Приключения кота Мерлина – 2

1

Перед выходом Мерлин и Прохор решили перекусить. Нельзя же идти в музей на голодный желудок. Особенно на выставку картин. Особенно котам. Мерлин еще мог потерпеть, но вот Прохор… При виде хорошего натюрморта он становился сам не свой. Все эти копченые окорока, крабы, омары, креветки, устрицы, просто жареная рыба на тарелочке… Легко ли такое вытерпеть на голодный желудок? Когти Прохора так и тянулись к холсту.

«А вот этого допускать нельзя, — думал Мерлин, наблюдая за тем, как стремительно исчезали консервы на тарелке Прохора. — Смотреть хорошие натюрморты можно только на сытый желудок». Прохор ел сосредоточенно, не отвлекаясь, слегка позвякивая тарелочкой. Он полностью осознавал важность всей миссии — помешать хозяйке Мерлина завещать свою коллекцию живописи музею. Ни больше ни меньше.

В тот момент, когда Хозяйка решила сделать этот во всех смыслах достойный и благородный шаг, спокойной жизни Мерлина пришел конец. «Как „завещать“? — возмущался Мерлин, нервно подергивая своим серым пушистым хвостом. — Я пока помирать не собираюсь. Вот помру, тогда и завещай, кому хочешь. Замуж выходи, собак заводи, целуйся с ними — делай что хочешь! А мне такая „благотворительность“ не по карману!»

Но Хозяйка слышала только «Мяу, мяу!»

— Колбаски хочешь? Колбаски? — спросила она, наивно улыбаясь. — Он хочет колбасочки, мой хороший! Ну, на! На!

«Не надо мне зубы заговаривать! Я копченую не ем, — говорил Мерлин, лениво отворачиваясь от колбасы. — Я ей про Фому, она мне про Ерёму… Ну, не ем я копченую… Не люблю я специи… Ну, ладно, так и быть…», — и Мерлин принимался за колбасу.

«Да-а-а, милая моя… Умеешь ты находить приключения на мою голову», — думал Мерлин, умываясь после неожиданного (но приятного) внеочередного завтрака из копченой колбасы. — А я потом за тебя разбирайся… И, вообще, почему все добрые поступки в этом доме совершаются за мой счет?»

Коллекция живописи была Мерлину совершенно необходима. Без нее он чувствовал себя неполноценным. Только представить себе, что утром, выйдя к завтраку, потянувшись и картинно упав посреди кухни, он не увидит на стене своего любимого полотна «Калачи и колбасы» (между прочим, оригинальную работу Кончаловского), было просто немыслимо. Мерлин c самого детства помнил эту картину, сидел под ней и, жуя котлетку или крылышко, или лапку, задумчиво глядел на все это изобилие. Можно сказать, что Кончаловский сформировал его вкус. И теперь все это великолепие надо просто взять и отдать. И кому? Чужому дяде!

Кстати, о дяде… Откуда, как вы думаете, в голове у женщины могут возникнуть безрассудные и нелепые мысли? Уж конечно, не от кота. От кота может только прибавиться рассудительности. Все безрассудные мысли от незнакомцев.

Незнакомцы появляются в жизни женщины по-разному. Кто-то появляется постепенно, кто-то — внезапно. Некоторые просто врываются в жизнь хозяек. Причем стремительно. И вот тогда жизнь кота идет прахом. Хотя начинается все вполне невинно: незнакомец приходит, пьет чай или кофе, вежливо прощается и уходит. Потом он начинает сидеть в гостиной, тереться о спинку дивана, везде оставлять свою шерсть и пользоваться хозяйским лотком. Постепенно в доме начинает не хватать котлет, мяса, рыбы, начинается голод…

Но этот незнакомец был особенный. Он был директором музея. Он устраивал выставки. Он носил очки. У него был не «кошелек», а «портмоне». У него был не «шарф», а «кашне». А летом он носил не туфли, не кроссовки, не сандалии и даже не мокасины, а «лоаферы» (только попадись они Мерлину, уж он ему устроит показ мод!).

Он был внимателен и обходителен со всеми без исключения. Он был галантен с дамами. Он нравился детям и старушкам (но только не кошкам, их не проведешь). При этом он был прохладен, как апрельский ветер. Казалось бы, какое облегчение для Мерлина, но… он говорил на трех языках, и этим сразил Хозяйку в самое сердце.

