Бесплатный фрагмент - Полотна и интуиции
Поэзия XXI века
Полотна и Интуиции
КНИГА
КУЛЬТУРНЫХ
АССОЦИАЦИЙ
И
ДИАЛОГОВ
Вместо предисловия
Я встретила Человека.
Влюбилась.
Вместе с любовью мне, не написавшей прежде
ни одной поэтической строчки, явился стих.
Нарративный. Говорной. Свободный, вольный. Живой.
Он сохраняет пространство жизни.
Он сохраняет ее вкус и аромат, ритм души, духа, бытия.
Он звучит. Он дышит.
Не скованный силлабо-тоническими и прочими
условностями и схемами, он — льется сам…
И я в нем — словно по вольной реке вольно плыву и плыву…
Девятый год и пятьдесят первую книгу я в плену у стиха.
О чем бы ни писала: о любви, Москве, природе.
О войне и мире… О жизни…
Репортаж из сладостного плена моего стиха посылаю Вам,
Дорогой Читатель…
Валентина Заманская,
автор
ВЛАДИСЛАВУ
Ты — моих стихов начало,
Ты — моих стихов конец,
Ты — моя непризнанная слава,
Ты — судьбы моей венец.
Ты — мое ночное вдохновенье,
Утр моих ты радостный привет,
Ты — мое священное стихотворение.
И не я, а ты — поэт.
2012
РАЗДЕЛ 1. Полотна и Интуиции
ТВОРЕНИЕ
(начало цикла)
***
Однажды мы уйдем
в священное небытие,
Свой мир с собой легко
и безвозвратно унося.
И лишь творенья наши
известят о нашем житии:
Каков твой мир — потомки из
грядущего тебя не спросят.
А Бог неповторимым
каждого из нас творил —
И через этот мир одну
из тайн Своих поведал.
И если ты по лени мир
в творенье не раскрыл,
Не свой талант —
благословенье Бога предал.
***
Нет, иллюстрации полотна
не копируют, не повторяют.
Творение неповторимо, случается
единожды — как жизнь.
И лишь неповторимостью
полотна души покоряют —
Как жизнь. Ты оглянуться не
успеешь — жизнь убежит.
Жизнь — полотно, творенье,
дух и первозданность.
Ее неповторим сюжет, нюансы,
цвет, звуки, аромат.
Полотнам-жизни не грозит
старение, забвенье, давность —
И сквозь веков завесы в полотнах
живая жизнь сияет.
***
А для кого-то лик с того портрета
жив был, мил и ясен:
В родных чарующих чертах не
красота манила — простота.
Едино-кровием, едино-верием лишь
для тебя он был прекрасен,
И после тайны ночи волшебным
утром — светилась каждая черта.
Ресницы сокрывали ласки нежность
и стыдливо трепетали.
Не звездами сияли — живой простой
любовью полнились глаза.
И как струилось в поцелуе счастье
близкими устами —
Художник тщился передать… и
не сумел сказать.
***
Плата за творенье та ж, что за любовь,
за понимание, за жизнь:
Не расточение по мелочам — но
источенье духа без остатка.
Художник, чуду жизни невинно и
наивно-детски удивись —
Познаешь, как источать себя
в творенье непостижимо сладко.
И плата за творение, тебе доставшаяся,
выше денег, славы:
Сколь сладостно опустошенье
породившей полотно души…
Не иллюстрацией — полотнами, нам
продиктованными свыше, мы
жизнь и Бога славим.
О, как вы, дни освобождения от
сотворенного душой творенья —
просты и хороши.
ПОЛОТНА И ИНТУИЦИИ
По залам
Третьяковской галереи
В. Васнецов
Крещение Руси
Явлением Владимира воскрес
Креститель Иоанн —
И солнце Света во мгновенье
воссияло над Россией.
Жезл на крещение языческой
Руси ему был Богом дан:
И, видно, долго предки у Господа
благословение просили.
Восставший Иоанн путь
Господу на Русь готовит,
Прямыми делает лесные
да степные стези Его.
О, Боже, дай Отчизне Небесна
света, Лета многая:
Не пожалел Креститель
для России сердца своего.
