Бесплатный фрагмент - Приключения Пиноккио — 2, или Тайна золотых монет

Моим дочерям, Евгении и Екатерине, посвящается

Владимир Майбородюк
Приключения Пиноккио — 2, или Тайна золотых монет
Книга первая

Отец

Предисловие

Море… В этой жизни по дороге к нему он шел тридцать лет. Шел сам, или ведомый судьбой, направляющей нас и вычерчивающей порою более чем замысловатые линии жизненного пути нашего, — по мере приближения к цели своего начавшегося так давно путешествия ответ на этот вопрос интересовал его все меньше и меньше. Ибо из всего того, о чем он мог думать и спрашивать себя, из всего, что он знал и чем жил, самыми важными и значимыми были для него сейчас тот счастливый миг, когда с расстояния в полтора десятка миль он увидел блистающую под солнцем широкую полоску моря у горизонта… И сам долгожданный момент предстоящей вскоре встречи с ним.

И потом, в течение всех этих остававшихся до нее теперь уже недолгих минут, пока машина шла мимо поселков с аккуратными коттеджами, виноградников со зреющими на лозах тяжелыми гроздьями, мимо персиковых садов, плантаций розы, шалфея и лаванды, все это время его не покидало не так давно возникшее странное чувство. Он и сам не мог понять, отчего так, и почему, но ему начинало казаться, что он не впервые в этих краях. И что этот его приезд — лишь возвращение туда, где он уже бывал когда-то. Очень и очень давно, возможно в прошлой жизни. И куда вела его долгая-долгая дорога, которая, как подсказывало ему вдруг слегка защемившее отчего-то сердце, за следующим поворотом должна была закончиться, наконец…

Сейчас же он стоял, повернувшись к морю спиной, лицом к обрывистому, подымавшемуся почти отвесно вверх за узкой и длинной полоской песчаного пляжа, берегу. С него все еще стекала, капля за каплей, падая на гальку и песок, вода, а мышцы приятно ныли, расслабляясь после долгого заплыва. Подставив лицо солнцу, и закрыв глаза, он слушал шум одна за другой набегавших на берег волн, и с каждой минутой звучавший в нем все отчетливее и вторивший их неторопливому размеренному такту голос своей памяти. Он стоял, глубоко, полной грудью вдыхая солоноватый, пахнувший высохшими под жаркими лучами солнца морскими водорослями воздух, и его ноздри широко раздувались и трепетали, жадно ловя ставшие вдруг до боли знакомыми запахи моря. Запахи, возрождавшие в его памяти картины и образы давно минувших времен…

За его спиной, спотыкаясь в волнах и с визгом шлепаясь в них, резвились два длинноногих подростка — его дочери. Он ясно видел их, не оборачиваясь и не открывая глаз. Он обнаружил в себе эту способность, когда впервые почувствовал движения еще не родившихся девочек, прикасаясь к телу носившей их матери. И с тех пор он даже не пытался найти в своем сердце место, не занятое ими. Это было бы пустым занятием, потому что оно всецело принадлежало его дочерям.

Он знал, что чувства, которые он питал к дочерям, и которые часто буквально переполняли его, не всегда будут полыхать в его душе жарким пламенем. Что они могут затихать порой… Продолжая гореть в ней без огня, словно угли в костре, подернутые пеплом дымящихся на ветру времени ничем не примечательных буден… Чтобы потом, повинуясь случайному взгляду, слову или движению, разгореться вдруг с новой силой вновь…

И еще он думал о том, смогут ли понять эти плещущиеся в волнах два прелестных создания его мысли и чувства, да и самого его потом, по прошествии лет, когда вырастут, станут взрослыми и, возможно, увидят его однажды неподвижно сидящим со сложенными на коленях высохшими руками и уставившимся в одну точку на стене перед собой выцветшими, слезящимися глазами… Будут ли они знать, смогут ли представить себе тогда, что в эту самую минуту он видит себя стоящим перед ними на коленях, ими, топающими к нему неверными шажками маленькими ножками… С руками, протянутыми им навстречу, чтобы заключить их в своих объятия? А в ушах его звучит, переливаясь, их прелестный, звонкий смех… Тот смех, которым они заливались, когда он, в то время мускулистый и сильный, играя с ними, снова и снова подбрасывал их на руках высоко вверх…

— Должно быть, от тех захватывавших дух полетов два маленьких сердечка готовы были выскочить у них из груди, — думал он, вспоминая, как совсем недавно играл с дочерьми. — И в целом мире не было для них, наверное, ничего выше той высоты, на которую они тогда взлетали… И ничего надежнее сильных рук отца. И его дочери весело и беззаботно смеялись. Им не было страшно, потому что они полностью ему доверяли…

— Так это было, — думал он, — и когда-нибудь это повторится снова. Повторится, как было уже не раз. И с ними, и со мной…

И, стоя так, он улыбался мысли о том, что из всех находившихся на этом пляже, — из всех, кто лежал сейчас на песке, изнывая от жары под полуденным солнцем; сидел в шезлонгах, укрываясь от его лучей в тени тентов и зонтов; кто плескался сейчас в волнах, или же бродил по берегу в поисках причудливых камешков для аквариума, — из всех этих людей лишь ему одному было известно НЕЧТО…

…Воспоминание, нахлынувшее на него подобно упругой морской волне, вызвало ощущение, казавшееся настолько реальным, почти физическим, что заставило его вздрогнуть и поднести к глазам согнутую в локте правую руку. На его ладони вновь лежал прохладный, увесистый, с шероховатой поверхностью и неровными краями предмет…

Когда-то, — это было несколько лет тому назад, — он нашел этот отколовшийся кусок черепицы среди источенных временем камней и высохшей колючей травы у тыльной стороны Дюрбе — Мавзолея Джанике-Ханым. Чем-то этот обломок заинтересовал его тогда. Наверное, тем, что на нем имелись неглубокие выбоины с запекшейся в них черной окалиной. Очень похожей на окалину металлическую. И это могло означать, что в свое время, — давно, а, может быть, и не очень, — обломку тому довелось побывать под метеоритным дождем.

Думать так, конечно же, было интересно, но, в принципе, этому не такому уж и загадочному явлению легко можно было найти и другое объяснение. Так, разрушительной силой, воздействовавшей на то, что когда-то было черепицей, могло выступать само время. Всесильное время, нередко преподносившее искателям и исследователям старины загадки и намного сложнее.

Впрочем, — и он хорошо понимал это, — тому, что найденная им черепица была расколота пополам, — тому могли быть и другие причины. Великое множество других причин…

Но самым необычным из всего, и это показалось ему тогда наиболее интересным, было имевшееся на тыльной стороне того куска своеобразное «клеймо». Оставшиеся навеки на еще не высохшем в то время и необожженном изделии из глины довольно глубокие и четкие отпечатки пальцев изготовившего его человека.

И вот, несколько лет спустя, тот самый кусок треснувшей черепицы вновь прохладной тяжестью лег на его ладонь. Лег с тем, чтобы повернуть время вспять…

Тут же некое присущее разуму сканирующее устройство, пройдясь по поверхности предмета в его руке тончайшим зеленоватым, искрящимся лучом, и идентифицировав его, заставило заработать скрытые механизмы, приоткрывавшие тяжелую завесу прошлого. Завесу, доселе надежно покрывавшую тайны минувших лет и реинкарнаций…

…Он стоял на вершине Чуфут-Кале, горного плато, возвышавшегося над прилегающей к нему местностью неподалеку от Бахчисарая. Бахчисарая, города-сада, на который указал однажды правоверным Аллах своим перстом… Стоял, подставив лицо и грудь колючему, пронизывающему насквозь все и вся, дувшему из ущелья ветру, совсем не ощущая при этом холода. Казалось, он не слышал и не замечал вокруг себя никого и ничего. Все заслоняла собою печаль, с этой минуты навсегда поселившаяся в его сердце. И не существовало сейчас для него ни верных нукеров из охраны, всегда готовых ценой своей жизни защитить его от любой опасности, а теперь стоявших поодаль с понуро опущенными головами… Ни зеленого Знамени Пророка, трепетавшего на сильном ветру и рвавшегося из рук державшего его знаменоносца… Ни сложенных из массивных каменных блоков окружавших пещерных город неприступных стен… Ни самого города, на одной из небольших площадей которого он сейчас находился… Не было для него сейчас никого и ничего…

Временами он и в самом деле почти ничего не видел. Видеть мешали сами собой набегавшие на глаза и застилавшие все вокруг густой пеленой слезы. И тогда стены Дюрбе Джанике-ханым, теряя свои строгие очертания, становились зыбкими и расплывчатыми…

Но ничто из всего того не могло помешать ему говорить с Аллахом… Никто не мог слышать тех слов, с которыми он обращался к Всевышнему; никто не мог прочесть его мыслей, глядя в его потемневшее, словно вырезанное из известняка, лицо. Никто, кроме дочери. Лишь одной ей могло быть известно, что он чувствовал сейчас… И как тяжело было в эту минуту у него на душе. Какое великое горе огромной тяжестью легло ему на сердце…

Его вера была по-прежнему крепка, крепка, словно гранит, и незыблема, как та же скала, но его прежде твердая уверенность в том, что он должен беспрекословно и безоговорочно принимать все ниспосланное ему небом, пошатнулась… Чаша его душевных страданий переполнилась… Любовь земная потеснила в нем любовь к Всевышнему… Он роптал…

— О, Аллах, — говорил он, едва заметно шевеля тонкими, обветренными губами. — К тебе обращаюсь, о, Господин наш, Великий, Всемогущий! К тебе, который над нами, к тебе, не оставляющему милостями своими праведников, и примерно наказывающему ослушавшихся! О, Создатель, в назначенное нам тобою время призывающий нас, рабов твоих, к себе! В твоих дивных, заоблачных садах, плоды которых, восхваляя тебя, вкушают достойнейшие, несть числа прекрасным цветам, вид которых ласкает их взор и успокаивает душу. Но, обратив однажды свое высочайшее внимание на меня, верного слугу твоего, Ты посчитал, очевидно, что цветок, который растил я в доме моем, лелея его и согревая на своей груди, достоин большего, нежели ему может дать простой смертный. О, Творец, поистине счастлив будет тот герой, который, сорвав мой цветок, станет вдыхать его аромат, касаясь его лепестков своими губами! Но не кажется ли тебе, О, Господин наш, что Я, верный слуга твой и воин, имел полное право первым предстать перед тобой? Смело, и без сожаления ступив на дорожку, ведущую к Высокому Трону твоему, дорожку, сплошь усыпанную перлами и драгоценными камнями? Почему же ты позволил опередить меня юной, чистой, безгрешной душе? В недобрый, видно, для меня час ты обнаружил, что краса цветов из вышних садов твоих меркнет в сравнении с красою цветка души моей… — Я не мог нарадоваться, глядя на ту, которую ты взял у меня, — говорил он, обращаясь к Аллаху и тяжело вздыхая. — Видно, слишком мила была она моему сердцу.… Так мила, что любовь моя к ней заслоняла собой все. И землю под моими ногами, и небо над моею головой.… О, Великий, Всемогущий! Может ли и должно ли быть так, что если чего-то много, больше, нежели отведено, установлено и определено тобой нам и всему иному, всему, что видит твое всевидящее око, должно ли это означать, что все то — плохо?

Внезапно память вернула его на много лет назад… Он увидел себя в кругу своих сверстников, таких же, как и он, мальчишек, детей знати, стоящим посреди огромного, как казалось ему тогда, сада… Чудного сада с растущими в нем персиковыми деревьями… Пока его товарищи, веря в свою безнаказанность, и ничуть не смущаясь, вовсю угощались сочными фруктами, он с удивлением и вдруг возникшим в душе его чувством жалости оглядывался по сторонам… Ему нигде и никогда, даже на Большом городском рынке, в разгар сбора урожая, не приходилось еще видеть столько персиков… Деревья были буквально усеяны ими. И, казалось, не меньше плодов, осыпавшихся с них и разбившихся при падении, лежало возле них на земле. Отягощенные непомерным грузом, ветви деревьев клонились книзу, ложась на каменистую почву; и многие, очень многие из них, не выдержав веса плодов, были расщеплены и сломаны… Много, слишком много было их, тех прекрасных плодов…

Он поднес руку к лицу и коснулся пальцами вдруг отчего-то занывшего шрама на брови. Небольшого, и не очень заметного… Шрам остался от удара плетью, который нанес ему в том же саду, и в тот же час, слишком рьяно выполнявший свои обязанности сторож.

Когда их всех застали врасплох и его товарищей по играм бросились врассыпную, он, сын господина, посчитал зазорным для себя удирать. Удирать от человека, не узнавшего его и направившего на него своего разгоряченного коня…

Помнится, в тот день он дал себе клятву, что больше никто и никогда не коснется его рукой или чем-либо еще, если только он сам того не захочет…

Спустя годы, не совладав однажды с переполнявшим его юношеским честолюбием, он приказал найти и доставить к нему некогда ударившего его человека.

— Узнаешь меня? — тихо спросил он, коснувшись шрама на брови, застывшего перед ним на коленях согбенного старика. — Узнаешь? Ну, не молчи, не забирай мое драгоценное время!

— Да, я узнаю, тебя, о Великий Хан, — ответил тот, склоняя седую голову в ожидании столь неожиданного настигшего его наказания. — Молю тебя о прощении, о, Великий Хан…

— Держи! — услышал тогда старик его голос, звучавший негромко и бесстрастно. — Это тебе! — И, глухо ударившись о покрывавший пол роскошный ковер, к нему покатилась полновесная золотая монета.

— Благодарю тебя! — удивленно воззрился на него приготовившийся к худшему старик, придя в смятение, и в волнении позабыв о титулах. — Да ниспошлет тебе Аллах за милость твою…. — Он хотел продолжать но, подчиняясь нетерпеливому жесту руки господина, тут же замолчал. И, не переставая кланяться, попятился к выходу.

— Великий Хан, — повторил он после этого про себя, глядя вслед поспешно и со слезами на глазах удалявшемуся, сгорбившемуся под тяжестью прожитых лет, человеку. — Великий Хан благодаря также и тебе, старик…

…Тогда его дочь еще только-только появилась на свет, и мир полнился слухами о его необыкновенной милости и щедрости…

Так образы далекого и недалекого прошлого, возникнув в его памяти, проходили перед ним, сменяя друг друга, словно живые… И последним из его воспоминаний было вот какое.

Ему почему-то вспомнилось, как однажды, проезжая в окружении свиты верхом на коне мимо мастерских ремесленников и гончаров, он встретился глазами с человеком в измазанном глиной переднике. Глинобитных дел мастером, занимавшимся формовкой черепицы. Ему показалось, что в этот самый миг рука того человека дрогнула отчего-то.

— Теперь от его пальцев на податливой глине останется след, — подумалось ему тогда. — И на тыльной стороне уже готового, обожженного изделия след этот сохранится очень надолго. Пока сама эта черепица не рассыплется в прах. Что ж, пусть будет так. Пусть будет так…

…Там, куда он затем вернулся, по-прежнему ярко светило солнце, слышался шум одна за другой набегавших на берег волн, людской говор и веселый детский смех. Там были его дочери, их мать, он сам. Там было море… Только вот в руке у него ничего уже больше не было…

Но он знал, что много еще в мире есть такого, что может заставить учащенно биться его сердце. Биться, то сжимаясь при виде чужого горя и замирая, то стремясь вырваться из груди от радости и счастья, и лететь, лететь, подобно птице, в небесную высь… Он знал, что так будет, пока есть он, его душа, а в ней есть то, что называется словом ЛЮБОВЬ. — Значит, так будет всегда, — думал он. — Значит, так будет вечно…

Посланник Большого Отца

Глава первая. Сытный обед плотоядной прародительницы раффлезий. Кровавое сражение у прадавнего ручья

Пылающий диск солнца неспешно выплыл из-за отдаленных, еще укрытых голубоватой тенью скалистых гор, и, осветив грандиозную панораму дикого и прекрасного изначального мира, направил свою золотую ладью в нескончаемый путь на Запад.

Торопя сонное утро, светлый день простер над первобытными джунглями ослепительно белое крыло, чтобы несколькими его взмахами вернуть желанную свободу недавним пленницам ночи — ярким, не знающим полутонов, первозданным краскам. Вырвавшись, наконец, из цепких лап завистливого и скупого мрака, те купались в лучах солнца и каплях росы; переливаясь и играя всеми цветами радуги, словно россыпи драгоценных камней. Сливаясь и накладываясь одна на одну, их цветовые гаммы слагали торжественную симфонию света… Которая, исподволь набирая темп, очень скоро должна была зазвучать в полную силу…

Пока же её несколько приглушала неплотной пеленой застывшая в воздухе казавшаяся невесомой белесая дымка. Образованная испарениями, подымавшимися с болот, с отягощенной влагой покрытой темно-зеленым глянцем листвы и стеблей травы, земли, на открытых местах просыхающей буквально на глазах и уже покрывающейся под жаркими лучами солнца тонкой серой коркой. Но и эта дымка, последняя из одежд минувшей ночи, с каждой минутой таяла, эфемерной паволокой повисая на кронах гигантских деревьев, ветвях кустарников, причудливых выступах скал. Таяла, неохотно являя взору фантастические картины торжества нового дня и новой жизни…

Так наступал, бесцеремонно вторгаясь в последние темные убежища ночи и обрывая, походя, клочья истлевшей завесы неведомого с того, что было повержено в ходе разыгравшейся накануне ночью драмы и того, что уцелело, обещавший быть погожим и знойным, новый день.

…Несколькими часами ранее эти сияющие ныне высокие небеса обрушились на землю сокрушающей лавиной воды. Казалось, от нее нигде не было спасения — бурлящие потоки проливались и сверху, и снизу, и поэтому тот, кто отважился тогда сделать глубокий вдох, уподоблялся вдыхающему в водопаде или в волнах цунами…

Низвержение огромных масс воды сопровождалось непрерывными вспышками молний, на короткий миг пронзавших всякий раз стремившуюся вернуться темень и придававших всему вокруг неестественное, фантастическое, жуткое свечение….

И мрак вынужден был отступать перед этими беснующимися разрядами, бежать прочь, изодранный ими, словно когтями дьявола… Дьявола, в безудержном гневе своем мечущегося во все стороны дымные, в клубах пара, факелы преисподней…

Раскаты грома, сливаясь в один, сотрясали пространство, словно стремясь расколоть его на куски ударами сокрушающего и повергающего все и вся вышнего молота…

Неистовый ураган, обрушившись на землю смерчем огня и воды, пронесся по ней, вырывая с корнем и, громоздя друг на друга стволы огромных доисторических деревьев — патриархов… Деревьев, многое видевших на своем долгом веку, а ныне не устоявших перед неукротимыми и грозными силами природы…

К сожалению, эта проведенная молодой планетой бурная ночь стала последней и для многих населявших ее в то время живых существ. Разбушевавшаяся стихия была беспощадна к ним, истребляя их без разбора и со слепой жестокостью; а они, будь то маленькая пронырливая землеройка или огромный многотонный ящер, все они в равной степени были бессильны и беззащитны перед ней…

Одни из этих гонимых безумным страхом животных нашли свой конец, увязнув в трясине разбухших и разлившихся бездонных болот. Другие были поражены молнией, или, парализованные и скованные ужасом, погребены под поверженными ураганом деревьями или обрушившимися на них скалами. Лавины сошедших с гор селей, не знающих преград и перемалывающих все, что встретиться им на пути с легкостью адских шаровых мельниц, стали причиной гибели третьих…

Тем же представителям тогдашнего животного мира, которые во время ночных событий почти, а то и вовсе, не пострадали, которые пережили тот ночной кошмар и остались целы, наступающий день обещал продолжение более-менее полноценной жизни и некоторую отсрочку новых и, к сожалению, неизбежных испытаний. Они могли наслаждаться прелестями жизни, как наслаждался ими по счастливому стечению обстоятельств избежавший губительных, ужасных последствий ночного разгула стихий и уже, казалось, позабывший обо всем том, один из полновластных властелинов неба того времени, — молодой, готовящийся вот-вот «стать на крыло», птеродактиль.

Он только что покончил с сытным завтраком, с аппетитом закусив погибшим грызуном, которого принесла ему, выковыряв из еще не совсем засохшего ила, старая заботливая самка. Судя по остаткам пиршества, — мелким костям и валявшимся в гнезде повсюду измазанным кровью клочкам шерсти, — это блюдо было уже далеко не единственным в рационе молодого птеродактиля. Стихия постаралась на славу, погубив в своем диком разгуле одних и позаботившись тем самым об обильном пропитании для других…

Очевидно, основательно подкрепившись и потому находясь в прекрасном расположении духа, летающий ящер испытывал, наряду с некоторыми другими физиологическими потребностями, и острую потребность в самовыражении. И он принялся пританцовывать в гнезде, переступая с ноги на ногу и вертеться во все стороны, подымая ветер энергичными взмахами своих еще не совсем окрепших перепончатых крыльев. Громко щелкая при этом оснащенным несколькими рядами зубов клювом и оглашая прилегающую местность вырывавшимися из его вибрирующей глотки хриплыми, дребезжащими криками.

Вырастая в собственных глазах от производимого им шума, он бесстрашно балансировал на краю гнезда, то расправляя свои перепончатые крылья и подставляя их лучам солнца и потокам подымавшегося вверх от земли теплого воздуха, то складывая их, словно зонтики… Демонстрируя тем самым свою готовность если не сейчас, то в ближайшем будущем, присоединиться к своим старшим собратьям. Своим сородичам, свободно парящим в небе и в бреющем полете выискивающим на земле свою добычу — мелких грызунов и пресмыкающихся. Звуки же, издаваемые его матерью, такие похожие на треск рвущейся, увешанной пустыми консервными банками джинсовой ткани, и должные, очевидно, означать увещевания, на непослушного юнца никакого действия не оказывали.

Кто знает, сколько миль суждено было налетать молодому птеродактилю за свой век, гордо бороздя просторы воздушного океана, сколько сердец крылатых подруг покорить, демонстрируя им свой коронный танец любви, так похожий на полет зависшей над цветком заметно прихрамывающей бабочки? Кто знает… Думается, об этом нам не смог бы рассказать никто. Даже тот из палеонтологов, который взял бы на себя труд рассчитать средний срок жизни летающего ящера; его, так сказать, жизненный потенциал. Нам достоверно известно лишь то, что всевидящее око Природы, задействовавшей естественный отбор с целью непрерывного совершенствования всего созданного ею, тем временем уже обратило на беспечного юнца свой пристальный взор. И смотрело на него ее око далеко не как на какого-то баловня судьбы, а как на слишком неосторожного и легкомысленного представителя данного вида…

И как показали дальнейшие, развивавшиеся, можно сказать, с умопомрачительной быстротой, события, молодого птеродактиля и впрямь ожидала незавидная участь…

…Треск ломающихся под стремительным напором гигантских тел деревьев прозвучал подобно пушечным выстрелам… И тут же, заглушая грохот вывороченных с применением огромной силы камней и другие звуки борьбы, раздался ужасный, исполненный дикой ярости и лютой злобы рев.

Все это произошло так быстро, и было настолько неожиданным для обитателей колонии гнездившихся поблизости на выступах скал летающих ящеров, что вызвало среди них нешуточный переполох.

Тревожные крики птеродактилей, которыми они оглашали прилегающую местность, поднятый ими с испуга шум и гам по количеству децибел можно было сравнить, пожалуй, с шумом моторов идущих на взлет и груженных под самую завязку военно-транспортных самолетов. Причем не одного или двух, а доброго десятка их.

Обитатели уже знакомого нам и так похожего на огромную охапку грубых сучьев гнезда, гнезда, странным образом устоявшего против стихии и при этом более-менее сохранившего форму, также не остались в стороне от всеобщей сумятицы. Одними из первых поддавшись охватившей всю колонию панике и присоединив свои встревоженные голоса к голосам других.

Старая самка, истошно вскрикнув от неожиданности и испуга и подпрыгнув на месте, расправила крылья, очевидно, собираясь взлететь. Но, вовремя вспомнив, что она в гнезде, а оно недоступно для тех, кто там, внизу и так был слишком занят решением своих проблем и поэтому не представлял ни для нее, ни для ее отпрыска никакой опасности, одумалась; и решила в нем остаться.

В отличие от матери, молодой птеродактиль в этой необычной для него и многих его сородичей ситуации повел себя неразумно и безрассудно. Поперхнувшись криком и поддавшись всеобщему паническому настроению, он, как и его мать, решил, было, лететь из гнезда. Напрочь забыв при этом, к сожалению, что его время летать еще не пришло… Страх, так удачно уживающийся в живом существе с инстинктом самосохранения, в данном случае легко подавил последний. И, всегда готовый сыграть злую шутку с тем, кто оказался в его власти, проделал это с молодым птеродактилем с присущим ему беспримерным коварством…

Потеряв, что называется, от страха голову, и полностью утратив контроль над своими действиями, птенец спохватился слишком поздно. И как не пытался пока еще не летающий ящер сохранить равновесие, балансируя на краю гнезда и помогая себе взмахами крыльев, ему все же не удалось преодолеть земное притяжение. И устоять на краю простирающейся под ним бездны…

Беспорядочно помахав крыльями, он перевалился через край родного гнезда и повис на нем вниз головой, удерживаясь когтями одной лапы за выступающий наружу грубый сук и дрыгая другой в попытке хотя бы за что-нибудь ею ухватиться. Но, к сожалению, все его старания, которые, впрочем, длились недолго, были напрасны. Молодой птеродактиль висел так еще некоторое время, похожий на запутавшуюся в силках птицелова гигантскую летучую мышь, дергая лапами, отчаянно вереща, и с каждой минутой все больше и больше ослабевая. Старая самка, выглядевшая не в меньшей степени испуганной и беспомощной, нежели сам «птенец», вторила ему своими душераздирающими криками из гнезда. Тем не менее, не предпринимая никаких попыток к тому, чтобы хотя бы чем-нибудь помочь своему отпрыску. Очевидно, если и не полностью смирившись с тем, что неизбежно, то подчиняясь законам Природы того времени. Законам, гласившим о том, что о тех, кто, и не важно, по какой причине, покинул привычную для себя среду обитания, не смог удержаться в ней и оказался вне ее, — о тех несчастных следует просто-напросто поскорее забыть. Потому что с этого момента она, он или все они уже как бы и не существуют больше…

Вскоре силы окончательно покинули молодого птеродактиля. И он, не переставая отчаянно кричать и задевая крыльями за выступы скал, полетел вниз…

Огромная, пурпурно-красная, вся в светло-коричневых с белым, пятнах, хищная прадавняя раффлезия, прародительница ныне безобидной, той, которую через много-много лет назовут раффлезией Арнольда, стала последним пристанищем для крылатого ящера. Беспечного юного птеродактиля, по иронии судьбы, и на свою беду, именно на ней закончившего свой первый и последний полет…

Как только птеродактиль шлепнулся в нее, раффлезия всколыхнулась, словно желе, и по ее мясистым, покрытым густой липкой слизью лепесткам пробежала гальваническая дрожь. «Аромат» ее «благоуханий», — ужасный гнилостный запах, источаемый ею на многие метры вокруг и привлекающий к ней ничем не гнушающихся огромных насекомых (перевариваемых ею по мере их «поступления» и прилипания к ней), стал гуще; а слизь, теперь выделяясь интенсивнее, все больше и больше обволакивала уже с трудом ворочавшегося в ней несчастного. Своими хаотичными движениями лишь ускорявшего процесс выделения «желудочного сока» плотоядного цветка и возбуждавшего его аппетит. На отсутствие которого последний и так, похоже, не очень-то жаловался…

Между тем на скалистой, скрытой густой растительностью площадке творилось что-то невероятное. Она гудела, словно небывалых размеров барабан, вся содрогаясь от топота и глухих ударов сталкивающихся на ней массивных тел двух сошедшихся в смертельной схватке огромных животных. Животных, чье громогласное рычание наводило ужас на все живое в округе и, казалось, вызывало дрожь в кронах деревьев и грохот лавины камней.

Шум яростной борьбы заставил птеродактилей затихнуть и затаиться. Нахохлившись, все как один, втянув головы в плечи и завернувшись в свои перепончатые плащи, они не проявляли ни малейшего желания покидать свои корявые, обдуваемые всеми ветрами, но довольно устойчивые и надежные убежища. Самка, утратившая птенца, также притихла — из гнезда была видна лишь ее голова, которую она временами отваживалась приподымать, поводя клювом из стороны в сторону, и раз за разом беззвучно его открывая и закрывая. Она, как и прочие обитатели колонии, была явно обеспокоена нарастающим шумом и чудовищным рыком, издаваемым сошедшимися в схватке титанами. Рыком, от которого у теплокровных, если таковые находились поблизости, буквально кровь стыла в жилах. А они, эти звуки борьбы, становились все громче и были слышны все отчетливее, что явно указывало на приближение сражавшихся исполинов. И как не хотелось тем, кто мог слышать их, надеяться на обратное, это было и в самом деле так.

Внезапно, сокрушая и втаптывая в землю кусты, деревья и прочую растительность, обрамлявшую небольшую открытую местность, по которой пролегало покрытое галькой русло горного ручья, из чащи показался, пятясь и натужно ревя, огромный трицератопс. За собой он волочил не уступавшего ему по размерам тиранозавра, который почти оседлал его, закинув ему на спину заднюю лапу. Другой же тот пытался тормозить, пропахивая при этом мощными когтями, словно плугом, в каменистом грунте глубокую борозду. Но, несмотря на все его усилия, остановить противника ему никак не удавалось; и поэтому «наездник» вынужден был этой самой лапой время от времени переступать.

Оглушительно ревя и отчаянно мотая головой из стороны в сторону, трицератопс прилагал все силы к тому, чтобы сбросить с себя тиранозавра, этого тирана тогдашнего животного мира, беспощадного убийцу, мертвой хваткой сомкнувшего свои страшные челюсти у него на плече. И, в конце концов, ему удалось сделать это, оставив кусок своего мяса в пасти тирекса. Который, утратив при этом опору, и не устояв на лапах, с грохотом и ревом покатился по земле.

Как оказалось в дальнейшем, за свое освобождение трицератопсу пришлось заплатить очень большую цену. Страшная боль от огромной рваной раны на плече заставила его громко и протяжно взвыть. Тем не менее, серьезно раненный ящер все еще был настроен решительно. И, судя по всему, покидать поле боя не собирался.

Оставаясь на месте, он рыл землю передними лапами и энергично поражал пространство длинными, как бивни мастодонта, и чуть загнутыми на концах кверху, рогами, наставив их в сторону своего противника.

Между тем, тиранозавр уже успел подняться с земли. И, будучи вне себя от ярости, и давясь впопыхах куском так и не выпущенного им из пасти дымящегося мяса трицератопса, снова бросился на давшего ему достойный отпор врага.

Но, очевидно, отведав кровавой плоти, тирекс не в меру разгорячился. Ящер ринулся в атаку, не разбирая дороги, что называется, сломя голову, и горя желанием поскорее вновь сомкнуть зубы на горле врага. Но, ослепленный ненавистью к нему, он забыл об осторожности. И снова был сбит с ног мощным ударом хвоста вовремя сориентировавшегося и вложившего в этот удар всю свою силу трицератопса. Наткнувшись на несущуюся ему навстречу многотонную преграду, тиранозавр коротко рыкнул и покатился, кувыркаясь и воя, в кусты.

На этот раз трицератопс не остался стоять на месте. А бросился за противником, стремясь настичь его, пока тот, оглушенный, качался в клубах пыли по земле, загребая по ней всеми четырьмя лапами.

Несмотря на огромную рану, из которой фонтаном била кровь, проливаясь на землю и застывая на ней черной жирной коркой, рогатый ящер все же оказался проворнее поверженного короля тиранозавров. И настиг тирекса, валявшегося на земле с переломанными ребрами, прежде, чем тот успел встать. Острый рог трицератопса вонзился в бок тиранозавра, с треском вспарывая кожу и разрывая мускулы брюшины, и вышел наружу с обратной стороны, разом окрасившись темно-красной кровью. Рогатый ящер продолжал напирать, упершись всеми четырьмя лапами и не позволяя противнику хотя бы немного приподняться; а тирекс выл и ревел, оказавшись пришпиленным его рогом к земле, словно бабочка булавкой к кусочку картона, и будучи не в состоянии освободиться. Но после того, как он, изловчившись, пропахал острым когтем задней лапы морду трицератопса от уха до глазного яблока, вытекшего сквозь разорванное веко на землю ужасной кровавой массой, ему удалось, наконец, избавиться от гигантской смертоносной булавки и подняться на ноги.

Несмотря на очень существенную разницу меж тем, в какой форме находились ящеры, начиная схватку и их нынешним состоянием, несмотря на страшные раны, полученные ими в смертельном бою, они по-прежнему были преисполнены жаждой мщения и исполнены стремления убивать. Они стояли друг перед другом, роя лапами землю и угрожая выпадами, а из их глоток, в которых, казалось, вот-вот лопнут голосовые связки, вырывались звуки, выдававшие ненависть и смертельную обиду. Звуки, заставлявшие ужасаться всех, кто имел уши и мог слышать их…

Нельзя сказать, что мозг этих существ, каким бы незначительным не был его объем по отношению к массе их тела, не пытался заставить их трезво оценить свое нынешнее положение и состояние. И взвесить все за и против, прежде чем снова вступить в бой. Но голос разума либо молчал в них, либо они не прислушивались к нему. В противном случае они не были бы достойными представителями того первозданного, кровожадного животного мира эпохи Мелового Периода — Позднего Мезозоя. Мира, который, начисто отвергая компромиссы, и подчиняясь лишь преобладавшим в нем диким инстинктам, спешил жить и умирать… Благо впереди у него были многие миллионы лет эволюции и совершенствования в ходе проводимых природой как удавшихся, так и с треском провалившихся экспериментов…

И истекавшие кровью многотонные исполины, заходясь ревом и тяжело дыша, вновь двинулись навстречу друг другу, чтобы завершить то, что начали — растерзать и растоптать противника, либо быть растерзанным и растоптанным им. Впрочем, шансы их были теперь как никогда равны — увечья, причиненные ими друг другу, были несовместимы с жизнью. Обоих их ждал один и тот же конец — мучительная смерть вследствие потери крови и значительных повреждений внутренних органов.

Последняя схватка динозавров длилась недолго — вместе с хлеставшей из их ран кровью силы быстро покидали их. Двигаясь, словно по инерции, исполины с гулом столкнулись и в последний раз обменялись ударами. Которые впрочем, не причинили никому из них особого вреда. И которые, соответственно, теперь уже ничего не решали.

Некоторая беспорядочность, появившаяся в движениях ящеров и с каждой минутой становившаяся все заметнее, их «заторможенность» и частые пропадания к земле в попытке обрести равновесие и устоять на плохо слушавшихся их ногах, — все это говорило как о потере сражавшимися координации этих самых движений, так и о частичной утрате ими способности ориентироваться в пространстве. Что, наряду с прочим, ясно указывало на то, что их конец уже близок. Ящеры стояли один против другого, глядя прямо перед собой, и время от времени тряся головами. Словно пытаясь так избавиться от мглы, наплывавшей на них непонятно откуда, и все сильнее сгущавшейся в их уже почти ничего не видевших глазах. Затем ноги исполинов подкосились, и они один за другим упали в ручей, на берегу которого стояли, замутив и разбрызгав вокруг его чистую воду.

Непримиримые враги лежали один подле другого, бок о бок, с усилием подымая вверх головы, а в их натянутом, хриплом реве, реве двух агонизирующих животных, теперь уже слышались не ярость и жажда крови, а смертельная тоска и боль…

Потом из горла тиранозавра, клокоча и дымясь, изверглась темная кровь, и он затих навеки, уронив свою голову в воду. Предсмертные хрипы трицератопса, вырываясь из груди умирающего ящера с каждым его тяжелым вздохом и становясь все реже и реже, вскоре также стихли. Сведенные судорогой, подергивающиеся конечности животного вытянулись — жизнь покинула и его.

Хрустально — чистая вода ручья, смывая кровь с тел и ран погибших животных, и смешиваясь с нею, окрасилась в кроваво-красный цвет. Который, теряя насыщенность лишь далеко ниже по течению, с каждой последующей сотней метров становился все бледнее и бледнее…

Еще совсем недавно эта кровь играла и бурлила в жилах злобных созданий юного мира, мощных животных, истерзанные тела которых сейчас лежали недвижимо, перегородив и запрудив собою ручей. Их кости, погребенные в отложениях Мелового Периода будут извлечены из его глубин на белый свет через время, исчисляемое миллионами лет. И обнаружившие скелеты ящеров палеонтологи, а затем и исследовавшие их ученые, сделают немало интересных предположений, пытаясь понять и объяснить природу происхождения неизвестного науке вещества, в малых дозах содержавшегося в этих бренных останках… А также и причину произошедших в них, и вероятно, очень давно, некоторых структурных изменений. Но сами те кости уж наверняка умолчат о том, что стало причиной этих самых изменений. Как и том, что произошло в тот самый момент, когда последний из тех, кому они принадлежали, готовился испустить дух…

В час же, когда в единственном глазу павшего последним трицератопса сгустилась темень, с высоких небес на землю хлынули мощные потоки света. И от всего, что было на ней, от всего, что уже было освещено высоко поднявшимся к тому времени солнцем, на землю упала вторая тень… Тут же тяжелые колесницы грома, опережая друг друга, пронеслись в чистом небе, пробуждая в памяти тех, кто обладал способностью помнить, события минувшей ночи. Казалось, ясная лазоревая сфера, прогнувшись под ними, вот-вот расколется и осыплется осколками на землю. И та погрузится во мрак…

Но уподобившиеся земной тверди небеса устояли. И не случилось ничего. Лишь сильный порыв ветра пронесся над землей, смешав с поднятой им с поверхности ручья водяной пылью мелкий мусор и оборванные с деревьев листья и ветки. И прихватив при этом с собой несколько десятков птеродактилей, чей гордый полет в этот момент был им, и совершенно неожиданно для тех, бесцеремонно прерван. Застигнутые врасплох, они с протестующими душераздирающими криками были унесены ветром Бог весть куда, Бог весть в какие дали.

Сказать правду, нам хотелось бы надеяться, что, рано или поздно, те птеродактили все же вернутся к родным гнездам. Что им удастся сделать это. Конечно же, если только этим вольным созданиям не приглянутся новые места. И целыми и не переломанными останутся их крылья и шеи…

Яркая вспышка в небе, по силе излучения не уступавшая дневному светилу, осветив все вокруг, тут же погасла. На ее месте в небе осталось лишь большое серебристое облако, которое быстро таяло, с каждой минутой становясь все реже и прозрачнее. И которое вскоре исчезло без следа.

Так завершился один из самых, если можно так выразиться, незначительных катаклизмов, в великом множестве происходивших на молодой планете в описываемые нами времена и наносивших существенный урон всему на ней живому. Катаклизм, о природе которого нам пока что остается лишь догадываться. Катаклизм, миновавший, едва начавшись. Миновавший сам по себе…

Глава вторая. Пришелец из далеких миров. Носитель гуманистического начала Высшего Разума: режим ожидания

Мегаастролет серии БВиПП, Бич Времени и Пожиратель Пространства, захлестнув Временной Петлей расстояния в сотни тысяч световых лет, пронзил толщи Метагалактики с легкостью рассекающего натрое плывущую в воздухе невесомую шаль сверкающего дамасского клинка…

Возникнув ниоткуда, Посланник дальних, затерявшихся во времени миров, неспешно маневрировал, утверждая свою громаду в избранной им точке гигантской дисковидной Галактики, на орбите одной из планет в Системе желто-зеленой звезды.

Весь в клочьях возмущенного его бесцеремонным вторжением в эти пределы вакуума, весь в жадно лижущей его борта и стекающей по ним бушующими жгучими потоками плазме, в ореоле сполохов ионизированной материи и беснующихся на нем и яростно разящих его разрядов, Посланник неторопливо делал свое дело. Словно не замечая при этом того, что творилось вокруг него, и, казалось, никак на все это не реагируя.

И выжидать, пока конкретный участок космического пространства вернется к своему прежнему состоянию, а также приведет протекающие в нем процессы в полное соответствие с правящими в нем же физическими законами, Посланник не стал.

Командный Центр самодостаточного и самовосстанавливающегося астролета, Суперкомпьютер, управляющий его полетом в беспилотном режиме на протяжении вот уже сотен миллионов лет, немедленно приступил к действиям. К действиям, направление которых было предопределено Высокой Миссией Посланника.

Суммируя данные, поступавшие в Центр Управления Полетом от Систем Автономных Уровней, мозг корабля, Суперкомпьютер, придал приоритетный характер решению вопросов, находившихся в компетенции Центра Разведывательных Работ и Исследований. Вскрытые им коды и позволили последнему взять на себя командные функции в объеме, необходимом для выполнения отдельных пунктов Программы.

И Центр Разведывательных Работ и Исследований тут же приступил к работе, развернув бурную деятельность по нескольким направлениям одновременно. Проведенные им исследования состава вещества Желто-Зеленой Звезды и протекающих в ней реакций позволили с точностью плюс — минус 0,009 миллионов лет рассчитать ее ресурс. И, на основании полученных данных, характеризировать процессы, протекающие как в ней, так и в данной Звездной Системе, как стабильные.

Обладающие высочайшей разрешающей способностью сложнейшие электронные устройства, «глаза» корабля-робота, обращенные им к самой планете, обеспечивали возможность визуального, во всех мельчайших подробностях, детального изучения отдельных участков ее поверхности с высоты птичьего полета. И образования, состоявшие из огромных масс водяного пара, закрученные в спирали бушевавшими над планетой мощными циклонами, не стали помехой тому, чтобы еще с орбиты ее зафиксировать преобладание голубого цвета в присущей ей палитре красок…

По команде, отданной Главным Компьютером Центра Разведывательных Работ и Исследований и принятой в отсеках Контактирующих Аппаратов, взревели двигатели разгерметизирующих устройств. И тут же темные отверстия открытых шахт на обращенном к планете борту Посланника одно за другим осветились яркими вспышками — вниз, словно светлячки, прочерчивая черноту ночи, устремились зонды.

Их считывающие устройства включились на высоте тысячи километров от поверхности планеты, в верхних слоях зоны рассеивания, — экзосферы; и с той самой минуты поток информации, передаваемой ими в Центр Разведывательных Работ и Исследований, лавинообразно возрастал.

Проводимая одновременно тщательная обработка данных, полученных зондами в ходе глубоких и системных работ, и переданных ими в Центр Разведывательных Работ и Исследований, вскоре дала нужный Посланнику результат. Все указывало на то, что на планете присутствуют многочисленные и разнообразные формы жизни, — как простейшие организмы, так и собственно занимающие соответствующие ступени развития живые существа. Информация же о тех из них, которые по уровню своего развития или роду деятельности могли бы рассматриваться Посланником как обладающие разумом и интеллектом, или хотя бы зачатками их, — информации о таких существах отсутствовала полностью. И все же существовал ряд немаловажных факторов, говоривших в пользу, пусть и по возрастным меркам планеты, в очень отдаленном будущем, но очень даже возможного появления на ней таких существ…

Во-первых, было установлено, что планета имеет магнитное поле, играющее роль ловушки электрически заряженных частиц, приходящих из космического пространства.

Во-вторых, что за атмосферным слоем планеты имеются пояса радиации, образованные облаками частиц высоких энергий. Пояса, надежно защищающие планету от жесткого космического излучения, оказывающего самое губительное воздействие на все живое.

Прежде же, чем привести третий, и, пожалуй, самый весомый довод в пользу этого, а по большому счету, в нашу с вами пользу, дорогой читатель, как тех самых обладающих интеллектом существ, о которых, собственно, и идет речь, следует отметить следующее. А именно то, что всю нашу Вселенную, от края ее и до края, если таковые имеются, за исключением ее небольших участков, пронизывает мощное гамма-излучение. Оно возникает в результате взрывов нейтронных звезд, и при этом выбросы его настолько сильны, что ничто живое не в состоянии противостоять ему. Даже находясь за сотни световых лет от эпицентра взрыва.

Данные, поступившие в Центр Разведывательных Работ и Исследований Пришельца из далекого космоса с зондов, проводивших соответствующие исследования шельфа океанского дна, и свидетельствовали как раз о присутствии в его пластах возрастом сто миллионов лет изотопа Fe-60. В результате их обработки было установлено, что в то время на расстоянии девяноста световых лет от данной звездной системы произошел взрыв нейтронной звезды. Но! Смертельная вспышка, и на это указывало множество фактов, не вызвала тогда массовое вымирание живых существ на планете.

Это, в-третьих, и свидетельствовало о том, что планета является уникальной, если не НЕПОВТОРИМОЙ во всей Вселенной. Поскольку находится вдали от нестабильных нейтронных звезд и неподдающихся осмыслению космических, в гигантских масштабах потрясающих Галактику, катаклизмов. О ее уникальности говорили и результаты, полученные в ходе изучения как астрономических, так и астрофизических процессов, имевших место в недрах и ядрах близлежащих Галактик; процессов геофизических, биологических и генетических, протекающих внутри планеты и в глубинных мельчайших структурах живых организмов на ней. И все это вместе взятое явилось основанием для проведения следующего этапа работ.

Собрав всю информацию о планете, поступающую к нему из многочисленных и заслуживающих доверия источников, Суперкомпьютер Посланника приступил к моделированию бесчисленных возможных вариантов зарождения разума на планете. Затем, выделив самые перспективные из них, и внеся в отобранные поправки с учетом влияния на этот процесс всевозможных уже известных нам факторов, спроецировал их на хранящиеся в его Банке данные.

Картина, полученная при сравнении рассматриваемых вариантов с другими, во многом схожими с ними и уже где-то и когда-то состоявшимися, позволяла сделать оптимистичный прогноз. И в итоге Суперкомпьютер пришел к выводу о том, что Навигатор вывел Мегаастролет на объект, шансы которого в аспекте, интересующем Великую Миссию, были весьма и весьма значительны…

…Тот, кто миллионы лет тому назад создал Мегаастролет, в силу своего разума и прозорливости предвидел появление цивилизаций, их развитие и исчезновение в войнах и огненных смерчах потрясающих воображение вселенских катастроф. И корабль-робот, семь уровней которого представляли собой не что иное, как наслоение электроники и механизмов, заключенных в неподдающийся разгерметизации корпус, был наделен способностью, мгновенно перемещаясь в пространстве и времени, благополучно избегать нежелательных последствий тех вышеуказанных явлений.

Порождение давно ушедшей цивилизации, межгалактический Летучий Голландец, несущийся по волнам космических бурь, он был создан для служения воле Высшего Разума. Разума, обрекшего его на вечные скитания в межзвездном пространстве во имя исполнения Великой Миссии.

И вот сейчас, находясь на орбите известной нам планеты, он был готов сделать то, ради чего явился сюда.

По команде Супермозга корабля, осуществлявшего строжайший контроль над работой всех его систем с целью недопущения возникновения нештатных ситуаций, в компьютеры электронных стражей — сверхсложных блокирующих устройств — были введены коды, открывающие запоры святая — святых Посланца, — его Хранилища. Одна из ячеек которого была тут же вскрыта; и манипуляторы, способные выполнять сложнейшие высокоточные операции, извлекли из неё заветный Контейнер. Он представлял собой серебристую сигарообразную капсулу, прозрачную посредине, светившуюся ярким, пульсирующим рубиновым светом. В ней находилась некая субстанция — энергетическая Матрица, которая, являясь носителем невероятного объема информации, обладала также и способностью считывать ее на уровне элементарных частиц строения вещества. Что и обуславливало ее назначение, состоявшее в воспроизведении Консонансных Систем. Систем, сообщающих Изначальное Равновесие планетарному мироустройству. И в том также, чтобы в качестве носителя гуманистического начала Высшего Космического Разума минимизировать последствия «Больших скачков», переживаемых цивилизациями в момент перехода количественных эволюционных форм в качественные революционные. И возникавших при этом социальных, приводивших к многомиллионным жертвам, потрясений.

Извивающиеся щупальца манипуляторов приняли капсулу и, заключив ее в бережные, но не поддающиеся разъему объятия, тут же поместили эту содержащуюся драгоценную субстанцию емкость в цилиндрический контейнер аппарата, которому и предстояло доставить ее на Планету.

Принимая капсулу, внутренняя поверхность контейнера осветилась бледно-зеленым, часто пульсировавшим и с каждой секундой становившимся темнее и насыщеннее, цветом…

По мере того, как капсулу оплетали унизанные пушистыми, похожими на иней кристалликами, нити, ритм пульсаций замедлялся. Когда же зеленое свечение стало ровным, к капсуле, превратившейся в плотный, словно покрытый изморозью кокон, приблизилось нечто цилиндрическое, с отверстием в головной части, покрытое чем-то вроде блестящей чешуи. Чтобы, подобно заглатывающей свою жертву змее, сокращаясь по всей длине и «надеваясь» на кокон, принять его в себя… Вслед за этим, быстро повернувшись вокруг оси, закрылась и створка цилиндрического контейнера. Следуя движениям манипулятора, голубая искра с легким шипением пробежала по контуру бывшего отверстия, наглухо заваривая его и восстанавливая целостность оболочки контейнера. И уже через несколько секунд транспорт, несущий в себе кокон с заветной Матрицей стартовал с Мегаастролета к Голубой Планете. К планете, дорогой читатель, которой по истечении многих миллионов лет суждено было стать нашим с вами общим домом. Одним словом, стартовал к Земле.

…Жизнь покидала трицератопса… По мере того, как отступала, постепенно утихая, боль, мир в единственном уцелевшем глазу его тускнел, с каждой секундой все больше теряя свою былую привлекательность. И все же в последний момент в стекленеющем зрачке животного успел отразиться объект, за минуту до этого стартовавший с Посланника, а теперь плавно спустившийся на землю рядом с ним.

Конечно же, говорить о присутствии при этом событии свидетелей, подразумевая под ними издыхающего ящера, вряд ли приходится. По всей вероятности, последний уже никак не мог осмыслить факт появления перед ним объекта внеземного происхождения. И уж, тем более, попробовать этот самый объект на зуб. Впрочем, спустя мгновение ящер действительно не мог уже больше ничего. Кроме, разве что, того, что, при благоприятном стечении обстоятельств, заявить о своем некогда существовании, будучи выставленным на всеобщее обозрение в виде скелета и в качестве экспоната в просторном, с высоким стеклянным потолком, зале…

…Приземлившись на плоскую, метра два в высоту, базальтовую глыбу у ручья, колоннообразный инопланетный объект, вместе со своим неотесанным постаментом очень похожий на памятник двум преждевременно почившим земным существам, некоторое время пребывал в состоянии относительного покоя.

Выражение «состояние ОТНОСИТЕЛЬНОГО покоя» стало бы нам более понятным, окажись мы в этот момент поблизости от инопланетного аппарата. Тогда бы все мы, что называется, кожей, вплоть до легкого покалывания в ней, почувствовали бы, как наэлектризовано окружающее нас пространство… Как оно, становясь каким-то плотным и вязким, постепенно обволакивает нас, сковывая наши движения; ощутили бы присутствие мощного энергетического поля, столь же плотного и почти осязаемого, до краев наполненного бурлящими в нем информационными потоками. И если бы мы, полагаясь на свои ощущения, предположили тогда, что сейчас, в эту самую минуту, должно произойти нечто необычное, наше предположение оказалось бы верным на все сто процентов…

И действительно, под воздействием светящихся голубым светом довольно широких колец, возникающих неизвестно откуда, словно набрасываемых на колоннообразный аппарат чьей-то невидимой рукой, и тут же с негромким гудением одно за другим спадавших с него вниз, земля под пришельцем задрожала. А гранитная глыба, на которой он стоял, стала буквально на глазах… таять, с негромким потрескиванием растекаясь вокруг ручейками песка и мелкого гравия. Словно была не крепким камнем, а выставленным кем-то на солнце большим куском льда…

После того, как каменная глыба исчезла с поверхности земли, став песком и пылью, подымавшейся вверх, словно дым от костра, и тут же уносимой прочь легким ветром, каменистая почва в том месте начала сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее оседать вниз. Проваливаться куда-то, словно ее перемалывали неизвестно откуда появившиеся под поверхностью земли огромные жернова. Или энергично подгребал под себя ворочавшийся где-то глубоко под ней чудовищный муравьиный лев, решивший на всякий случай, или от нечего делать, обзавестись еще одной воронкой-ловушкой…

В нее-то, эту воронку, и погрузился, сохраняя при этом строго вертикальное положение, и сам себя, таким образом, предавая земле, космический аппарат Большого Отца. Аппарат, доставивший на нашу планету драгоценную Матрицу.

Вскоре ровный гул, доносившийся из недр земли, и ее дрожание прекратились. Аппарат достиг оптимальной глубины погружения, и бортовой компьютер сразу же перевел его силовые установки на функционирование в режиме ожидания.

И тогда глубоко под землей, на расстоянии нескольких миль от ее поверхности, внутри корпуса контейнера с бесценной, содержащей Матрицу, капсулой, ожил таймер. На его табло, осветившимся в кромешной тьме спокойным голубым светом, вспыхнули алого цвета иероглифы… Знаки, служившие давно затерявшейся в глубинах Метагалактики цивилизации символами исчисления времени. И означавшие отсчет его в сторону убавления отныне и до истечения шестидесяти семи миллионов земных лет…

Крестная мать

Глава первая. Затерянный город: атака стаи «Волков Генджера»

Шестьдесят сем миллионов лет спустя. Наши дни. До включения механизма активации Матрицы остается девять лет, семь месяцев, четыре дня.

На небольшой площади перед роскошным зданием филиала «Бэнк оф Гурунди» творилось нечто невероятное. Впрочем, имевшие там место события, по нашим временам, вряд ли можно, к сожалению, назвать такими уж и невероятными. Но, по крайней мере, необычными они, эти события, были точно.

Судя по оживлению, и, нужно сказать, оживлению весьма заметному, и для этих мест совсем не свойственному, размеренный ритм деловой части города с четырехсоттысячным населением был нарушен. Хотя назвать «оживлением» захват заложников группой вооруженных до зубов экстремистов при попытке ограбления банка и меры, принимаемые отрядами местной полиции по освобождению граждан, оказавшихся в руках бандитов и нейтрализации последних, — назвать все это «оживлением» тоже было бы, пожалуй, не совсем верно.

В считанные минуты после сигнала тревоги, принятом в полицейском участке, площадь и прилегающие к ней улицы оказались запруженными полицейскими машинами, оглашавшими все вокруг воем сирен, отрядами стрелков в полной боевой екипировке, занявших позиции на площади и укрывшихся за машинами и четырьмя БМП, многочисленными снайперами, разместившимися как на самой площади, так и на крышах соседних домов.

Взаимодействие сил Департамента полиции, Национальной гвардии и Национальной безопасности, принимавших участие в операции, было как всегда четким и слаженными. Что уже само по себе если и не давало стопроцентной гарантии, что она пройдет успешно, то позволяло все же надеяться на это.

Некоторую неразбериху в безукоризненно организованную работу силовых структур вносили проникавшие за выставленные ограждения настырные представители средств массовой информации. Которых представителям другой стороны приходилось тут же отлавливать и выдворять, особенно с ними не церемонясь, за пределы оцепленной территории вместе с их разнообразными теле, фото и радиопричандалами.

Голос старшего офицера Департамента полиции Брауна, среднего роста, крепкого телосложения мужчины, китель которого украшали знаки отличия и несколько правительственных наград, можно было слышать на площади повсюду. Он без всякого труда перекрывал голоса других полицейских и иных чинов, координировавших действия своих подчиненных, а также стоявший над площадью шум и гам.

Отдав очередную команду, и посоветовав «парням», которые, как он надеялся, «неплохо устроились», не покидать занятых ими тепленьких мест и не высовывать без особой на то надобности из укрытий своих задниц, пока он сам лично и внятно их об этом не попросит, Браун замолчал.

— Забавно, — пробурчал он затем, покосившись на стоявшего рядом офицера и извлекая из кармана брюк наигрывавший бравый марш мобильник. — Кажется, все инструкции от мадам Браун были получены мной еще за чашкой утреннего кофе. Этот звонок… Он немного некстати. Ну, да что поделаешь. Мадам убеждена, и притом убеждена твердо, что даже пожарник, вошедший в пламя с брандспойтом наперевес, в состоянии выкроить пару минут, чтобы уделить внимание любящей его женщине…

Но как только Браун поднес телефон к уху, его брови поползли вверх, а на лице отразилось удивление. И, обменявшись взглядами с вопросительно смотревшим на него коллегой, офицер сделал поясняющий жест, подняв указательный палец вверх.

— Слушаю, господин Секретарь! Благодарю вас! Да, да! За то внимание и большой интерес, с которыми вы следите за нашей работой. Да, да. К сожалению, мне и моей команде не впервые приходится с этим сталкиваться. Да! Так точно, сэр! Считаю, я неплохо знаком с обстановкой. Что?! О, Боже! Нет, это просто невероятно! Да, я понимаю, понимаю, но всеже… Как это могло случиться, сэр? Да, да! Уверяю вас, мы сделаем все, что в наших силах. И даже больше того. Благодарю вас, сэр! Да, она нам понадобиться. Но будьте спокойны, до сих пор удача нам никогда не изменяла. Так точно, она всегда была на нашей стороне!

— Ну, скажу я вам! — Закрыв чехол мобильника, Браун сунул его обратно в карман и оглядел подошедших к нему офицеров. — Значит, так, господа! Поясняю ситуацию. Всем вам, наверное, известно, какими большими возможностями располагают наши спецслужбы. Так вот, через них наверх поступила информация о том, что среди заложников, захваченных экстремистами и удерживаемых ими в банке, находится и секретный правительственный агент. Которого, один Бог знает, как, угораздило оказаться там в такой неподходящий момент. Да, по-видимому, он оказался там совершенно случайно. Но, опять же, на всякий случай нам дали понять, что это довольно неординарная и энергичная личность. И, к тому же, личность очень дорогостоящая… И поэтому мы, во что бы это нам ни стало, должны обеспечить ее безопасность. Кроме того, мы должны быть готовы к возможным действием с ее стороны. А они, эти действия, как лично мне кажется, могут привести к нежелательным осложнениям и непредсказуемым последствиям. А посему будьте предельно внимательны. У меня все. Каждый делает свою работу, господа!

…Оставив неудачные попытки скрыть под зеленым саваном забвения грандиозные творения великих зодчих давних времен, непроходимые джунгли Ганга и Брахмапутры неожиданно расступились… Расступились, открывая перед вошедшими и являя их взорам впечатляющую панораму Затерянного города…

Древние храмы и строения, барельефы с грозными ликами божеств на них, высеченные в камне картины с изображениями многочисленных сцен быта и битв давно ушедших народов, страшные личины фантастических свирепых существ, сошедшихся в смертельных схватках не менее свирепого вида героями, — все это, несмотря на многовековое разрушающее воздействие неумолимого времени, еще хранило свое былое величие и строгую красоту…

Переплетения канатов лиан и сеть глубоких трещин с пустившей в них корни причудливой тропической растительностью, покрывавшие творения древних зодчих и ваятелей, отнюдь не обезображивали их. А, напротив, вьющаяся, цветущая и благоухающая, растительность та придавала им ни с чем несравнимый шарм и вид. Легкий ветерок шевелил ветви кустарников и пальм, играя листьями чудных форм и расцветок растений, бережно касался лепестков цветущих повсюду орхидей, ронявших пыльцу и наполнявших воздух своим легким, ни с чем несравнимым ароматом… В ветвях и кронах деревьев, соперничая раскраской оперения с цветами, порхали и на все голоса пели птицы…

Воссозданная дизайнерами для обозрения резиденция древних королей у южной глухой стены внутреннего помещения банка была отделена от, собственно, операционного зала воздушными, казавшимися невесомыми, арками. Связанными меж собой и объединенными в каркас. Жесткость несущих конструкций которого обеспечивала надежное крепление в нем многих метров квадратных тонкого сверхпрочного стекла.