Несмотря на то что Мерлин был котом, он вполне осознавал всю могучую силу слова. Недаром его звали Мерлин — уж кому, как ни ему, знать толк в заклинаниях и заговорах. Так или иначе, но на женщин слово действовало особенно сильно. Особенно кошачье слово. Скажешь «Пурр, пурр» или «Мурр-мяу», и сердце девичье тает. Глядишь, и в тарелочке что-нибудь заведется. Ну, хоть колбаса копченая.

Да-а-а… Слово имеет сокрушительную силу. По крайней мере, Хозяйку слово било наповал. Как дробовик. «Бедная моя переводчица… — думал Мерлин, лежа у Хозяйки на коленях. — Бр-р-росай ты свои переводы, и поехали на дачу».

2

Но сейчас Мерлину и Прохору было не до мирных дачных радостей. С тех пор как Хозяйка надумала завещать свою коллекцию музею, они находились в состоянии войны или, по крайней мере, постоянной боевой готовности.

Этим летом Хозяйка на дачу тоже, видимо, не собиралась. Об этом говорило отсутствие на подоконниках ящиков с рассадой, которую Мерлин так любил. Конечно, сами ящики он тоже любил, а землю в ящиках — еще больше, но свежие витамины в рационе ему бы не помешали.

«Ну, что такого сложного в том, чтобы посадить сто или двести кустиков рассады? — размышлял Мерлин бродя по пустому подоконнику. — Я бы сам посадил. Они же такие сочные, такие свеженькие. Эх-х-х! Все приходится делать самому».

Да, Хозяйке явно было не до рассады. Голова была занята совсем другим. Хотя чем, она и сама не смогла бы сказать. Чем занята голова у женщины, сказать, в принципе, трудно. Мерлин иногда думал, что в головах у людей хороших, правильных мыслей вообще нет. Одни инстинкты. «Хотя взгляд у людей нередко очень осмысленный, — часто думал Мерлин, пристально глядя на Хозяйку. — Особенно, когда они смотрят в телевизор или монитор. Можно подумать, что они, действительно, там что-то видят».

Состояние глубокой и напряженной задумчивости — это состояние, типичное для кошек, а не для людей. В этом состоянии кошки проводят примерно половину своей жизни. Если внимательно посмотреть, то почти на каждом подоконнике можно увидеть кошку в таком состоянии. Людям оно почти не свойственно. А Хозяйке особенно. Особенно этим летом.

Этим летом Хозяйка, по выражению Мерлина, который очень любил литературу по военной стратегии, подвергалась информационным атакам. Ей постоянно приходилось отвечать на телефонные звонки, если только Мерлин их не сбрасывал. Одно изящное движение пушистой лапки — и тишина. Атака отбита, и можно спокойно заниматься своими делами. Перекусить, например.

Но директор музея был настойчив. Он звонил снова.

— Да! — отвечала Хозяйка, и на ее лице появлялась наивная улыбка. — Выставку? Давайте! Давайте устроим. Посмотреть? Зайти? Да, конечно! Заходите!

После этого Хозяйка долго сидела, улыбаясь, на диване, а Мерлин смотрел на нее, как на тихо помешанную. «Хоть бы сказала, что ты занята, что освободишься попозже. Надо знать себе цену, милая моя. А то никаких картин не напасешься», — рассуждал Мерлин сидя на полу напротив Хозяйки.

А Директор, между прочим, заходить не торопился. «Вот уж кто себе цену знает, — думал Мерлин. — Умеет заинтриговать».

Ожидание — это такое время, которое никогда не знаешь, куда потратить. Хозяйка время ожидания проводила совершенно нерационально. То она бежала в ванную, и Мерлин бежал за ней (а вдруг там пожар?), то она бежала на кухню, и Мерлин за ней (а вдруг еще не везде пыль протерта?), то она бежала одеваться, и Мерлин за ней (а вдруг что посоветовать придется?) и так далее… В последний момент она решила «слегка» прибраться. В этом состоянии и застал ее Директор: со шваброй в руке, халате и тапочках.

Мерлин был очень доволен. «Пур-р-рекрасная мизансцена, — произнес он, проводя лапкой от уха к носу. — Теперь он больше никогда не придет. Мне и стараться не надо. Ты, моя милая, всю работу за меня проделала». Но Директора вид Хозяйки, кажется, нисколько не смутил. Скорее, напротив. Он пару раз с интересом взглянул на нее и снова принял свой обычный деловой вид.

— Ну, что? Давайте посмотрим, и я побежал.