Ф. Малявин
Вихрь
О, как чарует и безумствует
Малявин в «Вихре»!
Зеленый — в красном, алый —
в зелени, и мир — в огне.
Не бабы русские живые, а киевские
каменные — взвихрились.
И не понять, то действо на земле,
на небе, иль — ада на дне.
И не понять, от века были ль
прежде линии и очертанья
У тел, у трав, у неба, у земли,
у вихря алых маков.
И есть ли вихрю остановка —
в пространстве станция.
Нет, то не вихрь,
то кисть художника пылает,
и сердце навзничь — кроваво-алое.
З. Серебрякова
У туалета. Автопортрет
То ль в спальне
у зеркала, а то ли у омута
Женщина утром
стыдливо-бесстыдно застыла.
То ль в омут она — то ль
на нее из омута смотрится
Волшебная, колдовская,
неопознанная сила.
То ль пишет портрет, а
то ли колдует-чарует
Имени трепетным сребром
да золотом кисти.
А все же — счастлива… иль
в счастье тоскует?
Сама ли ответит, что
в полотно — выплеснула?
М. Шагал
Они парят
бестелесно над Витебском
Да по небу
неизвестно куда шагают.
Иль просто
из веков былых воскресли
По мановению
магической кисти Шагала?
И кто — художник
перед нами — маг ли?
Таинственно точен —
бессловесно зовет в полет.
Под кистью мага —
заговорит словами и маугли.
Из Витебска, из оболочки тела, из
галактики — куда он нас зовет?..
К. Коровин
Блики полотен Коровина
настойчиво снятся —
Лишь неизвестно, в странах
далеких каких и кому:
Тем ли, чей дух в бессмертных
полотнах растаял,
Тем ли, чей взор в аллеях
светлых садов уснул.
Лики Коровина подлинны
и не уловимы —
То ли материя, то ли
энергия света льется.
Богодухновенно само
импрессионизма имя:
Так блаженно, искристо лишь
вино драгоценное пьется.
М. Врубель
Демон поверженный
И где неуловимая граница
между мрамором и плотью?
И где граница меж безумием
и остротою трезвого ума?
И только ль путь один —
к небытию и тлену из молодости?
Художник промолчал — взгляд
врубелевского Демона сказал.
И если невозможно мир победить,
то подвергай сомненью.
И на разрыв аорты, духа, сердца,
в сомнении слепом — иди.
Сомненьем — можешь стать ты
равным Божию творению…
Не тщись, титан! Не станешь равным…
Коль не дано испить тебе
Надежды, Веры и Любви!
М. Врубель
Сирень
Сирень безумная бореньем
Вышних Сил явилась —
Цвет тайны, колдовства и
встречи Тьмы и Света.
Кто победит? В пьянящем аромате
жизнь остановилась…
И только Врубелю сирень явилась,
никем не воспетая…
И только Врубель сам сиренево
во мгле изнемогает —
И только он меж раями и адами
на миг или навек завис.
Художник — дышит иль не дышит?
Но отчего добро он тьмою, зло —
светом называет?
О, отчего на перекрестке странном
он не различает, где:
верх — тьмы, и света — низ?!
И. Шишкин
Утро в сосновом лесу
Шишкина мишки листвой шелестят:
Утренний шорох звучит с полотна.
Только проснулись — уж меду хотят.
Ан, улья ни одного — лишь леса стена.
Шишкина мишки безмолвно грустят:
Утро не в радость и дразнит оса.
И не от восторга ветки хрустят —
Мишка в сердцах, все что думал,
лапой сказал.
И. Сапунов
Голубые гортензии
То ли звезды, а то ли цветы,
То ли женщин глаза голубые,
То ль земные — то ль лунные сны…
Или это Она — синеокая Россия?
Так смотрели поверх времен русичи,
Озаряясь небом — иль небеса озаряя.
В небеса возносит, да по-земному мучает
Сапунова «Гортензия голубая».
Куинджи
Темна, тепла, тиха
украинская ночь,
Но не на полотне
художника Куинджи.
Не успокоить сердце,
страх не превозмочь —
Мы вместе с ним
на поиск клада вышли.
