Бесплатный фрагмент - Потерявшийся (в списках смерти не значится)

«Избыток предосторожности

Разрушает душу и сердце

Ибо жизнь – это Акт Мужества».

Пауло Коэльо

Пролог

Он сидел на кухне и ел яичницу. Еда падала ему в желудок, но он не чувствовал ни вкуса, ни запаха, а просто тупо жевал… Голова не болела, но всё его нутро сильно трясло после очередного перепоя и принятый им прохладный душ не особенно облегчил похмелье. Он не помнил, когда засыпал без бутылки в последний раз. Наверное, еще в школе… семь лет назад.

Три года его не было в этих стенах, расположенных на втором этаже пятиэтажной «хрущёвки», размером в двадцать квадратных метров.

Но это было для него то самое, что у людей называется Домом, и он был счастлив вновь оказаться здесь, словно путник, нашедший тихую гавань после мучительных скитаний в сопровождении дождей и всех видов ветров и дождей, и палящего солнца.

Говорят, что ребёнок, выросший без отца, словно Дом — без Крыши… Но он вырос и сам себе стал и отцом, и матерью. Над ним теперь ещё и настоящая крыша была — Своя…

Всё это время Он был очень далеко, и в те времена мысль о возвращении в этот город сама по себе была неправдоподобной, дикой, странной — слишком опасно это было, да и не за чем: прежняя жизнь развалилась, — её больше не существовало, — а у ветра… У ветра, как известно, дома нет.

…Бывшая жена съехала из квартиры и отдала ключи Его матери два года тому назад — к этому времени Он отсутствовал уже год: в день, когда Она сказала, что беременна, Он ушёл. Этому послужило сразу несколько причин, событий непреодолимой силы и все кажутся скотскими, но…

Сейчас, думая о бывшей жене и о том, как он с ней поступил, в нём не было ни жалости к ней, ни сострадания, ни сожаления… Он умер задолго до сего дня, а два его трёхлетних малыша — мальчик и девочка — ни разу его не видели, видимо, как раз по этой причине. И его не тянула к Ним ни одна нить.

Три года он скитался по свету, не мог взять себя в руки, но сегодня «туман» начал, наконец, рассеиваться — «дождь не может идти вечно».

Зазвонил телефон, и Данила снял трубку.

— Ты медкомиссию прошёл? — поинтересовался добродушный голос.

— Нет, брат. Документы только вчера забрал. Через час поеду в поликлинику ГУВД.

— Добро! Потом сразу же мне набери и расскажи, как и что.

— Хорошо.

— Жду звонка.

В трубке послышались гудки, и Данила положил её на аппарат.

Это было обычное утро, но оно было первым, когда он стал иметь смутное представление о том, что ему нужно делать.

Ему было 24 года, за окном шёл 2000-й год, начиная новый день.

Глава I

Солнечное морозное утро конца ноября 1994 года резало глаза и пробирало до костей легким ветерком, забирающимся под куртки призывников. Они стояли на плацу призывного пункта и вот-вот должны были отправится в страну «невиданного счастья»…

Их было сорок. Среди этих ребят, полупьяных и полутрезвых, стоял и Он — восемнадцатилетний мальчик — тоже в не себя от предвкушения чего-то нового, неведомого и сладким волнением щекочущего молодые нервы.

Дом остался позади… Дорогая и милая мама проводила его, изо всех сил сдерживая слёзы.

Даня пошёл в армию, следуя зову сердца и в погоне за мечтой. Бредя спецназом с детства, он занимался всем, чем только мог в своей деревне, чтобы эта мечта стала явью: бег, рукопашный бой, баскетбол… Зимой лыжи. Эти виды спорта закалили в нём характер, дисциплину, прекрасно сложенное тело и дух. Являясь домашним мальчиком, воспитанным матерью, он был очень мягок и добр. Зелёные глаза его с оттенком карего и красивые длинные чёрные волосы до плеч, сбритые под ноль накануне отправки, не давали покоя многим девочкам в школе. Он был красив…

Имея большое, доброе сердце и веру в Бога, считал себя готовым ко всему и ничего не боялся.

…Жизнь ждала молодых мужчин за порогом и они, эти воины–мальчишки, со всех ног бежали навстречу тому, что никогда не оставит их прежними.

Команда, набранная в спецназ внутренних войск, к которой принадлежал и Данила, стояла отдельно от прочих, и уже от холода зуб на зуб не попадал. Автобуса всё не было. Парнишка, стоящий по правую руку от Данилы, пробормотал:

— Они что, скоты, заморозить нас решили? — Он повернул голову в сторону своего соседа слева, улыбнулся и слегка толкнул того плечом. — «Прохладно» как-то тут торчать после тухлой и влажной казармы, наполненной пердежом.

Тут и Данила больше не смог сдерживаться, и они оба рассмеялись.

— Точно… — сказал Данила и протянул руку товарищу. — Данила.

— Вадим… — новый знакомый пожал руку Данилы и улыбнулся открытой и какой-то загадочной, притягательной улыбкой хорошего человека. Открытые, словно всему Миру большие голубые глаза его, смотрели прямо и добро и в них томился вопрос, который читался, наверное, и в глазах самого Данилы: вопрос о том, кто мы и где, куда мы идём, с кем и, главное, — зачем… Тонкая, пока ещё едва уловимая ниточка дружбы, сразу соединила их — Данила понял, что теперь он не один и что теперь он не одинок.

— В Белокаменную едем, да? — задал риторический вопрос Вадим.

— Да вроде…

— Не врубаюсь что-то, круто это или нет…

— Это Внутренние Войска. Там можно будет сдать на «краповый» берет… А значит, — это круто, — отрапортовал Данила.

— Да… ­– Вадим замолк на минуту, а затем продолжил. — А я вообще-то не хотел служить. Просто не удалось никуда поступить, а откупиться денег не было. Да и жалко деньги отдавать какому-то жирному борову с большими звёздами на плечах. Вот и решил долг, блин, Родине отдать… Хотя, где мы так «задолжали», а?..

У меня брат моей матери без ног с Афгана вернулся. Офицер и прочее, но без ног вдруг перестал быть нужен государству, а сидит теперь на шее у Родины. Такие дела…

Данила слушал Вадима и им овладевали противоречивые чувства: отчасти, Вадим был прав, но эта правда как-то больно резала уши и ранила возвышенные чувства Даньки — пока ещё просто мальчишки, который начитался умных книжек и смотрел на Мир наивными глазами ребенка.

Вадим будто почувствовал это и, взглянув на Данила украдкой, спросил:

— А ты «воин», да?.. Шашки на голо и рубить головы с плеч? Собираешься верить приказам командиров и начальников и думаешь прослыть героем там?.. — Вадим неопределённо качнул головой в сторону.

Данила молчал.

— Угадал я, значит… — Вадим горько усмехнулся. — Послушай, ты мне нравишься. Но не лезь никуда «на рожон». Я больше, похоже, знаю об этой жизни, чем ты… Наслушался и навидался последствий того, чем нас «полоскать» будут. Не обижайся, брат.

— Не обижаюсь, — поднял голову Данила. — Сейчас-то нет никакой войны… — Он посмотрел своему товарищу в глаза.

— Пока — да… — Вадим ответил Даниле таким же прямым и бескомпромиссным взглядом: в нём отражалось что-то пока неизведанное, но смертельно притягательное.

Резкий вопль прапорщика с красной пропитой рожей заставил молодёжь прийти в себя: за разговором они даже не заметили, как в огромные железные ворота въехал старый видавший виды ПАЗик и, развернувшись, встал дверьми к строю новобранцев.

— Тишину поймали, блять! — безумные глаза прапора налились кровью от напряжения голосовых связок.

Данила, никогда не слышавший таких громких откровенных матов, вздрогнул, и впервые ему стало не по себе. В какой-то мере — даже страшно.

— Войны! — продолжил прапорщик. — Это, — он показал на ПАЗик указательным пальцем, — волшебный автобус. Он — «резиновый»! В него влезете вы ВСЕ!!! — И он расхохотался во всю глотку своей шутке, которую, вероятно, повторял каждый раз. — Бегом к машине — мааааарш!!!!!

И сорок молодых лбов ломанулись с визгами и криками в открытые двери автобуса: все хотели занять «сидячие» места, но пацаны мешались друг другу в узких дверях и огромные сумки тормозили ребят. Матерки и крики заполнили всё пространство, это напоминало кучу малу, но Данила слышал только хохот того самого прапорщика.

Ему каким-то образом, не задев никого и ни на кого не наступив, удалось сесть у окна и поставить свою сумку себе на колени. Вадим же яростно работал локтями и застрял на входе в автобус с двумя будущими спецназовцами ВДВ. Кто-то третий валялся у него в ногах, барахтался и никак не мог встать хотя бы на колени.

— Эй, ты! Мудила блять! Ты мне локтем чуть зубы не выбил! — рычал один из тех двух.

— А ты не суй своё рыло, — отрезал Вадим. — Скажи спасибо, что при зубах остался. — И Вадим, выдернув какое-то «тело», успевшее приземлиться рядом с Данькой, бухнулся рядом. — Гуляй, Вася!

— Ты ахуел?!..– возмутился парняга и одёрнул ворот своей куртки.

— Пошёл ты… — Вадим рассмеялся. — Трогай, шеф! — крикнул он водиле. К этому времени уже все, как кильки в банке, размазались кто — где.

Водитель уж было завёл свою тарантайку, как вдруг кто-то крикнул:

— Стооооой!!! Бойца забыли!..

В этот момент через плац двое солдат быстро несли на руках пьяного, практически невменяемого, будущего ВДВшника. Ребята приняли его в автобус, двери кое-как закрылись, опасно выгнувшись наружу, ПАЗик вдруг дёрнулся с места, чихнул, и заглох.

Хохот и колкие шуточки в адрес водителя и его машины посыпались отовсюду, но и перегруз был на лицо. С третьего раза водителю все-таки удалось стронуть с места просевший автобус и весёлые «запахи» покатили на ж/д вокзал.

***

Ни Данилу, ни Вадима на вокзале никто не провожал, но к другим ребятам приехали родственники и было довольно людно. Два друга сидели рядом и сквозь запотевшее окно поезда наблюдали за провожающими… Кто-то наставлял свое чадо служить хорошо, кто-то ноги держать в тепле. Кто-то –не пить в дороге…

Красный, будто раскалённый на сковороде, диск зимнего солнца быстро катился к закату. Спустились сумерки, и до Данила, наконец, дошло, что всё это — по­­-настоящему. Игры кончились. Обратной дороги нет. Ему безумно захотелось увидеть маму, обнять её и… вернуться — назад… Сквозь прикрытые веки закапали слёзы, окно расплылось, будто в сказке. Им овладело тепло, тепло, какое бывает только в детстве, когда ты нашкодишь, получишь за это по заднице и, убежав в свое убежище, вдоволь в нём наплачешься от обиды, досады и боли…

Он заснул.

— Даня, проснись… Эй … — услышал он сквозь сон голос, но никак не мог открыть глаза. Ему казалось, что пришла мама и будет его куда-то, а он так устал и не хочет вставать, что… — Просыпайся, боец.

Он открыл глаза и увидел лицо своего друга.

— Что такое?.. — Данила сглотнул слюну и вытер щеку.

— Новосибирск. Надо пересаживаться, дружище.

Пока Данила спал, бойцы спецназа ГРУ вышли в Бердске, ВДВ собирались пересаживаться на поезд до Улан-Уде, а спецназ Внутренних Войск ждал поезда до Москвы.

Вновь после тёплого помещения призывники с сумками на горбушках оказались на морозе. Была уже ночь, но платформа, ярко освещённая фонарями, дарила иллюзию тепла.

— Блин, есть уже охота, — прошептал Данила.

— Сейчас сядем в поезд снова и откроем наши балабасы, — улыбнулся Вадим и его передёрнуло от холода.

— Построились! Бегом. — Высокий и стройный старший лейтенант отдал команду чётким голосом. По возрасту ему было лет около тридцати и в его сопровождении они должны будут приехать к месту службы. 13 новобранцев вытянулись в одну линию. –Так… Никого не потеряли? — Он пофамильно зачитал список, всё откликнулись: «Я!». — Отлично. Поезд номер 1267 «Новосибирск — Москва» прямо перед вами. На нём едем дальше… Сейчас по одному проходим, размещаемся в начале вагона — там наши 14 мест. Пить двое суток до Москвы я не рекомендую, но и не запрещаю — служба раем вам не покажется, это уж точно. Но всё должно быть в рамках приличия. Кто-то начнёт вести себя неподобающим образом, лично шкуру спущу и потом на всю службу распишу только один наряд — драить толчки. Ясно?

— Так точно, товарищ старший лейтенант!

— По одному проходим.

Шумной гурьбой ребята заняли свои места и наконец-то разложили на столах свои провианты в общий «котел». На одном из столов появился и самогон. Познакомились «поподробнее». Всем ребятам было не больше 20-ти и только один оказался городским — остальные были родом из деревень и сёл со всего Алтайского края.

«Самогонщик» выделялся среди остальных крупными габаритами и обладал басом, соответствующим его комплекции:

— Мужики, давайте как-нибудь покучнее что ли. Батя самогонку гнал, — и он улыбнулся во весь рот белоснежной улыбкой доброго сельского богатыря. Звали его Илья. — У нас один «воин» что-то как-то вообще на «отшибе» сидит. Надо перетянуть его. — Илья наклонился к проходу и крикнул. — Лёха, давай к нам! Место есть…

Щуплый белобрысый паренёк высунулся из-за соседней стенки и виновато улыбнулся:

— Я не буду, пацаны… Не удобно бегать туда–сюда да пить мне не охота.

— Ладно тебе… Два метра пробежишь! — Илья снова улыбнулся.

— Да неудобно правда ему, — вступился за товарища другой боец — из города который. — С «гражданскими» сидеть потом. Ещё нажалуются… Слыхал же, что «старлей» сказал.

— Да понял, не дурак, — Илья посмотрел на Костю уничтожающим взглядом, но, конечно, не злым. — Но, уважаемый Алексий, — Илья снова наклонился к проходу между железнодорожными «шконками», — если что — милости просим к нашему «шалашу». — Он громко вздохнул. — Давайте пожрём, пацаны, а?

Никто не был против. Вся провизия лежала в одной куче: тут и бутерброды с колбасой, и жареная курица, и котлеты, и сгущёнка и всякого рода печеньки и прочие сладости с пирожками с картошкой и мясом… Зазвенели стаканы и опрокинулись за знакомство.

Данила сморщился и занюхал чьим-то пирогом с капустой:

— Я как в девятом классе на выпускном нажрался, так с тех пор и не пил эту дрянь… Стыдно было перед матерью пиздец. Поклялся тогда сам себе, что на выпускном из одиннадцатого ни капли не выпью. Кое-как дождался… И не выпил.

Первые же полстакана сильно «ударили» по голове — Данила обмяк и откинулся на стенку. Было душно. Кому не хватило места у стола, сидели прямо на сумках, все кучкой. Илья «тусанул» бутылку соседям за стенкой — тем, кто не смог влезть в то пространство, где сидела основная масса. Она вернулась назад почти пустая.

— Молодец… — сказал Костя Даниле. — Но теперь-то мы солдаты. Как там сложится, кто знает?.. Я бы напился.

— Всё будет хорошо, братан… — добродушно жуя кусок курицы, сказал Илья, достал ещё одну «хершовку» и снова налил всем. — А напиться — это правильно. Ну! Между первой и второй, промежуток… уже слишком большой! — И он опять засмеялся. Благодаря ему, царило настроение пофигизма и уверенности. Он однозначно был душой компании.

Данила опять выпил, и по телу разлилось тепло, оно обняло его и укрыло с головы до ног. Он посмотрел на Вадима, рассматривающего фотографию какой-то девушки: возможно, она была Его девушкой…

Он окинул взглядом всех остальных: безмятежность… Вот то чувство, которое он испытывал. Безмятежность и доверие к каждому — все пацаны оказались хорошими и уже какими-то родными, дорогими сердцу людьми…

«Вот, с ними со всеми я буду два года, — подумал Данила. — И, возможно, они мне станут ближе, чем самые близкие… Всё и правда будет хорошо. Иначе и быть не может. Правда?..».

Но никто не мог ответить ему на безмолвные его мысли. И он сам — тоже.

Из сладостной полудрёмы его выдернул кавказский говор, смех и гортанное произношение, акцент, который так всем знаком.

Они сидели в другом конце вагона, их было столько же, сколько и «наших», но их лихое общение и вызывающее поведение занимали почти весь вагон. Они видимо тоже являлись призывниками и ехали куда-то к себе в часть, но гордые горцы не служат в 18 лет, — они уходят в армию взрослыми мужиками, — поэтому Даниле они показались слишком взрослыми, слишком большими, слишком в себе уверенными. Всё в них было «слишком». Данила не любил подобных «россиян». Ничего плохого эти люди ему не сделали, но от них исходило какое-то первобытное скотство. Даня быстро понял, что русских они не уважают совершенно и относятся к ним, как к грязи. А услышанное из уст одного из них выражение «я твою маму еб… л», наполнило его отвращением к их компании под самую «крышку».

Они пристали к двум русским девчонкам, те подсели за их стол и то, что эти мадамы так мило общаются с кавказцами, Данилу сильно задело: «Как так можно? Они же так разговаривают и совершенно не стесняются выражений?» — Отвратительнее этих горцев для него были только эти шалавы. — «Откуда они взялись в Новосибе и почему их с Кавказа не повезли в Центр напрямую, ведь так же ближе? Может, они отслужили и едут домой, но почему тогда не по форме?».

Данила не понимал, почему так, но факт оставался фактом — они были здесь. И куда бы они не направлялись, пока что приходилось ехать в одном вагоне.

Группу «славян» и группу «кавказцев» разделяла «группа» мирных гражданских людей и офицер спецназа ВВ.

***

Один из горцев через некоторое время заметил пристальный взгляд Данила и вызывающе посмотрел на него через весь вагон, но Данька не отвел взгляда.

Распитие Илюхиного самогона было в разгаре, и братва уже была изрядно навеселе. Только сам Илья, красный, как рак, выглядел «молодцом». Вадим тоже почти не пил, Костя хоть и пил, но был почему-то трезв и Лёха, сидевший с «гражданскими», просто читал книгу.

Кавказцы посмотрели в сторону Данилы, о чём-то по-своему переговорили и самый здоровый из них детина, выглядевший лет на сорок, направился в сторону русских — его звали Эльбрус.

Преодолев вагон своими широченными шагами за десять секунд, он остановился в полутора метрах от всей компании:

— Хули ты вылупился на нас? — пробасил Эльбрус. — Куда едешь?

Начинать так разговор было стратегической ошибкой. К тому же, он почему-то не понял, что все эти бравые призывники едут одной компанией, а может и понял, но считал себя непобедимым и всех своих горцев тоже. А может, он подумал, что русские — это просто бараны, которые не поддержат «своего».

— Куда я еду, тебя не ебёт, — дерзко, смотря верзиле прямо в глаза, процедил Данила.

— Почему ты так разговариваешь?.. Тебя кто, мама так научил разговаривать?

— А тебя «мама не учил», что плохо кому-то говорить, что ты его маму ебал? — неожиданно вошёл в разговор Вадим. Оказалось, он всё слышал и всё знал, но, сказав свои слова, Вадим даже не посмотрел в сторону Эльбруса.

— Зря так разговариваете, — включил «заднюю» Эльбрус. — Может, где-то в одном месте пересекёмся.

— Не пересекёмся, не переживай, — парировал Вадим. — И оставь нас в покое.

Эльбрус на мгновение задержался, смерив взглядом двух друзей и, наконец, обратив внимание, что они не одни, медленно развернулся и пошёл к своим.

— ЭЭЭЭ, уважяемый!.. — прекрасно спародировав акцент, обратился к Эльбрусу Илья. — Бухани! — И Илья протянул стакан.

Он, выпивший в одного в общей сложности полтора литра «сэма», сидел грозной уставшей кучей за столом. Но когда он предложил кавказцу выпить, это был отнюдь не приветственный жест — глаза горели и смотрели прямо и, казалось, что у Илюхи напилось тело, но не разум — он смотрел Эльбрусу в глаза так, будто хотел прожечь в нём дыру.

Задержавшись на миг, Эльбрус «отчалил» к своим.

— Данила, братан… — Илья пробрался через сидящие тела к Даньке и приобнял его. — Мы их всех скрутим в бараний рог! — И расхохотался, уткнувшись в Данькину щёку носом…

— Хера ли ты пялишься на них? — с укором бросил Даниле Вадим. — «Вонючки» эти нравятся что ли? — Даня понял по глазам товарища, что тот крайне зол на него, но почему — не мог понять. Это был не просто укор, а искреннее негодование и предупреждение злой матери о том, что нельзя лезть к горячему чайнику.

