Бесплатный фрагмент - Практика доктора Ж.

Предисловие

Мне хотелось бы познакомить вас с удивительными историями, написанными моим отцом — Жетеевым Отегеном Мырзахметовичем, талантливым врачом, который посвятил свою жизнь спасению людей. Будучи хирургом, он с юных лет мечтал исцелять больных, помогать тем, кто оказался в беде, и дарить им надежду. Его путь был нелёгким — это была жизнь, полная трудностей, побед и бесконечного труда. Несмотря на все испытания, отец всегда находил время записывать свои переживания, воспоминания и размышления в дневник. Именно из этих записей родились истории, которыми он делился с нами, своими детьми, уже после выхода на пенсию. Нашу семью можно смело назвать «врачебной династией»: моя мама — Жетеева Светлана Шаймерденовна, тоже была выдающимся хирургом-анестезиологом, а позднее педагогом. Вместе они прошли непростой путь ординатуры, работали бок о бок в операционной, и их преданность профессии была вдохновляющим примером для всех, кто знал их. Сегодня, к сожалению, их с нами уже нет. Но память об их добрых делах и удивительном жизненном пути осталась жива. Я решила сохранить частичку их мира и поделиться с вами рассказами моего отца, собранными из его личной практики. Эти истории о верности своей профессии, о надежде и силе духа, о стремлении стать лучше — для себя и для других. Пусть они вдохновят вас так же, как вдохновили когда-то меня и всех, кто имел честь знать Жетеева Отегена Мырзахметовича.

ОПЕРАЦИЯ № … 1

— — — — — — — — — — — — — — — — .

В медицинских ВУЗах бытовало выражение: «Если ты выдержал третий курс, то можешь себя считать студентом». Потому что, в отличие от первого и второго курсов, когда, как нам казалось, нас заставляли учить «шаляй-валяй» дисциплины как физика, биофизика, химия (4 вида!), политэкономия, история КПСС, философия… на третьем курсе тебя «с любовью» ждут такие дисциплины чисто медицинского характера как общая хирургия, внутренние болезни и главное — оперативная хирургия с топографической анатомией, печально известная под псевдонимом «топочка». На занятия (пары) на эту кафедру мы шли с дрожью в коленьях. А оттуда некоторых, можно сказать, выносили… Часть из них уносили вообще, т. е. отчисляли. По хирургии и терапии (если точно — пропедевтика внутренних болезней) занимались на базе отделенческой больницы станции Целиноград (в народе- железнодорожная больница). На первом семестре нам преподавали ассистенты Шабаш Ефим Григорьевич (общая хирургия) и Рачинский Иван Данилович (пропедевтика).

Оба были один другого лучше…

…Когда в 1965 году был организован самый молодой ВУЗ в Казахстане — Целиноградский Государственный медицинский институт (Ц Г М И), студентов набирали как через приемную комиссию как положено (на первый курс) со строгостями, без скидок на нюансы как трудности по русскому языку, социальную принадлежность и т.д., так и из других медвузов республики сразу на первый и второй курсы чтобы преподавателям обеспечить требуемую нормами нагрузку.

С профессорским и преподавательским составом, кажется, было сложнее: кто оставит свое насиженное место и поедет в Казахстан, с которым у многих была ассоциация: Казахстан (казах) = верблюды.

Однако, набрали. Из медвузов Ленинграда, Новосибирска, Казани и даже… Москвы.

И Шабаш Е. Г. и Рачинский И. Д. были из их числа.

Уже повзрослев, т.е., к пятому-шестому курсам я начал понимать, почему они были строгими («язвами»). Обучение вчерашнего дуба (к примеру — меня) врачеванию, это тебе не агронома слепить из пшеничного теста (уместно привести студенческий афоризм: « был бы дождь и гром — на х… нам агроном!)

Позже, когда работал хирургом районной больницы, когда возникала необходимость в выборе тактики по отношению к тяжелобольному (женщины, мужчины, старики и младенцы…) не один раз с благодарностью вспоминал своих самых строгих учителей…

Другой афоризм: «Оперировать можно научить и обезьяну…» Слишком гротескно. Но не без доли (микроскопической!) правдоподобности или «дыма без огня не бывает…»

А видеть больного целым существом, а не фрагментами по специализации врачей — это и есть основа основ в врачевании.

Еще афоризмы:

«Хирург много делает, но… мало думает (некогда!)»

«Терапевт много думает, мало делает»

«Невропатолог мало думает, мало делает»

«Психиатр ни о чем не думает и ничего не делает».

…Ассистент кафедры пропедевтики внутренних болезней Рачинский Иван Данилович с тонкими чертами лица как французский аристократ (особенно в профиль) допускал по отношению к тугодумам-студентам едкие выражения, к примеру: «Мели, Емеля твоя неделя…» «В огороде бузина, а в Киеве дядька…» т.д.… невзирая на лица по национальной и другой принадлежности.

К примеру, в моей группе на первом курсе из 14 студентов 7 были «золотомедалистами» (!), точнее-медалистками. Одна медалистка не сдала зимнюю (первую) сессию. Отчислена.

Двое не выдержали сессию (летнюю) за первый курс. Одна перевелась в мединститут города Алма-Аты (южанка, приехавшая в Целиноград чтобы поступить).

Еще одна ушла на втором курсе в академический отпуск… Трое оставшихся по многим предметам были в передовиках, а по печально известной «топочке» и пропедевтике не один раз рыдали, размазывая свой «неартистический», т.е. студенческий грим по лицу.

Пропедевтика — это начало введения в столь трудную науку — терапию. Студенту преподносилась она прежде всего что такое «норма» по сравнению с «не нормой». Иногда так, что грань между ними очень трудно понять, растолковать, еще хуже — объяснить этому «РИДу» (Рачинский Иван Данилович), который применительно к каждому придумывал едкие колкости. И ставил жирные «неуды» в журнале.

Он строго требовал посещение его лекций и дотошно проверял конспекты как лекций, так и практических занятий. К моему везению, как-то конспектируя тему «бронхиты» я шарже-подобно изобразил больного, согнутого как вопросительный знак, худого (ребра торчат), а по трубке фонендоскопа к ушам врача перемещаются хрипы «хрр-брр».

Он, полистав мою тетрадь добро так ухмыльнулся и произнес: « Добре, добре… Изобразил в точку…» Так я оказался в фаворитах РИД. Но слабинку ни он мне, ни я себе не позволяли (по учебе). За ним, как и за преподавателями кафедры «топочки» закрепилась слава тирана, кровопийцы, даже — националиста. С последним я не согласен категорически. Мои соплеменники, которые поступили после окончания национальных школ, конечно, были в трудном положении, в чем, мне кажется, виновата школьная программа по обучению русскому: в школе мало читали произведения на русском (классика — не классика — без разницы), а о развитии разговорной речи — кроме известных всенародных выражений (нецензурщины) — не стоит и говорить. Сужу по себе: классов с 6-7-го я перечитал все имеющиеся у старшего брата произведения как на родном, так и на русском, среди них переводные западной классической и современной литературы. Хотя долго мучился из-за отсутствия практики по русской разговорной речи, в душе все понимал. Диктанты, сочинения писал на отлично. Развито было воображение, что и пригодилось на этой пропедевтике, а позже — все усложняющихся из курса в курс основных дисциплин как хирургия, терапия…

А пацаны-казахи, поступившие после национальных школ в ЦГМИ с преподавателями, прибывшими из России, были запрограммированными изгоями. «Сердце знает… Языка не хватает…» — слезное объяснение одного студента тоже превратился в своеобразный афоризм. Конечно, было жалко, особенно медалисток, но ради высшего — благо больных — эти жертвы были, как бы, оправданы. Так что, смею сказать: виват, РИД! Виват, Шабаш!..

О Шабаш.

В первый же день я заплутал в коридорах огромной больницы и пока нашел студенческую раздевалку, переодевался отбился от своих и, блуждая по этажам, еле нашел группу. Вижу, среди студентов стоит среднего возраста светлый обликом (нос с горбинкой), в халате и колпаке, средней полноты доктор, который повел группу по коридору дальше. Я, догнав их, на ходу пристроился к шествию, а когда остановились возле сестринского поста он вдруг подошел ко мне и заговорил в раздраженном тоне: «А вот Вас, молодой человек, не учили к уважению преподавателям, а?.. Почему без разрешения пристроились к группе? Ни «здрасьте», ни «разрешите…» «Кто Вы?» Я назвался и сказал еще, что я — староста группы.

Он: «Повезло группе со старостой, крупно повезло! Что же, я учту это в будущем…» Назвал себя: «Шабаш Ефим Григорьевич — ассистент кафедры общей хирургии… Если Вы староста, то уточните — нет ли еще любителей опаздывать и прогуливать… чуть позже. Мы сейчас знакомимся с клинической базой…»

В течение первого семестра он вёл этот предмет. Особенностью его преподавания было то, что он неожиданно устраивал «блиц-опросы» как по изучаемой теме, так и по давно прошедшим (подзабытым) главам хирургии, сразу же ставя оценки в журнал…

Однажды в учебном кабинете он позвал меня к себе и, показывая на свой стол, говорит: «Ложись!..» Я растерянно спросил: «Как?..» Вместо ответа он берет меня в охапку и несмотря на мои 70 с лишним (в одежде) кг веса, как пушинку «бух» на стол: «Вот так!» Тема урока была методы искусственного дыхания и непрямого массажа сердца. Группа тренировалась на мне целый урок…

В конце урока он говорит, показывая на единственного (кроме меня) в группе парня Темирова Мурата: «Он слишком худой: одни кости хрупкие… Поэтому я применил силу к тебе, староста. И… за терпение получай «пятерку!»

Начиная со второго семестра пришел другой ассистент — Елисеев Николай Тихонович, как оказалось, более покладистый…

Я, помня свои гарантийные (моральные) обязательства перед земляками (см. рассказ «Месть Маркина») «во чтобы то ни стало стать хирургом» и являясь старостой группы, что дополнительно подстегивало не ударить лицом в грязь, старался вникнуть в секреты хирургии, что, видимо, понравилось ассистенту…

На дворе стоял апрель 1970 года. В отличие от апреля 1969 года, когда к этому времени практически наступило лето, этот апрель был сыроват, ветроват. Теплые дни с ясным небом видели редко…

Сидим однажды в учебном классе в ожидании начала пары. Торопливо листаем учебник Стручкова (общая хирургия), раздел «Опухоли». Николай Тихонович появился внезапно и с ходу: «Переодевайтесь для посещения операционного блока… Маски у всех есть, а, староста?» Не дождавшись моего ответа: «А ты мойся, давай…» Не поняв в каком смысле мне мыться (руки, лицо?) достаю свою марлевую маску, следя за остальными однокашниками. По коридору этажа топаем к операционному блоку. В предоперационной облачаемся в маски, бахилы. Девочки прячут свои косы, кудри под колпаки.

Ассистент: «А ты чего стоишь здесь? Я же сказал «Мыться!» — опять мне. До меня начало доходить, что, наверно, надо мыться как хирургу. Он: «Давай, давай, староста! Будешь оперировать пациента с доброкачественной опухолью…» Я все еще воспринимаю это как нехорошую шутку: какой же я хирург, чтобы оперировать (самостоятельно!) больного даже с доброкачественной опухолью? Наверно, буду помогать кому-то подержать крючки или другие штучки. Напряженно вспоминаю раздел «асептика», т. е., способы подготовки рук хирурга к операции. Да, прежде чем мыться надо переодеться как оперирующий хирург в специальный костюм. «Пошли» — это опять мне и он зашагал в другой какой-то закуток, где одна преклонного вида женщина (бабушка) в халате и маске копалась в белье.

«Нам два костюма». Бабушка скользнула взглядом по нам и положила на столик две пары костюма из зеленоватой ткани: брюки и рубашка с короткими рукавами. Следуя за ассистентом, переодеваюсь, все свое вешаю на крючки вешалки за тряпичной ширмой.

Не подавая виду и кося глазами за действиями Николая Тихоновича, мою руки под проточной водой с мылом и щеткой, затем в двух тазиках с 0,5% раствором нашатырного спирта последовательно. Короче, как во сне одеваюсь во все стерильное с помощью операционной сестры и санитарки. Руки обильно дважды обрабатываю спиртом, а ногти — раствором йода. Натягиваем и перчатки.

Вот я готов… Хоть бы кто разбудил, что ли. А то этот плохой сон может далеко завести. Тем не менее, следуя за указаниями Николая Тихоновича как робот обрабатываю область правого коленного сустава пациента дважды спиртом и йодом. Приступаем к отграничению операционного поля стерильными простынями. Тут с удивлением замечаю, что мои руки не дрожат нисколько! Опухоль расположена по наружному краю коленного сустава, размерами с утиного яйца, кожа над ней гладкая.

Ассистент: «Доктор (!), приступайте к местному обезболиванию.»

Я не успел осмыслить его слова, как операционная сестра ловко всунула в мою левую руку 20 граммовый шприц с довольно толстой иглой и прозрачной жидкостью. «Новокаин» — в мозгах… Ассистент (теперь он при моей роли главного оперирующего хирурга стал действительно ассистентом — помощником) попросил у операционной сестры отдельную иглу и обращаясь к пациенту: «Я сейчас немного поцарапаю кожу… Не бойтесь…» Сам острием иглы проводит по коже линию через верхушку опухоли.

Просит: «Йод на инструменте.» Операционная сестра сует ему в руку зажим с зажатым в браншах его марлевым шариком, обильно пропитанным йодом. Николай Тихонович проводит им по коже и линия — царапка проявляется четко. Он теперь вопросительно — требовательно глазеет на меня: «Действуй!»

Я осторожно прокалываю кожу у основания опухоли и убедившись в том, что игла в подкожной клетчатке, нажимаю на поршень. Очень туго, но новокаин пропитывает подкожку. Я, видимо, свыкся с тем, что меня никто будить не собирается. И более ясно вспомнив, как проводится местная анестезия, попросил шприц поменьше — 10-граммовый с более тонкой иглой и начинаю вводить новокаин внутрикожно, вдоль линии — царапки добиваясь «лимонной корочки.»

«Во, молодец… Можно было начать с этого, но ничего, ничего…»

Я прошелся по всей линии, перекалываясь, до края лимонной корочки.

Николай Тихонович: «Теперь давай накачай в подкожку вдоль линии в обе стороны… Это будет гидравлическая отсепаровка и обезболивание одновременно». Я, проделав это смотрю на него. Он: «Теперь 20-граммовым давай под основание опухоли».

Затем: «Скальпель доктору!» Беру скальпель как показано в практикуме по «топочке», т. е., как ручку и когда его занес над линией — царапкой ассистент говорит: «Осторожно, доктор, не повреди капсулу опухоли. Это опухоль — гигрома — с жидким содержимым… Появляется она из соединительнотканной структуры возле суставов, сухожилий… Цель операции — удаление опухоли вместе с неповрежденной капсулой…» Провожу скальпелем по линии. Удачно. Ассистент придерживает острыми крючками края раны и говорит: «Бери мягкий зажим Бильрота и приступай к тупой препаровке браншами зажима.»

Вдруг: «Ты раньше оперировал?» Я молча отрицательно покачал головой. Он «Не верю. Судя по тому, как ты разрезал кожу… ты хорошо чувствуешь ткань. Для первого раза это удивительно…» Я, по ходу поняв смысл операции, заменил прямой зажим на изогнутый и довольно смело отсепаровал одну и вторую стороны опухоли, затем подлез под опухоль, проделал то же самое. Ассистент просит зажим Кохера и осторожно накладывает его к верхушке опухоли и оттягивает ее кверху. Я, поняв смысл этого, скальпелем отсекаю все, что держит ее. Брызнула кровь тонкой струей. «Вот и питающая артерия… Бери ее на зажим и перевяжи крепко на обе стороны». После того, как я перевязал сосуд, операционная сестра кладет в руку большой Кохер с салфеткой, как я догадался для просушки раны. Просушив рану и убедившись в отсутствии кровотечения, остановился: «Что дальше?»

Николай Тихонович: «Доктор, теперь задача — иссечение излишков кожи, чтобы она как можно плотно прилежала к подкожке. Сейчас примеримся… Вот бери прямые ножницы и отсеки эти складчатые излишки кожи…» Появились новые капли крови по свежим краям кожной раны. Незначительные.

«Ну, что, доктор… Вот мы и дошли до последнего этапа действий хирурга — к накладыванию швов. Действуйте…» Я, вспомнив как на «топочке» шил брюшную рану подопытной собаки, наложил шелковые швы. Николай Тихонович сам попросил резиновую полоску (выпускник), сам провел тонким зондом его в подкожное пространство. Вдвоем наложили тугую повязку на коленный сустав…

Он: «Доктор, у Вас есть дар хирурга. Это точно… Желаю успехов!» Обращаясь ко всем: «Спасибо всем!» В предоперационной он поднял с тазика удаленную опухоль за зажим, затем, положив ее в раковину, скальпелем разрезал пополам. Потекла желеобразная жидкость. Толщина гладкой снаружи, бахромчатой изнутри стенки около двух миллиметров, местами тоньше. Тут я ощутил, что сам проснулся без чьей-либо помощи, а все произошедшее — то ли явь, то ли сон — постепенно отдаляется от меня.

А душа… Душу переполняет недоверчивое (в сомнениях) ликование! Поздравления согруппников…

После занятий в общежитии посетил своего приятеля — старшекурсника (6 курс!), который считался по сравнению со мной доктором — хирургом: собирались вместе в городскую баню. Они с одногруппниками пили чай. За столом Галым (староста группы) обратил внимание на мои желтые от йода ногти на обеих руках и спросил, что это? На мой ответ о проведенной операции вначале наступила кратковременная гробовая тишина, затем… истерический хохот старосты и моего приятеля, к которым присоединились два других — не хирургов — с не меньшей энергией. Пока допивали чай я более подробно рассказал о своем «сновидном» приключении…

Мой друг восторженным и в то же время несколько обиженным тоном в голосе говорит: «Ну ты даешь, Отеген… На третьем курсе… Мы вот на шестом курсе, а пока только держимся за Фарабеф (крючки-ранорасширители). Повезло тебе. Поздравляем…»

В последующие дни наша группа заинтересованно присутствовала во главе с Николаем Тихоновичем на перевязках этого (моего!) пациента: на вторые сутки был удален резиновый выпускник, т. к. по нему очень мало натекло сукровичной жидкости. На седьмые-восьмые сутки сначала через один, а затем полностью были сняты и швы на ране. Еще через два дня снята и бинтовая повязка, послеоперационный рубец обработан «зеленкой». В учебном классе Николай Тихонович вполне официально поздравил меня рукопожатием и со словами «У тебя «легкая рука» пожелал хирургических удач…

МЕСТЬ МАРКИНА

Лето 1967 года. Город Целиноград, где я в данный момент пребываю в качестве абитуриента самого молодого ВУЗА республики — Целиноградского Государственного медицинского института. Конкурс 6,5 человек на одно место…

После «зигзагов» начального периода моей после-школьной жизни по настоянию родного и старшего брата, ослушаться которого в очередной раз я побоялся из-за возможных непредсказуемых последствий в наших взаимоотношениях, я сдал документы в мединститут. Моя розовая мечта — авиация так и осталась мечтой, что я признал осознанно и надежд на осуществление ее не питал: свои «плоскостопные» ноги не заменишь на нормальные. А медицину уважал как хорошего приятеля за ее благородную миссию давать людям радость выздоровления после вылеченных — благодаря ей — недугов. А мои тогдашние убеждения были за физкультуру и спорт, дающие хорошее здоровье, чем лечиться, нахватав болячки, не занимаясь культурой тела. Во как!..

Итак, первые экзамены позади, которые я сдал на «хорошо.» Конкурс снизился до 3-х на одно место. Теперь последний экзамен по физике, к которому я подошел очень туго затянув брючный ремень: неделю живем почти на воде и хлебе…

Снимаем комнату у русской бабушки по адресу — улица Ирченко, №4, рядом с городским парком. Живем вдвоем с парнем, земляком, который поступает в сельхоз институт. Звать его Далабай.