Геометрический рисунок выстланного плитами пола зала производил впечатление объемного благодаря удачно подобранному сочетанию в нем плавно переходивших один в другой трех цветов, — бежевого, коричневого и светло-зеленого, что, ко всему прочему, еще и создавало поразительный эффект глубины.

Почти через весь зал, начинаясь у входа, от массивных дубовых дверей с чеканными бронзовыми ручками, к небольшому мраморному, с тремя статуями плещущихся в струях воды наяд, фонтану, тянулся, местами прерываясь, кровавый след…

На полу у фонтана, тесно сгрудившись, и подсознательно стараясь держаться один к другому поближе, сидели люди. Их было около четырех десятков, — мужчин и женщин разных возрастов, еще полчаса тому назад респектабельных клиентов банка, а теперь заложников, на которых были направлены дула автоматов.

В стороне от охваченных страхом людей лежал человек в форме охранника. Тугая повязка на его груди из неизвестно откуда взявшегося здесь перевязочного материала была пропитана кровью. Возле раненого сидела молодая женщина в очках, коротко стриженная, одетая в легкую кофточку и джинсы. Положив голову охранника к себе на колени, и держа прямо спину, она мерно раскачивалась вперед-назад, временами всхлипывая и глядя перед собой, казалось, ничего не видящими, полными слез, глазами.

Вой сирен полицейских машин снаружи вдруг затих. Теперь в здании банка можно было слышать лишь многократно усиленный спокойный и волевой мужской голос.

— Внимание! Вы окружены! — говорил он, обращаясь к экстремистам. — У вас нет никаких шансов на то, чтобы беспрепятственно покинуть Банк! Не причиняйте зла захваченным вами заложникам. Отпустите женщин и пожилых людей, прежде чем мы станем вести с вами переговоры. — А еще лучше… А еще лучше, — продолжал полицейский чин после секундной паузы, — выходите-ка оттуда подобру-поздорову! По одному, с поднятыми руками! Лишь в случае добровольной сдачи мы сможем гарантировать вам соблюдение всех ваших прав!

Это обращение, озвучиваемое человеком с мегафоном с небольшими вариациями и паузами, повторялись снова и снова, и всем, кто мог слышать его, начинало казаться, что тому приходится сдерживать себя. То ли руководствуясь этическими соображениями, то ли понимая, что все сказанное им могут слышать не только экстремисты, но и его коллеги. Да и просто посторонние, те, кому слышать слова, возможно, и более доходчивые, но не совсем соответствующие нормативной лексике, было бы совсем не обязательно…

— Хорошо! — сказал смуглый мужчина с проседью в короткой бороде и болтавшимся на груди автоматом, знаком руки в перчатке без пальцев подзывая к себе державшего в руках переговорное устройство подчиненного. — Хорошо! Выйди с ними на связь! И спроси их, неужели они и те, кто над ними, и в самом деле думают, что Волки Генджера здесь лишь затем, чтобы выслушивать их глупые уговоры?

Сказав эту короткую фразу, главарь экстремистов обвел всех присутствующих горящим взглядом, очевидно, ожидая увидеть в глазах одних одобрение и страх — в глазах других.

И действительно, мрачная решимость на лицах его и его товарищей была красноречивее любых слов. И поэтому все заложники сидели, потупившись, и не решаясь поднять голову, чтобы, не дай Бог, не встретится с фанатом взглядом и, чего доброго, не накликать на себя беду. Тот же из них, кто, подталкиваемый свойственным многим из нас в любой ситуации любопытством, все же решался приподнять ее, тут же спешил отвести глаза в сторону…

— И еще, — продолжал, казалось, удовлетворившись увиденным, главарь экстремистов, выставив при этом вперед бороду и надменно улыбаясь. — Скажи им, пусть они выключают свои громкоговорители. Скажи, что весь этот поднятый ими шум мешает нам сосредоточиться. В то время как нам уже очень скоро предстоит принять очень важное для всех решение. И… Пусть в их душах теплится маленький огонек надежды… Очень возможно, что это сделает их уступчивее… Скажи, что мы подумаем и может быть, сделаем то, о чем они нас просят. Если в свою очередь они посчитают наши требования приемлемыми для себя. Требования, которые мы сформулируем чуть позже… Скажи им, пусть замолчат и ждут!

Отдав приказ, главарь Волков Генджера поджал губы и снова выставил вперед бороду, демонстрируя всем профиль схожий с профилем царя Дария, выбитым на аверсе монет канувшего в Лету Персидского царства.

— Абсолютно ничего, — проговорил про себя сидевший на полу вместе с остальными заложниками светловолосый, спортивного телосложения молодой человек в белой рубашке с галстуком и черных широких брюках. — Пара коротких, с пафосом произнесенных фраз и все… В них не содержится даже минимума информации, которая помогла бы нам хоть что-нибудь для себя прояснить. И, очевидно, сказаны они были лишь затем, чтобы поднять боевой дух его подчиненных. Этих, я бы сказал, антигероев дня. Да, да, скорее всего именно на это их командир и рассчитывал…

Если бы кто — нибудь из находившихся в зале людей присмотрелся к следившему за расхаживавшими перед ним экстремистами недобрым взглядом молодому человеку внимательнее, он наверняка мог бы заметить, каких усилий стоило тому сдерживать сейчас себя. Сдерживать, чтобы не выделяться из общей массы лишенных свободы людей своим резким неприятием его нынешнего положения…

— Ради Бога, молодой человек, не напрягайтесь так! — в словах пожилой дамы в деловом костюме, сидевшей рядом со светловолосым мужчиной, подобрав под себя ноги, слышался легкий укор. — Вы не должны привлекать к себе внимание этих… ну хорошо, этих людей… Им может не понравиться то, как вы смотрите на них. И это может привести к крайне нежелательным для вас последствиям…

— И все-таки, — продолжала тихим голосом, не поднимая головы и лишь слегка повернув ее к молодому человеку, пожилая дама. — И все-таки, это приятно… Приятно, оказавшись в экстремальной ситуации среди многих испуганных и ошеломленных тем, что с ними случилось, людей, увидеть рядом с собой человека, который, помня о своем достоинстве, не желает мириться с тем, как с ним обращаются. И все же, попытайтесь спокойно проанализировать то, что в этот момент здесь происходит. Мне почему-то кажется, что вас этому наверняка учили, молодой человек…

— Нас много чему учили, мэм, — отвечал светловолосый мужчина, с интересом посмотрев на свою собеседницу. — Благодарю вас за дельный совет и замечание. А сейчас извините меня, мэм!.. — И отвернувшись, молодой человек стал расстегивать ремень на брюках, стараясь делать это как можно незаметнее…

Очевидно, сама того не желая, бизнес-леди мельком взглянула на него, и глаза ее округлились от удивления. Но, как настоящий конспиратор, она тут же отвела их в сторону и потупилась. Очевидно, чтобы, не дай Бог, не выдать молодого человека своей реакцией на только что ею увиденное…

Глава вторая. «Сестра милосердия» и охранник Джон

Снаружи на площади у Банка уже несколько минут, как стояла относительная тишина. Полицейский громкоговоритель и сирены молчали, и оттуда в Операционный зал проникал лишь неясный, глухой, похожий на далекий шум волн, многоголосый говор…

Всхлипывание молодой женщины в очках, которая, несмотря на ее явно шоковое состояние, заботливо и довольно умело ухаживала за раненым, стали слышны отчетливее. Удивительно, но при всем при этом она даже пыталась успокаивать негромко постанывавшего охранника, разговаривая с ним тихим, дрожавшим от пережитого волнения, голосом.

— Спасибо, что не оставляете меня и говорите со мной, мисс… — Очевидно, у охранника было задето легкое, поэтому слова давались ему с трудом, а голос его звучал хрипло и прерывисто. — Сам-то я не большой охотник поговорить. И совсем, знаете ли, не отличаюсь красноречием. Но я видел в кино, да, в кино, а теперь вот и сам знаю, что людям, попавшим в такое незавидное положение, в каком сейчас оказался я, очень требуется, чтобы с ними кто-нибудь говорил. Да, мисс, вы знаете, это действительно так, и я вам очень за это благодарен…

В груди у охранника захрипело и, будучи не в состоянии продолжать, он закашлялся. Болезненно при этом кривясь и хватая ртом воздух…

— Нет-нет, прошу вас, мисс, — заговорил он потом снова, и не смотря на то, что молодая женщина пыталась ему в этом воспрепятствовать, легонько прикрыв его рот своей ладонью. — Позвольте, позвольте мне продолжить, мисс. А то мало ли что… Вдруг мне больше не представиться такой возможности… Да, возможности поговорить с молодой, красивой, заботливой девушкой… — Кстати… — тут охранник снова закашлялся и поэтому ему пришлось сделать небольшую паузу, — кстати, коллеги по работе зовут меня Неразговорчивый Джон. Неразговорчивый Джон, вот как! Так называют меня все мои друзья. Как вы думаете, почему? Ну да, тут совсем не трудно догадаться, правда? Верно, потому, что из меня и слова лишнего никогда не вытянешь. Я привык больше делать, чем говорить. На работе, и дома… А вот сегодня… Ну что ж, как говориться, бывают исключения из правил. Сегодня у меня что-то не сложилось. Как говорится, что-то пошло не так. Но сами подумайте, мисс… Подумайте сами, мог ли я вот так вот запросто стрелять в человека? То есть открывать огонь на поражение без предупреждения? Ну, вот, теперь вы и сами видите, что не мог…

Неразговорчивый Джон замолчал, и, облизнув пересохшие губы, повернул голову в сторону тихо журчавшего фонтана. — Вот ведь незадача, а? Вы, мисс, тоже, наверное, так считаете?

— Нет, нет… Все будет хорошо… Прошу вас, Джон, успокойтесь… Не нужно больше ничего говорить, — вполголоса, односложно и коротко отвечала раненому молодая женщина. — А то, если ваши друзья узнают, что, разговаривая со мной, вы мне и слова не давали вставить, они дадут вам новое прозвище… Болтливый, извините меня, Джон…

— Ну вот еще, — улыбнулся дрожавшими губами, чуть приподняв брови, Джон,. — Как, скажите пожалуйста, они могут об этом узнать? Если только вы им не расскажете… Когда… Ну, когда… — А у вас есть дети? — счел вдруг нужным поинтересоваться Джон, так и не закончив начатую фразу. И продолжил, торопясь, и не дожидаясь ответа той, к которой он обращался. — А у меня двое ребят. Высоченные такие, выше меня, парни. Да… Только вот когда я теперь увижу их?.. И увижу ли? Мало ли что может случиться, знаете ли…

Неожиданно продолжавшиеся на протяжении всего ее разговора с раненым негромкие всхлипывания молодой женщины прекратились. И тогда охранник, с трудом поворачивая голову, удивленно осмотрелся по сторонам. Джону показалось, что это чей-то совершенно незнакомый ему голос, голос, который он до сих пор еще не слышал, голос, который мог принадлежать кому угодно, но только не испуганной, сидевшей рядом с ним молодой женщине, произнес уверенно, жестко и отчетливо: — Увидите! Обязательно увидите, сэр! И очень скоро. Джон, я вам это обещаю!

С этой самой минуты поведение молодой женщины заметно изменилось. И хотела она того или нет, но то, как она повела себя дальше, привлекло к ней всеобщее внимание.

Явно чем-то озабоченная, она обратила свой взгляд на экстремистов и стала открыто и упорно смотреть им под ноги, словно стараясь рассмотреть там нечто такое, о существовании чего было известно лишь ей одной.

— Моя туфелька! — Беспокойство, казалось, вмиг оставило женщину; теперь она безмятежно улыбалась, указывая пальцем туда, где у стойки, отделявшей служебные места по всей длине зала от остальной его части, за спинами вооруженных бандитов одиноко лежала на полу ее утерянная вещь. Да, это была ее туфелька! Туфелька, с которой ей, помимо ее воли, пришлось расстаться. И расстаться при обстоятельствах, пожалуй, более драматичных, нежели те, что были описаны Шарлем Перро в его известном очень многим из нас бессмертном произведении…

Да, по-видимому, молодая женщина хотела, во что бы то ни стало и сейчас же, вернуть себе свою туфельку…. Она аккуратно и быстро сложила оказавшийся рядом с ней чей-то пиджак, очевидно, брошенный его хозяином в панике и возникшей неразберихе, и бережно подложила его раненому под голову. А затем, легко разжав пальцы руки Джона, руки, которой тот изо всех остававшихся у него сил пытался удержать ее, решительно направилась к своей цели.

Скажем сразу, что, как и следовало ожидать, такие действия обнаружившей свою пропажу молодой женщины не встретили одобрения ни у одной из сторон. Удивленные ее странным поведением заложники, глядя на нее, испуганно перешептывались между собой. И действительно, у людей в их положении были все основания опасаться неадекватной реакции бандитов, которых такой, на взгляд добропорядочных, смирных граждан, безрассудный поступок мог не на шутку разозлить.

В свою очередь экстремисты готовы были, не раздумывая, мгновенно пресечь любые действия заложников. И особенно действия, которые могли дестабилизировать обстановку и помешать, таким образом, осуществлению их планов.

Однако поступок молодой женщины, потерявшей, казалось, от переживаний голову, а вместе с ней и способность трезво оценивать свои действия, как ни странно, привел их в кратковременное замешательство. Поэтому-то угрожающее рычание, вырвавшееся из глоток Волков Генджера и должное означать серьезное предупреждение, прозвучало с некоторым опозданием. Но женщина продолжала идти вперед, словно не слыша адресованных ей экстремистами грозных окриков. Идти, одной рукой бережно прижимая к груди остававшуюся у нее вторую туфельку. Так, как будто та действительно была сделана из хрусталя, и при любом ее неосторожном движении могла упасть на пол и разбиться. А другой — то раз за разом поправляя перекосившееся на носу очки, то протягивая ее вперед и слегка балансируя ею, так, как делают это люди, которым их очки очень слабо помогают различать окружающие их предметы, встречающихся им по дороге людей и саму ее, эту дорогу…

Очевидно, схватившие ее мужские грубые руки причинили молодой женщине боль. Она негромко вскрикнула, и, словно пытаясь защититься, выставила руки вперед. Все еще сжимая в одной из них свою со стальной подковкой на высоком каблуке туфельку.

— Черт тебя подери! — прорычал вдруг схвативший женщину бандит с лицом, искаженным гримасой то ли боли, то ли злобы. — Это еще что такое, проклятие на твою голову?! И, с силой оттолкнув заложницу от себя прямо в широко расставленные волосатые лапы другого экстремиста, он с удивлением и недоверием уставился на появившуюся у него на предплечье глубокую царапину.

— Проклятие! — гневно воскликнул в свою очередь волосатый, тут же выпуская женщину из рук и отстраняясь от нее. — Пусть ракшасы царапают тебя в аду! Так же, как ты поцарапала здесь и сейчас меня! — Клянусь стоптанными башмаками, выставленными паломниками у парадного входа храма Чидам — Барам, — это сделала она! — И одной рукой указывая на молодую женщину, бандит продемонстрировал товарищам длинную, с выступившими на ней капельками крови, царапину на другой. Царапину почти такую же, как и у первого пострадавшего. — Да, эта сумасшедшая поцарапала меня! Набойкой на каблуке своей чертовой туфельки!

— Дай сюда свою проклятую туфлю! — Вырвав с этими словами из рук женщины туфельку, волосатый экстремист, не глядя, отшвырнул ее в сторону. Угодив при этом ею прямо в находившийся в центре зала фонтан. Разозленный бандит уже протянул руки к заложнице, очевидно, собираясь если не вытрясти из нее душу, то, как следует, встряхнуть ее, но чья-то крепкая рука с длинными красными ногтями, сильно сжав его локоть, воспрепятствовала ему в этом. Между ним и заложницей стала одетая в мужскую, обтягивающую ее тонкий стан одежду, женщина.

— О, я вижу, нашей Мадавати пришла охота поговорить с тобой! — сказал бандит молодой женщине, переглянувшись с экстремисткой и злобно усмехаясь. — Что ж, должен сказать, тебе не позавидуешь! Беда тому, к кому Мадавати проявляет такой неподдельный интерес! Ты достойна сожаления, глупая женщина! Почему тебе не сиделось на месте? Ты повела себя дерзко и безрассудно, и за это будешь примерно наказана!

Между тем, стоявшая перед растерянной и, казалось, не знавшей что делать со своими руками, заложницей, Мадавати, единственная среди экстремистов женщина, внимательно рассматривала ее. В обращенном на выглядевшую испуганной и беспомощной молодую женщину пристальном взгляде экстремистки было что-то такое, что трудно было передать словами и объяснить. Нечто такое, что, очевидно, исходило из глубины ее темной души, придавая ему, этому ее взгляду, поразительное сходство с взглядом кобры… Змеи, убивающей лишь потому, что кто-то был слишком беспечен. И заслужил наказание, не распознав грозившей ему опасности. Или же не осознав ее…

Неожиданный удар, который Мадавати нанесла молодой женщине, отбросил ее далеко назад, прямо на руки едва успевших подхватить ее заложников. С ужасом ожидавших услышать хруст костей несчастной; и с облегчением вздохнувших после того, как никто из них не услышал его…

Естественно, ничего подобного не услышала и сама Мадавати. И поэтому, наверное, на лице ее отразилось разочарование. Ее темные и доселе какие-то пустые, бесчувственные глаза вспыхнули мрачным блеском. И тот, кто в этот момент посмотрел бы ей в глаза, увидел бы в них удивление, раздражение и досаду….

Да, удар почему-то не получился. И Мадавати не могла понять, почему. Странно, но, казалось, случайное, неосознанное движение заломленных в отчаянии рук отвело его и помогло заложнице избежать серьезного увечья. Сверкнув очами, экстремистка произнесла короткую, звучавшую неразборчиво, и с преобладанием в ней шипящих звуков, фразу; и, очевидно, поразмыслив немного, решила про себя, что во всем виновата именно досадная случайность. После чего жалкое существо, барахтавшееся на полу в гуще заложников и поводившее вокруг себя затуманенным взглядом, сразу же утратило для нее всякий интерес.

— Послушайте, вы, стадо баранов, — заговорила затем Мадавати, обращаясь к сидевшим на полу людям и показывая пальцем на, казалось, пытавшуюся понять, что с ней сейчас произошло, молодую женщину. — Похоже, разум этой ненормальной помутился. Вы что же, станете поступать так, как и она? Думаете, мы здесь затем, чтобы разбираться с вашими проблемами, выслушивать ваши просьбы и вытирать вам сопли? Если ваше чувство самосохранения не подсказывает вам, как вы должны вести себя в вашем положении, то я могу сделать это за него. Преподать всем вам небольшой урок с помощью вот этого наглядного пособия!

Треск короткой очереди, выпущенной Мадавати из «Узи» в ее руке, заставил склонившихся к полу заложников почти распластаться на нем. Просвистевшие почти у них над головами пули ударили в стену, высекая из нее фонтанчики пыли. Из нее, и красочной фрески на ней, изображавшей почтенных мужей в чалмах — купцов, ростовщиков, менял и дельцов, им подобных. Судя по блеску в их глазах, не уступавшему блеску благородного металла в их же руках, активно проворачивающих денежные операции…

Как и следовало ожидать, ударившие в стену пули не вызвали ни малейшего смятения в среде с головой погруженных в свой бизнес бородатых денежных мешков в чалмах. Чего никак не скажешь о заложниках, волю которых всячески стремились подавить экстремисты. И людях снаружи, державших под прицелом окна и двери здания Банка. Готовых по приказу, если таковой будет им отдан, немедленно штурмовать его.

Глава третья. Скованные одной цепью

Щелчок пальцев в перчатках прозвучал глухо. Человек с проседью в бороде требовал внимания.

— Теперь говорить буду я! — Сопровождаемый двумя экстремистами с автоматами, главарь подошел к заложникам поближе и стал перед ними, глядя на сидевших у его ног людей сверху вниз.

— Хорошо! — продолжал он, по своему обыкновению выставив вперед бороду. — Надеюсь, всем здесь ясно, что мы настроены решительно. И никто из вас больше не сомневается в серьезности наших намерений. У нас нет пути назад, мы должны довести начатое дело до конца. Но мы воины, а настоящие воины не воюют с теми, кто слаб. И поэтому мы склонны проявить снисхождение к некоторым из вас. Что, замечу сразу, никем не должно быть расценено как некоторые с нашей стороны уступки. Люди там, на площади, и все вы, — все должны понимать, что чрезмерно обольщаться на этот счет никому из вас не следует! — Так вот, — заговорил главарь снова после небольшой паузы, обведя колючим взглядом притихших заложников. — Здесь есть женщины… Место женщин — у источника, у прялки и у домашнего очага. Они не должны быть вовлечены в распри мужчин. Это может быть дозволено лишь избранным, очень немногим из них! — И, сказав это, Седобородый окинул благосклонным взглядом подошедшую к нему и ответившую ему надменной улыбкой Мадавати. — Хорошо! Пусть знают все! Волки Генджера не грызут горло женщинам!

Лица слышавших слова главаря экстремистов женщин просветлели. Переглядываясь меж собой, они улыбались сквозь невольно набежавшие на их глаза слезы. Еще не зная, нужно или нет верить тому, что сказал Седобородый. И в то, что может прямо сейчас произойти, если судьба и в самом деле будет к ним благосклонна.

— Сидеть! — тут же напомнила о себе заложницам Мадавати, этим своим грубым окриком пресекая несмелые попытки некоторых из них встать. Встать, чтобы как можно скорее покинуть место, где им в течение долгих, очень долгих минут приходилось переживать муки неизвестности. — Сидеть! — Громкий окрик повторился снова, и все заложники вновь притихли, съежившись под дулами нацеленных на них пистолетов и автоматов.

Следивший за ними с непроницаемым лицом Седобородый молча подал своим людям знак рукой. И, повинуясь этому его призывающему жесту, к заложникам подошел экстремист с тяжелой с виду сумкой в руках. Когда же тот, ухмыляясь, нарочито небрежно опустил ее на пол, в сумке что-то звякнуло. И всем стало ясно, что в ней находились какие-то металлические предметы…

— Прошу внимания дам! — заговорил затем, обращаясь к заложницам, главарь экстремистов. — Сейчас та, на которую я укажу, встанет со своего места и подойдет вот к этому доброму человеку! — И поворотом, скорее, не головы, а бороды Седобородый указал на стоявшего рядом с ним и продолжавшего ухмыляться «металлиста». — Так, строго соблюдая очередность, вы по одной выйдете сюда все. По крайней мере, те из вас, которые вели себя, как подобает скромным и послушным женщинам. Ну, а остальные… — главарь поднес ладони в перчатках к лицу и, переглянувшись с Мадавати, дунул в них. — Остальных, как говориться, мы вручаем воле Провидения!

И тут же принесший сумку с металлическими предметами экстремист, нагнувшись к ней, и быстро расстегнув застежку — «молнию», извлек из нее… пару наручников… — Вы выйдете отсюда, скованные между собой вот этими браслетами, — сказал он, подняв руку с наручниками, и для наглядности поболтав ими в воздухе. — Или же, в случае неповиновения, как здесь уже говорилось, не выйдете вообще! — добавил он громким голосом, услышав слабый ропот недоумевавших заложниц. — Да, только так! Наручники нужны для того, чтобы ваш выход состоялся организованно. Ибо во всем должен быть порядок. — И можете не беспокоиться, — ухмыльнулся «металлист», переглянувшись с одобрительно кивнувшим ему головой главарем, — браслетов у нас на всех хватит!

После чего, повинуясь жесту Седобородого, заложницы стали поочередно выходить вперед. И на запястье каждой из них тут же надевались, надежно сковывая их между собой, стальные наручники.

— Я не знаю, что вы задумали, и зачем вам понадобилась эта… деталь одежды, — прошептала женщина в деловом костюме своему светловолосому соседу, указывая глазами на свернутый спиралью ремень в его руке. — Но вы должны понимать, что люди, захватившие нас в плен, как мне кажется, неисправимы. И поэтому, ради Бога, не пытайтесь учить их уму-разуму с помощью этой узкой кожаной штуки. Вряд ли вам удастся перевоспитать их. Даже надавав им ею по попе… — И прошу вас, присмотрите, пожалуйста, за этой девушкой, — продолжала пожилая бизнес-леди, кивнув головой на пострадавшую в недавно имевшем место инциденте молодую женщину. — Боюсь, как бы она… — Не договорив, дама встала и направилась к главарю экстремистов, жестом руки «приглашавшему» ее подойти. Подойти, чтобы стать еще одним звеном в общей живой цепочке…

Молодая женщина, о которой говорила леди, после сильного удара, нанесенного ей экстремисткой, похоже, еще не полностью пришла в себя. Ко всему прочему, — а это было видно всякому, стоило лишь посмотреть на нее, — она находилась во власти терзавших ее сомнений… С виду такая беззащитная, но, очевидно, будучи душой доброй и милосердной, она, казалось, буквально разрывалась между желанием быть рядом с раненым, к которому она снова потихоньку перебралась, и помогать ему, и желанием вместе с остальными женщинами поскорее выйти прочь отсюда… За эти тяжелые дубовые двери, туда, где веет вечерней прохладой и колышет ветви деревьев, играя в них с листьями, легкий ветерок…

Но, очевидно, из страха и опасения быть вновь наказанной строгим учителем с тонкой осиной талией, учителем, привселюдно преподавшим ей жестокий урок послушания, теперь она сидела тихо. С тревожным ожиданием и надеждой следя за рукой Седобородого. Рукой, которая почему-то никак не хотела указать на нее…

Этот такой желанный для каждой из женщин жест мог означать, что ей дозволено покинуть это небезопасное место и вернуться к прежней свободной жизни. К той жизни, где ей ничто не угрожало и от которой ее отделяло два десятка шагов. Как страстно желала каждая из них, чтобы именно на нее указала сейчас эта ненавистная рука в черной перчатке, и как гнала она прочь от себя ужасающую мысль о том, что это может и не произойти. Не произойти вовсе…

— Ты! — указал, наконец, Седобородый пальцем на молодую женщину, последнюю оставшуюся среди заложников — мужчин. Но так ожидаемого ею жеста, повелевающего ей встать и подойти, за этим не последовало.

— Ты останешься здесь, с нами! — услышала она вместо этого. — Думается, твое поведение будет более предсказуемым, если ты постоянно будешь видеть наведенный на тебе ствол!

Вопреки ожиданиям многих, истерики с молодой женщиной не случилось. И умолять главаря экстремистов позволить ей присоединиться к уже скованным наручниками между собой женщинам она не стала. Посмотрев на них, она лишь печально вздохнула и опустила голову. Пряча от всех глаза, блеснувшие на миг, как успел заметить внимательно наблюдавший за ней светловолосый мужчина, странным холодным блеском…

Что ж, по крайней мере, теперь для молодой женщины все прояснилось. И все, что ей оставалось делать, так это сидеть тихо, полностью смирившись со своей участью. И ждать… Но…

— Человек ранен! — заговорила вдруг оставшаяся в одиночестве среди мужчин заложница. Ее голос, как оказалось, мелодичный и грудной, звучал спокойно и достаточно громко для того, чтобы его могли все услышать.

— Человек ранен! — снова повторила молодая женщина. — Я сделала все, что могла, чтобы помочь ему. Но… Он потерял много крови и срочно нуждается в квалифицированной, соответствующей его состоянию медицинской помощи! Вы должны, — подняв голову, заложница посмотрела Седобородому прямо в глаза, — вы должны позволить женщинам забрать охранника с собою!..

— Ого! — удивленно воскликнул главарь экстремистов, переглянувшись с товарищами по «команде». — Что я слышу! Мы должны? Ушам своим не верю! Это что же, теперь здесь распоряжается эта женщина? — То, что случилось с тобой недавно, — продолжал он, обращаясь к заложнице и хмурясь, — похоже, это так ничему и не научило тебя. Подумай лучше о себе, глупая женщина! А он, — указал глазами Седобородый на тихо постанывавшего раненого, — он хотел помешать нам. Этот человек храбрый воин, и он тоже останется здесь. Останется, чтобы пройти свой путь до конца. Попроси о нем небеса, и, может быть, они будут милостивы к нему, услышав твою просьбу…

— Что же касается вас, — прищурился Седобородый, переводя взгляд на выстроившихся перед ним скованных в цепочку женщин, — вам мы дадим особое поручение. Мы отправим вас отсюда с миссией, которую назовем Миссией Мира, вот как! Я думаю, женщины, как никто другой, лучше подходят для ее выполнения. Хорошо! — И главарь кивнул все тому же перед этим так ловко управлявшемуся с наручниками и сковывавшему беззащитных женщин бандиту. А тот, снова нагнувшись к сумке, быстро извлек из нее нечто похожее на жилет. Который в мгновение ока был наброшен на плечи одной из находившихся в центре цепочки женщин. Когда же та оказалась одетой в этот «жилет», по бокам его, закрываясь, клацнули защелки. Бледность покрыла лица всех заложников, находившихся в зале. А женщины расширившимися от страха глазами смотрели на появившуюся необычную деталь в туалете одной из них. На «жилет» с закрепленной на нем взрывчаткой, называемый «поясом шахида». Жилет, представлявший из себя не что иное, как радиоуправляемое взрывное устройство…

Скованные сталью и ужасом, женщины, словно завороженные, смотрели на табло таймера, которым оно было оснащено. Цифры на нем менялись, время шло… Это было их время. Каждой из них, и всех их вместе. Время, которое до этого для них шло, бежало, незаметно проносилось, и которое теперь все они могли хорошо видеть. Мерцавший в душах женщин робкий и трепетный огонек надежды погас. Отчаянье овладевало ими, нахлынув на них тяжелой, сбивающей дыхание волной, сжимая их бедные сердца в своих ледяных объятьях…

— Вы торопите события, если думаете, что наступил ваш последний час, — сказал женщинам, заметив, в каком состоянии все они находятся, Седобородый. — Не торопитесь умирать. Не стоит делать это раньше, чем вас призовут небеса. А я думаю, что там, — показал главарь пальцем в потолок, — там вас пока еще не ждут. Да, небеса еще не готовы к встрече с вами.

Затем, подумав немного, и справедливо решив, что шоковое состояние его пленниц может закончиться потерей чувств и утратой ими способности передвигаться, главарь экстремистов счел нужным прибегнуть к пояснениям.

— Сейчас вы, наконец, выйдете отсюда, милые дамы. И с того самого момента, как последняя из вас переступит порог этого здания, ваша жизнь будет зависеть от тех людей, которые сейчас находятся снаружи. И ей ничто не будет угрожать, если они выразят готовность выполнить наши требования. Тогда радиоуправляемый взрыватель бомбы на теле одной из вас будет нами отключен. Проблемы у вас могут возникнуть в том случае, если противная сторона будет тянуть с решением. С решением, которое бы целиком и полностью нас устраивало. Но, поверьте, Волкам Генджера тоже очень хотелось бы надеяться, что ваша относительная свобода и эта ваша привязанность одна к одной, — все это не до конца вашей жизни.

— А сейчас можете идти! — И главарь экстремистов сделал широкий жест рукой в сторону дубовых дверей, давая понять им испуганным женщинам, что они могут покинуть помещение Банка.

И женщины пошли. Спотыкаясь на ровном месте и сбиваясь с шага, морщась от боли, причиняемой наручниками, врезавшимися в их запястья. Они тронулись в путь, пребывая в великой растерянности и полном неведении относительно того, что ожидает их в конце этого пути. И не станет ли этот их путь для них последним…

— Алло, комиссар! — сказал затем Седобородый, взяв в руку протянутое ему его «связистом» позволявшее выйти на полицейскую волну переговорное устройство и поднеся микрофон ко рту. — Комиссар, к вам движется мирная процессия. Надеюсь, вы готовы ее встретить. Если нет, то советую вам поторопиться. Время-то пошло, комиссар, время пошло! И наши Голубки Мира уже буквально перед вами. Да, да, было бы неплохо, если бы вся эта кутерьма, которую вы непонятно для чего подняли, немного поутихла. И нам с вами удалось достичь взаимопонимания. С помощью не располагающих правом выбора посланниц и того, скажем так, убедительного и весомого «аргумента», который они… который несет на себе одна из них…

— Теперь о деле, комиссар, — продолжил главарь экстремистов, когда дверь за последней из женщин — заложниц закрылась. — Слушайте меня внимательно. И не думайте, что за демонстрацией, которую вы видите, скрывается какой-то подвох. Расслабьтесь, мы работаем честно. Вы слушаете меня, комиссар?

— Да, слушаю, послышался в телефоне голос коротко отвечавшего Брауна. — Слушаю, и слушаю очень внимательно.

— Хорошо! Я и сам мог бы догадаться об том по вашему тяжелому дыханию. Так вот, комиссар, женщины не должны выйти за оцепленную вашими людьми территорию. В противном случае, взрыватель бомбы, которую любезно согласилась транспортировать на себе одна из них, будет приведен мною в действие. И тогда кровь несчастных будет на вашей совести, комиссар!

— Это произойдет и в том случае, — продолжал Седобородый, взглянув на массивные часы у него на запястье, — если по прохождении часа мы не услышим шум мотора вертолета. И на площадь не сядет он сам, способный нести на себе десять человек. С их тяжелой и очень дорогой ношей. Вы все поняли, комиссар?

— Да, я все понял, — отвечал Браун. — Вы можете гарантировать безопасность заложников, которые остаются с вами? — поинтересовался тут же он. — Я должен быть уверен в этом.

— Ну, конечно же, можем, комиссар. Непременно, целиком и полностью! Но опять же, как вы сами, надеюсь, понимаете, с одной маленькой оговоркой. Может быть, вы мне сами скажете, какой?

— Скажу, — кивнул головой, сжав тяжелые челюсти, Браун. — Если ваши требования будут нами безоговорочно выполнены.

— Да, правильно. Приятно иметь дело с таким человеком, как вы, комиссар. С таким понимающим и все схватывающим буквально на лету человеком. Хорошо! Итак, безопасность и жизнь заложников будут полностью зависеть от нас с вами. От того, насколько мы будем готовы пойти навстречу друг другу. А все остальное, как говориться, дело техники. Итак, мяч на вашем поле, комиссар!

— Ну, что ж… — Взвесив в руке замолчавшее переговорное устройство, Браун поднял глаза на стоявшего рядом капитана карабинеров. — У нас нет выбора, командир. Есть лишь жесткая необходимость. Сожалею, но мы не можем позволить женщинам приблизиться к нам. Вы… Вы должны остановить их там, где они сейчас находятся. Как это сделать, вы знаете лучше меня. Командуйте, капитан!

Топот ног вооруженных до зубов людей, одетых в бронежилеты и с забралами на касках, вид двух десятков стволов, направленных на них, крики и резкие, громким голосом подаваемые команды «стоять!» и «не двигаться!», — все это стало последним ударом по уже и так порядком расшатанным нервам ничего не понимавших несчастных женщин. Видимый сквозь пелену слез мир плыл и переворачивался в их глазах… И, будучи не в состоянии больше держаться на ногах, все они, одна за другой, без сил повалились на землю.

Глава четвертая. Тяжелые последствия легких царапин. Мадавати: первое появление «Кобры». Несколько слов об истории военных конфликтов и неработающих законах физики

Раненый охранник Джон приподнял голову и застонал. Казалось, он пытался что-то сказать, но у него ничего не получалось — из груди его вырывались одни лишь хрипы. Тогда сидевшая рядом с ним молодая женщина встала, и, даже не взглянув в сторону экстремистов, направилась к фонтану.

Тот, кто сейчас наблюдал за ней, мог видеть, что от ее так заметной ранее скованности не осталось и следа. Она шла, уверенно ступая, а движения ее, теперь размеренные и пластичные, чем-то напоминали кошачьи.

Руки мужчин-заложников, пытавшихся задержать своенравную молодую женщину в тот момент, когда она проходила возле них, — ради ее же, как им казалось, блага, — схватили лишь воздух. Ловко увернувшись от них и незаметно подмигнув при этом удивленно посмотревшему на нее светловолосому мужчине, заложница подошла к фонтану. И, зачерпнув из него своей же плававшей в нем туфелькой немного воды, вернулась назад, к Джону.

— Вы так и будете смотреть на нее, стоя, словно истуканы?! — взревел тогда главарь экстремистов, обращаясь к двум стоявшим позади него, тем самым, принимавшим участие в инциденте с туфелькой ранее, бойцам. — Или тяжелые увечья, полученные вами в сражении с вооруженной шпилькой женщиной, эти увечья, они стали причиной вашей бездеятельности?! Вы настолько деморализованы, что вам даже в голову не пришло попытаться задержать ее?

Седобородый гневался. Очередная выходка вздорной женщины окончательно вывела его из себя. Он требовал объяснений, и в первую очередь, от своих людей, обвиняя их в инертности…

Удивительно, но на колкое замечание, высказанное им в адрес оцарапанных острыми гранями стальной набойки бойцов, те никак не реагировали. В прямом смысле этого слова, никак… И изумлению не на шутку рассерженного главаря не было предела, когда он увидел, что в своих язвительный предположениях он невольно оказался прав.

Двое, к которым он обращался, стояли с отрешенным видом, безвольно опустив руки и тупо глядя перед собой. Не проявляя при этом ни малейших признаков умственной, или какой-нибудь иной деятельности. В том числе и признаков, указующих на то, что обращенные к ним слова командира были ими услышаны. И, соответственно, поняты.

Подскочив к, похоже, действительно выбывшим из строя бойцам, Седобородый стал трясти их, хватая по очереди за плечи и всматриваясь в их лица. Но, как он не присматривался к ним, ему не удалось увидеть в них ничего, кроме полного безразличия ко всему, что происходило вокруг них. Как, впрочем, и с самими ими тоже…

Внезапная догадка, молнией пронесшаяся в его мозгу, заставила главаря экстремистов резко обернуться к молодой женщине. Которой, — теперь он понял это, — несмотря на весьма ограниченную свободу действий, каким-то непостижимым уму образом все же удавалось влиять на события.

Взглянув на заложницу, Седобородый поразился тому, как изменился ее облик. Всему причиной были ее глаза… Теперь они смотрели открыто и прямо, и в них не было больше того прищура, с которым смотрят на мир люди близорукие и, по той или иной причине, оставшиеся без очков.

— Так вот оно что! — воскликнул, обо всем догадавшись, Седобородый. Он понял, что молодая женщина — не та простушка, за которую все это время себя выдавала. Сердобольное испуганное существо на самом деле оказалось искусной притворщицей! Ко всему прочему, похоже, — тут главарь помахал рукой перед лицом одного из двух никак на это не отреагировавшего, и по-прежнему остававшегося ко всему безучастным, «зомби», — похоже, неплохо разбирающейся в различных ядах и снадобьях! — Ну, хорошо! — продолжал разгневанный тем, что его обвела вокруг пальца женщина, Седобородый. — Сейчас я навсегда отобью у тебя охоту испытывать на нас твои, превращающие человека в бессловесного истукана, средства! Ты больше не будешь испытывать их ни на нас, ни вообще на ком бы то ни было!

— Прошу тебя! — остановила скорого на расправу, и уже доставшего пистолет главаря до этого молча наблюдавшая за происходившим Мадавати. — Ты собираешься хорошенько проучить ее, да? — Томно улыбаясь Седобородому женщина — экстремистка провела пальцем с ярко накрашенным ногтем по его руке, оставляя на ней едва заметный след. — Прошу тебя, позволь мне сделать это самой. Благодаря обманчивой внешности, и ее неплохим актерским данным, этой женщине удалось ввести в заблуждение не только тебя, но и меня. И теперь я хочу сама исправить допущенную нами ошибку.

— Хорошо! — кивнул головой, соглашаясь с Мадавати, Седобородый. — М-м-м? — Тут же промычал он, вопросительно глядя на свою пассию и протягивая ей свое оружие. — М-м-м?

— Нет, нет, — покачала головой Мадавати, глядя на молодую женщину и отстраняя протягивавшую ей пистолет руку. — Нет, я хочу танцевать… А это… Это будет лишь мешать мне.- Надеюсь, никто здесь не против того, чтобы увидеть Танец Кобры? — продолжала она, обведя ничего не выражавшим взглядом всех, кто находился в зале Банка. — Да? — и сложив руки в индийском приветствии «лодочкой», экстремистка поклонилась уже предвкушавшему удовольствие от ее «танца» главарю.

На вопрос Мадавати экстремисты ответили громкими и нестройными, означавшими одобрение, возгласами. Между тем как заложники, в представлении которых подобные, говорившие о дружеском расположении и уважении к собеседнику жесты, никак не вязались с тем, что собиралась делать эта кровожадная вешья по имени Мадавати, недоуменно переглядывались между собой.

— Назови свое имя! — потребовала экстремистка, стоя в трех шагах от молодой женщины и презрительно глядя на нее. — Назови его, чтобы тот, кому, возможно, суждено будет выйти отсюда, мог помолиться за душу глупого создания, которому она принадлежала. Несчастной, вздумавшей обмануть Волков Генджера, и своими мелкими проделками постоянно досаждавшей им…

— Назвать свое имя? — произнес уже знакомый нам мелодичный грудной голос. — И присесть перед тобой в легком реверансе? Или, может быть, заламывая руки, просить тебя о пощаде? Умоляя не делать того, что ты задумала? Оставь, Мадавати, это ни к чему. Ты, кажется, собиралась станцевать нам? Ну, так танцуй. Попробуй удивить нас своим танцем. Но не советую тебе забывать о том, что мы не в танцклассе. И потом, кто из нас может знать, что ждет его уже через минуту? Что уготовила ему судьба?..

— Ах, вот как? — фыркнула Мадавати. — Знай же, несчастная, твои неприятности начались в ту самую минуту, когда ты имела неосторожность обратить на себя мое внимание. А закончатся они вместе с последним твоим вздохом, последним ударом твоего сердца. А это, уверяю тебя, произойдет очень скоро!

Сказав это, Мадавати подняла согнутые в локтях руки, и, повернув их ладонями кверху, на несколько мгновений застыла так без движения. Стоя на расставленых на уровне плеч в стороны и полусогнутых в коленях ногах.

— Та́м–та–та, та́м-та-та, та-та-та́м-та-та, та́м-та-та, — услышали вдруг все сухие, отрывистые звуки, эхом отдававшиеся в стенах Банка и довольно сносно передававшие ритм индийской танцевальной мелодии. Это один из экстремистов, высокий, смуглый и длинноусый, взялся аккомпанировать Мадавати, за неимением барабанов ударяя одной о другую костяными ручками двух больших, с длинными и широкими лезвиями, плашмя зажатых в его пальцах, ножей.

Первыми, словно откликаясь на эти отрывистые звуки, пришли в движение глаза Мадавати. Глаза, которые до этого та ни на секунду не сводила с заложницы. Следую ритмичным ударам, они быстро задвигались то в одну, то в другую сторону, а вслед за ними тут же пустилась в танец и сама она, подпрыгнув на месте, словно подброшенная с силой распрямившейся внутри ее пружиной.

Когда же ступни Мадавати вновь коснулись пола, она, не переставая водить глазами и следуя ритму, качнулась в одну, в другую сторону, вперед, назад, стоя при этом на месте и работая лишь извивавшимися, словно две змеи, руками, и корпусом. Затем пришли в движение и ноги Мадавати. Перебирая ими, она стала описывать небольшие круги, двигаясь перед неподвижно стоявшей заложницей то в одном направлении, то в другом, то плавно, то рывками, оживленно жестикулируя при этом руками и пальцами. На миг замирая, она тут же снова вся приходила в движение, чтобы, поочередно оторвав ноги от пола и топнув ими о каменные плиты, подпрыгнуть потом сразу на обеих на фут вверх… И тогда заложникам, следившим за Мадавати, словно завороженные, начинало казаться, что они слышат звон бубенцов, невесть откуда появившихся на щиколотках этой одетой в черное экспрессивной танцовщицы…

Ничего не скажешь, Мадавати была искусна в танце. Но вряд ли кто-либо из заложников мог испытывать радость и восхищение от него… Во-первых, потому, что этих людей не располагало к тому их нынешнее положение. А во-вторых, в том танце, многие элементы которого, как впрочем, и весь он сам, были исполнены угрозы и агрессии, полностью раскрывалась злобная и коварная натура его исполнительницы, стремившейся им же подавить волю зрителей и запугать их. Извиваясь всем телом, Мадавати то подступала к своей пленнице, то отступала назад, чтобы потом, снова быстро подбежав к ней, продолжать извиваться, теперь уже не сводя с нее немигающих глаз и словно стараясь загипнотизировать ее этим своим взглядом. Молодая женщина казалась спокойной. Она следила за Мадавати, мягко переступая с ноги на ногу и удерживая согнутые в локтях руки на уровне груди, так, как если бы держала в них невидимую флейту. Которую уже в следующий миг собиралась поднести к губам, чтобы извлечь из нее мелодию, способную успокоить рассерженное, постоянно мельтешившее у нее перед глазами злобное существо.

Внезапно Мадавати замерла на месте без движения. А затем, выкрикнув что-то, ринулась на заложницу. И обрушила на нее удар, по силе сравнимый разве что с ударом камня, выброшенного осадной катапультой. Или с ударом тяжелого хобота разгневанного на весь мир Ганеши, сына Шивы и Парвати…

Итак, вложив в удар всю свою силу, Мадавати ожидала услышать хруст шейных позвонков своей жертвы… Которая, как она думала, вся была в ее власти и с которой она могла делать все, что хотела.

Но, как оказалось уже через миг, Мадавати ждал сюрприз. И, нужно сказать, сюрприз очень для нее неприятный… Невероятно, но и эта ее попытка расправиться с упрямой заложницей не удалась. Но на этот раз ей понадобилось уже значительно больше времени, чтобы понять это…

С пол — минуты Мадавати сидела на полу, опираясь на него не слушавшимися ее дрожащими руками и тряся головой, словно стараясь сбросить с себя навалившееся на нее в эту минуту наваждение. И пытаясь понять, отчего это вспыхнул вдруг яркий, как от бенгальских огней, свет в ее глазах. И откуда появились эти проплывающие перед ними, то группами, то по одному, и кружившие, словно в медленном танце, разноцветные круги и прочие геометрические фигуры…

Ритмичные удары, задававшие темп Танцу Кобры, тут же оборвались. Экстремисты, наблюдавшие за прыжком Мадавати, выглядели разочарованными. Они с недоумением переглядывались между собой и, сочувствуя своей, мягко говоря, попавшей впросак «боевой подруге», сокрушительно покачивали головами.. И ждали реакции Седобородого на то, что сейчас произошло.

Увидев Мадавати сидевшей на полу, тот и сам вначале затряс головой, очевидно, будучи не в силах поверить в случившееся. А затем в гневе вскинул руки вверх, потрясая зажатым в одной из них пистолетом. Молча, потому что, похоже, у него не было слов, чтобы выразить свое удивление, возмущение и негодование…

Потом ему, очевидно, все же пришла на ум пара проклятий, но только лишь он открыл рот, чтобы озвучить их, как ему тут же пришлось снова закрыть его. Потому что Мадавати уже стояла на ногах, и это означало, что с ней все было в порядке. И ему не стоило «терять лицо» из-за какого-то имевшего здесь место недоразумения.

И действительно, на то, чтобы восстановить утраченную былую форму, Мадавати хватило минуты. Она снова готовилась атаковать, решив про себя, что на этот раз будет действовать осмотрительнее. И не будет, горя жаждой мщения, бросаться в бой сломя голову. Она поняла, наконец, что у нее достойный и опытный противник. Противник, который не намерен подставлять себя под удар и готов, в случае чего, дать ей отпор.

Впрочем, раздумывала Мадавати недолго. Полностью сосредоточив внимание на ненавистной заложнице, попытка разделаться с которой вот уже два раза подряд заканчивались для нее неудачей, экстремистка ринулась на молодую женщину, словно разъяренная пантера. Но чрезмерное увлечение техникой боя, предусматривавшей нанесение удара в прыжке — о, ужас! — снова сыграло с Мадавати злую шутку…

Не будь она настолько самоуверенной, чтобы не принимать во внимание факт присутствия в зале заложников-мужчин, она бы, возможно, не стала подходить к ним так близко. Но Мадавати была такой, как была. Она презирала и ни во что не ставила сидевших на полу бездеятельных представителей «сильного» пола; которым, собственно, в силу сложившихся обстоятельств, ничего другого и не оставалось делать.

Мадавати прыгнула! Но, будучи грубо одернутой в своем стремительном и свободном полете какой-то неведомой силой, вдруг завертелась в воздухе, и в который раз со всего маху грохнулась на пол…

Виной случившемуся с ней был выброшенный рукой светловолосого мужчины и крепко удерживаемый им за другой конец черный брючный ремень. Развернувшись подобно языку хамелеона, которым непревзойденный мастер мимикрии, выждав момент, выстреливает в свою жертву, этот длинный ремень захлестнулся вокруг лодыжки экстремистки. И, натянувшись, словно аркан, немилосердно бросил ее на пол…

Оглушенная падением Мадавати в мгновение ока была втянута в гущу заложников и осталась лежать среди них, так и не приходя в себя…

Все произошло в считанные секунды и треск автоматной очереди, страшный и вместе с тем казавшийся каким-то нелепым и неуместным, особенно теперь, после того, что случилось, стал если не точкой, то многоточием в конце этого разыгранного Мадавати и молодой женщиной драматического эпизода. Веер пуль прошелся над головами пригнувшихся к полу заложников, подобно смертоносному опахалу обдавая их дуновением леденящего кровь и душу ветерка… Послышался треск продырявленного дерева и пластика, звон разбитого стекла и глухие удары пуль о камень. Весь красный от гнева и с глазами навыкате, Седобородый палил в никуда…

— Спокойно, не стреляйте, с ней все в порядке! — крикнул ему теперь «опекавший» Мадавати светловолосый мужчина. — Видите! — желая показать главарю, что жизни лишившейся чувств экстремистки ничто не угрожает, он поднял голову Мадавати и легонько похлопал ее по щеке. — Она просто спит! Слишком активные действия этой женщины отняли у нее много сил. Не удивительно, что теперь ей необходимо немного отдохнуть, чтобы восстановить их!

Плохо скрываемый сарказм, с которым говорил светловолосый мужчина, мало способствовал успокоению разнервничавшегося, продолжавшего тыкать в его сторону своим автоматом, Седобородого. Поняв, что тот не на шутку разозлен и, чего доброго, может, потеряв контроль над собой, действительно нажать на спусковой крючок, светловолосый поднял руку в предостерегающем жесте.

— Воздержитесь от поступков, за которые вам, возможно, потом придется нести ответственность! Подумайте хорошенько, прежде чем что-либо предпринять. Ведь теперь она, — тут светловолосый снова похлопал ладонью по щеке «отдыхавшую» Мадавати, — по сути, теперь она тоже является предметом переговоров. И будет оставаться им, пока все мы будем здесь находиться!

— Вот как? — спросил, казалось, искренне удивившись, главарь. — Предмет переговоров… Ты думаешь, мы станем вести их? Ты вообразил, что теперь мы в равных условиях? Что тебе удалось сравнять шансы? Напрасно ты так считаешь, совершенно напрасно. Каждый из нас, — Седобородый оглядел своих оставшихся при ясной памяти и в сознании бойцов, — взяв в руки оружие, прекрасно понимал, на что он идет. Как знал и то, что кровь его, пролитая им в борьбе за святое дело, обязательно зачтется ему на небесах. Зачтется обязательно, не будь я Раджан Кгхишта!

— Святое дело? — переспросил пленивший Мадавати светловолосый мужчина, недоверчиво глядя на назвавшего себя Раджаном Кгхиштой и демонстрируя ему изъятый у нее пистолет. — Разве можно назвать «святым» дело, ради которого вы проливаете кровь невинных людей? А может быть, ты всерьез думаешь, что от этого у самого тебя, и у таких, как ты, прибудет святости? Или же ты рассчитываешь благодаря этому прославиться среди подобных себе? Последнее кажется мне более вероятным!

— Все, что ты говорил сейчас, все это пустые, абсолютно ничего не значащие слова! — отвечал светловолосому, зло сверкая очами, Раджан Кгхишта. — Ты и сам, очевидно, прекрасно это понимаешь. Хорошо! Послушай теперь, что скажу тебе я! — Я уже говорил тебе, почему мы готовы, скрепя сердце, смириться с потерей того или иного нашего товарища, — продолжал главарь экстремистов, выставив вперед бороду. — Да, вот и сейчас… Досадный, нелепый случай вырвал Мадавати из наших рядов. Что делать!.. Светлая память о сражавшихся вместе с нами героях навсегда сохранится в наших сердцах и в нашей памяти… Но, есть одно, на мой взгляд, важное обстоятельство, о котором я ни тебе, ни остальным не советовал бы забывать. — Посмотрите на это! — и главарь поднял руку с зажатым в ней небольшим передающим устройством, приводящим в действие мину на жилете одной из заложниц посредством радиосигнала.

— Как ты думаешь, что будет со всеми теми женщинами, которые недавно вышли отсюда, если я нажму вот эту кнопку на нем? Ты, надеюсь, понимаешь, что жизнь всех их находится сейчас в твоих руках. И то, будут ли они жить или нет, зависит только от тебя одного. Как самого решительного и, надо отдать тебе должное, самого храброго из всех мужчин-заложников. И от того, как скоро ты проникнешься важностью этого вопроса. А ты, похоже, все еще не готов это сделать. И с тем пистолетом, который ты взял у Мадавати… Ты ведь тоже не знаешь, что с ним делать, не так ли? Ведь ты прекрасно понимаешь, что прежде чем ты успеешь несколько раз выстрелить, многие из вас станут трупами. И это не считая тех, кто там, на площади…

— Да что с ним говорить, командир! — выкрикнул один из экстремистов, державшийся до сих пор в стороне свирепого вида толстяк с серьгой в ухе. — Жалкий червяк, пресмыкающийся в пыли у ног Волков Генджера! Он недостоин твоего внимания Раджан! Да, не достоин! Чего не скажешь о вон той очень интересной, на мой взгляд, дамочке с туфелькой. Разговор с ней остался как бы неоконченным!

И, грубо оттолкнув двух стоявших перед ним, словно соляные столпы, «зомби», бандит решительно направился к вновь занимавшейся раненым охранником молодой женщине

Увидев приближающегося к ней, нет, надвигающегося на нее, подобно огромному «Титанику», экстремиста, та быстро поднялась с колен, и, став спиной к фонтану, приготовилась отразить нападение.

— Погодите! — Светловолосый мужчина встал, и, удерживая отобранное у Мадавати оружие большим и указательным пальцами, отвел руку в сторону. — Постойте! Не причиняйте этой женщине зла! Я готов сложить оружие! И признать превосходство над всеми нами силы духа и мощи членов стаи Волков Генджера! Которые в борьбе за идею не жалеют никого и ничего, даже своих собственных шкур!

— С тобой мы разберемся позже, умник! — оскалился бандит, едва взглянув в сторону светловолосого мужчины. — А пока что… Вода из этого фонтана, вот что будет тем последним напитком, которым в конце своей жизни сможет вдоволь насладиться эта несчастная!

И, широко расставив руки, толстяк бросился на молодую женщину. Очевидно собираясь, сграбастав свою жертву в охапку, бросить ее в фонтан. И утопить в нем ее…

Но, скорый на расправу, он допустил ту же ошибку, что и всё еще остававшаяся вне всей этой земной суеты Мадавати. Как и она, бандит также переоценил свои силы и возможности…

…История военных конфликтов, имевших место на Земле с незапамятных времен и до наших дней, их история, запечатленная на глиняных табличках и в ветхих свитках папируса, в печатных изданиях и в «захватывающих» телевизионных репортажах из «горячих точек» на карте планеты, изобилует фактами, помогающими историкам составить их общую картину. Как и фактами, свидетельствующими, в частности, также и о том, что недооценка той или иной противоборствующей стороной своего противника очень часто приводит к весьма печальным для той стороны последствиям. Именно в результате ее, недооценки сил противника, случалось, целые армии были повержены в прах. Или же прекращали свое существование, погибая в волнах, в песках, или будучи занесены снегами… В данном же конкретном случае масштаб военных действий не был, конечно же, столь грандиозен, как те, о которых говорилось выше. Но субстанцией, укрывающей следы сражения, и здесь выступала вода…

Не то, чтобы новоявленный «Титаник» наткнулся на айсберг, нет… Но бандит схватил руками не заложницу, а пустоту. И, неудержимый в своем стремительном наступлении, и, к тому же, получив вдогонку ощутимый пинок под зад, пинок, сообщивший ему дополнительное ускорение, с разбегу плюхнулся в фонтан. Во́ды которого, тут же сомкнувшись над ним, поглотили отрицательного героя…

Сквозь шум воды, выплеснувшейся из мраморного резервуара и растекшейся по полу, причем, наперекор известному закону физики, в значительно большем объеме, нежели объем «погрузившегося» в него тела, были хорошо слышны раздавшиеся один за другим два выстрела.

Взбешенный от того, что очередная попытка расправиться с непокорной заложницей, попытка, на этот раз предпринятая одним из его лучших бойцов, снова не удалась, Седобородый навел на нее ствол автомата… Но мужчина, завладевший оружием Мадавати, опередил его, двумя меткими выстрелами прострелив уже собиравшемуся открыть огонь главарю экстремистов обе передние конечности…

Воя, как раненный зверь, и болтая повисшими, словно плети, руками. Раджан Кгхишта демонстрировал чудеса йоги, пытаясь зубами дотянуться до злополучного пульта, висевшего на длинном шнурке у него на шее.

Увидев, что командир ранен и что его впечатляющие попытки достать носом кнопку на пульте не дают желаемого результата, двое подчиненных Раджана Кгхишты бросились ему на помощь. Но резко остановились, услышав два предупредительных выстрела и свист пролетевших перед самыми их носами пуль. Стали, как вкопанные, стали, словно наткнувшись на невидимую преграду. И имея перед собой яркий пример меткой стрельбы светловолосого заложника, они уже не рисковали ни продвигаться дальше, ни открывать огонь.

— Стреляйте в него! Стреляйте же! — орал главарь экстремистов, призывая к решительным действиям своих перетрусивших бойцов. — Убейте его! И помогите мне, скорее, помогите!

Заметив, что, подчиняясь приказу, бандиты собираются открыть огонь, мужчина снова два раза нажал на курок. Он стрелял, почти не целясь, и на свою беду долго раздумывавшие бойцы, сбитые с ног точными попаданиями в плечо, с криками покатились на пол. Тут же с негромким стоном упал на пол и сам стрелявший. Раненый в бок пулей навылет одним из двух экстремистов, все это время удерживавших заложников от попыток встать короткими очередями поверх голов. Но, превозмогая боль и стиснув зубы, мужчина вскинул руку с пистолетом и двумя меткими выстрелами, произведенными в ответ, уложил автоматчиков на месте.

Тем временем крики и вопли Раджана Кгхишты, проклинавшего всех страшными проклятиями и ругавшегося, на чем свет стоит, достигли, наконец, слуха экстремиста с переговорным устройством. Как и, соответственно, возымели на него действие. И, поощряемый, таким образом, своим командиром, тот стал медленно приближаться к нему, удерживая пистолет в вытянутых руках перед собой, приседая на полусогнутых ногах и резко поворачиваясь всем корпусом то в одну, то в другую сторону.

Но очередь из «Узи», ранее принадлежавшего воину, жирное тело которого упорно не желала принимать покрывшаяся розовой пеной вода фонтана, заставила «связиста», каким отважным он ни был, залечь.

На какой-то миг в зале банка стало тихо. Затем все снова услышали знакомый глубокий грудной голос.