— А почему они с ними общаются?! Что, русских нет? — в ответ разгорячился поддатый Данила.

— Да и похеру!!! — сорвался Вадим. — Пускай берут у них хоть в рот! Отвянь от них.

— Да пошли они… — поддержал Вадима Илья. — Нових купимь!!! Давай стакан.

Илья наполнил стаканы только Даниле, Вадиму и себе.

— «Чин-Чин», как говорят французы… — и они выпили единым духом.

***

Пироги сожрали и курицу тоже. И сгущёнка пошла в ход на закусь. Половина воинов уже «склеила ласты», когда пацан с фоткой «Металлики» на футболке, пополз в туалет. Проводница раздала бельё, свет горел только в той части вагона, где сидели горцы. «Металлист» добрался до толчка и засел там, но Вадиму уже очень сильно хотелось «по-маленькому», и он пошёл в сторону кавказцев, ведь с той стороны вагона тоже был туалет.

Когда он поравнялся с горцами и до толчка оставалось каких-то пару метров, нога одного из них преградила ему путь:

— Твой сортир в другой стороне.

Вадим остановился, как вкопанный, от неожиданности. Две эти бляди так и сидели там, среди них, и теперь кавказцы решили «приопустить» и мужское население русских в этом вагоне. Вадим посмотрел сначала на преграду, затем на того, кто её создал, а затем на девушек: они тоже смотрели на него, но, несмотря на их натянутые дебильные улыбки, в глазах читалась мольба.

— Что?.. — обратился Вадим к брюнетке и блондинке, — двум вполне миловидным, молодым и даже красивым женщинам. — Что?! Что Вы тут сидите, кошёлки драные, пизды, блять, расквасили свои?! Пошли домой, твари!!!

Он заорал на них так, что слюна полетела изо рта. Девчонки подорвались со своих мест, горцы заблеяли по–своему и тоже вскочили — они каким-то «чудом» оказались и спереди, и сзади, — и Вадим обезопасил себя, «выключив» локтем возникшую незнакомую фигуру позади себя.

Завязалась массовая драка. Тот кавказец, что преградил Вадиму дорогу ногой, кинулся ему в ноги и попытался повалить на пол, но Вадим выставил колено и горемыка разбил себе об него нос.

После первых двух неожиданных и потому удачных приёмов, Вадим уже не мог ничего сделать в таком тесном пространстве — он только стоял и терпел, прикрывая локтем печень и кулаком зубы, удары, которые буквально сыпались на него со всех сторон.

Вопли и крики наполнили вагон: вопили женщины, плакали дети, матерились и просили прекратить безобразие мужчины и старики.

Первым на помощь Вадиму подоспел Алексей — производивший впечатление щуплого ботаника, он быстро развеял его о себе: крикнув несвоим голосом для привлечения внимания, и, заставив тем самым, обернуться Эльбруса, Лёха, подтянувшись за верхние лежачие места, в прыжке, правой ногой «воткнул» ему мощный удар в челюсть: Эльбруса не зря назвали в честь горы — он пошатнулся, но не упал. В следующее мгновение Лёха проделал тот же трюк, но на этот раз ударил уже левой ногой и в нос, чтобы сбить Эльбрусу дыхание, чтобы он начал задыхаться и захлёбываться собственной кровью. Это сработало: Эльбрус стал пятиться, но тут же наступил на кого-то, не удержал равновесие и всем своим двухметровым сто двадцатикилограммовым телом упал на своих друзей, которые к тому времени повалили Вадима на пол и теперь били его кто-чем: кто — руками, кто — ногами…

Следом за Лёхой подскочили Данила, Илья, Костя и они вчетвером начали жестоко избивать «лиц кавказской национальности» — теперь самый большой Эльбрус валялся на полу, а Вадим, высвобожденный «из плена», душил какого-то Алана.

— Отставить!!! — чёткий и громкий голос командира заставил всех моментально прийти в себя — даже мертвецки пьяные ВВшники, теперь очнулись и готовы были помочь своим товарищам. — Я сказал «отставить», блять!!! — «старлей» стоял в майке и штанах с тапочками на босу ногу.

Он ворвался в толпу и очень быстро и профессионально отделил своих бойцов от чужих, встав между ними. Теперь уже и горцы поднялись и стояли с видом уже не таких крутых пацанов.

— Они первые начали залупаться, командир… — начал оправдываться кто-то из них.

— Кто главный? — металлическим голосом произнес старший лейтенант.

— Мы дембеля… С Читы едем домой, в Дагестан, с пересадкой в Москве.

— Ясно, — отрезал «старлей» и повернулся к своим бойцам. — По шконкам, живо!

Ребята поплелись в начало вагона к своим местам. У Вадима был разбит нос и порвана кофта, но, в целом, он выглядел неплохо. Данила приобнял его за шею:

— Прости, брат… Приспал я…

Вадим махнул рукой:

— Да ладно, сам виноват. Накалили меня эти твари не меньше твоего. Ненавижу такое отношение к женщинам. Да и вообще к людям.

— Ну вы даёте, мужчинки… — приобняв одной рукой их обоих, с укоризной сказал Илья. — Без меня такое замутить! Обидно так-то. А видали как Лёха хлещется? Вот это поц! Лёша! — Илюха рассмеялся и потискал уже завалившегося на верхнюю полку товарища. — Ну красаавец!..

— Да ерунда, — отозвался Леха. — Повезло…

— Да ну конечно, ага… Рассказывай сказки старому Илье.

Старший лейтенант остался с дагестанцами один на один:

— Значит — так, — начал он. — У проводницы есть лёд для ваших носов, возьмёте. К моим больше — ни ногой! И они тоже не полезут. Начнётся что-то снова, я вас перестреляю, клянусь вашим Аллахом, даже не сомневайтесь, — и он дотронулся до кобуры с пистолетом на своем бедре. — Доступно объяснил? Или развить?

— Доступно… — ответил Эльбрус. — Но и своих предупреди, что полезут вновь, окажутся на ножах.

— Справедливо, — кивнул головой «старлей». — А теперь всем спать. И кстати, — «старлей», уходя обернулся, — почему не по форме едете?.. Дембеля же.

— В ушах жмёт… — брякнул Эльбрус.

Офицер ничего не ответил и отправился к своим.

— Всё выжрали? — Он стоял среди пацанов, сидевших и лежавших на своих местах. — С этого момента бухать запрещено. Застукаю кого-то — накажу. К этим бородатым не лезьте больше без Особой надобности — нам до Москвы ехать вместе, они дембельнулись и едут домой, поэтому проблемы им не нужны и нам тоже. Ясно? — Все покивали головами… — Отбой, бойцы.

Он ушёл к себе, а ребята вдруг поняли, что он классный мужик. И что он на их стороне, что бы не случилось…

Давно перевалило за полночь и ребята спали крепким сном. Только Старлей не сомкнул глаз всю ночь до утра.

***

Данилу разбудила гитара… Играл на ней и пел тот паренёк в футболке с фоткой «Металлики». Данила услышал песню, которая на момент пробуждения стала частью его сна… Грустная песня с не менее грустным мотивом, исполняемая чудесным и чистым голосом, наполнила Данилу грустью и тоской. И светлой печалью о жизни и любви, а, может, даже и смерти. Данила почувствовал, как из края левого глаза выкатилась слеза.

«Я был влюблён в Вас, помните ли Вы?..

Тот летний вечер в парке на природе…

Дворец, колонны, каменные львы…

Как стражники, стоящие на входе…

Я был влюблён в Вас, я ловил ваш взгляд,

Я задыхался от сердцебиения,

Я шёл, с пути сметая все подряд,

Я падаю, шатаясь и бледнея…

Представьте, я был вызван на дуэль,

Я был убит и вот восстал из гроба,

Пришёл сказать Возлюбленной своей,

Слова, что прозвучали громче грома:

Я был влюблён в Вас, Вы казались мне

Моих иллюзий перевоплощением.

Корабль мой покоится на дне,

Я в лодке, мне не справиться с течением.

Я был влюблён в Вас, я молил Богов:

Послушай, Боже, только Ты бессмертен…

Я в лодке, я не вижу берегов

И с берегов я тоже незаметен!..

Представьте, я был вызван на дуэль,

Я был убит и вот восстал из гроба,

Пришёл сказать Возлюбленной своей

Слова, что прозвучали громче грома:

Я был влюблён в Вас и влюблён сейчас,

Когда в цветах и яблоня, и вишни,

Моя, внезапно вспыхнувшая страсть,

Которая дороже целой жизни.

Я был влюблён в Вас и влюблён теперь,

Я напеваю всюду эти строки,

Я незаметно превращаюсь в тень,

Идущую по солнечной дороге.

Представьте, я был вызван на дуэль,

Я был убит и вот восстал из гроба,

Пришёл сказать Возлюбленной своей,

Слова, что прозвучали громче грома:

Я был влюблён в Вас…»

— А что за песня, браток?.. Твоя? — спросил Данила «металлиста», украдкой вытерев щеку.

Тот улыбнулся и отложил гитару на стол:

— Нет… Это Александр Васильев, «Я был влюблён в Вас» … Меня Серёгой зовут, кстати.

— Данила я…

И Данька повернулся на другой бок спиной ко всем. Но больше он не спал, а просто никого не хотел видеть.

Глава II

До Москвы добрались без происшествий. На Казанском вокзале призывников забрал автобус и повёз их в подмосковный город «N», откуда они ещё около часа тряслись до непосредственного места прохождения службы.

Наконец, спешившись, призывники вошли в ворота Воинской части и Старлей проводил их в здание Клуба — помимо Алтайских пацанов, там уже были ребята и с других регионов.

Все построились, и перед призывниками возник Полковник, — старый и уставший от жизни, — с толстым омерзительным рубцом через весь рот от уха до уха. Полковник сказал призывникам о Долге и Чести и Почёте службы в Вооруженных Силах, а уж в их Краснознамённой Дивизии, — так это вообще удача…

— Солдата имеет право ударить только мать! — выступал он.

Красивые слова. Они всего через несколько часов превратятся в прах, а этот отвратительный шрам на лице окажется полученным не в бою, как наивно полагал Данька, а следствием пьяной езды на мотоцикле: он нёсся в сумерках и «закусил» телеграфный провод, висящий поперёк дороги. К счастью для полковника, тот провод был не под напряжением…

Но пока что Данька слушал, развесив уши, и всё больше и больше верил этому человеку, полагая, что с таким командиром не пропадёшь.

Когда «полкан» закончил свою политпросветительную агитационно–вдохновительную речь, бойцов повели в солдатскую баню.

Этого полковника из Отдела кадров Данила увидит вновь только через два года, ровно на одну минуту, когда тот вручит ему ж/д билет до дома и военный билет.

***

Баня оказалась ледяной. А вода — только крутой кипяток, как в чайнике. Холодной не было.

Помывшись с горем пополам, призывники были отведены в каптёрку и переодеты, а то, в чём они приехали, так и осталось огромной кучей лежать на полу в предбаннике.

В столовую строем их вёл капитан, — худой, невысокий, — он постоянно шутил и говорил, что: «если уж что-то началось, значит, оно обязательно закончится!..». Вряд ли кто-то тогда понимал смысл его слов, — такие умозаключения чужды восемнадцати годам.

Вновь прибывшие бойцы поднимались по ступенькам высокого крыльца в столовую, когда до них донеслись вопли и матерки. Войдя внутрь, все остановились как вкопанные: по обеденному залу метался человек эльбрусовской комплекции с длинной деревянной лавкой в руках, готовый прибить ею любого. Повара на кухне, словно напуганные куры, стояли на подоконниках, солдаты, у которых шёл приём пищи, тоже «рассосались» по углам и подоконникам и лишь один Стол, стоящий отдельно от всех, — в углу, — продолжал есть да ещё и покрикивать этому здоровяку да подбадривать его, подсказывая, кому в первую очередь этой лавкой надо бы «отвесить». То были Дембеля.

Через считанные минуты, которые, вероятно, всем и каждому в этом аду показались вечностью, в столовую влетел майор со значком Дежурного в сопровождении отделения из Комендантской роты. «Комендачи» были вооружены автоматами и спецсредствами, которые применяются милицией для устранения беспорядков. Несколько секунд спустя под прицелами автоматов и пистолета дежурного, верзила лежал мордой в пол и у него за спиной застёгивались наручники. Потом, его увели…

Это первое впечатление об Армии оказалось неизгладимым — в первый день срочной службы такое было «не развидеть».

«Молодые» ели баланду, вяло гремя ложками, и никто из них ничего не сказал ни тогда, ни потом — каждый был погружён в свои мысли и переживания.

Всё, что отодвинули от себя вновь прибывшие, жадно дожрали ребята, приехавшие сюда двумя неделями ранее…

***

Вечером, перед отбоем, новоиспечённые «запахи» стояли в одну шеренгу в «спальнике» в расположении роты. Их было тридцать человек. Илья, Костя, Серёга, Данила, Вадим и Лёха держались вместе.

Двое старослужащих сержантов стояли перед шеренгой и «учили премудростям службы» — сначала словесно, потом дошло и до «прокачки»:

отжались раз триста, присели тысячу… Если шла «волна» по шеренге, то есть кто-то не «вывозил» приседания, этот присед всей шеренге не засчитывался. Если кто-то отказывался, того жестоко «пробивали» — кулаком в грудь или ногой — сил не жалели.

Судя по тому, как били эти «деды», Друзья поняли, что оба они занимаются какими-то видами единоборств: первый был похож на башкира, не особо раскаченный, невысокого роста, но зато прыгал, как бабочка, и здорово «махал» ногами; второй — гораздо шире в плечах, славянского типа, отлично «работал» кулаками. Был с ними ещё и третий, но тот ни к кому не лез, а только сидел на табуретке у двухъярусных «шконарей» и курил одну сигарету за одной. «Башкир», пока пацаны отжимались, успел помочиться на тех, до кого смог «достать» струёй — «счастливый случай» и только.

Пот лился градом с испытуемых, а ноги давно стали ватными… Всё то время, что кого-то били или то время, что они «качались», Даня каждую секунду ждал, что войдёт тот бравый Старлей, который вёз их сюда, и прекратит Это. Но никто не входил: ни командир роты, ни его заместитель, ни дежурный по гарнизону — не было никого и, как потом выяснится, — никогда. Были только эти трое уродов, на чьих плечах и держится та самая пресловутая «дедовщина».

Старлея не было… Лишь раз Данила снова увидит его. В штабе. Мельком… У него была своя «война», и им он был не помощник — каждый одинок в своём горе.

— А теперь, пидарасы, блять, встали! Бегом встали!!!! — рявкнул тот, который «башкир».

Все выпрямились: у кого-то китель выправился, как юбка, у кого-то- надулся на брюхе, как шар. За это полагалось наказание: «боксер» будет идти вдоль шеренги и бить, как хочет и куда хочет, — каждого. Серёга, Вадим и Данила стояли рядом в середине шеренги, Лёха — там же, но через одного бойца.

Сержант начал: Илья, стоящий первым, и получил первым — неожиданно и подло боль врезалась ему в солнечное сплетение. Будучи по природе своей большим, но добрым, ему всегда было нужно подумать, прежде чем действовать, а чтобы вывести его из себя, надо было ему жестоко насолить. Илюха никак не ожидал такой несправедливости и пропустил удар, проглотив обиду…

Каждый, кому сержант «отвешивал», отлетал на «шконки», стоящие позади шеренги, и либо не распрямлялся, либо и вовсе не вставал с пола. Адовая очередь приближалась к друзьям. Вадим должен был получить первый, потому что стоял ближе к краю, с которого начал сержант:

— Я не буду терпеть, Даня, — произнёс одними губами Вадим. — Я ему ёбну…

Данила ответить не успел, как вдруг, «крутой пацан» наносит удар Вадиму в грудину, но получает «блок» и ответный хук справа — развернувшись вокруг своей оси, сержант приземлился на жопу, притулившись к стене — если бы ни она, он бы лег пластом. У постоянно курящего «деда» выпала сигарета изо рта. От неожиданности и такой дерзости «молодых» на мгновение и «башкир» впал в ступор, но это длилось всего секунду:

— Ах ты салага ебучая! — прорычал он и кинулся на Вадима, но тут подключился Лёха, правда, «смазав» удар по этому мелкому и скользкому гавну. Зато Данилин хайкик достиг цели и уложил «башкира» на пол — на повал. «Курильщик», опрокинув табурет, ломанулся бегом из казармы, наверное, за помощью, но догонять его не стали — вместо этого толпа ребят, которые боялись и были избиты, затаптывали «боксёра»: он не успевал очнуться, как вновь получал шквал новых ударов по себе. «Башкира» сгрёб в охапку Илья и понес в туалет окунуть в «очко» головой.

Только пятеро «молодых» просто стояли и наблюдали за этим всем затравленными глазами.

— Поучаствовать не желаем? — пригласил их Вадим. — Что, блять, ссыте? Или, может, вам нравилось то, что делали эти «воины»? — Но те только взгляды опустили и ничего не ответили. — Ну ладно. Будте подтирашками… Похеру мне. Эй! — крикнул он разбушевавшимся «духам». — Вы не убейте его там!

На полу лежало раздавленное, но ещё живое тело бывшего мучителя. Другая группа, «опускавшая» «башкира», возилась с ним в туалете — он пришёл в себя и вопил оттуда, как резаный, но было поздно сначала угрожать, а затем и молить о пощаде.

Данила побежал в туалет прекратить самосуд, но пацаны уже, итак, выходили:

— Он жив?

— Живой. Доигрался…

— Трибунал нам не нужен. Надо, чтобы они могли ходить и говорить, — сказал Данила и в этот момент послышался топот нескольких десятков ног на лестнице: это «старики» подняли своих «слонов» — рябят, на полгода младше себя сроком службы, на разборки.

— Атас, пацаны! — крикнул Вадим. — К бою!!!

И все, как один, с табуретками в руках выстроились у входа в роту, а у кого снимались кроватные поручни в изголовьях или в ногах кроватей — сняли и их.

Толпа из двадцати человек завалилась в роту и замерла на входе: «вооружены» они были теми же предметами. Какое-то время бойцы пялились друг на друга, — никто не решался ринуться в бой первым. Тишину прервал тот самый старослужащий, который убежал за помощью:

— Хули вы стоите, идиоты! Прибейте их! — орал он.

Но никто не тронулся с места… Вид решительно настроенных, с табуретками в руках, не собирающихся отступать «молодых» ребят, остудил боевой пыл «слонов» — в конце концов все они были «одной крови», все натерпелись беспредела и безнаказанности от этих олухов и, конечно же, никому не хотелось подставлять свою морду за них: одно дело запугать какого-то несчастного «духа», — одного и без «оружия», затравленного и уже заведомо сломленного, — другое же дело противостоять хорошо организованной и бесстрашной группе. Как бы то ни было, то, что происходило, происходило впервые и никто не знал, как с этим быть…

— Нууу, блять! — рявкнул тот же самый «дед» и в голосе его послышались нотки разочарования, обиды и страха.

Вперёд вышел ещё один «старый» и спокойно произнес:

— Это беспредел — то, что вы делаете. Не по понятиям. Не хотите «залупаться», как мы в своё время? Особенные, да? Всех били! Хотите избежать неписанного Закона армейской жизни? Так не будет. Должна быть иерархия, потому что это — ПОРЯДОК и ДИСЦИПЛИНА. Что будет, если все будут равны? Это то же самое, если все вдруг станут богаты, — никакого кайфа… Это не порядок — это рай, которого не будет никогда, потому что Мы — Люди, а люди полны жадности, азарта, жажды власти, жажды жертвы и наживы! Тысячелетние пороки не могли победить даже те, кто был и покруче Вас! Так за кого Вы, блять, себя принимаете, салаги?! Хотите изменить Мир???

— Именно, — ответил ему Вадим. — И начали мы прямо с себя, а не с кого-то там за углом. Беспредел — это когда два долбаёба на протяжении двух с половиной часов издеваются над толпой пацанов, а те терпят! Потому что боятся! И этот страх дембеля — это и есть тот самый неписанный армейский закон. Этот страх заложен в нас непонятно откуда, происхождение его мне не известно, но скажу так: присесть 1500 тысячи раз я могу и днём, а не ночью, и мне не нужен кусок гавна, стоящий надо мной и ссущий в это время мне на горбушку. Ты — старослужащий! Ты должен учить молодых СЛУЖБЕ, обращением с оружием и всё такое прочее, да элементарно объяснить, как подшиву пришить правильно на воротник! Порядка и дисциплины можно добиться и не издеваясь над людьми! Я знаю, что мы не в институте благородных девиц, но ведь всему есть предел, ёбаный ты в рот!.. Чему я могу научиться у тебя? А они, — Вадим махнул головой назад в сторону своих парней. — Как не отбить печень, пиная по ней всю ночь? Если только этому, то сосите Вы хуй, пацаны, — Вадим бросил это всем, кто стоял по ту сторону баррикад. — Сами разберёмся как-нибудь. Да и вообще, толпа тут никому не нужна. Я готов прямо сейчас, лично, схлестнуться с любым и каждым из Вас, но! — Один на один. Зачем нам куча разбитых рожь? Хватит и нескольких — «особенных»…

Воцарилось молчание. «Боксёр» и «башкир» — в миру Слава и Иван — стояли на входе в спальник, понурив свои буйные пустые головы.