И где его искать,
века никто не знает:
На небо ль ринуться,
иль в речке утонуть…
О кладе по руке тебе,
милок, русалка погадает…
До слитков золота —
совсем, совсем чуть-чуть…
В. Кандинский
Взрыв света вдребезги — и
времени, и душ осколки…
И чаша творчества сегодня не
нектар, но яд — изволь, испей.
А на границах всех времен
художника сердце расколото,
А оно не чашка — попробуй,
вновь его собери да склей.
И будет он метаться меж
кистью, пером и Звуками —
Недосягаемо высокий страдалец
сошедших с ума времен.
И кисть его вновь будет корчиться
предродовыми муками:
О, как — из осколков сердца
сшить тень новых знамен?!
А. Иванов
Явление Христа народу
Явление Христа
надмирно и самозабвенно.
И лик Господень
в лицах любопытных отражен.
Иные — пытались Бога
наказать распятием-забвеньем.
Он — Учит всех.
И, значит, всех Прощает Он.
И всех одаривает равно
Он Своим Явленьем.
И Промысл Господень
в наших судьбах заключен.
Но до Креста остался год
иль день… одно мгновенье…
И Крестный путь Господень в этих
любопытных лицах уж отражен.
О. Кипренский
Портрет А. С. Пушкина
Как прав Кипренский:
Гений не красив, не мощен —
Скорей обыден, скорее —
бестолковый баловень судьбы.
И не понять, взглянув, чем
путь его в бессмертие вымощен,
И не расслышать ритмы
дерзко-африканские в его крови.
И как на поиске пружин
сосредоточен взгляд художника…
Как бьется сердце-кисть,
пытаясь бесполезно разгадать
Момент преображенья человека в Гения —
в таланта и судьбы заложника…
О, Боже, он все знает о себе! Он Гений — и
лишь ему дано начала и концы познать!
Николай Угодник
Новгород. ХП век
Высок, по-русски аскетичен
Николай Угодник,
Что прозревает нас с иконы
новгородских мастеров.
И тем он Господу приятен и
житием угоден:
Он щедр и добр, хоть
взгляд его суров.
А, впрочем, не суров —
скорее беззащитен,
Как беззащитно перед
бурями лесное озерцо.
Он — Чудотворец, он —
для немощных защитник.
С иконы древней к нам
приближается не Лик Угодника —
живое светлое лицо.
Андрей Рублев
Троица
Пресвятая Троица —
Безначальная, Единосущная —
Сущностью священною художнику
единожды явилась.
И душа, и кисть светло,
вольготно движется, несуетно.
И явленьем Троицы Рублеву
небо и земля озарились.
Голубой небесный одному
Рублеву выплеснется-дастся:
Видимо, из тайных тайныя
вызовет его молитвою аскет.
Дышит Дух, где хочет — будет вечно Он
в рублевской Троице плескаться:
Положил на полотно дословно, свято
славный русич — Новый Господа Завет.
В. Васнецов
Иван Царевич на сером волке
И самый серый волк
на целом белом свете
Несет Царевича с зазнобою
на ласковых руках
Сквозь чащи, где
солнышко дубам не светит:
Растут такие — то ль
в сказках, то ли во снах.
Поможет ли сородич
трепетной любви — вопрос:
На свете чудо-волки серые,
любви защитники, живут…
И хорошо, что он таким
большим да добрым вырос…
Что до людей касаемо — не знаю, а
волки — завсегда любовь спасут!
И. Репин
Портреты
И лица в лики кисть
художника преображает:
Морщинкой, Крестным ходом
сами времена идут.
Эпоха потомкам не сраженьями,
а ликами вещает —
И кисть, и дух художника
суть рисуют, а не редут.
Живые, светлые и темные, и
вдохновенные, и не святые —
И жили-были, и ушли навек,
и не вернутся вновь…
Художник пишет жизни суть — не
лицемеря, не витийствуя.
О, тайна портрета — умерщвления ль,
иль воскресения — открытая нам
Репиным Ильей.
И. Айвазовский
Радуга
И то ли небо жизнью
животворно осеняет
Лучами радуги
у самой жизни на краю.