— Сейчас ты встанешь, — говорила молодая женщина, обращаясь к растянувшемуся на полу экстремисту и удерживая его под прицепом. — И мой тебе совет: не пытайся применить оружие. Люди снаружи, должно быть, не знают, что и думать по поводу нашей перестрелки. Боюсь, как бы у них не сдали нервы. Нервы, которые и так уже, наверное, на пределе. Сказать правду, мне не очень хотелось бы видеть, как повсюду здесь полетят клочья грязной шерсти Волков Генджера, если солдаты ворвутся сюда. От этого у меня может сделаться аллергия…

Шлепая босыми ногами по мокрому полу, молодая женщина подошла к распластавшемуся на нем «связисту» поближе.

— Вижу, некоторые из Волков очень неравнодушны к водным процедурам, — сказала она, глядя на того с презрительной улыбкой. — Но как мало это похоже на омовение в водах священной реки! Впрочем, думаю, даже им, этим водам, было бы не под силу смыть грязь и кровь с рук таких, как ты. — Я все еще должна подсказывать тебе, что делать дальше? — нахмурилась молодая женщина, приблизившись к уткнувшемуся носом в пол экстремисту еще на шаг. — Хорошо! Просто разожми пальцы руки, в которой держишь пистолет. И встань. И тогда оружие останется лежать на полу. Останется лежать само по себе. Ну же, поторопись! Очевидно, что не у всех здесь так много свободного времени, как у тебя, боец!

Разжать сведенные от страха судорогой пальцы экстремисту удалось не сразу. И лишь в результате длившейся пару минут мучительной борьбы с самим собой, к счастью для него завершившейся, опять же, его полной победой, тому удалось сделать это. После чего он встал и, повинуясь энергичному движению ствола «Узи», как побитый пес, поплелся к группе заложников. Встретивших его крепкими, но далеко не дружескими «пожатиями» рук…

Казалось, ситуация, если не кардинальным образом, то, по крайней мере, существенно изменилась. Контроль экстремистами над ней был во многом утрачен и в непростых отношениях сторон наступил переломный момент.

Но, как выяснилось чуть позже, говорить об этом было еще рано. Потому что совершенно неожиданно для всех события получили новый поворот.

Глава пятая. Последний «Танец Кобры»: Джессика и Джон против Мадавати

Превозмогая боль в наспех перевязанном боку, светловолосый мужчина приподнялся, чтобы осмотреться. И никто из заложников, поддерживавших его, да и он сам, не заметил, как напряглась, дрогнув, рука Мадавати. Рука, до этого безвольно лежавшая на полу… И уже в следующий миг та рука экстремистки, описав в воздухе дугу, наотмашь ударила раненого по лицу. Удар ребром ладони пришелся по переносице и был таким сильным, что мужчина, не издав ни звука и ударившись головой об пол, сразу же потерял сознание.

Остерегаясь выстрела направившей на нее автомат молодой женщины, Мадавати придвинулась ближе к раненому, стараясь таким образом прикрыться им. И в руках экстремистки снова оказался ее пистолет — оружие, ненадолго присвоенное другим, вернулось к своей хозяйке…

Послышался сухой металлический щелчок — энергичным движением руки Мадавати вогнала в ручку пистолета новую обойму. И, удерживая под прицелом обладательницу «Узи», встала.

Женщины стояли, глядя одна на другую с такой мрачной решимостью в глазах, что не только им, а и всем находившимся в зале Банка было понятно: — выйти из этого противостояния живой сможет лишь одна из них. И кто из двоих будет победительницей в нем, коварная ли, в свою очередь, приготовившая неприятный сюрприз своим недругам Мадавати, или та, которая еще несколько минут назад была заложницей, а теперь перестала быть ею, — об этом теперь приходилось лишь гадать.

— Мне немного неловко перед тобой, о Мадавати, — заговорила первой, обращаясь к экстремистке, молодая женщина. — И знаешь почему? Наверное, это было невежливо с моей стороны, отказаться назвать тебе мое имя. Мне кажется, теперь я должна сделать это. Время пришло.

— О да, время пришло, согласилась с бывшей своей заложницей, кивнув головою, Мадавати. — Нам предстоит сойтись в решающем поединке. И условия для всех должны быть одинаковыми. Одинаковыми! Абсолютно во всем, до мелочей…

— Итак, меня зовут Джессика! — сказала, тряхнув волосами, молодая женщина. — Теперь каждая из нас знает имя своей соперницы. И обе мы хорошо понимаем, что сейчас начинается последний, завершающий этап этой банковской операции, в которой нам довелось, — одной — по своей воле, другой — совершенно случайно, принимать участие.

— Ты права, Джессика. Это будет финальный поединок. Но сойдемся мы в нем не по удару гонга. Он не прозвучит ни в начале, ни в конце нашей встречи. Да и нужен ли он? Ведь второй его удар одной из нас вряд ли суждено будет услышать… Разве что, — криво усмехнувшись, Мадавати подняла глаза к потолку, — разве что потом она сможет взглянуть на все это оттуда. Так сказать, со стороны…

— Со стороны… — словно эхо, повторила за Мадавати Джессика. — Кстати, а вот как раз со стороны-то мы обе, наверное, и неплохо смотримся. По крайней мере, пока. Две очень решительно настроенные одна против другой женщины. Женщины, которым удалось обойти мужчин…

— Это потому, что мы умнее их, — усмехнулась Мадавати. — Это потому, что мы предусмотрительнее и способнее их…

— Не стану возражать! Но если мы с тобой такие разумницы, то не глупо ли было бы с нашей стороны доверять решение очень важного вопроса двум неразумным железякам?

— Ах, вот что! — поджала губы, услышав эти слова, экстремистка. — Ты хочешь сказать, что…

— Только то, — перебила Мадавати Джессика, — что если нашим металлическим доверенным случиться высказаться каждому в пользу своей клиентки одновременно, то обозревать панораму сверху придется нам вдвоем. А мне лично этого не хотелось бы. Потому что и там нас наверняка будет смущать присутствие друг друга…

— Я поняла тебя! Ты хочешь сражаться без оружия! Что ж, хорошо! Я готова. Но если кто-либо из здесь присутствующих захочет помешать нам, либо посмеет приблизиться к нему, — обведя взглядом заложников, экстремистка указала рукой на сидевшего под стойкой, закатив глаза, Раджана Кгхишту, — чтобы взять у него пульт, тот будет иметь дело со мной. Я, Мадавати, перегрызу ему горло! — И с этими словами экстремистка швырнула свой пистолет в уже свободный от человека-амфибии фонтан. Вяло плескавшемуся в нем до недавнего времени толстому экстремисту, теперь извергавшему из себя струи воды, как раз делали искусственное дыхание…

Впрочем, теперь все, кто нуждался в медицинской помощи, могли беспрепятственно получить ее. Приободрившиеся заложники, движимые чувством сострадания и из гуманных побуждений взяли на себя заботу о всех, кем бы они ни были, пострадавших. Вернее, о тех, к которым они могли приблизиться. И к которым, к сожалению, как раз и не принадлежал всеми брошенный и покинутый Раджан Кгхишта….

Увидев, что Мадавати выбросила свой пистолет, Джессика последовала ее примеру. Но она не стала бросать «Узи» в фонтан. Она просто положила автомат на пол и подальше отодвинула его от себя ногою.

— Теперь смотри и слушай, — заговорила Мадавати, глядя прямо в глаза Джессике. — Смотри и слушай… Сейчас ты увидишь то, чего тебе больше никогда не увидеть… Не увидеть нигде и никогда…

Тактика выжидания, к которой в определенных случаях прибегала Джессика, вступая в схватку, очень часто оправдывала себя. Позволяя ей выйти из поединка с кем бы то ни было, с, так сказать, минимальными потерями и имея неплохой результат. Но сейчас, ожидая нападения экстремистки и готовясь дать ей отпор, она неожиданно для себя обнаружила, что слова Мадавати, слова, которые та произносила медленно, растягивая их, и громким шепотом, и загадочные пассы той, выполняемые плавными движениями рук в ее сторону, начинают оказывать на нее, Джессику, какое-то странное воздействие.

Молодой женщине показалось, что освещение в зале Банка вдруг стало менее интенсивным, чем оно было еще минуту тому назад. И что с каждой прошедшей секундой оно продолжает ослабевать… Стараясь отогнать наваждение, Джессика провела рукой по глазам. Но нет, наваждение не исчезло. Наоборот, темнота по-прежнему продолжала наступать, и при этом как-то неприродно быстро.

Джессика не могла понять, в чем дело и откуда это все, но она чувствовала с каждой секундой возраставшее давление на нее какой-то неведомой силы… Силы, подавляющей волю и мешавшей ей сконцентрировать свое внимание на происходящем. Молодая женщина опасалась, что если так и дальше будет продолжаться, то она, чего доброго, скоро не сможет адекватно реагировать на него…

Между тем свистящий шепот Мадавати, ее голос, который теперь и шепотом-то нельзя было уже назвать, звучал все громче и громче. При этом, несмотря на попытки Джессики всячески сопротивляться ему, все глубже проникая в ее мозг и туманя ее разум…

Вдруг Джессика увидела, что там, где только что находилась Мадавати, очертания черной фигуры которой, ранее четкие, теперь были какими-то неясными и размытыми, — теперь там движется, оторвавшись от пола и плавно покачиваясь над ним, многорукое и извивающееся всем корпусом хвостатое существо…

Сверкая очами и кружась перед молодой женщиной в странном, не виданном ею доселе танце, существо это, то наплывало на нее, то, словно подхваченное схлынувшей волной, отступало назад; беспрестанно извиваясь и шевеля, казалось, лишенными костей, похожими на щупальца конечностями…

А зал тем временем продолжал погружаться в темноту. Темноту, уже ставшую почти непроглядной, проникавшую во все его углы так быстро, как если бы чья-то невидимая рука накрыла его тончайшей материей из темного газа… И теперь, доводя начатое дело до конца, ловкими и хорошо выверенными движениями одергивала и расправляла ту материю…

— Если развалины древних храмов Затерянного Города, здесь, неподалеку, и верхушки пальм озарятся сейчас бледным светом луны, то я, пожалуй, не стану удивляться этому, — подумала про себя, невесело усмехнувшись, Джессика. — Да, это и в самом деле явилось бы прекрасным дополнением к общей картине…

В надежде, что наваждение исчезнет, Джессика на миг закрыла глаза. Но, открыв их, увидела, что в окружающем ее пространстве ничего не изменилось. В вязких сумерках перед ней по-прежнему извивалось странное существо, а ночное светило, на восход которого она все же втайне рассчитывала, так и не появилось.

Вместо него в помещении, в котором теперь оставались лишь Джессика и то, чем сейчас стала Мадавати, один за другим с негромкими хлопками… вспыхнули факелы… Пламя которых осветило дно и уходящие высоко вверх стены огромного каменного колодца. С лоснящиеся ликами надменных и грозных бронзовых божеств на них…

— О, Мать-Кобра, — услышала Джессика шипящий голос существа, которое мы условимся по-прежнему называть Мадавати, обращавшегося к бронзовой, со сверкающими бриллиантами вместо глаз огромной кобре, распустившей свой капюшон на невысоком постаменте посреди колодца. — О, Мать и Королева Змей! О, ты, учившая меня усыплять своим взглядом разум! Благодарю тебя за то, что ты услышала мой зов! Обрати же свой царственный взор на эту несчастную, что перед тобой. Дерзнувшую стать на пути твоей верной и истовой служительницы и жрицы! Посмотри на нее! И по тому, что станется с ней сейчас, скажи, достойна ли твоей похвалы я, твоя последовательница и ученица! — О темные демоны и духи, о злые силы глубоких мрачных подземелий! — продолжала взывать к теперь уже представителям потустороннего мира, распаляясь, и приходя в неистовство, Мадавати. — Та, что принадлежит вам и телом и душой, та, чье сердце переполнено черной кровью, заклинает вас словами, открытыми ей Повелевающей вами! Сделайте так, чтобы разум этой несчастной покинул ее! Отправился в дальний путь, за моря и земли, которых не было никогда, как и нет сейчас, ни на одной карте! Ни на одной из всех существовавших когда-либо карт! И никогда бы — никогда! — не отыскал дороги назад! Клянусь самыми злобными из всех в диване рокшасов и дэвов, она уже почти готова к тому, чтобы расставаться с ним! Она уже почти готова!

Пытаясь противостоять воздействию насылаемых на нее Мадавати чар, чар, притупляющих чувства и туманящих сознание, Джессика крепко сжала руками виски и снова на миг зажмурилась. И, тут же открыв глаза, увидела, что факелы на стенах каменного, размером с арену цирка какого-нибудь провинциального древнеримского города, колодца, теперь горят не таким ярким огнем, как раньше; а сами те стены стали полупрозрачными…

— Ха-ха-ха! — услышала Джессика злобный смех Мадавати. — Ха-ха-ха! Ты, кажется, чем-то не на шутку обеспокоена? Оставь, для беспокойства нет причин! Как нет и никакого смысла сопротивляться…

— Все идет как надо, и конец будет таким, каким он и должен быть, — снова перешла на громкий свистящий шепот Мадавати. — Ты должна смириться со своей участью…

— Смириться? Пожалуй, нет, — сказала Джессика, всматриваясь в лицо коварной, силившейся подчинить себе ее волю Мадавати. — И вообще… Что мне делать, я буду решать сама. Скажу лишь, что твое представление и этот твой эффектный выход — все это действительно производит впечатление. Поздравляю тебя! Тебе по-настоящему удалось сжиться с выбранным тобою образом!

— О, да, да! — прошипела Мадавати, соглашаясь с Джессикой и самодовольно улыбаясь. — Спасибо… Я рада, что ты, несмотря на свое нынешнее состояние, все-таки сумела оценить по достоинству мою способность к перевоплощению…

— Да уж, — кивнула головой Джессика, стараясь воображаемым щитом отгородиться от злой, волнами исходящей от Мадавати, разрушающей энергии. — Вот где пропадает настоящий талант! Думаю, все Великие Маги современности сочли бы за великую честь посещать один с тобой клуб! Открытый тобою же, на средства, снятые со счетов в этом Банке командой Волков Генджера. Ты могла бы назвать его «Террариум». А что? На мой взгляд, это емкое и очень подходящее название полностью отражало бы суть основателей того самого возможного закрытого клуба. Да… А в перерывах меж заседаниями, в обществе удавов и других членов клуба, подобных тебе существ, ты стала бы поглощать кроликов. Только делать это нужно с умом. Потому что чрезмерное чревоугодие может привести к несварению желудка. А я, откровенно говоря, как не пытаюсь, никак не могу представить себе тебя сидящей в этом необычном виде на, извини меня, ночном горшке…

Мадавати ничего не ответила Джессике. Презрительно фыркнув и сверкнув очами, она двинулась по кругу, плавно скользя в воздухе в полуметре от пола. С явным намерением обойти молодую женщину, чтобы оказаться у нее за спиной. И теперь Джессике не оставалось ничего другого, кроме как все время поворачиваться, чтобы не упускать Мадавати из виду. И не дать той напасть на нее сзади.

Но длиннохвостое шипящее и размахивавшее своими руками-щупальцами существо с каждой секундой двигалось вокруг Джессики все быстрее и быстрее. И вскоре наступил момент, когда она уже не могла постоянно держать его в поле зрения…

Теперь молодая женщина, перед глазами которой все кружилось и плыло, и проваливалось куда-то, стояла неподвижно, безвольно опустив руки и глядя в одну точку перед собой. Трудно сказать, что видела она, в этот момент находясь в состоянии какого-то странного оцепенения, что чувствовала, о чем думала… При этом, казалось, совершенно не подозревая о том, что Мадавати уже тянется к ней своими щупальцами, находясь у нее за спиной, и абсолютно никак на это не реагируя…

Трудно пояснить нам и то, как могло получиться так, что, как вскоре выяснилось, раненый охранник Джон, в отличие от некоторых, был в курсе последних событий. Может быть, душа его, почувствовав, что Джон, которому она, опять же, всей душой принадлежала, дал слабину, — возможно, почувствовав это, она как раз раздумывала над тем, покинуть ли его навсегда, или же остаться с ним еще ненадолго? И, так и не определившись с этим до конца, витала над всеми, неприкаянная, и не видная в свете колышущегося пламени горевших в бронзовых креплениях факелов? Наблюдая за происходившим сверху? И, сопереживая тем, кто ей нравился, и к кому она была неравнодушна, решила все-таки вернуться к Джону, чтобы принять активное участие в их судьбе? А может быть, раненый охранник просто вовремя пришел в себя, как перед этим вовремя пришла ему на помощь молодая женщина? Так или иначе, но Джон и в самом деле очнулся. И сделал он это, нужно сказать, как нельзя кстати.

— Ну, и куда ты там уставилась, могу я узнать? — закричал Джон, приподнявшись на локте и обращаясь к стоявшей без движения и, казалось, ничего не видевшей и не слышавшей Джессике. — Что такого интересного ты там увидела, глупая ты девчонка?! Будь я попроворнее, я бы отвесил тебе сейчас увесистый шлепок! Да, да, ниже пояса! Не знаю, понравилось бы тебе такое обращение с тобой, но это наверняка привело бы тебя в чувство! Ну, что ты увидела там в самом-то деле, а?! Обернись! Посмотри, что делается у тебя за спиною!

Громкий, прерывающийся от волнения голос Джона, взорвав в ушах Джессики вязкую, сковывавшую движения тишину, подействовал на нее, словно ледяной отрезвляющий душ. Словно водопад, внезапно обрушившийся на нее с высоты десятка метров и своими холодными, хрустально-чистыми струями смывающий обман с ее очей и пробуждающий разум…

Очнувшись от навеянного на нее Мадавати нездорового сна, развеявшегося тут же вместе с растворившимся в воздухе фантомом, ею же и вызванным, Джессика быстро обернулась и, защищаясь, выставила вперед руки.

Острое, как бритва, лезвие ножа в руке экстремистки, скользнув по плечу молодой женщины, и распоров блузку, прошло мимо, оставив на нем лишь глубокую царапину. Увидев это, Мадавати с перекошенным от злобы лицом тут же занесла нож для повторного удара. На этот раз он пришелся на две скрещенные руки Джессики. Мгновенно перехватив сжимавшую нож руку экстремистки за запястье, и развернув холодное оружие лезвием к ней, молодая женщина с силой двумя руками толкнула его от себя…

И прежде чем Мадавати успела понять, что произошло, лезвие ножа в ее руке, уже окрашенное кровью ее соперницы, с сочным, неприятным для слуха шлепком впилось ей в грудь…

— Я сожалею, — сказала еще секунду назад собиравшейся нанести ей смертельный удар в спину, а теперь медленно оседавшей на пол экстремистке, Джессика. — Мне очень жаль, — повторила она, мягко опуская ту на каменные плиты пола. — Я должна была действовать быстро, не раздумывая долго. — Извини…

— Да, я понимаю… — Мадавати говорила тихо, с трудом шевеля вдруг пересохшими губами. — Ничего не поделаешь… Ты оказалась сильнее меня. Было большой ошибкой с моей стороны недооценивать свою соперницу. Я поняла это слишком поздно…

Негромко вскрикнув, Мадавати выдернула из своей груди вонзившийся в нее нож с рукоятью из рога носорога, и, закрыв глаза, затихла. Ею сразу же занялись бывшие заложники. Для них, клиентов и служащих Банка, все тревоги теперь были позади. И они, пережившие немало неприятных минут, с готовностью оказывали помощь всем тем, кто в ней нуждался.

Так завершилась операция по освобождению захваченных экстремистами в Банке заложников. Операция, в которой пришлось участвовать нашей героине, Секретному правительственному агенту Джессике. Молодой женщине, чью фамилию, из вполне понятных соображений, мы здесь называть не станем. А все остальное, как верно заметил, общаясь с инспектором Брауном, все тот же теперь лишившийся своего пульта Раджан Кгхишта, было делом техники. И спецслужб, «клиентом» которых ему вместе с остальными его «соратниками» уже очень скоро предстояло стать. И стать очень надолго.

Остров Зла

Глава первая. Крестный отец. Первое и неожиданное появление Карло

До срабатывания механизма активации Матрицы остается девять лет, три месяца, два дня.

…Дом был истинной страстью Джеффри. Страстью, пусть и не единственной, но!..

Выстроенный в строгом классическом стиле, но, вместе с тем, не лишенный деталей, придававших ему некую романтичность, он весь, от фундамента и руста, от цокольного этажа и до лепных украшений на карнизах и крыше, был частью его самого, его души, был его идеей и его мечтой.

Бассейн и площадка для гольфа при доме являлись неотъемлемой частью этой мечты. А строгих, геометрических форм изумрудные газоны, вычурно подстриженные кусты, деревья и другие декоративные растения, бывшие результатом стараний искусного дизайнера-садовника, фонтан и яркие островки цветников, — все это вместе взятое позволяло Джеффри, пусть, быть может, и с некоторой долей самообольщения, но говорить о своих владениях, как о его «маленьком Версале»…

От кованных, напичканных электроникой, ворот, извиваясь меж газонов и цветников, к дому вела усыпанная мелкой галькой из розового кварца дорожка. В ясные, безоблачные ночи она, как, впрочем, и другие дорожки, смотрелась особенно эффектно. И казалась сделанной из сахара. Или из застывшего сгущенного молока…

Серебристо-голубого, без декоративной подсветки, цвета дом, темные проемы окон, огромный диск луны в небе, дорожки, искрящиеся в ее ярком свете, близкие звезды над головой, аромат распускающихся ночью цветов, смешивавшийся с ароматным же дымом дорогой сигары… В такие моменты он, Джеффри, как никогда ясно понимал, что это значит, быть в гармонии как со всем, что его окружало, так и в гармонии с самим собою. И что такое настоящее человеческое счастье…

Минуты, проведенные Джеффри в подобной обстановке, доставляли ему истинную радость. Он наслаждался ими, очень ценил их, и, собственно, ради них он и жил. Возможно, кто-нибудь мог назвать все это его причудой. Но это был его, Джеффри, мир, мир, созданный его руками, им населенный и ревностно им оберегаемый. И защищать его он готов был яростно, подобно царю Итаки, защищавшему свой дом и свою честь от посягнувших на святое для него наглых развратных недругов.

И вот сейчас Джеффри шел к дому, тяжело ступая по тихо шуршавшей под его ногами мелкой розовой гальке, и с удивлением отмечая про себя, что идти ему становится все труднее и труднее. И что его ноги отказываются слушаться его. И потому для того, чтобы сделать следующий шаг, ему приходится прикладывать все больше и больше усилий…

Джеффри недоумевал. Он пытался, но никак не мог понять, что случилось, и что такое с ним происходит. Но где-то в коре его мозга, в затаенных глубинах подсознания, подобно светящемуся в ночи неоновому огоньку цепляющегося за насквозь промокший куст светлячка, пульсировала предательская мысль о том, что идти уже, собственно, некуда… Да, наверное, и незачем…

И все-таки Джеффри шел. Сжав зубы, и не на секунду не останавливаясь, шел, потому что привык доводить любое начатое дело до конца. Шел, понимая, что должен идти, и что лишь собрав всю свою волю в кулак он может выйти из передряги, в которую непонятно как попал… И во всем затем разобраться.

Три последние, показавшиеся ему очень высокими гранитные ступени, Джеффри преодолел уже на пределе своих физических возможностей. И в изнеможении остановился у входа, опустив голову и тяжело дыша.

Затем, упершись рукой о бронированное стекло стальной двери, скрывавшей непривлекательность металла под резной обшивкой из мореного дуба, он отыскал глазами панель идентификатора и приложил к ней свою трясущуюся ладонь. Джеффри надеялся услышать негромкое гудение электромотора и приятный для слуха щелчок, означавший, что запоры зафиксированы в положении «открыто». Вернее, он представлял себе, что именно так все и произойдет. Но этого как раз и не случилось…

— Так вот значит как, — сказал тогда Джеффри тихо. — Вот значит как…

В этих его словах было все. Констатация того, что его тревога, как подсказывало ему его шестое чувство, была не напрасной… Что наихудшие опасения, которые не покидали его с недавних пор, подтверждались; что он невероятно, смертельно устал, но что, несмотря на все это, он все еще пытается контролировать ситуацию и должен постараться справиться с не просто возникшей, а прямо-таки свалившейся на его голову проблемой…

— Хорошо, что хоть голова все еще цела, — криво усмехнулся сам себе Джеффри, растянув потрескавшиеся губы в болезненной улыбке. — Только вот, опять же… К нашему большому сожалению, это совершенно не меняет дела…

…Яркая, до боли в глазах, вспышка света, блеснув молнией перед Джеффри, на какое-то время ослепила его, задернув все вокруг серой пеленой… Впрочем, способность видеть он потерял совсем ненадолго. И уже в следующий миг его вниманием полностью завладела красавица-яхта… Белоснежная, словно чайка, с наполненными ветром парусами, компьютером на борту и до блеска начищенными и пускающими повсюду на воду «солнечных зайчиков» медными частями…

Мощный двигатель, навигатор и зависший где-то высоко в небе спутник уводили его, Джеффри, яхту в открытое море… Между тем как он оставался на берегу. И мог лишь наблюдать за тем, как от него уходит то, чем он так дорожил, то, что было частью его самого и его свободы. И Джеффри стоял, глядя яхте вслед, понимая, что не может ни изменить ничего, ни что-либо предпринимать, чтобы помешать этому. И кусая губы от сознания собственного бессилия и от отчаяния…

…Очнулся Джеффри от досады и боли. Действие препарата, инъекцию которого он сделал себе накануне вечером, кончалось, и в голове у него прояснялось. Боль же в ноге, развороченной выше колена разрывной пулей «тум-тум», напротив, подступала вновь. Впрочем, она никогда не оставляла Джеффри совсем. Не оставляла с тех пор, как с ним случилась эта… эта неприятность…

Джеффри опять начинало казаться, что нога его вновь лежит на жаровне, со всех сторон обложенная углями, и кто-то, чьей целью было сжить его со свету, доставив ему при этом как можно больше мучений, опять принимается за свое. С изуверским увлечением раздувая жар огромными мехами, и копаясь в его конечности раскаленными щипцами.

Наступило утро, и сквозь стоявший в джунглях сумрак все явственнее проступали краски зарождавшегося дня. Ночные тени нехотя отступали, прячась в темные норы и расщелины скал, волоча за собой тайны ночных драм и туда же уводя за собою посвященных…

Лучи солнечного света, пробиваясь кое-где сквозь густую листву деревьев и кустарников, пронизывали пространство подобно лучам театральных софитов, поторапливая тем самым с выходом новых героев нескончаемого, захватывающего, продолжающегося тысячи лет действа. Голоса любви и торжества, тревоги и смертельной тоски, — звуки теперь уже дневных, в режиссерской версии самой природы, спектаклей — драм, мистерий, комедий и трагедий, вновь постепенно наполняли джунгли.

Начинался день… Который, судя по его началу, как думал все еще находившийся под впечатлением от ночных видений Джеффри, вряд ли принесет с собой что-нибудь хорошее для него. Очевидно, этот день будет малоблагоприятным для принятия важных решений… Но, тем не менее, одно, и, пожалуй, самое важное в жизни решение Джеффри все-таки предстояло вскоре принять…

Дело в том, что программа «Автономное обеспечение», по которой на этот раз должен был действовать именно он, Джеффри, сегодня могла быть полностью завершена. С выполнением ее последнего пункта, носившего название «Самоуничтожение»…

— Очень жаль, — думал Джеффри, анализируя произошедшее и все больше склоняясь к мысли о том, что его игра сыграна. И что его «воспоминаниям» о, на самом деле, не существующих доме и яхте, «воспоминаниям», явившимся ему во сне, в итоге суждено остаться не нашедшей воплощения мечтой. Мечтой, прекрасным видением, картинкой, предложенной ему для просмотра его больным, воспаленным воображением…

Джеффри осторожно пошевелился, пытаясь понять, насколько ограничена свобода его действий, и не смог сдержать стон. Да, придать удобное положение израненному телу было не так-то просто. Острая боль в плече, дававшая о себе знать при малейшем движении, указывала на то, что проклятая «тум-тум» была пусть и самым значимым, но не единственным из воздействовавших на Джеффри извне неблагоприятных факторов. Ко всему прочему «Червяк», служивший Джеффри ночью удобным «креслом», теперь немного мешал ему…

«Червяк», в котором было, как прикинул Джеффри, не меньше метров девяти, явился под вечер. Как раз тогда, когда начиналось действие болеутоляющего препарата. Двигаясь с завораживающей неспешностью, но, вместе с тем, чрезвычайно целенаправленно, огромный питон бесцеремонно вторгся на территорию, занимаемую находившимся в полубессознательном состоянии Джеффри, полностью заполнив при этом небольшое пустовавшее пространство у замшелого ствола, о который тот так неловко опирался спиною. Действуя мягко, но с настойчивостью и силой мощного домкрата, питон чуть приподнял Джеффри, свернулся кольцами, осторожно поместив свое тело под его раненное плечо, и, положив свою голову ему на колени, закрыл глаза.

Фатальная несвоевременность произошедшего, полное отсутствие возможности хоть как-нибудь влиять на события, сама выглядевшая насколько нереальной и драматичной, настолько же и комичной, ситуация, а самое главное — то, что теперь лежать Джеффри стало намного УДОБНЕЕ, — все это вызвало у него приступ нервного смеха. Тут же перешедшего в болезненный кашель, который он постарался поскорее унять, чтобы не беспокоить чуть приподнявшего голову и, как показалось Джеффри, удивленно посмотревшего на него питона…

Сбившееся, было, с ритма сердце Джеффри теперь билось ровнее. Да, его застали врасплох, но… Но в данном конкретном случае снова нажимать на курок ему уже совсем не хотелось. Вчера и так было пролито много крови. Крови «пятнистых», крови бойцов его команды и его собственной в том числе…

— Ну-ну, — сказал, немного расслабившись и глядя на питона Джеффри. — Если так… Думаю, тебе вряд ли нужна моя кровь. И мои переломанные ребра тоже. Мы с тобой покладистые парни, правда? И у нас нет абсолютно никаких претензий друг к другу. Я правильно говорю, Каа? — И Джеффри по-дружески похлопал огромное пресмыкающееся по его толстому, чешуйчатому и узорчатому боку.

Почувствовав прикосновение руки Джеффри, питон открыл глаза, внимательно посмотрел на него, а затем, просканировав пространство трепещущим, раздвоенным на конце, длинным языком, снова закрыл их.

— Я, пожалуй, тоже вздремну немного, — сказал тогда Джеффри, не без трепета в душе поглядывая на подозрительное утолщение посреди мощного туловища питона. — Вздремну немного, — повторил он, чувствуя, что не в силах больше противиться действию препарата, инъекцию которого он сделал себе незадолго перед появлением Червяка.

И Джеффри погрузился в забытье. Имея надежду на то, что питон славно пообедал и что на полный желудок ему не приснится охота…

Наступившее утро, а за ним и день, не внесли каких-либо изменений в по-прежнему остававшееся сложным и, более того, критическим положение, в котором оказался Джеффри. Его состояние не улучшилось. Да и как оно могло стать лучше, если он, весь израненный, оставался без медицинской помощи, помощи, в которой так нуждался? И, ко всему прочему, теперь против него играло само время. Время, очень сильный и напрочь лишенный каких бы то ни было чувств и эмоций игрок…

Натренированное, мускулистое, сильное тело Джеффри по-прежнему отказывалось служить ему. Это было невыносимо для него, — чувствовать себя полностью беспомощным и не способным не то что на энергичные действия, которым он всегда отдавал предпочтение, а на какие-либо действия вообще. И от этого Джеффри испытывал огромные душевные муки. Муки, с которыми, пожалуй, могла сравниться лишь донимавшая его сейчас острая физическая боль.

И теперь уже не наркотик, а она, невыносимая боль, временами, как и первый, туманящая его разум, начинала диктовать свою волю его истерзанному, израненному телу. Заставляя все чаще подымать руку, чтобы поднести к глазам зажатую меж пальцев капсулу… Капсулу с содержавшимся в ней нервно — паралитическим ядом группы цианидов, мгновенно и безболезненно обрывающим течение всех жизненных процессов в организме и гарантирующим ему, Джеффри, быстрое и кардинальное решение всех без исключения вставших перед ним вопросов и проблем. А о том, что будет после этого, Джеффри старался не думать. Он был твердо уверен в одном: — в этом случае его ждет полный покой. И не будет больше ни раскаленных щипцов, рвущих на части его тело, ни тяжелых, не дававших покоя его душе покоя мыслей. А этого ему как раз больше всего и хотелось.

Что же касается Червяка, то если он и спал, то сон его был очень чутким. И проснулся он как раз в тот момент, когда Джеффри, решив, что тянуть с принятием яда не стоит, и что пришло время переправляться в мир иной, поднес капсулу ко рту. Питон резко поднял голову и, глядя полуприкрытыми и, казалось, сонными глазами на капсулу в руке Джеффри, стал медленно раскачивать ею из стороны в сторону. Затем в движение пришло все мощное тело Червяка. Не обращая ни малейшего внимания на Джеффри, лишившегося в этот момент опоры и потому заскрипевшего зубами от боли, и, очевидно, торопясь куда-то по своим делам, питон быстро выполз из-под него. И, даже не оглянувшись ни разу, бесшумно скрылся в ближайших зарослях.

— Думаешь, я буду скучать по тебе, Червяк? — прохрипел вслед поспешно удалявшемуся пресмыкающемуся Джеффри, зажав капсулу с ядом в кулаке и опершись локтем о землю. — Не дождешься, нет! Хотя я не имел бы ничего против того, чтобы снова когда-нибудь встретиться с тобой. Интересно, узнал бы ты меня, предстань я перед тобою в смокинге и с галстуком — бабочкой на шее?

Вот тогда-то, в ту самую секунду, когда весь Червяк исчез из виду, и произошло то, что, как думал Джеффри, никак не могло, и не должно было произойти. Против чего восстало вначале всего существо, и за что впоследствии он не раз благодарил судьбу. Вот тогда-то Джеффри и услышал голос Карло… Вернее, не его самого, а чипа, имплантированного в Карло. И звучал он из нашпигованного электроникой титанового многофункционального устройства на его, Джеффри, запястье. А затем Джеффри увидел маленькую ярко-оранжевую звездочку на экране его миниатюрного компьютера на браслете, беспрестанно мигавшую и медленно передвигавшуюся по нему. Этой звездочкой и был шедший в его направлении Карло. Чье многофункциональное устройство, точная копия браслета Джеффри, ни в коем случае не должно было работать сейчас в режиме «Поиск»…

И, тем не менее, Карло шел по следу Джеффри. И делал он это не в соответствии, а вопреки пункту Инструкции. Пункту, строжайше запрещавшему вступать в контакт с теми, кто оказался в ситуации, подобной той, в которой оказался сейчас Джеффри. Само существование кого этим пунктом ставилось под сомнение. Потому что теперь он был объектом, неспособным к активным действиям, «балластом», а Инструкция рассматривала балласт как негативный фактор. Фактор, способный самым отрицательным образом сказаться на проведении операции и помешать успешному ее завершению.

Как командир одного из отрядов Центра, Джеффри знал, что, хотя операция и провалилась, это абсолютно ничего не меняло. Он был дисциплинированный боец. Вернее, его уже почти не было. И поэтому его «маяк» молчал. Но Карло, несмотря ни на что, продолжал искать его. Маленькая, едва заметная точка на экране многофункционального устройства Джеффри упрямо, и не переставая ни на минуту, твердила: — Я иду, Джеффри! Я иду, дружище! Я иду!

Как Джеффри ни старался, он никак не мог определиться со своим отношением к тому, что делал сейчас Карло. Наверное, потому, что он не ожидал подобного поворота событий. И вообще… В его состоянии любому было бы очень нелегко сосредоточиться…

Взглянув на экран в очередной раз, Джеффри понял, что Карло уже не более чем в двадцати метрах от него. И кривясь, повернулся в ту сторону, откуда тот должен был появиться.

А потом их глаза встретились. Извиняющийся взгляд Карло объяснял все. Он был не один. И шел не совсем по своей воле. Ствол автомата одного увешанного оружием «пятнистого» упирался ему под лопатку, а второй, сверкая белками и выкрикивая проклятия, все норовил ткнуть стволом своего автомата Карло в лицо.

Морщась от боли, Джеффри вскинул руку с пистолетом. Ствол «беретты» в ней был нацелен в голову первого «пятнистого», того, от которого исходила прямая угроза жизни Карло.

— И не думай! — заорал, увидев это, нервный второй, тыча стволом то в сторону Джеффри, то снова в лицо Карло. — Сейчас же брось пистолет! А не то я разнесу череп твоему товарищу! И мы увидим, что в голове у него не серое вещество, как называют ее содержимое некоторые умники, а кровавая каша!

— А и в самом деле! — осклабился первый бритоголовый. — Зрелище будет, хоть куда! И имей твой друг воображение побогаче, он давно бы уже посоветовал тебе не горячиться и выбросить свою пушку. Выбросить к чертям собачим!

— Вот как! Ха-ха-ха! — рассмеялся, пританцовывая на месте и вращая глазами навыкате, нервный «пятнистый». — Хорошо сказано! Побогаче — к чертям собачим! Ха-ха-ха!

Карло ничего не посоветовал Джеффри. Он не мог этого сделать, даже если бы хотел. Его рот от носа до подбородка был заклеен широкой желтой лентой с черными вертикальными полосами на ней, придававшей лицу пленного сходство с по-дурацки скалящейся клоунской маской. Руки Карло были связаны за спиной, а грубые пинки, которыми награждали его конвоиры, заставляли его болезненно кривиться и смотреть под ноги, чтобы не споткнуться и не упасть.

— Тебе, я вижу, тоже досталось на орехи, дружище, — подумал про себя Джеффри, глядя на Карло и на кровавый шрам у него на лбу покрасневшими и слезящимися глазами. — Да и сам я, как ты уже, наверное, успел заметить, далеко не в лучшей форме. Далеко не лучшей, к нашему большому сожалению…

Очередной сильный толчок дулом в поясницу, от которого Карло чуть ли не сложился пополам, заставил его упасть на колени шагах в трех от «пятнистых».

— Слушай меня внимательно, — сказал бритоголовый, тыча пальцем в Джеффри. — Я считаю да трех! И если на счет «три» ты не выбросишь свой чертов пистолет… Если он все еще будет у тебя в руке… Ты ведь слышал, что тут говорилось о мозгах этого Щелкунчика? — и он указал пальцем на стоявшего на коленях к нему спиной Карло.

Карло поднял голову и едва заметно кивнул Джеффри, пристально глядя ему в глаза. И тогда Джеффри понял, что слова бритоголового — пустой звук. Что они абсолютно ничего не значат. И что вести счет будут не эти двое, а они с Карло…

— Раз, — снова едва заметно кивнул головой Карло одновременно с прозвучавшим «раз» пятнистого, не сводя глаз с Джеффри.

— Два, — чуть опустил голову тот на счет «два» державшего под прицелом Карло врага…

— Будьте вы прокляты! — прохрипел Джеффри сразу же после этого, очень натурально пуская слюни и закатывая кверху глаза. — К черту! Без меня… Дальше во всем разбирайтесь сами!..

И Джеффри широким и плавным жестом повел рукой с пистолетом в сторону от себя.

Он знал, что внимательно следившим за каждым его движением «пятнистым» понравиться этот жест. Как нравился и многим из тех, кто имел неосторожность столкнуться с Джеффри на тропе военных действий в подобной ситуации. Становясь для них последним из того, что им когда-либо нравилось в этой жизни…

Рука Джеффри, отшвырнувшая пистолет в кусты, безвольно упала на землю. Брошенный им пистолет летел в воздухе, вращаясь, как бумеранг, словно в кино с медленно движущейся лентой, а двое «пятнистых» и Карло неотрывно следили за его падением, будучи не в состоянии отвести от него взгляд. И лишь один совершенно, казалось лишившийся сил Джеффри, прикрыв глаза, тупо смотрел прямо перед собою.

— Три! — громко, как мог, промычал Карло, услышав глухой звук, с которым пистолет Джеффри упал на землю, и быстро подымаясь с колен.

— Три! — яростно выкрикнул одновременно с ним и сам Джеффри, вскинул левую руку, которую до сих пор держал скрюченной, за спиной…

Звон тетивы маленького арбалета в этой руке, короткий «вжик» оснащенной стабилизатором стальной короткой стрелы, сочный шлепок, с которым она попала в цель, и хрип повалившегося на землю с пронзенным стрелой горлом бритоголового слились воедино сразу же после счета «три».

— Вперед! — скомандовал тут же сам себе Карло, собираясь атаковать второго «пятнистого», пустив в ход ноги, а если потребуется, то и, в качестве тарана, голову. — Вперед!

Несмотря на отменную реакцию, на которую ему до сих пор не приходилось жаловаться, выполнить отданную самому себе команду Карло не успел. Как не успел отреагировать на странный шум в листве и треск ломающихся сучьев над его головой. Пришедшийся в грудь удар объемной, невероятно быстро развернувшейся перед ним в падении спирали, отбросив Карло прямо к Джеффри, на какое-то мгновение оглушил его. Падая, он успел подумать о летающих драконах, огнедышащих, с легкостью превращающих в металлолом до блеска отполированные и богато инкрустированные драгоценными металлами «бронежилеты» отважных средневековых рыцарей…

Но треск автоматной очереди и свист пуль над головой тут же прервали на какой-то миг установившуюся, было, в его ассоциативном мышлении связь между прошлым и нынешним временами. Слух Карло резанул отчаянный крик «пятнистого», глаза которого, выпученные от природы, сейчас казалось, готовы были вылезти из орбит. Тот стрелял, размахивая автоматом в свободной руке, а вторая рука его была прижата к туловищу сжимавшимися вокруг него в смертельных объятиях кольцами огромного пресмыкающегося…

Вскоре послышался хруст костей грудной клетки несчастного, и его истошные крики стихли. И когда конвульсивные движения и дрожь, пробегавшая по телу его жертвы, прекратились, питон медленно развернулся, и неспешно, и даже не взглянув в сторону смотревших на него широко открытыми глазами друзей, покинул место только что разыгравшейся драмы. Драмы, в которой ему выпало сыграть далеко не последнюю роль.

Проводив взглядами скрывшегося в густых зарослях питона, друзья переглянулись. Затем Карло придвинулся к Джеффри поближе и повернулся к нему спиной, требовательно мыча что-то и подставив ему свои связанные руки.

— Кто может объяснить мне… Кто может объяснить мне, в чем смысл происходящего? — спросил, ни к кому не обращаясь, Джеффри, принимаясь пилить своим боевым тесаком туго стягивавшую посиневшие запястья Карло веревку. — Сам я вряд ли смогу когда-нибудь это понять… Освобождая Карло от пут, Джеффри трудился изо всех сил. А их, как мы знаем, у него оставалось совсем мало. И поэтому дальше он действовал, храня молчание, и останавливаясь ненадолго лишь затем, чтобы хоть немного передохнуть. И тогда Карло, заполняя возникавшие паузы и подгоняя его, что-то недовольно мычал и нетерпеливо тряс головою…

Когда же веревка была, наконец, перепилена, Карло поспешно растер затекшие руки и, страдальчески морщась, содрал со рта обрекавшую его на немоту липкую ленту.

— А какой… — начал он, желая, очевидно, ответить Джеффри, или продолжить за него высказанную им перед этим в нескольких словах его же мысль. Но произношение Карло после вынужденного долгого молчания сильно хромало, и поэтому продолжать он не стал. И лишь проделав несколько беззвучных артикуляционных упражнений, заговорил снова.

— А какой смысл в том, чтобы задавать подобные вопросы здесь, сейчас? «В чем смысл происходящего»! Скажите, пожалуйста! Тебе что, дружище, сразу станет легче, если ты будешь это знать?

Сопровождая свои слова энергичной жестикуляцией, Карло нечаянно задел рану на лбу и поэтому окончание его фразы прозвучало зло.

— Извини, дружище… Я здорово устал… Видимо, начинают сдавать нервы, — сказал он затем, взглянув на страдальчески поморщившегося Джеффри. — Хотя… Знаешь, может быть, ты и прав, — продолжил Карло, тут же снова открывая их. — Мне тоже начинает казаться, что здесь что-то не так. Ну, я имею в виду, во всей этой нашей истории. Тут есть какая-то неясность. Думаю, при случае нам следует обратиться к господам из Центра за пояснениями. Да, да… Наверное, мы так и сделаем…

— Но это потом! Конечно же, потом, — заторопился Карло, снова придвигаясь поближе к Джеффри. — А сейчас мы просто полежим спокойно… Пока я попробую разобраться с тем, что могло свалить с ног такого здорового парня. Понятно, что он был не на прогулке, совершаемой им ежедневно после легкого завтрака. Но все же… Но все же…

Быстро осмотрев Джеффри, и заметив лежавшую в траве рядом с ним капсулу с ядом, Карло помрачнел.

— Да, дружище, похоже, кто-то очень испугался тебя, — сказал он, приступая к исследованию содержимого одного из сегментарных отделений на поясе Джеффри. — Наложил в штаны, перепутав нашего парня с быстроходным танком. И стреляя в него из противотанкового ружья. Из «Джавелина», чтоб его…

По лицу Карло было видно, что он остался неудовлетворенным тем, что ему удалось найти. Тогда он встал и направился к одному из «пятнистых», пучеглазому, присвоившему при жизни принадлежавший ему, Карло, пояс и драгоценный титановый браслет. И в наказание за это подвернувшемуся жесточайшему прессингу со стороны гигантского, причем действовавшего явно избирательно, пресмыкающегося.

Как оказалось, помещенный в стальной, с переборками, футляр набор медикаментов и миниатюрных хирургических инструментов, как, впрочем, и многофункциональное электронное устройство в корпусе из титана, при этом не пострадали. Правда, первый заклинило, и для того чтобы его открыть, Карло пришлось воспользоваться снятым с пояса пучеглазого своим же боевым ножом.

Сделав Джеффри инъекцию обезболивающего, Карло быстро и не обращая внимания на слабые протесты и стоны раненого, удалил с его ноги пропитанные кровью старые бинты и обработал рану перекисью водорода, распыляя ее из небольшого баллончика. Затем, убрав ватным тампоном кровь и грязь, и таким образом промыв рану, обработал ее антисептическим средством из другого баллончика. После чего вновь перебинтовал ногу друга. И в завершение всего установил на ней шину.

Подобную операцию Карло проделал и со сквозной раной на плече Джеффри. И лишь после этого занялся собой. А на оказание медицинской помощи самому себе ему потребовалось не более полутора минут.

Рана на лбу была глубокая и голова его раскалывалась от боли, но Карло ограничился тем, что, смыв кровь, туго перевязал ее.

У Карло были причины торопиться. Прежде всего, он должен был уничтожить следы своего и Джеффри пребывания в этом месте. И сделать это нужно было очень тщательно, так как он знал, что «пятнистых» следопытов провести не так-то просто.

Утопая по щиколотки в болотистой почве, весь красный от натуги, Карло оттащил прилично весивших «пятнистых» к протекавшей неподалеку реке и одного за другим столкнул их в воду. Отправляя тех, таким образом, в последнее плаванье…

— Оно будет недолгим, это ваше плаванье, — думал он, провожая взглядом погружавшиеся в мутные волны и пускавшие пузыри камуфляжи. — Скоро вами займутся крокодилы. И вы окажитесь у них в желудках. Таким плохим парням как вы, там самое место…

Закончив с «пятнистыми», Карло занялся сбором оружия. На груди у него повисли два автомата, запасные рожки к ним вошли в имевшиеся для них ячейки на поясе, а нож — во вшитый в штанину кожаный чехол на бедре. С пол — минуты Карло трудился над арбалетом, складывая его; и уже в собранном виде тот занял отведенное ему место на поясе Джеффри, рядом с предназначенными для него стрелами.

Некоторое время Карло стоял, взвешивая в руке тяжелую «пушку» Джеффри, которую он без труда отыскал в траве, то переводя взгляд с пистолета на Джеффри, требовательно протягивавшего к нему дрожавшую левую руку, то опять на пистолет.

— Ладно, — сказал он затем, подумав немного и иронично усмехаясь. — Ладно, со своим сокровищем ты будешь носиться сам. И, сунув пистолет в кобуру Джеффри и щелкнув застежкой, добавил: — Думаю, это будет забавно смотреться со стороны…

— Мы пойдем сюда! — продолжил затем Карло безо всякого перехода, поднося к глазам Джеффри карту, которую он с ловкостью фокусника извлек из своего нагрудного кармана, и тыча в нее пальцем. — Вот сюда, вниз по реке, которая выведет нас на восточное побережье этого проклятого Острова! — Для них, — кивнул он головой на запад, сопроводив этот свой кивок замысловатой фразой на итальянском языке, — для «пятнистых» мы должны сгинуть в болоте… Закончить свои дни в брюхе у крокодила, получить разрыв сердца при встрече с ужасным долгопятом, и наши косточки должны растащить по своим глубоким норам пронырливые хитрые фоссы. Или какие-нибудь животные еще неприятнее их. От нас не должно остаться абсолютно ничего, я правильно говорю, Джеффри?

Взглянув на Джеффри и убедившись, что тот ничего не имеет против его плана, Карло вновь поднес к его глазам карту.

— Я думаю, мы сможем отсидеться здесь, среди болотистой местности в низовьях реки. И если нам повезет, как это, кстати сказать, с нами уже не раз бывало, то мы выйдем из этой передряги, в которую непонятно как попали, отделавшись грязевыми ваннами. И несколькими приемами малярийной ингаляции…

— Погоди… — сделал слабый жест рукой Джеффри, прерывая тираду друга. — Погоди… Да, ты прав… Можно, да и стоит попытаться сделать так, как ты предлагаешь… — Джеффри говорил медленно, не глядя на Карло и, казалось, тщательно подбирая слова. — Вот только… Скажи мне, Карло, скажи, а ты уверен, что туда, — и он указал глазами на восток, — что туда пойдем… именно МЫ?

Интонация, с которой была произнесена фраза и заметное ударение на словах «мы» легко позволяли Карло обнаружить в ней скрытый подтекст.

— Ах, друг мой, — сказал Карло, покачав головой и как-то по-особенному и внимательно посмотрев на Джеффри. — Если я и могу еще быть хоть в чем-то уверенным, так это как раз в этом. И вообще… Ты же знаешь, дружище, моя уверенность, — она, как верный мой пес, — всегда со мной. Хотя, должен признаться, однажды она чуть было не оставила меня…

— Помнишь, Джеффри, — протянув руку, Карло коснулся плеча устало прикрывшего глаза друга, — ты помнишь, какие упражнения с альпинистским снаряжением мы проделывали на той отвесной скале? Под интенсивным огнем, который вели по нам плохие парни? Тогда я болтался на страховке, всерьез подумывая над тем, не пришло ли время перерезать ее, а ты удерживал меня, медленно сползая вместе со мной к краю пропасти. Я так и не понял, Джеффри, как тебе удалось удержать меня тогда? В то время как я уже был не совсем уверен, что ты сможешь сделать это…

— С помощью якоря, — сказал Джеффри, нащупывая дрожащей рукой нож на бедре и вымученно улыбаясь. — С помощью вот этого не раз выручавшего меня в сложной ситуации якоря…

— Потерпи… Потерпи дружище… Вот так… Вот так, — отрывисто говорил Карло, с усилием подымая скрипевшего зубами от боли Джеффри и взваливая его себе на плечи. — Ты же, надеюсь, помнишь, что мы с тобой решили… немного прогуляться… Помнишь, да? Ну, так вот, прямо сейчас мы этим и займемся. Прямо сейчас и прогуляемся…

На протяжении двух следующих дней Карло слышал у себя над ухом стоны и бессвязное бормотание товарища.

Пересекая болотистые участки прилегающей к реке местности по колено в воде, путаясь в вантах свисающих с деревьев лиан, раз за разом спотыкаясь о кочки, преодолевая препятствия в виде лежавших поперек их с Джеффри пути замшелых стволов деревьев, и все это с тяжелой ношей на плечах, Карло думал о том, что топографы, отводившие в своих изысканиях джунглям лишь семь процентов от всей поверхности планеты, были, пожалуй, не совсем правы.

Изредка, когда это не грозило ему перебить дыхание, Карло высказывал свои сомнения по этому поводу вслух, делясь ими с Джеффри. И слыша в ответ лишь слабые стоны раненного, просил его еще немного потерпеть.

На третий день стоны Джеффри стали тише. А во второй половине его и вовсе прекратились. И если до этого они временами раздражали Карло, который, как ему казалось, делал все что мог, чтобы не причинять Джеффри боль, то теперь его беспокоило и даже злило то, что его тяжелая ноша, это гора мускулов, пусть и довольно потрепанных, больше не информировала его о своем состоянии. Прежним, привычным и доступным ей способом…

Было еще нечто, что тревожило и смущало Карло. Он не знал, как так получалось, и почему, но с недавних пор ему стало казаться, что он видит себя как бы со стороны… Видит себя увешанным оружием, с Джеффри на плечах, медленно бредущим по пересеченной местности, все чаще прислоняющимся к стволам деревьев, чтобы перевести дух, — видит, словно на большом, с объемным изображением, экране…

А еще, — он также не знал, что это было, — то ли шестое чувство, то ли интуиция, которая никогда его не подводила, то ли внутренний голос, но что-то подсказало Карло, и это беспокоило его больше всего, что следить за событиями, разворачивавшимися на том экране, мог не только он один. Следить за ними мог еще кто-то. И этот кто-то не сидел, откинувшись на спину сидения в полутемном зале кинотеатра. Нет, чтобы хорошо все видеть, он шел. Не спотыкаясь и чертыхаясь, как Карло, а ступая тихо, как ягуар, неслышно и словно просачиваясь меж лиан, высоких стеблей травы и стволов деревьев. Причем этот другой шел все быстрее и поэтому расстояние, отделявшее его от Карло с Джеффри, с каждой минутой все более сокращалось…

Вместе с непонятно откуда появившимся и нарастающим ощущением присутствия кого-то постороннего и приближающейся опасности, Карло все чаще посещала мысль о том, что выражение «выработал свой ресурс» очень скоро можно будет применить и по отношению к нему…

Вначале он противился ей, всеми силами гоня эту мысль, гоня прочь от себя, но она каждый раз, как ни в чем не бывало, возвращалась к нему снова, начиная звучать в его голове, подобно бьющему в набат колоколу. И вскоре Карло как бы даже и смирился с ее навязчивым присутствием.

— В конце концов я сделал все, что мог, — сказал он себе, в очередной раз остановившись у дерева, чтобы глотнуть так не хватавшего ему воздуха. — Правда, Джеффри в свое время сделал это лучше. Ну, что ж, это лишний раз говорит о том, что я — не он. И тут уже ничего не поделаешь… Да, тут ничего не поделаешь…

— Наверное, самый неприятный момент в жизни человека тот, — продолжал рассуждать про себя Карло, пытаясь дышать ровно и глубоко, — это когда под влиянием воздействующих на него извне отрицательных факторов он начинает понимать, что его физические возможности не безграничны. И что у них, как и у всего в этом мире, тоже есть предел. Предел, который положен им свыше. А это значит, что моей вины здесь нет. Нет совершенно..

Придя к такому выводу, Карло осмотрелся вокруг, поворачиваясь всем корпусом и ища глазами пригодное для привала место. Но затем, будто вспомнив что-то, и криво усмехнувшись, снова зашагал на восток…

Ближе к вечеру третьего дня, когда солнце, почти невидимое за густыми кронами деревьев, миновав точку в зените, медленно заскользило по наклонной к горизонту, силы окончательно оставили Карло. Почувствовав, что дальше идти он уже не может, Карло опустился на колени, и осторожно положил Джеффри на землю.

Треска сучьев, хруста сломанных сочных стеблей, чавканья болотной жижи под ногами идущего, — всего этого больше не было слышно. Единственными звуками, нарушавшими установившуюся непривычную для джунглей тишину, были теперь лишь тяжелое дыхание Карло и его надсадный кашель. Карло, грудь которого вздымалась и опускалась, словно кузнечные меха, дышал часто, с шумом втягивая в себя насыщенный болотными испарениями воздух, но никак не мог отдышаться. Легкие Карло готовы были разорваться от нехватки воздуха. Ему казалось, что он находится сейчас не на поросшем травой небольшом островке земли, среди болот и зеленого моря благоухающей, усиленно выделяющей кислород растительности… А внутри совершившей несанкционированное погружение, терпящей бедствие и израсходовавшей весь запас воздуха, субмарины…

Немного отдышавшись, Карло нащупал пульс Джеффри, пульс слабый и едва прослушивавшийся, и с помощью мягких, оснащенных иголками ампул, сделал ему инъекцию стимулирующих жизненные процессы препаратов.

То, что Джеффри никак не реагировал на его действия и по-прежнему оставался ко всему безразличным, очень беспокоило Карло. И очень ему не нравилось.

Но, в принципе, он был готов к тому, чтобы в этой непростой ситуации, в которой они с Джеффри оказались, воспринимать все таким, как оно есть. И появление тех, о чьем существовании ранее он мог лишь смутно догадываться, не стало для Карло таким уж неожиданным. Он рассматривал произошедшее, как нечто свершившееся; И как то, что он в какой-то мере предчувствовал и предвидел…

Теперь Карло и Джеффри находились в обществе смуглых людей в набедренных повязках, лица и тела которых были разрисованы разноцветными красками. Неслышно появившись из-за скрывавших их густых кустов, они быстро приблизились к друзьям и окружили их, взяв в плотное кольцо.

— Привет, парни! — сказал Карло, настороженно глядя на аборигенов. — Рад встрече с вами, очень рад. Приятно видеть ваши мужественные, открытые лица. Лица, рисунок на которых, выполненный в столь спокойных тонах, ясно говорит о вас, как о людях уравновешенных, доброжелательных, с миролюбивым характером! Да, скажу я вам! Талант вашего визажиста, как говориться, и впрямь налицо!

— А что же это я расселся тут перед вами, в самом-то деле! — спохватился Карло. Действительно, это как-то невежливо с моей стороны. Думаю, никто не будет против, если я встану? Чтобы высказать должное почтение и уважение проявившим такое внимание ко мне и моему другу людям? — И, приподымаясь, Карло оперся рукой о лежавший в траве рядом с ним автомат.

Но как только рука Карло коснулась оружия, перед его глазами блеснули острые наконечники десятка направленных на него копий. Оружия не менее опасного в руках в совершенстве владевших им людей, чем его автомат. И те же метровой длины сарбаканы, разом поднесенными ко ртам остальными раскрашенными участниками встречи.

После увиденного Карло с легкостью и без малейшего труда подавил в себе желание взять оружие. Стоило лишь ему представить себе, как, посылаемые вперед сильным выдохом, из нацепленных на него деревянных трубок вырываются маленькие оперенные стрелы, и как те летят, бесшумно буравя воздух, и впиваются в его тело, как его рука отдернулась назад сама собой. Карло знал, яд кураре, которым смазаны наконечники этих безобидных, на первый взгляд, деревянных иголок, в случае их попадания в него, вызовет мгновенный паралич дыхательных мускулов. И, сопровождаемый этим своеобразным маленьким духовым оркестром, он тут же отправится в те дальние края, где, пусть и легко душе и телу, но откуда он уже никогда не сможет вернуться…

Но, как раз туда, в те самые края, Карло не очень-то и торопился. Ко всему прочему, он не мог принимать решение самостоятельно, не посоветовавшись с Джеффри. И должен был до конца оставаться на этой грешной земле рядом с ним.

Затем от группы окруживших Карло и Джеффри островитян отделился человек ростом чуть повыше остальных, одетый в бриджи и майку цвета хаки, туго обтягивающую его мускулистый торс. Боевая раскраска на его лице мало чем отличалась от той, что была на лицах остальных воинов. Но по тому, с каким почтением относились к нему его соплеменники, и с каким достоинством тот держался, Карло понял, что этот человек будет рангом выше остальных. Да повыше, если не сам вождь собственной персоной. И Карло решил про себя, что для удобства именно так и будет называть этого человека.