Не сказав ни слова, «слоны» один за другим стали покидать расположение. Через пару минут уже никого не было в казарме, будто всё это случилось во сне.

Стояли только «наши» и те двое, «гонец» за помощью и его товарищ, пришедший с автороты — Виктор.

— Ладно, — сказал он. — Не знаю, что тут еще сказать, пацаны. Думаю, что об этом никто не должен узнать на утро. Из командиров, в смысле…

Вы за ночь подшейтесь, у кого что порвано и прочее. Славян, — он обратился к своему одногодку, — скажешь «кэпу» завтра, что упал… Когда брился…

Виктор печально улыбнулся. Слава качнул головой даже не подняв взгляда.

— Ну, значит всё! Бывайте…

После этих слов ушёл и он.

***

А дальше… Дальше оказалось, что это Учебная рота и после присяги их разберут по тем местам, где дальше будет продолжаться служба. Строевая подготовка по два часа в день, дважды в неделю стрельбы на полевом учебном центре (ПУЦ), на плацу с дубинками и щитами отрабатывали приёмы разгона демонстрантов, отрабатывались приёмы, базированные на таких дисциплинах, как самбо и дзюдо, по субботам с восьми утра до обеда проводились «заплывы» в казарме на ПХД (парко–хозяйственный день). Кормили отвратительно: если «борщ» — красная вода с куском свеклы, если «щи», — вода белая с листом капусты.

На ПУЦ бегали 12 километров туда и 12 — обратно и только в эти два дня в неделю еда была человеческой и по многу.

В декабре началась первая Чеченская война. Большую часть старослужащих Дивизии переправили в «горячую точку», — остались только «духи», сержанты по одному на роту с командирами рот, Учебный центр и Штаб.

4-го января 1995 года, ровно через месяц после прибытия в Часть, ребята приняли присягу и однажды, на очередном построении, один офицер ходил вдоль шеренги и, оглядывая каждого из ребят, для себя прямо на руке писал: «спецназ», «разведка», «авторота» … После присяги начался специальный отбор: ребят отбирали ростом не ниже 180см и не выше 185см и обязательно хорошо физически развитых. Илью отправили во второй полк к зенитчикам и миномётчикам, Костю тоже во второй полк, только в автороту, а Серёгу — «металлиста», Данилу, Вадима и Лёху определили в спецназ. Лёха был ниже 180см, но его взяли, потому что он имел разряд по стрельбе и, видимо, о случае в поезде шепнул, кому надо, тот Старлей. Илья тоже просился к ним… Здоровенный детина не понимал, почему его не берут в спецназ, но ему объяснили, что с его физическими данными он пригодится на снарядах, мешках, ящиках и всяких гаубицах. В спецназе такие не нужны –лёгкая мишень. Приказ — есть приказ…

Время полетело незаметно в новых и нормальных условиях по сравнению с первым месяцем службы — за постоянными и каждодневными нагрузками, марш — бросками по 15км с полной выкладкой, рукопашкой, стрельбой из разного вида оружия, приёмами маскировки, высотной подготовкой, учебными штурмами зданий и освобождению заложников, однажды наступила весна.

Война в Чечне была в разгаре, наши несли большие потери — сейчас это известно, но тогда информация от срочников утаивалась, только не утихали разговоры, что и едва окончивших «учебку» бойцов, бросят на замену тем, кто уехал зимой. Никто не знал, куда, но все были уверены, что это «куда-то на Юг»…

5 мая 1995 года, поднятых по тревоге и взявших с собой заранее собранные вещмешки, солдат построили на плацу. Командир зачитал приказ. Затем поехали в аэропорт.

Спецназ ВВ улетал на Кавказ.

Глава III

Через два с половиной часа были в Моздоке, а вечером — в аэропорте Северном, в Грозном.

Встречали ребят «деды» на «Уралах» и «ЗиЛах». Полк располагался в 15-ти километрах от Грозного в заводском микрорайоне. Пока ребят везли по Грозному, они смотрели на разрушенные дома, трупы, валяющиеся прямо на улице, застывшие в нелепых позах… Часто встречались оторванные руки или ноги, или ополовиненные тела — только верх или только низ. В более — менее уцелевших жилых домах окна оказывались завалены мешками с песком.

Даня смотрел на весь этот кошмар и не мог понять, никак не мог, что он на войне. Было внутри него ощущение, будто он на машине времени перенёсся на 50 лет назад и оказался где-то на полях Великой Отечественной, — против немцев… Но это была всего лишь игра воображения, детская фантазия, которая до первого выстрела казалась милым приключением.

Ни у кого не было никакого желания что-то говорить или спрашивать –ребята наблюдали смерть.

Машины остановились возле какой-то полуразрушенной школы. В бывших классах стояли двухъярусные кровати — это было местом дислокации. Командир был на задании, поэтому встретил пополнение сержант Виктор Бойко, девятнадцатилетний широкоплечий паренёк с грустными глазами.

Ни матрасов, ни подушек, ни одеял не было, поэтому первое, чем занялись молодые бойцы — это потащились под присмотром старослужащего собирать себе все эти необходимые вещи по разрушенным пустым домам.

— Местные будут на вас смотреть, как на собак, — начал солдат, который сопровождал «молодых». Его звали Иван и ему было не больше 20-ти лет, но война наложила на паренька неизгладимый отпечаток: немытый, небритый, подстриженный наголо и постоянно чесавшийся, в затертой и вымоченной в солярке «форме», он напоминал домового. С автоматом. — Днём эти твари будут называть себя другом и братом, тебя — защитником, а вечером обстреляют блокпост. Так что, пацаны, держите ухо в остро и пока что делайте только то, что вам говорят и не ходите никуда далеко, тем более — по одному. Ясно?

— Ясно, — ответил Данила и едва не вывернул себе ногу, угодив в какую-то яму.

— Осторожнее… — невозмутимо продолжал Иван. — Да. И ещё Вши. Это просто пиздец, мужики. Моемся раз в месяц, жрать добываем сами, потому что на сухпае далеко не уедешь, да и продуктов в пункте дислокации части часто не бывает. Тут за забором школы, в здании больницы, стоит батальон внутренних войск, так мы иногда воруем оттуда сгущёнку и прочее…

Конечно, всё было ясно.

***

Вечером «молодые» представились своему командиру — капитану Шерстобитову Геннадию Павловичу. Высокий, светлобородый, с белоснежными зубами на фоне обветренного потемневшего лица, «кэп» ничем не отличался от своего ефрейтора Вани: такой же грязный, замызганный, без знаков отличия. Со стороны он казался обычным солдатом и принял пополнение по-свойски:

— Располагайтесь, пацаны! Теперь, это и Ваш дом. Я — капитан Шерстобитов. «Свои» меня зовут просто по имени — Гена. Это, — он указал на бойца, лежавшего и читающего какую-то занюханную книгу, — сержант Витя. Вы его уже знаете. — Витя, не отрываясь от книжки, приветственно махнул рукой. — Ну а там дальше разберётесь по ходу пьесы. Субординация моя заключается в том, чтобы никто не ахуевал и делал то, что я скажу в точности так, как я сказал. Вот и всё… Да, и кстати, никто не знает, насколько мы здесь. С вашим прибытием уехали немногие… Я вот планирую тут до конца быть. — Он не весело улыбнулся.

Капитан произвёл приятное впечатление в целом: спокойный, уверенный в себе, знающий, казалось, всё на свете.

Потом собрались поужинать, чем Бог послал, — в основном, макароны и сухпай, — но в этот вечер повезло больше: ребята накануне подстрелили корову и оставалось немного мяса, поэтому порешили сварить «праздничный» суп в честь приезда пополнения.

Одиночные выстрелы, временами пулеметные очереди, являлись нормальным явлением — «старики» особо не обращали внимание даже когда по их школе постреливали. Наблюдательные пункты и блокпосты лениво отвечали на «укусы» боевиков — время открытых боестолкновений закончилось совсем недавно.

— Ладно, — вытирая бороду, произнес «кэп» после ужина. — По нарядам… На блокпосте с 22-х часов: «Старый» и Михач. До часу. С часу до четырех: Арчи — ты. Возьмешь «молодого» с собой. Данилу Фролова, например. — Чернобровый и черноокий Арчи кивнул. Похожий на еврея, он был слишком бледен и худ. — В четыре Вас сменят те, кто сейчас вернётся: кто у нас там? — «Кэп» обратился к сержанту.

— Стасян и Влад.

— Стасян и Влад… Дальше: в Грозный на патруль идём: Я, ты, Витёк, отделение Яковенко и все «молодые», кто прибыл. За старшего здесь оставим Кочу. Комендантский час с 22-х часов, поэтому надо, чтобы порядок был. Сейчас тут уже не Сталинград, конечно, когда сидели как прослойки в торте — первый этаж наши, второй — чечены, третий снова наши, а через дорогу в доме напротив — опять «бородатые», — но эти гады сбривают бороды и возвращаются под видом мирных жителей, поэтому: никаких лишних движений. Они стреляют нам в спины, это может произойти в любой момент. Тихо и чётко будем работать и смотреть в оба. В темноте не поймёте, но днём станет видно, — у кого подбородок белый, тот и сбрил недавно бороду. Значит, «валить» его надо, собаку, блять. Броники, каски, разгрузки, полное вооружение и боеприпасов столько берите, сколько сможете унести. Готовимся!

***

В 22:00 спецы на одном «бэтере» и БМП медленно ползли по разрушенному городу. На въезде бойцы «спешились» и шли теперь по обе стороны улицы один за одним. Мелкий противный дождь стучал по каскам ребят. Было холодно, погода вообще была очень изменчивая: днём могла быть жара, а ночью снег, который таял днём. Ни одного огонька, ни одного фонаря… Тишина и тьма повсюду, даже кошек и собак было ни слышно, ни видно, только звук моторов боевых машин резал ночь и дождь. Ровные шаги бойцов месили мерзкую липкую грязь.

«Кэп» сидел на «броне» — фары БТРа не горели, но «кэп» и сержант, который шёл во главе бойцов, знали эти руины, как свои пять пальцев.

Они уже шестой час колесили по городу, круг за кругом, временами останавливаясь на передышки, пока «кэп» не нарушил тишину в эфире:

— По наводке зачистим адрес.

— Принял, — ответил сержант Витя.

Говорить подробно было небезопасно, — боевики слушали волну бойцов, — но метров через двести «кэп» тихонько стукнул по БТРу прикладом автомата, дав команду остановиться, и спрыгнул с машины. Витя был рядом.

— Короче, смотри, — быстро зашептал командир. — Первый этаж, квартира та, что слева. 50 метров слева будет этот дом, второй подъезд. Машины оставим в стороне, как всегда, чтобы без палива. Я захожу с отделением Яковенко, Вы — прикрываете.

Бойцы быстро и в полной тишине преодолели 50 метров до цели. Вадим понял, что они проходили здесь раз десять за это время, возможно, специально, чтобы усыпить бдительность бандитов.

Двое бойцов засели под окнами, несколько проникли на лестницу, ведущую на второй этаж, и там затаились на лестничной клетке. Остальные растянулись вдоль стены до выхода из подъезда. «Кэп», стоя чуть правее двери нужного «адреса», громко постучал в неё:

— Милиция! Проверка документов! Открывайте!

Тишина. Он ударил еще громче. За дверью послышалось вошканье, и командир ясно расслышал щелчок затвора автомата.

— Готовьсь, пацаны…

Едва он успел прошептать эти слова, как длинная автоматная очередь «прошила» дверь насквозь. Спецназ кувалдой начал ломать дверь. «Кэп» скомандовал по рации, чтобы подтягивался БТР; ребята под окном стали колошматить по нему, — окно было затянуто брезентом, — однако за ним лежали ещё и мешки с песком, и пули не проникали внутрь квартиры. Зато изнутри вдруг на землю упала «Эфка». Двое спецназовцев ринулись в разные стороны, раздался хлопок и одного зацепило в ногу. Тем временем подъехал БТР и по окнам «заговорил» башенный пулемёт — от его огня мешки с песком превращались в труху. Воспользовавшись моментом, под прикрытием БТРа, раненый боец со своим товарищем спрятались за броню и контролировали теперь оба окна.

Дверь в квартиру была сломана.

— Блять, не возьмем живыми, пацаны! — кричал с сожалением командир. — Кидайте гранаты!

И в коридор квартиры полетели одновременно три штуки: два высоких предсмертных вопля приглушили выстрелы и всё стихло. БТР перестал палить по окнам; спецназ двинулся вглубь логова бандитов.

В однокомнатной «берлоге» мебели почти не было — всё, что было, — стало кусками дерьма из дерева. Два порванных трупа боевиков валялись в зале в разных углах: один — старик, второй — молодой парень лет 25-ти — сын этого старика…

— Смотри, — показал «кэп» сержанту, светя фонариком и указывая стволом автомата на молодого боевика. — Борода свежесбритая… Они знали, что мы заметим, вот и решили сдохнуть. Оба. — «Кэп» закурил. — Хороший стукач у нас. Третий раз в точку бьём благодаря ему и, главное, как быстро! Этот хуй ёбаный сколько в городе? — Он снова ткнул автоматом в труп. — Сутки? Может, двое?.. От силы. Хороший стукач…

Сержант кивнул головой.

На блокпосте было тихо и спокойно. Данила и Артур (Арчи) сидели на своих «поджопниках» прямо на земле под прикрытием мешков с песком и хрустели макаронами. Время от времени в воздух взлетала световая ракета, озаряя руины и «зелёнку» недалеко от поста.

— Смотри и слушай, — монотонно прошептал Артур. — В этой темноте главное слушать. Любой шорох — стреляй в ту сторону, откуда он донёсся. Разбираться потом будем. Эти твари могут подползти и напасть на нас с одними ножами. А может, это будет простой ёжик, но это похуй, главное, — стреляй и не думай…

— Световые ракеты зачем? — спросил Данила.

— Ну, по той же причине… Ещё когда «наши» к нам на смену пойдут, мы увидим их благодаря свету. А ещё боевики любят «растяжки» ставить. А этот свет их отпугивает.

— Как вампиров? — произнёс Даня.

— В какой-то степени, да, — усмехнулся Артур. — Мы же их можем увидеть и убить.

В этот момент что-то хрустнуло в ночи и Артур открыл огонь из автомата в ту сторону, не жалея патронов. Через пару секунд спохватился и Данила, и поддержал товарища огнём.

Взметнулась световая ракета и озарила метрах в двадцати труп человека.

— Вдруг «свой», Артур? — прошептал задыхающийся и взволнованный Данил.

— Свои тут не шастают… — произнес Артур ледяным тоном. — К нам лез… Головы резать, мразь.

Потом ребята услышали звуки боя в городе.

— Боевое крещение принимают товарищи твои, — прошептал Артур. — Хоть бы всё хорошо было…

— Да… — ответил Даня. — Надо быть вечно на чеку.

Дождь пошёл сильнее, и пацаны накрылись плащ –палаткой, затаились, временами поглядывая в щели, когда ракета вновь вздымалась в небо. Несколько пуль вошло над их головами в верхние мешки с песком. Артур два раза выстрелил в воздух, чтобы обозначить, что они живы на своем посту и воцарилась тишина. Со стороны города тоже больше не стреляли.

Так завершалась для «молодых» их первая ночь на войне.

***

На утро все участники ночной спецоперации спали. Они изъяли с той квартиры несколько единиц огнестрельного оружия, гранатометы и деньги. Тела отправили в комендатуру в шесть утра и «кэп» дал команду «отбой». Вадим и Данила успели обмолвиться парой слов и поделиться впечатлениями.

— Ты убил кого-нибудь? — спросил Даня.

— Нет, не пришлось… Всё произошло быстро, я даже толком и не помню ничего, только «бах! бах! бах!» и «тра- та- та- та!» … — Он устало посмотрел на своего друга. — А ты?

— Я не знаю… Первым в ночь выстрелил Артур, а дальше мы вкруговую палили. Кто знает, кто в него попал… Но я думаю, что Артур.

— Ясно… — Вадим потёр глаза и почесался — вши успели «пересесть» на новеньких. — Давай спать?

— Давай…

И ребята вырубились на своих лежанках, едва головами коснувшись подушек.

На КПП жизнь текла однообразно: днём — досмотр машин, пропуск автоколонн, ночью — борьба вслепую за жизнь. Ребят часто дергали на всякого рода «зачистки» не только в самом Грозном, но и за несколько километров от него, — в пригороде, в соседних аулах и сёлах. Изымали оружие и боеприпасы, чаще всего — со стрельбой…

Лёшка со своей СВД делал успехи и не раз прикрывал пацанов на марше и при штурмах. За первые несколько дней прибывания в Чечне, он первым из «молодых» убил боевика. А затем второго, третьего, десятого… Казалось, что он никогда не спал, замкнулся в себе и жил своей жизнью: если были на базе, он уходил в руины и возвращался поздно или его не было сутки, двое. Капитан Гена в нём души не чаял, и всегда брал его с собой куда бы они не направлялись. Серёга — «металлист», и без того не особо общительный, тут вообще приуныл и частенько выпивал, напевая под гитару свои чудесные песни.

Все пили… Кто-то больше, кто-то — меньше, но пили все — на трезвую голову жить день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем в условиях уличной, «окопной» войны, когда может прилететь смерть из-за каждого угла в любое время дня и ночи, было невыносимо в здравом уме и трезвой памяти.

Часто, боевики «развлекались» открытым текстом называя в эфире российских бойцов по именам и фамилиям, они называли населённые пункты и адреса прописки ребят, они знали родителей и близких родственников и грозили расправой над ними…

Вадим после того, как его чуть было не накрыло миной, через пару недель, закурил.

Больше всего на его нервы, помимо прочего, действовали разложившиеся трупы: трупы солдат, трупы мирных жителей, трупы женщин, трупы детей… Временами, они работали с МЧСсовцами, прикрывали их, пока те разрывали могильники и схроны, вытаскивая останки русских гражданских людей с перерезанными горлами, с вовсе отрезанными головами… И всё это случилось с этими несчастными еще до начала этой войны. Чудовищный факт, не укладывающийся в голове: чеченцы начали резать русских еще ДО войны.

Больше всего Вадиму запомнилась мумифицированная беременная женщина, с отрезанными грудями и вбитым колом во влагалище. Он блевал весь вечер после увиденного и вновь и вновь заливал это водкой. Водки было немерено. Воды не было, а водки — сколько хочешь.

Данила также отрешился от всего. Последнее письмо от матери он получил, еще находясь в учебке. Мама писала, что переживает и каждый день молится за него. Данила, как мог, успокаивал и про отправку в Чечню ей, конечно, ничего не писал.

Все пацаны относились друг другу очень хорошо, они, спаянные боями и смертью, стали настоящими братьями друг для друга, но без надобности старались не разговаривать. Зачистка за зачисткой — и время шло. Три недели минуло, и командир говорил, что с новой партией к ним, должно быть, приехал и сам Иисус — за это время никто не погиб и даже ранен не был, за исключением того случая в первую ночь.

Отношения с местными оставались напряженными, но больше всего опасались детей, потому что никогда никто не знал, что они могут «выкинуть».

В конце мая ребятам автоколонной пришлось выдвигаться за хлебом за 18 км от их расположения. На трёх БТРах, с разведкой впереди, они с утра отправились в путь.

Глава IV

До населённого пункта, где находилась пекарня, добрались за час без особых проблем. Пока пацаны затаривались хлебом, Данила и Вадим собрались за водкой в магазинчик, находящийся неподалеку в бывшем помещении местного сельпо — теперь там торговал водярой, самогоном самого сраного качества и спиртом местный житель.

От любого из этих «яств» можно было легко задвинуть копыта, поэтому ребята брали исключительно акцизную, — Смирновскую.

— Пацаны, рацию возьмите на всякий случай, — посоветовал сержант Витя. — Берите всю «нашу», какая у него там есть. Мы подъедем следом за вами, как только хлеб закидаем.

