Бесплатный фрагмент - Превенция

Часть I. Волонтёры

Глава 1. Паралич пробуждения

По имеющимся у нас сведениям, тёплым летним вечером 18 августа 2006 года журналист Арсений Смольников заключил выгодный договор с разоряющейся типографией. Его книга «Паралич пробуждения», которую он написал за шесть месяцев и сам же отредактировал, была полностью готова. Роман состоял из пятнадцати больших глав, по крайней мере, в первоначальном виде. Главному герою автор дал своё же имя.

В книге всё начиналось с того, что единственная дочь Аркадия и Эльвиры — Анастасия Сомова, переживающая затяжную депрессию, — скончалась в своей кровати ранним зимним утром. Убитые горем родители не находили себе места, отдавали последние деньги на пышные похороны, просили финансово помочь родственников и друзей покойной; они залезли в долги, но всё-таки набрали нужную сумму.

Роскошный, если данная характеристика вообще применима к подобному предмету, шестигранный лакированный гроб с четырьмя ручками стоял на двух деревянных табуретках посреди гостиной. В морге поработали на славу: Анастасия лежала словно живая. Каждый сосед, родственник, друг или просто знакомый, пришедший попрощаться, сразу отмечал, что её лицо совсем не было мертвенно-бледным, как это присуще умершим. Покойная будто просто спала крепким обеденным сном.

Аркадий был занят организацией похорон, поэтому временно отсутствовал в квартире, а Эльвира сидела на кухне, измученная телефонными звонками соболезнующих родственников. Что интересно, ни один из произносивших самые громкие слова сочувствия не пожертвовал ни копейки в столь трудное для семьи время. Почти незнакомые соседи приносили по сто, пятьсот, а то и по тысяче рублей, оставаясь немногословными, в то время как мнимые близкие родственники лишь разбрасывались пустыми словами, заканчивая свои душные монологи классической фразой «держитесь там». Как писал Смольников: «Самое меньшее, чего хочется после этой фразы, это действительно держаться. Под гнётом мрачной обстановки она словно молния поражает тебя в самое сердце, и ты вновь проигрываешь в памяти всё произошедшее, окончательно разбиваясь на мелкие кусочки».

В этой суете мать не заметила, как тело дочери бесследно исчезло из гроба. Крик ужаса пронёсся по пустому подъезду. Дрожащими от страха руками безутешная мать держала трубку телефона, не зная, куда ей звонить. На крик сбежались соседи: пожилая Клавдия — соседка по площадке, мужчина средних лет, чьё имя не упоминалось, а также сам Арсений; далее повествование велось от его лица. Клавдия упала в обморок, увидев пустующий гроб со свисающим из него белым саваном, и золотую иконку, что ранее лежала на животе покойницы, а сейчас валялась на полу вниз образом. Второй сосед подхватил старушку под плечи, а Арсений, выпучив глаза и закрыв рот рукой, отпрянул от лакированного ящика и попятился прочь из гостиной.

Пока Эльвира, захлёбываясь слезами, приводила старушку в чувства, а безымянный мужчина стучал по пластмассовым кнопкам телефона, набирая номер милиции, писатель набрался мужества и шагнул в сторону пустого гроба. Никаких следов рядом с ним не было. Арсений размышлял так: если она сама встала и выбралась, то гроб наверняка должен был изменить своё положение, если вообще не опрокинуться с табуретов, значит, её оттуда вытащили, но кто осмелится на такое, а самое главное — зачем?

Терзаемый смутными мыслями, Арсений вышел в коридор, заглянул из-за угла на кухню, где уже очнувшаяся Клавдия припала к груди рыдающей хозяйки квартиры и громко плакала, а безымянный сосед ещё громче диктовал адрес дома в телефон; писатель постоял так несколько секунд, потом поглядел на длинный коридор ещё раз и нахмурился. Он прошёлся по нему, с подозрением рассматривая каждый угол потолка и скользя взглядом по плинтусу, дошёл до конца, заглянул в уборную, в ванную, еле слышно приоткрыл дверь второй комнаты, где и скончалась Анастасия, засунул голову в образовавшуюся щель, а затем распахнул дверь полностью. Одна мысль не давала писателю покоя: что если она всё ещё в квартире? Осматривая комнату, он чуть было не вскрикнул от неожиданности: в большом зеркале, что располагалось в двери двухметрового деревянного шкафа и отражало кровать, писатель увидел лежащую покойную в тех же одеждах, что были на ней, когда она лежала утром в гробу. Арсений обернулся, и с облегчением выдохнул — кровать была пуста. Подсознание сыграло с ним злую шутку, плюсом ко всему послужила гнетущая атмосфера, подкрепляемая всхлипываниями Эльвиры и старческими завываниями Клавдии, доносящимися с кухни.

Писатель стоял посреди комнаты, почёсывая правый висок и сверля взглядом кровать. Из раздумий его вырвал громкий голос вернувшегося Аркадия. Арсений в темпе покинул комнату, аккуратно закрыл за собой дверь и, удостоверившись в том, что не оставил следов, поспешил в гостиную.

Отец покойной сидел на полу, сжимая в одной руке икону, а во второй кусочек савана, что уже окончательно выпал из гроба. Эльвира вбежала в комнату и упала рядом с мужем, уткнувшись носом ему в плечо. Старая Клавдия сцепила руки на груди; охая, она качала головой и причитала: «Господи, господи!» Сосед стоял около неё и безумными от страха глазами поглядывал на Арсения. Последний тяжело дышал, прикрыв рот кулаком. В его глазах темнело, начала болеть голова, в ней эхом и болью отзывалось каждое слово бубнящей Клавдии, которая никак не могла успокоиться.

В дверях тамбура показались двое мужчин в форме: один — высокий и крепкий брюнет, а второй — низкий лысый усач с усталым взглядом и с белой неухоженной щёткой под носом. Кивнув соседям, они прошли в гостиную и на миг замерли в ступоре. Лысый положил руку на плечо Аркадия и постучал по нему пальцами, тот поднял на стража порядка мокрые от слёз глаза, лицо его напоминало измятую тряпку: всё покрытое морщинами и красное, словно он прорыдал в подушку целую ночь. Брюнет помог супружеской паре подняться, проводил их на кухню, а затем, по приказу усатого начальника, выпроводил соседей из квартиры и захлопнул за ними дверь. Правда, соседи покинули место преступления ненадолго: для составления протокола потребовались понятые, благо никто не собирался далеко уходить, даже наоборот. Клавдия успела растрепать о случившемся другим соседям, а те в свою очередь разнесли слухи по этажам. Поэтому спустя несколько минут у дверей квартиры скопилось около двадцати жильцов. Тихонько перешёптываясь между собой, они глазели на Арсения и безымянного соседа, а те стыдливо опускали глаза, чувствуя за собой иррациональную вину. Дверь открылась, брюнет вызвал троицу в квартиру, а когда те зашли, с грохотом эту дверь захлопнул, настолько сильно, что две молодые женщины, стоявшие ближе других, громко охнули и язвительно прокомментировали сие действие.

Дверь, как и полагается, весь день была открыта для всех желающих, но никто не мог и подумать о возможности подобного инцидента. Усач с подозрением смотрел на Эльвиру, поражаясь её невнимательности, но та лишь разводила руками, утирая слёзы. Было предположено, что кража произошла в тот момент, когда мать, глядя в окно, выслушивала очередное сочувствие по телефону, а отец находился вне дома. Преступник, или преступники беспрепятственно проникли в квартиру через открытую дверь, предусмотрительно во второй половине дня, когда основная масса желающих уже простилась с покойной, таким образом, максимально снизив риски обзавестись случайным свидетелем. Выход из злополучного подъезда был обращён к лесопосадке, поэтому зеваки, наблюдавшие из окон соседних домов, не смогли бы увидеть выходящих; осталась единственная надежда на жителей подъезда Сомовых. Брюнет прошёлся по этажам, пригласив каждого посетить добровольную беседу со следователем в квартире покойницы. С позволения Аркадия и Эльвиры лысый опрашивал жильцов прямо на кухне, попивая хозяйский чай и записывая показания в толстом блокноте. К десяти вечера следственные мероприятия закончились. Результаты были неутешительные: никто не видел и не слышал ничего подозрительного. Арсений, набравшись храбрости, предположил, что тело может всё ещё находиться в доме, и преподнёс эту мысль усачу, уже натягивающему китель. Тот посмотрел на писателя своими усталыми глазами и еле слышно заявил:

— Мне что, каждую квартиру обыскивать?

— А как иначе? — удивился писатель.

— Ну ладно ты — такой сердобольный — без вопросов дашь осмотреть свои хоромы, но что делать с каким-нибудь психованным мужиком, который права качать начнёт? Знавали мы такие случаи, и не раз. Без постановления к обыску даже не притронусь, да и не даст его никто, между нами говоря. На одну квартиру ещё можно выбить, если мотив найти… да даже и без этого рискнуть, но на весь подъезд… бесполезно это, в общем.

— И что же теперь будет? — непонимающе спросил Арсений. — Где её искать?

— А какая разница, — сказал усатый и вновь поднял на писателя усталые глаза, — скажи мне, какая разница, где тело, если оно уже мертво?

— Как это какая разница? — воскликнул писатель, но сразу сбавил тон и продолжил: — Вы же ищете тела убитых, картину преступления восстанавливаете, или как вы там работаете? Что же за бездействие такое?

— Когда убили, побили, утопили и так далее — ищем, — монотонно с неохотой проговаривал лысый, шагая в сторону лифта, — а тут её уже закапывать собирались. Надругательство пришьют, наверное, может быть…

Арсений уже не слушал, лишь бездумно кивал и думал о своём. Милиционеры зашли в лифт, брюнет нажал кнопку первого этажа, двери закрылись, и служители закона поехали вниз. Писатель обернулся, уставился взглядом на лакированную крышку гроба, стоявшую вне квартиры на площадке, потом перевёл взгляд на деревянный крест с металлической табличкой с датами, немного постоял в раздумьях, а затем сделал несколько коротких выдохов через губы и медленно пошёл вверх по лестнице к себе на этаж.

То была первая глава ужасного «Паралича». Далее, со второй по тринадцатую включительно описывался длительный, затянувшийся на полгода процесс поиска преступников, иногда разбавляемый описанием быта семьи Сомовых и подробностями всех переживаний несчастных родителей. Смольников был ужасным демагогом и жутким графоманом, несколько десятков страниц он потратил на описание своей логической цепочки, которую любой малоопытный писатель сократит в три раза, сохранив при этом и основные тезисы и всё из них вытекающее, ничего толком не потеряв. В тринадцатой главе Арсений вместе с безымянным соседом, так и не получившим имя за тринадцать глав, — что очень странно, ведь он принимал непосредственное участие во всех основных моментах расследования, — узнают, что затяжная депрессия Анастасии была связана с переживаемой ею травлей от двух лучших друзей. В милиции предположили, что девушка была связана с некой сектой, куда входили и её друзья, но эта гипотеза разбилась сразу же, как и появилась. Двух молодых людей вызвали на допрос, где один из них, что был повыше и с крысиным лицом, под давлением неоспоримых фактов и доказательств, чудом собранных писателем, сознался, что принимал участие в краже тела. Второй — смуглый и низкий — раскололся два дня спустя. Как оказалось, они действительно прокрались в квартиру во второй половине дня, вытащили тело Анастасии, спрятали его в подвале дома, а ночью унесли в гараж, где до самого рассвета творили ужасные вещи.

При жизни девушка общалась с ними довольно долгое время, но они не ценили это общение от слова совсем, постоянно находя в ней козла отпущения. Неудачи в учёбе и личной жизни сильно били по Анастасии, а друзья, на поддержку которых она рассчитывала, при любом удобном случае превращались в гонителей, что, пусть с улыбкой на лице, и как бы шутя, но издевались над ней, задевая за живое. Она прекратила общение, но бывшие друзья даже не думали уходить из её жизни. Теперь это были уже не обидные шутки, а самые настоящие оскорбления вперемешку с унижениями и переходом на личности. Эти люди припоминали ей всё, что когда-то было в прошлом, делая её виновницей во всех былых разногласиях и обидах. Что говорить, даже новость о кончине бывшей подруги рассмешила их. Да, они знали, что не стоит глумиться над этим, но запретный плод был слишком сладок. В пьяном угаре одним из них была выдвинута гипотеза, будто бы девушка подстроила свою смерть, изобразив, придуманный им же, так называемый «паралич пробуждения». В отличие от сонного паралича, когда человек спит, но его глаза открываются, проецируя сновидения в реальность, паралич пробуждения работал наоборот: глаза закрыты, тело мертво, но человек всё слышит, чувствует и даже может пошевелиться. Тогда они приняли решение выкрасть тело и разбудить наглую лгунью, что посмела так нелепо разыграть двух матёрых интеллектуалов. Тринадцатая глава заканчивается, когда один из преступников собирается рассказать о жутких вещах, что происходили в ту роковую ночь за закрытыми дверями гаража.

Тираж был небольшой, издание обанкротилось окончательно и не выполнило заказ, а отпечатанные экземпляры в количестве пятидесяти были отданы лично Арсению на руки. Точно неизвестно, кому он продавал книги, но одну из них я сейчас вижу лежащей перед собой. Твёрдая тёмно-зелёная обложка с контуром шестигранного гроба посередине, над ним ужасным шрифтом красуется надпись «Паралич пробуждения», а сверху широкими буквами отпечатаны имя и фамилия автора. На обратной стороне пусто: ни биографии писателя, ни описания произведения. Пролистав книгу несколько раз, я заметил несколько необъяснимых странностей, так, например, у неё отсутствовало библиографическое описание, оглавление, что уж говорить о международном стандартном номере.

Но была у этой книги ещё одна странность, куда более интересная и пугающая, нежели предыдущие. Четырнадцатая глава полностью отсутствовала. Сразу после тринадцатой шла пятнадцатая — самая короткая и неинтересная. Герои собрались на квартире покойной, где обсуждали всё произошедшее за последние полгода. Никто не разглагольствовал о показаниях молодого человека, касательно происходящего в гараже, но все с ужасом вспоминали его слова, говоря одними загадками и туманными отсылками. Одно было понятно точно — с телом творились поистине безумные и поражающие своей жестокостью вещи, осуществляя которые, эти монстры винили во всём происходящем бездыханную физическую оболочку жертвы, но никак не себя. Что особенно интересно, герои стали величать преступников «животными», искренне стараясь забыть их настоящие имена. В конце романа в комнате остаются лишь родители Анастасии и сам писатель. Эльвира поднимает глаза на Арсения и, качая головой, как будто до сих пор не осознав всего до конца, спрашивает:

— Где же она теперь?

Эта реплика даёт нам понять, что тело несчастной так и не было найдено.

— А какое это имеет значение? — отвечает ей писатель.

На этом вопросе без ответа роман заканчивается.

Последний раз данное творение всплывало в наших кругах больше десяти лет назад, и вряд ли бы всплыло ещё раз, если бы случайно не попало в руки к моему другу Серёге, которому однажды уже довелось столкнуться с подобной литературной махинацией в виде намеренно извлечённой кем-то главы.

Глава 2. Серёжка

Прежде чем отправиться дальше, ответьте для себя, что есть для вас самый страшный страх?

Ещё несколько месяцев назад на вопрос о том, чего я больше всего боюсь, я с гордостью отвечал: испугаться.

Но говоря о самом страшном страхе, я не беру в расчет человеческие фобии, такие как боязнь насекомых или высоты, опускаю основной человеческий страх — страх смерти, не рассматриваю боязнь потери близких или страх войны, и ухожу от фобофобии — боязни самого страха. Я толкую о том страхе, один из признаков которого — гнетущее чувство неведения — описал Мопассан. И сейчас я копну ещё глубже.

К примеру, классическая страшная история полная клише: молодая девушка принесла домой диковинную старинную штуку, купленную за сущие копейки на базаре у жутковатой старухи с мёртвенно-бледным лицом и костлявыми руками. Всю ночь девушка лежит в своей кровати, пока силы зла в лице черноглазых демонов, что обитали в старой вещице, вырываются наружу и тихонько стучат в дверь её спальни; или группа подростков отправляется ночевать в заброшенный подвал, где их непременно настигает маньяк с длинным острым ножом, — все эти истории объединяет то, что мы знаем непосредственного злодея, будь то древний демон или маньяк. Настоящий же страх (в чём состоит его безусловная прелесть) не имеет никакого объекта. Стоит лишь заменить маньяка с ножом на тихий смех из темноты, как клишированная история тут же заиграет новыми красками, а фантазия читателя сама дорисует антагониста на свой вкус. Но самое главное — во всех историях, приведённых выше, протагонисты сами загоняли себя в ловушку, потревожив то, чего не следовало бы тревожить, иными словами, всем им было присуще своего рода виктимное поведение. С подобными людьми, только не в историях, а в действительности, работают те, кого называют чёрные волонтёры.

Самые же жуткие истории, на мой скромный взгляд, строятся вокруг обычного, ничем не примечательного человека. Именно такие люди и становятся объектом нашего наблюдения: он не покупает старинные артефакты и не тащит их домой, не проводит леденящие кровь обряды в заброшенных домах, не читает запрещённую эзотерическую литературу или рукописи сумасшедших. Человек живёт обычной жизнью, пока его собственное жильё, его родные стены — такие знакомые и успокаивающие — не предают его, бросая на произвол судьбы. Панельный дом, ужасная звукоизоляция, каждый шаг старого деда сверху раздаётся эхом в квартире простого человека, он привык и уже не вздрагивает по ночам от каждого шороха, в полной уверенности, что это очередной полуночный поход его соседа. А теперь он лежит в своей постели и дрожит от удушающего его ярма страха, ведь человек услышал шаги в соседней комнате, и это не может быть ошибкой, там действительно кто-то есть. Закалённый мистическими произведениями и целой горой просмотренных фильмов ужасов, он не боится загадочных безглазых монстров с длинными когтями и тонкими зубами-иглами; но не боится исключительно из-за того, что они имеют конкретный физический облик — являются объектом, ведь его мозг прекрасно понимает, что ничего подобного не существует. Но есть ли этот физический облик у шагов, что он слышит за дверью? И именно эта мысль заставляет его трястись от ужаса.

Некоторые говорят о том, что подобный страх можно победить следующим образом: когда в следующий раз тебе послышится, что в соседней комнате — к примеру, на кухне — что-то «присутствует», то нужно сжать руки в кулаки и рвануть туда с твёрдым намерением принять бой и выбить из неведомого существа всю дурь. В этот момент тебя обуяет немыслимый ужас, а всё нутро будет клокотать от страха настолько, что станет трудно дышать. И вот ты преисполненный храбрости забегаешь на кухню со слегка дрожащими кулаками, заведомо понимая, что никого там не встретишь… но что если огромная чёрная тень вдруг набросится на тебя с потолка, обхватит длинными лапами, и мёртвенно-бледное лицо старухи появится из пустоты, раскроет широкую пасть и рядом острых зубов вопьётся тебе прямо в горло? Лишь одна мысль о том, что на кухне есть кто-то или что-то, что пошатнёт твой мир, заставляет дрожать сильнее, чем самый неожиданный испуг; крохотная мысль — и вот ты уже не такой храбрец, каким был в начале. Всем известный факт: ты не боишься быть один в темноте, ты боишься быть не один в темноте.

И это не тот страх Лавкрафта перед неведомым, как может показаться на первый взгляд, это нечто большее — высшая степень страха, его идея, порождающее основание, самое начало пути. Когда в три часа ночи мы открываем окно, чтобы проветрить, и слышим детский смех или женский вскрик на улице, то волей-неволей начинаем рассуждать: а точно ли это ребёнок или женщина, а не то, что прикидывается ими, провоцируя нас высунуться в форточку с головой. Но кто кричит под окнами в ночи? Кто прячется под твоей кроватью и стаскивает с тебя одеяло во сне? Кто смотрит на тебя, освещенного экраном компьютера, из темноты? А есть ли этот кто-то вообще?