Мягко ступая, вождь подошел к Карло и Джеффри и присел рядом с ним на корточки. Некоторое время он молча, в упор, рассматривал их, переводя взгляд с одного на другого. После чего, полуобернувшись к своим соплеменникам, подозвал к себе одного из них, сопровождая свои слова неторопливым жестом.

Человек с флягой, болтавшейся на ремне у пояса, подойдя, так же присел на корточки рядом с вождем, и они принялись вдвоем о чем-то совещаться. При этом лекарь (такое прозвище Карло дал этому высокому и худому человеку потому, что на его фляге слабо просматривался затертый красный крестик), что-то важно пояснял внимательно слушавшему его вождю, то и дело, показывая пальцем на Джеффри. Которого уже, с молчаливого согласия Карло, успел бегло осмотреть, быстро нащупав едва прослушивавшийся пульс раненого и приподняв его веко.

Затем эти двое как бы поменялись местами — пояснять что-то лекарю принялся сам вождь, поочередно указывая ему глазами то на друзей, то на его флягу.

— Могу ли я поинтересоваться к какому заключению пришли уважаемые члены консилиума? — спросил Карло, когда вождь замолчал. — Сколько, по-вашему, времени займет лечение? И есть ли надежда на полное выздоровление пациента?

Очевидно, почувствовав иронию в его голосе, человек с флягой что-то тихо сказал вождю, и, поджав губы, отвернулся.

— Мы знаем, — ты и твой товарищ, — вы храбрые воины, — мягко произнес тогда вождь, серьезно глядя на Карло и обращаясь к нему, к его немалому удивлению, на чистом, без малейшего акцента, английском языке. — Так сказал нам Боа — Нуау, Великий Дух и покровитель этого Острова. Который в вашей схватке с преследовавшими вас «пятнистыми» принял вашу сторону. Он сказал нам, что мы можем рассчитывать на вашу помощь. А Великий Боа-Нуау знает все, и знает, что говорит. И всегда говорит правду.

— Мне приятно слышать такие лестные отзывы о себе из твоих уст, — отвечал вождю, глядя ему в глаза, Карло. — Я ни в коей мере не ставлю под сомнение многие достоинства, которыми, что совершенно очевидно, обладает Великий Боа–Нуау. И от своего имени, и от имени моего друга благодарю его за оказанную нам честь сражаться рядом с ним. Но, сказать откровенно, я не знаю, чем и в чем мы с товарищем можем помочь вам. Да, на вашем месте я не стал бы возлагать на нас слишком большие надежды…

— Похоже, у вас имеются какие-то планы относительно нас, — продолжал Карло, пытаясь понять, чего хотят от них с Джеффри вождь и его люди. — Могу я знать, о чем, по большому счету, идет речь? И в чем конкретно, они, эти планы, заключаются?

— Обо всем этом мы поговорим чуть позже, — ответил, поднимаясь с корточек, вождь вопросительно смотревшему на него Карло. — А сейчас мы должны подумать о твоем друге. Похоже, у него совсем нет времени на то, чтобы присутствовать при нашем затянувшемся разговоре. К тому же, я думаю, со временем, когда его состояние улучшится, он тоже захочет услышать ответы на заданные тобой вопросы.

— Это Анума, — сказал затем вождь Карло, указав рукой на своего соплеменника с флягой. — Он искусен во врачевании. — И с этими словами вождь кивнул лекарю головой, очевидно, предлагая тому приступать к делу.

Через какой-то миг сосуд, висевший на поясе Анумы, был снят с него; и Карло услышал, как забулькала, переливаясь в отвинченную с него пробку, жидкость коньячного цвета.

— Это очень хорошо, — сказал Анума, протягивая емкость с напитком Карло. — Это нужно пить. Будет очень хорошо. Будет много-много сил!

— Ну, разве что, — прищурился, глядя на лекаря и стоявшего с невозмутимым видом вождя, Карло. — Хотя, правду сказать, я на здоровье не очень-то жалуюсь…

Карло медлил, как всегда просчитывая возможные варианты развития событий. Варианты, которые могут последовать за дегустацией предлагаемого ему напитка.

— Пожалуйста, — настаивал Анума, протягивая Карло импровизированный стаканчик, удерживаемый им длинными, как у пианиста, пальцами и ободряюще кивая ему. — Пожалуйста, так нужно!

— Я не совсем уверен… Ну, хорошо. Чтобы не обидеть вас своим отказом… — И, приняв стаканчик из чуть подрагивавшей руки лекаря, Карло решительно отправил содержимое себе в рот.

Жидкость была ароматной, терпкой, чуть горьковатой на вкус и действие оказывала почти мгновенное. Последнее, о чем успел подумать Карло, засыпая, было то, что от него теперь мало что зависит. И им с Джеффри остается лишь одно — уповать на заступничество Великого Питона Боа–Нуау, с которым они уже имели возможность познакомиться. И которому они, похоже, чем-то приглянулись…

Глава вторая. Приятное знакомство Карло с Мэри и неприятное — Джеффри с Траутом

…Ни глубокий вздох, нарушающий размеренный ритм дыхания, ни едва заметное движение тела, ни слабое дрожание век, — ничто не говорило о том, что Карло проснулся.

Способность просыпаться незаметно для окружающих, выработанная им в результате упорной работы над собой и тренировок, проявлялась и сейчас. Переходя на работу в режиме бодрствования, мозг Карло тут же дал команду телу продолжать спать. Вернее, имитировать сон, притворяясь спящим.

Его нежелание заявлять о себе первым в выглядевших неопределенными ситуациях преследовало вполне определенную цель. Это давало ему некоторое преимущество над теми, кто мог наблюдать за ним в такие моменты. Так что ожидать возвращения Карло из владений Морфея обратной стороне приходилось ровно столько времени, сколько требовалось ему для того, чтобы оценить ситуацию и свое положение.

Первое, что почувствовал Карло, проснувшись «для себя», это характерный для лечебных учрежденный запах медикаментов.

— Следовательно, — подумал он, — уже с первых минут общения с теми, кого я встречу здесь, я могу позволить себе вести себя как человек, здоровьем которого дорожат. В какой мере, еще предстоит выяснить. Но вполне очевидно, что это так. И это уже радует…

Придя к такому утешительному для себя выводу. Карло решил осмотреться. И он осмотрелся, осмотрелся настолько, насколько в состоянии был сделать это, не поворачивая и не поднимая головы. И лишь чуть-чуть приоткрыв глаза.

Он лежал на кровати, подобный тем, которые обычно можно видеть в больничных палатах, весь опутанный разноцветными проводками, соединенными с всевозможными

датчиками и электронной аппаратурой, размещенными на хромированных стеллажах у стены и успокаивающее подмигивавшими ему зелеными неоновыми лампочками.

Рассмотреть все досконально, кроме двери, за никелированными прутьями невысокой спинки кровати и с едва приоткрытыми глазами было довольно сложно. И поэтому Карло пришлось прибегнуть к способу наблюдения, называемому им «эффект мыльницы». Это когда, по аналогии с работой устройства затвора фотоаппарата, глаза, как те самые его «шторки», открываются лишь на очень непродолжительное время; но, тем не менее, в его памяти (и в мозгу человека), остается запечатленная во всех подробностях картинка.

Нехитрая уловка, к которой собирался прибегнуть Карло, чтобы выяснить, где он находится, позволяла ему надеяться на то, что при этом ничего необычного в поведении «спящего» никем из тех, кто мог за ним наблюдать, замечено не будет.

На какую-то долю секунды Карло широко открыл глаза, собственно, он моргнул ими, а затем стал детально анализировать им увиденное, по памяти переходя от одного мало-мальски стоящего внимания предмета к другому.

Итак, он не мог пожаловаться на то, что никто не проявляет интереса к его персоне. Наблюдение за ним велось. Над дверью помещения, в котором он находился, имелась беспристрастно и добросовестно выполнявшая свою работу камера слежения.

Карло представил себе сидящего у мерцающего голубым светом экрана человека в другом помещении и решил про себя, что человек этот, кем бы он ни был, не должен рассчитывать на его, Карло, не предвзятое к нему отношение.

Разобраться же в своих чувствах по отношению к другому человеку, находившемуся здесь же, совсем близко от него, Карло было сложнее. В конце концов, чтобы как-то определиться с этим, Карло счел возможным проснуться по-настоящему. И открыл глаза.

Его пробуждения ждали… На роскошном, обтянутом пестрой тканью, стоявшем у противоположной стены диване, сидела, подобрав под себя ноги, молодая смуглая женщина в форме медперсонала. На фоне этого объемного образца мягкой мебели, над которым, очевидно, трудился пренебрегающий условностями дизайнер, женщина та выглядела хрупкой и какой-то беззащитной.

— Беззащитной,.. — сказал себе Карло. — Стоп, стоп… Почему сразу — беззащитной? И перед кем? Перед этим диваном, что ли? Так он не огнедышащий дракон, который насильно держит ее при себе, и в припадке гнева может ее проглотить. Ты же не знаешь ее, так что давай поаккуратнее с этим, рыцарь… Уж если тебе не терпится подыскать подходящее ей определение, то, может быть, «женственная» подойдет? Хотя, опять же… Какой еще, скажи пожалуйста, может быть женщина, если не женственной? — Ну, хорошо, — вздохнул Карло, поняв, что запутался окончательно. — Хорошо. На этом пока все…

Почувствовав на себе его взгляд, женщина отложила в сторону журнал с красочной обложкой и встала с дивана.

— Доброе утро! — сказала она, подойдя у Карло. — Вернее, день! — И улыбку на ее лице тут же сменило выражение сосредоточенного внимания, выдававшее профессиональный интерес, проявляемый ею к своему пациенту. — Ну, как вы себя чувствуете?

Карло не торопился с ответом, изучающие глядя на подошедшую к нему женщину. Вблизи она уже не казалась ему пушистым домашним котенком, удачно дополняющим скромный интерьер помещения и служащим живым элементом уюта. Женщина была стройна, держалась независимо и выглядела элегантной даже в своем рабочем костюме.

Ее кожа цвета кофе с молоком, в котором последнего на две трети больше, чем самого кофе, пышные, выбивавшиеся из-под светло-голубой пилотки, курчавые волосы, тип красивого, чем-то отдаленно напоминавший негроидный, лица, — все это говорило о том, что, очевидно, ее дальний предок был родом с южного полушария. И, наряду с прочим, делало ее очень привлекательной.

— Как вы себя чувствуете? — повторила, обращаясь к Карло, женщина. И заметив, с каким нескрываемым интересом смотрит на нее Карло, она немного нахмурилась. — Вы, наверное, так задумались о чем-то, что не сразу расслышали мой вопрос…

— Прошу прощения, мэм! — сказал, серьезно глядя на женщину, Карло. — Да, вы правы, я сейчас, что называется, немного не в своей тарелке. Очевидно, всему виной эти резкие, разительно резкие перемены, которые в последнее время происходят в моей жизни. Да… Еще раз прошу простить меня, мэм…

— А что касается моего самочувствия, — продолжал Карло, поведя глазами в сторону приборов со светящимися экранами у стены, — оно полностью соответствует показаниям этих электронных устройств. Не хуже и не лучше, мэм, не хуже и не лучше. С обезоруживающей улыбкой посмотрев на женщину, он сел в кровати, и принялся отсоединять прикрепленные к его телу проводки.

— Вы правы, — сказала, с серьезным выражением лица глядя на Карло, женщина. — Показания приборов довольно точно отображают ваше состояние. И то, как функционируют отдельные системы вашего организма, и он сам. Но рассказать, вернее, передать ощущения человека, его психическое и моральное состояние они не могут. Ну, и потом… Правила хорошего тона…

— Благодарю вас, мэм, — остановил женщину мягким жестом Карло. — Я все понял. Я прекрасно себя чувствую. И, очевидно, что благодарить за это я в первую очередь должен именно вас. Но, извините меня, ради Бога, не будет ли нарушением правил хорошего тона, если я попытаюсь встать со своего ложа, наконец?

— Да, сэр! Конечно сэр! — улыбнулась Карло одними уголками губ женщина, извлекая из кармана небольшой пульт дистанционного управления и нажимая кнопку на нем. — Ваш гардероб! — продолжала она, когда часть раздвижной перегородки в стене ушла в сторону. — А это, — последовало новое нажатие, — ванная и душевая комната. Здесь — бар, откидная кровать, телевизор, трансформирующийся тренажер, — нажатия кнопок следовали одно за другим и соответствующие части стены тут же убирались в сторону или поднимались вверх. — Ну, и так далее. Если во время кормления рыбок в аквариуме вы зазеваетесь и по неосторожности уроните в него пульт, то все эти операции сможете проделывать обычным для вас способом, — руками. И вложив пульт Карло в руку, женщина направилась к двери.

— Минуточку! — остановил ее Карло. — Если позволите… Скажите, а в случае, если я забуду, что здесь и как, или в случае нештатной ситуации, подобной той, о которой вы только что говорили, я могу обратиться к вам за помощью? И как я должен буду тогда обращаться к вам, мэм?

— Мэри, — сказала, на секунду задержавшись у двери, женщина. — Меня зовут Мэри.

— Очень рад знакомству! — подойдя к Мэри, Карло взял ее руку и накрыл сверху другой рукою. — Теперь я знаю имя моей заботливой сиделки. Терпеливо опекавшей меня, пока я лежал здесь, бессловесен и недвижим. И которой я очень благодарен за это. Кстати, меня зовут Карло. И скажите, Мэри, сколько времени реанимируемый Карло досаждал вам?

— Два дня, — улыбнулась Карло, не отнимая руки, Мэри. — И вовсе вы не досаждали мне. Все это время вы были действительно тихим и скромным пациентом.

— Два дня… — повторил Карло, глядя в глаза Мэри, и понимая, что ей пора уходить. — Пожалуйста, еще один вопрос. Могу я узнать, как давно освободился этот ну, скажем, номер? И был ли здесь кто-нибудь до меня?

— Вы первый, кто в нем поселился. До вас здесь еще никто не жил.

Повернувшись, Мэри вышла из «номера», как назвал его Карло, и дверь за ней бесшумно закрылась.

Последующие полчаса, уединившись в ванной комнате и вновь приобщаясь к позабытым благам цивилизации, Карло усиленно размышлял над тем, что же на самом деле с ним и Джеффри произошло. И могло ли это быть простой случайностью или хорошо продуманной кем-то и за них спланированной аферой.

Его размышления, продолжавшиеся уже за просмотром журналов и газет, аккуратными стопками сложенных на газетном столике, были прерваны появлением типа, катившего перед собой никелированный столик на колесах со стеклянными тонированными полочками, уставленными вместительными сосудами под колпаками.

Просторный, серого в полоску, цвета костюм типа и белая рубашка с галстуком, скрывавшие, по всей вероятности, мощный торс, короткая стрижка, квадратные челюсти, угрюмое выражение лица — все это определенно шло вразрез с общепринятыми представлениями о том, каким должен быть облик настоящего кельнера или официанта.

Подкатив столик к сидевшему на диване Карло, тип размеренными и неторопливыми движениями принялся расставлять посуду и столовые приборы; а закончив с его сервировкой, взялся за разливную ложку.

— Со своими обязанностями официанта ты справляешься очень неплохо, — подумал Карло, следя за действиями типа в сером костюме и глотая слюну. — Играя роль, очевидно, отведенную тебе твоим начальством, ты едва ли полностью сжился со своим образом. И все же… И все же, назвать это твоим призванием можно было бы разве что с большой натяжкой…

В целом же и сам официант, и набор представленных им на суд Карло блюд произвели на него неплохое впечатление. Не ожидая приглашения, Карло придвинул столик поближе к себе и при этом как бы случайно, но так, чтобы это заметил тип, отодвинул вилку на самый край стола. А затем движением мизинца столкнул ее вниз.

Реакция типа была мгновенной. Вилка не свалилась на пол, как можно было того ожидать, а взлетела вверх, с жужжанием вращаясь в воздухе. А, возвращаясь, шлепнулась ручкой в широкую ладонь «официанта», тут же зажавшего ее в своем кулаке. После чего она с прежней неторопливостью была вытерта салфеткой и вновь заняла отведенное ей на столе место.

— Я умею так и с этим, — сказал тип, коснувшись указательным пальцем руки лежавшего рядом с тарелкой Карло ножа. — И с этим тоже! — он отвел в сторону борт пиджака и похлопал рукой по кобуре пистолета под мышкой.

— Я так и думал. Я был в тебе уверен, — кивал головой Карло, задумчиво разглядывая типа. — Такие люди, как ты, всегда хорошо делают свое дело. И никогда не забывают выставить счет.

— И позаботиться о том, чтобы его вовремя оплатили, — добавил тип, направляясь к выходу.

— И все-таки, и все-таки… — Глядя ему вслед, Карло царственным жестом расправил и положил на колени салфетку. — Хотелось бы мне знать, почему тебе отказали в ангажементе…

Услышав эти сказанные ему вслед слова Карло, тип остановился, и, повернув голову, из-за плеча бесстрастно посмотрел на него. По всему было видно, что он и не пытался дать себе труд осмыслить услышанное и лишь ждал пояснений.

— Ну, хорошо, хорошо. Почему тебя не приняли в цирк, вот что было бы мне интересно знать. Очень интересно…

Благодаря интенсивной терапии, а также стараниям хорошо знавшим свое дело специалистов, Джеффри вернулся на грешную землю даже чуть раньше Карло.

И пока последний был погружен в мир волшебных сновидений и грез, вызванных поднесенным ему знатоком составления специфических напитков Анумой снадобьем, Джеффри уже был занят тем, что пытался восстановить в памяти события последних дней. И думал над тем, действительно ли были правдивыми и насколько соответствовали действительности рассказы тех, кто однажды уже одной ногой побывал в Аиде. Но затем, в силу разных не зависящих от них обстоятельств вернулся оттуда назад. Совсем как сам он недавно…

Пребывая в приподнятом настроении, все в радостном ожидании уготованной им Провидением в буквальном смысле этого слова задушевной встречи, испытывая неземную эйфорию чувств, эти люди, не прилагая к тому ни малейших усилий, и, что самое интересное, без всякого их желания, что называется, на полпути к вершине, вдруг сходили с дистанции. Чтобы возвратиться затем в исходную точку. Будучи потом не в силах скрыть своего разочарования тем, что они вынуждены были вернуться…

Но, как ни старался Джеффри, он не мог припомнить, чтобы с ним было что-то подобное. — Остается предложить, — думал он, — что в тот самый момент, когда жизнь покидала мое бренное тело, Карло со своей тяжелой ношей на плечах, со мной то есть, свернул вдруг, как он всегда умел это делать, куда-то в сторону… Проигнорировав указатели и яркий зовущий, притягивающий к себе свет, уже блеснувший, было, передо мной в конце того самого небезызвестного соединяющего этот и тот миры тоннеля…

Свое нынешнее положение Джеффри находил довольно сносным. Нельзя сказать, что силы полностью вернулись к нему, но боль от полученных в бою с «пятнистыми» ран беспокоила его уже не так сильно.

Джеффри был хорошим пациентом. Он спокойно переносил манипуляции, которым его подвергали врачи, и покорно принимал назначенные ему лекарства и процедуры. Джеффри понимал, — работавшие с ним, лечившие его люди были искренне заинтересованы в том, чтобы он как можно скорее встал на ноги.

Но были вопросы… Великое множество вопросов, как склонен был думать о том Джеффри. И самый главный из них, и на который, как казалось Джеффри, он должен был обязательно найти ответ, был такой: — Зачем?

И хотя этот и другие вопросы не давали ему покоя все это время, он понимал, что обращаться с ними не к кому. И значит, ответы на них ему предстояло искать самому. Ему обязательно нужно было во все разобраться. И в этом деле он мог рассчитывать лишь на помощь Карло.

Занимавшиеся лечением Джеффри люди входили в состав Международной гуманитарной организации «Врачи без границ». Судя по, очевидно, в спешке переданной и обрывочной информации, с которой кому-то из них, Бог знает каким образом, удалось выйти в эфир, в определенный момент жизни этих людей на этом Острове угрожала опасность. По соответствующим каналам информация эта поступила в Центр, и разработка плана операции по оказанию помощи нуждавшимся в ней была поручена одному из ведущих Отделов Центра, — Отделу Альфа.

В которой раз анализируя ход операции и ее закончившееся полным провалом завершение, Джеффри пришел к выводу о том, что она готовилась или же слишком поспешно, или же еще на стадии разработки этой самой операции неким злым гением в нее были внесены свои коррективы. Благодаря чему, или, вернее, из-за чего она заведомо была обречена на провал…

Учитывая специфику работы специалистов Центра, его структур и, в частности, Отдела Альфа, оба предположения Джеффри выглядели в высшей степени нереальными и невероятными. Но подыскать другое объяснение тому, что произошло, для Джеффри было так же невероятно сложно.

Впрочем, сейчас Джеффри удручало не столько собственное неведение, — рано или поздно он надеялся выяснить, по чьей злой воле ему и его команде пришлось стать разменными монетами в чьей-то чертовски крупной и серьезной игре. Более всего его удручало то, что после того как их «кинули», подставили, и, причем, на высшем уровне, что-то, — он это чувствовал, — словно надломилось в его душе. Теперь в ней было лишь одно — неверие… Он больше не верил никому. Никому, кроме, разве что, Карло, которого сейчас не было с ним рядом. И ни во что. И, возможно еще и поэтому, несмотря на то, что он перенес уже несколько операций, и некоторое улучшение общего состояния, положение Джеффри продолжало оставаться серьезным.

Лицо осматривавшего его хирурга часто хмурилось, и как ни старался он внушить своему пациенту надежду на скорое выздоровление, сам он не мог скрыть свою озабоченность положением дел. Будучи высококлассным дипломированным специалистом в своей области, он был плохим лицедеем… И в обращенном на него взгляде умных серых глаз и в часто повторяемом «хорошо… хорошо…» Джеффри видел полное подтверждение тому, что тот и сам не совсем верит в то, что говорит.

— Неужели все действительно настолько «хорошо», герр доктор? — спросил однажды хирурга Джеффри, делая ударение на слове, очевидно, бесконечно часто произносимом при осмотре пациентов врачами всего мира. — Как выдержанный, дисциплинированный и безропотно следующий предписаниям пациент, могу я знать ваш прогноз? Только откровенно?

— Видите ли, начал доктор тоном излагавшего материал перед университетской аудиторией светила медицинских наук, — в девяноста процентах случаев огнестрельные ранения, подобные тем, которые мы имеем, и пусть даже настолько, как эти, запущенные…

— Пожалуйста, доктор, — остановил его жестом Джеффри. — Прошу вас, не надо лекций. Да, я не очень разбираюсь в таких вещах, но давайте считать, что это не так. И что здесь все свои… — Так вот, — продолжал Джеффри, спокойно глядя на доктора, — поправьте меня, если я не прав, но мне почему-то кажется, что меня-то как раз и нет среди тех, кого без всяких сомнений можно отнести к тем самым девяноста процентам?

— Ну что ж, — вздохнул доктор, разведя руками, — очевидно, вы и сами все прекрасно понимаете. Как видите, здесь есть все, что необходимо для лечения. — И словно еще раз желая убедиться в том, что это действительно так, он обвел глазами палату, в которой проходил лечение Джеффри. Палату, обстановке которой могло бы позавидовать оснащенное по первому разряду высококлассное лечебное учреждение. — Я и мои коллеги, мы располагаем прекрасной диагностической аппаратурой и прочими средствами, очевидно, в силу особых причин, так кстати оказавшимися в этом забытом Богом месте. У нас есть все, что необходимо для проведения сложнейших операций. И все же мы не всесильны. И, потом… Откровенно говоря, у меня складывается такое впечатление, что вы, вернее что-то в вас, — не знаю, осознаете вы это сами, или нет, — но что-то в вас отказывается помогать нам…

— Что такое с вами происходит и почему, мне непонятно, — продолжал доктор, помолчав и пожимая плечами. — И мне неприятно вам это говорить, но мой долг поставить вас в известность о том, что, если в ближайшее время не произойдет изменений к лучшему, мы должны будем прибегнуть к радикальному вмешательству. Проще говоря, к ампутации.

— У меня есть подозрение, что в этом случае кого-то ждет большое разочарование, — криво усмехнулся Джеффри, кивнув в сторону камеры наблюдения под потолком. — И даже несмотря на открывающуюся передо мной отнюдь не радужную перспективу, я уже доволен тем, что этот кто-то понесет убытки. Получив свое распоряжение материал явно не высшей пробы…

— Ну что же… — Сложив руки на груди, доктор поднял глаза на камеру наблюдения. — Теперь, когда все обо всем знают, очевидно, пора состоятся консилиуму. В расширенном, так сказать составе…

По тому, с какой иронией были произнесены хирургом эти слова, Джеффри мог судить о его отношении к «специалистам», прильнувшим сейчас к экранам мониторов где-нибудь в другой комнате. И вместе с тем, к самому себе, человеку от медицины; сознающему свою зависимость от дилетантов и отдающему себе отчет в том, что прерогатива принятия решений при сложившихся обстоятельствах принадлежит отнюдь не ему. А тем самым дилетантам…

Реакция на слова доктора «специалистов» последовала почти незамедлительно. Как только в руках делавшей Джеффри перевязку медсестры закрылась крышка небольшого контейнера из нержавеющей стали, и Джеффри с вздохом облегчения откинулся на приподнятую спинку кровати, дверь в палату бесшумно отворилась. И тут же снова закрылась за спиной вошедшего в нее невысокого роста мужчины.

Собственно посетителей было трое, но по тому, как свободно держался первый и как почтительно смотрели на него двое других, ловя его взгляд и каждое движение, Джеффри понял, что их можно не принимать в расчет. Впрочем, мельком взглянув на этих двоих, он отметил про себя, что те очень похожи друг на друга, атлетически сложены и в довершение ко всему, одежды их абсолютно одинаковы.

На телохранителях вошедшего были черные брюки и такого же цвета короткие, надетые поверх футболок и не стесняющие движений куртки. Обуты они были в туфли на мягкой подошве без каблуков, и поэтому их шаг был упруг и неслышен. А сами движения их были выверенными и размеренными, и сопровождались лишь легким шорохом одежды. За отрешенным и скучающим, направленным куда-то мимо него взглядом «близнецов», — Джеффри знал это, — скрывалась готовность действовать быстро и с силой тяжелого, разбивающего в щепки крепостные ворота, тарана.

— Прекрасная пара, — сказал Джеффри прошедшему вперед и остановившемуся перед ним посетителю. — Прекрасная пара эти двое у вас за спиной. Думаю, в их обществе вы чувствуете себя в полной безопасности.

— Да, это так! — сказал мужчина, глядя на Джеффри и сопровождая свои слова едва заметным кивком головы. — Или почти так. Но как бы там ни было, я рад, что эти парни произвели на вас хорошее впечатление. Как на профессионала в своем деле. — Кстати, — продолжал пришедший, внимательно всматриваясь в лицо Джеффри, — а как чувствуете себя вы?

— Уже значительно лучше, — отвечал Джеффри, в свою очередь, обратив изучающий взгляд на визитера. — Благодарю вас, уже значительно лучше…

Если суть тех двоих, столпами стоявших посреди палаты, в его представлении сводилась к понятию «грубой силы», то с человеком, интересовавшимся его самочувствием, как подсказывала Джеффри его же интуиция, все было намного сложнее. Присматриваясь к нему, Джеффри поймал себя на мысли о том, что где-нибудь на океанском побережье того можно было бы принять за праздно проводящего время богатого туриста… За обладателя «Оскара», получившего этот приз в какой-нибудь из номинаций на Каннском кинофестивале… За служителя Бога, посвященного на Вселенском Соборе в высокий сан… За члена Совета Директоров какой-нибудь преуспевающей компании… И так далее и так далее…

Джеффри показалось, что этот на первый взгляд мало чем отличавшийся от других, одетый без всяких притязаний и намеков на знакомство с мало-мальски известным кутюрье человек может быть кем угодно. Стоит лишь ему этого захотеть…

Давняя привычка Джеффри составлять про себя из наиболее характерных человеку черт его психологический портрет, помещая при этом объект изучения в различные предполагаемые обстоятельства, сработала и сейчас. Однако на этот раз его попытка распознать человека, применяя этот метод, не дала желаемого результата. Как не пытался Джеффри, ему никак не удавалось составить все части воедино. Едва, казалось, определенные фрагменты начинали складываться, составляя целостную картину, как она тут же расплывалась. И сама суть вырисовавшегося, было, образа тут же ускользала от него…

— Ну, если так, то хорошо, — кивнул головой посетитель открыто рассматривавшему его Джеффри. — А вы, Вилсон, — обратился мужчина теперь уже к доктору, назвав того по имени, — что можете сказать мне относительно состояния нашего пациента вы? Говорите, говорите. Кажется, у вас есть, что сказать нам по этому поводу…

— Вас интересует мое мнение обо всем этом? — спросил Вилсон, повернувшись к посетителю. — Конечно, интересует, как же иначе?.. Но вам придется выслушать меня не только как практикующего врача. Я не могу судить о ваших планах, они мне неизвестны, но то, что для их осуществления вы готовы пойти на все, это мне уже ясно. Вы затеяли авантюру, сэр. Большую и кровавую авантюру. Но в чем-то ваши люди оплошали и все пошло не так, как вы ожидали. Вы тоже понесли большие потери в людской силе. Но, подозреваю, вас беспокоит не столько то, что ряды ваших солдат значительно поредели, сколько реальная возможность потерять нашего пациента. Я не говорю о том, что его жизни может что-то угрожать, нет. Для вас очень важно, чтобы он был в хорошей физической форме. Для осуществления ваших далеко идущих планов вам нужен хороший, настоящий боец, ведь так? Такой, каким еще совсем недавно был мой пациент. Но я не могу гарантировать вам то, что когда-нибудь он снова станет таким, каким был до встречи с вашими людьми. И, по большому счету, с вами.

— Я не удивляюсь тому, что услышал от вас, Вилсон, — покачал головой посетитель, с усмешкой глядя на доктора.- И это потому, что я хорошо знаком с человеческой натурой. Возможно, знаком даже лучше вас. И я доволен вами. Почему? Об этом чуть позже. Но сразу же должен вам сказать, что вы полностью отвечаете требованиям, предъявляемым мною к нашим сотрудникам. Во-первых, вы скромны. И как человек скромный, вы правильно заметили, что не можете судить о моих планах. Это более чем верно. И не только потому, что они вам неизвестны, а прежде всего потому, что вам не надо судить о них. Во-вторых, вы принципиальны. Настолько, что, очевидно, следуя своим глубоким убеждениям, готовы забыть о так называемой клятве Гиппократа, которую вы давали, ступив однажды на выбранную вами стезю служения людям. Забыть с тем, чтобы внести свои поправки в наши планы и этим досадить нам. И, в-третьих, сами того не желая, хотя теперь я не могу говорить об этом с полной уверенностью, вы приумножаете зло, о котором только что рассказывали нам. Именно приумножаете, оставляя своего пациента без надлежащей медицинской помощи. Да, вы делаете все как надо. Но, как говорится, не выкладываетесь. Вы, вернее, какая-то часть вас, не хочет сделать больше. А поступая так, вы вольно или невольно, теперь это уже не имеет никакого значения, примыкаете к нам. Вот и выходит, что мы с вами одного поля ягоды, Вилсон. Одного поля ягоды…

— Этот парень не слишком торопиться с выводами, док? — Приподнявшись на своем ложе, Джеффри внимательно всматривался в лицо человека в белом халате. — Это правда, то, о чем он говорит?

— Спросите об этом лучше у меня, — сказал посетитель, спокойно глядя на Джеффри. — Нашему уважаемому доктору, прежде всего, необходимо разобраться в самом себе. Не будем донимать его своими расспросами. А поскольку в дальнейшем нам с вами предстоит поддерживать тесные отношения, — дружественные, или нет, это другой вопрос, — то будет лучше, если вы уже прямо сейчас узнаете мое имя.

— Итак, меня зовут Траут, продолжал посетитель, не обращая внимания на появившуюся на лице Джеффри кривую усмешку. — Не посчитайте меня человеком нескромным, но мне кажется, что в будущем это имя будет слышаться вам в шуме ветра и океанских волн, шорохе травы и грохоте водопада, — везде и повсюду, молодой человек. — Посмотрите вокруг себя, — продолжал негромко говорить Траут, не сводя своих невыразительных блеклых глаз с Джеффри, — то, что вы видите здесь и сможете увидеть, выглянув в окно, — лишь мизерная часть того, что есть на этом Острове. Новейшие лаборатории и разрабатываемые в них нано технологии — это поверьте, чудо из чудес, которого еще не видел свет. Мы оставили далеко позади себя лучшие исследовательские центры планеты и НАСА. Мы превзошли их всех. Превзошли во многом, проводя свои работы здесь, на Острове. На его территории, скрытой от любопытных глаз специальными экранами и зарослями манговых лесов. Есть чему удивляться, не так ли?

— Частью наших, скажу без ложной скромности, грандиозных планов, — продолжал Траут после небольшой паузы, — стало приобщение к нашему делу высококлассных специалистов, которым мы ну, скажем так, предложили поработать у нас и на нас. В их распоряжение мы предоставили все необходимое. Как говорится, живи и работай! Но вот он, человеческий фактор… Тот самый, который самым неожиданным образом сказывается на задуманном теми же людьми… И наш доктор — яркое проявление вступления в действие этого фактора… — Впрочем, я не склонен ни укорять его, ни выносить ему порицание, — поджал губы Траут, искоса взглянув на Вилсона. — Он всегда может рассчитывать на мое полное понимание. Да-да! Очевидно в один из моментов его пребывания здесь, на Острове, его сознанием завладела мысль о том, что его привлекли к неправедному делу. К такому, которое шло вразрез с его убеждениями. Он не мог переступить через себя. И, как следствие, выполнять свою работу с полной отдачей. Но вы рисковали быть принесенными в жертву его собственному представлению о долге, друг мой…

— Очевидно, что вы нуждаетесь в отдыхе Вилсон, — продолжил Траут, теперь уже обращаясь к доктору. — Хотя это и несколько несвоевременно, мы готовы предоставить вам возможность собраться с мыслями и отдохнуть. Сейчас вы можете пойти к себе и заняться, чем пожелаете. Надеюсь, так вы вновь обретете ясность мысли и утраченное вами душевное равновесие.

— Не думаю, что произошедшее нуждается в комментариях, — сказал Траут Джеффри, когда доктор, пробормотав что-то неразборчиво, вышел и дверь за ним закрылась. — Вы не должны принимать близко к сердцу сказанное тем человеком. Все не так уж и плохо, как может показаться на первый взгляд.

— И это говорите мне вы? — спросил Джеффри, глядя в глаза Трауту и чувствуя, как в его душе закипает гнев. Да, боль и затуманенный ею разум, отчаянье, чувство полной беспомощности, заползающий в душу страх смерти, и вместе с тем всевозрастающее желание разом покончить со всем тем разом, — все это еще было свежо в его памяти… А человек, который был причиной всех его бед, стоял сейчас здесь, рядом с ним. — Разве не по вашей милости я попал сюда? — продолжал, стараясь держать себя в руках, Джеффри. — И не по вашей милости нахожусь сейчас в таком состоянии? Скажите мне, что это не так!

— Хорошо, хорошо, успокойтесь, вам вредно волноваться, — примирительным тоном сказал Джеффри Траут. — Что теперь говорить… Наверное, люди, выполнявшие мой приказ, поняли его слишком буквально… Хотя, возможно, к принятию более действенных мер вынудили их вы сами. Вы с вашей командой. — Но, так, или иначе, эти люди наказаны. И наказаны вами же, — продолжал Траут после небольшой паузы, задумчиво глядя на гневно сверкавшего глазами и игравшего желваками Джеффри. — Их больше нет. А вы есть. И я хочу предложить вам сыграть со мной в одну очень интересную игру. Собственно, вы приняли в ней участие с той минуты, как только оказались на этом Острове. Да, пока она приостановлена. А ее продолжение имеет смысл лишь в случае вашего полного выздоровления. И возобновления участия в ней еще одного игрока. Очевидно, вы догадываетесь, о ком я говорю, не так ли? Да, я имею в виду вашего друга. Друга, с которым вам предстоит многое обсудить; и благополучие которого во многом будет зависеть от вас. От вашего правильного выбора. Как, впрочем, и ваше собственное. Всем нам важно, чтобы вы поскорее обрели свою прежнюю форму. Поправляйтесь поскорее и постарайтесь не огорчать никого из нас. Никого из тех, кто нуждается в вас и ухаживает за вами.

Готовясь к обещанной ему Траутом встрече с Карло, два последних дня Джеффри действительно старался восстановить утраченные силы. Старался, как мог. Но, очевидно, одного его желания поскорее прийти в норму в случае с ним было недостаточно. У него было лихорадочное состояние; временами его знобило, временами бросало в жар, температура у него оставалась повышенной и никак не спадала. Боль в ноге, временами ненадолго исчезая, неуклонно появлялась вновь, и это уже само по себе никак не способствовало его хорошему настроению. Ни предупредительное отношение к нему медперсонала, усиленно опекавшего его и буквально носившего на руках, ни беспрекословное выполнение всеми его малейших прихотей, ни калорийная и вкусная пища, — ничто из этого не могло поднять его тонус и развеять его, Джеффри, мрачные мысли. Всматриваясь в лица врачей, Джеффри все чаще замечал, что им приходится прилагать усилия, чтобы скрыть свою растерянность. Очевидно, вызванную тем, что им никак не удавалось выяснить причину его остававшегося стабильным средней тяжести состояния.

На третий день к нему вновь пожаловал с визитом Траут. Как и прежде, в сопровождении все тех же близнецов-телохранителей, которые на этот раз не остались стоять посреди палаты, а вместе со своим Боссом подошли к кровати Джеффри. И замерли рядом с ней с их обычным невозмутимо-отрешенным выражением на лицах.

Вошедшая вместе с троицей знакомая Джеффри медсестра, всегда решительная в своих действиях, но тактичная со своим пациентом-подопечным и обходительная, теперь, как показалось Джеффри, была чем-то смущена. От его внимания не ускользнуло и то, что руки женщины, державшей в них что-то вроде подноса с накрытыми на нем белоснежной салфеткой предметами, слегка подрагивали.

— Явление второе, — криво усмехнулся Джеффри, окинув вошедших откровенно-недружелюбным взглядом. — Господин Губернатор Острова — невидимки и сопровождающие его трудно различимые между собой лица. Вам не кажется, что пришедшая с вами женщина не совсем уютно чувствует себя в вашем обществе, господа?

Лихорадочно соображая, чем может быть вызван новый визит и чем на этот раз он может кончиться для него, Джеффри надеялся, задев самолюбие потенциального противника, не то, чтобы выбить его из колеи, а хотя бы увести его тем самым немного в сторону. И, благодаря этому, выиграть немного времени, необходимого ему для того, чтобы попытаться понять, что тот собирается предпринять.

На замечание Джеффри Траут отреагировал лишь слегка приподнятой бровью. А его деловой и решительный, читавшийся во всем его облике настрой при этом отнюдь не исчез.

— Мы здесь потому, что так нужно, молодой человек, — сказал он, делая рукой с зажатой в ней меж пальцев сигаретой жест, очевидно, должный означать, что тут уж ничего не поделаешь… Или же, как вариант, что на все воля небес… — Да, мне не трудно понять чувства человека, свобода которого в силу различных независящих от него обстоятельств существенно ограничена. И все же вам следовало быть немного сдержаннее в своих высказываниях… — Ну что ж, — продолжил затем Траут, взглянув на телохранителей и медсестру и указывая дымящейся в руке сигаретой на Джеффри. — Приступайте!

Поднос, выбитый молниеносным ударом Джеффри из рук шагнувшей к нему медсестры, взлетел, вибрируя, под потолок. И тут же со звоном умирающей литавры упал на пол. Произвести этот шум — было единственное, что успел сделать Джеффри. Поднос еще качался по полу, а он уже лежал в своей кровати, не имея возможности пошевелиться под тяжестью двух навалившихся на него одетых в кожи глыб.

Боль пронзила тело Джеффри, и перед глазами его поплыли черно-белые круги. Сквозь них он мог видеть, как медсестра, подталкиваемая к нему Траутом, приставила к его руке что-то похожее на пневматический пистолет с небольшим раструбом на дуле и быстро нажала на спуск.

Послышался негромкий чмокающий звук, и в месте касания к его телу раструба Джеффри почувствовав легкие покалывания. Боль почти сразу же утихла, и у него появилось такое ощущение, будто сам он погружается в бассейн с теплой водой. Мягко покачивающей его, и действующей на него успокаивающе и умиротворяющее…

— На большее ты вряд ли мог рассчитывать в этой ситуации, — услышал вдруг Джеффри, засыпая, сказанные ему когда-то очень давно слова отца. — Но выразить свой протест действием — это святое право каждого настоящего мужчины. Уж его-то теб никто не может лишить… Все правильно. Все верно, мой мальчик…

Джеффри не помнил, по какому поводу произнес отец эту фразу, но ему показалось, что сейчас и здесь она пришлась как нельзя кстати…

Глава третья. Операция «Черная дыра»

До срабатывания механизма активации Матрицы

остается девять лет, два месяца, двенадцать дней

Опустившись ниже, и лавируя меж громад из стали и стекла, винтокрылая машина вышла, наконец, к цели своего маршрута. А оказавшись над сравнительно невысоким и ничем особым не отличавшимся от остальных зданием Центра, и описав над ним, как того требовала инструкция, небольшой круг, вертолет на несколько мгновений неподвижно завис в воздухе. После чего, повинуясь руке опытного пилота, плавно опустился вниз и замер на посадочной площадке на крыше здания, как раз в центре круга со знаком, похожим на английскую «Н».

Не дожидаясь, пока спадут обороты двигателя, и иссякнет поток нагнетаемого винтом воздуха, сидевший ближе к двери человек распахнул ее и, пренебрегая парой ступенек небольшого, опущенного им же, трапа, легко спрыгнул вниз. Второй пассажир, тут же последовав примеру первого, в мгновение ока оказался рядом с ним. Продемонстрировав, таким образом, свое проворство, отличавшиеся отточенными движениями телохранители (а эти двое действительно принадлежали к людям этой профессии), принялись оглядываться по сторонам. Поворачиваясь при этом всем корпусом, синхронно, и чуть разведя руки, опустить которые по швам им мешали их накачанные трицепсы. И тем самым очень напоминая собой видевшим их двух больших, нацепивших черные очки и растопыривших свои ласты пингвинов.

Но, вглядевшись в лица телохранителей внимательнее, всякий понял бы, что на этом их сходство с безобидными добродушными птицами кончалось. И что о первом ошибочном впечатлении, производимом этими людьми на того, кто мог их видеть, или за ними наблюдать, ему следует поскорее забыть…

Третий пассажир, носивший обычные очки, спустился на площадку так же благополучно, как и двое первых. Но не так быстро, как они, и проявляя осторожность, которая со стороны могла показаться даже несколько излишней. Последним же в двери показался темнокожий, крупного телосложения мужчина. Судя по всему, также не склонный к тому, чтобы проявлять поспешность. Поддерживаемый своим сошедшим ранее спутником, он совершал спуск на твердь чинно и неторопливо, как привыкли это делать люди, занимающие высшие ступени иерархической служебной лестницы. И которым не к лицу, учитывая внимание, проявляемое общественностью к их особе, повсеместно демонстрировать излишнюю резвость. В левой руке мужчина держал нечто напоминающее собой небольшой, серебристого цвета, кейс. И хотя спускаться вниз, держась за поручень одной рукой, ему, похоже, было не совсем удобно, видевшим его сразу становилось понятно, что расставаться со своей ношей он не имел ни малейшего желания.

От группы стоявших у напоминавшего вход в метро арочного сооружения на крыше сотрудников Центра отделились двое мужчин. Которые тут же, поправляя на ходу растрепавшиеся волосы, быстрым шагом направились навстречу прибывшим.

— Добрый день, господин Советник Президента! — первым приветствовал один из них мужчину с кейсом.

— Добрый день господин Фишер — обменялись затем рукопожатиями встречавшие с человеком в очках.

— Добрый день господин Директор! — пробасил Советник Президента, отвечая на приветствия. — Добрый день вам, господин Секретарь Кински! Приветствую, приветствую вас!

— Прошу вас следовать за мной, господа, — сделал приглашающий жест рукой Директор Центра Исследовательских Инициатив Треникс, когда краткая церемония встречи была завершена. — Сюда, пожалуйста! И он первым направился к арочному входу, ведущему внутрь здания.

Пропустив встречавших и гостей, бронированные двери арки бесшумно затворились за ними. Крыша здания опустела. Теперь на ней оставались лишь вертолет да четверо экипированных в бронежилеты и шлемы со сверхпрочными прозрачными щитками бойцов, — по одному в каждом углу обнесенного невысокими коваными заграждениями периметра.

Устроившись там на защищенных полусферами из бронированного металла и стекла сиденьях, они контролировали каждый свой сектор небесного пространства над зданием. Время от времени поворачиваясь вместе со своими укрепленными на подвижных станинах скорострельными крупнокалиберными пулеметами в разные стороны и описывая их спаренными стволами сложные параболы.

Поздоровавшись, и окинув пытливым взглядом из-под густых бровей собравшихся в Зале Совещаний, господин Советник Президента Фридмен направился к массивному, с богато инкрустированной овальной крышкой, большому столу.

— Итак! — сказал он, усевшись в кресло Председательствующего и еще раз оглядев немногочисленных присутствующих. — Я не буду предлагать вам сразу же перейти к делу. Считайте, что мы уже сделали это, господа!

С этими словами Фридмен открыл лежавший перед ним ноутбук, предварительно достав его с помощью двух ключей — своего и Фишера — из штампованного под крокодиловую кожу стального кейса, и ткнул пальцем в какую-то клавишу на его клавиатуре.

— Уровень информации, на основе которой строятся все наши с вами имеющие весьма специфическую направленность разработки, — вот что, я полагаю, первично, господа! — продолжил он затем, всей массой своего тела подавшись вперед и тоном воинствующего проповедника. — Ин-фор-ма-ци-я! — поднятый к верху толстый указательный палец и ударение, сделанное Фридменом на каждом слоге этого слова, говорили о том большом значении, которое он придавал работе с информацией в подконтрольной ему организации.

— Подчас мы добываем ее ценой неимоверных усилий, и не мне вам говорить, господа, насколько большой бывает порой эта цена. Но информация, которая не отражает действительного положения дел или же отражает его не в полной мере, дает искаженное изображение действительности. Она искажает мир в наших глазах. Вам давно приходилось видеть

себя, господа, людей рядом с вами и вещи в кривом зеркале? Согласитесь, в этом случае делать умозаключения об истинном устройстве и содержании нами увиденного оказывается делом не то что непростым, а невероятно сложным. По крайней мере, я не стал бы завидовать тем, кто отважился бы взять на себя этот неблагодарный труд. Думаю, присутствующие здесь господа придерживаются такого же мнения на этот счет? И откинувшись на спину кресла, Фридмен снова обвел взглядом присутствующих, как бы приглашая их тем самым поделиться с ним своими соображениями по поводу предложенного им к всеобщему рассмотрению вопроса.

Господин Директор Центра и Секретарь Кински переглянулись. Оба они уловили скрытый смысл в том, что говорил Фридмен. За словами, сказанными им, совершенно четко проступала мысль об ответственности. Ответственности не только тех, кто выступал в качестве непосредственных исполнителей в рассматриваемом ими непростом деле, но и тех также, кто эту ответственность должен был с первыми разделить. Разделить в силу своего служебного положения…

— Полагаю, тема сегодняшнего заседания, предложенная для обсуждения курирующим деятельность Центра господином Советником Президента известна всем, — счел нужным конкретизировать вынесенный на рассмотрение присутствующих вопрос Треникс. — Да, это ход операции «Черная дыра», относящейся к операциям особо секретным.

— Ход… Так ли это в действительности? — покачал головой обладатель переносного президентского информационного центра, проделав ряд упражнений с клавишами и внимательно всматриваясь в экран монитора. — Ход ли?

— Я понимаю… — Острие карандаша в руке г-на Директора Центра Треникса уперлось в лежавший перед ним листок бумаги и остановило на нем какую-то завитушку. — Очевидно, в данном случае г-н Советник Президента предпочел бы употребить слово, на его взгляд, более правильно отражающее состояние дел. А именно, слово «провал»… Но я бы не стал торопиться с тем, чтобы произносить его сейчас во всеуслышание, господин Советник.

— Вы бы не стали… — Фридмен смотрел на Директора Центра Треникса поверх очков, положив тяжелые кулаки на стол. — В данном случае игра словами вряд ли может привести к чему-либо хорошему. Кроме как к серьезным осложнениям при попытке установить истину.

— Если позволите, господа, — сказал Секретарь Кински, выбив длинными тонкими пальцами короткую дробь на инкрустированной столешнице. — Я думаю, мы поступим правильно, если в дальнейшем при рассмотрении различных аспектов данного вопроса будет основываться лишь на фактах.

— Да, конечно, — согласился с Кински Фридмен. — Уверен, что никто из присутствующих не станет возражать против этого… Уткнувшись подбородком в грудь, Советник Президента исподлобья посмотрел на Кински. — В таком случае с фактов и начнем. Прошу вас г-н Секретарь. Прошу.

— Итак, факты, — продолжил, положив руку на лежавшие перед ним на столе бумаги, Кински. — Полагаю, совершенно излишне говорить о том, что операция «Черная дыра» разрабатывалась нами в условиях строжайшей секретности. И что во все ее подробности и аспекты был посвящен лишь очень ограниченный круг сотрудников Центра. Правила и инструкции, которыми мы руководствуемся в нашей работе, были многократно ужесточены после двух предыдущих неудавшихся операций.

— Не будет ли правильнее все называть своими именами? — поднял глаза от стола Помощник Советника Президента Фишер. — Вы называете неудавшимися две одна за другой с треском провалившиеся операции. А как, в таком случае, мы сможем назвать разработавших их людей? И непосредственных участников, лучших бойцов двух отрядов Центра? Следуя вашей логике, всех их, пропавших без вести, мы также должны считать неудачниками?

— Кхм, — негромко кашлянул Фридмен, очевидно, тем самым давая понять своему Помощнику, что считает его замечание не совсем корректным. — Не будем в своих суждениях столь категоричны…

— Если господин Фишер хочет сказать о том, что деятельность Центра, в силу известных всем нам причин, нередко сопряжена с, извините меня, ротацией кадров, то тут он, к сожалению прав, — продолжил Кински по кивку головой Фридмена. — Прошу лишь заметить, — повернулся он к пускавшему во все стороны солнечные блики толстыми линзами своих очков Фишеру, — что я говорю не о том, что нам абсолютно нечего возразить ему. Я говорю о том глубоком чувстве сожаления, которое мы всякий раз испытываем в связи с постигшей нас неудачей и утратой. Которое поверьте, никак не меньше его.

— Итак! — продолжил Кински, показывая пультом в его руке на схему, появившуюся на экране большого монитора. — При разработке плана новой операции мы по-прежнему исходили из понимания того, что, учитывая ее специфический характер, участие в ней значительного числа ну, скажем, сотрудников, было бы крайне нежелательным. А также и в силу возможного негативного резонанса, как в политических, так и общественных кругах в случае утечки информации. Суть же операции сводилась к следующему. Поскольку прямое, в лоб, и ничем не прикрытое проникновение на Остров, как показал горький опыт предыдущей попытки, выглядело проблематичным, мы были вынуждены в корне поменять тактику действий. С этой целью мы сочли возможным предупредить противника о планируемом нами очередном вторжении.

Сделав небольшую паузу, Кински посмотрел на Фридмена. Сведя брови на переносице и сжав губы, г-н Помощник Президента внимательно изучал появляющуюся на экране монитора информацию, сопоставляя ее объем и данные с имеющимися у него. А фейерверк бликов, испускаемых линзами следовавшего его примеру, и беспокойно ерзавшего в своем кресле Фишера достиг, казалось, своего предела…

— В соответствии с одним из пунктов разработанного нами плана, в район Острова направлялась группа врачей, работавших под эгидой Всемирной гуманитарной организации «Врачи без границ». Этим людям, без их ведома и согласия на это, нами была отведена роль статистов. Им предстояло стать заложниками, оказаться в непростой ситуации, из которой вытекало существенное ограничение их прав и свобод.

Среди документов одной из мнимых сотрудниц этой миссии, а на самом деле агента Центра, ознакомленной, как нетрудно понять, с планом операции «Черная дыра», нами была размещена носившая «сугубо личный характер» информация о командире одной из команд Центра, супербойце по имени Джеффри Строу. По нашему мнению, информацией этой на Острове просто не могли не заинтересоваться. Что, скорее всего, и произошло.

Всем этим мы рассчитывали подтолкнуть представителей обратной стороны к мысли о том, что у них появляется возможность «встретиться» именно с командой Джеффри Строу. И заполучить его самого для осуществления (с его помощью), своих далеко идущих планов. И все, что им остается сделать для этого, так это… воззвать в эфир о помощи. От имени мнимой подружки Джеффри Строу, а на самом деле, как здесь уже говорилось, нашего секретного агента. Женщины, которой якобы совершенно случайно удалось послать в эфир сигнал «Мэй дэй». И надеяться на то, что на выручку своей «подружке» ринется сам Джеффри Строу. Вернее, не сам, конечно же, а со всей своей командой. А нам оставалось надеяться на то, что, если события и на этот раз будут развиваться по старому сценарию, то хотя бы ему одному будет сохранена жизнь…

Взяв тонкостенный стакан, Кински до половины наполнил его водой из стоявшей перед ним на столе на расстоянии вытянутой руки бутылки и, отпив из него пару глотков, продолжил: — По расчетам наших аналитиков все это должно было оказать на тех, кто скрывается на Острове Зла, огромное психологическое воздействие. В плане иллюзорного контроля ситуации и мнимого превосходства над нами. Что неизбежно должно было привести к переоценке ими своих сил. В этом случае существует вполне реальная возможность грубой ошибки, которой и должны были воспользоваться люди Джеффри Строу. Чьи дальнейшие действия оговариваются Уставом и предусмотренными нами различными вариантами развития событий.

— Должен сказать, что г-н Советник Президента абсолютно прав, выказывая свою озабоченность по поводу отсутствия у нас информации в объеме, который удовлетворял бы всех нас. И удовлетворял бы полностью. Но игра, правила которой каждая из сторон устанавливает самостоятельно, и предполагает порой ее, ну, скажем, некоторую недостаточность. — На определенном этапе развития событий или этой самой игры… — И, очевидно, для наглядности, г-н Директор Центра Треникс сопроводил свою мысль жестом, отметив ребром ладони некий небольшой отрезок на столе.

— Итак, вы по-прежнему настаиваете на том, что вторую попытку проникнуть на Остров не следует рассматривать как неудавшуюся? — засопел Фридмен, следя за движениями руки Треникса. — Вы считаете, что на операции «Черная дыра» и на команде Джеффри Строу еще рано ставить крест?

— Именно так, г-н Советник Президента. Я думаю, что отсутствие информации и какого-либо видимого результата в этом деле — явление временное. Пока у нас нет никаких оснований сомневаться в том, что события продолжают развиваться в соответствии с разработанным нами планом.

— Хорошо! — положил тяжелую ладонь на стол Фридмен. — Я рад слышать это от вас, г-н Директор. И если я говорю, что хотел бы разделить с вами вашу уверенность в своей правоте, то поверьте, я говорю это искренне. И я буду так же искренне рад, если вы заставите меня сделать это.

— Разрешите? Ньюмен, Аналитический Отдел Центра, сэр! — представился Фридмену один из не принимавших до этого момента участия в разговоре присутствующих. — Безусловно, мы обязаны следить за тем, как развиваются события в ходе той или иной операции. Что мы и делаем. Делаем, смею вас уверить, везде и всегда. Однако, в данном конкретном случае, учитывая нашу большую отдаленность от объекта и его специфику, это является чрезвычайно трудновыполнимой задачей. Впрочем, мы и не ставили ее перед собой.

— Вот как? Не ставили? — насторожился г-н Помощник Советника Президента Фишер — Странно… Вы настолько уверены в профессионализме своих бойцов, что считаете излишним контролировать их действия? И потом… Мы не впервые слышим от вас слова о том, что Остров — это не просто часть суши, со всех сторон окруженная водой, а якобы некое специфическое образование. И что там происходят разные необычные вещи. Вы считаете, что в случае очередной вашей неудавшейся попытки установить контроль над его территорией все это может послужить вам оправданием?

— О мероприятиях, предшествовавших тому моменту, когда в работу включатся непосредственные исполнители, здесь уже вкратце говорилось, — продолжил пояснять Ньюмен, коротко кивнув головой дотошному Фишеру. — В час ИКС каждый из них, как профессионал в своем деле и как классный специалист, приступил к выполнению поставленной перед ними задачи. В целом же группа Строу была готова к действиям в автономном режиме.

— Что же касается специфики Острова, — продолжил Ньюмен, переводя взгляд с Фишера на Советника Президента, — то здесь в первую очередь необходимо сказать о том, что само существование такого образования, как Остров, или чего-то на нем, представляется нам как крайне нежелательное. Дело в том, что исходящий от него мощный поток отрицательной энергии несет в себе угрозу не только размеренному и устоявшемуся укладу жизни людей в отдельном регионе. Но, как, быть может, это не неожиданно здесь прозвучит, стабильности межгосударственных отношений и благополучному существованию нашей планеты в целом. В истории человечества были моменты, или, вернее сказать, периоды, когда выбросы подобной энергии приводили к изменению в психике проживавших на отдельных территориях людей. Изменениям необратимым, нередко становившимся причиной исчезновения с лица Земли племен, народов и государств.

Информацию о том, что происходит на Острове мы черпали из источников, правдивость которых не раз была проверена нами на деле и компетентность которых не вызывает никаких сомнений. А именно от состоящих у нас на службе предсказателей, экстрасенсов, прорицателей и медиумов.

— Если я вас правильно понял, — нахмурился, глядя на Начальника Отдела Аналитики Фридмен, — то во всей этой истории с Островом присутствует некое мистическое начало. И вы не только не ставите под сомнение этот, так сказать, факт, но и придаете ему в своей работе первостепенное значение. — Скажите, — повернулся всем корпусом к Трениксу Фридмен, — а ваши люди, эти самые непосредственные исполнители, они были поставлены вами в известность о том, что на Острове им, вполне возможно, придется столкнуться с явлениями… Ну скажем, явлениями из ряда не совсем обычных? В противном случае, подозреваю, их может ждать там не совсем приятный сюрприз…

— В разработке плана операции принимали участие сотрудники Отдела Психологии Центра, Сэр. В частности, присутствующий здесь ведущий сотрудник Отдела господин Ленсли. Думаю, будет лучше, если он сам ответит вам на ваш вопрос.

— Прежде всего, следует отметить тот факт, сэр, — начал Ленсли, прокашлявшись и поправив галстук, — что при общем видении нами Острова как Территории Зла, мы все еще не имеем достаточно четкого представления о его сути. О формах, в которых находит выражение это Зло. Наши источники информации, — изучающие эту проблему вполне конкретные люди, — рассказывают о якобы имеющих место на Острове явлениях, неизвестных современной науке. О явлениях, должен заметить, настолько невероятных и загадочных, что даже нам в их рассказы порой бывает очень трудно поверить. И поэтому при подготовке вводных мы вынуждены были, учитывая очень необычный характер данных, лишь частично основываться на них. Мы считали нецелесообразным доводить информацию подобного рода до непосредственных исполнителей. По крайней мере, в полном объеме.