Десять минут спустя, ребята вошли в помещение магазина, и скрипучая тяжёлая железная дверь затворилась за ними, эхом оповестив, казалось, весь район — всё напоминало о войне и тут, но это уже была привычная жизнь.

За прилавком стоял худосочный чеченец невысокого роста и, взглянув на ребят лишь краем глаза, спокойно продолжил заниматься своими делами — он прекрасно знал, зачем они пришли.

— Водки дай, — бросил ему Вадим, когда ребята подошли к прилавку. — Всего Смирнова, что есть у тебя. И спирта медицинского давай…

— Хорошо, уважаемый, — ответил чеченец и собрался идти на склад, но Данила остановил его:

— А где здесь туалет?

— Там, по коридору направо, увидишь, — ответил горец и скрылся.

— Пойду, отолью, брат…

— Давай, — Вадим остался ждать у прилавка.

Сортир этой дыры в заднице напомнил Даниле учебку, только был ещё хуже. Данила улыбнулся сам себе, удивившись тому, как быстро память возвратила его назад: казалось, это было так давно… А дом? Дом был совсем далеко, так далеко, что и не правда даже.

Когда Данила возвращался назад, то услышал странные звуки за углом, там, где была касса и прилавок, очень странные разговоры и мольбы чеченца — продавца:

— Не убивайте его здесь, — молил он кого-то, — ради Аллаха только не в моём магазине!

— Заткнись, сучий потрах! — чей-то грубый, властный голос оборвал чеченца. И этот акцент…

Данила высунул нос из-за угла и увидел боевиков! Их было восемь человек вместе с главарём, они стояли в центре полукругом, а Вадим находился прямо пред ними, — разоруженный и беззащитный, — и в лоб ему «смотрел» вороной ствол девятимиллиметровой «Беретты».

— Да опомнитесь Вы!!! — взвыл чеченец. — Он явно не один тут! За ним же придут и тогда мне конец!..

Данила стоял за углом и крупные капли пота стекали с его лба на глаза и дальше –по горлу вниз. Он мучительно соображал: чеченец не сказал про него ни слова, иначе бы его убили ещё в туалете со спущенными штанами. Значит, они не знают, что он здесь. А сколько их? Те, кто тут стоят, или ещё на улице есть? Да какая нафиг разница! Надо бежать к своим. Вызвать по рации? Это шум… А чем стрелять? ПМ или Калаш? Если их больше десятка, от пистолета мало толку. Значит автомат — он был в его руках на готове с заряженным подствольником.

— Ты не тех боишься, сын шакла, — всё тот же голос прогремел в огромном и полупустом помещении. — Я тебя быстрее ёбну, чем ОНИ, — кивнул головой боевик.

Данила снова высунулся и упёрся глазами в глаза своего друга — тот смотрел на Данилу и безмолвно просил помощи. Времени оставалось мало, — в любой момент жизнь Вадима могла оборваться.

Данила принял решение: поставив автомат в режим одиночной стрельбы он вышел из своего укрытия и прицельным огнем убил Главаря; Вадим молниеносно упал на пол и закрыл голову руками; чеченец тоже завалился под прилавок.

Данила уверенно и твёрдо шёл в сторону боевиков и безжалостно убивал их, никуда не прячась, с открытого места, нагло и методично. Через считанные секунды он истребил всю «стаю».

Всё произошло будто во сне — Данила не ощущал себя в себе, словно это не он стреляет и попадает в цель, а кто-то чужой его руками. Когда все они лежали недвижимые, а он один стоял над ними, он понял, что эта «спецоперация не по плану» точно его рук дело. Он опустил автомат, а Вадим поднялся на колени и так и остался на них — так близко смерть к нему ещё не подкрадывалась и его поразили действия Данилы: это было поразительно. Всегда поразителен результат быстро принятого решения, неожиданного и дерзкого, а, главное, — исполненного безупречно.

Замешательство Данилы длилось какой-то миг, а затем он полез к чеченцу. Водка и спирт стояли на синей каталке рядом.

— Придут ещё? — Данила направил ствол автомата чеченцу в лицо. — Ну?

— Я не знаю, откуда они взялись, появились и всё, там, у входа на склад, сзади… Не убивай, брат… — чеченец смотрел Даниле в глаза и тот верил ему. И был благодарен за то, что хозяин лавки не выдал его.

— Ладно… Надо уходить… — Данила вышел из-за прилавка, Вадим уже стоял при своих вещах как вдруг распахнулась дверь: это братья по оружию, услышав стрельбу, прибежали на подмогу.

— Живые??? — сержант, еле переводя дух, осмотрел мельком обоих и выдохнул. — Слава Богу…

Досмотрев трупы, Витя забрал документы и солдатские жетоны. Все они были «бородатые» и один — славянской наружности, наёмник.

— Зачётно поработали, пацаны, — хвалили остальные бойцы двух друзей и хлопали их по плечам.

Пока Витя собирал документы, водка была погружена в БТР, радист передал свои координаты и, в случае чего, попросил помощи на случай реального столкновения с превосходящими силами противника у бригады ВДВ, пострелять из их «Акаций» — самоходных гаубиц.

— По машинам, ребята, бегом, — скомандовал Витя и все расселись на «броне». — Ходу! — колонна двинулась домой.

— Витёк! А чё, так и оставим? — спросил сержанта кто-то из пацанов.

— Приказа не было! — Витя пытался перекричать шум мотора. — Нас мало! Понятное дело, этим заняться надо, но я доки все, кроме нашего «кэпа», никому не отдам. Скажет вернуться — вернёмся. Но тут навалом кого есть и без нас, информация по рации передана, сейчас и ОМОН нарисуется и СОБР и просто «вованы» и ещё кто-нибудь… За одно. Нахуй. Мы хлеб взяли, водки взяли — задание выполнили, — Витя улыбнулся. — У каждого своя война… А как вообще произошло-то все?! — обратился он к друзьям.

— Это Данила их всех положил… — ответил Вадим.

— Ахуеть… Всех. Один? — обалдел Витя.

Даня молчал.

— Спасибо, братан, — и Вадим протянул своему другу руку.

Даня пожал её и приобнял его:

— На счастье…

— Ты правда красавчик.

— Я обязательно расскажу Гене, — сказал Витя и бодро потрепал по плечу Данилу. — С первым… — Витя осёкся. Хотел поздравить «с первым духом» убитым, но это не подходило, и он выкрутился:

— Эээ… Нет, с первыми восемью «духами»! — Витёк рассмеялся, а колонна бодро двигалась дальше.

***

Июнь прошёл. На очередной зачистке в частном секторе, средь бела дня, разгорелась война и один боец из группы капитана Гены — погиб: пуля угодила в «сферу», и шея сломалась… Дом сравняли с землей, а Даня впервые увидел смерть товарища. Провожали домой Сашку Колтакова, двадцатилетнего бойца спецназа ВВ, не дожившего до дембеля 4 месяца, всей группой, а дождь лил так, будто и небо тоже «оплакивало» парня. Двухмесячный период «без потерь» завершился, и капитан Гена полночи просидел за письмом, адресованным матери солдата…

На Данилу пришли наградные документы «За отличие в службе» и медаль. «Кэп» торжественно вручил Даниле награду, пожал руку и обнял, как сына. Застреленные тогда боевики оказались очень важным доказательством того, что совсем рядом, буквально под боком, начинала орудовать банда арабских наемников.

Пермский ОМОН с Барнаульским СОБРом в последующие дни зачистили тот район и смогли выдавить лазутчиков в лес из поселка, где дальше боевикам прищемили «хвост» и основательно их потрепали тульские десантники и спецназ ГРУ: в общей сложности уничтожили больше 200 боевиков с минимальными потерями убитыми и ранеными для себя.

Разведку в те дни не хвалили, и она не радовала. В том мало было вины разведчиков, потому что армия, прогнившая изнутри алчностью и продажностью командиров, в том числе и на самом высоком уровне, подставляла всех и каждого, а информация менялась и видоизменялась, подтасовывалась и продавалась — за деньги.

В этой атмосфере никому не было дела, как и что происходило: было ли уничтожение боевиков следствием многодневной изнурительной слежкой, разведкой, работой и прочим или просто пара пацанов, зайдя за водкой, случайно напала на след «волка» — бахнули и всё. В новостях сказали, что федеральные силы, проявив выдержку и стойкость, бандформирование уничтожили… Но для Данила это происшествие было очень важно, после него он поверил в себя и осознал, что он тут не зря, что он приносит пользу, а может даже, что он главный герой именно этого «боевика». Наверное, он им и был, а медаль стала напоминанием об этом.

За водкой в тот магазин ребята больше не ездили — в перестрелке хозяина убили, а лавку его сожгли до тла ко всем чертям. Это была месть боевиков за убитых товарищей: кто-то где-то кому-то шепнул, как там все было, вот и все дела. Доброго чеченца «приговорили» к смерти.

***

Весь июль месяц на позициях капитана Гены проходила настоящая снайперская война: вражеский стрелок донимал каждый раз поздним вечером либо с утра. Иногда пропадал на день или на два, а затем вновь вылезал откуда ни возьмись. Лёха со своей винтовкой на базе почти не появлялся — рыскал по округе, следил, наблюдал, но ему не везло. Приходя изредка с охоты, он напивался до беспамятства и падал на свою койку, а затем исчезал так же внезапно, как и появился. Превратившись в «пса войны», он стал совершенно не узнаваем для Данилы. Война меняет человека, но Данила себе казался прежним, а Лёшка откровенно пугал — наверное, таким и должен быть Снайпер, у которого была уже куча наград и он переплюнул всех «своих» по убитым бандитам.

Но с этим «дятлом» ему приходилось возиться, и это держало его в напряжении, напряжении особом, ведь он понимал, что именно от него все ждут решения вопроса, что на нём ответственность, а у него никак не получается. В напряжении жили все, но именно Его напряжение было напряжением человека, на котором лежит ответственность за невыполненную работу. А когда погиб ещё один его товарищ от рук того, кого он никак не мог «добыть», то стало совсем невыносимо.

Капитан, видя состояние своего бойца, передал информацию о снайпере командованию дивизии, те прислали ребят из других войск и соединений, но ничего не помогало, пока эта сволочь сама себя не выдала — на очередном патруле кто-то заметил во дворе не убранную треногу от миномета. Зашли «в гости». Деда этого все знали — он вечно тёрся у располаги и блокпостов, интересуясь делами и настроением бойцов, новостями из дома… Не дед, а прям дедушка. Дедушка «Бом-Бом». При обыске у него и нашли эту винтовку. Привезли в расположение, немножко «даванули» и он все рассказал… Что специально ходил и вынюхивал, а затем стрелял в ребят.

Его убили.

***

А Лёшки не было ещё три дня. Он не верил, что тот, кого он искал, мог быть обычным стариком. К тому же «прошла» информация, что боевики посылают детей, возрастом от 9 до 12 лет, к милицейским и военным блокпостам и те, подойдя достаточно близко, кидают гранаты в солдат.

Он поднялся на небольшую высоту, предгорье, и затаился в зелени. Отсюда ему было видно свои блокпосты и вообще полгорода как на ладони. Очень долго он полз к этому месту и сильно устал. Сделав все, что надо, приготовившись и разложив «инструмент», он расслабил тело на минуту. Мысли… Он не знал, когда последний раз его голова была занята какими-то мыслями помимо войны и этого ёбаного гада — чеченского снайпера.

«Мать… Как она там?.. А я?.. Я вернусь НАЗАД или НИКОГДА не вернусь?..» — думал он. Состояние было таким, будто Лёшка пребывал под длительным и очень неприятным «кайфом». Внутри его головы всё горело огнём, а сердце, казалось, не билось вовсе. Нужна была «перезагрузка», отдых. Он прекрасно понимал, что однажды «вырубится» на позиции и только Бог знает, куда его это заведёт, но… Он не мог остановиться. Он даже специально не мылся и не стирался, — не боролся со вшами, — чтобы хоть эти твари его грызли и не давали покоя.

На какое-то мгновение он, должно быть, все-таки закрыл глаза, уткнувшись носом в приклад своей «подружки» — Снайперской Винтовки Драгунова, но какая-то неведомая сила будто толкнула его в бок, заставив поднять голову и посмотреть в оптику — к блокпосту на велосипеде подъезжала девочка лет 11—13ти. За спиной у неё болтался рюкзак.

Ребята на посту увидели её и направили в её сторону пулемет, приказав остановиться. Он всё это видел и понимал, что происходит, без слов. Но она ехала… Кто может убить ребёнка? А кто сможет? Вадим, напрягшийся всеми своими конечностями и судорожно схватив пулемет? Данила с автоматом, что-то оравший ей и трясший головой в каске или Он — Лёха, снайпер с «железными» нервами? Ни у кого нет права на ошибку — ни у него, ни у них, — но если они не выстрелят, то заплатят своими жизнями и Он, — Лёха, — будет нести за это ответственность… «Пусть лучше их жизнь будет на моей совести, чем их смерть…», — успел подумать Лёха.

Девочка была уже совсем близко, сделала круг перед блокпостом, затем другой. Рюкзачок в форме мишки соскользнул с плеч в её правую руку. Она заканчивала третий круг и вот-вот должна была повернуться к блокпосту лицом. Ещё миг и она сможет швырнуть мешок!

Лёха выстрелил…

Выстрел, словно щелчок бича, разрезал воздух, и пуля вошла девочке между грудей; рука с рюкзаком взмыла вверх, но он так и остался в её руке, упав рядом с головой своей мёртвой хозяйки; её глаза моргнули, она поперхнулась кровью и, дважды тяжело с хрипом вздохнув, затихла навсегда в двадцати метрах от блокпоста.

Пацаны на посту попадали по углам в изнеможении… Лёшка с открытым ртом пялился в прицел, и он успел увидеть, как жизнь ушла из девочки. Он убрал палец с курка и закрыл глаза. А затем открыл их снова, услышав выстрел: Данила стрелял по рюкзаку, наверное, хотел проверить, есть ли там бомба. Но рюкзак не взрывался… Через несколько минут Данила решился медленно подойти к ребёнку. Взяв рюкзак в руки, он открыл его.

И ничего не произошло — внутри лежал хлеб, несколько шоколадных конфет и прострелянная банка тушёнки…

Рюкзачок выпал из рук Данилы. Он перевел на девочку взгляд и вдруг узнал её — они шастали по одному из аулов в поисках жратвы, и именно её отец сказал ей принести им припасы. Она, отдавая именно ему нехитрый скарб, тогда улыбнулась… Данила понравился ей… Он не знал её имени, но как он мог не узнать ее лицо?! Столько всякой параши произошло после этого, что не до воспоминаний лиц, даже и девичьих…

Он упал возле трупа на колени и заплакал, заплакал так искренне, что слёзы сплошной стеной стояли в глазах, будто вся боль и скорбь, накопившаяся за все эти месяцы, где день идёт за неделю, а месяц за год, вытекала из него со слезами.

31 июля заканчивалось. Лёшка приполз на свою койку и проспал двое суток на одном и том же — правом боку.

***

В августе несколько дней шёл штурм Аргуна. Боевики вновь прошли «незамеченными». Пацаны из ВДВ рассказывали, что иногда они видят колонны боевиков, но имеют приказ «Пропустить»…

Стоит только «зажать» боевиков и реально начать перекрывать им «кислород», как тут же приходит директива «сверху» — «Пропустить», а значит, — и дать уйти. И басмачи, ровными колоннами, прекрасно вооруженные и экипированные, со смехом уходят.

Данила не знал, на какой он тут срок и эта неизвестность просто убивала его. Каждодневная борьба за жизнь изматывала, а осознание того, что каждый день может стать последним, должно было бы давно убить в нём чувство страха, но не убило…

Это произошло до того штурма.

Однажды, намотав свои тонкие нервы на кулак, Данила, Вадим и Серёга — «металист», среди ночи, попёрлись за водкой в соседний аул. Они взяли с собой по одной гранате и пистолеты. Жара стояла жуткая в ту ночь, они не стали одевать кителя — пошли в одних майках и поверх них — разгрузки. Данила захотел надеть бронежилет, за что друзья высмеяли его, но… Хочет — как хочет. Бережёного сам Бог бережёт. Никто этих щуплых, дошедших «до ручки» пацанов, не принял бы даже отдаленно за спецназ. Что это было и к чему: протест? скука? усталость? Желание погибнуть или пощекотать нервы, будто этого не хватало в их жизни итак? Зачем это надо было делать, спросил только Серёга, но и он это сделал не «с пристрастием», а так… Просто ТАК. Ребята отправились в «самоволку».

Дорогу они знали хорошо, путь был недалекий, и пацаны быстро добрались до «самогонщика»: было темно, хоть глаз выколи, но ребята отыскали нужный дом и постучались в ворота — через минуту на крыльце появился хозяин со свечой в руке и шёпотом пригласил войти. Вошли в дом только Данила и Серёга, а Вадим схоронился под высоким крыльцом — для всех, кто бы ни был в этом доме, «гостей» было только двое.

Ребята зашли, а за ними, закрыв двери, проследовал и сам хозяин — старый, но ещё бодрый, сухожильный чеченец.

Дом изнутри оказался очень тесным: с порога — сразу кухня со столом посередине; слева — кровать и шкаф; за печкой, — напротив входной двери, –был ход в другую комнату, завешенный занавеской. Ребятам хотелось обезопасить себя, осмотрев и вторую комнату, но это было не прилично в их положении простых «покупателей».

— Здравствуйте, — робко поздоровался и попытался улыбнуться Данила. — Нам бы водки…

— Говори тише, — оборвал его чеченец, — спят мои.

Данила перешёл на шёпот:

— Нам бы водки…

— Я понял, зачем вы пришли среди ночи. Хотели бы проверять меня, не любезничали бы на воротах. Сколько вам?

— Бутылок восемь, — Данила посчитал по бутылке на каждый карман под автоматные рожки на разгрузке.

— Подождите… — Чеченец скрылся за занавеской.

Послышался встревоженный женский шёпот. Чеченец оборвал его, сказав что-то резкое на своем языке.

В это момент раздался топот чьих-то ног на улице и стук в дверь. Чеченец выскочил из-за занавески с каменным лицом:

— Это не «ваши»?..

Испугались и ребята:

— Не знаем мы, — ответил Данила.

— Спрячь нас! Быстро! — скомандовал Серёга и, достав пистолет из разгрузки, направил его на старика.

— Куда?! — провыл старик.

— Куда хочешь, иначе всем нам пиздец, — проговорил Данила и достал свой ствол. — Скажи куда прятаться и открывай двери иди.

Чеченец очень быстро сообразил:

— По ниже который, — ты, — он кивнул на Серёгу, — в спальню под диван сразу за занавеской лезь. А ты — в шкаф! — бросил он Даниле. — Тоже в спальне он…

Пацаны, наконец, зашли за занавеску, за которую так хотели заглянуть: там стояла кровать, на которой сидела уже одевшая халат пожилая женщина и девочка лет 15-ти, тоже в халате поверх ночнушки.

Серёга еле втиснулся под сложенный диван с гранатой в руке.

В дверь постучали настойчивее и за ней раздался голос:

— Хозяин! Открывай блять!

Данила схватил девчонку за волосы и поднёс к её горлу нож:

— Это точно не «наши», понял?! — бешеным шёпотом процедил он сквозь зубы, смотря на чечена. — Я заберу её с собой в шкаф. Я зарежу её там, если ты нас выдашь! Помни об этом всякую секунду, дед…

Женщина тихо завыла и заплакала, протягивая к ребёнку свои руки.

— Замолчи, мать, и сиди смирно! Я спроважу их… Иди в шкаф, боец. Не нервничай… — успокоил Данилу чеченец.

Данила залез в шкаф, и приказал девочке закрыть створки — он прикрылся ею, как щитом, поставив впереди себя, а руку с ножом обвил вокруг её шеи:

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Амина…

— Я ничего тебе не сделаю, Амина, не бойся… Малыш… — он прошептал ей это на ухо, неожиданно нежно для самого себя. И почувствовал, как она сильнее прижалась к нему спиной, а может, это он сам вцепился в неё, словно утопающий за соломинку.

Хозяин отворил дверь и кухню заполнили бородатые боевики… Главарь, — здоровенный мужик лет 30 — 35-ти, — оглядевшись вокруг и заглянув за шторку, не заподозрил опасности и отправил двух часовых на улицу. В доме осталось пятеро бойцов и хозяин. Шестой боевик, с пулемётом, остался в сенях, не запирая внутреннюю дверь.

Боевики сели за стол. Стула было всего три и один табурет у печки, поэтому на стулья у стола сели главарь и, видимо, две его «правые» руки — остальные остались стоять, подперев стену дома.

— Ну чё? — главарь бандитов взглянул на хозяина. — Угощай гостей, что ли.

