тряпкой для быка.

Моррис был самым родным человеком. И этот человек ему не верил, считал убийцей.

Лучше бы Роберт взял такси, а не спускался в метро.

— Дядя Моррис, выслушай меня, пожалуйста, — его просьба прозвучала тихо. — Меня подставили. Я клянусь, меня подставили!

Действительно, кто ему поверит? Парнишка сходит с ума, это видно по его взгляду.

— И кто же?

Роберт знал, как сумбурно прозвучит это имя, но разве у него был выбор?

— Ламия.

Моррис тяжело вздохнул, при других обстоятельствах он бы ухватился за живот и рассмеялся. Сейчас мужчина не нашел подходящих слов. Перед ним стоял не Робби, а кто-то другой.

— Я видел ту девочку. Она была здесь, в камере. Её тело начало гнить, плотью питались насекомые. Мы оба знаем, Ламия не съедает свою жертву, а вкладывает личинки. А еще, Кэти говорила про персиковые закаты!

— Прекрати нести чушь! — Моррис сжал ладони в кулаки. Этот цирк начинал его раздражать, — Твои слова опровергнет любой историк. Это абсурд, Роберт.

— Вовсе нет! Думаешь, мне действительно приснился кошмар в тот вечер? А может Ламия была и есть?

Роберт был похож на больного ученого, кто не спит по ночам в поисках волшебных ответов. Готов расписать всю стену, дай ему только маркер!

— Эстер была права: эти глупые истории ни к чему хорошему не привели. Ты ничем не отличаешься от больного шизофренией!

Роберт не выдержал. Накипевшая злость неожиданно соединилась с беспомощностью.

— Но Эстер здесь нет! — бесстыдно крикнул он, раскинув руками в разные стороны.

Ему хотелось это сказать. Очень хотелось ранить Морриса хоть чуточку, напомнить о чем-то плохом.

Мужчина усмехнулся и покачал головой:

— Я сделаю всё что угодно, Роберт. Ты выйдешь из тюрьмы только через мой труп.

Моррис плюнул ему под ноги и поспешил избавить себя от общения с «убийцей».

Так прошел еще один час, ведущий их к ненависти.

Роберт застыл на месте. Он пытался всеми силами сохранить спокойствие и безразличие. Но сейчас он моргнет и слезы потекут ручьем.

Чего он боится? Своих чувств или одиночества?

— К черту! — заревел Роберт и со злостью пнул железную койку.

Лучше бы его задушил призрак Кэти. А вообще, лучше бы Ламия убила его в восемь.

— Я знаю, ты существуешь! — он схватился за голову и упал на колени.

Ему хотелось выпить неприличное количество спиртного, чтобы на утро голова невыносимо трещала, блокируя любые мысли.

Он снова стоял на коленях, зареванный и потрепанный, как 18 октября 1999 года.

Почему именно Роберт Хилл? Такой слабый нытик?

Дверь издала знакомый треск. Роберт быстро встал и отряхнул свои штаны. Кто на этот раз? Должно быть офицер Уиллис.

— Я подпишу чистосердечное, — решил он. — Никакой адвокат не сможет защитить меня, ведь существует «неоспоримое, черт бы его побрал, доказательство». Вот же Уиллис обрадуется, добьется своего.

В голове он начал предполагать, какой получит срок. Обычно с наличием чистосердечного делается «поблажка», верно? Ему стало безразлично собственное будущее. «Может, действительно стоит обратиться в психиатрическую клинику? Никакой Ламии не существует. Есть и будет только безумие в моей голове», рассуждал Роберт, пока порог не переступила незнакомая девушка, окончательно сбив его с мыслей.

— Я Грейс Крофтон, ваш адвокат, — представилась она и слегка улыбнулась. Девушка светилась изнутри, излучала счастье и слишком хорошее настроение. — Меня нанял мистер Лонгман.

Роберт был возмущен, и даже не скрывал свою неприязнь:

— У меня есть свой адвокат, мисс Крофтон.

И зачем он сказал это? Какой еще «свой адвокат»? Он действительно до сих пор ждет Эндру Хэмптон, а может кого-то еще?

— Прошу прощения, я никого здесь не вижу, — Грейс пожала плечами.

Роберт назвал себя безголовым.

— Вовсе нет, — уверила мисс Крофтон, будто знакома с клиентом уже много лет. — Могу вас обрадовать, мистер Хилл. У вас есть алиби.

Он выпрямился, брови поднялись на лоб. Сначала на его лице читался скепсис, но через пять секунд парень издал облегчающее пыхтение с желанием долго хихикать от радости:

— Алиби?

