Бесплатный фрагмент - Преступная мать

СЕРИЯ «МИР ДЕТЕКТИВА: ЦИКЛ О ВАСИЛИИ КОБЫЛИНЕ»

Русский Лекок: агент сыскной полиции

Преступная мать

Под давлением судьбы

Русский уголовный роман

Вышли

Хрущов-Сокольников Г. Джек — таинственный убийца: большой роман из англо-русской жизни

Александров В. Медуза

Панов С. Убийство в деревне Медведице. Полное собрание сочинений С. Панова

Гейнце Н. Под гипнозом: уголовный роман из петербургской жизни, или приключения сыщика Перелётова

Ракшанин Н. Тайна Кузнецкого Моста

Хрущов-Сокольников Г. Рубцов

   Петербургские крокодилы

   Рубцов возвратился

Зарин А. Змея

Готовятся

Цеханович А. Темный Петербург

Гейнце Н. Сыщик Карин

   Петербургский Шерлок Холмс

   Тайна розового будуара

   Красная маска

Граф Сапристи. Наследство трупа: похождения московского сыщика

Александров В. Без исхода

Преступная мать

Пролог

Зал воронежского окружного суда в буквальном смысле был переполнен.

Вся губернская интеллигенция находилась на лицо.

Представительницам прекрасного пола предстояло удовольствие не только послушать пикантный процесс, но и представлялся случай блеснуть туалетом перед модным петербургским адвокатом.

По обыкновению, в залах судебных заседаний, полная тишина водворяется после возгласа судебного пристава «суд идет».

На этот раз эта тишина водворилась с того самого момента, когда вошло в зал, восходящее светило столичной адвокатуры.

Самодовольная улыбка показалась на губах красивых и некрасивых провинциалок. Молва не обманула их — защитник был очень хорош. Роста выше среднего, брюнет, хорошо сложенный, с голубыми глазами, в которых светился ум и энергия, небольшими усиками и ослепительно белыми зубами.

---

Ленивым взором обвел защитник воронежских дам и хотя в их числе находилось достаточное количество хорошеньких личин, он ни на ком из них не остановил своего взора. Это небрежное отношение адвоката еще более воспламенило дамские сердца.

Восторженный шёпот дам был прерван приходом судебного пристава, известившего о выходе суда.

Председатель, в сопровождении двух членов и одного почетного судьи, заняли места. Прокурор суда, плотный мужчина с большой белокурой бородой, грузно опустился в кресло. Председатель, обратившись к приставу, сказал:

— Введите подсудимых.

Под конвоем четырех солдат, вооруженных ружьями, с примкнутыми штыками, вошли двое обвиняемых — женщина и мужчина. Первой из них было на вид лет сорок. Это была очень полная блондинка, с заплывшими небольшими карими глазами, с большими толстыми, чувственными губами и довольно объёмистым, вздёрнутым кверху носом. Подсудимый, высокий брюнет, с черными как уголь, блестящими глазами, с небольшою бородкой и с правильными чертами лица, мог бы быть назван красавцем, если бы его не портило злое выражение глаз, невольно, несмотря на красоту, внушающее антипатию.

Подсудимые заняли свою скамейку. Защитник сел в кресло, находящееся впереди места обвиняемых.

После выбора присяжных и присяги, председатель обратился к подсудимой:

— Ваше имя, отчество и звание?

— Вдова титулярного советника, Анна Григорьевна Соловцова.

— Вероисповедания?

— Православного.

— Сколько вам лет.

— Двадцать восемь.

При этом ответе, в среде присутствующей публики раздался тихий шёпот: «Скинула года без церемонии».

— Даже перспектива каторги и та не заставила сказать правду о своих летах, — заметил кто-то.

— Ваше имя, отчество и звание? — обратился с тем же вопросом председатель к подсудимому.

— Петр Петрович Носаткин, личный почетный гражданин, двадцати шести лет, православный.

После выбора присяжных заседателей и краткой к ним речи об их обязанностях, председатель приказал секретарю прочитать обвинительный акт.

Обвинительный акт был небольшой, но по группировке косвенных улик было видно, что составлен опытной рукой. Приведем из нее главную суть. Лет пятнадцать тому назад зажиточный помещик, Василий Николаевич Соловцов, сорока лет от роду, вступил во второй брак с акушеркой Анной Григорьевной Лисицыной. Соловцов, познакомился с ней, когда она принимала у его жены новорожденного младенца, Зинаиду. Произведя на свет малютку, мать умерла и Лисицына оставлена была вдовцом в качестве бонны. Когда девочке минуло пять лет, Василий Николаевич так привязался к Лисицыной, что женился на ней.

Любила ли бывшая акушерка своего мужа, или же брак был только по расчету, об этом знала лишь она сама. Для постороннего наблюдателя — это была любящая, верная и безупречно-преданная жена.

Когда Зиночке минуло десять лет, то Анна Григорьевна предложила мужу пригласить сына местного дьячка, уволенного из класса семинарии, Петра Петровича Носаткина, давать ей уроки. Сначала Носаткин был приходящим учителем, а потом, по настоянию мачехи, переселился в усадьбу помещика, исполняя совместно с обязанностью учителя и должность конторщика. Скоро Соловцов стал замечать, что отношения его жены к молодому человеку приняли интимный характер. Между супругами произошла суровая сцена, из которой победительницей вышла Анна Григорьевна. Муж просил прощения у «напрасно им оскорбленной» женщины.

Утром 14 сентября, покойный совершенно неожиданно вошел в будуар своей жены и застал там Анну Григорьевну с учителем.

Горничная Маша, услыхав в комнате барыни страшный шум, бросилась туда, но, когда она подбежала к двери, последняя с шумом отворилась и из нее выскочил бледный как смерть, в разорванном пиджаке учитель. Вслед за ним выскочил Соловцов с криком: «Держите мерзавца, который разбил мою семейную жизнь!» Свидетельница вошла в будуар и застала распростертую на ковре барыню без чувств.

Лакей, кухарка и кучер показали, что, по их мнению, барыня находилась с учителем в близких отношениях и что они удивлялись, как Василий Николаевич этого не замечал. Покойным было составлено духовное завещание, в силу которого родовое имение должно было перейти дочери покойного, Зинаиде, а благоприобретенное имение, с усадьбой и двумя тысячами десятин земли, а равно и капитал в сумме пятидесяти тысяч, его жене Анне Григорьевне. В числе свидетелей, его подписавших находился Носаткин. Кончина Соловцова, несомненно, должна была принести громадную пользу изгнанному из семинарии обвиняемому, который, пользуясь расположением Анны Григорьевны, мог сделаться обладателем крупного состояния. Сцена в будуаре не только закрывала ему блестящую будущность, но и грозила ввергнут в нищету, потому что в этот же день Носаткин с позором был изгнан из усадьбы.

Сторож Архип видел, как в ночь кончины Василия Николаевича Носаткин влез в окно барыниной комнаты, а спустя не более часа времени вышел той же дорогой.

Анна Григорьевна была соучастницей Носаткина. В этом обвинительный акт не сомневается. Вся обстановка преступления показывает, что убийцы распоряжались в комнате убитого, как бы зная наперед что им никто не помешает.

Лакей Сидор в этот несчастный вечер был пьян до бесчувствия. Анна Григорьевна, зная слабость Сидора к выпивке всегда запирала то отделение в буфете, в котором находилось вино и водка, а тут как нарочно она раззадорила аппетит лакея, поднеся ему стакан водки и, как по забывчивости, оставила буфет открытым. Горничная Маша была отпущена в свою деревню, находившуюся в пяти верстах от усадьбы, по случаю именин матери. Преступление было совершено заранее обдуманным намерением. В этом и сомнения быть не может. Преступники, обезопасив себя со стороны прислуги, при совершении убийства приняли все меры, чтобы снять с себя всякое подозрение.

С этой целью, окно, выходящее в сад в спальне, было выдавлено. К подоконной раме был приделан крюк, с которого спускалась веревка и по ней тот самый преступник мог пробраться в комнату. А для того, чтобы убедить, что мотив убийства — был грабеж, взломали письменный стол, в котором, по показанию жены находилось наличными деньгами около пятисот рублей и их на месте не оказалось. Для большей же правдоподобности, около веревки, на траве, лицом, производящем первоначальное дознание, было найдено две десятирублевые бумажки и рубля на три рубля мелочи затем и подброшенные, чтобы их нашли.

Посторонний человек не мог проникнуть в дом. Покойный владелец усадьбы каждую ночь выпускал в сад двух злых цепных собак, которые если бы не разорвали постороннего человека, подняли бы такую тревогу, что не только проснулись бы хозяева, но обязательно ожесточенный лай услыхал бы сторож.

Обвинение приходило к несомненному убеждению, что преступление совершено, вдовой покойного, Анной Григорьевной Соловцовой, так и Петром Петровичем Носаткиным.

После прочтения обвинительного акта председатель обратился к Соловцовой с вопросом:

— Вы обвиняетесь в том, что в ночь с 14-го на 15-е сентября прошлого года, посредством задушения, при содействии Носаткина, лишили своего мужа, Василия Николаевича, жизни. Вы признаете себя виновной?

— Это только мои враги могли так нагло меня оклеветать! Я боготворила своего мужа, жизнью дорожила больше, чем своей.

Председатель обратился к Носаткину:

— Признаете ли вы себя виновным в том, что в ночь с 14-го на 15-е сентября, по соглашению с вдовой титулярного советника Анной Григорьевной Соловцовой, задушили покойного мужа, Василия Николаевича Соловцова?

— Господин председатель, до сих пор я упорно отрицал свою вину. Мое пятнадцатимесячное пребывание в тюрьме, в одиночном заключении, вызвало во мне такие упреки совести, что я решился сказать всю правду.

Соловцова вздрогнула. Лицо ее покрылось бледностью.

Слова подсудимого поразили и защитника, он даже подпрыгнул на месте. План защиты рухнул бесповоротно!

— Но в этом убийстве я виноват один, — продолжал обвиняемый после непродолжительной остановки. — Анна Григорьевна не принимала никакого участия в моем преступлении, за которое я уже испытал такие нравственные страдания, что гораздо лучше умереть, чем влачить жалкое существование.

Анна Григорьевна вздохнула полной грудью и бросила на Носаткина взгляд, переполненный благодарностью.

Защитник просиял. Проект блестящей защиты не только не рухнул, но еще укрепился на твердом фундаменте.

Радость, выразившаяся на лице прокурора при первых словах Носаткина, исчезла. Будучи тонким юристом и опытным обвинителем, он понял, что под обвинение подведена ловкая мина, которая взорвет на воздух обвинение против Соловцовой. Громкий, загадочный процесс теряет свою обстановку.

Носаткин, между тем, продолжал:

— Клянусь всем, что есть для меня святого, что в моем преступлении Анна Григорьевна неповинна. Обвинение хочет установить, будто бы мы находились в интимных отношениях — это неправда! Между нами, действительно, существовали дружеские отношения и больше ничего. Я, действительно, вошел в дом через окно Анны Григорьевны. После учиненного мне совершенно незаслуженного насилия со стороны покойного, ударившего меня по лицу, я выбежал из комнаты. Придя в себя от полученного оскорбления, я сейчас же подумал, что из-за подлой клеветы, будущность ни в чем не виновной женщины будет навсегда разбита. Я порешил во что бы то ни стало, поговорить с ней. Зная, что мне днем нельзя будет с ней повидаться, я отправился в усадьбу ночью. Окно комнаты Анны Григорьевны оказалось открытым. У меня блеснула мысль, смыть кровью нанесенное мне оскорбление. Я влез в комнату. Анна Григорьевна не проснулась, и я на цыпочках отправился в спальню мужа, находившуюся через три комнаты. Соловцов спал крепким сном. При виде его кровь бросилась мне в голову и я, не помня себя, накинулся на него и стал душить. Борьба была непродолжительна. Когда я пришел в себя — передо мной лежал труп. Моя первая мысль была заявить о своем преступлении, но, чистосердечно каюсь, желание свободы покорило честный порыв! Обвинение совершенно основательно заключило, что выкинутая веревка, взлом стола, выброшенные деньги — все это было сделано для отвода глаз.

Я схватил пачку денег из стола, не помню сколько выбросил на траву, а с остальными деньгами я пришел домой. Они жгли мои руки. В течение нескольких дней я раздал их нищим. Всех денег было около пятисот рублей.

Теперь, господа присяжные заседатели, я открыл вам свою душу. Сознаю вполне свою вину. Судите как знаете. Не смею просить о снисхождении, потому что я его не заслуживаю.

При последних словах слезы блеснули из глаз Носаткина, и он в полном изнеможении опустился на скамью подсудимых.

Его сознание и особенно защита обвиняемой расположили в его пользу всех присутствующих.

Прокурор нервно кусал губы. Он не поверил, конечно, чистосердечности показания и окинул взглядом присяжных заседателей, но по выражению их лиц, понял, что та, которую он считал главной преступницей, ускользнет из рук правосудия.

Началось судебное следствие. Защитник с замечательной ловкостью ослаблял каждое показание, клонящееся ко вреду его клиентки.

По окончании следствия слово было предоставлено прокурору.

Обвинитель начал с того, что сознание обвиняемого есть не что иное, как ловкая комедия. Это — продолжение той игры, которая началась немедленно после убийства, в виде взлома ящика и т. д.

— В отсутствии ума нельзя заподозрить Носаткина, — сказал прокурор. — Он понял, что система запирательства, в виду собранных улик, не спасет обвиняемых и вот плодом этого размышления явилось мнимое сознание.

Принятие на себя вины также не доказывает рыцарства! Раз что невозможно спасти себя, зачем же губить сообщника? Богатая вдова никогда не забудет оказанной услуги, а с деньгами всегда возможно облегчит свою участь.

Прокурор, поддерживая обвинение против подсудимых, закончил речь заявлением глубокого убеждения в том, что присяжные заседатели не вдадутся в обман и вынесут обоим подсудимым обвинительный приговор.

Они с затаенным дыханием стали слушать речь восходящего петербургского светила.

Он начал с искреннего сожаления о том, что по собственному желанию, Носаткин отказался от предложенной ему защиты. Это еще более должно было бы убедить прокурора в искренности его слов, но вышло наоборот. Доказав заблуждение прокурора относительно сознания Носаткина, защитник перешел к защите вдовы и окончил речь при взрыве аплодисментов. Сигнал к рукоплесканиям был подан дамами.

Публика получила от председателя строгое внушение. Присяжные заседатели удалились для совещания. Оно было непродолжительно. Анна Григорьевна была признана невиновной. Носаткина признали виновным в убийстве, хотя и с умыслом, но без заранее обдуманного намерения и заслуживающим снисхождения. Суд приговорил его к каторжной работе на пятнадцать лет.

Часть первая

Бухгалтер

Почти рядом с городским садом в Ростове-на-Дону находился одноэтажный деревянный домик, принадлежащий вдове канцелярского служителя Александре Петровне Бровцыной. Хозяйка дома, женщина лет пятидесяти, слыла в городе за примерную женщину, трудолюбивую, добрую и отзывчивую к чужому горю.

На тридцатом году оставшись вдовой, с шестилетним сыном Сергеем, Александра Петровна посвятила жизнь сыну.

Сереже она дала прекрасное воспитание, и ребенок, превратившись в юношу, оказался вполне достойным той любви, которую питала к нему мать. Более скромного, трудолюбивого и честного малого трудно было вырастить.

Когда ему минуло двадцать лет, он играл уже выдающуюся роль в торговом доме купца Бородулина, который считал Бровцына образцовым бухгалтером и верил ему безгранично.

Избегая всяких товарищеских пирушек, молодой человек, после окончания занятий, проводил время со своей матушкой. Лично на себя он тратил гроши и все жалование отдавал матери. Мир и спокойствие царили в доме Бровцыных. Только в самое последнее время мать стала замечать в сыне задумчивость.

— Сережа, — сказала мать, любовно глядя в глаза своему сыну, — ты скрываешь от меня какую-то тайну?

В ответ на эти слова, молодой человек бросился в объятия своей матери.

— Прости меня, дорогая! — вскричал он. — Я очень и очень виноват пред тобой. Ты угадала, действительно я скрывал от тебя тайну, поверь, мама, что эта скрытность меня очень мучила.

— Не пугай меня, Сережа, открой свою душу.

— Видишь ли, мама, — ответил он, покраснев до ушей, — я полюбил одну очаровательную девушку.

— Кого же?

— Александру Николаевну.

— Дочь Николая Васильевича Бородулина?

— Да.

— Дорогой Сережа, — со слезами сказала Александра Петровна, — ради Бога постарайся выкинуть из сердца эту любовь. Она до добра не доведет.

— Что ты говоришь? Александра Николаевна ангел, а не девушка.

— Я не отнимаю её достоинств. Но не забудь, какое громадное расстояние отделяет ее от тебя. Неужели ты можешь допустить мысль, что этот богач согласится.

— Отчего же нет? Николай Васильевич очень ко мне благоволит. Свою дочь он боготворит и если она остановит свой выбор на мне, то не думаю, чтобы отец пошел против её желания. Мама, она любит меня.

— Твое сообщение меня не радует, ей только шестнадцать лет, она почти ребенок и на прочность её чувств нельзя полагаться. Да и тебе, Сережа, только через два месяца будет двадцать один год. Ты слишком молод, чтобы жениться. Твоя любовь тоже может скоро пройти.

— Поверь, мама, что если бы десятки лет прошли, то и тогда мои чувства не изменятся. Я люблю Сашу всей силой своего сердца.

— Не ошибаешься ли ты в её чувствах?

— Нисколько! Только я надеюсь, мама, что ты ни с кем об этом говорить не будешь.

— Раз, что это твое желание, я его свято исполню. Ты сегодня вечер со мной проведешь?

— Нет, мама. Хозяин приказал мне вечером явиться к нему на квартиру, где он поручит мне переписать какие-то важные бумаги.

Вечером молодой человек отправился к своему патрону.

Глава торгового дома, Николай Васильевич, занимал на одной из главных улиц, роскошный особняк. Рядом, в другом доме, находилась его главная контора, бухгалтером которой и состоял Бровцын.

Бородулину было около шестидесяти лет, но на вид он казался моложе. Это был крепкий, бодрый старик с открытым и добродушным лицом.

Получив после отца небольшой капитал, трудолюбивый наследник, по истечении нескольких лет, уже считался видным хлебным торговцем, с миллионным оборотом.

Николай Васильевич до сорока четырех лет оставался холостяком, но потом, влюбившись в дочь мелкого торговца, Ольгу Михайловну Заступову, вступил с ней в брак.

Его жене теперь шел тридцать пятый год. Высокого роста, полная брюнетка, с карими выразительными глазами, она и теперь привлекала внимание мужчин своей миловидностью и кокетливым обращением. Несмотря на то, что она была всегда окружена поклонниками, репутация её считалась безукоризненной и никто не мог похвастаться победой над её сердцем.

У Бородулиных была единственная шестнадцатилетняя дочь Александра. Красавицей ее нельзя было назвать. Лицом она походила на отца и только своими чудными, большими глазами напоминала мать. Но Александра Николаевна была так симпатична, что смело могла поспорить с любой красавицей.

Все служащие её отца и прислуга ее боготворили.

Бровцын, сказав своей матушке, что он любим дочерью своего хозяина, нисколько не ошибся. Несмотря на то, что ей была хорошо известна бедность Бровцына, Саша не сомневалась, что для неё не составит большого труда убедить родителей дать согласие на этот брак. За отца она была спокойна, зная его любовь к ней.

Но инстинктивно девушка чувствовала, что мать далеко не питает к ней такого расположения, как отец. Хотя Ольга Михайловна была с ней очень ласкова, но все-таки от этой ласки веяло каким-то равнодушием.

Когда горничная доложила Бородулину о приходе бухгалтера, хозяин принял его в своем обширном и роскошном кабинете.

— Здравствуй, Сережа, — ласково сказал хозяин. — Садись и потолкуем.