Дед вёл себя достойно и ничем не выдавал своё беспокойство: он зашёл в спальню, достал три бутылки самогона и поставил их на стол; из комода достал четыре стакана и так же спокойно выставил их перед боевиками.

Всё то время, что он суетился, главарь пристально наблюдал за стариком. Автомат боевика лежал на его коленях.

— На отшибе живешь, — нарушил тишину главарь. — Ну вот я и думаю: дай зайду. Все равно гулял без дела. — Он улыбнулся. — Я Алхазур.

— Иса, — ответил чеченец. — Закуска в сенях… — произнес Иса и дёрнулся в сторону сеней, но главарь остановил его:

— Сядь! — Иса рухнул на табурет у печки. — Балу нам принесёт. Правда ведь, Балу? — повысив голос, Алхазур шутливо позвал своего пулемётчика.

Тот, не говоря ни слова, занёс на кухню хлеб, банки с соленьями и кастрюлю с лагманом.

— Хорошо живешь… — с укором сказал главарь. — Хитрый, да?

— Чем Аллах послал…

— Ну, конечно. Аллах милостив…

Один из сидящих за столом боевиков открыл бутылку самогона и разлил по стаканам.

— Давай выпьем, старик, — Алхазур протянул чеченцу стакан. — Смерть неверным! — И он залпом проглотил содержимое стакана, а за ним и его товарищи.

Боевики потянулись за «закуской» и загремели крынками. Иса придвинул табурет к столу и выпил самый последний из них.

Десять минут спустя, ситуация перестала казаться Исе ужасной — самогон сделал свое дело. Иса даже осмелел.

— Ты чеченец, Алхазур? — спросил он.

— Да…

— Ну и как живётся тебе?

— А тебе? — Алхазур, хрустя солёным огурцом, упёрся локтями в край стола. — Правоверные мусульмане сражаются за свою Родину, за Свободу, и погибают каждый день от рук неверных, а ты? Сидишь и ждёшь, скотина, когда всё кончится, чтобы снова пахать свой огород и сажать картошку. Похую тебе, под кем жить и кто тебя на работу гонять будет.

— Мир, — спокойно произнес Иса, — это наивысшее счастье для старика. Старость, проведённая в мире и покое, в окружении любимых и любящих и родных людей: супруги, детей, а затем детей их детей и детей их детей… А потом тихая смерть в своей постели. Но я лишился этой возможности. Мне 62 года, и я потерял любимую дочь на этой войне. За геройство немногих — страдание миллионов, это слишком большая цена. Но я заплатил… Не видел я ничего плохого в земледелии и поедании собственных плодов со своего огорода, не видел я ничего плохого, когда работали заводы и фабрики и наш город процветал. Он не был разрушен до основания, не был залит кровью, не был городом–призраком. И я рад был ходить на работу и мечтал об отдыхе. А сейчас? Что есть сейчас у ВАС? То, что началось вот так, — Иса махнул рукой в сторону окна, — так и закончится. А, может, не закончится никогда… Я заплатил своим ребёнком, и я тебе ничего не должен и не боюсь тебя, понял? — Он с ненавистью подался туловищем слегка вперёд и сглотнул накатившие слёзы.

— Сказать по правде, — проговорил после непродолжительной паузы Алхазур, — чешется у меня рука пристрелить тебя. Но я тебя уважаю. Что-то есть в тебе из… прошлого, из старины. Наверное, ты просто похож на моего, выжившего из ума, трусливого старика.

Вадим лежал на улице под крыльцом и наблюдал двух боевиков: они о чём-то говорили на своём, временами весело смеялись… Один из них зашёл отлить за крыльцо и его моча, просачиваясь чрез доски, попадала на Вадима — на его автомат, майку, лицо. Вадим стиснул зубы и терпел. Он понимал, что должен терпеть. Если в доме тишина, значит, ребята тоже спрятались и ещё есть шанс на то, чтобы выбраться отсюда живыми. В доме тишина… «Надо ждать», — подумал Вадим.

Боевики допивали третью бутылку. Серёга лежал под кроватью и через узкую щель не плотно прикрытой занавески мог видеть край стола и главаря боевиков. Граната в его правой руке отмокла от пота, а кисть и пальцы онемели от слишком долгого и судорожного сжимания.

Девочка в руках Данилы мучительно пыталась сдержать кашель — её тело сокращалось раз за разом и это создавало реальную опасность; Данила устал стоять и весь затек, он, что было сил, зажал девчонке рот своей левой ладошкой, а в правой теперь держал нож. Она слушалась, но переставала контролировать себя, особенно тогда, когда Данила решил зажать ей ещё и нос — теперь она вовсе не могла дышать, и едва заметно начинала извиваться в его смертельных объятиях. Но он не мог остановиться, не мог ослабить хватку, он даже не понимал, что зажал ей оба выхода для вдоха…

Данила оцепенел. Мысль зарезать её не появлялась в его голове, хотя нож он держал в руках именно на тот случай, — случай, когда всё пойдет «не так», — и это был как раз тот случай, но он просто душил её…

— Значит, — нетрезвым голосом произнес Алхазур, — в доме только ты и старуха?

— Да… — ответил Иса.

В этот момент девочка пискнула и, сорвав руку Данилы с губ, громко и жадно заглотила ртом воздух… В гробовой тишине избы это явилось раскатом грома: боевики все, как один, вздрогнули и повскакивали со своих мест, а Серёга — «металлист», наконец, швырнул ненавистную гранату в кухню: раздался мощный взрыв, «проглотив» несколько человеческих воплей, и свет погас.

Вадим двумя выстрелами через деревянное крыльцо «уложил» боевиков, бежавших с улицы в дом на подмогу. Он выкатился из-под крыльца и сделал в лежащих боевиков «контрольные» в голову, а затем медленно двинулся в темноту сеней, за которой остервенело строчил пулемёт.

Пулемётчик, что оставался в сенях, после взрыва на кухне ринулся внутрь и начал палить в темноте из своего ПК во все стороны, буквально превращая дом в решето. Не переставая стрелять, он зажёг фонарик у себя на плече: печь была разрушена — в темноте он по ошибке не той стороне дома «уделил» внимание. Не перестающий «говорить» пулемёт, перенес свой огонь в спальню по стенам, шкафу и кровати, на которой старуха была мертва ещё до того, как пулемётчик включил свой фонарь.

Пулемёт замолк… Боевик глубоко дышал, но лишь какой-то миг — Вадим в упор выстрелил ему в затылок, и тот с грохотом упал на пол.

Данила стоял сам не свой в шкафу и держал мёртвого ребёнка в руках: прикрывшись им, он не «прогадал» — пулемётная очередь буквально прошила её в районе живота и груди. Пули прошли на сквозь, но бронежилет задержал их: Данила почувствовал только сильные удары по себе в тех местах, где они прошли сквозь плоть Амины. Он ещё не знал, цел ли был он сам — он держал мёртвую девочку на руках, а её кровь капала ему на берцы и эти капли били по барабанным перепонкам, словно в колокол: «бом-бом-бом».

Данила ногой распахнул двери шкафа и вышел: воздух в доме после душного шкафа показался ему ледяным… Вадим светил на него фонариком боевика; Серёга закопошился и показал голову из-под дивана; Вадим посветил на него и подал руку:

— Вставай!..

Теперь оба товарища стояли и смотрели на Данилу, который тоже смотрел на них, но его глаза вряд ли что-то видели вокруг себя в этот момент: мёртвое дитя висело на его левой руке, беспомощно свесив свою голову и руки через его предплечье. Данила был похож на мясника — брызги крови обильно покрывали его лицо, а на полу растеклась целая лужа, и стоял он прямо в её середине.

По сравнению с Серёгой, Вадим был в настоящем шоке, ведь он даже не представлял, что тут происходило всё это время. Только спустя минуту, он более–менее осмыслил замысел своих товарищей и это его ещё больше потрясло.

— Положи её, Даня… — произнёс Вадим. — Надо уходить, брат…

Данила осторожно положил тело на пол и сам опустился перед ним на колени. Лицо окаменело. Он сжал голову девочки в своих объятиях. Друзья оторвали его от остывающей Амины и пустились наутёк что было сил.

Глава V

В эту же ночь от капитана Гены ребята получили отменных пиздюлей. Таким злым его не видел даже сержант Витя за семь месяцев совместной службы. Гена орал дурниной и бил троих своих провинившихся солдат по лицам и головам чем попало, не контролируя ни своей силы, ни своего гнева. Это продолжалось минут пятнадцать.

— Долбоебы блять!!! Вы что, совсем ахуели?! — вопил он. — Или бессмертными себя почувствовали?! Выкроили время между часовством и сбежали… За ВОДКОЙ блять!!! — эти слова он прокричал фальцетом и вновь град ударов посыпался на буйные головы. — А если бы Вы не вернулись?.. — уже спокойнее проговорил изможденный и выдохшийся капитан, грузно севший на табурет и закрывший глаза. — Тупые мальчишки… За водкой… Не ожидал я такой глупости ни от одного из Вас, — «кэп» уничтожающе мерил взглядом пацанов, стоящих перед ним плотным рядком плечом к плечу.

— Виноваты, товарищ капитан, — пробубнил Вадим, швыркая разбитым носом. — Не повторится…

— Конечно, не повторится. Я пристрелю в следующий раз без суда и следствия каждого ебанутого, кто покинет расположение без моего приказа. И точка. И я не посмотрю ни на чьи заслуги и награды — пуля в лоб и всё. — Он замолчал на минуту, будто принимая решение. — Собирайтесь на северный блокпост…

Ребята развернулись «кругом» и пошли на выход.

— Даже не спросишь, чья идея была? — бросил сержант Витя из своего тёмного угла.

— А смысл?.. Думаешь, они скажут? Да и какая нахуй разница. У всех крыша едет… Но они одни из лучших, согласись?

— Да…

— До рассвета полчаса… Надо собрать бойцов и ехать туда. Хотя бы на одном БТРе, — произнес «кэп», смотря на огонь в буржуйке. — Если они там всех поубивали, бояться при свете дня нечего и надо подчистить всё. Там народу теперь будет пиздец!

— Понял…

— Ушной! — позвал он радиста. — Передай в батальон, что по данным нашей разведки, боевики были замечены на юге в ауле N. Едем смотреть что к чему.

— Есть! — отчеканил радист Миша по кличке «Ушной».

Прибыв на место, спецназ застал там весь аул и милицию. Женщины голосили, когда выносили трупы Исы, его жены и внучки, старики и дети стояли молча с суровым видом.

— Не успели, блять, по-тихому… — выругался капитан и сержант Витя расстроенно сплюнул.

БТР остановился и «кэп» спрыгнул с брони. Возле ворот стоял участковый в звании майора, из местных, и нервно курил.

— Что тут у тебя, майор? — спросил «кэп» и тоже закурил.

— Семья Исая Галиева погибла, — ответил майор. — И с ними восемь боевиков.

«Опять восемь?» — подумал «кэп», вспомнив инцидент с поездкой за хлебом.

— Что думаешь? — спросил «кэп».

— А хули, блять, мне думать?! Война идёт! — разразился майор. — Что я могу?! Но я, блять, точно знаю, что гнал этот несчастный самогон. А знаешь, кто были его клиентами постоянно, а? Русские вояки! Не твои ли были сегодня? — и майор сильно ткнул Гену пальцем в грудь. — Судя по тому, что внутри, Иса не мог этого сделать в одиночку… Бойцы, блять… Бросают посты, уходят за водкой! Свиньи! — майор зло сверлил глазами капитана Гену.

— Закрой хайло своё, клоун ёбаный, — Гена с отвращением надвинулся на майора. — У тебя тут банда шастает под носом, а ты яйцами своими в бильярд играешь, сука!

— Чоо?!.. — майор было вздумал отстоять свою честь.

— Хуй в очо, не горячо? — «кэп» плюнул майору под ноги. — Я боевиков посмотрю.

— Да пошел ты… — отрезал майор и отошёл.

«Кэп» осмотрел дом и увидел опытным взглядом всю картину происшедшего прошлой ночью. Особенно наглядно получилось, вспоминая рассказ ребят. «Поработали зачётно, ничего не скажешь… Везение и удача, конечно. Но ведь и голова на плечах есть, раз так всё произошло. Не буду наказывать», — решил про себя капитан. Осмотрел боевиков. Документы забрать не удалось, но он понял — эти бандюганы из местных, не наёмники. А значит, вполне возможно, что никого больше и нет, кроме этих. Может просто спустились с гор домой и по пути нарвались на спецназ, жаждущий водки…

Но информацию Гена всё равно передал. Он запрыгнул на броню и бойцы, провожаемые плевками и непристойными жестами, под общий гул толпы, скрылись из виду.

***

А через несколько дней боевики снова поразили своим появлением, казалось бы, из ниоткуда. Удивили появлением и количеством — что-то в районе двух сотен их было. Заняли Аргун и окопались в нем. Несколько дней шёл штурм, задействованы были спецназ ВВ, СОБР, ОМОН, танкисты, артиллерия, да и в общем, «вся королевская рать»…

Во время боя за один двухэтажный дом, Данилу контузило близко разорвавшийся миной. Спецы засели на первом этаже, пытаясь выдавить боевиков со второго, и Данила выскочил на улицу, чтобы зашвырнуть гранату в окно. У него это получилось, но в тот момент, когда граната залетела в окно к боевикам, и ударила та самая мина: Данилу подбросило в воздух и перевернуло, слетела каска и кроссовки, он упал лицом вниз и лежал в позе спящего… Вадим с сержантом Витей, под прикрытием пулемёта, затащили Данилу без сознания обратно внутрь помещения, а вторая группа взяла второй этаж и заодно весь первый подъезд. Если бы не бронежилет и каска, Данила бы не выжил — ноги покоцало, но кости были не задеты. Данилу наскоро перевязали и его срочно надо было эвакуировать, а возможности не было. Серёга и Вадим, рискуя жизнями, дотащили его до близ стоящего танка, под его прикрытием вынесли товарища из зоны огня и передали в тыл. Даня не приходил в сознание, но был жив…

Серёжа в том же бою, спустя всего несколько минут после выше описанных событий, заработал орден Мужества, накрыв своим телом залетевшую к ним гранату, но она не разорвалась. Когда его, обмочившегося, пацаны подняли с пола и поставили на ноги, сняв с него каску, чтобы облить водкой, Серёга был совершенно седой…

Много было раненых в тех боях. И убитые были: погиб, совсем недавно получивший звание майора, «капитан Гена» — его «снял» снайпер. Погиб связист Миша — осколок гранаты аккуратно вошел ему в основание черепа и Миша так и не успел донести послание о том, что их командира больше нет и им нужно отходить, потому что их окружали, надо было откатиться назад, чтобы потом всё начать с начала…

Вадим с сержантом Витей руководили оставшейся без «головы» группой. Благодаря им, люди остались живы, а группа осталась мобильной и боеспособной, потому что под прикрытием танков и СОБРа, вовремя отошла. Не было ни одного, кто бы не получил ранение — серьёзное или нет — но так или иначе пострадали все. Мало толку от спецназа в открытом поле, ведь заходить надо было с открытого места.

При поддержке авиации, удалось погасить сопротивление боевиков — следующие дни проводились только зачистки.

Данилу самолётом с другими ранеными со всех родов войск отправили в госпиталь в Ростов-на-Дону, а в конце сентября потрепанных бойцов сменили всех: кого по сроку службы, потому что большинство служило с начала войны, кого — по ранениям и заслугам. Из тех, кто прибыл в мае, остались все, кто был жив и мог держать в руках автомат. Только Серёгу отправили в отпуск, можно сказать, насильно: командование дивизии надеялось, что через сорок дней отпуска, пыл его остынет, он отдохнет и принесёт пользу этой войне, готовя молодых глубоко в тылу.

Сержант Витя тяжело переживал потерю своего друга Гены… Он не пожелал оставаться под командованием нового человека и тоже поехал домой — до дембеля ему оставалось каких-то полгода. Из близких друзей остались воевать дальше только Вадим и Лёха — они решили дослужить свои 9 месяцев.

Приехал новый командир, вошёл в курс всех дел и через несколько дней Вадим и Лёха оказались совсем в новой группе.

Тяжело терять тех, кого любишь. Даже если эти люди живы, но их нет с тобой рядом… От этого то место, где ты живешь, тускнеет, и даже ты сам уже не тот, что был раньше.

Вадим очень скучал по Даниле. По началу даже кусок в горло не лез, а жизнь потеряла смысл: каждодневные операции и зачистки превратились в один сплошной затяжной сон, и Вадим перестал считать дни — стал человеком войны… Но практически постоянно он видел тени своих товарищей: тут вот капитан Гена сидел и думал, глядя на огонь; тут вот сержант Витя читал книгу… «А тут, на броне, со мной, сидел мой друг», — Вадим закрыл глаза, а когда открыл их, рядом с ним сидел совсем другой солдат.

«До встречи…», — мысленно простился он с Данилом и, должно быть, в этот момент только и отпустил его.

Глава VI

Даниле присвоили досрочно звание старшего сержанта. В госпитале его «настигла» ещё одна награда — медаль «За Отвагу». За тот случай в ауле. Прощальный «Привет» от капитана Гены…

За то время, что лечился, Данила получил пару коротеньких писем от Вадима: всё было хорошо там, у них… Серёга — «металлист» писал, что поступает в институт МВД: командование дивизией само предложило ему эту судьбу и подписало рапорт. Данила был искренне рад за своего друга и постоянно вспоминал ту песню, которую тот пел в поезде. В очередном письме Данила попросил Серёгу написать слова.

…Долгими бессонными ночами он осознавал, что те две погибшие девочки навсегда останутся в его памяти. Это станет его Ношей, которую он должен будет нести всю жизнь — все приносят с войны что-то, и у каждого свой ад. Для Данилы он станет — таким…

В декабре 1995-го года Данила вернулся в свою родную часть. В том же декабре вернулись из Чечни и его друзья — Вадим и Лёха. Встреча состоялась яркой и тёплой… Присоединился к ребятам и старшина Витя. Не верилось, что сидели просто, вот так, и пули не свистели над головой, не верилось, что сегодня никто не уйдет в ночь и, возможно, не вернётся… Были помянуты погибшие друзья: особенно вспоминали командира. Скупые мужские слёзы освятили самогон и жареную картошку…

Данила почти не разговаривал — он долго не мог избавиться от заикания после контузии, но к концу срочной службы ему это почти удалось.

В июне 1996-го года ребят снова набирали на Кавказ. Данилу не взяли, да он и не просился — он хотел вернуться домой. Вадим и Лёха уехали под «крылом» старшины Вити: три товарища снова шли в бой. Данила чувствовал какое-то отчуждение, будто он предатель, но он не мог с собой совладать — он оставался… А ребята уходили. Никто из них не сказал ему ни слова, все помнили его заслуги и контузию, но он чувствовал стыд, а что ещё хуже, так это то, что он впервые ощутил себя ЧУЖИМ, чуждым этим ребятам — своим братьям по оружию. Он не сказал об этом никому, схоронив в себе все чувства, но жизнь разделяла друзей и, наверное, так чувствовал каждый.

Никто из них пока ещё не знал, что больше они никогда не увидятся: Вадим и Витя погибнут при штурме Грозного уже в августе, а Лёха просто потеряется где-то после дембеля — Данила не увидит его и не услышит о нём.

***

В конце августа командир роты принимал рапорт у Данилы о сдаче на «краповый» берет — «погибший» романтик с живой Мечтой хотел во что бы то ни стало отдать последнюю «дань» своему прошедшему детству.

Ранним утром ребята-спецназовцы в количестве девяностоодного человека со всех родов войск стояли на плацу дивизии. Огромного роста полковник — командир спецназа «Витязь» — поздравлял испытуемых с праздником сдачи на «краповый» берет, желал всем удачи, и чтобы каждый из бойцов проявил все свои знания и навыки, полученные за время несения службы в войсках специального назначения.

Данила стоял вместе со всеми, но мысли его были далеко… Лишь когда к мемориалу погибшим воинам один из бойцов понёс цветы, и все бойцы встали на одно колено, он очнулся и сделал то же самое.

После торжественной части ребята построились колонной по семь и побежали двенадцатикилометровый кросс — квалификационные испытания начались.