— Да, — кивнула девушка. — Вы были замечены в одно и то же время на двух камерах видеонаблюдения. Произошло странное недоразумение, но вы находитесь под следствием. Вам запрещается выезжать из города до окончания расследования. Уверяю вас, мы решим этот вопрос.

Роберт не верил её словам. Будто выиграл в лотерею, вытянул самый счастливый билет — свой билет на свободу. Проблемы на работе выглядели ничтожно по сравнению с реальным сроком. Черт, его жизнь могла быть закончена!

Парень был готов крепко обнять девушку, стоящую перед ним, чтобы убедиться, не очередная ли она галлюцинация.

— Спасибо, — пробормотал Роберт. — Спасибо большое.

Моррис сел в свою машину, злостно ударил по рулю и топнул ногами.

— Во всём виновата ты, Эстер!

Больше нет того маленького Робби, как и его рыжих кудряшек. Образ мальчика в воспоминаниях Морриса умер в одно мгновение, как умерла Кэти Тейт.

Глава 7: Помощь

Моросил дождь.

Два часа, проведенные под арестом, стали роковыми. Отныне звук дождя — услада для ушей, никак иначе! Вот она, вся прелесть свободы — нет никаких стен, ничего не мешает дышать.

Роберт по-прежнему чувствовал себя ужасно. На записях с камер его личность раздвоилась: один засыпает стоя, а другой толкает девочку под поезд.

Всё происходящее было похоже на идиотский сон или фантастический триллер. Может он действительно спит? Наутро он проснётся, вспомнит сновидение о существовании мифического существа, принимающего чужие облики, задумается о написании романа, но посчитает идею слишком странной. Никто не воспримет эту историю всерьёз, лишь посмеются. Он возненавидит этот сюжет слишком сильно, чтобы начать над ним работать. К тому же, Роберт никогда не задумывался о писательстве. Его работа — журналистика, где нужен анализ, а не воображение. Но идея не покинет его разум на протяжении долгого времени.

Одним вечером он не выдержит и сядет за свой ноутбук, прочувствует каждое слово и набросает несколько страниц. Процесс будет увлекать так, что Роб неохотно попрощается с рукописью до следующего дня.

Главный герой будет иметь самую простую и скучную жизнь, проблемы с самим собой, алкоголем и семьей. (Становится легко, когда все мысли и чувства из реального мира ты перекидываешь на выдуманного персонажа). В его жизни случится переломный момент — он становится свидетелем несчастного случая: девочка попадает под поезд. Позже не поверит своим глазам — на записях камер видеонаблюдения чётко видно, как девочку толкает он же. Придется противостоять СМИ, сопротивляться собственной семье, а главное ей, существование которой невозможно доказать.

Через год Роберт закончит роман. Рукопись очень понравится Теодору Лонгману, и он возьмёт на себя поиски издательства. Всё станет замечательно. Он влюбится, но не так как прежде. Она появится в его жизни совсем случайно и неожиданно, именно в тот момент, когда парень забудет об одиночестве. Благодаря ей, он станет другим человеком. Изменится в самую лучшую сторону. Его постель пропитается теплом.

Как жаль, что всё происходящее является не сном и не сюжетом для никому ненужного романа.

Возможно, он и мечтал написать книгу, но точно не желал становиться главным героем подобной истории.

Во всём виновата Ламия. Разве не этот монстр умеет принимать обличья других?

Вот только как он должен противостоять ей? Все посчитают его психом! (Один человек уже считает). Почему это происходит с ним? Происходило ли подобное с кем-нибудь еще?

Цирк, да и только.

Из хорошего: желание выпить улетело в порыве сильного ветра.

Алкоголь никогда не помогал ему забыться. Да, эти пьяные вечера были веселыми: иногда в барах, где играет хорошая музыка, иногда дома, где есть любимый мини-бар (от которого пришлось избавиться, чтоб глаза не мозолил). Кому не хочется лишний раз повеселиться?

Бывало, что эти «веселые» вечера доходили до драк. Это случалось в дешевых барах, где выпивка ужасней, но лучше по цене. Они находились в неблагополучных районах, далеко от центра города. Роберт часто заглядывал туда один. А когда пьянел — не управлял своими словами, как и телом. Люди в таких местах не любили новеньких, особенно таких разговорчивых. Однажды лицо Роберта было не отличить от раздавленного помидора.

Частое употребление алкоголя вызывает не слишком приятные последствия. Выпивка может казаться чем-то успокаивающим, спасающим от проблем или одиночества. «Разве бокал вина может плохо сказаться? От вина даже не пьянеют». Но она такой не является.

