Бесплатный фрагмент - Жить не напрасно

Об авторе

Владимир Борисович Казаков, бывший военный планерист ВДВ, летчик-испытатель, пилот ГВФ, сам Гроховского никогда не видел, но еще в молодости, будучи в начале сороковых годов курсантом военно-планерной школы, слышал о нем. Гроховский уже был, что называется, не у дел, но легенды о нем продолжали жить в воздушно-десантных войсках и в авиации. О нем, порой с преувеличениями, рассказывали как о «возмутителе спокойствия», дерзком и смелом экспериментаторе, способном создать любое авиационное чудо. И эти легенды, это имя запали в память молодого пилота. Кроме того, он ведь прыгал на хлопчатобумажных парашютах Гроховского, сбрасывал грузы в его картонажных мешках, контейнерах, видел его системы подцепок, много летал на транспортно-десантных планерах, дорога в небо которым была открыта тоже в КБ Гроховского. И Казаков тогда еще, во время Великой Отечественной войны, уже твердо знал, что зачинателем техники ВДВ был Павел Игнатьевич Гроховский.

Шли годы. Летчик Владимир Казаков стал писателем, автором многих книг об авиации и воздушно-десантных войсках. И здесь, на этой новой профессиональной стезе, его ждало неожиданное открытие: он обнаружил, что имя Гроховского почти не встречается на страницах истории нашей авиации.

Поиск привел писателя в архивы, к семье Гроховского, к встречам с бывшими работниками Осконбюро и Экспериментального института, к разрозненным публикациям 30-х годов.

Кроме упомянутых мною защищенных авторскими свидетельствами изобретений, заявок, Владимир Казаков нашел еще более ста разработок Гроховского и его сотрудников, порою удивительных до неправдоподобия, фантастичных, но живущих и до сих пор в чертежах, рисунках, фотографиях, конструкциях других авторов.

Около десяти лет Владимир Казаков собирал материал — и появилась книга о первом в мире конструкторе воздушно-десантной техники и его ближайших помощниках.

Я уверен, равнодушным к остросюжетному документальному повествованию никто не останется.

Игорь ЧУТКО, член Советского национального объединения истории и философии, естествознания и техники Академии наук СССР

Пролог

Чумазый паровозик, отфыркиваясь паром, с трудом вытягивал на пологий затяжной подъем два раздерганных зеленых пассажирских вагона и щерблённые пу­лями теплушки, набитые людьми. Их, казалось, выдав­ливает кто-то изнутри в широко раздвинутые двери, и лишь прочные брусья, положенные поперек проемов, не дают людям вывалиться.

Солнце прокаливало ржавчину на крышах. Внутри вагонов духота, мухи, резкий запах сизого махороч­ного дыма. В одном из купе на нижней полке, свобод­но раскинувшись, спал человек. Его голова покоилась на вещмешке, лицо прикрывала поношенная мичманка с продольной трещиной на лаковом козырьке. Из-под расстёгнутого матрос­ского бушлата виделся зеленый френч и клинышек полосатой тельняшки. На спящем были синие кавалерийские брюки с вшитыми у ко­лен лосинами, хромовые запыленные сапоги.

На багажных полках и на верхних спальных потели люди, умещаясь там по двое-трое. Внизу, напротив этого не то матроса, не то кавалериста, не то анар­хиста из красных отрядов, сидели человек шесть — мужики в поддевках и замызганных шинелях с чужо­го плеча, железнодорожник в полной форме, парень, похожий на рабочего, молодая крестьянка с круглой корзиной на коленях, полно набитой и прикрытой серой дерюжкой. Теснились, но никто не пересел к спящему, хотя место на его лежанке было. В то время и не церемонились, могли притиснуть к стенке любого, а то и на ноги сесть. Терпели, осторожничали, не решались.

И не великан лежал — человек среднего роста, довольно худой, если судить по узкому запястью темной руки, свешивающейся к полу. Другая рука прята­лась между бедром и затертой стенкой под полой бушлата, из-под нее высовывался красный носок деревянной коробки маузера.

Старый вагон раскачивался, скрипел, колеса гулко бились о стыки рельсов, позвякивали торчащие кус­ки разбитых стекол. Давя этот шум, орали — разговаривали мужики, обсуждая виды на урожай и дела — события.

Человек в бушлате спал, сквозняк шевелил его мягкие русые волосы. Не пробудился он и тогда, когда лязгнули буфера, ударив по ушным перепонкам, как хлопки разорвавшихся вблизи «лимонок». Не проснулся и от звуков редких выстрелов, и даже тогда, когда женщи­на, повернувшись к окну, вдруг истошно завопила, округлив налитые испугом глаза:

— Бандиты-ы-ы!

Спящим, мужчину в матросском бушлате, накрыли пестро одетые молодчики атамана попа-расстриги Никандра. От рывка лопнул тонкий коричневый ремешок маузеровской коробки. Под­няли грубо, сорвали с плеч бушлат, встряхнули как куль.

— Кто таков есть?

Двое дюжих парней стянули руки за спиной петлей тонкого шнурка-удавки. Постарались так, что в одном месте брызнула кровью кожа; а щуплый, с вострым носом в прыщах ловко, сноровисто обшарил карманы. Заорал, открыв вонючую лягушачью пасть:

— Документ красный с печатью! Большак! Тащи его к батьке, робя!

Ударом пудового кулака меж лопаток выкинули в проход. С подножки сапогом в зад. Пропахал лицом и грудью моряк-кавалерист жесткую горячую землю полуденной июльской степи. Повернувшись на бок, поджал ноги и встал.

— А ну, пошел, гад! — завизжал прыщеватый.

Атаман Никандр — старик лет шестидесяти, волосами белый, носатый, щеки — ямы, глазищи сине-добрые — одетый в белый ватный татарский жар-халат, полулежал в тачанке рядом с пулеметом. Пил молоко из голубого эмалированного чайника, капли не­видимо катились по седой бороде-клину. Бросил в руки одному из бандитов чистую, расшитую крестиками рушницу. Приказал:

— Оботрите лик грешнику! — И бросил связанному: — Исповедуйся, отрок, кто, откуда, зачем?

— Это большак-комиссар, батька! — заверещал востроносый с лягушачьей пастью и протянул атаману слегка помятый розовый квадратик картона.

— Погоди, не суетись, Крынзя, — буркнул Никандр, но бумагу взял. Щурясь, прочитал. — Хе, да ты, отрок, крупная птица в красном пере! И имечко твое как у святого… Павел. Если говорить будешь, помолившись и примиримся. Только не лги, взглянь, небушко чистое, бог неправду сразу увидит.

Пленник отвернулся. Он смотрел на поезд. Из тамбуров, дверей теплушек летели вещи и люди. Истошные крики, брань, стоны, свист плетей. Пыль у откоса. Та­чанки, телеги спешно набивались барахлом. Людей делили на две неравные толпы, ту, что поменьше, держали под стволами винтовок.

— Поверните его лик ко мне, ребятушки, толкните поближе, — поставив чайник в ноги, ласково пропел Никандр. — Еще ближе… Вот так, ладненько.

В подножку тачанки уперлись колени пленника. Глаза в глаза. Выцветшие атамановы столкнулись с серыми, дерзкими. Не скоро оторвались друг от дружки. От напряжения закипела слеза на дряблом веке Никандра. И высохла.

Неторопливо, вяло зашевелились костистые руки по­па-расстриги, вытащил он из-под задницы медный крест фунта два весом и неуловимо быстро клюнул острым ребром поперечины в плечо пленника. Хрустнула ключица. Зрачки пленного потемнели, расширились до век, пошатнулся он, но глаз не отвел. Разжал кровоточащие губы и плевком испачкал белоснежную бороду Никандра. Не дрогнул Никандр, ни на дюйм назад не подался.

Утерся поп-расстрига рукавом жар-халата, изрек спо­койно, медовым голосом:

— На этом свете тебя оставлять нельзя, отрок. Строптив ты и жить будешь трудно. Конец у тебя один — предрекаю. И скорый. Так лучше уж сразу на небеса, чтобы не мучился в мире неправедном. Изыди в кучу! Красный мандат прилепите ему, грешнику, как дьявольский знак на грудь. Развяжите ему руки, пусть уйдет в тот мир без пут. Аминь!

В кучу — это к тем, кто под стволами наганов и обрезов, где пьяный гогот и свист нагаек.

Картонку мандата, прорвав грязным пальцем в середине, нацепили пленнику на пуговицу левого кармана френча. И в эту маленькую розовую мишень уда­рили почти в упор из трехлинейки. Пуля прожгла букву «н». Не упал, медленно сложил ноги красный командир. Лег на бок, на спину, раскинул руки, будто пытался обнять все, что вмиг терял. Не закрыл и светло ­серых глаз. Тогда слюнявый Крынзя, страшно недовольный, что не услышал стона или моль­бы, влепил, матюгаясь, в грудь командира еще кусок горячей меди из браунинга…

Шел 1921 год.

Начало

Почти во всех делах самое труд­ное — начало.

Ж.-Ж. Руссо

Глава 1. Эпизоды

Лидия А. Гроховская вспоминает:

…Кто встречал весну в Евпатории? Солнечное тепло и ветер с моря. Можно гулять в легком красивом пальто или теплом костюме. Можно пройтись по бывшей Лазаревской, теперь улица Революции, вызывая восхищение встречных мальчиков: «Какая хорошенькая!»

У меня нет красивого нового пальто, нет и костюма, я хожу в школу в жакетке бежевого цвета, переделанной из чего-то старого. На Лазаревской мне делать нечего. Там скорее заметят серую мышку, чем девочку, одетую как я.

Учусь старательно, кончаю восьмую группу средней школы, а дальше, после десятилетки, — вуз. Какой вуз, где вуз — неясно. Необходимо получить высшее образование, чтобы не прозябать, как большинство евпаторийцев, не знающих, куда применить силы, где и как заработать на жизнь: нэп, безработица…

Летом от приезжающих нэпманов местным жителям кое-что перепадает: кто-то сдает свою комнату, перебиваясь в летней кухне или в наскоро слепленном во дворе шалаше, кто-то на собственном ялике катает приезжих по морю, поет им песни, стирает белье, разжигает костры на песке. Грош в карман или обед из остатков.

В городе гастролирует известная в России театральная группа Сотникова. Можно купить абонемент на зимний сезон, и билет обходится всего 30 копеек. Вполне доступная цена даже мне.

И еще библиотека — маленький дворец, полный чудес.

В общем, жизнь не так плоха… Но мне не везет в любви. Меня губит начитанность и склонность к рассуждениям. Мальчики шарахаются, как только начи­нают понимать, с кем имеют дело. Школьные подруги накрепко окрестили меня «философом». А мне шестнадцать лет. Трудно человеку в этом возрасте. Учиться надо, учиться! Устраивать жизнь. Мама безработная, папа платит на меня алименты. Этим и живем.

Поглощенная собой, я почти не обратила внимания на весьма важное и яркое событие: в Евпаторию прибыл лётный морской отряд. На улицах появились стройные моряки с золотыми нашивками. Все ожило, жизнь приобрела смысл для многих. Надежды превращались в явь. И вот одна за другой выходят замуж девушки старшего поколения. За лётчиков! Предел мечтаний для местной девушки. Очень скоро все холостяки из отряда оказались же­натыми, кроме одного…

В конце лета в Евпаторию приехал столичный ба­летмейстер, кликнул громко, и со всех сторон под его крыло порхнули девицы разных возрастов. В том числе и я. Начались увлекательные занятия балетным искусством. Я не блистала талантом. В концерте, который вскоре был постав­лен в клубе «Водник», четыре девочки в черных туниках исполнила траурный танец под скорбные звуки Шопена на фоне Мавзолея. Меня и Катю Белинскую, красивую худощавую блондинку, поставили по бокам Мавзолея, откуда мы читали:

— «Не плачьте над трупами павших бойцов…»

Ещё я участвовала в массовом танце гладиато­ров в коротенькой тунике из красной марли, с дере­вянным мечом и раскрашенным щитом из картона. Мы под военный марш Шуберта изображали сцены из да­лекой эпохи жестокого римского владычества. Все были довольны, особенно сами артисты.

Вскоре я отошла от балетной студии: не было денег, а занятия платные…

Приближался новый 1928 год. Знакомая девочка одолжила мне настоящий украинский костюм, и я от­правилась с подругой в театр на бал-маскарад. Самые разнообразные маски чинно прогуливались по коридо­рам и в фойе. Там среди толпы я увидела Катю Белин­скую в костюме Пьеретты. Одна половина костюма черная, другая — белая. Рядом с ней последний неже­натый летчик по фамилии Гроховский. В городе давно поговаривали, что Гроховский женится на Белинской, тут ничего удивительного не было. Я заметила, что эти двое смотрят на меня и о чем-то оживленно говорят, улыбаясь. Я подумала, что Катя рассказывает своему кавалеру обо мне что-то хорошее. «Славная Катя!»

Позже мы познакомились с Павлом Гроховским в театре на концерте. После концерта перед танцами — перерыв. К нам подходит малознакомый парень из гражданских. Разговор не клеится. Вдруг перед нами возникает летчик Гроховский. Парень представляет его мне:

— Познакомьтесь, это Павел Гроховский! — и уводит подругу.

Мы остались вдвоем с новым знакомым. Заговорили…

Рядом танцевали, а мы ходили и разговаривали, разговаривали — о стенной газете, о «живой газете», о строящейся авиетке — обо всем, чем он тогда с увлечением занимался.

Потом он провожал меня по безлюдным улицам, мимо библиотеки и театра, по Дувановской, Санаторской. Навстречу дул теплый ветер с моря.

У нас с мамой большая светлая комната с окном на запад. С этой комнатой связаны почти все мои воспоминания детства. Мы живем в двух кварталах от моря на углу улиц Гоголя и Санаторской. Санаторская одним концом упирается в лечебницу для военных. Я помню военных первой мировой войны, поправлявших здесь свое здоровье. Корсеты, протезы, специальные костюмы, а на пустыре рядом куча гипсовых рук и ног. Запах лекарств и гнили.

Все это наводило на меня ужас.

Потом появились другие военные, в которых не замечалось надменности, отличавшей офицеров царской армии. Но корсеты, костыли и гипсовые конечности я видела по-прежнему. А Гроховский — военный… У нас с мамой нет секретов друг от друга. Милая мама терпеливо и со вниманием слушает о моем новом знакомом. Ложимся спать на рассвете.

Следующее свидание с Павлом на набережной. С ним пришел Рон — черный пес, гладкий, блестящий, с желтыми глазами, с удлиненной мордой и длинным туловищем. Он носился по пустынному пляжу, вскакивал на каменный парапет и замирал темным силуэтом на фоне закатного неба. Набережная вся наша. Кругом ни души. Мы долго гуляли под звездами, только Рон проносится мимо стрелой, глупый от молодости и весны.

Встречаемся с Павлом каждый день. Мне с ним интересно и хорошо. О замужестве не думаю — я хочу учиться в вузе. Павел решает иначе.

— Лидуся, выходи за меня замуж.

— Но я ещё учусь в школе…

— Мы только распишемся, а жить будем в разных комнатах.

— А если скажу «нет»?

— Я этого не услышу.

— Есть еще одно «но», — говорю я. — Не люблю заниматься хозяйственными делами.

— И не будешь! — восклицает Павел. — Я все умею делать, и многое даже хорошо.

Больше я ничего не придумала и склонила голову.

В загс нам пришлось сбегать на большой перемене. Возле школы меня ждали Павел и его товарищи-свидетели с букетами цветов. Мы помчались, чтобы успеть до начала следующего урока. Процедура регистрации заняла не более десяти ми­нут.

Замужество надо было скрывать, чтобы не исклю­чили из школы, а так хотелось поделиться с подругами. Так язычок горел, что пришлось пить холодную воду.

Незадолго до замужества Павел рассказал мне о своей первой, горячо любимой жене Ксении. Когда кончилась гражданская война, он недолго был комис­саром Черного и Азовского морских побережий, в Сева­стополе встретил и полюбил девушку. Ксения, дочь известно­го профессора медицины, была единственным ребенком в семье. Павел постарался создать ей без­заботную, приятную жизнь и развлекал, как мог делать только он. Ho, по-видимому, родства душ не получилось. Она не разделяла его интересов, отрывала от него дру­зей, считая их неинтеллектуальными. А тут ей подвер­нулся «друг» из осколков разбитого прошлого. У него даже какой-то титул был, не то граф, не то князь быв­ший. С ним Ксения уехала в Ленинград, забрав с со­бой двухлетнюю дочь. К этому времени Павел окон­чил лётную школу. Потеряв Ксению, от отчаяния он хотел подняться в воздух и разбиться. Поднялся. Не­ожиданно рядом с самолетом увидел орла. Очень близ­ко, почти у крыла. «Мы поговорили с ним и решили, что нужно жить еще долго-долго», — всё это на полном серьезе рассказывал Павел. Я верила, что в том состоянии он мог говорить с птицей, с богом, с чертом, с кем угодно.

И боль начала утихать. Деятельная натура Павла брали свое. И вдруг приходит письмо. Ксения про­сит разрешения вернуться. Павел из тех мужчин, которые не прощают уходов, даже если любят. Павел отказал, но, так как к тому време­ни Ксения серьезно заболела, предложил обеспечить ее лечение в самой лучшей больнице. Ксения не приняла это от него, она застрели­лась.

У Павла остался альбом, посвященный только ей. На первых листах маленькая девочка, затем подросток. Её цветные рисунки. Тонкие отточен­ные линии, яркие краски. Кажется, писано не кистью, а пером. Больше — портреты. Она была талантливой миниатюристкой.

Вспоминая свою жизнь с Павлом, я переношусь в дни нашей юности.

…1 мая 1928 года я решила отправиться на загород­ное поле, где должна состояться демонстрация с уча­стием авиаторов: полеты по кругу и фигуры высшего пилотажа.

— Приходи обязательно, — сказал Павел, — я буду летать для тебя.

Чем-то занялась по дому и потеряла счет времени. К началу я опоздала и не видела полетов. После конца демонстрации вернулась домой. Приходит Павел, спрашивает:

— Видела?

— Нет.

— Не ходила совсем?

— Пришла, когда вы уже не летали. Извини, Пав­лик.

— Эх ты, а я всю публику уложил на землю! Сей­час бегу, для меня готовят гауптвахту. Приходи к шта­бу, я буду сдавать там оружие.

Оказывается, он делал фигуры так низко, что пуб­лика в страхе падала. Люди боялись поднять головы, только вихри крутились над ними да пыль.

Павел ушел. Я собралась с силами, приоделась и отправилась к зданию штаба авиаотряда, где он поджидал меня на улице. Показал желтый лис­точек — записку на арест.

Пришли, сопровождаемые де­журным командиром и красноармейцем на гауптвахту, спустились в подвал. Небольшое по­мещение выглядело просто — одноярусные нары, сто­лик, большое светлое окно, — но чисто, пожалуй, уют­но, на мой взгляд. На окошке даже решетки не было.

— А тут терпимо! — удивляюсь я.

Но Павел вынул из кармана перочинный ножик, приподнял угол матраца на деревянной лежанке, поко­вырял лезвием в щелке меж досок и категорически за­явил:

— Клопы! С ними сидеть не буду!

— Придется, — сказал дежурный командир, усме­хаясь.

— Вы забыли о приказе командующего ВВС по этому вопросу, — резко произнес Павел.

— Так и вы забыли о приказах, когда куролесили в воздухе!

— Не следуйте дурным примерам!

Дежурный шагнул к нему, громко приказал:

— Кобуру с ремня снять! Все, что в карманах, на стол!

Павел хмыкнул и не торопясь направился к выхо­ду. Дежурный с красноармейцем пытались задержать его за руки. Вот когда я увидела, что может сделать среднего роста мужчина, если он силен и достаточно уверен в себе. Павел как-то резко развернулся — и те двое посыпались в разные стороны, а я, подтолкнутая падающим красноармейцем, полетела в темный коридор. Упала на что-то мягкое. Пошарив в темноте руками, Павлик извлек меня на свет и, взяв под руку, повел со двора. Дежур­ный вслед кричал:

— Вернитесь! Назад! Стрелять будем!

Павел даже не обернулся. Мне сказал:

— Отправляйся домой, а я заверну в штаб, потре­бую перевода из этой части. Добиваюсь давно, теперь переведут с удовольствием.

— А тебя не накажут?

— Добавят суток трое обязательно…

Добавили пять. К тому времени меня уже выгоняли из школы. Директор узнал о моем замужестве и решил немедленно удалить меня из школы, дабы другим ученицам неповадно было вступать в ранний брак. Я сопротивлялась, как могла. До окончания школы чуть больше месяца, неужели уходить? Директор настаивал, я не подчинялась, ходила на занятия.

А тут перевод Павла, говорит — в Новороссийск. Нужно сдавать экзамены экстерном. Вместе с Павлом сидим ночами, учим, потом ходим по квартирам учи­телей. Павел заговаривает их, кормит болгарскими ман­даринами, даже если они не хотят их есть, у него хорошо получается. С грехом пополам закончили с за­нятиями.

Спешно готовимся к отъезду в Новороссийск. Мама собрала мне чемодан с приданым. Из своих вещей он что-то продает, рас­плачивается с теми, кому должен. И пакует, им построенный маленький самолет-авиетку.

Интересно, что делал бы Павел, живи он в давние времена? Наверное, хорошо стрелял бы из лука и мчал­ся на свирепых скакунах. В общем, в прошлом я его видела воинственным скифом. На лошадях он классно джигитовал и в нашу эпоху.

Как-то на городском футбольном поле состоялись конные состязания. Мы пошли смотреть. Объявили выступление командира кавалерийской части. Он дол­жен продемонстрировать прыжки на лошади через барьер, свитый из хвороста, потом через ров с водой.

Командир скачет на рослой поджарой кобылице. Публика встречает всадника одобрительным гулом. Га­лоп. Барьер приближается, и… рыжая лошадь встает на дыбы и кружится на месте. Снова разгон, прыжок, барьер валится — лошадь сбивает его копытами. Всадник нервничает, дергает лошадь. Та горячится, не подчиня­ется поводам, от ямы с водой уходит в сторону.

Третья попытка взять препятствие также кончается неудачей. Зрители тихо переговариваются. Неловко и публике и герою скачек.

Всадник, красный от стыда, соскакивает с лошади.

Мой Павел срывается с места, подбегает к огорчен­ному наезднику, просит разрешения сесть на рыжую ко­былу, попытать счастья.

Командир сначала отказывает, но, видя, что публике очень хочется увидеть летчика в морской форме на ло­шади, раздраженно бросает:

— Берите чертову куклу, ничего у вас с ней не по­лучится! С ней работать еще надо.

Павел обнял храпевшую лошадь за шею, огладил её, потом мигом взлетел в седло и проехал два круга ша­гом. Тихо «беседовал» с возбужденным животным, похло­пывал лошадь по крутой шее. Потом постепенно разогнал, и она в благодарность мягко перенесла его через барьер, а затем и через водное препятствие.

На трибунах было удивительно тихо. Павел повторил прыжки.

Что тут началось! Толпа кричала, вопила, ру­коплескала:

— Браво, летчик! Силен, морячок!

Муж оставил лошадь, поднял с земли фотоаппа­рат, снятый с плеча перед скачкой и, дружески рас­прощался с командиром-кавалеристом.

— Будь добрее к ней, командир, она в беде не под­ведет…

Вечером я узнала от Павла, что в гражданскую войну он был лихим рубакой в дивизии Павла Дыбенко, где комиссаром была Александра Коллонтай и воевал на Южном фронте. Сформировав дивизию, Дыбенко сменил морской бушлат на черкес­ку, а Павел расстаться с бушлатом и бескозыркой не захотел, считая, что в стремительной конной атаке мо­ряк на лошади вдвое страшен врагу. Павел вспомнил вот такую же рыжую лошадку, которая, сама умирая, спасла ему жизнь.

Случилось это так: вы­рвавшись вперед и будучи отсеченным от своих конников, очу­тился он среди десятка злых гайдамацких сабель, и острая сталь, свиснув, прошла на дюйм от затылка. Лошадь в это время взбрыкнула, и сабля, не потеряв силу замаха, отрубила ей хвост по самую ре­пицу. Обезумевшая лошадь дикими скачками вынесла всадника из неравной схватки, принесла к своим и тут же рухнула, обескровленная. Павел, как погибшему другу, закрыл ей глаза, поцеловал в ещё теплый храп.

Рыжая лошадь на футбольном поле напомнила мужу его храбрую боевую лошадку. Может быть, эту историю и про­шептал он в лошадиное ухо перед тем, как взять барьер…

В этот же вечер я узнала многое из его жизни.

Дедушку Павла выслали в Сибирь за участие в вос­стании польских патриотов 1863 года. Там он обосно­вался с женой, тоже полячкой. Их сын, Игнатий Оси­пович Гроховский, окончательно прижился в России, переселившись поближе к городу Тверь, в Осташково, где и встретил Анастасию Власьевну, ставшую его же­ной.

У них было уже шестеро детей, и все мальчики, когда родился Павел. Произошло это на станции Вязьма, где тогда начальником работал отец.

Он ждал девочку, поэтому, когда ему сообщили о рождении еще одного сына, ответил грубо, отмахнувшись:

— Пошли к черту с вашим сыном!

Дочку он все-таки дождался, Катеньку, самая млад­шенькая была самой любимой в семье.

Из восьми детей у Гроховских осталось в живых только четверо — Павел, два его брата и Катя.

В Твери Павел окончил четырехклассную школу и перешел в реальное училище, но пробыл там всего два года. Жизнь заставляла работать, и, уехав в Москву, он стал учеником аптекаря.

В 1917 году записался добровольцем в Ревельский отряд революционных моряков. Защищая Петроград, участвовал в боях под Пулковом. Служил рядовым мат­росом в Особом береговом отряде при Народном комис­сариате по морским делам, когда наркомом стал Ды­бенко. Этот отряд нес вахту по охране Москвы, и ко­мандовал им бесстрашный Николай Антропов. С 1919 года Павел — коммунист. Всю гражданскую войну сра­жался в составе красных частей под командой Павла Дыбенко, потом Ивана Кожанова.

Коробка маузера у Гроховского была красной, сам покрасил, чтобы ни у кого не возникало сомнения, на чьей он стороне. Любил поплясать, читать стихи и петь у костров на бивуаках — и вдруг исчезал среди общего веселья, и мало кто знал, что он напросился в раз­ведку.

В пеших атаках под пулями не ложился. В конных — не оглядывался назад. В одном из таких боев, грудь в грудь, и вынесла его из рубки рыжая лошадь.

В двадцать лет выбрали Павла командиром роты. Оказалось, что, кроме горячего сердца, у парня есть еще и «царь в голове». Дыбенко, обсуждая со штабными какую-нибудь хитроумную операцию про­тив белого воинства, нередко сажал рядышком с собой Павла. И когда решение было принято, выходил с ним полюбоваться звездами.

— Ну как, комроты, правильно мы накумекали? Скажи пару слов.

Честолюбивый Павел зря рта не раскрывал, говорил только по делу.

А за одну операцию, где подсказка молодого коман­дира привела к большому успеху, протянул ему коман­дир дивизии новенький маузер с надписью на рукоятке: «Павлу Гроховскому от Павла Дыбенко». Это оружие хранилось у нас до 1937 года.

Не раз Павел был на краю гибели, но находчивость и отвага, а может быть, особое везение спасали его. Как-то, приехав к родным на побывку, он неожиданно по­пал в водоворот эсеровского мятежа. Близкий товарищ детства выдал его заговорщикам, а те приговорили боль­шевика Гроховского к расстрелу. Получилось так, что вел его в тюрьму молоденький конвоир. Время было тяжелое, конвоир голодный. Шли мимо трактира.

— Слушай, браток, — сказал Павел, — зайдем, от­ведаем яичницы, да и выпить не мешает. Деньги у меня есть.

«Браток» поколебался немного и штыком подтолкнул Павла к дверям трактира.

— Только я тебя свяжу.

— Я что ж, как свинья из лоханки лопать буду?

— Тогда в угол к стенке садись.

Им принесли еду, обильную, арестант на деньги не поскупился.