То ль ад столь величаво
в недра приглашает…
Они за жизнь иль смерть
последние волны солинки пьют?
Когда судьба под бытием
черту подводит,
И нет спасительной соломинки
ни на земле, ни в небесах,
По воде Господа иль Дьявола вдруг
радуга спасения восходит.
О, Боже правый, дай понять —
куда она спасет?!
А. Саврасов
Грачи прилетели
О, сколь грачей на свете
неисчислимо много,
Когда они на марта торжество
воинственно слетаются.
От их дыханья дружного
темнеют тучные сугробы,
И небо предродовыми
просветами — мается.
Часовни древней колокол
по ком гудит-звонит
Еще не пробудившимися
из-под снега мартами?!
И в мегаполисе грачином
всего один грустит
Ему приснившимися
апрельскими травами.
С. Заренко
Портрет М. В. Воронцовой
Великолепие мадонны
дивной беспримерно,
Когда художник красоту
душой боготворит.
Прекрасна красота лишь чистотой и
простотой — не блеском злата,
не веером,
И только духом и умом
нетленный взор горит.
Воистину, служенье муз не терпит суеты —
прекрасное должно быть величаво:
Не суетится кисть художника: вздохнет —
и на мгновенье замолчит…
Явление нетленности Бог красотою
истинною величает.
Пред ней все тленно: тысячелетия, века и
память, и фантазия поэта, и гранит.
К. Брюллов
Вирсавия
Каким нездешним светом
тело женщины сияет:
Художник-раб нетленный
пьет сосуд, боясь разбить.
Не свет, а трепетанье света —
брюлловская Вирсавия:
Сосуд добра или греха — художник
или Бог — боготворит?
Нет тьмы и света — плоти
белизна и крови алость,
Нет тьмы — есть духа чистота,
бессмертья жизнь.
Нездешний Невечерний свет
Явленье Жизни славит…
А где исчадье ада, сосуд греха —
кисть мага утаит…
И. Грабарь
Февральская лазурь
Лазурные февральские
счастливые березы,
Лазурь в снегах и у небес
лазурные глаза.
Неосторожное сияние
на землю пролито:
Творец лазурями не цвет,
а душу расплескал.
Головокруженье иль
круговорот весны и света
В с ума предчувствием весны
сошедшем феврале:
Снегам февральским вдруг
приснилось лето
По всей — в лазури
утопающей — земле.
И. Левитан
Вечерний звон. У омута
Меж покоем вечным и златым
да темным омутом
То не кисть волшебная, но
дух художника парит.
И каким пылают облака да купола
священным золотом,
И каким не райским пламенем —
воронка омута горит.
А природа — то лишь крошечное
расстоянье между раем, адом.
И художник — пленник-мученик
всех концов и всех начал…
Трудно меж покоем светлым и омутом
манящим оставаться несгибаемым.
И лишь звон вечерний
две бесконечности
успокоил и увенчал.
РАЗДЕЛ 2. Материя и Дух
МАТЕРИЯ
Цикл
***
Изнемогаю и блаженно таю
перед красотой материи:
Всего лишь лист — но в мае
сколь божественно искрист,
В его явление чудом золота
осеннего пока не верится.
Обычный лик земной — а он
добром божественным горит…
Изнемогаю, вопрошая,
перед волшебством материи:
Пленит всесильно, пронзенная
лучом закатным солнца,
И над зубцами башен леса
разыграет фантазия мистерию —
И, ветрами времен гонима, сверкает
в небе рыцарская конница…
Изнемогаю, застывая,
пред всевластностью материи:
То омут, то вершина гор
заснеженных — то ад, то рай.
С неумолимостью всесильного
мифологического зверя
Нас — чтоб высказаться в слове,
в звуке ей — не ошибаясь, выбирает.
***
Материи несказанно
изысканны текучие узоры:
То рябью волн взволнует,
то золотом осеннего листа,
То — тишиной иль шепотом
волны утешит взоры.
И как божественно
изыскана природы простота.
В осеннем вальсе сладко-
грациозно лист скользит,
Готовясь тленом стать —
сурово и без обольщенья.