От рассуждений его отвлекла адвокат:

— Я могу вас подвезти, — Грейс была довольно настойчивой.

Когда они покинули злополучный участок, Роберт увидел в ней другого человека.

По её тону и речи, по цоканью её каблуков, можно заметить, как бывает дерзка.

Она слишком чопорна и серьезна. Видимо, улыбка на её лице может появиться только с победой в деле, как произошло при их встрече. Работа заполняла всю жизнь, не оставляя места для чего-то другого и, может быть, не менее важного.

Роберт прошёлся взглядом по парковке: было легко догадаться какой именно автомобиль принадлежит деловитому адвокату. Это был черный Лексус, отполированный до блеска. Неудивительно.

Она была независима, уважаема в своей сфере, добилась всего сама за упорные годы работы. «Слишком чопорна».

Но Роберту всё равно казалось, что её мир не состоял из людей в офисных костюмах, дорогих машин и больших апартаментов.

Из чего состоял её мир? Роберт не мог понять, лишь видел картинку уверенной женщины. Всё это казалось прекрасным, только взгляд девушки был слишком глубоким и грустным, он полностью отрицал то, что видел и чувствовал парень.

«Не просто адвокат, но и хорошая актриса».

— Спасибо, но я откажусь, — он попытался улыбнуться, но не вышло. — Хочу пройтись пешком, слишком сильно люблю дождь.

— Я хороший водитель, — добавила девушка. — Прошу, мистер Хилл.

— А Вы настойчивы.

— Не привыкла получать отказы, — усмехнулась Грейс и потянулась в карман брюк за ключами от машины. — Вы меня боитесь?

— Должен? — озадаченно спросил он.

Впрочем, приключений на сегодняшний день хватило, зачем сопротивляться? Девушка села за руль, а Роберт устроился на соседнем сидении.

Если бы у него была собственная машина, то вечер прошел бы иначе. Никакого метро. Никаких обвинений. Однако бессмысленно жалеть о произошедшем. К тому же, если причастно мифическое существо, то Ламия его из-под земли достанет, не так ли?

У него отняли права после первой стычки с законом. Вождение в нетрезвом виде подобно рулетке в казино, в распоряжении колеса фортуны. Всё может кончиться столкновением с деревом или со столбом. Испорченным газоном, сбитым гидрантом. Летальным исходом для самого водителя или пешехода.

Роберт отрицал любые проблемы с алкоголем, утешая себя: «Это нормально. Я выпиваю с друзьями и не так часто». Вскоре, после ареста, Моррис настоял на лечении в стационаре. «Первая стадия алкоголизма», — таким являлся диагноз.

Несколько месяцев он провел в частной клинике. По его мнению, она была настоящей психушкой. Наступила абстиненция — ломка. Каждая терапия не отличалась от пытки, а главное — они были напрасны. Врачи предупредили: «Алкоголизм — неизлечимая болезнь. После длительной ремиссии в любой момент может произойти срыв».

Когда двигатель завелся, Грейс медленно отъехала назад, поглядывая в зеркало заднего вида, выкрутила руль в правую сторону и выехала на трассу.

— Как Тео узнал?

— Если вы давно знаете Теодора, наверняка слышали об его таланте знать обо всём и вся. Имя подозреваемого останется неизвестным, как бы желтая пресса не старалась. Лонгман об этом позаботился.

— Вы давно знакомы?

— Довольно-таки, — ответила Грейс. — Я всегда рада ему помочь.

«Помочь именно Теодору, вот что она имела в виду».

Тео был жизнерадостным, всегда улыбчивым и хитрым. Он управлял интернет-редакцией, которая была любимым детищем. В его руках имелась и типография, но дело было расходным, ведь легче купить подписку на журнал, чем хранить в своём шкафу макулатуру.

Пусть Роберт и был хорошим журналистом, его странное поведение настораживало Теодора и подгоняло мысли об увольнении. Однако Лонгман был терпелив.

Проблемы Роба подлили масла в огонь. Теодор будет помогать до последнего, ибо ситуация может знатно подорвать его репутацию, потому он доверяет своей старой подруге — Грейс Крофтон.

«Это не должно задевать меня, ведь она помогает именно Теодору» — думал Роб.

Пока Роберт любовался однотипным пейзажем за окном автомобиля, Грейс незаметно поглядывала на него. Девушка знала: её клиент скрывает что-то важное. Вдруг это связано с Моррисом Бруксом? Грейс слышала их ссору в камере, и ей не хотелось смущать Роберта этим фактом. Предчувствие говорило ей: «Всё закончится плохо. Говорить с ним бесполезно».