Он бежал с автоматом, как и все, в бронежилете и каске, но у него не было ощущения правдивости событий — Данила давно заметил за собой, что может отключаться от происходящего с ним. И чем хуже была реальность, тем легче ему было отстраниться от неё: это тело бежало, падало в грязь, ползло и кувыркалось, шло «гусиным» шагом, а душа летела где-то рядом и как бы говорила: «Давай, браток, догоняй!..». Кросс постоянно дополнялся всякими вводными: физическими упражнениями или «засадами», инструктора — «краповики» практически постоянно кидали дымовые шашки и стреляли над головами рябят холостыми патронами. Но Даниле было всё равно… Он мог часами вести долгие разговоры со своей мамой или вспоминать дела давно минувших дней, мусолить слова, которые он говорил, а мог бы сказать другие, более подходящие, или вообще ничего не говорить, будто это ворошение прошлого имело смысл…

В его голове всплыло одно из немногих маминых писем:

«Здравствуй, дорогой сыночек Даник! Письма приходят нерегулярно, судя по датам на конвертах, они блуждают по городам и весям, два месяца, а то и три, но я чувствую, что ты жив, родной… И всё же однажды, среди ночи, сердце так скололо, что не смыкала глаз следующие двое суток, пыталась звонить к тебе в часть, но там постоянно было «занято», будто война идёт под Москвой и раненых везут без перебоя. Выпила всю валериану в нашей аптеке…

И всё же однажды я дозвонилась и, знаешь, паренёк такой услужливый попался, всё мне рассказал, объяснил, что данные к ним приходят регулярно и что потерь в их полку не было…

В нашей деревне все говорят, что я дура, что тебя отпустила в Армию. Война идёт и бабы сыновей своих под подолом держат до последнего. Тут Сашка Ачкас пришёл оттуда, сын Тети Вали, помнишь? Так он мне сказал, что по телевизору не показывают и 20% процентов правды, что вроде бы страшнее всё…

Болит моя душа, сын, но я верю в твое благоразумие, честность и мужественность. Раз ты не побоялся премудростей судьбы — Ты настоящий мужчина… Ведь кто-то же должен защищать нас — баб русских? Если все попрячутся, то кто тогда останется? Ты да Я, да Мы с Тобой?.. Это в корне неправильно, по-моему.

Я молюсь за тебя деве Марии каждую ночь, а по воскресеньям хожу в церковь и ставлю свечу Николаю Чудотворцу, и я чувствую, что меня слышат… где-то ТАМ…

Возвращайся домой, сынок. Я жду тебя. Только не оставайся там на контракт, прошу… Вернись живым и здоровым, ведь времена такие смутные настали — хватит с нас и двух лет этого ада. Я не переживу повторения. У тебя другая жизнь, тебе надо учиться, но, главное — возвращайся домой. Я люблю тебя! Мама…»

«Данные к ним приходят регулярно и потерь в их полку не было…», — подумал Данил. Какая праведная ложь… Интересно, кто это был? Пожал бы руку этому парню…

Тем временем кросс закончился и пришло время произвести выстрел в воздух — у кого затвор был забит песком или грязью выбывали до следующего года. Данила смог выстрелить — его затвор был грязен в пределах разумного…

Затем была высотная подготовка, где он тоже всё сделал по времени и правильно: надо было спуститься с третьего этажа на тросе, на втором поразить цель из автомата, а на первом закинуть учебную гранату, отцепиться и добежать до исходной позиции.

После учебной стрельбы из разных положений, настал финальный «аккорд» сдачи на берет — двенадцатиминутный спарринг с четырьмя свежими инструкторами, по очереди и без перерыва. Испытание проходило на лесной опушке на траве.

Данила очень устал, но не столько физически, сколько морально: он терпеть не мог людские сборища, терпеть не мог, когда раз за разом надо было что-то делать, показывая по максимуму хорошие результаты. Одним словом, моральное напряжение давало о себе знать и сил оставалось немного.

Первые девять минут боя он отстоял довольно легко, резво отвечая на удары и даже нападая, но, когда инструктор дал сигнал, что пошли последние три минуты, Данила резко устал: руки стали опускаться, поджилки затряслись. «Краповики» не так били, чтобы убить или «вырубить», но даже «щадящие» удары после прошедших испытаний, казались увесистыми. Данила дважды падал, но поднимался и шёл в атаку.

Эти три минуты показались ему вечностью, он перестал считать секунды, «закрылся» и стал просто терпеть: он чувствовал, как его голова болталась то вверх, то вниз, то вправо, то влево…

…Лицо было разбито. Левый глаз совершенно заплыл, а из носа текла кровь ручьем, но всё же Данила смог подловить разбушевавшегося инструктора прямым в челюсть — этот удар был не сильным, но шёл навстречу, и инструктор отшатнулся, дав Даниле передышку в пару секунд. Но тут Данила внезапно выпрямился во весь рост, опустил руки и поднял голову к небу: солнце, пробиваясь сквозь опухшие веки, играло на зрачках, создавая причудливые цвета, будто он смотрел через калейдоскоп. «Дааанииик!..», — услышал Данила зов прямо у себя в голове. Этот чудный женский голос, должно быть, принадлежал ангелу…

В тот же миг какая-то мощная сила вдруг «бросила» Данилу на землю: это инструктор не пожелал дарить Даниле оставшиеся пять секунд боя и боковым в челюсть отправил его в нокаут — Даня упал и почувствовал кайф — он наконец-то лёг и мог расслабить свои члены. Темнота спустилась ему на глаза медленно и ему показалось, что она укрыла его, словно одеялом.

Несколько бойцов вынесли Данилу с «поля боя», облили холодной водой и дали понюхать нашатырь — Данила пришёл в себя. Ему помогли снять перчатки и шлем и оставили полежать на зелёной травке. До него вдруг донесся голос — какой-то «краповик» с погонами подполковника «пытал» его:

— Почему бросил драться?! — Его голос звучал будто из могилы. — Пять секунд оставалось, ёбаное всё…

«Краповик» ушёл, а Данила вновь закрыл глаза: всё для него кончилось… Лишь чудный голос всё ещё звучал в его голове.

***

Спустя пятнадцать минут бойцы стояли строем, и «Витязи» вручали береты своим новым братьям — восемь бойцов из девяностоодного прошли испытания. Данила должен был быть девятым, но… Правила есть правила — он не выстоял.

Каждый, кому вручали берет, подходил к тому самому полковнику высокого роста, он обнимал бойца, принимая в свои ряды, и вручал берет. Боец разворачивался, одевал берет и кричал: «Служу Отечеству и спецназу!» и становился в строй к теперь уже «своим» «краповым» беретам. Там новеньких тоже поздравляли и обнимали, некоторых даже качали на руках…

Данила стоял и смотрел на этот праздник и не было у него в душе ни жалобы, ни обиды — была просто чудовищная усталость, опустошённость, будто все два года навалились на его уставшие плечи так, что «маленький солдат в больших сапогах» не мог больше стоять на ногах.

Данила смотрел на лица спецназовцев и не видел ни одного глупого лица, он не видел ни одной неискренней, злой или равнодушной улыбки или эмоции — все они были какие-то… особенные. Они были настоящими мужчинами. Данила в тот момент подумал, что хотя ему и не удалось стать одним из них, не удалось ему стать их братом, но… он теперь будет гордиться хоть тем, что стоял с ними в одном ряду.

Торжественные мероприятия закончились и бойцов распустили по их расположениям.

Спустя несколько дней, Данилу вызвали в штаб спецназа «Витязь» к командиру. Данила был удивлен, но ни о чем не спросил дежурного, а молча пошёл. Поднявшись на третий этаж, он постучался в нужную дверь.

— Заходи! — услышал Данила и вошёл в кабинет.

Остановившись в двух метрах от стола, он отдал воинское приветствие, представился и вытянулся по стойке «смирно». Справа от стола командира сидел на диване его заместитель — в нём Данила узнал того «краповика», который пытался докричаться до него после боя.

Данила также обратил внимание, что на столе у командира лежал новый «краповый» берет и какая-то папка, похожая на чьё-то личное дело.

Полковник обошел свой стол и сел на его край напротив Данилы:

— Мы тут с Сергеем Сергеевичем разговаривали все эти дни о том, что произошло там, на сдаче, — начал полковник. — И никто из нас не может дать ответ на то, что случилось: почему «бодрый» боец внезапно смотрит в небо, будто там явилось чудо Господнее, и при этом пропускает мощный хук справа за каких-то пять секунд до финала.

— Товарищ полковник, — начал Данила сдавленным голосом, так как он изрядно волновался, потому что такого развития событий никак не ожидал, — я услышал женский голос… И этот голос был такой небывалой красоты, что я обернулся в поисках его источника и… получил удар. Вот и всё…

— И часто тебе слышаться голоса, боец? — вступил в разговор Сергей Сергеевич.

— Не голоса, товарищ подполковник, а голос. И — нет, это было впервые, — ответил Данил.

— Ты хочешь служить у нас? — полковник смотрел Даниле в глаза.

Сергей Сергеевич в этот момент перевел взгляд с бойца на своего командира — ему показалась плохой идея брать бойца с «голосами» в голове. Один ведь Бог знает, что эти «голоса» ему скажут завтра. А через год?..

Но Данила прекратил моральные муки двух командиров, которые выбирали между доблестью и честью бойца и безопасностью личного состава спецназа:

— Товарищ полковник, Вы оказываете мне великую честь своим доверием, и я благодарю Вас от всего сердца за это предложение, но дело в том, что я так долго этого хотел, что в одном лишь шаге от мечты, мне вдруг перестало это быть нужным. Я понимаю и Сергея Сергеевича с его напряженным отношением ко мне, но… этот голос был таким неожиданным и вообще вся моя служба — это сплошная неожиданность. Я и сам теперь не ручаюсь за свою голову — я хочу домой… Простите меня…

— Ты имеешь право носить этот берет, сынок, — полковник посмотрел на Данилу так, как, наверное, смотрит отец на своего сына. — Я распорядился обо всём, документы готовы. Дослужишь эти полтора месяца в своей части, а там, если передумаешь, возвращайся на контракт к нам. Я возьму тебя, но только в течение полугода от сего дня, понимаешь?..

Данила кивнул. Глаза налились слезами… Командир взял со стола берет, обнял Данилу крепко и вручил его.

— Служу Отечеству и спецназу! — еле слышно выдохнул из себя боец.

Сергей Сергеевич тоже подошел к Даниле и пожал ему руку:

— Ну, бывай, солдат. С Богом по всем дорогам…

Данила вышел из кабинета и прикрыл за собой дверь.

Глава VII

В конце октября Данила ехал домой поездом Москва–Барнаул. Домой… Это было совсем не похоже на дорогу, ведущую в Ту сторону, тогда — два года тому назад: ни шумной компании, ни алкоголя, ни неизвестности, ни глупых мечтаний о том, чего не знаешь.

Данила ни с кем не разговаривал. Он сидел и смотрел в окно на проносящиеся мимо города, сёла и деревни нашей Родины — Матери, размышляя о том, кто в них живёт, где работает, сколько красивых девчонок в этих пунктах — больших и маленьких, убогих и красивых. Он может никогда больше не проехать эти места, он — «искра жизни»: пролетел и погас…

За несколько дней до отъезда, Данила получил письмо от Алексея. В письме тот сообщал, что Вадима нет в живых и что погиб он ещё в августе.

«Какого хера ты молчал всё это время?!» — только и хотел ответить Данила, но так и не написал ответ.

В день, когда он получил это письмо, он просидел у окна всё утро, и обед и ужин, думая о своем друге.

Он и сейчас думал, но не конкретно о Вадиме, который, оказывается, давно «дома» и гниёт в родной земле, а вообще о жизни в целом: «Вот так оно и получается… Кто ничего не хотел, ни о чём не мечтал, ценой своей жизни выполнил приказ и погиб. А я? Вдоволь нахлебавшийся этого дерьма, выехавший на чужих костях, просто — гандон, — несусь домой чуть живой, но… Живой!..».

На какое-то время Данила почувствовал себя ничтожеством, но чем больше проходило времени, тем сильнее жизнь брала своё и на следующий день он чувствовал себя уже намного лучше. «На самом деле никому ни до кого нет дела», — заключил Данил и до конца пути впал в «анабиоз», стараясь ни о чём не думать… в серьёз.

Через сутки с небольшим он вышел на барнаульском ж/д вокзале. Уже было глубоко после обеда, вечерело, но Данила всё-таки успел купить билет на последний автобус до своей деревни в этот день.

Набрав в ближайшем «комке» бутылочного пива, он залез практически в пустой автобус, но всё равно ушёл на самые задние сиденья подальше от водителя и прочих и, выехав из города на свободную и прямую трассу, с наслаждением открыл первую бутылку: «Больше никаких самолетов, вертолётов и тысяч километров. Я дома. Теперь, я и пешком дойду если что, — Данила улыбнулся сам себе. — Два часа — и я приеду…».

Выйдя на своем родном вокзале, он, что было силы, набрал по максимуму воздуха в лёгкие. «Такой же…», — подумал Даня. Одев берет, он бодро зашагал в сторону отчего дома.

Мама стояла у ворот и ждала его. Но ведь он не звонил и не писал о том, что приедет — хотел сделать сюрприз, но она стояла в воротах, — это был факт… А, может, она все два года тут простояла в ожидании?..

А вот и объятия… И слёзы… И признания… Даня держал хрупкую маму в объятиях посредине улицы.

Через какой-то час он уже сидел, румяный после бани, на кухне за столом, поедая пельмени и запивая домашним самогоном, настоянным на лимонных корках.

Мама ласково смотрела на сына и молчала уже несколько минут. Данилу немного напрягал её взгляд и безмолвие — ему было не по себе от этих «нежностей». Детство отодвинулось очень далеко…

Он доел пельмени и откинулся на спинку стула:

— Спасибо, мам… Я объелся.

— Пожалуйста… — ответила мама. — Я на работе взяла отгул на три дня. Откормлю тебя, — мама улыбнулась.

— Хорошо, мам, — Данила тоже улыбнулся и покраснел ещё больше. — Ну чего ты так смотришь?..

— Я рада, что ты дома… Не расскажешь мне о том, что было? А планы на будущее?

— О чем рассказать, мам?.. Там дни однообразные и серые. Я практически ничего не помню толком. Вот сейчас вот я дома и мне хорошо, но я не чувствую ещё, что я здесь…

Данила знал, что эти вопросы она бы задала неизбежно, но он совершенно не готов был сейчас отвечать на них, поэтому предпочел тарахтеть о дороге туда, об «учебке», о Чечне, где он стоял на блокпосте, который почти никогда не обстреливали итд итп, лишь бы она не спрашивала ничего.

А под планами на будущее она имеет ввиду закончить институт педагогический по профилю учитель истории и английского языка и потом на протяжении 45-ти лет ползать на работу, чтобы потом пойти на пенсию и умереть. Он не хотел себе такой жизни. Но и расстраивать маму не хотел — только не сегодня.

— Хотел отдохнуть, мам… Месяц, — ответил Данила.

Мама погладила сына по голове и забрала тарелку помыть.

— Да, знаю, что отдохнуть надо, конечно… — начала мама. — Но тут работы-то нет у нас, да и не платят нигде толком. Никакой жизни нет… Поступать в институт только весной теперь, а на это время куда-то «прибиться» надо. Я тут про милицию подумала… Хотела попросить дядю Ваню, — он там дежурным в Дежурной части работает, — может, пристроит?.. Места есть вроде… Зарплата, конечно, не ахти какая, но все-таки это госслужба и потом пенсия, а, сынок? — Данила устало смотрел на маму. — Для мужчины без образования это хороший вариант… Если не поступишь на учителя.

— Я не поступлю на учителя, мам, — Данила решил сразу расставить все точки над «и», — потому что очно — это значит отдавать всё время учёбе, а когда работать и на что жить, мам? И это даже не самое главное: я просто не поступлю на бесплатное отделение. Теперь… Поздно. А платить нам нечем. Работать надо, мам, какие учёбы…

Мама молча мыла посуду. Данила встал из-за стола и направился к себе в комнату, желая закончить этот разговор поскорей.

— Сыночек… — прошептала мама, когда Данила подошёл к ней и поцеловал в затылок.

— Мам, я пойду к себе… Устал страшно. И такой потрясающий ужин совершенно меня разморил.

— Хорошо, Дань, — мама повернулась и поцеловала его в щеку. — Отдыхай.

— Я так два года не ел, мам… — Он растерялся от сказанных слов. — Все мы не ели… два года.

Данила вышел из кухни.

***

Он закрыл за собой дверь своей комнаты и опёрся на неё спиной, заложив руки за спину. Взглядом окинул свою родную и такую некогда уютную «тихую гавань». Тишина… Аж уши режет. Эта комнатка стала ему какой-то «маленькой»…

Всё осталось, как было: книги его любимого Ремарка на полках, школьные тетради, учебники по истории и английскому, которые он сам покупал, аудиокассеты, магнитофон… Лампа на столе. Все осталось, как прежде, только Данила стал совершенно другим — он ВЫРОС. Так, наверное, чувствует себя рыбка, которая из моря вернулась однажды домой в свою родную речку — всё, как всегда, но только не для рыбки… из Моря.

Он сел за стол и попытался проникнуться ощущением прошлого, дотронувшись кончиками пальцев до своих книг и закрыв глаза… Но Они молчали. Всё молчало…

Он достал из ящика стола свой дневник и полистал его: школьные записи, какие-то мечты об армии, стихи… Такими глупыми и наивными сейчас ему показались эти строчки.

Данила лёг на диван, укрылся по пояс одеялом и вернулся к началу дневника, где на корочке, на обороте первой страницы, прочёл:

«Укрылся я в лесах,

Чтоб жизнь прожить не зря,

Чтоб высосать из жизни костный мозг,

Искоренить все, что не жизнь,

Чтоб не понять на смертном ложе,

Что я — не жил…».

…Тепло родного дома и отсутствие вшей усыпило Данилу. Он провалился в небытие, словно в сказочный сон, оставив раскрытый дневник на груди.

Тихонько вошла мама и подсела к нему, погладила по армейскому «ёжику» на голове…

— Отрасти снова свои чудесные волосы, сынок, — прошептала она.

Взяла книгу с груди и посмотрела на то, где Данила остановился: первая страница, первый абзац — «укрылся я в лесах…»

Мама укрыла Даника покрепче, как в детстве, поцеловала в лоб и вышла из комнаты.

***

Данила проснулся в 10 часов утра, отдохнувшим на сто лет вперед, от запаха свежих блинов, который проникал через неплотно закрытую дверь.

Валяться не хотелось и Данила сел на кровати, свесив ноги — он хотел умыться, позавтракать и жить, жить, жить!

Данила одел штаны и пошёл на кухню поцеловать маму:

— Привет, мам.

— Привет, сынок. Хорошо спал?

— Лучшая ночь в моей жизни, — Данила приземлился на стул и налил себе кофе.

— Кушай блинчики свежие, — сказала мама, пододвигая к сыну сметану и масло. — А тебе, кстати, девочка звонила, — после небольшой паузы сказала мама. — Одноклассница…

— Мам, я только вчера приехал. Какие одноклассницы?

— Ну, значит видел тебя кто-то…

— В ночи?..

— Она хорошая девочка! — не выдержала сама своего отстраненного тона мама. — И всегда интересовалась тобой. Но я ей не давала адрес твоей части, потому что письма шли по полгода, а уж для молодой девчонки это было бы вечностью, правда?

— Наверно… Ладно. Красивая хоть? Кто? Вика? Лена? Рада?..

— Татьяна.

— Да ладно!.. — удивился Данил. — Мы толком не общались никогда даже. Что ей надо?

— Вот встретишься на выходных и узнаешь. Она в пятницу приедет. Кстати, она в «педе» учится на психолога, — мама улыбнулась и присела за стол, дожарив блины.

— Лучше бы кто-нибудь покрасивее «позвонил» … Радка классная была всегда. С ней любовь была бы возможна.

— Любовь? Знаю я всю эту любовь — «проходила». И теперь я точно знаю, что от любви никогда ничего не остаётся, кроме пустоты. И ребёнка. Все они эти твои Вики, Лены, Саши, Даши уже замужем со школьной скамьи. А некоторые, уже и по второму «кругу» пошли — и всё это за два года, сынок! И у них уже куча детей! К чему это, скажи?..

— Мам, если бы все девчонки рассуждали так, как ты сейчас, большинство людей вообще бы не родилось… В том числе и я.

— Верно… Но я замужем была лишь раз, и ты у меня был зачат по большой любви! Жизнь сама проложит себе путь — ей «помогать» не надо! Пересаживаются с хуя на хуй, думая, что это поможет! Но хуй — это всего лишь навсего, ХУЙ в какой бы руке ты его не держала. Надо самим учится делать себе и деньги, и счастье, и атмосферу, и любовь… Не лезь в это дерьмо, сынок. Береги себя…

Мама в негодовании раскраснелась, а лоб покрыла испарина.

— Успокойся, мам… — Данила погладил её по руке. — Я буду беречь. Я хотел в Усть-Пристань в воскресенье смотаться, — продолжил он, — у меня там друг лежит…

Мама смотрела на Данилу, а Данила смотрел на неё.