— Конечно, давайте. Проходите, — ответила Хозяйка.

«Конечно! Давайте посмотрим! — ворчал Мерлин, подняв трубой свой серый пушистый хвост. — Давайте сразу ему покажем, где деньги лежат, и номер счета назовем».

— Вот здесь Машков, Кончаловский, Лентулов, — показывала Хозяйка. — Это все малоизвестные работы. Даже фото не найдете.

— Натюрморт Лентулова — очень редкая вещь! — сказал директор, и в руке его откуда ни возьмись появилась лупа. Но Хозяйка этого даже не заметила.

— А здесь Ларионов, — продолжала она. — Вот эти пошуары Гончаровой мой папа из Парижа привозил… Он с ней дружил, в мастерской у нее бывал. Даже позировал пару раз. Знаете, у нее есть работа такая со жнецами? Один из них мой папа.

— Это который с бородой? — с умным видом поинтересовался Директор.

— Да они все, кажется, с бородами… — растерялась Хозяйка.

— Прямо как Маркс и Энгельс! — сказал Директор и усмехнулся.

— Да-а-а… Как-то так, — неуверенно подтвердила Хозяйка. — А вот это конструктивизм. Татлин, Родченко. Настоящие раритеты, — продолжала она. — А пошуары Гончарова моему папе как сувенир подарила. Вот здесь даже надпись есть на память: «Саше от Наташи».

«Пошуары… Какое слово приятное, — подумал Мерлин. — А вот ты мне не очень нравишься», — добавил он и бросился на носки Директора.

— Не-ве-ро-ят-но! — застонал Директор, с трудом отрывая от себя кота. — Здесь материала на несколько выставок. Можно я сделаю фото? — спросил он и, не дожидаясь ответа, достал фотоаппарат.

— А вот это портрет моей бабушки… — сказала Хозяйка, глядя на старинное фото, и на лице ее появилась добрая задумчивая улыбка.

— Она немножко натюрморт закрывает, — сказал Директор и отодвинул фотографию в сторону. — Да-а-а… Вам очень повезло. Вы об этом знаете? — продолжал он, убирая фотоаппарат обратно в портфель. — А уж мне как повезло с вами! — добавил он, загадочно взглянув на Хозяйку.

«Ты даже не представляешь, как тебе с „нами“ повезло», — сказал Мерлин.

3

С этого дня Мерлин мог лишь бессильно наблюдать, как коллекция Хозяйки постепенно, картина за картиной, эскиз за эскизом, набросок за наброском «переезжала» в музей. Якобы на выставку. Якобы на благотворительную.

«Знаю я эту благотворительность, — цинично рассуждал Мерлин (хотя он был еще довольно молодой кот, настоящего кошачьего цинизма у него было уже предостаточно). — И, вообще, зачем мне благотворительность? Ну, ладно, Хозяйке она зачем-то нужна. Ну, хорошо. Занимайся благотворительностью, какой хочешь. Можешь даже собачьему приюту все отдать, но зачем меня в это втягивать? Я лично благотворительностью заниматься не собирался. Могла хотя бы спросить», — говорил Мерлин с обидой.

Да и как тут не обижаться, если каждый день видишь одно и то же: как серьезные люди в белых перчатках снимают картины со стен и выносят, выносят, выносят… «Хоть бы раз что-нибудь занесли!», — возмущался Мерлин. Сначала выносят на выставку, а потом и завещание заставят подписать.

Да, тяжело наблюдать, как мимо «проплывают» знакомые с детства пейзажи и натюрморты. Так вся жизнь «мимо лап» проплывет. Глазом моргнуть не успеешь. И, главное, нет никакой гарантии, что картины все-таки «приплывут» обратно. Эта мысль беспокоила Мерлина больше всего.

Конечно, Директор обещал Хозяйке все вернуть и даже подписал с ней какой-то документ о том, что картины арендуются для участия в выставке. В одной выставке. Одной! А теперь разговор шел уже о второй и о третьей. А там и пятая, и десятая не за горами. А потом «уплывет» вся коллекция за границу. Тоже как будто на выставку. И поминай как звали.

Так рассуждал Мерлин. А Хозяйка об этом не рассуждала. Иногда Мерлин думал, что людям это вообще не свойственно. В принципе. Но все-таки она что-то чувствовала, что-то смутное, какое-то беспокойство или сожаление. Особенно, когда заходила в спальню или в гостиную и видела эти ужасные голые стены со следами от рамок на обоях. Мерлин всегда забегал за ней следом и, выйдя на середину комнаты, громко и выразительно говорил «МЯУ!», как бы желая показать, что вся эта выставка — одна большая, огромная, чудовищная (величиной с волкодава) ошибка.