Но она обязана задать несколько вопросов. Адвокат не станет доверять внутреннему чутью — адвокат будет действовать по протоколу. Защитник должен помогать, владеть информацией. А предчувствие — скорее слабость каждого человека.

Да, был риск, что Роберт разозлится и попросит остановить машину. Двадцать минут назад он ругался с дядей, и скорее всего, предпочёл бы не слышать его имя как минимум месяц.

— Ваш дядя плохо настроен, — сорвалось с её губ. — Стоит ли беспокоиться?

Парень даже не посмотрел на неё:

— Вы всё слышали — это ожидаемо.

— К сожалению, не я одна.

Роберт тяжело вздохнул. Конечно же, полиция всё записывала, на это у них есть полное право. А он ведь вёл себя как сумасшедший, кричал и ревел в углу, когда увидел мертвую девочку, а далее, пытался убедить дядю в своей безумной теории.

Он задал глупый вопрос:

— Мои слова могут быть использованы против меня?

«А как же Кэти? Галлюцинация? Моего поведения в камере достаточно, чтобы меня признали психом?» — рассуждал Роберт.

— Не беспокойтесь, всё сказанное вами можно объяснить — стресс, — девушка не оставляла попытку вернуться к прошлой теме: — Насколько серьезны угрозы Морриса Брукса?

— Я не думаю, что Моррис сдержит своё обещание, но вот родители девочки точно поднимут шумиху, когда узнают, что убийцу их дочери выпустили.

Девушка посмотрела на него задумчивым взглядом, изучая его с головы до ног:

— Вы не убийца, мистер Хилл.

Теперь и он посмотрел на неё. Ситуация казалась до жути неловкой.

— Но вы правы, — Грейс тут же отвела свой взгляд на дорогу, её ладони еще сильнее обхватили кожаный руль. — Для родителей Кэти Тейт не помеха задействовать СМИ.

«Страшнее оказаться вдали от общества или же стать его врагом?» — эта мысль не покидала его.

Элизабет и Томас Тейт не упустят возможности показать миру весь ужас трагедии. Да, в этот вечер они лишились ребенка. Как и любые другие родители, они готовы идти до последнего, лишь бы добиться правосудия.

Запись со второй камеры даёт Роберту алиби, но «неоспоримое доказательство» абсолютно отрицает его.

Мир решил свести с ума. Еще и Ламия. Роберт не знал, можно ли доверять своим воспоминаниям, которым больше девятнадцати лет?

Грейс заметила, как её пассажир трясётся и стучит зубами:

— Не беспокойтесь, все проблемы решаемы.

— Как? — отрезал он.

Девушка еле слышно вздохнула, ведь определенного ответа не нашла. В салоне вновь повисла тишина. Наверное, даже к лучшему.

Она всегда хотела помогать людям. Это прозвучит немного наивно, но каждого человека, кому предъявили ложные обвинения, она считала родным. Роберт был одним из таких, и он нуждался в помощи.

— Мистер Хилл, какие у вас были отношения с дядей? — спросила Грейс. — Я имею в виду, до текущих обстоятельств?

Ведь не зря Моррис отверг племянника?

— Вы адвокат или психотерапевт? — вопрос прозвучал агрессивно. — В любом случае, кроме моей защиты от вас ничего не требуется.

Роберт ненавидел мозгоправов. Они во всём видят проблемы, идущие из детства. Как же он ненавидел слово «детство», особенно вопросы, связанные с той порой.

«Зачем мисс Крофтон так усердно пытается завести разговор? Она помогает исключительно Теодору».

Отчасти, Грейс понимала его. Она — незнакомая девушка, пытается залезть к нему в голову.

— Я доверяю Вам, Роберт, — добавила она спокойно. — И я останусь на вашей стороне.

Парень был готов рассмеяться, спросить: «А если я убийца?», если бы не хотел поставить жирную точку на разговоре:

— Повторюсь, мисс Крофтон, вам платят не за моральную поддержку, — его нервы слетали с катушек слишком быстро. — Вы не должны успокаивать меня или пытаться разговорить. На днях я отдам Теодору всю сумму за вашу работу. Я готов заплатить за обратную дорогу домой, лишь бы вы перестали задавать мне вопросы.

Теперь Грейс была готова остановиться и высадить его на обочине. «Пусть идет домой пешком. Он же любитель дождя!», но попыталась еще раз объяснить:

— Я выполняю свою работу не ради материального блага, мистер Хилл. Я здесь, чтобы помочь.