— Понимаете, сэр, — продолжил говорить Ленсли, обращаясь к Фридмену и снова трогая галстук, — исполнитель по сути своей — боевая машина… Пусть и обладающая интеллектом и способностью принимать решения и контролировать свои действия в различных ситуациях. Обременяя его сознание грузом различных неясностей и предположений, мы заставляем исполнителя задуматься над, так сказать, природой вещей. Провоцируем его к размышлениям, увязнув в которых, он уже не сможет действовать в полном соответствии с инструкцией и теми принципами, которым следовал в свое время известный римский император. Да, да, «пришел, увидел, победил».

— Минимум конкретики и расплывчатость формулировок,.. — пробурчал Фишер, водя карандашом по лежавшему перед ним листу бумаги. — Увидел… Победил… Судя по тому, что вы только что говорили, вашим людям и, в частности, команде Джеффри Строу, пришлось действовать в очень непростых условиях. И, при всем при этом, почти вслепую. Ситуацию, в которой они оказались, можно было бы обрисовать следующими словами:

«Дорогой безвестной отправиться в путь, чтоб Бог знает, что непременно вернуть». Фразой, как видим, лишенной всякой смысловой нагрузки…

Брови Советника Президента Фридмена поползли вверх. Оторвавшись от экрана монитора, в который он всматривался с таким вниманием, словно за представленной на нем информацией старался увидеть или рассмотреть нечто похожее на скрытый подтекст, он с удивлением посмотрел на Фишера. При этом лицо г-на Советника Президента приняло такое выражение, будто он только сейчас понял, что перестать удивляться разносторонности натуры своего помощника, и его способностям ему не дано никогда…

— Дорога, по которой мы идем, действительно не отмечена ориентирами, — чуть заметно пожал плечами г-н Директор Центра Треникс. — Вернее сказать, она не изобилует ими. Тем не менее, мы идем ею, преодолевая препятствия, встречающиеся нам на нашем пути, идем, следуя своему долгу. Все мы прекрасно понимаем, что речь идет не о задолженности перед кем-то, нет. Мы рассматриваем это понятие в свете высоких отношений между человеком и обществом. И, прежде всего, между ним и его семьей. Говоря «мы», я имею в виду и тех из наших людей, которые сейчас там, на Острове. Кого чувство долга привело однажды к пониманию того, что необходимо положить конец влиянию обосновавшихся на нем Злых Сил. Сил, оказывающих тлетворное влияние буквально на все; и, в том числе, как на межличностные отношения, так и на отношения между различными слоями общества. В чем собственно и состоит задача, поставленная нами перед командой Джеффри Строу. Задача, с которой, я уверен, эти люди справятся.

— Насколько эффективными окажутся принимаемые вами меры по нейтрализации Зла на Острове и минимизации последствий его влияния на окружающее пространство, очевидно, покажет время, — сказал Фридмен, карандашом в руке указывая присутствующим на экран. — Однако, во всех ваших действиях уже чувствуется поспешность. Вы явно торопились, отправляя на Остров вторую команду. Я прав, г-н Директор?

— Да, г-н Советник Президента. Вы абсолютно правы. Мы действительно должны были активизировать наши действия, сэр. Учитывая количество, к сожалению, с каждым днем все увеличивающееся, и масштабы повсеместно разрастающихся и сотрясающих нашу планету катаклизмов. Катаклизмов, внушающих серьезные опасения своим постоянством. Время, г-н Советник Президента, время. Оно работает против нас…

— Но в этом случае возрастает вероятность появления непредвиденных обстоятельств и возникновения нештатных ситуаций, ведь так? — сказал, вертя головой по сторонам, Фишер. — Что снова может привести к неудаче!

— Вы обладаете завидной способностью формулировать свой вопрос так, что ничего другого, кроме как согласиться с вами, сэр, нам не остается, — заметил, глядя на стол перед собой, Треникс. — Но, собственно, работа Центра как раз и направлена на поиск способов разрешения проблем, с которыми нам приходится сталкиваться почти ежечасно. И, так или иначе, но наши поиски дают желаемый результат. И нужно иметь очень веские основания для того, чтобы отрицать это.

— Так или иначе… — повторил, хмурясь, Фридмен. — А как прикажете доложить ЕМУ? — И повернувшись, он указал пальцем на портрет человека с пристальным взглядом голубых глаз и волевыми чертами лица, висевший на стене у него за спиной. — Если ЕГО заинтересуют некоторые моральные аспекты происходящего? Безусловно, мы идем к своей цели, движимые самыми благородными побуждениями. Но осознаем ли мы в полной мере ответственность, которую берем на себя, привлекая, ну, скажем, к работе, случайных людей?

— В принципе каждый из этих людей тоже профессионал в своем деле, — сказал Треникс, указывая рукой на появившиеся на экране фотографии врачей. — Конечно, оказавшись в довольно сложном для себя положении, они, лица гражданские, могли испытать психологический шок. С другой стороны, эти люди, очевидно, понимали, что, отправляясь со своей миссией в такую отдаленную точку на карте планеты, они должны быть готовы к разного рода неожиданностям. И что их деятельность там может быть сопряжена с опасностью. Надеюсь, они понимали также и то, что должны быть готовы противостоять трудностям, с которыми они могут столкнуться. Кроме того, как уже здесь уже говорилось, среди врачей в составе миссии есть наш секретный агент, в задачу которого входит не только осуществление контроля над действиями медиков, но и над ситуацией в целом. Мы возлагаем на него, сэр, вернее, на нее, большие надежды.

— Возможно ли в случае, когда все наши действия должны основываться на строгом расчете, оперировать такими отвлеченными понятиями, как надежды? — казалось, искренне удивился Фишер. — Вы заставляете нас думать, что профессиональные качества ваших людей прямо пропорциональны, извините меня, выраженной вами надежде…

— Наши надежды питает вера, г-н Помощник Советника Президента. — Вера в наших людей, в наши силы. И я буду рад, если, рассмотрев наши действия в моральном аспекте, все мы придем к выводу, что они вполне оправданы. Ибо, что мы ставим в своей работе во главу угла, господа? Что имеет для нас первостепенное значение? Конечно же, это наша высшая цель, которая, как цинично это, быть может, не прозвучит, и в нашем случае оправдывает средства ее достижения. Вот что является для нас приоритетом, господа. А все остальное — это условности. Условности, которым суждено всегда таковыми оставаться.

— Человеку разумному свойственны эмоции, — сказал, глядя на экран и словно размышляя вслух, Секретарь Кински. — А также, что самое важное, чувство сопереживания своему ближнему. За информацией о людях, фотографии которых мы здесь видим, мы способны разглядеть нечто больше. Мы знаем, что именно сейчас они могут испытывать радость, страх, наслаждение, досаду, тоску, боль… Но все это за этими стенами, очень далеко отсюда. Где всем правят именно строгий и холодный расчет, господа.

— Н-да-а… — протянул Фридмен, сняв очки и потирая пальцем переносицу. — Что ж, тут нам все явно. Но, переходя от звена к звену в цепи логически выстроенных рассуждений сотрудников Центра, сотрудников, разработавших план операции «Черная дыра», вновь и вновь задаешься вопросом: — А правильно ли то, что люди из команды Джеффри Строу не были поставлены в известность о том, что их появление на Острове не будет для противника неожиданным? Наверное, это является свидетельством безграничной веры руководства Центра в возможности своих бойцов. Веры, которая отчасти передается и нам. Но, не слишком ли мы, действуя так, как действуем, переоцениваем свои силы? Мы так уверены в себе, что даже сочли возможным дать противнику фору?

— Решение относительно наших действий в этом плане было принято на основании заключений, представленных Отделами Аналитики и Психологии Центра — сказал, глядя на Фридмена, Ньюмен. — В результате всестороннего и тщательного изучения данного вопроса мы пришли к выводу о том, что наши действия должны носить последовательный характер. И поскольку мы ставили своей целью дезориентировать противника и ввести его в заблуждение, мы сочли необходимым не только позволить, но и помочь ему до конца убедиться в своем превосходстве. И ради этого мы вынуждены были подвергнуть наших людей испытаниям.

— Предупреждая вопросы о проявленной нами жертвенности хочу вновь сказать о нашем видении происходящего… — Треникс встал, и отодвинув стул, оперся пальцами рук об инкрустированную крышку стола. — Мы находимся не за игровым столом, где цена ставки способна вскружить голову. Волею судьбы мы являемся участниками битвы Добра со Злом. Мы говорим о людях, которые рискуют своей жизнью ради благополучия других людей. И я призываю всех проникнуться сознанием этого. И чувством благодарности к ним.

— Волею судьбы ОН, — полуобернувшись, Фридмен указал рукой на портрет Президента в позолоченной раме, — на своем месте, а каждый из нас — на своем. Сегодня я доложу Президенту о ходе операции «Черная дыра» и о тех трудностях, с которыми вашим людям пришлось столкнуться при ее проведении. И постараюсь убедить его в том, что мы все делаем правильно.

Сказав это, г-н Советник Президента встал, и за ним сразу же поднялись со своих мест все остальные.

А затем все повторилось с точностью до наоборот. После краткой церемонии прощания, состоявшейся все на той же крыше здания Центра, вертолет с Советником Президента Фридменом, его помощником Фишером и двумя его телохранителями поднялся в воздух. Чтобы вскоре исчезнуть из виду провожающих за уже расцвеченными миллионами разноцветных огней подымающимися к темно-фиолетовому небу громадами зданий.

Глава четвертая. Джеффри находит преданных друзей среди коренного населения Острова и узнает о предсказании Боа-Нуау, Покровителя и Божества мирных островитян

Итак, ловушка захлопнулась. Когда Джеффри понял это, им овладело такое чувство досады, что он заскрипел зубами. Джеффри знал, что больше не может влиять на события и что нет никакого смысла пытаться убедить себя в обратном.

Озираясь вокруг себя, он лихорадочно соображал, как найти выход из той па́товой ситуации, в которой он оказался. Несмотря ни на что, он не хотел и не мог смириться с мыслью о том, что выхода из нее не существовало. Он всеми силами гнал эту предательскую мысль прочь от себя; но вместе с тем предпринять что-либо, чтобы изменить свое положение к лучшему был не в состоянии.

Джеффри стал вдруг понятен страх дикого зверя, оказавшегося в клетке. Животный страх, с которым тот мечется по ней; и, не находя выхода, в бессильной злобе бросается на стальные прутья, пытаясь перегрызть их…

Как и все, кому присуще чувство самосохранения, Джеффри тоже испытывал страх. Но не настолько, чтобы позволить ему всецело овладеть собою. В значительно большей степени его пугала собственная беспомощность. Он презирал себя за это, и от этого невыносимо страдал. Он испытывал сильные душевные муки и уже всерьез опасался, что, не выдержав их, может сойти с ума.

Между тем, огненное кольцо, в центре которого находился Джеффри, продолжало медленно, но неуклонно сужаться. Он старался не думать о том, что будет, когда огненная петля вокруг него затянется. Но, будучи недвижим, не знал, как избежать этого. И печальна развязка уже начинала казаться ему неотвратимой, как сам преследовавший его рок.

Подступавший к Джеффри со всех сторон огонь горел ровным несильным пламенем, но жар от него с каждой минутой становился все ощутимее. У Джеффри он ассоциировался с «медленным огнем», часто применяемым во времена мрачного средневековья по отношению к несчастным еретикам Святой Инквизицией. Ему подумалось даже, что последователи и коллеги маньяка Торквемады, находись они сейчас рядом с ним, наверняка получили бы огромное удовольствие, наблюдая за тем, как он мучается. И как вместе с клубами дыма поднимается к небу его «очищенная» огнем душа. Джеффри пытался понять, что случилось, и чьих рук делом было то, что сейчас происходило с ним. Но что-то мешало ему сосредоточиться, и все его попытки оставались безрезультатными.

А вскоре Джеффри овладели совершенно иные чувства. Вернее, чувство было одно. Его охватила странная апатия. Он стал полностью безразличен ко всему. И теперь ему было все равно — останется он жить или нет. Он хотел лишь одного — чтобы все это поскорее кончилось.

Впрочем, как тут же оказалось, Джеффри еще не полностью утратил способность удивляться. И сейчас он удивлялся тому, что подступивший к нему огонь теперь не кажется ему таким уж страшным. И почти не жжет его, как еще немногим ранее…

— Здесь что-то не так… Все это противоречит всем законам физики… Но это хорошо… — думал Джеффри, возвращаясь, наконец, после его состоявшегося путешествия по волнам нереального мира на твердый берег действительности. — Как хорошо, что это был только сон. Дурной сон, о котором нужно поскорее забыть…

Результатами последовавшей сразу же за пробуждением самооценки Джеффри был удовлетворен. Не смотря на преследовавшие его во сне кошмары, он чувствовал себя хорошо отдохнувшим. А что касалось больной ноги, то и она была не в худшем состоянии. Он сразу же обратил внимание на свежую повязку на ней, — не из таких белоснежных, распространявших резкий запах медикаментов, бинтов, как ранее, но не менее чистую и аккуратную. Джеффри понравился исходивший от нее нежный, едва уловимый аромат каких-то лекарственных трав, — приятный и оказывающий успокаивающее действие…

В одежде Джеффри также произошли изменения. Сейчас на нем была свободная рубашка с короткими рукавами и бриджи, в которых он, кстати сказать, чувствовал себя более комфортно, чем в пижаме. Единственное, что не понравилось Джеффри, так это то, что сам процесс переодевания проходил без его участия, ведома, и его же на то согласия.

Джеффри нахмурился. Он хорошо помнил, как развивались события, предшествовавшие его «переезду» на новое место. Но что он мог поделать, если обстоятельства были сильнее его. Так уж вышло, что от него тогда ничего не зависело.

Опираясь на локоть, Джеффри приподнялся на своем ложе и осмотрелся. Он лежал на чем-то вроде широкой тахты, придвинутой вплотную к стене, и застеленной поверх ковра белоснежной свежей простыней.

Рядом с ней, ближе к изголовью, стоял стеклянный столик, весь уставленный бутылками и прочими емкостями с прохладительными напитками и соками. Очевидно, еще не так давно стоявшими в холодильнике, и потому с выступившей на них росой. Письменный стол и вращающееся кресло возле него стояли у довольно широкого окна в стене напротив. Над столом висел светильник круглой формы из матового стекла, необходимый, очевидно, для работы в вечернее время. Главенствующее положение на столе занимал компьютер. Взглянув на него, Джеффри отметил про себя, что за таким ему еще не приходилось работать. Он уже не удивлялся тому, что на этом затерянном в океанских просторах Острове сплошь и рядом встречаются вещи и предметы, не виданные им ранее и изготовленные, очевидно, с применением высоких технологий. И в отличии от «железной птицы», изредка пролетавшей над головами жителей отдаленных от цивилизации районов планеты и воссозданной ими в бамбуке и глине с целью поклонения, вещи, окружавшие Джеффри, были настоящие. Компьютер новейшей модификации, кондиционер, шкаф с уставленными книгами полками, телевизор с плазменным экраном, музыкальный центр, мощный телескоп, все это и многое другое было более чем реальным.

Само по себе ничто из того, что мог видеть Джеффри, не было таким уж необычным. Ни вещи в комнате, в которой он находился, ни ее убранство, в котором не было ничего лишнего и все казалось продуманным до мелочей. Необычными были лишь маски, висевшие на той самой стене, у которой стояло ложе Джеффри. Очевидно, изготовлены они были из дерева, но при этом настолько мастерски, что рассказывая о них, правильнее было бы обратиться к словосочетанию «выполнены в дереве».

— Так, по крайней мере, сказал бы о них Карло, — подумал Джеффри, глядя на маски. — Это была его манера выражаться в соответствующих тому или иному моменту случаях. Да и сам он тоже, пожалуй, мог бы изготовить нечто подобное. Хотя, если палец давно не лежал на резце… Не в пример спусковому крючку автомата…

Сказать, кого изображали маски, Джеффри затруднялся. У них были обычные человеческие, не выражавшие никаких эмоций и казавшиеся застывшими лица. Не чувствовалось никакого желания мастера придать маскам гротескный характер, как это часто происходит с другими подобными изделиями. Было ясно, что работавший над ними человек не ставил перед собой такую цель.

И все же в этих масках было что-то необычное, нечто такое, чего Джеффри не мог ни понять, ни объяснить. Стоило лишь ему внимательнее всмотреться в какую — ни будь из них, как вдруг оказывалось, что перейти к другой было не так-то и просто. Маска притягивала к себе его взгляд, заставляла полностью сосредотачиваться на ней, не хотела отпустить от себя. И тогда смотревшему на нее Джеффри начинало казаться, что маска напоминает ему лицо человека, с которым он был знаком когда-то… И который теперь пытается установить с ним контакт. хочет ему что-то сказать…

Всматриваясь в маски, Джеффри испытывал чувства, подобные тем, которые испытывает человек, созерцающий полотно кисти великого мастера.

Это был не совсем тот случай, когда эмоции, переполняющие персонажей картин, находят живой отклик в душе у любителя живописи. И заставляют его сопереживать им. Но всякий раз, когда Джеффри смотрел на ту или иную маску, ему начиналось казаться, что и та, и другая, и третья, — все они были не прочь поговорить с ним. Наверное, как и портреты людей в золоченых рамах, выставленные для обозрения в залах крупнейших музеев мира, маски эти также могли бы многое рассказать ему о себе. Обладай те и другие способностью разговаривать… И шестое чувство подсказывало Джеффри, что разговор с ними мог получиться куда более содержательным, чем, например, беседа с собственным отражением в зеркале…

Но, подумав, он решил отложить этот разговор на потом. До того момента, когда его разыгравшееся воображение перестанет подшучивать над ним. И маски уже не будут больше напоминать ему лица его погибших в недавнем бою товарищей…

Для того, чтобы принять вертикальное положение, Джеффри не пришлось прикладывать особых усилий. Он сел, осторожно поставив больную ногу на пол, машинально взял прислоненную кем-то к тахте палку, и всем корпусом повернулся к окну.

Единственное окно в комнате выходило на океан. Собственно, сидя Джеффри не видел его. Он мог видеть лишь верхушки растущих на берегу пальм, — дом, похоже, был возведен на сваях, — но он чувствовал, он чувствовал дыхание океана.

Джеффри встал, и, прихрамывая, направился к окну. Он увидел океан, еще не подойдя к оконному проему. Увидел высокие волны прилива, с негромким рокотом перекатывающиеся на широкой океанской груди и одна за одной набегающие на берег… Увидел чаек, скользящих над ними в свободном полете, услышал их крики, доносившиеся до его слуха сквозь шум прибоя и ветра в кронах пальм…

Примерно на полпути к окну Джеффри вынужден был остановиться. Так как должен был пропустить выехавший из дверей сбоку и двигавшийся по направлению к тахте сервировочный столик. И пропустить потому, что дороги его и Джеффри могли пересечься значительно раньше, чем последний доковылял бы до своей цели.

Столик ехал не сам, его катила перед собой миловидная смуглая девушка с раскосым разрезом глаз, одетая в футболку, шорты и в коротком переднике. Впрочем, ее Джеффри видел как бы боковым зрением, поскольку вначале его вниманием полностью завладели стоявшие на столике блюда. Блюда, ему же, очевидно, и предназначавшиеся.

Словом, как это часто случается с представителями сильного пола, над всем, что мог видеть и чувствовать Джеффри в эту минуту, возобладал, так сказать, кулинарный интерес. И он повел себя как обычный мужчина, чей нос уловил исходящий от блюда чудный аромат, от которого у него тут же разыгрался аппетит. И как мужчина, который просто не мог не поинтересоваться, и это в первую очередь, тем, от чего он, этот аромат, собственно, исходит.

Впрочем, все это продолжалось недолго, не более трех секунд. Следуя правилам хорошего тона, гласившим, что как бы ни было то приятно повару или кулинару, не следует надолго зацикливаться на творении его рук, а необходимо также уделить внимание и самой его персоне, Джеффри поднял глаза на девушку и улыбнулся ей. Но девушка не улыбнулась ему в ответ. Она смотрела на Джеффри серьезно, широко открытыми глазами, в которых, как показалось Джеффри, было нечто граничащее с благоговением.

Поскольку в комнате кроме его и девушки никого не было, он вначале решил, что причину этого должен искать в себе. Но, поразмыслив немного, пришел к заключению, что в его положении ему вряд ли приходится рассчитывать на поклонение и почитание окружающих.

И действительно, с какой стати к нему стали бы относиться так, как относились к тем белым людям, которые сошли однажды на этот берег со своих потрясших воображение аборигенов несущих белоснежные паруса плавучих громадин?

— Значит, мое предположение было неверным, — думал Джеффри, глядя на девушку. — Не всегда можно разобраться в чувствах человека, не зная, чем они вызваны. К тому же если видишь его впервые…

И вдруг, совершенно неожиданно для себя Джеффри понял, что было в глазах смотревшей на него девушки. Торжество! Ее глаза буквально светились торжеством! Но почему, отчего? И тут Джеффри терялся в догадках…

Вне всяких сомнений, девушка принадлежала к коренным жителям Острова. Ее осанка, стройная фигура, гибкое смуглое тело, — все это говорило о том, что она являлась истинной представительницей народа, проживающего в южных широтах. В плавных движениях девушки, в ее открытых, правильных чертах лица не было ничего от той вызывающе — откровенной чувственности, которая видна на лицах моделей и светских «львиц». Как и все, что окружало ее, она была проста и естественна. Очевидно, это и подкупало в ней и делало ее очень привлекательной.

Джеффри представил себе, как девушка эта выходит на океанский берег в венке из белых орхидей на голове; и то, как вода струйками жидкого хрусталя стекает по ее телу на белый, слепящий глаза песок… И подумал о том, что принявший этот венок из ее рук будет счастлив…

Одним словом, да, Джеффри позволил себе немного расслабиться. Вообще-то такое случалось с ним довольно редко, и на то у него были свои причины; но иногда — Джеффри было как-то неловко признаваться в этом даже себе самому, — он тосковал по тому, другому миру… Который, казалось, был так близок, и в то же время так далек от него…

Там, в том мире, был дом, а в доме очаг, у которого можно было согреться. Там в кронах деревьев пели птицы, а по крышам домов прогуливались коты, и ни в густой листве, ни у окон чердаков там не было огневых точек снайперов. Там можно было спокойно идти по земле, совершенно не думая о расставленных кем-то с дьявольской изобретательностью хитроумных «силках», способных вмиг разорвать человека на части. Там можно было просто спокойно лежать на изумрудной траве и, запрокинув голову, смотреть в ясное голубое небо. Ничуть не опасаясь того, что, сорвавшись с крыльев вражеских летательных аппаратов, на него и таких, как он, может обрушиться лавина смертоносного огня и металла…

Там, там, там… Да, черт возьми, там было много чего такого, благодаря чему этот мир не терял своей привлекательности для человека даже в моменты переживаемых им острых душевных кризисов. И даже если это состояние затягивалось надолго, очень редко кто из людей находил вескую причину, по которой можно было совсем не любить его, этот мир…

Но для Джеффри с его специфической деятельностью или направленностью работы этот параллельный, как он его называл, мир таил в себе немало опасностей. Он затягивал тех, кто, занимаясь тем же, что и Джеффри, по неосторожности готов был безоглядно войти в него. Он укачивал, словно морская волна, качающая надувной матрац с задремавшим на нем купальщиком, заставлял расслабиться, притуплял чувства, нес покой и умиротворение душе… Умиротворение, грозившее обернуться для того, кто забылся, вечным забвением и покоем…

Джеффри думал о том, что когда-нибудь, он, возможно и станет частью того мира. По крайней мере, ему хотелось надеяться на это. А пока он должен был опасаться и отвергать его. К его, Джеффри, большому сожалению…

С присущим ему обостренным чувством справедливости Джеффри имел привычку во всех случаях жизни и неукоснительно платить по долгам. И он, не задумываясь и не раздумывая долго, воздавал должное всякому, с кем ему приходилось контактировать. В зависимости от того, кто как вел себя, какие поступки совершал и кто, по его мнению, чего заслуживал. И когда девушка, подойдя к Джеффри, подставила ему свое плечо, он не задумываясь ни на секунду, оперся на него. Без колебаний, и, не считая это зазорным для себя, воспользовался предложенной ею помощью. Просто он знал, что никогда и ни перед кем не останется в долгу. В том числе и перед этой девушкой.

Естественно Джеффри старался не злоупотреблять стремлением девушки услужить ему. И все же идти с ее помощью ему было значительно легче.

Усевшись на тахту и придвинув к себе столик с блюдами, Джеффри благодарно улыбнулся девушке. И на этот раз она ответила ему тем же, одарив его белозубой улыбкой.

— С вашего разрешения, мисс, — сказал он затем, открывая крышку супницы и с интересом заглядывая в нее.

— Если вы ничего не имеете против этого, я хотел бы ознакомиться с содержимым этой посудины.

Вместе с паром, поднявшимся из-под крышки, по комнате распространился восхитительный аромат, возбуждая аппетит Джеффри и смешиваясь с запахами, исходившими от прочих имевшихся на столике блюд.

Сказать, что Джеффри набросился на еду, словно голодный волк, пожалуй, было нельзя. Да, это было бы слишком сильно сказано. Но он действительно был голоден, и попробовать ему хотелось всего, так что он ел быстро, и не стесняясь присутствия девушки. Которая с одобрением поглядывала на него. И, казалось, еле сдерживала себя, чтобы не повязать ему на шею салфетку и не поухаживать за ним во время приема им вкусной и здоровой пищи.

— Это? — спросил Джеффри, увидев, что девушка указывает ему глазами на новое блюдо. Отправив с него себе в рот очередной кусок и прожевав немного, он кивнул ей головой. — Да, спасибо, очень вкусно!

А затем, не будучи уверенным, что девушка поняла его, поднял глаза к потолку и несколько раз причмокнул губами, поднеся к ним кончики сложенных вместе пальцев: — Очень, очень вкусно!

И уже после этого, словно спохватившись, он отложил вилку в строну, и выпрямившись, ткнул пальцем себя в грудь: — меня зовут Джеффри, мисс. Я — Джеффри!

— Я — Наоника, — сказала девушка, произнося слова с забавным акцентом и приложив руку к груди. — Очень рада знакомству. Хорошо? Вкусно?

— Да, да, очень! — кивал головой Джеффри, не переставая жевать и отпивая из бокала с искрящейся янтарной жидкостью. — Все, все очень хорошо!

— О-о! — улыбнулась ему девушка. — Прекрасно! Приятно слышать это от вас. Впрочем, мне кажется, что даже если бы я не знала английского языка, то и в этом случае хорошо бы вас поняла. Потому что ваша мимика и выразительный язык жестов красноречивее любых слов. А помогая себе выражать свои мысли жестами, вы чем-то напоминаете мне…

— И не договорив Наоника, с лукавой улыбкой отвела глаза в сторону.

— И могу я поинтересоваться, кого именно? — спросил, глядя на нее, Джеффри.

— Манящего краба! — прыснула, пряча лицо в ладони, девушка. — Он так энергично и смешно жестикулирует своей клешней… Сказав это, Наоника тут же убрала ладони от лица и сложив их лодочкой и смиренно потупив взгляд, тихо добавила: — Прошу доброго господина извинить меня…

— Ах, вот значит как, — нахмурился, исподлобья глядя на девушку, Джеффри. Он широко расставил руки и сделал той, в которой у него была вилка, несколько манящих движений. — Мисс Наоника считает, что я похож на краба? А она не задумывалась над тем, что заставляет меня выполнять такие сложные движения этой самой передней конечностью? Простое человеческое желание подцепить вилкой в ней кусок пожирнее, вот что! — И Джеффри впервые за долгое время от души и громко рассмеялся. А Наоника вторила ему своим по-детски звонким смехом…

— Как вам понравилась еда? — спросила она Джеффри, когда нож и вилка были отложены в сторону и он, в шутку отдуваясь, отодвинул от себя столик с тем немногим, что оставалось на нем. — Только, пожалуйста, честно.

— Ну, если честно…

В отличие от блюд западной, восточной или европейской кухни, блюда, которыми сейчас, что называется, вплотную занимался Джеффри, за небольшим исключением были приготовлены из морепродуктов. Продуктов, которые дарит людям море.

Черепаховый суп был изумителен. Тонкий вкус имел омар под соусом. Чудным было блюдо из рыбы, моллюсков и прочей океанской живности, с добавлением в него специй и всяких мыслимых и немыслимых пряностей. Прекрасное блюдо, называвшееся, как сказала Джеффри Наоника «буйабес». Совершенно не лишней была и бутылка отменного, чуть терпкого на вкус, с пряным букетом, вина… Но на отзывы с подобными эпитетами Джеффри был не ахти какой мастак. Все они были больше по части Карло. — В его устах они уж точно звучали бы комплиментами, ласкающими слух этой смуглой стряпухи. Которая с нетерпением ждет, что же я отвечу ей, — подумал, тихо вздохнув, Джеффри. — Да, будь на моем месте Карло, он бы…

— Вам, наверное, не понравилось, — сокрушенно покачала головой Наоника, услышав этот его вздох. — Наверное, я все-таки сделала что-то не так…

— Ну, что вы, мисс, — поспешил успокоить девушку Джеффри. — Простите мне мой невольный вздох. Он вырвался у меня случайно и совершенно по другому поводу. Я жалею, что в свое время мама не готовила мне на обед черепаховый суп. И только поэтому! Только лишь поэтому, правда! Клянусь опустевшим домом только что бывшей здесь амфибии! — и Джеффри указал на стоявшую, на столике пустую глубокую тарелку. — Тяжелым панцирем, оставшимся без покинувшего его навеки хозяина!

— О, Боже! Какая страшная клятва! — делано ужаснулась Наоника, приложив ладони к щекам и покачав головой. — А ведь здесь не обошлось без меня. Должна вам признаться, что я имею прямое отношение к случившемуся. О, это действительно ужасно!

— Да уж, — согласился с девушкой, серьезно глядя на нее, Джеффри. — Это и в самом деле ужасно. Ужасно и вкусно. И лучше, если без «И»!

— В таком случае, я очень рада, — улыбнулась Джеффри Наоника. — Мне очень приятно слышать это от вас. Ведь я и впредь буду вам готовить.

— Я не знаю, почему здесь уделяют столько внимания моей особе, — задумчиво сказал Джеффри, глядя на улыбавшуюся ему девушку. — Обычно полный желудок заставляет человека расслабиться и его интерес к происходящему вокруг несколько снижается. Но, Наоника, я буду очень признателен вам, если вы все же ответите мне на мой вопрос… Сказав это, Джеффри оглядел комнату и повернулся к сидевшей рядом с ним на тахте девушке.

— Скажите, где я нахожусь?

Наоника ответила Джеффри не сразу. Она встала с тахты, подошла к окну, и с полминуты, ничего не говоря, смотрела в него. А затем Джеффри услышал то, что собственно, и ожидал услышать.

— Это ваш дом, сэр. Вы у себя дома…

— Ну, хорошо, я дома… А где находится мой дом? — допытывался Джеффри. — Только прошу вас, не говорите мне, что на берегу океана. Я это и сам прекрасно вижу.

— На Острове. На том самом Острове, попасть на который вы так стремились. Вы представляли его себе иначе?

— А и вправду, — подумал про себя Джеффри. — Как оказалось, наши представления об этом клочке суши во многом были ошибочны. То, что мы здесь увидели, превзошло, если можно так сказать, все наши ожидания. На Острове нас ждал сюрприз. И сюрприз до боли пренеприятный…

— Нет, конечно же, нет — сказал Джеффри вслух. — Но в чем-то вы действительно правы. Лично я никак не ожидал встретить здесь столь радушный прием. Эти, роскошные апартаменты на сваях, из окон которых открывается прекрасный вид на океан, отличная кухня, перед этим — квалифицированный медицинский уход… А сама местность! Подумать только, я — на Острове почитаемого местным населением загадочного Божества, Духа Боа-Нуау, нашедшего свое воплощение в огромном пресмыкающемся. Которое, по утверждениям некоторых, может каким-то, опять же, непонятным образом влиять на происходящие здесь события. Да это прямо волшебная страна ОЗ какая-то! — Извините, — добавил тут же Джеффри, сообразив, что, дав выход своим эмоциям, очевидно, сам того не желая, немного с этим переборщил. — Вы здесь не причем и я не должен был вам этого говорить… — Так вот, — продолжил он затем, глядя на девушку, — мне известно лишь то, что я и, я надеюсь, еще один человек, мой друг Карло, с которым я обязательно познакомлю вас немного попозже, — мы находимся на территории Острова Зла. Понимаете Наоника? Остров Зла, так у нас называют это место. — Но это — в общем, — неопределенно развел руками, глядя по сторонам, Джеффри. — А в частности? — и он указал пальцем на покрывавшую весь пол плетеную, пестрящую изображениями каких-то фантастических существ циновку. — В частности, Наоника?

— Ричи называет это место резервацией, — просто ответила девушка. — По аналогии с теми территориями, которые когда-то были отведены американским индейцам.

— А Ричи — это?.. — продолжил Джеффри, помогая себе жестами и вопросительно глядя на Наонику.

— Ричи — это мой жених. Он — вождь нашего народа. Вы виделись с ним в джунглях. Это он доставил вас сюда.

— Я догадывался, кому обязан встрече с Траутом, — кивнул головой Джеффри. — И, в конце концов, с вами. И должен сразу сказать, что ничего не имею против этой нашей встречи. Но я теряюсь в догадках… Зачем это было нужно Ричи?

Наоника молчала. Очевидно, она не знала, что ответить Джеффри на его, в общем-то, не сложный вопрос. Или может быть, собиралась ответить, но не успела. Потому что уже в следующую секунду дверь в комнату отворилась, и в нее вошел тот, о ком только что шла речь.

Ричи был не сам. Вождя сопровождал все тот же уже знакомый нам лекарь Анума с его неизменной флягой у пояса. Последний, очевидно, почувствовав на себе не совсем доброжелательный взгляд белого воина, остановился у входа. Где и уселся на корточки, прислонившись спиной к стене.

В отличие от Анумы, Ричи, войдя, прямиком направился к стоявшему у стола стулу. А подойдя, взял его, поставил посреди комнаты и уселся на него как раз напротив Джеффри. После чего Наоника подошла к Ричи и стала рядом с ним, положив ему руку на плечо.

Глядя на них, Джеффри не мог сдержать улыбки. Ему показалось, что сейчас он увидит яркую вспышку магния и услышит щелчок затвора фотоаппарата. Запечатлевшего эту пару подобно тем, которых ему приходилось видеть на старых-престарых фотографиях.

— Я не стал дожидаться приглашения сесть, так как уверен, что, рано или поздно, оно все равно бы последовало, — заявить Ричи, внимательно глядя на Джеффри. — Я прав, не так ли?

— Ты прав, вождь. К чему все эти формальности. К тому же, если вдуматься, это не ты у меня, а я у тебя в гостях.

— Здесь довольно тонкие стены, — сказал, казалось, без всякой связи Ричи, кивнув головой в сторону дверного проема. — Неважная звукоизоляция, да… С другой стороны, это не так уж и плохо. Ты можешь всегда услышать шаги того, кто не умеет передвигаться тихо, как змея. Так вот, перед тем, как войти сюда, я услышал твой вопрос, который ты задал Наонике.

Ричи накрыл рукой руку девушки, лежавшую у него на плече, и, повернув голову, обменялся с ней взглядом.

— Я отвечу тебе на него. И сделаю это сейчас же. — Так вот, — продолжил вождь, после секундной паузы, снова обращая свой взгляд на Джеффри. — Я поступил так, как должен был поступить. Я сделал так, как повелел мне Дух Острова, Великий Боа-Нуау.

— Должно быть, это довольно неординарная личность, этот ваш Боа-Нуау. Если даже такой самостоятельный человек как ты, о, вождь, готов безоговорочно ему подчиняться.

— Он не личность, — покачал головой Ричи, серьезно глядя на Джеффри. — По крайней мере, это не человек.

— Ах да, конечно же, — махнул рукой Джеффри. — Очевидно, что речь идет о божестве. Несомненно, о божестве могущественном, грозном, и очень почитаемом вашим народом.

— Да, это так! Верно, — сказал вождь, который или же не замечал, или не хотел замечать легкой иронии в голосе Джеффри. — Боа-Нуау, Дух Острова, — наше божество.

— А могу я поинтересоваться, какой он имеет вид? В облике кого является вам, если это вообще когда-нибудь происходит, ваше божество? Я должен знать это, чтобы при случае лично высказать ему свое почтение. Если мне, конечно же, представиться такая возможность. Счастливая возможность встретиться с ним и лично приветствовать его.

— Ты и твой друг Карло, — вы знакомы с ним, Джеффри. Да, так! Если Великий Боа-Нуау благоволит к кому-то, если хочет показать ему свое расположение, он является тому в образе гигантского удава. А что касается почтения, то Великий в нем не нуждается. И именно потому, что он велик. Он не требует поклонения и не выносит лишней суеты вокруг него и его имени. Великий ценит лишь поступки и действия.

— Что может ценить удав? — думал про себя Джеффри, из соображений такта воздерживаясь от того, чтобы высказать свои сомнения вслух. — Что может он желать, кроме, разве что, того, чтобы примерно раз в полмесяца порадовать свой слух и себя самого хрустом ребер своей жертвы? И чтобы потом, когда он проглотит ее и удалится в заросли на отдых, никто не нарушал его покой?

— Уж не о том ли великолепном экземпляре ты говоришь, о вождь, который явился нам с Карло однажды в джунглях? — спросил затем Джеффри, обращаясь к Ричи. — Свалившись с дерева едва ли не нам на головы? Правда, сделал он это с присущей ему ловкостью и очень вовремя. Так что, по большому счету, нам грех на него жаловаться. Наоборот, нам следует его за это благодарить. — Скажи мне, вождь, — продолжил Джеффри, немного подумав и стараясь сохранять серьезный вид, — скажи, а Великий Боа-Нуау не отдавал вам никаких распоряжений насчет двух пришлых белых?

— Никаких, — бесхитростно ответил Ричи. — Да, так. Никаких. Абсолютно.

— Ну, хорошо, — решил зайти с другой стороны Джеффри. — Чем же, в таком случае, я обязан вашему посещению?

— Нам сказали, что ты нуждаешься в хорошем уходе и правильном лечении. Люди, заинтересованные в том, чтобы ты поскорее встал на ноги, хотят, чтобы в дальнейшем все заботы о тебе мы взяли на себя.

Сказав это, Ричи обернулся к Ануме (тот по-прежнему оставался сидеть на корточках у стены), и жестом руки подозвал его к себе.

— Знакомьтесь, это Анума, наш лекарь, — официально представил он человека с флягой Джеффри. — Непревзойденный знаток народной медицины и большой мастер своего дела. А именно врачевания.

— И, подозреваю, искусный составитель напитков. Способных в мгновение ока отправить принявшего их в небытие, — беззлобно добавил от себя Джеффри. — Или, по крайней мере, как в случае со мной и моим другом Карло, в блаженное забытье…

— В частности, и в него тоже, — подтвердил Анума, сдвинув подальше за спину флягу на поясе. — Но забытье кратковременное. И, сами понимаете, для пользы дела…

— Остается лишь догадываться, о каком деле идет речь, — заметил Джеффри, переводя взгляд с лекаря на Ричи и снова на лекаря. — А, согласитесь, незнание мало способствует налаживанию отношений сторон. Как в настоящем, так и в будущем.

— Да, да… Очевидно, рассматривая ситуацию в целом, вы не можете не задумываться над тем, что ожидает вас в будущем, — рассудительно произнес Анума. — Но будущее скрыто от нас за завесой времени. И, прежде всего, до него нужно дожить. А жить нужно так, чтобы смотреть в это самое будущее с уверенностью. А что вселяет в нас уверенность? Да, ей способствует очень многое. И не в последнюю очередь наше хорошее самочувствие. И в настоящее время я вижу свою главную задачу в том, чтобы помочь вам поскорее обрести вашу прежнюю форму.

— И, очевидно, с минимальными затратами средств, — покачал головой Джеффри, с недоверием глядя на Ануму.

— Затраты не всегда соответствуют качеству предоставляемых услуг, — назидательно произнес Анума, подняв вверх руку и поводя длинным указательным пальцем из стороны в сторону. — Поверьте мне, далеко не всегда соответствуют качеству услуг…

Следя за пальцем Анумы, Джеффри увидел, как тот, нацелившись на него, стал приближаться, при этом казалось, с явным намереньем упереться ему в лоб. Но на самом деле он почувствовал легкое прикосновение ко лбу ладони, немного шершавой и прохладной.

Несколько секунд Джеффри и приблизивший к нему свое лицо Анума смотрели друг другу в глаза. Затем лекарь, хмыкнув, выпрямился и, сложив руки на груди, остался стоять рядом, сверху вниз глядя на своего потенциального пациента.

— Ну, и как?.. — спросил Джеффри Ануму, чувствуя, что пауза затягивается. — Очень хорошо?

— А? — казалось, не понял сначала тот. — Очень хорошо? — Тут глаза лекаря сузились, его рот растянулся в широкой белозубой улыбке, а затем и сам он весь буквально затрясся от смеха.

— Ха-ха-ха! — громко смеялся Анума, хлопая себя руками по бедрам, — ха-ха-ха! Лицо его покраснело и сморщилось, и один лишь только багровый мясистый нос не претерпел на нем никаких изменений. Оставаясь незыблемым, как гора Арарат, одиноко возвышавшаяся над тронутой рябью бескрайней водной пустыней во время известных нам имевших место в далеком прошлом событий. Казалось, лекарь силится что-то сказать, но у него ничего не получалось. Не получалось, и потому, что, как он не старался, все же никак не мог совладать с собою. И вместе с этим «ах-ха-ха-ха!» из его горла продолжали вырываться одни лишь какие-то нечленораздельные звуки.

— Извините, — произнес, наконец, Анума, всхлипывая и вытирая рукой выступившие на глазах от безудержного смеха слезы. — Нет, вы подумайте только! Очень хорошо, а?

— Нет, любезный, я совсем так не считаю, — продолжал лекарь, справившись с собой, и теперь уже серьезно глядя на Джеффри. — Скорее наоборот, не хорошо и очень не хорошо! — И его длинный палец вновь закачался перед глазами Джеффри из стороны в сторону, словно то был не палец, а стрелка метронома.

— И, тем не менее… — Взглянув на Ричи и Наонику, Джеффри вновь обратил свой взор на Ануму. — Если я правильно все понимаю, вы готовы помочь мне…

— Встать на ноги, — продолжил за Джеффри лекарь. — В полном смысле этого слова. Думаю, поможем. Должны помочь.

— Я не уверен, что кто-то здесь может быть мне что-то должен, — снизал плечами Джеффри. — Не уверен…

— Ну-у… — неопределенно протянул Анума. И повернувшись к вождю, он вопросительно посмотрел на того.

— Знаете, что я ценю больше всего? — спросил Джеффри, окинув взглядом присутствующих. — Я вам скажу. Больше всего я ценю ясность. Ясность всегда и во всем. Она мне очень нравится. Так что, прошу вас, будьте со мной попроще. Видите ли, я…

— В общих чертах ситуация такова, — сказал вождь, поднявшись и властным жестом руки остановив Джеффри.

— Ты и твои люди, и люди, которые были здесь до вас, — все вы, очевидно, ставили перед собой вполне конкретную задачу. Никому из вас не удалось выполнить задание, это ясно. И теперь ты задаешь себе вопрос: почему так получилось и кто в этом виноват? Он будет мучить тебя и не даст тебе жить спокойно, пока ты не найдешь на него ответ. Мне кажется, что рано или поздно, но это произойдет. И может быть, даже раньше, чем ты думаешь. Сейчас же я скажу тебе вот что. И ты, и те, кто явился на Остров перед тобой, вы плохо представляли себе, куда идете. Конечно же, я говорю не о какой-то отдельно взятой точке на географической карте, имеющей свои постоянные координаты и вполне доступной для наблюдения за ней из космоса. Нет, я говорю о вашем незнании того, что ожидает вас здесь. И с чем вам придется здесь столкнуться…

Голос Ричи звучал ровно и бесстрастно, взгляд его при этом был обращен куда-то в середину лба Джеффри; а слова он произносил так, словно считывал их с невидимого листа.

— И я не думаю, что после того, что произошло здесь с тобой и твоими людьми, тебе стало известно больше, чем до этого. Случилось то, что случилось… Но многое еще должно произойти. Тебе, твоему другу и всем нам предстоит сразиться с обосновавшимися на Острове темными силами. Теми силами, которые намереваются распространиться отсюда по всему миру, чтобы подчинить его себе и завладеть им. Об этом поведал мне Дух Острова, Великий Боа-Нуау. Об этом поведал мне добрый покровитель нашего народа…

Ричи говорил негромко, спокойно и не торопясь, и Джеффри показалось, что вождь и вправду слышит сейчас слова своего Божества. Сказанные ему Великим Боа-Нуау когда-то в минуты откровения и просветления…

— Странно, — сказал Джеффри, воспользовавшись паузой, которую сделал Ричи, переглядываясь с Наоникой и утвердительно и задумчиво кивавшим головой Анумой. — А я даже и не подозревал ни о чем таком. Собственно, это как-то и не входило в мои планы… И это все, о чем поведал тебе Великий Боа-Нуау, вождь?

— Нет, не все. Еще он сказал, что ты и твой друг, — вы избранные, воины Добра, которые пришли сюда, откликнувшись на его зов. Вы пришли сюда, чтобы сразиться со Злыми Силами, которые вскоре будут готовы разлететься отсюда по всему миру. С намерением повсеместно сеять хаос и творить зло. Исход этой битвы покажет, будет ли сохранено Великое Равновесие, издревле установившееся между силами Добра и Зла. Хотелось бы надеяться, что да; в противном случае, будущее человечества представляется мне ужасным…

— Как это не неожиданно для меня, — то, что я услышал, — со своей стороны я готов сделать все от меня зависящее, чтобы оправдать оказанное мне высокое доверие и возлагаемые на меня вами большие надежды. Но, если я правильно все понимаю, вначале мне предстоит…

— Пройти курс интенсивного лечения, — закончил за Джеффри Анума, привычным движением передвигая флягу на поясе поближе к себе. — Которое займет половину времени, разделяющего две новые луны. В конце его должно наступить полное выздоровление. — Ну что ж, — продолжал Анума, переглянувшись с Ричи и Наоникой. — Я готов, пациент, надеюсь, тоже. В таком случае можно приступать, пожалуй.

— То есть? — спросил, удивленно глядя на лекаря, Джеффри. — Операция состоится прямо здесь и сейчас?

— Ну, не совсем операция, — отвечал Анума. — Не в прямом понимании этого слова. Скорее, это будет лечебный сеанс. Да и проходить он будет без моего прямого участия. С моей помощью конечно, но без меня. А я…

— Послушайте, — нетерпеливо прервал Джеффри лекаря, — знаете, я уже начинаю понемногу привыкать к тому, что все, о чем не говорили бы мои уважаемые собеседники, в их устах звучит несколько необычно и загадочно. Но согласитесь, желание человека знать, к чему в данном случае ему следует себя подготовить, вполне объяснимо, вполне законно и понятно.

— Ну, естественно, — согласился с Джеффри Анума. — Только мне казалось, что в принципе вы должны быть готовы ко всему. Что, несмотря на то, какой оборот примет дело, вы пойдете на все ради достижения своей цели. Впрочем, очевидно, так оно и есть. Но, тем не менее, я не могу сказать вам, что будет сейчас происходить. Потому что это не предназначено для слуха воина…

— Хм, — усмехнулся Джеффри, уловив в голосе лекаря легкое смущение. — Кажется, речь о каленом железе здесь все же не идет. Ну, и слава Богу. Скажу сразу, что лично я не рассматриваю его нередкое применение на ранней стадии лечения ранений, как панацею…

— Операция, которая будет проведена вам сегодня, завтра, а также и в последующие дни, дает положительный результат в девяноста девяти процентах случаев. Да, мы будем проводить ее неоднократно и в итоге, я уверен, нас ждет полный успех. Но вам не обязательно знать, как именно она будет проходить… — Потому что, как, быть может, ни парадоксально это прозвучит, естество сильного духом такого не приемлет. Человек подобный вам, не в состоянии принять этого в силу собственных представлений о том, что может вступать в контакт с живым существом, и что никоим образом не может соотноситься с ним. И, так или иначе, прямо его касаться. То же, что представляется ему противоестественным, то безоговорочно им отвергается. Словом, если бы я посвятил вас во все детали того, что будет происходить, это могло бы, извините меня, вызвать у вас стресс. А это, смею заметить, никак не способствовало бы успеху нашего общего дела. Наоборот, скорее повредило бы ему.

— Ну, что же… Хорошо! Будем считать, что вы убедили меня, Анума. Убедили в том, что чем скорее я, отбросив прочь все сомнения, отдам свое бренное тело в ваши руки и на ваше попечение, тем скорее получу его назад. И при этом почти в идеальном состоянии. И, несмотря на то, что во всем этом присутствует некое мистическое начало, — его, я бы сказал, отдельные элементы витают в наполняющем эту комнату воздухе, — несмотря на это я именно так и поступлю.

— А это обязательно? — нахмурился Джеффри, увидев, что Анума наполняет отвинченную с фляги пробку тихо булькавшей в ней жидкостью. — Ну да, конечно. В нашем деле без этого никак нельзя…

— Да, да, — кивал головой Анума, соглашаясь с Джеффри. — В нашем деле, именно, что нашем…

— Так будет лучше… — Наоника подошла к лекарю, и, взяв у него стаканчик, протянула его Джеффри. — Это нужно для первого раза. Анума говорит, что в дальнейшем можно будет обходиться и без питья. — Ведь так? — подняла она глаза на лекаря.

— Совершенно верно. А сейчас лучше выпить. Чтобы, так сказать снять тонус. Напряжение, то есть.

— Я готов выполнить любое требование нашей очаровательной ассистентки, — улыбнулся Джеффри Наонике. — И как подобает хорошему пациенту, во всем ее слушаться.

И взяв из рук девушки стаканчик, Джеффри одним махом выпил его содержимое.

— Вот и хорошо, — сказала Наоника, забирая у Джеффри стаканчик и поправляя подушку, на которую уже через миг опустилась его отяжелевшая голова. — Вот и хорошо… Но вы ошибаетесь, если думаете, что я буду ассистировать Ануме. Он не разрешит мне присутствовать на самой операции. Из опасения, что потом, общаясь со мной, вы чего доброго, хитростью выведаете у меня его тайну…

— И правильно, Наоника. Со мной нужно держать ухо востро. Я хитер, как старый лис Рейнеке. Хитер, и чрезвычайно коварен. И все-таки, я думаю, Анума разрешит вам остаться. И ваш жених тоже. Сядьте рядом со мной и дайте мне свою руку. Я хочу, чтобы вы были нитью, связывающей меня с этим миром, пока сам я буду совершать путешествие в какую-нибудь заоблачную страну. В какое-нибудь Зазеркалье…

Между тем Анума развернул принесенный с собой собранный в рулон сверток и тот тут же превратился в его руках в небольшую, довольно устойчивую ширму. Установленная поперек груди Джеффри, она скрывала теперь от его взгляда все, что могло происходить за ней.

Сам он ощутил в этот момент легкое покачивание. Как будто океан, который он едва успел разглядеть за окном, проник сюда, в комнату; и, подхватив его, да и сам дом, подхватив вместе со всеми, кто был в нем, медленно уносил его куда-то с собой…

Сквозь неясный шум, возникший у него в голове, Джеффри слышал какие-то непонятные странные звуки… Он слышал голос Наоники, тихий, доносившийся до него, казалось, откуда-то издалека… Но, тем не менее, ему все же удавалось уловить суть того, о чем говорила девушка…

— Из темной пучины вод, бездонной, недоступной лучам солнца, из глубоких ущелий, со дна которых даже в летнюю жару веет ледяным холодом, из непроходимых джунглей, из черных туч над ними, извергающих разящие небо и землю молнии, — негромко и таинственно звучавший голос Наоники вдруг показался Джеффри настолько изменившимся, что он не мог сказать с уверенностью, ей ли он принадлежит, или нет, — отовсюду и из ниоткуда явится к тебе ужасный и отвратительный Зверь… Он придет, и содрогнется под ним земля, и обрушатся в море скалы, и поднимется из него закрывающий солнце огромный вал воды… И сметет он все на своем пути… И померкнет тогда белый свет, ибо случится то, чего никогда не должно было случиться. И ты, о, храбрый воин, будешь бессилен перед Зверем тем. Ты не сможешь убежать от него, или отпрянуть в сторону; и он приблизится к тебе, и откроет свою пасть, и тысячи его зубов вопьются в твою незаживающую плоть и станут терзать ее. Но ты не ощутишь боли. И в той же мере, насколько невыносим будет сам вид Зверя, вызывающий страх и повергающий в уныние, настолько же он будет полезен тебе. Он станет долго и терпеливо лизать твои кровавые раны и уйдет лишь после того, как очистит их, и они затянутся и исчезнут без следа…

По мере того, как в затуманенном сознании Джеффри вырисовался нечеткий образ таинственного и грозного существа, призванного якобы для того, чтобы помочь ему восстановить силы и обрести прежнюю форму, голос Наоники звучал все тише, отдаляясь и становясь едва различимым… А вскоре Джеффри и совсем перестал слышать его.

Уже засыпая, он вздрогнул от боли, причиненной ему чьей-то рукой, резким движением содравшей присохшие к ране на его ноге бинты. Кто-то явно торопил события, приступая к манипуляциям с его нижней конечностью. И прежде, чем он успел перенести ее через порог, за которым начиналось царство Морфея…

— Ну, что же… Так надо, наверно, — подумал Джеффри. — Наверное, Зверь пришел…

Глава пятая. Джеффри снова в форме и готов это доказать. Карло и Мэри: в сетях любви и нереальная реальность Островной территории

В дальнейшем лечение Джеффри проходило в более обыденной обстановке. И ни Анума, имевший во время довольно продолжительных сеансов таинственный вид, ни ухаживавшая за Джеффри Наоника, о мифическом Звере, принимавшем, якобы, непосредственное участие в лечении их подопечного, никогда больше не упоминали.

На каждый очередной сеанс Анума являлся без уже ставшей ненужной фляги, но неизменно все с той же ширмой под мышкой. Привычными и легкими движениями, которым мог бы позавидовать любой иллюзионист или фокусник, он устанавливал ее поперек груди, почти из самых глаз Джеффри. А затем приступал к наложению на рану на ноге у того какой-то странной массы, доставаемой им из специальной круглой формы неглубокой коробочки.

Эту работу Анума выполнял особенно тщательно. И был при этом так серьезен и хмур, что казалось, не потерпел бы присутствия посторонних, окажись в один из таких ответственных моментов кто-нибудь рядом с ним. И не остановился бы даже перед применением физической силы, чтобы выдворить прочь тех, кому вздумалось бы проявить излишнее любопытство или непослушание.

Анума походил на профессионала, который, не желая делиться с другими секретами своего мастерства и ревниво оберегая их, отказывается даже от услуг ассистентов. И в итоге со своей работой вынужден справляться сам… Покончив же, наконец, с этим своим занятием, Анума вытирал платком испарину на лбу, и, распрямив свою согбенную в течение довольно продолжительного времени спину, устремлял взгляд на своего пациента.

Вскоре после этого у Джеффри появлялось такое ощущение, что в ране на его ноге что-то копошится… Он чувствовал что-то похожее на легкие покалывания сотен мельчайших иголок… Словно на ней разлегся кверху лапами и качается из стороны в сторону небольшой ежик…

Затем ногу в месте раны начинало жечь, как будто отдохнувшее на ней и убравшееся восвояси колючее млекопитающее сменял свежий горчичник. И все же, несмотря на то, что особенно поначалу, боль с каждой минутой становилась все сильнее, в общем, она была вполне терпимой.

Иной раз ногу Джеффри сводило судорогой, и тогда он усилием воли пытался сдерживать это самопроизвольное сокращение мышц. Но, как он ни старался, у него ничего не выходило. И то, что его собственное тело еще не полностью подчинялось ему, очень его огорчало.

Видеть, что происходит с его ногой, Джеффри не позволяла установленная Анумой перед самым его носом ширма. А его ощущения, пожелай он поделиться ими с кем-либо, их, пожалуй, тоже было бы непросто передать словами. Но прежде всего им самим и исключалась полностью такая возможность. И все потому, что эти его ощущения ассоциировались у него с чем-то таким, что вызывало у него душевный трепет. И над чем в своих предположениях даже он сам остерегался заходить слишком далеко. Вскоре Джеффри запретил себе думать обо всем этом, и строить на этот счет какие либо догадки. И сам же наложил для себя на этот вопрос «табу».

К концу второй недели загадочных лечебных процедур неутомимый и постоянно согбенный над Джеффри Анума позволил себе расслабиться. Очевидно, дела у его пациента шли неплохо и поэтому с каждым днем эти самые процедуры становились все короче и короче. А сам лекарь склонялся над ним уже не так низко. Боль, которую испытывал Джеффри во время тех лечебных сеансов, теперь досаждала ему все меньше. А вскоре она прошла совсем и больше не появлялась.

И, придя однажды в обычное для него время без своих ставших такими привычными для Джеффри атрибутов, но в сопровождении Ричи и Наоники, Анума объявил своему пациенту, что его миссия окончена. — Возможно, вы догадывались, что лечение близится к завершению и тогда мое сообщение не станет для вас неожиданным, — добавил он, скромно стоя в стороне.

Услышав слова Анумы, Наоника не сдержала радости и захлопала в ладоши. А на лице стоявшего в этот момент с невозмутимым видом Ричи появилось нечто вроде улыбки.

— Я догадывался. И более того, я с каждым днем и часом все больше и больше убеждался в этом. Вы видите перед собой бывшего, но от всей души благодарного вам пациента. Я благодарю вас за все, что вы сделали для меня! — И подойдя к Ануме, Джеффри крепко пожал ему руку.

Отвечая на рукопожатие, лекарь слегка напрягся и покраснел, и на лице его едва ли не впервые за несколько последних дней появилась широкая белозубая улыбка.

Затем Джеффри нежно сжал в ладони пальчики Наоники, со смехом присевшей перед ним в легком реверансе, и обменялся крепким, до боли в суставах, рукопожатием с Ричи. Вождь при этом оставался, как и прежде, серьезным — очевидно, расточать улыбки по любому поводу было не в его характере.

— Я хочу сказать несколько слов… Стоя у окна, Джеффри окинул взглядом простирающуюся за ним до самого горизонта бескрайнюю океанскую даль, вдохнул полной грудью свежий, бодрящий воздух и вновь повернулся к своим новым друзьям. — Наверное, вы менее всего рассчитываете услышать речь, полную признаний и заверений. Услышать такую речь из уст простого солдата. И если вы и не предполагали, что сейчас произойдет нечто подобное, то это, безусловно, очень правильно. В этом плане вам не стоит ожидать от меня каких-либо сюрпризов. Но я хочу, чтобы вы знали, что в памяти человека, еще совсем недавно даже не подозревавшего о вашем существовании, события далеко не худших дней его жизни отныне и навсегда будут связаны с представлением о вас. Это благодаря вам я снова чувствую себя полным сил и энергии; как и прежде, я снова готов отстаивать свои убеждения и принципы. Может быть, я немного тороплюсь с этим, если принять во внимание некоторые обстоятельства и условия, в которых теперь нахожусь. Но не вызывает никаких сомнений тот факт, что с вашей помощью я вновь стал тем, кем был раньше. И поэтому пока я жив, я всегда буду помнить о вас. Я и сам не люблю громких слов, но поверьте, я говорю о том, что думаю и чувствую и то, что подсказывает мне мое сердце. — И чуть склонив голову, Джеффри приложил правую руку к груди.

— Хорошо сказал, солдат! Да, так! — в свою очередь приложил руку к груди, глядя на Джеффри, Ричи.

Джеффри не совсем был в том уверен, но ему показалось, что на этот раз слова обычно сдержанного вождя имели пусть и слабовыраженную, но все же некоторую эмоциональную окраску.