— Ты, браток, закусывай, пей, а я на минутку в гальюн загляну, — сказал Павел и решительно встал.

Ни «да», ни «нет» солдат вымолвить не успел, рот его был набит до отказа. Павел быстро вышел из зала, и когда конвоир вскочил, промедлив, бросился за ним, он уже скрылся через заднюю дверь трактира.

Из Твери выбрался на лошади, прихватив ее, под­седланную, около штаба мятежников. Пыль проселоч­ных дорог заметала его следы.

Скорее на фронт. Жаль, не удалось попрощаться с родными…

Гроховского с небольшим отрядом моряков откоман­дировали на суда Волжской флотилии. И тут они не по­срамили честь балтийцев. Но война — это не еже­часные схватки, сражения, выпадает и свободное от боевых забот время, случаются затишья. И тогда вы­таскивал Павел из кубрика тюфячок, бросал на палу­бу в укромном месте. Днем видели его там с книжкой в руках. Книжки и журналы занимали половину его окованного медью матросского сун­дучка. Интересовала его техническая литера­тура, истории создания и описание кораблей и самоле­тов. И не восхищался он тем, что узнавал. Многие из конструкций казались ему нецелесообразными. Не при­знавал он прямых углов в движущихся ма­шинах, «тупых лбов», как он выражался, видя прямо­угольные надстройки на пароходах. Немножко рисовал катера и пароходы с натуры, только получались они у него непохожими: дымовые трубы он скашивал по ходу судна, орудийные башни рисовал каплевидными, корпуса судов удлиненными, хищно устремленными впе­ред.

Однажды в отряд Волжско-Камской флотилии, где служил Павел, на двух­местном гидроплане прилетел с донесением летчик. Уж как обхаживал его Павел, упрашивал покатать. Летчик ссылался на горючее в баках:

— В обрат до Астрахани не хватит.

Уговорили летчика не спешить, отправиться в путь с рассветом. И пока его кормили «как прынца», потче­вали душистым чаем, дынями, положили спать на пухо­вую перину, Павел с группой лихих ребят проник в го­родишко, занятый белыми, реквизировал там бочку с бензином. В темноте по буеракам тащили ее на сани­тарных носилках.

Утром обрадованный подарком летчик все-таки про­катил Павла на гидроплане. Однако вос­торга на лице пассажира не увидел.

— По хорошей дороге я тебя на автомобиле обго­ню, — сказал Павел. — Твою птицу можно сбить из рогатки.

Раздосадованный такой неблагодарностью летчик крепко матюгнулся, но быстро успокоился, получив в дар новенький короткоствольный английский карабин с тяжелой пачкой патронов и жбан с самогоном-первачом.

После гражданской войны Павла пригласили в Мос­кву на должность комиссара Черного и Азовского мор­ских побережий. Рекомендовал его Дыбенко. Прорабо­тав на этом посту недолго, Павел написал рапорт-прось­бу отпустить его на учебу в школу авиационных меха­ников на моторное отделение.

— Сдав пост высокого ранга, вы желаете быть мо­тористом? — удивленно спрашивали его.

— Буду летчиком. Военно-морским, — отвечал Павел. — Для меня в летную школу только два пути: или до­бывать среднее образование, что долго и сложно, или через школу младших авиационных специалистов. Вто­рой путь значительно короче… и приятней, если учесть мою любовь к технике.

Годы учебы, и вот он военно-морской летчик, слу­жит сначала в Одессе, потом в Евпатории, а теперь его направляют в Новороссийск, в 44-ю эскадрилью.

Что бы вы сказали, если бы получили направление во Владивосток вместо Владикавказа? «Это две боль­шие разницы!» — сказали бы вы. Так вот, ехали мы на грузовике очень медленно. Причалили в Новороссийске, а там никакой авиационной части нет. Ошибочка вышла. Павел считал — писарь напу­тал. Но мне кажется, так его наказали за свободомыслие.

— Спокойно, спокойно, — сказал Павел, — пережи­вем и это. Посиди тут на пристани, помечтай, поразмыш­ляй, а я еще разок смотаюсь в город, разведаю, что к чему. Закусить у тебя кое-что есть. Рон тебя охранять будет. Сторожи, Рон!

У меня было много времени. Сидя на чемодане, я вытащила альбом мужа и стала его листать.

Большой желтый альбом в солидном кожаном пере­плете. Лётные снимки. Здесь все ученичество и летная деятельность после школы. Вот фотография Зины Ко­кориной. Скромная, русоволосая, в военной гимнастер­ке прислонилась к самолету. Она единственная из жен­щин за время пребывания Павла в авиашколе сумела закончить ее, не сбилась с пути и не погибла, как, на­пример, другая летчица Нина Чудак. На желтоватой фотографии Нина, с милым молодым лицом, укрытая до пояса каким-то полотнищем, лежит возле бесформен­ных обломков самолета. Рядом стоят летчики с обна­женными головами.

Авариям и катастрофам посвящена большая часть альбома. Подавленная, смотрела я на истерзанные ап­параты, обгоревшие трупы людей и думала: «Как он это мог фотографировать, как ему было не страшно?!»

Павел говорил, что бесстрашных людей не существует. Вся­кий боится, только один умеет подавить в себе это чув­ство, другим не удается. А фотографировал он для того, чтобы помнить эти трагедии и впоследствии сделать безопасный самолет. Он уже сделал сам, своими рука­ми, авиетку, но она еще не отвечает его требованиям к безопасности. Но он сделает… У него всегда была такая уверенность в своих силах, такая веселая сме­лость в жизни. Я чувствовала себя с ним в полной безопасности.

Терпеливо сижу на пристани около товарного скла­да, жду.

Вот и Павел. Держится бодро.

— Все в порядке, — говорит. — Сдаем барахло на склад, и нас ждет шикарный номер в гостинице. Где надо побывал, все узнал точно и даже на станцию слетал за билетами. Деньги еще остались. Завтра вече­ром в путь.

Скромная меблированная комната в гостинице дей­ствительно показалась мне роскошной, но, к сожале­нию, денег хватило только на оплату за одни сутки проживания. На оставшиеся три рубля купили торт, разделили его по-братски на три равные части: Павлу, мне и Рону. Жить не на что! Всё.

— Не горюй, Лидуся. Завтра отправимся в Ростов — на-Дону и узнаем, где базируется наша эскадрилья. Говорят, она от города недалеко, в живописном месте.

— Пешком? — спрашиваю. — Добираться от вок­зала будем пешком?

— Ты о деньгах, что ли? Пустяки. Утро вечера мудренее.

Утром, когда я еще была в постели, Павел от­правился в городскую секцию Осоавиахима и подарил там свою авиетку. Я знала — от сердца оторвал. Обра­дованные осоавиахнмовцы дали ему взаймы двадцать пять рублей, и мы, подкупив на базаре дешевых харчишек — сало, лук, — отправились по Советскому Союзу искать 44-ю эскадрилью.

В полдень мы на Ростовском вокзале. Вещи отдали в камеру хранения, сами на трамвай. За трамваем бежит Рон, не отстаёт. В вагон его не пустил кондуктор. Рон бежит, пытаясь обогнать трамвай с левой стороны — вот-вот попадет под встречный! — но он вывернулся буквально из-под колес, потом выскочил из-под нашего вагона и встретил нас на остановке, помахивая коротким хвостом.

Павел отправился в здание штаба округа, а меня опять усадил на скамейку в скверике напротив.

— Жди. — И Рону: — Охраняй!

Сижу час, сижу два. Нет Павла. Есть захотелось. Пожевали с Роном сала с хлебом. Волнуюсь и немного злюсь.

Смотрю, идет мой летчик, улыбается.

— Извини. Чинуш и здесь хватает, гоняли из отдела в отдел. И все-таки выяснил, что нам надо ехать в Новочеркасск. Вот так штука! Новороссийск — Новочеркасск, оба города начинаются на «ново…». Тогда, действительно, мог и писарь напутать.

В Новочеркасске тоже ночевали в гостинице. Разрядом похуже, с клопами, и Павел всю ночь просидел одетым на стуле. Утром отправился в часть, рас­положившуюся летним лагерем на окраине, которая на­зывалась Хотунок. Позже там мы сняли комнату в хате у молодой казачьей семьи. Сдали они нам гор­ницу с пышной кроватью, деревянным столом и парой табуреток. В переднем углу три закопченные иконы.

Иконы по требованию Павла мы вынесли, бумажные яркие цветы, украшавшие стены, не понравились мне. Павел развесил фотографии, которые были им оформлены особенно: одна вмонтирована в опи­ленный обломок пропеллера, другая выглядывала из какого-то прибора с разбитого самолета, у третьей ра­мочка из витого желтого целлулоида, все — оригиналь­но. Прикнопили к стене и большую географическую карту РСФСР. Стол он накрыл зеленой бумагой, поста­вил портрет Ленина, а сбоку положил альбомы. Павел с такой нежностью обтирал их мягкой тряпочкой.

Замечательной чертой моего мужа было то, что он никогда никого не ругал за промахи, а только огорчал­ся, и это ярко выражалось на его лице…

В понедельник Павел принес из лагерной столовой синюю книжечку талонов, где на каждый день было расписано: завтрак — 25 копеек, обед — 50, ужин — 25. Мое пропитание. Я должна ходить в лагерь, чтобы быть сытой. Правда, мы прикупили НЗ — неприкосно­венный запас — несколько фунтов сухарей, сахарную голову.

И вот первый ужин в огромной зеленой брезентовой палатке. За длинным, добела выскобленным деревян­ным столом молодые летчики, некоторые с женами. Шутки, смех. Гречневая каша с маслом, душистый сладкий чай.

После ужина мы с Павлом ходили к кому-нибудь в гости, но чаще отправлялись домой, ему, как молодожену, разрешили ночевать в деревне, а с восхо­дом солнца — на полеты…

Мой муж получил повышение по службе, стал коман­диром звена. Я находила, что новая армейская форма, особенно темно-синяя парадная, гораздо больше идет Павлу, чем морская. Он соглашался, тосковал только о кортике. В гимнастерке и галифе Павел выглядел мо­ложе, стройнее. К его среднему росту и небольшой су­туловатости не шли брючные костюмы. Моей священной обязанностью на все время стала замена на его гимна­стерке белых подворотничков, чистка латунных пуговок до золотого блеска, в чем я преуспева­ла. Гладить форму муж мне не доверял. Драить сапоги тоже. Не побоюсь сказать, что флотская привычка к ак­куратности в одежде заметно отличала его от многих летчиков.

Попав в начальники, Павел начал учить молодых летчиков полетам высшего класса. Однажды, показывая, что главное в летном деле точный глазомер, решил показать своим ведо­мым кое-что сверх учебно-боевой программы. Снизив­шись над зеркальной гладью донского разлива, он слегка отжал ручку управления, аккуратно тронул ко­лесами аэроплана воду и снова взмыл вверх. Усерд­ные ученики без его разрешения поспешили повторить маневр и… один за другим отправились на дно. Летчикам очень пригодилось умение плавать. Скоро их подобрали рыбаки, а самолеты в перевернутом виде отбуксировали к берегу. На первый раз Павла предупре­дили строго. Летчиков наказали выговорами, заставив вместе с техниками ремонтировать машины.

Началась учеба по бомбометанию. Цементные бом­бы со взрывателем стоили двенадцать рублей штука, поэтому их расходовали очень экономно. Как тут прак­тиковаться, если за каждую бомбу дрожит интендант?

И какие могут быть достижения, если на звено отпуска­ется всего шесть учебных бомб в месяц. Думал, думал Павел и придумал: «Почему обязательно цементные, да еще с дорогими взрывателями? Не боги горшки обжи­гают!»

— Завтра, Лидуся, мы с тобой отправимся к здеш­ним гончарам!

— Зачем?

— На выучку…

В гончарной мастерской дюжие, небритые мужчины в закатанных по колени штанах и без рубашек верте­ли ногами деревянные круги, а руками выделывали по­трясающие вещи из глины — кувшины и горшки раз­личных, даже причудливых форм. Работали играючи.

Павел поговорил с главным гончаром артели и так заразил его своим энтузиазмом, что тот сразу же при­нялся вытягивать на своем круге коричневые сосуды, похожие на греческие амфоры, и устанавливать их одну за другой на соседнем столе. Потом в жаркую печь. Дело пошло быстро. Правда, энтузиазм энтузиазмом, но платить за первые образцы учебных керамических бомб нам пришлось из своего кармана, зато стоили они в двадцать раз дешевле цементных.

Поглядев на гончарные круги, Павел сделал себе такой же и установил во дворе.

Теперь я частенько видела его измазанным в глине. И сама научилась выделывать чашечки, вазы для цве­тов. Обжигать ходили в артель.

Вскоре с неба посыпались сотни бомб, начиненных молотым мелом и песком, окрашенными в разные цве­та: у одного летчика розовые, у других зеленые, жел­тые, оранжевые, синие. Использовали мы анилиновые красители.

Через месяц на окружных соревнованиях 44-я эс­кадрилья вышла на первое место по точности бомбометания.

Лётчиков похвалили в приказе по военному округу. В эскадрилью приехал инженер с ромбами в петлицах и, поговорив с Павлом, предложил ему «застолбить» полезную находку. А как? Он толково и подробно объяснил.

Теперь мы сидели до полуночи при керосиновой лампе и составляли патентную форму: готовили черте­жи, писали заявку…

Начало лета 1928 года — это начало изобретатель­ской деятельности Павла Игнатьевича Гроховского. Со­зданная в Новочеркасске керамическая учебная бомба была первым в его жизни стоящим изобретением и во­шла в историю вооружений Красной Армии как «си­ликатная бомба Гроховского».

В одно из воскресений в лагере проводились спор­тивные соревнования среди авиаторов. В беге на длин­ные дистанции готовился участвовать и Павел. Собра­лось немало народу. В то время армейские соревнова­ния были праздником и для гражданских лиц, живу­щих неподалеку.

Все с нетерпением ожидали начала. Под военный марш, строем вышли бегуны. Среди них Павел. Заметив меня в толпе, он улыбнулся: мол, ничего, не подкачаю, все будет хорошо. Выстроились на старте, пригнулись, опустив руки к земле. Музыка стихла, публика перестала разговаривать…

— Внимание! Старт! Пошли дружнее! — И в воз­дух взлетела зеленая ракета.

Пошли, да не все. Павел рванулся вперед слишком энергично. Лопнула резинка на синих просторных тру­сах. Трусы упали. Ах, какой пассаж! Публика хохота­ла до упада. Павел водворил трусы на место, придерживая их смущен­но улыбался. Но разобрался в обста­новке быстро — сам захохотал. Прекратил сме­яться он, прекратили и зрители. Быстро все вошло в нормальную праздничную колею, а как исчез Павел с линейки, никто и не заметил.

Почему я вспомнила этот казус?

В дальнейшем в деятельности Павла будут неуда­чи, над которыми хотелось бы позлословить его не­другам, но он первым «смеялся» над своими «проколами», выбивая этим злое оружие из рук недобрых людей…

Глава 2. Ошибка бомбометателей

Самолеты приближались к полигону. Они шли не­много растянутым строем. Наблюдающим с земли людям, четкие треугольники звеньев казались медленно летящей стре­лой. Был слышен утробный рокот — звук нарастал, тяже­лел, стрела удлинялась, пунктирно распадаясь на части. Теперь уже в белесое небо смотрели все прибывшие на командный пункт полигона.

Подняли головы, продолжая беседовать друг с дру­гом, наркомвоенмор и начальник Генерального штаба РККА.

— Красиво идут!

— Превосходно, — согласился начальник штаба. — Отметим в приказе, что на манёврах авиация действо­вала отлично. Рад за товарища Баранова!

Начальник ВВС Петр Ионович Баранов, на созда­ние авиации положивший много сил, старался выгля­деть спокойным и даже немного равнодушным, но ему удавалось это с трудом.

— Нуте-с, как смотрятся? — спросил он представи­теля ОГПУ Остапа Никандровича Нежила, приземисто­го мужчину в сером габардиновом плаще.

— Хорошо подготовились, — ответил басом старый чекист, и его толстые бледные губы на узком, иссечен­ном морщинами лице расплылись в добродушной улыб­ке.

Командный пункт этого района маневров распола­гался на опушке смешанного леса, среди редких, трону­тых осенним багрянцем деревьев. На поляне несколько палаток из темно-зеленого брезента, наскоро сработан­ный дощатый одноэтажный домик управления времен­ного полигона с двумя высокими шестами антенн над красной черепичной крышей. Рядом притулились лег­ковые автомобили — в большинстве «Поккарды» и «Форды» — и одна грузовая автомашины, коновязь с десятком подсед­ланных лошадей, жующих овес из подвесных торб. Вот и вся внешняя обстановка командного пункта, если не считать пары мотоциклистов-посыльных, замаскировавшихся со своими «Харлей-Давидсонами» в ореховых кустах. Видимо, вдали от начальства им было спокой­нее.

Редкие малорослые деревья и кусты отделяли еще зеленую поляну от огромного рыжего поля, посреди ко­торого в «походную» колонну растянулись фанерные танки «синих», грубо сработанные макеты броневиков и телеги с поднятыми оглоблями, изображавшие само­ходные пушки и орудия на прицепах.

На поляне и среди деревьев ходили и стояли групп­ками военные авиаторы, кавалеристы, пехотинцы, ар­тиллеристы в больших чинах, среди них командующий войсками округа и представители Генштаба.

Петр Ионович Баранов со своим заместителем Яко­вом Ивановичем Алкснисом, Остапом Нежилом и литератором Николаем Бобровым, представлявшим столичную прес­су, вышли за кусты к самой кромке поля, поближе к макетам.

Высокорослый, худощавый Баранов явно волновал­ся, ведь сегодня, 1 сентября 1928 года, практически за­канчивались смотрины выучки его крылатых питомцев. С самого начала длительных военных маневров лётчи­ки с дальних аэродромов поспевали к решающим «боям» на стороне «красных» и «синих», отряды и эскадрильи успешно вели непрерывную разведку и «бомбардиров­ку», слаженно взаимодействуя с наземными войсками. «Разбомбили» Киев, метко положив учебные фугасы на Дарницком полигоне, показали образцовое перестро­ение в воздухе, меткую стрельбу из передних и кормо­вых пулеметов, хороший противозенитный маневр. Не раз лихо разгоняли конницу штурмовыми ударами. И ни одной накладки, ни одного лётного происшествия до сегодняшнего дня. Эти учения, как последний мазок и завершают картину.

Накатывается гул — плывут тяжелые эскадри­льи для бомбометания по «механизированной колонне». Уже можно различить отдельные машины, они устра­шающе черны на фоне бледного неба. Головные само­леты подходят к лесу, где расположен КП, до выхода на цель они пролетят над ним, демонстрируя четкость строя.

— Фу, черт, у ведущего дымок за левым крылом, не случилось бы чего, — тревожно говорит Баранов.

Алкснис, присмотревшись, успокоил:

— Ничего страшного, скорее всего, неважно отрегу­лированы карбюраторы, богатая смесь… вернёмся к штабным, тут как-то неприятно стоять.

Черная стая бомбардировщиков на боевом курсе — впечатляющее зрелище. Только уверенность, что бом­бы учебные и не упадут на тебя, сдерживает желание броситься в окоп, в ямку, спрятаться под могучим дере­вом, поглубже вжать голову в плечи.

— Да-с, вернёмся, — соглашается начальник ВВС. — Ветер может невыгодно повлиять на бомбометание.

Кажется, что усилился ветер на земле: пожухлые листья свертываются в маленькие смерчи, кланяются полю кроны деревьев. И ведь только сейчас заметили, что ветер был довольно сильным.

Петр Ионович Баранов крутит поднятой головой так, что да­же плечи ходят. На косых голубых петлицах легкого форменного плаща восемь ярко-красных эмалевых ром­бов ловят солнце, и оно играет в них, бликует. Бога­тырь Алкснис в расстегнутой шинели застыл с полусо­гнутыми в локтях руками. Сухонькому молодому лите­ратору из Москвы не терпится, он раскачивается с нос­ков на пятки и прямо под ухо Алкснису выкрикивает вопрос:

— Скажите, какие команды подаст сейчас главный бомбардировщик, тот, что впереди?

Кричать приходится потому, что первые звенья уже плывут над командным пунктом. Идут на средней высо­те, но гул моторов давит, и еще какой-то скрип, чуже­родный небу, сверлит уши.

— Скажите, какие команды подаст сейчас глав­ный?..

— Да отстаньте вы, не время! — отмахивается ши­рокой ладонью с растопыренными пальцами Алкснис.

Ведущий качнул крыльями. Передние самолеты вы­сеяли из бомболюков свое «зерно». Бомбы пронырнули гаревую завесу выхлопных газов под черными днища­ми и засвистели к земле. Дикий свист создали специ­ально просверленные отверстия в стабилизаторах.

Первый удар по колонне «синих» удался: один из фанерных броневиков перекосился и лег плашмя, как складная картинка. Неподалеку от него разлетелась в щепы телега. Макет танка развалился на куски. «Ко­лонна» была накрыта с первого захода, поражена в са­мый центр.

А самолеты грохотали, как траки стальных гусениц над головой нырнувшего в окоп бойца. Басовитый, отчаянный крик ворвался в железный шум:

— Отставить! Отставить!

Это кричал, надрываясь, Алкснис. Он увидел, как с ведущего самолета одного из последних звеньев рань­ше времени сорвались капли бомб, определил на глаз, что они не долетят до цели. Значит, упадут на КП. Это не конфуз, это беда!

Разве могли услышать тревожный надрывный голос Алксниса летчики?

За ведущим открыли бомболюки и ведомые.

Командиры замерли в недоумении, вопросительно глядя на Алксниса. Однако не все. Двое нырнули в дверь домика, под крышу КП.

Петр Ионович Баранов с исказившимся от гнева лицом потрясал над головой кулаками.

Один из командиров с тремя ромбами на красных петлицах хохотал и вопил от восторга, чуть не припля­сывая:

— Сыпь, Семеновна, подсыпай, Семеновна! Это тебе, Баранов, фитиль за долбежку моих позиций под Кие­вом. На войне одних побед не бывает!

К счастью, учебные бомбы не попали в командный пункт, хотя шесть из них взрыли землю неподалеку.

— Кто этот торопыга-мазила? — хмурясь, спросил Наркомвоенмор Баранова.

— Узнаю и доложу, Климент Ефремович.

Главный посредник — командир кавалерийского корпуса — громко сказал, обращаясь сразу ко всем:

— По таблице допусков бомбометание не снайпер­ское, но успешное, оценка — «хорошо».

— Еще бы, чуть в макушку не попал — съязвил командир «синих», чья условная походная мехколонна кусками дерева засорила полигон.

— Лихо рубанули! — воскликнул командир-кавале­рист. И, обращаясь к командиру «синих»: — А вам, милейший, не следовало так близко к полю располагать КП!

Но начальник ВВС случившееся воспринял с горе­чью, позже Петр Ионович Баранов запишет в дневник — тетрадку: «Плохо! Очень плохо! От стыда готов был! сквозь землю провалиться…»

Подождав, пока уехал Наркомвоенмор со свитой, он подошел к чекисту:

— Товарищ Нежил, вы разберетесь, кто из летчиков напортачил, пожалуйста, сообщите сразу же мне.

— Не требуется дознания.

— Объяснитесь.

— Петр Ионович, мы можем определить «торопыг — мазил» сейчас же, осмотрев место падения бомб, просто поинтересовавшись таблицей боевого расчета.

— Каким образом, товарищ Нежил? Ведь никто не подсчитывал, какое по порядку звено уронило бомбы.

— Пройдёмся, — и чекист двинулся к началу поля.

Шесть бомб ковырнули землю рядком, метров на пятьдесят-семьдесят одна от другой. Все они расколо­лись на кусочки или превратились в пыль, вокруг рыт­вин кругами серела цементная осыпь. Но вот попалась выбоина с красной осыпью и осколки валялись светло-коричневые, как от разбитого глиняного горшка.

— Вглядитесь, — указал на выбоину Нежил.

— Ну-с, и что?

Командующий ВВС ничего не понял, а куратор от госбезопасности на сей раз мог удовлетвориться мыс­лью, что не зря занимает должность. Он хитро улыб­нулся.

— Нуте-с, нуте-с, слушаю вас, товарищ Нежил.

И пока они возвращались на КП, чекист рассказал Петру Ионовичу Баранову, что служит в одной из авиа­ционных частей летчик Гроховский — рационализатор и изобретатель. Он, с целью экономии дорогостоящего и дефицитного цемента, придумал бомбу из обожженной глины, в которую засыпается цветная рыхлая масса. Официально она еще не принята для учебного бомбо­метания, но некоторые авиачасти используют ее, в том числе 36-я эскадрилья, она и бомбила сегодня полигон.

— У каждого звена в кассетах по две керамических

бомбы с цветной начинкой, и можно легко узнать, кто оказался «мазилой». У Гроховского есть и другие за­думки полезные, и вообще куча разных идей в голове.

— Интересно, — задумчиво сказал Баранов, и хмурое, про­долговатое лицо его просветлело. — Вы сказали, что у этого человека «куча идей в голове». Не обмолвились? «Куча» — ведь это плохо.

— Признаюсь, Петр Ионович, неловко выразился. Осведомлен другими, сам Гроховского не видел. Идей у него много, притом самых невероятных, но можно их выстроить их в строгий ряд, отобрать полезные, — басил чекист.

— Вот это было бы хорошо. Надо поддержать. А? Как вы думаете?

— Безусловно, следует поддержать. Слышал, он бурно энергичен и чрезмерно от­крыт. На собраниях по улучшению боевой подготовки выдает такие предложения, о которых наш потенциаль­ный противник знать не должен.

— Поэтому он и попал в ваше поле зрения? Нуте-с, извольте назвать мне его полное имя, — попросил Баранов, вынимая карандаш и записную книжку. — Извольте по слогам, чтобы я не ошибся.

— Гро-хов-ский Па-вел Иг-натьевич. Часть дислоци­руется в Новочеркасске. Подробнее о нем пока доло­жить не могу, однако постараюсь все разузнать в бли­жайшее время.

— И этого достаточно… А теперь пройдемте на КП и поинтересуемся боевым расчетом, кто же из летчиков допустил такую досадную накладку.

— Она не испортила общего впечатления, Петр Ионович.

— Да-с, все хорошо. Пока, знаете-ли… пока — не испортила. И все же это происшествие записано в мой пассив; вам, Остап Никандрович, это известно не хуже.

Глава 3. Первые успехи

Лидия А. Гроховская вспоминает:

…Перед полетами на карте Павла я вычерчивала предстоящий маршрут красными, синими и черными карандашами, заправляла карту в планшет. Но однажды мы решили разрезать карту, наклеить куски ее на картон и собрать их в книгу: на первом листе начало маршрута, на втором и последу­ющих — продолжение, чтобы не вытаскивать из план­шета и не переворачивать карту в воздухе, а только переворачивать картонные страницы.

Такое нововведение одобрили все летчики. Оно им понравилось. Теперь из открытых кабин ветер не выры­вал карты при их перекладке, и не нужно было отрывать руку от управления в самолетах с одним летчи­ком. Карты прочно крепились на колене.

Павел пошел дальше и придумал вращающийся ва­лик для скрутки карт, но такое новшество не приви­лось. Кабины, особенно одноместных машин, были очень тесны.

Тем же летом он начал усовершенствовать воздуш­ную мишень. Длинный матерчатый конус, буксируемый за самолетом, плохо надувался. И не наполнившись воздухом, плескался тряпкой, выделывая причудливые кренделя. Павел решил вставить во входное отверстие конуса металлический обруч. Диаметр кольца понача­лу оказался слишком большим, громоздким и неудобным в эксплуатации. Решил — обруч должен быть складным!

«Пустяковое», как говорил Павел, решение, но оно дало возможность сделать воздушную мишень многоко­нусной, и теперь за одну буксировку тренировались в стрельбе несколько летчиков, притом на земле быстро узнавали о результатах стрельб, так как все три конуса один за другим сбрасывались.