Дней 10 назад наш земляк Каир зашел к нам и сказал, что срочно уезжает домой, вернется через два дня. Вот мы и передали через него привет родителям: «С. Т. У. Д. Е. Н. Т.» Расшифровка: «Срочно требуется уйма денег, есть нечего. Точка»

Каир этот (Бегалин) ровесник, бывший мой однокласник, заболев в седьмом классе, отстал на два года. Но пока я мотался туда-сюда он обогнал меня, тем более их выпустили после 10 го класса («Хрущевку» о профессии со школы» отменили после нас). Обосновавшись в Целинограде несколько раньше нас (почти три года!), поступив в техникум, ведет себя по сравнению с нами — колхозниками — как городской, т.е. культурный человек: в его речах то ли дело мелькают имена Радмилы Караклаич, Эдиты Пьехи, Муслима Магомаева и др…

Это он помог найти эту квартиру, спасибо ему. Сам живет немножко дальше нас. Со слов его этот район города называется «слободкой» и он «полон бандитами» и здесь небезопасно. Есть какой-то Киселев со своей бандой. Они часто дерутся с бандитами других краев как «Почтовка», «Шанхай…»

Но мы 2 недели прожили отлично. Едим, в основном, дома. (Пользуемся электроплиткой бабушки и варим, жарим макароны, картошку…)

Да мой приезд совпал с торжествами дней рождений у моих земляков, уже студентов разных ВУЗОВ. Да мне стукнуло целых 20… Короче, деньги быстро испарились. К концу 3-й недели нам пришлось резко сократить рацион. Ходим пешком…

От Каира ни слуху, ни духу.

На следующий день после сдачи последнего экзамена пешком дошел до института, где перед главным корпусом установлен информационный щит на «железных ногах». На нем по группам вывешиваются списки сдавших экзамены. Издали заметил — там как муравейник: кто-то плачет, кто-то пляшет… Пробежав глазами список своей группы похолодел: меня нет! Отошел с навернувшимися на глаза слезами… Постоял недалеко от щита. Когда немного рассеялись и радостные и горестные вновь подошел к ней и медленно начал читать фамилии счастливчиков, среди которых нет… Постой, постой…

Под номером 8 первые буквы под кляксой от копирки пишущей машинки… Хорошо присмотревшись, больше воображением разобрал первую букву «Ж», затем «И», дальше уже без кляксы «ТЕЕВ»… Теперь во мне вспыхнул жар, я взмок и мир сразу посветлел в глазах!.. Тут рядом, возле щитка увидел парня, который встав на цыпочки ищет что-то.

Он маленький, чернявый. Похож чем-то на индуса, с сросшимися бровями.

Я, не зная с кем поделиться со своей радостью, подошел к нему, поздоровался. Он опустился на землю и шустро говорит: «Я сдал. Вон моя фамилия… Я ищу фамилию друга из Кургальджино…» Я: «Я тоже сдал» и объясняю подробности, будто боясь, что он может не поверить и показываю свою фамилию. Знакомимся, зовут его Зекибай. «Кургальджино», откуда он, звучит как-то загадочно — по-европейски. Разговорились. Оказывается, это самый далекий район, там жарко… Степи. Зато есть заповедник «Тенгиз», где водятся фламинго…

Узнаем, что зачисление через 3 дня, т. е. какая-то комиссия и собеседование с кем-то. Потом будет окончательное зачисление.

Иду домой. Заглянул по пути в парк культуры и отдыха. Искупался в речке Ишим. Прихожу домой. Далабай лежит в плохом настроении. Говорит, что русский язык он не сдаст. Экзамен завтра. Думали и так и этак и ввиду безнадежности других вариантов (он по русскому «нуль с минусом»), решили идти на риск как в одном детективном кино: я приклеил свое фото на экзаменационном листе Далабая вместо его фото, недостающие буквы на уголке моего фото воспроизвел по картофельному отпечатку букв. Целый криминал… На что только не пойдешь, чтобы помочь земляку. Легли спать, попив простой кипяток с засохшим хлебом. Утром, встав рано, пришли в сельхоз. институт. Там нас встретили земляки-болельщики: Айтмолда, Еркеш, Амир — студенты сельхоза и Кошербай — одноклассник Далабая (он сдал русский вчера на «трояк»). С внутренним страхом зашел в экзаменационный класс: пронесло! Взял лист и сел на первый ряд. Диктант написал сознательно ниже своего уровня («чтобы никто не догадался») Наши болельщики заранее начали поздравлять Далабая — настолько они были уверены в успехе «Далабая — меня». Но, конечно, не обращая внимания в настоящего меня, «не Далабая»!

Погуляли по городу. У меня в животе начало сосать по-настоящему… Отделившись от остальных мы с Далабаем пошли домой. Бабушка говорит, что приходил «рыжий казачонок», не дождался. Придет вечером. Хоть весть хорошая, но… до вечера «ой-ой-ой!» А кушать хочется сильно. Полежали, попив воды…

Вдруг залетает Каир в каком-то встревоженном состоянии, побледневший. Мы с радостью соскакиваем с кровати и здороваемся. А он, оглядываясь назад, говорит: «Ой… Ой… Еле ноги унес… Меня поймали бандиты Киселева, я убежал от них… Чтобы они не узнали где я живу, прибежал к вам! Ой, Ой… Но они заметили, что я спрятался у вас…»

«Обрадовал!» Молодец…

На вопрос, что так долго не возвращался (целых 12 дней!) спокойно отвечает, что погостил у родственников в Николаевке, Петропавловске… (!)

Мне из дома передали 30 рублей, Далабаю — 15. Вышли втроем на улицу и с оглядкой проводили Каира до его дома. Сходили в магазин за продуктами. Не удержавшись (запахи!) забежали в кафе, поели по тефтельке с двойным картофельным гарниром, пили компот… Бандиты ни нас, ни Каира не трогали.

На зачислении тьма народу.

По одному приглашают в большой кабинет. Со слов уже побывавших там — толпа важных людей глазеют на тебя и больше рассматривают со всех сторон, чем о чем-либо спрашивают. Дошла очередь и до меня. Я в каком-то неопределенном настроении вхожу и убеждаюсь в правильности информации: «Г» образно установленный длинный стол, накрытый красным плюшем, что придает холодную торжественность…

На уровне середины длинной части стола одинокий деревянный стул, на который сажусь после приглашения женщины средних лет. Прямо напротив через стол — массивный (если не сказать толстый) человек с маслянистыми большими, как у цыган, глазами, пожилой, задал вопрос: «Почему выбрали медицину?»

Я посидел, прежде чем ответить «почему». Разве одним словом ответишь?..

Больная мать, страдания которой по ночам (да и днем) с детства горько-знакомы… Ранняя смерть старшего брата (в 41 год) от рака пищевода…

У меня как-то автоматически вырвалось: «Хочу помочь людям…»

Одобрительный кивок массивной головы с маслянистыми глазами…

На следующий день вывесили окончательный список зачисленных. Я попал в группу №127. По пути домой с института в фотоателье «Динамо», что возле моста через реку Ишим, в парке, сфотографировался в знак памяти об этом дне.

На следущий день на собрании зачисленных нам сказали, что можем ехать домой. Явка через три недели для отправки на сельхоз работы. Чтобы взяли с собой рабочую и теплую одежду. Тут познакомился с очень похожим на Шамиля Оспанова (друг по Ташкентскому несчастью 1965 года) парнем, маленьким, худеньким. Звать его Сайлау Идрисов, по-моему, сказал из Павлодарской области…

Приехав домой с удовольствием отдохнул три недели. Погода стояла под стать моему настроению: было солнечно все дни, на полях трава, цветы… Дружный всход пшеницы и других злаковых, которые под легким ветром как волны морские перекатывались от края до края полей…

Мои друзья, родственники, просто земляки при общениях выражали свою радость (искреннюю, а не «дежурную»! ) по поводу моего определения с целью жизни: почти единогласно уверенные в том, что я «учусь на хирурга.» Это, в свою очередь обязывало к тому, что я должен был оправдать их искренние чувства, не ударить лицом в грязь!..

Т.е., я как бы принимаю гарантийное обязательство перед моими земляками стать любой ценой хирургом…

Явившись в институт вместо сельхоз работ попал в ремонтную бригаду, согласившись с предложением одного начальника — проректора по АХЧ Якуба. Уговорил и Идрисова.

Потом появился и третий парень Маркин Вова из Кокчетава. Болтун и весельчак, все время тараторит и поет блатные какие-то песеньки. Оба они куряки, не успевают бегать за сигаретами. Остальные шестеро — девочки. Занимаемся под руководством коменданта института Полины Ивановны и парня армянина — старшекурсника Эдика. Занимаемся ремонтом в главном корпусе института, т.е. штукатурим, красим панели, двери…

Работая ударно весь объем работы завершили за 10 дней и нас снова отпустили по домам. До начала учебного года снова погулял дома с удовольствием…

Приезд в Целиноград совпал с началом дождливой холодной осени. К тому же оказались без жилья. Неделю ночевал в общежитии с Уалиханом — моим земляком и однокласником, который учится уже на третьем курсе…

Это общежитие находится в микрорайоне «А», принадлежит педагогическому институту, на 4 этаже половину занимает для своих студентов ЦГМИ… На пяти койках прокуренной, грязной комнаты спят по двое ребят. Кто, когда приходит и когда уходит неизвестно. Туалеты не работают, т. к. забиты черт-те когда… Пьянки, разборки… День «посвящения в студенты» тоже холодный, с дождем.

Мероприятие это прошло во Дворце Целинников. Мы с Уалиханом сидим на 4-м ряду. Сцена изображает жизнь богов в белом одеянии свободного покроя где-то на седьмом небе. Порхают и ангелы с крыльями…

Главный бог Асклепий поставленным голосом шпарит по латыни, обращаясь к другому богу или полубогу…

Мне кажется, что я действительно наблюдаю за жизнью их тоже на седьмом небе: освещение таково, что все это происходит на фоне тьмы, свет освещает лишь действующих героев…

Тирада Асклепия внезапно прерывается. Он некоторое время важно ходит по сцене, не по-божьему почесывая свою бороду… Но вот он заговорил вновь… В зале начался хохот.

Рядом Уалихан тоже заливается смехом. На первых рядах профессура тоже, за исключением одного-двух…

Потом Уалихан объяснил: по латыни эти слова означают мышцы и другие составляющие «мягкого места» — попы — человека. Парень, игравший роль Асклепия — старшекурсник, постоянный член команды КВН мединститута, то ли действительно забыл текст, то ли специально ввернул «пару ласковых», здорово развеселил зал!

Затем выступила женщина, которая осветила вопросы физической культуры и спорта и как поставлен этот раздел жизни студентов в данном институте. Оказывается, действуют несколько групп по таким видам, как волейбол, баскетбол, легкая атлетика, бокс (!) и что-то непонятное под названием «самбо». Женщина села на стул прямо на сцене чуть сбоку, а ведущая объявила о показательном выступлении членов секции по боксу. Хоть был показательный бой, но парни старались на славу: было видно, что ребята не новички.

Зал по настоящему поддерживал их криками и свистом…

Затем… на сцену начали быстро раскладывать спортивные маты. Появился один мужчина в костюме, который поглядывал на наручные часы, видимо, ожидающий кого-то. Вот, наконец из правого угла сцены появилась девушка с дамской сумочкой в руке, которую окружили трое парней, судя по одежде — уличная шпана. Девушка рванулась к первому парню, который встал впереди нее. Самый приблатненный из тройки, в кепке, с завязанным на шее цветным платочком на ковбойский лад, бросился с кулаками к защитнику девушки… и только и засверкали его пятки в воздухе! Первый применил какой-то прием! Через мгновение также оказались на матах остальные двое!.. А первый, оклемавшись, поднялся и… вытащил откуда-то довольно большой кинжал, размахивая которым пошел на парня — защитника. Удар кинжалом, направленный в живот и… кинжал перекрутившись в воздухе вонзился в пол сцены. А обороняющийся от ножа так скрутил нападавшего, что тот орал от боли. Бросок и он опять сверкая пятками очутился на полу и затих!

Эффект был небывалый! Зал орал, свистел, хлопал неистово, топал ногами…

Затем ведущая почетно объявила о том, что мы стали зрителями показательного выступления членов секции самбо и назвала поименно студентов-самбистов и тренера — Голубева Владимира…

Я, мечтавший продолжить свою боксерскую карьеру здесь, был просто околдован самбистами… и, забегая вперед скажу, выполнил первый спортивный разряд по самбо.

Кое-как нашли квартиру по адресу улица Авдеева, 72. Хозяйка — узбечка, небольшого роста средней полноты, по имени Мугульсум взяла нас в пристроенную небольшую комнату, где стояли 3 кровати. Нас четверо: Вовка Маркин, Балтабек Есенгалиев и я — первокурсники. Четвертый — Уалихан, мой одноклассник, третий курс. Мы с ним спим на одной кровати.

Кроме этого уместился небольшой стол, за которым поочередно занимаемся делами своими. С хозяевами общаемся через проем над плитой общей печки. Хозяйка очень добрая женщина, нет-нет да подкормит нас пирожками, оладушками «с пылу, с жару», иногда постирает и наши халаты. У нее трое детей: старшая дочь — Динара — где-то работает. Средний — сын, студент инженерно-строительного института, боксер. Младший — баловник — школьник, в 8 классе. Еще живут: племянник Казбек — студент ЦИСИ, подруга дочери Валя, работает кем-то в аэропорту.

Впервые в жизни услышал из уст хозяйки «ругательные слова»: «Чтоб ты стал богатым!» «Чтобы тебе были открыты все дороги!» На казахском! А по проступку, совершенному сыновьями, многие бы женщины извергали бы проклятья настоящие… Это она — действительно М А Т Ь в самом лучшем смысле этого понятия!..

Нам с Балтабеком тяготы 1 курса с трудностями в русском языке осложнял еще и болтун Вовка: ни на секунду его нельзя было угомонить! «Заткнешь рот — будет говорит жопа» — это, точно, в его адрес сказано. Плюс — курит одну за другой свои вонючие сигареты. Бывало даже, Уалихан, исчерпав все другие методы воздействия на него, колотил его по-настоящему за его язык. Но он, воя от боли продолжал жалить его своими стихотворными фразами (знал столько их — на все случаи жизни!) Поэтому мы и стараемся сделать уроки и свои «зубрежки» пока его нет дома. А то как появится он — все снова кувырком: он тараторит, Уалихан его «бутузит», шум крик… Иногда прибегала даже хозяйка…

Так дожили до зимней сессии. А Вовка по-прежнему как кость в горле… Сам он постоянно стал задерживаться где-то, т.е приходит поздно и начинает пить чай, балаболить, мешая нашим суперсосредоточенным состояниям…

Однажды меня посетила идея наказать его по другому…

А на дворе стоял январь с настоящими морозами. Комната наша, видимо, из-за старости пола, стен стала прохладной. Я надумал заставить Вовку переночевать на полу…

И однажды вечером, пока его не было на его кровать уложили скатанную под форму человека баранью шубу хозяйки. Часть кудрявой шерсти, напоминающую кудри женщины пристроили на подушку, прикрыв одеялом так, что были видны только черные кудри… У Динары заняли лифчики, юбку, кофту и развесили их на спинке кровати со стороны ног и на стуле. Даже при самом тщательном осмотре не разобрать: лежит под одеялом человек (в данном случае женщина) на боку, полностью укрывшись, слегка подобрав ноги к животу… Только успели меж собой обговорить роли, как резко открылась дверь и …«Хайль фюрер!» в нацистском приветствии врывается Вовка с высоко поднятой правой рукой. «Тихо!.. Тс-с!..» Уалихан угрожающе поднял кулак и кивком головы показал на его кровать. Мы тоже делаем сверхозабоченный вид и «шикаем» на него. Он застопорился возле вешалки у дверей и моргая глазами постоял некоторое время, затем опустил свой кожаный портфель, тихо (на удивление!) начал снимать верхнюю одежду, не отрывая глаза от «гостьи», почему-то расположившейся на его кровати. Уалихан шепотом и убедительно дополняет: «Ко мне приехала невеста… По пути простудилась… Мы напоили чаем, дали таблетки. Она только-только успокоилась и уснула…»

Наверно, впервые в жизни своей Вовка растерялся, даже не пикнул. Так как все места за единственным столом были заняты, он послонялся, заходя то с одной стороны, то с другой каждого из нас. Посидел на кровати Балтабека с краю, а язык-то у него чешется (!), но из-за боязни получить тумаки Уалихана не знает, что и делать… Неожиданно срывается и выходит из комнаты, затараторил у хозяйки (через проем над плитой все слышно). Молодцы: там все единодушно поддержали нас, не оставив никакого сомнения в правдивости случая. Пока он там, мы быстро сворачиваемся и… по кроватям.

Даже потушили свет. Вовка возвращается, внося с собой запахи дыма от выкуренной сигареты. Ходит в темноте, стараясь не шуметь и не греметь. Стелит на пол свое меховое пальто… Всю ночь было слышно, как об пол стучали то голова, то коленки его…

Зазвенел будильник. Вовка поднимается из-под ног наших, на нем тонкий коричневый свитерок, цепляет очки, трет себе плечи, грудь. Видно замерз, в душе моей на миг проснулась нотка жалости к нему…

Уалихан, натянув трико, подходит к кровати, где «спит невеста» и… дает футбольный пинок по ее заднице и кричит: «Вставай, сука!..» От пинка скрученная шуба слетает с кровати… Вовка минуты три стоял, не зная что сказать, то снимая, то цепляя очки!..

Мы хохочем, хватаясь кто за что. Прибежала и Динара, хихикая, собрала свой туалет…

Вовка, видимо, сильно задетый нашим сговором, ушел от нас на другую квартиру…

…В ноябре 1972 года, в начале 6-го курса у нас начался цикл по госпитальной терапии. А так я прохожу субординатуру по хирургии. Живем в общежитии мединститута — единственном, но новом, в комнате №237 вчетвером: Мурат, Балтабек (тот самый), Виктор Трушников и я. Мурат и Виктор законченные «куряки». Притом, Мурат — редиска и лентяй — умудряется ночью курить под одеялом, хотя через стенку — умывальня, а напротив и туалеты. Моя кровать — справа, возле самого окна, с единственной открывающейся форточкой, которую я вынужден бывало оставлять открытой и на ночь из-за Мурата. Короче, продуло меня и «заработал» пневмонию.

Попал в отделение терапии областной больницы, где была клиническая база нашего медицинского института по хирургии, терапии, анестезиологии, т.е. все больные указанного профиля являются «подопытными кроликами» (подшефными) для студентов — практикантов, проходящих субординатуру по вышеуказанным предметам.

Вот заходят в нашу палату, как белые гуси птицефермы, студенты нашего же курса с ассистентом кафедры госпитальной терапии во главе. По распределению преподавателя студенты начинают курацию больных. Дошла очередь и до меня.

Тут вперед выходит… наш Вовка, т.е., доктор Маркин Владимир Григорьевич с фонендоскопом («слушалкой») на шее поверх белого халата. Смотрит на меня долго, как удав на кролика и вслух просит разрешение у ассистента Николая Михайловича разрешение на «курацию больного Ж.». Получив его, при всех, с профессорским видом начинает «допрос» — сбор анамнеза, закончив его начинает аускультацию (слушание «слушалкой»), перкуссию («стукание»), щупание…

Затем глубокомысленно заключает вслух: «У больного Ж. правосторонняя нижнедолевая бронхопневмония». Теперь меня слушает сам ассистент — долго, тщательно. Затем обращаясь к доктору Вовке, т. е. Владимиру Григорьевичу: «Коллега, разрешите внести поправку: у нашего с Вами пациента правосторонняя базальная плевропневмония… Ну, а теперь прошу лечить его как подобает» и дает мою историю болезни Вов… т.е. доктору Маркину Владимиру Григорьевичу. Не прошло и часа как постовая медсестра погнала меня в процедурную: мне назначено Пенициллина по 500 тыс. единиц через к а ж д ы е 4 часа внутримышечно!.. Стрептомицина — по 500 тыс. единиц через 12 часов. Плюс витамины всякие. Я стал «дырявым» как решето в нижней части сзади…

Отомстил-таки, гад!

Мораль: « Не делай зло другому…»

«Эффект ДОМИНАНТЫ»

(Событие имело место на базе клиники АГМИ)

По установившемуся порядку в хирургическом отделении в операционном блоке в день операций назначался дежурный хирург, в обязанности которого входило многое, в том числе контроль за организацией нормального режима деятельности оперблока, а именно своевременная «подача» больных в каждую из операционных (их было три: 2 основных и 1 вспомогательная), наличие текущего запаса растворов для внутривенных вливаний во время операций, наличие запаса крови для каждого больного и т. д…

Особенная ответственность лежала на дежурном хирурге за донорскую кровь. Это и определение по внешнему виду состояние тары (флакона) с кровью, целость пробки, соответствие маркировки на этикетке флакона, срок годности… Визуальное определение

качества самой крови и проведение строго регламентированного объема подготовительных работ (групповая, резус-принадлежности, пробы на совместимость крови донора и пациента и т. д. и т.д.…)

Затем оформление всего этого «чародейства» согласно требованиям приказа МЗ СССР.