— Ты знаешь, Сергей, что я на твою скромность вполне надеюсь и, поэтому поручаю тебе самые секретные дела.

— Будьте спокойны, Николай Васильевич, я ваше доверие всегда постараюсь оправдать.

— Знаю, знаю. Видишь ли, в чем дело. До меня дошли тревожные слухи о хлебопромышленнике Гречихине, который торгует в Петербурге, на Калашниковской пристани. Вот по этому поводу ты и напиши нашему агенту Земцову, чтобы он, как можно скорее, проверил эти слухи. Если они окажутся справедливыми, то пусть напишет подробное донесение. Когда окончишь письмо, то оставь его на столе, а по моем возвращении от Розанова, куда я еду с женой на вечер, я подпишу его. Но это еще не все. Видишь, на столе лежат мной составленные четыре черняка, перепиши их. Из содержания бумаг ты увидишь насколько важно их содержание. Смотри, чтобы в конторе о них никто не знал.

— Будьте покойны, Николай Васильевич. Я не болтлив.

— Ну, теперь прощай.

Бровцын принялся за работу.

Не прошло и часу, как дверь кабинета отворилась и в комнату вошла хозяйская дочь.

Перо выпало из рук бухгалтера и он крайне смущённый, вскочил с своего места.

— Что, не ожидали встретить меня здесь? — спросила девушка, с улыбкой протягивая руку сконфуженному Бровцыну.

— Не ожидал, Александра Николаевна такого счастья!

— Будто бы и счастья? — с ласковой улыбкой, кокетливо спросила она.

— Разве в этом вы можете сомневаться?

— Я так, пошутила. Что же вы стоите, садитесь и потолкуем. Впрочем, я кажется, прервала ваши занятия? Я уйду тогда.

— О нет, нисколько, я успею окончить поручения, данные мне вашим батюшкой.

— Отлично, я остаюсь. А знаете, что я соскучилась без вас. Ведь целая неделя прошла с тех пор, как я в последний раз вас видела. А я из-за вас, сегодня, в первый раз в жизни, сделала непохвальное дело. Грех должен пасть на вас.

— Принимаю с удовольствием! Что же вы сделали?

— Папа с мамой сегодня поехали в гости. За завтраком я узнала от папы, что вы будете у него работать в кабинете. Я также должна была ехать на вечер. Желание повидать вас было так сильно, что я прибегла ко лжи. Под предлогом головной боли, я осталась дома. И все — это из-за вас.

— Не нахожу слов благодарить вас, Александра Николаевна. Не видя вас, я так сильно страдал, что работа из рук валилась.

— Поверьте, и мне было нелегко. Через пять месяцев мне минет семнадцать лет и в этот день, я перед папой раскрою свою душу. Он любит вас, дорожит вами, и я не сомневаюсь, что он исполнит мою горячую мольбу и изъявит согласие на наш брак.

— Сегодня у меня по этому поводу был разговор с моей матушкой.

— Что же вам сказала мама?

— Она страшится за мою будущность.

— Вот как! Неужели она считает меня недостойной быть вашей женой?

— Таким вопросом вы обижаете маму. Напротив, она считает, что нас слишком резко разделяет разница наших положений. Мать просто находит, что я вас не стою, и что ваши родители на наш брак никогда не изъявят согласия.

— Вы ошибаетесь, дорогой мой. Мне не надо увеличивать своего состояния, его хватит для нас. Что же касается ваших нравственных качеств, то они вне всяких сомнений. Отец неоднократно говорил, что все его служащие, начиная со старшего конторщика, взятые вместе, не стоят вашего мизинца.

Бровцын с жаром схватил крошечную ручку девушки и запечатлел на ней горячий поцелуй.

Долго еще влюбленная пара мечтала о будущности и только лежащие на столе неоконченные бумаги заставили Александру Николаевну проститься со своим женихом.

Было уже два часа ночи, когда молодой человек, окончив свои занятия, прошел мимо крепко спавшей горничной, и, через черный ход вышел на улицу.

Возвратившись домой и боясь разбудить мать, он тихонько вошел в свою комнату и успокоенный словами горячо любимой девушки, заснул крепким и спокойным сном.

Медальон

Сергей Семенович Бровцын, по обыкновению в семь часов утра, выходил в столовую. В этот день он запоздал на полчаса. Александра Петровна начала волноваться.

«Уж не заболел ли Сережа», — мелькнуло в её голове.

В этот самый момент, вошел Сергей. Увидав сына, Александра Петровна сразу успокоилась относительно его здоровья. Давно она не видала его таким счастливым. Его красивое лицо сияло радостью и довольством.

— Прости, дорогая мама, что я заставил тебя так долго ожидать, — сказал он, целуя её руку. — Проспал… Вчера поздно вернулся домой.

— Ты, вероятно, в гости заходил?

— Нет. Как только кончил работу прямо домой.

— Александру Николаевну видел?

При произнесении этого имени Бровцын вспыхнул.

— Видел, — со смущением ответил он.

— Скажи, Сережа, уверен ли ты в том, что она любит тебя?

— Более чем когда-либо уверен. Ты прости меня, мама, что я ей передал наш вчерашний разговор.

— В этом я ничего дурного не вижу. Как же она отнеслась к нему?

— Твое мнение в непрочности её чувства, видимо, оскорбило Александру Николаевну.

— Буду очень рада, если я ошибаюсь. Но что скажут родители? Вот в чем заключается самый главный вопрос.

— На этот счет Александра Николаевна меня совершенно успокоила. Она не сомневается, что добьется согласия отца и матери.

— А представь себе, если они откажут?

— Тогда, мама, я не знаю, что будет со мной. А знаешь, какой мне сюрприз подготовила Александра Николаевна? Представь мое удивление; вчера, возвратившись домой я хотел положить перчатки в карман пальто, и вдруг нашел в нем футляр открываю его и нахожу медальон с портретом Александры Николаевны.

— Это очень мило с её стороны. Похожа?

— Точно живая. Но я хотя и в восторге от сюрприза, с другой стороны, недоволен самим медальоном.

— Как не доволен?

— Меня огорчила ценность его, не говоря про то, что он из массивного золота, но весь усыпан драгоценными камнями. На одной стороне сердце из бриллиантов, а на другой, её инициалы А. и Б. из изумрудов и рубинов.

— Напрасно ты обижаешься, Сережа, раз она считает тебя своим женихом, то вправе сделать и подарок.

— А я, мама, хотел вынуть портрет, а медальон возвратить. Разве по-твоему это не следует сделать?

— Поверь, Сережа, что она сделала этот подарок от чистого сердца и возвращением его, по-моему, ты нанесешь ей оскорбление. Можно взглянуть на него?

— Он у меня спрятан в столе, я его сейчас принесу.

В передней раздался сильный звонок.

Кухарка Ирина, исправляющая в то же время и должность горничной, пошла отпирать дверь.

Сергей Семенович вышел в переднюю и невольно попятился назад.

Там находился частный пристав, двое городовых, и два соседа Бровцыных.

Пристав, небольшого роста, тучный мужчина, с отвислым брюшком и багровым носом, по своему обыкновению и, несмотря на ранний час, уже успел пропустить несколько рюмочек.

— Что, не ожидали гостей? — спросил он хриплым голосом.

Хозяйка была поражена не менее сына неожиданным появлением полиции и своих соседей. Какое-то предчувствие подсказало Александре Петровне, что грозит беда.

— Сидор Петрович, — сказала она дрожащим голосом, обращаясь к приставу, — какими судьбами пожаловали вы к нам?

— С этим вопросом лучше обратитесь к своему сынку, — с циничным смехом ответил он. — Это по его милости всех нас потревожили.

— Я ровно ничего не понимаю, — сказал молодой человек, — причем я тут?

— Ну, уж это дудки, что не знаете. Примите-ка мой совет, да чем нас попусту мучить, лучше прямо скажите, где спрятаны украденные драгоценности?

При этих словах, Александра Петровна едва не лишилась чувств.

Кровь бросилась в голову несчастного бухгалтера.

Нанесенное оскорбление было слишком жестоко.

— Если бы вы не были при исполнении обязанности службы, — едва сдерживая себя от негодования, сказал Бровцын, — вы поплатились бы за то, что оскорбляете честных людей.

— Не кипятитесь, молодой человек, я не ради шутки явился сюда. В последний раз спрашиваю, куда вы девали драгоценности вашего хозяина, Николая Васильевича Бородулина?

— Моего хозяина?! Господина что же это такое! Какие вещи?

— Да те самые, которые вы, разломав несгораемый шкаф, похитили или, попросту сказать, украли у него.

— Как украл? Когда?

— Вчера ночью, когда вы работали у него в кабинете.

Услыхав это, Александра Петровна повалилась на пол без чувств.

Все присутствующие, за исключением пристава, бросились на помощь несчастной женщине.

— Господа понятые, — сказал пристав, — предоставим хозяйку на попечение прислуги, а сами примемся за дело. Сергей, как вас по батюшке, кажется, Семенович, неугодно ли вам отпереть все ваши комоды, столы, чемоданы и вообще все, что хранится у вас под замком.

Несчастный не слыхал этих слов.

— Бондаренко, — обратился чиновник к одному из городовых, — сбегай за слесарем. Хозяин отказывается исполнить мое законное требование.

Между тем, Александра Петровна пришла в себя.

— Успокойся, Сережа, мне лучше, — сказала она, — ошибка скоро разъяснится.

— Теперь я к вашим услугам, господин пристав, что вам от меня угодно?

— Да я уже два раза вам говорил, чтобы вы отперли все, что у вас под замком, а теперь в третий раз повторяю. Не желаете исполнить приказ — это ваше дело.

— С моей стороны не было упорства, но не мог же я бросить мою матушку. Теперь я к вашим услугам. С чего прикажете начать?

— Да вот с этого буфета.

— Не угодно ли осматривать, он и не заперт.

Осмотрели все комнаты квартиры, за исключением спальной Бровцына.

Перешли в спальню. Перерыли все, но ничего не нашли.

— Теперь потрудитесь открыть ваш письменный стол.

Бухгалтер вздрогнул.

Это не ускользнуло от пристава.

«Влопался», — подумал он, и саркастическая улыбка появилась на его губах.

Когда Сергей Семенович отворял стол, его рука заметно дрожала.

Когда ящик был выдвинут, первая попавшаяся на глаза пристава, вещь — был роскошный голубого бархата футляр.

Не торопясь вынул пристав из бокового кармана мундира какую-то бумагу и прочитав про себя, сказал:

— Вот эта самая вещица из числа украденных сегодня ночью. Где вы ее нашли?

— Вчера ночью, когда возвращался от своего хозяина, я нашел ее на улице.

— Странно. Значит, эта самая вещь была украдена ворами во время вашего нахождения в кабинете Николая Васильевича?

— Как это, в моем присутствии?

— Очень просто. Этот самый медальон находился запертым в несгораемом шкафе…

— Этого быть не может! — прервал его Бровцын. — Он не мог там находиться! Я нашел медальон на улице.

— Этого быть не может. Я вам заявляю, что эта самая вещь находилась там спрятанной. Когда шкаф взломали воры, то вместе с остальными драгоценностями и ее похитили. А может быть вы, так были заняты своей работой усердно, что и не слыхали, как вошедшие в комнату люди учиняли взлом?

— Если вы мне не верите, — сказал Бровцын, едва сдерживая свое негодование, — то я вам отвечать не буду.

В столе, кроме медальона, ничего не нашли.

Самый тщательный обыск всего дома не открыл ничего.

— Могу я побывать у своей матушки, господин пристав? — спросил Бровцын.

— Нет, этого нельзя.

— Разве я арестован?

— Угадали.

Обвиняемый в краже со взломом опустился на кровать.

За час перед этим, он считал себя счастливейшим человеком в мире, а теперь? Он, заподозренный вор, обокравший своего благодетеля, на дочери которого собирался жениться! Положим, он будет оправдан. Но разве этим самым смоется та грязь, которой поспешат его забросать? А разлука с матерью? Перенесет ли она позор, ожидающий её единственного сына, опору её старости?!

— Теперь не угодно ли вам будет отправиться со мной в полицию, — сказал пристав, — и если угодно, то в моем присутствии можете простится с вашей матушкой.

Насколько была тяжела эта сцена, служит лучшим доказательством, что не только понятые заплакали, но и у городовых, видавших виды, появились на глазах слезы.

В тюрьме

Из полицейского участка Бровцын был препровожден в камеру судебного следователя.

Судебный следователь, к которому ввели Бровцына, был молодой человек, лет двадцати двух.

Товарищи по службе его не любили. Он считал себя чуть ли не первым юристом в свете и беспощадно критиковал действия своих сослуживцев.

Год тому назад, Прокофьев окончил курс в одном из привилегированных заведений, по первому разряду.

Спустя несколько месяцев по окончании Курса, благодаря связям, он был командирован в Ростов, исправлять должность судебного следователя.

Будучи совершенно незнаком с жизнью, Прокофьев часто делал во время производства следствия крупные ошибки. Он скорее запутывал, чем распутывал дела.

Замечания прокурорского надзора, выводили юного юриста из себя. Считая себя непогрешимым, он объяснял делаемые ему замечания — завистью.

Обвиняемые также не любили Прокофьева. Его высокомерие и гордость не располагали к откровенности.

Вот к этому-то чиновнику и привели Бровцына. Пристав, арестовавший его, самолично прибыл в камеру и вручил вещественное доказательство кражи — ценный медальон.

Следователь, в течение нескольких минут, молча разглядывал бухгалтера.

Окончив осмотр, чиновник решил, что он будет иметь дело с опытным вором.

— Ваше имя, отчество, фамилия и звание, — металлическим голосом и отчеканивая каждое слово, спросил следователь.

— Сергей Семенович Бровцын, дворянин.

— Каких лет?

— Двадцати одного.

— Под судом был?

— Нет.

— Чем занимаетесь?

— Состою бухгалтером при торговом доме Николая Васильевича Бородулина.

— Вы подозреваетесь в том, что ночью учинили в квартире вашего хозяина взлом несгораемого шкафа. Учинив взлом, вы похитили на шестьдесят тысяч драгоценных вещей, безымянных билетов на сорок тысяч и золота на три тысячи. Признаете ли себя виновным?

— Нет, господин следователь, ничего подобного я не совершал. Бог свидетель, что я неповинен.

— Вы работали вчера ночью в кабинете Бородулина?

— Работал.

— Когда вошли в кабинет, не заметили, чтобы шкаф был взломан?

— Я вошел в присутствии Николая Васильевича и шкаф находился в целости. Он был заперт.

— Отчего вы знаете, что он был заперт?

— Потому что хозяин в моем присутствии его отворял и взял из него какую-то пачку.

— А что он сделал с ключом?

— Положил его в карман.

— В котором часу вы ушли из кабинета?

— Во втором часу.

— К вам никто не входил в кабинет?

При этом вопросе молодой человек замялся.

— Никто не входил, — ответил он после некоторой паузы.

«Это он пускал своих сообщников», решил юрист.

— Когда вы ушли, кто вас провожал из прислуги?

— Никто.

— А где же была горничная?

— Она спала на кухне с кухаркой и я, не желая их тревожить, прошел через черный ход.

— Отчего не через парадный?

— Потому что я вошел через черный.

— Где оставили вы свое пальто?

— На кухне.

— Как же вы решились уйти, оставив дверь открытой?

У Бровцына при этом вопросе мелькнула мысль, что благодаря его неосторожности, злоумышленник мог проникнуть в квартиру и обокрасть хозяина.

— Теперь я понял свою ошибку, — ответил Бровцын, оживляясь. — Вероятно, ей кто-нибудь воспользовался, а на меня пало подозрение.

— Ошибаетесь. Как вы ни старались тихо покинуть кухню, кухарка услыхала скрип отворенной двери, вышла на лестницу и, успокоенная тем, что вы спускались в это время, вернулась и заперла дверь.

Мимолетная надежда на оправдание рухнула.

— Теперь, — продолжал следователь, — объясните мне, каким образом мог очутиться вот этот медальон в вашем столе?

— Я отказываюсь дать на этот вопрос объяснение.

— Это ваше дело. По закону вы имеете право не давать ответов на те вопросы, которые могут послужить к вашему обвинению.

— Но клянусь вам, что я не виноват!

— Тогда объясните нахождение у вас медальона?

— Не могу, — ответил Бровцын, едва внятно.

— Тем хуже для вас. Присяжные по достоинству ответят на ваше запирательство.

— Что хотите делайте со мной, но я клянусь всем, что есть для меня святого на свете, что не я обокрал своего благодетеля.

Окончив допрос, следователь написал и прочел Бровцыну постановление. Оно было ужасно! Сергей Семенович привлекался к следствию, как виновный в краже со взломом, при увеличивающих вину обстоятельствах. Мерой пресечения от уклонения от следствия было тюремное одиночное заключение.

Пристав, все время присутствующий при допросе, был, видимо, доволен принятой строгой мерой.

Несчастный Бровцын, шатаясь, в сопровождении полицейских вышел из камеры.

Старичок, тюремный смотритель, был несказанно удивлен, когда к нему привели нового арестанта.

Иван Сергеевич Артамонов был бодрый, красивый старик, шестидесяти трех лет. Он был сослуживцем отца обвиняемого и маленького Сережу носил на руках. Будучи бездетным вдовцом, он в течение двадцати лет был в Ростове, сначала помощником, а потом и приставом. В свое время, он считался образцовым полицейским чиновником и кроме того, безукоризненно честным человеком.

Всякий другой на его месте сумел бы запастись капитальчиком на черный день, но не таков был Иван Сергеевич. Когда он почувствовал, что его энергия слабеет, то принял скромную должность смотрителя тюрьмы.

Арестанты чуть не молились на своего начальника. В течение десяти лет он исправлял свою должность, и не было случая побега.

Независимо от того, что Артамонов был очень дружен с покойным Бровцыным, он глубоко уважал и мать Сережи.

— Сережа! — воскликнул он, обнимая молодого человека. — Тебя ли я вижу под конвоем?! Какими судьбами?! Уж не убил ли ты кого сгоряча?!

— Меня обвиняют в краже со взломом у моего благодетеля, Иван Сергеевич, — ответил Бровцын, разрыдавшись.

— В краже, да еще со взломом?! Ну, это дудки. Сережа на такую штуку не способен! Пока не прочту сам постановления, не поверю.

Доброму смотрителю скоро пришлось убедиться, что сын его друзей, действительно обвиняется в краже.

Так как, согласно предписанию, обвиняемый должен был содержаться в отдельной камере, то Артамонов лично препроводил его в новое помещение.

— Извини, дружок, во всей тюрьме нет лучше комнаты, — сказал он Сергею Семеновичу. — Ну, а теперь ты мне, как на духу, все расскажи. Помни, Сережа, что ты говоришь с другом твоего покойного отца и твоей дорогой матушки.

— Я даю вам честное слово, что не скрою от вас ровно ничего.

— Верю, дружок, верю.

— Но только перед тем, чтобы раскрыть свою душу, я заручусь от вас обещанием никому не выдавать моей тайны.

— Будь покоен и говори смело.

Смотритель с затаенным дыханием слушал сердечную исповедь своего любимца, уже известную читателю.

— Тебе делает большую честь, — сказал смотритель, — что ты не выдал Александру Николаевну. Другой бы на твоем месте, ради свободы, не так поступил бы. Здесь ты к счастью недолго останешься.

— Отчего вы так думаете?

— Против тебя только и есть одна главная улика, это — медальон. Поверь, что как только Александра Николаевна узнает об этом, то признается отцу и заставит его заявить следователю, что медальон по ошибке значился в списке украденных вещей.

— Положим, что так, но все-таки косвенные улики, что я совершил кражу, от этого заявления не уничтожаются. Мое единственное спасение может только заключаться в розыске настоящих воров.