Звук работающего мотора приближающегося с северо-запада вертолета, вначале едва различимый из-за шума волн, но с каждой секундой становившийся все громче и громче, находившиеся в комнате услышали одновременно. Стоя у окна, Джеффри, Ричи и Наоника могли видеть, как юркая и маневренная, оснащенная пулеметами и благодаря двум тонированным выпуклостям по обеим сторонам кабины поразительно похожая на стрекозу машина, вынырнув из-за мыса и пройдясь на бреющем полете над пальмовой рощей, быстро опустилась на посадочную площадку у дома.

— Непродолжительный отпуск, проведенный на океанском побережье с пользой для здоровья, подошел к концу… — Наблюдай сейчас кто-нибудь за Джеффри со стороны, он поразился бы внезапной произошедшей с ним перемене. До этой минуты открытое и имевшее добродушное выражение лицо его стало вдруг непроницаемым, взгляд — жестким, а говорил он так, словно комментировал происходящее, зорко всматриваясь при этом во что-то через прицел снайперской винтовки…

— Сейчас мне скажут, что я засиделся здесь… И что время не ждет, и нужно приступать к делам, — продолжал Джеффри, глядя на вышедших из вертолета людей. — Или что-нибудь вроде этого. Вопрос лишь в том, к каким именно делам. И совпадают ли планы сторон на будущее. Хотя бы по одному из многих пунктов…

— Я думаю, мы с вами еще увидимся. Обязательно увидимся! — И сказав это, и отсалютовав Ричи, Наонике и Ануме, Джеффри быстро направился к двери. Он не хотел, чтобы комната, в которой находились сейчас его друзья, комната, пусть лишь на время, но ставшая его убежищем и домом, была осквернена. Осквернена самим уже появлением в ней тех, кто никак не мог рассчитывать на ни на его дружеское отношение, ни на его расположение…

С тремя людьми в пятнистых камуфляжах и автоматами в руках Джеффри столкнулся уже на выходе.

— Глядите-ка, вот кому не терпится прогуляться после долгого сидения на одном месте, — противно проскрипел длинноволосый здоровяк, тыча в Джеффри пальцем с грязным ногтем. — Запомни, — продолжал он, подступая к Джеффри вплотную, — больше никакой самодеятельности! В дальнейшем ты все будешь делать только по моей команде!

— У? — словно не расслышав, произнес Джеффри, с удивлением и недоверием глядя на выставленные на широкой груди «пятнистого» поражающее воображение своим разнообразием знаки отличия. — У? Завершив осмотр, он поднял глаза на стоявшего перед ним героя и с сомнением покачал головой. После чего неторопливо извлек из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и, затянувшись, выпустил струю дыма в лоснящееся лицо «пятнистого».

— Хорошо, я запомню, командир, — процедил он затем сквозь зубы, пристально глядя на поморщившегося «орденоносца». — Но и ты должен кое-что запомнить. Как бы ни сложно было бы тебе это сделать. Во-первых, я очень не советовал бы тебе разговаривать со мной в таком тоне. Просто поверь мне, это не в твоих интересах. Затем… Какими бы мыслями не была занята твоя голова, ты ни в коем случае не должен забывать о том, что здесь, в этом доме, остаются мои друзья. Это — во-вторых. А в-третьих… Да, гляжу я на тебя, командир, и мне кажется, что пока для тебя достаточно и этого… — А в общем, сержант, должен тебе сказать, что представленная здесь коллекция, — продолжал Джеффри, подцепив пальцем один из неизвестных ему «раритетов», — безусловно, она производит впечатление. Очевидно, что она требует ежедневного бережного ухода. Впрочем, мне кажется, что забота о поддержании всех этих знаков отличия воинской доблести в надлежащем порядке полностью возложена тобой на подчиненных, ведь так?

И сказав это, Джеффри понимающе и лукаво подмигнул «пятнистому». После чего его, что называется, понесло.

— Нет, каков размах, а? — воскликнул он, жестикулируя и проводя рукой с сигаретой перед носом у сержанта. Определенно по числу подвигов наш герой превзошел самого Геракла. Да, да, по меньшей мере, раза в три! Послушай, а ты часом не ведешь дневник? Он очень пригодился бы тебе, когда ты сядешь писать мемуары. Ведь нелегко, наверное, удержать в голове все подробности компаний, в которых тебе, доблестному воину и рыцарю, довелось принимать участие? Как насчет Пунических войн? Или сражения при Фермопилах? Ну, а уж в деле под Аустерлицем ты был точно! До чего же нелегко, наверное, приходилось нашему храброму малютке, когда он, пригибаясь к земле под градом пуль, подносил к пушкам тяжелые ядра!

Чем дольше говорил Джеффри, тем все ниже и ниже отвисала тяжелая нижняя челюсть у «доблестного рыцаря». Выпучив глаза, он ошалело смотрел на восхищавшегося им Джеффри. Который, как ему казалось, готов был в душевном порыве прижать его к своей груди.

— Постой! — воскликнул вдруг Джеффри, словно пораженный внезапно пришедшей ему в голову мыслью, или догадкой. И, подозрительно прищурившись, он отступил от сержанта на шаг назад. — Эти знаки… Их подозрительно много… А ты, часом, не подворовывал? Или, хуже того, не добывал их… «там, на большой, дороге, ночью, в роще»?

— О! — внимание Джеффри всецело переключилось на знак отличия военнослужащих Воздушно-Десантных Войск Ее Величества Королевы Великобритании, красовавшийся, за неимением более места, в той части торса «героя», где грудь переходит в живот. — Я много отдал бы за то, чтобы посмотреть, как ты паришь в небе в свободном падении, выполняя затяжной прыжок! Да-а… Вот уж не позавидуешь тем подчиненным, которым пришлось бы после этого вплотную заняться командирскими штанами!

И, не дожидаясь реакции сержанта на более чем колкое замечание, Джеффри повернулся и зашагал к вертолету.

— А-а-а!!! — проревел тот, словно раненный зверь, опомнившись, и бросаясь за ним вдогонку. — Проклятие!!!

Если бы Джеффри, спиной почувствовав опасность, в последнюю секунду не увернулся, с силой выброшенный вперед и метивший ему в затылок здоровенный кулак «пятнистого», безусловно, сбил бы его с ног.

Удар, пришедшийся в плечо по касательной, развернул Джеффри на сто восемьдесят градусов, и ему на миг показалось, что он чуть было не угодил под пронесшийся мимо на всех парах паровоз. Из трубы которого за милю разило перегаром… И которому Джеффри, оставаясь верным себе, умудрился при этом придать значительное ускорение ответным ударом. И потому то, что произошло дальше, действительно было похоже на крушение поезда. Извергая проклятия и кувыркаясь, подобно сошедшему с рельс и полетевшему под откос локомотиву, сержант покатился по земле…

Впрочем, звериный рык, которым сопровождалось падение «героя», тут же прекратился. Причиной этому стала преграда в виде столба ограждения, встретившаяся на пути слишком неосторожного, на свою беду, «бойца». И самым жестоким образом остановившая его дальнейшее, что называется, головокружительное продвижение…

Гулкий звук, с которым голова сержанта вошла в соприкосновение со столбом, на половину своротив при этом последний, заставил всех без исключения свидетелей этого происшествия болезненно скривиться.

— Какой же ты прыткий, — покачал головой Джеффри, глядя на лежавшего на земле без чувств сержанта. — И зачем было так торопиться? У тебя что, времени в обрез?

В вертолете Джеффри занял место рядом с пилотом. При этом даже не удостоив того взглядом. Скрестив руки на груди и поджав губы, он краем глаза наблюдал за тем, как двое «пятнистых» с покрасневшими от натуги лицами и с вздувшимися от напряжения венами на висках грузят на борт бесчувственное тело их довольно упитанного командира.

Справляться у них о состоянии последнего Джеффри не стал. Это его совершенно не интересовало. В данный момент в голове его теснились другие мысли…

До срабатывания механизма активации Матрицы остается девять лет, один месяц, четыре дня.

Человек бежал по берегу океана, вдоль условной линии, отделявшей его воды от всего, что за ней именуется сушей. Волны, лизавшие его ноги своими длинными, пенистыми языками, и временами набегающий на берег вал затрудняли его бег. Тогда человек спотыкался в них, и для того, чтобы удержать равновесие, должен был помогать себе энергичными, размашистыми движениями рук.

Когда волны, готовясь к новому броску на сушу, временно отступали, бежать человеку становилось легче. И тогда из-под его босых ног во все стороны веерами разлетались соленые брызги, вкус которых он мог чувствовать у себя на губах.

Человек бежал, иногда по щиколотки утопая в незлобно шипевшей под его ногами мелкой гальке, и, судя по тяжелому дыханию, вырывавшемуся из его бурно вздымавшейся груди, расстояние, которое он уже успел пробежать, было отнюдь не маленьким. И он уже успел порядком устать…

Бегущий не оглядывался, и, казалось, был спокоен. Глядя на него, вряд ли можно было предположить, что он старается уйти от погони. И действительно, его преследователей не было видно. И не потому, что они дали человеку фору или сильно отстали от него. А потому, что их и в самом деле не было.

Между тем, человек продолжал бежать, не проявляя при этом ни малейшего желания сойти с зыбкого водораздела и, похоже, намеренно усложняя этим свое продвижение вперед.

Что же заставляло его так поступать? В нашем случае за ответом на этот вопрос нам далеко ходить не придется. Он, что называется, лежит на поверхности, ответ на этот вопрос. Просто на бегу Карло лучше думалось…

Не то чтобы он и в самом деле был такой уж оригинал, и это занятие доставляло ему большое удовольствие. Нет, конечно. Но применяемый Карло способ восстановления в памяти событий и размышления на бегу, способ, к которому он в прямом значении этого слова прибегал, позволял ему, вернее, заставлял его держать себя в жестких временных рамках, побуждал активизировать мозговую деятельность с тем, чтобы поскорее докопаться до истины…

То, что делал Карло, можно было назвать своеобразной игрой. И главным условием этой игры Карло с самим собой было строгое соблюдение следующего простого правила. Он должен был успеть просчитать ту или иную предполагаемую ситуацию по мере преодоления расстояния, отмеченного им же произвольно выбранными ориентирами. И если игроку не удавалось на протяжении этого времени справиться с поставленной перед собой задачей, то тут же появлялись новые ориентиры, и игра продолжалась.

Подобное занятие Карло было не совсем по душе Мэри. Оно казалось ей немного странным, а упорство, проявляемое им при этом — достойным лучшего применения.

— Мне кажется, что во время этих своих изнурительных пробежек ты безоглядно расходуешь большую часть своего потенциала, — лукаво улыбалась Мэри возвращавшемуся домой Карло. — Боюсь, у тебя уже совсем не осталось сил на то, чтобы заключить меня в свои объятия…

Тогда уязвленный беспочвенными подозрениями любимой женщины Карло спешил доказать Мэри обратное; и вскоре ей уже не оставалось ничего другого, кроме как признать, что ее предположения были в корне неверны и ошибочны…

Мэри и ее бывший подопечный прониклись взаимной симпатией еще тогда, когда Карло проходил курс интенсивной терапии после известных нам более чем драматических событий, имевших место в джунглях Острова. Когда же осматривавшей пациента врачебной комиссией его состояние было признано удовлетворительным и Карло отвели для проживания новые апартаменты, его отношения с Мэри, заботливой, милой, тактичной и умной женщиной, получили новое развитие.

Однажды, во время их очередной встречи, когда Мэри то ли по привычке, то ли заметив странный блеск в его глазах, коснулась ладонью лба Карло, он взял ее теплую, с бархатной на ощупь кожей руку и поднес ее к губам.

— О, мой генерал!.. — полушутливо воскликнула тогда Мэри, для которой этот порыв Карло, если и был немного неожиданной, но вместе с тем и далеко не неприятной новостью. Она сделала попытку убрать руку, такую слабую, что можно сказать, ее и не было совсем. И тогда Карло стало ясно, что сейчас он может проигнорировать все на свете, кроме голоса своего сердца, призывавшего его заключить эту женщину в объятия. И, конечно же, Карло никак не мог не прислушаться к этому голосу. И не откликнуться на тот призыв…

— О, моя маленькая госпожа, — заторопился он, почувствовав в своих руках трепетное тело Мэри и покрывая его, ставшее вдруг таким желанным и доступным, жаркими поцелуями. — Радость моя, если бы ты знала, как я жалею о том, что мне недоступен слог Соломона или Петрарки, — страстно шептал он, когда его губы не были заняты. — И высоты поэзии, с которых можно было бы воспеть женщину словами, достойными ее… Я простой солдат и мне чаще приходится иметь дело с другими высотами… Теми, которые, во что бы то ни стало, нужно было занять… — О, Боже! — шептал Карло, широко открытыми глазами глядя на две открывшиеся ему прекрасные округлые полусферы, — ну да, занять, и, закрепившись на которых, можно было осуществлять контроль над прилегающей к ним местностью. Ну и… так далее. — добавил лишь затем Карло. И после этого замолчал, потому что дальше говорить ему было просто некогда, да и, собственно, нечего…

— И все таки… Как же… далее?.. — спрашивала Мэри, касаясь губами уха Карло, а затем легонько его покусывая. — Ах, вот как!.. О, понятно, понятно… Вот как!.. Больше Мэри тоже ничего не говорила. Впрочем, даже если бы она и говорила, Карло вряд ли мог слышать ее слова. Сейчас он мог слышать лишь полностью завладевший его сознанием тихий счастливый смех Мэри. Сменяемый иногда ее негромкими сладострастными стонами и вскриками…

Этот эпизод был, пожалуй, одним из самых запоминающихся в жизни Карло и Мэри на Острове. В общем же вот уже на протяжении многих дней ни с ними, ни с людьми, окружавшими их, не происходило ничего такого, что могло бы хоть как-то изменить их жизнь или повлиять на нее. Или же повернуть ее размеренное течение в ту или иную сторону.

Они жили, что называется, в золотой клетке, пользуясь всеми благами цивилизации, среди обычных для них и привычных вещей. Вещей, сплошь и рядом встречавшихся им ранее вне этого Острова. Именно как раз это и настораживало Карло. Ему казалось, что все, что он видит здесь, слишком уж располагает к умиротворенности. А он не мог позволить себе впасть в подобное состояние. И смириться с тем, что, как он подозревал, кто-то настойчиво подталкивал его к этому.

Карло было не просто сознаться самому себе, что овладевающее им подчас мрачное настроение, которое он всячески старался скрыть от Мэри, вызвано ни чем иным, как его неспособностью во всем досконально разобраться. Он никак не мог понять, чем обязан такому милостивому отношению к себе, человеку, пришедшему уничтожить Остров. И почему тот, кто владеет им, проявляет к нему, Карло, такое неслыханное снисхождение.

Карло всегда был готов постоять за себя. И пожертвовать всем, что касалось лично его, ради того, чтобы вернуть себе свои права и свободу. Но… Но он не видел своего врага. Осторожного, судя по всему, и коварного. Врага, который явно не торопился показывать ему свои когти и вступать с ним в открытое противостояние.

Солдаты в камуфляжах, с которыми ему приходилось встречаться во время в большинстве своем беспрепятственных перемещений по территории Острова, в некоторых случаях при встрече с ним позволяли себе ухмыляться и вести себя не совсем сдержанно. Тем не менее, до стычек с ними у Карло, всегда готового к выяснению отношений, дело никогда не доходило.

Так продолжалось до некоторых пор, но затем, как показалось Карло, произошло что-то такое, отчего поведение «пятнистых» изменилось. Теперь при встрече с Карло они чаще отводили глаза в сторону, и лишь изредка он замечал на себе их косые взгляды. Карло не стал надолго задумываться над причиной этого, справедливо решив, что со временем все прояснится само собой.

Иногда проходящее казалось Карло каким-то нереальным, каким-то комиксом, героем которого ему неожиданно довелось стать, и тогда ему приходилось сдерживать себя, чтобы не дать окружающим повод задуматься над причиной случайно вырвавшегося у него горького смеха…

Как уже говорилось, Карло имел возможность пользоваться всеми благами цивилизации, но чаще его раздражали эти условия, созданные для него чьей-то невидимой рукой. И даже в том, что его с Мэри разместили в коттедже из камня, сверху донизу напичканного всевозможными хитроумными электронными устройствами и штучками, Карло видел чей-то зло умысел. Желание кого-то притупить его бдительность, заставить его потерять ее среди окружающей его роскоши. Роскоши, привыкнуть к которой человеку значительно легче, чем потом заставить себя отказаться от нее. К тому же он не мог забыть своих боевых товарищей, тех парней, которые оказались в намного худшем положении, чем они с Джеффри. И считал, что свыкнуться со всем, что его сейчас окружало, и принять все это как должное, — означало бы предать память о них…

Любовь к Мэри была не в счет. Ей он открылся полностью и безоговорочно. Она пришла к нему в тот момент, когда он менее всего ожидал встретить ее. И все, что связывало его с Мэри, и она сама, всё принадлежало только ему. И было вне обстоятельств, вне времени и пространства. Было его счастьем…

— Кажется, я попал в сети, из которых мне уже никогда не выбраться, — сказал он однажды Мэри, когда та, по своему обыкновению подобрав пол себя ноги, сидела рядом с ним на диване, прислонившись головкой к его плечу. — Ну да, — пояснил он поднявшей на него глаза любимой женщине, — в невидимые, но очень прочные сети твоих чар. Я был околдован, я не мог устоять ни перед ними, ни перед тобой самой. Вот перед этим, в частности, перед этим, этим и этим, — перечислял Карло, касаясь губами рук Мэри, ее губ, шеи и плеч. — Я сдался на милость победителя… И теперь буквально купаюсь в ней, оказавшейся безграничной, словно океан…

— Ты говоришь так убедительно, о, нарушитель моего покоя и разрушитель моего уединения, — тихонько посмеивалась Мэри, пытаясь отстраниться от тянувшегося к ней губами Карло. — И объясняешь все так доходчиво… Речи твои звучат усладой для моего слуха… Они сдержаны, и, ко всему прочему, изобилуют многочисленными иносказаниями и метафорами… Слушая их, я забываю о времени. Оно как бы замирает, останавливая свой ход. А потом я вдруг с удивлением обнаруживаю, что у меня его совершенно не остается. Даже на то, чтобы…

— Да, я понимаю, darling, — не дал договорить Мэри Карло. — Очевидно, это намек на то, что я отвлекаю тебя от какого-нибудь важного дела, которым ты собиралась как раз в эту минуту заняться… Ну, что ж… — Поджав губы, Карло помолчал немного, а потом принялся рассуждать по поводу высказанного Мэри замечания, одной рукой держа ее, льнувшую к нему, за талию, и помогая себе плавными жестами свободной руки. — Смею надеяться, речь не идет о таких обыденных и приземленных вещах, как приготовление вкусного обеда или ужина, или о чем-то еще в этом роде. Свободное время, и с большой пользой для себя, ты могла бы использовать для самосовершенствования, самообразования, самосозерцания, медитации… Да-да, ты должна прислушаться к моим словам, Мэри. Потому что, должен тебе признаться, это как раз тот редкий случай, когда я в состоянии контролировать свои действия и думать над тем, что говорю. Обычно же в моменты, подобные этому, в моей голове ничего не остается. Из нее все вылетает. В ней полностью и безраздельно царит одна лишь Торичеллиева пустота… — Скажи мне, — продолжал Карло, снова принимаясь нежно поглаживать смуглое плечико Мэри, — скажи откровенно, и не надо меня щадить, — ты не видишь в этом, храни меня, опять же, от этого Господь, каких — либо патологических отклонений?

Слушая болтовню Карло, Мэри счастливо улыбалась. Она знала, что стоит ей только вот с такого близкого расстояния посмотреть в глаза Карло, как она рискует снова утонуть в них. И Мэри спряталась от Карло, опустив веки. А он, приблизив к ней свое лицо, смотрел на то, как движутся под ними ее зрачки и подрагивают ее длинные пушистые ресницы.

— Да нет же, нет, — слышал Карло тихий шепот Мэри, целуя ее в закрытые глаза. — Никакой патологии я в этом не вижу… И вообще я сейчас ничего не вижу… В этом мире не осталось больше ничего и никого. Кроме тебя, любимый… Кроме тебя…

…Мысль, вопреки всем утверждениям Карло, внезапно пришедшая ему в голову, заставила его вздрогнуть, словно от удара тока.

— Сети,.. — сказал про себя едва слышно Карло, чуть отстранившись от Мэри и сильнее обычного сжав ее руку. — Похоже, я действительно попался, darling. Так легко и так некстати…

— Не должен был, не имел права, — думал он, пряча глаза от удивленно смотревшей на него Мэри. Карло понял вдруг, что на самом деле произошло… В действительности он попался в сети, наброшенные на него Островом… И теперь он был у того, что называется, на коротком поводке. Он был связан по рукам и ногам крепкими нитями, разорвать которые теперь ему было не под силу. Потому что это означало бы оттолкнуть и предать дорогого ему человека. А это было невозможно сделать. Он не мог поступить так по отношению к Мэри, к этой сидевшей сейчас рядом с ним счастливой женщине. Карло понимал, что теперь, в случае возникновения экстремальной ситуации, ему придется думать не только о себе, но и о Мэри, а это может оказаться очень, очень непростым делом…

Мэри сразу же заметила перемену, произошедшую с Карло. Она смотрела на него и поражалась тому, как изменилось вдруг его лицо. Рот Карло был слегка приоткрыт, а его верхняя губа едва заметно подергивалась, слегка обнажая при этом зубы…

— Что случилось, дорогой? — спросила Мэри, обеспокоенно глядя на Карло. — С тобой все в порядке?

— А? — повернул к ней голову Карло, словно очнувшись, и натянуто улыбаясь. — Ах, это! — и поднеся указательный палец ко рту, он понимающе кивнул вопросительно смотрящей на него Мэри. — Ну-у… Тебе приходилось когда-нибудь видеть сторожевого пса, дорогая? У которого хотят отнять то, что, как он считает, принадлежит только ему? — Ну, вот, — развел руками Карло, смущенно улыбаясь кивнувшей ему в ответ Мэри. — Только и всего… — А видела ты, — продолжал Карло, по-собачьи преданным взглядом глядя в глаза Мэри, — ты видела, как он выполняет команду «К ноге»?

С этими словами Карло сполз с дивана и, обняв ноги любимой, звонко чмокнул ее в коленку.

Глава шестая. Губернатор Острова Траут знакомит Карло и Джеффри с его «Величайшим Проектом Современности». Переступить «Порог»: принуждение к сотрудничеству

Итак, если во всем, что касалось более чем дружеских отношений, сложившихся у него с Мэри, Карло разобрался досконально и до мелочей, то многое на территории Острова, за исключением явного, видимого невооруженным глазом, по-прежнему оставалось для него загадкой. Тайной за семью печатями, выражаясь фигурально. Потому что на самом деле количество тех «печатей» во много раз превышало указанное число. А служили ими, и служили исправно, сложнейшие запорные устройства, не реагировавшие ни на что, кроме кода. Сколько ни ломись в двери объекта (если таковые вообще в нем были) посторонние, и сколько не тверди они на все лады магическую фразу, в свое время так удачно и к месту приведенную счастливчиком Али — Бабою…

Излишне, наверное, говорить о том, что Карло, как, впрочем, и всем нормальным людям, было свойственно любопытство. Но объяснялось оно, конечно же, не тем, что он испытывал жгучую потребность всюду совать свой нос, (что также является отличительной чертой некоторых), а стремлением познать Остров. Непреодолимым стремлением познать истину.

У Карло было время на то, чтобы поближе познакомиться с Островом. Против его ожиданий, это не было связано с особыми трудностями. «Терра Инкогнито», как он называл иногда Остров, не всегда и не во всем таилась от него.

У Карло сложилось такое впечатление, что Остров играет с ним во что-то вроде интеллектуальной игры. Игры, в которой многое строилось как на знаниях, так и на предположениях и догадках. А выигрыш зависел от того, сможет ли он выложить целостную мозаичную картину, или панно, из разрозненных фрагментов его (многие из которых, к тому же, отсутствовали), или не сможет. И сама эта игра требовала большей выдержки и терпения.

Ознакомившись с доступными для осмотра имевшимися на Острове сооружениями, Карло пришел к выводу, что в большинстве своем они являлись объектами жизнеобеспечения. И чем дольше длилось это знакомство, тем больше был склонен Карло рассматривать имевший развитую инфраструктуру, сеть коммуникаций и каналы глобальной связи Остров именно как целостный живой организм.

О том, на чем работали энергетические установки Территории Инкогнито, и какую продукцию на ней производили, Карло оставалось лишь гадать. Он никогда не видел здесь ничего такого, что можно было бы отнести к погрузочно-разгрузочным работам.

Но, принимая во внимание то, как глубоко и повсеместно были внедрены автоматика и электроника на бытовом уровне, можно было с большой долей достоверности предположить, что в процессе производства имело место применение высоких и очень высоких, вплоть до космических и нанотехнологий… И что сама выпускаемая продукция была соответствующего качества.

— Меня удручает то, — делился своими соображениями Карло с внимательно слушавшей его Мэри, — что, будучи в мелочах открытым передо мной, открытым вплоть до того, что, как мне иной раз кажется, совершенно меня не замечая, Остров все же не позволяет мне хоть на йоту продвинуться в моих поисках. И это несмотря на то, что мне никто не мешает. И проходят они почти в идеальных условиях. Которые мало чем отличаются от тех, что представляют своим клиентам пятизвездочные отели, расположенные где-нибудь на тихоокеанском побережье.

— Я очень хорошо понимаю тебя, дорогой, — отвечала Мэри расстроенному преследовавшими его неудачами Карло. — Мне кажется, что как раз это и должно нас в первую очередь настораживать. И прежде всего мы не должны позволять себе расслабляться. В условиях, в которых мы находимся, вернее, в которые нас поместили, притупляется чувство реальности. Наш противник коварен и умен, он может осуществлять за нами контроль, известным лишь ему способом воздействуя на нас и на нашу психику в том числе. Я считаю, что нам необходимо быть предельно внимательными, собранными, и что нам следует запастись терпением. Рано или поздно Остров проявит себя. Так или иначе, но проявит…

В общении с Мэри, любящей женщиной и интересной собеседницей, Карло обретал душевный покой. Он находил в нем разрядку и отдых, оно несло успокоение, и избавление от порою одолевавших его сомнений.

Их встречи с коллегами Мэри, занимавшими коттеджи по соседству, и беседы, во время которых собравшиеся могли позволить себе поговорить на все без исключения темы, вносили разнообразие в жизнь нашей пары. И наряду с возможностью общения между собой, позволяли всем пленникам Острова заручиться взаимной поддержкой. Которая, конечно же, была бы совсем не лишней, случись с кем-нибудь из них какая-нибудь неприятность. И даже при обсуждении вопросов, живо интересующих всех без исключения участников подобных собраний, вопросов, касавшихся, прежде всего, перспективы их пребывания на Острове, контроль над ними, казалось, полностью отсутствовал.

По крайней мере, ими ни разу не было замечено ничего такого, что говорило бы об обратном. Как не было и никакой реакции представителей другой стороны на самые смелые и нелестные отзывы присутствующих о тех, кто проявлял такое своеобразное «гостеприимство».

В один из вечеров Карло сидел, развалившись, в стоявшем на изумрудном газоне у дома шезлонге, и сквозь струйки ароматного дыма, тянувшиеся от сигары в его руке, наблюдал за тем, как солнце, быстро меняясь в цвете, собирается погрузиться в пучину океанских вод.

От ярко-огненного прежде шара, на который теперь можно было смотреть без опаски, начинаясь у только что обозначенной им крайней западной точки на горизонте, по волнам к берегу пролегла широкая световая дорожка. Совсем скоро ей предстояло, мерно покачиваясь на волнах, исчезнуть, раствориться в них. Но пока еще ее поверхность искрилась и ярко сияла, озаренная далекими вспышками солнечных протуберанцев…

Ничто уже не могло заставить ее блистать, как прежде, и она мерцала, посылая прощальный привет вслед уходящему дню бликами застывающего сплава драгоценных металлов и червонного золота. Свое продолжение она находила даже здесь на берегу, на мокром песке. И едва с него сбегала, тихо схлынув, волна, мельчайшие крупинки кварца тут же окрашивались в золотистый цвет. Становясь похожими на зыбкие залежи сыпучего желтого металла…

Нам трудно сказать, что чувствовал в такие моменты, наблюдая за происходившими на его глазах метаморфозами, Карло. Он наблюдал их, неизменно сохраняя, сосредоточенно-задумчивый вид и бывал при этом не очень разговорчив.

Мэри же, напротив, всегда была готова говорить о данных природных явлениях. И комментировать происходящее в восторженных тонах и с чувством истинного эстета. В такие минуты она предпочитала находиться рядом с Карло. Как ему казалось, еще и потому, что считала эстетическое начало «одной из важнейших составляющих, образующих и во многом определяющих мировоззрение индивидуума». А Карло, как в свою очередь казалось Мэри, слишком уж привык в этом плане все упрощать.

— В деле, которому я служу, иначе нельзя, darling, — пытался возражать в таких случаях Карло Мэри. — В нем нет места для разных сантиментов, охов и ахов. Здесь все должно быть предельно просто и ясно: — это — друг, а это — враг. И не дай тебе Бог ненадолго задуматься, если в петлице у человека, уже направившего в твою сторону ствол автомата, ты увидишь прекрасный цветок орхидеи…

Мэри задерживалась. Ее стоявший рядом с Карло шезлонг пустовал. И он поймал себя на том, что напрягает слух, ожидая услышать звуки шагов Мэри. И уже не первый раз оборачивается к дому.

Обычно же слух никогда не подводил Карло. Он мог различить легкую поступь Мэри сквозь шум волн и безошибочно отличить ее шаги от тысяч других шагов и тысяч других звуков.

Иногда Мэри пыталась подшутить над Карло, неслышно подойдя к нему сзади; но это удавалось ей лишь в том случае, если он и сам был не против того, чтобы «попасть впросак».

— Кто это? — принимался гадать Карло, когда Мэри, подкравшись к нему, и стоя у него за спиной, закрывала ему глаза руками. — Неужели это ты, Сьюзи? Боже, какой приятный сюрприз! Никак не ожидал, что встречу тебя здесь, моя птичка! — Погоди-ка,.. — начинал вдруг сомневаться Карло в том, что его «птичку» — проказницу Сьюзи действительно могло занести в Южные широты, — а, может быть, это ты, моя маленькая Памэла? Ну да, это наверняка ты! Я ощущаю движения воздуха за моей спиной, который ласково треплет мои волосы… Да, такое шумное, страстное дыхание может вырываться только лишь из твоей объемной, как большой воздушный шар… — О, извини меня, ради Бога, я хотел сказать — высокой и прелестной груди! Высокой и прелестной, моя крошка!

А Мэри, слушая Карло, заливалась веселым смехом. Она не могла понять, как Карло всякий раз удавалось узнать о ее приближении.

— Я кралась тихо, как пума, ступала неслышно, как вышедшая на охоту голодная тигрица, я двигалась бесшумно, словно змея, но ты, ты!.. Ты, наверное, точно так же, как и это пресмыкающееся, реагируешь на исходящее от объекта тепловое излучение! И сколько же это нужно съесть мороженого, чтобы у тебя, наконец, произошел сбой? Сколько же это нужно съесть его, чтобы обмануть тебя?

— Вовсе нет! — отвечал, смеясь, Карло Мэри, отнимая ее ладони от своего лица и целуя их. — Поверь мне, у меня нет ни жабр, ни раздвоенного языка и прочих сенсоров, какие есть у той же змеи. А что касается того, как ты передвигаешься… Ты явно льстишь себе, утверждая, что делаешь это бесшумно. На самом же деле ты топаешь, как влюбленная слониха, завидевшая издалека великолепного представителя противоположного пола своего вида!

— Ах, так! Ну, погоди же! — возмущенно восклицала Мэри, выбивая маленькими кулачками дробь на широкой груди возлюбленного. — Вот тебе! Вот тебе! Получай!

Впрочем, так продолжалось недолго. Карло крепко обнимал Мэри и прижимал ее к своей груди, чем, естественно стеснял ее движения и ограничивал свободу ее действий…

Наконец Карло услышал легкие шаги Мэри у себя за спиной. По ним он мог также угадать, каково ее настроение. Сегодня Мэри была настроена серьезно. Подойдя, она стала перед Карло и, удерживая руки за спиной, пару раз приподнялась на носочках. Так, как это делают иногда дети, общаясь с теми, кого любят и кому полностью доверяют.

— Ты ждал меня? — говорили Карло глаза Мэри. — Ну, вот я и пришла, дорогой!..

Карло сразу же обратил внимание на, как ему показалось, немного странное выражение лица Мэри. Да, оно было серьезным, отчасти даже строгим, и в то же время каким-то просящим…

Как оказалось, в руках у Мэри, которые она прятала за спиной, был фотоаппарат. Ни слова не говоря, она вручила его Карло и так же молча, направилась к кромке воды.

Мэри была в светлой вязаной майке с поперечными повторяющимися разноцветными полосами и длинной, до пят, широкой юбке, подол которой сразу же лизнула и чуть приподняла тихо набежавшая волна. Но Мэри не обратила на это никакого внимания. Она не вскрикнула и не поспешила на берег, а осталась стоять на месте, неотрывно глядя на Карло и едва заметно улыбаясь ему.

— Ну, если дело только в этом! — широко улыбнулся Мэри Карло, без труда сообразив, что она от него хочет. — Да, да, конечно, никаких проблем!

Карло встал, подошел к Мэри немного поближе и навел на нее объектив фотоаппарата. Ему хотелось сфотографировать Мэри так, чтобы световая дорожка, прилегавшая по волнам от солнца за ее спиной, прошла рядом с ней, и поэтому Карло пришлось отойти немного в сторону.

— Ну же, пожалуйста, — воскликнула Мэри, вскинув руки и потягивая их то ли к Карло, то ли к быстро темнеющему на востоке небу. — Сфотографируй нас!

— Нас,.. — повторил про себя Карло, нажимая на кнопку спуска. — Нас…

— Ну да, конечно, — сказал он затем вслух, улыбаясь Мэри, — естественно, вас, Ваше Величество! Ведь каждая женщина, покорившая сердце мужчины и ставшая его Королевой, с полным правом может говорить о себе так, как говорят эти коронованные особы. А они говорят о себе — Мы!

Когда волна, лизнув щиколотки Мэри, отхлынула, и песок у ее ног, чуть левее от нее, стал похожим на жидкое золото, Карло нажал на спуск второй раз. И тогда вдогонку солнцу, из-за далекого горизонта посылавшему своим последним лучом прощальный привет всему сущему, блеснула яркая вспышка с берега…

Хотя через миг фотоаппарат Карло снова был готов к съемке, а Мэри все еще оставалась на месте, фотографировать ее он больше не стал. Карло показалось вдруг, что сейчас, вопреки его желанию ему стало известно нечто такое, чего ему совсем не хотелось знать… И что слова, которые он только что говорил, были сказаны им лишь затем, чтобы не дать себе же задуматься над тем, что он услышал минутой ранее от Мэри… От его Мэри…

Между тем Мэри по-прежнему оставалась стоять там же, где и стояла; и Карло понял, что должен подойти к ней. Утопая по щиколотку в растекающемся под его ногами песке, он подошел к Мэри и стал рядом с ней, обняв ее за талию.

— Если бы ты знала, о чем я подумал сейчас, — мысленно произнес Карло, всматриваясь в лицо Мэри. — Наверное, ты бы поспешила сказать мне, что это просто-напросто моя разыгравшаяся фантазия. И что ни о чем таком беспокоиться я не должен…

— Это действительно так, — сказала Мэри, глядя в глаза Карло. — Ты не ослышался и, думаю, правильно понял меня. Да, я сказала «нас»… — Она взяла руку Карло и приложив ее к своему животу, тихо добавила: — Мы теперь не сами…

— Но… но… нет!.. — Карло высвободил свою руку из руки Мэри, и, быстро выйдя на берег, с ходу плюхнулся в жалобно застонавший под ним шезлонг. Несколько секунд он сидел в нем, очевидно, собираясь что-то сказать, но лишь беззвучно открывая и закрывая при этом рот. Затем, так и не найдя, по-видимому, нужных слов, Карло вскочил на ноги и уже в следующий миг снова оказался рядом с Мэри. Схватив ее за руку и широко ступая, он буквально вытащил не оказывавшую ему никакого сопротивления Мэри за собой на берег и усадил ее в пустовавший до этого времени второй шезлонг.

— Скажи мне, — заговорил Карло срывающимся от волнения голосом, стоя перед Мэри и глядя на нее сверху вниз, — скажи мне, Мэри, darling… Как же так? Как такое могло произойти?..

Мэри ничего не ответила Карло. Она лишь едва заметно пожала плечами и грустно улыбнулась ему.

Но Карло и не думал дожидаться ответа от Мэри.

— Посмотри на меня, дорогая, хорошенько посмотри! — С этими словами Карло опустился перед Мэри на колени и, разведя руки в стороны, продемонстрировал ей, поворачивая голову, свой фас и профиль.

— Видишь? Ну да, это я, твой Карло. Но, Мэри, пусть я полный идиот,.. Дурак, каких мало… Но ты — то, Мэри, ты-то!..

— Я — женщина, — негромко, но твердо сказала Карло Мэри. И переведя взгляд с него туда, где только что еще можно было видеть исчезающее за горизонтом солнце, она тихонько вздохнула.

— Ну, вот и я об этом же! — тут же нашелся Карло. — Кому же, как не вам, женщинам… кому же, как не тебе лучше всех знать… ну, как избежать этого?

— А я и не хотела этого… знать! — сказала Мэри, выдержав перед словом «знать» небольшую паузу и, как показалось Карло, с вызовом. — Да, я не хотела этого знать.

— Боже мой, Мэри, зачем нам… это? — снова развел руками Карло. — Зачем, моя девочка? Ведь решившись на ЭТО, и решившись так необдуманно, ты тем самым берешь на себя огромную ответственность! А я, Мэри, я! Я ведь не могу занять стороннюю позицию и продолжать жить дальше, делая вид, что ничего не произошло!

— Не думаю, что ты можешь так поступить, милый, — покачала головой Мэри. — Более того… По твоей реакции на случившееся я вижу, что ты занял активную позицию. Быть может, даже слишком активную…

— Слишком?! О чем ты говоришь, о чем? — продолжал недоумевать Карло. — Послушай, darling, — горячо и проникновенно заговорил он, взяв руку Мэри и крепко сжимая ее в своей руке, — ты пойми, мы на войне! Это благоденствие, в котором мы сейчас пребываем, оно лишь кажущееся! Все, что окружает нас со всех сторон, — все это не настоящее! Все это декорации, выстроенные, один лишь Бог знает кем и для чего! Подготовленные для некоего действа. Действа, которое, чует мое сердце, вскоре должно разыграться на этом Острове. И прямыми участниками которого нам всем, скорее всего, предстоит стать. И тогда мы узнаем, что такое на самом деле есть этот Остров. Не хочу тебя пугать, Мэри, но все здесь в любую минуту может зашататься, треснуть, расколоться на части, упасть! И когда это произойдет, нам откроется истинная суть этого Острова. Можем ли мы не думать об этом? Можем ли мы пытаться отгородиться от действительности стеной — о, Боже, подумать только, — стеной семейного благополучия!

— Откровенно говоря, я и не думала, что при этом известии тебя, ну, скажем, захлестнет вал положительных эмоций, — покачала головой Мэри. — Скажи, Карло… Скажи, по-твоему, это глупо, то, что произошло?

— Во-первых, еще не произошло! И если я правильно все понимаю, мы еще можем, извини меня, вернуться к нашему прежнему состоянию…

— Ты думаешь, это возможно? Тебе не кажется, что для меня такое «возвращение» является более проблематичным, чем для тебя?

— Ну да, конечно, — кивнул головой, поглаживая руку Мэри, Карло. — Мне понятны твои чувства, дорогая. И я тоже, если ты хотела этого услышать, испытываю сейчас острое чувство вины… Поскольку то, что произошло, произошло не без моего участия. Но, если я не ошибаюсь, в нашем распоряжении есть все необходимое для того, чтобы…

— Неужели ты не понимаешь, что ничего уже нельзя изменить?! — Выражение лица Мэри, с которым она смотрела на Карло, было таким, словно, чувствуя свое превосходство над ним, она в то же время испытывала к нему жалость. — И что это останется со мной навсегда?

— Один мыслитель сказал однажды, что женщина — это другая планета… Наверное, вы, женщины, тоньше чувствуете. И воспринимаете окружающую нас действительность иначе, чем мы. Очевидно, у нас в силу нашего строения отсутствует нечто важное, что-то такое, что есть у вас. И поэтому мы, мужчины, не всегда можем вас понять. Очевидно, мыслитель прав. Женщина — это действительно другая планета. А если это так, то выходит, что мы, мужчины, весьма неважные астронавты…

Карло поднялся с колен, сделал шаг к своему шезлонгу и сел в него, положив ладони на подлокотники. — Впрочем, допускаю, что не все. Не все…

— Нет, нет… Просто вы часто судите о вещах поверхностно. Со свойственной вам категоричностью. — Скажи мне, — продолжала Мэри, серьезно глядя на Карло, — скажи, мне хотелось бы знать… Если бы я поступила так, как хочешь того ты, что было бы тогда? Что бы ты почувствовал? Ну, кроме облегчения? Защемило бы у тебя после этого хоть немного сердце? Так, как щемит легкая царапина, о которой уже через минуту забывают? Или, может быть, на нем остался едва заметный шрам? Как после небольшого, микроскопического пореза? Ведь должно было бы в этом случае хоть что-нибудь остаться? — Ну, хорошо… Не буду утомлять тебя своими вопросами и сравнениями… — Мэри убрала руку с руки Карло и, подняв голову, посмотрела на появившиеся в потемневшем небе скопления звезд. — Знаешь, все эти дальние миры тысячи лет зарождаются вновь и вновь. Только вот в нашем случае этого не произойдет, правда? С нами ничего такого не будет. Ни любви, ни ласки, ни зла, ни ненависти, ни солнца и звезд, ни океанов и рек, ни лесов и полей, травы и цветов, не будет еще одной Вселенной. И веселого детского смеха и маленькой ладошки у нас в руках. Ничего этого не будет. За исключением одной лишь библейской пустоты в душе. За исключением одного лишь вакуума…

Голос Мэри звучал тихо и ровно, и лишь едва заметно подрагивал. И говорила она на удивление спокойно, так, как говорят, излагая сухие факты…

— Пойми же меня, Мэри! — сказал Карло, просяще глядя в глаза любимой женщины. — Я не готов к этому, морально не готов. Ведь если ребенок родится, я уже никогда не смогу расстаться с ним. Со всем тем, о чем ты только что говорила. И тогда Остров и его люди смогут манипулировать мной, как захотят. Я перестану быть тем, кем я должен быть — бескомпромиссным и свободным в принятии решений, не связанным любовью к маленькому существу. Я не могу пойти на это, Мэри!

Карло поднялся со своего шезлонга и стал перед Мэри. Тогда она тоже встала и, словно ничего не видя перед собой, протянула к нему руки.

— Прости меня, — сказал Карло Мэри, привлекая ее к себе. — Я виноват перед тобой. Я один во всем виноват… И он погладил Мэри рукой по спине, пытаясь этим хоть немного ее успокоить. — Прости меня. Мне очень жаль…

— Мне тоже очень жаль, — проговорила Мэри, кусая губы и еле сдерживая готовые брызнуть из глаз слезы. — Очень жаль…

Звук работающего на высоких оборотах мотора автомобиля заставил Карло обернуться. И уже через несколько секунд он увидел юркий джип, который, вынырнув из-за поворота, резво подкатил к их с Мэри дому. И, громко взвизгнув тормозами, остановился у входа в него.

Из машины вышел молодой боец в камуфляже. Осмотревшись, он оправил ремень и, ступая по газону, направился прямиком к Карло.

— Мне приказано доставить вас к шефу, — объявил, едва приблизившись, «пятнистый» не допускавшим возражений тоном. — Доставить немедленно!

— Сэр, — добавил Карло, пристально глядя бойцу в глаза. — Сэр.

— Ну, сэр, — согласился с Карло тот, переступив с ноги на ногу.

— Сэр! — громко повторил Карло, и под его очень недобрым взглядом боец подобрался и вытянулся.

— Сэр! — выкрикнул он, убирая руки с висевшего на его груди автомата и опуская их по швам. — Мэм! — словно спохватившись, тут же кивнул он Мэри.

— Так, хорошо! А теперь повтори, что ты сказал, — продолжил, обращаясь к бойцу, Карло. — Кажется, тебе приказано доставить меня к шефу? Как какой-то пакет, в целости и сохранности?

— Так точно сэр! То есть, нет! Своими вопросами вы ставите меня в неловкое положение… — Было заметно, что боец смущен, но старается сохранить свое достоинство. — Я совсем запутался с вами, сэр!

— Ну, хорошо! Уверен, что по дороге назад тебе все же удастся собраться с мыслями. В общем же, должен тебе сказать, ты производишь неплохое впечатление на окружающих. Думаю, такое же сложилось у тебя и обо мне?

— Извини, дорогая, — повернулся затем Карло к Мэри. — Дела. Но я постараюсь не задерживаться надолго. Не скучай без меня, хорошо?

Мэри ничего не сказала Карло. Она лишь кивнула ему в ответ, и он заметил, как дрогнули в этот момент ее губы.

Уже сидя в джипе, Карло помахал Мэри рукой. Сквозь сгущавшиеся с каждой минутой сумерки он мог видеть как рука Мэри, безвольно приподнявшись, застыла на полпути; после чего она поднесла ее к своим глазам. Очевидно, прикрывая их от яркого света, хлынувшего в этот самый момент из установленных у дома и на газонах фонарей… Очевидно. Но, как бы там ни было, ответный жест у Мэри не получился…

— Ваш друг Карло немного задерживается, но это понятно… Когда сталкиваешься с необходимостью вдруг покинуть приятное общество, и будем говорить прямо, общество любимой женщины, в нашей душе подымается волна протеста. Нечто подобное приходилось испытывать, как мне кажется, многим из нас. Именно в такие моменты…

Джеффри не мог сказать точно, иронизирует ли сейчас говоривший эти слова Траут, или нет. Это и в самом деле могло ему лишь показаться. Не исключено, что тот просто размышлял вслух, думая при этом о чем-то совсем другом…

— И для того, чтобы подавить в себе это чувство протеста, человеку понадобится некоторое время, — продолжал Траут, расхаживая взад-вперед по кабинету. — Собственно, большую часть его займет прощание. С пожеланиями, как водится, удачи и обещаниями вскоре вернутся. Но кто знает, что ждет нас впереди? И что может произойти с нами уже через несколько минут? И суждено ли быть выполненными нашим обещаниям?

Расхаживая так, Траут остановился возле Джеффри, сидевшего в своем кресле с невозмутимым видом и в непринужденной позе. Но, похоже, не в ожидании ответа на свой риторический вопрос — он смотрел куда-то поверх головы Джеффри, и тому казалось, что перед глазами Траута стояло сейчас нечто такое, о существовании чего не мог ни знать, ни догадываться никто, кроме него самого.

Джеффри мог с уверенностью говорить лишь об одном — Траут не проявлял ни малейших признаков неудовольствия по поводу того, что Карло заставлял себя ждать. И, более того, был настолько снисходителен к последнему, что сам же искал ему оправдание.

Как подозревал Джеффри, в этом у Траута был свой расчет. Но если кто-то, вольно или невольно, оправдывал расчеты или надежды тех, кто, как полагал Джеффри, имел какие-то тайные замыслы, то это было ему не совсем по душе. И естественно, он был против того, чтобы Карло, состоявший с ним в одной, пусть и немногочисленной, команде, сам того не желая, подыгрывал другой стороне.

О довольно тесных отношениях, установившихся между его другом Карло и женщиной по имени Мэри, Джеффри узнал недавно. Об этом проинформировал его все тот же Траут, заметив однажды как бы вскользь, что слухами, касающимися Карло, как говориться, если не земля, то Остров полнится. Вполне понятно, что Джеффри был не в восторге от увлечения, как он думал, Карло. Уж сам-то он точно нашел бы, что ответить Трауту, поинтересуйся тот у него, как он относится к такому, казалось бы, вполне обычному явлению или понятию, как глубокая привязанность двоих друг к другу.

Но Траут, то ли проявляя тактичность, то ли руководствуясь другими соображениями, воздерживался от того, чтобы задавать ему вопросы на эту тему. И как считал Джеффри, себе же на благо. Потому что он не стал бы ручаться за то, что давая Трауту ответ или делясь с ним своими мыслями по этому поводу, он будет утруждать себя подбором выражений. Выражений, которые бы, ну, скажем так, звучали мягче…

Помещение, в котором находился сейчас Джеффри, напоминало скорее небольшой зал совещаний, чем рабочий кабинет. Оно не имело окон, но было буквально залито светом, настолько ярким, что Джеффри с непривычки пришлось слегка зажмуриться, когда он минут десять тому назад вошел сюда.

— Если свет по какой-нибудь причине погаснет, все здесь мгновенно погрузится в непроглядную темноту, — подумалось тогда Джеффри. — Но ненадолго. Сразу же сработает автоматика и через несколько секунд включится аварийное освещение. Но, в общем, здесь, похоже, никому и в голову не приходит подымать вопрос об экономном расходовании электроэнергии…

Кабинет, как говорится, под самую завязку набит электроникой. Что, впрочем, никак не сказывалось на его дизайне. Все в нем было продумано до мелочей и создавало максимум удобств. Удобст как для его хозяина, так и на рабочих местах его подчиненных. А имевшийся на одной из стен кабинета огромный монитор придавал ему сходство с Командным Пунктом или Центром Управления Полетами космических аппаратов развитых в этом отношении, опять же, космических держав.

— Это просто уму непостижимо, — думал Джеффри, сидя во вращающемся кресле и бесцеремонно рассматривая кабинет Траута и все, что в нем находилось. — Где это я, и куда я попал? Я в НАСА, или на затерявшемся в океанских просторах небольшом острове? И в чем же состоит истинное назначение всего этого электронного великолепия? Да, одному, без Карло, не так-то просто во всем этом разобраться…

Звук открывающейся за его спиной с тихим шелестом двери заставил Джеффри повернуться в своем кресле на девяносто градусов.

— Наконец-то, — недовольно и довольно громко пробурчал он, глядя на осматривавшего с порога помещение Карло. — Наш пострел везде поспел…

— Кажется, я заставил всех ждать себя, — произнес Карло холодно, скользнув взглядом по лицам Траута, его сотрудников, сидевших за компьютерами, и ненадолго задержав его на Джеффри. И добавил, нацелив свои колючие зрачки на хозяина кабинета: — Но, я думаю, вы поймете меня…

— Да ради Бога! — расставил ладони с пухлыми пальцами в обезоруживающем жесте Траут. — Ради Бога! О чем разговор! Но ждем с нетерпением!

Ничего не ответив Трауту, Карло направился к стоявшему рядом с Джеффри свободному креслу и уселся в него с таким видом, словно ожидал изъявлений благодарности находившихся в кабинете за то, что он почтил их своим присутствием. Затем, как будто вспомнив о чем-то, он повернулся к Джеффри и протянул ему руку. Тот протянул ему свою, и на несколько секунд мужчины напряглись, упираясь ногами о пол и обмениваясь крепким дружеским рукопожатием. После которого их просветлевшие ни какой-то миг лица снова сделались непроницаемыми.

— Итак, господа, — услышали Джеффри и Карло голос Траута, зазвучавший неожиданно свежо, бодро и по-деловому, — мне очень хотелось бы, чтобы эта наша с вами первая встреча прошла в непринужденной дружеской обстановке. И оставила в душе каждого из нас лишь приятное воспоминание о ней. Для этого нам, вернее, вам, господа, прежде всего необходимо отбросить все сомнения и постараться взглянуть на произошедшее трезво и без предубеждений. — Да-да, — горячо продолжал Траут, заметив, что Джеффри и Карло удивленно переглянулись, — трезво и без предубеждений, именно так, господа! Ведь успех нашей совместной деятельности будет зависеть от того, насколько верно вы сможете оценить обстановку, осознать, так сказать, реальное состояние дел и положение вещей. А действительность, поверьте мне, такова, что просто обязывает нас сделать это!

— Как ты думаешь, куда это он клонит? — спросил Джеффри, полуобернувшись к Карло и кивая на Траута. — О чем это он нам поет?

— Кто его разберет. Кажется, он говорит о какой-то совместной деятельности. О совместной! Господи, ты, Боже мой!

— А-а! Ну, вообще-то, деятельность, которой мы занимаемся, мы привыкли называть словом «работа»… Так ведь?

— Ну да, — кивнул головой Карло, соглашаясь с Джеффри. — Именно так мы и привыкли ее называть.

— А «деятельность», — продолжал рассуждать Джеффри, — это, как мне кажется, больше относится к неким иной раз бурно протекающим процессам… или к приложению сил на поприще чего-то… И само по себе это слово, как мне, опять же, кажется, немного отдает политикой… И уж, что совсем непонятно, так это то, каким видом деятельности нам предлагают заняться. И в качестве кого…

— Знаешь, Джеффри, я думаю, не ошибусь, если скажу, что нам предлагают сотрудничество. И, если хорошо подумать, не трудно догадаться, в области чего…

— И как, по-твоему, нам следует отнестись к такому предложению, друг мой Карло?

— Ну, лично у меня оно не вызывает особого интереса… И не кажется мне таким уж заманчивым… — И, сделав кислую мину, Карло отрицательно покачал головой. — А как расцениваешь его ты? — спросил он у Джеффри после небольшой паузы.

— Ну, скорее, как необдуманное. Как такое, которое сделано не в том месте и в не то время. И не тем, явно не тем…

— О! О! — воскликнул Траут, ничуть, казалось, не смутившись и широко улыбаясь. — Вы даже не представляете себе, как легко и скоро может измениться ваше отношение к моему предложению. К величайшему Проекту, в котором я приглашаю вас принять участие. И при этом, заметьте, в качестве главных действующих лиц. После меня, естественно. Естественно, после меня.

— Никогда не говори «никогда», — философски произнес Карло, глядя на Траута. — Действительно, случиться может всякое… Что угодно, и когда угодно. И даже то, о чем вы только что говорили. Но, боюсь, лишь в том случае, если дрогнут наши огрубевшие сердца и мы не сможем устоять перед слезными просьбами старого добряка, чью личину вы пытаетесь сейчас натянуть на себя. И в чьи одежды пытаетесь рядиться…

— Я, наверное, должен предупредить,.. — посчитал нужным вставить свое слово Джеффри. — Это касается тех, кто в беседе со мной на затронутую тему ожидает услышать обтекаемые фразы. — Он поднял вверх указательный палец и сделал паузу, как бы обращая этим внимание Траута на то, что тот должен серьезно отнестись к тому, что он говорит. — Так вот, я хочу, чтобы вы знали, — дипломат из меня действительно никудышний!

— Это неважно, это совершенно неважно! — замахал руками Траут. — И вправду, можете держаться со мной проще! Я даже призываю вас к этому! Призываю отбросить прочь всякие там условности! — А вы? — повернул он голову к Карло. — Я не ослышался? Вы, кажется, назвали меня старым добряком? Знаете, я был более чем уверен, и сейчас лишний раз убеждаюсь в том, что был прав, предполагая, что здесь будут упоминать, пусть и косвенно, о таких, весьма относительных, понятиях, как добро и зло. Почему я считаю их относительными? Да хотя бы потому, что преследующие те или иные цели или отстаивающие каждая свои интересы стороны, видя в других оппонентов, соперников и, более того, часто вступая с ними в открытое противостояние, именно себя причисляют к поборникам веры. Вопреки здравому смыслу и логике, все они считают себя истинными борцами за добро и справедливость. Принимая при этом, по сути, одну сторону в своих устремлениях. И кто, скажите мне, из них не прав и заслуживает порицания? — Так что же в итоге получается? — продолжал Траут, всматриваясь в лица Карло и Джеффри. — А вот что. Все мы таковы, какими нам предназначено быть. И ни вы, ни я, никто из нас особо не тяготится своим предназначением, не так ли? — Кстати, — прищурился он, — когда я говорю «стороны», я делаю это лишь затем, чтобы быть более понятным вам. Вам, людям, отличающимся максимализмом и категоричностью суждений, склонным противопоставлять одно другому и рассматривать встающие перед вами вопросы именно с этих позиций. Быть может, это и удобно, но вот верно ли? — Откровенно говоря, я вам удивляюсь, — развел руками Траут. — Ведь это же нужно быть слепым, чтобы не видеть того, что ваша… ну да, работа, если то, что вы делаете, называть этим словом вам более приемлемо, — почти ничем не отличается от той, которую выполняем здесь мы. Проще говоря, вы — нападаете, мы — обороняемся. И хотя в этом смысле, как всем нам хорошо известно, дело у вас не пошло, лично я не перестаю видеть в вас идеальных сотрудников. А я, и это вы тоже, надеюсь, понимаете, занимаю главенствующее положение на этом Острове.

— Хорошо сказано, Ваше Превосходительство! — воскликнул с ноткой горькой иронии в голосе, не сдержавшись, Карло. — Ваша покладистость, добрый человек, ваше гостеприимство, которое, как я понимаю, вы готовы проявлять и в дальнейшем, поистине не имеют границ! — Джеффри, — повернулся он к угрюмо смотревшему на Траута другу, — ты не мог бы напомнить доброму господину, с какой целью мы решили нанести ему визит?

— Да, конечно, — кивнул головой Джеффри. — Я с большим удовольствием сделаю это. — Так вот, — продолжил Джеффри, четко и с расстановкой выговаривая слова, — мы пришли сюда, чтобы покончить с рассадником зла на этом Острове. Источником заразы, отравляющей жизнь людям, которые хотели бы по-человечески здесь жить. Заразы, которая может отсюда распространиться по всему миру и несет реальную угрозу всему человечеству.

— Я поражаюсь тому, как хорошо вы проинформированы, — криво усмехнулся Траут, стрельнув глазами в друзей. И, круто повернувшись, он направился к массивному столу, стоявшему на невысоком возвышении. — Что ж, — продолжил он затем, усевшись на стоявший возле него стул с высокой резной спинкой, — сейчас я слышал слова храброго воина. Человека, способного четко сформулировать свою мысль и донести ее до других с солдатской прямотой. -Значит, вы явились сюда, — повернувшись, Траут указал рукой на маленькую точку на карте, появившуюся на огромном экране монитора за его спиной, (которая, быстро увеличившись в размерах, приобрела очертания Острова), — явились сюда даже не затем, чтобы уничтожить якобы обосновавшуюся здесь некую вражескую группировку. А затем, чтобы спасти мир от какой-то мифической угрозы. Природу которой вы не то что не совсем, а вообще не понимаете. И вы считаете, что вы вправе применять жесткие меры воздействия, которые, как вам кажется, оправдывает ваша высокая цель?

— Вызывает восхищение то постоянство, с которым вы, ну, скажем так, пытаетесь дотянуться до нее, — продолжал Траут с иронией в голосе. — Выступая в отведенной вами самим себе роли миротворцев. Но, как видим, несмотря на ваше упрямство, вы ни на йоту не приблизились к пониманию сути образования, которое носит название Остров. А между тем мы никакие не экстремисты, которые занимались бы здесь разработкой и производством новейшего оружия массового уничтожения и которых вы, как мне кажется, ожидали здесь встретить. Все это из прошлого, все это пещерный примитивизм. Нет, господа, мы готовим миру нечто новое. И я допускаю, что в какой-нибудь катрене Нострадамуса, катрене, написанной им умно и замысловато, вполне может содержаться скрытая информация и о нас. А если это и в самом деле так, то, как говорится, чему быть, тому не миновать, верно?