При этом дежурный врач выполнял и свои каждодневные–прямые-обязанности.

Это–обход в своих палатах, выписка уходящих больных, прием и оформление вновь

поступивших, перевязки…

Так что, при всем желании он все 100% официально ничем не регламентированных обязанностей по дежурству в оперблоке не выполнял… А работали (весь персонал оперблока и дежурный хирург) реально по принципу «взаимовыручки» на базе полного доверия друг-другу.

В тот день декабря месяца 1978 года выпало (в очередной раз) дежурить мне. В первой операционной по плану 2 гинекологические операции. Первая — экстирпация матки с придатками по Вертгейму по поводу рака матки 2–3 стадии. Вторая — перевязка яичников («стерилизация») у пациентки с опухолью (рак) молочной железы.

Оперирующие: доцент кафедры Е. А. Е., ассистенты кафедры, лечащий врач-гинеколог.

Во второй операционной чисто хирургические операции–субтотальная гастроэктомия по поводу рака желудка 2—3 стадии у относительно нестарого больного и радикальная мастэктомия по поводу рака молочной железы третьей стадии после предоперационного курса гамма-лучетерапии. Больная эта — Бородаева Евгения Софроновна, 1925 года рождения (53 года) была с моей палаты. Операционная бригада во главе с ведущим хирургом, ассистентом кафедры Х. А. М. и палатные хирурги.

В третьей операционной уже шли мелкие операции под местной анестезией… И когда потребовалось крови для обеих операционных я, бросив все дела в отделении, приступил к подготовке своего этапа процедуры гемотрансфузии (см. выше).

Вскоре подготовленную для первой операционной кровь (2 флакона) забрала анестезистка. Там операция шла полным ходом.

Во второй операционной операция началась поздновато, что вызвало определенную нервозность… Было заявлено 2 флакона крови для первого больного (резекция желудка.) Я, помня о прерванном обходе в одной из своих палат, подготовил эти 2 флакона, одну из которой забрала анестезистка этой бригады. Тут меня пригласили в перевязочную (дошла очередь до моих больных). Задержался там, стараясь максимально успеть с перевязками…

За это время в оперблоке произошло (во второй операционной) вот что: у пациента оказался неоперабельный рак желудка с метастазами и операция завершилась взятием лимфоузла для гистологического исследования.

Вскоре его вывезли из операционной и подали мою больную. Мастэктомия сопровождается обильной кровопотерей и было заявлено пока два флакона крови. Быстро довершив прерванный обход, вернулся в операционную, подготовил один флакон крови. Его забрала анестезистка. Все шло нормально, в обычном режиме и я опять ушел в отделение. Операционный день заканчивался, как бы, без эксцессов, чему был рад.

Только вот необычно затянулось время «вывода» из наркоза больной после мастэктомии: у нее начало снижаться артериальное давление. И чем дальше по времени, тем оно снижалось больше, будто вследствие операционного болевого шока или шока от большой кровопотери. Борьба с операционной болью давно отработана классически и анестезиолог опытный — врач первой категории…

Вскоре на фоне низкого артериального давления появился цианоз губ при бледности кожных покровов, а по катетеру из мочевого пузыря пошла моча красного цвета…

Больную вновь подключили к аппарату искусственного дыхания (интубационная трубка еще не была извлечена), наладили подключичный катетер, начали вливать все по разумению вначале одного анестезиолога, затем — зав. отделением интенсивной терапии… Ожидаемого улучшения состояния пациентки не наступило и собралась вся элита в операционной во главе с заведующим кафедрой — профессором и руководство клиники…

Как гром среди ясного неба: больной перелита кровь другой группы!

Итог — больная умерла через четыре часа на фоне нарастающих явлений анафилактического шока. Не помог и глубокий наркоз…

Об этом «ЧП» в первые же часы стало известно всем службам крови по вертикали г. Алма-Аты. На завтра — в Минздраве, в течение суток в ЦОЛИПК г. Москвы.

Посыпались комиссии областной, Республиканской станций переливания крови, облздрава, Минздрава…

Всех врачей хирургического профиля, медсестер эти комиссии — каждого по отдельности — жестко проверяли на предмет знания гемотрансфузии. И, если это были действия официальных органов открытого порядка, а сколько было и на каком уровне дискуссий и «боев» скрытых — можно только догадываться…

Стрелка «Дамоклова меча» (т.е. установление виновника, на которого должен был пасть этот меч) раскачивалась то над моей головой, то над анестезиологом, то над анестезисткой…

По итогам проверки стало ясно, что все, кого эти комиссии жестко проверяли, гемотрансфузию знали…

А почему тогда несовместимую кровь перелили пациентке?!.

Анализ деятельности опер. блока и фактология (хронология) показали вот что.

В результате неожиданного завершения первой операции во второй операционной и в суматохе с выводом его из наркоза (в ожидании объемной операции его успели «накачать» препаратами длительного действия,) хлопотами с эвакуацией его из операционной и с…, в общем, обычной рутиной, когда подали вторую пациентку, в операционной на специальном столике с растворами остался стоять второй флакон крови для этого пациента с проведенными всеми пробами, которые, как и положено проконтролировал и анестезиолог, и о котором… на время забыли.

По ходу второй операции–мастэктомии — когда понадобилась гемотрансфузия, зарядили этим флаконом штатив, при этом анестезиолог вновь осмотрел чашку Петри-совместимость по Резусу, эмалированную плоскую чашечку на групповую принадлежность, и, не обнаружив ничего подозрительного дал разрешение.

А ввиду того, что пробная порция крови пациента (которая берется из вены) была этого же–первого-пациента, естественно, все было нормально. История болезни первого пациента, в которую, как обычно вклеиваются все этикетки переливаемых растворов, крови и последовательно заносятся показатели анестезиологического пособия, оставалась лежать на столике у анестезистки, анестезиолог сверился с обозначением группы крови на лицевой стороне истории болезни, фамилией и переливаемой крови (именно этот флакон) — все совпадало… А вместо больного на операционном столе лежит больная — на это никто не обратил внимания. Дооформив свои дела анестезиолог отложил историю первого пациента в сторону, которую быстро забрала медсестра палаты интенсивной терапии. В это время флакон с кровью, как было сказано, уже был заправлен и спокойно продолжалась гемотрансфузия. Затем, по завершении ее, флакон убирается и ложится в теплую воду, чтобы размочить крепко приклеенную этикетку, которая потом тоже вклеивается в историю болезни того пациента, которому влили эту кровь…

В это время анестезиолог уже работает со второй историей. И когда возникла надобность в переливании второго флакона, тоже все совпало, т.к., дежурный хирург, работая с пробной порцией крови именно этой пациентки и проведя все пробы, передал эту кровь анестезистке…

Когда дежурный хирург поинтересовался надо ли готовить второй флакон крови, ответ из операционной был: «Нет, не надо». Потому что, они-то уже прокапали второй флакон, как и рассчитывали…

В ходе разбора комиссии сразу же обнаружилось (как показала медсестра кабинета переливания крови), что 1 флакон крови из двух, привезенные для больной, идущей на мастэктомию, стоит в холодильнике…

Одно «затмение» повлекло цепочку непроизвольных ошибок.

Зам. главного врача клиники («Старая волчица») вспомнила из каких-то медицинских журналов об описании аналогичных случаев, и, что это называется — ЭФФЕКТОМ ДОМИНАНТЫ. Это когда что–то (мысли, действия человека или группы людей) оказывается в непроизвольном, необъяснимом подчинении к каким–то ошибочным и нелогичным поступкам, т.е. наступает доминирование — преобладание — чего-то над остальными. Т.е. наступает «затмение»…

Примеров, к сожалению, в истории медицины наберется множество (хирурги вместо больной ноги ампутировали здоровую… Младший медперсонал из двух, идущих на операцию больных с одной палаты, подали не того (поменяли местами,) а хирурги «убрали» совсем не то, совсем не у того…)

Итог по нашему случаю: анестезиолога наказали строгим выговором приказом по клинике, чем отвели более жесткое наказание «свыше». Наказали анестезистку, хотя ее роль во всем этом доказана не была. Наказали и меня — простой выговор («на всякий случай…»).

Мне совестно (не то слово!) за то, что я что-то недоучел, недоделал, а именно: не проследил от «А» до «Я» каждый флакон крови. Из-за чего, при моем участии, погибла женщина…

На основании выводов отдельных комиссий и итоговых выводов установили:

1. Функция дежурного хирурга по операционному блоку не регламентирована никакими инструкциями, приказами. А передавалась как местная традиция «по наследству».

2. Коль хирург назначен дежурным, он не должен отвлекаться на другие — даже свои юридически закрепленные — работы. Это логически воспринималось положительно, а практически — у многих вызывало скептическую улыбку…

3. Путь каждого флакона переливаемой крови должен находиться под неусыпным контролем…

Все инструкции по этому поводу давным-давно прошли испытания жизнью.

Однако, нет-нет да случается такое!

Настоящее кратковременное затмение у знающих эти инструкции, приказы людей…

Почему?

«БЫЛ — НЕ БЫЛ?» (Б Ы Л Ь)

(Я заранее приношу свои извинения читателю за вызывающий и неприличный реализм: я сам был поражен той действительностью в той среде, в которую судьба меня забросила. А придавая приличный облик, т. е. занимаясь облагораживанием этой самой среды, я бы исказил саму жизнь. (По крайней мере, жизнь нашей доблестной армии).)

Не люблю «писак». Не люблю «стихоплетов».

Хотя их труд — как физический — тоже труд немалый: я врач (хирург) и ни одного шага в повседневной жизни не сделаешь, не исписав кучу бумаг (для прокурора, для статистики и менее всего для пользы больного).

Правда, было время — в школьные годы — писал стихи и рассказы «для себя», однажды даже пропечатали в областной газете, затем окончательно «оседлали» как редактора школьной стенгазеты, как оформителя — художника, как…

Словом, то отвращение к ручке и бумаге, тем более к «творению», которое тогда еще появилось, живет во мне неразлучно. Вообще-то и потом было: после школы некоторое время продолжал вести дневники, с большими перерывами, где делился впечатлениями,

задавал вопросы, «каялся»… Сохранились несколько стишков.

Да позже, в 1979-м — бурном — году, в автобусе №97 под черное настроение как-то быстро сотворил себе эпитафию…

Ему не везло:

В голодный год

родился…

Очень рано

влюбился,

Но на другой

женился.

Имел жену,

немного детей,

На всех

кучу болезней.

Не имел

ни врагов, ни друзей,

Ни любовниц…

(Вот злодей!)

Ни машины, не звонких монет:

Но вот

повезло;

Повезли его

туда,

Откуда

возврата нет.

Итак, «писательство» — мой враг.

Однажды по пути на работу (а теперь — службу) меня будто током поразило. Притом пронзило так, что вместе с признанием (!) необходимости браться за перо, в короткий (!) следующий миг через мою память (сознание) прошло все то, о чем я вынужден буду писать. В это мне самому с трудом верится, но ясно всплыли мельчайшие подробности тех событий, да так ярко, что я боюсь себя считать за вполне нормального: ведь не упрятали же в моей голове кинокамеру со сверхскоростной воспроизводящей возможностью!

Что бы то ни было, едва открыв кабинет, сел излагать то, что точило меня изнутри на протяжении последних лет, буквально грызло.

Это — не высказанные (не доверенные никому) воспоминания, засевшие где-то в закоулках моих извилин, которые вот сейчас и выперлись…

Но, начав это дело я почувствовал небывалое облегчение!

А меня будто прорвало: рука не успевает за мыслями. Пишу «галопом.»

Или, выражаясь военным языком, «отступаю в полном беспорядке» под натиском моего врага — п и с а т е л ь с т в а…»

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Жизнь — река, воды которой несут на своих волнах тебя, Бревно, по спокойной глади среди широких полей. Тогда ты предашься спокойной лености. Тебе кажется, что так будет всегда. Но река делает повороты. А иногда ее берега зажимают неожиданно появившиеся на пути горы. Нет, даже сопки. И заспешит тогда река, неся свои воды все быстрее и быстрее. И забурлит она, борясь с каменными преградами…

А ты, Бревно, почувствовав некоторое ускорение течения еще вдали от каменных преград обрадуешься: жить стало, вроде, веселее…

Но, вот понесло. И неожиданный удар по подводной скале сорвал солидный кусок твоей коры. Тебя не как крепкого (как ты сам до того думал) дубового бревна, а как жалкую осиновую щепку завертело, закрутило… И пока ты соображало, что это такое, тебя очень удачно прибило к берегу, где ты оказался нужным по твоему прямому назначению: тобой подперли…

А сколько подобных тебе разнесло в щепы да поглотила пучина водоворота… Так что, тебе крупно повезло, Бревно! А время сделает свое, т.е. снимет с тебя остатки твоей уцелевшей коры, ты еще сильнее задубеешь. Возможно, тобой даже будут любоваться: крепкий дуб! Затем появятся трещины…

— — — — — — — — — — — — — — — — — — —

…О-о, сучий, собачий холод!

Опять проснулся от холода. Пробирает насквозь. Ног не чую. Ноют руки, колени, спина… Да все тело жмет в тисках, будто обручем.

Прислушался: «буржуйка» молчит. Дежурный (сволочь!) спит, наверно. Открыл глаза. В кромешной темноте вдали слабый свет от тлеющего угля в буржуйке. Спят ли все — не знаю. Или я такой мерзляк?.. Лежу, движение — боль! Но и холод не тетка родная, сейчас он, что ни есть теща злая! Теща победила. Встаю и натыкаясь на стойки палатки, углы раскладушек, добрел до буржуйки. Несколько красноватых глаза тлеющего угля среди кучи золы очень хреновое освещение, чтобы найти что-либо рядом. Б.., забыл фонарик (висит у изголовья там). Спичек нет (не курю). Надо идти за фонариком. Нащупал стойку палатки, вот чья-то кровать, где же проход? Б…!

Вот возле самой буржуйки снова наткнулся на раскладушку. Вспомнил — это должен быть капитан Х-в, кадровый. Тормошу его в надежде выпросить спички. Мгновенно по глазам бьет, как молния, яркий свет фонарика: «Что? Что за х..?!. Чего надо?!.» Вот реакция!

Скорее всего ждал. Все-таки граница.

Ослеплен, аж больно глазам. Свирепею! «Спички» — начал было, но выговорил как «Спишь». Холодом сведенная челюсть не слушается. А свет по глазам! Пытаюсь закрыть фонарик рукой — убирает подальше и по глазам!

«Это я — лейтенант Ж…, дайте спички». Переспросил, искажая фамилию, т.к. еще не все хорошо знакомы. Повторил отчётливее. Слышу — достает спички. А свет — по глазам!

Догадавшись, еще говорю: «Фонарик тоже…» Так же светя в глаза (осел!) сует его мне.

(Днем он признался мне, что он меня чуть за китайца не принял, т.к. нам — партизанам вместо кокард выдали звездочки, а у офицеров — солдатские формы).

Нашел самодельную кочергу (вчера сами сделали), собрал щепки, дрова, оживил «буржуйку.» Погрел руки. Сел на деревянный ящик (табельный, для запаса топлива, а то бы давно еще сожгли), гляжу на веселые язычки пламени. Вижу, как накаляясь, краснеет чугун буржуйки. Ноги к печке — сапоги задымились: мокрые. «Теща» отступает, можно и шапку развязать. Да и боли в теле стало меньше.

«Туши фонарик, посадишь батарейку!» — шипит капитан. Отдав фонарик, снова усаживаюсь на место. «Спасибо, кочегар… Живи сто лет…» шепчет кто-то справа. Кажется, «политрук», старший лейтенант, запасник.

Трещит огонь, дымят сапоги, по телу разливается тепло, одолевает сон. Хорошо!..

Надо поспать, но там — холод. Клюю сидя, чуть не падаю. Сажусь на резиновый пол, спиной упираясь об ящик. Опора маленькая, болит шея. Ледяной холод земли быстро пробирается через резину пола. А каково солдатам? У них-то нет раскладушек! Вот у них и радикулиты, туберкулезы… Раки… Причем — рак? А, уже «пьяные» (сонные) рассуждения…

Раки, раки… Это я — онколог, клинический ординатор кафедры онкологии мединститута.

Ха–ха… Ординатор!

Мне кажется, что все это — сон…

6 марта 1979 года.

Жена дежурит (подрабатывает, а так она на специализации), поэтому я, забрав детей с садика, зашел к родителям жены — совсем рядом с садиком, да и поужинать в такие дни заведено было у них. Сами мы живем далековато. Снимаем частный домик на берегу речки «Весновки»… Пока поужинали время подошло к 22 часам, собираясь домой, я стоял в прихожей, когда затренькал звонок над дверью. Открываю и вижу, стоит какой-то военный в парадной шинели. Вспомнил: дня три назад видел его в А-м райвоенкомате, куда меня пригласили по повестке «для уточнения учетных данных.» То ли Аксентьев, то ли Арсентьев. Молодой, бросаются взору его пышные усы, иначе бы и не запомнил, наверно.

«Вы лейтенант запаса Ж-в?»

«Да, я».

«Вот Вам повестка, собирайтесь… Поедем в военкомат. Берите личные документы…»

Будто знал, что все документы, в силу ненадежности замков нашего домика, хранились здесь, в личном шкафчике тестя.

Растерявшись от этой неожиданности, невпопад говорю: «Может пойду утром?.. А то я не здесь живу, а жена дежурит…»

Нетерпеливо перебивает: «Мы итак потеряли много времени, пока нашли Вас. (Тут к открытой двери подошел человек лет сорока-сорока пяти в легком полупальто без головного убора, невысокий, плотный…) Дети-то Ваши под присмотром, главное… Поехали, поехали! На сборы 5 минут.»

Потом произнес успокаивающе: «Да Вы не волнуйтесь, это ненадолго — прослушаете лекцию о международном положении и по домам…»

Ругаясь за пустую потерю времени, соглашаюсь с тем, что дети остаются здесь, сам тоже вернусь сюда же, хотя утром будет хлопотно съездить к себе за портфелем.

Оделся, вышел. У подъезда стоит красного цвета «Жигули». За рулем тоже человек в штатском. Молча едем в военкомат. Старлей нервничает, поглядывает на часы. Все же решился спросить: «Что за срочность, товарищ старший лейтенант?» Коротко бросил:

«Там узнаете.»

Вот и А-й райвоенкомат. Тишина. Поднимаемся на третий этаж. Кажется, опоздали, тоже тишина. У третьего отдела тоже никого. Пока я озирался и удивлялся А-в и штатский исчезли в дверях с моими документами. Минут через 5 пригласили зайти.

За наружными дверями шагах в полтора дощатый барьер-перегородка, за которой сидят несколько сосредоточенно копающихся в бумагах молодых женщин, кто в чем. Сдвинутые столы завалены папками, карточками учета… Слева обитая дермантином дверь с прибитыми номерами 11, 12, 13. Справа — под номером 14. Завели в левую. В довольно большом кабинете за массивным столом сидит один пожилой подполковник. Наш старший лейтенант и тот «штатский» — сбоку по правой его руке за приставным — тоже длинным столом.

Подполковник предложил сесть к столу поближе и когда я уселся напротив моих попутчиков, вполне доброжелательно расспросил кто я, что я, по ходу перелистывая бумажную папку — как я догадался — мое личное дело.

Затем так же доброжелательно произнес: «Товарищ Ж-в, Вы направляетесь в г. Капчагай в войсковую часть для прохождения полевых сборов.» Я, почти уверенный, что эти сборы начнутся после праздников, спросил: «Когда?»

Он: «Как — когда? С этой минуты считайте себя офицером войсковой части. Вас сейчас отвезут в часть. Старший лейтенант А-в, возьмите документы и в путь.»

Обращаясь ко мне: «А Вы, надеемся, оправдаете наше доверие!» Пожал руку.

Я, глупо улыбаясь, спросил: «А нельзя ли завтра? У меня жена дежурит… Дети у родителей жены остались…»

Человек в штатском неожиданно жестко выпалил: «Жена-а! Де-ети!.. Лейтенант, Вы мужчина?!. Да не забывай ты, милый, что ты — офицер! Стыдно!..»