Иногда те, кого мы называем существами или нелюдями, действительно могут до смерти перепугать тебя описанными выше способами, но даже тот страх, который ты испытаешь, столкнувшись лицом к лицу с ними — не есть основание. Храбрец не испугается неведомого монстра, что улыбнётся ему в окне или во мраке под кроватью, но испугается посмотреть в это окно или под эту кровать. Боязнь повернуть голову и заглянуть во мрак — вот истинный страх.

Почему ты боишься пройтись ночью по городскому кладбищу? Рационалисты по праву заметят, что самой большой опасностью здесь является столкновение с маргинальными слоями общества, которые способны причинить вред вашему здоровью — это правда. Те, кто верит во всякого рода мистику, сразу упомянут ужасных вурдалаков, восставших из могил зомби и привидений, что в вечных муках летают между надгробий в поисках покоя, и, спешу заметить, что данные заявления тоже весьма справедливы ведь, будем честны, все эти будоражащие кровь истории не могли появиться из ничего. Безусловно, может быть верна теория о том, что подсознание человека прошлого, лишённого тех раздражителей, что окружают нас сейчас, будь то телевизор или телефон с непрекращающимся потоком информации, начинало жестоко играть с человеческим разумом, заставляя несчастного видеть страшные фигуры и силуэты давно умерших людей, скрывающиеся во мраке. Я вполне допускаю, что существование и вурдалаков, и зомби, и призраков в будущем будет возможно объяснить научным путём, быть может, не в том понимании феномена загробной жизни, о котором мы говорим сейчас, но крайне приближённого к нему. Также спешу заметить, что с какими-то физическими воплощениями именно умерших людей наша организация ещё не сталкивалась, и я очень надеюсь, что не по своей воле никогда не столкнётся.

Итак, ты идёшь ночью по кладбищу и вдруг замечаешь какую-то сущность из вышеперечисленных образцов. Тебе страшно, разумеется, но ты уже упустил первооснову страха! Она обвивала тебя, когда ты шёл один вдоль длинных рядов могил, смотрел себе под ноги, боясь даже на пару секунд поднять глаза.

«Скорее всего, я ничего не увижу», — думал ты, но семя сомнения, прорастающее в твоём мозгу, никак не давало полного покоя.

Боязнь поднять глаза, чтобы посмотреть на сущность — вот он, истинный страх. Ты боишься увидеть то, что заставит тебя уверовать и принять тот факт, что все эти детские страшилки про монстров и призраков — не вымысел. Въевшаяся в корку мозга мысль «как жить дальше после столкновения с тем, что упрямые скептики называют сказками?» прикуёт твой обеспокоенный взгляд в чёрноту земли под ногами. Осмелишься ли ты поднять глаза? Я бы не осмелился, но мне их подняли.

Боязнь перейти черту — это чистейшая идея страха, его основание, а сам испуг — это и есть своеобразный переход этой черты, за которой тебя может ждать что угодно: от безумия до… чувства ответственности, которое развилось у меня после всего произошедшего.

Но лучше рассказать постепенно.

С раннего детства я, как и все остальные дети, пугался своей тени, страшился засыпать один и уж тем более не пошёл бы на кладбище поздней ночью.

Первый шаг к своему переходу черты я сделал в день знакомства с маленьким Серёжкой.

Это случилось восемь лет назад.

Мы с родителями переехали в этот район, когда мне было одиннадцать. Отец с матерью подыскивали приличную квартиру, а на время поисков решили остановиться у нашей дальней родственницы — тёти Лены. Тётка была довольно крупной, с тяжёлыми веками и большущими руками, но несмотря на свой устрашающий внешний вид, в душе она была вполне себе доброй и сердобольной, по крайней мере, маленькому мне казалось именно так.

Мы приехали в девять утра, когда тихий двор был совсем пуст, лишь отдалённые песни кукушки разгоняли унылую тишину. До мелочей я запомнил её подъезд: внутри весь исписанный маркерами, перепачканный в белых пятнах побелки и источающий невыносимое зловоние от мерзкой сырости и прогнивших деревянных лестниц. Сам дом был кирпичный, двухэтажный, с двумя подъездами, и располагался рядом с тремя такими же домиками. Квартира тётки находилась на втором этаже, справа от лестницы: двухкомнатная и довольно просторная, правда, тёмная и совсем неуютная. После смерти мужа тётя Лена резко состарилась, перестала следить за собой и за своим жильём, а также всё чаще и чаще начала прикладываться к стакану. Родители прекрасно об этом знали, но из-за недостатка средств на временное существование вне квартиры, в силу того, что отец экономил и не решался тратить лишние деньги на отель или временное съёмное жильё, выбора у нас не было.

Тётка жила в большой комнате, спала на обшарпанном продавленном диване, по полночи смотрела телевизор и курила прямо в помещении. Нас она поселила в комнатушке поменьше, одна из стен которой разделяла подъезды. За нею располагалась другая квартира, там-то и жил Серёга.

В один из дней, во время своей очередной прогулки вокруг этой двухэтажной кирпичной гробницы, я заметил на лавочке возле соседнего подъезда мальчишку, что-то усердно записывающего в зелёной тетрадочке. Дружба завязалась мгновенно, вопрос за вопросом, слово за слово, и вот мы уже увлечённо обсуждаем его секретные записи. Серёга рассказал мне о том, что каждый вечер видит в окно таинственную парочку: парень с девушкой уже несколько недель приходят к соседнему дому и вглядываются в окна второго этажа; о странных звуках на чердаке, что длятся ровно с часу до двух тридцати ночи, и о маленькой деревянной шкатулке, которую он однажды разглядел в руках у какого-то незнакомого мальчика в автобусе. Я слушал этого черноволосого зеленоглазого мальчишку с замиранием сердца, восхищаясь его стилем повествования; он так ловко подбирал слова, нагнетая атмосферу, что мой интерес не пропадал ни на мгновение. Когда Серёжа закончил, я пару раз переспросил интересующие меня моменты и попросился помочь ему в его «расследованиях», он не отказал.

С тех пор началась одна из лучших и одновременно пугающих недель моего детства, переполненная событиями, которые даже сейчас — особенно сейчас, с высоты моего опыта — заставляют меня вздрогнуть при одном только лишь воспоминании.

Вычислив расположение наших кроватей в обеих комнатах, мы незамедлительно разработали для себя систему шифров-перестукиваний, чтобы, несмотря на разделяющую нас стену, всегда быть на связи; один стук, пауза, два стука — означало предложение выйти на улицу, два стука, пауза, три стука — и мы оба выглядываем в окна через форточку, перебрасываясь парой слов; одиночный стук — согласие, два стука — отрицание — служили ответами на первые шифры.

В понедельник утром мы встретились сбоку дома под окнами квартиры старого деда. Тот, видимо, заслышав наш разговор, высунулся в окно и, заметив двух юных искателей приключений, поморщился, бросил что-то вроде: «опять ошиваетесь здесь?» и, так и не получив ответа, скрылся в темноте квартиры. Серёга сказал мне не обращать внимания на подобные выходки и предложил заняться исследованием чердака. К слову, выход на чердак был только в подъезде моего друга и представлял собой люк в потолке. Серёжа вооружил меня фонариком, а сам схватил в руки свою зелёную тетрадку и длинную сухую палку, что нашёл за деревянной подъездной дверью. В тайне ото всех мы приподняли люк и ступили в неизведанные ранее места: чердак был довольно большим, тянулся над всем домом и источал сырое зловоние в совокупности с запахом мёртвых птиц, что покоились небольшой кучкой в дальнем углу. Я не стал подходить к этому ужасному зрелищу, а лишь издали посветил туда жёлтым лучом фонарика. Серёга же наоборот поспешил разглядеть всё своими глазами и сделать пару заметок в тетради. Он ходил по чердаку с умным видом, бормотал что-то себе под нос, скрипел полом, стучал по стенам, искренне пытаясь найти причину таинственного ночного стука, пока я стоял около люка, слегка пошатываясь от нарастающей головной боли. Спустя пару минут Серёжке надоел чердак и он, разворотив палкой кучку пернатых трупиков, недовольно хмыкнул и полез вниз по лестнице, я поспешил за ним.

Дед, что ругал нас из окна, сидел около подъезда в протёртых штанах, дырявом сером свитере, старых чёрных сандалиях и с дымящейся сигаретой в зубах. Я заметил его издалека и уже приготовился к очередной старческой нотации, но случившееся далее меня крайне удивило. Серёга приблизился к нему, сел рядом и, уставившись на соседа грустными глазами, спросил:

— Дед Гена, а ты по ночам хорошо спишь? — Спешу заметить, что данный вопрос заставил меня в какой-то степени похолодеть от страха, уж очень странно он звучал от одиннадцатилетнего мальчишки.

— Хорошо сплю, — по-доброму усмехнулся дед. — А почему бы мне не спать?

— А я вот плохо сплю, дед Гена, — проигнорировав вопрос старика, произнёс Серёжа. Скрестив руки, он прижимал свою тетрадку к груди и слегка постукивал пальцами по зелёной обложке. — Ты вот живёшь у себя внизу и не слышишь того, чего слышу я.

— Чего это?

— А вот, — Серёга раскрыл тетрадь где-то на середине и ткнул пальцем в одну из недавних записей, — сам посмотри, у меня всё записано. Я ложусь спать поздно, поэтому всё слышу, что ночью происходит. Уже ровно… — он пролистал вперёд несколько листов и продолжил: — Ровно девятнадцать дней я слышу, как кто-то стучит на чердаке!

— А ты больше телевизор смотри, там и чертей по углам видеть начнёшь, чудак! — Дед, улыбаясь во все жёлтые от многолетнего курения зубы, потрепал собеседника по волосам.

— Ничего смешного! — обиделся Серёжка. — Стучат-то по часам! Как начнут в час ночи стучать, так и продолжают до двух тридцати, каждый раз по-разному: то минуту не останавливаются, то по полчаса тишина, а потом опять начинают. И стучат в разных местах, но шагов не слышно, просто тук-тук, — он постучал кулачком по лавке рядом с собой.

— А друг твой, — сказал дед, — тоже слышит? — и, не дождавшись ответа, продолжил, обращаясь уже ко мне: — тебя как зовут то?

— Витя, — тихо ответил я.

То ли его неопрятный внешний вид, то ли манера общения отталкивали меня — не знаю, уж очень страшным мне казался этот добродушный старик.

— А я Гена! — он улыбнулся и протянул руку.

Я поморщился, но руку пожал. Геннадий сказал: «садись!», слегка похлопав ладонью по лавочке. Мне пришлось бы выдумывать какой-нибудь нелепый повод отказаться, если бы в разговор вдруг не вмешался Серёга:

— Он тоже слышал! Я и у папы спрашивал, все слышали, но никому не интересно, что там.

— Ну, — нахмурился дед, — мало ли кто может стучать. Птичка какая-нибудь залетела, свила гнездо, мыши бегают…

— Ага! Вот и папа говорит, что птичка, — перебил его Серёжка. — Видели мы сейчас птичек! Я так и записал, — ткнул пальцем в свежие записи, — трупы! Трупы птиц, мёртвые значит. Вот то чудище, которое по ночам стучит, их и убило!

— Ох, вон как! — воскликнул дед. Он поднялся с лавочки, бросил окурок на землю и, почесав себя по затылку, задумчиво произнёс: — Раз чудище их убило, отчего же не съело? Зачем же просто так птичек убивать?

— Пока не знаем, — обиделся Серёга. — Ты думаешь, мы тебя разыгрываем, а здесь важное дело!

— Верю, верю, — улыбался Геннадий, — я и сам в детстве чудовищ видел.

— Каких чудовищ? — осмелев, вымолвил я.

— Ну, это история длинная, — качал головой дед.

— Да врёт он всё! — протараторил Серёжка. — Не видел он никаких чудовищ.

— Ах, не видел?! — опять улыбнулся Геннадий. — Ну, слушайте. — Он вновь присел на лавку.

Я, попривыкший к его компании и искренне заинтересованный, уже не так страшился, поэтому спокойно сел рядом.

— Мы с сёстрами в деревне тогда жили, — начал дед, — дома у нас друг напротив друга стояли, через дорогу перейдёшь и уже в гостях. А по вечерам, когда на столбах по селу уже фонари зажигают, любили мы на лавочке около забора собираться, да разговаривать по полночи. Вот так сидим один раз, и тут, откуда не возьмись, приходит котёнок: небольшой, серый в коричневую полоску. Сразу к нам на лавочку запрыгивает, ласкается, но не на колени садится, как обычно, а всё норовит за спину залезть. Мы — дело понятное — не пускаем, ещё расцарапает сзади чего ненароком, сестра его хвать, на руки взяла, да чуть не закричала: пахло от него так, что голова начинала болеть, то ли болотом, то ли рыбой какой-то протухшей, но дышать было тяжело и противно, даже на кашель пробивало. А наша домашняя кошка тоже по ночам любила бродить, и только она этого котёнка заметила, так сразу зашипела, да настолько громко, что сестры вздрогнули. На лавочку мы его больше не пускали, так и сидели — его отгоняли, пока сосед с работы по улице не пошёл…

— На соседа набросился? — спросил я.

— Нет, — Геннадий поднял указательный палец и покачал им. — С соседом шла его собака — немецкая овчарка — здоровая жуть, но добрая, всех детей любила. Как нас издалека завидела, так сразу побежала здороваться, руки облизывать. И вот бежит она, а кот ей поперёк дороги встал и как зашипит! Она остановилась и начала присматриваться. Мы уж думали всё, попал котик, сейчас она его прям так и разорвёт на части, но не тут-то было! Он ещё громче шипеть начал, собака заскулила, попятилась назад и рванула к хозяину. Сёстры меня по плечу похлопали, говорят, мол, давай на веранде посидим, пока этот верзила пушистый не уйдёт, а он как будто нас услышал, под калиткой пролез и припустил через весь двор прямо к дверям веранды, мы за ним. Подходим, и ведь уверены были, что котяра уже все галоши внутри веранды пометил, а он сел на крыльце, в открытую дверь не заходит, только мяукает. Ещё раз посмотрели на него да махнули рукой и внутрь зашли. Закрываю я дверь, а на ней, с обратной стороны мелом нарисован крест христианский, на праздник какой рисовали или обычай деревенский — не знаю. Вот тут у меня руки-то и затряслись, а кот вдруг раз, и в дверь скрестись начал. Я в ужасе задвинул засов и отошёл вглубь веранды. Сёстры между собой шепчутся, самим страшно до жути, но виду не подают, я тоже в храбреца играю, а сам молитвы в голове перебираю. Кот вроде затих, и только я собрался выдохнуть с облегчением, как этот гад в окно ударился! Подпрыгнул и стукнул по нему коготками. Мы с сёстрами переглянулись и без слов с веранды домой забежали. Так я у них до глубокой ночи и просидел, а потом побежал домой без оглядки, одно только успел заметить — полнолуние было, луна огромная, круглая как часы, ни тучки на небе, всё черным-черно и только этот диск, как глаз какой-то из космоса на меня смотрит.

— Так, — сказал Серёжка, сделав очередную пометку в тетрадочке, — а что с котом случилось?

— А не видели мы больше кота, — тихо сказал дед, — ни на утро, ни на следующие ночи. Пропал пушистый.

— Как?! — побледнел Серёга. — А куда же он делся?

— Не знаю, как появился из ниоткуда, так и пропал в никуда… — дед почесал затылок и, попрощавшись с нами, побрёл обратно в подъезд.

Серёга сидел в замешательстве, придерживая одной рукой открытую тетрадь, а второй почёсывая щёку. Я не знал, что сказать, слишком большое впечатление на меня — одиннадцатилетнего — произвела история, рассказанная стариком. Как хотел бы нынешний я ещё раз поговорить с Геннадием, но того уже давно нет в живых.

Вечером мы с Серёгой договорились провести очередное наблюдение за таинственными ночными стуками, ещё раз убедиться в точности наших данных относительно времени их активности и, исходя из полученных результатов, думать, что делать дальше. На этом и разошлись.

Эта ночь была особенно тёмной. Я лежал в своей постели, сверля глазами потолок, прислушивался к каждому шороху, и раз за разом прогонял в голове историю, услышанную от деда. В комнате было тихо, лишь отдалённые редкие звуки проезжающих где-то автомобилей, шелест опавших листьев и стрекотание сверчков доносились из открытого окна.

Я повернулся лицом к стене, тщетно пытаясь разглядеть или хотя бы нащупать узор на обоях, водил по ней пальцем, ни на секунду не переставая думать о своей миссии. Время тянулось бесконечно долго, каждая минута казалась часом, я ворочался с боку на бок, негодовал, тёр глаза, раскрывался, а затем вновь накрывался одеялом, короче говоря — развлекался, как мог, лишь бы не уснуть. Но усталость взяла своё, и, спустя примерно полчаса, так и не услышав никаких звуков с чердака, я укутался в одеяло и задремал. Из дремоты меня вырвали еле слышные стуки, но стучали не сверху, а сбоку — это был Серёга.

Два стука, пауза, три стука — он хочет, чтобы я выглянул в окно. Сами стуки напугали меня до дрожи в коленях, а память предательски последовательными кадрами продемонстрировала мне с десяток страшных образов, когда-либо мною увиденных. Так часто бывает, когда, к примеру, возвращаясь ночью из уборной обратно к себе в кровать, ты вдруг прокручиваешь в голове страшные истории, ужасные лица чудовищ, и воображаешь себя героем одного из множества фильмов ужасов.

Я лежал в своей кровати, обмотанный липкой бечёвкой страха с ног до головы, и боялся пошевелиться. Вдруг, то зубастое десятиногое существо с головой красноглазого младенца, которое мой наивный детский мозг тогда активно рисовал, с каждой секундой добавляя новые и новые детали, сейчас вылезет из-под кровати, заслышав движение сверху; или что-то дьявольское нависнет над моей постелью и будет пристально смотреть на меня чёрными дымящимися глазами.

Два стука, пауза, три стука — и я опять вздрагиваю в ужасе. Нельзя оставить вопрос без ответа, я должен вытянуть руку и стукнуть по стене два раза — отказаться. Но пошевелиться было невозможно, холодный пот копился на лбу, а в груди клокотало так, что казалось, будто сердце вот-вот выскочит наружу. И вот после очередного стука из-за стены мне пришлось себя побороть. Вытащив руку, я медленно разогнул её в локте и потянулся в сторону стены.

Неожиданно, откуда не возьмись, костлявая волосатая рука с какой-то чёрной жижей, прилипшей к ней, схватила мою тоненькую детскую ручку и с нечеловеческой силой дёрнула её вниз, сбросив меня с кровати и протащив между нею и стеной, а затем через всю комнату по полу прямиком в ванную. Там я увидел хозяйку руки — тётю Лену, совсем не ту, что я знал раньше, теперь она была намного выше ростом, с серой кожей, покрытой волдырями и жёсткими чёрными волосами; огромной собачей пастью и кислотно-зелёными светящимися глазами. На ней была такая же одежда, какую носил дед Геннадий, только вся испачканная всё той же чёрной жижей. Я пытался вырваться, но тётка крепко держала меня за руку, а затем, раскрыв зловонную красную пасть, она разбросала в разные стороны слюни с капельками жижи и укусила меня сразу за две ноги. Мой крик никто не слышал, даже я сам, но боль, испытываемая в этот момент, была невыносимой. Тётя Лена ела меня снизу вверх, разрывая кожу и разгрызая кости, пока не дошла до шеи и не впилась пальцами мне в глаза, выдавив их и лишив меня дара зрения… — Всё это представилось мне в одну секунду, стоило лишь начать разгибать руку.

Тяжело дыша и изнемогая от ужаса, я нащупал стену и стукнул два раза, затем быстро отдёрнул руку и спрятал её под одеяло.