Испытания прошли отлично, а чуть позже 44-я эс­кадрилья вышла на первое место в округе, стреляя по воздушным целям…

Наступила осень. Мы вернулись из лагерей в Ново­черкасск, как говорится в армии — «на зимние кварти­ры». Сняли комнату на улице Красноармейской у оди­нокой старушки. За скромную обитель платили 16 рублей в месяц.

Опять занятия начинались по вечерам и далеко за полночь. В это время Павел нашёл решение, как заменить керамическую бомбу на дешёвую цементную, почти копию боевой, но, что самое удивительное, имитируя взрыв, она должна была оста­ваться целой, пригодной к последующему использова­нию. Чертили, составляли описание. Читали и разби­рались в нужной технической литературе, а уж когда заходили в тупик — посылали письма с вопро­сами известным в стране изобретателям или ученым.

Не все отвечали, но с одним изобретателем, ленинград­цем Владимиром Ивановичем Бекаури, подружились заочно.

На рассвете у Павла полеты, в это время, а я спала, сколько хо­тела и не понимала, как он выдерживает, длительное время, до­вольствуясь сном по четыре-пять часов в сутки, не больше.

Новая цементная облегченная бомба прошла испы­тания в части. Командование помогало Павлу, одобряло его техниче­ские усовершенствования авиационного учебного снаря­да. Смекалка и изобретательность, инициатива и качественная работоспособность поощрялись как никогда. На одном из партийных собраний эскадрильи секретарь партбюро прямо сказал:

— Гроховский работает над серьезными вещами. Будем осуществлять его идеи, не сможем на месте — будем поддерживать, продвигать в центр…

Павел тогда разрабатывал «воздушный полигон», то есть целую систему на земле и в воздухе, максимально безопасную, но помогающую оттачивать боевое мастер­ство летчиков.

Говорю так, по-газетному, потому что почти дослов­но цитирую слова из статьи в окружной многотиражке.

Чувствуя громадную товарищескую поддержку, Па­вел вдохновлялся изобретательством все больше и боль­ше. Вот он уже предлагает «пастообразный проявитель для работы с фотопленкой в воздухе», продумывает идею «безопасного самолета».

Поздней осенью 1928 года, по вызову штаба ВВС, Павла командируют в Москву с его изобретением «си­ликатная бомба».

Я остаюсь дома и получаю от него четкий план работ на две недели: изготовить начисто рабочие чертежи «воздушного полигона» и «планшета для летчика-наблюдателя»; набросать эскиз механизма для новой турельнойустановки кормового пулемета; написать три не­больших лозунга на красном полотне, нарисовать два художественных плаката для клуба.

Павел погрузил свои бомбы в вагон и отбыл из Но­вочеркасска.

Скучать без него мне было некогда. Я трудилась «в поте лица». Две недели промелькнули, и вот однаж­ды, ранним утром, долгожданный стук в дверь. Муж радостный, с улыбкой до ушей. Командование ждет дальнейших изобретений. Дали премию 200 рублей,

…По вечерам я любила читать вслух или рассказы­вать прочитанное днем. Павлу это очень нравилось, у него для художественных книг времени почти не оста­валось.

— Вот хорошо, — говорил он, — ты так живо все изобразила, и достаточно коротко. Осталось время по­листать учебник по сопромату, а то я на этом курсе не­устойчиво плыву.

У него не было высшего технического образования, он не мог делать точные расчеты своих изобретений, но зато тонко чувствовал реальные возможности своих идей, предугадывал действие нового объекта так вер­но, что иногда создавал на первый взгляд технически нелепое сооружение, а оно работало, и работало хоро­шо. Примеры немного погодя…

Из нашего скудного бюджета мы стали платить не­сколько рублей еще за каморку, из которой сделали фо­толабораторию. Павел всю жизнь оставался заядлым фотографом, редко снимал с плеча фотоаппарат, даже в полеты его брал. Немало вечерних часов оставили в каморке, проявляя негативы, печатая фотографии и чертежи. Как и все, чем занимался Павел, фотографи­рование было доведено им до профессионального со­вершенства. Снимки сочные, контрастные окрашивались анилиновыми красками в разные, но скромные цвета, наклеивались на специальный картон. Составлялись альбомы аккуратно и методично. Подпись, дата.

Наступил 1929 год. Павла телеграммой вызвали в Москву. Понадобилась консультация автора по при­менению его изобретений. Готовимся тщательно и едем вместе.

Мы в столице. Катим на трамвае в Петровский парк, где живут знакомые.

Знакомые приветили нас, выделили комнату с мяг­кой тахтой и большим венецианским зеркалом.

Ближайшие два дня Павел ходил по делам изобре­тений. Не все было ладно. В прошлый раз он восторгал­ся всеми, с кем встречался, теперь появились и «тормозки», так он назвал своих недругов. Они обходитель­ны, вежливы, с ними трудно разговаривать прямо, ускользают куда-то, мешают издалека. Павел внес не­которые поправки в объекты, и они все-таки пошли в эксплуатацию.

— У тебя появились враги? — спрашиваю я.

— Не думаю. Просто неискренние люди, может, по­тому, что я для них малознакомый человек, темная лошадка. Да и не понравились мне всего двое-трое из десятков, с которыми встречался. Верю: есть перспекти­ва, и не плохая.

В воскресенье мы отправились в Третьяковку. Ни­чего подобного я не видела! Павел оттаял совсем. За­кусили в столовке, чем бог послал. Взяли билеты в кино­зал на Тверской и вечером посмотрели немой фильм «Мулен Руж» с участием актрисы Чеховой. Сеанс со­провождался оркестром из трех человек, играли очаро­вательно, без фальши…

За пол месяца я многое увидела в столице, полюбила Москву. Вернувшись в Новочеркасск, Павел с энтузиазмом взялся за новые изобретения. У него уже выработа­лись приемы и методы творчества. Когда появлялась новая идея, он с небольшим блокнотом и карандашом в руках садился в уголочек, дымил папиросой и прори­совывал эскизы будущих конструкций. В такие мину­ты ему совершенно необходим был слуша­тель, которого он посвящал в свои задумки.

Бывало, идея осеняла Павла ночью и требова­ла немедленного обсуждения. Тогда приходилось просыпаться, уверять, что хорошо отдохнула. Зажигали ночник. Вели длинные разговоры почти до утра. Из тысячи произнесенных слов на мою долю до­ставалось немного.

Зимой у Павла возникла мысль готовить «агитаци­онную бомбу». Листовки, которые сбрасывались с самолета вручную, часто уносились ветром в ненужную сторону. Бывает — ветер рвал пачки еще в кабине, листы забивались в щели, попадали в управ­ление самолетом.

— Агитационную бомбу делаем так: цементную бол­ванку обложим мокрой бумагой, — учил меня Павел, — которая благодаря своей мокроте удержится в нуж­ной форме. Затем куски кассовых лент, на которых кассиры отбивают чеки в магазинах, но только чистые и нетронутые, обмазываем клейстером, они обвивают цементную болванку, пока толщина слоя не достигнет пяти миллиметров. Закончим — бомба сушится. Высу­шенную корочку разрезаем вдоль на две части. На мес­то стабилизатора поставим деревянную бобышку в виде пробки, похожей на печать с ручкой. На ручку мотаем метров триста тонкой магазинной тесьмы, закрепив, та­ким образом, верхний конец сомкнутых половинок бом­бы. Нижние концы соединим форточной петлей. Полу­чится что-то вроде каплевидного чемоданчика… Летчик сбрасывает с подвески бомбу. Один конец тесьмы при­креплен к самолету. При падении бомба стягивает с верхнего штыря тесьму и раскрывается, выбрасывая листовки на заданной высоте… Ладно, задумал?

Просто. Очень просто. Даже примитивно. Но, как показало время, бомбы «взрывались» безотказно там, где желал летчик, — на нужной высоте, в нужном месте. Варка клейстера, наматывание однотонных по цвету бесконечных полос бумаги стало моей святой обязан­ностью. Я сидела как проклятая за этой нудной рабо­той. Пальцы липкие. Белый халат весь в темно-серых пятнах. Запах в комнате — не дай боже! Каким-то образом и на волосы, лицо попадал клей, кожу в этих местах сводило. Зато, когда вечером муж возвращался с полетов, порозовевший от мороза, сбрасывал меховой реглан, унты и, весело потирая руки, любовался рос­кошным зрелищем картонных болванок, выстроивших­ся на полу как новобранцы, душа моя радовалась.

— Ну как?

Всегда дома его ждал крепко заваренный чай и любимые ржаные су­харики.

К весне 1929 года Павел выдвинул еще несколько идей и был вызван в Комитет по изобретениям ВВС. Начальник комитета долго разговаривал с ним, был очень любезен. Потом Павла принял начальник ВВС Петр Ионович Баранов, вникал во все подробности предложений, обдумывал, насколько они могут быть полезными для вооружения Красной Армии. Обещал всемерную поддержку.

Окрыленный этим, Павел окончательно решил, что он на правильном пути и что именно изобретательство есть его жизненное призвание, которое никак не поме­шает ему летать.

За успешную работу в области изобретательства, но приказу начальника ВВС Павлу выдали поощеритель­ную премию в сумме пятьсот рублей и красивую грамоту. У него уже было несколько грамот.

Глава 4. Начальник ВВС

— Я пригласил вас, Остап Ннкандрович, присутст­вовать на моей беседе с одним из командиров, — при­встав из-за стола, пожимая руку Нежилу, проговорил Баранов. — Садитесь где вам удобнее. Видимо, пона­добится ваше доброе вмешательство в решение некоторых вопросов, поэтому будет полезным, если вы вой­дете в курс дела сразу.

— Я уразумел, Петр Ионович, весь внимание, — склонил седую голову старый чекист.

— До встречи с командиром еще семь минут, а по­ка, если не возражаете, я покончу с одним делом, лич­ного характера. Свежие газеты и журналы на подокон­нике, можете посмотреть.

Нежил облюбовал место около шахматного столика у окна. Баранов — заядлый шахматист — любил иног­да для «отдохновения» решать сложные задачи на клет­чатой доске. Нежил рассматривал искусно вырезанные шахматные фигурки, явно не серийного производства. Взяв в руки ладью, почувствовал ее тяжесть: шахматы были выточены из камня, в черных и белых фигурах мерцало множество крошечных кристалликов.

По звонку Баранова в кабинет ступил высокий ста­рик с буденновскнми белыми усами на морщинистом мрачноватом лице, одетый в светло-коричневую блузу и такого же цвета просторные брюки, с небольшим че­моданом в руках. Кивком головы поздоровался, пред­ставился сотрудником финансовой части Наркомата обороны и попросил разрешения приступить к делу.

— Нуте-с, что у вас, почтенный?

Звенящий, почти мальчишеский тенорок, так не под­ходящий к величественному облику старика, прозвучал в скороговорке:

— Вы, товарищ начальник, несколько лет не полу­чаете деньги за выслугу в армии и премии. Сумма до­стигла двух тысяч девятисот восьмидесяти трех рублей шестнадцати копеек. Мне приказано произвести расчет. Вот, соблаговолите, распишитесь в ведомости и получите дензнаки. Без вашей подписи в наркомат мне возвращаться не велено.

Из открытого фибрового чемоданчика будто выпорх­нул сероватый лист бумаги и лег на стол перед Бара­новым. Затем, более почтительно, старик выложил пачки ассигнаций, запечатанных синими ленточками. Сверху положил латунные монеты и облегченно вздохнул:

— Все до копеечки.

— А откуда же появились шестнадцать копеек? — хитро прищурился Баранов.

— В результате отчисления государству подоходно­го налога, да-а, ежегодного, да-а.

— А почему с доставкой на дом? И несли без сопро­вождающего? Вы сильно рисковали, почтенный.

— Не могу знать! — ответил старик, видимо, на первый вопрос, не спуская настороженного цепкого взгляда с разноцветных пачек. — Охрану отпустил. Извольте пересчитать.

— Есть ли в этом нужда?

— Извольте, извольте пересчитать!

Баранов не торопясь взвесил каждую пачку в руке, перебрал копейки и склонился над ведомостью. Стре­мительно расписался.

Старик потянулся за ведомостью.

— Нет, подождите! — Вынув из стола лист чистой голубоватой бумаги, Баранов стал на ней что-то писать, изредка останавливаясь, чтобы обдумать ту или иную фразу.

Денежная поддержка была ему очень кстати. Остап Не­жил знал, что большая семья Барановых ограничивает себя в расходах, а его жена часто брала взаймы у род­ственников до получки. Зарплата члена Реввоенсовета СССР и начальника ВВС Красной Армии, ограничен­ная партмаксимумом, значительно уступала зарплате инженера, и на представительские расходы ее не хва­тало.

Закончив писать, Баранов слепил ведомость и лист скрепкой, протянул их старику:

Передайте по назначению. А чтобы с деньгами вам не возвращаться без охраны, я поручу дежурному мотоциклисту отвезти вас. Доедете без особых удобств, но быстро. До свидания.

Старик не спешил, пробегал расширенными зрачка­ми строчки письма уже во второй раз и не мог ото­рваться. Морщины расплылись, на лице застыло недо­умение. Он приоткрыл вялый рот, но слова из него вы­рвались не сразу.

— Понимаю так: вы, товарищ начальник, отдаете деньги для детдомовских ребят?

— Не ясно написал?

— Но такую сумму!

— Почему вас это удивляет?

— Вы хорошо подумали, милостивый государь? Мо­жет быть, половину, четверть?

— Свободны. Как я уже сказал, вас проводят.

— Но позвольте…

— Исполняйте!

Только закрылась дверь за обескураженным сотруд­ником финчасти наркомата, вошел командир, которого ждали. Статный, с гвардейской выправкой, по ромбу на голубых петлицах, лет тридцати — тридцати пяти, красив в темно-синей форме летчика. Он вытянулся пе­ред Барановым и не торопился опускаться на стул даже после приглашения.

Садитесь, Молодцов, — повторил Баранов, очень пристально вглядываясь в его чистые серые глаза. — Догадываетесь, зачем я вас вызвал?

— Частично проинформирован, — ответил Молод­цов, зарумянясь. — И письмо летчика Чкалова к вам читал. Советовался с командирами рангом выше меня, и, безусловно, умнее.

— Нуте-с, ваши выводы и решение?

Молодцов попытался привстать, Баранов остановил его нетерпеливым жестом.

— Товарищ начальник ВВС, своим выдвижением по службе я обязан вам, и прекрасно понимаю, что не за какие-то особые таланты, а за четкое выполнение сво­его командирского и профессионального долга. Летчик Чкалов ухарь, воздушный хулиган, предупреждаемый о серьезной ответственности не один раз. Не внимал. А вы, еще в 1924 году, в статье «Наши задачи» писа­ли, что корень многих катастроф в недисциплинирован­ности, в нарушениях элементарного порядка, в расхля­банности. Нарушение правил полетов — это преступле­ние, вы не раз говорили, и за нарушением сразу же должно следовать наказание, и, если наказание бу­дет носить вразумительный и назидательный характер, оно благотворно скажется на воспитании всего личного состава. Я правильно говорю?

— В назидание, вы и отдали Чкалова под суд, упекли в тюрьму?

— Я не уполномочен карать и миловать, это сдела­ли представители закона.

— По вашему представлению.

— Да, товарищ начальник ВВС, я всегда четко вы­полняю уставы, наставления, приказы и положения, ис­ходящие от вышестоящих органов, и неукоснительно требую этого от других.

— Похвально… и, конечно, думаете при этом?

— Обязательно, если происшествие выходит за рамки уставом и приказов. В данном случае считаю себя правым. Даже Маяковский, чей талант вы почитаете, дает нам как бы установку на бдительность, подсказы­вает: «…сейчас летуны разбиваются насмерть, в Ходын­ку вплющившись лбом», Чаще всего это происходит от разгильдяйства, от раздутого самомнения так называе­мых «королей». Я правильно говорю?

— Как вы сами летаете, Молодцов?

— Удовлетворительно.

— В вашей летной книжке только хорошие и отлич­ные оценки. Ни одной посредственной не видел.

— Считаю их завышенными, товарищ начальник ВВС, стараюсь совершенствоваться способами, дозво­ленными инструкциями по производству полетов. О лю­бом нарушении, допущенном мною непроизвольно, да­же если ошибку никто не заметил, я докладываю вы­шестоящему.

— Гм… Скромность украшает… В середине двадца­тых годов в авиационных частях действовал приказ, запрещающий летчикам при стрельбе или бомбомета­нии снижаться до двухсот и менее метров. Бреющий полет расценивался чуть ли не как игра со смертью. Летчики мазали по целям, пускали пули «в молоко», но не снижались. И не потому, что не могли, не хотели, они — боялись наказания. А сейчас! Что происходит сейчас, нуте-с?

— Теперь это узаконено наставлением по боевой службе!

— Кто же первый начал? Не найти ли его… и по­садить?

— Вы смеетесь надо мной.

— Конечно, сейчас можно брить головы конникам или сбивать с них чепчики, оказалось, это приносит большую военную пользу. А кто доказал? Кто?.. Бес­страшные и пытливые люди!

Цитируя Маяковского, вы упустили предыдущие строки, а они звучат так: «…чтоб в будущий яркий радостный час вы носились в небе любом», — понятно? — «в любом», а потом уже: «сей­час летуны разбиваются насмерть, в Ходынку в плющившись лбом». Кстати, — Баранов повернулся к Нежилу, и на худощавом лице его заиграла улыбка, — никогда не забуду выступления Владимира Владимиро­вича в Большом театре на праздновании двухлетия ОДВФ. Одухотворенный человече, горластый. Тогда, после моего заключительного слова, он поднялся во весь рост, красивый, сильный, и прогромыхал агитпоэму «Летающий пролетарий», потом отрывки из «Призыва»:

Крылатых

              дней

                 далека дата.

Нескоро

         в радости

                       крикнем:

— Вот они!

Но я —

     грядущих дней агитатор —

                                    к ним  хоть на шаг

                                                      подвожу сегодня…

Вот поэма! Написана по нашему заданию, а ведь как страстно, душевно, по-настоящему звучит!

Молодцов знал, чем сбить Баранова с курса непри­ятной беседы. Начальник ВВС уважал литераторов (Фрунзе и он выдвинули идею создания ЛОКАФ — объединения писателей, связанных с армией и флотом) и особенно восторженно относился к произведениям на авиационную тему, почти все стихи об авиаторах знал наизусть, при случае читал их вслух, комменти­руя. На этот раз уловка Молодцова сработала частич­но.

— Мы отвлеклись, — продолжал Баранов. — Согла­сен, Молодцов, авиация не арена для трюков. И я при­гласил вас не ругать, а поразмышлять вместе. Разве Чкалов трюкач? Вы читали его объяснения, и прошу, поверьте летчику. Посмотрите на него как на впередиидущего. Легче отмахнуться от неспокойных людей, чем дать им совет, где нужно — поддержать, когда нуж­но — предупредить, поправить. Мы были в свое время, мягко говоря, немного глуховаты, и, чтобы доказать свою правоту, Чкалов выбрал явно негодный способ, за что уже наказан предостаточно… А летчик стоящий! Он под стать нашему испытателю в НИИ Александру Ани­симову. А, товарищ Нежил?

— Анисимова кличут «летчиком милостью бо­жьей», — басом поддакнул чекист. — Он начинает ле­тать — все на аэродроме бросают работу и пялятся в небо. Я тоже грешен в этом. Исключительно мастеро­вой мужик Александр Фролович. Вы, Молодцов, как известно мне, и Анисимова прижимаете? — выговорил Баранов.

— Он и ему подобные летают так, что аппараты тре­щат, а я учу беречь машины, как любимую жену, — слегка возмутился Молодцов и даже привстал со стула.

— Как любимую жену? — заинтересованно спро­сил Баранов, сдерживая улыбку, только в глазах за­блестели лукавые искры. — Слышали, товарищ Нежил? Образно! Только кому нужна жена-недотрога? Мне, к примеру, куколка, до которой и коснуться боязно, не нужна… Вот так, командир! Думаю, вы разберетесь в ситуации и поймете, что к чему. Только бесстрашные, увлеченные делом, умные создадут сильную авиацию, совершат изумительные полеты, построят чудесные ап­параты… Есть другие мысли, Молодцов? Другие сообра­жения? Спорьте! Ну-с?.. Нет?

— Все ясно, товарищ начальник ВВС! — Молодцов уже стоял вытянувшись, но глаза выдавали затаенное упрямство. — Чкалову позволим летать, но, пока, толь­ко в ОДВФ. — И поспешно: — Если не будет других указаний, уточнений.

— Проверка временем? Не насилую вас, только ду­майте, Молодцов, как можно больше, больше… Кста­ти, почему вы не даете согласия на перевод из Ново­черкасска в Москву летчика Гроховского? Вот тут уж для меня совсем туман!

— Вы не приказывали, а предложили рассмотреть этот вопрос. В принципе серьезных возражений нет, но, по-моему, в боевой части от него будет больше проку и как от летчика, и как от изобретателя. Благодаря его усовершенствованиям по стрельбе и бомбометанию эс­кадрилья вышла на первое место, и ее опыт мы распро­страняем на все подразделения. Подготовлены рекомен­дации, скоро они будут распечатаны в нашей типогра­фии и разосланы по частям. Но… относительно самого летчика…

— Договаривайте.

— Некоторые ведущие специалисты НИИ, даже ЦАГИ, работники отдела кадров утверждают, что ра­бота Гроховского в научном учреждении будет беспер­спективна, так как он не имеет не только высшего тех­нического образования, но и среднего.

— И вы, мой помощник, согласны с ними? Вы счи­таете, что образование, пусть самое высшее, способно в человеке высечь искру божью, которую называют талантом?

— Да.

— Теперь я вас понял… Переводите Гроховского, и немедленно! О выполнении приказа доложите лично мне.

— Есть!

— Больше вас не задерживаю.

Когда Молодцов, щелкнув каблуками, вышел из ка­бинета, Баранов со вздохом сказал:

— Вот такие дела, товарищ Нежил… Чтобы поло­жительно и поскорее решить вопрос с Чкаловым, про­шу вас, посодействуйте. Вы в более тесном контакте с органами юстиции, чем я. Это не официальная прось­ба к куратору, а товарищеская просьба.

— Постараюсь, Петр Ионович. После короткой ко­мандировки…

— В курсе, в курсе… Поэтому и другая просьба есть. Вы едете в края донские по своим делам, но уважьте, по прибытии в Новочеркасск загляните в часть, где служит Гроховский, проявите заботу о его перемещении сюда. Мой помощник выполнит приказ, но торопиться не будет, подстраховываясь мнением моего заместителя. А оно, знаю, не в пользу таких лю­дей, как Гроховский.

— Молодцов правду молвил, высшая инженерия считает многие его идеи утопическими, некоторые — если и выполнимыми, то только через десятки лет.

— Поживем — увидим. Покажет время, хотя его у нас в запасе ох как мало. Я верю даровитым. Они нам сейчас нужны в бо-ольшом количестве.

На западе поднимал голову фашизм. Потенциальная угроза нового нападения на Советскую страну возра­стала. Петр Ионович Баранов торопился усилить авиа­цию истребительную, бомбардировочную новыми само­летами, первоклассными летчиками и наземными авиа­специалистами, но перед ведомством ВВС была постав­лена еще одна задача, совсем новая, — немедленное создание воздушно-десантных войск Красной Армии.

Тухачевский, Блюхер и другие военачальники, совет­ские военные теоретики основали новую доктрину веде­ния войны, опираясь на переработку опыта рейдов кон­ницы по тылам врага. Учитывая всевозрастающую ин­дустриализацию страны, лошадь, условно, была заменена танком, но стратегия маневра и глубокого ошелом­ляющего удара по тыловым коммуникациям противника осталась. Ударить, сокрушить, освободить территорию — мало, занятые пространства еще надо и закрепить за собой. Для этого нужна пехота. Как доста­вить ее в тылы противника, да не с пистолетом и вин­товкой, а вооруженную тяжелыми орудиями боя? На крыльях! Потому поручили ВВС создать такие крылья, приспособления для подвесок к ним грузов, массовые парашюты для бойцов-десантников и военного имуще­ства.

Все это легло на плечи Петра Ионовича Баранова и его соратников.

Создавать новые войска пришлось фактически на пустом месте. Нужны были люди — умные, инициатив­ные, смелые и обязательно увлеченные. Их искали по всей стране. Так в поле зрения командования ВВС по­пал и Павел Игнатьевич Гроховский.

К авиационной части (ее возглавлял орденоносец Григорий Максимович Зимм) Нежил подъезжал, когда Азовское море стало уже темнее суши, солнце подсвечи­вало облака снизу багряным умирающим пламенем.

Пока ехал в поезде, а потом на тряской автомаши­не, не выходила из головы авария в воздухе, при кото­рой летчик-испытатель НИИ ВВС Бухгольц еле успел выпрыгнуть из развалившегося самолета. Можно ска­зать, ему неслыханно повезло, так как опыта оставления самолета на парашюте у него не было, как не было практики парашютных прыжков и у всех пилотов рес­публики. Причин к этому оказалось несколько; недоста­ток парашютов и боязнь пользоваться ими лишь две из них. Недоверие к «зонтикам» подогревалось искус­ственно некоторыми специалистами, занимавшими до­вольно солидные посты в армии. В 1921 году им уда­лось добиться запрещения прыжков с парашютами, а поводом послужила катастрофа, смерть воздухоплава­теля Молчанова, прыгнувшего на старом парашюте «Жюкмес» с привязного аэростата.

Запрет, подтвержденный приказом Главного управ­ления Воздушного Флота Красной Армии, действовал шесть лет. Военные летчики и даже испытатели летали без парашютов, что при почти любом отказе техники или при столкновении самолетов в воздухе приводило к катастрофическим ситуациям. Неоправданный запрет сняли в 1927 году, когда лет­чик-испытатель Михаил Громов был вынужден поки­нуть истребитель И-1, не желающий выходить из што­пора. Но ведь взять в полет парашют Громова угово­рили товарищи!

Об аварии Бухгольца Остап Нежил узнал по телефону, она расследовалась — выясняли, по какой причине са­молет разрушился, — и Нежил по вызову спешил в Мос­кву, чтобы принять участие в следствии по своей линии, однако просьбу Баранова заехать в Новочеркасск не забыл и нашел для этого время.

Командир полка Зимм, грузноватый мужчина с круп­ными рабочими руками, широким добродушным лицом и быстрыми глазами, прочитав удостове­рение Нежила, встал. из-за стола, привычно оправил на себе серую коверкотовую гимнастерку.

— Слушаю вас… э… Остап Никандрович, — произ­нес сипло, возвращая документ. — Присаживайтесь.

Нежил коротко сообщил о цели своего приезда. Зимм быстро понял, что от него требуется, и, вызвав адъютанта, приказал организовать чай и принести «лич­ное дело» командира звена Гроховского.

— И свечку захвати! — Пояснил Нежилу: — Тем­неет, а у нас электричество от движка. А он часто барахлит, ока­янный.

Они сели на стулья друг против друга.

— То, что Гроховский мужик башковитый, — пра­вильно. Идей у него, как выразился один механик, «что блох в бороде у старого козла». Но ведь не сахар му­жик, — говорил Зимм быстро, с картавинкой, — често­любив. В смысле дисциплинки не всегда на высоте. Вот недавно опять крутоверть устроил низковато, чуть с землей не поцеловался. Карточку поощрений и взыс­каний я ему помарал трижды.

Вошел адъютант. Под мышкой сжимал серую тон­кую папку, в согнутых руках нес на блюдечках фаян­совые чашки, над ними клубился парок. Нежил пото­ропился встать и принял у него чашки.

— Спасибо, дружок!

— Чай сладкий, — предупредил адъютант, отдал командиру папку, вынув из кармана и положив на стол тонкую стеариновую свечу, поспешно скрылся за две­рью.

Зимм полистал бумаги в папке, протянул ее Нежилу:

— По биографии Гроховский — революционно за­служенный мужик, по делу — толковый.

Здесь Нежил невольно вспомнил одно из закрытых дел, заведенных в 1919 году по доносу, где утвержда­лось, что Дыбенко и многие его командиры были друж­ны с батькой Махно и атаманом Григорьевым, когда последние входили в состав Первой Заднепровской Ук­раинской Советской дивизии, состоящей из повстанче­ских и партизанских соединений. Нежил отмел это блес­нувшее искрой воспоминание и не мог, конечно, предпо­ложить, что «дело» закрытое «откроется» снова в 1937 году и будет смаковаться как улика против «врагов на­рода».