Но Хозяйка, кажется, ничего не понимала и, поправив очки, говорила:

— Ну что, мой хороший? Что такое? Колбасочки хочешь? Или котлетку? Или холодец? Ну, пойдем, пойдем, мой хороший!

«Кошмар! Снова придется перекусить. Тяжело, а надо. А куда от тебя деваться? — и Мерлин обреченно направлялся к холодильнику. — Только мне без этой ужасной желтой подливки! Как же ее? Без горчицы!» — добавлял он на ходу.

Каждый внеочередной завтрак или обед всегда оказывает благоприятное воздействие на кошачье настроение. Как правило, бодрит и настраивает на рабочий лад. «Главное, не раскисать!», — говорил себе Мерлин, налегая на холодец.

Так вот, эту череду благотворительных выставок надо было немедленно прекратить. Это не дело. Не говоря уже о завещании. Такая перспектива Мерлину, вообще, не нравилась. Никаких завещаний! — так считал Мерлин, и Прохор его поддерживал. Выставки должны быть в пользу владельца, завещания — в пользу его питомца. И друзей питомца. А не в пользу музеев и, тем более, директоров.

Но как же все это прекратить? Кроме того, была вероятность (хотя и очень небольшая), что директор действительно бескорыстный и честный человек и трудится исключительно на благо искусства и музейного дела. Поэтому для начала Мерлин решил сходить в музей и посмотреть своими глазами. Особенно документы.

И вот, основательно подкрепившись консервами, Мерлин и Прохор направились в музей. Стояла почти летняя погода. Ночное небо было усеяно звездами. Светила луна. Прохор предложил пройти дворами, но Мерлину захотелось окунуться в шум московских улиц, почувствовать дыхание ночного города. Поэтому спустя какое-то время они очутились на Тверском бульваре.

Ночная жизнь била ключом. Навстречу Мерлину попадались знакомые коты. С кем-то он успевал поздороваться, кому-то просто кивнуть. Прохор шел молча. Его угрюмый вид был вполне красноречив: рваное ухо, шрамы на морде — охота здороваться у встречных быстро проходила. Вдруг их окликнул чей-то приятный голос:

— Ко-о-отики! Мур-мяу… — голос раздавался у входа в ночной джаз-клуб «Кошачий концерт».

— А, привет! — небрежно ответил Мерлин и деловито побежал дальше, подняв трубой свой серый пушистый хвост.

— Погоди! — остановил его Прохор. — Кто это?

— Да так. Знакомая одна.

— И ты даже не подойдешь?

— Нет, мы же по делам, — ответил Мерлин.

— Как-то неудобно, — сказал Прохор. — Надо подойти, поздороваться.

— Для чего?

— Надо подойти, — повторил Прохор.

— Не-е-ет, только не это, — простонал Мерлин.

— Да ладно тебе. Мы же только поздороваемся и сразу в му… му… в музей… — Прохор потерял дар речи. Из темноты клубного подвала к нему медленно приближался идеальный кошачий силуэт: длинные, стройные пушистые лапки, изящный изгиб хвоста в одну сторону, изысканный поворот шеи — в другую, загадочное мерцание изумрудных глаз… От этого любое сердце могло замереть. Мерлин схватился лапами за голову. Операция «Ночь в музее» оказалась под угрозой, едва начавшись.

Обладательница изысканного силуэта вышла на свет.

— Пур-р-ривет, Мерлин, — сказала она. Это была серебристо-серая зеленоглазая русская голубая с восхитительным черным носиком (довольно необычный цвет, ведь у большинства кошек нос розовый).

— Привет, Ванесса, — ответил Мерлин. Прохор негромко кашлянул и выдвинулся вперед. Его мощная фигура заслоняла свет фонаря. — Познакомься, это Прохор. Прохор, это Ванесса.

С этого момента в памяти Мерлина остались какие-то обрывки: он помнил, например, как они спускались в подвал ночного клуба, помнил, как сели за столик, помнил медленный танец Прохора и Ванессы, но совершенно не помнил, как кулак Прохора оказался на морде незнакомого кота и почему их (незнакомых котов) сразу стало как-то много. Еще Мерлин помнил чьи-то пронзительные крики, звон посуды, треск мебели и, последнее… — автоматную очередь по барной стойке. Но это был не Прохор. Точно, не Прохор. Откуда у него автомат?