Утром я услышал знакомый шифр: один стук, пауза, два стука — Серёга будет ждать на улице. Когда мы встретились около лавочки, он начал кричать на меня, обвиняя в дезертирстве. Сгорая от стыда и еле подбирая слова, я соврал, что не смог подойти к окну, так как сильно боялся разбудить родителей, которые очень чутко спали в паре метров от меня. Немного успокоившись, Серёжка рассказал всё, что ему удалось увидеть прошедшей ночью:

— Я специально сел около окна, думал, вдруг кто-то не через подъезд, а по крыше на чердак лезет. Пять минут до часу оставалось, как вдруг я шаги, а затем и голоса слышать начал, прямо над собой! Ничего не разобрал, только понял, что они уходить начали, сразу рванул на кухню, чтобы из окна вход в подъезд разглядеть, притаился за занавеской, вдруг вижу, выходят! И знаешь, кто? — Тут он с укором посмотрел на меня, но ответа не дождался и продолжил: — Те самые, которые в окна вглядываются! Под фонарём остановились, поговорили о чём-то и по улице пошли. Я сразу тебе стучать, а ты отнекиваться!

— Получается, это они всё время стучали? — робко поинтересовался я.

— Э, нет, — покачал головой Серёга, — сегодня за всю ночь ни одного стука, да и если бы они, то каждый раз шаги и голоса были бы. Но ничего! Я всё записал, как они выглядят, — постучал он ладонью по тетради, — если это точно та парочка, то сегодня их и изловим!

— Как, изловим?

— Вот так, — он раскрыл тетрадь в самом начале, где корявым почерком, одно за другим, через запятую чередовались числа месяца и точное время. — Каждый раз в одно время вечером. И сегодня должны прийти.

— Они и приходили, — заметил я, — только ночью.

— А почему же они раньше не залезали на чердак? — с нотками таинственности выдал Серёга, прищурившись. — Сегодня сам увидишь, придут или нет.

— Может быть, им не нужно было подниматься туда раньше, а мы вчера залезли и что-нибудь сломали, — продолжал я, искренне пытаясь отговорить друга от охоты на странную парочку.

— Тем более, — обрадовался Серёжка. — Зачем на чердак полезли? Стукалку свою чинить! Сегодня придут, посмотрят в окна, а ночью будут стучать!

— Там, наверное, друзья их живут, на втором этаже, — наивно предположил я, — вот они и ходят.

— Смешной, — рассмеялся Серёга. — Вот мы с тобой друзья, а под окнами не стоим. Друзья на улице гуляют, разговаривают, а не из окон переглядываются… — он призадумался, опустил глаза, поморщился и, наконец, сказал: — А я ни разу не видел на кого они там смотрят…

Я похолодел. Серёга сказал это таким тихим и жутким голосом, что мне в сию же секунду стало не по себе. Я с недоверием покосился на соседний дом, а затем вылупил свои глаза на друга и принялся молча ждать, пока он наконец-то успокоит или окончательно добьёт меня своим очередным предположением. Но он молчал, изредка поглядывая на злополучные окна.

Перед обедом, когда солнце ещё не поднялось достаточно высоко, мы отошли недалеко от дома и долго бродили между высоких тополей и небольших кустиков, обсуждая возможные варианты развития событий. Солнце поднималось всё выше, играя своими лучами на стволах деревьев, Серёга посмотрел на небо, остановился, и, развернувшись, пошёл обратно, я не отставал.

Домой мы шли чуть быстрее: небо начало затягивать тёмной синей тучей. Дождь влил, когда я уже забегал в свой подъезд, предварительно договорившись встретиться с Серёжкой через три часа на той же лавочке. Улица погрузилась в дремоту, лишь редкие птицы щебетали где-то вдалеке.

Тётя Лена была под градусом, она лежала в свой комнате, одной рукой придерживая небольшой красный тазик, а вторую прижимая к груди. Мама сидела рядом с ней, гладила её по плечу и что-то без устали говорила. Папа был на кухне, он сидел на деревянном стуле со спинкой прямо около открытого окна и, наслаждаясь умиротворяющим стуком капель по стеклу, читал старенькую книжку в твёрдой обложке. На подоконнике дымилась небольшая белая кружка с заваренным в ней пахучим растворимым кофе. Я встал рядом с отцом, поставил руки на подоконник и удобно уложил на них свою голову.

— Как погуляли? — спросил он, не поднимая глаз. — Не промокли?

— Нет, — грустно ответил я.

Капли наперегонки скользили вниз по стеклу, приятный запах кофе вперемешку с уличной свежестью витал в воздухе. Ливень заканчивался, тёмная туча шла дальше своей дорогой. После дождя всё снова ожило: начали петь птицы, сначала робко и тихо, а затем всё громче и громче. Среди всех звуков мой слух распознал еле слышную песнь кукушки. Я посмотрел в небо и тихо спросил:

— Сколько мне жить осталось?

— Всяко больше чем мне, — засмеялся отец. — Ты чего такое спрашиваешь?

— Да я у кукушки, — отвернувшись от окна, сказал я.

— Ни одна кукушка тебе правду не скажет, — говорил он, поднося кружку ко рту, — сколько человеку его судьбой дано, столько он и проживёт.

— А если судьбу обмануть?

— Судьбу не обманешь, знаешь, как в том кино, она тебя обманет, а ты её нет. Вон, посмотри, — он кивнул в сторону комнаты тёти Лены, — какая судьба у человека. Всегда весёлой была, ни разу при мне к спиртному не прикасалась, но раз начертано погибнуть от водки в четырёх стенах, то, как ни крути — погибнешь.

— И я погибну? — испугался я.

— Брось! Ты у нас воспитанный, до такого никогда не докатишься. У тебя судьба другая. Да и вообще, у каждого человека она своя, у кого-то схожа с другими, а у кого-то наоборот, целиком и полностью отличается. Хотя, пусть тебе её не обмануть, но рискнуть изменить всё-таки можно, даже нужно, как я считаю. Пусть и это изменение будет частью судьбы.

— И если бы она её изменила, — я мельком бросил взгляд в сторону злополучной комнаты, — то сейчас не лежала бы там?

— Конечно, — сказал отец и, оторвавшись от книги, посмотрел в окно, куда-то вдаль, словно сквозь всё видимое, что есть на свете, настолько задумчивым был его взгляд. — А может быть, она всё сделала правильно… возможно, такой у неё смысл жизни…

— А какой у меня смысл жизни? — улыбнулся я, горящими глазами глядя на отца.

— Никто не знает, Витя, — улыбнулся он и потрепал меня по волосам, — он, как и судьба, у каждого свой. Кому-то суждено изобрести что-нибудь великое, кому-то спасти из беды этого изобретателя, а кто-то просто должен оказаться в нужное время в нужном месте ради какого-то пустяка.

— А зачем ему изобретать что-то? — непонимающе спросил я.

Тогда отец запутал одиннадцатилетнего мальчишку своими философскими рассуждениями, но теперь, прокручивая в памяти наш разговор, я понимаю, что эта беседа была первой действительно серьёзной беседой в моей жизни.

— Ради большого смысла, смысла самой жизни. Вот, например… — он не договорил, из комнаты послышались неприятные звуки, и отец, резко развернувшись, устремился туда на помощь маме.

Когда всё закончилось, родители пришли на кухню, где несколько часов провели за разговором, они строили планы насчёт будущего жилья, делились впечатлениями от переезда в новый город, а также несколько раз приглашали меня присоединиться к чаепитию, но я, будучи незаинтересованным в подобной беседе, предпочёл отказаться. Лишний раз не провести с ними время было моей фатальной ошибкой, и только пережив неприятные события, о которых обязательно будет упомянуто в дальнейшем, я это осознал.

Три часа пролетели незаметно, и вот я стою возле лавочки, ожидая Серёгу. Он вышел в полупрозрачном плаще-дождевике, под которым держал свою тетрадь.

— Надевай, — скомандовал он и начал снимать с себя плащ. — Будешь записывать показания под плащом, чтобы дождь не намочил.

— Так нет дождя.

— Мама сказала взять плащ, — по-детски наивно буркнул он.

— Так какие показания-то? — удивился я, натягивая через голову чудной предмет одежды.

— Их показания, — Серёга протянул мне тетрадь и шариковую ручку, — парочки.

— А ты что?

— А я буду допрашивать! — серьёзно сказал он.

Я сел на лавочку, подстелив подол плаща, чтобы не намочить штаны, Серёжка встал рядом, скрестив руки на груди, и принялся с презрением поглядывать на окна. Он что-то шептал себе под нос, но я так и не разобрал ничего, кроме слов «на кого смотреть?», скорее всего, это были рассуждения о том, кто обитал в квартире, в окна которой так настойчиво вглядывалась небезызвестная парочка.

Двор был пуст; дождя не было, и вскоре поднялся тёплый ветер. Прошло несколько минут, прежде чем они появились. Я заметил их первым. По виду, парочка была на пару-тройку лет старше нас, но тогда мы навскидку определили их как пятнадцатилетних. Высокий черноволосый парень был на голову выше своей остроносой подруги. Они подошли к соседнему дому, а мы, стараясь максимально незаметно подкрасться к ним, начали аккуратно покидать свою первоначальную позицию. Серёга поднял с земли увесистый камень, посмотрел на меня и тихо, будто боясь потревожить, сказал: «пиши!» Я раскрыл тетрадь на пустой странице, попытался написать слово «показания», но за отсутствием опоры буквы выходили ужасно кривыми и неказистыми, поэтому я решил внимательно слушать каждое слово допрашиваемых, а затем по памяти всё записать.

Мы шли по дороге, всё ближе и ближе подбираясь к ним. Сердце моё бешено колотилось, а тетрадь в руках слегка дребезжала, но хладнокровность моего друга моментально приводила меня в чувства, хотя сейчас я более чем уверен, что тогда он боялся ничуть не меньше, разве что камень в руке придавал ему уверенности. Когда мы были совсем близко, мне удалось разобрать, что говорил парень:

— Сама же слышала, что в глазок смотреть нельзя, когда дверь открыта, иначе они как бы за твоей спиной проберутся в дом, к болезням… Я этот справочник хочу одолжить как-нибудь, перепишу его даже, ещё чего интересного узнаю, представь, сколько невинных…

— Попались! — закричал Серёга, замахнувшись на девушку грязным камнем. — Мы всё знаем! И про чердак, и про окна знаем! Зачем лазали?! Птиц убиваете?!

— Ах, это вы туда ходили? — оборвал его парень. — Да вы хоть знаете, куда полезли?!

— Брось камень, брось, — спокойно сказала Серёге остроносая девушка, но тот её не послушал.

— Зачем ночью стучите?! — кричал он, бросая злобный взгляд то на парня, то на девушку.

— Тебя же, дурак, оберегаем! Из-за вас заново начинать! — крикнул на него парень. — Вы нам всё сбили, сами же теперь попадёте!

— Ты только подойди, я тебе! — Серёжка потряс камень в руке.

— Смерть придёт в дом, — вновь спокойным тоном сказала девушка, — нельзя было прерывать, мы бы всё закончили скоро.

Парень посмотрел на неё, взял за руку и, сделав обманный рывок в сторону Серёжки, от чего тот отшатнулся назад и бросил камень, без оглядки припустил вместе со спутницей назад по улице. Серёга чуть было не рванул за ними, но тут же осёкся и повернулся в мою сторону:

— Записал?!

— Запомнил, Серёга, сейчас всё запишу! — нервничая и холодея, проговорил я.

Ни капли лжи в моих словах не было, мне действительно удалось в подробностях запомнить всё сказанное таинственной парочкой. Как позже выяснится — это были первые волонтёры, которых я повстречал в своей жизни — Андрей и Катя. К сожалению, вместе я их больше никогда так и не увидел, но по отдельности они сыграли в моей жизни огромные роли.

Глава 3. Чёрные волонтёры

Ранним майским утром, когда солнце ещё недостаточно поднялось над серым городом, чтобы яростно бросать свои обжигающие копья-лучи в прохожих, я сидел за письменным столом, кропотливо перебирая старые книги из домашней библиотеки.

С улицы веяло грядущим летом. Я специально оставил окно открытым, ибо знал, что пыльные кипы старой литературы, найденные в деревянном шкафу, на балконе и в самых потаённых уголках моей квартиры, в силу своей ветхости создадут вокруг меня до безумия невозможную атмосферу старческой спёртости. Иногда дышать становилось по-настоящему тяжело, и мне приходилось прерываться и покидать своё рабочее место; в такие моменты распахнутое окно доставляло мне истинное удовольствие. Неповторимый аромат цветущей сирени витал в воздухе утренней улицы, а иногда и проникал в квартиру с резким порывом ветра.

Признаться, в тот момент моё занятие было совершенно бесполезным, но, как это часто бывает, именно бесполезным занятиям мы отдаёмся полностью и с неподдельным интересом. Каждая книга проверялась мной с ужасной дотошностью: сначала оглавление — все ли главы на месте? Затем нумерация страниц — все ли страницы идут по порядку? После — соответствие реального количества страниц с их количеством в библиографическом описании книги, на тот случай, если сомнительная глава была изъята уже после печати тиража. С гордостью вытерпев мою проверку, книга отправлялась в книжный шкаф, приведённый мною в порядок незадолго до начала работ, — сюда было решено ставить исключительно хорошо сохранившуюся и ценную литературу, а всему старью с порванными тряпочными обложками раз и навсегда запретить портить вид моей библиотеки. Затрудняюсь назвать точное количество проверенных мною книг, но могу уверенно заявить, что их было не менее трёхсот пятидесяти, и ни одна не осталась без моего внимания.

Зловещий «Паралич пробуждения» лежал на комоде рядом с раскладным диваном, будто бы насмехаясь над моими тщетными потугами найти среди своих запасов подобные ему экземпляры. Изредка я поглядывал на него с недоверием, почёсывал разъедаемый пылью нос, и вновь с головой нырял в своё бесполезное занятие. Глупая прихоть, подкреплённая надеждой встретить похожий случай, заставила меня потратить на это дело всю ночь, но таинственная тяга к поискам не позволяла сну взять надо мной верх, а утренний свет наоборот придал новых сил, и последние книги я, казалось, проверял уже автоматически. Мой мозг и глаза настолько привыкли к правильной последовательности цифр, что любая погрешность в идеальном порядке непременно привлекла бы к себе особое внимание, но, как назло, вся проверенная литература была чиста.

А город тем временем просыпался: люди шагали мимо моего дома в сторону автобусной остановки; школьники, визжа и громко смеясь, бежали на занятия, а местные автолюбители заводили свои громыхающие вёдра с болтами, припаркованные во дворе. Подъездная дверь открылась, о чём свидетельствовал писк домофона, и из дома кто-то вышел. Я высунул голову в окно, из чистого интереса пытаясь разглядеть этого человека, но ветви берёзы в совокупности с цветущей сиренью, закрывающей весь обзор, не позволили мне этого сделать. Мой взгляд скользил по толстому чёрно-белому стволу дерева, затем по пушистым белым облакам, что плыли в вышине, сливаясь в причудливые фигуры.

Вся бодрость вдруг испарилась: глаза слипались против моей воли, а веки будто наливались свинцом. Вдохнув свежего весеннего воздуха полной грудью, я немного прикрыл окно, устало поглядел на стол с книгами, задумавшись, стоит ли убрать их в шкаф сейчас или сделать это после сладкого утреннего сна. Но решение за меня принял организм, напомнив о важности отдыха лёгким головокружением. Сопротивляться ему было не в моих силах, в глазах всё плыло.

Аромат сирени ещё благоухал в атмосфере квартиры, когда диван тихонько скрипнул подо мной. Я заснул.

Подобно мощному электрическому разряду, в мою голову, чуть не расколов её пополам, ударил громкий звук дверного звонка. Он моментально вырвал меня из состояния сна, вдобавок внушив своей неожиданностью секундное чувство всепроникающего ужаса. В полной дезориентации от резкого подъёма я, опираясь рукой о стену, поплёлся к входной двери. Это пришёл Серёга. Мне ничего не стоило узнать его, посмотрев в глазок — он носил чёрную «канадку» вокруг рта, и именно её мой мутный после пробуждения взгляд заметил в первую очередь.

Его рука была около звонка, когда я распахнул дверь.

— Не звони, не звони! — болезненно проговорил я.

— Ты чего спишь? — спрашивал он, проходя в квартиру.

— Книги проверял.

— И как, — он заглянул в комнату, и, остановив взгляд на кипе, продолжил, не смотря в мою сторону, — проверил?

— Проверил, — сонно отвечал я, закрывая дверь.

— Если можно, то разуваться не буду, тут тебя подожду, — сказал мой друг, прислонившись плечом к стене прихожей.

Я одобрительно кивнул и, немного отойдя ото сна, начал соображать, что же мне делать дальше. На сегодня у нас было назначено целых три важные встречи: сначала нужно зайти к Кате — волонтёру, что живёт на другом конце города; затем, уточнив у Андрея — ещё одного волонтёра — точное место, встретиться с ним; а после этого в идеале отправиться на переговоры с автором «Паралича».

Серёга стоял в прихожей, пока я чистил зубы и прихорашивался перед выходом.

— И что по итогу, — улыбнулся он, завидев меня, выходящего из ванной, — поймал ценный экземпляр?

— Нет, — грустно ответил я, проходя мимо него в комнату, — вообще ничего! Твоей удачи мне не видать.

— Вот именно, что удачи, — послышался его голос из прихожей, — таких книг — одна на миллиард. Она же мне случайно попалась, я эту научную ерунду даже читать не собирался, так, оглавление полистал ради интереса. Ты представь, кто-то же умудрился в описании строения человека так напортачить, что целую главу пришлось изымать.

— Зря! — крикнул я ему в ответ.

— Конечно зря! Это чёрные работали, гарантию даю! Да ещё и грязно так… ну изымаете вы главу, ну так заметите следы, что ж такую прореху-то оставлять! Нет, будь я там, то заставил бы этого писаря мне лично всё прочитать, вычислил бы состыковку и указал на неё, сохранив целую главу. Да вот только вместо меня там были эти кровавые цензоры!

— Кровавые цензоры… ну, методы у них варварские, одним словом, — заметил я, выйдя из комнаты, уже прилично одетый, и протянув собеседнику книгу, что всё это время мозолила мне глаза, лёжа на комоде, — подай пальто.

— Им волю дай, они всех людей просто-напросто поубивают, чтоб те себе не навредили, — гневно рассуждал он, протягивая мне пальто, — а ещё Андрей за этого Смольникова взялся! Успеть бы доехать! Сейчас сообщит нам, что они его кокнули, пока тот спал, и дело с концом.

— Да ну! — обуваясь, проговаривал я. — Станут они его убивать спустя… сколько?

— Да хоть сколько! — обиделся Серёга. — Мне даже кажется, — он понизил тон, — что иногда всё это делается ради забавы. Убивают, потому что могут… ну и чтобы вещички себе прикарманить, шопинг у них такой.

Я не ответил, уж очень вздорными для того, чтобы серьёзно на них реагировать, показались мне его слова.

Мы спустились вниз, вышли из подъезда, прошли мимо цветущей сирени, которая теперь совершенно не радовала глаз и не заставляла трепетать обоняние, возможно, погода подпортила её волшебные свойства: несмотря на вполне ясное утро, день оказался пасмурным. Я посмотрел вверх: железные антенны, прорастающие из крыш мрачных серых панельных домов, царапали такое же мрачное и серое небо, изрезанное линиями чёрных проводов. Мой спутник шагал, спрятав голову в капюшон и звеня ключами от машины в руке. Вечно недовольные чем-то прохожие с их хмурыми лицами то и дело прошмыгивали мимо нас, не поднимая взгляда с земли. Видимо, их завораживали виды серого асфальта, да и разве есть разница, куда смотреть: на серый асфальт, на серые дома или на серое небо?