— Это совершенно справедливо. К твоему несчастью, дело твое не в надежных руках. Следователь Прокофьев совершенно неопытен. Никогда ни у кого он по своей гордости совета не попросит, считая себя умнее всех. Пристав, недружелюбно относится к твоей матушке. Он когда-то за ней ухаживал и получил такой сильный отпор, что никогда это не забудет. Праздничными твоя матушка также его не балует. Значит, на этих господ тебе нельзя надеяться. Необходимо отыскать помощь со стороны. Не дальше как через две недели, окончит свой срок содержания в тюрьме преступник, отчаянный вор, но почему-то мне безгранично преданный. Вот его-то я и направлю на розыски. Поверь мне, что он всю подноготную этого дела узнает.

— Помогите мне, дорогой Иван Сергеевич, снять с себя ужасное подозрение! — вскричал обвиняемый, с рыданием бросаясь на шею почтенного старика.

— Успокойся, мой друг, своих сил для тебя не пожалею. Сегодня вечером побываю у твоей матушки. Не падай духом. Господь все к лучшему устраивает.

— Имея такую надежную опору, как вы, дорогой Иван Сергеевич, я буду спокойнее.

— Ну, теперь до свидания, дружок, надо сделать кое-какие распоряжения, да и у других арестованных деток побывать. Все, что тебе потребуется, все исполню. Только заяви дежурному надзирателю. Да и сам, как только будет свободная минута, то проводить ее буду у тебя.

Поцеловав Сергея Семеновича и перекрестив его, добряк Артамонов вышел из тюремной камеры.

Неожиданное посещение

Верный своему обещанию, Иван Сергеевич в тот же вечер отправился навестить Александру Петровну Бровцыну.

Когда он позвонил у её дома, то дверь отворила Ирина.

— Дома барыня? — спросил он у кухарки, стоявшей перед ним с заплаканными глазами.

— Где же ей быть, сердечной. Хорошо, что ты пришел, может и утешишь ее, а то больно убивается.

Ирина уже в течение двадцати пяти лет служила у Александры Петровны. Поступила она в дом Бровцыных пятнадцатилетней девушкой, после того, как умер её отец. Будучи безземельным крестьянином, он зарабатывал пропитание себе и своей дочери тем, что по летам нанимался в пастухи. На заработанные деньги, в весьма ограниченном количестве, он должен был кормиться целую зиму. Чтобы заработать лишний грош, подпаска отец Ирины не нанимал, и эту должность исправляла его дочь.

Много горя испытала девочка, пока не поступила одной прислугой к Александре Николаевне.

Ирине, действительно, посчастливилось в том отношении, что она нашла место у хозяйки, с ангельским терпением и кротостью.

Более бестолковой прислуги трудно было встретить. Леность её была беспримерная.

Когда она исполняла должность подпаска, то покойный отец подгонял ее длинным кнутом, составляющим принадлежность каждого пастуха.

В семействе Бровцыных кулачная расправа не практиковалась и, поэтому Ирининой лени был предоставлен полный произвол.

Несмотря на долготерпение добродушной хозяйки, Ирина доводила ее иногда своей леностью и бестолковостью до слез.

Отец Сергея, при виде их, говаривал жене: «Да откажи же, наконец, Ирине, а то она нас всех с ума сведет».

Скупость Ирины была также феноменальная: она тряслась не только над своими деньгами, но для неё было невыносимо тяжело — смотреть, если и хозяева тратят деньги на угощение гостей.

Ирина всем без исключения говорила «ты», слова «вы» она не признавала. Как на счет этого «ты» ни бились хозяева, но ничего не помогло, девушка поставила на своем.

Честностью своей прислуги хозяева не могли нахвалиться.

Сергея Семеновича она боготворила, и когда его увели из дома, под конвоем, Ирина рыдала на весь дом.

В то время, когда начинается наш рассказ, ей было сорок лет. Это была здоровая, высокая полная, краснощекая блондинка.

К Ивану Сергеевичу она всегда благосклонно относилась.

— Сильно убивается Александра Петровна? — спросил Артамонов, снимая пальто.

— Сам увидишь, за один день, на десять лет состарилась. Смотри же, уговори ее не плакать.

— Постараюсь, Иринушка.

— А не знаешь, где наш соколик?

— Как не знать. Ко мне в тюрьму посадили.

При этом известии Ирина руками всплеснула.

— В тюрьме?! Ах они, окаянные душегубы!

Несчастная мать очень обрадовалась при виде своего старого друга.

— Какое ужасное несчастие вас постигло, дорогая Александра Петровна, — сказал смотритель, целуя руку хозяйки.

— Да, действительно, Господь послал тяжелое испытание. Ну да будет Его святая воля. Сережа, конечно, у вас?

— У меня.

— Иван Сергеевич, скажите мне правду, верите ли вы в виновность Сережи?

— Клянусь вам, что не верю. Хоть сейчас присягну, что он не способен на такие деяния.

— Благодарю вас, дорогой, ваши слова облегчают мои страдания.

— Я уже обещал Сергею посвятить все свои силы, чтобы раскрыть это таинственное воровство. Как только на днях освободится у меня из тюрьмы один молодчик, сейчас же примемся за розыски. Только вы, голубушка, берегите свое здоровье.

— Меня только одна молитва и поддерживает. Что поделывает Сережа?

— Он не так убивается о себе, как страдает за вас. Каждую свободную минуту я ему посвящаю.

— Не оставляйте его, дорогой мой. На вас вся надежда. А я с вами хотела посоветоваться и уже собиралась послать Ирину за вами.

— Весь к вашим услугам.

— Сережа все вам рассказал?

— Решительно все. Также и о том, кто, по его мнению, подарил ему медальон.

— Вот об этом-то я и хочу переговорить с вами. Мне пришло на мысль, не сходить ли мне к Александре Николаевне. Может быть, она не пожелает, чтобы из-за её подарка невиновный томился в тюрьме.

— Отчего же не сходить. Хотя это и не послужит к полному оправданию, но её заявление все-таки опровергнет главную улику.

Раздавшийся звонок прервал беседу. Хозяйка вскочила с кресла.

— Уж не полиция опять ли? — прошептала она, побледневши. Звонок повторился. Александра Петровна бросилась в переднюю и так как Ирины не было, то сама отворила дверь.

Крик изумления вырвался из её груди.

Перед ней стояла взволнованная Александра Николаевна Бородулина.

— Простите, что я пришла к вам, — сказала дрожащим голосом девушка. — Я решилась лично проверить слух, о том, что Сергей Семенович арестован.

— К несчастью это верно.

Бородулина прислонилась к стене.

— Что же мы стоим в передней, — сказала хозяйка, — пойдемте в комнату.

— Вы одни?

— Нет, у нас старинный наш друг, смотритель тюрьмы, который пришел от моего бедного Сережи.

— Пойдемте к нему, — торопливо сказала девушка, — я хочу лично от него узнать о вашем сыне.

Так как Артамонов часто бывал в доме Бородулиных и лично знал Александру Николаевну, то она, как старому знакомому, дружески протянула ему руку.

— Скажите, Иван Сергеевич, — спросила она, — правду ли говорят, что у Сергея Семеновича во время обыска нашли мой медальон?

— Совершенно верно.

При этом ответе Александра Николаевна словно обмерла. Её симпатичное лицо исказилось от нравственного потрясения.

— Да как же он мог попасть к нему? — с болезненным стоном спросила она.

— Разве не вы положили ему медальон в карман пальто? — спросила Бровцына.

— Я?! О, нет. Полгода тому назад, я на все свои сбережения заказала медальон и подарила отцу в день его ангела. Отец очень дорожил этим подарком и боясь его потерять, спрятал в несгораемый шкаф.

Если бы весь дом сразу рухнул, то он не произвел бы на присутствующих такого страшного действия, как слова, произнесенные девушкой.

Первым опомнился от изумления смотритель.

— Вы не шутите, Александра Николаевна? — спросил он.

— Могу ли я шутить, Иван Сергеевич, в тот момент, когда над человеком, которого я так сильно люблю, разразилось такое несчастие?!

Это вырвавшееся признание подтверждало роковую истину!

— Но, ведь, Сережа не украл его? — каким-то диким голосом вскрикнула мать.

— В его невинности я и не сомневаюсь, — ответила девушка. — Но кто мог положить ему в карман мой медальон?

— Да, это более чем загадочно, — сказал смотритель.

Александра Николаевна, бледная как смерть, дрожа всем телом, поднялась с дивана.

— Скажите, Иван Сергеевич, это одна из самых главных улик против него?

— Самая главная.

— В таком случае, прощайте. Теперь не время решать загадку. Необходимо уничтожить эту улику, и я берусь это сделать.

Когда Бородулина вышла, между оставшимися собеседниками водворилось гробовое молчание. Каждый из них боялся первым заговорить.

Первая заговорила мать.

— Иван Сергеевич, вы верите, что не она положила медальон в карман сына?

— Верю, безусловно.

Александра Петровна вспыхнула.

— Значит, вы допускаете мысль, что Сережа самовольно взял медальон, то есть похитил его!!!

— И этого не допускаю.

— Да, ведь, не посредством же колдовства, он очутился у него?

Смотритель молчал.

— Отвечайте же мне, ваше сомнение, в честности Сергея меня с ума сведет!

— Кто же вам сказал, что я сомневаюсь, я верю в справедливость слов как Александры Николаевны, так и вашего сына.

— А я не верю! Она просто боится, чтобы её имя не фигурировало в процессе о краже со взломом. Александра Николаевна дрожит за свою репутацию и больше ничего. Медальон ей положен. Это верно.

— При всем моем уважении к вам, моя дорогая Александра Петровна, я с вашими доводами согласиться не могу. Если бы она действительно так дорожила репутацией, то к вам, после всего, что случилось, она бы не пришла. Но этого мало, Александра Николаевна не сказала бы в присутствии постороннего лица, что она любит вашего сына. Это сознание было высказано о человеке, который содержится в тюрьме по обвинению в гнусном преступлении.

— Простите мою горячность, Иван Сергеевич, да вы правы. Но кто же мог положить сыну медальон?

— Вероятно, со временем это разъяснится. Однако, мне пора домой, я и то долго просидел.

Вернувшись в тюрьму и обойдя все камеры, смотритель поспешил к своему любимцу.

Он передал Сергею все виденное и слышанное в доме его матери.

Охватившая Сергея радость при известии о посещении Александры Николаевны сменилась отчаянием, когда он узнал, что молодая девушка не клала ему медальона в карман.

— Кто же мне положил его в карман!? Нет, я положительно сойду с ума. Ведь не я украл его! — в каком-то исступлении закричал он. — Господи! неужели и она меня подозревает.

— Нисколько. Она сказала, что теперь не время разгадывать загадки, а надо спасти тебя.

— Разве может быть для меня спасение, если не откроют настоящего виновника?

Оставшись один, Сергей Семенович с рыданием бросился на кровать.

Отец и дочь

В тот вечер, когда в кабинете Бородина занимался бухгалтер, Николай Васильевич, как известно, отправился с женой в гости.

У радушных хозяев глава торгового дома изрядно кутнул и возвратившись домой прямо прошел, или правильнее сказать, его супруга Ольга Михайловна, провела его в спальню.

На другой день, в шестом часу утра, Бородулин был разбужен горничной Дашей, заявившей ему о разгроме его кабинета. Сейчас же было послано за полиций. Согласно находившейся в шкафу описи драгоценных вещей, их пропало на сумму шестьдесят тысяч, безымянных билетов пятипроцентного займа, на сорок тысяч и на три тысячи золота. В числе драгоценностей был похищен медальон дочери, которым Бородулин так дорожил. После допроса у судебного следователя, полицейский пристав с торжествующим лицом вошел к Бородулину, который сидел за письменным столом.

— Имею честь доложить вам, что мной отыскан вор, совершивший у вас кражу.

— Отыскан? И так скоро? — удивленно спросил хозяин. — Честь и слава ростовской полиции. Кто же он?

— Ваш бухгалтер Бровцын.

— Бровцын?! Сергей?! Этого быть не может!

— Совершенно верно докладываю. Ведь невиновного судебный следователь в тюрьму бы не посадил.

— Как, разве он арестован?!

— В одиночное заключение посажен.

— Положительно не могу допустить мысли, чтобы Сергей мог обокрасть меня. Тут должна быть ошибка, где же доказательства против него?

— При обыске, мной в его столе отыскан медальон с портретом вашей дочери. Тот самый, который значится в вашем списке.

— Господи! — воскликнул Бородулин. — Ну, кто бы мог ожидать это от человека, которого все считали одним из честнейших людей. Где же медальон?

— Он у судебного следователя.

— Кроме медальона, ничего не найдено?

— Пока ничего. Я все-таки не теряю надежды отыскать все до последней нитки. По-моему, у обвиняемого были сообщники и все накраденное у них и спрятано.

Оставшись один, Бородулин никак не мог успокоиться и стал быстро ходить по кабинету.

— Нет, не может быть, — твердил он громко, — здесь какая-нибудь ошибка, Сергей не может быть вором!

В десятом часу вечера Александра Николаевна вошла в комнату отца.

Она до такой степени имела утомленный и болезненный вид, что Бородулин испугался.

— Что с тобой, моя ненаглядная Саша? — спросил он. — Ты едва держишься на ногах.

— Ничего, папа. Я просто утомилась. Ходила к матушке Сергея Семеновича.

— Зачем это? — с удивлением спросил отец.

— Мне лично хотелось проверить слухи об аресте нашего общего любимца.

— Напрасно ты это сделала. Твой поступок могут объяснить с дурной стороны, и ты сделаешься басней города.

— Мне теперь все равно.

— Как, все равно? Что это значит?

— Ты не сердись на меня, папа. Я тебе все расскажу откровенно. Не буду больше таить от тебя истину. Я любила Сергея более своей жизни. Объяснение с тобой по этому поводу я откладывала до дня своего рождения. Он, как мне казалось, любил меня и имел намерение жениться на мне. Судьбе было угодно расстроить мое счастье.

— Неужели, Саша, ты полагала, что я не замечал этого? Сергея я сам любил, как сына и в душе радовался, что вы друг другу симпатизируете.

— Я, папа, до сих пор не решаюсь поверить в его виновность. Я в первый раз прибегла ко лжи и вот за это какое жестокое получила наказание.

— Кого же ты обманула, дитя мое?

— Тебя, папа, и маму.

— Когда же?

— Вчера. Я знала, что он будет у тебя работать и под предлогом головной боли, осталась дома.

— Что же ты, видела его?

— Я до двенадцати часов просидела с ним в твоем кабинете. Он не верил своему счастью, моему согласию быть его женой. И вдруг, после такого объяснения, непонятная кража.

— Действительно, непонятная.

— Если бы у него не нашли моего медальона, то никакая сила не могла бы меня убедить в его виновности. Я, безусловно, верю в его честность, но что же можно сказать против действительности. Ты не поверишь, папа, как я страдаю, — сказала она, с рыданием бросаясь на шею отца.

— Успокойся, мое дорогое дитя. Ты так еще молода, что все скоро изгладится из твоего воспоминания.

— Не думаю, папа, чтобы я была в состоянии его забыть.

— Не отчаивайся, голубка, Господь не без милости.

— Папа, милый, дорогой, у меня к тебе просьба!

— Заранее говорю, что исполню.

— Подай заявление, что медальон, как ты теперь вспомнил, не находился в шкафу. Ты перед тем, чтобы ехать в гости, взял его с собой и дорогой обронил.

— Какая же будет польза в этом заявлении?

— Большая. Никаких вещей, кроме медальона, не найдено. Это единственная против него улика. Если даже допустим, что он виноват, — Господь с ним. Предоставим все дело его совести. Не нам его карать.

— Если ты желаешь, я это завтра же сделаю.

Александра Николаевна повисла на шее отца.

Когда Николай Васильевич, уступая просьбе дочери, подал заявление, то как будто с его души свалилась какая-то тяжесть.

Хотя кража была совершена больше чем на сто тысяч, но она не могла отозваться на благосостоянии его торгового дома. Капитал Бородулина, кроме оборотного, заключался в миллионе, пятистах тысячах именных билетов, лежащих в государственном банке.

В тот день, когда было подано заявление Бородулиным следователю, Александра Петровна получила следующее письмо:

«Милостивая государыня! Мой отец припомнил, что тот медальон, который нашли у вашего сына, был вынут им накануне из шкафа. По всей вероятности, его дорогой мой батюшка обронил. По моему мнению, теперь вы имеете полное основание хлопотать о том, чтобы вашего сына освободили на поруки. Судебному следователю сообщено. При пожелании всего лучшего и полного успеха, остаюсь преданная вам Александра».

Наскоро одевшись, Александра Петровна отправилась к судебному следователю.

Бровцыной пришлось прождать более часа, пока наконец ее удостоил принять Прокофьев.

— Что вам угодно? — спросил он душу леденящим тоном.

— Я пришла просить вас отпустить на поруки моего сына, Сергея Бровцына, которого вы заключили в тюрьму,

— Это тот самый, который обвиняется в крупной краже у Бородулина?

— Да, его обвиняют, но я уверена, что он не виноват.

— Не виновных я не сажаю в тюрьму, — отрезал он. — Что же вам угодно?

— Позвольте мне взять его на поруки.

— Не могу. Пока он сидит в одиночном заключении, я успею арестовать всех его сообщников.

— Но ведь я слышала, что медальон, который найден был во время обыска у моего сына, не был в числе украденных вещей?

— Что же из этого?

— Значит, самая главная улика обвинения пала.

— Кто же вам это сказал? По моему мнению, она была не главная, а самая маленькая. О главных уликах, кроме меня, никто не знает.

Несчастная мать едва на ногах держалась.

— Позвольте мне хотя повидаться с сыном?

— Раньше как через месяц, ни в каком случае не позволю. Извините, мне некогда.

Шатаясь, покинула Бровцына камеру опытного юриста.

Кое-как она добралась до тюрьмы и попросила доложить о ней смотрителю.

Иван Сергеевич поспешил принять посетительницу.

Она ему показала письмо Александры Николаевны и передала о своей беседе со следователем и о его взгляде на улики.

— Ну, это он врет. От этой бездушной куклы, видно, толку не добиться. Против городского сада живет товарищ прокурора; чудная личность, идите к нему, а он вам поможет.

Бровцына из тюрьмы отправилась к товарищу прокурора, который к её счастью оказался дома.

Он очень любезно усадил Александру Петровну и с большим вниманием выслушал её просьбу.

— Я знаю, сударыня, дело вашего сына. Не дальше как сегодня утром, я его рассматривал и при мне было получено заявление Бородулина о медальоне. По моему мнению, принятую следователем меру можно смело изменить. Об этом еще я до вашей просьбы с ним говорил, но он непреклонен. Откровенно говоря, господин Прокофьев почему-то вообразил, что я к нему придираюсь и стараюсь затормозить всякое его следствие. Вот по этой-то причине я и не желал бы брать на себя инициативу отдать вам на поруки вашего сына. Примите мой добрый совет. Поезжайте в Таганрог и лично обратитесь к прокурору суда. Чтобы облегчить ваше ходатайство, я сейчас ему напишу письмо. Наш прокурор очень милый и справедливый человек, я уверен, что ваше желание будет исполнено.

— Буду вам очень признательна, если вы напишете письмо.

— Потрудитесь обождать несколько минут, я сейчас приготовлю. Вы еще успеете попасть на поезд.

Заручившись письмом, Бровцына поспешила в Таганрог.

Прокурор, ознакомившись с содержанием письма своего подчиненного, принял большое участие в Александре Петровне. Он вручил ей пакет с предложением следователю немедленно выпустить Сергея на поруки его матери.

Через два часа после возвращения Александры Петровны в Ростов, она могла уже обнять у себя дома своего сына. Как ни бесился Прокофьев, но предложение прокурора должен был исполнить.

Розыски

Спустя несколько дней после отдачи на поруки Сергея Семеновича Бровцына, арестант Гришка Преснушкин окончил срок тюремного заключения.