…Не знаю, было ли стыдно или нет в тот момент, но огромный внутренний протест происходящему был! Это точно.

И удивление: в жизни не думал, что удостоюсь такой чести — на «Жигулях-люкс» доставили к воротам КП войсковой части в г. Капчагай. По дороге, еще в городе, попытался уговорить старшего лейтенанта заехать домой (хотел поцеловать детей?), не уговорился служака. Помню еще, нас пытались остановить у поста ГАИ — дали газу, только шум стоял…

Вот прошли КП. Меня, видимо, повели к штабу. Так и есть. Перед штабом нас встретили 2 офицера в полевой форме. Один из них-пожилой майор — черты лица которого здорово напоминают Серпилина из фильма «Живые и мертвые», спросил: «Вы — член КПСС?»

Оказался замполитом.

В штабе А-в доложил какому-то капитану (казах?) и передал ему папку, откозырнул и был таков. Капитан, сидя за столом ознакомился с моими бумагами, что-то записал в своем блокнотике, затем подошел к дощатой перегородке, представился: «Капитан О-в, начальник штаба медсанбата. Вы назначаетесь в ОПВ к капитану П-у, он где-то в стационаре.» Объяснил, как пройти. Добавил, что он как раз дежурный по части. «Устроит Вас в казарме».

******

Итак, я снова в шинели…

Нас — запасников — семь человек. Последнего, седьмого, доставили 7 марта, тоже на «Жигулях.» Наше место службы — медсанбат.

Нас 2 хирурга, 2 анестезиолога, 1 биолог, 1 стоматолог и 1 педагог. Если более подробно (по специальности и месту назначения), то вот что:

1. Давид Давидович Ш-е, хирург 1 категории, стаж 17 лет, назначен старшим ординатором операционно-перевязочного взвода (вот что означало ОПВ.)

2. Тимур Садвакасович Дж-в, анестезиолог-реаниматолог 2 категории. Стаж 3 года. ОПВ

3. Валерий Ильич Л-в, — — — — — 1 категории, стаж 12 лет. ОПВ.

4. Александр Николаевич Ф-в, биолог, (НИИ АН КазССР), научный сотрудник, назначен кем-то в аптеку (еще сам не знает).

5. Геннадий Александрович К-н, стоматолог, работает первый год, стоматолог медсанбата.

6. Анатолий Борисович Ц-к, педагог по образованию, назначен политруком.

7. Я — хирург, стаж 6 лет, клинический ординатор АГМИ, назначен ординатором ОПВ.

Мои 4 года работы в райбольнице оценил положительно начальник ОПВ капитан П-к.

Соседи по казарме (большая палата в стационаре, превращенная в казарму для офицеров) слева — Тимур, справа — Анатолий.

До обеда были заняты получением обмундирования и приведением в порядок этой экипировки, что, оказалось, не так-то просто было осуществить: больше кололи себе пальцы и ломали иглы из-за неумения. Я тоже, оказывается, отвык…

Это нудное занятие часто прерывается анекдотами, матами и продолжающимся по ходу дела знакомством. Кое-как привели себя в порядок, прибежал солдат: общее построение!

По солдатской привычке одеваюсь — пыль стоит! (Служил рядовым в строевой части.)

Остальные — кто еще лежит, кто сидит, презрительно поглядывая на меня. Чтобы не оказаться «белой вороной» я, хоть уже одетый, стою тоже. Жду. Минут через 10 гурьбой, кто без ремня, кто нараспашку тянемся на плац, где застыл строй, перед которым расхаживаются два офицера… К нам навстречу отделяется один из них — полноватый майор в полевой форме: «Что плететесь как отступающая банда французов…» и русский 3-х этажный! Хохот в строю… Да к тому же, шедший последним Гена попытался пристроиться к строю, почему-то забыв надеть шапку и его длинные русые волосы телепались под ветром, почти полностью закрывая его лицо.

«Что, у нас в штате появился свой поп?» ядовито спросил второй, высокий майор с пышными рыжеватыми усами, обращаясь к первому…

Вот так состоялось знакомство с командирами. Командир медсанбата, тот усач, майор С. у меня оставил неприятное впечатление: что ни слово-маты, какие-то кривоплёты прямо перед строем…

Он представил нам — «партизанам» — командиров.

Каждому из нас, запасников, показали свое место в строю. Объяснили что-то по распорядку и внешнему виду, о международной ситуации, т. д. Простояли под холодным пронизывающим ветром почти час, продрогли… В казарме, матерясь и ругая всех, обсуждаем услышанное:

1. Резкое ухудшение международного положения. С 17 февраля идет война между Вьетнамом и Китаем с большими потерями с обеих сторон. Версия — нас подвинут к границе, там будем принимать участие в действиях… Чьих и как?

2. Перевороты и революции в соседних государствах (Иран, Кампучия, Пакистан…)

3. В медсанбате из запасников нет ни одной женщины, что подтверждает мнение кадровых офицеров-знатоков: «Это неспроста…»

Впервые появляются неспокойные мысли…

Человеку, далекому от политики или, по крайней мере, не имеющему отношение к службе в Вооруженных силах, каковыми мы и являлись, до этого и в голову не приходило что-либо о серьезном. А относительно своего пребывания здесь почти были одинакового мнения — что это отдых на несколько дней на полном государственном обеспечении…

Теперь оно несколько пошатнулось…

После обсуждения этих вещей наш совет решил обратиться к командиру батальона, (конечно, заранее «обработав», как нужно, замкомандира батальона по политчасти майора А-ва — он, вроде, «мягче и с пониманием») с просьбой отпустить нас на 12 часов домой, чтобы взять хотя бы туалетные принадлежности, успокоить семьи. А кое-кому это было нужно и по работе.

План удался! Замполит и начальник штаба поручились за нас и это все решило: нас отпустили с 12 часов 07.03. по 12 часов 08. 03. Сутки!

В Алма- Ате, поймав такси доехал до садика, куда попал как раз к «тихому часу», но прорвался в группы и поцеловал сына, спавшего мирным сном и прошел к младшей группе, к дочери. Увидев ее понял, что она не спит, т.к. веки ее, насильно зажмуренные, под «внушением» воспитательницы, сильно дрожали… И, когда я прикоснулся губами к ее щеке, она вздрогнула и широко открыв глаза, буквально вцепилась ручками к моей шее и зарыдала во весь голос…

08.03. в 11:50 были в части.

Анатолий взял автобус с работы (он работал директором «Дорстроя №13» г. Алма-Аты) и мы все дружно и очень весело, нагруженные продуктами, водкой, спиртом прибыли в часть.

И… началось…

На обед в «конюшню» (так окрестил офицерскую столовую Гена) не пошли.

Пили за женский праздник и за своих жен, подруг, за все, что приходило на ум…

Удивительно, никто нас не тревожил, то ли в честь праздника, то ли было не до нас?

У нас — у всех — душа нараспашку!

О каждом узнали то зерно, что составляет суть личности, независящей от его общественного положения в жизни. Я бы сказал — скрытое от чужих глаз при нормальных обстоятельствах…

Что может быть безумней общества пьяных мужчин, представивших (возомнивших) себя офицерами! Орлы и герои! Ни меньше, ни больше!

Только и «орлиная хватка» и «героизм» из области «подвигов» и «войн» бытовых и любовных. Но все это преподносилось как подвиг гусара…

Мне 31 год, не ребенок, но, оказывается, я полный профан во многих вопросах некоторых сторон жизни, из-за чего мне дали кличку: «Чистоплюй» (в переводе на гусарский жаргон — «Чистопердяев»).

Постараюсь коротко объяснить происхождение (и причину) нескольких кличек, подгоняя под некоторое благозвучие, избегая нецензурщины…

Гена. Типичный представитель современной молодежи. Бравирует как удачливый в любви поручик. Любимая тема — разврат, о котором рассказывает аж пена идет изо рта. Из 10 слов — 7 «слова-паразиты» непотребные. Сам стройный, голубоглазый, красивый. Так и прилипла кличка «Поручик» со всякими довесками по ситуации.

Анатолий. Сибиряк. Охотник. Самый габаритный среди нас (не только), еле-еле подобрали форму. Ему дали шинель строевого офицера (а у нас остальных-форма «партизан») с капитанскими погонами, одну звездочку только убрали. А сапоги пришлось распустить по заднему шву голенищ. С открытым нравом, часто попадается впросак из-за бесхитростных рассказов о себе…

Подвергся развращению на глазах: слушая Гену и подобных «падал» в обмороки, еще и еще раз переспрашивая самые страстные моменты. По серьезному признавался всем: «Вот почему „не стоит“ на жену… Вот вернусь — буду делать как вы говорите…»

Тяжело переживал трагедию с любимой женщиной, умершей после пустяковой операции 3 месяца тому назад (плакал по-детски!)

Как-то он стал душевно ближе всех остальных мне.

Поначалу за один рассказ начали было называть его «Каннибалом», затем это оставили. Чаще «Политрук» как и по должности. А история эта — не для пугливых…

…Есть в Сибири город Барабинск (под Барнаулом), где он родился, учился в школе, а после армии судьба закинула его в Алма-Ату, где женился и остался работать, окончил институт. Лет через 10 во время отпуска он посетил свой родной город, нашел друга по школе. Отдохнул хорошо и однажды, вспомнив про свою школу, уговорил друга этого посетить ее. Когда они подошли к школе Анатолий, увидев старую чугунную скамеечку вдруг вспомнил, как возле нее сидела тетя Маша, которая торговала такими вкусными пирожками с мясом, которые к тому же были дешевенькими. Он и произнес вслух: «А помнишь, Сашок, тут сидела тетя Маша, у которой были самые вкусные и дешевые мясные пирожки?»

Реакция Саши была неординарная: он резко отстал и схватившись за живот стал как-то странно икать… Вид его был чумной… Он махнул рукой и даже отвернулся, пошел в обратную сторону. Анатолий, удивившись его поведением, догнал его, поинтересовался причиной такого его поведения…

…Не одно поколение учеников этой школы кормилось у тети Маши, у которой пирожки были мясные, очень вкусные и, что очень было кстати, дешевые… В перерывах голодные школяры с жадностью разбирали ее товар. И Анатолий с друзьями все 10 лет учебы ел их…

Была у них в классе красавица-девушка из семьи местных интеллигентов. Сама она собиралась поступить на юрфак… Анатолий ушел в Армию и не вернулся сюда. О судьбе красавицы не знал ничего. Оказалось, что она скоропостижно умерла. Родители ее, погоревав, похоронили дочь на местном кладбище. Был у нее дядя, который на похороны не успел, но приехав и разузнав некоторые подробности, уехал в областной центр, вернулся с постановлением областного прокурора о проведении эксгумации для определения причины смерти племянницы. Когда вскрыли поднятый гроб — он был пустой! Закрутилось следствие и вскоре все выяснили: дед-сторож, лет 20 проработавший тут, оказался мужем той самой тети Маши… Вскрытие многих могил, особенно свежих, не оставило сомнений — дед с бабкой на пару занимались выниманием покойников, чтобы пустить на пирожки…

Наш Анатолий, когда узнал об этом, чуть не умер. Его начало рвать сильно, не говоря о моральных переживаниях, из-за чего, как сам признался, еле остался в своем уме…

Тимур. Из перспективных. Обеспечен. Круглолицый усач. Его рассуждения по любому вопросу обнажены до цинизма. Выдвигает теорию о сексуальном воспитании девочек с детского садика, включая свою дочурку 3-х лет…

Когда вернулись в часть, рассказал сколько раз, когда, где и как сходился с женой с подробностями ласки и т. д… Получилось 8 раз (!) за день, чем заслужил «почетное звание «Гигант половой.»

Он из тех, кто ни за что не упустит своего, если не больше…

Давид. Еврей с более выраженными чертами лица арабов, что ли. Самый старший.

Его юмор такой едкий. Рассказывает анекдоты и про евреев, и про другие народы, но всегда с «двойным дном» и, если вдумаешься, получается, что, все-таки еврей лучше… Саша. С густыми бровями, плотноватого телосложения, если не жилистого. Когда ходит его голова в такт шагам, как бы совершает еле заметные поклончики. В разговорах дотошный. Любит пикантности. Как многие научные работники иногда доводит слушателей своими идеями, теориями до бестактного по отношению к себе поступка, т. е. собеседник просто вставал и уходил. Каратист. И еще — к моему великому удивлению — оказался самым лучшим знатоком сексологии (разумеется, не в научном понятии этого слова). Кличка — «Аптекарь».

Валерий. Представьте. Если одеть его в черную сутану и повесить на шею крест, да на макушку красную монашескую шапчонку — ермолку — вот весь Валерий. Его внешний вид и без его мягких проповедей о праведной жизни само-собой породил прозвище «Монах». Но несмотря на столь почетный сан и он поддался сатане, который вышиб его убеждения из его такого пухлого и мягкого тела (и души тоже)…

Время нашего «кайфа» и балдежа кончилось 9 марта после обеда, когда объявили общее построение. Со всеми следами и последствиями вчерашних возлияний выстояли героически на этом самом построении.

В общем, каждому подразделению поставили задачу по освоению и проверке табельных средств медсанбата и к 10 марта быть «готовыми во что бы то ни стало!»

Начиная с этого часа и до обеда 10 марта занимались теоретической и практической подготовкой, натаскались имущества медсанбата. Прослушали первые сведения о новых видах вооружения как нашей армии, так и армий капиталистических стран. В частности, об автомате АК-74 со смещенным центром тяжести пули, которая, попав «в пятку может выйти через голову» — изуверском оружии, хоть и нашей армии. Оказывается, весь мир давно плюнул на Женевскую конвенцию 1916 года по «запрещению нечеловеческих (изуверских) видов вооружения», поводом к которой стало применение в первой мировой войне разрывных пуль «дум-дум», которые не столько убивали людей, сколько калечили. О «Мухах», «Шилках», «Стрелках», о не обнаруживаемых итальянских минах с пластмассовыми корпусами, противопехотных минах — сюрпризах…

О «пластитах» — взрывчатке, мягкой как пластилин, которые «вот-вот поступят на вооружение (или уже поступили в армии США, которые, якобы, являются их разработчиками…)

Удивили реальности об уязвимости бронетехники, самолетов, вертолетов… Самое шокирующее («на десерт»): наш гранатомет. Каждая граната-контейнер напичкан 30-ю тысячами игл со смещенным центром тяжести. При взрыве (а она взрывается над землей) в радиусе 30 кв. метров расстояние между иглами составляют 5–7 см, а таких гранат в магазине, похожем на противотанковую мину, 30… Что или кто может уцелеть?! Первое испытание по применению их в боевых условиях против китайцев в феврале показало небывалую эффективность против живой силы: расчет из трех человек — вьетнамцев уничтожил целый батальон пехоты китайцев!…

К обеду 10 марта дали передышку. Усталые и поэтому в особо недобром состоянии духа, что сопровождалось «словесным поносом» нецензурного содержания, вваливаемся в казарму. Обнаруживаем приставленную новую кровать, на которой — сапоги на спинке — лежит старший лейтенант в безмятежном сне. Проснувшись от нашего шума, опускает ноги на пол и некоторое время лежа рассматривает нас. Не спеша поднимается и расправляя складки своей формы подходит к нам. С несвойственной для нашей компании сдержанностью и еще каким-то поведением человека «всегда правого» что ли?, представляется: «Старший лейтенант К-в». На наши ответы с рукопожатием добавил — Анатолий. Букву «р» произносит картаво…

То ли усталость, то-ли что другое, больше ничего не клеилось (в смысле разговоров) и, не раздеваясь, как были в шинелях, падаем на кровати…

Просыпаемся от топота сапог запыхавшегося солдата: «Офицерам срочно явиться в штаб!»

Из штаба к нам навстречу высыпали кадровые офицеры. Общее построение…

В общем, 2 часа времени на погрузку на все виды транспорта. Выступаем в 18.00…

Как только закончили погрузку — снова построение. Начальник штаба зачитал приказ о закреплении ответственных за каждый транспорт офицеров. «Лейтенант Ж-в! Номер машины… Водитель — рядовой Раев…». Затем, прохаживаясь перед строем своими «индюшачьими» шагами, выступил командир: «…Каждый офицер отвечает головой за машину и груз, за закрепленного солдата–водителя… До 19.00 — ужин…. Еще раз проверить все… Обо всех обнаруженных недостатках доложить своим командирам и тут же — срочно — их устранять!.. Ровно в 19.00 построение. Разойдись!» После скорого ужина разыскал рядового Раева, водителя ГАЗ-53. Оказался киргизёнком первого года службы. Машина нагружена полностью.

«Как дела? Как машина? Груз закреплен?..» — задаю несколько вопросов после знакомства. Ответ «Ни знаю» и его недоброе спокойствие заронили в мою душу первые ядовитые капли беспокойства.

19.00. Построение. Объявили о месте каждой машины в колонне.

«…Занять свое место в колонне… Ждать сигнала к движению сидя в кабине… Напоминаю офицерам: полностью вступает в силу приказ о личной ответственности…» и т. д., и т. д. — опять дает наставления командир… Вот вытянулась колонна. Уже ночь. Темная ночь. Тепло по-летнему. Накрапывает дождь. Душно. Ждем сигнала «Сидя в кабине.» Вдруг вместо сигнала — построение. Натыкаясь на своих и чужих, ругаясь, строимся. При свете фар появляются офицеры. Свои и незнакомые какие-то — полковники и подполковники. Один из незнакомых коротко повторил уже не раз услышанное об ответственности, о дисциплине и соблюдении порядка во всем… «Начмедарм полковник С-ко», — вполголоса произнес лейтенант Дз-а, кадровый.

Другой, подполковник, замкомандира дивизии по технической службе, как-то, даже не по-военному, начал толковать о том, что следует делать, чтобы не допускать аварии и другие «ЧП». Как поступить в случае вынужденной остановки из-за «всякой — всячины…» О трудностях предстоящего маршрута…

Мне, хоть я слушал его внимательно, показалось противным его многословие.

Еще после нескольких напутствий и наставлений дали 10 минут «на личные нужды».

Нашу «семерку» разбросало по колонне так: в головной части третья машина Саши, 5-я моя. Договариваемся, чтобы на остановках (привалах) собирались у наших машин, чтобы при отправке остальным легче было найти свои…

Раза два промелькнула фигура нашего Анатолия-2, кажется, с ним рядом был замполит.

С ним — Анатолием-2 как-то особо не успели познакомиться. У него на петлицах эмблемы технических войск. Кем он числится у нас ни он сам не сказал, ни мы не поинтересовались.

Поползли слухи — идем на границу, на самую-самую!

Решили было «отметить» начало «великого похода», да не успели: «Заводи!»

Поехали! Настроение поднимается. И я минут через 15 пытаюсь заговорить с Раевым. На несколько вопросов моих отвечает одним словом «Да» или «Нет» или «Ни знаю…»

Пробую на казахском — результат тот же. Ясно: из «дубов…»

Задумался о событиях последних дней. Сколько впечатлений за эти 4 дня!

А предстоящее вызывает еще большее любопытство! Марш этот — интересно! Граница — интересно! Лишь бы дома мои продержались несколько дней. Жена приболела (ревматизм), лечиться некогда…

Сыну 5 лет… Хороший мой! Год назад перенес тяжелую операцию

В начале нового 1978 года воспитательница и заведующая встретили меня, когда я заехал туда после работы, чтобы забрать детей с садика, с встревоженным видом. Особенно вздыхала наглядно заведующая — ингушка, приятельница моей тещи, благодаря чему мы устроились сюда (а так пришлось бы ждать неизвестно сколько в очередях!) Она чуть не плача показала горшок сына, который был наполовину в свежей крови! Говорит, что специально не разрешила выливать, чтобы показать нам… Дома с вечера до самого утра он часто просился на горшок и каждый раз ходил свежей кровью. Оставив жену с детьми дома, поехал на работу, начал отпрашиваться у профессора, зав. кафедрой С.Н…

Он, узнав обстановку мою, чуть посидел, затем набрал по телефону кого-то и пообщавшись с ним, доложил о моем сыне и попросил оказать содействие.