Смех детей с детской площадки неподалёку разряжал эту гнетущую атмосферу взрослой безысходности, всё-таки они такие маленькие, наивные, всё ещё весёлые.

— А когда мы последний раз были такими весёлыми? — спросил я.

— В каком смысле? — Серёга не обернулся на меня. — Как эти дети?

— Да.

— Я, конечно, не эксперт, — иронично начал он, — но, по всей видимости, когда ели песок, сидя в мокрых штанах посреди площадки. Каждый весел по-своему, их радость — поесть песка, а наша — спасти очередную заблудшую душу. Хочешь, могу всю дорогу тебе анекдоты рассказывать, но истинного наслаждения ты от этого не получишь, чего уж говорить о настоящем веселье.

Я грустно вздохнул.

— Не переживай, философ, на меня этот вид, — он покрутил указательным пальцем в воздухе, как бы указывая на окружение, — тоже неблаготворно влияет. Всё серое, хоть глаза коли, невозможно. А самое ужасное, — Серёга с улыбкой взглянул на меня, — когда эти девятиэтажные бетонные гробы выкрашивают в весёлые цвета: в оранжевый, зелёный, даже розовый, ты представь себе, розовый! Это как на кучу навоза ленточку повязать — вроде красиво, но это всё равно навоз.

— С людьми это так же работает, — улыбнулся я.

Мы повернули за угол дома и прошли в арку, соединяющую корпуса. Серёга позвенел ключами, ловко перебросив их в руке, нажал на кнопку, и его чёрная иномарка, припаркованная рядом с цветущим кустарником недалеко от арки, отозвалась характерным писком, ознаменовавшим снятие сигнализации.

— Карета подана, — сказал он, вытянув руку в сторону машины, — только для весёлых господ, грустным личностям посадка запрещена.

Благодаря дорогому освежителю в салоне пахло кофе, у меня, ничего не евшего со вчерашнего вечера, даже немного разыгрался аппетит. Мы ехали через окружную дорогу, не проезжая центр города, поэтому мрачные пейзажи серых многоэтажных домов сменились жуткими пейзажами частных деревянных домиков, построенных ещё в середине двадцатого века. Некоторые из их владельцев продавали свои владения с потрохами и перебирались в город, на таких участках обычно всё разрушалось, старые постройки сравнивались с землёй, а на их месте вырастали красивые двухэтажные дачи.

Я откинулся на сидение и, наклонив голову набок, уставился на пасмурное небо.

— Дождь что ли пойдёт… — вслух говорил водитель. — Да нет, не должен пойти, ещё выглянет солнышко сегодня.

— А я окно в комнате не закрыл. Чуть прикрыл, чтобы не дуло, пока сплю, а закрыть перед уходом забыл. У меня там книги на столе…

Сегодняшняя поездка начиналась особенно скучно, настолько, что в какой-то момент я желал вернуться к той бесполезной работе, в которой варился всю бессонную ночь. Наконец, мы подъехали к дому Кати; в отличие от моего, он был построен намного позже, имел красивый буро-рыжий цвет, да и окружающая его инфраструктура была куда приятнее глазу, нежели та, что жутко обрамляла мой мрачный район.

Серёга припарковался напротив подъезда, мы вылезли, не спеша подошли к дверям и набрали на домофоне номер квартиры. Она ответила спустя пару секунд и открыла нам дверь. Квартира Кати располагалась на седьмом этаже, слева от лифта. Хозяйка — высокая остроносая брюнетка — встретила нас в домашнем халате и тапочках, что меня немного смутило, так как, приглашая гостей к себе, я всегда считал своим долгом одеться подобающе, поэтому столь вольный стиль Кати не давал мне покоя на протяжении всего нашего пребывания у неё.

— Проходите в гостиную, — сказала она, махнув рукой в сторону большой комнаты, а сама скрылась за дверями кухни.

— Гостиную… — качнул головой Серёга, входя в комнату, — понял? Гостиную!

— А что не так? — удивился я.

— Не люблю, когда зал гостиной называют.

— Тоже мне зал, — послышался хозяйский голос сзади. — Залы в замках, а у меня тут места меньше чем в келье.

Катя вошла в комнату с чашкой чая в руках и направилась к белому письменному столу, что незаметно стоял в углу комнаты, спрятавшись от нас за плотными листьями папоротника, развалившегося в своём бледном горшке на красивой железной подставке. Серёга плюхнулся на диван, закинув ногу на ногу, и вальяжно положил руку на подлокотник, я же присел против него на кресло. Хозяйка взяла со стола небольшой лист бумаги, сложенный пополам, и протянула Серёге, тот с неподдельным интересом схватил его, словно долгожданный подарок, развернул и принялся рассматривать.

— Отец только это нашёл, — сказала Катя. — Больше просить не буду, и так все чёрные из отдела в курсе, что я копаю.

— Семёновка, — задумчиво проговорил Серёга, подняв на неё глаза. — Это, собственно, где?

— Шестьдесят километров за город, — ответила она. — Ты меня не слушаешь?

— Слушаю. — Он вновь опустил взгляд в листок.

— Вы с Андреем будете встречаться сегодня?

— С чего это?

— Да брось, я же знаю, что ему уже обо всём известно, вы же… прокажённого хотите потревожить, они там каждого на карандаше держат.

— Ну, может быть. Мы вообще не планировали, но он сам намекнул, что нужно переговорить.

— Узнайте, будут ли они что-то предпринимать.

— Предпринимать? — удивлённо переспросил я.

— Касательно Смольникова, — ответила Катя, указав на лист, что сейчас так придирчиво изучал Серёга. — Мы начали старое ворошить, теперь я боюсь, что и они за него возьмутся.

— Это не мы начали, это он свои книги продавать начал, — вмешался в разговор Серёга.

— Когда, сто лет тому назад? Скажу тебе честно, — говорила она с каким-то сожалением в голосе, — я вообще вас не понимаю. Ну издал он книгу без одной главы, значит, изъяли вовремя, зачем он вам сейчас-то понадобился? Тем более время такое, все постмодернисты, нонконформисты… все гонятся за какой-то дешёвой концептуальностью. Сейчас какой-нибудь новый Смольников нарочно выпустит книгу со странным оглавлением, и что, тоже расследование начнёшь?

— Начну.

— Признайся, ты перед старшими выслужиться хочешь? Или просто встретил похожий случай с пропавшей главой, как тогда в институте, оттого и загорелся?

— Цель не важна, наслаждаюсь процессом. Ничего личного, ты просто представь, — отвечал он, складывая лист в несколько раз и пряча его в карман своей кожаной куртки, — сидит этот Смольников сейчас в своей Семёновке, пишет новый роман с концептуальным названием, скажем, «Похлёбка души», и соединяет в своих деепричастных оборотах то, что никогда не должно было соединиться. А потом читает его какой-нибудь доярке в сарае, доходит до самого пикантного момента, а доярка раз — и кони двинула! А всё почему? Потому что мы вовремя не вмешались и превентивные меры не осуществили, — чеканил он, тыкая указательным пальцем в подлокотник. — Если мы не будем по первому сигналу решать проблему, то какой от нас толк?

— Андрей так же начинал, — обиделась она, — пока эти превентивные меры не стали осуществляться чересчур настойчиво… и вы тоже туда метите? Чего тянуть-то, признайте Смольникова вдвойне прокажённым и задушите, пока спит, возни меньше.

— Ну, раз ты сказала, — улыбнулся Серёга. — Мы считаем своим долгом своевременно пополнять справочник свежими предупреждениями — превенция, так сказать. А с этим душегубом нас не сравнивай даже.

— Мне вообще кажется, что вам попросту нечем заняться, вот и маетесь от безделья.

— Вот вычислим, что за связку этот гений использовал, и посмотрим, что ты скажешь. К тому же Вите интересно, что происходило в четырнадцатой главе, — он посмотрел на меня и, улыбнувшись, кивнул.

— Когда ты его в последний раз открывал? Пополнять он собрался… — Катя отвела взгляд, развернулась и подошла к окну. — Во сколько с Андреем встреча?

— Сейчас позвоним и разберёмся, — лениво говорил мой друг, доставая мобильник из кармана. — А читать ваше старьё невозможно, я вообще свой справочник издам, распишу состыковок — читайте на здоровье, — рассмеялся он, глядя на Катю, та закатила глаза.

— Есть не хотите? — поинтересовалась она.

— Было бы неплохо перекусить, — улыбнулся я.

Время было около обеда, голодный желудок напоминал о себе чуть слышным урчанием, а запах кофе в машине окончательно развязал ему руки и теперь этот прожорливый джентльмен требовал немедленного утоления голода. Предложение хозяйки, очевидно, высказанное из вежливости, сыграло мне на руку. Катя пожарила яичницу с помидорами и зелёным луком, запах которой носился по всей квартире, медленно сводя меня с ума. Серёга тем временем закончил телефонный разговор и сообщил, что встреча в силе, случится через два часа на берегу реки в знакомой нам беседке.

— Тебе какой чай сделать? — спросила Катя, заглянув в комнату. — Чёрный или зелёный?

— Зелёный, пожалуйста, — улыбнулся я.

— Сделать… — передразнил её Серёга, что сейчас сидел на диване, глядя в одну точку на потолке. — Сделать чай… что за глупость, кто так говорит.

— А как надо? — по-настоящему рассмеялся я, поражённый придирками моего друга.

— Навести! Сделать чай, — рассуждал он, жестикулируя кистью правой руки в воздухе, — это когда она берёт дорогие чайные листья, заваривает их в маленьком чайничке, раскрашенном под гжель, а потом разливает в крохотные чашечки и вы с ней по глоточку, как на церемонии, выпиваете. А на кухне сейчас в огромную кружку положат дешёвый чайный пакетик, зальют кипятком и зажмут насыпать сахара — это называется навести.

— Как крошечную гостиную залом называть, так — пожалуйста, а чай извольте не сделать, а навести, — рассмеялась Катя, что стояла в дверном проходе. Она не успела уйти, когда мой друг начал говорить, поэтому слышала его монолог полностью. — Так под каждую тонкость слов не напасёшься.

— А пусть язык развивается, эволюционирует так сказать, — язвительно ответил Серёга, — не мёртвый всё-таки.

— Не всякое развитие полезно, так разнообразишь, что от старого ничего не останется, — улыбнулась она и скрылась в коридоре, но вскоре вернулась и пригласила нас к столу.

Мы великолепно пообедали. Катя предусмотрительно приготовила на двоих, прекрасно понимая, что Серёга тоже не прочь перекусить. Покончив с едой, и ещё немного побеседовав, мы начали собираться к отъезду. Хозяйка объяснила, как лучше проехать к Семёновке и даже показала дорогу на карте, что была открыта у неё на компьютере. Перед самым уходом Серёга с Катей вновь поссорились из-за пустяка: куда девать «Паралич пробуждения». Мой друг настаивал, что оригинал книги должен быть предъявлен Смольникову в доказательство его вины, однако Катя была категорически против, ссылаясь на то, что стараниями чёрных волонтёров Смольников прекрасно осведомлён обо всём произошедшем, поэтому не потребует никакой книги. Я предложил компромисс, на который они оба согласились, — сделать пять фотографий книги: обложка с двух сторон, оглавление и пару страниц, и тут же распечатать их на хозяйском принтере. Когда своеобразные бессмысленные прения сторон прекратились, мы вежливо попрощались и покинули квартиру.

Серёга был прав — дождя действительно не было. Солнце показалось среди серых тучек, ласково осветив Катин двор. Лучи красиво падали на машину, будто указывая нам путь, и, несмотря на то, что подобное освещение по-особенному подчёркивало грязные колёса и пыльные снизу двери, автомобиль всё равно смотрелся солидно. Это прибавило мне настроения, к тому же чувство голода теперь надолго отступило. Удивительно, как утолённые потребности и погода могут влиять на мировосприятие, ведь теперь всё вокруг не казалось мне таким мрачным и грустным, как прежде; хотя, возможно просто сказывалось приятное глазу окружение чужого двора.

Я устроился на сидении, пристегнул ремень, полной грудью вдохнул аромат кофе и попросил Серёгу включить музыку, чтобы скрасить путь до реки. Он тоже был весел: их милые ссоры с Катей всегда его забавляли, к тому же теперь в его руках был точный адрес писателя Смольникова, и это ли не повод плясать от радости такому ярому искателю приключений, как мой друг?

Он завёл машину, включил радио, порадовав меня музыкой, и выехал со двора в сторону окружной. Теперь нам предстояло проехать частный сектор и небольшую лесопосадку; до встречи оставалось ещё сорок минут, поэтому спешить было некуда.

Дома частного сектора отличались от тех, что стояли вдоль окружной дороги, своей ухоженностью и, конечно же, ограждением. Этот ужасный забор из «профлиста» сразу же возводило около девяноста процентов всех дачников, купивших здесь землю. Привыкшие к городской изоляции, они попросту не понимали, как соседи умудряются жить рядом, наблюдая друг за другом через сетчатый или деревянный забор, поэтому вокруг участка, ещё до основных работ, возводились эти заграждения, по цвету чаще всего тёмно-коричневые, за которыми весьма зажиточные, но очень трусливые люди прятались от всего окружающего мира. Гораздо более эстетично смотрелись кирпичные заборы, даже несмотря на то, что цель всех этих ограждений была примерно одинаковой — спрятаться. Кирпич, словно крепостная стена, элегантно скрывал роскошные владения, в то время как коричневые листы подло закрывали красивый вид.

— Уж лучше вообще без забора жить, — заявил я, указав на ряды подобных друг другу заграждений, — чем за таким убожеством.

— Недорогой, — отозвался водитель, — вот все его и ставят. Деньги на два этажа накопили, а на забор красивый нет, смешно… А у нас всегда так, — сказал он и махнул рукой, на секунду оторвав её от рычага коробки передач, — лишь бы, лишь бы.

Машина свернула с асфальтированной дороги на просёлочную. Солнце тем временем вновь скрылось за тучами, небо заволакивало непроглядной серой пеленой, но наше настроение, что странно, было всё ещё приподнятым.

На узкой дороге между двух рядов высоких тополей водитель поддал газу, и мы понеслись чуть быстрее. Спустя несколько минут мы проехали лесопосадку и свернули на единственную дорогу, ведущую к реке. Тогда, слева можно было разглядеть противоположный берег со стоящими на нём коттеджами. Реки не было видно — она располагалась в низине, но левее дороги на земле чётко проглядывалась линия обрыва. Там, внизу, обычно сидели местные рыбаки и обычные отдыхающие. Но лично меня всегда мало интересовала река с точки зрения практической, скорее, мне нравилось её эстетическое содержание: пейзаж с беседок отрывался действительно потрясающий, но особое впечатление, благодаря игривой игре солнца, водившего своими лучами по речной глади, производил замечательный серебряный блеск воды. Но в этот день о таком блеске можно было только мечтать.

На подъезде к беседкам, когда реку стало возможно разглядеть с дороги, нами было замечено, что течение сегодня крайне беспокойное; сильный ветер, что носился вдоль берега, отбивал всякое желание покидать тёплый салон; я лишь ненадолго опустил окно, как ощутил его свежее дыхание на своём лице.

Мы припарковались, натянули верхнюю одежду и, заприметив нашего собеседника издалека, направились к нему. Андрей уже ожидал нас в гордо возвышающейся над рекой белой деревянной беседке. На нём было чёрное пальто поверх тёплого свитера с длинным горлом, что по-особенному подчёркивал его острые скулы. Андрей сидел неподвижно и смотрел на воду, положив одну руку на бортик беседки. Когда мы были совсем близко, он, видимо, заслышав приближающиеся шаги, оторвал взгляд от серого, но всё ещё завораживающего пейзажа, повернулся к нам, оказавшись к реке спиной, и положил обе руки на окружённый сплошной деревянной лавочкой стол, что заполнял собой почти всю беседку. Обменявшись рукопожатиями и удобно устроившись внутри хлипкого строения, немного спасающего от ветра, мы приступили к обсуждению самых насущных проблем:

— Убили Смольникова, мясники? — с иронией поинтересовался Серёга.

— Пока нет, — совершенно серьёзно ответил ему Андрей. — Что вы знаете?

— Всё, что положено, — сказал он, раскинув руки и положив оба локтя на спинку лавочки. — Есть такой Арсений Смольников, живёт за пределами географии, по молодости торговал сомнительной литературой собственного производства. Благо никого не убил…

— Одним словом, ничего вы не знаете, — перебил его Андрей.

— Тогда расскажи.

— Главу из труда твоего учёного изъяли наши после нескольких несчастных случаев, а главу «Паралича» — сам автор. Не без наших настойчивых рекомендаций, разумеется.

— А я вопрос-то изучил, — усмехнулся Серёга, — сначала глава пропала, потом учёный, а затем и квартирку выставили подчистую, даже мебель исчезла. Правду говорят, что вы мародёры.

— Ну, поговори-поговори, — строго ответил на обидное заявление Андрей.

— А чего Смольникова-то не хлопнули?

Андрей промолчал.

— Ладно, если вы приказали ему изъять главу, значит, вам известна стыковка?

— Нет, — покачал головой Андрей. — После её прочтения был потерян волонтёр, прямо при авторе поседел и упал плашмя. Тот, перепугавшись, сжёг все рукописи. А напарник волонтёра, сам чуть не поседевший от всего увиденного, приказал писателю позвонить в типографию и забраковать четырнадцатую главу. Одно жаль, сама связка осталась неизвестной, ибо волонтёр читал про себя, молча.

— А с чего был такой повышенный интерес к книге? — вмешался я.

— В то время по району серия смертей прокатилась, все от болезни. Всё лето автор просидел на нервах, а к осени не выдержал, пошёл сдаваться в милицию, случайно попал на одного из наших и выложил ему историю, рассказал, что написал книгу, используя при этом прообразы реальных людей, а теперь они один за другим умирают. Ну, наш сразу ему сказал, чтобы тот нигде не трепался и сидел тихо, пока во всём будут разбираться, а этот умник в свою деревню слинял в страхе, квартиру через посредника какого-то продал, в город так и не вернулся. Потом оправдывался, что какой-то свёрток с венами в подъезде увидел, подумал, что знак свыше, и убежал.

— Свёрток с венами? — переспросил Серёга.

— Да, с человеческими.

— А как он их опознал? Опыт журналистский подсказал?

— Понятия не имею, — сказал Андрей, а затем, немного повернув голову, чтобы боковым зрением видеть реку, продолжил: — Я вообще не уверен в правдивости его слов, скорее всего, он попросту испугался, выдумал повод и сбежал.

— Вот мы у него и узнаем, — улыбнулся Серёга. — Слабовата выдумка для такого графомана, на самом-то деле. Глядишь, окажется, что это вы его из города турнули…

— В то время я даже с вашими не водился. А вот чего я решительно не понимаю, так это ваше рвение вновь разворошить старое дело. Как, кстати говоря, у Кати дела?

— У-у. — Мой друг потянулся и с улыбкой подмигнул мне. — Уже всё им известно. Следят за нами, гестаповцы.

— Ещё чего, — с насмешкой ответил Андрей, — у нас своих дел по горло. А вот логики у тебя, Серёжа, никакой, как ты собрался что-то там расследовать… Сначала нам сообщают, что её папочка лазает по архивам, расспрашивая кого не лень о прокажённом Смольникове, а затем ты мне с точностью называешь село, в котором он сейчас проживает, неужели сложно догадаться?

— У Екатерины и так всё было замечательно, а сегодня стало ещё лучше: всё-таки мы зашли в гости. А вот что ты сейчас хочешь от нас, я никак не пойму. Будешь отговаривать ехать? — обиделся Серёга.