— Откуда у тебя автомат? — бормотал Мерлин, поднимаясь с асфальта у входа в ночной клуб. — Откуда у тебя автомат?

— Да ниоткуда. Нет у меня автомата, — отвечал голос Прохора как будто издалека. — Ты, Мерлин, об этом не думай. Лучше сюда посмотри: сколько пальцев у меня на лапе?

— Отстань, — отмахнулся Мерлин.

— Сколько пальцев?

— Ну, пять, — ответил Мерлин.

— Молодец, жить будешь, — сказал Прохор.

— Ты откуда знаешь? Ты что, врач? — спросил Мерлин, медленно поднимаясь.

— Можно и так сказать. Я же на скорой помощи подрабатываю, — ответил Прохор. — Ну что? Теперь в музей?

4

Они прошли еще пару кварталов и свернули на Петровку. «Московский музей современного искусства, — прочел Мерлин название на вывеске. — Вот оно, разбойничье гнездо! В экспозиции: полотна Казимира Малевича, Марка Шагала, Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова, Аристарха Лентулова, Владимира Татлина, Павла Филонова и Василия Кандинского, скульптуры Александра Архипенко и Осипа Цадкина. Пур-р-рекрасно! Почти все у меня из дома вывезли! Негодяи! Кроме скульптур. Скульптуры не наши. Скульптур у нас с Хозяйкой не было. Этого еще не хватало. И так места мало».

Так рассуждал Мерлин, стоя перед вывеской музея. Но как попасть внутрь? Здание выглядело совершенно неприступным. Ни открытой форточки, ни приоткрытой подвальной дверцы…

— Ко-о-отики! — вдруг раздался приятный голос. — Вам помочь?

— Ванесса! — удивились Мерлин и Прохор. — Ты здесь как? Мы думали, что потеряли тебя…

— А я за вами следила. Думаю, куда это они направились, такие интересные. А я здесь живу и работаю, между прочим. Экскурсии вожу. Куда экскурсия, туда и я. Всегда за туристами слежу. А то мало ли что. Экспонаты у нас бесценные, сами понимаете. Глаз да глаз.

— Понятно, — сказал Мерлин. –Ты, прям, как моя Хозяйка. Она тоже экскурсии водит, только не следит ни за чем. За ней за самой глаз да глаз нужен… Нам бы внутрь попасть. Поможешь?

— Ну, что же, заходите. Только надо с обратной стороны обойти, где буфет. Они там на ночь окно открывают, чтобы проветрилось. Ну, и для меня заодно. Чтобы я не потерялась, наверное, — сказала Ванесса и уверенно побежала во двор музея. Мерлин и Прохор пошли следом.

— Ванесса… — задумчиво произнес Прохор как бы про себя, но так, чтобы Ванесса слышала. — Какое имя красивое. Откуда оно у тебя?

— Да здесь все просто, — ответила Ванесса. — Хозяева, то есть хозяева буфета, меня взяли, когда я была совсем маленькой, и назвали меня Ваня — думали, что я мальчик. А со мной видите, что произошло? — и Ванесса эффектно прошлась по бордюру, перебирая мягкими лапками, как фотомодель.

— Да-а-а, — сказал Прохор, — это сложно не заметить. А почему не Вася?

— Что, не Вася?

— Ну, почему не Васей назвали? Котов так обычно называют.

— Не знаю, — задумалась Ванесса и даже остановилась на секунду. — Назвали бы Васей, стала бы я Василисой, — и, беспечно улыбнувшись, Ванесса побежала дальше.

— Нет, Василиса это как-то не очень, — сказал Прохор и прибавил шагу, чтобы быть поближе к Ванессе.

Форточка буфета была довольно высоко, и Мерлину пришлось подсаживать Прохора.

— В кого же ты такой уродился? — кряхтел Мерлин под тяжестью своего напарника. — У тебя в родне мейн-кунов не было случайно? Сколько в тебе килограмм, вообще?

— Шесть или семь, — ответил Прохор, вваливаясь в форточку.

— А, по-моему, семь с половиной, — сказал Мерлин, легко запрыгивая в окно.

В буфете приятно пахло рыбными котлетами. И чем-то еще. Не колбасой, а чем-то другим. Очень тонкий аромат. Такой, как будто его кто-то держит взаперти, а он хочет выйти наружу. Такой аромат бывает у паштета в коробочке, у икры в баночке, у форели в упаковке… Да, у форели! Только где ее прячут? В животе у Мерлина заурчало.

