Бесплатный фрагмент - Пока бьётся сердце…

(Алексей Титов мёртв. Я убил его…)

8 декабря, 2002 года

Смерть очень странная штука. Вот я смотрю на его остывающее тело. Вижу, как капли крови растекаются по мокрому, холодному, словно моё мёртвое сердце, асфальту. И мне, как никогда, спокойно. Такая светлая печаль… А ведь пару лет назад он был моим другом.

Но мне понадобилась всего одна секунда. И вот, я уже аккуратно кладу пистолет на землю рядом с его трупом. Холодный воздух обжигает мою покрытую шрамами уставшую руку. Мои глаза вновь с интересом разглядывают его побледневшее лицо. Оно выглядит невероятно умиротворённым. Возможно, теперь он вечно будет видеть прекрасные сны. Или всё же, теперь там, его ждёт только пустота?

Я так стараюсь не думать об этом. Но почему-то всё ещё слышу свой детский голос, кричащий в самых дальних углах моей собственной тлеющей душонки.

Сколько человек ещё я должен убить? Сколько ещё заказов должен выполнить? Скажи мне, сияющий человек на небесах, как заставить остатки света внутри меня потухнуть навсегда? Если я не хочу больше видеть, пытаться искать смысл там, где его нет, грезить о глубоких, чистых чувствах, которые никогда больше не испытаю. Скажи мне, разве этого я хотел, сбегая из своей родной страны в поисках счастья? Наверно, так наивно, спрашивать тебя обо всём этом. Но я ведь только искал своё место. А теперь у меня вообще ничего не осталось. Вот она, настоящая постирония… Шутка, в которой нет шутки. И она определённо удалась.

Ведь ещё каких-то пять минут назад этот человек был с нами… А я лишь отнял его жизнь всего одним нажатием обледенелого курка.

И что… что же я могу сказать о себе?

Что я погас. Погас ещё задолго до того, как успел, наконец, загореться. И вот теперь, каждый день я смотрю в это чёртово зеркало. И вижу там лишь, жалкую копию самого себя. В этих глазах нету ничего кроме остатков поблёкшего прошлого. Я ненавижу их. Так сильно, что от этой тупой боли в сердце, моя грудная клетка разрывается на части. Теперь мне мерзко даже слышать свой голос.

Боже, какая же это была глупость — надеяться на светлую чистую мечту. Разве все эти истории когда-нибудь имели право на жизнь? Разве я должен был позволять себе верить в сказки, про будоражащую, нежную, искреннюю любовь со счастливым концом? Это же мерзкая ванильная наивность. А я просто обычный двадцатиоднолетний парнишка из далёкого и холодного Санкт-Петербурга, что так глупо потерял свою судьбу.

Но теперь всё будет по-другому. Теперь остались только я и Сан-Мэриленд. Ведь прямо сейчас я наконец-то покидаю эти чёртовы доки и ухожу на долгожданный покой. И возможно, что мир внутри меня всё-таки хочет окончания этой вечной войны. Боже…

9 декабря, 2002 года

Наверно вы спросите меня, как всё это началось. Что ж… Мой дорогой папаша свалил ещё задолго до того, как я родился. Для моего деда же сам факт подобного рождения любимого внука стал настоящим позором. Но вот он вдруг в какой-то момент, подумал о том, что, возможно, «сможет вырастить пацана таким, каким бы он хотел его видеть». Идеальная возможность исправить свои ошибки. Будто всё это чёртова матрица, — реальная альтернатива замене нужного исходного кода, на покорное учтивое молчание. А моя мать… она была подавлена. Конечно, она хотела защитить меня. Но хотела так сильно, что в итоге чуть сама не сломала. Ирония жизни. И тут я очень громко смеюсь. Пауза…

Фух. Неплохо, наверно.