— Нет. Вы потревожили то, чего не следовало, — он усмехнулся, — прямо как в детстве. И теперь наши тоже заинтересовались, не пишет ли этот творец очередной смертельный шедевр. Столько лет никому не было дело, и тут вы появились. Да и эти хороши, тоже загорелись… Скажите спасибо, что я сам вызвался разобраться.

— Мы у тебя как беговые собаки, получается? Ручные детективы?

— Цепные псы, — улыбнулся Андрей. — Не обижайся, вам же лучше — никто мешать не будет. Просто узнайте насчёт новых работ. Нам важно, чтобы он никого не покалечил локально, а в типографии его писанина больше не будет приниматься. Вашими поисками да нашими стараниями, теперь Арсений Смольников станет табу для большинства редакций. Заодно, если хотите, расспросите о его предположениях, касательно состыковки, может быть, узнаете что-нибудь. Но, прошу об одном, вернитесь живыми.

— В любом случае тебе мы ничего не сообщим.

— Тогда я сейчас поеду туда сам, да и ляпну чего ненароком, — говорил Андрей, наклоняясь к собеседнику. — Посмотрим, чьи слова опаснее — мои или его.

— Только так и можете, — оборвал его Серёга, кивнул мне и вышел из беседки.

— Приглядывай за напарником, — сказал Андрей, обратившись ко мне, — и не читайте ничего.

Я одобрительно кивнул и, пожав ему руку, пошёл к машине вслед за напарником. Тот был мрачный как тучи, что сейчас нависали над нами, держа в заточении доброе солнце.

Всю дорогу мой друг молчал, лишь иногда поглядывая на меня в надежде, что я что-нибудь скажу, но мне никак не удавалось подобрать нужных слов, поэтому в данной ситуации было куда безопаснее просто промолчать.

Путь до Семёновки занял у нас примерно сорок минут, пять из которых мы потратили на поиск нужного дома. Смольников проживал на большом участке в конце улицы, за домом начинался хвойный лес, уходящий вдаль, а справа от него стелилось большое поле, на данный момент пустующее. Несмотря на большую площадь участка, домик писателя был совсем небольшой, одноэтажный с красивой закрытой верандой, что находилась на углу его владений, и, стоя на которой, можно было бы любоваться прекрасным видом поля и леса сразу. Участок был окружён невысоким деревянным забором бирюзового цвета — он мне сразу понравился. От калитки к крыльцу дома вела неширокая, вымощенная камнем дорожка. Мы шли по ней, любуясь необыкновенной ухоженностью Смольниковских владений. Видимо, тяга к творчеству и прекрасное чувство вкуса сыграли огромную роль в обустройстве участка, к этому делу подходили с душой и большой аккуратностью: всё было на своих местах, ничего лишнего. По левую руку от нас располагались три замечательных деревца, деревянная лавочка и столик с металлической трубой, выкрашенной рыжим цветом, в качестве ножки. Справа зелёным ковром раскинулся чудесный газон.

На невысоком крыльце дома было достаточно просторно, здесь помещалась широкая лавочка со стоящим на ней папоротником, почти таким же, как был в квартире у Кати. Где-то вдалеке закричал петух. Я ещё раз посмотрел на лавочку, затем на поле, что проглядывалось сквозь щели в заборе, и так тепло вдруг стало на душе, будто она на секунду вернулась в раннее детство, когда во время летнего отдыха в деревне, мне частенько приходилось наблюдать подобные картины природы. Сейчас уже и дома того нет, да и деревня заброшена…

Из раздумий меня вырвал громкий стук — Серёга стучал в дверь. За ней послышались шаркающие, по-хозяйски уверенные шаги, а затем кто-то с той стороны спросил:

— Газовики?

— Волонтёры, — ответил Серёга.

Дверь открылась. Перед нами предстал невысокий мужчина средних лет, одетый в белый вязаный свитер, из-под которого виднелась длинная чёрная рубашка. Что особенно мне запомнилось: писатель носил классические лакированные туфли с обычными потёртыми синими джинсами. Пару секунд они с Серёгой молча смотрели друг на друга, и я тоже не проронил ни слова.

— Какими судьбами? — нарушив неловкое молчание, спросил он. — Я думал, мы договорились о мире. Мне сказали, что более не потревожат! Кто вам дал мой адрес?

— Один благодетель, — ответил ему Серёга. А затем, оглядев писателя с головы до ног, щурясь, сказал: — Вы нас ждали?

— Газовиков жду, второй день уже обещают заехать, — спокойно отвечал писатель, протягивая руку собеседнику, — обычно я предпочитаю куда более скромный стиль.

— В таком случае предлагаю ждать вместе, — улыбнулся Серёга и пожал ему руку, — Сергей!

— Арсений.

— А это — Виктор, — сказал Серёга, качнув головой в мою сторону.

— Приятно, — безразлично ответил Смольников, протягивая мне руку. — Проходите.

Он провёл нас через узкий и пустой коридор своего дома прямиком на веранду. Стены внутри были выкрашены в нефритовый цвет; по правую руку находилась закрытая дверь, такого же цвета; по левую руку — такая же по размерам, но со стеклянной вставкой, сквозь интересный полигональный узор которой ничего нельзя было разглядеть. Веранда, в отличие от коридора, была просто прекрасна: приятный кремовый цвет стен, широкие распахнутые окна и небольшой столик, что так удачно вписывался в общую картину; в противоположном ему углу стоял массивный письменный стол с полочками, под завязку забитыми тетрадями и старыми письмами; рядом со столом возвышался книжный шкаф из тёмного дерева, заполненный разнообразными книгами, среди которых я заметил несколько знакомых сборников Эдгара По, Тургенева и Булгакова, но более всего моё внимание привлёк знакомый тёмно-зелёный корешок, — свою книгу писатель поставил в один ряд с русскими классиками.

— Чай, кофе? — по-прежнему безразлично спросил он и, не дождавшись ответа, присел на стул, скрестив руки, намекнув тем самым, что нам следовало бы вежливо отказаться.

— Нет, спасибо, — сказал Серёга, опускаясь на стул напротив. — Перейдём сразу к делу. Вас хотят убить.

— Что?! — хриплым испуганным голосом проговорил Смольников, широко раскрыв глаза. — Кто?!

— Так называемые чёрные волонтёры, — спокойно отвечал мой друг.

Шокирующее заявление будто оживило безразличного писателя. Смольников сидел бледный как простыня и внимательно слушал каждое слово, произносимое его собеседником.

— Вами заинтересовались те, кто привык решать проблемы самым простым способом, знаете ли. Таких, как вы, они называют «прокажёнными». Вам-то, понятное дело, ничего из написанного не грозит, создателей их творения не трогают, но на других отыгрываются сполна.

— Так если оно всё-таки тронет автора, — шёпотом перебил его писатель, — то, как вы узнаете, что именно его убило?

— Ну, методов много. Например, ваша рукопись будет у вас в руках, пока вы бездыханный валяетесь на полу. Но, скажу честно, на моей памяти ещё не было подобных случаев.

— Да как же я могу быть прокажённым? — паниковал Смольников, разводя руками. — Неужели, теперь любое моё произведение может убить? Этого не может быть! Я читал новеллы соседям, и все они живы… за исключением одной женщины, но, вряд ли это вина моего творчества…

— Нет, — успокоил Серёга, — просто, один раз вы использовали очень неудачную состыковку из четырёх слов в своём произведении и что-то в этом мире сломали… даже, не столько сломали, сколько слегка надавили на что-то давно сломанное. Так сказать, совместили то, что нельзя совмещать.

Смольников задумался, а потом вдруг выдал:

— Состыковка работает только от четырёх слов? Вдруг вам о других случаях тоже просто неизвестно.

— Может быть и неизвестно, — пожал плечами мой друг. — Мы точно уверены в информации о четырёх словах — ни больше, ни меньше. Знаете, я был свидетелем того, как одно совсем неподходящее слово, вставленное в классическую фразу «я тебя люблю», придало ей свойство страшного оружия: человек, к которому обращался говоривший, моментально умирал от остановки сердца. Ужасное зрелище! Такими методами, кстати говоря, и промышляют наши с вами друзья — чёрные волонтёры. Поэтому, Арсений, скажите спасибо, что сейчас с вами разговариваем мы — волонтёры превенции, и вместо… ну, их методов… объясняем все нюансы чудодейственных состыковок. Быть может и есть состыковки из двух слов, которые убивают непосредственно автора, но в таком случае мы не узнаем о них, пока кто-то не станет прямым свидетелем… или каким-то образом сможет пережить свою ошибку.

— А бывали такие случаи? — с неподдельным интересом спрашивал Смольников.

— Бывали, ещё как. Есть в этой жизни одна очень страшная вещь, которая касается, как ни странно, волонтёров, но может затронуть и обычного человека — это сон про пятиэтажку. Вы словно студент, проживающий в старой пятиэтажке. Одним вечером, к вам подойдёт мрачный дед и скажет: двери ночью закрывай! А вы ему назло дверку-то откроете, и всё — смерть во сне, а затем и наяву, от той же остановки сердечка, — улыбнулся Серёга.

— И как же вы с этим боролись?

— Лично я те времена не застал, но бывалые труженики рассказывали, что всё началось со слухов: некоторые люди разговаривают во сне, что, естественно, ни для кого не секрет, так вот некоторые по полночи твердили о дверях и пятиэтажке, а наутро внезапно умирали. Причины смерти ставили самые разные, всё искали какие-то болезни, но правду не знал никто. И вот приснился этот сон одному хорошему волонтёру — он сразу понял, что к чему, прямо там, во сне. Третьего не было дано: либо он умирает, либо бьётся до последнего. Вместо того чтобы идти наперекор судьбе, он сделал всё, чтобы себя обезопасить: закрыл дверь в квартиру, в которой проживал по сюжету. И стоило ему это сделать, как он тут же проснулся в своей постели живой и невредимый, а затем и справочник новым способом избежать случайной смерти во сне пополнил. Вот и вся борьба.

— А что за справочник? Это оттуда вы взяли мой адрес?

— Э-э, — улыбнулся Серёга, — этого я вам рассказать не могу, но поделиться парочкой полезных житейских советов, чтобы вы себя не угробили в повседневности — это всегда пожалуйста, взамен на нужную нам информацию, разумеется. Что насчёт адреса, то не имейте волнения, справочник тут не причём. Вы, случаем, не помните, что было в четырнадцатой главе вашего «Паралича»?

— Как же, — говорил писатель, доставая из кармана пачку сигарет, — самая длинная — сорок листов — и самая страшная глава… с точки зрения описаний, — на секунду умолкнув, он чиркнул дешёвой красной зажигалкой, которую взял с деревянного подоконника, и прикурил сигарету, а затем продолжил: — Я писал её ночью, но… мне вдруг стало настолько жутко, что работу пришлось отложить до утра. Бо́льшая часть главы была посвящена показаниям одного из антагонистов, он рассказывал, как они насиловали тело в гараже.

— Ужас какой… всё-таки насиловали, — вырвалось у меня. — Это всё чистая правда?

— Конечно нет, — ответил Смольников, затянувшись сигаретой, — всё сплошные метафоры. Скажу по секрету, Анастасия — это образ моей долгой дружбы с двумя людьми, которые в книге представлены похитителями. Основная мысль состоит в том, что они пытаются оживить то, что уже мертво.

— Пытаются оживить дружбу насилием? — усмехнулся Серёга. — Вы меня, конечно, извините, о вашей графомании… ой, ну, тяге к излишним, возможно, описаниям… я наслышан сполна, но что там можно описывать сорок листов?

— Сам виню себя в графомании. Да и в ту ночь я разошёлся не на шутку, — говорил писатель, смотря в одну точку пустым взглядом. — Их логика была такова: Анастасию, считайте, дружбу, нужно реанимировать, для чего они используют электрический ток, пропуская его через тело. Так я намекал на их пустые попытки вернуть былое общение. А затем, решив, что если начать серьёзно приставать к скромной девушке, то она обязательно прекратит этот цирк и перестанет притворяться мёртвой, злодеи насиловали бездыханное тело, не забывая изредка пропускать ток. В конце концов, когда они всё осознали, то приняли решение отступить. Именно описания сего ужаса заставило меня прекратить писать ночью. После содеянного преступники сначала спрятали тело, сами не помня куда, а затем отправились на опушку леса, где принялись заливаться водкой и рассуждать о смысле жизни. — Он сделал паузу и поднял на нас глаза. — Если где-то и была неправильная состыковка слов, то, скорее всего, именно здесь.

— Почему вы так уверены?

— Я использовал нехарактерные для героев, да и в принципе для себя слова. Мне пришлось обратиться к учебнику философии — он остался у меня ещё с института. Я переписал очень много терминов и определений, но только своими словами… и да, действительно, я вполне мог, как вы там выразились… совместить несовместимое.

— У вас остались копии главы? — поинтересовался я.

— Нет, что вы, — отрезал Смольников, — мы уничтожили всё сразу после смерти одного из ваших. Или… это были не ваши? Просто те, кто приходил за разъяснениями в первый раз, ничего не спрашивали у меня, да и не рассказывали, как вы.

— Ну, раз не убили, то, видимо, наши. А, вот скажите, каким образом вы распродали напечатанный тираж?

— Распродал… — усмехнулся писатель. — Я с этого тиража ни копейки не получил. Типография разорилась; ещё бы ей не разориться, с таким-то отношением! Главу из книги вырезали, а нумерацию не поправили, значит, редакторы с ней даже не работали! Я эту контору-то и выбрал только из-за невысоких цен. А всё, что успели напечатать, я раздарил друзьям, как прощальный подарок… А как книга оказалась у вас?

— Случайно, — пожал плечами Серёга. Он достал из кармана куртки распечатанные фотографии и разложил их на столе перед Смольниковым; вместе с фотографиями на стол выпал небольшой листочек с адресом писателя. — Нашёл в отцовской библиотеке, она?

— Она, — кивнул писатель. — Гроб на обложке сам рисовал.

— А как насчёт новых работ? Есть сдвиги?

— Как вам сказать… после всего произошедшего я долгое время не брался за перо, — пожал плечами писатель, — зарабатывал редактурой на заказ, чем и сейчас занимаюсь, на это и живу… остались ещё накопления с продажи квартиры, но их я тратить не рискую. Новые работы… ещё я написал небольшой рассказ о событиях после публикации книги, но не переживайте, его я уже несколько раз читал в нашем доме культуры на литературных вечерах, поэтому никакой опасности он не несёт. Единственное замечание: я утаил причину всего происходящего, описав это как нечто необъяснимое.

— У вас большая библиография? — спросил я.

— Нет, — покачал головой Смольников, — совсем нет. Однажды мне приснился сон про так называемый красный куст — была у меня в детстве такая страшилка. Под впечатлением я написал об этом рассказ и опубликовал его в нашем журнале ещё задолго до моей книги. Положительных отзывов не было, ровно, как и негатива в мою сторону. Самое ужасное, что может случиться с творцом — это безразличие к его творению. Сейчас я думаю, что мне было бы куда спокойнее, разнеси критики моё произведение в пух и прах. Но тот факт, что критика отсутствовала полностью, подтолкнул меня к мысли, что я довольно-таки сносный писатель, а затянувшийся процесс прекращения общения с этими… небезызвестными личностями с новой силой разжёг вот это «творческое пламя». Затем «Паралич», после него рассказ обо всех последующих событиях и всё. Пробовал себя в стихах, само собой, пытался не рифмовать на глаголы, но время юношеских любовных переживаний давно прошло, знаете ли, больше ничего особо не лезло в голову… разве что политика, но какой из меня оппозиционер! Сижу у чёрта на куличиках, только новости читаю, да и то изредка. — Он грустно вздохнул. — Недовольства через край, но вот чем именно недоволен, сказать не могу.

— Нам было крайне важно узнать, что вы осознаёте совершённую ранее ошибку, — начал Серёга, — и более не претендуете покушаться на жизни людей. Теперь и чёрным волонтёрам до вас не будет никакого дела… Ваше недовольство же… оно абсолютно понятно, — он улыбнулся и грустно кивнул, покосившись на меня, — все мы здесь недовольные… но такие смиренные…

Повисла пауза.

— Не хотите почитать нам что-нибудь, пока ждём газовиков? — выпалил вдруг мой друг.

— Помилуйте, Сергей, только не стихи, — поморщился писатель, махнув рукой, — всё это либо любовная лирика, о которой сейчас даже не хочется вспоминать, либо грязная политическая сатира… — Теперь он успокоился и порозовел лицом.

— Ну и ничего страшного, я больше прозу люблю, — улыбнулся Серёга, — прочтите нам свои новеллы, уж очень интересно, что там у вас за красный куст такой.

Тогда Смольников подошёл к письменному столу и начал рыться руками среди тетрадей на полочке, бормоча что-то себе под нос, а затем, радостно воскликнув, вернулся к нам с чёрной тетрадкой в руках. Признаться, я совершенно не понимал, ради чего мы сейчас собираемся здесь сидеть и слушать его, будто аудиокнигу, но Серёга смотрел на писателя с некоторым восторгом и, одновременно, грустью. В тот момент я наивно предположил, что так с ним сыграло его давнее, тянущееся ещё с детства пристрастие к тетрадям.

— Вы, говорите, уже читали эти произведения вслух другим людям? — спросил я, опасаясь за наши с Серёгой жизни.

— Разумеется, — улыбнулся Смольников. Он раскрыл тетрадь в самом начале. — Это то, с чего всё началось, списано со сна, — писатель демонстративно покашлял, как делают многие авторы перед прочтением своих работ, и вдруг громогласно и с выражением начал: — И что за чёрт дернул меня заглянуть в эти заросли около дороги! Я был наслышан об этом нехорошем месте, но до последнего верил, что это всё сказки для маленьких детей и для тех, кто постарше; чтобы не выходили из деревни в позднее время суток. Было не так уж и поздно, самый обычный вечер: оранжевое солнце пряталось за розовыми облаками, ветер становился тише и тише, а комары всё злобнее. Я ехал на велосипеде по дороге, полной грудью вдыхая тёплый летний воздух и любуясь красочным закатом над полями. И вдруг эта чёртова мысль засела в моей голове, вцепилась острыми когтями в самую корку мозга и не собиралась оттуда уходить.

Красный куст — место, где, по рассказам местной престарелой богемы, в свои боевые годы собирались колдуны, ведьмы и прочая нечисть. Как назло, незадолго до сегодняшней поездки, я разузнал о местонахождении проклятого куста. Раньше он выглядел как густое, невероятной красоты деревце, чуть больше метра в высоту, окружённое загадочными цветочками и прочей растительностью, а сейчас это была кучка зарослей, состоящая из каких-то кустиков, репейника и большого количества крапивы, словом, то, что было в самом её центре, невозможно было бы разглядеть с дороги. Я поставил велосипед и, ухмыляясь, приблизился к зарослям в кювете: ветерок слегка покачивал стебли крапивы, а сухие кустики издавали чуть слышный треск. Долго прислушивался в надежде засечь звуки чего-то или кого-то, обитающего в самом центре зловещих зарослей, но так ничего и не расслышал. Казалось бы, на этом история заканчивается… о, как бы я хотел, чтобы она закончилась, чтобы я просто сел на велосипед и умчался бы оттуда настолько быстро, насколько это возможно, но, увы. Мне на глаза попалась небольшая палка, лежавшая неподалёку от кустов, такая крепкая, что на раз-два раскрыла бы всю подноготную этих зарослей. Я взял её и, немного медля, с размаху засунул в самый центр кустов и раздвинул их.

Холодный пот выступил у меня на спине, волосы на голове встали дыбом, а руки затряслись так, что я неуклюже выронил крепкую палку. То, что я увидел, не поддаётся никакому описанию, это нельзя охарактеризовать как что-то материальное или духовное, это нечто большее, сам Великий ужас!