Преступник, молодой парень, двадцати трех лет, был отчаянный вор. Небольшого роста, худощавый, с бледным, испитым лицом, он обладал силой и ловкостью. Имея замечательный голос, он с четырнадцатилетнего возраста попал в кафешантанный хор, но за пьянство и страсть к воровству был из него изгнан. До восьми раз Преснушкин судился за кражи, но благодаря изумительной ловкости, шесть раз выходил сухим из воды. За все время на основании косвенных улик, он был приговорен лишь два раза.

Не только городские жители Ростова-на-Дону и смежного с ним города Нахичевани звали Преснушкина, по и окрестные деревни.

В совершении краж Гришка был виртуоз.

Самые смелые планы обкрадывания ближних он приводил в исполнение с замечательным хладнокровием.

Украсть среди белого дня, на глазах публики, скрыть покражу чуть ли не на глазах полиции, составляло для Преснушкина истинную забаву.

Если бы он не сидел в тюрьме в то время, когда обокрали Бородулина, то по дерзости этой кражи его обязательно бы в ней заподозрили.

К содействию этого ловкого вора и обратился тюремный смотритель.

Пригласив Преснушкина в свою квартиру. Иван Сергеевич сказал ему:

— Любезный Гриша, хотя ты и отъявленный вор, но это не мешает мне обратиться к тебе с просьбой. Согласен ты мне оказать услугу?

— Почту за особое счастье. Вы родной отец несчастной братии и кто побывает в тюрьме, где вы начальником состоите, тот за ваше благородие душу положить. Приказывайте, все сделаю.

— Спасибо, голубчик, за обещание. Ты слышал, что на днях обокрали купца Бородулина?

— Как же, среди арестантов шел разговор.

— В этой краже подозревают очень близкого мне человека, за которого я готов поручиться, что он не виноват.

— Знаю, ваше благородие. Это только полицейскому приставу, да нашему господину Прокофьеву, могла такая мысль залезть в башку. Нет, эта штука не его рук.

— Вот мне бы и хотелось доказать, что пристав и следователь попали на ложный след.

— Из кожи выйду, а постараюсь исполнить ваше приказание.

— Вот возьми себе, Гриша, пятерку на первоначальные розыски, а там не обижу.

— Не извольте беспокоиться, ваше благородие, от вас я денег не приму. Вашей милостью и так доволен.

— Нет, ты должен их взять. Мне эти пять рублей возвратит мамаша Сергея Семеновича.

— Ну, это другое дело, — положив в карман деньги, Преснушкин без сожаления покинул свою даровую квартиру.

«Ну, Гришка, изволь теперь разуважить нашего благодетеля Ивана Сергеевича, — размышлял он, отдаляясь от тюрьмы. — Пойдем, брат Григорий, теперь в Нахичевань, в трактир к хохлу. Может быть там что и поразузнаем».

При входе в Нахичевань со стороны Ростова, на самой окраине города, помещался питейный дом. Содержатель его отставной унтер-офицер, малоросс Гриценко, пользовался любовью всех посетителей.

Хотя он себя не забывал и копил денежки на черный день, но никого не обижал, пьяных не обсчитывал и зорко следил, чтобы трезвые гости в карман пьяниц не залезали.

Торговля Гриценко так хорошо шла, что он действительно мог бы сделаться богачом. К его несчастью, жена его была горчайшая пьяница.

С разрешения мужа, который до смешного ее боялся, она ежедневно выпивала две бутылки водки.

Эта порция, так сказать, была официальной, но к ней еще прибавлялась неофициальная в том же размере.

Когда супруг должен был по делам отлучиться, то по возвращении приходил в ужас.

Если в кассе оставалось при уходе Гриценко рублей сорок, то после проверки, находились гроши, несмотря на большое количество проданного вина.

Это происходило оттого, что пьяная «хохлиха», как все ее называли, плохо знавшая счет деньгам, получая рублевую бумажку, давала на три рубля сдачи.

К Преснушкину хохлиха благоволила. Однажды, пьяная она пошла купаться и стала тонуть. Проходивший Преснушкин, рискуя жизнью, с трудом вытащил пьяную бабу.

В этот-то питейный дом и направился Преснушкин. Он попал в добрый для него час. Муж был в отсутствии, а за стойкой стояла пьяная хохлиха.

— Добро пожаловать, — сказала она, — что, это тебя давно не видать.

— На тёплые виды ездил, от простуды лечиться, — ответил он.

Сидевшая публика, состоящая в большинстве из бродяг, разразилась хохотом.

Все они знали, что пятимесячная тюрьма заменяла Преснушкину тёплые виды.

— Ну, хозяюшка, давай две бутылки водки, надо с друзьями вспрыснуть возвращение из-за границы. Да давай самого лучшего. Горлодера нашему брату пить не полагается.

— Деньги клади на стол и товар бери. Это ведь мой дубина муж без денег отпускает.

— На, получай десятку, — сказал Преснушкин, подавая хохлихе полученную им от смотрителя пятирублевку. — Давай девять сдачи.

Хозяйка взяла бумажку, посмотрела на нее, выдала две бутылки и три трехрублевки.

Собутыльники окружили своего товарища, с которым так давно не видались и пошла задушевная беседа.

Когда вино было выпито, то по складчине взяли четвертную и начался пир.

— Я слышал, — обратился Преснушкин к своим товарищам, — без меня вы ловко пощупали Бородулина. Кому из вас посчастливилось?

— На усах текло, да в рот не попало, — ответил один из компании, высокого роста, рыжебородый детина.

— Как так?

— Да очень просто, наши тут не при чем.

— Неужели? Но кто же так ловко обработал?

— Вот этого-то никто не знает. Я так полагаю, что здесь работал кривой армяшка. Уж больно он теперь форсу задает. Оделся, что твоя картина.

— Ну, где ему дураку, — с презрением ответил бродяга. — На это в его башке разума не хватят.

Нужно заметить, что Преснушкин всей силой своей души ненавидел «кривого армяшку».

Ненависть эта происходила оттого, что тот своей смелостью мало уступал бродяге и мнение всех жуликов разделялось на две части. Одни превозносили Гришку, другие кривого армяшку.

— Ну, а я тебе говорю, что это он обработал. А главное, что он теперь в полной безопасности. «Рыжие» пошли по ложному следу. Забрали служащего у купца, да сердяга не причем.

— Ну, еще бы. Уж скорее поверю, что Кущин дело это сделал.

— Где ему, неповоротливому медведю, верь мне, что все это устроил кривой армяшка,

---

В разгар кутежа вернулся хозяин и бродяга, опасаясь, чтобы его проделка с пятирублевой бумажкой не обнаружилась, поспешил улизнуть из кабака.

Не доходя до Ростова, бродяга увидал лежащего в канаве пьяного мужика. Не теряя времени, он снял с него сапоги, из кармана вынул рублевку и пошел далее. По дороге он зашел к жиду Янкелю, занимающемуся покупкой краденых вещей.

Янкель, шестидесятипятилетний старик, увидав бродягу, едва от радости не кинулся к нему на шею.

— Вот, дорогой Гриша, сколько ты Янкелю доставил своим приходом удовольствия. С тех пор, как ты в тюрьме сидел, мои дела совсем плохо пошли.

— Полно врать, твой друг армяшка завалил тебя товаром.

Ловкий жид, зная существующий между двумя первоклассными играми антагонизм, с презрительной улыбкой сказал:

— Пхе, далеко кулику до Петрова дня. Мой Гриша орел, а кривой — синица.

— Да ведь говорят, он у Бородулина на несколько десятков тысяч драгоценностей цапнул. Наверно частица, если только не все, у тебя.

— Это вздор. Кривому не обработать такого дела. Будь у него бородулинские вещи, он бы мне их принес. Нет, это не он совершил кражу.

— Кто же?

— Скорее Кущин. Этот старый медведь со мной в ссоре. Он теперь ведет дружбу с армяшками и им сбывает товар.

— Я сам подозреваю Кущина.

— Вот, что Гриша, я попрошу тебя. Узнай наверно, кто совершил кражу. Так как Кущин стал обижать старого Янкеля, то он решил ему отомстить. Если они не желают мне отдавать товар, то мы с тобой и без этого имеем хороший гешефт. Бородулин не пожалеет нескольких тысяч тому, кто укажет ему настоящего вора и наведет на след пропавших вещей. Янкель награду разделит со своим другом Гришей пополам.

— Для розыска нужны деньги. Давай десятку и я примусь за дело.

— Ой вай, это слишком большая сумма. Янкель теперь совсем сидит без дела. Возьми три рубля и работай.

— Ну, идет. Да кстати, купи сапоги, совсем новые. Сколько дашь?

Жид с видом знатока осмотрел и сказал:

— Тридцать копеек дам.

— Дешево покупаешь, да домой не носишь. Давай рублевку.

— Для друга пятьдесят копеек

— Ну, по рукам. Значит три рубля пятьдесят копеек.

Янкель отсчитал условленную плату.

— А ты, Янкель, не веришь тому, что обокрал Бородулина его служащий.

— Конечно, нет. Он бы не мог проглотить столько драгоценностей, а сбытчики не имеют с ним сношений.

Армяшка кривой

Лет за двадцать до начала нашего рассказа, в городе Нахичивани проживал винный торговец, армянин Артаньяц.

Начав дело с грошовым капиталом, Артаньяц в скором времени разбогател.

Ходили упорные слухи, что не торговля обогатила счастливого армянина, а фальшивые бумажки трёхрублёвого достоинства, которыми промышлял Артаньяц. На основании этих слухов, полиция производила у него внезапные обыски, но без всяких результатов.

С увеличением доходов, увеличился и аппетит к деньгам. Армянин к своей торговле прибавил и ростовщичество.

Вот эта отрасль и погубила его. Это был самый неумолимый кредитор.

Он только тогда выпускал свою жертву, когда высасывал из неё все соки. Его кровожадность стоила ему жизни.

Однажды он отправился вечером в Ростов и уже более не возвращался, на другой день его нашли в канаве, с перерезанным горлом и с обезображенным лицом.

Все поиски не привели ни к чему, убийцы так и остались не разысканными.

После его кончины, вступил в права наследника его сын, восемнадцатилетний юноша, а во вдовьей части, его вторая жена, очень красивая армянка.

Жена недолго оплакивала своего мужа и в юном Артанце нашла себе утешение. Развращённее этого наследника трудно было что-либо представить. С двенадцати лет он начать обкрадывать своего отца, а равно и мачеху.

Отец, нещадно бил своего сына. Розги не только не исправляли его, а напротив, он еще хуже стал воровать.

Вступив во владение имуществом, он предался самой разгульной жизни.

Из мачехи, что он хотел, то и делал, достигнув двадцати двух лет, спустил не только до последнего гроша свое имущество, но пустил по миру свою мачеху.

Обладая очень красивой наружностью, Артаньяц имел большой успех у женщин. Незадолго перед своим разорением, он увлек одну богатую женщину, жену донского казака и стал ее обирать.

Однажды, обманутый супруг подкараулил влюбленную парочку и избив юного армянина до полусмерти, выбил ему правый глаз. С этого момента он и получил кличку — «Кривой армяшка».

Оставшись без всяких средств, Артаньяц стал заниматься кражами. Войдя во вкус, он увеличил свою практику и стал во главе довольно значительной шайки карманников.

Многие из его подчиненных попадали под суд, пойманные с поличным, но их начальник оставался неуязвим. Полиция знала о проделках армяшки, но смотрела на них сквозь пальцы. Артаньяц умел с ней ладить и очень часто оказывал ей услуги.

Большинство краж, совершенных не его шайкой, полиция, благодаря содействию Артаньяца, открывала.

Бывали даже случаи, когда он похищал вещи у лиц власть имеющих, но, чтобы угодить полиции, указывал место, где они были спрятаны. Вещи возвращались хозяину, а преступники разысканы не были.

Вот на этого-то вора и точил зубы Преснушкин.

После выхода от Янкеля, Преснушкин первоначально отправился в кабак «Разгуляй», в котором по обыкновению собиралась шайка армяшки.

Вертеп под названием «Разгуляй» держал грек Макузи. Среди жуликов обоих соседних городов, грек пользовался большою популярностью. Его кабак редко посещался полицией и, поэтому, считался самым безопасным убежищем.

Грек оберегал своих постоянных гостей, но в то же время считался тайным полицейским агентом. Приносил ли он пользу своими открытиями полицейским властям, или нет, но карманы свои он наполнял деньгами изрядно. Макузи был вызван полицеймейстером и ему дали поручение отыскать лиц, участвовавших в краже у купца Бородулина. В надежде получить крупное вознаграждение, он пригласил к себе всех известных ему воров.

Когда Преснушкин пришел в «Разгуляй» компания находилась в полном сборе, во главе с Армяшкой Кривым. Армянин был одет в новый щегольской национальный костюм. При взгляде на его одежду, у Гришки утвердилась мысль, что он обокрал Бородулина.

— Добро пожаловать, наш знаменитый певец, — сказал хозяин, ласково встречая бродягу. — Рад дорогому гостю. Кстати и дельце найдется.

— Вот что, честная компания, — обратился он к публике, — собрал я вас всех сюда по очень важному делу. Я поджидал Кущина, да должно быть не придет. Потолкуем ладком, а потом я вам пожертвую от себя четвертную. Вам всем, конечно, известна дерзкая кража у Бородулина?

— Известна! — в один голос ответила компания.

— Вот по поводу ее я и собираюсь речь держать. Вам также всем хорошо известно, что я вас всех оберегаю, как родных детей. Теперь, братцы, после кражи у Бородулина нам всем предстоит большая опасность. Наше спасение будет заключаться в том, чтобы хотя частичку отыскать из украденного. Что ты на это скажешь, Артаньяц?

— Да, что мне сказать на это. Ни я, ни мои молодцы здесь неповинны.

— Откуда же ты так разбогател?

— Богачка одна влюбилась.

— В кривого-то? — спросил Преснушкин.

При этом замечании присутствующие расхохотались.

Армянин сначала вспыхнул, а потом побледнел. Его зрячий глаз блеснул молнией, и он со сжатыми кулаками подбежал к Преснушкину. Не успел он на него замахнуться, как Гришка так сильно ударил нападающего в грудь, что кривой опрокинулся.

— Товарищи! — заорал армянин, — бейте его, мошенника.

Преснушкину, несмотря на его силу, пришлось бы сильно пострадать. Подчиненные Артаньяца кинулись исполнять его волю.

— По местам! — закричал хозяин. — Мы собрались по важному делу, а они затевают драку!

Поднятые, кулаки опустились. В кабаке водворилась тишина.

— Преснушкин, ты обидел Артаньяца. Будь другом и ради меня извинись перед ним.

— Для вас, хозяин, с удовольствием это сделаю. Артаньяц, извини меня, за мою шутку.

— Ну, ладно, извиняю, — ответил он. — За тобой бутылка водки.

— Согласен.

Мировая состоялась.

Когда тишина восстановилась, хозяин опять заговорил:

— Если мы не наведем полицию на след, то наживем беду. Вы знаете, что с «рыжими» шутки плохи. Я надеюсь на тебя, Артаньяц, да на Гришу.

— Если бы в то время, когда сделалась кража, я не сидел в мешке, то сумел бы все разыскать. Теперь карты в руки Артаньяцу.

— А ты, хозяин, звал сюда Кущина? — спросил армяшка.

— Как же, — звал.

— Отчего же его нет?

— Это меня самого удивляет, обещался быть. Чего доброго, уж не он ли заварил эту кашу.

— Вряд ли, — сказал Артаньяц. — Он слишком неуклюж. Во всяком случае, нам надо его проследить. Кто возьмет это на себя?

— Я возьмусь, — ответил Гришка.

— Ну и ладно, а я прослежу за Таганрогским «Криволапым». Он, шельма, недаром уже две недели, как проживает у нас. Кой чёрт его сюда принес, когда и в Таганроге ему есть добыча.

— Да, детушки, постарайтесь. Не только заработаем от купца, да и себя еще обезопасим. Положим, полиция теперь может отыграться от губернатора, она ведь захватила чуть ли не с поличным одного служащего в торговом доме.

— Зачем же тогда к нам придираться? — спросил один сухощавый старик, с длинным носом.

— В том-то и дело, что теперь оказалось, что найденная у него вещь, — пояснил хозяин, — не была в числе украденных. Кроме того, у него же должны, быть сообщники. Постарайтесь же, братцы.

— Из кожи полезем, — отвечали собравшиеся.

— Ну, когда так, детки, то я заранее уверен, что мы выиграем дело. А теперь для удачи, выпьем.

Одной четвертной, поставленной греком, оказалось мало.

Хозяин, в ожидании крупной награды поставил вторую.

«Пожалуй, кривой и правду говорит, что он не принимал участия в краже. Хотя у него нарядное платье, да это еще ничего не значит, — размышлял Гришка. — У него ума бы не хватило так ловко спрятать концы. А все-таки и за ним мне надо присмотреть».

Тайна бродяги

На другой день после кутежа, Преснушкин проснулся со страшной головной болью.

Ему во что бы ни стало, надо было повидать Кущина. Но где его отыскать? Кущин не имел постоянной квартиры. Гришка обошел все вертепы Ростова и Нахичевани. Кущин словно сквозь землю провалился. Оставалось только побывать у «хохлихи».

Боязнь, что здоровенный хозяин поколотит его за проделку с пятирублевой бумажкой, удерживала его от посещения.

«Волков бояться в лес не ходить», наконец порешил он и твердой походкой отравился в дом сердитого унтер-офицера. Как только он вошел, сердце у него невольно екнуло.

Хозяин был в страшно дурном расположении духа и всех посетителей ругал отборными словами.

— Нашему уважаемому хозяину наинижайшее почтение, — сказал он заискивающим тоном.

— Ну тебя, ко всем чертям с твоим почтением, — закричал хохол, — все вы дьяволы, воры, душегубцы.

— За что такая немилость, ваше степенство, я всегда был вашим верным рабом. Положите гнев на милость.

— Был вчера в моем заведении?

Гришка быстрым взглядом окинул комнату и убедившись в отсутствии хохлихи, смело сказал:

— Нет, не был.

— Ну, это другое дело, здравствуй.

— Да в чем дело, скажите?

— А в том, что торговлю надо бросать, опять без меня жена торговала и ни денег, ни водки.

— Позвольте, дорогой хозяин, сороковочку в двадцать пять копеек.

— Садись, сейчас подам. Хотя бы тебе поганцу и не следовало бы водки давать. — За какую вину?

— А вот если бы ты, душегуб, не вытащил ее пьяницу из реки, не маялся бы я теперь.

— Зато душеньку христианскую спас.

— Хорошо спасение, все равно прямо в ад угодит. Только там ей и место пьянице.

Гришка только что уселся за стол, как дверь отворилась и в нее вошел новый посетитель. Бродяга вздрогнул от радости.

Это был Кущин, по прозванию «медведь».

Более подходящего названия трудно было подыскать. Среднего роста, с широчайшими плечами, длинным туловищем короткими ногами, могучей грудью и с лицом, обросшим волосами.

Какие у него были глаза, трудно было разобрать, так как он никогда ни на кого не глядел, и они были опущены вниз, прикрытые длинными ресницами. Походка его была медленная и ленивая. Казалось, что он едва в состоянии передвигать ноги. С трубкой, этот неповоротливый медведь никогда не разлучался и только когда ел или пил, вынимал ее из широчайшего рта. По профессии он был бродяга-вор, но вор осторожный и скрытный. Сообщничества в работе, он не признавал. По обыкновению, кражи совершал в одиночестве. Они были чрезвычайно смелые и замечательно хорошо обдуманы.

Преснушкин отлично знал все его проделки и вот почему он и заподозрил его в безумно смелой краже. Теперь для бродяги предстояла тяжелая задача развязать язык атому скрытому медведю. Споить его было очень трудно. Кущину выпить в полчаса четвертную ровно ничего не стоило.

Когда его угощали, то он зорко наблюдал, пьет ли собутыльник. В противном случае, он отказывался от дарового угощения.