— Предвидели ваше появление предсказатели прошлого, или нет, мы не знаем. Как не знаем мы и того, обратили, или нет, на вас внимание предсказатели нынешние, — сказал, исподлобья глядя на Траута, Джеффри. — Да нас это не очень-то и интересует. Нашей задачей было ликвидировать очаг нестабильности на Острове. Вот и все.

— Вы не выполнили ее, офицер. И скажу вам по секрету, что и не могли выполнить. Но об этом чуть позже. А пока… Я удивлен тем, что то, о чем я только что говорил и к чему другие, я уверен, отнеслись бы с немалым интересом, вас, как вы сказали, совсем не интересует. Что ж, напрасно… Напрасно, — повторил, пожав плечами и тихо вздохнув, Траут. — В таком случае, я вижу своим долгом кое о чем проинформировать вас и вашего друга. — Так вот, — снисходительно улыбнулся Траут Джеффри и Карло, откинувшись на спину стула. — Отправляя вас сюда, кое-кто, а кто именно, догадайтесь сами, действительно не посчитал нужным ознакомить вас с некоторыми очень важными деталями плана проведения Операции «Черная дыра». Просто взял, и утаил от вас, исполнителей, весьма существенные его подробности. Зная о которых, вы действовали бы поосторожнее. И не стали бы, как говорится, лезть на рожон, не взвесив прежде все «за» и «против». С этого-то все и началось. Это и повлекло за собой значительные потери в живой силе…

Казалось, две пары глаз готовы были испепелить Траута полыхавшим в них огнем ненависти… Но тот держался так, словно не замечал этого. Теперь на лице Губернатора, изменившемся почти до неузнаваемости, не оставалось и тени добродушия. На нем резко проступили черты властного и привыкшего к безоговорочному повиновению человека.

— Кстати, — продолжал Траут, недобро усмехаясь, — если вы думаете, что явились к нам, выполняя приказ, то ошибаетесь. Наверное, то, что вы сейчас услышите, огорчит вас… Но, сами понимаете, мы не Попечительный Совет и не какое-нибудь там Благотворительное Общество… Так вот, вы оказались здесь лишь потому, что мы вас сюда пригласили…

Джеффри и Карло переглянулись. Внешне оба они выглядели спокойными, но кто знает, о чем они думали, услышав от Траута это его «пригласили». Об этом нам остается лишь догадываться…

— Вот как? — первым подал голос Карло, не желая позволить Трауту насладиться возникшей паузой. — Это просто невероятно! Значит, все началось с пригласительного билетика?

— Неужели все действительно так просто? — недоверчиво покачал головой Джеффри. — Я, например, ничего такого не получал. Ни по почте, ни с посыльным… — И вообще, — продолжал он, глядя Трауту прямо в глаза и чуть поворачиваясь из стороны в сторону вместе со своим креслом, — специфика нашей работы такова, что обычно мы не ждем приглашений. Поскольку мы не нуждаемся в них. А поводом для нашего визита и вмешательства может послужить как преступная деятельность террористических организаций экстремистского толка, уже само существование которых несет в себе угрозу для общества, так и просьба о помощи. И если последнюю расценивать, как приглашение…

— Да, я понимаю, понимаю, — кивал головой, слушая Джеффри, Траут. — Вы, как говориться, стараетесь сохранить хорошую мину при плохой игре. Но стоит ли ради этого делать вид, что вы и в самом деле не понимаете, о чем идет речь? И пытаться скрыть свою растерянность за пустыми словами и показной бравадой?

— Давайте попробуем внести ясность в этот вопрос, — предложил Карло, показывая пальцем на Траута. — Как прикажете нам понимать вас? Вы что же, хотите сказать, что и вправду пригласили нас сюда, на Остров? В прямом смысле этого слова?

— Ну да, господа, да! И проведя в связи с этим определенную работу, мы очень надеялись на то, что наше предложение будет вами принято. И принято именно ВАМИ, господа!

— Ну, и зачем мы вам понадобились? — поспешил с новым вопросом Карло, услышав, как заскрипел зубами Джеффри. — Для чего?

— Ну, опять же, для взаимодействия с вами в дальнейшем и плодотворного сотрудничества. О вас идет молва как о мужественных и опытных бойцах. Собственно, мы и сами не так давно имели возможность убедиться в этом. Вы — лучшие, таких, как вы, — действительно единицы. И впереди у нас с вами много интересной работы и не менее интересных дел.

— У нас с вами? — угрожающим тоном переспросил Джеффри. — Вы за кого нас принимаете? Мы что, похожи на людей, которые с карандашом в руках внимательно изучают пункты трудового договора?

— Заданный вами вопрос говорит о вашей практичности, — иронично усмехнулся Траут. — Но в нашем случае это была бы обычная, или, сказать вернее, пустая формальность, господа. Так как я глубоко убежден в том, что мы с вами и так обо всем договоримся. Можно сказать, наше сотрудничество — вопрос уже решенный.

— Нам бы такой уверенности в себе, а, дружище? — спросил Джеффри, переглянувшись с Карло. — Я думаю, мы видим сейчас перед собой самого самоуверенного в себе в мире человека. Если бы в книге Гиннеса был соответствующий раздел…

— Да уж! Эта потрясающая самоуверенность уже начала исподволь подчинять меня себе, оказывая на меня свое магическое действие. Мне кажется, еще немного такого зомбирования, и моя рука сама собой потянулась бы к нагрудному карману за пенсне. Чтобы, водрузив его на нос, я мог бы как следует изучить документ, о котором ты говорил выше. И, как говориться, в полной мере проникнуться его духом и буквой. Но как часто бывает в таких случаях, для того, чтобы это и в самом деле произошло, чего-то, да не хватает…

— Вы так думаете? — спросил, пристально взглянув на Карло, Траут. — Ну, что ж, похоже, настало время расставить все точки над i. Пояснить вам суть происходящего. Видите ли, утверждая, что мы вплотную приблизились к соглашению, общепринятому, так сказать, и которое полностью бы нас всех устраивало, я основываюсь на фактах. Дело в том, что мне хорошо известны некоторые небезынтересные подробности, касающихся вашего пребывания на моем Острове, господин Карло. Ох, уж эта человеческая натура! Да и действительно, порой не знаешь, чего следует ждать не только от других, но и от самого себя. Да, офицер, мягко говоря, вы не совсем последовательны в своих действиях. Это хорошо видно даже без пенсне, о котором вы сейчас упоминали, даже невооруженным глазом. И эта ваша непоследовательность может не лучшим образом сказаться не только на вас, но и на том, кто вам близок. Вы меня понимаете, офицер, не так ли?

— Понимаю… — с мрачным видом подтвердил Карло, выбивая пальцами дробь на подлокотнике. — Понимаю, — повторил он, с горечью думая о том, в каком непростом положении он оказался. И, при этом, не по чьей-нибудь, а по своей собственной инициативе. И, что кроме себя, ему некого больше корить за то, что теперь Траут и Остров могут держать его на коротком поводке…

— Ах да, — спохватился вдруг Траут, повернувшись к Джеффри. — Чуть не забыл! Для вас у меня тоже припасено кое-что интересное!

Протянув руку, он нажал клавишу на имевшемся на столе пульте и экран монитора за его спиной заиграл яркими красками. С появившейся на нем фотографии на Джеффри смотрела, стоя на фоне диковинных цветов в высоких вазах и сверкая белозубой улыбкой, молодая красивая женщина. Джеффри сразу же узнал ее. Это была секретный агент Центра Джессика Марлоу, с которой ему, несмотря на их принадлежность к одной организации, ни разу не пришлось общаться или перебросится хотя бы парой фраз.

Читателю, мы уверенны, также хватило бы десятой доли секунды на то, чтобы узнать эту женщину. Да, это была она, наша давняя знакомая нам по драматическим событиям в Банке Джессика…

После того, как операция по освобождению заложников, захваченных экстремистами в здании филиала иностранного банка при попытке его ограбления, была удачно завершена, и взрывное устройство на поясе у одной из скованных между собой заложниц обезврежено, ей удалось, не привлекая к себе внимания, смешаться с толпой и беспрепятственно покинуть место происшествия.

Кстати сказать, в полицейских протоколах тогда было отмечено, что освобожденные заложники, и, прежде всего, молодой светловолосый мужчина, находившийся среди них и, по словам свидетелей, в экстремальной ситуации поведший себя в высшей степени достойно, все время твердили о какой-то мифической женщине. Которая якобы чуть ли не в одиночку противостояла экстремистам в помещении Банка и своими решительными действиями приблизила счастливую развязку. Но, судя по записям в этих протоколах, которые к тому же в скором времени каким-то таинственным образом куда-то исчезли, их рассказам не придали особого значения…

Женщина на фотографии счастливо улыбалась. Стоявший рядом с ней сам Джеффри тоже, можно сказать, выглядел ничего. Хотя по выражению его лица было видно, что он не привык фотографироваться и под нацеленным на него объективом фотоаппарата чувствовал себя немного не в своей тарелке. Да, скорее всего именно так Джеффри и выглядел бы. Если бы ситуация, запечатленная на ней, не была из области фантастики…

Тут же на экране можно было видеть и обратную сторону этой фотографии. На ней имелась надпись, сделанная четким, как строевой шаг, почерком. Надпись, гласившая: «Среди цветов, и в сердце солдата». И подпись, начертанная решительной рукой: «Джессике от Джеффри».

— Как, черт возьми,.. — вовремя сообразив, что говорит вслух, донельзя изумленный увиденным мнимый автор лаконичного любовного посвящения продолжил далее уже про себя: — могла появиться здесь ЭТА фотография?!

— Как к нам в руки попала эта фотография? — «продолжил» за Джеффри Траут. — Как так могло получиться? Это вы хотели спросить?

— Если господин Губернатор решил, что может читать мои мысли, то он глубоко ошибается, — думал Джеффри, не сводя глаз с картинки на экране монитора. — Уж я-то хорошо знаю, что само по себе это никак не могло получиться. Собственно, все, что мы можем здесь видеть, по сути своей является ничем иным, как информацией. Кто, кого и о чем хотел проинформировать с помощью этой фотографии? И зачем мне показали ее сейчас, зачем?

Джеффри скосил глаза на Карло. Ему хотелось знать, как реагирует на продемонстрированную им Траутом фотографию его друг. Ему хотелось надеяться, что нежданно-негаданно получившие огласку так называемые «факты и некоторые подробности его личной жизни» не станут для того шоком.

Карло смотрел на Джеффри с немым удивлением. Удивлением, бывшим ничуть не меньше того, с которым до этого тот сам смотрел на фотографию. Очевидно, что Карло никак не ожидал увидеть того, что увидел. И теперь ему требовалось время, чтобы придти в себя и полностью овладеть собой…

— Мы уже затронули здесь тему межличностных отношений, — продолжал Траут, нажатием клавиши убирая с экрана фото. — И говорили о некоторых сторонах человеческой натуры, имея в виду господина Карло. Теперь, как видим, появились новые обстоятельства. Которые складываются таким образом, что теперь и у вас — тут карандаш в руке Траута нацелился на Джеффри, — и у вас, говоря на языке военных, остается немного места для маневра. Так подумайте же над моим предложением, и подумайте серьезно. Вам предстоит сделать выбор. И выбирать вы будете, как все мы теперь хорошо то понимаем, не только за себя.

— А если мы, несмотря на все ваши уговоры, не примем вашего предложения о сотрудничестве в области неизвестно чего и откажемся принимать участие в вашем Проекте, то?.. — и Джеффри вопросительно посмотрел на Траута, предлагая ему продолжить.

— Не уверен, что вы будете готовы к тому, что последует за этим, — ухмыльнулся тот. — Вы совсем не похожи на садомазохистов. Так неужели же вы и в самом деле хотите, чтобы я рассказал вам о том, какие трудности могут появиться в этом случае на жизненном пути двух очаровательных небезызвестных вам женщин? Какие с ними могут произойти неприятности? Подумайте, стоит ли нам, серьезным мужчинам, все так усложнять? Отравлять им, можно сказать, их беззаботную жизнь на Острове?

— Да, — сказал Джеффри, выдержав небольшую паузу и обменявшись с Карло кивком головы. — Мы тут подумали немного и решили, что нам действительно не стоит делать этого. И что, наоборот, мы должны сделать все для того, чтобы ничего подобного не произошло.

— Прекрасно! — Траут встал из-за стола и подошел к друзьям. — Вы приняли правильное решение. Вижу, вы понимаете, что проиграли. Уважаю людей, которые умеют проигрывать.

— Да уж, — пробурчал Карло. — Вынужден признать, тут нам крыть нечем. У нас нет козырей на руках. В отличие от вас. И самый главный ваш козырь — та фотография. Теперь я понимаю… Все началось с нее. Вы вышли на нас благодаря случайному стечению обстоятельств. И, кроме всего прочего, мы оказались в неравных с вами условиях. Очевидно, из-за грубых просчетов наших служб, допущенных ими при подготовке плана операции.

— Или же из-за того, что кое-кем из Центра такой поворот событий был предусмотрен, — подумал про себя Джеффри. — Да, дружище, такой прокол! — сказал он Карло вслух, покачав головою. — Нам только и остается, что признать, что мы потерпели фиаско…

— Я всякий раз все больше убеждаюсь в том, что Его Величество Случай порою играет в нашем деле очень важную роль, — продолжал развивать свою мысль дальше Карло. — Казалось бы, все досконально изучено, все просчитано буквально до мелочей, но! Но вмешивается случай, и все летит вверх тормашками. Переворачивается с ног на голову…

— Не стоит зацикливаться на подобных вещах, — усмехнулся Траут. — А впрочем, вы правы. Не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Не все так просто…

— Совершенно верно, — согласился с Траутом Джеффри. — Иногда в некоторых вещах разобраться так же непросто, как и пересчитать подопечных, очевидно, расположенного к вам дьявола. Комфортно чувствующих себя на срезе человеческого волоса или на острие цыганской иглы…

— Если вы говорите о фундаментальных работах бдительных стражей истинной веры, имевших место в средине века, — то все эти их «изыскания», конечно же, мистика и полная, несусветная чепуха. Совсем другое дело современные работы и технологии. Технологии и материалы, позволяющие создать нечто, аналогов чему еще не было, проникнуть в глубинные тайны строения вещества и устройства мироздания. Овладев которыми, вы станете… — Ну да ладно, об этом потом, — махнул рукой Траут, сообразив, очевидно, что немного увлекся. — Уверен, что со временем вы сможете во всем разобраться. А пока… Мне важно получить ваше принципиальное согласие сотрудничать со мной. Итак, да или нет? Да, или нет, господа?

Некоторое время друзья сидели, не двигаясь, и храня молчание.

— Непривычно как-то чувствуешь себя в этой ситуации, — сказал затем Джеффри. — Когда кто-то стоит у тебя над душой, ожидая, что ты проявишь уступчивость. Ну, хорошо… Мой ответ — да.

— Мое сердце тоже не из камня, — приложил руку к груди Карло. — Я никак не могу обмануть ожиданий господина Губернатора. Который, и это совершенно очевидно, возлагает на меня большие надежды. И лишить его возможности испытать положительные эмоции. Мой ответ тоже «да».

— Прекрасно! — воскликнул, потирая руки, Траут. — Отлично! Не стану от вас скрывать, я очень доволен тем, что вы, взвесив все «за» и «против», пришли к верному решению. Вы сделали шаг, благодаря которому теперь в вашей жизни многое изменится. Отныне все мы в одной лодке. И никому из нас нет никакого смысла раскачивать ее или пытаться пустить ее ко дну, правда?

— Но прежде, чем мы перейдем к знакомству с Островом, — продолжал Траут ставшим вкрадчивым голосом, — прежде, чем он откроется вам и предстанет перед вами во всем своем великолепии и могуществе, я предлагаю вам сыграть со мной в одну очень интересную игру. Вернее, основными игроками в ней будете вы сами. А игра эта, по большому счету, ни на минуту не прерываясь и не останавливаясь, продолжается со времен сотворения мира. И, смею думать, не закончится, до последних его дней… Уверен, вы не откажетесь принять в ней участие…

— Предложение за предложением, — сказал Карло, вопросительно глядя на Траута. — Последнее не кажется мне таким уж заманчивым. Но должен сказать, что, несмотря на это, вам все же удалось меня заинтриговать.

— Звучит действительно интригующе, — буркнул, рассматривая носки своих до блеска начищенных ботинок, Джеффри. — Но не совсем доходчиво. Или это только для меня?

— И в самом деле, поддержал друга Карло. — Хотя бы знать, что это за игра такая, и существуют ли у нее какие-то правила? И каковы, собственно, ставки этой игре?

— Вот! — воскликнул Траут, с одобрением глядя на Карло. — Вот это уже деловой разговор. Рад, очень рад видеть вашу заинтересованность. Ведь часто именно общая заинтересованность служит ключом к достижению взаимопонимания. Так вы говорите, правила? Ну да, конечно, конечно. Я мог бы сказать: — вот с них-то мы сейчас и начнем, да вот только начинать-то в этом случае было бы, собственно, и не с чего. Ибо правила этой игры, раз и навсегда установленные, отвергают любые правила. Напрочь, начисто, вконец. Короче говоря, их нет. Впрочем, я думаю, вас, мужественных воинов, не должно смутить отсутствие последних. Вы не те люди, которые станут обращать внимание на такие пустяки. А что касается ставок… — Чуть обернувшись, Траут указал друзьям на экран, на котором снова можно было видеть Остров. — Я ставлю на кон все, что принадлежит здесь мне. Вам, людям, которые пришли сюда затем, чтобы, будем говорить прямо, отобрать все это у меня, должно быть понятно, как это немало. Вашими же ставками будут, как это, быть может, не неожиданно для вас прозвучит, ваши души… — Впрочем, вам не стоит беспокоиться, — поспешил пояснить он друзьям, видя недоумение на их лицах. — Ваши души, — это образно говоря. В конце концов, они останутся при вас, и распоряжаться вы ими будете так, как вам заблагорассудится. Да, вам предстоит пройти небольшое испытание. По сути своей это скорее просто формальность, которую, тем не менее, необходимо соблюсти. И которая стане для вас своеобразным тестом…

— И еще несколько слов об игре, господа, — продолжал Траут, пройдясь взад-вперед по кабинету и остановившись перед друзьями. — В ходе ее вы будете выполнять привычную для вас работу. Тем же будет занят и ваш соперник, ни в чем вам не уступающий и во всем вам равный; искушенный, как и вы, в военных хитростях и боевых искусствах. Да, тот, с кем каждому из вас придется иметь дело, решителен и стоек, целеустремлен и бескомпромиссен, коварен, жесток и беспощаден. Вы встретитесь с тем, кто в противостоянии с вами поможет вам глубже познать самих себя, даст возможность взглянуть на некоторые простые, казалось бы, и понятные вещи по-новому, увидеть то, что ранее было сокрыто от вас. Вашими партнерами и соперниками в этой игре будут… — тут Траут хитро усмехнулся и развел руками — ими будете вы сами! Вы сами, господа…

Глава седьмая. Неожиданная встреча в запредельном мире: Карло и молодой лучник

До срабатывания механизма активации матрицы остается девять лет и семнадцать дней

Карло шел, бесшумно и пружинисто ступая по уже слегка тронутой росой изумрудной густой траве. Вечер, давно уже опустившийся на землю в том, другом измерении, за Порогом, тут еще только наступал. Но Карло совсем не удивлялся этому. Его перемещение во времени и пространстве было фактом, и фактом неопровержимым. И уже не казалось ему чем-то неправдоподобным.

Здешнее солнце, не так давно пройдя точку в зените, еще только клонилось к горизонту. Но Карло уже прикидывал про себя, сколько времени пройдет, прежде чем оно спрячется за горы и ему придется продолжать свой путь в сумерках. А затем и при свете полной луны, полупрозрачный диск которой уже торопился занять свое место в восточной части еще светлого небосвода.

— Если только Порог не преподнесет мне свой очередной сюрприз в виде временного сдвига, — думал Карло, шагая по широкому зеленому лугу. — И снова не отправит меня на несколько часов назад или вперед…

Карло шел на запад. Свет опускавшегося все ниже солнца, еще довольно яркий, не то чтобы слепил ему глаза, но все же частично ухудшал видимость. Делая менее контрастным открывшийся ему природный пейзаж, и как бы затушевывая его детали. Которые для Карло, как для вышедшего на тропу неизвестности следопыта, все, до единой, были очень важны. И поэтому, чтобы лучше все видеть, ему пришлось опустить солнцезащитный щиток на шлеме.

Карло казалось, что он попал в Швейцарию. Или же находится где-нибудь на границе с ней, в стране с таким же, как в Швейцарии, относительно мягким климатом. И такими же пейзажами и ландшафтом.

Он и подумать не мог, что, переступив Порог, окажется вдруг посреди широкого зеленого луга, которому для полной схожести с лугами альпийскими не хватало, разве что, пасущихся на нем тучных стад. И увидит горы вдалеке, вздымающиеся своими покрытыми снегом белоснежными вершинами к самому небу…

Но, вместе с тем, он ясно понимал, что чувству умиротворения, навеваемого на него красотами здешней природы и ее мирной, располагающей к спокойному созерцанию картиной, доверять никак нельзя. И что если он хотя бы на минуту забудет о том, что не должен этому чувству поддаваться, то его забывчивость может обернуться для него большими неприятностями.

За Карло тянулся, начинаясь у дальнего края луга, довольно заметный след — прямая дорожка, проложенная им в примятой его ногами траве и поникших своими головками, уже собравшихся закрываться к вечеру, цветах. Он мог отчетливо видеть ее благодаря небольшим зеркальным дискам с фокусирующими линзами, укрепленными на его шлеме с обеих сторон. Дискам, являвшимися не чем иным, как приборами заднего вида. И поэтому необходимости ежеминутно оборачиваться назад, чтобы посмотреть, что делается за его спиной, — такой необходимости у него не было.

Карло шел к небольшой сосновой роще, росшей в двух километрах от него к западу, той самой, за которой в скором времени должно было спрятаться солнце. Собственно, эта роща и была целью Карло. А что должно последовать за тем, как он войдет в нее, и что ожидало его в той роще, — этого Карло не знал.

Прошло около часа с тех пор, как он, вооруженный до зубов, в экипировке бойца отряда специального назначения вошел внутрь одного из, пожалуй, самых необычных сооружений на Острове. Если по виду большинства имевшихся на нем построек можно было, хотя бы приблизительно, судить о их назначении, то здесь все попытки досужего наблюдателя докопаться до истины могли бы продолжаться бесконечно долго. И, скорее всего, так ни к чему бы определенному и не привели.

Увидев это строение впервые, Карло не стал уподобляться туристу, всем своим существом погрузившемуся в вязкую субстанцию времени, приостановившего свой ход у подножий Великих Пирамид. Он не стал ломать голову над тем, как такое вообще может быть, да к тому же еще здесь и сейчас. Решив про себя, что со временем сможет во всем разобраться. Но каким бы ни было его отношение к Острову в целом, он не мог не придти в восхищение оттого, что увидел. При всей простоте и строгости форм это строение, собственно, огромная четырехугольная башня со стороной примерно в восемьдесят футов, уходившая вверх на высоту, раз в десять превышающую указанные размеры, показалась Карло чем-то живым, одухотворенным. Не в прямом смысле, конечно, но такое определение вполне могло бы быть применимо к ней по аналогии с творениями великих мастеров и зодчих. Творениями, начинавшими жить под взглядами тех, кто созерцал их, и звучать, звучать в унисон их чувствам…

Стены башни были сплошь покрыты барельефами, выполненными в полированном черном мраморе и, без всякого сомнения, искусными мастерами. Ими можно было восторгаться, но сцены, изображенные на них и передававшие величие духа героев, здесь же сменялись многочисленными картинами зверского истребления одними себе подобных других… И причем в таких ужасных подробностях, что это не могло не вызвать если не чувства омерзения, то, по крайней мере, негативных эмоций.

— Мы называем эту башню Высоким Порогом, — сказал Траут Карло, когда в сопровождении группы вооруженных «пятнистых» они подошли к башне, сверкавшей в свете направленных на нее фонарей так, словно вся она была сложена из черного обсидиана. — Да, Высоким Порогом, — повторил он, похлопывая рукой по морде изображенного на одном из барельефов скалящегося фантастического зверя и сдержано улыбаясь. — Как видите, наш Порог не менее высокий, чем тот, которые с трепетом переступали верноподданные, удостоившиеся аудиенции могущественного Правителя Османской Порты. А почему собственно Порогом, — это вам станет понятно немного позднее…

Поколдовав несколько секунд над находившимся в пасти уже знакомого нам зверя открывавшим запоры электронным устройством, Траут обернулся к Карло и, отступив на шаг в сторону, молча указал ему на открывшийся в стене Порога ход.

Ни на кого не глядя, Карло поправил висевший на груди автомат и, ступая по черным каменным плитам пола, вошел внутрь башни. Повернувшись лицом к выходу, он подождал, пока толстенная каменная плита с фрагментами барельефов на ней вновь перекроет ход; и как только натужное гудение возвращавших ее на место моторов стихло, огляделся.

Здесь, внутри, все стены башни тоже были сплошь покрыты барельефами. Которые, как сразу же стало ясно Карло, в точности повторяли те, что были снаружи. Это была как бы их обратная сторона… Дополнявшая изображение, придававшая ему объем и составлявшая с наружной стороной одно целое. Причем все то, что было изображено на барельефах здесь, внутри, было изображено с поражающей достоверностью и имело природный вид. С величайшим мастерством и скрупулезностью подобранный по цветовым оттенкам камень придавал барельефам сходство с огромными геммами. На которых их героев можно было видеть изображенными не только по пояс, но и во весь их рост. И на которых они выглядели так, словно живые. Повинуясь воле создавшего и вложившего в них душу мастера, все они, — и люди и звери, — казалось, просто застыли на миг. На миг, которому суждено было длиться очень долго. Если не вечно…

От барельефов исходил мерцающий фосфорический свет. И чем выше они поднимались, уходя и возносясь куда-то вверх, на недосягаемую высоту, свет этот становился все слабее и слабее. И чем дольше Карло, стоя внизу, смотрел туда, тем больше ему казалось, что он находится на дне огромного, глубокого, отделанного слоновьей костью и драгоценными камнями, колодца… Впрочем, через минуту — другую ему пришлось позабыть о невольно пришедшем ему в голову сравнении.

Вначале Карло почувствовал, как задрожали каменные плиты пола у него под ногами; а затем увидел, что стена перед ним, сохраняя целостность, стала, сначала медленно, но с все возрастающей скоростью оседать вниз. А все, что было изображено на ней, внезапно ожило, пришло в движение и завертелось перед ним в быстрой до умопомрачения круговерти.

Картины процветания и упадка царств и империй; возвышения и падения отдельных личностей; гибели флотов и армий в водах, песках и снегах; картины любви, рождения и смерти, роскоши и нищеты, алчности и человеконенавистничества, бескорыстия и самопожертвования, преследований за веру и отречения от нее, картины катастроф и катаклизмов, — все эти видения проносились перед Карло одно за другим, вне какой-либо хронологической последовательности… И часто события библейских времен перемежались с картинами величайших потрясений, переживаемых планетой с начала зарождения жизни на ней и до наших времен, и уничтожения этой самой жизни всепожирающим пламенем космических и атомных бурь…

Все, что мог видеть Карло, казалось ему настолько реальным, происходившим наяву и совсем рядом с ним, что иной раз ему приходилось сдерживать себя, чтобы не пригнуться, услышав свист пролетевшей над его головой пули. И не попытаться уклониться от выпущенной кем-то из лучников и, казалось, летящей прямо в него стрелы. Или меча, мощным ударом выбитого кем-то из рук противника и вращающегося в полете подобно пропеллеру. Или не отпрянуть в сторону, чтобы в следующий миг не оказаться под копытами разгоряченного, громко хрипящего и брызжущего пеной изо рта одетого в броню боевого коня…

Поразительный эффект присутствия еще более усилился, когда через минуту в движение пришла стена позади Карло с точно так же ожившими картинами и барельефами на ней; а затем и две остальные, слева и справа от него. А дрожь плит под ногами Карло, с каждой секундой усиливаясь, вскоре охватила все здание.

Взрывы и вой сирен, грохот камня и скрежет металла, шум бьющихся о прибрежные скалы огромных волн, звон мечей, свист осколков разорвавшихся снарядов, стрел и пуль, треск столкнувшихся колесниц и сгорающих в адском пламени космических кораблей, крики тонущих моряков, смех, стоны боли и наслаждения — вся эти звуки давили на сознание Карло. И вызывали у него желание закрыть ладонями уши, чтобы не слышать их.

Все двигалось, все проносилось перед Карло в бешеном темпе, проваливаясь куда-то вниз… И ему, стоявшему почти неподвижно, начинало казаться, что это он сам подымается вверх; совершенно не чувствуя при этом ускорения, уносится к заоблачным высотам…

Так продолжалось минут пять. А затем Карло увидел, что стена, «ожившая» первой, внезапно исчезла. Словно провалившись полностью и с концами куда-то в тартарары… А вслед за нею с небольшими интервалами ушли, очевидно, туда же, и там бесследно пропали, и остальные…

Всякое движение вокруг Карло прекратилось, и наступила полная тишина. А через несколько секунд он ощутил дуновение легкого ветерка и полной грудью вдохнул в себя наполненный до боли знакомыми запахами и ароматами цветущего луга воздух…

— Вы пойдете первым, — сказал Траут час тому назад Карло, развернув перед ним карту. — Вот так, прямиком через луг к вот этой роще. Советую вам строго придерживаться заданного маршрута. Иначе могут возникнуть проблемы с возвращением… А дойдя до нее, будете действовать по обстоятельствам.

И вот теперь Карло шел по направлению к роще и, собственно, был уже совсем недалеко от нее.

Пройдя еще пару сотен футов, он остановился и, подняв голову, принюхался. Вдыхая в себя воздух и двигая ноздрями, словно зверь, почуявший запах добычи с подветренной стороны, Карло уловил запах воды и дыма.

Стараясь ступать тихо, Карло вошел в рощу и, пройдя еще несколько десятков футов, стал, укрывшись за стволом высокой сосны.

На берегу неширокой, со спокойным течением реки, там, где деревья почти вплотную подходили к воде, горел костер. У костра, обняв колени руками, сидел человек — молодой парень, почти мальчик. Он сидел, не шевелясь, и неотрывно глядя на воду. На которую оседал дым от его костра. Оседал, чтобы затем медленно плыть вместе с ней вниз по течению… Карло и сам не знал почему, но ему страстно захотелось узнать, о чем мог думать молодой человек, наблюдая это неспешное и не прерывавшееся ни на секунду движение…

— Вода, которую ты трогаешь, — припомнилось ему изречение великого Леонардо, — является первой из той, которая прибывает, и последней из той, что ушла…

— Река Преходящего, — думал Карло, глядя на реку, сидевшего на ее берегу молодого человека, и удивляясь своей неожиданно открывшейся в нем способности рассуждать подобным образом. — Вот она, перед тобой. Стоит тебе только захотеть и опустить в нее руку, и ты сможешь разом прикоснуться к прошлому и настоящему… К мигу и вечности…

Было и еще что-то, представлявшееся Карло необычным и странным; и думать о чем ему совсем не хотелось. Но мысль та, беспокойно ворочаясь в глубинах его сознания, стремилась, помимо его же воли, обрести форму и вылиться в слова…

— … И поведет тебя на тихие воды и зеленые луга, — чуть слышно прошептал про себя Карло, когда это все же произошло. — Туда, где найдешь ты вечный покой и отдохновение…

На душе у Карло было очень, очень неспокойно. Он чувствовал, что не готов к встрече с человеком у костра. Он ловил себя на том, что тянет время, желая хоть ненадолго отстрочить ее, эту встречу. Прекрасно вместе с тем понимая, что она неизбежна. И непременно должна состояться.

Пока Карло пытался разобраться в своих чувствах, молодой человек успел поменять позу. Теперь он сидел, прислоняясь спиной к дереву, и упираясь одной согнутой в колене ногой в какую-то замшелую кочку. Карло увидел, как дрогнула вдруг отчего-то безвольно, казалось, свисавшая с колена кисть руки парня. Впрочем, занятый своими мыслями, он мог и не заметить этого, если бы не тонкая, с белым оперением, стрела, которую молодой человек держал в этой же руке. Стрела, которая в этот момент слегка покачнулась..

Затем парень медленно повернул голову и посмотрел в сторону Карло. Тогда тот, ступая, словно сомнамбула, и заметно изменившись в лице, вышел из-за дерева, за которым стоял. И, не сводя с молодого человека глаз, прислонился спиной к корявому, с потрескавшейся корой, сосновому стволу. Карло хорошо видел, как парень быстро поднял лежавший рядом с ним в траве лук и вложил в него стрелу. Слышал, как зазвенела тетива, посылая вперед тонкий оперенный дротик, но ему не хватило доли секунды, чтобы увернуться. А может быть, в последний миг он решил, что не будет делать этого. Что-то заставило Карло забыть о себе, подавив в нем его инстинкт самосохранения…

Стрела вонзилась в дерево рядом с рукой Карло, той, в которой он держал опущенный дулом вниз автомат. Пришпилив при этом к бугристому стволу рукав его куртки. Вторая, посланная молодым лучником, почти не глядя, вдогонку за первой, впилась в дерево над его левым плечом. Третья стрела, слегка оцарапав наконечником шлем Карло, глубоко застряла в складках коры прямо у него над головой.

Выпустив одну за другой три стрелы, парень отложил лук в сторону, и, приняв прежнюю позу, повернулся лицом к костру. Как будто ничего такого и не произошло. Словно выразив таким своеобразным способом свое отношение к незваному гостю, нарушавшему его покой и уединение. И тут же утратив к нему всякий интерес…

Тогда Карло, действуя свободной рукой, избавился от державшей его у дерева стрелы, сломав ее у самого наконечника, и сделал несколько шагов по направлению к лучнику. Но тут же остановился, и, обернувшись, окинул оценивающим взглядом сосну с остававшимися торчать в ней двумя длинными, со стабилизаторами из белоснежных лебяжьих перьев, стрелами.

— Стрелять из неудобного положения, почти не целясь, и при этом так метко,.. — думал Карло, поражаясь мастерству молодого лучника. — Если парень хотел показать мне, как умело он владеет своим оружием и удивить меня, то это у него получилось…

Был ли он недоволен тем, как вызывающе повел себя встретившийся ему молодой человек, и этой его, казалось бы, более чем странной выходкой, этого Карло и сам не знал. Он не мог понять почему, но ему трудно было вот так сразу определиться со своим отношением к парню. Как и к тому, что сейчас произошло. И направляясь к спокойно сидевшему у костра лучнику, Карло, всегда действовавший решительно, и не привыкший в таких случаях долго раздумывать над тем, как ему поступить, сейчас не знал, должен ли будет потребовать у того объяснений. И что станет ему говорить…

Еще стоя у дерева, едва ли не пришпиленный к нему стрелами, Карло вспомнил вдруг об изображенном на полотне художника Антонелло да Мессины святом Себастьяне… В свое время, не в пример ему, послужившем в прямом смысле этого слова живой мишенью безжалостному и не имевшему в душе ничего святого лучнику. Вспомнил, каким страдальческим было выражение лица того, пронзенного стрелами и претерпевавшего великие физические и душевные муки. И хотя две из трех выпущенных парнем стрел лишь слегка оцарапали руку и плечо Карло, что-то подсказывало ему, что и с ним, здесь и сейчас, должно случиться, должно произойти что-то такое, что может заставить страдать и его самого. Заставить очень страдать…

Когда Карло подошел к сидевшему у костра молодому человеку, тот даже не взглянул на него. По-прежнему прислоняясь спиной к дереву, он задумчиво смотрел на живо пробегавшие по почерневшим и потрескавшимся поленьям разноцветные язычки пламени.

Постояв немного, Карло снял свой шлем, отодвинул подальше за спину висевший у него на плече автомат и опустился на траву рядом с парнем.

— Неплохой сегодня выдался день, — сказал он затем, кивнув головой в сторону едва видневшегося над горизонтом дневного светила. — Да… И, судя потому, как заходит солнце, завтрашний тоже обещает быть не хуже…

Сам не зная, зачем, Карло сорвал какую-то травинку, посмотрел на нее, и, тут же отбросив в сторону, повернулся к лучнику. — А ты как думаешь?

Парень ничего не ответил Карло. Казалось, он не слышал его, все так же молча и сосредоточенно глядя на костер.

— Я хочу сказать, — продолжал Карло после небольшой паузы, — что одному из нас уж точно не приходится жаловаться на то, что он проводит время без всякой для себя пользы. И что день прожит им зря. Хотя бы потому, что, пусть и в конце его, но ему все-таки представился случай поупражняться… — С этими словами Карло взял из лежавшего на траве рядом с луком колчана стрелу, проверил, насколько остр ее наконечник, коснувшись его пальцем, и почти не целясь, метнул ее в соседнее дерево. — Поупражняться в стрельбе по живой мишени, — продолжил он затем, глядя на вонзившуюся в сосну и вибрирующую в ней стрелу. — Не так ли?

— Вижу, ты недоволен, — сказал парень, подняв глаза на Карло. — Ты осуждаешь меня за то, что я сделал. Но тебя никто не звал сюда. Явившись без приглашения, ты рассчитывал на радушную встречу? Зря. Совершенно зря…

Услышав голос молодого человека, Карло вздрогнул. Этот голос показался ему до боли знакомым, он уже слышал, определенно слышал его ранее! Глядя на парня, которого ему никогда до этого не приходилось видеть, он… узнавал его! Он узнавал его и узнавал в нем… себя! Он узнавал в нем себя и …Мэри!..

— Все одно к одному, — думал Карло, сердце которого билось так сильно, что казалось, вот-вот выскочит из груди. — Эти глаза, эти черты лица, эти чуть вьющиеся, темно-каштановые волосы!.. А его руки… О, Боже! Руки, которым пристало держать смычок или хирургический инструмент, а не грубое оружие… Пусть они и очень умело обращаются с ним…

Сказать, что Карло был удивлен этим неожиданно сделанным им открытием, было бы, пожалуй, не сказать ничего. Он был изумлен, он был поражен им…

Душа Карло была не на месте с той самой минуты, когда он только увидел парня. Но он не хотел, не мог, он боялся признаться себе в том, что у него может быть что-то общее с этим молодым человеком. Ведь, как ему казалось, он столкнулся с чем-то, что не могло иметь ничего общего с реальностью. Или хоть как-то, пусть мало-мальски, соотноситься с ней…

И вот теперь, стоя рядом с парнем и слушая его голос, Карло с каждой секундой все больше убеждался в обратном. Он был потрясен этой невероятной встречей. Его состояние было близким к шоку…

Карло понял вдруг, что мир, в котором он раньше жил, дал трещину, что он буквально трещит по швам и вот-вот рухнет… И, что со своими представлениями о нем, как о чем-то устоявшемся и непреходящем, он, Карло, может навсегда распрощаться.

— Ты как будто чем-то смущен, — сказал парень, всматриваясь в лицо Карло. — Впрочем, что я спрашиваю. Это и так видно. — Видно невооруженным глазом, — добавил он, усмехаясь и указывая прутиком в руке на лежавший в траве оснащенный прибором ночного видения шлем Карло. — Думаю, ты находишься под впечатлением от моего вольного обращения с этим древним, как мир оружием? Луком, я имею в виду. А, может быть, дело не только в этом?

— Ну, отчасти… — У Карло першило в горле и прежде, чем продолжить, ему пришлось откашляться. — Отчасти ты прав, мой юный Телль. Можно сказать, что и под впечатлением. Кстати, а среди твоих прапрадедов не было, случайно, человека с такой фамилией?

— Нет, не было, — покачал головой парень, серьезно глядя на Карло.- Но что касается моих далеких предков, то действительно, для одних из них лук был средством добычи пропитания, для других — грозным оружием, из которого они в бою поражали своих врагов. Для третьих стрельба из него была простым развлечением. Как для моего деда, например.

Отбросив прутик в сторону, парень потянулся рукой к колчану и извлек из него стрелу. — Ах да!.. — продолжил он затем, чуть склонив голову на бок и глядя на Карло. — Чуть было не позабыл. Ты ведь знал… моего деда…

— О, конечно! — воскликнул Карло, не находя в себе сил мужества на то, чтобы прекратить словесную игру, которую сам же и начал и в душе презирая себя за это. — О, я знаю многих героев, мастерски владевших луком. И первого из них, Одиссея, царя Итаки, которого не мог превзойти никто из тех, кто осмеливался бросить ему вызов…

— Да, в стрельбе из лука он был лучшим из лучших, — задумчиво проговорил, соглашаясь с Карло, парень. — На этом поприще никто не мог равняться с ним. Но я говорю не о героях вообще, я говорю о конкретном человеке. Ты ведь помнишь, наверное, тот случай в горах… Помнишь, как когда-то, давным — давно, один мальчишка пятился назад, от испуга совершенно позабыв о зиявшей в нескольких футах за его спиной пропасти, как кричал ему что-то отец, в который раз натягивая тетиву лука, но не решаясь стрелять из-за боязни попасть в находившегося на линии полета стрелы сына? И как, когда он, наконец, выстрелил, пущенная им стрела, пронзив насквозь распущенный капюшон огромной очковой кобры, больно оцарапала мальчику ногу? Чуть выше колена, примерно вот здесь… — Вот здесь, — повторил парень, глядя на Карло и легко касаясь наконечником стрелы в его руке ноги Карло. Как раз в том месте, где у того был шрам, оставшийся от полученного им еще в далеком детстве ранения…

— Откуда тебе известно все… — начал, было, Карло, но парень остановил его, прервав на полуслове.

— Не продолжай, не надо! Тебе пора бы уже понять, что ты встретил того, кто знает о тебе все. Ты думаешь, как это возможно? Ну, наверное, этот факт можно объяснить генетической памятью… Или еще чем-нибудь в этом роде. Так получилось. Тебе и в самом деле это может показаться невероятным, но, извини меня, я — это ты. Да, отчасти… Вернее, я — твой потомок…

Заметив, что Карло опять открыл рот и хочет что-то сказать, парень снова сделал нетерпеливый жест рукой. — Погоди, я еще не все сказал! Так вот, вышло так, что из нас двоих тебе повезло куда больше. В том смысле, что у тебя был настоящий отец. А у меня… Мой отец не захотел принять меня. Да, не захотел, как это ни печально. Безо всякого принуждения с чьей-либо стороны, просто так, по собственной воле. Я был ему не нужен. Еще не родившись, я уже мешал ему. Да, он не видел меня, я был для него ничем, я для него не существовал и, наверное, поэтому отказаться от меня ему было совсем не трудно. И он сделал это, очевидно, совершенно не задумываясь над тем, что, по сути, это был жестокий приговор. Вынесенный им МНЕ единолично…

— Могу ли я спросить тебя… — Встретившись в этот миг глазами с парнем, Карло, вопреки своему ожиданию, не увидел в них и намека на осуждение. Как ему показалось, в них было лишь что-то похожее на легкое разочарование… — Могу я спросить тебя, — продолжал парень спокойным и ровным голосом, обратив на Карло свой ясный и чистый взгляд. — Почему? За что?

Карло молчал. Он не знал, что ответить парню. Перед глазами у него стояла картина, виденная им недавно и четко запечатлевшаяся в его памяти. Закат солнца на берегу океана, волны прилива, набегающие на песок под его ногами, и Мэри… Стоя по щиколотку в воде, Мэри притягивает к нему руки… Где-то там, в другом измерении. Мэри говорила ему, Карло, о ком-то, кого он не знал. Не мог знать. И не потому, что не хотел, а потому, что кроме Мэри и его любви к ней, не должно было больше быть ничего, что могло связывать его с Островом. Вернее, никого. И вот теперь этот кто-то, кто в представлении Карло был сейчас более чем реальным, сидя рядом с ним, ждал, что тот ответит ему на заданный им вопрос…

— О, Боже! — думал Карло, чувствуя противный холодок под ложечкой, — Выходит, Мэри все-таки послушалась меня. Она сделала то, о чем я ее просил… Но ведь с тех пор, как состоялся наш с ней разговор, прошло совсем немного времени. Впрочем, кто знает, сколько его на самом деле прошло и как долго я нахожусь здесь…

Голова Карло шла кругом от теснившихся в ней мыслей. Он попробовал было ухватиться за одну из них, казавшуюся ему спасительной, мысль о том, что все, что происходит с ним сейчас, все это лишь тяжелый сон, какое-то наваждение… Но ему пришлось тут же отказаться от нее. Ведь стрелы, вонзившиеся в дерево рядом с ним, — они были настоящие. Их реальность не стоило и не приходилось подвергать сомнению. Наконечники этих грозных посланниц Провидения были остры, и Карло хорошо понимал, что, если бы оно действительно отвернулось от него, то, попав в него, стрелы эти могли легко и быстро препроводить его в потусторонний мир…

— Хотя, — пронеслось в голове у Карло, — попробуй тут пойми, где я нахожусь… И если существует грань, которая отделяла бы сейчас меня от того самого мира, то где она?

— Что же ты хочешь услышать от меня? — спросил, наконец, Карло у парня глухо звучащим голосом. — Что я должен тебе сказать?

— Вот не думал, что тебе потребуется подсказка, — усмехнулся парень. — Мне казалось, что ты и сам в состоянии придумать что-нибудь. Ну, да ладно! Можешь не отвечать. Вижу, вопрос, который я тебе задал, оказался слишком трудным для тебя…

Глядя на костер, молодой человек помолчал немного, а затем снова поднял глаза на Карло.

— Но давай все же попробуем разобраться в том, что с нами происходит. Итак… Эту нашу встречу мы должны рассматривать как некую данность. Как такую, которая состоялась. О тех, кто организовал ее, мы, пожалуй, говорить не будем, но совершенно очевидно то, что организована она затем, чтобы подвергнуть одного из ее участников серьезным испытаниям. То есть тебя, Карло. Пройдя через которые, ты сможешь лучше понять самого себя. Понять, кто ты есть и что заставляет тебя совершать те или иные поступки. Какое тобой движет начало. Тебя ведут к пониманию истины и прозрению. Прозрению через страдания и душевную боль. И именно поэтому ты видишь меня сейчас перед собой. И угадываешь во мне свои черты и черты той, которая могла бы стать моей матерью. И все это для того, чтобы и ты в свою очередь мог спросить себя: — Так кто же ты такой, Карло?

— Как он может говорить так! — думал Карло, в смятении слушая молодого человека и выдерживая его проникавший, казалось, в самую душу, взгляд. — В его-то юном возрасте и так хорошо разбираться в подобных вещах…. Ах да! Ведь в его памяти содержится все то, что знаю я…. И чувствовать он может так же, как и я…. О, Боже! Он рассуждал бы точно так же, даже если бы явился мне в образе четырехлетнего малыша!

В верхушках сосен за спиной Карло догорал закат. Прошло еще полминуты, и солнце спряталось за вершинами укутанных сумраком гор. Величественных и безразличных ко всему, что было над и под ними.

Придвинувшись поближе к костру, молодой человек поправил уже почти догоравшие поленья и подбросил в него несколько сухих сучьев.

— Ответь мне на один вопрос… — сказал он затем, обращаясь к Карло и с детским любопытством глядя ему в озарившееся вспыхнувшим с новой силой пламенем костра лицо. — Скажи, если бы у тебя появилось вдруг желание обратиться ко мне как к человеку… ну, не совсем, скажем так, чужому тебе человеку, то как бы ты это сделал? Обычно, когда обращаются к кому-нибудь, его называют по имени или как-нибудь по-другому. А как бы это сделал ты?

Подыскивая нужные слова, Карло медлил с ответом, и его растерянность, казалось, забавляла парня. — Ну, что же ты молчишь? — допытывался он. — Не знаешь, что сказать?

— Мне кажется, я не должен… — покачал головой, опуская глаза, Карло. — Я не уверен…. не знаю, вправе ли я произносить то слово, которое, как мне кажется, ты хочешь услышать от меня. Не знаю, могу ли?..

— Ну, это решать тебе, — сказал, повернувшись к костру, парень. — Здесь тебе действительно не от кого ждать подсказки. А ты, я вижу, весь во власти сомнений. Они терзают твою душу… Да, тебе не позавидуешь… Но с каких пор ты утратил былую уверенность в себе? И по какой причине? Ведь еще совсем недавно твоей решительности мог бы позавидовать каждый! Ты принимал решения быстро, не колеблясь ни минуты и не сомневаясь в их непогрешимости. И принимал не только за себя…

— Это жестоко!.. — чуть ли не простонал Карло, которого эти слова парня ранили больнее острых стрел. — Если тебе обо всем известно, а это, похоже, и в самом деле так, то ты должен знать, что заставило меня так поступить. И какими соображениями я при этом… руководствовался…

— Руководствовался,.. — повторил, невесело усмехнувшись, парень. — Да, я знаю… Знаю. Но прислушайся к себе. Сейчас ты пытаешься оправдаться перед самим собой. Но что говорит тебе твое сердце? Принимает ли оно эти оправдания?

— Ты видишь перед собой человека, которому в силу долга нередко приходилось взваливать на свои плечи тяжелый груз очень ответственных решений… — Голос Карло звучал тихо и устало. Он смотрел, не мигая, куда-то прямо перед собой, но почти ничего не видел. — Сейчас я начинаю понимать, что, в конце концов, под его тяжестью может дрогнуть и согнуться любой человек. И я тут, конечно же, никакое не исключение. Не исключение…

— Груз,.. — невесело покачал головой парень. — О каком, собственно, грузе идет речь? В данном случае скорее следует говорить о балласте. Подобном тому, который тянет воздушный шар вниз, и от которого воздухоплавателю необходимо побыстрее избавиться, чтобы снова подняться в небо. — Мне ясно одно, Карло, — продолжал парень, впервые назвав Карло по имени. — При всей готовности жертвовать собой ради дела и долга, ты не захотел взять на себя ответственность за меня.

— О нет, нет, — воскликнул Карло с болью в голосе, — нет, ты не прав! Мне очень жаль, что все так получилось, но пойми меня, — Карло протянул дрожавшую руку и коснулся ею плеча парня. — Я не должен был… Я не мог поступить иначе…

— Понимаю, — сказал, чуть отстранившись от него, парень. — Что ж тут непонятного. Ты решил принести меня в жертву долгу. Думаю, последний был удовлетворен.

— О, нет, нет, — шептал Карло, еле заметно шевеля губами, — зачем ты так говоришь? Не надо, не говори так. О, если бы ты знал, что твориться сейчас у меня на душе, как больно ранят ее твои слова, то ты был бы тогда, наверное, милосерднее…

— Я знаю, что может чувствовать человек, оказавшись в положении, подобном твоему. Знаю, что ты чувствуешь сейчас. — Парень взял лежавшую рядом с ним в траве щепку и бросил ее в огонь. — Знаю, если это хоть немного тебя утешит. Ведь, по сути своей, ты и я, — мы с тобой как бы одно целое. Ты ведь давно уже, думаю, понял, кто перед тобой?

— Да, понял, — утвердительно кивнул головой Карло. — Я вижу перед собой своего сына….

Карло не стало легче на душе, когда он произнес эти слова. Впрочем, он и не надеялся на это. Он продолжал сидеть, понурив голову и крепко сжав в замок руки. Он не хотел, чтобы парень увидел, что они дрожат…

Но тот не смотрел на Карло. Подняв голову, молодой человек, который мог быть его сыном, устремил свой взгляд в усеянное миллиардами звезд небо.

— Вот ведь как интересно получается, правда? — сказал он затем, повернув голову к Карло. — Должно быть, сейчас тебе кажется, что ты разговариваешь с каким-то фантомом. С чьей — то ожившей тенью. С тем, кого на самом деле нет, и никогда не было. Но я был. Был… И мы оба это знаем…

Слова молодого человека звучали в голове у Карло, подобно колоколу. У него возникло такое ощущение, что земля, покачнувшись под ним, уплывает из-под его ног и сам он погружается в глубокую и темную пучину безысходности. Он видел сейчас лишь яркое пятно костра и освещенную слабыми бликами пламени фигуру парня. Неясные очертания которой дрожали и расплывались в его глазах, Карло показалось, что сердце, словно раненная птица бившееся в его груди еще за миг до этого, вдруг остановилось… Тогда он глубоко вздохнул и поднес к нему руку. И в этом его жесте было все, что он чувствовал сейчас, — сожаление, горькое раскаяние, душевная боль, все, что может испытывать и чувствовать человек, которому стало ясно и понятно, ЧТО он безвозвратно и навсегда потерял…

— Да, ты — человек долга, — продолжал парень, от взгляда которого не могло укрыться то, в каком состоянии был сейчас Карло. — Супербоец, отважный и бесстрашный воин. Но при этом все же человек. Который однажды позволил себе немного отвлечься от ежеминутных мыслей о своем предназначении. А затем, не терзаясь сомнениями и недолго думая, решил просто-напросто избавиться от того, кто, как ему показалось, мог помешать ему в выполнении его очень ответственной миссии.

— Ты как будто все понимаешь,.. — сокрушенно покачал головой Карло. — Но… зачем же ты тогда поступаешь со мной так?..

— Погоди, погоди! — поднял руку, останавливая Карло, парень. — А ты уверен, что с такими вопросами тебе нужно обращаться ко мне, а не к кому-либо другому? К тому, кто, скажем, организовал нашу встречу, сделав все возможное, и даже невозможное, для того, чтобы она состоялась? И кто предлагает тебе сейчас, по сути, взглянуть на некие необычные весы. Весы, на чашах которых лежать твои деяния. Ты догадываешься, наверное, какие слова начертаны на этих чашах? И какая из них перевешивает другую?

— Я не требую от тебя ответа, — добавил парень после небольшой паузы. — Пусть то, что открылось тебе, то, что ты чувствуешь сейчас и о чем думаешь, — пусть все это навсегда останется с тобой…

— Да, да, все так и будет… Так и будет… — Невидящим взглядом Карло осмотрелся по сторонам и как будто пытаясь что-то вспомнить, потер лоб рукою. — Да, теперь уже ничего не изменить. Реку времени нельзя повернуть вспять. По крайней мере, мне это не под силу. А Мэри была права. Если бы я послушался ее… Если бы все было так, как хотела она, то моему счастью и богатству мог бы позавидовать царь царей. И в глазах моего маленького сына я мог бы выглядеть героем. Героем, превосходящим всех прочих по отваге, мужеству и силе. Справедливости и доброте…

— Все это не имеет уже никакого значения, — заметил, глядя в костер, парень. — И вообще…. Кажется, мы все прояснили в наших отношениях. И сказали друг другу все, что хотели, или могли сказать.

— Наверное, это так, — кивнул головой Карло, соглашаясь с парнем. Он был расстроен и морально подавлен. И чувствовал себя совершенно опустошенным…

Меж тем костер догорал. Было слышно, как тихо потрескивали в нем уже полностью обуглившиеся поленья и сучья.

Маленькие язычки пламени на них, беспокойно перебегая с одного места на другое, и отыскав, чем еще можно поживиться, с завидным упорством продолжали вспыхивать и тут же гаснуть то здесь, то там.

О чем думали в эту минуту сидевшие у костра люди? Об этом нам остается лишь догадываться. Не говоря ни слова и не меняя поз, мужчина и молодой сосредоточенно смотрели в костер. Наблюдая за тем, как его раскаленные угли с каждой минутой все больше укрывает едва заметный серый налет. И как каждый раз пропадает тот, прожженный теми углями во многих местах с легким движением воздуха. И как они снова ненадолго начинают пылать прежним жаром…

И все же, костер догорал. Нагромождение горячих рубинов в нем становилось все темнее, и уже не светилось таким ярким светом, как прежде…

— Что ж, в таком случае, будем считать нашу встречу завершенной, — сказал, первым нарушив недолгое молчание, молодой человек. — Нам пора возвращаться, — и он иронично усмехнулся, — каждому к себе…

Парень встал, повесил на плечо кожаный колчан со стрелами, взял лежавший в траве лук и легко тронул пальцем тетиву. Прислушавшись к ее чистому звучанию, он удовлетворенно кивнул головой и посмотрел на вставшего вслед за ним Карло.

— Прощай, отец, — сказал он ему. И, повернувшись, зашагал в темноту.

Прежде чем Карло устал что-нибудь сказать, молодой человек, как будто вспомнив о чем-то, остановился и медленно, словно в раздумье, обернулся.

— Не слишком ли я был суров с тобой, — сказал он, глядя на Карло. — Ведь, на самом деле, в том, что случилось со мной, нет твоей прямой вины…

— Что?! Что такое ты говоришь? О чем ты? — удивленно воззрился на парня Карло, не зная, должен ли верить своим ушам, и лихорадочно пытаясь осмыслить то, что сейчас услышал. — Прошу тебя, постой, не уходи! — закричал он, бросаясь за тем, кто был или мог быть его сыном. — Ради Бога, остановись!!!

…Карло успел сделать всего лишь один шаг. Один шаг. Следующим же его шагом был шаг в пустоту…

Глава восьмая. Команда «Альфа»: Джеффри и «Зеленый коридор»

Джеффри включился в «игру» через час после Карло. Очевидно, ровно столько времени потребовалось грандиозной установке с названием «Порог» для того, чтобы восстановить свою пропускную способность.

В сопровождении все того же возлагаемого лично Губернатором Острова Траутом «почетного эскорта» он подошел к уже знакомому нам башнеподобному зданию и как только открылся вход, не глядя ни на кого и ничего не говоря, решительно вошел в него.

И уже через пару минут Джеффри, как и Карло перед этим, оказался в центре имевших место в истории планеты и человечества известных нам событий. А по завершении этого своеобразного путешествия во времени и пространстве с удивлением для себя обнаружил, что находится на берегу голубой лагуны с песчаным белоснежным пляжем, обрамленным высокими стройными пальмами.

Было утро. В голубом, без единого облачка небе ярко светило солнце. День обещал быть жарким, но даже сейчас, когда он еще только начинался, Джеффри в его полной боевой экипировке уже испытывал определенные неудобства.

С винтовкой на плече, — великолепным образцом стрелкового оружия, вершиной мысли его конструкторов, направленной на уничтожение мыслящей же формы жизни; со шлемом на голове, с встроенными в него системами видения и слежения; одетый в камуфляж и жилет, многочисленные карманы которого были набиты инструментами, боеприпасами и взрывными устройствами; с ножом на поясе и своим неизменным трансформирующимся арбалетом, — одним словом, Джеффри был экипирован так, что стоило только взглянуть на него, и можно было подумать, что он собрался в одиночку штурмовать крепость. Наземную, или воздушную, — все равно. И не удивительно, что в его полном снаряжении Джеффри очень скоро стало жарко.

Пить воду, которая при каждом его шаге напоминала ему о себе, булькая во фляге на поясе, Джеффри не стал. Он решил не делать этого и расходовать ее как можно экономнее, пока не установит место нахождения источника пресной воды. А вот в удовольствии искупаться Джеффри уж точно не собирался себе отказывать. Вода голубой лагуны словно манила его к себе. И вскоре его снаряжение и одежда, все, что было на нем до этого, лежало, аккуратно сложенное, на песке. В то время как сам Джеффри был уже в нескольких десятках ярдов от берега.

Он плыл, рассекая волны энергичными движениями рук, позабыв обо всем на свете и ощущая лишь приятную прохладу державших его на поверхности упругих водных струй. И испытывая при этом если не восторг, то, по крайней мере, истинное наслаждение.

Так Джеффри заплыл довольно далеко. После чего, повернувшись к берегу и усиленно работая ногами, «привстал» в воде, пытаясь лучше разглядеть полоску пляжа, время от времени исчезающую с поля зрения за очередной подымающейся волной.