— Конечно, езжай… Переночуешь у родителей мальчика?

— Да. Сегодня вторник… Я до конца недели доколю дрова, встречусь в пятницу с твоей мадамой, субботу отдохну и в воскресенье рано утром двинусь. Я с Усть-Пристани сразу на город поеду, мам. Осмотрюсь, по поводу работы узнаю, по поводу жилья и тому подобное…

— Так, а я тут суетиться хотела… — спохватилась мама.

— Мам, — Даня наклонился вперед, — а если он меня не возьмёт? И даже если он скажет «да», я не хочу быть обязанным этому козлу, ясно? — Даня сделал глоток кофе и закрыл глаза — утро перестало быть добрым. Голова заныла. — И вообще твоя идея оставить меня здесь, в этой клоаке серой, мне не нравится. Я не хочу до пенсии ползать на работу, которую терпеть не могу, а потом, перед смертью, не мочь вспомнить, жил я или нет…

Данила посмотрел на мать и понял, что обидел. Он протянул свою руку через стол и свою ладонь положил на её запястье:

— Мама, прости меня… Пожалуйста.

— Да нет, ты прав… — сказала мама, смахнув украдкой слезу. — Ты молод и ничего тебя не держит — лети, куда хочешь… У меня не было твоего выбора в своё время и всё благодаря «любви». У меня родился ты в восемнадцать лет и весь мой смысл жизни соединился в тебе: мне надо было работать, одевать тебя, обувать, кормить. А ещё при этом и как-то определяться в этой жизни — я уже тогда понимала, что без профессии и образования, которое как раз и открывает «двери» на хорошие профессии, ничего не получится. И поэтому я грызла зубами в прямом смысле слова тот «гранит» … У меня не было выбора по типу: «хочу-не хочу». Не имела права пробовать удачу «на вкус». И, знаешь, я так никогда и не поступила бы в институт и не закончила бы его и потом не стала врачом, если бы не моя мама, — твоя бабушка. Потому что Она растила Моего ребёнка…

Сыночек, — мама положила свою ладонь поверх ладони сына, — грызть костный мозг жизни, это совсем не значит подавиться костью… До костного мозга Жизни ещё далеко!..

***

Данила вышел на улицу и резвый и колючий мороз забрался ему под свитер. Но это лишь подбодрило Даньку, и он весело принялся за работу: выбрал самую большую чурку, поставил её на землю, на неё поставил чурку поменьше и — «тюк!» колуном. Полежавшие под осенними дождями дрова, напиленные чурками, и, к тому же, прихваченные первым морозом, кололись легко.

Погода стояла классная — тихая и спокойная. Солнца не было видно, но небо озарялось его лучами, делая небосвод изумрудным: тонкая полоска зелёного, затем, пошире, — синяя, а затем, — белёсая, и вовсе прозрачная — за горизонтом.

Под ногами хрустел тонкий слой снега, ночью выпавшего, и воздух был чист и прозрачен. Данила не заметил, как проработал до самых сумерек.

В пятницу вечером Данила стоял в центре села на улице и ждал Татьяну.

…Это была единственная девчонка, учащаяся на «4» и «5», ни разу не давшая ему списать, — только сидела и улыбалась через плечо со своей второй парты второго ряда, несчастному «пассажиру», сидящему на «камчатке» первого ряда и «тонущему» по алгебре.

Мороз начинал «пробирать», и Данила переминался с ноги на ногу, когда в свете фонарей и проходящих машин он узнал её по походке — походке весёлого ковбоя. Без лошади.

Рост метр семьдесят, большая грудь, спина, переходящая в попу, но попу не образующая, и лицо, круглое, как луна. Добрые зелёные глаза её, говорили о добродушие и весёлом нраве.

— Привееет! — как всегда в своей обычной манере поздоровалась Татьяна и поцеловала Данилу в щёку.

— Привет… — сдержанно ответил он.

— Давно ждёшь?

— Нет.

— Нууу… Куда пойдем?

— А какие тут приличные варианты у нас, кроме «Уюта»? — лениво процедил Данила.

— Пойдем туда… — Татьяна взяла его под локоть, и они двинулись к кафе.

Через 15 минут ребята уже раздевались в душном гардеробе сельской «бухашки».

Помещение состояло из двух этажей: на первом был бар и барная стойка с кассой и несколькими столиками, а также большой обеденный зал, в котором праздновали свадьбы или справляли поминки, а на втором этаже стояли только столики. Данила решил, что на втором этаже будет спокойнее, потому что основной «тусняк» был у бара: он купил водки, сока, два литра пива на розлив, чипсы и штук двадцать сосисок в тесте. Собственно, сосиски он скупил все. Молоденькая девочка, выполняющая тут работу уборщицы и официантки одновременно, сказала, что принесёт им всё наверх, но Данила справился своими силами, только сосиски не «влезли» ему в руки и их взяла Татьяна.

Поднявшись на второй этаж, ребята хотели занять столик у окна, но там, под столом, лежало напившееся до беспамятства, мужское тело со спущенными штанами до лобка. На столе царил жуткий беспорядок с пролитыми напитками разных градусов и цветовых гамм…

Ребята заняли соседний столик, разложили покупки и, наконец-то, присели.

Тут было заметно спокойнее и тише — основная масса людей была внизу и там же сосредотачивались все большие колонки, поэтому можно было спокойно разговаривать, не напрягая свои голосовые связки и уши до боли в затылке.

— Какой ты стал, Данька!.. — воскликнула Татьяна и улыбнулась ему ровными и белыми зубами. Данила это оценил — он терпеть не мог страшные и гнилые рты, тем более у девчонок.

— Какой?.. Какой был, такой и остался…

— Нет, Даня… Ты совсем не тот мальчик. Ты стал таким взрослым… И большим! — она взглядом окинула его плечи. — Ты когда там куртку снял, я сразу поняла, что хотела такого, как ты, всю жизнь.

— Ясно…

Её взгляд говорил ему, что она восхищена им, но приятно ему это не было. Что он тут делает вообще?.. Надо напиться.

Данила не знал, о чем разговаривать с этим чужим созданием, которое не знает ничего о нём, и комплименты ей отвешивать у него язык не поворачивался, поэтому он решил побыстрей налить: он налил себе водки в стаканчик до краев, Татьяне — четвертинку. Пива налил обоим по полному стакану.

— Ну! За встречу, — пробормотал тост Данила, никуда не глядя, и выпил водку залпом. Потом сразу же взял стакан с пивом, отпил из него больше половины и снова налил до краев себе и пива, и водки. Налил и вылупился на девушку в ожидании «прихода». Таня не выпила ни капли, слегка пораженная увиденным — рюмка с водкой так и «стыла» в её правой руке.

— А ты чего не пьёшь? — спросил он чисто ради интереса. У него не было никаких планов на то, чтобы «поиметь» её. Сегодня он хотел нажраться, потрахушные дела оставив на завтра, но и напиваться в одиночку было как-то стрёмно. Татьяна выпила свою водку и отхлебнула пива и больше Данила её не спрашивал, почему она не пьёт или пьёт — не важно. Он начал «нажираться».

— А кому ты столько сосисок взял? — вдруг спросила девушка.

— Тебе… — ответил Данила.

— Но я не настолько голодная… — Таня рассмеялась чистым и радужным смехом.

«Чудное свойство алкоголя, ­– подумал Данил, — а она даже ничего…». Но он отогнал от себя эти мысли.

— Да я в душе не ебу, чего тебе брать есть, а чего пить, — начал уже изрядно подпитым тоном излагать Данил. Три рюмки водки вперемешку с пивом, быстро дали о себе знать: грани этого тухлого заведения раздвинулись, и оно поплыло куда-то за горизонт… Стало тепло и уютно в кафе «Уют»…

Даник быстро освоился в своей новой роли «парня на первом свидании» и почувствовал себя в «своей тарелке», как раньше, как на войне… Татьяна этому практически моментальному преображению в тоне и в поведении Данила была совершенно не рада. — В своё время мне надо было всего полсот патронов или банку тушёнки, чтобы чеченской шмаре воткнуть. И это при условии, что я хочу «по–человечески» … А в основном, — за так «давали».

Он откусил от сосиски кусок и залил в себя апельсиновый сок.

— А ты мне намереваешься «воткнуть»?.. — спокойно проговорила Таня.

­– Ой, да ну что ты! Нет! — искренне воскликнул Данила. — Даже и не думал. Мы же, типа, друзья… — Его язык заметно заплетался спустя 20 минут посиделок в душном кафе и безумном «марафоне», который он сам себе устроил водкой и пивом. Пиво для него было вообще напитком новым, в Чечне они пили только водку или спирт, но пиво… Оно его подкашивало и, тем не менее, было прикольно — таким расслабленным и весёлым он ещё никогда себя не чувствовал. И всё-таки ему нельзя было терять контроль: он достал из кармана какую-то таблетку, откусил от неё половину и убрал назад в карман. С этого момента Данила пил только водку.

Спустя час он уже не обращал никакого внимания на свою спутницу — он просто сидел и рассказывал, рассказывал ей всё, что никто никогда не должен был узнать: и про учебку, и про войну, и про убитых им людей, и про раскопки МЧСовцев, где те находили изуродованные тела русских женщин и детей… И про двух девочек, которые погибли из-за него и по его вине, и что эту кровь он не может отмыть, как бы не тёр в бане руки мочалкой.

Татьяна слушала молча. Она не уходила и ничего не говорила, будто давая возможность парню излить свою душу. Он «выплеснул» на неё всё, что должно было уйти с ним в могилу. На какой-то миг он поднял глаза и встретил ее взгляд — совершенно спокойный и добрый. Это удивило Данилу и даже смутило: ему казалось, что после подобных «повестей», нормальный человек должен был развернуться и уйти, но… Татьяна никуда не собиралась.

В этот момент сзади за столиком возник скандал между двумя молодыми пропойцами и единственной среди них девушкой. Она что-то барагозила не слушающимся её языком, а Данилу кто-то толкнул в спину своей задницей и это обстоятельство моментально зажгло его огнем негодования: Данила встал и хуком справа отправил ближайшего к себе скандалиста в глубокий нокдаун — тот «полетел» в узкий проход, где крутая винтовая лестница уходила вниз на первый этаж. Скатившись кубарем по ней, пьяница растянулся между входом в бар и барной стойкой.

Второй потянулся до Данилы рукой и тут Данька поймал «кураж» — он слегка оттолкнул вялое «тело» от себя, дав ему найти опору своей жопе у пристенка и левым хайкиком уложил парня в угол.

Девчонка сидела, не говоря ни слова… С первого этажа набежали люди, и Данила постарался объяснить всем, что все хорошо. Когда зеваки разошлись и Данька сел за стол, та самая девушка нагнулась к нему сзади и прошептала:

— Спасибо…

— Давай, ага, — не взглянув на неё, Данила налил водки и выпил, запив соком.

Татьяна смотрела на него восхищённым взглядом.

Данила тогда ещё по «зелёной» молодости не понял, что покорил эту девчонку навсегда.

— Может, свалим из этой дыры? — предложил он ей.

— Давай! — без лишних слов и раздумий согласилась Таня.

Выйдя на свежий воздух, Даниле стало гораздо лучше. Он пришёл в себя физически, но голова совсем не помнила, что он там в кафе Татьяне наплел, да и насрать ему было: он не планировал с ней видеться больше. Но сейчас было весело! Она тоже была навеселе. С чего? Даниле было не ясно, но их «таскало» по пустой ночной дороге, где горели на километр три фонаря, они, временами, откровенно держались друг за друга, и звёзды горели в небе, родные звезды…

Татьяна закурила и предложила Даниле. Они сидели на каком-то бревне у чьёго-то забора и курили — Данила шёл её провожать.

— Тебе нравится учиться? — спросил он.

— Нравится… — задумчиво произнесла она.

— Как-то без энтузиазма…

— Просто это единственное, куда удалось поступить на бюджет… А перспектив — никаких. «Социальный педагог; психолог» называется моя будущая специальность, при этом, социальный педагог нафиг никому не нужен и ему не платят адекватные деньги, а полноценным психологом я работать не смогу, потому что педагогический институт не обладает достаточным опытом подготовки таких специалистов и в нём не котируется специальность психолога так, как в том же АГУ, например. Вот такие дела… Я учусь только ради мамы. А что будет дальше — посмотрим. Надо поработать попробовать по специальности… Ведь, по сути, если она есть, значит, она кому-то ведь нужна, правда?

— Наверно… — Данила выбросил бычок и попросил ещё сигарету.

— А ты? — спросила Таня, прикурив и протянув ему сигарету.

— Я не знаю… Мать говорит: «учиться надо», но при этом мы оба совершенно не знаем, на какие «шиши». Мне-то социальный педагог–психолог, знаешь, как-то «не канает», да даже и на него я вряд ли сейчас поступлю «за так». Поеду в город, посмотрю, что по работе… Может, в «ментовку» устроюсь. Город-то есть город, — поинтереснее. Сниму комнату в общаге да жить буду… Пытаться…

Я не хочу каких-то ярких событий в своей жизни, но, знаешь, в деревне с матерью оставаться — это вообще мрак. Это уже не дом, понимаешь? — Татьяна понимающе кивнула. — Я как на побывке… Ладно там… первую ночь я спал, как убитый, а потом? Такая тоска напала, особенно по вечерам, по ночам… Хочется тепла. Женского тепла… Чтобы просто кто-то был под боком. Днём мне этого не надо, но вечерами, после ужина, когда воцаряется тишина, как в доме престарелых, блин, я хочу лезть на стены… Я не могу ни читать, ни писать, я как наркоман, которого ломает, и он ходит по комнате, скорчившись чуть ли не в двое, и терпит.

А потом я просто вырубаюсь от изнеможения часов в шесть утра и сплю до обеда…

Таня погладила его по колену:

— Ничего, это пройдет… — сказала она задумчиво. — У каждого человека в этом мире есть свой Дом. Ты просто не нашел ещё — свой. Пойдем дальше? Еще далеко идти — я на самом краю деревни живу, а это два с половиной километра до центра и два с половиной назад, а тебе ещё и дальше центра «пилить» до своего дома.

— Ну да, я нагуляюсь сегодня…

Данила встал, отвернулся от Татьяны, и обоссал забор.

— Блин, я тоже хочу, — произнесла Татьяна, — но я потерплю до дома. Пошли быстрей.

Да, Данила и правда нагулялся в эту ночь — дома он был аж в три часа. Ему понравилось подобное времяпровождение: Татьяна внесла в его жизнь свежий воздух, какую-то новую, неизведанную, таинственную струю и всё это было гораздо лучше, чем сидеть дома раком–отшельником и выть на луну. Это было новое, ни разу не пробуемое ранее, и, конечно, — заманчивое. При прощании, они поцеловались, но этот поцелуй мало что значил — она не пустила его дальше, чем губы, и поцелуй получился сухим и безжизненным. Уходя, Даня решил, что завтра надо найти какую-нибудь другую и попробовать с ней — после пережитых эмоций останавливаться он не хотел. Нужна –Женщина…

***

Данила проснулся с больной головой на следующий день в 14:30 и долго не мог оторвать её от подушки: смертельно хотелось пить, но вставать и показываться матери в таком состоянии ему не представлялось удачной идеей. Он прислушался, дома ли она? Однако, не мог понять, — да или нет, — и, спустя десять минут, жажда победила стыд «в чистую» — Данила «пополз» на кухню.

Мамы дома не было.

Данила налил самый большой стакан воды до краев и выпил его залпом — еле хватило дыхания… Он повернулся от раковины, чтобы идти снова полежать, когда увидел записку на кухонном столе:

«Сынок, судя по твоему виду и грязным штанам, „оторвался“ ты вчера „по полной“ … Меня на сутки выдернули на работу. За наличные деньги. Я согласилась, родной… Еда в холодильнике и в духовке еще картошка с мясом немного. Покушай обязательно, как проснёшься. Мама».

Данила ушёл к себе в комнату и провалялся до 16:00. Затем встал, принял холодный «душ» в нетопленной бане, почистил зубы, привёл себя в порядок и позвонил по старой памяти одному своему приятелю:

— Антоха, привет! — деланно весёлым голосом поприветствовал товарища Данила.

— Даня, ты что ли?! — отозвался искренним восторгом голос на другом конце провода.

— Я…

— Нифига себе!.. — Антоха замялся вроде бы, не зная, что дальше сказать. Искренний восторг улетучился…

Данила это почувствовал и не стал ходить вокруг да около:

— Пошли в ДК на дискотеку. Ты же дома?

— Я — да… Но… А во сколько?

Данила никак не мог понять, что происходит с его худосочным корифеем времен десятого класса средней школы.

— Ну не знаю… А во сколько там начинается? Слушай, ты если не хочешь, то не ходи, я не настаиваю. Просто, в одну «каску» тащиться мне не хочется, да и давно не виделись все-таки… Твоё единственное письмо мне ещё в «учебку» приходило так-то.

— Нет, я хочу! Просто… Ты — это Ты?

— Вот сейчас вообще не понял… Ты накурился что ли? — начал злиться Данил.

— Да нет, просто… Тут эти ребята из Чечни… Про них говорят, что у них «крышу» рвёт пиздец, а если по «синьке», то вообще труба.

Данила расхохотался:

— Не ссы, бля!.. Солдат ребёнка не обидит, — успокоил он своего друга сквозь смех. — Давай к восьми уже там быть.

Они договорились, и Данила пошёл топить баню, чтобы ночью прийти и нормально помыться. А потом подкинет просто дровишек ещё, и маме на утро хватит…

***

Дом Культуры открывался в восемь вечера, а дискотека начиналась в десять.

Данила и Антон сидели и пили пиво в танцевальном зале за одним из многих свободных столов, стоящих обособленными беседками вдоль стены, откуда окна выходили на Проспект Победы — основная масса людей только к началу дискотеки подтягивалась. В конце зала была сцена для выступлений местных рок-групп и прочих самодеятелей, однако, никогда и никого Данила там не видел — там вечно стояли только музыкальные колонки в полтора метра высотой.

— Ну и как там? — спросил Антон и Данила понял, что он имеет ввиду: всем им, кто в армии не служил, безумно было интересно знать «как ТАМ».

— Да не спрашивай — «отшутился» Данила, — сам попробуй.

— У меня плоскостопие…

— Да–да, ну конечно… — это Данилу действительно рассмешило, и он улыбнулся. — Пей… Скоро начнётся.

Они выпили по глотку, посидели молча немного.

«Зря я позвал этого придурка, — подумал Данила. — Нет у меня никого больше в этом мире. Если только с Серёгой ещё когда увидимся. Надо написать ему хоть что ли?..».

— Из наших девчонок ходит кто? — спросил Данила.

— Нет, — ответил Антон таким тоном, словно он гид по районному дому культуры. — Сейчас редко. В основном малолетки от 14-ти до 16-ти. Я и сам с весны тут не был…

— Тем лучше…

— Надо быть осторожным с местными молодыми людьми.

— Почему?.. Бегают стаями, и бьют толпой? — сказал Данила.

— Ну в общем, — да…

— Да это похуй, — заключил Даня и отправился за водкой.

Антон неодобрительно покачал головой, когда Данила был уже далеко и не мог этого видеть.

Данила купил сразу три бутылки водки, «трёшку» пива, пару литров вина, закуски и несколько стаканов под пиво и столько же рюмок. Когда он подошёл к столу и разложил всё это, Антон непонимающе посмотрел на Данила.

— Готовимся, Антоха! — подбодрил его Данил. — Скоро к нам подсядут девочки.

— Ясно… — усмехнулся Антон.

***

В 21:00, как по будильнику, загремела музыка и зал быстро стал заполняться молодыми людьми, как и говорил Антон, возрастом от 14-ти и до 16-ти лет. Были и 12–13-ти летние, но их дальше порога не пускали — они как бы присутствовали на дискотеке, но по большому счёту их на ней не было. Четырнадцатилеток охранник тоже пытался не пускать, но их было сложно отличить от пятнадцатилеток, — в результате, через час в зал проникли все, кроме тех, кто откровенно выглядел, как ребёнок.

Данила Её приглядел практически сразу — с подругой они мялись возле входа в зал, не решаясь пройти, хотя ребята посмелее давно уже просочились сквозь одинокого охранника.

Данила и Антон никого не подпускали к своему столику, хотя несколько посягательств от слабого пола уже было, но Данила всех «отшил».

— Слушай, блин, — начал «закипать» Антон. — Если мы баб «динамить» будем, так и кончится всё хуёво!

— Успокойся, — остудил его Данила. — Я ищу стопудовый вариант.