Но лишь в прощании материи
звучит немой мотив —
И им трепещет и болит
святая плоть стихотворения.
Дух вдохновит и вознесет, но
в несказанности оставит,
И только смертно-немощная
плоть согреет, оживотворит,
И, улыбнувшись солнышку,
уныния морщиночки разгладит,
И вечной жизни — плоть, плоть! —
вдохнет живой мотив.
***
Материя снега
светла, но бессмысленна:
Падет и мгновенно
истает, пролившись водой.
Плоть каждой
снежинки чиста и изысканно-
Недолговечна — но
сколь совершенна душой.
Безгрешная плоть
и легка, и стремительна —
Небес благодатию
всесветно о-духо-творе-на.
Но отчего немо
невысказанностью она томится?
Вспорхнет, голову вскружит…
А на пороге — весна…
***
Я не люблю тупой
матерьялизм — но не материю.
Ее боготворю: узрею —
словом сказку жизни сотворю.
Бессилен матерьялизм. Ан,
бренная материя ключ к бытию.
И я ее до судорог в глазах
и в сердце мучительно люблю.
Лишь ею Бог творил и говорил
с веками и пространствами.
Творенья Дни закончив, завороженно
пред Творением застыл:
И любовался, любовался — листом
и веткой, волной и камнем.
И человека — транжиру и растратчика
материи — заведомо простил.
***
Соделал — и застыл пред
красотою плоти обреченно:
Она белела и молилась,
трепетала, волновалась, и — жила.
В бессилии перед матерьи чудом
застыл всесильный Бог-художник.
Он из земнаго праха в плоть
лилейную одел любимое дитя…
Ну, а затем — в лице дыханье
жизни вдунул вдохновенно —
Чтобы молилось Богу, в плоть
облекая из души идущие слова.
И коли встретятся материя и слово,
душа молитвенно благоговеет…
Материя затем и родилась, чтоб
Бога трепет — она в слова
изнемогла?
***
Не спорю, дух крылат, высок,
восторжен и прекрасен,
Но материалом для Творенья
Бог материю избрал.
Быть может, Логос сокровенный
высказать отчаявшись,
Явленья Духа — Он вдохновенно
плотью рассказал…
Материя сопротивлялась
и мерцала, ускользая,
Восставала иль, притворившись,
пушистым зайчиком была.
Бог все сказать не успевал — она
сама само-отверженно сказала.
Бог джина из бутылки выпустил!
Материя своею жизнью зажила…
***
Дух бодр — плоть немощна.
Но ты, материя, прекрасна!
Чело и очи, глаза и вежды,
выя и румянец трепетных ланит.
И воспылал бы дух в груди,
коли б не солнце красно,
Что волей Господа сквозь
муку-сумрак дней горит?
Материя для духа — не пленница
и не блестящая оправа.
Плоть немощна — дух бодр. Но
в здравом теле здравый дух.
И пусть, и пусть материя —
божественно бал правит,
Чтоб огнь духа — вне сосуда
божественного — не потух!
***
А розовые облака на небе голубом —
То — плоть иль дух?
А заключенная в объятья рук любовь —
То рук — иль солнца круг?
А мысль, мир стихом
пронзившая из двух сердец —
То — дух иль плоть?
И как, и как — мне
выковать божественный венец —
Из чуда слов?!
ПЛОТЬ БЛАЖЕННАЯ
ВИТАЕТ ДУХ
БОЖЕСТВЕННОЙ ЯПОНИИ
Чудо
ИТИКУ КУБОТЫ
Цикл
***
Материя Куботы живет и дышит
и трепещет вдохновенно:
Быть может, ками все вспорхнули,
ветра дуновением гонимы,
Быть может, Фудзи священные
разверзла недра на мгновенье,
В художника переливая
мощнейшие подпочвенные силы.
Быть может, просто, тихо он
взглянул в глаза природе,
Сил не жалея, не щадя —
ни первых два, ни третий глаз:
Стоит и ждет, когда ледок
легонько сопки подморозит…
Вот тут бери ее, живою — и воплощай
на холст. Дар Бога — глаз-алмаз…
***
Витает дух изысканной Японии
Во взмахе дерзком
крыльев кимоно —
То ками засмеются, то
вострепещут молнии:
То не одежды — то краев
божественных панно.