Фигуры вооруженных людей в форме, расположившихся на ней почти у самой кромки воды, он заметил сразу. Даже отсюда, с довольно значительного расстояния, он хорошо видел их, сидевших в скучающих позах, видел их лица с все еще нанесенными на них темными полосами боевой раскраски. Он видел и… и узнавал их…

Это были бойцы из команды Центра «Астра», это были его парни. Те самые, которые пришли на Остров вместе с ним и Карло и которых Остров убил на его глазах. Это были его люди. Люди, которых, и Джеффри это хорошо знал, давно уже не было… И поэтому, когда Кларк, единственный, кто стоял, издали что-то крикнул ему и призывно помахал ему рукой, Джеффри не стал особенно торопиться с возвращением на берег.

— Командир! — воскликнул Кларк, направляясь к Джеффри, когда тот, выйдя из воды, ступил на песчаную полоску пляжа. — Рад тебя видеть, командир!

Широко улыбаясь, он протянул ему руку, но пожать ее Джеффри не успел. Неожиданный и довольно ощутимый удар в плечо, который нанес ему Кларк, заставил Джеффри покачнуться и отступить на шаг назад. Он в обезоруживающем жесте развел руки в стороны и вопросительно посмотрел на Кларка, пытаясь понять, что тот может предпринять в следующую минуту.

Да, Джеффри был удивлен и растерян. Удивлен и растерян, как, наверное, и любой другой на его месте, окажись этот «другой» в такой сложной и неправдоподобной ситуации. Тем не менее, подставлять себя под новый удар он не собирался…

— Хорошо, хорошо, дружище, не нужно так напрягаться! — смеялся Кларк, по всей видимости, довольный удавшейся грубой шуткой и теперь уже подавая Джеффри сильную, мускулистую, с цепкими пальцами руку. Ты самую руку, которую последний раз тот видел оторванной по локоть и свободно болтавшейся на пропитанном кровью клочке рукава. Джеффри хорошо помнил тот момент, когда, придя в себя после бросившего его на землю взрыва, и протерев глаза, он увидел чуть поодаль от себя Кларка. Пытаясь приподняться, тот одной рукой упирался в какое-то замшелое бревно, а другую, вернее то, что осталось от другой, держал на весу. Джеффри никогда не забыть то удивление, с которым Кларк смотрел на свою оторванную руку. Уже в следующую секунду он увидел, как удивление это сменилось отвращением, и Кларк сделал такое движение, как будто хотел отбросить подальше от себя этот теперь уже не нужный ему ужасный обрубок. Обрубок, который еще какой-то миг тому назад был его рукой… Потом пришла боль и Кларк закричал. Он кричал оттого, что был не в состоянии молча переносить эту мучительную боль, он кричал, своим криком протестуя против того, что с ним произошло, кричал от горькой обиды и злобы на весь этот мир, мир, ополчившийся против него и заставивший его так жестоко страдать…

Но страдания Кларка продолжались недолго. Когда через несколько секунд какая-то металлическая зараза ударила его в грудь, разорвав и разворотив ее, крик Кларка оборвался.

— Командир, — как ни в чем не бывало, продолжил между тем Кларк, сжимая руку Джеффри в своей руке и лукаво щурясь, — командир, ты ли это? На тебя это никак не похоже! — и он глазами показал Джеффри на его вещи и оружие, лежавшие на песке. — Ты как будто утратил бдительность! Да, я понимаю, после нескольких недель пребывания под неусыпным надзором ока телекамеры — и вдруг эта иллюзия свободы! Но, в самом деле, дружище, разве можно так расслабляться? Ведь вместо нас тут тебя могли поджидать плохие парни. Парни, которые были бы не так снисходительны к тебе, как мы…

— Ты прав, как всегда прав, дружище, — сказал Джеффри, стараясь выдержать взгляд Кларка. — Согласен, я повел себя несколько неосмотрительно. Но знаешь, в жизни каждого, наверное, однажды наступает такой момент, когда действительность надоедает настолько, что хочется просто закрыть глаза и послать все к черту. И хотя бы немного, всего несколько минут, побыть наедине с самим собой. Кларк, можешь считать, что это как раз такой случай.

— И такой, когда цена тех нескольких минут в один лиш миг может подняться очень высоко. Но сокрушаться тогда придется не по поводу отсутствия денег в кошельке, а из-за отсутствия ума в известной нам части тела. Или даже ее самой, казалось бы, очень надежно защищенной кивларовым шлемом. — И которая, будучи беспечной, так крепко подвела нижнюю половину того же тела, — рассмеялся Кларк собственной шутке, похлопав Джеффри по плечу.

— Ты мог бы этого и не говорить, — деланно нахмурился Джеффри. — Зная о том, как ранима моя душа. И то, как болезненно я реагирую на подобные критические замечания.

Разговаривая с Кларком, Джеффри удивлялся сам себе. Удивляясь тому, как, будучи участником этих фантастических, нереальных событий, этой невероятной встречи, он может сохранять если не олимпийское, то близкое к нему спокойствие. Да еще и находит в себе силы на то, чтобы шутить.

— А ты уверен, что услышанное тобой исходит от меня? — спросил вдруг Кларк Джеффри, пристально глядя на него. — Может быть, я лишь озвучиваю то, о чем кто-то сейчас думает. И не сам ли ты, дружище, являешься этим кем-то? Как, по-твоему, а?

— Но что же это мы, в самом деле! — тут же без всякого перехода воскликнул Кларк. Не давая Джеффри возможности задуматься над тем, что сказал, он взял его за локоть и подвел к группе сидевших на песке солдат. — Бойцы, командир с нами!

Реакция бойцов на обращение к ним Кларка была довольно вялой. Вернее, никакой реакции на него с их стороны не было вообще. Никто их них не поднялся навстречу подошедшему к ним Джеффри, не поднял руку в приветственном жесте, никто не кивнул ему головой и даже не взглянул на него. Все бойцы продолжали сидеть, не меняя позы, и смотреть куда угодно, только не на Джеффри.

Вначале Джеффри показалось, что его парни решили подшутить над ним, сговорившись между собой сделать вид, будто не замечают его. Но подумав, он решил, что таким серьезным людям, как они, вряд ли могло бы придти в голову что-то подобное. Уж кто-кто, а он знал своих парней. Они не стали бы заниматься такой чепухой.

— Я, конечно же, не могу требовать… Но, может быть, ты все-таки скажешь мне, что здесь, собственно, происходит? — спросил Джеффри у Кларка, единственного, кто не игнорировал его присутствия. — У меня складывается такое впечатление, что парни ничего не слышат и не видят меня.

— Да — а, командир, — протянул Кларк, внимательно глядя на Джеффри, — в чем — в чем, а в умении в любой ситуации сохранять спокойствие и самообладание тебе уж точно не откажешь. Оно всегда твоей отличительной чертой. Яркой, я бы сказал, чертой. — Да, случай действительно неординарный, — продолжал Кларк, глядя на бойцов и кивая головою. — Но если вдуматься, тут не так уж и много чего-то необычного…

— Люди на отдыхе, командир! — сказал он затем, сделав шаг назад и вытянувшись перед Джеффри по стойке «смирно». — Небольшой привал, я так бы это назвал. По крайней мере, так это выглядит со стороны, хотя на самом деле для них он, этот привал, может затянуться очень надолго…

— Ты не думаешь, командир, — подступив к Джеффри, Кларк снова взял его за локоть, — что даже за время нашей небольшой прогулки по здешним местам, — а судя по тому, сколько времени она длилась, мы с полным правом можем назвать ее небольшой, — ты все-таки успел, ну, скажем так, немного примелькаться нашим парням? Ты, как, впрочем, и Карло, и я сам, если быть до конца последовательным в этом плане. И не кажется ли тебе, что они имеют полное право немного отвлечься, побыть наедине с собой, взять и просто забыть на какое-то время о нашем существовании? — Впрочем, ты и сам мог бы попытаться найти объяснение происходящему… — Кларк стоял рядом с Джеффри, сложив руки на груди и устремив взгляд в океанскую даль. — Даже несколько объяснений. А затем выбрать из них то, которое показалось бы тебе наиболее подходящим. Или же просто наберись терпения, командир. Скоро ты и сам все поймешь.

— Ты что же, предлагаешь мне сесть рядом с ними, вот сюда, на песок? — сказал Джеффри Кларку, кивнув на не обращавших на него никакого внимания бойцов. — Сесть и ждать, когда же оно придет ко мне, то самое понимание?

— Тебе следовало бы быть немного сдержаннее, — заметил, покачав головой, Кларк. — Учитывая, так сказать, некоторые особенности нашей встречи. А что касается ожидания… Да, пожалуй, это не для тебя. А раз так, то чем скорее ты поймешь, что происходит, и как это вообще возможно, тем быстрее все разрешится. — Да, ты видишь нас сейчас такими, какими мы остались в твоей памяти, — продолжал Кларк, еще раз оглядев своих по-прежнему ко всему безучастных товарищей. — Думаю, это не будет новостью для тебя, если я скажу, что на самом деле никого из нас больше нет. Да, Джеффри, вне тебя мы вообще не существуем. А молчат наши парни потому, что это ты не хочешь, чтобы они говорили. Почему? Ну, это тебе лучше знать. Но рискну предположить, что ты боишься их услышать. Не хочешь услышать то, что они могли бы тебе сказать…

— Я? Боюсь? — тихо спросил Джеффри, пытаясь осмыслить то, что он услышал от боевого товарища, и словно прислушиваясь к себе. — Нет, Кларк, нет…. С чего бы это я стал бояться?..

— Я понимаю, — продолжал Кларк, наблюдая за реакцией Джеффри на его слова, — я все прекрасно понимаю. Мы умирали на твоих глазах и поэтому ты просто не в состоянии принять нас такими, какими мы были когда-то… Не можешь позволить нам вернуться к прежней полноценной жизни. Что, собственно, вполне объяснимо и закономерно. Но Джеффри, где-то есть тот, кто хочет, чтобы мы снова были рядом с тобой. И он вызвал нас к жизни в твоем воображении, воздействуя на твой мозг лишь одному ему известным способом. Как видим, это у него неплохо получилось, ведь правда?

— Похоже на то, — кивнул головой, соглашаясь с Кларком, Джеффри. — Действительно неплохо. Но для чего вся эта затея? Какую этим наш кто-то преследует цель?

— А то ты не знаешь! — прищурился Кларк, глядя на Джеффри. — Как будто ты не догадываешься, какую… Вот уж не думал, что ты станешь задавать мне подобные вопросы. Но если ты хочешь, чтобы я ответил тебе на них, чтож, я тебе отвечу. Тут все просто Джеффри. Кто-то, кто хорошо знаком с особенностями человеческой психики и может воздействовать на нее, ведет тебя к пониманию сути вещей… К познанию самого себя. Он хочет, чтобы ты заглянул внутрь себя, в свою душу, и увидел себя таким, каким ты себя еще никогда не видел. И для того, чтобы это произошло, и должна была состояться эта наша встреча.

— Час тому назад мне было предложено пройти некий тест… Теперь мне понятно, что ты и парни, — что вы здесь ради меня… Вы являетесь частью этого теста…

— Чтож, очень даже может быть, — согласился Кларк с Джеффри. — Только знаешь… Если уж быть точным, мы здесь не ради тебя. Мы здесь поэтому. Как говориться, почувствуй разницу.

Сказав это, Кларк сделал несколько шагов по направлению к бойцам и стал перед ними, всматриваясь в их лица. Те, казалось, не только не проявляли никакого интереса к разговору двух своих товарищей, но и совсем не замечали их. Некоторые из бойцов сидели, подобрав под себя скрещенные ноги и устремив взгляд куда-то вдаль; кто-то из них полулежал, полуприкрыв глаза и опираясь на локоть; кто-то в рассеянности подбрасывал на ладони обломок подобранной на песке ракушки; чтобы, наигравшись с ним, тут же забросить его подальше в океан. А затем проделать то же самое, но уже с другим таким же… И все это с таким безмятежным видом, словно ничто из происходящего ни рядом с ними, ни где-нибудь еще их совершенно не волновало, никоим образом их не касалось и не имело к ним ни малейшего отношения.

— Откровенно говоря, у меня тоже не вызывает особой радости эта наша встреча, — сказал Кларк, задумчиво покачав головой и повернувшись к Джеффри. — Ты уж извини, но мне тоже не до восторженных приветствий. Дело в том, что есть вопросы… Есть вопросы, командир…

— Я постараюсь ответить тебе на них. Если это нужно для того, чтобы мы могли разобраться во всем. Понять, почему с нами случилось то, что случилось…

— Да, тебе придется постараться. Потому что уже сейчас я могу сказать тебе, что легкими эти вопросы не будут. — Скажи, — продолжал Кларк после небольшой паузы, глядя прямо в глаза Джеффри, — ты видел, как мы умирали?

— Да, видел, — отвечал Джеффри, помрачнев. — Но я не понимаю, зачем ты спрашиваешь меня об этом. Я ведь был не где-то, я был рядом с вами, Кларк…

В памяти Джеффри с новой силой встали трагические подробности провала операции «Черная дыра». Как нелегко ему было вновь видеть и переживать смерть своих боевых товарищей, сильных и смелых парней, тех самых, чьи бессловесные фантомы явились сейчас ему, повинуясь чьей-то злой воле…

— Ну да, конечно, — кивал головой Кларк, — ты был с нами и все видел. Ну и что же ты видел, командир?

— Что? Ты хочешь, чтобы я в деталях и до мельчайших подробностей описал…

— Нет, что ты, конечно же, нет, — возразил Кларк. — Какой же уважающий себя мужчина станет на том настаивать? Заставлять ближнего своего вернуться в недавнее прошлое в своих терзающих его душу воспоминаниях? Нет, нет. Я просто хочу знать, видел ли ты, как мы делали нашу работу, наше дело, которое каждый из нас, несмотря ни на что, стремился довести до конца?

— Все вы храбро сражались, Кларк. На этот счет ни у кого не должно быть ни малейших сомнений.

— Отлично! Все мы рады слышать это, правда, парни?

— Хорошо, — сказал Джеффри, глядя на сидевших или полулежавших на песке с по-прежнему ничего не выражавшими лицами и остававшихся безучастными ко всему бойцов. — Хорошо, — повторил он, сам не зная, для чего он это говорит, и понимая, что парни не могут ответить ни обращавшемуся к ним Кларку, ни ему.

— Ты думаешь, что они не слышат нас, да Джеффри? — продолжал Кларк, глазами указывая своему командиру на его бойцов. — Напрасно, совершенно напрасно. — Ведь по сути своей они и я — это ты сам, Джеффри, это ты сам. С тех пор, как с нами случилась эта беда, мы стали с тобой единым целым. И все слышим тебя так же, как ты слышишь себя.

— Наверное, Кларк, ты знаешь то, чего не знаю я…

— Да нет же! Пойми, я знаю ровно столько, сколько знаешь ты. Не больше и не меньше. Да, наверное, далеко не все. Но это уже другой вопрос… — Впрочем, я, кажется, отвлекся немного, — спохватился Кларк. — Только что ты сказал, что мы неплохо делали свою работу. Думаю, мы не будем говорить о размере ущерба, причиненного нами врагу, о его потерях в технике и живой силе. Они велики, это бесспорно. Да, мы старались изо всех сил. Но, несмотря на это, все же потерпели неудачу. Почему все наши усилия оказались напрасными? Почему, как ты думаешь командир?

— Я и сам не раз задавал себе этот вопрос, Кларк. Но все мои попытки найти на него ответ были безуспешны. Мне кажется, что-то изначально пошло не так. И я не знаю, что.

— Быть может, мы сможем это узнать, если просмотрим один очень интересный диск…

— Диск? — сказал, вопросительно глядя на Кларка, Джеффри. — Я тебя не совсем понимаю…. Какой диск?

— А, ну да, ну да… Нужно сказать, что он… ну, как бы это поточнее выразиться… этот диск не относится к категории вещей материальных. — Он здесь, — коснулся Кларк указательным пальцем своего лба. — И там, — продолжал он, показывая им на лоб Джеффри.. — Думаю, ты догадываешься, о чем я говорю. Интуиция подсказывает мне, что если мы просмотрим этот «диск» с самого начала до конца, внимательно проследив за событиями, в хронологическом порядке запечатлевшимися в нашей памяти, то сможем увидеть кое-что очень интересное для себя. То, что до сих пор оставалось нами незамеченным. Или чему ранее нами не придавалось особого значения.

— Я понял тебя, кивнул головой Джеффри. — И, конечно же, не возражаю против этого, как ты его называешь, просмотра. Я также за то, чтобы подвергнуть всестороннему анализу не только ход операции «Черная дыра», но и ее подготовку.

— Правда обстановка для этого здесь не совсем подходящая, — усмехнулся, разведя руками, Кларк. — Место, где мы с тобой находимся, мало похоже на Аналитический Отдел Центра. Но что нам с этого? Что нам с этого, правда? Ведь мы с тобой пытливые и дотошные парни, Джеффри! И стоит нам прямо сейчас выдвинуть пару предположений на этот счет и немного поразмыслить над ними, как окажется, что придти к определенным выводам было делм не таким уж и сложным. — Но самое главное во всем этом то, — продолжал Кларк, глядя прямо в глаза Джеффри, — что тебе предстоит убедить меня и наших парней в том, что игра велась по правилам. Если ты только сам не сомневаешься в этом, дружище.

— Какие сомнения, Кларк? О чем ты говоришь? Надеюсь, ты не думаешь, что я должен перед тобою в чем-то оправдываться? Я допускаю, что знал не все из того, что мне следовало бы знать, приступая к выполнению такого задания, но позволь напомнить тебе, что я такой же солдат, как и ты, и для меня приказ…

— Оставь, — прервал Кларк Джеффри, строго посмотрев на него. — Никто здесь не ждет от тебя никаких оправданий. Собственно, они теперь и не нужны никому. Но тебе предстоит отвечать на вопросы. Ты ведь не забыл, наверное, что должен пройти тест?

— Не забыл, — подтвердил Джеффри. — И я готов отвечать. Я постараюсь дать тебе исчерпывающие ответы на твои вопросы.

— Ну что ж… Вопросов будет не так уж и много. Но мне и парням важно получить на них обдуманные и осмысленные ответы.

— Знаешь, я вспомнил один эпизод из Библии, — продолжил, печально улыбнувшись, Кларк. — Его содержание можно выразить словом, которое звучит не совсем привычно для нашего слуха. Но, тем не менее, оно довольно точно передает суть того, что с нами произошло. Мой вопрос вернет нас к самому началу. Скажи, Джеффри как командир отряда, ты был уверен в себе? Ты не чувствовал подвоха? Ты ни о чем не подозревал? Ничто не подсказывало тебе, что ты ведешь своих парней, ну, совсем как Авраам своего сына, на… на заклание?

— Нет, Кларк. Тогда — нет. Я был убежден в том, что знаю все, что должен знать командир, приступая к выполнению задания.

— Тогда… Ну, хорошо, а сейчас? Сейчас ты по-прежнему уверен в этом, Джеффри?

— Сказать правду, нет… — Повернув голову, Джеффри посмотрел на сидевших на песке и казавшихся безучастными ко всему бойцов. — Теперь я сомневаюсь в этом.

— И что же поколебало твою былую уверенность? Очевидно, для того, чтобы ты понял, что был слишком самонадеян, мы должны были пожертвовать своими жизнями. Так, Джеффри?

— Мне очень жаль, что так получилось, Кларк. Но мы солдаты. И у нас был приказ. Извини, но я не думал, что мне придется напоминать тебе об этом.

— Да все я прекрасно помню! Не хуже тебя, командир. Но, думаю, кое-что здесь все-таки следует уточнить. Не кажется ли тебе, что на определенном этапе проведения операции ее разработчикам допускался, как это принято у них называть, оправданный риск?

— Тебе не хуже меня должно быть известно, что такое вполне возможно. Скажу больше, это полностью укладывается в рамки правил, которыми те люди руководствуются в своей работе.

— Подобное имеет смысл, если исполнителям известны все, вплоть до мелочей, подробности дела! И в полном объеме доступна информация о нем!

— На то время мы располагали всей необходимой информацией. По крайней мере, мне так казалось.

— Теперь ты уже так не думаешь? Почему?

— Мне стали известны некоторые очень важные подробности…

— Ну да, ну да… И это позволило тебе сделать вывод о том, что все мы были даже не кем-то, а чем-то вроде оловянных солдатиков, пешками в руках разыгравших хитроумную комбинацию игроков из Центра…

— Именно. Я никак не предполагал, что по замыслу этих людей нам предстояло отрабатывать так называемый «жесткий» вариант. Вернее, что его, этот вариант, будут отрабатывать именно на нас.

— Про себя эти парни называют его «убийством при смягчающих обстоятельствах». Да, как видим, черный юмор у них в ходу…

— Переход к этому варианту считается целесообразным, — продолжал Джеффри, казалось, не слыша ироничного замечания Кларка, — если расчеты показывают, что некоторые из членов команды могут в силу тех или иных причин избежать гибели и продолжить борьбу…

— Ха-ха-ха! — невесело рассмеялся Кларк. — Представляю, какой огромный объем работы пришлось проделать людям из Отдела Прогнозирования! Как трудились они в поте лица своего, обрабатывая имевшуюся у них информацию и решая непростую задачу — в пользу кого из отряда смертников им следует отдать свой голос…

— Такова наша работа, Кларк. Ты ведь это знаешь. Это тот самый случай, когда говорят, что цель оправдывает средства.

— Да, да, — кивал головой Кларк, слушая Джеффри. — Мы считали себя рыцарями Добра и Справедливости, которым предстояло выполнить благородную миссию — очистить этот Остров от завладевших им Сил Зла. Но, как оказалось, тот, кто послал нас сюда, вел свою игру. Стремясь к достижению своей цели именно любыми средствами, он не собирался останавливаться ни перед чем. В том числе и перед обманом и предательством. И по отношению к кому, Джеффри? По отношению к нам, командир! К нам!

— Я никак не пойму, кто это говорит со мной сейчас?! — вырвалась у Джеффри. — Солдат, для которого приказ — это все, или какой-то неуравновешенный интеллигент? Кларк, куда подевались твоя хваленая выдержка?

— И ты спрашиваешь об этом меня?! — в свою очередь возмутился Кларк. — Подумать только! И это в то время, когда ты сам жив, здоров и полон сил, а я утратил абсолютно все? — Послушай, Джеффри, — продолжал Кларк, сверля взглядом своего бывшего командира, — ты спрашиваешь, кто говорит с тобой сейчас? А ты не думаешь, что это твоя совесть? Тебе не кажется, что это вот их голоса, — Кларк простер руку, указывая Джеффри на его парней, — их голоса ты сейчас слышишь? — Как это возможно? — скажешь ты, — ведь они молчат? Нет, дружище, просто их слова не могут достичь твоего слуха. Они не воздействуют на твои барабанные перепонки, не звучат так, как звучали в твоих наушниках тогда, во время боя!

— Впрочем, тогда ты тоже мог не слышать своих парней, — продолжал Кларк, остановившись перед этим на несколько секунд, чтобы набрать в легкие воздуха. — Их голоса и слова заглушали взрывы и автоматные очереди. Которые кромсали их тела, разрывая и разрезая на части и разбрасывая в разные стороны. Странно, но при этом кое-кто каким-то непонятным образом умудрился выйти живым из этой мясорубки. Похоже, да, очень похоже на то, что этому кому-то был обеспечен «зеленый коридор»…

Последние слова Кларк произнес как человек, которому только сейчас, буквально в последнюю минуту открылось и стало понятным то, что до сих пор ускользало от него, было недоступным для его понимания. И хотя сказал он их, казалось, будничным, совершенно спокойным тоном, услышав эти слова, Джеффри вздрогнул.

— «Зеленый коридор»? — повторил он за Кларком тихо. — Дружище, на что ты намекаешь? Кларк, ради Бога, уж не думаешь ли ты?..

— Вот именно! Ты как всегда все схватываешь на лету. Да, я думаю! А ты, Джеффри? Что думаешь обо всем этом ты? Ты никогда не задавался вопросом, почему из всей твоей команды в живых остались только ты сам и твой закадычный друг Карло? Уж не потому ли, что всем остальным суждено было стать разменной монетой в чьей-то дьявольской игре?

…Нам очень трудно подобрать слова, чтобы описать то, что творилось в душе у Джеффри в эту минуту. Волну захлестнувших его в этот миг чувств можно было сравнить, разве что, со снежной лавиной, несущейся по склону горы со скоростью курьерского поезда; с поднявшейся на многометровую высоту и с легкостью смывающей все, что попадается ей на пути, водной стеной цунами… Собираясь, что называется, «с ходу» опровергнуть, как ему казалось, нелепые, надуманные, в корне неверные предположения его сержанта, он решительно шагнул к Кларку, но тут же остановился. Сделать это Джеффри заставила упершаяся ему в грудь крепкая, с растопыренными пальцами, ладонь.

— Остановись! — услышал он спокойный голос Кларка. — Остановись, командир, Стой там, где стоишь…

И в этот самый миг события недавнего прошлого вновь ожили у него в памяти… Полные динамики отдельные моменты и эпизоды кровавого сражения в джунглях один за другим проносились перед глазами Джеффри; а он стоял один, один среди бушующей вокруг него огненной стихии, и ему казалось, что еще немного, и он утратит всякую связь с реальностью. И уже никогда не сможет вернуться к ней… Джеффри чувствовал себя беспомощным, неспособным предпринять что-либо, чтобы покончить со всем этим; и от сознания собственного бессилия готов был стонать и скрежетать зубами. Потому что в том, что проходило сейчас и проносилось перед ним, тот «зеленый коридор», о котором говорил Кларк, просматривался довольно четко. И Джеффри видел, видел, он видел себя в нем!..

— Ну, что скажешь, командир? — услышал он снова спокойный голос Кларка, когда кошмарное видение внезапно оборвалось и исчезло. — По-моему, кое-что прояснилось, не так ли?

— Очевидно, я должен признать, что… — Джеффри был поражен тем неожиданным открытием, которое он только что сделал для себя. Минуту назад у него появилась возможность взглянуть на то, что происходило с ним и его бойцами во время штурма Острова как бы со стороны… И воспользовавшись этой возможностью, и благодаря ей припомнив все, все до мельчайших подробностей, он пришел к выводу, что Кларк был прав… Был прав, говоря ему о том, что во время известных событий им с Карло были созданы особые условия. Что, в свою очередь, должно было означать, что угроза их жизни тогда сводилась к минимуму…

— Да, очень похоже на то, что с первых минут начала операции я находился в этом относительно безопасном пространстве, которое ты предпочитаешь называть «зеленым коридором», Кларк… Должен сказать, в один из критических моментов мне и самому показалось…

— А теперь ты в этом убедился, так? Что же тебе мешало понять это ранее?

— Если та мясорубка, в которую мы тогда попали, называется словом «ранее», то ты и сам мог бы догадаться, что во время боя я не мог думать ни о чем другом, кроме как о задании. И буквально из шкуры лез, пытаясь восстановить контроль над ситуацией и повернуть ход событий в нужное русло. — И тебе должно быть известно, — продолжал горячо говорить Джеффри, нацелившись указательным пальцем на Кларка, — что я сделал все, что мог, все, что было в моих силах, для того, чтобы вывести вас из-под огня. И что я прекратил свои попытки защитить всех вас, лишь полностью утратив способность к передвижению. Полностью и надолго!

— Людям Траута пришлось нейтрализовать тебя. Вышибить, так сказать, из седла, чтобы ты не смог присоединиться к тем, кто был обречен на жертвоприношение…

— Какие слова, Кларк, какие слова, — сокрушенно покачал головой Джеффри. — Впрочем, ты всегда отличался способностью логически рассуждать. И твои рассуждения нередко помогали нам понять истинное положение дел.. Да, наверное, так оно и было, Кларк. Так оно все и было…

— То, что я скажу тебе сейчас, ты не должен воспринимать, как попытку обвинить тебя в том, что мы потерпели неудачу. Просто отнесись к этому, как к факту…

Подбросив на ладони круглую, гладко обточенную волнами гальку, Кларк на лету поймал ее, а затем, широко размахнувшись, метнул далеко в океан.

— Так вот,.. — продолжил он затем, проследив за полетом брошенного им плоского кварцевого камешка, который, несколько раз подпрыгнув на волнах, почти без брызг вошел в воду, — так вот, если на все произошедшее смотреть объективно, то легко заметить, что, собирая свою ужасную жатву, старуха с косой и в черном плаще с капюшоном действовала хотя и активно, но весьма и весьма избирательно. Твое и Карло чудесное избавление от смерти, командир, состоялось на фоне беспощадного истребления остальных членов нашей команды. Вам же была сохранена жизнь. Ты не спрашивал себя, почему?

— Почему?.. — тихо повторил за Кларком Джеффри. — Знаешь, мне кажется, я понял, почему. Да, только сейчас понял. Очевидно, мне сохранили жизнь затем, чтобы со временем обратить этот факт против меня же. Попытаться взять надо мной верх, подчинить меня себе, своей воле, морально подавив меня. Если вдуматься, то именно это сейчас как раз и происходит. — Но знаешь, дружище, — продолжил Джеффри, приблизив свое лицо к лицу Кларка, — должен сказать тебе по секрету, что я чуть не нарушил все эти коварные планы нашего врага. Мне помешала сделать это случайность, чистая случайность…

— А, ты об этом…. Да, я знаю. Был момент, когда ты собирался покончить с собой. Подумать только, какая безысходность! Тем не менее, я вижу сейчас перед собой человека полного сил и энергии, стоящего по другую сторону нынешнего последнего пристанища его парней. И мне кажется, что образовавшееся четкое разграничение между тобой и всеми нами тебя вполне устраивает…

— Пойми, сержант! Еще немного и для меня тоже все было бы кончено. Я мог бы находиться сейчас там же, где и вы, и тогда никаких «разграничений» между нами уж точно не существовало бы.

— Ну да, конечно! Со стороны это выглядит так, как будто к некому отчаявшемуся человеку явился его Ангел-Хранитель. А может быть, он совершенно случайно наткнулся на счастливчика, следуя куда-то по своим делам? Но, так или иначе, сделал он это очень вовремя… — Но до чего же обидно, — продолжал говорить Кларк, горько усмехнувшись, — жаль все же, что его не было рядом с тобой тогда, когда операция «Черная дыра» еще только начиналась. Он сказал бы тебе тогда, что ты не должен атаковать противника с ходу, что называется, в лоб; а наоборот, должен действовать осмотрительно, подключив свое хваленое чутье, которое до этого тебя якобы никогда не подводило, прислушаться к себе, к тому, что подсказывала тебе твоя интуиция. Впрочем, нет, она, очевидно, упорно хранила молчание в тот момент. Между тем как мы, так же упорно продвигаясь вперед, по сути, шли навстречу собственной гибели.

— Это была игра, сержант! Большая игра. Совершенно ясно, что нас подставили…

— Попробуй объяснить это им! — сказал Кларк, кивком головы указывая Джеффри на его бойцов. — Кто знает, может быть, они и поймут тебя…

Те, о ком говорил Кларк, по-прежнему были безмолвны, и, казалось, оставались безучастными ко всему. Впрочем… Что-то новое, едва уловимое, появившееся у бойцов на лицах, заставило Джеффри задержать на них свой взгляд. Невозмутимо-спокойные и сидевшие в свободных позах до этого, сейчас все они повернулись к нему и смотрели на него!

— Так это вы говорили тогда со мной… — думал Джеффри, глядя на бойцов, лица которых теперь напоминали ему маски, виденные им в доме на сваях. — Я думал, что виной всему было мое разыгравшееся воображение… Но теперь я точно знаю, то были вы. Ваши лица… Какие серьезные у вас сейчас лица… Чаще мне приходилось видеть вас другими. Я слышал ваш смех, слышал, как заразительно вы смеялись, отпуская в адрес друг друга порой грубоватые и не совсем приличные шутки. Я видел вас беспечными и задумчивыми, я был с вами, когда вы ликовали и радовались, грустили и печалились, когда вы, как, собственно, и многие из нас, не подбирая особо слов, осуждали кого-то и на кого-то гневались. Я знаю, теперь вы часто будете говорить со мной. Часто, и так же, как и сейчас, неслышно. Или кричать, громко взывая ко мне и к моей совести. И это будет продолжатся до тех пор, пока я буду в состоянии слышать ваш и ее голос… Слышать себя…

— Мне больно сознавать, что я, ваш командир, не смог уберечь вас от гибели, — сказал Джеффри вслух. Он поднес руку к груди и посмотрел на Кларка. — Больно и тяжело. Скажи мне, как долго, по твоему, мне жить с этой раной на сердце?

— Трудно сказать, — покачал головой Кларк, пристально глядя на Джеффри. — Тут все зависит от того, насколько верной и объективной будет твоя самооценка. От того, как скоро ты сможешь придти к согласию с самим собой. И как скоро воцарится в твоей душе покой. Думаю, рано или поздно, но ее все же коснется умиротворение. Ее, а значит, и душ твоих парней. Всех нас, поскольку теперь все мы единое с тобой целое.

— Не знаю, не знаю… Быть может, когда-нибудь это действительно произойдет. Но, мне кажется, что я уже никогда не смогу стать таким, каким был прежде.

— Никто из нас никогда уже не сможет стать таким, каким был полчаса, час тому назад, два. Ты думаешь сейчас о том, что допустил большую ошибку, недооценив всей сложности предстоящей нам работы. Или наоборот, переоценив свои силы. И что в результате этого мы не смогли достичь поставленной перед собой цели. Ни ценой твоей крови, ни ценой наших жизней. Ты казнишь сейчас себя за это и думаешь, что воспоминания о том, что со всеми нами случилось, не дадут тебе спокойно жить дальше. Но, Джеффри, то же время излечивает больную душу и затягивает раны на сердце. А те, кто оставил нас, те, кто уже на небесах, видя наше раскаяние и наши душевные терзания, — они склонны прощать нас…

Джеффри ничего не ответил Кларку. Он стоял, молча, не двигаясь, и устремив взгляд в простиравшуюся до самого края небосвода океанскую даль.

— Кто ты, откуда ты пришел и зачем? — думал он, слушая шум ветра в ветвях пальм за его спиной и нескончаемый монотонный рассказ одна за другой набегавших на берег волн, рассказ, которому на протяжении многих миллионов лет внимало само время. — Кто ты, малая песчинка гигантских клепсидр, одна из миллиардов и миллиардов себе подобных, незаметная на фоне других и о которой нельзя сказать определенно, была ли она когда-нибудь, или ее вообще не было никогда? Некая субстанция, служащая кому-то для передачи информации во времени и в которой извечно находят свое единение добро и зло? Кто ты, миг или без конца повторяющаяся и перетекающая в вечность жизнь, атом в безграничной Вселенной или необъятный космос, сама эта Вселенная?

— О чем задумался, командир? — услышал Джеффри голос Кларка. — Впрочем, о чем еще может думать человек, находясь среди всего этого великолепия! О чем еще, как о непреходящем и вечном!

— Чей голос я слышал все это время?.. — спросил Джеффри, повернувшись к Кларку и пристально глядя на него. — Кто говорил со мной, ты или, быть может, я сам?

— Хороший вопрос, командир! Действительно, хороший! Но ты, наверное, согласишься со мной, если я скажу, что он скорее из ряда вопросов риторических… — А ну-ка, подай мне, будь добр, вон ту штуку! — добавил без всякого перехода Кларк, указывая Джеффри на лежавшую у его ног винтовку. — Да-а, — протянул он, принимая ее из рук Джеффри и окидывая восхищенным взглядом. — Да-а, мне еще никогда не приходилось держать в руках такую замечательную вещь! Хотя, должен сказать, я знаком с ней, знаком ЗАОЧНО. Да, как с ней самой, так и с принципом ее работы, выражаясь фигурально. Правда, я предпочел бы, чтобы близкое знакомство с ней вот на этом уровне — тут Кларк подмигнул Джеффри, коснувшись указательным пальцем своей груди, — состоялось как можно позже. Или вообще не состоялось. — Ну, да что уж теперь об этом говорить… -Проделав несколько ловких манипуляций с оружием, и убедившись, что оно заряжено, Кларк направил винтовку в сторону Джеффри. — Помни о нас, командир… Помни и прощай! — сказал он, чуть опустив ствол винтовки вниз и сразу же нажав на спусковой крючок.

Джеффри услышал грохот выстрела, ощутил дуновение ветерка, вызванное пронесшейся буквально в сантиметре от его бедра и ударившейся во что-то за его спиной с громким и сухим треском пули… Обернувшись, он посмотрел туда, откуда донесся этот звук и увидел оседающее на песок облачко белой пыли и мельчайших осколков, брызнувших во все стороны от лежавшего на песке позади его и сейчас разлетевшегося на части роскошного «морского уха».

— Хороший выстрел! — сказал он, глядя на все это. — И как хорошо, что мои выдержка и самообладание и на этот раз не изменили мне. Ведь где гарантия, что, пытаясь увернуться от пули, я не оказался бы на линии огня. И это при том, что у меня и в мыслях не было прикрывать собой ту несчастную раковину… Тот, пусть и красивый и вычурный, но всего лишь кусок карбоната кальция…

Собственная шутка показалась Джеффри не совсем удачной, и поэтому он был недоволен собой. Он не знал, что должен делать и как ему следует вести себя с Кларком дальше. Стараясь скрыть свою растерянность и натянуто улыбаясь, он повернулся к сержанту и… И увидел, что остался один. И что кроме него на пляже никого больше не было. Ни парней из его команды, ни самого Кларка, так мастерски некогда владевшего многими видами огнестрельного, а также и холодного оружия…

Глава девятая. Возвращение Джеффри и Карло из-за «Порога». Философские беседы и рассуждения о таких, казалось бы, устоявшихся и общепринятых, но разными сторонами по — своему трактуемых понятиях, как «Добро» и «Зло»

— Далеко не сразу и не всем, очевидно, удается разобраться в собственных чувствах, когда неожиданно для себя снова оказывается там, откуда пару часов тому назад вышел… Не зная при этом точно, было ли то, с чем тебе довелось столкнуться и пришлось повидать, попав в другое измерение, просто наваждением или же своеобразным отражением действительности… — Голос человека, сидевшего на каменных плитах пола, прислоняясь спиной к стене, звучал негромко и глухо, но, несмотря на это, Джеффри сразу узнал его. Да, он без всякого труда мог бы распознать этот голос среди сотен и сотен других, мог бы, это точно…

— Я ждал тебя, — продолжал Карло, вставая и направляясь к оглядывавшемуся по сторонам Джеффри. — Ждал, чтобы удостовериться, что с тобой все в порядке. Ты явился в конце отведенного мною для этого самому себе времени. Буквально на его последней минуте. Это хорошо. Теперь же я должен поторопиться…

— Ясно, — сказал Джеффри, обменявшись с Карло рукопожатием. — Очевидно, тебя ждут важные дела. И, похоже, что дела личного характера. Я понял это сразу. Понял по тому, что ты сказал «я», а не «мы».

— Ты прав. Совершенно верно, дела личного характера, — рассеянно отвечал Джеффри Карло, внимательно рассматривая нечто вроде небольшого пульта, встроенного в покрытую барельефами стену Порога на высоте полутора метров от пола. — Дружище, мне нужно срочно увидеть Мэри. Ты даже не представляешь себе, как это важно. И я не могу ждать… не могу ждать, пока г-н Губернатор и его доверенные лица вспомнят о нас. И выпустят нас отсюда…

Джеффри видел, как хмурился Карло, изучая пульт. Но сказать, что при этом тот выглядел слишком уж озабоченным, он не мог. Когда же Карло, отойдя в сторону и обменявшись с ним взглядом, молча, опустил вниз защитный щиток на шлеме, Джеффри понял, что будет лучше, если и он сделает то же самое. Затем Карло повернулся к стене и, наведя дуло автомата на пульт, нажал на спусковой крючок.

Звук короткой очереди, заметавшись меж стен Порога, унесся куда-то ввысь… А из развороченного пулями пульта брызнули искры, слепя глаза и с треском и шипением разлетаясь во все стороны.

Вскоре они погасли, рассыпавшись по каменным плитам пола. И лишь язычки чадящего пламени продолжали вспыхивать один за другим в черной от копоти оплавленной огнем дыре. Образовавшейся в том месте, где только что находился пульт управления механизмами двери. Которая, дрогнув, и плавно и бесшумно скользя по горизонтально расположенным направляющим, тут же убралась наружу…

И как только проем в стене стал достаточно широким для того, чтобы в него могли беспрепятственно пройти двое взрослых мужчин, Карло и Джеффри поспешили сделать это.

— Успокойтесь, моя дорогая! Не стоит так волноваться! — Отпив глоточек кофе из изящной фарфоровой чашки, рисунок на которой, изображавший свирепого дракона, выдавал ее принадлежность к китайскому сервизу, Джессика аккуратно поставила ее на блюдце. — Кому как не людям нашей профессии лучше других должно быть известно, что женщине в такой ответственный период ее жизни нельзя расстраиваться по всяким пустякам. Да-да, дорогая, вы должны держать себя в руках. Поверьте, это не так уж и сложно, как может показаться на первый взгляд. Просто не стоит принимать все так близко к сердцу…

— Я очень благодарна вам за поддержку и то участие, которое вы проявляете ко мне, Джессика… — Мэри подняла на свою собеседницу чуть влажные глаза и грустно ей улыбнулась. — Но, боюсь, что это… что это окажется мне не по силам…

— Нет, поверьте, это не так! Вы просто мало знаете себя! — Голос Джессики звучал негромко и мягко, и вместе с тем в нем чувствовалась глубокая убежденность. — Раз уж вы сочли возможным поделиться со мной своими мыслями о самом для вас сокровенном… Своими сомнениями и переживаниями, то вы должны прислушаться к моим словам. К тому, что я вам говорю. Прежде всего, вам нужно быть последовательной в своих действиях. И было бы неплохо, ели бы вы прислушивались не только к моим советам. К себе нужно уметь прислушиваться тоже. А также и к тому, что вокруг вас. — Ну же, попробуйте, прислушайтесь… — И, улыбнувшись Мэри и откинувшись на спинку стула, Джессика на миг прикрыла ресницами глаза.

В комнате тихо играла музыка. Чистые, легкие, слегка томные звуки, издаваемые струнами гавайской гитары, плыли по ней ласкающими слух волнами, и казалось, что ветерок, проникавший в помещение сквозь жалюзи на окнах, вот-вот подхватит их. А затем, смешав их с тонким ароматом горячего кофе, унесет куда-то вдаль… Но льющаяся из динамиков волшебная мелодия, временами затихая, с каждым последующим аккордом вновь наполняла комнату, и струны души тех, кто мог слышать ее, начинали звучать ей в унисон…

— Так вот, — продолжала Джессика, взглянув на прислушивавшуюся к звукам музыки Мэри и снова отпив небольшой глоток из чашки. — Разве не помогают нам контролировать себя, свои чувства и эмоции эти пусть и недолгие, но такие прекрасные мгновения? Не стоит ли нам иногда полностью отдаться им, наслаждаясь, как сейчас, чудесным напитком и самой атмосферой этого маленького праздника, который мы себе устроили? На несколько минут забыв о проблемах и о том, что нас тревожит… — Прекрасные мгновения, не так ли? — продолжала Джессика, улыбаясь Мэри. — Прекрасные, но, к сожалению, недолгие. И поэтому мы должны ценить их. Вскоре они сменятся другими, возможно, менее приятными и менее короткими. И мы снова и снова должны будем определяться со своим отношением к происходящему. Определяться, самоутверждаясь на его фоне. Что поделаешь, такова жизнь. Которая, как бы там ни было, уже сама по себе доставляет нам радость. И за которую мы должны быть благодарны Господу нашему. Однажды вдохнувшему в нас ее…

— Наверное, вы правы, — отвечала Мэри Джессике, чуть пожимая плечами и виновато улыбаясь. — Наверное, так все и должно быть. И все же… И все же даже сейчас я никак не могу забыть о состоявшемся у нас с Карло недавнем разговоре. Я не могу не думать о нем и о том, что говорил мне Карло. Его доводы показались мне тогда настолько убедительными, что я, позабыв ради него о себе, уже готова была сделать то, о чем он меня просил. Мне казалось, что если я не послушаю Карло, то тем самым очень огорчу его. И, быть может, даже больше того, своим неповиновением и упрямством разобью его сердце… Отверну его этим от себя…

— Я понимаю вас, моя дорогая! — Джессика положила ладонь на лежавшую на столе руку Мэри и слегка пожала ее. — Но, скажу вам прямо, у меня есть большие сомнения на этот счет. Вы должны были настоять на своем. Не побоюсь этого слова, заставить своего мужчину принять то, что произошло. Принять как факт, как то, что состоялось, как непреложную истину. Что бы он стал делать в этом случае? Думаю, вопреки вашим опасениям, тут у него было бы ну, скажем так, немного места для маневра. Извините меня, но ему просто некуда было бы деваться. И он понял бы, понял, наконец, что его, образно говоря, территория расширилась. И что он должен защищать ее. Защищать так, как лев защищает от пришлых территорию своего прайда. К сожалению, нередко мужчин приходится подталкивать к пониманию этого. Более того, мне кажется, что при решении таких животрепещущих вопросов, который встал перед вами, мужчины, — быть может, не все, но многие из них, — часто ведут себя как трусы. Даже самый храбрый представитель мужского пола в подобных случаях становится похожим на льва из известной всему миру сказки о девочке Эли и волшебнике Изумрудного города…

— Вы так резки в своих суждениях относительно мужчин, что мне хочется встать на их защиту, — покачала головой, удивленно глядя на подругу, Мэри. — Джессика, вы и в самом деле думаете, что…

— Да, да! — продолжала Джессика тоном, говорившим о ее непоколебимой уверенности в своей правоте. — Думаю! Если даже глядя в эти глаза, глаза, которые сейчас смотрят на меня, мужчина не нашел в себе сил и мужества поменять свое поспешное решение, то, простите меня, сердце у него бесчувственное, как камень. А сам он что ни на есть настоящий трус!

— Но, Боже мой! — тут же, словно спохватившись, воскликнула Джессика. — Все это не идет ни в какое сравнение с тем, как непростительно мы ведем себя сейчас, забывая об этом чудесном и с каждой минутой остывающем напитке!

— Если бы я могла… — Благодарно улыбаясь своим замечанием стремившейся сгладить возникающие в их беседе небольшие острые углы Джессике, Мэри наблюдала за тем, как ее опустевшая, тонкая до прозрачности, чашка наполняется темной ароматной жидкостью. Перетекавшей в нее тонкой струйкой из казавшейся такой же хрупкой и невесомой емкости в руке подруги. — Если бы я, слабая женщина, могла хоть чем-то помочь Карло…

— Что? — Огнедышащее создание на чашке в руке Джессики, поднявшись над столом, на мгновение замерло в воздухе. И тут же с легким стуком возвратилось на блюдце, накрыв собою изображенного на нем своего свирепого клона. — Слабая? Дорогая, я не ослышалась? Вы сказали — слабая? Хорошо! В таком случае вы сейчас же назовете мне того, кто, по-вашему, сильнее, извините меня, самки, всегда готовой вцепиться в горло любому, кто осмелится посягнуть на жизнь ее детеныша! Ну же, Мэри, называйте! Называйте, я жду!

— Ну, все это так неожиданно для меня… Пожалуй, я не готова сделать это, — проговорила Мэри растерянно.

— Да? Не готовы? Хорошо! — Сделав паузу, Джессика отпила глоток из своей чашки, а после этого снова подняла глаза на Мэри.

— Хорошо. Тогда вы, быть может, скажете мне, чем отличается от первой и отличается ли принципиально, самка человека, женщина, вынашивающая новую жизнь? Разве инстинкт продолжения рода, по крайней мере, не заставит ее усиленно искать выход из ситуации, в которой она видит угрозу ее будущему потомству?

— Вы очень добры ко мне, Джессика. В своем стремлении поддержать меня вы умеете найти именно те слова…

— Поддержать? — перебила Мэри Джессика. — Ну да, конечно, поддержать. Не без этого, не без этого. Но я открою вам небольшой секрет. Я делаю это не только из симпатии к вам, порядочной и милой женщине, моей подруге. Не только из, так сказать, человеколюбия. Вы не догадываетесь, почему еще?

— Нет,.. — отрицательно покачала головой Мэри, глядя на Джессику, и ожидая, что она скажет дальше.

— Я делаю это еще и затем, чтобы иметь моральное право требовать от вас, если понадобится, того же. И знать, что я могу рассчитывать на вас в том случае, если мне и… и известным нам двоим мужчинам будет нужна наша помощь.

— Мужчинам? Наша помощь? Вы говорите о Карло и его друге Джеффри? Но…

— Именно о них. — Заметив непонимание в глазах подруги, Джессика извлекла из сумочки и положила перед Мэри две фотографии. На одной из них были запечатлены Джеффри и Джессика, та самая виртуальная влюбленная пара, которую нам с вами, дорогой читатель, уже приходилось видеть ранее, на другой — стоявшие плечом к плечу, в полной боевой экипировке, наши два друга, Джеффри и Карло.

— Неплохо, правда? — сказала Джессика, подвигая первую фотографию поближе к Мэри. — Если учитывать, что это подделка, то, согласитесь, мы с Джеффри здесь неплохо смотримся. Да, на мой взгляд, довольно таки неплохо. — А эта, — показала Джессика пальцем на вторую фотографию, — эта также изготовлена по особому заказу. Должна вам сказать, что в реальной жизни запечатленные здесь люди никогда бы не позволили себе вот так красоваться перед объективом фотоаппарата. На то у них есть множество веских причин. Да, великое множество веских причин, можете мне поверить, дорогая…

— Я рада, — продолжила Джессика, пока Мэри с интересом рассматривала фотографии, поворачивая их так и этак, и то поднося их к глазам, то рассматривая на свет, — рада, что не- смотря на мои скромные познания в области медицины, все же не дала вам повода заподозрить меня, ну, скажем так, в недостаточной компетентности. Признаться, от ученой степени в этой области меня и вправду отделяет довольно значительное расстояние. Которое, как это ни печально, мне вряд ли когда-нибудь удастся сократить или преодолеть. — Для вас, коллега, — губы Джессики тронула легкая улыбка, меж тем, как глаза ее смотрели на Мэри серьезно, — позвольте мне в дальнейшем на людях называть вас именно так, — неожиданным, очевидно, будет и мое признание в том, что меня и этих двоих, — тут Джессика легонько постучала покрытым бесцветным лаком ногтем по фотографии Джеффри и Карло, — объединяет единая цель…

— Да, действительно… Должна сознаться, что то, что вы сейчас сказали, для меня и в самом деле прозвучало неожиданно, — сказала Мэри, переводя удивленный взгляд с Джессики на лежавшие перед ней фотографии и снова на нее. — И что же это за цель, позвольте поинтересоваться?

— Да, конечно. Джеффри, Карло и я, — мы представляем организацию, которая всеми дозволенными, и, быть может, особенно с точки зрения некоторых моралистов, недозволенными методами борется с проявлениями нарушения издревле установившегося на планете равновесия между двумя мощными антагонистическими силами, — силами Добра и Зла. По сведениям, которыми располагает «Центр», Зло, обосновавшееся именно здесь, на Острове, готовится нарушить это равновесие. И мы пришли сюда затем, чтобы отвести угрозу, нависшую над всем миром.

— То есть Карло, Джеффри, вы и парни из вашей команды были посланы на Остров Центром с секретной миссией?

— Да. Но, к нашему большому сожалению, парней из «Астры» больше нет. Есть мы, вы, и ваши коллеги-врачи, которых, как и вас, люди из Центра не нашли нужным посвящать в подробности происходящего. И которые, теперь уже в отличие от вас, по — прежнему даже и не подозревают о своей причастности к операции под названием «Черная дыра».

— Вот как? Но разве это гуманно, подвергать опасности жизни ничего не подозревающих людей? Кто мог присвоить себе право единолично распоряжаться их судьбами? И моей, кстати сказать, тоже?

— Пусть и вскользь, но я уже говорила о тех принципах, которыми руководствуются в своей работе все служащие и работники Центра. Все без исключения, начиная от его вышестоящих органов и кончая исполнителями.

— В таком случае вы, должно быть, понимаете, какую большую ответственность берете на себя? Мягко говоря, условно приемлемые с точки зрения морали действия могут вызвать протест со стороны общественности. И ее адекватную реакцию на происходящее…

— О, моя дорогая! — Джессика слушала Мэри, чуть склонив голову на бок и иронично улыбаясь. — О состоянии, в котором часто пребывает наша общественность, можно говорить, не в обиду будь ей сказано, как о близком по сну. Ну и пусть она спит, благоденствует, то есть, пусть живет себе спокойной и размеренной жизнью. Не будем перегружать ее лишней информацией и тем самым беспокоить ее. А что касается наших действий… Знаете, среди людей, преданных нашему делу, преданных то ли в силу убеждений, то ли в силу других причин, имеет успех расхожая шутка о том, что в нашей работе, как и в интимных отношениях двоих, дозволено и приемлемо все. Лишь бы результат всех устраивал. Такой, знаете ли, черный юмор… Так вот, как бы там ни было, но ради получения именно такого результата наши грубоватые парни кладут свои жизни на алтарь их общего дела. В случае, если оно требует того, они готовы жертвовать и жертвуют собой ради того, чтобы обстановка в нашем на поверку таком хрупком и незащищенном мире оставалась стабильной.

— Я знаю, есть люди, которые преданы своему делу и своим идеалам настолько, что ради них готовы добровольно терпеть лишения и даже отдать самое дорогое, что у них есть, — свою жизнь, — задумчиво произнесла, глядя в окно, Мэри. — Но я даже представить себе не могла, что когда-нибудь буду вот так запросто общаться с ними…

— Да, да, — кивала головой Джессика, соглашаясь с Мэри. — Такие люди есть, и поверьте мне, их немало даже среди, казалось бы, обычных граждан. Дело в том, что многие из нас просто не знают, на что они способны. Не знают потому, что в их обычной жизни им не представилось возможности раскрыть себя. Раскрыть полностью. — А что касается первых… — Тронув пальцем фотографию, на которой были запечатлены Карло и Джеффри, Джессика развернула ее к себе. — Безусловно, эти люди действуют так, как того требуют от них обстоятельства. Но справедливости ради должна сказать, что не всегда они делают это добровольно. И, кстати, мы с вами являемся как раз свидетелями именно такого развития событий. Вернее, не только свидетелями, но и участниками их. — Я вам сейчас все объясню, — продолжала Джессика, заметив обращенный на нее удивленный взгляд Мэри. — Это может показаться вам невероятным, но на самом деле это мы с вами пригласили на Остров команду «Астра». Вернее, это сделали хозяева здешних мест, но по нашей подсказке. А встретится с ведущими бойцами «Астры» они пожелали, заочно познакомившись с ними по дубликатам фотографий, которые вы видите перед собой на столе. Они стали достоянием противной стороны после «случайного» пленения ею группы врачей. С вашей покорной слугой в ее составе. По легенде, разработанной Центром, я постоянно держала эти фотографии при себе. Якобы будучи не в силах расстаться с ними. Ну, а все остальное было делом техники. С прямым участием здешних хозяев, клюнувших на наживку, а затем и получивших по своим каналам информацию о наших героях, мне «удалось» послать в эфир сигнал «May day». Сигнал, предназначавшийся, конечно же, для Центра. Люди Центра хорошо понимали, на что обрекают команду «Астра», направляя ее сюда. Вместе с тем они всерьез рассчитывали на то, что жестко контролирующие Остров Силы Зла, заинтересовавшись Джеффри и Карло, сохранят им жизнь. С тем, чтобы в дальнейшем попытаться использовать их в своих целях. А тем в дальнейшем все же удастся довести начатое дело до конца. — Копии изготовлены по моей настоятельной просьбе. Это вам, — продолжала Джессика, подвигая к Мэри фотографию Джеффри и Карло. — А эту я оставляю себе. На долгую память… — И она положила в нагрудный карман фотографию с начертанным почерком Джеффри лаконичным посвящением на обороте. Сделанным, как мы уже с вами знаем, дорогой читатель, не его рукою и не ставя его в известность о том.

— Вашему самообладанию можно только позавидовать, — сказала Мэри, удивленно глядя на Джессику и пытаясь справиться с волнением. — Вы говорите об имевших место драматических, нет, трагических событиях, как о чем-то обыденном. Быть может, для вас и прочих сотрудников Центра, как вы называете вашу организацию, они и являются таковыми. Но, Боже мой, какие были сделаны ставки, какие жертвы были принесены! И принесены сознательно! И ради чего? Зачем?

— Я думаю, пройдет совсем немного времени, и вы получите исчерпывающий ответ на ваш вопрос… — Отодвинув в сторону чашку, Джессика встала из-за стола и направилась к отделанному мрамором небольшому камину. Ее внимание привлекли стоявшие на нем и только что ожившие часы, роскошные, покрытые позолотой и имевшие форму готического здания.

Некоторое время Джессика смотрела на них, чуть склонив голову и прислушиваясь к хрустальному перезвону множества колокольчиков, каждый из которых обладал своим неповторимым звучанием. После чего снова повернулась к Мэри.

— Мы часто смотрим на часы, — словно в раздумье проговорила она. — В течение дня мы делаем это бесчисленное количество раз, отмечая про себя положение стрелок и время, которое те показывают, безостановочно двигаясь по кругу. Но однажды, взглянув на них в который раз, мы вдруг понимаем, что пробил наш час. Что мы стоим перед выбором, и что настало время принимать решение.

— Речь, конечно же, не о том, с кем мы и на чьей стороне, — пояснила свою мысль Джессика внимательно слушавшей ее Мэри. — Это, полагаю, вопрос для нас обеих давно уже решенный. Я говорю о том, что однажды в жизни человека наступает такой момент, когда он должен сказать себе: — Да, мое время пришло. И теперь, начиная с этой самой минуты, я буду делать все, что в моих силах, чтобы отстоять мой мир. Да, тот мир, который есть «Я». Передо мною моя дорога. И я не могу ни свернуть с нее, ни повернуть назад. Потому что в противном случае это было бы предательством по отношению к самому себе. Да, прежде всего по отношению к самому себе…

Джессика замолчала, и тогда в наступившей тишине обе женщины услышали приближающийся шум мотора. А затем и шорох гравия под колесами покатившей к дому машины.

Мэри вышла из-за стола и вслед за Джессикой подошла к окну. У дома стоял «джип», в нем сидели два солдата в пятнистой форме. А третий, на ходу поправляя оружие, торопливо направлялся к входу.

— Говорят, что где-то там, на небесах, начертаны линии нашей судьбы, — сказала Мэри, подняв глаза к небу. — Всех людей, которые живут на земле. — Судьбы вашей и Джеффри, — продолжала она, повернувшись к Джессике, — моей и Карло. Наши с Карло линии пересеклись. И теперь нам идти по жизни вместе…

— Действительно… Вот ведь как интересно получается, — улыбнулась Мэри Джессика. — Но вы знаете, тут вот какое дело… Дело в том, что и нам с Джеффри с вами по пути…

— Судя по вашим решительным действиям, направленным на то, чтобы поскорее выйти из Башни, а также по проявленному вами при этом нетерпению, вы очень хотели, чтобы эта наша с вами встреча состоялась как можно скорее. Вы прямо таки страстно желали приблизить ее, — сказал Траут, отрываясь от экрана монитора и холодно глядя на вошедших в его кабинет Карло и Джеффри. — И все это указывает на то, что вы в этой встрече живо заинтересованы. Или я не прав?

С тех пор, как встретившие друзей у выхода из Башни солдаты с хмурыми лицами разоружили их и доставили в находившуюся неподалеку от нее резиденцию Траута, прошло всего лишь около десятка минут. И поэтому все, что происходило с ними за Порогом, было еще очень свежо в их памяти. Они стояли перед Траутом, храня молчание, а тот всматривался в их непроницаемые, словно вырезанные из камня, лица, пытаясь, очевидно, понять, о чем они думают сейчас и как поведут себя уже в следующую минуту.