Из моего рта вырвался сдавленный крик, я в ужасе отпрянул от кустов, попятился к дороге, медленно снял велосипед с подножки, и чуть было не упал в обморок от тихого смеха, что донёсся со стороны куста. Это не был смех обычного человека, о нет, так смеются душевнобольные хриплые люди. Я резко повернул голову и увидел её — старая женщина, вся в лохмотьях; руки согнуты в локтях, а пальцы — длинные и худые — шевелятся на её кисти подобно десяти ядовитым гадюкам. Она вышла из-за зарослей и, улыбаясь своим огромным чёрным ртом с двумя рядами гнилых зубов, что-то неразборчиво шептала и смеялась всё громче и громче. Её глаза… я никогда их не забуду: бешеные, залитые кровью и с каким-то желтым налётом; один только взгляд пронизывал меня насквозь, заставляя лихорадочно дрожать. Запрыгнув на велосипед, я врезал по педалям и покатил в сторону деревни. Но она не отставала; я не видел её ног, но бежала она очень быстро, не разгибая рук и не прекращая смеяться.

Силы заканчивались, я выл и плакал от безысходности; слёзы застилали мне глаза, а её смех всё никак не прекращался; мои руки сжимали руль так крепко, что, казалось, будто он вот-вот переломится, и я упаду на землю под ноги к этой нежити. Наконец показались знакомые крыши деревенских домов. Воющими от боли ногами я изо всех сил крутил педали так быстро, как только мог. Спасительный спуск облегчил мой труд, и я смог немного передохнуть.

На подъезде к селу я ещё раз обернулся и чуть не завизжал от ужаса: оно было прямо около моего заднего колеса, а руки его — уже наполовину разогнутые — тянулись ко мне! Изнемогая от усталости и животного страха, я резко повернул руль вправо и вылетел на просёлочную дорогу; существо немного отскочило назад — я выиграл время.

Словно в конвульсии мои ноги бились о педали, сердце бешено колотилось в груди, а голова раскалывалась, будто разбиваемая тысячами молотов. С диким грохотом я влетел к себе на участок, бросил велосипед у крыльца и как ошпаренный запрыгнул в дом. Трясущимися руками мне никак не удавалось закрыть дверь, и вдруг, когда у меня практически получилось задернуть засов, тварь, хлопнув калиткой, ворвалась на участок. Не хватило буквально нескольких секунд: она стукнулась об дверь, отбросив меня на приличное расстояние, и просунула руку в проём. Как одуревший, крича молитвы, я прыгнул на дверь и с шумом её захлопнул, зажав руку существа в проёме. Горячие слезы лились по щекам, и мне ничего не оставалось, кроме как молить о пощаде и удерживать спиной хлипкую деревянную преграду в моё единственное убежище.

Попытки твари пробиться ко мне в дом резко прекратились. Тяжело дыша и крестясь правой рукой, я обернулся и бросил взгляд на руку, зажатую в проёме: вместо костлявых пальцев и ужасной кисти, моему взору предстал обычный веник из прутьев, каким хозяйки подметают полы! Проклиная всё на свете, я открыл дверь; веник еле слышно свалился на крыльцо. Существа не было, и только неглубокие следы когтей на деревянной двери были доказательством моего безумного рассказа. В спешке я собрал все свои вещи, пообещав себе больше никогда не возвращаться в это зловещее место. Солнце уже почти село, и улица начала погружаться в непроглядную тьму, разгоняемую лишь светом фар моей машины. Я уже собрался закрыть дверь на большой навесной замок, когда, выходя из дома, бросил взгляд на верхний косяк двери: маленькая булавочка, воткнутая в самый уголок, слегка блестела в белом свете фар. Быть может, она и стала моим спасением?.. — Смольников с улыбкой оторвался от тетради и посмотрел на нас.

— Неплохой писательский дебют, — заключил Серёга, поджав губы, — правда, булавки помогают в других случаях… обычно, от существ мы используем обычные ножи.

— Ах да, советы, — улыбнулся писатель, — вы же обещали поделиться советами из вашего справочника. А потом, если хотите, я прочту рассказ о событиях, произошедших после книги. Договорились?

— Договорились, но скажу сразу: я правда не знаю, каким образом всё это работает. Наш мир весьма и весьма загадочен. К примеру, мой друг, — он указал на меня ладонью, — высказывал предположение, что все мы живём в симуляции, а данные действия как-то ломают компьютерный код; другие считают, что всё работает по принципу древних верований и обрядов и что правильная последовательность определённых действий может что-то в нашем мире менять. Признаюсь, мне совершенно неинтересна причина, куда более меня притягивают последствия и то, как их можно исправить. Редко среди списка разнообразных примет народов мира можно встретить ту, в которой говорится, что ни в коем случае нельзя смотреть в дверной глазок, когда дверь открыта. Человека это не убьёт, но очень велика вероятность подхватить какое-нибудь неприятное заболевание. Если же вы всё-таки прокололись и посмотрели, то тут же пейте воду! Велик шанс, что всё обойдётся. Как бы смешно это не звучало, но всё работает именно так. Вообще дверные глазки вещь довольно интересная — никогда не знаешь, что увидишь: обезображенное бледное лицо призрака, сбежавшего шизофреника, замахивающегося острым прутом прямо тебе в глаз или просто знакомую лестничную клетку.

— Значит, в глазок открытой двери не смотреть… — задумался Смольников. — А что-нибудь ещё? — спрашивал он, поднимаясь к окну с новой сигаретой в руке.

— Про зеркала, — подсказал я.

— Ах, да! — оживился Серёга. — Про зеркала! Находясь в полной темноте, никогда не смотрите в зеркало, улыбаясь во весь рот. Здесь уже всё немного серьёзнее. Не подумайте, что мы нагоняем какой-то мистики, но действительно, велика вероятность проникновения в ваш дом нежелательных элементов.

— Из зеркала? — спросил писатель, закуривая. — Что-то вроде потусторонней силы?

— Понятия не имею, — покачал головой собеседник. — Мы не уверены насчёт существования «той стороны», возможно, зеркало и ваша улыбка в нём, словно маячок для них. Если угораздило посмотреть, то положите булавку рядом с входной дверью. Кстати, заметьте — входной дверью, значит, вряд ли зеркало является их проходом.

— Умоляю, расскажите ещё! — Смольников нервно курил, сверля нас горящими от интереса глазами.

— Раковина, — вновь вмешался я.

— Да, — кивнул мой друг, — если поздно ночью, в период с трёх тридцати до четырёх утра вы услышите сильный стук ветра в окно, то в течение минуты не проверяйте раковину.

— А если я уже в неё смотрю? — писатель оторвал сигарету от губ, раскрыв глаза ещё шире.

— То ничего страшного, продолжайте смотреть, не отрываясь, всё ту же минуту. И да, насчёт сущностей, есть одна зараза, похожая на ту, что у вас в рассказе… если вкратце, то подобные экземпляры жуть как боятся воды и вида любого ножа. На своём веку я их повстречал около десятка, а иногда, ради эксперимента, даже тревожил специально. — Серёга посмотрел на меня и улыбнулся. — Исходя из справочника, потревожить их может самая повседневная случайность, стоит лишь добавить в привычный алгоритм какое-нибудь нелогичное действие. Поэтому не стоит удивляться, когда в вашей квартире, в который вы двадцать лет живёте один, откуда не возьмись вдруг появляется худощавый мужик с верёвкой в руке или жуткая баба с головой без лица. Поначалу они крайне медленно передвигаются, поэтому дойти до кухни и взять там нож не составит никакого труда, предрекая ваш вопрос, сразу отвечу — не знаю, что будет, если оно до вас доберётся, такие эксперименты мы ещё не проводили. Хотя… чёрные волонтёры, как мне кажется, уже имели честь скормить сущностям парочку прокажённых.

Не отводя взгляда от Серёги на протяжении всего его монолога, я совсем не заметил, как несчастный Смольников вновь побледнел; стоя вполоборота, он иногда отворачивался от нас и стряхивал сигаретный пепел в окно.

Вечерело, солнце так и не вышло в тот день, лишь немного розовели тучи над горизонтом. Тёмный хвойный лес нагонял необъяснимый страх, а от большого пустого поля веяло какой-то грустной безысходностью. Писатель потушил сигарету, закрыл окно, а затем зажёг на веранде свет. Благодаря тёплому жёлтоватому освещению всё за пределами помещения вмиг потемнело в несколько раз, зато внутри стало по-деревенски уютно. Пока мы с Серёгой переглядывались, удивлённые столь немногословной реакцией Смольникова, тот взял с письменного стола очередную тетрадь, а затем, вернувшись к нам, небрежно кинул её на столик, сам же сел и начал постукивать по деревянной крышке стола пальцами, размышляя о чём-то.

— Как же страшно жить, господа, — наконец начал он, — осознавая, что малейшая случайность может тебя убить.

— Из этих случайностей и состоит вся наша жизнь, — в очередной раз успокоил его Серёга, — куда опаснее, проживая одному, подавиться бутербродом и задохнуться, нежели повстречать одного из представителей нелюдей, как мы их называем. Те случайности, о которых говорится в справочнике, вряд ли произойдут случайно, — улыбнулся он, — уж слишком бессмысленны. Да, есть исключения, такие как зеркало, глазки или раковина, но с ними куда проще бороться, нежели с результатами какого-нибудь обряда, который любят проводить посреди леса всякие интересные личности, упаковывая иконы с фотографиями различных людей в прозрачные банки. Я уверяю вас, что нечто серьёзное, по нашей части, разумеется, затронет лишь одного человека из десяти. Наткнуться на реальную опасность в нашем деле — очень большое везение. Так, например, подобных случаев, как с вашей книгой, при мне было всего два, а сколько писателей ежедневно публикуют свои работы, только вдумайтесь!

— Допустим, — с облегчением кивнул писатель. — Не скажу, что меня это совсем успокоило, ибо нож я теперь буду всегда носить при себе.

— Как там говорится: больше всего мы переживаем о тех вещах, что никогда не случатся, — поддержал его Серёга. — Вы нам лучше свой рассказ прочтите.

— Если быть честным, то о подобных инцидентах подло говорить с какой-то гордостью, тем более хвастаться тем, что ты являешься свидетелем тех событий, — говорил он, раскрывая тетрадь, — но рассказ я всё-таки написал.

Эта жутковатая история началась сразу после того, как по городу прокатилась волна смертей от загадочной болезни, которая до сих пор остаётся загадкой для местных врачей. Первым был знаменитый стихоплёт Самойлов, что пару лет назад громко заявил о себе на каком-то литературном конкурсе и получил статуэтку — золотую сову, которая на самом деле никакой золотой не являлась, и напечатал свой первый и единственный сборник «На скамье под фонарём». Поэт прибыл в поликлинику с жалобами на чрезвычайно сильную головную боль, головокружение, онемение пальцев рук и пониженную температуру. Мне неизвестны те методы лечения, которыми воспользовались врачи, да и несчастный Самойлов так и не успел поделиться со мною всеми тонкостями своей жизни в застенках мрачного здания поселковой поликлиники. Знаю только то, что поведал мне знакомый медбрат: в ночь своей кончины поэт истошно вопил бессвязные фразы, среди которых было и моё имя, — Смольников оторвался на секунду, пояснив, что этот поэт был прототипом одного из антагонистов.

Второй жертвой странного недуга стала домохозяйка Люба из соседнего дома. Она была крайне несчастной женщиной, пребывала в постоянном стрессе из-за мужа, который, то и дело, старался довести жену до нервного срыва. Позже по улице расползлись слухи, что именно муж стал причиной её безвременной кончины, но я совершенно с этим не согласен, — прототип Клавдии.

Далее счёт пошёл не на единицы, а на десятки. Всего мною было насчитано порядка тридцати жертв, но никакой эпидемии или карантина объявлено не было — что ещё больше меня настораживало. Во время беседы с одним из терапевтов той самой поликлиники я максимально деликатно постарался задать ему пару вопросов о странной болезни, но как только он услышал мои слова, его лицо побледнело и стало блекло-зелёного цвета, будто вопрос поверг его в нечеловеческий ужас. Терапевт виртуозно сменил тему и лишил меня возможности хоть как-нибудь подступиться к обсуждению волнующей, вероятно, нас обоих, проблемы.

Спустя какое-то время мне написал мой близкий друг, что жил в доме напротив, — прототип безымянного соседа. Он клялся, что сегодня утром увидел у себя на лестничной клетке человеческую вену, вырванную или вырезанную хирургическим методом. Ошарашенный такими необычными новостями, я в ту же минуту вылетел из квартиры и побежал через улицу, навстречу жуткой находке. Но на месте меня ждало сильное разочарование — никакой вены не было.

А потом случилось несчастье: мой друг пришёл ко мне рано утром и сообщил, что ночью испытал на себе зловещие симптомы, предвещающие скорую погибель. Не теряя ни секунды, я потащил его в поликлинику, хотя и знал, что совершаю, возможно, одну из самых страшных ошибок в своей жизни. О, как же я проклинал себя за это потом, когда во время бессонных ночей вздрагивал от каждого шороха, представляя бесплотный призрак моего почившего товарища, что теперь вынужден бродить по тёмным улицам города в поисках покоя. Он сгорел там, сгорел за пару дней. Я не доверял никому из врачей, но и забрать его оттуда не решался. Бедный друг кричал во сне, молил о смерти, хватал меня за руку и в слезах просил прикончить его прямо здесь и сейчас. Его мучения продлились недолго: утомлённый ночной истерикой, он задремал ближе к рассвету, но так и не проснулся.

Во время ночных рассуждений обо всём произошедшем, мне в голову вдруг пришла одна удивительная мысль, бросившая меня в объятия неописуемого жгучего страха. Я вскочил с кровати и в кромешной темноте стал дрожащей рукой нащупывать выключатель, моля небеса о спасительном свете, ибо зловещая темнота вкупе с этой леденящей кровь мыслью могли бы запросто прикончить меня в ту ночь. Я пришёл к выводу, что ни одна из жертв не проживала в моём доме! Тридцать один погибший, казалось бы, довольно большое число для маленькой улицы в четыре дома, но, чёрт возьми, ни один из них не проживал в моём!

Спасаясь от разъедающего меня изнутри чувства страха, я ездил в другой конец города, где пропадал целыми днями, искренне пытаясь найти утешение в прогулках на набережной, любуясь закатами над чёрной гладью воды. В один из дней, когда я по-обычному возвращался домой под ночь, света в подъезде не было, и мне пришлось подниматься на восьмой этаж по бетонной лестнице, ориентируясь на ощупь. В темноте я сразу и не понял, на что наступил. Оно лежало недалеко от моей двери, было влажным и слизким, как сотня червей, что устроили мне засаду во мраке. Меня передёрнуло, а по спине пробежал колючий холодок. Я достал из кармана зажигалку и, наклонившись к полу, зажёг огонь. Это были вены; в большинстве своём они походили на шерстяные нитки, но попадались и более крупные экземпляры, например, одну я с уверенностью бы отнёс к venae jugulares.

Я не был уверен, что они когда-то принадлежали человеку, но исходя из опыта, накопленного за несколько лет журналистской работы, когда мне приходилось присутствовать на местах ужасных преступлений, а также из знаний, недавно полученных в беседах со знакомыми врачами, подобный вывод напрашивался сам собой. Я вдруг истошно закричал. Не помню, что было дальше, перед глазами всё застилалось чёрно-синим пятном, а в ушах стоял мой ужасающий крик, который напугал меня ещё больше, чем страшная находка.

Очнувшись около входной двери внутри квартиры, я моментально пришёл в себя и бросил взгляд на железную щеколду — закрыто. Далее всё было как в тумане: собираю вещи, небрежно упаковываю их в чемодан, и шёпотом, то сбиваясь, то чётко проговаривая каждое слово, читаю молитву, в своё время спасшую меня от ужасного существа во сне. Я бежал из этой квартиры, я бежал из этого дома, я бежал с этой проклятой улицы. Отныне и навсегда: любая, даже незначительная боль в области головы или мимолётное помутнение рассудка вызывают у меня приступ невероятной панической атаки, который мне крайне тяжело преодолеть, но я борюсь. Борюсь сам, мне нельзя в больницу, а что если те вены вновь окажутся рядом со мной?

— Интересный стиль, — подытожил мой друг, — так зловеще… мне нравится. А ещё мы узнали, что кто-то запретил врачам говорить о болезни, уж не наши ли знакомые? Не знаю насчёт вены, которую обнаружил ваш друг, но по поводу вашей находки у меня есть одно предположение: они решили сыграть на мистификации. Совсем не удивлюсь, если среди слуг Гиппократа тоже водятся чёрные, которые эти самые вены и раздобыли, перепугали вашего друга, чтобы вы уверовали в мистику, мол, вены — это предвестник смерти, и в ужасе покинули город. Хороший ход.

— Неужели они способны на такое?

— Это малое, на что они способны. Скажу по секрету, ходят слухи, что чёрные волонтёры частенько занимаются мародёрством: называют каких-нибудь зажиточных людей прокажёнными, ликвидируют, а имущество забирают себе… Вы, кстати говоря, разговаривали со следователем до смерти друга?

— Да, как раз за несколько дней.

— Вот вам и ответ. Узнав личность следующей жертвы, они сориентировались и обыграли всё так, чтобы вас запугать. Не ручаюсь, что это истина в последней инстанции, но методы крайне похожи; очень удобно прогнать вас из города, не вступая при этом в прямой контакт. А что касательно рассказа, то он, на мой взгляд, вышел действительно хорошим, только осторожнее с описаниями, а то начнёте разбрасываться циклопическими формами и гнусными деградирующими поселениями… не то чтобы это плохо, просто где-то подобное уже было, сами понимаете.

— Благодарю, — улыбнулся писатель. По всей видимости, ему очень нравилось читать свои работы на публику, даже такую немногочисленную, и уж тем более получать от неё лестные отзывы.

— Ну, что ж, я думаю, мы сможем помочь вам с публикацией, — заявил Серёга.

Признаться, меня крайне поразило сказанное им.

— Вы сможете опубликовать мои работы? — удивлённо заулыбался Смольников. — Уж, извините меня за прямоту, не думал, что вам будет до них какое-то дело.

— Мы же волонтёры, — улыбнулся мой друг.

Серёга написал на форзаце тетрадки свой электронный адрес, чтобы писатель смог отправить на него напечатанную версию своих произведений.

— Единственная оговорка: вам нужно будет придумать псевдоним, — сказал он. — Слишком уж громко заявили вы о себе в наших кругах. Имя можно оставить, а фамилию поменяйте.

— Железнёв, — не задумываясь, сказал Смольников, — Арсений Железнёв.

Мы вышли на крыльцо. На улице совсем стемнело, непроглядные шелка тьмы накрыли владения писателя, и лишь освещение из коридора, прорывающееся сквозь дверной проём, да отдалённый блеск уличных фонарей, натыканных по селу, прорезали в этом мраке небольшие коридорчики света. Обменявшись рукопожатиями со Смольниковым, мы с Серёгой спустились с крыльца и побрели в сторону калитки. Я на мгновение остановился и, обернувшись, спросил у писателя:

— А к чему пришли ваши антагонисты?

Он вопросительно посмотрел на меня.

— Касательно смысла жизни, — пояснил я.

— К тому, что смысл жизни в победе над смертью, — улыбнулся Смольников. — Не будь смерти — не умерла бы Анастасия, примерно так.

— Интересная теория.

— А как вы думаете? — улыбнулся писатель. — В чём же?

Я не ответил, лишь пожал плечами и улыбнулся.

Глава 4. Нельзя было прерывать

О понятии «смысла самой жизни» я впервые услышал в тот дождливый день от отца на кухне. Такой серьёзный вопрос до сих пор остаётся одним из самых сложных в философии, что уж говорить о том, как он был понят одиннадцатилетним мальчишкой. Скоро я совсем позабыл об этом разговоре, но одни из последних слов отца заставили меня в корне переосмыслить своё отношение к данной проблеме. Теперь у меня есть своя теория о смысле самой жизни и конечной цели всего человечества, которую я обязательно приведу ниже.