Положив трубку, достал из красивой папки лист бумаги с его визитными данными с указанием его многих титулов и красивым почерком начал выводить буквы. Подписав, положил ее передо мной и сказал: «Это передашь зав. кафедрой детской хирургии Центральной детской клинической больницы на улице Чапаева профессору Ормантаеву Камалу Саруаровичу… Он — Главный детский хирург Министерства Здравоохранения КазССР. А я сейчас позвонил главному врачу клиники. Он вас устроит в клинике и проследит за вами. Не бойся. Срочно надо заниматься твоим сыном. Будь спокоен, я здесь все улажу сам с твоими больными. Держи меня в курсе. Удачи вам!..»

Сына, уже обессилившего от потери крови срочно положили в клинику и после срочного клинического разбора на следующий день, решили взять на операцию по жизненным показаниям. Его готовили на операцию целых три дня… А это — режим голода и подготовка кишечника на сложную операцию, т. е. очистительные клизмы…

Сын превратился в бледную мумию… И при моем появлении еле шевеля губами произносил одно и то же: «Папа… хочу кушать… Дай чуть-чуть хлеба… Я никому не покажу, чуть — чуть съем…» По каким-то причинам операцию отложили еще на один день. В день операции мы с женой простояли перед опер. блоком несколько часов ни живые-ни мертвые… Вот сына вывезли из операционной и не разрешив подойти к нему, хотя мы были в халате и в маске, увезли в реанимационное отделение… Еле живые дождались профессора, вид которого несколько успокоил нас. Он уже без маски в операционном костюме подошел к нам и вкратце изложил ситуацию. У сына в сигмовидной кишке вырос (скорее всего врожденного происхождения) одиночный, т. н. аденоматозный полип с обильным кровоснабжением, одна из артерий, самая крупная на вершине полипа подверглась эрозии — лопнула- вызывая опасное кровотечение. Ему, профессору, удалось иссечь полип полностью через доступ с вскрытием толстого кишечника. (Вот, где пригодилась предоперационная тщательная подготовка кишечника!)

Послеоперационный период протекал без осложнений, но сын, придя в себя после операции слезно продолжал просить «чуть-чуть хлеба»! Через 12 дней его выписали домой. Я, пользуясь благосклонностью своего профессора, неделю посидел с ним. У него закрепилась в его несовершенном еще сознании страх голода как в рассказе Джека Лондона «Любовь к жизни», когда его герой оказался среди льдин и снега на севере, долго шел, а затем, окончательно обессилев, полз к людям в компании старого больного волка, который шатаясь от слабости брел за ним в ожидании его конца, но стал жертвой человека, который зубами вцепился к шее волка и высосал кровь… А спасенный людьми долгое время от страха голодной смерти делал запасы продуктов, пряча их в подушку, постель и другие места. Сын же, не знающий ни Лондона, ни его героя, инстинктивно, но с той же последовательностью делал запасы еды, в основном куски хлеба, пряча их в подушку, под матрасик своей постели… Несколько месяцев мы не могли отучить его от этой привычки. Слава Аллаху он быстро пошел на поправку…

Наша самая искренняя благодарность и всем земным людям, принимавшим участие в его выздоровлении!.. Особо — моему профессору Сакену Нугмановичу!

Дочери 3-год. Тоже недавно перенесла тяжелейшую пневмонию. Сейчас вроде ничего. Она была относительно крепким ребенком, ничем до этого не болела.

…Жили мы в конце 1978 года в двухэтажном съемном домике по адресу ул. Ленинской смены, 18«а» (Это на первой Алма-Ате). С нами (на первом этаже) жила моя двоюродная сестра Торгын — певица консерватории им. Курмангазы, где одновременно училась на заочном отделении по классу «народные инструменты», а именно по классу к о б ы з — редкой (!) и очень перспективной профессии. Живем, общаемся неплохо. Проходит месяц — другой, когда в воскресный день декабря на фоне полнейшего бардака — своего рода генеральной уборки со стиркой белья и т. д. к нам (на второй этаж) поднялись двое мужчин. Поскольку домик был старой конструкции с низкими дверными проемами шедший первым мужик в норковой шапке, в коричневой средней длины дубленке и джинсовых брюках довольно низко пригнулся, переступая порог, а когда он с определенной осторожностью начал выпрямляться… я своим глазам не поверил — стоит,

будто сошедший с экрана знаменитость Союзного уровня после фильмов «Конец атамана» и «Транссибирский экспресс», не считая других ролей рангом поменьше —

Асанали Ашимов! Следом протискивается другой, тоже артист театра и кино Ануар Борамбаев… Он был без шапки, длинные волосы причесаны вправо, в натуральной меховой (бараньей) шубе. От невероятности такого я сдержанно поздоровался с ними, провел их в другую комнату. Я был уверен в том, что они просто заблудились. Жена начала убирать с пола и других мест белье, постельные тряпки, разложенные для стирки.

Машинка наша «Алматинка» вовсю тарахтела во всю мощь, которую тоже быстро выключили. Усадив неожиданных гостей, я спросил, не ошиблись ли они адресом, что готов помочь по мере своих сил…

На лице Асанали появилась его знаменитая улыбка — всепрощающая, с ехидцей и одновременно высокомерная: «Нет, не заблудились… Мы ищем… невестку… Мы за… Торгын…» Следующее его выражение (я не желаю повторить даже) настолько было пронизано наглостью, что я долго просидел молча!

Он — столь боготворимый до этого всеми, в том числе и мной, (да простит меня Аллах!) вмиг предстал в образе наглого «барымтачи», не уважающий этикет — ментальный казахский этикет, подобающий при таких обстоятельствах, как начало сватовства! А то, что он допустил в отношении моей сестры — хоть и на словах — за это можно бить по морде!

В данной ситуации он предстал в истинной роли Бекежана — разбойника с большой дороги: «Не дашь по доброй воле — возьму силой!» (Бекежан — отрицательный герой народного эпоса «Кыз Жибек», а Асанали сыграл роль Бекежана в фильме — экранизации эпоса).

Жена, видимо, тоже не веря своим глазам, накрывала на стол…

Актеры о чем-то переговариваются меж собой.

Сели за чай и я, не скрывая свой настрой, но все же уважительно — законы гостеприимства! — высказался так: «Вы — люди известные всем, в ком обитает дух казаха. И я уважаю вас тоже. В принципе никто не противится обычаям… Будущее наших детей волнуют всех. Вы, Асеке, надеялись, наверно, легко урвать победу…

Но у нас тоже есть Родина, родственники… Чувство самоуважения как у всех казахов.

То, что вы пришли с предложением делает вам честь. Однако, вопрос этот решать не мне. Как они скажут-так и будет…»

Недовольно пыхтя, ушли.

…После их ухода мы с женой пытались установить личность женишка. Дело в том, артисты по натуре люди «коллективные». К Торгын приходили и по одиночке и оптом. Среди них один, не похожий на казаха, а больше смахивающий на уйгура или турка с еле заметной горбинкой носа, но с закругленными спинкой и кончиком его («картошкой») забрел к нам и стеснительно спросил о Торгын. Я заметил, что у него несколько — еле заметное — сходящееся косоглазие. Наверно, он и есть племянник Асанали…

Вскоре, уловив момент я позвал Торгын к себе на чай, поинтересовался о нем, но она стала все отрицать. Однако, он несколько раз был замечен у нее, и мы убедились в том, что он и есть жених. После чего я опять поговорил с сестрой, помня «откровение» Асанали, скрытно обсматривая ее со всех сторон…

Я срочно написал письмо к родственникам в родном ауле — сестре на год младше меня, но самой старшей в семье покойного брата Оспана.

Параллельно шли переговоры с будущими сватами здесь. После ответного в мой адрес письма Айтжан (она довела до меня общее решение родственников), приступили к подготовке всего, связанного со свадьбой. Я обучающийся на очном отделении клинической ординатуры в АГМИ получаю стипендию 90 рублей… Запасов не имели. Продали ковер иранский, (по великому соизволению властей района, а именно по распределению райкома КП (!) на третий год работы в ЦРБ «за хорошие показатели в сфере здравоохранения разрешить хирургам ЦРБ супругам Жетеевым приобрести без наценки из фондов райпотребсоюза ковер — 1 шт., шапку ондатровую мужскую — 1 шт.».

Продали комплект венских стульев. Причем все эти товары пришлось увезти на такси на «Барахолку» — универсальный базар за границей г. Алма-Аты. Продали ковер и стулья удачно. А продавая шапку попался ОБХСС… Они шапку забрали, а меня застращав возможными карами, «доили» с год… В январе месяце прошла совместная –«три в одном» т. е., обряд сватовства, проводы невесты с нашей стороны и аналогичные действия со стороны жениха. Наших было тринадцать человек во главе с моим отцом, которому было 84 года. Мы в своем доме провели ответный обряд угощения сватов.

И в этих заботах не уследили за детьми… Зима, как назло, была морозной — ночью до -290С. Уголь кончился некстати… Топили чем попало. Дочка простудилась крепко.

Да! Асанали, оказалось, брал меня на понт: сестра родила мальчика в январе 1979 года. Через 14 месяцев после тех слов! Назвали мальчика С ы р ы м о м в честь легендарного казахского батыра Сырыма Датова…

На фоне этих воспоминаний точит душу беспокойство о детях…

Да ладно нюни распускать! Я же теперь офицер! Почти настоящий. Мне, наравне с кадровыми (настоящими) оказано доверие. Конечно, совершенно неожиданно. Но, однако… и, собственно, почему мне?! А, наверно, по заполненной лично мной анкете в третьем отделении военкомата, куда меня «пригласили» по повестке через несколько дней после того, когда я встал на воинский учет по причине смены места жительства, а именно, переезда с Алма-Аты — 1 на ул. Летнюю,3: отсюда ближе и до детского садика и до кафедры, где я учусь в очной ординатуре. Так, если об этой анкете, то там было многовато вопросов, на которые я добросовестно ответил (партийность, национальность, парашютный спорт, самбо, водительский стаж и т. д.)

А, черт с ним, с этим маршем! Решительно настраиваюсь на оптимистический лад…

…Машина идет тяжело. Неужели груз такой тяжелый? Знаю лишь, что везем что-то медсанбатовское, наглухо накрытое тентом. Смотрю на Раева — он спокоен. Успокаиваюсь и я. Настроение вновь поднимается. Посмотрел, высунув голову через боковушку: и впереди и сзади яркий свет множества фар, смело пробивающий дорожную пыль из-под сотен колес…

Вспомнилась своя шоферская молодость, когда крутил баранку ГАЗ-51 «Техпомощи».

Вот была жизнь! Особенно во время уборочной…

Раньше всех приезжали на полевой стан с механиком отделения Макcутом, красивым голубоглазым башкиром и выясняли неисправности сельхозтехники (комбайны СК-3, СК-4, трактора и др. техника), затем с этими заявками катили в центральную усадьбу совхоза и там ругались с завскладом, механиком, инженером и прочими, выбивая запчасти, затем спешили назад, чтобы как можно быстрее поставить технику в строй. Сколько перебрано всякой техники в полевых условиях… В те года в штате бригад не было так называемых «мастеров-наладчиков», а всю работу по разборке и сборке осуществляли сами механизаторы и механик отделения и, конечно, и я.

И так целый день и часть ночи, пока не остановится последняя техника. Потом, оставив механика у его дома, наспех пожевав что-нибудь, умывшись, катил в свое удовольствие.

Часто возил друзей в соседние деревни на танцы, свидания, а то и на охоту…

Мне кажется, и не спали совсем и не было усталости, не было болезней!

А был один дли — и — и — н-ный солнечный день моей родины! Была одна бесконечная, большая радость!..

…Просыпаюсь от чувствительного удара по голове. Точнее, сам бьюсь сонной головой об «бардачок.» В кабине жарко, особенно затекшим ногам. Кое-как рассмотрел циферблат часов — едем около трех часов. Раев сидит напряженно — как будто толкает машину за баранку сам. Но по его лицу ничего не понять. Спрашиваю, все ли нормально.

«Ни знаю…»

Дистанция до машины впереди увеличилась раза в три. Оглянулся назад — окно закрыто грузом. Встал на подножку — машины сзади едут впритык друг к другу.

Тут доходит до сознания окончательно: мотор ревет на высоких оборотах на 3-й передаче. Улавливаю запах пара. Ясно–кипит вода в радиаторе, о том же говорит указатель температуры воды на щитке.

«Вода кипит, не видишь?!» говорю. Раев поерзал, потирая зад об сидение, схватился правой рукой за рычаг переключения, ответа не последовало. Спрашиваю, есть ли запас воды. «Нет.» «Почему?» Ответ его потрясает меня основательно, что непроизвольно вырывается «Ни х… себе!» Оказывается, единственная канистра и та с дыркой…

Как я упустил? Не проверил? «Ш-ш-офер!»

Встал снова на подножку, осмотрелся: мы создали помеху последующим за нами транспортам. Нужно что-то решить. Что? Мысль об остановке отвергаю сразу: во-первых, приказ «не останавливаться», во-вторых, сможем ли вообще сдвинуться с места, если остановимся…

Что же делать? «Прими вправо, понял, вправо… Да включи, балда, правый поворот, пусть объезжают. Не останавливайся!» говорю в надежде на то, что среди обгоняющих да вдруг окажется водовоз… Нас уже обогнало 4—5 машин. За кабиной настоящий холод. Водовоза не видать. Зашмыгав от холода носом, влезаю в кабину. Что делать?

Ясно одно — долго так не протянем. Блин, вдруг заклинит мотор… Тьфу!

Вклинилась перед носом, едва обогнув нас «Мормон» Тимура («Мормон» — ЗИЛ-157, почему дали ему такую кличку солдаты — запасники, не знаю).

Вдруг — о, радость! — передние машины, перемигиваясь правыми поворотами останавливаются… «Глуши». Прыгаю на землю с чувством облегчения. Ноги слабо держат тело. Иду к Тимуру, который «сливает» у задних колес. «У меня уже побежала» шучу, имея в виду радиатор машины. «Надо было на ходу, с подножки» советует он. Я тоже почувствовал острую нужду, облегчился. Где водовоз — он не знает.

Раев откинул капот — пар бьет отовсюду, сам успевает отпрянуть.

«Ух, какой фейерверк!» — это Тимур. Я: «Лучше и не придумаешь.» Раев, накрыв большой тряпкой, осторожно отвинчивает пробку радиатора. Шипение переходит в клокочущий шум и постепенно ослабевает. Решили осмотреть мотор. Подсветка под капотом не работает. «Переноски» нет тоже! «Ни знаю» Раева опять выводит из себя. Проклиная себя за такую свою оплошность (не все проверил!), других — за такой подарок как этот Раев с его дохлой машиной, лезу за карманным фонариком, который валялся где-то в моем чемодане. Из-за пара ничего нельзя разобрать, но где-то капает вода. То ли конденсат, то ли пробило где-то. Проехав вперед, останавливается «Бобик» командира батальона. Подошедшим (командир и начальник штаба) пытаюсь объяснить суть дела. Реакция командира непонятная: «Каков офицер, такова и машина…» и… матерится. А я ничего не пойму…

«Доложите, как положено» — подсказывает нач. штаба. А, вспомнил — где я и кто я! «Старший машины лейтенант Ж… Неисправность в моторе…» Не дослушав, бросает: «Вызови этого (называет фамилию Иванов)», опять матерится и уезжают.

Стою, дожевывая, вроде бы, незаслуженную обиду.

«Ищи канистру! Найди воды. Найди сержанта, доложи!» отправляю Раева, сам зло пинаю скат: «Е… мать!»

Кругом шныряют солдаты с канистрами и ведрами кто за чем — где-то недалеко ГСМ-щики. Там ругань, шутки. Появляются Тимур и Саша. «Малый привал перед перевалом… Последняя проверка техники. Сейчас будут раздавать «сухпай» и «форвертс нах Китай…» тараторит Тимур с зажатым в зубах мундштуком с сигаретой. При затяжке из темноты вырисовываются его монгольские усы и кончик носа, контуры мясистого лица кажутся еще шире (как говорят — «кирпича просят»). Трезвое сочувствие проявляет Саша: «Да-а, не повезло тебе маленько. Может, что-нибудь ерундовое, а?»

«А вот техника-механика» говорит Тимур, показывая на машину с будкой, подъезжающую сзади на малом ходу. Голос из чрева будки кого-то кроет многоэтажным матом: «Идите на х… Я отдал все вашему Афанасьеву… мать… б…!»

Тимур срывается с места и: «Дядя Коля! Дядя Коля!» и врезается в толпу позади машины. Это не техпомощь, а начпрод Николай Т-в, прапорщик, раздает на ходу «сухпай». Еще в первые дни пребывания в части Тимур успел «породниться» с ним…

За машиной все новые и новые кучки солдат, требующие «сухпай». В ответ — жирный мат («мокрый паек»). Получаем по картонной коробочке пайку. Хрустим сухарями, запивая водой из фляжек своих, следя за будкой, которая вдруг останавливается, что-то с шумом падает, прапорщик вовсю разошелся, кричит, будто резанный… Хохот, шум, топот ног…

Тимур успел еще раз сбегать. В руках (подмышках) еще 2 коробки, лукаво объясняет:

«Сп… л.» Оказывается, пьяный прапор свалился на землю вместе с коробками своими, а солдаты расхватали и бежать… Рядом с нами остановилась машина — «Газончик». Старшина-сверхсрочник («макаронник») осмотрел мотор, говорит, вроде все в целости. Раев заливает воду в достаточно остывший радиатор. Он только вернулся (слава Аллаху!) с двумя полными канистрами в сопровождении зло ругавшегося сержанта Афанасьева: «Сука, чмо е…, жалюзи не открыл даже… Перегрел мотор!» и сильно кулаком тычет в грудь Раева, еще замахивается, но не бьет. Тот прикрылся пустой канистрой, которую вырывает сержант. Я сделал шаг к ним: больно разошелся! Но сержант на меня «нуль внимания»: «Я тебе мозги вправлю, осел, когда приедем! Бери одну, потеряешь — убью, понял, ты, баран киргизский!» чем дополняет и злость, и чувство оскорбления и во мне! Раев, уж вовсю суетясь, убегает вновь. «Да, с таким идиотом недолго и до чего-нибудь еще хреновее! Так тебе и надо» … — на фоне этого злорадства шевелится и жалость…

Старшина просит, чтобы завели мотор, и я влезаю в кабину, газую, прислушиваясь вместе со всеми и в тревоге ожидая чего-нибудь ужасного. Вот старшина спрыгнул на землю и захлопывает капот: «Глуши, все в порядке», — снимает тяжесть тревоги с души.

«Почаще смотрите на щиток» снисходительно советует. «Да, проверьте масло».

Вернулся Раев, резво забирается наверх и под тентом пристраивает канистру с водой.

«Проверь масло, бензин». «Хорошо, товарищ лейтенант». Голос живой, даже радостный.

Опять просыпается жалость к нему: пацан. Ясно, что из аула (аил — по-киргизски) судя по «задумчивости» … «Масло — хорошо» показывает щуп. Убежал и вернулся с солдатом с двумя ведрами бензина. Переговариваются по-киргизски: помогает земляк, похоже «старик». Ушли вместе. «Ну, что?» на фоне света фар появляется командир. «Порядок, товарищ майор!» «А? А «неисправность в моторе?» с иронией спрашивает. «В панику раньше времени ударился, лейтенант! Я уже доложил зампотеху, черт…» Узнав причину съязвил: «Раеву не техникой, а ишаком управлять… А Вам — наука. Сейчас трогаемся. Это — начало перевала. Будьте предельно внимательны. И не отставать! Нас догоняют полки… Еще потеряетесь, черт возьми… Ищи вас потом!..»

Перевал — значит горы (в книгах читал). Единственная неприятность от начала этого перевала сейчас для меня — это то, что я совсем замерз. Дует холодный ветер. Ясно и морозно. Местами под ногами похрустывает лед и снег. Неплохо бы «согреться». Нельзя, вдруг какая-нибудь неожиданность, «торможу» себя. Иду к «Мормону». В кабине трое: солдат, Тимур и Саша. «Говорил же — ерунда» улыбается Саша. «Теперь я — первый. «Мормон» — второй, ты — третий. На привале соберемся у меня, «согреемся». Выходит из кабины. Потихоньку принюхался — не пахнет «горючим»…

Раев съежился за рулем, тоже замерз. «Прогрей мотор. Сами тоже погреемся».

Заводит. Сразу запотели стекла. Еще посидели минут 15.

Вот, наконец, замигали левые повороты и поехали. «С Богом!»