Казалось, что у этого медведя никаких человеческих чувств не могло существовать. Всех и все он ненавидел, к Преснушкину он больше всех благоволил. Неоднократно Кущин давал ему средства к обогащению.

— Вот не ожидал встретить друга, — сказал он ему, протягивая свою широчайшую лапу. — Окончил срок?

— Да, освободился.

— От этой радости, что увидел тебя, сейчас поставлю бутылку.

Это предложенное угощение поразило бродягу. В первый раз в жизни Медведь готов был раскошелиться для ближнего.

— Спасибо за предложение, выпью с удовольствием, но сперва допей мою сороковку.

Началась попойка. Кущин потребовал вторую, третью и наконец четвертую бутылку.

При виде такого щедрого угощения, у Преснушкина все более и более укреплялась мысль, что кража у Бородулина была делом рук Медведя. А Медведь пил без отдыха, молча и казалось, что вином хочет залить тяжелую, непосильную печаль.

Когда четыре бутылки были осушены, Кущин уплатив деньги хохлу, сказал бродяге:

— Гриша, у меня до тебя просьба.

— Говори, исполню, — едва двигая языком, ответил Преснушкин.

— Пойдем за город. Мне нужно свою душу отвести.

Бродяга так ослаб, что едва в состоянии был передвигать ноги, а Медведь почти на руках вынес друга.

Доведя Преснушкина до полотна железной дороги, идущей от Новочеркаска, он усадил его на пригорке, окруженном лесом. В течение десяти минут собеседники хранили молчание.

Кущин усиленно дышал.

— Слушай, Гришка, что я тебе скажу.

— Слушаю.

— Ты можешь понять, что я тебе буду говорить?

— Могу.

— Тебе одному на свете доверю тайну. Знаю, — ты никому не скажешь.

Как ни был пьян Преснушкин, но он вздрогнул. Мысль, что ему придется выдать товарища, который с таким чистосердечием сам признается в краже у Бородулина, смутила бродягу.

— Будь покоен, — едва внятно ответил он.

— Я, видишь, полюбил одну девушку, да так люблю, что потребуй она мою кровь, с радостью отдам. Вот уже десять лет люблю, а сказал только тебе. Да и то потому, что тут одно такое дело есть. Скажу тебе, кто я, и как стал бродяжничать. Отец мой был священник, нас было трое детей. Я был любимцем. Меня отдали в семинарию, а через год выгнали. Тогда родитель отдал меня в монастырь. Три года я был послушником. Не выдержал я этой жизни и бежал. Домой я не вернулся и начал вести жизнь бродяги. Все шло ладно, пока Иришу не встретил. Полюбил ее, а вижу не пара мы — не пойдет за меня. А теперь может и пойдет! Помоги!

— Клад, что ли, надо отыскать?

— Вора, который обокрал Бородулина.

«Вот так фунт с изюмом! — подумал Преснушкин. — Стоило меня тащить такую даль, чтобы насмеяться надо мной. Неужели эта хитрая лиса почуяла, что я слежу за ним и так ехидно отплатил мне?»

— Что же ты мне не отвечаешь?

— Да я думал, что он тебе лучше известен, чем кому-либо.

— Отчего так?

— Мне говорили, что это дело твоих рук.

При этих словах Кущин так дико захохотал, что бродяга струсил. Первой его мыслью было, что Медведь рехнулся.

— Только ослы могут так думать, — сказал он, перестав хохотать. — Да неужели, если бы я совершил эту кражу, то позволил бы страдать невинному, которого вынянчила Ириша?! Сергей Семенович — это не человек, а ангел. А я, хотя и бродяга, но помню его хлеб-соль. Слушай же, от его ареста и мать его, и моя бедная Ириша просто с ума сходят. Три дня тому назад она сказала мне:

— Голубчик, отыщи ты вора, чтобы доказать кровопийцам, что Сережа наш неповинен, как голубка. Отыщешь, возьми все, что у меня есть. У меня триста рублей.

— Денег мне твоих не надо, — ответил я, — А вот хочешь, я предложу тебе: найду вора — иди за меня замуж.

— Согласилась. Пойми теперь, Гриша! — вскричал Медведь, схватив руку бродяги с такой силой, что тот вскрикнул. — Надо мне вора найти. Будь другом, не откажи помочь.

Только теперь убедился бродяга, что Медведь не ломает комедию.

— Отчего ты вчера не был у греческой образины?

— А ты разве был?

— Как же.

— Если бы я знал, что там встречу тебя, то конечно пошел бы. С этой дрянью я не желаю вести розыски. По всей вероятности, среди их были участники кражи. Они только будут дело портить. Так согласен приняться за совместные розыски?

— Согласен.

— Спасибо дружище. Теперь пойдем ко мне на квартиру.

Преснушкин от изумления приходить к новому изумлению.

Бродяги отправилась в Ростов.

Через несколько домов, от квартиры Александры Петровны Бровцыной, они остановились. Кущин, в сопровождении Гришки, вошел во двор каменного двухэтажного дома и подошел к небольшому деревянному флигелю. Этот флигель был разделен на две половины. В каждой из них находился особый вход. Бродяга вынул ключ, отворил входную дверь и пошел в небольшую кухню. Рядом с ней помещалась довольно обширная комната, с несколькими стульями, столом и кроватью.

— Вот мой особняк, — сказал он, — добро пожаловать, выпить и закусить найдется.

Спустя несколько минут появилась на столе четвертная водки, каравай хлеба, огурцы и колбаса.

— Гришка, я умею быть другом, если поможешь мне, буду вечно твоим рабом.

— Постараюсь, не ударить в грязь лицом.

Долго друзья угощались. Они только тогда улеглись, когда четвертая совершенно опустела.

Преступник

Прошло три недели после того, как Кущин, открыл другу свою сердечную тайну. Все это время бродяги были заняты розыском. Кущин не разлучался с Преснушкиным. Но все их поиски не имели результатов.

Друзья даже побывали в Таганроге, чтобы проследить за известным мошенником Косолапым. Здесь также они успеха не имели. Кущин выходил из себя, за это время он даже осунулся до неузнаваемости, сердечная рана делала свое дело. Вдруг, совершенно неожиданно, в Нахичевани случилось кровавое событие, которое им открыло глаза.

Артаньяц, прозванный Кривым армяшкой вовсе не хвастал, когда говорил в кабаке грека об одержанной им любовной победе. Ему действительно удалось отыскать клад, в лице, очень зрелой Степаниды Кузьминой, искусно обобравшей своего старого мужа. По советам Артаньяца она перевела на себя все движимое и недвижимое мужа и затем выгнала несчастного на улицу.

Горе его было безысходное. Несколько дней тому назад Кузьмин имел в общем до тридцати тысяч состояния, а сегодня нищий. «Господь попутал, — сказал он себе, — грех не отмоленный сделал. Церковь обкрадывал, будучи старостой».

В течение двух недель он питался подаянием. Знавшие его прошлое подавали щедрую милостыню. Из малопьющего, он превратился в пьяницу. Полученное подаяние вечером пропивалось в кабаке. Несколько дней подряд к нему постоянно являлась мысль о мести.

В темную, дождливую ночь он подошел к своему бывшему дому. Кузьмин хорошо знал, что его место занято теперь Кривым армяшкой. Перелезть через ворота не составляло труда. Цепная собака Жучка, почуяв хозяина, бросилась к нему с ласковым визгом. Теперь ему надо было войти в кухню. Она оставалась пустой, потому что его жена, из скупости, не держала прислуги. Старик пошел в сарай и взял из него хорошо заточенный топор. Руки у него тряслись. Вынув из кармана сороковку, он залпом осушил ее. Выдавить на кухне окно было делом одной минуты. Вон он влез в него.

В квартире царила полная тишина.

Отворив без шума дверь, ведущую в комнату, он вошел в нее. Кузьмин вынул спичку и осмотрелся при свете мелькнувшего огня.

На столе стояли недопитые бутылки с вином и водкой.

— Они теперь мертвецки пьяны, — подумал Кузьмин и зажег свечу.

Залпом осушив полный стакан коньяку, который он налил себе, старик, держа в одной руке свечу, а в другой топор — вошел в спальню. Его жена с армянином, напившиеся до бесчувствия, ничего не слыхали. При виде своих врагов, кровь бросилась в голову несчастному, и он страшным ударом разбил череп соперника и затем убил жену.

---

Откинув в сторону окровавленный топор, убийца вышел в соседнюю комнату и еще залпом выпил два стакана водки. Возвратившись в спальню, он взял лежавшую на комоде связку ключей и открыл комод. Здесь Кузьмин нашел на пять тысяч именных билетов жены и отшвырнул их. Ему попался под руки дамский ручной саквояж и убийца, не открывая его, взял с собой. До рассвета он бродил по окрестностям города, не отдавая себе отчета в совершенном преступлении. Дойдя до леса, он обессилел и, упав на траву, заснул.

На другой день после описанного события, дворник соседнего дома, который, по особому соглашению, присматривал и за домом Кузьминой, пошел туда и обнаружил преступление.

Было немедленно дано знать следователю и товарищу прокурора. До их прибытия пристав приступил к осмотру квартиры.

— По-моему, — сказал пристав, — деньги и вещи все целы. Преступление учинено не с целью грабежа, я в этом более чем уверен.

— Сбегай в часть, — сказал он одному из городовых, — и скажи помощнику пристава, чтобы он сделал немедленное распоряжение о розыске бывшего хозяина этого дома Кузьмина.

Весть о совершенном преступлений с быстротой молнии разнеслась по Нахичевани и Ростову. Прибывший следователь и товарищ прокурора согласились с доводами пристава, что убийца не преследовал цели грабежа. Подозрение пало на оскорбленного мужа.

Когда Кузьмин проснулся, то уже солнце давно встало. Убийца, открыв глаза, с удивлением оглядел пространство. Он на первых порах не мог понять, как он здесь очутился. Наконец ему припомнилась ужасная действительность. Кузьмин взглянул на руки — они были запачканы кровью. На его костюме также виднелись кровавые следы. От ужаса у него волосы встали дыбом. Вместе с раскаянием возвратилась к нему любовь к преступной жене. Да, надо идти в полицию и заявить о своем преступлении. Слезы облегчили его горе.

Он открыл саквояж, в нем находилось на четыреста рублей бумажек и два футляра.

— Нет, — сказал старик, поднимаясь с травы, — заявить властям успею, когда пропью эти проклятые деньги.

Придя к такому заключению, он решил до вечера скрыться в лесу. Жажда стала его мучить. Теперь за четверть водки он не пожалел бы никаких денег. К вечеру, к жажде присоединился голод. Убийца не в состоянии был больше терпеть и решился идти в город.

В это самое время в кабачке у грека собралась масса народа.

В числе посетителей находился «Медведь» со своим другом Преснушкиным.

У всех столов только и шел разговор, что об обнаруженном убийстве.

— Не сносил-таки своей головы армяшка, — говорил хозяин, обращаясь к Гришке. — А жаль, хороший был покупатель. Луженую глотку имел. Пил за десять человек.

— А ты его давно видел?

— Вчера днем часа три сидел. Он в точности стал исполнять обещание поддержать торговлю. «Ну, — сказал мне покойный, — теперь, дружище, припасай сундуки для денег. Дурака мужа выгнали, и я стал полным хозяином». Да вот, к сожалению, недолго пришлось попользоваться состоянием. Прихлопнули сердечного.

— А мы-то его подозревали, что он разбогател после кражи у Бородулина, — сказал Кущин.

В другом конце комнаты, подчиненные жулики убитого армянина горевали о потере своего начальника.

— Не найти нам такого молодца, — сказал худощавый старик с большим носом.

— И кто бы мог подумать, — заметил молодой блондин, с бельмом на левом глазу, — что старикашка двоих уложит. На вид-то он такой дряхлый, да хилый.

— Да еще он ли убил-то? — сказал старик.

— Если бы не он, то ограбил бы дом, а то говорят, ничего не тронул.

— Может быть помешали ограбить.

— Никто не мешал. Говорят, что Артаньяц и его возлюбленная пьяные спали. Если бы не на сонного напали, разве дался бы наш молодчик? Он ведь…

Говоривший не докончил свою речь. В кабак, ко всеобщему удивлению, вошел Кузьмин. За последнее время все посетители этого заведения его хорошо узнали. Тяжело дыша, убийца опустился на стул. Глаза его дико блуждали, рот искривился и он, вынув из саквояжа сторублевую бумажку, крикнул хозяину:

— Угощай публику на все! Сегодня поминки по моей жене!

Грек схватил бумажку. Бутылки появились на всех столах.

Кузьмин потребовал себе бутылку лучшего рому и живо проглотил его. Выпив на пустой желудок такую солидную порцию, он видимо становился пьян.

— Тащи еще на всех вина, греческая образина! — командовал он. — Впрочем, нет, не надо водки. Лучше деньгами оделю нищую братию. Они проклятые у меня! Я церковь обворовал. Впрок не пошли.

С этими словами он вытащил из саквояжа всю пачку и швырнул среди пола. Как кровожадные звери, присутствующие бросились на добычу. Первым бросился Преснушкин. Ему удалось захватить львиную часть. «Медведь» даже не пошевельнулся.

Когда посетители, а в том числе и хозяин, моментально расхватали деньги, убийца открыл саквояж и вынул из него два футляра. Это было все, что там оставалось.

Старик даже не открыл их и сиплым голосом сказал:

— Дай под заклад этих безделушек еще бутылку рому.

Грек открыл футляры. Блеск драгоценных камней ослепил его. Схватив вещи, он бросился в свою комнату. Из стола он вынул бумагу и прочитав сказал:

— Сомнения быть не может, — это вещи Бородулина.

Грек спрятал вещи в шкаф.

Захватив из буфета бутылку с ромом, он поставил ее перед стариком.

— Кушайте на доброе здравие, — сказал он.

Подмигнув глазом Преснушкину, он отошел от стола.

Бродяга понял сигнал.

— Беги скорее, друг, в участок покажи приставу, что убийца жены и Артаньяца здесь. Прибавь также, что он в то же время и вор, обокравший Бородулина.

Гришке показалось, что грек сошел с ума.

— Вор, обокравший Бородулина? — переспросил он. — Ты бредишь, хозяин?

— Ступай и делай, что я приказал. Мы не только получим награду, но и надолго обезопасим себя со стороны полиции.

Преснушкин выбежал из кабака.

Арест

Пристав, выслушав заявление Преснушкина, немедленно отправился в «Разгуляй». Это был тот самый чиновник, который производил обыск у Бровцына.

«Ну теперь, — подумал он, направляясь в кабачок — мне удастся изобличить молодого франта».

Когда бродяга, по требованию хозяина, побежал за полицией, то осторожный грек посоветовал некоторым гостям, избегавшим встречи с полицией, покинуть заведение. Когда явился пристав, в «Разгуляе» царил полный порядок.

Убийца, после выпитого вина, спал на стуле.

Когда его разбудили, то он, несмотря на опьянение, понял, что полиция за ним явилась. Между тем хозяин пошел в свою комнату и возвратившись с двумя футлярами, сказал приставу:

— Вот, ваше высокоблагородие, эти две вещи, которые мне Кузьмин предлагал в заклад.

Одного взгляда, брошенного приставом, на браслет и брошку, достаточно было, чтобы тотчас убедить чиновника, что эти вещи принадлежали Бородулину.

— Откуда ты взял их? — строго спросил он Кузьмина.

— У жены из комода, — просто ответил он.

— Врешь! — закричал чиновник, — ты украл их у купца Бородулина!

— Нет, шутить изволите, ваше благородие. Как я покончил с изменницей, да с её полюбовником, то вот и взял из комода эту самую штуку, — ответил Кузьмин, показывая на саквояж.

— Значит, ты признаешься, что убил жену и Артаньяца?

— Чего запираться-то. Если бы вы и не пришли за мной, сам бы явился к вам с повинной. Только сначала желал душу свою вином потешить.

— Раз ты сознаешься в убийстве, отчего же тебе не сознаться в краже этих вещей?

— Зачем я буду вздор говорить. Я грешен, загубил две души. Вором тоже был. Обкрадывал храм Божий, когда церковным старостой был. А у посторонних лиц не воровал.

— Ты говоришь, что у жены взял?

— Да и опять тоже самое повторяю.

— Откуда же она их достала?

— А Господь ее знает.

— Ты раньше видал эти вещи у неё?

— Нет, не видал. Я слышал, что ее полюбовник был известный вор. Может он украл и дал ей спрятать. А может и за любовь подарил.

При этом допросе Кущин сидел словно окаменелый. Он ясно сознавал, что Кузьмин правду говорить, значит, действительно, Артаньяц их всех провел, как малых ребят, в его смерти все концы спрятаны. Руководящая нить порвана. Теперь не видать ему счастья с Ириной. Горе его было так велико, что неудержимые слезы градом полились из глаз бродяги.

Преснушкин был только поражен словами Кузьмина.

«Ну, кто мог подумать, — размышлял он, — что эта кривая собака оказалась хитрее лисы. Все наши хлопоты пропали даром».

Пристав отобрал от убийцы саквояж и под усиленным конвоем отправил Кузьмина.

В виду важности дела, он сам лично отправился к судебному следователю.

— Дружище, спать пора, — сказал Гришка, обращаясь к Кущину.

Он не слыхал обращенных к нему слов.

— Полно тебе горевать! Слезами горю не поможешь. Пойдем домой, может быть еще не все пропало и нам удастся доказать, что кражу совершил Артаньяц. Ну, Вставай же, дружище!

Кущин с трудом поднялся со своего места.

Юный юрист, у которого находилось в производстве дело о краже у Бородулина, спал крепким сном.

Смазливая горничная едва могла его разбудить.

Прокофьев, накинув халат, вышел в приемную.

— Простите, что потревожил вас, господин следователь, но я на это решился вследствие важности дела.

— Вы, говорят, убийцу задержали. Кого?

— Кузьмина, который на вчерашнюю ночь убил в Нахичевани жену и любовника.

— В таком случае вы меня напрасно потревожили, вы, пристав, не по тому адресу попали. Вам следовало разбудить нахичеванского следователя. Я здесь не причем.

— Если бы при убийце я не нашел вещей, украденных у Бородулина, я не потревожил бы вас. Мне казалось, что перед тем, чтобы отправить арестованного в Нахичевань, вы его допросите.

— Что же вы нашли при нем?

— Браслет и брошку.

— Это меняет дело. Где арестант?

— В части.

— Подождите меня. Я сейчас оденусь, и вместе пойдем в часть.

Туалет юриста был довольно продолжительный,

Наконец, франтовски одетый и раздушенный, он вышел.

— Теперь я к вашим услугам, — сказал он.

Сев на ожидавшие пристава извозчичьи дрожки, они поехали в часть.

Как только привели из «Разгуляя» Кузьмина, то он в арестантской сейчас заснул. После прибытия следователя его едва растолкали. Когда он вошел в канцелярию участка, Прокофьев немедленно принялся за допрос.

— Вы сознаетесь в том, что убили вчера ночью свою жену и армянина Артаньяца.

— Да, я их убил.

— Что вас заставило это сделать?

— Жена меня со своим полюбовником обманула. Все мое имущество я ей передал. После этого она выгнала меня из дому.

— Совершив убийство, вы взяли что-либо из имущества вашей жены?

— Взял вот этот кожаный мешок, который лежит на столе.

— Знали вы, что в нем заключается?

— Нет, не знал.

— Зачем же вы тогда его взяли?

— Я полагал, что там лежат мои деньги. Я их всегда прятал в нем.

— Вы давно знакомы с Сергеем Семёновичем Бровцыным?

— С каким таким Бровцыным? В первый раз слышу.

— Не притворяйтесь, мне известно, что вы с ним знакомы. Только мне надо знать давно ли?

— Я же говорю вам, ваше благородие, — с раздражением в голосе сказал Кузьмин, — что я его не знаю.

— В таком случае, вы одни совершили кражу у купца Бородулина. Ведь у вас, вероятно, были сообщники?