— Знаешь что, Прохор? Мы должны ее найти и освободить. Раз уж пришли.

— Кого?

— Форель, конечно. Ты что, не чуешь?

— Чую. Но я на диете, — грустно сказал Прохор.

— Да брось ты. От форели не поправляются, — ответил Мерлин.

— Кроме того, в ней содержатся омега-3 жирные кислоты, — добавила Ванесса.

— Совершенно верно, — поддержал ее Мерлин. — Очень полезная для здоровья вещь.

— Ну, тогда ладно, — согласился Прохор. Все сразу повеселели и начали поиски.

Вы, наверное, замечали, что ничто так не объединяет команду, как совместное желание перекусить. Никогда коллектив не бывает более сплочен, чем в момент планирования выходных с шашлыком. Все обсуждают, сколько килограмм мяса закупить, где закупить, в чем мариновать. Все вносят свои замечания, помогают ценными советами и рекомендациями. Прекрасно сплачивает и обсуждение заказа суши или пиццы по телефону. Кто-то любит суши с угрем, а кто-то — с сырым лососем, кто-то любит супчик с лапшой, а кто-то — с семгой. И все друг другу подсказывают и помогают. И никто друг другу не мешает, и все довольны. Может быть, истина и рождается в споре, но дружба, точно, рождается перед завтраком, обедом или ужином.

Поиски форели очень сплотили команду Мерлина. Они обнюхали все углы. Приятный и настойчивый запах не исчезал, но найти его источник не получалось. Они уже собирались отчаяться, как вдруг Мерлина осенило: стеклянная витрина! Запах доносился оттуда.

Витрина-холодильник стояла прямо около кассы. Мерлин включил подсветку: чего там только не было! Королевские креветки, крабовое мясо, мидии… Но главное, конечно, форель. Ее благородный цвет напоминал голландские натюрморты. Так и хотелось немедленно ее достать и съесть… то есть изобразить.

Но натюрморт был Мерлину пока что не по зубам: дверца витрины была плотно закрыта. Двое котов и одна кошка живописно расположились на подсвеченном снизу стекле. Они внимательно смотрели вниз, на содержимое витрины. В этом состоянии глубокой и напряженной задумчивости они пребывали довольно долго. Молчание прервал Мерлин:

— Там, наверное, магнитный замок, — вздохнул он.

— Или кодовый, — добавила Ванесса.

— Может быть, он, вообще, только на сетчатку глаза реагирует, — сказал Мерлин.

— Или на отпечатки пальцев, — добавила Ванесса.

— А, может, просто молотком по стеклу? — спросил Прохор.

— Что ты! Обязательно сработает сигнализация, — ответил Мерлин.

— А, может, просто дернуть хорошенько? — настаивал Прохор.

— Что ты! Сразу приедет спецназ, и вся наша операция накроется медным тазом.

— Я все-таки дерну, — продолжал Прохор.

— Не смей, — запретил Мерлин.

— А я дерну, — заявил Прохор, взявшись покрепче за ручку.

— Не-е-ет!

— Дергаю!

— Не-е-ет!!!

И Прохор дернул. Мерлин и Ванесса зажмурились. Стекло мягко отодвинулось в сторону. Сигнализация не сработала. Мерлин осторожно открыл один глаз.

— Все нормально, ребята! — бодро сказал Прохор. — Спускайтесь! Он уже сидел внизу на пакете с креветками. Шрамы на его морде как-то забавно разъехались в стороны, один сломанный клык таинственно мерцал на месте его фирменной улыбки, которая была довольно редким, но очень запоминающимся явлением.

— Странно, — недоумевал Мерлин, осторожно спускаясь вниз, — и спецназ не приехал… Даже как-то обидно.

— Ничего! Нам больше достанется! — весело сказал Прохор. — Ванесса, угощайся, — добавил он вполголоса, пододвигая к ней лапой упаковку с форелью.

— Спасибо, котик, — ответила Ванесса, и они принялись за еду.

5

За едой время, как известно, летит незаметно. Особенно за хорошей. Это за плохой, невкусной едой оно, кажется, едва-едва идет. Тик-так, тик-так… А за хорошей едой оно просто летит. Можно сказать, несется. Причем так, что за ушами трещит. То есть в ушах свистит. Ну, как-то так. Иногда и помнишь только, как открыл дверку холодильника. Потом очнулся — а уже утро.