Долго «пилим» на 3-передаче, чтобы разогнаться хорошо. «Мормон» заметно отрывается от нас. Мы тоже, наконец, разогнались, держим дистанцию. Порядок!

Напряжение проходит. В кабине тепло. «Рай», Раев, да?» Мягко хлопаю его по плечу.

«Ты поел?» «Да. Кашу поели с земляком». «Вот здорово! А как? Когда успели сварить?» «А… Это… Банки, это… на выхлопной коллектор. И… это… каша сварился»…

Надо же! У меня слюнки потекли: так захотелось горячего!

Чтобы отвлечься расспрашиваю Раева откуда, кто родители и т. д.

Более-менее разговорился. Родители колхозные интеллигенты (бухгалтер и учительница). Семья большая. Он — предпоследний. Окончил 10 классов, работал. Затем от военкомата окончил школу ДОСААФ, права получил перед самой отправкой на службу осенью. В части почти не ездил на машине. Поставили помогать одному «старику», затем свою ремонтировал. Недавно только справились и обкатали мотор…

Эти сведения особо «обрадовали» меня: опыта-то у моего дорогого Раева, что у козла молока. Да еще этот перегрев мотора…

Успокаиваю себя: «Не тужи, все обойдется» Мотор гудит ровно, хотя с нагрузкой. Стрелка на щитке — около 800С. Мелькнул предупредительный дорожный знак: «Крутой подъем то ли 150 то ли 250.

Я — степняк, если и видел кое-какие возвышенности, подобие сопок в степи, то их «брал», как говорится, «с ходу» — такие они «большие», так что этот знак меня особо не потревожил. Всплывает в памяти эпизод из своей шоферской жизни, связанный с…

…Однажды ехал с полевого стана, что на зимовке «Капан», в село. Проселочная дорога — ровная как доска — шла на подъем (с южной стороны нашего озера была такая пологая возвышенность). Как обычно на такой дороге держу около 70 км, так как не так часто встречаются такие.

Вдруг навстречу перевалил подъем бензовоз. Сразу узнал — гроза молодых (да не только!) водителей, один из самых первых шоферов села А-н! Расстояние между нами быстро сокращается. Если уступлю, то потеряю многое: скорость, гладь дороги… Как назло, справа у обочины прицепной плуг, оставленный каким «долбаном», пока объедешь…

Будь, что будет! Держу. Он тоже разгоняется навстречу, уверенный в «моем уважении к нему», как к старшему, как к уважаемому, как…

Секунды начали пожирать метры… Краем глаза заметил — мой механик спокойно дремлет. Это прибавило смелости. В то время я «болел» авиацией. И представил себя в кабине боевого истребителя, а не «ГАЗ-51!» … «Иду в… атаку! Лобовую!» Вот уже вижу лицо вражеского пилота. Вот он… высовывает свой огромный кулак, то есть нажимает на гашетку и поливает мой истребитель из пулемета.» Я не сворачиваю. 30 метров… Он мигнул фарами. 15 метров… Ага! Сдали нервы, резко уходит влево от меня, прыгая на неровностях, которых достаточно возле любой дороги. От грохота встречной машины просыпается М.., но кроме густых клубов дорожной пыли ничего не замечает. В зеркале вижу: прыгая и переваливаясь на весенних колеях среди тучи пыли останавливается бензовоз, из которого прыгает «без парашюта» ас — А-н!..

Дорога все время идет на подъем и заметно сужается. Тут и без приказа о запрещении обгонов не рискнешь на это. Разъехались с двумя встречными. Почти сразу же после второй машины, как только прошло ослепление от света их фар, свет наших фар неожиданно натыкается на стену скалы. Это так неожиданно, что я невольно почувствовал напряжение в теле. Огни «Мормона» катят вправо, перед ним так же вижу сплошную стену. Интересно: небо и все вокруг во мраке, а в свете фар стена, высоту которой не определить. Такое ощущение, что сейчас дорога исчезнет в этой стене и ты вмажешься в нее. Но нет, дорога узкой лентой липнет к скале справа. А она — скала — все ведет нас вправо и вправо. Белая стена перед глазами и окружающая мгла вызывает легкое головокружение…

«Мормон» все заметнее удаляется. Наш же «Газик» тужится, но не поспевает за ним. Вот «Мормон» скользит влево. И вправду решил, что ли вмазаться в скалу?

Но стена слева обрывается, а на втором плане чуть блекло светится горная стена справа. Теперь она нас ведет влево… Потом — вправо… Чтобы освежиться и отогнать тошноту опустил боковое стекло и высунул голову и тут же увидел глубоко внизу цепочку огней — хвост колонны! Мать честная! Невольно нырнул в кабину. Лучше не смотреть!

С е р п а н т и н ы!

Ползем на 3-й передаче. Раев, чтобы не лишиться и этой скорости держит большие обороты. В кабине становится невыносимо жарко: греется мотор. Одинокая встречная машина сворачивает на маленькую — под скалой — площадку, в буквальном смысле — пятачок. Идея, скорее всего — надежда на спасение — последовать примеру встречника, когда закипит вода…, тащимся дальше. У меня появляется такое ощущение, будто не мотор, а мы сами «тащим» машину, так невольно напряглись мышцы. Дрожь во всем «теле» машины. Раев успевает врубить вторую передачу. Дрожь исчезает. Вот вновь мотор надрывается из последних возможностей… А подъем все круче и круче! Вот тебе и 250! Скала слева, дорога — совсем узкая лента. «Мормона» красные огни мигают далеко впереди и совсем исчезают за крутым поворотом влево, даже появляется сомнение в том, что дальше есть дорога. Приближаемся и мы. Не дай Бог — встречный! Невольно правая рука нащупывает ручку дверцы. Вот и поворот. Встречных нет. Но подъем еще круче!

Только проехали метров 25—30 опять забила дрожь. Раев засуетился, несколько раз его правая рука мечется между «баранкой» и рычагом коробки. Вот схватился окончательно за рычаг. Дрожи все больше! Еще мгновение и будет поздно!

«Переключись!» кричу. Или подумал? По-моему, кричала каждая клетка всего моего тела… Раев судорожно нажал на педаль сцепления, резко толкнул рычаг вперед, но ладонь его срывается и по инерции ударяется об панель и… мгновенная остановка… С воющим мотором загремели назад!

Помню, дверцу все-таки успел открыть, затем только вжался в сидение… Несколько прыжков, скрежет и… удар!

«Все!»

Последующий покой мне показался последним полетом в пропасть…

…Не знаю, сколько прошло времени…

Рывком открывается дверца (моя), захлопнувшаяся, вероятно, при ударе. При свете фар вижу тревожно-любопытствующие взгляды человеческих лиц, беззвучно шевелящих губами. Смотрю на Раева — сидит, обняв баранку, лица не видать. Хочу окликнуть его — голоса нет. Хочу дотронуться до него — рука не слушается. Из оцепенения выводит чье-то тормошение и какой-то далекий — далекий голос: «…заснули, что ли? Черти, пьяные… Груз раскидали!.. Ты, слышь!»…

В лицо бьет ослепляющий свет фонарика. «А-а, это ты?» -узнаю голос капитана Н-ко. Оживает и Раев. Глушит мотор. Вода кипит в радиаторе, шипит пар… Левая дверца, чуть приоткрывшись, упирается о скалу. Весь левый борт прижат к скале. Выходим через правую дверцу. В ногах еще слабость, от того, наверно, и покачивает. Вся спина, тело мокрые — сразу почувствовал на свежем ветру. Н-ко, будто что-то рассматривает на моем лице, подходит вплотную: «Не выпивши? Да?» — одобряюще спрашивает и, повернувшись к своим: «Слушай мою команду! А ну-ка, хлопцы, за работу»…

Солдаты поправляют тент, вновь укладывают груз, (часть ящиков оказались на земле позади машины). Капитан вновь подходит ко мне, спрашивает о самочувствии. «Ничего» — вдруг прорезался голос. Отошел от машины, осмотрелся: оба мы в рубашке родились!

Если бы это случилось метров на 15—20 раньше, то… То я уже ни о чем бы не рассуждал сейчас. Картина предстояла такая: за выступом скалы, который мы объехали, дорога, поднимаясь все круче, метров через 40 делает плавный поворот вправо, вот тут-то — чуть проехав этот поворот, мы и скатились вниз задом, и грохнулись об выступ скалы на левой обочине… Хлынуло чувство благодарности «хреновому» мотору, который все-таки протащил машину еще на несколько метров. Раеву, который хоть и не смог нормально переключиться, но удержал руль. Солдатам, офицерам, которые быстро привели все в порядок, залили воды в радиатор, завели мотор и под «раз-два!» вывели машину на более широкий участок дороги и впритык прижали к скале, освободив дорогу…

Посоветовав дождаться техпомощи здесь, Н-ко дал своим команду «Трогай!..» Сижу на подножке и провожаю взглядом вначале медсанбатовские машины, затем танки, БТР и всякую другую технику… «Значит, полки нас догнали… А командир, все-таки, меня потеряет» носится в голове ненормальное злорадство. Сижу и мерзну. Соображения никакого. Во всем теле тяжесть. Такая, что несмотря на чувствительный холод гор, не могу шевельнуться. Обдавая нас выхлопными газами и скудной пылью горной дороги, мимо грохочут танки…

Когда, наконец, из-за поворота вырулила огромная машина техпомощи, меня уж вовсю била дрожь. Зампотеху — подполковнику Х-ву, который перед началом марша «многословно» инструктировал нас и с которым я не думал иметь дело, вспомнив урок своего командира, докладываю как положено: «Старший машины лейтенант Ж…». «Да ладно, тебе. Все знаю уже» — по-простому перебивает он, немного снимая нервное напряжение. Зато усилилась дрожь, аж зуб на зуб не попадает, видимо, пересидел!

«Что-нибудь с мотором? Мне сообщили: „Авария, жертв нет, но и хода не будет“… Вот и ломал себе голову — куда тебя девать? А? Ехать-то еще ого-го! Скорее бы выбраться из этого чертова логова, перевалить за „гребешок“… А ну, сынку, заводи — послушаем… Так-так… А что?.. (уже кричит, стараясь перекричать рев мотора, но часть слов тонет в этом реве) … как часы „Павел Буре“… Эт-то хорошо… вам, очень хорошо… …своем ходу. Плюс один… Да не газуй ты, сынку. Ну вот, а то с этим криком недолго и геморрой поймать, да, доктор?.. Да-а… А что у нас минусы?.. А? Не тянет? Греется? О-о, этто уже минус… А ходовая? Цела? Да?.. Пойдет… А „габариты“ и фонарь накрылись, накрылись… как Берлин пи… й в сорок пятом… Но этто — что ширинку застегнуть после… Починим там» говорит, осматривая машину со всех сторон. «Ну — ка, подведем итожок: при расчете еще почти час ходу до гребешка, хотя он, по прямой, вот рядом! Ну чуть-чуть бы потерпеть твоей кляче, а?.. Прошел первый полк. На подходе батальоны другого. Если сам потащишься, то остановишь целые полки, как самурай на Хингане, а?.. А тащиться надо бы» … Чуть прислушался. «Ну, вот, догоняют уже»… Зашагал к обрыву. Присвистнул. Вернулся, мягко взял за рукав шинели, задумался. А у меня, как бы я ни старался, дрожало все. «Да-а, задрожишь после этакого… Видал — перевидал на своем веку». Чуть помедлив: «Ладно, лейтенант, цепляй. Не будем всему честному народу мозги е..ь! И–ходу, ходу!» Изрядно помучавшись, (буксир жесткий) прицепились. Прикурив, подполковник захлопывает дверь своей громадины. Поехали. Прогрели мотор, стало теплее. Вся видимость — это огромная будка впереди, «габариты» и повороты, и другие мудреные «штучки» (выдумки солдата-водителя). Да еще — частое мигание стоп-сигналов. Наверно, замыкает или еще чего. «Сапожник без сапог» — улыбаюсь про себя.

Стало светать. Видимо, снаружи холод усилился, потому что, никак не наберем тепла в кабине. Часа через два перевалили чертов гребень перевала! Остановились. Я и не успел открыть дверцу, как Х-в по-молодому очутился возле нас. «Дальше с Божьей помощью сами… Да смотрите у меня!» шутливо пригрозил. «А я подожду здесь, еще вдруг пригожусь кому». Отцепились и вместо «спасибо» начал: «А у Вас, товарищ подполковник, стоп-сигнал замыкает»…

«Ну да! Этто пружина педали, что-то, ослабла. А этому (кивает на своего водителя) все бы „выпендрюшки“ побольше вешать снаружи… А пружина — этто слишком просто, аж ему некогда» … Поехали сами.

Техпомощь, техпомощь… Опять перенесся в свою молодость.

…Полным ходом шла уборочная страда. Техпомощь, то есть, мы с механиком еле успеваем обслуживать все три полевые бригады. «Напряженка» сильная. Как назло в тормозную систему моего «Газика», откуда ни возьмись, попал воздух. День — два поездил на свой страх, затем привыкать начал: с нескольких пинков тормозит и ладно. Да и с механиком нет желания ругаться. Уже и поругались. В первый же день я начал возиться с тормозом, решив прокачать систему, а он прибежал со срочной заявкой: «Поехали!»

А я: «Тормоз надо прокачать»… Он: «Поехали, говорю!» Я: «Как же — без тормозов?.. Вдруг ГАИ» … Он — голос взвился в фальцет: «Поехали, ядрена бабушка! Я отвечу и ГАИ, и САИ!» Прокачал! Ремонт на этом кончился… А в последующие дни, как назло такая работа пошла — действительно не до моих тормозов было. И вот, однажды днем (к обеду) увидев у березовой рощи на хлебном поле скопление комбайнов М… сказал, ругаясь: «Е-е, ядрена бабушка… Опять у „Фестиваля“ что-то случилось! Опять, наверно, „полетела“ коробка! Жми туда, узнай» … («Фестиваль» — кличка забияки — парня, моего друга Е.) Жму! На приличной скорости выруливаю по проселочной дороге, огибая выступ леса. Дорога лежит меж двух берез, в тени которых, на заросшей травой дороге, постелив газеты, устроились механизаторы. Кто лежит, кто сидит–обедают. Расстояние — метров 20. Заметив машину, вытянули шеи и… продолжают жевать черномазыми физиономиями. Похолодев, нажимаю на тормоз… «Не работает, не успею!» — эти мысли парализовали меня полностью и вместо того, чтобы отвернуть влево или вправо, «качая» тормоз 3-4-5 раз… прямо еду на них! Вижу, как вытянулось улыбающееся лицо «Фестиваля», как повскакивали двое-трое и… врезаюсь! Мгновенно появилось такое чувство машины — век не забыть! Вот правым передним колесом проехал по чему-то твердому (в мозгу: «маленькое!»), левым — вроде по мягкому… Левым боком будки задеваю за березу, то ли от этого, то ли от сработавшего тормоза — остановка. Мотор заглох. Тишина. Через 1–2 секунды подняв голову, вижу удирающего в лес человека…

«Задавил! Задавил!» — в мозгу вертится. Тут же появился страх! Убьют! Дверца рывком открывается, и я лечу на землю. Сажусь в ожидании чего угодно и руки сами прикрывают голову. Что-то течет по лицу, щиплет в глазах…

Не бьют! Открываю глаза — сквозь боль в глазах вижу над собой бледное, исказившееся лицо первого драчуна — борца К… Ну, все! Убьет! Закрыл глаза, жду. Не бьет. Мысль «задавил» невольно принуждает к более здравому действию, опускаю руки, надо убедиться — так ли это? Кто–то кличет: «О.., О.» Чувствую осторожное касание чьей-то руки к моей голове. «Теперь точно — трахнет» …втягиваю шею. Тут раздался какой–то ненормальный хохот К. и прерывистое: «Поми-дд-оры… и-и-ии-ха-ха, и-ха-ха… Поми-доры». Открыв глаза вновь вижу, как К., извиваясь хохочет на все поле! Ничего не понимая, встаю. Хохочут еще несколько парней. С ума сошли, что ли? Нагнувшись, осмотрел пространство под машиной, людей не видно. Что-то все время натекает на лоб и лицо. Вытирая лицо, вылезаю из-под машины. Теперь хохочут все. «Фестиваль» вовсе катается по земле, что-то силится выговорить, но щербатый рот его (ползуба выбито в драке) не слушается… Долго стою в центре веселой компании, вытирая с головы и лица «грим» из помидор и яиц. Позже узнаю, что они приняли за кровь раздавленные при моем падении на голову, помидоры. А оказалось, что не дождавшись подводу деда Бопи с обедом, сели подкрепиться чем Бог послал…

Осторожно едем дальше. Минут через 15–20 задумался: а вдруг, действительно, не туда поедем, заблудимся! Надо было расспросить Х-ва, как дальше ехать. Злясь, обозвал себя последними словами. Дорога, пока извиваясь, без разветвлений, ведет вниз. Спуск тоже нелегок. Пропасть все время справа. Видимость очень хреновая! Так как, наступило то самое время суток, когда мрак ночи, невольно отступая перед утренней зарей, хоть и ненадолго — напоследок! — становится способным бросить свое черное покрывало на все окружающее: даже мощный свет фар не пробивает его, как ночью, а растворяется (разбавляется) в нем, как молоко в отработавшем мазуте…

Покашляв, как я понял, вместо обращения «товарищ лейтенант» заговорил Раев: «Теперь не заблудимся. Дорога в горах одна»…

Ух ты! Киргизёнок мой! Ты же: «В горах и долинах Киргизии…» (как передают в сводках о погоде). Верно, не одну горную дорогу топтал на скакуне (тут же «на ишаке» вертится неблагодарная усмешка).

Наконец-то посветлело. Едем уже смелее. Но даже на спуске мотор перегревается…

Вот на «пятачке» у обочины стоит машина. Тоже «ГАЗ-53». Незнакомый офицер нетерпеливо ходит перед машиной. Солдат снимает домкрат.

Поравнявшись, здороваюсь и спрашиваю: «Помощь нужна?» Нервный ответ: «Нет» «Медсанбат давно прошел?». «Понятия не имею»…

Поехали дальше.

Да, надолго запомню и тебя, Раев и эту поездку! С частыми остановками, израсходовав свой запас воды, побираясь у «встречных и поперечных», голодные и злые кое-как догнали своих. И то к концу привала. Доложил начальнику штаба капитану О-ву. Командира почему-то не было. Подумав немного, он посмотрел на часы: «Нет смысла копаться в моторе. Срочно старшину Иванова сюда!..» Старшине: «На прицеп его, иначе не успеть!» Мне: «А ты иди к своим, подкрепись. Они ждут — не дождутся тебя»

Действительно, увидев меня Анатолий и Саша подхватили под руки, подвели к очажку, где тлел костер, в чашках дымилась гречневая каша с тушенкой, при виде которой я чуть не лишился рассудка… Не успел проглотить пару ложек, Тимур, осоловело поглядев на меня, произнес как на чьей-то свадьбе: «Налить ему штрафную!»

Тут только окончательно убедился: вся «шайка» запасников пребывала «во блаженстве». («Согрелись»). Все дружно загалдели, налили пол — стакана из бутыли, где, скорее в спирту, плавали лимонные корочки. Долил воды (чистый не употребляю), получился целый стакан. Заробел, но присосался… «Пей до дна! Пей до дна… дна. Ии-ее-х…

Молодец, однако! Ну ты и пьешь!.. Как лошадь воду цедишь… Вот у Тимура глотка — так глотка! Что пушка вон того танка — чуть стакан туда не уронили!.. А ты ешь, ешь, а то как появится «Таракан» (новая кличка командира, как я понял) — сразу «трогай, к е… матери!»… «Ну, ребята, давай, еще по одной» — распоряжается политрук. Пока вновь разливали по полстакана на двоих, меня уже развезло, расчувствовавшись, коротко рассказал, как «почти побывал на том свете». Поздравили, «обмыли» и это, как мое второе рождение (повод!). В итоге, когда объявили: «По машинам!» Я, поднявшись, почувствовал такую легкость в теле, что казалось не иду, а лечу по воздуху… Поднявшееся из-за гор солнце, ясное небо, белый снег и еще неизвестно что, настраивало на поэтический лад.