— Вот этот самый вопрос в «Разгуляе» и господин пристав мне предложил. Как ему, так и вам я повторяю, что я Бородулина не знаю и у него никакой кражи не совершал.

— Ну, значить вы купили у кого-нибудь вот эти две вещи? — сказал следователь, указывая на браслет и брошь.

— Я их не покупал. Когда в лесу я открыл кожаный мешок, то увидал в нем вот эти самые две коробочки. Их даже и не открывал, полагая, что для выпивки достаточно и денег.

— Чьи же, наконец, эти вещи? — спросил следователь, начавший терять терпение.

— Вот этого я также не знаю.

— Вы, обвиняемый, смеетесь над правосудием, — строгим, голосом сказал следователь. — То вы говорите, что взяли их у жены, то не знаете, кому они принадлежат! За подобные насмешки можете строго ответить.

— Дальше как на каторгу, ваше благородие, меня не ушлют. Но видит Бог, я правду говорю. Жена моя, когда выходила за меня замуж, ничего не имела. Платье на свадьбу и то, я купил. Я этих вещей у неё никогда не видел. Одно из двух: или Артаньяц подарил ей, или отдал их спрятать. Я приставу говорил, что я только крал у церкви Божией, а на частную собственность никогда не покушался.

— А вам никто раньше не предлагал купить эти вещи.

— Никто. Бог свидетель.

Убедившись, что от старика истины не добьешься, следователь записал его показание.

— Теперь, пристав, — сказал он, — под усиленным конвоем отправьте арестованного в распоряжение нахичеванского судебного следователя, а вещественные доказательства я возьму к себе. Я ему пошлю бумагу.

В то время, когда следователь производил допрос, в квартире, занимаемой Медведем, велась оживленная беседа.

— Дураки мы с тобой Гришка, — скрежеща зубами, говорил Медведь, — провели нас как ослов.

— Я считаю, что наше дело еще не пропало.

— Как не пропало?! Ведь мертвого не заставишь говорить. Нет, братец, все рухнуло, а вместе с этим и моя надежда.

— Есть другие, которые скажут

— Кто же по-твоему?

— Артаньяц, будь ему пусто на том свете, не мог в одиночку сработать дельце. Я знаю, что для этого он был слишком труслив. У него наверняка были сообщники, вот за них-то нам и надо взяться. После его смерти тайна то скорее всплывет наружу.

— А ведь, пожалуй, Гриша, ты прав! — оживляясь, вскричал Медведь. — Будь благодетелем, орудуй всем делом, что ты прикажешь, то я и буду делать.

— По-моему, Яшка Бельмо, должен все знать. Ведь он у армяшки был правой рукой. Вот с кого надо начать.

— Действительно, Яшка пользовался его доверием.

— Нам надо его залучить в лесок. На первых порах водочкой угостим, да предложим ему к нам присоединиться.

— Это дельно.

— Еще разика два угостим, а потом и попросим рассказать всю правду о том, как было дело. Ну, а если доброго слова не послушает, и попытать можно. Наберем хворосту, да и погреем ему ножки. Это первое средство развязать язык, — со смехом сказал Преснушкин.

— Молодец, Гриша! Недаром я полюбил тебя, как сына. Значит, отчаиваться-то по-твоему надо погодить?

— Конечно.

— Если так, то на радостях раздавим с тобой бутылочку. Запас-то у меня изрядный приготовлен.

На столе появилась бутыль и два стакана.

— А ты, старина, должно быть ловко своя дела устроил? — спросил Гришка. — Квартирка у тебя хоть куда. Полицеймейстера не стыдно принять. Выпивка всегда генеральская, ну да, и закуска хоть куда.

— Если бы только не сушила мое сердце Ирина, не жаловался бы я на судьбу. На старость лет кой-какие гроши приберег.

— Что же, выгодные дела устраивал?

— Да, бывало. Меня староверы соблазняли в их веру перейти, а я за это их и нагрел, цапнул у них мешочек с казной: тысячи на три золота, да бумажек на тысячу. Ну, конечно, лататы задал. Когда же, Гриша, за Яшку примемся?

— Время не будем терять, надо завтра залучить.

Вещественные доказательства

Как только Преснушкин проснулся, то ему опять пришла на ум замечательно смелая кража армяшки Кривого. Хотя теперь этого молодца и не было уже на свете, но все-таки слава его удальства надолго останется в памяти среди воров и грабителей. Это выводило из себя бродягу. Он вполне сознавал, что Артаньяц затмил его славу.

С этим Гришка не мог примириться.

— Я должен, во чтобы то ни стало, перещеголять армяшку. Недурно бы обокрасть следователя, — сказал он себе. — Браслет и брошка стоят больших денег. Недаром блеск каменьев меня просто ослепил. Вот это будет из всех штук штука. Вот разозлится Прокофьев. Мучит он нашего брата. А гордости-то у него сколько, страсть! Ведь, если мне удастся, его просто засмеют сослуживцы. Будет в перевод проситься. Скатертью дорога!

— Да и выспался же я хорошо сегодня, — сказал Медведь, протирая глаза. Не помню, когда так спал.

— Дружище, у тебя есть надежное местечко? — спросил Гришка.

— Тебе для чего?

— У меня в башке план созрел. Хочу удрать штуку.

— Какую?

— Прежде отвечай на мой вопрос. Есть надежное место?

— В каком отношении?

— Чтобы безопасно можно спрятать небольшие вещи?

— Если надо, то и на три сундука хватит. Да на кой чёрт ты меня об этом спрашиваешь?

— Хочу нашего следователя обокрасть.

— Что-о? — с удивлением переспросил Кущин, — следователя?

— Нашего Прокофьева. Хочу потешиться над ним.

— Да ты в своем ли разуме, Гришка? Или тебе на свободе надоело жить? Снова в каменный мешок хочешь?

— Нисколько. Обработаю в лучшем виде. Ту самую браслетку, да брошку, что захватили у Кузьмина, обратно возьму.

— Не делай этого, Гриша.

— Да вещи-то мне больно приглянулись!

— Эх, Гриша, врешь ты все.

— Как вру?

— Очень просто. Вещи здесь не причем? Тебе просто перещеголять хочется в удальстве Артаньяца.

— Угадал, старина. Скрывать не буду.

— Положим, если бы ты сумел это сделать, то и славу приобрел бы, да и выгодную наживу.

— Будь спокоен — обработаю. Если что в башку Гришки попало, то добьюсь своего.

— А как влопаешься?

— Буду осторожен.

— По-моему, лучше брось это. Если попадешься, то без тебя я как без рук буду. Кто же мне помогать будет?

— Не тужи старина, верь моему слову, ловко оборудую. Ведь расположение следовательской камеры и квартиры мне как пять пальцев известно. Да и с кумом Архипом я друг и приятель. Сколько раз пьянствовали вместе.

— Какой такой Архип.

— Следователя рассыльный.

— Вижу, что мне тебя не унять. Только попрошу тебя сначала с Яшкой покончить.

— Сейчас пойду в «Разгуляй», а вечером свидание назначу в лесу. Только четвертную приготовь.

— За этим дело не станет.

Вскоре после этого разговора, Преснушкин покинул квартиру Медведя. Перед тем, чтобы зайти в кабак, он решил сделать крюк и пройти мимо дома следователя. У ворот дома Прокофьева сидел Архип, покуривая трубку.

— Архипу Ивановичу наше нижайшее почтение, — сказал бродяга, снимая фуражку.

— Здорово, Гриша. Давно ли из тюрьмы выпустили?

— С месяц будет.

— А скоро опять попадешь? — смеясь, спросил сторож.

— Нет, Архип Иванович, довольно. В Москву хочу ехать.

— За коим шутом?

— В хор поступлю. Честным путем деньги буду зарабатывать.

— А разве в тюрьме нехорошо?

— Другу недругу закажу. Точно дикого зверя в клетку посадят. А главное водочки ни-ни.

— Вот это-то плохо.

— Не желаете ли, Архип Иванович, мне компанию поддержать: бутылочку раздавить.

— Хорошо бы, да только сейчас нельзя. Сам дома. Вот, вечерком, приходи, он в уезд на два дня уезжает. Ну и бутылочку захватить можешь. А главное, песенку споешь. Страсть люблю слушать, как ты поешь.

— Почту за счастье разделить с вами компанию, Архип Иванович. А теперь почтения просим.

«Вот так фунт — с изюмом, — сказал себе Преснушкин, — не успел задумать, а уж клюнуло».

«Добрая душа, хотя я вор, — рассуждал Архип. — Деликатный человек, старикан почтение отдаст. Ну да Бог даст, после тюрьмы может и настоящим человеком сделается».

«Разгуляй» по обыкновению был переполнен посетителями. Яшка Бельмо находился среди них. Преснушкин потребовал бутылку водки и пригласил к столу Якова.

— Хочешь выпить стаканчик?

— Кто же откажется от угощения.

— Садись, выпьем и покалякаем.

Яшка не заставил себя упрашивать.

— Кто же у вас после армяшки набольшим стал?

— Никого нет. Придется в одиночку работать. Подходящего человека нет.

— Хочешь со мной в компанию?

— Еще бы не хотеть. Ты молодец из молодцов. Прежде мы с тобой не якшались, начальник не любил тебя.

— Часа в четыре приходи к хохлу, в Нахичеван. Я там буду с другом Медведем. Потолкуем.

В назначенный час на постоялом дворе собралась компания, состоящая из трех лиц, а именно: Кущина, Преснушкина и Яшки. После изрядной выпивки, Кущин захватил с собой две бутылки с водкой, пригласил собутыльников в тот самый лес, где первоначально нашел себе убежище убийца жены и армянина. Когда все уселись на лужайке, то Преснушкин, обратившись к Яшке, сказал:

— А что Яша, много на твою долю досталось из той добычи, которую ты с Артаньяцом утянул от купца Бородулина?

— Мне-то досталось? — вскричал Яшка. — Чтобы ему на том свете ни днем, ни ночью покоя не иметь! Как мы узнали вчера, что он совершил кражу, так все наши волосы на себе рвали! Вот провалиться на месте, не лгу. Мы ему, как отцу родному, верили, а он, чтобы ему пусто было, всех надул. По нашему договору, кто бы что ни украл, в общую кассу. Начальнику треть, а нам остальное. Теперь выходит, что пан-то наши отбирал, а крупную кражу сделал в одиночку и все себе захватил.

— Так по-твоему верно, Яшка, — спросил Медведь, — что Бородулина обокрал Артаньяц?

— Кому же больше, раз, что у его возлюбленной вещи нашли. Ведь он туда со всем своим добром перебрался.

В голосе Яшки дышала такая правдивая нотка, что всякое сомнение в его неискренности исчезло у друзей. Поговорив еще о делах, они простились с Яшкой и отправились в город.

Дойдя до Ростова, Преснушкин сказал Кущину:

— Ты, товарищ, иди домой, а мне надо кой какие справки навести. Ночью ожидай меня.

— Уж не сегодня ли ты хочешь попытать счастье у следователя?

— Нет, слишком скоро. Только поразнюхать.

— Смотри, Гришка, будь осторожнее, не влопайся.

— Постараюсь исполнить твой совет. Прощай.

На дороге Преснушкин забежал в винный погреб и захватил с собой бутылку водки и бутылку рому. С этим запасом он подошел к дому следователя. У ворот с большим нетерпением ожидал его сторож Архип.

— Я уж начал думать — не придешь, — сказал он, протягивая руку Преснушкину.

— Разве это возможно. Я слишком дорожу честью оказать вам услугу, почтеннейший Архип Иванович. С собой запасец захватил, водочки, да рюмку.

— Спасибо, спасибо. Теперь наш-то с письмоводителем уехал, ну мы с тобой и кутнуть можем.

— А прислуга не накляузничает на вашу милость? За себя-то я не боюсь, а за вас опасаюсь.

— Прислуга-то у него одна. Важная, в завитушках ходит. Стешкой прозывается. Так она к родным на два дня отпросилась. Теперь валяй душа нараспашку.

Архип привел гостя в свою комнату, смежную с камерой. Началась попойка и пение. Преснушкин так и заливался соловьем. Скоро в их глотках очутилось принесенное угощение. Сторож, хотя и опьянел, но еще бодро держался. Гришка побежал за подкреплением и вернулся с двумя бутылками рома. Попойка возобновилась.

Наконец, сон начал клонить сторожа и он, облокотившись обеими руками на стол, захрапел.

Гришка, спустя несколько минут, пожелал проверить, действительно ли заснул Архип. Он его стал тормошить изо всех сил. Сторож продолжал храпеть.

«Теперь можно и за дело приняться», — решил бродяга. Взяв со стола свечку, он вошел в камеру. У левой стены, позади кресла, на котором следователь производил допросы, стоял железом окованный сундук. Он был привинчен к полу. В нем хранились вещественные доказательства. Сундук был заперт внутренним и наружным замком.

Вынув из кармана все принадлежности, необходимые для взлома, Гришка с полным хладнокровием принялся за преступную работу. Несмотря на то, что он был мастер своего дела, он никак не мог справиться с внутренним замком. Пот катил с него градом, а работа не подвигалась. Он уже терял надежду победить препятствие, как вдруг замок издал пронзительный звук. Гришка одержал победу.

Приподняв крышку, он с радостью увидел знакомые ему два футляра. Преснушкин открыл их. Браслет и брошка были на лицо. Схватив эти вещи, он хотел подняться на ноги, как вдруг невольно присел. Он явно почувствовал, что его волосы приподнялись. Чья-то сильная рука опустилась на его правое плечо. Он оглянулся: перед ним стоял сторож Архип.

— Так вот ради чего ты угощал меня, негодяй, — сказал старик хриплым голосом. — Дорого тебе обойдется эта штука со мной.

Страшная опасность возвратила бродяге хладнокровие. Быстрее мысли вскочил он на ноги. Пьяный Архип не мог быть опасным врагом. Преснушкин бросился на него.

Сторож упорно защищался. Всякий из них сознавал, что дело идет о жизни и смерти. Гришка почувствовал в левой щеке острую боль. Зубы Архипа впились в нее. От боли силы его удесятерились и, бездыханный труп, повалился к ногам Преснушкина.

Подняв два футляра, он выскочил из дома.

Следователь Вавилов

Перевязав на дворе щеку, из которой обильно текла кровь, Преснушкин возвратился на квартиру. Кущин не спал. Его сердце чуяло какую-то беду. Как только он взглянул на вошедшего друга, то понял, что предчувствие его не обмануло, глаза бродяги дико блуждали. Искаженное ужасом лицо было белее снега. Одежда была запачкана кровью.

— Что случились?! — спросил хозяин.

— Несчастье! Убил человека!

— Только этого недоставало! Вот грехи!

— Я не хотел его убивать. Думал он пьян, пошел в сундук к следователю, только взломал, достал вещи, он схватил меня, стал я отбиваться и убил.

— Кого же ты убил, несчастный?!

— Сторожа следователя, Архипа.

— Жаль, хороший был старик.

— Знаю. Дай водки!

Медведь поспешил исполнить его требование.

Преснушкин из горлышка выпил залпом сороковку.

— Теперь, дружище, прощай. Я должен навсегда покинуть.

— Это зачем?

— Оттого, что, если узнают где я, тебя притянут. За твою хлеб-соль спасибо, эти две вещи бери на память. Только смотри, не попадись с ними.

— Зачем же ты брал их, если ими не дорожишь?

— Из глупого бахвальства. Хотел удальцом перещеголять Артаньяца.

— Успокойся, Гриша. Ложись спать, а завтра обсудим дело. Оно далеко не шуточное сгоряча ничего нельзя делать.

— Я все обдумал. До сих пор я был отпетым человеком, отъявленным вором, но не убийцей! Мне остается одно: ходить по святым местам и отмаливать свой грех. Если Господь не примет моих молитв, тогда явлюсь с повинной.

Медведь задумался. Этот человек, в котором на вид мало было человеческого, под влиянием любви, точно переродился. В настоящую минуту чувство эгоизма в нем не играло никакой роли. Он перестал думать о том, что Гришка необходим ему для розысков. Ему было просто жаль этого несчастного, который ради какого-то хвастовства, бесповоротно погубил себя. Вполне сознавая, что ему угрожает опасность, если найдут у него Преснушкина, а особенно вещественные доказательства, он все-таки решился его спасти. Но как? Вот вопрос, на который Кущин не мог дать себе ответа.

— Нет, Гриша, ты все-таки ночуй у меня. А вещи давай я спрячу.

— Раз, что они твои, то и делай с ними, что хочешь.

— Я от тебя в подарок не приму.

— Мне они тоже не нужны. Из-за них, проклятых, я душу, неповинную загубил. Вот если ты исполнишь мою просьбу, то буду очень благодарен.

— Все, что могу, сделаю.

— Одолжи десятку. Без гроша куда я пойду теперь? А протяну руку, в Ростове, за подаянием, меня сейчас схватят.

Медведь, ничего не отвечая на эту просьбу, вошел в чулан и вынес две десятирублёвые бумажки.

— Вот, возьми, сердечный. А что касается этих самых вещей, то если ты отказываешься их взять, то тем более, и я их не приму.

— В таком случае, давай я их подброшу у следователя на дворе.

— Вот это дельно.

Положив вещи в карман, Гришка сказал:

— Ну, теперь простимся. Может на этом свете больше никогда не увидимся.

— Да ночуй же, говорят тебе.

— Хоть озолоти, не останусь. Если меня арестуют у тебя, ты безвинно пострадаешь. Гришка теперь хотя и убийцей стал, а все-таки за хлеб-соль злом не будет платить.

Кущину пришлось покориться, и он со слезами на глазах прижал к своей могучей груди убитого горем Преснушкина.

На другой день, в десятом часу утра, рассыльный из полицейского управления вошел во двор дома, в котором помещалась камера. Не найдя сторожа в прихожей, он вошел в камеру и, весь дрожа от страха, выскочил на улицу. Поднялась тревога.

Вскоре прибыли власти: в числе их полицеймейстер и товарищ прокурора. Из наружного осмотра было видно, что сторож погиб насильственной смертью. Следы пальцев на горле ясно указывали, что смерть произошла от задушения.

Взломанный сундук доказывал, что целью преступления был грабеж. Около убитого, валялись два футляра. В них находился браслет и брошка.

— Должно быть второпях убийца выронил эти вещи, — сказал полицеймейстер. — Жаль, что следователь в отсутствии. Неизвестно, какие еще похищены вещи.

Начальник полиции стал лично производить дознание. Кухарка соседнего дома показала, что она видела покойного, разговаривающего с Преснушкиным в девять часов вечера. Потом они оба вошли во двор. Прачка, жившая напротив, заявила, что она, возвращаясь с поденной работы, в десятом часу вечера, услышала в доме следователя пение и узнала голос Преснушкина.

Этих двух показаний было вполне достаточно, чтобы заподозрить Преснушкина, которого полиция считала отъявленным вором. Все нижние полицейские чины Ростова были поставлены на ноги. Был отдан строжайший приказ доставить его немедленно в канцелярию полицмейстера.

День склонялся к вечеру, а Преснушкина все еще не приводили. Полицеймейстер находился в сильном волнении. Он сознавал, что такой смелый грабеж, соединенный с убийством, испортит его карьеру. Губернатор, косившийся на него за дерзость ростовских воров, мог уволить его от службы. Разыскать преступников было необходимо.

В девятом часу вечера в его квартиру прибыл из Таганрога судебный следователь по особо важным делам и следователь Прокофьев, ранее срока возвратившийся из уезда.

Прибывший из Таганрога следователь, очень симпатичный шатен, с открытым русским лицом, с умными выразительными глазами, пользовался славой хорошего и опытного юриста.

С обвиняемыми он был очень кроток и глядел на них как на несчастных людей, сделавшихся жертвами своих необузданных страстей. Он вел с ними открытую игру. К запугиваниям никогда не прибегал, не ставил ловушек, а старался подействовать кротостью и теплым убеждением. Придерживаясь этой тактики, он много выигрывал.