Мерлин прекрасно понимал, что за едой забывать о времени недопустимо. «Memento tempori durante il pasta» (Помни о времени за едой) — это, кажется, еще Вергилий сказал. Ну, или кто-то из них. На латыни, в общем, кто-то сказал. Неважно. В любом случае, Мерлин первым почувствовал, что ночь в музее летит почему-то гораздо быстрее, чем снаружи. Он решительно отодвинул от себя остатки форели и сказал: «Ну, все, хватит. Пора в галерею».

Наскоро умывшись, все трое поднялись по лестнице на второй этаж. Перед ними был длинный просторный коридор, уставленный стеклянными этажерками с экспонатами. «Наверное, стекло бронированное да еще и под напряжением», — подумал Мерлин. На стенах коридора висели особо ценные экспонаты современной живописи. «Каждая на сигнализации», — отметил про себя Мерлин. Прохор сделал шаг вперед.

— Стой! Не двигайся, — скомандовал Мерлин, на всякий случай придерживая Прохора лапой.

— А что?

— А то, что надо проверить, не пересекают ли коридор лазерные лучи сигнализации.

— Что? — снова спросил Прохор.

— Ну, красненькие такие лучи… Лазерные, понимаешь? Засечет твою миниатюрную фигурку такой лазерный луч, и сразу сигнализация сработает. Яркий свет, сирена, двери заблокируются, окна забронируются, сверху сетка упадет, спецназ приедет.

— Как в тот раз что ли? — усмехнулся Прохор. — Видел я твой спецназ, — и он снова шагнул вперед.

— Стой! — на этот раз Прохора остановила Ванесса. — Насчет лазерных лучей не знаю, но сигнализация здесь точно есть. Ее надо отключить, — и она указала пушистой лапкой на незаметный серый шкафчик у входа.

— А вот и кодовый замок, — сказал Мерлин, открыв маленькую дверцу. — Надо знать комбинацию цифр.

— Ее знает только Директор, — ответила Ванесса, — и меняет комбинацию каждый день.

— Понятно. Значит можно и не пытаться. Дальше этого порога мы никуда не уйдем, — уныло произнес Прохор.

— Подождите… Откуда этот неприятный запах? — Мерлин принюхался. Запах шел прямо из кодового замка. — Как такое может быть? Кажется, будто замок пахнет этой… слово забыл… Такая штука, которой Хозяйка любит холодец приправлять. Я ей еще всегда говорю, чтобы мне без этой желтой подливки… Как же ее?

— Горчица! — сказал Прохор и даже поморщился. Однажды в «Кошачьем концерте» он на спор съел остатки холодца с горчицей. Потом долго не мог оправиться. Даже усы какие-то вялые стали. Как будто вареные. Но ничего, потом отошли.

Некоторые кнопки замка, действительно пахли горчицей.

— Скажи-ка, Ванесса, что Директор ел сегодня на завтрак? — спросил Мерлин.

— Хот-дог с горчицей, — ответила Ванесса.

— Прекрасно, просто великолепно, — говорил Мерлин, внимательно обнюхивая кнопки. — Кажется, вот так: три, пять, два, семь, ноль, девять.

В шкафчике что-то запищало. «Доступ подтвержден», — высветилось на экране над замком.

— Путь свободен! — торжественно произнес Мерлин, и все трое отправились вглубь коридора.

Готовясь к проникновению, Мерлин внимательно изучил план музея. Он знал, что кабинет Директора находился на втором этаже. Чтобы в него попасть, надо было пройти через всю галерею, повернуть налево, миновать три ненужных кабинета и зайти в четвертый, нужный. Там Мерлин надеялся получить ответы на все волнующие его вопросы: на каких условиях проводятся выставки, почему картины не возвращаются домой и как во всем этом замешан Директор.

В том, что он как-то был замешан, Мерлин уже не сомневался. Как только он ступил на порог музея, все его сомнения по поводу личности Директора развеялись сами собой. Мерлин теперь даже не надеялся на то, что Директор окажется добропорядочным директором. Внутреннее чутье подсказывало ему, что тут дело нечисто.

И причина вовсе не в том, что все кошки циники. Сам Мерлин, например, себя циником не считал. Иногда что-то говорило ему: верь, Мерлин! Верь в мечту, верь в людей, в доброту, просто верь!.. Особенно часто такие мысли посещали его на сытый желудок, и тогда Мерлин чувствовал себя романтиком. В такие моменты он любил ходить вокруг Хозяйки и мурлыкать ей романсы: Спускалась ночная прохлада, Пур-р-рирода в затишьи др-р-ремала… Как-то так.