Старательно выговаривая непослушным языком слова, декламирую что-то блатное, а затем, когда познакомился с подсевшим почему-то в кабину нашей машины поваром Сергеем (кстати, с земляком Есенина, т. е., прямо из-под Брянска, мало того — живет в с. Константиновка), я и вовсе «разошелся» … Читал стихи Есенина — нормальные и не совсем, приписываемые к его перу… Чем очень удивил этого солдата-первогодка…

Наш «ГАЗИК» прицеплен к «ЗИЛУ» старшины. Раев крутит баранку, губы жирные, еще что-то жует… Вдруг во мне вспыхивает злость к нему и про себя крою его матом на все лады! (Опыт-то появился!) И просто получаю от этого большое удовольствие! Не знаю сколько проехали, я словно проваливаюсь куда-то…

…Когда пришел в себя, то первое ощущение, это сильная пульсирующая головная боль. Почему-то стоим. Чуть приоткрыл глаза — яркое солнце в лоб и невыразимая белизна снега вышибли слезы из глаз. Время 13:40. Впереди (из-за «ЗИЛА» не видать) воют моторы, вразнобой кричит народ. «Авария?» Превозмогая головную боль, вылез из кабины, обошел машины. Шатает меня словно былинку. Тошнит и морозит…

Снега много, по колено. Впереди «ЗИЛА» — старшина, солдаты, переговариваясь между собой, курят. Кругом сопки, каменистые верхушки которых оголены: ни травинки, ни кустов. Снегу там лишь в промежутках каменных глыб. Лента дороги темнеет змейкой, огибая сопки как раз по снежной целине. Мы, т. е., медсанбатовские машины, стоим перед крутым спуском длиной примерно в 300–350 метров. Внизу — скопление машин с пушками на прицепах. Дальше начало недолгого (метров 200), но довольно крутого подъема, где крытый грузовик с пушкой на хвосте, тщетно тужится, пытаясь преодолеть подъем. Помогают солдаты, кто толкает машину, кто пытается удержать сползающую куда-то вбок длинношейку-пушку. Вот, то ли помогло дружное «раз-два», то ли вездеход зацепился колесами за твердый грунт, весь этот человеко-машинный клубок медленно начал двигаться на подъем.

Не знаю, какого труда стоило это черепашье движение всем его участникам за те 20 минут, когда было пройдено около половины пути, но закончилось довольно неудачно: видимо, самый слабый солдат, тем не менее дававший тот мизерный перевес над сопротивлением стихии, наступив неудачно поскользнулся, и, пока он путался под ногами других, произошла остановка… Недовольно урча мотором, подгребая под себя снежно-глинистую кашу всеми шестью ведущими, вездеход стал сползать задом, притом спрямив угол (к подножью сопки) вылез из колеи влево, в то время как пушка оставалась на колее. Солдаты бросились врассыпную. А машина съезжала вниз с возрастающим ускорением и, естественно, потащила и пушку. Пропахав по снегу метров 40–50, со скрежетом остановились. Народ вновь обступил машину. После одной-двух попыток вполсилы эту затею оставили. Закурили, кучками стали расходиться…

Появился Тимур, уговорил прогуляться. Увязая в снегу, скользя и падая забрались на небольшую сопку. Снег мокрый. Поиграли в снежки (кроме меня, т. к., любое движение отзывается сильной головной болью).

Мне тошно и по-прежнему бьет дрожь, то холодно, то жарко… Противнейшее ощущение! Заметив мое состояние, ребята уговорили «подлечиться». Пошли к Саше. Опять пропустили по стопочке из той же бутыли с лимонными корочками. Закусили салом, сухарями. Вроде полегчало, но «лимонные» отрыжки долго не проходят…

Примерно через полчаса спереди послышался грохот танков, показались их пушки, затем и сами танки. Два танка лихо развернулись, вздымая вихри снега, щебня, грязи и начали буксировку всех пушкарей…

Опять поехали. Наконец кончились сопки, вернее, удалились настолько, что вокруг нас было столько равнины, хоть езжай с закрытыми глазами.. Появилось чувство уверенности, что не сорвешься куда-то, не полетишь к чертям! И снега здесь нет, редкая степная прошлогодняя трава, какие-то карликовые кустарники кучками…

Теперь мы, медсанбат, едем своей дорогой, с частыми остановками, т.к., «Бобик» командира, как непослушная дворняжка, то на скорости отрывается от нас, то сворачивает в сторону, то как удирающая от другой, более сильной «шавки», мчится к нам…

Все это время мы останавливаемся и ждем. Командир же часто выходит из машины со своей картой, появляясь то на одном, то на другом возвышении, непонятно, чем занимается он.

В конце — концов мы решили плюнуть на все и набившись по двое-трое в кабинах, продолжили «процесс расслабления от предстоящих тяжких трудов»…

И… дорасслабились. Когда, наконец, прибыли к месту, мы все были «готовенькими.»

К тому же меня начало рвать: «лимонные отрыжки» не прошли даром. Вывернуло наизнанку. После чего напала такая слабость, что без посторонней помощи не смог пойти на общее построение. Спрятался за кадровым лейтенантом Д… Пока командиры сердито толковали о чем-то, мне вновь стало дурно: начал терять сознание. Из последних сил и, стараясь, чтобы не заметили начальники, вышел в тыл строя и попятился к машинам, где завернув за ближайшую, грохнулся оземь, как мешок. Лежу в каком-то полусне. Здесь пригревает солнце, хотя оно уже клонится к закату. Дурнота немножко проходит. Из «внутренностей» такие неприятные отрыжки с лимонным запахом! Потихоньку отыскал свою машину где-то позади других, завалился на сиденье и забылся…

…Когда меня растормошили уже начало темнеть. Саша и Тимур, оказывается, уже раза два подходили ко мне, не добудившись уходили, уложив поудобнее.

«С тебя бутылка, алкаш-одиночка, за то, что все мы прикрыли твое отсутствие…»

«Спасибо, ребята». Еще слабый, осмотрелся. Наш «ГАЗ» стоит в тылу всех других.

В моторе копаются Раев и другие, незнакомые мне, солдаты. Медсанбат напоминает муравейник: разгрузка машин заканчивался и под окрики и команды, сквозь ругань, командиров начали кое-где ставить палатки. В сознании неожиданно всплыло: «Для развертывания медсанбата необходима площадка не менее 400 х 400 метров, время на полное развертывание — 1 час 30 минут» … В ожидании разноса, стараясь шагать твердо подошел к начальнику ОПВ капитану П-ку, извинился по-своему…

«У них проси прощения» — показал рукой на людей ОПВ, «если болеешь, то мой совет: возьмись за свободный угол УСБ, да быстрее, мигом вылечишься…»

Поняв это, как наказание за свой проступок (для чего же солдаты?!.), хватаюсь за подаваемые сверху тюки… Ошибался я, наивный!

Под УСБ, УСТ и другие тяжеленые «приданные» медсанбата подставляют свои спины в первую очередь офицеры, т.к., за качество и нормативы спрос в первую очередь с них!

Поэтому они и трудятся «воодушевляя солдат личным примером и волшебными словами о…«такой-то матери!» В этом я убедился в последующие часы работы, когда до наступления темноты разбирали принадлежности медсанбата, ставили палатки, забивая колья в каменистую землю, собирали печки-буржуйки, часть которых не успели, т.к., в наступившей темноте среди всякого хлама не нашли трубы–дымоходы…

Вдруг одна палатка начала как живая тварь выгибать спину, и, словно еще раз подумав, завалилась на одну сторону, накрыв находившихся внутри людей. Смех, маты, ругань…

Как ни старались не успели полностью развернуться до самой темной темноты. Лишь тогда отцы-командиры прекратили эту пытку. Труд, действительно, пошел мне на пользу — вся хворь вышла вместе с потом. Единственное осложнение — это лимонные — до того противные отрыжки и привкус во рту!

Обживаем перевязочную палатку ОПВ, занятую под офицерское жилье. Расставили низкие металлические «раскладушки», на которые разложили по поролоновому матрасику. Все это в темноте, кто как сумел (фонарики наши в чемоданах, кучках вещей, валяются где-то.) Пока сходили к полевой кухне пожевать подгоревшую пшенную кашу под открытым небом и на пронизывающем ветру, пока нашли свои чемоданы успели полностью задубеть. Тут только заметили — какая тонкая вещь эта шинель! Стуча зубами, прячемся в палатку. И тут не рай — кругом дует, т.к., периметр (щель между стенками и резиновым полом палатки) не загерметизирован, потому что утеплители таки остались не распакованными. Двери, окна «сифонят», из двух буржуек одна только в рабочем состоянии (у второй не нашли трубу-дымоход). Ящик с топливом наполовину пустой, уголь какой-то подозрительный (перемешанный с землей?), да несколько чурочек, совок–инвалид… Двое при свете карманного фонарика долго пытаются разжечь огонь в печи, собирая бумагу, где только возможно, но бумага быстро вспыхивает, а толстоватые чурки не успевают заняться огнем. Маты и ругань не помогают.

…«Давай промочим спиртом» … раздается голос Саши. Не дослушав и истолковав это сообразно ситуации с печкой его начали громко крыть матом…

«Да я говорю — горло, чтобы не было, б…и, ангины» оправдываясь, но тоже в их духе успевает вставить Саша. «Кочегары» нерешительно поднимаются и один направляет на голос луч света. Там стоит Саша, рассматривая на свету свою бутыль. «Кочегары» бодро двигаются к нему. Сразу же оживает Тимур, который почему-то замолчал и затих: его отругал командир за ту самую свалившуюся палатку.

«Давай, Саша, все равно подыхать собачей смертью, так лучше с музыкой…» Мигом сообразили стол. Кто-то достал бутылку водки, кто-то сало, хлеб… Чей-то фонарик подвесили за стойку палатки. Вот разливают в кружки по кругу… Внутренняя дрожь от холодного спирта вскоре сменяется бесовым теплом в животе… Сашин спирт весь вышел, как и водка… В самый разгар веселого оживления нутро требовало еще.

Тут, всем на удивление расщедрился капитан Х-в, начальник медскладов — бросил на середину солдатскую фляжку со спиртом!

Повеселели, пошли анекдоты. На шум прибежал дежурный по части лейтенант Р-ло, угостили и его. Узнав о наших бедах с печкой, он привел солдата, вменив ему дежурство у буржуйки. И скоро затрещал огонь в печи, которая накалилась докрасна и хорошо пригревала стоящие вблизи кроватки. Повезло тем, чьи кроватки оказались вблизи. Я оказался через четыре, т. е., далековато…

Порядочно погудев, разошлись по местам. Плюхнулся на свою раскладушку и в приятной дреме подумал: «Всего-то прошло чуть больше суток, как покинули часть… А пережил столько событий, можно сказать на том свете побывал! И где сейчас находимся!.. На границе. На самом, можно сказать, неспокойном участке ее, исторически именовавшимся «Джунгарские ворота,» через которые веками совершали опустошительные набеги и джунгары и ойроты и другие воинствующие «соседи» наших многострадальных предков… О чем перед нами выступали местные командиры–пограничники. А капитан–особист говорил о бдительности и о мерах предосторожности: «Граница у нас на замке… Но людей воруют. Поэтому даже в расположении части ночью не ходить в одиночку, особенно когда идете «ставить мины» и «поливать цветы» (по нужде)»

…Ничего не снилось. Но постепенно начало каким-то холодным обручем стягивать тело. Непривычный труд и холод давали знать о себе! Сквозь пьяную дремоту чувствую, как пробирается холод: сначала стынут ноги в мокрых сапогах, бедра, спина… Ворочаюсь на другой бок. Завязываю шапку наглухо…

…О-о, сучий, собачий холод!..

Оживив буржуйку, согревшись и устав от попыток поспать сидя на ящичке (вынужден был вновь сесть на него), иду к себе. Тепло, которое «впитало» мое тело и которого «должно было хватить до утра» быстро уходит. Остаток ночи провел на своей раскладушке, пробуя все виды положения тела, позволяющие хоть сколько-нибудь сохранить тепло…

…Проснувшись (все–таки заснул) после чьего-то крика «Подъем!», лежу. Кажется без посторонней помощи ни встать, ни шевельнуться не смогу. Убежден, что околел. Одни мысли еще живые. Скрипят раскладушки, кое-кто уже поднимается, шумно зевают. Кто-то снаружи пробирается во внутрь, расстегивая и раздвигая двойные двери палатки. Вдруг слышу голос политрука: «Б.., покойник!» … Голос–полушепот в ужасе!

Не помню, как вскочил, но в мыслях: «Кто-то пьяным замерз!» Не сделал, спотыкаясь, и нескольких шагов, как в полоске света от наконец раздвинутых дверей палатки вижу: лежит покойник, завернутый во что-то белое с ног до головы. Ощущение свое — пером не описать! В том, что это чей-то труп — нет никакого сомнения.

Но… причем тут белое? Кто же он?! Он, который недавно только с нами веселился… Почему же в белом? Страшная догадка: убили и специально завернули… Подлый сюрприз! Несколько человек стоим на полоске света, будто убеждаясь или убеждая других в том, что не ты убит…

А он… Возле самой печки… Да… это же… капитан Х-в! Добрый–добрый капитан…

Голос в дверях: «Надо же на улице строиться! Чего застыли?! …мать!..» Голос дежурного по части Р-о. Голос бодрый… Еще не знает…

«Давайте, давайте, выходите! Общее построение…» Мельком взглянув на труп: «Тьфу ты! Опять капитан Х-в в свой презерватив завернулся как х…!»

Издавая оглушительное шуршание это белое и блестяще разверзается, из чрева его дрыгая конечностями выбирается… покойник!

Если слова Р-о не успели дойти до ошарашенного нашего сознания, то «воскрешение трупа», увиденное наяву было встряской, заставившей забыть и холод и голод!

Лично я ходил и полдня «ржал», вспоминая об этом не к самому подходящему моменту… (Капитан Х-в, чтобы не мерзнуть и попробовать пошутить над нами, завернулся в специальную медицинскую накидку, предохраняющую раненных от жары или холода. До этого мы и не имели представления о ней).

До обеда два раза успели развернуть и свернуть медсанбат, но нормативного времени так и не достигли. К обеду начало припекать. Там и сям видны оголенные торсы солдат, еще белые–белые после зимы…

Так прошел день. После отбоя усталые, как собаки, но веселые собрались в нашей палатке, где уже было тепло, отчего, казалось, и уютнее. Пропустив по паре чарочек, забылись в глубоком сне…

Весь следующий день прошел так же. Были и ругань и веселье, уныние и злость. Холод и тепло… Нормативы достигли, даже два раза полностью грузились на машины и меняли место, где вновь разворачивали медсанбат, уже между сопками. К вечеру дали отдых. Видимо, больше не будем куда-либо переезжать. Но устали.

Росло внутри озлобление. Сколько ни напирай на международное положение, на многократное «надо» в связи с этим, я не могу себя обманывать никакими утешительными доводами в пользу того, зачем я здесь нахожусь. Зачем м н е все это?! Я же не «вояка», а тот, кто должен грызть гранит науки, а не этой границы. Тот, кто может быть, в будущем откроет причину рака! (Тьфу, б.., размечтался!)

Ловлю себя на том, что так быстро научился материться грязно. Тьфу, б…! Опять! Тьфу!!!

От больших и непривычных нагрузок стали ныть суставы ног (и от ночных холодов, наверно, тоже). Что-то начало отекать левое колено, ушиб, кажется. Руки напоминают копыта–в мозолях и царапинах и трещинах. Сапоги начали лопаться в швах. Штаны тоже кое-где. Внешний вид–бандит с большой дороги, только при погонах…

К тому же, сегодня на вечернем построении объявили суточный наряд. Я назначен помощником дежурного по части. На инструктаже в штабной машине так было жарко, что сразу же напала неодолимая сонливость! Из всего набора пунктов инструкций в памяти осталось, кажется… ничего.

Итак, приняли дежурство. Пока обошли посты совсем стемнело. Ориентироваться можно лишь пригнувшись, когда на фоне темнеющего неба вырисовываются контуры палаток, машин. Еще — по звуку передвижной электростанции и слабому свету, пробивающемуся из щелей палатки для дежурной смены. После общего отбоя с дежурным по части капитаном Р. договорились о порядке смены. Меняемся с ним через каждые два часа. Я отдыхаю до 24:00, т. д.

Забираясь в кабину «ЗИЛА» успел подумать о начавшем набирать силу буране… Когда меня разбудил капитан-было 00:10. Дул сильный холодный ветер. В лицо бьет не то песок, не то снег–не понять. Темень такая, что если бы не ходил по земле ногами, то вряд ли мог бы сообразить где небо, где земля.

«Смотри, вон КПП, дальше–не заблудись, бери левее, там возле машин часовой… Что- то вокруг нас какая-то машина шастает, свет фар был виден из-за сопок… несколько раз.

Штатские, видимо, заблудились. Наши держат светомаскировку… Ну, бывай и не зевай» хлопает по плечу капитан, уходя. Пронизывающий ветер моментально уносит тепло, накопленное во время сна. В лицо, шею, уши бьет не песок, а острые, как шипы, снежинки. Часовой у штабной машины спрятался от ветра, я наскочил на него неожиданно, оба испугались… «Фу, б..,» сорвавшийся мат уносит ветер. Маскировочная сеть ходит ходуном, но колья–на ощупь–вроде крепкие. Ветер буквально пытается сбить с ног. Работает «передвижка», там включена переноска. Нарушение режима маскировки! Солдат, стараясь сузить луч света шапкой что-то ищет. Оказывается, во время заправки сдуло ветром пробку бензобака. Находим. Иду дальше. В палатке для дежурной смены («бодрствующие») сержант Афанасьев (опять с этим хамом), 4 солдата. Болтают, курят, кемарят сидя. Меня мало празднуют: знают — «Гражданка»

Тут только узнаю, что в палатке установлена телефонная связь. Сержант при мне («знаем службу») вызывает кого-то–проверяет пост сидя здесь. Поговорили о том, о сем. Время не спешит. Какая бы ни была хорошая связь — надо пройтись по постам. Сижу и гадаю — «выходить–не выходить?» Хотя и в палатке ветер гуляет, все же здесь тепло, светло… Не знаю, сколько просидел с этим гаданием — раздался гудок в аппарате (именно -гудок). Афанасьев снял трубку и после многократного переспрашивания, громко выматерившись в адрес того, с кем говорил, бросает мне: «Дежурного на КП!»

Вначале чуть было не сорвался в темноту, но вовремя опомнившись, (кто же, все-таки старший!) беру трубку, но мало что понял — там кто-то как заведенный повторял: «Визавите дежурний части» … Мне ясно, что говорит нерусский, но от этого не легче– надо идти в любом случае. Заматерившись для форса, вышел и побрел в сторону КП.

Там горят подфарники какой–то машины (вот идиоты!) На фоне света колыхаются не то шинели, не то накидки на ком–то. Приблизившись, слышу маты и ругань незнакомого голоса и голос часового: «Стрелат буду!» Метров за 10—15 от шлагбаума КП стоит «УАЗ 469» с работающим мотором, перед которым 2 фигуры в военной форме. «Тушите свет!» — кричу.

«Пошел на х…! Кто там еще?!» голос вроде знакомый: «Дежурного ко мне!» — властно командует- «Я — начмедарм полковник С-ко! Дежурного, гада, ко мне!»