Каждый из обвиняемых, попавший в тюрьму, заранее знает с кем будет иметь дело. В тюрьмах всегда имеется верный аттестат как судебных следователей так равно и прокурорского надзора.

«Ты с Вавиловым, — говорили новичку обвиняемому, — дурака не валяй. Он и без слов твоих прочитает, что у тебя на душе. Барин добрый, жалеет нашего брата. Такому следователю язык не повернется соврать. Таких людей надо нашему брату ценить».

— Не получили никаких сведений, Григорий Сидорович. о краже с убийством? — спросил полицмейстера Вавилов.

— Каждую минуту ожидаю. Садитесь, пожалуйста, господа, скоро узнаем новости.

— А вы надеетесь их получить?

— Всех подчиненных на ноги поставил, а среди их есть мастера своего дела. Не увернуться Преснушкину.

— Вы полагаете, что это он совершил убийство?

— Больше некому. Отпетый человек и отчаянный вор. По-моему, ему убить человека легче, чем выпить стакан водки. Теперь вероятно уже известно, какие похищены вещи?

— Все оказалось в целости, — ответил. Прокофьев. — Только из сундука и были вынуты брошка, да браслет. Медальон, найденный при обыске у Бровцына, как исключенный из числа вещественных доказательств, возвращен мной Бородулину.

— Злодей ничем не попользовался, а несчастного Архипа на тот свет отправил, — сказал полицмейстер.

Дежурный городовой доложил, что привели двух арестантов.

Преснушкин

Полицмейстер вышел в переднюю.

— Имею честь донести, что я задержал двух подозрительных субъектов, — доложил помощник частного пристава.

Этот помощник, из крещеных евреев, был хороший сыщик. Все важные поручения начальник полиции всегда возлагал на него. Иванов всегда оправдывал доверие начальства. На лице полицмейстера скользнуло неудовольствие.

— А я полагал, Иванов, что вы Преснушкина привели.

— Будьте покойны, господин полицмейстер и он не ускользнет. Я задержал, по-видимому, двух его сообщников.

— Это другое дело. Отчего вы полагаете, что они его соучастники?

— Получив ваше приказание, я обошел все притоны нашего города. Ничего не нашел. Взял извозчика и отправился в Нахичевань. Мой знакомый унтер-офицер, хороший человек, содержит там постоялый двор. Я к нему. Спрашиваю его, давно ли он видел Преснушкина. Вчера, говорит, он был у меня с двумя товарищами. Пили много, да с собой еще водку захватили.

— Кто был с ним? — спрашиваю.

— Кущин, да Яшка, по прозванию «Бельмо». Получив эти сведения и обошедши все кабаки, ничего больше не узнал. Я поспевал обратно и стал искать Яшку. Нашел я его, пьянствующим с Кущиным. Вот их-то я и счел нужным задержать.

— Хорошо сделали. Подождите здесь, а я спрошу у следователя, где он их будет допрашивать.

Возвратившись в кабинет, он передал подробности доклада следователю по особо важным делам.

— Потрудитесь приказать препроводить их в камеру господина Прокофьева. Мы сейчас туда поедем. Может быть и вам угодно будет присутствовать при допросе?

— С удовольствием. Хотел даже об этом просить вас.

— Ну, так отправимся все вместе.

Первым к допросу вызвали Кущина.

Медведь своей медленной походкой вошел в камеру.

Камера приняла уже надлежащий вид.

Труп несчастного Архипа был отослан в мертвецкую городской больницы. Выражение лица бродяги было невозмутимое.

— Скажите, — спросил судебный следователь по особо важным делам, — вам Преснушкин известен?

— Знаю. Хороший парень.

— Вы, когда его видели в последний раз?

— Вчера.

— В каком месте?

— Во многих, всех не упомнить.

— Вас видели вчера в Нахичевани с ним у Гриценко.

— Да, я там водку пил.

— А когда уходили, с собой не брали?

— Брали и с собой.

— Кто еще с вами был?

— Яшка.

— Куда вы пошли с водкой?

— В лес.

— Зачем?

— В избе больно душно, ну, а в лесу прохладнее.

— Не совещались ли вы в лесу, как бы половчее ограбить квартиру местного судебного следователя?

— Кражами я не занимаюсь и, поэтому, при мне не могло быть и речи об этом.

— Из леса куда вы пошли?

— Я домой пошел.

— А остальные?

— Я за ними не следил.

— Где ваша квартира?

— Во флигеле вдовы Улитиной.

— Вам не известно теперь, где находится Преснушкин?

— Не знаю.

Следователь прервал допрос и, подойдя к начальнику полиции, тихо сказал ему:

— Будьте так обязательны, прикажите немедленно сделать обыск у Кущина. По-моему, он знает более об этом деле, чем говорит.

— Я лично отправлюсь.

Медведь хотя и не слыхал об их разговоре, но тотчас догадался, что речь идет об обыске у него на квартире.

«Ищите в поле ветра, голубчики, — подумал он. — Какая умница Преснушкин. Все предугадал».

— Вы в хороших отношениях состояли с Преснушкиным?

— Особой дружбы не имел, а так, сходился ради выпивки. Он на этот счет парень не дурак, ну, да и я люблю.

— Городовой, — сказал следователь, — пока отведите Кущина в свидетельскую комнату, а сюда приведите Якова.

Допрос Яшки был продолжительный. Подумавши, что его подозревают в убийстве сторожа, совместно с Медведем и Преснушкиным, он отказался от того, что был с ними на постоялом дворе, а равно и в лесу. Опытный следователь тотчас увидел, что свидетель виляет, но все-таки в конце концов добился толкового и правдивого показания.

Вскоре вернулся полицеймейстер и доложил, что по обыску ничего не оказалось.

— А этих молодчиков в тюрьму прикажете препроводить? — тихо спросил он.

— Пока еще не имею достаточных данных. Попрошу вас временно задержать их при полиции, а завтра я увижу, после вторичного допроса, как поступить.

Полицеймейстер хотел ехать домой, но Прокофьев, гордый с чинами полиции, делал исключение для начальника.

— Как хотите, а без закуски я вас не отпущу, — сказал он.

В уютной столовой, с большой претензией на шик, была приготовлена холодная закуска.

Когда все уселись за стол, Прокофьев сказал:

— Я положительно уверен, что эти бродяги принимали участие в убийстве несчастного Архипа. Будь я на вашем месте, Иван Петрович, я их сейчас бы засадил в одиночное заключение.

— Не могу с вами согласиться, дорогой коллега, — ответил Вавилов, с приятной улыбкой. — По-моему, они не участники. Тот, которого зовут Яшка, действительно путался в показаниях, но поверьте, что врал он из страха быть привлеченным к следствию.

Полицеймейстер хотя в душе и был согласен с мнением хозяина, но политично хранил молчание. Он и поспешил, не желая высказываться, переменить разговор.

До первого часа ночи продолжалась очень дружная беседа. Вавилов, прекрасно образованный, милый, был отличным собеседником.

Вдруг в передней послышался шум. Отчетливо раздавался голос Стеши:

— Да говорят же вам русским языком, что господа кушают и нельзя их видеть!

— Не доложишь, сам войду! — доносился резкий голос.

Хозяин встал со своего места, чтобы узнать о причине шума.

В это время послышался крик Стеши: «Ай»!

Вдруг дверь с шумом отворилась и перед удивленными гостями на пороге появилась фигура в белой рубашке и босиком.

— Что тебе нужно?! — подбежав к нему, спросил его Прокофьев.

— Мне-то вы не нужны, но говорят, я вам нужен. Вот я и пришел. Я — Преснушкин.

При этом заявлении полицмейстер и Вавилов вскочили с мест.

Начальник полиции несколько раз видел этого вора. Но он так теперь изменился, что его было трудно узнать. Он имел страшный вид: глаза дико блуждали, волосы были взъерошены, побелевшие губы тряслись, лицо было искажено, на щеке пластырь. Кроме того, от бродяги ужасно разило сивушным запахом.

— Да, это действительно Преснушкин, — подтвердил начальник полиции. — Кто тебя привел?

— Сам пришел. Ваши-то искали меня, да где им найти Гришку, — с презрением сказал он. — Мимо меня ходили, да не видали.

— Что же ты, с повинной пришел?

— Конечно, не зря. Только вот ваше благородие, я наперед ставлю условие. Если меня будет допрашивать наш следователь, господин Прокофьев, вы от меня толку не добьетесь, — наперед говорю.

— Отчего?

— Они слишком горды и им ни в жизнь не понять нашего брата-бродягу. А вот, дослышав мы, что сюда приехал из Таганрога следователь, вот тому всю душу раскрою. Наши говорят, что барин он чуткий, людей понимает, кривду от правды отличить. Вот ему-то как на духу все расскажу. Он поймет несчастного Гришку.

При этих словах бродяга неожиданно зарыдал.

Вавилов стоял бледный и сконфуженный. Ему неловко было за своего сотоварища, с растерянным видом слушавшего бродягу. В первый момент Вавилов хотел немедленно начать допрос. Но он отказался от этой мысли. Как опытный и бывалый следователь, он понял, что несчастный находится в таком нервном и возбужденном состоянии, что может наговорить на себя всяких небылиц. Пользование опьянением, для открытия истины, не согласовалось с его благородным взглядом.

— Я вас попрошу, господин полицеймейстер, сделать распоряжение о задержания Преснушкина, — сказал он, — завтра утром прошу вас доставить его в камеру, для допроса. Также прошу вас никого к нему не допускать.

Начальник полиции вышел на улицу и с кратковременной расстановкой дал два пронзительных свистка. Точно из-под земли выросли двое городовых, знавшие, что начальство находится у следователя.

Они повели Преснушкина в полицейское управление.

Повинная

Судебный следователь по особо важным делам, вошел в камеру в восемь часов утра. Приведенный из полицейского управления арестант уже ожидал его вызванный к допросу, он подошел к столу твердой походкой. Прежнего возбуждения не было и следа. На вид Преснушкин казался спокойным, и только необыкновенная бледность лица выдавала его душевное состояние. Прокофьев при допросе отказался присутствовать. Довольно любезностей от Гришки он и вчера наслушался.

Когда Преснушкин объявил о своей судимости и летах, то сказал следователю:

— Ваше благородие, не подумайте, что я явился вчера к вам оттого, что был пьян. Пришел я добровольно, по собственному побуждению. К Прокофьеву, следователю, я не пошел бы. Полиция меня никогда бы не отыскала. Гришка везде мог бы найти приют, и сегодня я был бы далеко от Ростова.

— Что же вас заставило явиться?

— Во-первых, сознание своей вины.

Вавилов пристально взглянул на арестанта, как бы желая проверить его слова.

— А, во-вторых, я не желал, чтобы полиция за мой грех, таскала неповинных людей.

— Кого вы считаете неповинными?

— Кущина и Яшку.

— Отчего вы думаете, что их подозревают?

— Я своими глазами видел, как их провели.

— Откуда это видели?

— Ваше благородие, я пришел сюда, чтобы свою вину открыть, а не предавать тех, которые укрыли бродягу.

---

Ответ видимо понравился Вавилову. Он ласково взглянул на стоявшего перед ним преступника.

— Вы убили сторожа Архипа?

— Я, ваше благородие. Мой грех.

— За что?

— Когда я его напоил пьяным, то пошел украсть у следователя две вещи, браслет и брошку. Кроме отверток, которые я и оставил здесь, при мне оружия не было. Я шел воровать, но не убивать. Наш брать несчастненький говорит, что вы душу насквозь видите, значить вы дадите веру моим словам.

— Я вам верю.

— Спасибо вам, что не усомнились. Когда я покончил с двумя замками и взял два футляра, откуда ни возьмись, появился Архип и схватил меня за плечо. Стал я обороняться. Архип не уступает: зубами меня за щеку. Вот извольте посмотреть, — добавил бродяга и снял со щеки кусок пластыря.

— Тут я света не взвидел и в одну минуту покончил со стариком. Схватив две коробки, и бросился бежать…

— Постойте, Преснушкин, ведь оба футляра были здесь найдены.

— Знаю, ваше благородие, позвольте, доскажу. Выскочив на улицу, к одному приятелю зашел. Хотел ему отдать эти вещи, которые жгли мне руки. Он отказался. Тогда я вернулся обратно. Как перед Богом говорю, мне все казалось, что может он и оживет, и тогда я вымолю прощение. Пришел, вижу лежит мертвый, встал перед ним на колени. Целовал его голову, руки. Потом положил проклятые вещи и ушел куда глаза глядят. Я решился идти к святым местам, отмаливать грехи. Увидал, что невинные забраны, ну и пришел виниться.

Преснушкин упал на колени. Следователь был очень взволнован этой сценой. Чтобы успокоить себя, он вынужден был перервать допрос.

Он, безусловно, верил обвиняемому. Все-таки для освобождения Кущина и Якова, он должен был предложить Преснушкину несколько вопросов.

При возобновлении прерванного допроса, он сказал Григорию.

— Значит, вы утверждаете, что задержанные ни в чем не виноваты?

— Господом Богом клянусь.

— Вы были в день убийства у Гриценко, на постоялом дворе?

— Был, ваше благородие.

— Кущин и Яков с вами были?

— Так точно.

— Зачем вы туда собрались?

— Изволите ли видеть, ваше благородие, когда была совершена кража у Бородулина, я сидел в тюрьме. Когда я выходил, то мне смотритель и поручил разузнать, кто совершил кражу у Бородулина.

— А зачем ему это понадобилось?

— Его знакомого, честного человека, заподозрили в краже, и наш следователь его в тюрьму запрятал. Смотритель, зная, что даром посадили человека, дал мне поручение, я Кущина в товарищи взял. Мы были уверены, что Яшка знает, кто украл, пригласили его на постоялый двор. Поили там водкой, да и в лесу. Когда узнали, что он к краже не причастен, то разошлись.

Написав постановление об аресте Преснушкина, следователь вызвал Кущина и Якова.

Они подтвердили показание Преснушкина о цели свидания с Яшкой.

Кущина и Якова освободили. Медведь покинул камеру. Он был глубоко потрясен явкой Гришки с повинной. Если бы от него потребовали полжизни за освобождение Преснушкина, он не задумался бы принести жертву.

---

Сознание Преснушкина делало дальнейшее производство следствия излишним.

Иван Сергеевич был очень удивлен появлением Преснушкина в тюрьме.

Когда он прочитал постановление об аресте, в виду его сознания в убийстве, добрый смотритель глазам своим не верил.

— Вот уж не ожидал я от тебя, Гриша, что ты решишься на такое ужасное, дело.

— Видит Бог, Иван Сергеевич, невзначай. Так должно быть угодно было Господу, наказать меня за мои грехи.

— Чем себя губить, да людей убивать, Гриша, лучше было бы заняться моим поручением. Я бы озолотил тебя!

— Провались я на месте, если из кожи не лез, чтобы угодить вам. По-моему, кражу совершил Армяшка кривой, которого ухлопал Кузьмин.

— Значить, ты напал на след? — радостным голосом вскричал смотритель.

— Да ведь в доме его полюбовницы нашли брошку, да браслет, из числа украденных у Бородулина.

— Это еще не доказательство. Мне покойный Кузьмин подробно рассказывал.

— Как покойный?

— Сегодня скончался. Не перенес совершенного греха.

Преснушкин, набожно перекрестившись, сказал:

— Царство ему небесное. Не соверши он убийства, и я в крови не замарал бы своих рук.

И он рассказал Ивану Сергеевичу все подробности дела, уже известные читателю.

Григорий, как явившийся с повинной был посажен в общую камеру.

Товарищи по заключению просто не могли его узнать. Его характер совершенно изменился: из весёлого и беззаботного забулдыги, он превратился в угрюмого и неразговорчивого человека. Он искал полного уединения. Преснушкин даже сожалел, что его не посадили в одиночное заключение. Когда арестанты спали, он покидал свою нару, и став на колени перед образом Спасителя, со слезами молился. После продолжительной молитвы, он чувствовал себя бодрее. Сон его был тяжелый, несчастный порывисто дышал и в бреду постоянно поминал Архипа.

Когда Григория отвели в камеру, Иван Сергеевич впал в глубокую задумчивость.

Смотритель возлагал большие надежды на Преснушкина. Этот отчаянный головорез, утешал он себя, со дна моря отыщет преступников. Арест бродяги сразу разрушил все планы. Между тем время шло. Как ни старался Прокофьев отыскал сообщников Бровцына, он потерпел полную неудачу, пришлось ограничиться одним молодым бухгалтером.

Прокофьев закончил следствие и представил его. Прокурор, на основании косвенных улик составил обвинительный акт. Ни в чем неповинный Бровцын, привлекался к суду присяжных, за кражу со взломом. Как дворянина, его ожидала ссылка в Сибирь.

Когда Сергею Семеновичу был доставлен обвинительный акт, несчастный истерически зарыдал. Вся счастливая будущность разбита навек. А несчастная мать? На кого он ее покинет? Переживет ли она обвинение своего сына, которому посвятила всю свою жизнь?!

Когда смотритель узнал, что обвинительный акт доставлен по назначению, то немедленно отправился к Бровцыным.

Надо было думать о приискании опытного защитника.

Адвокат

В одной из лучших квартир города снимал роскошное, помещение Григорий Ильич Славин. Два года тому назад, он прибыл в Ростов. За этот короткий промежуток времени он успел составить себе известность: Славин считался лучшим из всех местных адвокатов.

Собой он был очень красив: стройный высокого роста, с большой окладистой белокурой бородой, с правильными чертами бледно-матового лица и с изысканными манерами. Его красивые глаза постоянно были прикрыты pinee-nez, с дымчатыми стеклами. В обращении он был мягок и очень предупредителен. Жил на широкую ногу и сливки ростовского общества не раз пользовались его гостеприимством.

В гражданских делах, он был не особенно силен, зато в уголовных незаменим. Дар слова, дикция, приятный тембр голоса, находчивость и остроумие, всегда располагали к нему сердца присяжных председателей.

Савин был завален делами. В гражданском отделении суда он редко появлялся, поручая ведение дел своему помощнику, Осипу Осиповичу Ухабову.

Небольшого роста, тучный, в черном парике, с круглой бородой, орлиным носом и с ястребиными глазами, таков был помощник и секретарь местной знаменитости. Весь «Десятый том» он знал почти наизусть и обладая большой памятью, превосходно помнил все кассационные решения сената. Даром слова Ухабов не говорил, но всегда побивал противника точным изучением дела.

Адвокат и помощник занимали общую квартиру, но характеры у них были совершенно противоположные. Славин любил общество, Ухабов — полное уединение. Когда у хозяина собирались гости, то его помощник никогда не покидал своей комнаты. Адвокат был большой говорун, весельчак, а его товарищ, за редким исключением неохотно вступал в разговор.

Прислуга у них была одна, по имени Дуня. Высокого роста, красивая, тридцатилетняя шатенка, она представляла из себя прекрасного повара и образцовую горничную. Она была домоседкой и, несмотря на то, что соседняя прислуга жаждала завести с ней знакомство, это ей не удавалось.

Было начало двенадцатого часа. Славин сидел в своем кабинете, обставленном дорогой мебелью, покрытый коричневым сафьяном. Резной дубовый шкаф был переполнен юридическими книгами. Дорогой бархатный ковер покрывал весь пол. Большой письменный стол был уставлен красивыми письменными принадлежностями. Адвокат читал газету, когда вошедшая горничная доложила, что пришел Бровцын и просит свидания.

— Пригласи его ко мне.

Сергей Семенович, сконфуженный, вошел в кабинет.

— Имею честь представиться, — сказал, он, — Бровцын, я к вам по делу…

— Знаю, знаю. Очень рад познакомиться. Я так много слышал от уважаемого Ивана Сергеевича лестных отзывов о вас, что давно сам хотел повидаться с вами. Садитесь, пожалуйста.

Когда молодой человек исполнил желание хозяина, то последний сказал:

— Вы, вероятно, желаете переговорить со мной по поводу несчастного события? О, я заранее убежден, что вы жертва, ни в чем неповинная…

— Клянусь вам, Григорий Ильич, что я не виноват в том, в чем меня обвиняют.