Но в случае Директора все инстинкты Мерлина говорили ему: будь циником и не верь ни единому слову. Недаром Директора всюду сопровождал запах горчицы. Запах горчицы для кота все равно что запах серы для праведника. Надо было что-то предпринять, чтобы раз и навсегда изгнать Директора из их с Хозяйкой совместной жизни. Конечно, предварительно надо было вернуть всю коллекцию живописи и полностью деморализовать противника.

— Что это? — вопрос Прохора внезапно прервал размышления Мерлина.

— Где?

— Да вон там, на стене, — сказал Прохор, указывая лапой на один натюрморт. — Что это там нарисовано?

На картине была изображена окружность и вписанный в нее треугольник. Мерлин, несмотря на свои познания в искусстве, был не силен в абстракции, поэтому, прежде чем ответить на вопрос, он незаметно посмотрел на название.

— Ну, как же.. Здесь все понятно, — ответил он. — Это окорок на блюде. Разве не видно?

— Честно сказать, не видно, — ответил Прохор. — Вот у тебя дома на одной картине окорок очень хорошо нарисован. Прямо-таки, от настоящего не отличишь. А здесь просто треугольник и круг. Я такой циркулем запросто проведу.

— Прохор, это же абстракция, — произнес Мерлин, как ему самому показалось, очень убедительно.

— Абстракция-не абстракция, а на окорок точно не похоже, — упрямился Прохор. — Вот на нормальный натюрморт посмотришь…

— На реалистичный, — поправил Мерлин.

— Ага, на реалистичный, — продолжал Прохор, — и сразу аж слюнки текут. Не хуже, чем у собаки Павлова, — и Прохор улыбнулся своей незабываемой улыбкой.

— Правильно, — сказал Мерлин, — конечно текут, потому что тебе кажется, как будто все это прямо перед тобой на столе лежит — стоит только лапу протянуть.

— Вот, вот, — энергично закивал головой Прохор, — я как раз это и хотел сказать. Лапы так и тянутся. Ты, Мерлин, просто мысли мои читаешь.

— Прекрасно! А абстракция — это тот же самый натюрморт, только не на столе, а в холодильнике. Понятно, Прохор?

— Нет, не понятно, — упрямо заявил Прохор. — Все равно не понятно.

— Ну, как же… Реалистичный натюрморт, он как будто прямо перед тобой на столе. Согласен?

— Угу, — кивнул Прохор.

— Слюнки текут?

— Текут.

— Абстрактный натюрморт — то же самое, только в холодильнике. Как будто Хозяйка его в холодильник убрала. Понятно? Только что перед тобой был, стоило только лапу протянуть, и вдруг, раз — и убрала. И ни кусочка не дала. Бывает же такое?

— Конечно, — с пониманием подтвердил Прохор.

— Ни кусочка не дала, мимо носа пронесла и в холодильник заперла, — продолжал Мерлин. — Но ты-то знаешь, что он там, в холодильнике. И сидишь перед холодильником, как перед вот этим холстом, — здесь Мерлин ткнул указательным коготком в треугольник, — сидишь с утра до ночи и думаешь о нем!

— О ком?

— Об окороке на блюде! Понятно? Ходишь туда-сюда мимо дверцы и домысливаешь этот окорок!

— А-а-а… — протянул Прохор.

— И даже если не ходишь мимо холодильника, все равно домысливаешь. Не видишь его, но думаешь о нем!

— Постоянно, — подтвердил Прохор.

— Слюнки текут?

— Текут.

— Вот этим-то абстракция и хороша, что ее можно домыслить! — заключил Мерлин и уверенно побежал вперед, подняв вверх свой серый пушистый хвост.

Прохор на секунду задержался рядом с абстракцией. Речь Мерлина показалась ему очень убедительной, но теперь, еще раз взглянув на окружность и треугольник, он снова как-то засомневался. «Нет, лучше все-таки реализм», — сказал про себя Прохор, и в животе у него заурчало.

6

— Котики, вам сюда, — сказала Ванесса, указывая на дверь кабинета в конце коридора. На двери красовалась табличка с золотистой надписью.

— Рот-ке-рид, — прочел по слогам Прохор. — Слушай, Мерлин, здесь какой-то Роткерид, а нам Директор нужен. Это не тот кабинет.