В общем, чекист был знаком с биографией и послуж­ным списком Гроховского, но сам «личного дела» не видел, поэтому его заинтересовали некоторые детали.

С гайдамаками и немецкими оккупантами Гроховский воевал, видно, хорошо, если от самого Дыбенко полу­чил в награду маузер. Да и Дыбенко оставил о нем лестные строки… С Колчаком, плавая на судах Вол­жской флотилии, Гроховский дрался знатно. Командир Кожанов рекомендовал Гроховского принять в партию большевиков, а командующий флотилией Раскольников в приказе отметил его, наградив «красным бантом». За что же? С десантом на судне «Кофман» Гроховский отправился на Кавказ. В Каспийском море корабли попали в свирепый шторм. В десанте участвовало три судна: «Каспий» затонул, «Пролетарий» возвратился в Астрахань, а «Кофман» выполнил задание, несмотря на залитые водой трюмы и покореженные надстройки. Гроховский на «Кофмане» исполнял обязанности комис­сара… Может быть, этот эпизод послужил основанием и после гражданской войны его пригласили на долж­ность комиссара в Морской наркомат? Поработав там недолго, Гроховский учился, закончил Качинскую шко­лу военных летчиков и в двадцать четыре года, получив звание К-4, стал морским летчиком-истребителем… При прохождении службы в Евпаторийском отряде ему за­писали в аттестацию нелестные строки: «излишне само­уверен», «на критику реагирует болезненно», «в слу­жебное время занимался постройкой личного летатель­ного аппарата… собирался на своей авиетке лететь в Москву, но были приняты меры»…

— Говорите, ваш подчиненный «не сахар», — захлопнув папку, обратился Нежил к Зимму, — а я толь­ко что прочитал ваше, уважаемый Григорий Максимо­вич, представление Гроховского на вышестоящую долж­ность.

— Знаете ли, как глядеть… — замялся командир полка. — Вот однажды он с серьезным заданием выле­тел в сплошной туман, шел ощупью вдоль железной дороги ниже столбов и добрался до места назначения… Ненужная лихость?

— Такой же полет летчика Чкалова окончился ава­рией, и его судили, — напомнил Нежил. — Стемнело, а ваш движок что-то не стучит, может, запалим све­чу?

— Это мигом… — Зимм чиркнул спичкой и переса­дил огонек на фитиль свечи, воткнув ее в пустую чер­нильницу. На стенах заколыхались тени. — Вы сказа­ли об аварии. Простите, Чкалова не знаю, но с любым может случиться всякое. Так я еще не уяснил себе: по­рицать такие полеты или считать их доблестью. Человек справился с почти неизвестным, показал способ­ность мастера, не жалея себя, свой авторитет.

— Он нарушил…

— Да, да, дюжину пунктов разных наставлений на­рушил, но мой-то приказ выполнил! Карать и тут же награждать? Я предпочел…

— Повысить его в должности. И не только… тут еще есть и представление к очередному званию.

— А почему бы и нет? У Гроховского нутряное мас­терство, да и голова умнейшая. Соответствует по всем статьям…

Нежил, заядлый курильщик, предпочитавший папи­росам «махру», скрутил цигарку и прикурил ее от свечи.

— Кстати, в телеграмме мы просили вас не обсуж­дать идеи Гроховского принародно, как вы планирова­ли, на партийном собрании. Может быть, мы переусерд­ствовали? Что вы собирались обсуждать?

— Его предложения относительно строительства аэродромов, их маскировки, о дальних и безопасных полетах, о самолете-таране.

— Есть что-нибудь на бумаге, в чертежах?

— Показывал мне расчеты, эскизы. Интересно, хотя я в этих делах чувствую себя профаном.

— Где расчеты и чертежи?

— Вернул ему.

— Такие бумаги надо хранить в сейфе, товарищ Зимм!.. Что скажете о жене Гроховского?

— Прелестна и умна Лидия Алексеевна. Эта жен­щина еще и смела. Они с мужем закопёрщики в самодеятельности, танцуют, поют, играют в спектаклях.

— Но это уже эмоции…

— Полезные эмоции, товарищ Нежил, без них тут от скуки завянешь. Так вы насовсем берете Грохов­ского?

— Если приживется, — улыбнулся чекист. Он вы­нул из кармана бумагу и протянул ее Зимму: — Вот приказ заместителя начальника ВВС о переводе Гро­ховского в Москву, в НИИ ВВС на должность летчика-испытателя.

— Сам-то он желает?

— Я передал не просьбу, а приказ.

Приблизив бумагу к свече, шевеля губами, Зимм внимательно прочитал заверенную печатью выписку из приказа, вздохнув тяжко, спросил:

— Гроховского вызвать?

— У меня нет времени на беседу с ним… На сборы не более трех дней. По прибытии в столицу пусть едет по адресу, запишите… Колобовский переулок, дом но­мер двадцать три, там его семье приготовлена на пер­вый случай комната… Извините, тороплюсь. Чай у вас хорош, спасибо! — бросив папку на стол, чекист встал. На выбеленных стенах заколыхались тени.

Провожая Нежила, Зимм заверил:

— Не беспокойтесь, все будет как надо и быстро.

Глава 5. Добровольный прыжок

Лидия А. Гроховская вспоминает:

…При переезде в столицу мы потеряли Рона. На одной из станций Павел выскочил за кипятком и взял собаку «на выгул» без поводка. Чистоплотный Рон побежал от платформы в кустики. И к отходу поезда не вернулся. Павел висел на под­ножке, в надежде увидеть собаку… Дальше ехали горюя.

В Москве нам была предоставлена небольшая комната, в полуподвале. Два окна на улицу позволяли про­хожим видеть все, что стояло на подоконниках, так как полы были чуть ниже уровня тротуара. Некоторые люди останавливались, пытаясь уразуметь, что за сосу­ды видны через стекло. Наверное, думали, что видят логово хозяина посудной лавки. А это сушились модели агитбомб, стояли другие наши поделки.

В комнате никелированная полутораспальная кро­вать с блестящими шишечками, обеденный стол, покры­тый красной с белыми горошинами клеенкой, четыре простеньких стула и черная полированная этажерка с тремя полками, заставленная фотопринадлежностями, — все это стоило двести рублей, и было взято в кре­дит. Пышный светло-зеленый абажур из шелка и очень яркая лампочка создавали чудесный свет вечером. На окна я повесила репсовые темно-зеленые шторы. В об­щем, все как у людей со средним достатком и, может, только чуточку провинциально.

Павел работал в Научно-исследовательском инсти­туте ВВС летчиком-испытателем и одновременно зани­мался изобретениями. Большее время — изобретения­ми. «Носилки для перевозки раненых в самолете», ма­терчатая дистанционная агитбомба, «зажигательный авиационный прибор», «химическая авиабомба» для ту­шения пожаров, «громкоговорящая установка на само­лете» — вот что было у него в разработке.

В свободное время Павел знакомил меня с Москвой. Столица поражала меня величием и угнетала масштаба­ми. Я привыкла к Евпатории, где все уютно, все близко, а здесь, чтобы попасть в Центральный парк культуры и отдыха, нужно было ехать бесконечными улицами, застроенными старыми деревянными домами, церквушками и причудливыми особняками. Но Красная площадь, Кремль, храм Василия Блаженного… — глаз не ото­рвешь! Смотрела бы и смотрела! Хотелось попасть внутрь Кремля, храма, но туда не пускали.

Мы ждали ребенка. Я чувствовала себя неважно, все чаще подташнивало, лизала куски штукатурки, и вскоре меня все перестало радовать. Павел, как мог, отвлекал меня, заставлял пить какие-то лекарства, нагружал легкой работой, хотя моя помощь ему нужна была все реже и реже.

Первым помощником Павла стал инженер из НИИ Владимир Иосифович Малынич — худощавый симпатичный молодец среднего роста, очень вежливый. Он часто заходил к нам после работы, мы все вместе пили чай, потом они с Павлом корпели допоздна над чертежами.

К концу 1929 года были сконструированы, построе­ны и испытаны подкрыльный бензобак, планшет для летного состава, подвесная кабина для перевозки ране­ных. Понимала из разговоров, что они готовят и что-то более серьезное.

Однажды Малынич пришел к нам в неурочное время крайне озабочен­ным, растерянным и, забыв поздо­роваться, выложил из портфеля тщательно отработан­ные чертежи и описание изобретения, подготовленные к сдаче в патентное бюро. Нервничая, раскрыл папку. Все бумаги были испорчены, во многих местах пропи­таны маслом, там же лежали масляные тряпки. Исполь­зованную грязную ветошь завязали в папку! Посмотрев на это безобразие, Павел недобро усмехнулся и грох­нул по столу кулаком:

— Дуралеи! От зависти, что ли?.. Засучивай рукава, Владимир Иосифович, опять пахать будем.

Если Малынич кручинился, что опыта технического конструирования у него маловато, то у Павла его со­всем не было. Но он поражал умением выдумывать та­кие необыкновенные конструкции, что высокограмотным специалистам это с первого взгляда представлялось бре­дом. Но только на первый взгляд. Сделав соответству­ющие расчеты, «прощупав» изобретение со всех сторон, они приходили к выводу: «Стоящая вещь!» И это ко­му-то не нравилось, но вредили пока втихомолку, таясь.

Павлу становилось тесно в от­веденной ему руководством НИИ комнатенке, не хва­тало исполнителей: художников, чертежников, модель­щиков. За помощью он обратился в Московский коми­тет ВЛКСМ к секретарю Александру Косареву. Встре­тившись с ним, Павел напомнил комсомольскому вожаку о его речи на VIII съезде комсомола в 1928 году, где Коса­рев говорил о том, «что должен делать Союз молодежи на этапе социально-экономической и культурной пере­пашки страны», и в связи с этим поднял вопрос о ква­лифицированных, преданных делу пролетариата моло­дых кадрах. По-моему, Гроховский и Косарев понрави­лись друг другу с первого свидания. «С этим парнем можно гору свернуть!» — сказал тогда Павел, восхи­щаясь работоспособностью Косарева. Впоследствии со­трудничество их было очень плодотворным и перешло в дружбу.

Особенно Павел восхищаясь организационными и бойцовскими качествами Косарева, приводил такой при­мер. Как-то, будучи генеральным секретарем ЦК ВЛКСМ, Саша Косарев на заседании комсомольского ЦК говорил о вовлечении молодежи в науку, о ее уча­стии в создании новой техники. Ему возразил присутст­вующий Бухарин, крупная фигура в партии большеви­ков:

— Торопитесь, молодой человек. Прежде чем лезть в науку, комсомольцам надо научиться чистить зубы.

Косареву не понравился барский выпад против то­варищей, и он осадил Бухарина:

— Нам нужны свои деятели нау­ки, которые смогли бы повести молодежь к вершинам коммунистическо­го общества. Если мы воспитаем такую молодежь, то она будет способна научить и вас, Бухарин, чистить зубы…

Косарев помог Павлу. Шумливая комсомолия вычистила один из подвальчиков в НИИ, устроив там просторную мастерскую. Нашлись и чертежники, и мастера по моделям. Раздобыли инструменты, два стареньких станка, столы и табуреты. А главное, как радовался Павел, стало весело работать… А чтобы было еще веселее — он купил патефон… |

Малынич очень рано приехал к Гроховским, даже постоял у двери, не решаясь утопить кнопку звонка. Взглянул на часы: без трех минут пять!

— «Поругают, но что делать…»

Когда его впустили, понял, что хозяева бодрствуют давно. В комнате царил такой беспорядок, за который даже корифеев техники беспощадно ругают их жены. Лидия Алексеевна Гроховская, в цветастом халатике, сидела вместе с мужем на полу и на цементную болванку наклеивала длинные кассовые ленты. Вокруг них валялись обрывки бумаги, тесьма, деревянный молоток, короткий металлический стержень и другие малопонятные для Малынича вещи.

— Веревка! По-научному — дистанционное управ­ление. Примитив, конечно, но время экономит. Я на две­ри соорудил простенькую штуку и теперь впускаю гос­тей не сходя с места. Дерг за конец шпагата, и ты тут… Проходи!

Присмотревшись, чем Гроховские занимаются, Малынич посетовал:

— По-моему, вы губите время на то, что уже давно сделали?

— Повторение — мать учения, — проворчал Гро­ховский и, будто оправдываясь: — Понимаешь, рабо­таю агитационные бомбы новой конструкции. Совер­шенно иной принцип действия, чем у первых. Для боль­ших праздников… Летят самолеты, и летчики сбрасы­вают их на парашютиках. Взрыв, море бенгальского огня, и из него высыпаются листовки… или цветы! Кра­сиво?! А? Работа, как видишь, сугубо домашняя.

— Да, но…

— И «но» предусмотрел. Именно в нем собака зары­та: при военных действиях моя бомба легко превраща­ется в осветительную, меняем только начинку.

— Павел! — укоризненно остановила поток слов Лидия Алексеевна. — Ну, нельзя же так… — И обращаясь к Малыничу: — Вы уж извините, Владимир Иосифович, за беспорядок. Ночью ему пришла в голову мысль, он поднял меня в три часа и засадил за эту нудную рабо­ту. Вы очень кстати, вместе позавтракаем. Я мигом… — И, тяжело поднявшись с пола, она скрылась за занавес­кой. Запахло керосином, послышался стук поршенька, и звук раскочегаренного примуса.

Пока Лидия Алексеевна возилась на кухоньке, Гроховский продемонстрировал Малыничу новые изобретения — ботинки с пружинами на подошвах.

— Для будущего десантника! — с этими словами он обулся в них, залез на стул и прыгнул. Ботинки под­бросили его вверх и вбок, но Гроховский удержался на ногах, в последний момент «уцепившись за стену».

— Думаю сделать еще пневматическую, надувную подошву, — сказал он, снимая ботинки. — Вычитал о них в старом журнале, думаю, будут полезны

Впоследствии парашютист Николай Остряков до­вольно удачно испытал оба вида ботинок для десант­ника, прыгая в них с самолета на парашюте. Но в дело они не пошли, так как выпуск их в большом количест­ве требовал дополнительно немалых средств, и было ре­шено, что «овчинка выделки не стоит».

Во время завтрака, найдя подходящий повод, Малынич спросил:

— О парашюте думали? Я ведь почему рано, вчера вечером увидел меня помощник начальника ВВС Мо­лодцов и укорил, что по главному заданию у нас нуль. Чешетесь, говорит. Пообещал сделать соответствующие выводы. Назвал нашу группу «шарашкой». Я развол­новался.

— Да… Молодцов способен на скорые выводы, сла­ва богу, что бодливой корове он рогов не дал… Ничего толкового в голову не приходит, Владимир Иосифович. Проштудировали с Лидой всю историю парашютизма, разобрались детально в парашютах Котельникова, Жюкмеса, Ирвина. Сложные они. И неуправляемые поч­ти, а нам нужно, чтобы десантник не просто спускался на нём, а летел туда, куда ему нужно, падал не на­обум, а точно в назначенное место. Думаю, что парашют может не только опускать человека на землю, но и под­нимать его в небеса.

— Такое нам пока не требуется, Павел Игнатьевич.

— Кто знает, может, завтра понадобится. Кто зна­ет, дружище, каким будет наш завтрашний день.

— Владимир Иосифович, он завтра думает совер­шить парашютный прыжок. Ведь в первый раз. Страш­но! Не очень опасно, как вы думаете? — обращенное к Малыничу лицо Лидии Алексеевны застыло в тревож­ном ожидании. — Может, посоветуете ему… Ведь есть молодые здоровые парни, и они с удовольствием…

— Прочь советы! — отрезал Гроховский. — Конст­руктор должен знать, что он делает и для чего. Испы­тать на себе. Прыгаю! И не завтра, а сегодня… И на сей раз не поддержит тебя, Лидуся, добрый, отзывчивый ВладимирИосифович. Ты думаешь, он зря так рано прикатил? Едем!..

До Ходынского аэродрома они добрались на трам­вае. Почти весь путь проделали молча.

Павел Гроховский никогда не прыгал и мало знал о парашютных прыжках, как, впрочем, почти никакого опыта не было и у других летчиков страны. Можно сосчитать по пальцам кто к этому времени пользовался парашютом: в 1919 го­ду выбросился с самолета пилот Эдельштейн, в 1927 — Громов, недавно — Бухгольц. Вынужденные прыжки, для спасения. Где-то в Америке первые учебные пара­шютные прыжки совершил командированный туда лет­чик Минов. Он вернулся в СССР, но опыт свой пере­дать пока не успел никому. Так что Гро­ховский начинал «в чистом небе». Поэтому, из-за от­сутствия опыта, день для прыжка выбрали явно не­удачный: ветер у земли дул со скоростью десять — двенадцать мет­ров в секунду, порывами до четырнадцати метров, а на высоте, на­до думать, еще сильнее.

— Давайте повторим наш уговор, — попросил Гро­ховский летчика Иванова. — Я из кабины вылезаю на крыло, держусь за стойку и, как только вы протяне­те руку в сторону, я по этому знаку отрываюсь от стой­ки. Так?

— На высоте тысяча двести метров, уточнил Ива­нов, — когда я сброшу обороты мотора и перейду на планирование.

— Подходите к аэродрому, я покидаю самолет на ближней границе поля.

— И вас сносит в центр.

— Будем надеяться! — Гроховский огляделся по сторонам. — Ого, нами интересуются. Приятно!

Любопытных вокруг их самолета «Фоккер С-4» со­бралось немало. Жаждали необычного зрелища. Одни смотрели на Гроховского удивленно, другие сочувст­венно, некоторые испуганно разглядывали его: «Дико­вина! Хочет прыгать по доброй воле!»

Щелкали фотоаппараты, корреспонденты газет что-то записывали в блокноты. Чуть позже в прессе 1929 года этот прыжок будет оценен как «первый в СССР доб­ровольный парашютный прыжок». А в 1935 году его детально опишет в книге «Земля внизу» Н. Боб­ров.

Павлу Гроховскому внимание товарищей и журнали­стов нравилось, оно его взбадривало. Он любил быть пер­вым. В день первого прыжка он неторопливо подгонял снаряжение, подтягивал по фигуре лямки подвесной системы парашюта «Ирвин». Опробовали «Фоккер». Мотор тарахтел чисто. Гро­ховский под струей работающего винта «проиграл» прыжок — залез в кабину, оттуда на крыло, спрыгнул на землю.

Некоторую нервозность внесла погода. Низкая об­лачность рассасывалась до полудня. Гроховский, пору­гивая работников метеостанции, несколько раз рассу­понивался и снова влезал в парашютные лямки.

Но июльский ветер разогнал облака, обнажил синее блескучее небо, тольковысоко летали редкие белые перышки. По ним можно было заметить, что ветер на высоте был сильным, но никто на это внимания не обратил.

«Фоккер С-4» оттолкнул землю. Чуть накренившись, пологой спиралью, будто двигаясь бочком, долго наби­рал высоту. Долго — так показалось тем, кто снизу задрав голову наблюдал за самолетом через зрительные трубы и би­нокли.

На аэродром приехал начальник Научно-исследовательского авиационного института Василий Сергеевич Горшков. Вместе со всеми он смотрел в небо, сощурившись, нервно теребя лацкан синей форменной тужурки. Ведь именно он разрешил полет, уступив напору Гроховского, и теперь отвечал за него в полной мере. Как бы оправдываясь, Горшков, вздыхая, говорил своему помощнику по политчасти Фоменкову:

— Я ему твержу: «А если?..», а он мне: «Начинать когда-то надо». Я ему говорю…

— Не волнуйтесь так, Василий Сергеевич, — ровным голосом успокаивал начальника помполит. — Я верю в успех. Пусть не сразу все хорошо, но… уверен. Притом вы же согласовали полет с начальником ВВС, и он одобрил.

— Да, Петр Ионович не возражал. Обещал даже приехать. Но что-то нет его, понимаете, нет!

— Вряд ли появится, сию минуту он в наркомате. Вызван неожиданно. По случаю это мне точно известно.

Горшков перестал теребить лацкан тужурки, теперь его пальцы подергивали пышные рыжеватые усы.

«Фоккер» уходил от аэродрома, превращался в тем­ную точку. Но вот звук мотора стал громче, громче. Снова вскинулись вверх окуляры подзорных труб и би­ноклей. Горшков, приподняв тяжелый морской «Цейс», через его сильно увеличивающие линзы видел го­ловы летчиков в кабинах.

Гроховский, одетый в темный комбинезон, с желтым горбом парашюта на спине, вылез из кабины довольно неуклюже. Упав на плоскость самолета боком, уцепил­ся одной рукой за вертикальную стойку крыла. Ла­донь другой руки положил на грудь, на карманчик вы­тяжного кольца. К летчику он лежал спиной, повернув в его сторону только затянутую в шлем очкастую го­лову…

Под самолетом граница летного поля. Летчик Ива­нов выбросил в сторону руку в черной краге. Грохов­ский отпустил стойку, и встречный ветер» слизнул его с покатого крыла. Как только опора под ним исчезла, он дернул за кольцо. Под напором воздуха легкий шел­ковый купол выпорхнул из ранца. Над Гроховским со­всем близко промелькнуло голубое брюхо самолета, и задняя часть фюзеляжа — костыль — зацепила купол.

Так как «Фоккер» волок парашютиста за собой не­долго, Гроховский не успел оценить трагедийность это­го мига, не успел даже испугаться. Треснула шелковая ткань купола — парашютиста дернуло. Вырвало клок шелка сбоку. В следующую секунду Гроховский уже раскачивался под бело-красным выпуклым зонтом и ра­достно кричал. Спускаясь, он вел себя как мальчишка: крутился на стропах, перебирал ногами, будто бежал по небу, подтягивался, усаживаясь на лямках поудоб­нее.

А ветер нёс его. Нес в сторону города, и радоваться можно было лишь тому, что раскрылся парашют.

Расчет «на глазок» не состоялся. Иванов подал знак точно на границе аэродрома, но не учел, как быстро его гонит вперед попутный сильный ветер. Совсем чуть-чуть промедлил на крыле Гроховский, был протащен само­летом за купол несколько сот метров. Когда все ошиб­ки и задержки сплюсовались и купол стал тугим, аэродром уже далеко ушел за спину парашютиста. Под ним шоссе. Но и серая змея дороги торопясь уползает в сторону… Окраина города… Трамвайные провода… Парк. До земли — метры. Перед Гроховским вылез желтый двухэтажный дом. Парашютист подтянулся на стропах и, задев ногами за конёк, перелетел крышу.

Он не видел, что творилось на улицах большого го­рода. Кричащие люди, собираясь в толпы, толкая друг друга, бежали в сторону, куда летел Гроховский. Авто­машины разных марок, завывая клаксонами, устроили настоящую гонку, лишь пешеходы, путаясь под колеса­ми, мешали им развить максимальную скорость. Все хотели поближе увидеть человека, падающего с неба на разноцветном мешке. Над Москвой впервые летел парашютист!

Спешила к месту его приземления и белая санитар­ная машина, в ней, рядом с Малыничем, сжавшись в безмолвный комочек от переживаний за мужа, тряс­лась Лидия Гроховская. Она приехала на аэродром потихоньку, вопреки приказу мужа сидеть дома, и пряталась как раз в «санитарке».

Гроховский грузно упал на окраине, в огород, на капустные грядки, рядом с цыганским табором. Наду­тый ветром купол парашюта, как парус, протащил его несколько метров по земле и потух. Из-под серых пару­синовых навесов, палаток, кибиток на колесах высы­пали цыгане, и стар и млад. Они окружили парашюти­ста тугим разноцветным кольцом. Никто не голосил.

Прошла минута оцепенения, и молодая цыганка, опу­стив долу черные очи, поклонилась парашютисту:

— Счастливый будешь!

Цыгане все разом загомонили, поздравляли Гро­ховского, чествовали, много рук потянулось помочь ему снять с плеч лямки. Кто-то из женщин пел здравицу. Чечет­ку бацал перед летчиком черномазый красивый пацанчнк в рваной лазоревой рубашонке. А старая цыганка, скрываясь за спинами сородичей, кухонным ножом кромсала шелк парашютного купола, приговаривая под нос:

— Хорошее платье выйдет… ай, радость мягкая… хорошее платье сошью.

— Пусть будет два, три, четыре! — шептала рядом с ней чернокосая молодайка вытащив и из потайного кармана цветастой юбки острый ножичек.

— Ты спасся из железной птицы в нашем огороде, — важно говорил курчавый статный цыган с проседью в широкой антрацитовой бороде — Это большое счастье тебе и почёт нам. Долго-долго помнить будем…

— Ты наш гость! — слышалось отовсюду. — На по­пей…

Гроховский улыбался, ки­вал, жал протянутые жилистые мужские и мягкие жен­ские руки. С удовольствием опорожнил медный черпак с холод­ным ядреным квасом, стряхивая капельки с груди, от души благодарил:

— Спасибо, чавеллы!..

Затрещал ветхий заборчик огорода — это прорва­лась к парашютисту плотная толпа людей с улицы. Подвывая мотором, осторожно через обломки палисадника перебирался санитарный автомобиль, перед его парив­шим радиатором бежали Лида и Малынич. Гроховский попытался шагнуть им навстречу, но его подняли на руки и понесли…

На том месте, где приземлился Гроховский, цыган уже не было. Они словно испарились по чьей-то гроз­ной, команде. Одиноко стоял и грустно дул в деревян­ный свисток милиционер. Он выводил минорные трели, держа в руках оставшиеся от парашюта лямки без металлических карабинов и обрезки строп. От купола не осталось и кусочка. Зато вдалеке цыган­ки уже щеголяли в шелковых белых и красных платках. Милиционер пожаловался подошедшему Малыничу:

— Сладу нет с непутевыми!

— Смотреть надо было зорче.

— Та я ж не знал… поздно подоспел.

Вздохнув, Малынич поспешил к «санитар­ке», которая уже разворачивалась на огороде.

Карета «скорой помощи», позванивая колоколом на манер пожарной автомашины, катилась на аэродром, где летчика ждало начальство. Лида, обняв мужа, спрашивала, как он себя чувствует.

— Прескверно, Лидонька, как многое мы не учли! На ветер не обратили должного внимания. Как летуч парашют!

— У тебя где-нибудь болит?

— А прыгнул я как неуклюже! И надо же, почти на крыле дернул кольцо! Мог голеньким остаться, без ку­пола! Ведь мог и летчика погубить! Нет, нужны точные расчеты и отработка прыжка на земле. С кондачка не получится!

— Ты, кажется, прихрамываешь?

— Приземляться враскорячку тоже нельзя. Трена­жеры строить будем, Лидонька!

На аэродроме Грохов­ского первым встретился специалист института по па­рашютам Скрипухин. Сухо поздравив летчика с благо­получным приземлением, манерно пожал ему руку и заметил:

— О сцене на месте приземления, увы, уже знаем. Весть привез мотоциклист. За парашют, подаренный вами цыганам, придется, уважаемый Павел Игнатье­вич, платить. Вам, извините, лично платить. «Ирвины» у нас на вес золота.

— И сколько же он стоит? — смутился Гроховский. Услышав названную цифру, с горечью произнес: — Мне и за два года столько не заработать.

— Намереваетесь еще прыгать? Или всё таки поняли, что к подобным действиям нужно планомерно и неторопли­во готовиться?

— Обязательно буду прыгать, товарищ Скрипухин… если доверят. Неужели так дорого стоит парашют Ивина? За что ж платить такие деньги, за тряпочки и верёвочки?

— Я не шучу, уважаемый. Мы переводим за границу не ассигнации, а золотые рублики. Золото, товарищ Гроховский, червонное! Ирвин достоин того…

Лидии Л. Гроховская вспоминает:

…Бизнесмен Ирвин прилично зарабатывал на своих парашютах, Спасшимся с их по­мощью лётчикам дарил значок «Золотая гусеница» из чистого золота. Первым из советских летчиков его по­лучил М. Громов. Ирвин ловко стряпал увлекательные и страшные рекламные фильмы, в них все пилоты, попавшие в аварийную ситуацию, погибали, если пользо­вались парашютами других фирм. Тут же рассказыва­лось, что Ирвин использует для своей продукции толь­ко шелка японской засекреченной фирмы, и вырабатываются они из неповторимых коконов. Одни из таких короткометражных фильмов я видела.