— Я в этом более чем уверен. Достаточно взглянуть на ваше честное, открытое лицо, чтобы вполне уяснить, что вы не способны на преступление. Убежден, что это впечатление вполне разделят присяжные. У вас обвинительный акт с собой?

— У меня. Не угодно ли взглянуть.

Адвокат с большим вниманием прочел его и во время чтения, неоднократно саркастически улыбался.

Когда он вполне ознакомился с его содержанием, то сказал:

— Кроме косвенных улик и то слабых, обвинительный акт ничего не заключает. Заявление Бородулина о том, что медальон не находился в числе похищенного имущества, видоизменило дело. Вы его на улице нашли?

Бровцын видимо смутился.

Это не укрылось от наблюдательного взора Славина.

— Адвокат все равно, что духовник, — мягким голосом сказал он. — Как тот, так и другой, не имеют права выдавать вверенной им тайны. Полная откровенность только облегчает задачу защитника.

— Да, я показал, что на улице нашел. Но это не верно. Медальон был положен в карман пальто.

— Кто же мог вам положить его?

— Не знаю, — ответил он покрасневши.

— Ну так я вам скажу кто? По-моему, в этом деле замешана любовь. Вы, как честный человек, не открыли истину следователю, не желая компрометировать особу, вами заинтересованную. Ваш честный порыв оказал вам услугу. Если бы вы сказали правду, то погубили бы себя.

Молодой человек, крайне взволнованный, был поражен проницательностью адвоката. Он не знал, что сказать.

— Я надеюсь, что благополучно окончу защиту, если вы мне сделаете честь вверить ее мне.

— За этим я и пришел. Иван Сергеевич мне сказал, что лучше вас он не знает адвоката.

— Ну, это старик преувеличивает. Уважаемый смотритель мне слишком симпатизирует и вот причина такой похвалы.

— Вы не откажетесь защищать меня?

— С большим удовольствием беру на себя этот приятный труд.

— Не откажите мне сказать ваши условия?

— Вы человек небогатый, живете, как и я, своим личным трудом. Менее тысячи рублей, я не беру защищать ни одного дела. Для вас я сделаю исключение. Авансом вы дадите мне двести рублей и триста после оправдания.

— Очень вам благодарен. Завтра я принесу деньги. Можно у вас оставить обвинительный акт?

— Оставьте. Итак, до завтра.

Бровцын удалился.

«Да, не будь у него этого дела, — подумал адвокат, — он через, несколько месяцев был бы обладателем симпатичной девушки, с громадным состоянием. Теперь все — это бесповоротно рухнуло. Оправдательный приговор не смоет позора. Подозрение вечно будет висеть над ним и уж конечно, свадьбы этой не бывать. Шансы мои увеличились. Раз, я решил, что Александра Бородулина будет моей женой, это должно быть свято».

В кабинет вошел его помощник.

— Ты взял защиту Бровцына? — спросил он патрона.

— Да, взял. А разве ты его видел?

— Встретился, когда уходил. За сколько?

— Пятьсот.

— Надеешься выиграть?

— Обязательно.

— Лучше бы, если бы обвинили. Больше было бы надежды подцепить богачку.

— И так не сорвется. Иногда бывают оправдания похуже обвинения.

— Вот если бы тебе удалось жениться, то уж, конечно, мы укатили бы в Петербург. Не дождусь, когда моя заветная мечта исполнится.

— Теперь недолго. До сих пор я медлил повести более энергичную атаку. Бровцын, в своем лице, представляя непреодолимое препятствие. Теперь другое дело.

— Смотри, чтобы этот молодчик после оправдательного приговора не разрушил бы все твои надежды.

— Ручаюсь, что нет.

— Ну, а родители?

— То есть, ты верно хотел сказать об отце? Он будет стоять за меня. В особенности после кражи мы подружились. Прежняя натянутость пропала.

— Куй, брат, железо пока горячо. Уж больно мне надоело здесь проживать.

— Немного терпения, мой друг и мы на славу заживем в Петербурге.

Пока происходил этот разговор между адвокатом и его помощником, Александра Петровна с нетерпением ожидала возвращения сына. Когда раздался звонок, она бросилась отворять двери. В переднюю вошел смотритель тюрьмы.

— Ну, что? Сережа был у адвоката? — спросил старик, снимая пальто.

— Пошел к нему. Каждую минуту ожидаю возвращения. Как вы полагаете, не откажется защищать сына Славин?

— Григорий-то Ильич, откажется? На этот счет будьте покойны. Он мой приятель и уже я заранее заручился его словом. Участь вашего сына теперь находится в надежных руках. Полная победа обеспечена. Ручаюсь, чем хотите.

— Просто не знаю, как и благодарить вас, дорогой Иван Сергеевич. Вы как отец заботитесь о Сергее.

Вошел Сергей.

— Ну, что, дружок? — спросила мать у вошедшего сына.

— Все устроил, взялся защищать.

— Ну и слава Богу! — воскликнула мать. — А ты все, Сережа, еще печалишься?

— Дорогая мама, оправдательный приговор, не возвратит мне душевного спокойствия. Меня будут считать оправданным вором. Только когда я найду настоящих преступников, я вздохну полной грудью.

— Бог не без милости, Сережа, уповай на Его святую волю.

— Мама, только не забудьте вашего обещания после благополучного исхода дела.

— Покинуть Ростов? Конечно, исполню.

— Разве вы собираетесь уезжать? — спросил огорченный смотритель.

— Сын не хочет оставаться в том городе, где потерял свое счастье. Близость девушки, которую он безумно любит, не дает ему покойной минуты.

— Да, вы правы, — сказал добрый смотритель и слезы полились из его глаз.

Отъезд

В городе только и толковали, что о блестящей защите Славина, результатом которой было оправдание Бровцына. Эту защиту восхваляли не только присутствовавшие в суде обыватели, но и судебный персонал. Единственное в Ростове лицо было ей недовольно, а именно судебный следователь Славин, как все единогласно утверждали, что называется, под орех разделал Прокофьева.

По мнению защиты, следствие вступило на нужную дорогу. Задавшись мыслью, что вор, обокравший Бородулина — бухгалтер, следователь не обращал больше ни на кого внимания. А между тем, когда честный человек, впредь до отдачи на поруки, томился в тюрьме, на свободе разгуливал известный вор Артаньяц. Что кража эта дело его рук, не подлежит сомнению, браслет и брошь, найденные у его возлюбленной, красноречиво это доказывают. Само Провидение, оскорбленное людской неправдой, взяло на себя защиту несчастного молодого человека. Оно внушило оскорбленному мужу отомстить за свою поруганную честь. Это двойное убийство открыло истину! Только благодаря ему, нашлась часть вещей, добытых кражей! Казалось бы, после этого делу конец и по отношению к Бровцыну следствие прекратится. Не тут-то было!

Следователь, глубоко убежденный в виновности обвиняемого, старается связать его имя с личностью Артаньяца. Отыскался свидетель в лице уволенного без прошения чиновника, который показал, что за три дня до кражи, обвиняемый вел с Аратаньяцем, в городском саду, оживленный разговор. Бровцын не отрицает факта, что к нему, действительно, в саду подошел неизвестный ему человек и попросил позволения закурить от его папироски свою сигару. Обвиняемый исполнил просьбу и это поставлено ему в самую главную улику. Если на основании таких шатких улик нас будут привлекать к следствию, то в скором времени в Ростовском уезде, нельзя будет составить комплект присяжных заседателей. Все превратятся в обвиняемых и судить будет некому.

Далее защитник обрисовал отчаяние старухи матери, когда привлекли к суду ее единственного сына. Нарисованная Картина была столь трогательна, что среди публики раздались рыдания.

Свою защиту Славин закончил следующими словами:

«Я не прошу оправдания обвиняемого, так как в ваших глазах я читаю изумление, как мог попасть на скамью подсудимых Бровцын. Ваше справедливое слово „невиновен“ только освободит его от наказания. Но этим словом, к сожалению, господа присяжные, вы не возвратите ему душевного спокойствия, не возвратите прежнего счастья! Найдутся личности, которые все-таки будут честнейшего из смертных считать за вора! К несчастью, люди в большинстве охотнее верят дурному, чем хорошему. Но я радуюсь, что он выйдет из суда оправданным. Радуюсь не за его личную свободу, а за то, что она даст ему возможность искать настоящего преступника. Я уповаю, что то самое Провидение, которое помогло ему убедить вас в своей невинности, будет руководить им в его розысках. Сам потерпевший и тот не верит в виновность безупречного бухгалтера. Место для гражданского истца свободно, но оно будет занято, когда на этой самой скамье будут сидеть действительно виновные».

Когда защитник покинул обширный зал съезда мировых судей, в котором временно заседала уголовная сессия таганрогского окружного суда, ему публика сделала настоящую овацию. Знакомые и незнакомые спешили пожать его руку. Все отдавали честь его таланту.

Иван Сергеевич, присутствовавший в суде, с рыданием бросился на грудь Славина.

— Благодарю, благодарю! Век не забуду! Вы спасли две жизни, матери и сына!

Когда оправданный явился домой, с Александрой Петровной сделался обморок. Радость чуть не убила ее. Только при помощи врача она пришла в себя.

На другой день после защиты Бровцына, адвокат получил от Бородулина приглашение на обед. Вся семья встретила популярного гостя с большим почтением и окружила его полным вниманием. Славин тотчас заметил, что юная хозяйка сильно похудела и как-то осунулась. Ей видимо было желательно переговорить наедине с Григорием Ильичом.

Когда ей представился этот случай, она прямо спросила его:

— Скажите мне с полной откровенностью, вы безусловно верите в невиновность Сергея Семеновича?

Адвокат смущенно молчал.

— Я вас спрашиваю, — продолжала она, — как честного человека.

— Зачем же вам знать мое мнение, раз он судом оправдан?

— Мне это необходимо. Моя судьба будет зависеть от вашего ответа.

В её голосе было столько трогательной просьбы, что всякий был бы тронут.

— Есть вещи, на которые, при всем желании, дать ответ положительно невозможно.

— Отчего?

— Все равно, как настоящий христианин, на духу говорит священнику святую истину, так и нам, адвокатам, обвиняемые говорят правду. Эту профессиональную тайну мы не имеем права ни по закону, ни по своей совести никому открывать.

— Но, если человек говорит вам, что он невиновен в том преступлении, в котором его обвиняют, вы и это не можете сказать.

— Это другое дело.

Александра Николаевна поняла.

Тот, которого она так сильно любила, хотя судом и оправдан, но все-таки обокрал её отца. Несчастная была близка к обмороку. Если она так настоятельно требовала правды от адвоката, то вот какая причина руководила ей. Сегодня утром во время её прогулки, прислуга Бровцына, Ирина, вручила ей письмо следующего содержания:

«Глубокоуважаемая Александра Николаевна! Суд оправдал меня в том гнусном преступлении, в котором я обвинялся. Но что мне за дело до этого, когда вы, мой главный судья, может быть, подозреваете меня. Поверьте, что каторга гораздо легче для меня, чем последнее. Я знаю, что я, хотя и оправданный, потерял вас навсегда. Данное мне вами слово, я в силу несчастных обстоятельств, вынужден вам возвратить. Как только моя матушка поправится, мы навсегда покинем Ростов. В нем я слишком много испытал счастливых минут, чтобы проклинать его за обрушившееся на меня несчастье. Мы навеки расстаемся. На прощании не откажите мне только в последней милости. Скажите, мне лично, а если это невозможно, то письменно, что в ваших глазах я всегда был и остался честным человеком. Ваши слова будут поддерживать мою энергию в предстоящей мне борьбе.

Ваш неизменно преданный раб Сергей».

Услыхав приближающиеся шаги отца, Александра Николаевна напрягла остаток сил, чтобы побороть свою слабость.

— Дорогая Саша, что с тобой? — спросил Бородулин, увидав искаженное страданиями лицо своей дочери.

— Мне очень нездоровится, папа. Я должна буду просить извинения у Григория Ильича, что вынуждена удалиться в свою комнату.

— Я сейчас пошлю за доктором.

— Не надо, папа. Это просто слабость, которая скоро пройдет.

Прекрасно сервированный обед, вследствие неожиданной болезни Александры Николаевны, прошел очень вяло.

Между тем проходили дни, а ответа на посланное письмо Бровцын не получал. Отчаяние его перешло всякие границы.

— Теперь не подлежит сомнению, что она подозревает меня, — говорил несчастный. — Да разве могло быть иначе? Раз, она мне не положила медальона в карман, я, без сомнения, в её глазах настоящий вор! Господи, помоги мне донести крест до конца!

Александра Петровна с тревогой следила за сыном. Она вполне сознавала, что пережитые им страдания оставят на всю жизнь глубокий след.

Молодость излечит сердечную рану, но лежащее на нем подозрение будет всегда тяжелым гнетом давить его сердце. Стали готовиться к отъезду. Решено было переехать в Петербург. Все, что нашли лишним, продали. Дом был сдан в наем на три года.

Ирина была в отчаянии. Хозяева не говорили ей ни слова. Значит ее не возьмут. Ирина не выдержала и, подойдя к своей хозяйке, сидевшей в столовой за чайным столом, упала перед ней на колени.

— Что с тобой, Ирина? — удивившись, спросила Александра Петровна.

— Матушка, барыня, не губите меня.

— Чем же я гублю тебя?

— Вы собираетесь ехать, а меня бросаете тут! Ну, куда я без вас денусь! Даром буду служить, только не покидайте.

— Кто же тебе сказал, что я тебя не возьму с собой? Мы уезжаем, так и ты с нами.

— Матушка, благодетельница! — вскричала Ирина, целуя ноги хозяйки. — Век буду молить Бога за ваши добродетели.

Верная прислуга едва могла опомниться от радости.

В назначенный к отъезду день, Иван Сергеевич пришел к Бровцыным.

Старик был печален и сумрачен. Разлука с друзьями сильно повлияла на него.

Сергей Семенович подошел к нему и, обняв смотрителя, сказал:

— Вы были другом покойного отца, а равно и моя мать считает вас другом нашей семьи. Я глубоко убежден, что в силу этих отношений, вы, с нашим отъездом, не бросите розыски. Не жалейте денег. Все свое жалованье я буду вам высылать.

— Напрасно. Я не приму ваших денег. Сведем счет, когда истина будет открыта. Я же, клянусь, исполнить свято твою волю. Уповай, Сережа, на благость Господню. Пишите и не забывайте старика.

Когда Бровцыны, смотритель и Ирина выходили из дому, на противоположной стороне стоял Кущин. Он весь дрожал.

Когда два извозчика, со своими седоками, тронулись, бродяга зашатался, дико вскрикнул и, потеряв сознание, упал на мостовую.

Объяснение

Модный, ростовский адвокат начал усиленно ухаживать за Александрой Николаевной Бородулиной. Девушка, сначала очень равнодушно относившаяся к Славину, стала привыкать к нему. Ей понравился его игривый ум, такт и в высшей степени деликатное обращение. Образ молодого бухгалтера стал мало-помалу стушевываться.

Саша не могла примириться с мыслью, что тот, которому она отдала свое сердце, оказался вором. Возмутительное по дерзости воровство он именно учинил в тот вечер, когда она дала торжественное обещание сделаться его женой. На её воображение также сильно влиял ореол известности, который окружал красивого Славина. До ее слуха неоднократно доходили известия, что дамы от него без ума, но юрист не обращал на это внимания. По его словам, он только тогда чувствует себя счастливым, когда находится в обществе очаровательной девушки.

Дочь боготворила своего отца, она видела с каким глубоким уважением он относится к адвокату, и это еще более приближало ее к нему.

Однажды, когда дочь пошла гулять. Николай Васильевич, обратившись к жене, сказал:

— Мне кажется, Оля. Григорий Ильич очень неравнодушен к Шуре.

Ольга Михайловна при этих словах вздрогнула.

— Тебе так показалось, мой друг, — ответила она. — Григорий Ильич питает к тебе большое расположение, как светский человек, он и к нам очень внимателен.

— Увидишь, что я прав. Вот посмотри, что недалеко то время, когда он попросит нас руку Шуры.

— А если это случится, разве ты дашь согласие?

— С удовольствием, если только наша дочь не будет иметь ничего против этого лучшего жениха трудно отыскать: молод красив, зарабатывает большие деньги и слывет безусловно честным и добросовестным адвокатом.

— Перед тем, чтобы дать согласие на брак, необходимо хорошенько разузнать человека. Ты, Коля, по моему мнению, слишком скоро поддаешься первому впечатлению. Ты не прочь был выдать дочь и за Бровцына. А что же оказалось?

— Все-таки, Оля, я до сих пор остаюсь при первом убеждении, что Сергей не совершал кражи.

— Как же у него очутился медальон? Ведь только по просьбе Шуры, ты подал заявление, что он не находился в числе украденных вещей.

— Вот этого-то я и не могу никак понять, но внутреннее мое убеждение, что он честный малый.

— Тебя, Коля, не переспоришь. Во всяком случае, надо помнить, что Шура у нас единственная дочь. За первого встречного нельзя ее выдать.

— Ты, я вижу, недолюбливаешь Славина?

— Нисколько. Я просто дрожу за будущее счастье Шуры. Мы еще поговорим об этом, а теперь мне необходимо отправиться сделать кой-какие покупки.

В тот же день, когда происходил этот разговор между супругами, вечером адвокат был у себя дома.

Раздался звонок и вскоре на пороге кабинета появилась женщина, под черной густой вуалью. Это была Ольга Михайловна.

— Вот не ожидал сегодня твоего прихода, — сказал он, подойдя к ней и желая ее обнять.

Вошедшая поспешно отвела его руку.

— Что это значит, Оля? Ты не желаешь, чтобы я тебя поцеловал?

— Это можно будет сделать после нашего разговора, — ответила она, опускаясь на диван. — Я пришла поговорить с вами по очень важному делу.

— С каких пор ты с глазу на глаз стала мне говорить «вы»? Этого никогда не было.

— Да и вы не были таким, как в настоящее время.

— Не понимаю.

— Не притворяйтесь!

— Пожалуйста, объяснись.

— Вам нужны были мои деньги, а не я!

— Ты кажется с ума сошла!

— Нисколько! Когда я все отдала до последнего гроша, теперь я вам не нужна. Вы стали ухаживать за моей дочерью. Действительно — она богатая невеста!

При этих словах адвокат расхохотался.

— Теперь я понял, в чем дело! Ха, ха, ха! Да это просто потеха!

— По-моему ваш смех неуместен.

— Дорогая Оля, ты просто меня со смеха уморишь! Вполне уверен, что ты сама покраснеешь за эту сцену. Подумай только, о чем ты говоришь! Да, я действительно стал ухаживать за Александрой Николаевной.

— Наконец-то вы сознались!

— Я этого никогда и не скрывал! Но если я решился на этот шаг, то только ради тебя.

— Ради меня?!

— Совершенно верно. Я пришел к тому убеждению, что жить без тебя не могу. Это выше сил моих! Моя любовь к тебе граничит с безумием. Потребовать развода невозможно. Во-первых, твой муж на него никогда не согласится, а во-вторых, есть еще другое препятствие.

— Я настолько богат, чтобы окружить тебя тем комфортом, которым ты теперь окружена. Мое благосостояние зависит от моего лишь одного труда, Заболей я сегодня, через несколько дней у нас не хватит денег на черный хлеб, да на квас.

— Вы ведете слишком широкую жизнь, для вас и миллионов мало будет.

— Я родился миллионером. Со дня рождения был окружен блеском роскоши. Это вошло в плоть и кровь. Но это еще не все. Если бы я находился постоянно с тобой, жил бы хотя под одной кровлей, тогда другое дело! Я еще мог бы смириться. Без тебя, я схожу с ума и от тоски ищу развлечений.

— Раз, что ничего невозможно изменить, благоразумие заставляет пользоваться хоть временным счастьем.