— Да ну нахуй?! — воскликнул Антон. Он хорошо уже принял «на грудь» и осмелел. — А чем, блять, вон та шмара была не «стопудовым вариантом» -то??! — и он не глядя махнул в сторону девчонки, которой давно в том месте уже не было.

— Хочешь всякую залупу на хуй наматывать — на здоровье, ради Бога! — на пару секунд вскипел Данила. — Я ищу нормальную девчонку.

Антон выпил залпом полстакана пива и притих. Данилу же в этот вечер алкоголь не мог победить — он пил только водку, закусывал и запивал.

— Ты не склей ласты, Тоша! — Данила под столом пнул ногой своего товарища.

— Я в норме… — ответил Антон, но было ясно, что через час продолжения «банкета без перспектив», Даниле придётся на себе волочить этого плоскостопого «ухотерепевта» домой.

Загремела группа «Кар-Мэн» — Лондон гуд-бай! — и она будто оживила Данила:

— Смотри туда! — показал он на вход. — Две «кукушки» стоят. Они. — Даня ткнул пальцем в пустоту.

— Пиздец… — разочарованно простонал Антон, повернув голову в сторону входа. — Какие-то отличницы…

— Нормально… Я пошёл «склею» вон ту, что повыше, с кудряшками. Твоя –вторая! — бросил он Антону, отходя от стола.

— Да мне похую уже… Тащи хоть кого–нибудь, брат!

Преодолев пятнадцать метров зала, наполненного танцующими «телами», Данила остановился напротив подружек: та, что ему понравилась, являлась белокурой красоткой, локоны волос которой немного не доходили до её плеч. С чертами девочки и телом молодой женщины, девушка в Даниле пробудила животную похоть, и он решил во что бы то ни стало, переспать с ней. Пусть даже и через год, два, три — всё равно… Невысокого роста — её большие карие глаза дотянулись бы до его глаз только лишь встань она на цыпочки… Она не была красавицей в принятом смысле этого слова и образа — её «портили» чересчур увесистые скулы, — но привлекательности ей было не занимать, а скулы, со временем, могли вообще стать её достоинством, а не недостатком.

Подружка же была типичной некрасивой представительницей красивой подруги — брюнетка, совсем мелкая, с животиком, прыщами, канапушками и висячими сиськами — ей было лет 12-ть, не больше.

— Привет, девчонки! — Данила улыбнулся до ушей лучшей своей улыбкой и решил давить на возраст, типа он «старший товарищ», который всё покажет и всё объяснит, который всё знает и который не такой, как все эти малолетки — лишь бы кому — нибудь «вставить», — нет! Он — Мужчина! И с ним не страшно… — Чего стоите тут, как сиротинушки? Все уже на «другом берегу» этой ночи, сестрёнки! — подбодрил он и посмотрел в глаза той самой, которую выбрал — она, смутившись и зарумянившись, отвела взгляд. Данила понял, что она станет Его. — Пойдёмте к нам, — предложил Данила и слегка дотронулся до плеча подруги своей «жертвы»: он понял, что, если заартачится этот мелкий и страшный «гиббон», то его «рыбка» сорвётся с крючка — эта страшная подруга уведет Её домой. — Вон наш столик, — Данила указал в сторону столика, где сидел Антоха — тот, как дебил, махал своей клешнёй. — Посидим, стихи почитаем друг другу, — рассмеялся Данила. — Я сейчас как раз читаю Роберта Фроста — это мощный американский поэт середины двадцатого века, можно сказать, символ Эпохи…

— Мы не знаем никаких стихов, — задрала нос «Гиббон». Вид у этой девочки был такой, что ей и в самом деле тут было нечего делать, и Даниле не терпелось отправить её домой смотреть «Спокойной ночи, малыши», но пока ругаться было ни к чему.

— Да, любовь моя, я знаю, — на этот раз он посмотрел на кудрявую девочку и на какой-то миг ему вдруг показалось, что вся чистота этого Мира и вся его невинность сосредоточена прямо здесь и сейчас, перед ним — в Ней.

…Что-то защемило в сердце, и пелена упала с его глаз… Захотелось всё бросить, уйти домой и «утонуть» в какой — нибудь классной книге, как в детстве. Что он тут пытается сделать? Трахнуть ребёнка? Это же ужасно… Да, между ними лет шесть разницы, и когда ему будет 25, а ей — 19-ть, этого никто не заметит, но сейчас… Это была разница в целую жизнь.

Девушка заметила внезапную перемену в незнакомце, который ей понравился с первых секунд, но теперь… Глаза его, такие печальные и одинокие, наполненные всеми цветами печали, пленили её. Она поняла, что он — особенный. К тому же и возраст был такой, когда ты пару лет осознавала свою сексуальность, а теперь нетерпелось ее куда — нибудь «применить», но было страшно — об этом ведь мог узнать весь белый Свет! Этот же молодой человек внушил ей доверие, — она его совсем не знала, — но она потянулась к нему, сама того не понимая.

— Я всему Вас научу, милые дамы. — Данила вновь стал самим собой. — Кстати, — Данила, — представился он. — Там, за столиком, Антон — мой друг, — Данила протянул руку сначала кудрявой.

— Марина, — Марина крепко пожала руку Даниле и ещё больше понравилась ему.

— Нас охранник не пустит, — нерешительно пробубнила «Гиббон».

— Пустит, не бойся. Идите к столику, я с ним поговорю.

Девчонки робко сдвинулись с места.

Охранник бдительно блюдил за всеми, кто, по простоте своей душевной, стеснялся пройти в зал. Эта скрытая честность сама за себя говорила, что они — малолетки и находятся здесь они под страхом батиного ремня или маминого кипятильника.

— Эй вы! Две… Куда тащитесь? — Строго пробасил он.

— Да со мной они, братан, — Данила приветливо приобнял охранника. — Там, — шепнул он охраннику на ухо, — таких, как эти, полный зал уже. — Ну тебе не один хер: двумя больше — двумя меньше, а? — Данила улыбнулся и упёрся носом охраннику в щёку, сунув ему в карман полтинник. — Ну?..

— Да идите ради бога, — отмахнулся от Данилы охранник. — Менты только если нагрянут — сам разбирайся, понял?

— Понял. Часто приезжают?

— Нет, но бывает… Я махну тебе, если что. Ты только поглядывай на меня.

— По рукам, братан!.. Ты не воевал?

— Нет, — охранник мотнул головой и стало ясно, что продолжать разговор он не намерен.

Данила подошёл к своему столику:

­– Ну, — весело начал он, — познакомились?

Подруги сели рядом, напротив Антона, и это было вообще «неправильно».

— Да, — сказал Антон, — это — Марина, — он указал на белокурую, — а это — Валя, — и во взгляде Антона, каким он посмотрел на Данилу, читалось разочарование, обида и ненависть, ненависть к Даниле, который по сути, выбрал его, как отвлекающего «страшную» подругу такого же «страшного» друга, к тому же с дамой двенадцати лет отроду там реально был «облом».

— Не «мороси», Антоша, — шепнул Данила. Из-за музыки всё равно не было ничего слышно. — Всё будет хорошо! Я тебе компенсирую. Ты только подливай чёрненькой «сока» побольше, — Антон понял, что Данила уже успел когда — то «разбодяжить» фруктовый сок водкой.

Данила разлил водку по рюмкам между собой и Антоном.

— Девчонки, что будете пить за знакомство и вообще? Есть водка, пиво, вино и сок! — Данила игриво поднял вверх тетрапак с пойлом для «Гиббона».

— Мне сок, — просипела чернявая.

— А мне пива, пожалуйста, — сказала Марина голосом, который Данила где-то уже слышал, но не мог вспомнить — где… Музыка гремела так, что тряслись пластиковые стаканы.

Данила на секунду замешкался — он не мог оторвать взгляд от девушки, которая в приглушенном свете дискотеки и под воздействием, должно быть, спиртного, была чудесна. «Нет. Алкоголь тут не при чём, — решил Данила. — Это уж точно…».

Данила налил всем, кто-что пожелал и настало время сказать тост:

— Ну, за знакомство? — предложил он.

— Да, за знакомство, — все хором поддержали и выпили.

— А вы учитесь, да? — для приличия спросил Антон, так как это было и так ясно.

— Да. Мы в девятом классе учимся, — нагло соврала Валентина.

«Тебе до девятого, как мне до Пекина раком» — подумал Данила, но лишь усмехнулся сам себе.

Настало время «дежурных» вопросов и ответов; каким — то чудом Антон нашёл общий язык с Чернявой Гиббоно–Валентиной, и за столом стало слышно только их двоих.

После третей рюмки «сока», Валя поменялась с Данилом местами и теперь он сидел рядом с Мариной и держал её за руку. Внезапно, она положила свою голову ему на плечо, отчего у Данилы жар пробежал по телу с ног и до затылка — в затылке жар и остался.

За всё время они обмолвились лишь несколькими словами о Её школе и об Его армии.

Выпили и закусили. Марина выглядела не трезвой, но и не пьяной и Данила решил, что это даже к лучшему — он повёл её курить на улицу.

За Домом Культуры раскинулся «блошиный рынок». В ночи о нём напоминали только пустые железные «комки» — в один из них Данила и завёл свою спутницу.

Она совершенно ему не сопротивлялась и не говорила ни слова, только держала его ладонь в своей ладони. Данила был гораздо сильнее пьян, чем она, и убежать от него ей не составило бы труда, но она послушно шла туда, куда Данила её вёл, хотя покурить можно было и около крыльца под светом фонаря.

…В глазах темнело так, что самая тёмная ночь показалась бы днём по сравнению с этим затмением… Сердце выскакивало из груди Данила и он слышал только его стук — тут-тук-тук — в бесшумной ночи, где в далеке слышалась музыка группы Фристайл, молодые люди оказались будто посреди снежной лавины, которая накрыла их вихрем страстей и эта ночь стала жутко «громкой» и запредельно таинственной — только для Двоих.

Спустя четверть часа они стояли, обнявшись, и не моги оторваться друг от друга, словно незримо обмениваясь теплом и счастьем, которое, как и всё хорошее, всегда суждено кончаться, даже толком не начавшись.

— Спасибо, — прошептал Данила.

— За что, глупый?.. — ответила девушка и прижалась к его груди.

— Ты — не сон, не глюк, Маринка? А?..

— Нет, — усмехнулась девушка и погладила его по щеке. — Я настоящая.

— Хорошо… Это был лучший момент в моей жизни, знаешь? Ты чудо моё чудесное…

— Хорошо, — Марина поцеловала Данилу в подбородок. — Мой Первый… — Она замолчала на секунду, а затем робко спросила. — А ты станешь моим Единственным?

Данила обнял её так крепко, как только мог.

— Я счастлив сейчас… Стану. Конечно же стану, малыш.

— Родной… — только и прошептала она.

Когда ребята вернулись к столу, Валентина лежала лицом в чипсах и спала мёртвым сном. Антоха тоже был чуть «тёплый» — за то время, что Данилы не было, он ещё раз «сгонял» за вином и теперь успел поблевать под стол.

— Боже… — прошептала Марина, глядя на «трупик» своей подруги.

— Полегчало? — с укором поинтересовался Данила.

— Нууу… — с трудом ворочая языком и пытаясь сфокусировать свой взгляд на Даниле, собирался с мыслями Антон, — явно, блять, не так, как тебе…

— А эта? — Данила указал на Валю.

— Налегала на «сок» … слишком…

— Ясно.

Данила понял сарказм своего друга, но промолчал. Надо было реанимировать «Гиббона»: Данила всегда носил с собой барсетку, где у него были всякие «волшебные» таблетки — чеченские «трофеи». Но сейчас нужно было не «волшебство», а нашатырь и антипохмелин для Антона и Валентины.

Пять минут спустя ребята вчетвером спускались с крыльца Дома Культуры.

Валентина, пришедшая в себя, но всё равно не твердо державшаяся на ногах, болталась на руке Антона.

— Вы созданы друг для друга, — пошутил Данил.

— Да пошёл ты… — равнодушно парировал Антон. — Я жду компенсацию.

— Окей, брат… Ты только доведи её до дома, ладно? Не бросай нигде…

— Я же только сок пила… — пробормотала Валя.

— Видимо, — не «только», пупсик, — сказал раздраженно Антон и сплюнул. — Я дотащу её до дома и вернусь, понял? А завтра я тебе позвоню, понял?

Данила понял и приложил руку к сердцу.

Ребята уже выходили на тротуар, когда услышали пьяный вызывающий оклик:

— Эээ!.. Стоять! Фраера, блять…

В свете фонаря стоял мальчишка — не больше пятнадцати ему было. За ним стоял ещё один с девчонкой.

Данила обнимал за талию Марину, и так они и обернулись вместе.

— Что, шалава ебучая, — начал «трактовать» напившийся от неразделенной любви ребёнок. — Нашла мне замену? И кто этот козёл?

— Тот, кто оторвет тебе твои лысые яйца, — отрезал Данил.

— Мы с тобой не встречались, Дима! — повысила голос Марина. — Я тебе ничего не обещала. Ты сам себе надумал что–то, но я честна была пред тобой.

— Иди сюда, гандон! — Дима бросил вызов Даниле.

— Господи! Да пойдемте домой уже, а?!! — взвыл Антон, приподнимая с земли соскользнувшую Валю.

— Сейчас пойдем, — и Данила направился к Диме, рядом с которым стояла всё таже парочка.

Данила промахнулся: выбросив вперед хук справа, он попал в девушку, и та растянулась на земле с расквашенным носом. Подлый Дима ушёл круто влево и тем самым подставил другого своего товарища, стоящего справа — Данила, «рубанув» девушку своей правой, левой в тот же миг вмазал её парню — тот сел на жопу и привалился к дереву. Дима, ударив вскользь Данилу по затылку и видя, что это было несерьёзно, побежал так, что только пятки засверкали: «Соси хуй!» — Только и услышали ребята от Димы, когда он был уже на расстоянии недосягаемом.

— Соси сам! — Данила расхохотался, а вместе с ним и все остальные. Одинокий и пронзительный свист Антона пронзил ночь.

***

— Там был не сок, да? — спросила Марина, когда Данила привел её к её дому.

— Да…

— Подлый… — девушка улыбнулась и поцеловала Данилу в шею. — Хорошо, что я его не пила.

— Я бы не дал тебе его пить — он был для твоей подружки из детского сада.

Марина тихо рассмеялась:

— Не знаю, зачем я её потащила с собой…

Данила почувствовал её дыхание у себя на груди.

— Ничего… Мы с тобой встретились не зря, — Данила поднял её лицо к своему и заглянул в глаза. — Я тебя не забуду, слышишь?

— А я тебя, Даня. Никогда…

Данила притянул Марину к себе и поцеловал. Напоследок, она дала ему свой номер телефона, и домой Данила полетел, как на крыльях.

Глава VIII

Данила не поехал в Усть-Пристань к своему другу. Он вообще решил ни на что не отвлекаться и сразу нестись навстречу жизни — Город ждал. А к Вадиму съездит как-нибудь, когда наладится всё — так он успокоил свою совесть.

Данила поехал на первом автобусе в шесть утра. Мама наложила еды в сумку, будто он снова отправлялся в армию — еле дотащил до вокзала. Во второй сумке, не менее тяжёлой, были армейские вещи: маскхалат, «горка», разгрузка, а также «трофеи», которых мама не видела: АКМС с тремя цинками патронов к нему, пять гранат Ф-1, ПМ с глушителем и несколькими снаряженными магазинами к нему и ВСС — Винтовка снайперская Специальная, бесшумная, на солдатском сленге «Винторез» с одним цинком патронов к ней.

«А с чего начать — Там?.. — размышлял Данила, когда автобус выехал на трассу и ровно, убаюкивающе загудел. — Наверное, с поиска жилья. Да, куплю газету на вокзале, и начну искать себе угол».

Только в Барнауле на вокзале он понял, что это не так уж и просто — он совершенно не знал город. Куда идти? Ему назвали адрес сдаваемой комнаты в «общаге», а он понятия не имел, куда податься. В киоске он купил газету и, вспомнив, что «язык до Киева доведёт», подался на троллейбусную остановку, которую приметил не в далеке.

Там стояло несколько человек, но пожилая женщина внушила ему доверие больше остальных, и он спросил у неё про эту улицу, где сдавали комнату. Женщина сказала, что с вокзала ни на чём не доедешь, надо идти на трамвай или автобус, на автобусе дороже, но зато без пересадок. Показав Даниле, как выйти с вокзала и объяснив, где там будет остановка, женщина села в подъехавший троллейбус и двери за ней закрылись. Данила сказал «спасибо», которое женщина уже не услышала, и двинулся в указанном направлении.

Он сел в нужный автобус и для верности попросил ещё и кондуктора подсказать ему, где нужно будет ему выйти — женщина назвала остановку и пообещала «толкнуть» его в случае чего…

Через двадцать минут езды по чужому, серому, совершенно незнакомому городу, он вышел там, где надо. «Блять, ну и куда теперь», — выругался сам про себя Данил. Два «баула» в его руках становились всё тяжелее. У случайного прохожего он выяснил адрес и был безумно рад, когда мужчина указал прямо через дорогу — на кирпичную пятиэтажку, со стороны похожую на армейскую казарму.

На вокзале, когда он звонил хозяйке комнаты, то договорился с ней на час дня — он не знал, сколько он будет добираться. Оказалось всё проще, чем казалось — не было ещё и десяти утра, а он стоял уже у подъезда. Что делать? Погулять бы, осмотреться, но с сумками далеко не «убежишь», и Данила сел на лавочку здесь же, у подъезда, решив основательно подкрепиться, что бы хоть как — то облегчить одну из своих сумок и убить время.

Начал накрапывать дождь, было так промозгло, что пар шёл изо рта. Данила успел поесть до того, как хлынул по-настоящему сильный ливень: под своей плащ–палаткой он скорчился и считал минуты: ещё два с половиной часа… В подъезд было не зайти из-за кодового замка.

Лужи на старом, разлезшимся асфальте, росли и разливались на глазах — дождь лил стеной. Какой-то мужчина выскочил из того подъезда, у которого сидел Данил, и Данила молниеносно заскочил внутрь.

Первое, что его там встретило, — это вонь. Когда глаза привыкли к подъездному полумраку, то еще и грязь: повсюду валялись бутылки, банки из-под пива и водки, пакеты, окурки, шприцы… Его будущая комната была на втором этаже, поэтому он поднялся выше и к его удивлению, второй этаж оказался значительно чище. Этот этаж, также, как и первый, делился на две секции, — по 5 комнат в каждой, — и эти секции были отгорожены от подъезда двумя металлическими дверями.

Данила поднялся на лестничную клетку между вторым и третьим этажами и, накинув мокрую плащ–палатку на разбитые и погнутые почтовые ящики, уселся на сумку с едой, бельем и рыльномыльными принадлежностями. Сумку с оружием он поставил себе между ног и упёрся спиной в холодную стену.

…Данила окинул взглядом всё вокруг… Стены исписаны и исцарапаны «народным фольклором»: мужские письки «в деталях», вплоть до мочеиспускательного канала, письки женские… Но с этим «без фантазии» — просто две раздвинутые ноги и на месте, где должна была быть «Она», истерически зацарапано куском угля по кругу раз двадцать.

Подняв взгляд чуть выше по лестнице, на третий этаж, Данила на стене прочитал: «Катька-Отсос». И номер квартиры. «Лаконично, — подумал Данила и улыбнулся. — Ну и дыра ебучая»…

Но возвращаться домой, к матери, в то тепло и уют, ему однозначно не хотелось — пора было двигаться вперед.

Данила решил закурить… «Похоже, я скоро закурю всерьез», — подумал он. Каждый раз, когда он ничего не делал, а просто сидел и смотрел, у него в голове всплывала Чечня. И с этими видениями ничего нельзя было поделать — они занимали, казалось, весь мозг. В такие моменты Данилу можно было звать сколько угодно — он всё равно ничего не слышал. Так получилось и в этот раз: хозяйка, Валентина Сергеевна, добрая, седая старушка–«колобок» толкала Данилу в плечо. Он растерянно поднял на неё глаза.

— Сынок, ты что ль по поводу комнаты? — бодро и звонко спросила она.

— Да!.. — поторопился встать Данила.

— Солнце моё, ты если наркоман, то иди по добру по здорову…

— Нет, ну что Вы, — Данила хотел оправдаться. — Я задумался просто. Я с Кавказа несколько дней как… Нахлынуло.

Данила взглянул на часы: время 13:10 — три часа как ветром сдуло…

— По мне так это ничуть не лучше наркомана, Сынок… Бедные Вы дети, — охая продолжила она, спускаясь к двери секции, — как у Ремарка: «Потерянное поколение». Пошли уж… Скандал мне учинишь хоть раз — выселю.

И Валентина Сергеевна открыла дверь в секцию.