Что касаемо юной Кати, то она не соврала: смерть действительно пришла в дом, забрав себе несчастную тётю Лену. В тот же вечер бедной женщины не стало. Мама была рядом с ней, когда она, хватаясь дрожащими руками за мокрую от пота простыню, тяжело дыша и тихо постанывая, пыталась что-то сказать. Отец вызвал скорую помощь, врачи увезли тётку в больницу, а пару часов спустя, в тишине квартиры раздался громкий звонок отцовского мобильника — всё кончено.

Дальше всё было как в тумане: внезапно объявившиеся наследники, борющиеся за лакомую квартиру, дешёвый гроб посреди большой комнаты, заплаканное лицо матери и тяготы долгожданного переезда. Отец нашёл достойную квартиру в посёлке на окраине. Панельный дом, четвёртый этаж, две комнаты — о чём ещё можно было мечтать молодой семье? По сей день мне неизвестно, что случилось с квартирой почившей тёти Лены, да и я, признаться, не хочу знать. Семейные разборки по кровопролитию иногда не уступают даже разбирательствам мафиозных кланов.

С Серёгой я увиделся за два дня до переезда. Мы обсудили всё произошедшее, провели параллели со словами девушки, а затем поклялись никогда и никому об этом не рассказывать. Он зашёл за мной в день отъезда и предложил начать новое расследование касательно маленькой деревянной шкатулки, что он увидел в руках у незнакомого мальчика. Серёга показал мне чистый лист тетрадки, и при мне же озаглавил его как «Тайна шкатулки». Безусловно, я горел желанием приключений, но время играло против нас, поэтому ничего кроме как обсудить план расследования, который теперь уже вылетел из моей памяти, мы так и не успели.

Школьная рутина, новые друзья во дворе, первая влюблённость, первая драка — всё это затмевало мои былые приключения, даже такие невероятные. Время шло, образ Серёги стал забываться. Утопая в повседневных заботах, без оглядки бросаясь в бушующее море юности, я даже не подозревал, какие дела в данный момент вершит мой друг детства.

Мамы не стало, когда мне было семнадцать. Болезнь суставов привела её в больницу аккурат под Новый Год. Вирусная инфекция, подхваченная в застенках лечебницы, вызвала тяжёлую форму воспаления лёгких, с которой дежурящие на праздниках медсёстры боролись исключительно антибиотиками: когда одни не помогали, они назначали другие, более сильные. Как итог — уничтоженный иммунитет. Затем нам сообщили, что у неё обнаружен перитонит, и в данный момент она отправлена на операцию. Следующие пять дней мама лежала в реанимации, пребывая в «стабильно тяжёлом состоянии», а вечером пятого дня в десять часов вечера, дрожащей рукой убирая от уха телефонную трубку, отец негромко сказал мне: «Всё, Витя, нет мамы». Его слова отозвались холодом по всему моему телу, а мозг, как это часто бывает, попросту отказывался верить в происходящее. Сказать честно, я был искренне расстроен и разбит, но совсем не удивлён. Где-то в глубине своего сознания я давно подготовился к такому исходу. И вновь туман: бесполезные слова соболезнования, рыдающие престарелые родственницы; бородатый поп размахивает кадилом, пока я держу в руке свечку и думаю, как же нам жить дальше, и ужасное (здесь я солидарен со Смольниковым) пожелание «держитесь», летящее из уст каждого, кто только открывает рот в нашем доме. А сколько лживых обещаний мы услышали в тот день! Все искренне распинаются перед скорбящим мужем и сыном покойной, обещают помочь пережить утрату, клянутся поддерживать чуть ли не в любое время и никогда-никогда не бросать. Стоит ли говорить, что после отметки в сорок дней мы больше ни разу не встретились с этими людьми?

Отец стал другим. Само собой мы сблизились и жили мирно, совсем не ссорясь. Мы оба понимали, что мамы больше нет, но странное чувство, будто она просто вышла куда-то ненадолго и вот-вот вернётся, не покидало нас, а меня не покидает до сих пор.

Не прошло года, как у отца обнаружили рак лёгкого. Он запустил лечение, отказался от операции, а химиотерапию ему так и не предложили. Последние месяцы отец целыми днями лежал в кровати, совсем мало ел, а по ночам тихонько звал маму. С работы ему, понятное дело, пришлось уйти, благо, приличные сбережения позволили нам некоторое время ни в чём не нуждаться. А затем случилось необъяснимое и крайне пугающее происшествие.

Вернувшись поздно вечером домой, я не смог просунуть ключ в замочную скважину: отец забыл вытащить свой ключ с другой стороны двери, когда провожал меня утром. Я долго стучал, несколько раз пытался дозвониться на его телефон, но отец не отвечал. Приготовившись к самому страшному варианту развития событий, я побежал в соседний подъезд, где жил председатель дома, и объяснил ему всю ситуацию. Тот вызвал участкового, с которым прибыл мастер из конторы по вскрытию замков. После небольших махинаций мастера с маленькой дрелью дверь распахнулась. Как ошпаренный я вбежал в комнату отца, застав там страшную картину: весь бледный, он лежал на полу, молча перебирая руками в воздухе.

На карете скорой мы доставили его в больницу, где он пролежал в течение трёх дней. Врачи поставили диагноз: инсульт. Отец пребывал в туманном состоянии и ничего толком не соображал. Оставлять его в больнице и занимать лишнее место в палате, по словам врачей, не было смысла, поэтому мною было принято решение забрать отца домой. Целый месяц мне предстояло ухаживать за ним: менять подгузники, обтирать влажной губкой тело, кормить маленькими кусочками пищи. И со временем ему будто бы стало немного лучше, я даже посчитал, что он идёт на поправку. Отец самостоятельно садился, свешивая ноги с кровати; с переменным успехом, но узнавал меня и называл по имени; просил включить ему телевизор, а иногда запрашивал совсем неожиданные вещи, например пиво или сигареты, которые, к моему сожалению, я не мог ему предоставить. Кстати говоря, баночка пива всё-таки была куплена, но выпить её он так и не успел; позже, утирая слёзы, я вылил эту банку на его могиле.

Я полагаю, что отношения родителей с детьми строятся по типу прямой и синусоиды, где последняя — это, безусловно, дети. Они то сближаются, то напрочь отдаляются от своих стариков, не понимая, что любить — это единственная верная стратегия таких отношений; отбросить бесполезные споры и переубеждения с глупыми обидами, и просто любить. И как же горько, когда старшие близкие уходят в момент отдаления этой детской синусоиды от родительской прямой, не оставляя шанса ещё хотя бы раз сблизиться и попросту поговорить по душам.

В один из последних дней, когда отец был в относительно ясном сознании, я, вспомнив наш давний разговор, спросил у него:

— А в чём же смысл жизни, папа?

— Смысл… — Он устало поднял тяжёлые веки и взглянул на меня, покачав головой. — Чтобы я так не лежал.

Эта фраза запомнилась мне дословно, возможно, именно она, в какой-то мере, и сформировала моё видение.

Через пару дней ему вновь стало хуже. Последней ночью он даже не смог выпить воду, которую я при помощи специальной поилки заливал ему в рот; всё проливалось, оставляя мокрый след на простыне. Отца, по мнению прибывшего врача, не стало на рассвете. Я же заметил это сразу после пробуждения около восьми часов утра, когда, зайдя в комнату, потрогал его лоб. Остывающее тело в моих руках ознаменовало моё официальное сиротство. Именно после всего пережитого за последнее время я открыл для себя преддверье основания страха, описанного ранее: я испугался, и более ничего из обыденного не могло меня напугать. Ежедневная картина увядающего отца пугала до ужаса, но она не сломила меня, а наоборот закалила. Страх самого страха заставляет тебя бояться любого шороха, но одновременно с тем, как бы противоречиво это не звучало, делает тебя почти бесстрашным. Но это ещё не было переходом черты, и таким храбрым мне предстояло оставаться вплоть до одного рокового вечера, когда мой старый друг детства решил наглядно продемонстрировать интересные особенности своего хобби. Но об этом чуть позже.

В какой-то момент, будто бы желая угодить уже ушедшему отцу, я принялся рассуждать о смысле жизни, отталкиваясь от одной его фразы.

«Чтобы я так не лежал…»

Если идти от противного, то смысл смерти состоит в том, чтобы забрать жизнь, следовательно, смысл жизни в победе над смертью, что оправдывает слова отца, ибо бессмертные люди не будут умирать в таких муках, в коих пришлось уходить ему. Похожие мысли были и у Смольникова. Но тут же появляется новый вопрос: какой смысл в этой победе? Для чего мы побеждаем смерть? Ответ совершенно прост — победа над смертью не есть смысл, но есть цель, которая является частью смысла самой жизни, его неотъемлемым атрибутом.

Примерно 40 тысяч лет назад в начале верхнего палеолита земля была заселена человеком разумным. С того времени и до наших дней человечество прошло колоссальный путь. Научные достижения двигали, двигают и будут двигать нас всё дальше и дальше по пути прогресса. Так что если этот прогресс, как заявляют приверженцы трансгуманизма, и есть дорога к конечному смыслу?

Вспомним наш с отцом разговор на кухне. Каждый человек имеет свою цель жизни: у первого — изобретение какого-нибудь технического приспособления, что значительно улучшит быт человечества, у второго — спасение жизни первому изобретателю, а кто-то третий просто должен вовремя оказаться в нужном месте в нужное время, чтобы по итогу всех совокупных действий человечество вновь двинулось на шаг вперёд. Но ради чего первому изобретать, второму спасать, а третьему оказываться в нужном месте? Во имя этого самого шага вперёд.

Благодаря прогрессу в медицине, например, мы уже научились лечить огромное количество заболеваний, что раньше считались смертельными и неизлечимыми. Теперь потерявшие конечность люди могут заменить её протезом, который будет выполнять те же функции. Широкое распространение получает трансплантация органов, а в последнее время идёт много разговоров об их искусственно выращенных аналогах, что в будущем будут пересаживаться взамен настоящих. Всё это подводит нас к начальному тезису, а именно к победе над смертью. Если человечество, благодаря развитию науки, сможет победить старение, а затем и смерть полностью, даровав себе бессмертие и неуязвимость, то никакие природные катаклизмы на планетах или самые тяжёлые условия бескрайнего космоса не будут для нас помехой.

Но к чему нам победа над смертью?

Предположим, что существует тот самый бессмертный и вездесущий творец, который создал нас совершенно необразованными и неразвитыми болванками. Затем, путём сложных и долговременных процессов эволюции нам удалось достичь того, что мы имеем сейчас, чтобы продолжить свой путь и спустя долгое время развиться до уровня творца, Создателя, Бога. Этот результат в некоторой степени можно сравнить с религиозным экстазом, только теперь человек не просто контактирует с Создателем, а сам становится равным ему. Таким образом, преддверье финала — стать богом.

Но всецело обдумать этот вопрос и сформулировать чёткую трактовку своего тезиса я смог только после нашего с Серёгой разговора, который будет обязательно расписан во всех красках позднее. В тот вечер, когда Смольников на крыльце спросил о моём мнении, в моей голове бегущей строкой пронеслось всё вышеописанное рассуждение, но ответить ему я так и не решился.

Прошло несколько месяцев после смерти отца. Все те родственники, что сжимали мне руку на похоронах, слёзно клянясь поддерживать и помогать всем, чем только смогут, бесследно испарились из моей жизни, и я остался совсем один. Дома была проведена генеральная уборка, заключавшаяся в освобождении зала от ненужных мне вещей и захламлении ими спальни.

Я привык к звенящей тишине квартиры и ежедневным приступам грусти по вечерам, одним словом — к одиночеству. Всё изменилось, когда под конец зимы, перекусывая в паршивой дешёвой столовой около вокзала, я заприметил за соседним столиком знакомый острый нос, украшавший лицо симпатичной длинноволосой брюнетки. Словно из ведра на меня вылились все позабытые детские воспоминания. Не веря своим глазам, я перевёл взгляд на её собеседника, что сидел против неё и, активно жестикулируя, что-то упорно доказывал. В моей голове стукнуло: в этом щетинистом зеленоглазом парне я узнал своего давнего друга детства — Серёгу. Сейчас он сидел так близко, но одновременно так далеко. Нас разделяли не только два метра между столиками, но и все пережитые по отдельности жизненные события, которые, по моему мнению, должны были совсем затмить детские приключения. Я тупо смотрел на него, не отрываясь; мне долго не удавалось взять себя в руки, набраться храбрости подойти и заговорить первым, но проблема решилась сама собой.

— Витька? — еле слышно спросил он, заметив мой пристальный взгляд. — Витька, ты?

— Я, Серёга! — с неописуемым облегчением сказал я, растянув рот в широкой улыбке.

— Ёлки-палки, ты чего там, а ну иди к нам!

Совсем позабыв о своей недоеденной порции дешёвых отбивных, я вышел из-за стола и уже через секунду сжимал руку своему другу.

— Это — Катя, — сказал он, указав на девушку, — мы их допрашивали, помнишь?

— Помню, помню, — как заведённый повторял я, улыбаясь то ему, то девушке напротив.

Слишком много мыслей в тот момент замелькало в моей голове. Радость от встречи омрачалась странными воспоминаниями. Я действительно вспомнил всё: Серёжкину тетрадь, допрос таинственной парочки и смерть, что всё-таки пришла в наш дом, как и предрекала юная Катя.

— Ты чем сейчас занимаешься? — спросил у меня Серёга. — Учишься?

— Нет, думаю со следующего года поступать.

— А армия? — удивлённо поинтересовался он.

— По состоянию здоровья, — улыбнулся я, — увы, не годен.

— Прозябаешь по злачным столовым, получается?

— Получается…

— Ну, я думаю, что мы сможем предложить тебе чуть более интересное хобби, чем загибание в этой харчевне. — Серёга понимающе закивал, и, таинственно улыбаясь, переглянулся с Катей. — Сможем же?

— Серёжа, — вдруг произнесла она, бросив на него строгий взгляд.

— Ты чего? — непонимающе спросил он, не переставая улыбаться. — Это же друг мой!

— Да ладно, Серёга, — с некой неловкостью проговорил я, — мне и прозябать неплохо.

— Ты же ещё ничего не знаешь! — Давний друг смотрел на меня широкими зелёными глазами, всё так же улыбаясь. — Не обращай на неё внимания, — он махнул рукой в сторону Кати. — Давай встретимся завтра?

— Я только за! Приходи в любое время!

Мы обменялись номерами телефонов, Серёга записал мой адрес и сказал, что непременно заглянет завтра после обеда, а также неоднократно намекнул на небольшое застолье, чему я был только рад. Просидев так ещё несколько минут и понаблюдав за неподдельной радостью давнего друга и за всё более ощутимым недовольством Кати, я решил покинуть столовую, дабы не стать своеобразным «яблоком раздора» и позволить собеседникам закончить начатый разговор.

Эмоции лились через край, неожиданная встреча и предстоящий разговор с Серёгой заставили с надеждой на лучшее смотреть в завтрашний день, подготовка к которому началась незамедлительно с покупки всего необходимого в продуктовом магазине и с генеральной уборки жилища меланхоличного затворника.

Следующий день выдался дождливым. Чёрные тучи заволакивали небо, нависая над серым городом и погружая его во мрак. Тишину квартиры нарушал приятный стук капель по стеклу, вперемешку с частыми раскатами грома. Тонкие полоски молний мелькали вдалеке, освещая ломтики тёмной ваты, и страшный ливень набирал силу.

Мой друг пришёл промокший с поломанным зонтом в руке. Пока он развешивал свою влажную одежду на сушилке, а я подыскивал ему сухие вещи из своего гардероба, дождь за окном ослабел, а когда мы сели за стол — практически прекратился.

— За встречу! — улыбнулся Серёга, подняв стопку водки.

Я поддержал тост, и мы выпили. Алкоголь, как известно, развязывает язык и связывает робость, поэтому оживлённый разговор не заставил себя ждать. Мы общались так легко и непринуждённо, будто бы и не было этих восьми лет разлуки. Серёга рассказывал про то, как сложилась его жизнь после моего переезда; и что больше всего меня удивило — складывалась она подозрительно идентично моей, за исключением нашего отношения к свободному времени.

Мой друг переехал с нашей старой улицы через пару лет после меня. Спустя некоторое время он тоже потерял обоих родителей и потому проживает один. От отца ему досталась машина, а от матери дом в каком-то загнивающем селе.

— А почему же ты пешком шёл, раз машина есть? — рассмеявшись, спросил я.

— Так мы же выпивать собирались! — засмеялся Серёга. — Хотя… нет, зря не поехал, всё равно до утра думаю остаться, куда по темноте-то идти… и в дождь.

— Ты мне лучше расскажи, как ты с этой носатой познакомился… с Катей.

— С Катей-то?! — Он пожал плечами. — В институте познакомились, они меня сами нашли.

— В институте? Ты учишься?

— Учился на заочном отделении, — ответил Серёга. — Приехал в библиотеку за монографиями и наткнулся на одну интересную, пока искал. Представляешь, в оглавлении целая глава отсутствует, как тебе такое? Кому не показываю — все смеются, мол, опечатка. Тут-то Андрей с Катей меня и приняли, так сказать.

— Куда приняли?

— Ну, арестовали, — рассмеялся он. — Говорят, нечего направо и налево языком чесать. А потом, то ли он, то ли она, узнали во мне мальчишку с камнем, понял? Сразу вопросы посыпались, всё про мои увлечения норовили разузнать. А я же всё время свободное на, так сказать, мистику трачу. Дело-то наше со шкатулкой так и не раскрыл, представляешь! Как и ещё несколько десятков подобных загадок… да и нет в них ничего мистического на самом-то деле. А тетрадочка моя переросла в толстый кожаный блокнот! Вот только не нужен он мне больше, сейчас игра крупная пошла.

— А дальше-то что было, ну, с ребятами?

— Да так, — он махнул рукой, — с горем пополам отбрехался, что увлекаюсь всякими загадками природы, чтобы за сумасшедшего не приняли, или того хуже — перед всем институтом высмеяли. А они наоборот предложили с ними поработать.

— Поработать? — переспросил я.

— Ну, — замялся Серёга, пожав плечами, — я тебе об этом ещё вчера пытался рассказать. Если в двух словах, то наши детские приключения имеют профессиональный уровень. Вот и мы с Катей вчера по одному такому делу в столовке сидели, там, представляешь, стакан один есть… выпьешь из него, а на следующий день у тебя вся подушка в крови. Видишь ли, Витёк, весь наш мир, оказывается, далеко не так прост, как кажется.

Я поморщился.

— Как бы это… — задумался он. — Во! Представь, что ты играешь на рояле: правильная последовательность нажатых клавиш производит на свет красивую мелодию, правильно? Но стоит тебе сфальшивить, как лишняя нота больно ударит по ушам; также и в жизни. Совершенно неожиданные, Витька, а иногда даже и самые обычные… ну, действия, выполненные в неправильной последовательности, могут привести к таким шокирующим результатам, что ты и представить себе не можешь.

Пока я с недоумением смотрел на него, трезвее всё быстрее и быстрее, Серёга посвящал меня во все тонкости своей профессии; как раз в тот вечер он впервые упомянул о знаменитых глазках и раковине. Особое внимание он уделил подробному описанию так называемых «прокажённых материалов», которые в силу своей неправильности могли навредить окружающим людям. К таким материалам можно отнести всё что угодно, например ту самую злополучную состыковку, или определённый процесс изготовления какого-нибудь предмета. По словам Серёги, даже самая обычная разделочная доска, выпиленная в специальных условиях, может нести в себе способность отравлять любую еду, разрезанную на ней; подобными свойствами также мог обладать и простой стеклянный стакан в дешёвой столовой… На все мои вопросы о том, шутит ли он, мой друг отвечал категорическим отказом, со всей серьёзностью настаивая на правдивости своих слов.