Мерцает дух божественной Японии
Во взоре тихом
сокровенно-пленных глаз.
То тайну бытия
на землю боги пролили —
Из-под ресниц и челки
угольный горит алмаз.
Струится дух пленительной Японии
В цветах сакуры
и в живом саду камней.
И лепестки, и камень,
как святыню, помнят
Труды Аматерасу и
нежных ками светлый смех.
И дышит дух неувядающей Японии
Во взмахе
нежном крыльев кимоно:
Волшебной икебаны
росчерк душисто-тонкий,
В рубин изысканно
оправлено небес окно.
***
Материя Вселенной вспыхнула,
Вспорхнула и застыла полотном.
Осиротевший Космос замерцал уныло
И загрустил о чем-то, о своем.
Материи Вселенной
нет запретов и преград —
Она ручной в руке
художника становится.
А сквозь нее подснежники
таинственно глядят,
И, ее приветствуя, во льдах
застыло — лесное озерцо.
***
Всегда ли то материя —
что взору нашему является?
Не шепот-трепет ли души,
на полотне запечатленный?
А, может, биенье сердца
чрез нитей путы прорывается?
Иль третий глаз узрит
неведомый меона цвет зеленый?
И коль не Магомет к горе —
с осей земных взлетает Фудзияма,
Чтоб духом стать и переплавиться
в божественный стежок.
И мечутся меж рябью штиля
и девятым валом все океаны,
И космос от нетерпенья
явиться в чуде Куботы — изнемог.
Сама Вселенная то глубоко
вдохнет, то снеги выдохнет,
Чтобы беззвучно пасть
на холст волшебный кимоно.
Материя струится сквозь
времена мятежным ливнем —
Чтоб на века остановиться
в стежке божественном одном.
***
И омут неминуемый,
непререкаемый — материя —
То поглощает с головой,
то взмахом крыльев озарит.
И с ненасытностью
голодного неутолимо зверя
Притягивает молча
и всевластно, что магнит.
То вдруг прикинется
снежинкой невесомой,
А то вмиг рухнет маревом
океанической волны:
И непритворно по свету
шляется смиренный зомби,
В бессилье изнемогший
от неожиданной войны.
В какой из мигов тех
материю испьет душа поэта
И остановит дерзостно-
божественным стежком?
Перед Твореньем застыл художник,
не споря, не требуя ответа.
Неповторимый миг — душой материю
пленить. Все прочее — потом…
***
То не рука, но вихрь энергий светлых
священнодействует иглою:
Взовьются — ниспадут, на миг мир озарят —
таинственно померкнут.
А над холстом застыл художник
утомленный со склоненною главою —
Весь мука и страданье: энергий глас
неслышный — расслышал верно ль?
Биенье сердца — с ритмом
волн святых — совпало ли?
Достаточно ль скромна —
не своевольна ли в руке — игла?
И Космос — отзовется ли —
таинственными далями?
Расступится ль пред третьим
глазом невопрошаемая мгла?
Отдаст ли цвет материи все
вздохи-глуби сокровенные?
Прольется ли животворенья воля
иль необъяснимо замолчит?
О, сколько муки ты несешь
в себе, материи явление!
А для души непосвященной ты —
лишь глагол, парча иль ситец,
незыблемый гранит…
***
И только плачущая вишня
грациозно, одиноко
Грустит и на ветру
симфонию любви трепещет.
И небо согревает печальны
ветви синим взором,
И бесконечностью своею
заполняет одинокий вечер.
Прошелестит, второй печали
вторя, ветерок весенний,
А там готовится сочувственно
в ночи вздохнуть луна…
Быть может, вишне так
понравится грустить на синем,
Что, собственной красой
опьянена, навек останется одна…
***
Веселая весенняя Вселенная
воинственно восстала
Вся и до дна, и без изъянов,
сокращений и купюр:
То синью туч клубится —
то весен синих снами тает
Прозрачно-призрачный,
тончайший кимоно гипюр.