— Тысяча рублей золотишком спекулянту Ирвину за парашют?! С какой стати! Он жиреет на пашей серости. Надо сделать свой парашют, из недорогой тка­ни, — загорелся Павел…

Муж совершил благополучно еще два прыжка. Чет­вертый для него чуть не оказался роковым.

Считая, что большие высоты для десантников опас­ны (пока они спускаются, враг может их расстрелять), Павел с каждым полетом уменьшал высоту прыжка. На сей раз было шестьсот метров. Опять произошла ошибка с ветром и другие накладки. Павла отнесло за границу аэродрома в самое неудачное место: на ограждение из колючей проволоки. Он зацепился ногами за стальные колючки, его повернуло, купол, прижимаясь к земле, резко дернул Павла и он с маху упал на жесткую ка­менистую россыпь спиной. Удар был настолько силь­ным, что сразу же парализовало руки и ноги.

Я примчалась в госпиталь и увидела его в полном сознании, но совершенно беспомощным. Это было ужасно…

До сих пор не могу забыть виноватое выражение лица и слова:

— Врач говорит, что случилась контузия, но со време­нем двигательные функции восстановятся. Не плачь, Лидонька. Тебе нельзя волноваться, ведь скоро будешь мамой.

Почему-то именно слова «двигательные функции» меня особенно испугали. Перед глазами встали гипсовые руки, ноги, корсеты на свалке около санатории дли военных и Евпатории, Я не могла сдер­жаться и разрыдалась. Меня чем-то напо­или, и выпроводили из палаты, отвезли па автомашине домой. Малынич передал просьбу лечащего врача не приходить в больницу недельку-другую.

Я навещала Павла каждый день. Врач ока­зался прав. Постепенно Павел стал шевелить пальцами рук. Потом садиться па койке. Потом вставать с кой­ки при помощи костылей. Делать несколько неуверен­ных шагов. У него оказалась очень сильная воля.

В госпитале Павел постоянно думал о парашю­тах. Когда смог, стал рисовать, чертить на бумаге, счи­тать. Я подолгу и как можно внимательнее слушала его рассуждения. Его парашют должен быть устойчивее парашюта Ирвина и, самое главное, намного дешевле. Он решил использовать для пошива купола самую де­шевую ткань. Поручил поспрашивать в библиотеках книгу о разных пошивочных материалах. Я такую книгу отыскать не сумела.

— Понимаешь, Лида, чтобы сбросить пушку, на­пример, понадобится в десять-двадцать раз больший парашют, чем людской. Если его делать из японского шелка, сколько он будет стоить? Намного дороже са­мой пушки! Не дело! Только дешевый парашют позво­лит нам сбрасывать массы людей, сотни, тысячи бой­цов и технику, любую технику! — говорил он убежден­но.

После лечения в госпитале врачи советовали ему полежать дома. Куда там! Удержишь его в посте­ли! Вскакивал с первым утренним лучиком. Мы ходи­ли по магазинам, ощупывали разные материи: перка­ли и даже батист. Пробуя на прочность, рвали полосы материи, растягивая вдвоем изо всех сил. Я шила пара­шюты небольших размеров.

По вечерам Павел через чердак забирался на же­лезную крышу трехэтажного дома №23 в 1-м Колобов­ском переулке, ловил ветер хлопчатобумажным парашютиком своей конструкции, одним из «вариантных», как он их называл. Я стояла на улице, обычно в окру­жении дворовых мальчишек, — мы ловили «зонтики» внизу, иногда снимали их с электропроводов или с со­седних крыш малоэтажных домов.

Глава 6. Задание Тухачевского

Идея создания нового парашюта Гроховскому была подсказана необходимостью.

Основанный в 1926 году Научно-исследовательский институт ВВС РККА должен был начать «систематиче­ские и всесторонние испытания» всех существующих в то время более-менее надежных парашютных систем. Почти целый год ушел на организационные мероприя­тия. Затем в распоряжение ВВС поступили несколько сот закупленных парашютов — все спасательные — фирмы «Гофман», стоимостью по шестьсот долларов каждый, позже приобретали в громоздких ранцах японские «Нанака», английские «Жекекюю», французские «Авиариес», тоже не дешевые, и парашюты «Ирвин» по тысячи ва­лютных рублей за штуку.

Занимался в НИИ исследовательской работой по за­рубежным системам специалист Скрипухин, безраздельно верующий в безотказность иностранных парашютов и скептически относящийся к отечественному парашюту Глеба Котельникова. Модернизацией и улучшением это­го парашюта занимался летчик и инженер Михаил Са­вицкий с единомышленниками. Но они работали в усло­виях недоверия, плохо обеспечивались материалами. Са­вицкий готовился к поездке в Америку для изучения ор­ганизации производства парашютов. Смог поехать туда только в 1930 году.

До 1929 года исследовательская работа ограничи­валась изучением конструкций иностранных марок, со­ставлялись инструкции пользования ими, описания на русском языке.

Практической экспериментальной работой не зани­мались, и. конечно, пропагандой парашютного дела то­же. Летчики не верили в безопасность парашютного прыжка. Скрипухина из НИИ за глаза называли «гросс-теоретиком безнадежного дела».

За два с лишним года не сделали ни одного прыж­ка с целью изучения систем в воздухе. Только в апре­ле 1929 года, когда Скрипухин и его приверженцы при­шли к теоретическому выводу, что лучшим в мире яв­ляется парашют системы «Ирвин», в Америку послали Леонида Григорьевича Минова для ознакомления с ава­рийно-спасательной службой в авиации США. 13 июля в Буффало он совершил свой первый прыжок и отбил телеграмму в Москву:

«ПЕРВЫЙ ПРЫЖОК УДАЧНО — МИНОВ».

Такие темпы развития парашютизма не устраивали командование Красной Армии. Год назад в Ленинград­ском военном округе командующий войсками этого округа и член Реввоенсовета СССР Михаил Николае­вич Тухачевский провел военную игру по теме «Дейст­вие воздушного десанта в наступательной операции», но, как говорится, «на картах и на пальцах» — его но­ваторская мысль не имела материальной поддержки.

Для создания в короткий срок мощных Вооруженных Сил нужны были люди энергичные, умные, способные быстро осуществить модернизацию вооруже­ния, сказать новое слово в оснащении передовой техни­кой советских войск. Таких людей искали.

Павел Игнатьевич Гроховский был как раз одним из тех многих людей, на которых возложили эту нелегкую миссию по технике, существующей только в задумках.

Летчиком-испытателем в НИИ ВВС он почти не ра­ботал, ему сразу же поставили задачу на создание тех­нических новинок для Военно-Воздушных Сил, затем дали более точную цель — для воздушно-десантных войск.

— Думайте над этим, — напутствовал при одной из первых встреч Петр Ионович Баранов. — Если нужны помощники, они у вас будут. Средства — по необхо­димости. Однако старайтесь экономить.

— Постараюсь быть скромным, — пообещал Гро­ховский.

Тогда-то он и попросил в помощники молодого ин­женера Владимира Иосифовича Малынича и неболь­шое пустующее помещение в подвале одного из зданий НИИ.

Обе просьбы его удовлетворили.

Первый доклад Гроховского о проделанной работе (различ­ные типы агитбомб и носилки для перевозки раненых под крыльями самолета) начальник ВВС выслушал с интересом, попросив излагать неторопливо, с бумагой и карандашом в руках.

— Нуте-с, еще раз о подвесках, и подробнее. — И позже: — Каковы дальнейшие планы?

Когда Гроховский поведал о своих замыслах и по­казал эскизные рисунки объектов, Баранов удивился:

— И все намеченное думаете спроектировать вдво­ем?

— Вытянем с божьей помощью.

— Бог — помощник липовый, товарищ Гроховский. На бога надейся, а сам не плошай… Будьте у меня завтра в пятнадцать ноль-ноль со всей документацией, какая есть. Не опаздывать! — приказал Баранов и от­пустил подчиненного.

На другой день в кабинете Баранова летчик-изобре­татель встретился с членом Реввоенсовета СССР Ми­хаилом Николаевичем Тухачевским.

Высокого с ладной военной выправкой командующего Ленинградским во­енным округом Гроховский видел не раз, но всегда из­далека. Его не удивило и присутствие Тухачевского в кабинете Баранова: как и многие, он знал, что они дружат еще с 1921 года, когда вместе руководили вой­сками, атаковавшими со льда мятежный Кронштадт. В особом штурмовом отряде там был и Гроховский, подчинявшийся непосредственно Павлу Дыбенко.

И то, что сейчас Тухачевский является инициатором быстрейшего создания воздушно-десантных войск, Гро­ховский тоже знал не понаслышке, а по статьям и вы­ступления командующего.

Баранов представил Гроховского. Тухачевский сра­зу же попросил:

— Повторите мне то, что вы рассказывали Петру Ионовичу о будущей технике десантных войск, и пока­жите, что у вас в папке, вы ее так крепко прижи­маете.

Гроховский любил внимательных слушателей, когда чувствовал, что его мысли заражают других, одобря­ются, говорил долго и подробно. Беседа велась в непри­нужденной обстановке, за чашкой чая. Никто не погля­дывал на часы.

Баранов приказал отключить его теле­фон и доступ в кабинет закрыть для всех без исключе­ния.

В сокращенном варианте речь Гроховского свелась к следующему:

— Без дешевых парашютов я не вижу десантника. Парашютов нужно много. Разной грузоподъемности, и мы сошьем их из хлопчатобумажных тканей. У нас пока нет специальных транспортных самолетов для пе­ревозки десанта, но мы сделаем их, а пока оборудуем «Пуму» и другие подходящие машины подкрыльными люльками для перевозки людей, специальными ящика­ми для грузов, подвесными кабинами, коробами для транспортировки продовольствия, боеприпасов, медика­ментов…

— Извините, о какой это «Пуме» вы сказали?

На вопрос Тухачевского ответил Баранов:

— «Пумой» летчики называют самолет Р-1 с мото­ром «Сидлей-Пума».

— Продолжайте, товарищ Гроховский.

— Я вижу ясно такую картину: красноармейцы боль­шими компактными группами выбрасываются из само­летов в полном боевом снаряжении, вместе с ними в спе­циальной таре падает на землю дополнительное снаря­жение, необходимое для затяжного боя, а также тяже­лое вооружение: станковые пулеметы, пушки, мотоцик­лы, автомашины, может быть даже лошади, и легкие танки, походные кухни. Все, что нужно красноармейцам для сражения на незнакомой местности в отрыве от своих тыловых баз, для их быстрого передвижения и мобильности.

— Хорошо, что кухни не забыли, — улыбнулся Ту­хачевский. — «Путь к сердцу солдата лежит через же­лудок».

— Будет у них и специальное легкое оружие для борьбы с бронетанковыми силами противника… Десант­ные подразделения, выброшенные на разные площадки, связываются друг с другом телефонным проводом, его протянут самолеты при помощи специальных бараба­нов, установленных на их бортах… Общее руководство военной операцией, корректировка действий отдельных отрядов проводится с неба при помощи мощных радио-установок на самолетах-«штабах». Голос командующе­го будет слышен на четыре-пять километров вокруг, а если хорошо поработаем над усовершенствованием ре­продукторов — и дальше.

Тухачевский, удобно расположившись в кресле у ок­на, долго стряхивал с рукава своей белой гимнастерки, какую-то соринку. На полноватом лице застыла улыбка, выдававшая его блаженное состояние. Ведь сейчас говорили о том, чем он жил последние годы, пи­сал в «Новых вопросах войны». Ему нравилась здра­вость рассуждений и горячность молодого сутуловато­го летчика-изобретателя. То, о чем Гроховский пока фантазировал, Туха­чевский представлял в действии.

Баранов писал за столом, останавливаясь, когда Гро­ховский говорил что-то новое для него, и закончил пи­сать, когда тот замолчал. Две-три минуты в кабинете было слышно, как летает одинокая муха. За окном про­грохотал трамвай. Подал голос те­лефон на столе у Баранова, но не отреагировал.

— А историю десантирования вы знаете? — спро­сил Тухачевский, играя в руках шахматной фигуркой.

— Слабо, товарищ командующий, — признался Гро­ховский. — Трудно найти материал. Честно сказать, и не интересовался особенн, время уплотняем делом. И все равно его не хватает.

— А полезно бы и для истории немного времени вы­кроить… В конце первой мировой войны был преце­дент — на пяти самолетах англичане высадили в тыл немцев диверсионный отряд для взрыва железнодорож­ного туннеля. Но это был посадочный десант. С пара­шютом выбрасывались одиночки для диверсионной ра­боты… В апреле этого года, наверное, читали, товарищ Гроховский, мы высадили сорок пять бойцов в районе города Гарм, в Таджикистане. Бойцы помогли уничто­жить крупную банду басмачей. И опять только поса­дочный десант. Он сложен по многим причинам. Нам нужны парашютно-посадочные… Над чем кон­кретно вы работаете сейчас? — спросил Тухачев­ский.

— Над всем. Но ни над чем кон­кретно, товарищ командующий, — думы, наброски, эс­кизы, Ну, модели еще. Нужны разработчики, определен­ные условия, средства. И план, наверное. Не знаю, что требуется сейчас, что после, а хотелось бы работать по­следовательно, видеть ближайшую цель.

— Вопрос решим в ближайшее время, и оператив­но, — вмешался Баранов. — При нашем управлении создадим конструкторский отдел под вашим, Грохов­ский, руководством. Выделим помещение на Ходынке. И план будет. Михаил Николаевич, — обратился он к Тухачевскому, — вы что-то хотели сказать об агитбомбах?

Тухачевский оторвался от эскизов в папке, которую держал раскрытой на коленях.

— Да, меня заинтересовали ваши агитснаряды, то­варищ Гроховский. Я говорю о спускающихся на пара­шюте. Не кажется ли вам, что они могут служить ис­ходными к другим конструкциям? Не думаете ли вы сделать так, чтобы из бомбы сыпались не листовки, а что-нибудь горючее, зажигательное и ночью освещало землю?

Гроховский заметил еще в начале разговора уважи­тельную манеру речи командующего, он не давил сво­им авторитетом собеседника, не указывал, часто упо­требляя выражения: «Не лучше ли поступить иначе?»,

«Не думаете ли вы?», «Не кажется ли вам?». И хотя Гроховский предусмотрел для своих бомб начинку фос­форную и динамитную (для борьбы с самолетами про­тивника), ответил:

— Я подумаю, товарищ командующий.

— Ну и хорошо. Возьмите рисунки. Спасибо за тол­ковую беседу.

Прощаясь, Тухачевский обещал:

— Мы с Петром Ионовичем окажем вам всяческое содействие. Работаете, только не разбрасывайтесь.

— Все задуманное взаимосвязано и предназначено для одной цели, все вытекает из одной мысли о воз­душном десанте, — четко ответил Гроховский. — На­чали с парашюта. На чем дальше сосредоточить силы — подскажете.

— Правильно! Сначала дешевый, но хороший пара­шют для бойца, и грузовой. И радиоустановка на само­лете мне почему-то очень понравилась! — весело гово­рил Тухачевский, провожая изобретателя к двери. У вы­хода пожал ему руку:

— Надеюсь, не раз встретимся. Работайте смелей.

— Есть работать, товарищ командующий!

Когда Гроховский ушел сияющим, Тухачевский про­молвил:

— Слово еще не дела… Веришь ли, Петр Ионович,, что я буду командовать десантом с неба, а? Не мечта­ем ли как мальчишки?

— «Ничто так не способствует созданию будущего, как смелые мечты. Сегодня утопия, завтра — плоть и кровь», — процитировал наизусть Виктора Гюго Бара­нов…

В январе 1930 года Реввоенсовет СССР утвердил программу строительства определенных типов аппара­тов — самолетов, аэростатов, дирижаблей и другой авиационной и десантной техники.

Тему «Воздушная пехота» энергично разрабатывал конструкторский отдел Гроховского, отпочковавшийся от НИИ ВВС под крыло штаба ВВС. Кроме Владими­ра Малынича помощниками начальника отдела стали: Иван Титов — первый заместитель, Игорь Рыбников — ведущий конструктор, Федор Потапов — инженер-рас­четчик, Николай Преображенский — художник-конст­руктор, Лида Кулешова — чертежница, все люди здра­во мыслящие и честолюбивые..

В отделе, созданном исключительно из молодежи, об­ладавшей не обширными профессиональными знания­ми, а главным образом неистощимым энтузиазмом, взя­лись творить и проводить первые смелые эксперимен­ты. Они старались делать все возможное, и как можно быстрее, для перевозки на самолетах боеспособных подразделений Красной Армии, снабженных всеми ви­дами пока легкого оружия для проведения боевых дей­ствий в тылу врага.

Свою «парашютную одиссею» Павел Гроховский на­чал с поездки в Ленинград к первому русскому конст­руктору парашютов Глебу Евгеньевичу Котельникову. И хотя пятидесяти семилетний изобретатель в это время занимался далекими от авиации работами, он по-доброму принял Гроховского и между ними состоялась многочасовая неторопливая беседа.

Я еще два года тому назад писал товарищу Во­рошилову, что крайне необходимо разворачивать боль­шую исследовательскую работу в области парашютиз­ма, — говорил Котельников. — Надо заставить летчи­ков прямо-таки в порядке декрета при полетах брать с собой парашют. Ответ получил не от Климента Еф­ремовича, а от неизвестного мне лица, — ответ, ничего не обещающий.

Не таясь, пожилой изобретатель делился с моло­дым коллегой думами об управляемом парашюте, о раз­личных применениях парашютов тормозного, газового, плавающего баллонета. Иногда он отрывался от дейст­вительности и, мечтая, рисовал картины применения парашютов в будущем.

Мой дом открыт для вас, — сказал Котельни­ков, прощаясь с Гроховским, — а я всегда к вашим услугам! И привозите с собой всех, кто увлечен пара­шютами…

Год 1930-й

Настойчивость для мужества — то же,

что колесо для рычага; это

беспрерывное обновление точки опоры.

В. Гюго

Глава 1. «Тряпочный» парашют

Лидия А. Гроховская вспоминает:

…В Новый 1930 год Павел по­вез меня к знакомым и родственникам товарища по Евпаторийскому летному отряду. Сестра Федоренко, Людмила Иосифовна, была женой известного тяжелоат­лета Яна Юрьевича Спаррэ. Их громадная светлая ком­ната показалась мне музеем, так роскошно по тем вре­менам она была обставлена. На стенах фотографии си­лачей со штангами и гирями. Прекрасные кубки и ста­туэтки на резных застекленных полках. Широкие ленты красного, голубого, синего цветов отягощены меда­лями, значками, жетонами.

Люся, встретив нас очень приветливо, сказала:

— Не стесняйтесь, Лидочка, будь я в положении, ходила бы с гордо поднятой головой.

Впоследствии Ян Юрьевич стал работать вместе с Павлом.

После ужина мужчины, расположившись в мягких креслах, завели свой разговор. О разгроме маньчжур на КВЖД. О сплошной коллективизации. Павел, конеч­но же, рассуждал о планах строительства ВВС РККА, утвержденных в январе.

Через несколько дней, 24 февраля, Павел отвез меня на извозчике в роддом.

25 февраля в 12 часов 15 минут появилась на свет дочка с голубовато-серыми, как у отца, глазами, легкая-легкая, удивительно беленькая и хорошенькая. До­вольно густые светлые волосы вились колечками.

При выписке мне на руки положили голубой сверток — мою дочь, завернутую в атласное одеяльце. У подъезда меня ждал новый сюрприз: блестящий двухместный автомобиль цвета какао. Кабина закрыта брезентовым тентом. Я страшно довольна, но, сдерживаясь, говорю:

— Дешевле бы на извозчике.

— Так это наш! «Форд»! Подарок от командова­ния! — гордо восклицает Павел — Тебя как везти, с ветерком или поосторожнее?

— Нас же теперь трое, — говорю.

И он нас прокатил очень осторожно…

Дома перелистываем отрывной календарь, где на каждой странице какое-нибудь современное имя: Ок­тябрина… Марсельеза… Трактор… Индустриализация… Авиета…

— Авиета?! — кричит муж. — Авиета, Вета, Ве-точ-ка… Авиета Павловна Гроховская. Звучит? Даешь Авиету!

И стала дочь Авиеткой. Имя редкое, но со смыслом. Все наши знакомые одобрили выбор имени.

Росла она быстро, становилась подвижной, веселой, ласковой. Когда приходил к нам Владимир Малыиич со своей сверхпышной шевелюрой, Авиета запускала ру­чонки ему в мягкие каштановые волосы и заливалась хохотом. Доброму дяде это очень нравилось, он сам наклонял голову, на, мол, радуйся, малышка!

Потом Владимир Иосифович с Павлом усаживались за стол, раскладывали схемы и наброски, брались за карандаши и счетные линейки. Горячие споры, фантазерство.

Во всем мире сейчас используют парашютную вышку, но мало кому известен ее автор. Как-то раз летом мы с Павлом поехали за город кататься на двухмест­ном «фордике». Миновали окраинные домики. Недалеко лес. Вдруг муж сворачивает на обочину и останавли­вает машину. Метрах в ста от нас высится на холмике тригонометрическая вышка. Направляемся к ней по по­лю. Павел лезет вверх до самого конуса (а он высоко), долго там осматривается, что-то соображает и, наконец, спускается очень довольный.

— Отсюда, — говорит, — я прыгну с парашютом.

— Низко для прыжка.

— Метров двадцать. Высоты хватит.

«Очередной бред или шутка», — подумала я, но про­молчала. А «бред» обернулся успехом. Парашюту не надо было много высоты: на «вышке Гроховского» он висел уже растянутый на каркасе, как абажур.

Испытывали парашютную систему вышки так: пер­вым прыгнул Павел, за ним более грузный Гитов, а потом чертежницы Кулешова и Победоносцева вместе, в об­нимку.

— Слона можно сбрасывать! утверждал Павел.

С рождением дочки и стала неважной помощницей Павлу. Обсуж­дать многое продолжали. Со службы он приходил уста­лый, а голова продолжала мыслить ясно. На разработ­ку в деталях попутных, как он говорил, «мелких идей», часов не хватало, и он стал записывать «мелочевку» в толстую тетрадь, на серой обложке которой вывел крупно: «Задумки». На титульном листе написал краси­во такое высказывание: «В скорости острие технического прогресса, хоти­те победить. не ленитесь думать!»

«ЗАДУМКИ». П. И. Гроховский.

«…От верхней площадки сорокаметровой вышки отде­ляется человек и, вытянув руки вниз, плавно спуска­ется. Над ним раскинут шелковый купол парашюта. Вот парашютист приземляется, точнее, «приводняется», потому что под ним река, — и в тот же момент парашют, автоматически отцепившись от своего груза, ухо­дит вверх.

Прыжки в воду с большой высоты — это для плов­цов своего рода фигуры «высшего пилотажа». Чтобы научиться правильно прыгать, необходимо длительно тренироваться…

Гидротренировочная вышка облегчает освоение прыжков с любой высоты и любым стилем. На вышке имеются парашюты разных диаметров. Начинающие пользуются большими парашютами, медленно спуска­ющимися. По мере освоения техники прыжка спорт­смен переходит на парашюты все меньших диаметров, при которых скорость падения тела возрастает, и нако­нец, прыгает самостоятельно. Таким образом, переход от замедленного спуска до скорости свободного падения совершается постепенно.

Такая вышка может служить и для тренировки па­рашютистов, осваивающих прыжки с самолета в воду…»

Известный парашютист Константин Федорович Кайтанов и книге «Под куполом парашюта» утверждает, что первая парашютная вышка была построена 10 май 1933 года в городе Пушкине (бывшее Царское Село).

В 1935 году он был командирован во Францию. В городке Истр увидел металлическую парашютную вышку, построенную «по русскому образцу». Кайтанов ис­пользовал эту вышку для тренировки сержантов и офицеров французских вооружённых сил.

Владимир И. Малынич вспоминает:

…Мы шли с Гроховским по аллее Петровского парка, снежок хрустел под ногами. Глядим, навстречу вальяжным шагом идёт Скрипухин. Он имел привычку прогуливаться ранним утром.

Разошлись не поздоровавшись. Вдруг Гроховский останавливается и говорит:

— Минутку, товарищ Скрипухин!

Тот вроде не слышит, продолжает идти от нас. Гро­ховский, сделав несколько широких быстрых шагов, опе­редил его и встал лицом к лицу.

— Зачем я вам понадобился, уважаемый? — спросил Скрипухин.

— Есть время поговорить как мужчина с мужчи­ной!

Скрипухин пораздумал-пораздумал и согласился:

— Валяйте, кажется, так вы изволите выражаться?

Вид у «спеца» несмешливый, косая улыбка в сивой бороде клинышком и ехидно прищуренные глаза. А у Грохов­ского голос почти на срыве. Не было бы беды, тогда поду­мал я, зная своего начальника, как горячего хлопца. Переместился поближе к ним.

— Почему, — спрашивает, разделяя слова, Грохов­ский, — вы, товарищ Скрипухин, ставите мне палки в колеса и повсюду, как только заходит разговор о моих парашютах, полезную идею пачкаете?

— А вы тщеславны, уважаемый изобретатель. «Мои парашюты»! Ишь ты, боже мой, — «мои-и»! Покажите мне их. Хоть в полглаза дайте взглянуть на это чудо!.. Окликнули меня на предмет ругани или спора?

— Вы Наркому обороны послали анонимку, где наши работы окрестили галиматьей, а меня оскорбляете кус­тарем, недоучкой, авантюристом.

— Не делайте из меня подлеца, Гроховский, — Скрипухин досадливо поморщился. — Вы не раз могли убедиться и еще услышите, что я всегда говорю откры­то, в лицо самые неприятные для оппонента вещи. При­знаю, человек вы даровитый, но ваши прожекты…

— Вот-вот, и прожектером я назван в той писульке!

— …но ваши прожекты, — спокойно повторил Скри­пухин, — невыполнимы, безумны, а посему вредны. И сие докажет время. Оно самый справедливый судья. Сейчас вам, и вам подобным, покровительствует высо­кое начальство, вы ослепили их каскадом блескучих идей, но, поверьте моему немалому жизненному опыту, настанет день, когда сильные мира сего от вас отвер­нутся. И первым звонком? будет неудача с вашими па­рашютами… Вы с пеной у рта ратуете за тряпичный парашют, шьете его, как старая бабка иголочкой шили фартучки, — смешно! Допустим даже, что вы правы, ладно скроите и крепко стачаете вручную пару штук; а где та техника, которая сделает ваш парашют массовым? На всю страну нет ни одного квалифициро­ванного закройщика. Ваш самоучка Сергушев — не из портных ли? — и детский слюнявчик не сможет скроить без брака. Или вы считаете себя и, извините, присутст­вующего здесь инженера Малынича конструкторами? Все на уровне примитива, а это — крах, уважаемые!

Вот так и мне «спец» влепил горячую пощечину. Он смотрел себе под ноги, говорил все более раздражаясь, но в срывающемся фальцете было столько злой убеж­денности, что Гроховский спросил немного растерянно;

— И вы это серьезно?

— Эх, милостивый государь, думаете, во мне пле­щется Черная зависть, что не я, специалист с доброт­ным образованием, а вы, самородок, поднявшийся на волне всеобщего энтузиазма, пришли к мысли о деше­вом парашюте? Извольте выбросить вон из головы. Я думаю о жизни тех, кому понадобится в сложной, тем более экстремальной ситуации парашют. И если это будет парашют ваш, тряпичный, не завидую лет­чикам!

— Испытания показали — перкаль не уступает по прочности шелку. Да и парашюты Ирвина рассчитаны только на спасение летного состава и не отвечают тре­бованиям десантников.