— Чтобы защищать невинных людей от подобных происшествий, а заодно и подчищать за ними результаты в особо тяжёлых случаях, существуем мы — волонтёры. Всё держится на добровольных началах, но, скажу по секрету, тут тоже имеется своя иерархия. Индивидуальных волонтёров, говорят, хоть пруд пруди, но мне по душе эта организация. Здесь за идеальную работу премия полагаются, выдают её эти верхи — вроде как зажиточные идейные деды. Сам я ни с кем оттуда не знаком, но Катя связи имеет, говорит, что организация не просто старая, а даже древняя! Иногда, таким как она — проверенным волонтёрам — поручается найти новых людей, этим «новеньким» однажды стал я, а теперь и у тебя есть все шансы.

— Но с чего вдруг я им понадобился?!

— Ты нужен не им, а мне, — улыбнулся Серёга. — У меня друзей-то кроме тебя и не было больше никогда, все считали каким-то странным, говорили мол: «Глядите, опять в своей тетрадке что-то пишет!» Катя с Андреем мне будто новую жизнь подарили, а тут ещё и тебя встретил. Договориться не проблема — договорюсь, лишь бы ты согласился. Вспомни, какой командой мы были в детстве!

— Восемь лет прошло, — отрезал я. — Ты всё это время горел приключениями, а я только прожигал юность, куда мне сейчас в волонтёры? Да и команда из нас… всего одну загадку со стуками разгадали. Мне вообще до сих пор слабо верится в эти истории с неправильной состыковкой слов.

— Мне тоже не верилось, — понимающе кивал он, — но любопытство толкало вперёд, а потом я и сам убедился в правдивости всего, когда полистал справочник.

— Что за справочник?

— У волонтёров нет толстых энциклопедий. Мы, представь себе, совершенно необразованны в своей сфере, и понятия не имеем, как всё работает, но, что иронично, знаем, как с этим бороться, — говорил он всё чётче и чётче, потихоньку начиная трезветь. — Единственное, что имеется у нас для получения хоть какой-нибудь информации — это небольшой справочник, сотни раз дополненный и перепечатанный самими волонтёрами. Разные справочники могут кардинально различаться, всё-таки пишутся разными людьми, но основные правила и методы борьбы всегда схожи. Один такой есть у Кати, и я лично держал его в руках, — с гордостью в голосе закончил он.

— А Андрей? У него нет справочника?

За окном прогремел очередной раскат грома, а дождь начал возобновляться и тарабанить по стеклу с новой силой, будто бы желая разбить его вдребезги своим неистовым напором. Серёга покачал головой и поморщился.

— С Андреем всё очень сложно. Этот чуть больше года назад переметнулся на сторону так называемых чёрных волонтёров, — сказал он, и тут же, заметив мой вопросительный взгляд, усмехнулся. — Они зовут нас превенцией, а мы их чёрными. По сути дела они ничем не отличаются от нас в плане целей, но их методы куда радикальнее. Если наши люди, обнаружив прокажённую литературу, для начала найдут автора, разузнают у него о процессе написания, вычислят неправильную состыковку, вырежут её из абзаца, а затем внесут описания этого случая в справочник, обезопасив таким образом других людей и предупредив дальнейшие казусы, иными словами — осуществив превентивные мероприятия, то чёрные волонтёры поступят куда проще — вырвут из книги главу, а самого автора клеймят как прокажённого. В лучшем случае ему запретят заниматься написанием чего-либо, а в худшем — ликвидируют. Причём им даже не придётся пачкать руки: одна правильная фраза, даже не сказанная лично, а подброшенная на записке или в электронном виде — и он труп. Чистая и непыльная работа. Люди, обладающие такими знаниями, как они — это самые опасные люди во всём мире, Витька, ибо любой человек может быть уничтожен, стоит им только захотеть. Другое дело, что стать одним из них практически невозможно, Катя говорит, что вербовки происходят редко, да и вербуют адекватных и опытных. Меня до сих пор поражает то, что они выбрали довольно молодого Андрея, но, отдать ему должное, — он улыбнулся, качнув головой, — человек он действительно умный… только не стоит говорить ему об этом. И уж тем более не говори, что я это признал… мы с ним в контрах.

Я долго сидел неподвижно, переваривая всю услышанную за последний час информацию, пока голодный Серёга расправлялся с отваренными сосисками, закусывая их помидором.

— Накатим? — спросил он.

— Допустим всё так, — начал я, игнорируя его предложение, — но есть что-нибудь, что подтвердит всё сказанное?

— Ну, могу показать тебе то, что окончательно убедило меня в своё время — одну из сущностей. Только это… отказ от ответственности беру, и… как его… ты несёшь.

— Под мою ответственность покажешь?

— Во! Да. Так, слушай сюда, они боятся вида любого ножа, так что из рук его не выпускай, пока не убежит.

— Кто не убежит?

— Ну, баба такая, сейчас увидишь, гляди — не влюбись.

— Ты серьёзно?! — вскрикнул я. — Тут сейчас кто-то появится?

— Да, — отвечал Серёга, поднимаясь из-за стола, — нож возьми.

Пока я тянулся через весь стол за ножом, мой друг демонстративно подошёл к окну, три раза постучал по подоконнику, затем повернулся к стеклу спиной, проговорил небольшую, совершенно обыкновенную, но совсем неподходящую к ситуации фразу, которую я, понятное дело, из соображений безопасности не могу тут привести; затем он щёлкнул пальцами и заулыбался, глядя на меня, я же уставился на него. Так продолжалось около пяти секунд, пока где-то в глубине квартиры не раздался человеческий стон. В ужасе я повернул голову на дверной проём, не в силах что-либо сказать.

— Ножик повыше держи, — сказал Серёга, похлопав меня по плечу и указав другой рукой на дверь. — Хорошо, что у тебя двери не заперты, а то пришлось бы нам к ней самим идти… а там такая мадмуазель, закачаешься.

— Так? Правильно? — еле-еле выдавливая из себя слова, спрашивал я, трясущимися руками поднимая нож над столом.

Стон перерос в жуткий смех, а затем в сдавленный крик. В дальней комнате послышался тяжёлый топот, переходящий в уверенные медленные шаги, потом в обычную ходьбу, а затем и в бег. Панический ужас сковал моё тело, лицо сдавила маска удушающего страха — я даже не мог раскрыть рта; а руки настолько крепко вцепились в ручку ножа, что вены на них раздулись и стали похожи на мерзких синих червяков.

Не прошло и минуты, как в дверном проёме показалась ужасного вида фигура девушки с полностью белой головой без каких-либо признаков лица. Её тонкие руки с длинными пальцами прорастали из бледного тела, что держалось на двух мохнатых козьих ногах с бурыми копытами. Я кричал, размахивая ножом в воздухе. Фигура отстранилась назад от проёма и с диким воплем скрылась в коридоре.

— Всё, всё, ушла она, ты победил, — успокоил меня Серёга, — хватит махать.

— Куда она пошла?! — кричал я, не опуская ножа.

— Понятия не имею, — он пожал плечами, вновь усаживаясь за стол, — полагаю, что туда, откуда пришла. Отвечаю заранее — не знаю, откуда; ровно и то, как она кричит, если рта не наблюдается; а также понятия не имею, что будет, если она до тебя доберётся.

— Она в квартире?!

— Нет, говорю же, ушла, — сказал Серёга, улыбнувшись. — Испугался?

Точно не вспомню наш дальнейший разговор, но знаю точно, что был он весьма напряжённый и клишированный: я, как и подобает обычному человеку, никак не мог поверить в только что увиденное, и пытался отыскать рациональную причину произошедшего, а мой друг успокаивал меня, не прекращая улыбаться. По всей видимости, для него эти мероприятия были в порядке вещей. Одно могу сказать наверняка: после этого случая я действительно перешёл черту страха, и моё мироощущение будто бы взорвалось, уничтожив весь скепсис и окутав душу жгучим адским пламенем прозрения. Я столкнулся с тем, что заставило меня уверовать во всё, во что верить до последнего не хотелось. Самый большой страх — испугаться и перейти черту — воплотился в образе существа, что было изгнано моими же руками.

Спустя несколько часов, Серёга наконец-то убедил меня, что только мы — волонтёры — способны разобраться с природой этих нелюдей, чтобы в конечном итоге навсегда избавить человечество от тех ужасных проблем, которые оно может создать самому себе абсолютно случайным образом. С тех пор я не боюсь испугаться, да и вообще больше не боюсь за себя. Теперь мой единственный страх заключается в том, что испугаться, пережив основание страха в полной мере, и перейти черту может кто-то другой. И если этот кто-то совершенно случайно нарушил законы нормальности и создал прокажённый предмет или вызвал ужасное существо, что стонет в запертой комнате, то моя первостепенная задача обезопасить от этого ужаса не только посторонних людей, но и непосредственного создателя; помочь ему встать на истинный путь и защитить бедолагу от чёрных волонтёров.

Да и стать частью общества превенции было для меня настоящей честью, но я готов поклясться, что пошёл на это из исключительно благородных побуждений, без какого бы то ни было коварного расчёта или злого умысла; мне не нужны были ни деньги, ни статус.

Спасение человечества стало целью моей жизни; вдруг именно мне и положено спасти изобретателя, что в конечном итоге подарит людям долгожданное бессмертие, позволив познать смысл самой жизни? А может я и есть этот изобретатель?

Так я стал волонтёром.

Глава 5. Прогулка

На обратном пути из Семёновки почти всю дорогу мы молчали, утомлённые насыщенным днём, лишь перекинулись парой фраз относительно желания Серёги помочь Смольникову с публикацией его рассказов. Я удивлённо вопрошал, с чем связано подобное благородство.

— Я просто сердобольный человек с массой свободного времени, — оправдывал свой поступок мой друг, — к тому же волонтёр — какой-никакой, но альтруист. Да и жалко мне его, Витёк, он, считай, по щелчку пальцев карьеры лишился. Вот так выпустишь роман, а тебя эти душегубы завернут, назовут прокажённым и сошлют за тридевять земель в эту… Семёновку.

— А как думаешь, — спросил я спустя пару минут молчания, — почему они просто не убили его, а начали проворачивать эти схемы с венами, а потом вообще в покое оставили? Он же целый дом культуры в своей деревне мог положить… одним только словом.

— В них столько нелогичности, что существ не напасёшься, — пожал он плечами, — у нашего скуластого убийцы можешь узнать, если желание будет.

Серёга подвёз меня к арке, мы распрощались и договорились встретиться завтра после обеда. Он уехал в сторону окружной, а я устало поплёлся к своему подъезду.

Двор, залитый жёлтым светом уличных фонарей, встретил меня той самой тишиной, поистине знакомой только нам — обитателям панельных джунглей. Во многих окнах горел свет, чаще это был бледно-оранжевый, но из некоторых бился загадочный красно-пурпурный. В своё время по двору ходили байки, что этот свет горит в самых разных домах по всему городу, но что является его источником — неизвестно. Некоторые утверждали, что нельзя ни в коем случае соваться в это дело, в противном случае такой свет загорится и в твоей квартире. Но, как оказалось, источником была так называемая фитолампа для стоящей на окне рассады. Таким образом, хозяевами квартиры были не неведомые существа со страшным пурпурным свечением из глаз, а простые дачники или цветоводы-любители.

«Попадись нам с Серёгой такая загадка в детстве, — думалось мне, — мы бы такое расследование провели…»

Квартира встретила меня приятной свежестью. Я не стал закрывать окно, уж очень приятна была мне такая атмосфера. Остаток вечера заняла расстановка проверенной кипы книг по полкам.

С домашними делами было покончено. Длительные поездки высосали из меня все силы, а плотный ужин подарил тягучую сонливость, но трудный день и не собирался заканчиваться. Мимолётное чувство страха щёлкнуло меня. В тишине комнаты раздался звонок мобильника — звонил Серёга. Несмотря на дружелюбный характер задорного заводилы, этому человеку не были свойственны розыгрыши и беспричинные звонки, поэтому внезапный ночной звонок не на шутку меня напугал.

В такие моменты мне, как и многим из нас, свойственно прокручивать в голове страшные варианты развития событий, даже если на то нет никаких видимых причин. В этот раз я вспомнил одну нашу беседу: когда-то, обсуждая всякого рода бессмыслицы, мы с Серёгой пришли к выводу, что самое страшное, что может услышать человек в трубке своего телефона, находясь при этом один в квартире тёмной ночью, это всем известное пугающее «беги оттуда!»

В глубине души я был готов к именно этому варианту, но всё оказалось куда сложнее.

— Неужели бежать? — тихо, с нотками иронии в голосе спросил я.

— Не спишь? — В трубке послышался знакомый голос моего друга. — Я за тобой сейчас заеду. Мы, кажется, вляпались.

— В плане?

— У Кати отца убили, — мрачно сказал Серёга. — Накопал нам про Смольникова, вот и докопался.

Его слова громом обрушились на меня, в глазах потемнело, ноги предательски задрожали, в груди всё съёжилось, а по спине пробежал колючий холодок. Я сел на диван, прикрыв рукой рот.

— Ты думаешь, это из-за нас? — прошептал я.

— Понятия не имею, — тяжело дыша, отвечал он. — Она мне позвонила две минуты назад — ревела в трубку, просила приехать.

— Конечно, конечно, — тараторил я, как заведённый. — Думаешь, чёрные поработали?

— Ничего не думаю… ехать надо, я скоро, — отрезал Серёга и повесил трубку.

Время тянулось невыносимо долго, но мне нечего было делать, кроме того, чтобы ожидать приезда друга. Я обошёл кухню взад-вперёд несколько раз, пару минут простоял у окна, беспокойно вглядываясь в темноту, а затем чуть не лишился чувств от внезапного звонка в дверь. Серёга был на взводе ничуть не меньше меня. Весь наш диалог по дороге к Кате состоял из взаимных успокоений и домыслов относительно причины убийства. Больше всего мы боялись оказаться крайними в этой ситуации, но одновременно с тем понимали, что вполне заслуживаем ими стать.

Ночью Катин двор уже не казался таким красивым, каким мы видели его днём. Фонари здесь светили куда ярче, чем у меня, но от этого становилось лишь жутко, а давящее чувство безысходности душило нас своей крепкой рукой. Деревья качались на лёгком ветру, бросая на дома чёрные тени, похожие на тонкие лапки гигантских насекомых. Ночь съела город и усыпила дома, погасив большую часть спасительного жёлтого света из окон.

Выйдя из машины, мы вздрогнули от резкого порыва холодного ветра. Одежда, что отлично согревала днём, сейчас потеряла всю свою силу. Около подъезда, к нашему общему удивлению, нас ждал Андрей. Благодаря своему тёплому чёрному пальто и кожаным перчаткам он стоял твёрдо и неподвижно, в отличие от нас — озябших и активно переступающих с ноги на ногу, чтобы хоть немного согреться.

— Доброй ночи, убийца, — бросил ему свою очередную колкость Серёга, — ты какими судьбами здесь?

— Теми же, что и вы, — говорил Андрей, снимая перчатку с правой руки. — Сначала она позвонила мне. Впервые за год, что характерно. — Он протянул Серёге руку.

— Виделись, — строго ответил тот, — холодно из кармана вынимать.

Мы с Андреем обменялись рукопожатиями. На наше предложение подняться к Кате он ответил категорическим отказом, сославшись на то, что уже принял все меры по её успокоению, и сейчас девушка спит.

— Скажи честно, вы его убили? А тебя, дай угадаю, отправили нас линчевать? — сквозь зубы, то ли от злости, то ли от холода, спросил Серёга.

— Нет, линчевать вас я не буду, к сожалению. — Андрей покачал головой. — Она сделала слишком много лишних звонков, толком ни в чём не разобралась, позвонила в вашу «цитадель» превенции, а те позвонили нашим людям, а наши, в свою очередь, мне. Правда, в момент звонка я уже ехал сюда… да… дела. Короче говоря — нашей вины тут нет.

— А как насчёт нас? — дрожащим от холода голосом спросил я.

— Не имейте волнения раньше времени, — успокоил Андрей. — Её отец… — Он поднял голову, осмотрел ближайшие окна на наличие нежелательных свидетелей, а затем, понизив тон, продолжил: — Её отец сам напоролся на неприятности. Пока точно неизвестно, но наши источники из морга сообщают, что это дело рук существа.

— Значит, они всё-таки убивают?

— Естественно, но после этого, как правило, убегают и исчезают. А здесь что-то пошло не так…

— Я же говорил, что они и такие опыты проводят, — усмехнулся Серёга.

— Скажи спасибо, что не на тебе, — притворно улыбнулся Андрей. — Продолжу. Полчаса назад я разговаривал с одним из ваших… начальников, так вот он считает, что это одно из более, скажем так, сильных существ. С подобным ему удалось столкнуться по долгу, кхе-кхе, службы. Появляется оно аналогично обычному существу, а вот прокажённый вместо того, чтобы показать нож, делает что-то… совершенно нелогичное, настолько, что сущность не просто убивает его, но и остаётся среди нас… вот и её папаша… — Он умолк, будто испугавшись сболтнуть лишнего, но молчал недолго и вскоре продолжил: — Ладно, из хороших новостей — по словам вашего начальника, нежить не может отойти далеко от места появления. Из плохих — искать её придётся сообща, и со стороны превенции выбрали вас.

— Выбрали? — воскликнул я.

— Катя предложила вашу кандидатуру, а они согласились. — Андрей пожал плечами. — Этого и следовало ожидать. Сначала вы заставили её рыть информацию на Смольникова через отца, а потом, когда отец почил, умудряетесь удивляться такому решению. Благо, вы приехали позже меня, в противном случае вас всё-таки линчевали бы, — он хихикнул, — её истерику не каждый переживёт.

— И что нам делать? — вмешался Серёга. — Искать существо по темноте?

— Ни в коем случае, — строго сказал Андрей, покрутив головой, — но и затягивать нельзя. Приступайте на рассвете. Её отца убили прямо в кабинете, значит, оно где-то неподалёку: либо до сих пор в помещении, либо в парке рядом с участком. К жилым домам оно вряд ли побежит, но эту территорию наши всё равно проверят. Думаю, сами понимаете, чем больше оно свободно, тем выше скорость. Помимо всего, подобные экземпляры чувствуют опасность и склонны нападать даже при наличии у вас в руке ножа, но в этом их ошибка. Один укол острым предметом — от иголки до кинжала — и всё. Самое главное — уколоть его собственноручно, своей рукой, желательно правой — так делал начальник.

— То есть мы вдвоём посреди людного парка идём с кинжалами охотиться на сильное существо, которое даже ни разу в глаза не видели, — недовольно подытожил мой друг, — уж не слишком ли круто?

— Ну, опознать-то его не сложно. За отсутствием новой жертвы оно будет просто стоять где-нибудь в тени, скорее всего, поодаль от прохожих, не шевелясь и не дыша. Просто выстави оружие вперёд и спровоцируй его на атаку, по повадкам оно абсолютно такое же, как и туалетный мужик или эта красотка без лица. Побежит на тебя, само напорется и дело с концом. Главное — не проглядите! Работайте аккуратно, но быстро. Не хватало нам ещё невинных жертв.

Мы переглянулись. Если до этого основной нашей работой была бумажная волокита: разбор старых книг и уцелевших дневников волонтёров в поисках ценной информации, иногда чередующийся со своими небольшими расследованиями, то сейчас нам предстояло первое серьёзное задание, ставившее под угрозу наше здоровье и нашу жизнь. Мы уговорили Андрея дать нам немного времени на размышление и условились сообщить ему своё решение до рассвета, впрочем, отказаться нам бы всё равно не удалось.

Когда мой друг уже завёл машину, Андрей помахал нам рукой и, развернувшись, зашёл в подъезд — по всей видимости, обратно к Кате.