Я сразу вспомнил короткое построение перед выездом из части, тогда тоже при свете фар он наставлял уму–разуму…

Будь, что будет: «Старший — ко мне! Остальные — на месте». Чувствую–получилось довольно мирно. Включив фонарик в луче света узнаю полковника: «Извините, товарищ полковник, я — помощник дежурного по части лейтенант Ж…» — не дав докончить, разразился матом. Потребовал найти командира батальона. Тут же: «Стой! Проводи меня к нему, подлецу!» Я — часовому: «Отставить» и пошел впереди полковника…

Короче, когда он, грубо оттолкнув часового возле штабной машины, раньше меня ворвался в будку перед глазами предстала такая картина: на откидном столике остатки снеди, стаканы, бутылка из–под водки, окурки…

На довольно широких сидениях вдоль обоих бортов на белой постели в одних трусах храпели отцы–командиры…

Что дальше было и что я слышал (невольно стал свидетелем, пока меня не выгнали с приказом: «Подъем по тревоге!») — не подлежит описанию! Понял вот что: они нас ищут больше двух часов. Нас на указанном на оперативной карте месте не оказалось. Мы срочно уходим куда-то по приказу из штаба округа…

В полной темноте началась невообразимая суматоха: Где–кто, черт знает! Потом собрали офицеров к штабной машине, включили освещение (светомаскировку сняли). Объявили приказ: «Срочно свернуть медсанбат и в головной части колонны войск двинуться к месту постоянной дислокации»…

…Когда медсанбат вытянулся в колонну уже рассвело. Из разговоров среди офицеров понял — вчерашние наши перемещения в ходе тренировок высокому начальству «испортили карты» (не нашли на месте). В итоге мы, медсанбат, опоздали черт знает на сколько и вместо головы колонны оказались в хвосте. Голодные, усталые и злые трясемся вновь в машинах. Дороги запружены военной техникой. Всюду военные регулировщики, как разукрашенные в черно-бело-красные деревянные солдатики. Вроде все это даже напоминает… войну. Такое скопление военной техники и регулировщиков для многих нас ново. Может, правда, что–то случилось?.. Ведь говорили же на политзанятиях вчера и позавчера о стратегических направлениях удара потенциального противника (Китай) в направлении Семипалатинск — Балхаш… О войне Вьетнама с Китаем, о нашей помощи вьетнамцам техникой…

Между тем, дорога опять входит в ущелье, из которого на днях я вышел с бледным лицом. Вновь начался перевал. Ожидания мои, естественно, не из лучших. В горах опять много снега, дороги местами разбитые, т. к. эти участки проходят по сильно пригреваемым солнцем склонам. И солнце уже высоко, появляется то слева, то справа, а то и прямо впереди. («Как поедешь на Кавказ — солнце светит прямо в глаз. Как поедешь на Европу — солнце светит прямо в жопу» … студенческая песенка вспомнилась).

…На короткой остановке побежали к полевой кухне, т.к., на ходу заметили дым из ее трубы. Прихватив 2 котелка, пробиваюсь через смешанную толпу из солдат и офицеров. Чем ближе к котлам, тем сильнее запах жареного мяса, аж в животе начались спазмы.

Почему–то не видать повара Сергея, земляка Есенина. В котел с головой ныряют все, кто сумел пробиться… Через множество голов и рук вместо ожидаемых ломтиков жареного мяса вижу на самом дне котла что-то черно-бурое, источающее запахи и мяса, и костра и еще, черт знает, чего… Под понукание других, ждущих своей очереди, наскреб с полкотелка этой массы. Отошел под завистливые взгляды. Но несмотря на самый тщательный отбор ни единого съедобного куска так и не нашел. Обугленные куски говядины лишь запахом напоминали о себе, а хуже всего–раздразнили и так голодное чрево! Зря только котелок загадил… А вокруг — кто плюется зло, кто хохочет, глядя на кислую морду друга, осмелившегося пожевать это. Когда увидел жующего Тимура, к левому усу которого прилип маленький кусок обугленного мяса, кончик носа и углы рта, подбородок вымазаны сажей — я тоже не удержался. Беззлобно улыбаясь, он показал свой котелок: «Угощаю друзей по дешевке…» Он, видимо, и тут успел раньше да сгреб не совсем подгоревшее мясо, т. к., я, приглядевшись, выбрал несколько кусков, начал жевать. Сквозь горечь угля, вызывая обильное слюноотделение все больше и больше начал проявляться вкус мяса. Мое первоначальное решение «попробую пару кусочков» полетело коту под хвост и я в полной мере испытал значение слов «аппетит приходит во время еды». Тимур же, еще немного подержав передо мной свой котелок, произнес: «В общем, знаешь, я уже наелся… Если хочешь (еще спрашивает!) бери с котелком, а свой — пустой — отдай мне, я пойду к себе»… Обрадовался такому обороту дела, согласился. Даже спасибо сказал. Тут откуда — то появился повар в сопровождении начпрода. Сергей весь в слезах, худое лицо его вообще вытянулось. Под левым глазом следы «тупой травмы» — созревает «фонарь». Пьяный прапор продолжает «долбанотерапию»: «…спрашиваю тебя, глиста ты сухопутная!.. А? Куда девалась вода, если ты ее заливал?! Суточную норму мяса сжег! Его даже свиньям давать стыдно!.. Да чихали они на него!.. Ах, ты е… аскарида!..»

Толпа шумно выражает одобрение. Я невольно прекратил жевать (хуже свиньи, что ли?), отошел подальше, направился к себе. «О, Аллах, как быстро можно потерять свое обличие, попав в другую обстановку» — казню себя, сплевывая горькую слюну. Да, к тому же, оба котелка — попросту-загаженные, остались у меня. Ай да Тимур! Вспомнив его физиономию, украдкой посмотрел в зеркало рядом стоящей машины — усов только нет, а все остальное такое же! Руки сами потянулись к носу, губам. В том же зеркале увидел свои руки: теперь они точно превратились в копыта! Тьфу!

Оторвав кусок бинта, долго тру руки, затем морду… К своей машине подошел уже более-менее порядочным, но с пустыми и грязными котелками.

Раев захлопнул капот, вопросительно посмотрел на меня. «Сгорело мясо» коротко ответил на его немой вопрос и бросил котелки в кабину. Еще некоторое время посидели в кабине, молча жуя сухари-остатки «сухпая». Вскоре вперед промчался «Бобик» командира, и мы поехали. Подъемы все круче и круче. Мотор не тянет, греется. Чувствую себя как человек, вторично приговоренный к казни. Да и погода изменилась, как говорится — под стать под мое настроение — поднялся ветер, солнце исчезло, небо заволокли темно-серые тучи…

Конечно, мы опять начали отставать. Где только возможно машины колонны, громко сигналя обходят нас и катят резво вперед…

Непростительно задремав, дважды ударяюсь головой. Нет, нельзя спать!

Лучше помечтаю о хорошем. Все плохое когда-нибудь да кончится. Это точно!

Интересно, почему у меня всегда такая настороженность в жизни? И когда она началась? Тогда, когда в 13–14 лет, начитавшись интересных книг о жизни и поступках «правильных» героев начал подражать им, а жизнь преподносила свои земные уроки?

Думаю, я с самого начала слишком высоко взял: Мерила, с которыми я подходил к окружающим меня — деревенского парня — вещам и к своим друзьям в юности, да и позже, были слишком жесткими. Как ни старался я кого-нибудь из очередного «надежного» друга загнать в эти рамки, ничего не получалось. Не было идеальных. Некоторые, выведав мои мысли, идеи выдавали другим, высмеивая меня. Некоторым отказывал сам.

Даже шалости того времени, в которых принимал участие, позже стали восприниматься мной как преступления. И я стал выбывать из них — бросил курить, перестал зазря обижать пацанов других краев аула, т. д…

То есть, мое резкое «исправление» незаметно поставило какую–то незаметную стенку между нами. Нет, в принципиальных разборках за честь улицы и нашей «шайки» я всегда был впереди. Возможно, этим я обязан той доле уважения со стороны моих сверстников.

Да, какие были чистые и высокие мечты! Мечтал стать хорошим спортсменом. Но в нашей школе со слабой спортивной базой многого не добился (1 разряд по лыжам). Мечтал стать военным летчиком и по мере своих сил готовил себя физически. Но областная военная комиссия решила признать меня (вначале признавшая меня годным) не годным из-за плоскостопия, а в райвоенкомате под этой маркой решили мной заткнуть другую «дырку» (недобор кандидатов в общевойсковое — пехотное — училище) и отправили в Ташкентское училище. Поскольку никакого желания идти в пехоту не было, пришлось нелегально покинуть это училище, за что попозже отделался наказанием от райвоенкома в виде отправки в СПТУ-145, где пробыл полных 6 месяцев. Об этом я не жалею. Прошел хорошую школу жизни, тесно общаясь с ранее неизвестной мне средой. А главное — получил права водителя–профессионала, комбайнера, т. е., механизатора широкого профиля с допуском к работе на всех сельхоз машинах, агрегатах…

А у родного моего брата моя тяга к технике, при моих потенциальных возможностях быть не хуже тех, кто уже учился в ВУЗах и в школьный период, как бы, стояли ниже меня по успеваемости, по талантам, по фамильному авторитету, не имела поддержку, а явилась причиной некоторого охлаждения его ко мне. Я больше внутренне переживал именно из-за этого. Плюс неудача с моей заветной мечтой — военной авиацией. Было время и растерянности и озлобления. Как итог — я становился «задумчивым», появились зачатки скрытности, неуверенности…

А в армии хорошо усвоил правило моего настоящего и первого сержанта Макеева: «В жизни всегда надо быть готовым к худшему. А хорошее — оно всегда хорошо и без подготовки…»

После отказа мотора нашего «ГАЗИКА» послал все к чертям и с разрешения начальника штаба перебрался в будку ЗИЛ-131 к знакомым ребятам–солдатам медсанбата. И будто гора с плеч! В тесноте устроился у переднего левого угла будки и с удовольствием расслабился. Сквозь дремоту и сон слышу взрывы хохота от очередных анекдотов и баек. Солдаты, шапки опущены, у многих завязаны наглухо, обросшие, мятые, выглядят вполне по полевому. И сквернословят тоже, даже я бы сказал, по-фронтовому.

Есть несколько стариков–запасников во главе с прапорщиком К-вым, голос которого в самых сальных выражениях описывает очередную победу над одной — очередной — девушкой. Затем, как бы подводя итоги: «Кого только не е…! Русскую–е.., узбечку-е.., немку–е.., казачку (казашку?) –е…» «Теперь вот тебя самого е…» вставил рядовой, в возрасте, худощавый: «Дома жена тепленькая, да печка русская… Вот бы…» Его перебивает другой «старик»: «Когда это кончится? Седьмой раз попадаю после срочной…»

«Да-а… Чуть-что хватают без спроса… Десантник — не десантник все равно им.» «А я „дембельнулся“ в ноябре только… Недавно только женился» с грустью заговорил крепыш-казах… Опять пошли сальности…

По звуку мотора и скорости движения поняли–горы миновали.

Остановка. Высыпали на дорогу, «облегчились». Под пронизывающим ветром, сбившись в кучи, ждем команду. В буквальном смысле греемся анекдотами.

К нам «прибивает» Тимура и Гену. В будке Тимур по-хозяйски занимает чье-то место напротив меня, а Гена в нерешительности стоит согнувшись в три погибели и остается без места. Кто-то из-под сидения вдоль борта, на котором мы сидим, достал и поставил у задних дверей деревянный ящик. Ящик плоский, неустойчивый. Гена, чтобы держать равновесие, пошире раскидывает свои длинные ходули и упирается спиной о дверь. На каждой неровности он взлетает вместе с ящиком, последний норовит упасть и бедный «поручик» мелькает в воздухе в самых неожиданных позах конечностей. А если вдруг откроется дверь, то или Гена или ящик станет жертвой «за общее дело»…

Из-под сидения вытаскиваю свой чемодан наполовину, зову Гену к себе, сажаю на него.

…Уже при свете фар въезжаем в часть.

В ожидании сытного ужина и спокойного сна весело выгружаемся и… удивленной толпой топчемся у штаба: в части какая-то суета, что-то много народу и кроме нас. А ведь весь личный состав (за исключением больных и женщин) медсанбата выехал на учение. Какие-то ящики, обшитые досками, машины…

Офицеров с вещами собрали в «Красном уголке». За длинным столом, накрытым красным, несколько незнакомых офицеров–полковников и подполковников, начмед дивизии, командир, начальник штаба, замполит. Сама обстановка спешной торжественности отбила и аппетит и другие мысли.

Необычным — растерянным — голосом командир представил президиум, их полномочия. Затем выступил подполковник–политработник из штаба округа. Говорил бодро, короткими фразами о резко ухудшившемся международном положении, остро возникшем кризисе на южных границах…

Еще не договорил, как обожгло: «Афганистан!»

…Еще когда ехали в будке «ЗИЛА», Гена, успокоившись на моем чемодане, начал крутить свой транзисторный (иностранного производства, мощный какой-то) приемник, настраивая на музыкальную волну и сквозь помехи в эфире и людской шум услышали голос диктора на русском о вторжении каких-то вооруженных банд на территорию республики Афганистан со стороны Пакистана (около сорока тысяч) и Ирана (более десяти тысяч). О нависшей огромной опасности над ней. «Население республики ждет от правительства твердого руководства» … Подробно дослушать помешали-таки помехи. Теперь кое-что выяснилось. Затем вновь встал командир, назвал начальника штаба по имени-отчеству. Капитан О-в поднялся к трибуне с красной папкой в руках и начал читать приказ…

…Топали всю ночь согласно пунктам этого самого приказа–слишком серьезного, что на нас напало какое–то безумно–несерьезное возбуждение. Под утро все было сделано.

Медсанбат был дооснащен. Личный состав «профильтрован» и пополнен по штату военного времени. Мы были «на колесах». Для нас, запасников, было удивительным поверье (традиция?) такого рода: оказывается, при такого рода, как сейчас, сборах куда-то, все двери кабинетов в штабе закрываются на замок, а ключи… раскидывают куда попало…

Итак, утром 15.03.1979 года, после короткого отдыха и завтрака своим ходом двинули на ЖД станцию. Началась погрузка на платформы…

Потом в ожидании вагонов для личного состава простояли минут 30–40. Тут появились мысли запастись на дорогу «керосином» и закуской, едой (магазины за зданием станции). Выбрали солдат во главе с Тимуром, вручили деньги. Они было двинули за станцию–шиш! Нас попросту окружили патрульные и весь сказ! Кое-что удалось перебросить через работников ЖД станции. Бунтуя (арестованы, что ли!) расположились в подкативших, наконец, вагонах. Наша «семерка» попала в штабной вагон. Первые купе — «секретчики», командир и начальник штаба, затем — мы и т. д. Через стенку Анатолий-2, о котором, не то, чтобы забыли (маячил он то там, то тут), а не были в контакте, что ли.

Уселись, вроде успокоились. В вагоне душно (день стоял теплый, почти летний). Уже вечереет. Включили освещение. Из вагонов не выпускают. Приходит усталое безразличие.

Ждем отправления. И командиров.

Вот и они появляются в сопровождении жен, детей. С авоськами и кульками, что портит идиллистическую картину шествия. До слуха доносится не совсем понятный нам всхлипывающий плач женщины, который уже у вагона резко переходит в леденящий душу вой (иначе не назовешь!) по мертвецу! Сквозь вой (с подголосками детей) какие-то проклятия… Безумные взгляды, растрепанные волосы…

Боже, это же на войну так провожают! Тут только пронизывает мозг суть событий: штат, техника… Патруль… Жены, провожающие мужей на что-то такое! У меня внутри что-то обрывается, теряю ощущение времени, действительности. Лишь сознание автоматически зафиксировало: эту женщину, силой разорвав руки от шеи мужа, уносят в истерических судорогах… Под ногами валяется сетка с вареной курицей…

Крайне удрученные, достаем, то что удалось протащить — несколько бутылок вина «Чашма». Не притрагиваясь к закуске, проливая его на стол, пол от сильной тряски вагона в несколько приемов опустошаем весь запас противного от теплоты вина.

Ожидаемого облегчения не испытываю. Других не знаю, меня душит что-то изнутри в горле. Так хочется, чтобы кто-то растормошил, разбудил, а я бы ему говорил, говорил, говорил… Рядом были люди, мы перебрасывались словами, но это был автоматизм в привычных действиях. Не хватало же чего-то, кого-то большего, выслушав, приносящего облегчение.

Едем уже порядочно. Темно. Душно. Некоторое облегчение приносит (сперва злобное презрение, затем, все-таки, облегчение) не совсем умелые, простые слова замполита майора А-ва. Его выступления не отличались красивым словосочетанием (убедились за несколько дней жизни вместе). При тусклом свете, присев рядом, поинтересовался как устроились. Похвалил начальника штаба, что достал мягкие вагоны для личного состава. Объяснил, почему так трясет, хотя и мягкий вагон. Оказывается, амортизация пассажирских вагонов не срабатывает если они находятся в товарном составе. Увидев пустые бутылки на столике, сказал, что в такую погоду лучше пить чай. А из спиртного лучше русскую, чем всякую «бормотуху.» И о себе — вроде с сожалением — «язвенник — трезвенник», поэтому употребляет только чистый медицинский «ретификат» (именно — ретификат, а не ректификат), который хорошо дезинфицирует язву…

«Дурак, вот прилип как муха к навозу» — злюсь. Проявляет смелость политрук (Анатолий-1): «Товарищ майор, скажите честно — правда нас везут на убой?» — чем задевает, как говорится за живое, судя по реакции всех в нашем и соседнем купе.

«В приказе же было все сказано» — картавый голос Анатолия-2 с соседнего купе выглядит, по крайней мере, бестактным. «Тебя же не спрашивают!» — зло кидает политрук.

«Да, ребята, товарищ старший лейтенант правильно говорит» — будто оправдываясь перед ним говорит замполит. — «Все уже сказано. Столько сказано –сколько… это… нужно. Пока мне нечего и добавить. Ребята вы политически грамотные, морально устойчивые. К тому же — офицеры… Теперь можно и считать — офицеры боевые… Могу только еще раз напомнить, что мы на военном положении, так что, вольности всякие там ис-клю-чаются…» как-то буднично, противоречаще содержанию своей речи завершает он. «Ваши-то жены вон как проводили вас…» — буркнул с верхней полки Тимур, вынуждая замполита стесненно почесать за ухом… «Понимаете, ребята, у баб наших на всякие дела нюх особый: никакие секреты невозможно от них утаить. Они как-то узнали раньше, чем мы, о том, что говорилось в приказе… Скорее всего сносились с коллегами из округа или еще кое с кем повыше… Черт их знает, просто как в анекдоте…»

Майор дальше рассказал два анекдота относительно офицерских жен (по–видимому, бытовавшие еще в царской армии).

«В общем, ребята, не надо паниковать, как бабы… наши, раньше времени. Это я вам советую точно… Пока подкрепитесь, чем богаты, по-моему, ужина ждать бесполезно. А потом, как говорится „Утро вечера мудренее“. Соберемся еще, поговорим по душам…. Завтра времени будет много…»

Постепенно отвлекаясь от мрачных дум, накрываем на стол. Трясет и качает здорово. Да и освещение в вагоне хреновое. Так что, чтобы нарезать сала, колбасы и разлить по кружкам спирта потребовалось много умения… Свет, в конце-концов, погас совсем.

Выясняется, что порвался ремень привода динамо, дающего электрический ток… Вдоволь поматерившись, занимаемся устройством освещения. Перебрав все знания, наконец придумали: растопили сала в чашке, сделали фитиль из ваты и появился тоненький, готовый сорваться вверх, огонек — «первобытная электростанция»… Глядя на дрожащее и слабенькое подобие пламени, предаюсь пьяному блаженству…

…«Ай, какая романтика!» — пискляво произносит солдат и смело перешагнув через ноги офицеров подходит к мигалке. Эта его наглость вызывает мгновенное затишье перед расправой. «Тт-ты…» — зло, заикаясь, зашевелился политрук…

Но тут видим крашенные ногти на тоненьких пальчиках солдата, которыми он поднимает чашку к своему лицу, полностью проявляясь из темноты — как в сказочном сне в дрожащем луче света… очень молодое лицо красавицы Тани из госпитального взвода. В простой солдатской гимнастерке, на голове пилотка, эта юная девица, словно Шахерезада из 1001 ночи, произвела небывалый эффект. С выпученными глазами Анатолий так и застыл, не договорив. Поднялась маленькая суета. Кто предлагает место, приглашая к «костру», кто переставляет еду, кружки на столике…

Вслед за Таней из вагонных сумерек появляется Валентина. Тоже в солдатской экипировке (галифе, сапоги). Больше, к сожалению, «явлений» не последовало.

Как будто и не было, между нами, той официозности (по подчиненности) там, в части.

Дружеское «ты», многообещающее простое поведение их окрылило общество. Политрука не узнать. Уже принялся за гадание по маленькой ладони Тани…

А красавец «поручик», чувствуется вошел в отличную форму, во всяком случае, он сейчас вне конкурса. Невольно просится мысль: «Не видать тебе, политрук, Тани…»

Ну, а кто чувствует себя «не в своей тарелке» в обществе дам, да при таком арифметическом соотношении 6:2 (вскоре и вовсе 9:2 — не разобрать в темноте), те сидим, воровато следя за развитием событий. Ну а девчата — молодцы, не только не погнушались нашим обществом, а будто древние знакомые пропустили, не ломаясь, чистого спирту и раз и два… Вот уж, казалось, и выбор сделан ими: счастливчики (как и ожидалось) — политрук и «Поручик» — еще более нахохлились, приступая к петушиному обряду охранять свою «квоху…» На всех дохнуло маленьким счастьем.