— Методика испытаний, знаю, доморощенная. Побе­седуйте с Миновым, он расскажет, как скрупулезно ра­ботают над куполами американские мастера. Кроме прочности есть масса других условий, которым соответ­ствуют купола фирмы «Ирвин», шелковые, и не могут соответствовать грубые перкалевые. Котельников на этом уже обжегся… Ваш научный кругозор чрезвычай­но узок, читайте побольше, уважаемый изобретатель, если не разбираетесь в технической, хотя бы художе­ственную литературу читайте.

— Унижаете.

— Помилуй бог! Не следует так болезненно реаги­ровать на критику. Мне говорили, ваша абонементная карточка в библиотеке быстро заполняется, вы даже за­нимаетесь с преподавателями средней школы, но в коня ли корм? Не обижайтесь, я имею в виду слабую» на­чальную общеобразовательную и техническую подготов­ку, а вернее, почти полное отсутствие оных у вас. Что­бы заполнить этот вакуум в образовании, нужны годы, а вы имеете в распоряжении максимум месяцы. Поче­му так мало? От вас ждут быстрой отдачи. Быстрой! И вы тужитесь. Поэтому и предсказываю ваш крах… Прошайте, спешу. И у меня никогда, учтите на буду­щее, не возникало желания разговаривать тет-а-тет с подобными вам!

— Не-е-т, стойте…

— Что еще нужно от меня? Вы просили мужской разговор, вы получили его. Вижу, не поняли, и не при­знали, и не признаете себя дилетантом. Хорошо! Тогда факты… Вы предложили для ПВО тросовое загради­тельное устройство от самолетов противника. Тросы от барабанов у вас тянутся вверх парашютами. А ка­кая сила поднимает парашют? Вентиляционная уста­новка в корзинке, или, как вы ее называете, мотоблок, состоящий из рамы, к которой крепится авиационный мотор с пропеллером. Я уж не говорю, что это безумно дорого, так сказать, цель не оправдывает средств. Бла­го для государства — расходов не будет, ваша загради­тельная сеть никогда не поднимется в небо… Итак, ра­ботает мотор, крутится пропеллер, загоняет струю воз­духа в купол, и парашют идет вверх. Так?.. Нет, ува­жаемый изобретатель, не идет он вверх! Никогда не пойдет! И все потому, что ваша идейка противоречит физическим законам. Купол парашюта не взмоет — это ясно школьнику начальных классов гимназии. Почему? Да потому, что ваш замечательный мотоблок создает поток воздуха вверх, но одновременно возникает реак­тивная сила, действующая вниз. Вам пояснить, что та­кое реактивная сила? Нет? Ну и прекрасно. Так вот, эта сила уравновесит силу потока. А ведь нужна, ува­жаемый, еще и избыточная сила вверх для подъема тросовой системы. Где она? Нет ее! Ваша идея похожа на абсурдную идею движения корабля, когда команде, стоящей на палубе, предлагают дуть в паруса.

Гроховский опустил голову. Лицо его жарко пыла­ло. Да, промашка случилась, и Скрипухин не первый смеялся над проявленной неграмотностью.

— Вы вспомнили былое, — сказал Гроховский, с тру­дом разжимая губы. — Я о парашютах…

— А я о вас, как об авторе бредовых идей. Прошу меня не провожать!

Скрипухин, заложив руки за хлястик бекеши, ушел, Гроховский стоял в раздумье. Невдалеке видне­лась запорошенная снегом реечная лавка. Он шагнул к ней, сел. Я примостился рядом, сбросив снег с края.

За голыми темными стволами деревьев парка про­сматривался ветхий одноэтажный домик на кирпичной основе — наше творческое обиталище. Всего две неве­ликие комнаты. В одной расставлены фанерные столы для чертежников, в другой, совсем крохотной, помеща­лась оцинкованная ванна, и называлась клетушка «ко­пировальной». Помещение под пошивочную парашютную мастерскую нам отвели в другом месте, тоже некази­стое.

— Может быть, Скрипухин прав, с нашими знания­ми и в таких условиях мы не создадим ничего путно­го? — тихо спросил меня Гроховский.

Я промолчал.

— Значит, ты согласен с гросс-теоретиком?

— Нет.

На работу мы с ним приходили раньше всех. Но скоро выпавший ночью снег утопчет веселая ва­тага, примчавшихся с автобуса. Домик становится тесным. В отделе прибавилась молодежь — Петр Модин, бывший музыкант, теперь конструктор; красно­армеец Огнев, пока на разных работах; удалось при­влечь к работе дельного хлопчика инженера Петрова; пришла сама и была зачислена в штат юная чертеж­ница Оля Кастанаева, сестра летчика-испытателя НИИ.

Гроховский поднялся, стряхнул с шинели снег, и мы пошли к домику. Ключ скрежетнул в подёрнутом ржав­чиной замке. В чертежной сняли шинели. Я сразу при­сел на корточки перед холодной печью-времянкой, на­бросал в ее пасть чурбаков. Вскоре мы грели руки у огня.

— Доброе утро, Павел Игнатьевич, Владимир Иоси­фович!

То пришел Иван Титов. Гроховский сразу бросил ему во­прос:

— Как дела в мастерской, Иван Васильевич? До­вольно ли вам иголок, которые я прислал? Помещение в Марьиной роще, сами знаете, не­важнецкое, тесное, но шьем.

— Получается?

— Маемся. То шов кривой. То складки. Потянем на разрыв — трещит. Нитки подходящие еле достал. Иглы слабые, гнулись, но я их закалил.

— Рисунок шва взяли с «Ирвина»?

Тут уж ответил я:

— Нет, с котельниковского парашюта: он проще и держит лучше. Добьемся качества, Павел Игнатьевич, не расстраивайтесь. Первый блин всегда комом.

— Нужно испечь хороший блин… Вчера заседало партийное бюро. Первым вопросом поставили наш. До­кладывал Скрипухин. — Гроховский посвящал Ти­това о разговоре на бюро — Ох, как он нас разносил! По его мнению, если и стоит говорить о производстве парашютов, то речь может идти только о небольшой экспериментальной мастерской, где будут шиться купо­ла наподобие ирвинских. Шелк придется покупать у японцев. Вот такая штука, Иван Васильевич! …Обви­нил меня Скрипухин в политическом авантюризме. В смысле технической политики. Мы должны, говорит, не торопясь перенимать опыт технически развитых стран, а потом само время подскажет, делать нам свои парашюты или нет. Пока советует покупать… Скажу тебе, речь Скрнпухина не все осудили.

— А вы? — спросил Титов.

— Стоял на своем, как мог. Предложил строить фабрику или завод. И чтобы шили там парашюты из нашего шелка или хлопчатки. Согласен первым прыг­нуть на первом советском парашюте. Обучим молодежь, получатся, обязательно получатся из них конструкторы, закройщики, классные чертежники… В конце попросил членов бюро ребром поставить вопрос перед научно-техническим комитетом ВВС о немедленном создании парашютной фабрики. Для нее уже есть кадры — Са­вицкий. Просматриваются на горизонте Лобанов, Глуш­ков, Ткачев, другие умные ребята.

— Чем закончилось бюро?

— Меня поддержали не единогласно. Теперь слово нужно подкрепить делом, Иван Васильевич, тут карты в твоих золотых руках. Не подведешь?

— Месяц даете?

— Подходит. Точнее, в нашем распоряжении два­дцать восемь суток. Это вдвое больше двадцати восьми дней. Ты меня понял? В марте — расширенное заседа­ние техкома, и с пустыми руками туда являться нельзя.

— Швеи нужны, ведь все пока вручную.

— Добро. Попрошу Косарева прислать комсомолок помастеровее, и чтоб спать не просились.

Взвизгнула дверь, с морозным облаком ввалились в протопленную комнату молодые, веселые люди. Быст­ро разделись. И пошло:

— Павел Игнатьевич, посмотрите новый эскиз кара­бина для лямок…

— Я закончила детальный чертеж «клетки», Вла­димир Иосифович…

— Прошу, Иван Васильевич, в ванную, посмотрим, как будет держаться на воде моделька катера с под­водными крыльями…

Всем хотелось показать, что за вчерашний день они сделали, и сделали хорошо. Настроение у Грохов­ского поднялось. Обращаясь к Модину, он сказал, кив­нув на патефон:

— Включай, Петр, «Очи черные» во всю мощь для зарядки, послушаем — и в бой! Потом музыка класси­ческая, громкость — почти нулевая. Как сделать, зна­ешь…

Глава 2. Сюрприз

В начале марта к домику на окраине Петровского парка подъехали на лимузине «Паккард» начальник НИИ ВВС Горшков Василий Сергеевич и его помполит Фоменков. Визит начальства застал работников отдела в обычном производственном, кажущемся на первый взгляд беспорядке. Чертежи, эскизы, плазы, картонные и деревянные модели лежали не только на столах, но и под ними. Большой лист ватмана был прикноплен к полу, на нем незавершенный рисунок, а на одном из углов отпечатался след узорчатой подошвы. Стулья и табуреты сдвинуты тесно. Сидящие на них молодые люди повскакивали, но растерянности не было: началь­ника и помполита в институте уважали, оба были из рабочих, ценить людей и их труд умели. Горшков, бывший столяр, когда-то ловко управлялся с пилой и рубанком. Воевал. Учился в ака­демии. Чело­век умный, внешне суровый, теперь с энтузиазмом работал над укреплением мощи со­ветской авиации. Помоложе, но под стать ему был и Фоменков. Помполит благоволил к Гроховскому, удив­ляясь его энергии, находчивости и потоку полезных мыс­лей.

Принимая короткий доклад Гроховского, начальник института сердито шевелил роскошными генеральскими усами соломенного цвета. Выслушав, вздохнул:

— Да, небогато живете… Показывай, Павел Игнать­евич, чем занимаетесь?.. Тихо! Откуда это у вас музы­ка льется?

— Из ящика, Василий Сергеевич. Там патефон, одеялом прикрытый. Нам нужно негромко, а регулятора у него нет.

Пока гости раздевались, Фоменков шепнул на ухо Гроховскому, что «батю интересуют парашюты».

На аккуратном двухтумбовом столе Гроховского ле­жал большой альбом в черном кожаном переплете с украшением: бронзовый самолетик и парашют. Гро­ховский подвинул его к севшему на стул Горшкову, от­крыл. Фоменков, склонившись, поглядывал из-за широ­кого плеча начальника.

На первых страницах акварелью, но очень четко, контрастно разрисованы уже знакомые Фоменкову объекты — воздушные мишени, несколько вариантов силикатных бомб, картонажные мешки, подкрыльные носилки, парашюты разных конструкций с куполами от круглого до треугольного.

— Это все сделано, — пояснил Гроховский.

— Как? И парашюты тоже? — хитро спросил Фомен­ков.

— С круглыми куполами — да.

— Покажите! — потребовал Горшков.

— Как просмотрите альбом, обязательно.

Начальник сердито скосил глаза на улыбающегося конструктора и перевернул лист. На рисунке парили в воздухе под куполом собака, лошадь.

— Как в цирке! — усмехнулся в усы Горшков.

— Да нет, товарищ начальник, это не юмор. Петр Ионович Баранов передал мне разговор с Окой Городо­виковым, тот желает, чтобы его кони тоже летали.

— А сам в седле с неба он прыгнуть не желает?

— Может и рискнуть, он человек бедовый.

— Ни к чему, — проворчал Горшков и стал быстрее листать альбом. Один рисунок задержал его внима­ние? Лодка под крылом самолета? Спасательная, что ли?

— Это опрокидывающаяся люлька для парашюти­ста.

— Поясни.

Гроховский кратко обрисовал сущность изобретения.

— Посмотрим в деле, — буркнул Горшков. Тронул пальцем изображения подцепленных к фюзеляжу само­летов танкетки и пушки:

— Вот такое мне нравится. Только пока картинки. Рисовать они горазды, а, Фомен­ков!

— Пока картинки, — согласился Гроховский, — но ребята уже трудятся над разработками.

— Парашют давай! — нетерпеливо потребовал Гор­шков, и, захлопнув недосмотренный альбом, поднял свое грузное тело из-за стола. — Курить у вас тут можно?

— Вот пепельница, Василий Сергеевич.

— Парашют показывай!

Круглоголовый, стриженный под нулевку Титов, до этого скромно пребывающий в сторонке, поспешил в комнату, где стояла ванна, и вынес оттуда объеми­стые свертки. Пошумели, рассовывая стулья по углам, сдвигая столы в один, широкий и длинный. Очистили его от бумаг, и Титов, Малынич, Катя Луцкая разложи­ли парашют. Голубовато-серый, искрящийся, он выгля­дел очень красивым. Или так казалось авторам. На ли­цах начальников восторг пока не прописался. Им об­щего вида было мало.

Горшков и Фоменков щупали купол, растягивали, пытались оторвать стропы. Особенно усердствовал в ис­пытании на прочность помполит. Он горячо поддержи­вал идею Гроховского о массовых дешевых парашютах и вот теперь, чтобы уверовать в новинку ещё больше, силился разорвать материю, особенно по шву, а чтобы удобнее тянуть, наступил на стропу ногой.

— Полегче бы! — вырвался у кого-то.

— Стропы из обычного хозяйственного шнура, на котором женщины сушат белье, — заметил Грохов­ский.

— Не отвлекай! — пропыхтел Фоменков, теперь уже пытаясь оторвать стропу от кромки. Не удалось.

Нежно побаюкав в ладонях мягкий край купола, Горшков спросил Титова:

— Что во втором мешке?

Разложили другой купол, он был мягче первого, но не такой красивый, светлого грязно-коричневого цвета.

— Из нансука, — пояснил Титов. — Стоимость тка­ни семьдесят копеек за метр. По прочности уступает перкали и шелку, но, считаем, она достаточна.

— Где испытывали?

— На разрыв лошадьми в манеже.

— Требуются доказательства в реальных усло­виях! — заявил еще розовый, не остывший от попытки силовой расправы с перкалевым куполом Фоменков.

— И завтра же! — довольно поглаживая усы, под­твердил Горшков.

— Мы готовы.

— Не звоните особенно. Пока это наше внутреннее дело и результаты не будем выносить из избы.

— Сомневаетесь, Василий Сергеевич? — спросил Гроховский.

— А вы — нет? Ишь, какое самомнение!.. Ладно, приглашу кого-нибудь из начальства повыше, — пообе­щал Горшков, направляясь к вешалке…

…На неофициальных испытаниях кроме руководите­лей института присутствовал помощник начальника ВВС Сергей Александрович Меженинов. Пока самолет наби­рал высоту, он беседовал с Гроховским.

— Не опростоволоситесь, Павел Игнатьевич? Петр Ионович очень ждет успеха.

— Расчеты проверили не раз. Раскройка и пошив­ка выполнены, на наш взгляд, безупречно. Постарались. Укладка и упаковка не внушает сомнений. И все-таки… тревожно.

— Понимаю… Значит, только перкалевые?

— Из нансука к испытаниям не готов. Решили уси­лить швы… И подвесная система не закончена.

Весеннее небо распахнулось голубизной, солнце набирало силу. Почти над центром аэродрома прошел густой утиный косяк, на миг прикрыв самолет в зените.

Но вот и он вышел на расчетную точку сброса, выва­лив с борта один за другим манекены.

«Эх, зря мы в них по сотне килограммов песка на­били, надо бы сделать полегче!» — казнил себя Гро­ховский.

(Нормальный вес манекена восемьдесят килограммов. Не по­губила бы излишняя самоуверенность.)

Манекены падали вращаясь. Недолго. Как только раскрутились 50-метровые фалы принудительного рас­крытия, над манекенами заплескались беловатые кол­баски вытянутых куполов, вскоре они приняли округлую форму.

Одно испытание — на прочность при аэродинамиче­ском рывке — парашюты выдержали.

Теперь на скорость снижения — не превратятся ли манекены, приземлившись, в кучки песка?

Манекены мягко ударились о сырую землю, плавно опадая, их накрыли купола…

— Давайте еще раз! — потребовал Меженинов.

И опять сброс прошел успешно.

— Еще попробуем, чтобы уж наверняка, — велел Горшков.

Когда парашюты вновь сработали безотказно, Ме­женинов протянул руку изобретателю.

— Поздравляю вас и ваших ребят, Павел Игнатье­вич! Хорошо начато важное дело. Успеха и в дальней­шем!

— И на заседание научно-технического комитета вы явитесь во всеоружии, — сказал Горшков, тепло поздравляя Гроховского. — Учтите, председатель НКО Дубенский не очень к вам расположен. Думаю, вашей группе стало тесно в домике, мы поищем для бюро другое помещение, и поближе к Ходынке. Поговорю об этом с Петром Ионовичем Барановым.

— Вы сказали: «бюро»? — уточнил Гроховский.

— Не оговорился. Есть мнение дать вам полновес­ные штаты конструкторского бюро.

— Благодарю! — с чувством произнес Гроховский. — Постараемся оправдать доверие.

В этот день вечером в отделе особенно долго греме­ла музыка. На диске патефона сменялись пластинки. Сотрудники радовались успеху испытаний и предвкушали новоселье, зная: Горшков слов на ветер не бросает. Заранее прощались с домиком у Петровского парка и серебристыми ветлами, окружавшими его. Свет в окнах погас поздно.

Настороженное отношение к себе со стороны пред­седателя НТК по изобретениям ВВС Дубенского Гро­ховский почувствовал давно, еще при первой встрече, когда приезжал в Москву из Новочеркасска. Тогда Ду­бенский сказал на прощание: «Вам надо много рабо­тать над собой. Ваши идеи, мягко говоря, технически сомнительны. Все, что я сегодня услышал от вас, нуж­дается в глубоком осмыслении и проработке».

Гроховского теперь довольно часто приглашал к се­бе Баранов, встречая вопросами:

— Нуте-с, как идут дела? Что еще придумали?

Изобретатель увлекался, рассказывая, и, если при этом присутствовал Дубенский, он всегда будто выплес­кивал на горячую голову ковш холодной воды.

— Контуры, общие очертания, — говорил со скеп­сисом, — натура нужна, поддающаяся пробе. Нет пока таковой… Модели не в счет. При увеличении до нор­мального объекты имеют прескверную привычку терять качество.

Поэтому к заседанию техкома, где должен был об­суждаться вопрос о массовом изготовлении хлопчатобу­мажных грузовых и людских парашютов, в отделе го­товились основательно. Пошивочная мастерская не пус­товала круглосуточно. Она была тесной, а с помощницами-комсомолками организовались три бригады, и по­этому работали в три смены. Иван Титов дневал и но­чевал там, заряжая всех своей энергией.

И опять, как на заседании партбюро, перед членами НТК ВВС первым выступил Скрипухин. Он, по ходу речи, использовал теоретические выкладки, цифровые расчеты, приводил мнения зарубежных специалистов-практиков, цитируя их.

— Ошиблись в раскройке и — брак! — резюмировал он. — Представим, что мы сумеем довольно быстро до­биться качества изготовления. Но перкаль и нансук, даже при этом условии, подведут нас скоро. Эти мате­риалы подвержены слеживанию и гниению, так как очень гигроскопичны. Значит, хранить их в упакован­ном виде нельзя. Хранить нужно развёрнутыми, на крючочках. Но какие громадные площади, специально оборудованные помещения для этого потребуются, то­варищи! Постройка их влетит в копеечку! Во сколько же обойдется эксплуатация пресловутых дешевых па­рашютов?.. Товарищ Гроховский сшил с грехом попо­лам два парашютика из перкали и благополучно сбро­сил на них мешки с песком. Но это нельзя считать все­сторонним, официальным испытанием, это только про­ба. Я остаюсь при своем мнении, и его разделяют мно­гие специалисты нашего дела: ориентироваться на хлоп­чатобумажный парашют Гроховского нельзя. Ошибка, граничащая с вредительством! Нельзя доверять жизнь человека тряпке, извините, тряпке уважаемого Грохов­ского. Перкаль и особенно нансук пригодны не для парашютов, а скорее для портянок!

— Вы испытывали парашют из нансука? — спросил изобретателя Дубенский.

— Не успели.

— Да у него и нет их! — воскликнул Скрипухин. — На серьезное заседание он пришел с голыми идеями, а уже думает о массовом заказе. Нет у него и хороших специалистов по пошиву, значит, на ближайшее буду­щее нет перспективы.

— Слово вам, товарищ Гроховский, — помолчав, сказал председатель. — Только поменьше голословных заявлений, говорите аргументированно, без эмоций и постарайтесь в сторону оппонентов не бросать обидных слов, вроде «тряпки».

Он явно опасался принять неверное решение. Вы­ступление Скрипухина его полностью не убедило, но чувство настороженности к изобретателю возросло, хотя как личность Гроховский ему импонировал. Привыкший сдерживать свои эмоции, Дубенский все-таки ценил ори­гинально мыслящего изобретателя.

— Говорите, товарищ Гроховский.

— Возражать словесно товарищу Скрипухину не бу­ду, — сказал Гроховский, вставая. — Мы на втором эта­же, разрешите пригласить всех членов НТК на первый, в зал заседаний. Там находятся наши парашюты. Не два. Полтора десятка. Чем много слышать о них, лучше один раз поглядеть, пощупать…

Такое короткое выступление даже развеселило при­сутствующих на заседании. Спустившись вниз, члены комитета обступили длин­ный стол с разложенными на нем парашютами из хлоп­чатобумажной ткани. Рядом, на стульях — экземпляры в ранцах, отдельные детали системы. Особенно всех заинтересовал купол из нансука. И перкалевый удосто­ился внимания. Осматривали долго. Вымеривали кли­нья, дергали стропы, кажется, каждый шов был прощу­пан.

В сторонке переживали и радовались каждой при­ятной реплике Гроховский с Титовым. Иногда им зада­вали вопросы. Ответы их звучали солидно.

Потом все члены комитета опять собрались в каби­нете Дубенского. Обменялись мнениями.

— Хотя большинство высказывается за широкий эк­сперимент и даже за принятие положительного реше­ния по внедрению хлопчатобумажных парашютов, — подытожил Дубенский, — считаю, решение принимать рано. Посмотрим, что покажут всесторонние испытания. Наше решение должно быть абсолютно точным. Права на крупную ошибку мы не имеем.

На тонких губах Скрипухина змеилась улыбка.

— Когда испытания? — спросил Гроховский.

— Как только у вас будут готовы несколько штук из нансука. Пять хватит.

— Значит, через годик! Да, да, да! — затряс бород­кой Скрипухин. — Ведь тот, что нам показывали, шили два месяца с хвостиком.

— Готовы к испытаниям завтра, товарищ председа­тель, — сказал Гроховский. — У нас есть полдюжины парашютов из нансука. Мы просто не посчитали нуж­ным везти их сюда.

— В полном комплекте?! — крикнул Скрипухин. Гроховский не удостоил вопрос вниманием.

— А успеете подготовиться к завтрашнему дню? — подумав, спросил Дубенский.

— Да. Еще полдня и ночь впереди…

Успели до полуночи гроховчане: дали заявку на са­молеты, выписали со склада парашюты «Ирвин», проверили еще раз свои, заполнили песком холщовые фор­мы, придав им приблизительный вид человека.

— Спать! Всем спать до шести ноль-ноль! — приказал Гроховский. Сам уехал домой, но многие из его сотрудников предпочли отдыхать в домике около Пет­ровского парка. Как только на следующий день на летное поле приехали члены НТК и представители штаба ВВС, грянула музыка.

— А марши зачем? — поморщился Скрипухин. — Любит Гроховский шумовые эффекты. Шумим, шумим…

Одну из черт характера изобретателя Скрипухин подметил точно: любил Гроховский показать свои из­делия красиво, в праздничном обрамлении, иногда с каким-нибудь впечатляющим сюрпризом.

Гроховский с чертежником Зуевым, отвечающим за выброску манекенов, хлопотали около самолетов, а Иван Васильевич Титов вводил в курс дела членов ко­митета и начальство.

— Испытания начнем со сравнительного показа аме­риканских парашютов и наших из нансука. На двух са­молетах поднимутся двенадцать «братьев Песковых», то есть манекенов, набитых песком. Вес их одинаков — восемьдесят килограммов. Шесть спустятся на «Ирви­нах» и шесть — на хлопчатобумажных. Самолеты пой­дут один за другим на коротком расстоянии. — пояснял Титов

— С какого самолета будут сбрасываться амери­канские? — спросил Дубенский.

— Я и сам не знаю точно, — уклонился от ответа Титов, памятуя на сей счет указание Гроховского. — Это зависит от того, какой самолет первым взлетит.

Подошел сам Гроховский, и ему задали такой же вопрос.

— Самолеты однотипные. «Ирвины» на машине с бортовым номером «три».

— Разве мы различим на таком удалении номер?

— Через бинокль свободно. — И Гроховский ото­шел, сославшись на необходимость личного участия в подготовке объектов к полету.

— У кого есть бинокль… Дайте бинокли… Найдите бинокль, — требовали члены техкома. Ни биноклей, ни подзорных труб поблизости не оказалось, об этом поза­ботился Гроховский. Кого-то послали разыскивать опти­ческий прибор, но тут из репродукторов вырвалось:

Внимание! Внимание! Самолетам — взлет!

Туполевские бомбардировщики ТБ-1 грузно подня­лись в воздух. Развернулись, величественно проплыли над полем в наборе высоты. Вдали от аэродрома они перестроились из положения «друг за другом», встали на параллельные курсы. Летели почти крылом к крылу. Теперь даже те, кто загружал самолеты, не могли точно определить, на каком из них летели «Иваны Песко­вы» с парашютами из нансука.

Прослышав об испытаниях, на аэродроме собрались свободные от полетов летчики, техники, служащие НИИ. Толпа любопытных росла, среди них стайки мальчишек с Ходынки, невесть как проникшие в охраняемую зону.

Бомбардировщики над центром поля.

— Сбросили! Сбросили!.. С каждого по одному!

Наверное, в этот ответственный миг перестали ды­шать все сотрудники отдела Гроховского, да и сам он побледнел, застыл в томительном ожидании.

Манекены летели к земле. Над тем и другим начали вытягиваться купола парашютов. Они раскрылись с хлопком, и «Иваны Песковы» закачались на стропах. Через несколько секунд оба коснулись земли. Потухли купола.

При выброске второй пары картина получилась не­сколько иная. У одного из манекенов вырвавшийся из ранца купол расправлялся медленно, полностью рас­крыться так и не успел. Удар о поверхность аэродрома получился крепким.

— Вот вам и нансук! — схватив за локоть Дубен­ского, торжествующе прошептал Скрипухии. — Вот вам и самодеятельная система! Я предупреждал!

Услышав, Гроховский крякнул с досады: «Что за язва! Почти в одиночестве остался, а свое гнет!»

Кто-то из комитетчиков хотел сбегать, посмотреть на разбившийся манекен, но его остановил Титов:

— Давайте как наметили — осмотр после всей вы­броски. Сейчас бегать по полю опасно.

Падает третья пара… четвертая… пятая… шестая. Все купола раскрылись без задержки. Выдержали ди­намический удар. Манекены с надлежащей скоростью приземлялись и боком падали на молодую травку.

Члены техкома, за ними целая группа людей, на­бирая темп, побежали к манекену, у которого парашют не раскрылся полностью и холщовая одёжка лопнула по швам. Вгляделись. Рядом с кучкой песка лежал шелковый купол.

— Вы ошиблись, Скрипухии, — раздумчиво произ­нес Дубенский, поднимая край купола. — Плохо срабо­тал американский парашют. Нансук и перкаль ведут себя вполне прилично.

— Еще надо проверить, как люди Гроховского уложили «Ирвин», — не унимался Скрипухин. — Могли стропы в ячейках затянуть. Могли жгуты свить.

Гроховский тут как тут:

— Э, нет, глубокоуважаемый мастер, не мои люди укладывали парашюты американские. Делал это сомневающийся Минов. Так что — пардон! Или по-рус­ски…

— Ладно, ладно вам, ведь серьезные люди! — при­стыдил их Дубенский. — Нансук и перкаль пойдут в дело…

Прошло время. Хлопчатобумажные парашюты вы­держали экзамен и на сохранность. Пролежав месяцы в плотных ранцевых упаковках, их купола не слежива­лись, не плесневели.