То осень встретится с зимой
на полотне безропотном,
То океан застынет, то
несговорчивой пойдет волной,
То успокоится душа в стежке,
а то усвоит стежка ропот,
То скроется в рисунке, то —
станет вдруг сама собой.
И что материя Куботы
прольет несуетно Вселенной:
То ль шепот, робкое
дыханье одинокой вишни?
А то ль — дыхание души
художника вольно-весеннее?
Иль к ветке вишни плачущей
поэта память приникнет?
О, нет, материя и не мертва,
и не безмолвна, не уныла.
И где границы духа и материи —
вопросов всех вопрос.
И что в природе — дерзостно
пробившийся ручей из ила?
И что на светлом полотне
Куботы — тихий-тихий плес?..
***
Нет, то не кимоно —
преображение материи,
Что под иглой Куботы
стала вдруг ручной.
Ему подвластно все: и
трость, колеблемая ветром,
И звон листа златого, и
безглагольности покой.
Он не на моды века посягает
и каноны, и традиции —
Он посягает на — преображение
материала бытия — материи.
И сколь самоотверженно стежком
он прорывается до истины!
Прорвавшись, успокоит в чуде
кимоно-материю и сердца трепет.
***
Обрушиваются волны
света — чтоб застыть
В стежке. Трепещут
пламенно вуали и закаты.
Вселенная себя спешит
самоотверженно пролить
Симфонией и стансами,
рапсодией, а то — кантатой.
Вселенная вселяет все,
объемля и божественно лаская,
Чтоб выплеснуть — все и
во всем — стежком на полотно:
Трепещет, плещется звезд ли,
птиц ли легкокрылых стая…
…А в душе Вселенной —
лучисто, чисто и белым-бело.
Художник скрипку недреманную
души невидимо настроил,
Позвал Вселенную — та обернулась
и счастливым смехом залилась:
Творец послал Земле его — Вобравшего
материи божественное поле.
А скрипочка души плетет иглой не
шелка вязь, а всей Вселенной связь.
МАНАБА — Серебряная Легенда Кавказа
Цикл
***
Узоры серебра — туманные,
старинные, стозвонные —
Блеснут ли черни гранью,
иль алмазом расцветут,
Иль бисерами, сканью, зернью,
эмалью рассмеются ало:
Божественные руки женщины
металла кружево плетут.
А, может, не металл плетут, ваяют,
а поэмой легкой балуются:
О том, как шла с кувшином звонким
мостками утром ранним,
С водой как возвращалась-воздымалась
кубачинскими террасами…
Божественные руки женщины металл
ласкают, лелеют, врачуют и не ранят.
***
Искусная плакетка плачет-
жалуется звонкой синью:
Скорбящей матери слеза
росой металла расплескалась.
Под этой синью минутами,
секундами, годами век минет,
И лишь фигура одинокая
скорбящая поверх веков осталась.
Прольются синевою слезы,
звезды, осени и весны,
Но грань металла всех
забвенных сроков избежит.
Земля и солнце скорее
поменяются орбитами и осью,
Но не изменится вовеки ни чистота,
ни бездонность святой любви.
***
И Космос сдался под рукой
художницы смиренно,
И в раковину скани и эмали
блаженно-ало пал;
Он не пленен — он просто
очарован: он по веленью
Художницы улегся весь в искусную
бездонность металла.
И сонно-тайно Космос
замерцал в руке надежной,
И согласился быть ручным,
покладистым и очевидным.
Не согласился лишь растратить
свою божественную форму!
Каков он — Космос у Манабы:
вечерний, вечный, зимний?
***
О, сколько в них не месяцев
и дней — слоев летящих —
В Весне и Осени, в Зиме и Лете,
и в Вечности — Манабы?
И сладко месяцы сквозь серебро,
коралл, скань, зернь тают,
И коль сопротивляются руке
кубачинского Мастера,
то — слабо.
То бирюзой нежданной, то сизым
жемчугом блеснут и сникнут,
То янтарями августа блаженного
в колье изысканном уснут.
И песню гор Дагестана, гор
Кавказа серебряно и тихо,
В мгновеньях и столетьях
растворяясь, обессилено споют.
***
Желаний древо то не жизни
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.