Были разработаны новые гигантские купола для гру­зовых парашютов. Отдел Гроховского работал над по­луавтоматическими люльками: подкрыльная переворачи­вающаяся лодочка в рост человека плюс вытяжная стропа, которую при выброске манекенов применили впервые вместо вытяжного кольца. Поворотом люльки должен был управлять из кабины самолета штурман.

Начальник ВВС одобрил дальнейший план работ отдела и представил изобретателя Наркомвоенмору. Сви­дание было недолгим, но полезным. Нарком Вороши­лов сказал:

— Вы занимаетесь настоящим делом. Парашют для воздушного флота — важная вещь…

И пообещал в ближайшее время присутствовать на выброске.

Из Ленинграда поздравительную телеграмму прислал Тухачевский, правда, в адрес Баранова. Оттуда же пришло письменное поздравление и Гроховскому от на­чальника Остехбюро Бекаури.

В пошивочной мастерской гроховчан увеличился объем работ.

15 апреля 1930 года встал в строй оборонных предприятий завод, производящий отечественные пара­шюты, во главе с директором и главным конструктором Савицким. Первую продукцию — парашют типа НИИ-1 — заводчане выдали через три дня после офи­циального открытия. Выпускались парашюты Грохов­ского Г-1 для десантников и транспортные Г-2, Г-3.

Глава 3. Авиабус

Иван Титоввспоминает:

…Мы переехали в небольшой двух­этажный домик, стоящий на краю Ходынского поля. Каждый в личное пользование получил по два квадрат­ных метра рабочей площади. На втором этаже даже пере­оборудовали выступающий балкончик. Его обши­ли фанерой, в одной из стен засияло оконце. В образо­вавшийся скворечник (Гроховский назвал его «Лас­точкиным гнездом») втиснули стол и стулья для двух разработчиков. В тесноте да не в обиде, как говорит русская пословица.

Часть сотрудников, близких к производству, Переселили на окраину Москвы в мастерские, прозванные рабочими в шутку «Синегубинским гигантом». Называ­ли эти мастерские еще и заводом, хотя состоял «завод» из кирпичного одноэтажного флигеля и просторного са­рая во дворе, там трудились столяры, слесари и коптила миниатюрная кузница.

Не ахти много получили, но мы радовались и такой возможности пошире развернуться.

Летом, покидая отсыревшие комнаты, сотрудники работа­ли во дворе под натянутым на деревянные стойки бре­зентом. Любопытные мальчишки Синегубинской улицы, заглядывая через щели высокого дощатого забора, мог­ли увидеть много интересного и необычного: скелет строящегося катера; разноцветные парашютные купола, висящие на бельевых веревках; крылатые модели странных машин; обломки спортивного планера и де­тали авиационных моторов; большие и малые неожиданных форм железки, нанизанные на парашютные стро­пы, как бусы. Прямо на земле лежали придавленные булыжниками фанерные лис­ты и квадраты ватманской бумаги. Над ними колдовали полуобнаженные за­горелые парни и девчата в легких комбинезонах. Свист пил, шум сварочного аппарата, звонкие удары молото­бойцев, разговоры, поднимающиеся до спора, крика, и песни, цыганские романсы, слетающие с пате­фонных пластинок, создавали этой картине фон. Здесь, на «Синегубииском гиганте», превращалась в конструкцию новая идея Павла Игнатьевича Гро­ховского — кабина для беспарашютного десантирова­ния, о которой специалисты НИИ ВВС почти в один го­лос говорили: «Чепуха! Пустая затея!», «Не было по­добного и никогда не будет». Но Гроховский трудно отступал от задуманного, если, по его мнению, новинка должна принести пользу армии.

Ученые-скептики не верили в идею потому, что не верили в Гроховского. В Гроховского не верили потому, что он не ученый и не дипломированный инженер, а самоучка-изобретатель, фигура, редко почитаемая среди ученого мира. Да еще изобретатель не от опыта, а «от земли», и, видите ли, «Его озарило!».

Гроховский со скептиками не спорил, он делал. Скоро вдвоем с Малыничем, своими руками и почти тайно, они построили модель сбрасываемого объекта.

Однажды в начале рабочего дня, часов в девять, Гроховский с небольшим свертком под мышкой пришел в наше обиталище (я работал в мас­терских).

— Доброе утро! — поздоровался и с таинственным ви­дом развернул газетную упаковку. — Сейчас мы ис­пытаем одну вещицу… Кто из вас знаком с беспарашютным сбрасыванием? С неба на землю без парашю­та при полном порядке?

Таких не нашлось. Их не было и во всем мире, ни­кто и никогда не задумывался над подобной пробле­мой. Впрочем, о затее своего главного мы слышали краем уха, поговаривали, что у разных специалистов в ЦАГИ он получает консультации по вопросам аэро­динамики крыла.

— Поставьте на книги вот этот низкий столик, сде­лайте его выше сантиметров на десять, — попросил Гроховский, и в его руках засверкала черным лаком моделька, напоминающая приплюснутый игрушечный автобус.

Стол немного приподняли, затолкав под ножки учеб­ники, справочник и папки. Гроховский поставил модель на столешницу и резко толкнул ее: она покатилась, со­рвалась с края и, описав в воздухе полу дугу, ткнулась носом в пол. Перевернулась и затихла колесиками вверх.

Мы недоумевали: что хотел показать нам главный? Авария! Надо же, не вышло, черт побери! — притворно вздохнул Гроховский и весело скомандовал: — Убрать подпорки! Не все выгребайте, только книжки. Папки оставьте!

Вытащили из-под ножек толстые книги. Гроховский промерил высоту столика складным метром. Еще кое-что по мелочи отбросил в сторону. Опять смерил.

— Теперь получается ладно, допуски нормальные, — Гроховский поднял с пола автобусик, подержал, погладил, ска­зал:

— Это авиабус, или закрытая кабина для беспарашютного десантирования… Смотрите внимательно, люди добрые…

Снова авиабус прокатился по гладкому столу и слетел с него, но не перевернулся, а, коснувшись пола тремя точками — колесиками, умчался в угол.

— Поняли? Уяснили, что к чему?

Я, кажется, понял, но молчал за компанию. Авиа­бус, извлеченный из угла, переходил из рук в руки, его рассматривали, ждали разъяснений. Гроховский недол­го томил нас. Голос его зазвучал торжественно, даже чуть самодовольно.

— Мы, друзья, работаем на будущие десантные войска, одной из первых задач которых является вне­запное появление бойцов в тылу противника. Скрытность, быстрота, потом уже натиск. Так? Но пред­ставьте, как же мы, десантники, сможем появиться незаметно, если противник услышит за тридевять земель гул армады самоле­тов? А ведь парашютисту и над точкой сбрасывания нужно время, чтобы преодолеть расстояние до земли на плавно спускающемся парашю­те. Могут встретить и расстрелять бойцов еще в воздухе. Запросто снимут! Мы противнику такой возможности не дадим! Пустим самолеты в бреющий полет, значит, до минимума сократим раскат звуковой волны, обеспечим большую внезапность их появления там, где нужно сбросить из-под крыльев вот такие авиабусы с вооруженными людьми и боевой техникой. И этим бой­цам потребуется минимум времени и сил, чтобы отвое­вать плацдарм для парашютного эшелона. Авиабус — техника первой десантной волны! — торжест­венно заключил Гроховский. И повторил понравившееся ему определение:

— Первой десантной волны!

— Прекрасно, Павел Игнатьевич, — подал голос инженер Огнев, — но при начальной пробе авиабус ткнулся носом в пол… В натуре это авария, как мини­мум.

— А вторая попытка?

— Может быть, случайно не перевернулся?

— Попробуйте сами, Огнев. Толкайте его нещадно. Пусть еще расквасит нос!

Огнев, а потом и другие пускали авиабус со стола с раз­личной скоростью, но он все время падал колесиками на пол и убегал в разные углы комнаты. Правда, угол касания пола при разной скорости был неодинаков.

— При малой скорости он клюет носом, — сказал Огнев. — Целость не гарантирована.

— Замечено правильно, ух какой у вас острый глаз, Огнев! — засмеялся Гроховский. — Да не обижайтесь, Огнев, не обижайтесь… Мне пришлось немало зани­маться теорией и практикой бомбометания в авиачасти. Обратил внимание, что бомба, отделившись в воздухе от самолета, некоторое время продолжает лететь как бы параллельно с ним, слегка отклоняясь к земле. Мет­ров тридцать-сорок или меньше. Потом глиссада паде­ния становится более крутой. И подумал: а что, если сразу же после отделения предмета от самолета под него подставить что-нибудь плоское, ну, скажем, поле аэродрома? Наверное, предмет не ударится, а, встретив­шись с плоскостью по касательной, покатится, засколь­зит. Как приземля­ется лыжник при прыжке с трамплина, видели?.. Вот это наблюдение и легло в основу идеи беспарашютного десантирования… Почему я по­просил сделать стол повыше? Чтобы показать вам сра­зу — не любая высота пригодна для такого дела. По моему расчету самолет должен идти над землей не выше двенадцати метров. Выше сбросим — объект, как и эта модель, жестко встретится с землей, развалится от уда­ра. Настоящий авиабус, конечно, будет иметь более со­вершенное аэродинамическое качество, чем обыкновен­ный ящик. Качество крыла! Придумаем и специальные приспособления, чтобы не прыгал, как блоха, и не пе­реворачивался. При правильной высоте сброса и при поверхности земли без высоких препятствий, думаю, мы обеспечим безопасность такого десантирования процен­тов на девяносто.

— А сто!

— Сразу не гарантирую. Такого процента нет даже у быстро катящейся телеги… Ну, будем делать авиабусы, друзья? Рискнем отличиться? Подумайте крепко. Соберемся вечером. Буду слушать все «за» и «против». В одной умной книге по конструированию я прочитал, — Гроховский вытянул из кармана гимнастер­ки листочек, — «Опыт показывает — просчеты, допу­щенные при выдвижении основных идей, губят проект уже на ранней стадии его реализации. Выход — в са­мой нелицеприятной критике во всех мыслимых аспек­тах. Тут не следует щадить ни престижа, ни авторского самолюбия. Тщетно убаюкивать себя надеждой, будто слабости замысла, невидимые окружающим, но ощу­щаемые нами, со временем исчезнут сами собой». Вот так! Ищите ошибки в идее. За самую большую и прин­ципиальную обещаю поощрить…

Вечером на собрании под протокол детально обсудили вопрос о постройке экспе­риментального авиабуса за счет экономии времени и материалов и решили: «Включить в план. Строить!» Проектировку необычного аппарата поручили инженеру Огневу.

За короткое время в эскизах прорисовались ва­рианты бескрылых платформ, маленьких и больших, для людей и для грузов, на лыжах, на колесах, для посадки на воду, на снег и даже на пни. Нас больше всего волновала амортизация авиабусов — расчеты по­казывали, что даже при самом благоприятном угле кон­такта аппарата с поверхностью удар будет довольно сильным. Тут нужно было усиленно ворочать мозгами всем без исключения.

Опытный маленький авиабус на лыжах начали строить на «Синегубинском гиганте». Гроховский вни­мательно следил за ходом работ. Чтобы внушить уве­ренность нам, что работаем мы не впустую, он при народно обмолвился:

— На первом людском авиабусе солдатом буду я!

Глава 4. Пополнение

4 августа Гроховский приехал на работу к одиннадцати часам дня. Сотрудники, привыкшие видеть своего начальника бодрым, жизнерадостным, обратили внимание на его мрачный вид. Даже в одежде заметна неряшливость, ему не свойственная.

— Какой-то объект не утвердили…

— Наверно, опять кляуза…

— Может, дома что случилось? — делились между собой предположениями. — Дочка заболела? Жена?

— Пригласите всех до одного в нижнее помеще­ние, — приказал Гроховский дежурному и в ожидании стал прохаживаться около стола с опущенной головой.

Окинув пасмурным взглядом собравшихся, начал го­ворить ровно, но спокойствие давалось ему с трудом.

— Да, каждый из вас с полным основанием может сказать, что время даром не теряет, опережает планы, делает кое-что и сверх плана. И все равно шаг наш черепа­ший! Нами недовольно руководство. Родине как можно быстрее нужен род войск, для которого мы работаем. Как видите, нас торопят и собы­тия. Я мог постоять за себя и за вас, когда речь шла о плане, но мне сказали, что он занижен, мы его легко выполняем, оставшееся время тратим на пустяки, разные никчемные придумки. Все поняли?.. Ставлю первооче­редные задачи. За кратчайшее время мы должны сде­лать приспособления для выброски рядовых бойцов с начальной парашютной подготовкой. Ведь в будущем каждый десантник не смо­жет получить практику в объеме инструкторской программы, — чеканил как по бумажке Гроховский. — Мы должны подготовить к десантированию людей и грузов отечественные самолеты, серийные, типа ТБ-1 и Р-5, позже и более мощные. И парашюты наши, советские. Только это даст возможность выбросить многочислен­ный, технически насыщенный вооруженный десант… Мы должны предусмотреть компактную выброску, чтобы сразу же после приземления — и во время него! — один боец мог поддержать огнём другого… Нам нужно создать парашютную группу для изучения техники прыжка и поведения парашютиста в воздухе. Запи­саться в нее могут все желающие… Прошу руководите­лей групп доложить, в каком состоянии разрабатывае­мые объекты и методики.

Малыныч: — График опережаем. Подвески, крепле­ния и замки отработали хорошо. Картонажные мешки готовы к эксплуатации, можно в серию.

Модин: — Подкрыльные люльки готовы к испыта­ниям. Узкое место — снабжение. Краски не хватает. Особенно голубой. Две недели люльки в первоцвете. Разве это дело? И кисти плохие — лысеют быстро, оставляя на поверхности щетину. У меня все.

Огнев: — Строительство двух малых авиабусов на лыжах заканчиваем.

— Отставить, Огнев! За них мне уже досталось. Са­модеятельность! Говорят, время переводим. В сторону авиабусы, пусть валяются, гниют, — с бо­лью произнес Гроховский.

Огнев. — Но мы уже закончили, Павел Игнатьевич, осталось смонтировать лыжи. Полдня всего уйдет!

— Ладно, потом. Как у вас? — Гроховский посмот­рел на Сергушева.

Сергушев: — Шитье парашютов разных форм и на­значений идет по плану, но с трудом. Простои. Материа­ла, понимаете ли, в заделе нет. В конце дня песни поем.

— Слово снабженцам, — Гроховский посмотрел на Спаррэ. — Что скажете?

Спарре: — Выступления Модина и Сергушева не­серьезны! У нас с Лукашевым по снабжению нет пере­боев, что просят — достаем, только заранее предупреж­дать надо!

Гаевский: — Расчеты на модернизацию самолета Р-5 почти готовы. Теперь уверены, что из легкого самолета можно сделать транспортную машину человек на восемь-десять без особых переделок, только укрепив конструкцию. Доводим до кондиции «голос неба». Тут не все гладко. Помощь хороших специалистов нужна особенно по спускаемым с борта динамикам, но о под­робностях лучше в рабочем порядке, Павел Игнатьевич.

— Как с дисциплиной, Иван Васильевич? — обра­тился Гроховский к Титову.

Титов: — Веселая тройка продолжает свои художе­ства. Никак утихомирить не могу.

Раздумывая, Гроховский опустил голову. Недавно он принял на работу Любимова — бывшего художни­ка; Сахарова — бывшего актера и поэта; Васильева — бывшего работника театра. Они согласились переквали­фицироваться в чертежников и, помимо основных дел, создать в коллективе художественную самодеятель­ность. Ни то ни другое у них не получилось. Портили чертежи, устраивали спектакли-скандальчики между со­бой, частенько от них пахло спиртным, на работу опаз­дывали. Обнаружилась недостача русских народных костюмов, закупленных для драмкружка и сданных под их ответственность.

— Уволить! — приказал Гроховский. — Слушаю дальше…

Титов: — Пусть дадут слово, что исправятся. Я их премиальных лишу. |

— В третий раз? Нет, — ответ Гроховского прозву­чал категорично. — Слушаю дальше. Конструкторы.

Конструкторы, не вдаваясь в мелкие детали, позна­комили собравшихся с ходом дел на сегодняшний день, и почти все, обращаясь к начальнику, сетовали на не­хватку исполнителей, разработчиков.

— Я беседовал с некоторыми молодыми специалиста­ми из отделов ЦАГИ и НИИ, из других близких нам по профилю научных учреждений. Обещал творческую сво­боду, поддержку, и даже повышение оклада. Результат неважный. В нас далеко не все верят. Точнее — не ве­рят многие. Так мне сказали в штабе ВВС, и в доволь­но резкой форме. Вот почему я сегодня, извините, то­варищи, так зол. Только успехи могут привлечь к нам народ. Иван Василье­вич, — обратился Гроховский к Титову, — что вы предпринимаете по подбору кадров как мой заместитель? Стараетесь?

— Даже объявления в газеты дал. Приглашаю всех, кто мало-мальски владеет нужным нам ремеслом. Обе­щаю золотые горы и молочные реки с кисельными бере­гами.

— А прилива нет и нет.

— Ждет вас один молодец из Саратова. Кажется, вполне гож для нас.

— Прошу разойтись по рабочим местам… Давайте молодца, Иван Васильевич. Неужели и в Саратове о нас слух идет? Туда, в глушь, в Саратов, раньше ссылали.

— Я ж говорил… газета.

Титов вышел и скоро вернулся с худеньким черня­вым пареньком небольшого роста. Гроховский сразу же поймал смелый взгляд его больших коричневых глаз.

Титов представил:

— Борис Дмитриевич Урлапов. Планерист.

— Дмитриевич, значит, ну, ну… Где родились? Ког­да? — спросил Гроховский.

— В Астрахани. Здравствуйте сначала.

— Извини. Здравствуй, здравствуй… Так сколько вам лет, Дмитриевич?

— Скоро будет девятнадцать.

— Пожилой человек! — улыбнулся Гроховский. — Что умеете делать? Много ли знаний подкопили за свою долгую жизнь? Практика у вас, наверное, богатая?

— В школе имел отличные оценки по физике и ма­тематике, легко дифференцирую простейшие функции. Знаю почти наизусть книгу Фадеева «Аэродинамический расчет планера». В Саратове занимался постройкой ле­тательных аппаратов и немного летал. Работал чертеж­ником седьмого разряда, — торопился выложить Борис все, что, по его мнению, могло способствовать приему на работу.

— Немало, немало. Ну, а у нас, чем желаете за­ниматься? — По лицу Гроховского было заметно, что юноша вызвал интерес. — Могу предложить только место чертежника. С этого у нас все начинают, Дмит­рий.

— Меня привлекает конструкторская работа.

— И не меньше?!

— Другую можно получить всюду. Я не из-за денег к вам пришел.

— Кто же к ним сейчас равнодушен…

— Так берете конструктором?

— Вот тебе лист бумаги и карандаш, нарисуй, каким ты видишь авто­мобиль эдак лет через десять, пятнадцать? Пойди в «скворечник», там сейчас один из столов свободный. Проводи, Иван Васильевич…

— Не прошло и получаса, как Борис Урлапов прервал беседу начальника с заместителем.

На рисунке каплевидная автомашина с полностью застекленным носом и скошенной радиоантенной на крыше.

— Так, так, — рассматривал старательно выписан­ную картинку Гроховский. — Значит, радиофицировал… А мотор где?

— Сзади.

— Какой фирмы поставишь мотор?

— Отечественной.

— Но наши слабоваты, а, Дмитрии?

— Так вы ж сказали, через десять-пятнадцать лет.

— Молодчина. Хвалю…

— Так берете конструктором или нет?

— Иван Васильевич, ты как считаешь, доверим Дмитричу? А то ведь утекёт конструктором в ЦАГИ или повыше куда. Горючими слезами будем обливаться. Так берем конструктором, только самым-самым млад­шим, а?

— Обязательно, обязательно, — в тон начальнику весело ответил Титов. — И кабинет просторный дадим. И штат человек в сто организуем. В будущем, в будущем, конечно.

— По рукам, Борис Дмитриевич! Талон на общежи­тие получите у Спаррэ. Спарре найдете, это самый большой и мощный дядя среди нас…

Так в Особом конструкторском бюро появился новый молодой сотрудник, которого сослуживцы называли сначала просто Боря. Динамичному обаятельному пар­нишке вскоре действительно исполнилось девятнадцать лет.

Совсем мальчиком, одним из первых в Саратове за­писался Боря Урлапов в планерный кружок «Парящий полет», возглавляемый тоже юным Олегом Антоновым. Помогал строить один из первых безмоторных лета­тельных аппаратов Антонова. — ОКА-2. Научился столярничать в кружке, овладел мастерством слесаря, обойщика, маляра. Работал на совесть.

Уже в четырнадцать лет Борис стартовал на ОКА-2, правда, не совсем удачно, а через год после этого сконструировал свой первый планер, балансирный.

Учился отменно и в школе и в кружке. К юным пла­неристам проявляли большое внимание профессор Са­ратовского госуниверситета, известный математик и гид­родинамик Мичурин, другие ученые. Они занимались с молодежью в основном аэродинамикой, а с Борисом Урлаповым и некоторыми другими ребятами — матема­тикой, механикой, графостатикой, сопроматом.

Так в коллектив Гроховского пришел еще один молодой и грамотный, технически подготовлен­ный, а главное — увлеченный авиацией человек.

Вечером Борис Урлапов уже как полноправный слу­жащий конструкторского бюро присутствовал на полит­часе, слушал помполита Фоменкова. Здесь многое из международной обстановки начинающий конструктор узнал впервые. Повышая военные бюджеты до крайно­сти, Германия, Япония, Италия переводят свою эконо­мику на военные рельсы. Ими взят такой разбег, ко­торый позволит во второй половине тридцатых годов практически быть готовыми к большой войне. В подоб­ной обстановке Советскому Союзу необходимо прини­мать решительные меры по наращиванию оборонной мощи. И не только количественно. Главное звено — тех­ника. Насытить, пропитать, оснастить качественной тех­никой Красную Армию — вот главная задача. Тухачев­ский предупреждает: «Наш враг номер один — это Германия.

Фоменков рассказал, что такое фашизм. Бориса Урлапова так потрясло услышанное, что после политчаса он попросил у Фоменкова конспект его выступления и сделал для себя выписку из «Проекта морального, пра­вового и духовного укрепления Третьей империи, пред­ложенного одним из теоретиков немецкого фашизма графом Куртом фон Эйхеном. Вот что советовал сде­лать своим единомышленникам граф-садист:

«…Живущему с открытыми глазами в Третьей им­перии нельзя не видеть печального зрелища, которое закрывают нам окраина и множество разоренных дере­вень. Полуголая, исхудавшая армия детей, тысячи ни­щих, тянущиеся к знатнейшим кварталам, как некогда пиратские суда к мирным гаваням. Изнуренные, с ужас­ными лицами, вшивые, с уродливыми телами, еле спря­танными в лохмотьях, они измученными, нечеловечески­ми голосами беспокоят даже тех, кого исключительные свойства сверхчеловека оградили от подобных кошма­ров… Для охраны арийцев высшего порядка во имя до­стижения Третьей империей внутренней, а также и все­мирной гегемонии, ради обеспечения в этих целях людь­ми низшего порядка, необходимо: рабочих, кресть­ян и неимущих интеллигентов, а также всех евреев — ослепить…

Каждый германский ариец вправе использовать все низшие расы, а мы, сверхлюди, наделены правом ис­пользовать, помимо этого, еще и арийцев низшего по­рядка…

Шагающие в атаку слепые дивизии! Слепые миллио­ны! Представьте себе, господа, психологическое воздей­ствие подобной системы на неприятеля…

Если мой проект не осуществится, если пятьдесят миллио­нов немецких рабочих, крестьян и неимущих интеллиген­тов не дадут себя ослепить, лишить голоса и слуха, тогда наступит варварство, осуществленное уже Совет­ским Союзом, тогда Третья империя и с ней вся евро­пейская цивилизация погибли… Господи, упаси нас от этого!»

— Это же бред маньяка — ослепить свой народ! — говорил потрясенный Урлапов, передавая конспект об­ратно Фоменкову. — Человек не может быть способен на подобное!

— Человек — нет, а вот фашисты могут, — сказал помполит. — Смогут, если мы не свяжем им руки. Именно мы. Больше некому. Конечно, пятьдесят мил­лионов не дадут ослепить себя физически, пусть об этом фон Эйхен не мечтает, а вот морально, психологи­чески фашисты свой парод будут ослеплять. Это — их политика, их идеология. И шагнут в атаку «слепые» ди­визии!

* * *

В конце августа в Воронеже летчики 35-й эскадри­льи с самолета ТБ-1 впервые сбросили тяжелый груз методом «Залп». Он заключался в том, что над отделив­шимся от самолета грузом одновременно, залпом, от­крывались восемь парашютов. И хотя испытания прошли успешно, сложность системы сулила в дальней­шей практике многочисленные отказы. Не удовлетво­рила Гроховского и громоздкость системы.

Глава 5. Самолёт-гибрид

Иван В. Титов вспоминает:

…В серый метельный полдень де­кабря, когда на улицах Москвы в десяти шагах ничего не было видно за вихрящимся снегом, к нашему КБ подкатила автомашина начальника Управления ВВС. Петр Ионович Баранов нередко вызывал к себе Грохов­ского, но всегда заблаговременно извещал по телефону. А тут — на тебе, запыхавшись, влетает адъю­тант и говорит:

— Гроховского и Титова срочно к начальнику. Про­шу не медлить!

Пробиваясь сквозь белую мглу в холодном автомо­биле, мы с беспокойством посматривали на сидящего рядом с шофером адъютанта. Наконец, не выдержав, Гроховский задал мучивший нас вопрос:

— Почему так срочно и… необычно? Что случи­лось?

— Не могу знать. Петр Ионович вызвал и сказал: «Без Гроховского и Титова не возвращайся!»

— Перед этим у него был кто-нибудь? — поинтересовался я.

— О, с утра целый эскадрон разного народа, из знакомых вам — Нежил, Минов из Воронежа вызван. Я соединял Петра Ионовича с Ленинградом, и целых полчаса они говорили с Тухачевским. Приходили ин­женеры из НИИ и из КБ Поликарпова.

— О нас шла речь? — спросил Гроховский. — Мо­жет, краем уха слышали?

— Я и так разболтался, Павел Игнатьевич, извини­те, — хитро прищурился адъютант, повернувшись к нам. — Половину говорить не должен был. Смекай­те… А нервничать не следует, вот так — неожиданно Петр Ионович вызывает многих. Б-р-р, холодина жут­кая! Шофер в шубе как на печке, нам бы разрешили

шинельки на меховое поменять. Хотите, расскажу анек­дот про бабу и прорубь?..

Однако бодрый говорок адъютанта не успокоил, и мы, перебирая в уме неудачи, промахи в своей работе, не слышали анекдота. Было не до смеха.

Признаться, не все в КБ шло гладко. Ослушавшись, мы не застопорили постройку авиабусов, наоборот, фор­сировали работы. Когда еще не застыла Москва-река, с самолета на воду сбросили два первых авиабуса с лодочными днищами. Практически это были крупные модели. В каждую из них положили песок в мешках, и — на тебе, неудачи начались с отцепки — не сработали одновременно замки; один открылся позже, что-то за­ело в его механизме. Потом огорчило приводнение ап­паратов: первый авиабус нырнул в воду, на поверхность выплыл вверх брюхом, второй коснулся поверхности реки под правильным углом, но, несколько раз под­прыгнув, развалился.

Следующую пару авиабусов, тоже небольших по размеру, на лыжном основании, предварительно про­дули в аэродинамической трубе ЦАГИ. Данные вышли положительными, и несколько дней тому назад авиабусы испытали.

Отцепившись от самолета, они коснулись снежного поля, но не прижались к нему на скорости, а запрыгали, как блохи. Один авиабус в конце пробега, наскочив на кочку, перевернулся.

Несомненно, сами факты неразрешенных сбросов авиабусов, хотя мы их маскировали под испытания под­весок и замков, и плачевные результаты испытаний ста­ли известны начальнику ВВС. Кто-то распространил но НИИ злые рифмованные строки: «На такие сундуки дают деньги дундуки!» Отстаивать идею беспарашютного десантирования теперь будет трудно.

Где еще мы опростоволосились?.. Думаю, почему меня вызвали… Перед глазами маленький пожар на «Синегубииском гиганте» — чуть не сгорели чертежи катера на подводных крыльях, хорошо, потушили во­время. Может, поэтому вызывают? Я же отвечаю за «гигант».

Главное управление ВВС РККА располагалось в че­тырехэтажном доме по улице Варварка. Автомобиль подъехал к нему, и через несколько минут мы, оставив шинели в гардеробной, вбежали на четвертый этаж. Одернув гимнастерки, поспешили в кабинет Баранова. Встали перед ним навытяжку.

— Нуте-с, докладывайте коротко и ясно! — бросил он мрачновато, не поднимаясь из-за стола и не предла­гая нам сесть.

— Рад видеть вас, товарищ начальник ВВС, здра­вия желаю! — произнес Гроховский почти нараспев, подчеркивая, что чувствует холод встречи.

У Баранова под усами-щеточками дрогнули губы, в уголках серых глаз образовались смешливые мор­щинки.

— Здравствуйте, здравствуйте, изобретатели, устра­ивайтесь в креслах. Можно курить. Рапортуйте об успе­хах. Слушаю.

— Если отвечать на ваш вопрос, не вдаваясь в де­тали, а есть и прискорбные, то скажу: план 1913 года по разделу «Воздушная пехо­та» нами выполнен более чем на сто процентов, — до­ложил Гроховский.

Немного помолчав, Баранов проговорил:

— Пожар в мастерской тоже был запланирован?

Я видел, как Гроховский смял в кулаке только что вытащенную из алюминиевого портсигара папиросу. От­ветил почти спокойно, но глаза опустил:

— Это сверх плана.

— Почему не доложили о случившемся? — Баранов смотрел на меня, и этот взгляд заставил встать «смирно». — Говорите, товарищ Титов

— Загорелась ветошь под стапелем, вероятно от окурка, маленький костер потушили мгновенно, послед­ствий никаких. Теперь очистили двор от хлама, не по­вторится подобное, товарищ начальник ВВС, заверяю, — выпалил я на одном дыхании.

Баранов молчал. Карандаш в его руке выбивал на столешнице чечетку.

Неприятное для нас безмолвие затянулось. У меня в голове: «Сейчас за авиабусы всыплет!» Продолжаю стоять недвижно.

Баранов, отбросив в сторону карандаш, поднялся, вышел на середину кабинета и сделал несколько шагов из угла в угол, разминаясь. Высокий, худощавый, в се­ром коверкотовом обмундировании, заложив за спину

нервно подрагивающие руки, остановился перед оста­вившим кресло Гроховским.

— Пришло время обрести плоть воздушно-десантным войскам, — до нас не сразу дошел изменившийся до тихого голос Барано­ва. — Время и события в мире торопят нас. От теории и экспериментов нужно перехо­дить к практике. Сегодня говорил об этом я со мно­гими товарищами. Есть указание в новом году создать несколько воздушно-десантных отрядов, опытных для начала, и оснастить их необходимой десантной техни­кой. Дело за вашим КБ. Мы посмотрели перечень ва­ших изделий и пришли к выводу, что в основном на первых порах они устроят нас. Но в каких количествах и в какие сроки вы можете подготовить разработанные объекты к эксплуатации в войсках?

— У нас экземпляры штучные, товарищ началь­ник, — сразу ответил Гроховский.

— Вот-с, именно. А если на вас будут работать опыт­ные мастерские НИИ? Сумеете организовать поток, чтобы примерно к марту обеспечить техникой отряд че­ловек из двухсот?

— Выполним… с вашей помощью.

— Яснее, нуте-с, точнее выражайтесь, Гроховский. Вы стали что-то очень немногословны.

— Нужно хотя бы один самолет ТБ-1 отдать в мое полное распоряжение, потому что отрабатывать меха­низмы подвесок на макете трудно. Нужна живая машина. И с постоянным экипажем. Он тоже должен под­чиняться мне. По заявкам нам дают разных летчиков, и никто из них не заинтересован в работе нашего КБ, говорят — «цирк!», отсюда и отношение к делу. На Р-5 самому приходится летать, я с удовольствием, но…

— До меня дошло, что вы раскурочиваете Р-5? Он же наш, штабной! Обдираете обшивку. Изменяете кон­струкцию. Поликарпов недоволен переделкой самоле­та, он автор этой машины, и вы должны свои действия по доработке машины согласовывать с ним. Слышал, и у туполевского бомбардировщика хотите хвост откром­сать?

— Разрешите, я закончу о летчиках, товарищ на­чальник… Прикомандируйте к нам хотя бы одного-двух постоянных. Хорошо бы Бицкого. Он уже летал с наши­ми объектами не раз. И если можно, Анисимова, пожа­луйста.

— Что вы, что вы, Гроховский! Анисимов — ведущий лётчик истребительной группы, она главная в НИИ. У него день плотный. С утра испытывает истребитель, днём переходит на штурмовик, к вечеру уже летает на тяжёлом бомбарировщике. Да ещё вы. Нет, нет, про Анисимова разговора не будет.

— Товарищ начальник ВВС, вы сказали, что десантную технику нужно довести до ума в кратчайшие сроки!

Баранов взял себя за подбородок, подумал.

— Испытателей у нас вообще мало. Берём зелёных, прямо из полков. В августе получил рапорт от лётчика Чкалова. Он работает в Осоавиахиме. Просит разрешения вернуться в военную авиацию. За него ходатайствовали Громов и Юмашев. Я подписал приказ о его зачислении летчиком в НИИ. В Осоавиахиме Чкалов летал на «Юнкерсе», приедет сюда, пусть полетает на ТБ-1 у вас, опыта поднаберётся.

— Спасибо и за самолёт и за лётчика! — склонил голову Гроховский.

— О самолете я ничего не говорил… Впрочем, да­дим, пользуйтесь. Бицкого берите, а Чкалова не навсегда. Подумаем и о других! Анисимова не дам..

— По многим пунктам плана на тридцать первый год мы сможем хорошо выглядеть только с отличными лет­чиками, — настаивал Гроховский.

— Анисимов к вам не пойдет, — упорствовал Бара­нов. — Со временем подберем для вас приличные лет­ные кадры.

— И на том спасибо! — сдался Гроховский. — Теперь отвечу на­счет Р-5. Мы его из двухместного разведчика переделываем в транспортно-десантный самолет. Конструкцию не изменяем, укрепляем в некоторых узлах. Возить он будет человек десять, включая эки­паж.

— Не фантазируйте, Гроховский, всему своя мера. Прекратите терзать машину без разрешения Поликар­пова.

— Мы его уже переделали, — опустил голову мой шеф. — Извинитесь за меня перед товарищем Поликарповым. Приглашаю его посмотреть, какие потенциальные воз­можности заложены в его замечательной машине. Хва­лю самолет совершенно серьезно. Думаю, он хорошо послужит десантникам.

— Вижу, вы не шутите. Работа проводилась сверх плана? Почему не докладывали?

— Не были уверены в конечном результате.

— Средства, где взяли?

— За счет экономии. Надеемся создать самолёт-гибрид, первый — специально для военно-десантных войск.

— Слышать приятно, но хвалить подожду. Правильно говорят, что вы партизанщину разводите… Все до мельчайших задумок с сего дня докладывать лично мне. Кто будет испытывать этот ваш гибрид?

— Предлагал трём лётчикам. Отказались. Не верят, что с таким грузом оторвутся от земли. Анисимова бы мне!

Баранов отрицательно покачал головой.

— Не дам.

— Тогда попробую сам, — сказал Гроховский, наблюдая за начальником, переставляющим на шахматном столике фигурки.

— О дне полета уведомите. Приедем с Поликарпо­вым… Так, значит, о технике для опытного отряда до­говорились. Срок — три месяца! Помощь — всесторон­няя. Тухачевский не забыл вас, передает привет и тоже надеется, что не подведете… Но я еще не отпускаю вас, голубчики. Есть претензии, и очень серьезные. Люди ва­ши плохо соблюдают секретность работ, болтают на сто­роне, да и вы, Гроховский, не сдержанны на язык. Кое-что даже родной жене говорить не следует. Можно на­жить бо-ольшие неприятности. Учтите это на будущее, а пока ставлю на вид.

— Учтем.

— Был у меня разговор с ревизором из финотдела ВВС. Так он тоже имеет к вам претензии. Докладыва­ет, тратите большие деньги на консультации, щедро от­валиваете специалистам из ЦАГИ. Откуда у вас такие королевские замашки?

— Поощряю тех, кто помогает нам работать плодо­творно и быстро. Они достойны большего.

— Так оформляйте выплаты как положено, Грохов­ский, а то попадете в такую катавасию, что вас и на­чальник ВВС не защитит. Вопросы есть?

— Я не выхожу из лимита, товарищ начальник ВВС.

— Спрашиваю, вопросы ко мне есть?

— Насчет Анисимова…

Баранов повернул лицо ко мне:

— У вас товарищ Титов, вопросы, просьбы имеют­ся? Вам, наверное, интересно знать, зачем и вас с Гро­ховским вызвал? А чтобы осчастливить личным выгово­ром. Да-c! Пока личный — за пожарчик, за болтливость подчиненных, за финансы… ну и за авиабусы тоже… По­няли? Обоим по выговору. Bcё! С авиабусами желаю успеха.

Когда мы выходили из кабинета, Баранов остановил:

— Минутку, Гроховский! Знаю, вы в хороших отно­шениях с Александром Косаревым. Позвоните, поздравь­те, у них с Марусей Нанейшвили родилась дочь Ле­ночка…

* * *

…Баранов с авиаконструктором Поликарповым при­ехали на испытания самолета-гибрида Р-5.

Что мы сделали с самолётом-полуторапланом? Уси­лили его конструкцию и под нижние крылья прикрепи­ли обоймы фанерных кассет с целлулоидовыми про­зрачными носками — в них могли помещаться восемь десант­ников с оружием или восемьсот килограммов военного снаря­жения, боеприпасов. Десантники должны были лежать в отсеках, и могли в воздухе через специальные отверстия в обтека­телях вести ружейно-пулеметный огонь.

Когда с проектом познакомили Поликарпова, он, вни­мательно изучив его, сказал:

— Расчеты на прочность не вызывают сомнений, но отпустит ли земля такую тяжелую машину? Хватит ли аэродрома? Пусть попробуют.

С отзывом Поликарпова мы познакомили летчика-испытателя Анисимова, Гроховский очень желал, чтобы машину в воздух поднял он.

Анисимов осмотрел гибрид и грубовато ответил, что «на беременном аэроплане» он не полетит.

Поликарпов с Барановым приехали на аэродром точно в назначенное время, но

что-то у нас не сладилось — не подвезли груз в мешках, и чтобы не отдалять час

испытаний, в фанерные кассеты… залезли наши мо­лодые сотрудники.

Молодежь не знала страха, была уверена в надеж­ности конструкции и в пилоте.

Гроховский сел за ручку управления сам. Бесстрастным было его слегка побледневшее лицо. Он плавно по­дал сектор газа вперед — самолет-гибрид тяжело сполз с места. Побежал. Нам, стоящим на земле, казалось, что он никогда не наберет скорость отрыва; 200… 300… 400 метров разбега и образовалась полоска между колесами и землей. Почти три тонны в воздухе! Выдержа­ла и конструкция, и нервы человеческие. Только после этого полета у Гроховского почему-то ныли ноги в мес­тах давнишних переломов, память об аварии в Одессе.

Когда Баранов увидел, что из кассет приземливше­гося самолета вылезают люди, по его словам, у него «волосы встали дыбом». А Поликарпов сказал мне, усмехаясь:

— Башковитый и моторный мужик ваш Гроховский, только рисковый очень. Так нельзя.

Самолет-гибрид летал у нас до 1930 года, потом мы его капитально подремонтировали, сменили обшивку, шасси н двигатель. Он участвовал в смотрах, учениях, и в обычные дни возил срочные грузы в Ленинград. Самолёт и в дальнейшем не подводил лётчиков. Правда, с на­шими тяжёлыми кассетами P-5 давал скорость километров на двадцать меньше обычной. Хотя для транспортной машины это не большой грех.

* * *

Позже в КБ Гроховского доработали еще один са­молет-истребитель И-5. Практически, эта переделка бы­ла первой попыткой в нашей стране, возможно и в ми­ре, создать новый тип боевого самолета: истребителя-бомбардировщика.

Для подвески на И-5 двух 250-килограммовых бомб, кроме других конструктивных переделок, были смонти­рованы специальные мощные бомбодержатели под ниж­ним крылом и установлены дополнительные ленты-рас­чалки для передачи нагрузки от бомбодержателей на центроплан верхнего крыла.

Самолет хорошо летал, но значительное увеличение взлетного веса истребителя в этом варианте ухудшило его первоначальные летные качества. Нужен был но­вый мощный мотор. Таковые серийно не выпускались.

Однако «проба» Гроховского не пропала даром. Ког­да появились истребители Поликарпова И-16 с более мощными двигателями, они использовались в 1937 году на СПБ, и каждый из них нёс под крыльями по две бомбы ФАБ-250, как и модифицированный И-5 Грохов­ского.

Глава 6. Лётчик «милостью божьей»

Михаил Н. Каминский вспоминает:

…Почему Павел Игнатье­вич Гроховский так настойчиво просил начальника ВВС прикомандировать к его отделу летчика Александра Фроловича Анисимова? Это были люди со сходными биографиями и близкие по духу.

Сын крестьянина, пятнадцатилетний Саша Анисимов учился в Новгороде на курсах шоферов-механиков и после окончания учебы добровольно ушел в армию, поступив в школу военно-авиационных мотористов.

Началась мировая война. Моторист Анисимов обслуживает самолеты 4-го летного отряда Западного фронта. С завистью смотрит, как уходят в небо подготовленные к полету и его руками крыла­тые аппараты. Но в начале войны пилотировали самолеты только вы­ходцы из привилегированных классов — сыну крестья­нина к ручке самолета хода нет.

Лишь в 1916 году, когда офицерский состав летных отрядов был почти полностью «выбит из сёдел» против­ником, царское правительство милостиво разрешило подготовку летчиков из наиболее одаренных солдат и унтер-офицеров. И тогда Александр Анисимов стал кур­сантом Петроградской летной школы…

В это время юный матрос-доброволец Павел Грохов­ский бредил на госпитальной койке в тифозном ознобе.

Сомнений, на какую сторону баррикад встать в дни Великого Октября, не было у Саши Анисимова. Мо­лодой учлёт в составе рабочего отряда штурмовал гнездо контрреволюции — Владимирское военное училище, участвовал в боях на улицах.

…С чердака двухэтажного купеческого дома зло бил юнкерский пулемет, метеля пулями уличный перекре­сток. Уже несколько красногвардейцев, пытаясь мино­вать его, упали, отползли, раненные, под защиту стен. «Кто заткнет глотку юнкеру?» Вызвался Саша Анисимов.

В одном из дворов нашли исправную пролетку, бро­сили на сиденья несколько мешков с камнями, и Алек­сандр покатил ее через перекресток, хоронясь между вздрагивающих рессор. Камни в мешках перемалыва­лись пулями. Пролетка катилась, набирая скорость. Юнкера попробовали ее остановить гранатой. Взрыв со­рвал с оси переднее колесо. Подъезд дома был почти рядом, в пяти метрах, — их-то и преодолел стремитель­ным броском Александр. Выбив прикладом винтовки окно, юноша пробрался в здание. Через несколько ми­нут на чердаке трижды взорвались гранаты, и пулемет захлебнулся…

Советы взяли власть. В Петрограде создается школа красных военлётов.

В ней бы и учиться Александру Анисимову, одному из лучших, талантливых учлётов старой лётной школы. Но он не согласен сидеть в классах, когда большевики предупреждают: «Социалистическое Отечество в опас­ности!» Нужно! — и Анисимов уходит на фронт граж­данской войны опять же мотористом. С пятым Социали­стическим авиаотрядом проходит славный боевой путь.

Оба, Александр Фролович Анисимов и Павел Игнатьевич Гроховский, учились в Качинской военно-авиа­ционной школе истребителей в Крыму, правда в разное время и у разных инструкторов.

В привольной степи, недалеко от реки Кача, беру­щей исток в Мамашайской долине Крымского полу­острова, возвышались три здания, построенные в 1910 го­ду. На отлете виднелись склады, мастерские, стройные шеренги самолетов на сером каменистом поле. Так с птичьего полета просматривалась зона знаменитой школы, которая гордилась многими своими выпускни­ками, в том числе первым русским летчиком Михаилом Ефимовым и покорителем «мертвой петли» Петром Нес­теровым. В советский период кроме юношей там учи­лись и такие, как Анисимов с Гроховским — красные командиры, имевшие довольно высокие воинские звания, награды за гражданскую войну. Как показало время, школа вы­пустила много героев, так как самыми главными каче­ствами учеников инструкторы считали волю, решитель­ность, молниеносную сообразительность — это ценилось превыше всего.

В то время бытовало мнение, будто летчиком может быть лишь высокоодаренный человек, обладающий врожденными способностями и умеющий без приборов легко и сво­бодно ориентироваться в пространстве.

Человек-птица! Полет — это искусство, которое служит рыцар­скому воздушному бою, а летчик является артистом высшего класса и не должен унижать свое искусство ничем, кроме работы в воздухе! Такая «летная психо­логия» впоследствии принесла Анисимову, да и Грохов­скому, немало горьких минут. Жизнь выбивала тщеславие сурово. Такие летчики были «неудобными» для начальников, и карьера их изобиловала понижения­ми в служебных должностях, взысканиями, а подчас и серьезными авариями.

Нелегкую дорогу к славе прошли и Анисимов с Гро­ховским после того, как оба (не в одно время) закончи­ли еще и «Стрельбом» — высшую школу по стрельбе и бомбометанию в Серпухове. Анисимова стали называть истребителем «милостью божьей» — так любили тогда выражаться авиаторы, оценивая лет­ный талант. Проходя службу в частях ВВС, он зареко­мендовал себя отличным воздушным бойцом.

«Летчик А. Ф. Анисимов. Стрельба в полете по ми­шени Р-1 — из 65 патрон 55 попаданий. Атаки с высо­ты 250 метров, огонь с высоты 180 метров и выход с вы­соты 80 метров» — одна из записей командира 3-й Ки­евской эскадрильи в летной книжке Анисимова. На та­кой высоте и с таких дистанций мог стрелять только бесстрашный летчик, а результат — достоин снайпера.

За многолетнюю практику истребителя Александр Фролович Анисимов не проиграл ни одного учебного боя, не поломал по своей вине ни одного самолета.

То же можно сказать и о летчике-истребителе Пав­ле Гроховском.

Молва о необычных новаторских полетах Анисимова, а позже о лётных экспериментах, изобретениях Грохов­ского дошла до ушей высшего командования. Анисимов на четыре года раньше Гроховского был приглашен в НИИ ВВС на должность летчика-испытателя. Он дово­дил до ума все первые советские истребители. И-1, на­пример, был капризной, очень строгой машиной, способ­ной при любой оплошности летчика перейти в затяж­ной штопор. И-2 тоже особенно не радовал. По требо­ваниям и предложениям испытателей Анисимова и Громова истребители существенно модифицировали. Летчики и конструкторы немало потрудились, прежде чем в соревновании с лучшим тогда французским ис­требителем «Спад-61» советский И-2бис взял верх. Как результат этой работы 1 апреля 1925 года появился при­каз Реввоенсовета СССР за подписью М. В. Фрунзе о снятии с вооружения Красной Армии самолетов-ис­требителей иностранных и устаревших типов.

Когда на своем любимом самолете И-5 взлетал Ани­симов, вся аэродромная обслуга бросала работу, чтобы посмотреть на захватывающее зрелище. Он разгонял машину, отрывал ее от земли, переводя сразу же в «мер­твую петлю», в верхней точке делал переворот и наби­рал высоту в обратном взлету направлении. Иногда в верхней точке петли не переворачивался, а уходил дальше в небо кверху брюхом.

Не ограничиваясь выполнением стандартных фигур высшего пилотажа, Анисимов постоянно искал новые, неизвестные авиации. Многие впервые выполненные лётчиком фигуры осторожные в оценке челове­ческих судеб историки припишут потом авиаторам, ко­торые были только последователями Анисимова или выполняли эти фигуры вместе с ним, например восходя­щие «бочки», постепенно доводимые до штопора, или набор высоты на самолете, перевернутом кабиной к земле.

Время показало, что немало добрых дел и Павла Гроховского было присвоено другими.

Анисимов-испытатель одинаково хорошо летал на ис­требителях, разведчиках, штурмовиках, легких и тяже­лых бомбардировщиках. Талант и летное мастерство по­зволяли ему без провозных полетов поднимать в воздух дотоле незнакомые ему машины. Как первому воздуш­ному акробату страны, ему отвели место ведущего «красной пятерки» истребителей, открывавших воздуш­ные парады над Красной площадью. Это была честь по таланту, и летчик заслуженно гордился таким дове­рием.

Общие человеческие и летные мерки не применимы к Александру Анисимову. Доброта большого русского человека в нем уживалась с взрывной яростью. Гото­вый в любой обстановке защитить от несправедливости товарища, он умел ругаться почище старых боцманов. Оставаясь спокойным в самых критических ситуациях испытательного полета, в то же время болезненно реаги­ровал на обиды, особенно со стороны командования. Имея высокое воинское звание, он наотрез отказывался занимать высокие командные посты, мотивируя тем, что он «летчик, а не дрессировщик». «Шпалы» в его пет­лицах отличали не должность, а заслуги перед авиацией Родины.

Когда Павла Гроховского перевели летчиком-испытателем в НИИ ВВС, он познакомился с самыми выда­ющимися летчиками страны Громовым, Юмашевым, Степанченком, Козловым, Залевским, позже с Чкаловым, другими и, конечно же, встретил Анисимова — старше­го летчика истребительной группы. Как рассказывают, знакомство было довольно прохладным — «чужаков» испытатели принимали настороженно.

Я прибыл в НИИ еще позже. Как это произошло, расскажу в дальнейшем. Но один разговор Анисимо­ва с Гроховским, услышанный мною, приведу сейчас.

— Ты что же, Паша, в серьёз поменял самолеты на железки и деревяшки? — посасывая папиросу, спросил Анисимов.

— Понимаешь, затянуло.

— Ну, ну, гробь себя, потом каяться будешь. Хо­чешь, замолвлю словечко и опять начнёшь нормально летать?

— Я и так буду летать, Саша. На своих машинах. Но первому в них сесть предложу тебе. Согласен?

— Эх, милый, хотела баба мужиком стать, да ей чего-то не хватало!

Поживем — увидим…

Год 1931-й

Полдела сделано, и в этом не сомненья,

Коль ты сумеешь запастись терпеньем

И. Гете

Грязная муха может опачкать всю стену,

а маленький грязненький поступочек

может испортить все дело.

А. П. Чехов

Глава 1. Десантный отряд

IX съезд ВЛКСМ собрался в январе. В качестве одного из почетных гостей комсомольцы пригласили и Павла Игнатьевича Гроховского.

— За что такая честь? — спросил он Александра Ко­сарева, когда тот вручал ему гостевой мандат. — Я уже старик по вашим меркам.

— Не ваше обаяние, Павел Игнатьевич, и не наша дружба послужили тому причиной. Вы первым в стране создали молодежное конструкторское бюро, признанное солидным, доказали, что оно вполне работоспособно, и первым внедряете коллективное конструирование. А ва­ши игры-тренинги для будущих армейцев!

На съезде выступил Ворошилов.

— …От того, кто будет обслуживать наши воздуш­ные силы в качестве летчиков, бортмехаников, в каче­стве инженеров, работников аэродромов, — сказал он в докладе, — в значительной мере будет зависеть рост и успехи нашего Красного Воздушного Флота.

И предложил комсомолу взять шефство над авиа­цией.

Делегаты съезда ответили на призыв Наркомвоенмора специальным обращением ко всей молодежи страны.

В нем звучало:

«КОМСОМОЛЕЦ — НА САМОЛЕТ!»

Комсомольцы Москвы и Ленинграда одними из пер­вых в стране пошли в аэроклубы, создали сотни планер­ных кружков в малых и больших городах, селах, пода­ли заявления в военно-авиационные школы, встали к станкам и кульманам на авиазаводах, отправились с тачками, лопатами, мастерками строить аэродромы, ангары.

Прилив молодежи захлестнул и коллектив Грохов­ского. У него просили любую работу, были согласны на любую переквалификацию

— Ну и куда вас так много! — восклицал он обрадованно, зачисляя новичков в «кандидаты», — Месячишко-другой потерпите, будет вам и дудка, будет и свисток.

Тухачевский, назначенный заместителем Ворошилова и начальником вооружений РККА, утвердил положение об Особом конструкторско-производственном бюро во главе с начальником и главным конструктором П.И Гроховским. Теперь молодёжный коллектив, увеличив штаты, официально именовался Осконбюро ВВС РККА. В его распоряжение, после немалого сопротивления институтского начальства, передали опытные мастерские НИИ ВВС.

В это время начальник института Горшков болел, его замещал Зильберт, между ним и Гроховским из-за этих мастерских пробежала «черная жирная кошка».

18 марта командование Красной Армии приняло решение создать в Ленинградском военном округе нор­ный опытный воздушно-десантный отряд.

— Вам оснащать отряд техникой, Гроховский, — напомнил еще раз Баранов летчику-изобретателю. — Реввоенсовет принял специальное постановление о ра­боте вашего ОКБ. Оно обязывает Главное управление ВВС создать все необходимые условия для вашей успешной деятельности. Понимаете всю серьезность по­ставленных задач и свою личную ответственность? Спра­витесь?

— Справимся, Петр Ионович.

— Парашютной подготовкой бойцов отряда будет заниматься летчик Минов со своими помощниками. Им выделено всего сорок пять парашютов. Мало, очень мало…

— Ну, это забота фабрики Савицкого.

— И вас касается, Гроховский, в немалой степе­ни… В июле будем смотреть вашу технику в действии. А сейчас подумайте вот над чем: вашим людям придет­ся работать в Москве и в Ленинграде, силы КБ нужно разделить, но так, чтобы каждая половина в любых условиях могла бы работать самостоятельно.

— Откроем филиал в Ленинграде. Взвалит его на свои могучие плечи Иван Васильевич Титов.

— Потянет?

— По-моему мнению, ни в характере, ни в инженерной подготовке слабостей у этого человека нет. И организатор способный. Может вырасти в крупного руководителя.

Первый нештатный опытный воздушно-десантный отряд — списочный состав сто шестьдесят четыре человека — получил двенадцать бомбардировщиков ТБ-1 и десять самолётов Р-6. На семь-восемь человек один самолёт такого авиационного снаряжения воинской части ни одна из армий мира еще не знала. Впечатляло и вооружение небольшого по численности отряда; две танкетки Т-37, три броневика, две легкие пушки ДРП, станковые и ручные пулеметы, парк грузовых и легковых автомашин, мотоциклы с колясками, велосипеды. Вся эта техника, бойцы в полном вооружении десантника с добавочными комплектами боеприпасов, питание на несколько суток, медикамен­ты и перевязочный материал должны были по первому сигналу подняться в воздух и благополучно приземлиться в районе, указанном командованием, — задача, отработать которую обязан был опытный отряд под командованием Евгения Дмитриевича Лукина.

Осконбюро Гроховского, создав в Ленинграде на се­верной окраине аэродрома в Гатчине филиал, переоборудовало в корот­кий срок неподготовленные к перевоз­ке людей и грузов боевые самолеты ТБ-1 и Р-6 в де­сантные. Инженеры бюро оснастили их специальными подвесками для транспортировки под фюзеляжами автомашин, легких орудий и других грузов в специально созданной для этого «десантной таре». Оснастили также подкрыльными люль­ками и подвесными кабинами-клетями для парашютно­го десантирования сразу семнадцати бойцов.

Чтобы войсковые инженеры и техники могли без специалистов бюро обслу­живать новое оборудование, Гроховский организовал тактико-редакционный отдел для разработки инструкций по боевому применению воз­душно-десантных объектов. Возглавил его способный методист Эммануил Осипович Клеман.