Знаете, как я сказал ей однажды: «Они так хотят спасти мою душу, но не понимают, что я уже её продал». Глупо, очень глупо. Да и, зачем? Мне итак, было хорошо. Я мог зайти так далеко, как бы они никогда ни зашли. Ведь за все эти двадцать три года я так ни разу и не преклонил колено не перед кем, кроме себя. А вот вам простой пример их лицемерия: меня всегда называли лжецом, воспитывая страхом и ставя под сомнение каждое моё слово, и при этом ожидали, что я вдруг начну говорить правду. И что же я делал? Принимал правила игры, — вот что я делал. Да, я умею болтать, но вопреки расхожему мнению, совсем не люблю этого делать. Так что, вы правы, — тогда, много лет назад, и сейчас много лет спустя, я просто начинал говорить людям то, что они хотели услышать. А кто я такой, тут уж решайте сами…

Напишу проще: скажем так, — именно с тех пор я начал повторять себе, — «что даже в самых мрачных мыслях, всегда есть своя прелесть». Жаль только я не мог спросить их, — «Как можно вечно, кричать о какой-то благодарности и чести, после того как вы использовали меня в качестве неудачного слепка?». Но нет, поверьте мне, они того не стоят. Ведь в конечном счёте они получили ровно то, что хотели. Слово семья для меня навсегда стало лишь язвительной насмешкой.

А дальше всё как у всех. В восемнадцать лет я попал в самое убогое заведение в своей жизни — РГПУ имени Герцена. По образованию педагог-историк. И вот вам спойлер: я его не получил. Продержался два курса и на этом моё существование закончилось. Я наконец-то начал жить по-настоящему. Делал всё что хотел, пытался заниматься тем, что мне действительно нравилось. Но даже получив свою свободу, я в итоге так и не смог позволить себе её почувствовать.

Почему? Всё просто. Весь парадокс был в том, что я по-настоящему жил лишь на страницах своих дурацких рассказов. А они имели свойство рано или поздно заканчиваться. И что ещё хуже, оживали только там — в моей голове. Сценарий за сценарием, — все умирали прямо у меня на руках. И это снова и снова разбивало мне сердце. Ведь единственная правда в этом мире для меня всегда была лишь в том, что самая большая трагедия для автора — это вовсе не отсутствие признания, а смерть его «нерожденного ребёнка».

10 декабря, 2002 года

Я точно помню день, когда моя жизнь перестала быть прежней. Утро было холодным, а моё тело всё ещё горячим. Я с трудом встал и где-то глубоко внутри приготовился принимать удары нового дня. Мне только исполнился двадцать один год, а я уже чувствовал себя стариком. Грыжи заработанные за пару лет и многочисленные шрамы, давали о себе знать. Но не это заставило меня смириться с утекающими сквозь пальцы годами. В то утро, я впервые с ужасом понял, что мои волосы потихоньку начинают редеть. Очень медленно, но я ведь уже знал, к чему это, в конце концов, приведёт. И от одной только мысли об этом, — о том, что через года два или три, я обнаружу у себя на голове широкую белую полосу через весь висок, мне вдруг впервые в жизни, стало по-настоящему жутко. Вот он, — самый страшный шрам, оставленный беспощадным временем. Но, в конце концов, всё, что мне теперь оставалось — это только с широкой улыбкой принять свою участь. Полюбить и сделать частью себя, как и всё прочее дерьмо в этой странной, но всё же моей собственной жизни.

Ещё я помню, что пока что жил с матерью, в собственной полностью белой комнате с исписанными старыми стенами. Но ведь для меня не было ничего родней…

Здесь я радовался и грустил, здесь произнёс первое в своей жизни слово, здесь слушал её колыбельные на ночь, здесь сочинял свои первые сказки, которые, к сожалению, так и не стали реальностью. Я искренне любил всё это, аж до дрожи в сердце. Но увы, в то чёртово утро, ссора не дала моей истории пойти по иному сценарию.

Тогда мать разгневано спросила меня:

— И что это было? Ты вчера пьяным, домой припёрся?

— Вообще-то, я вчера был трезвым весь вечер. Так что давай без истерик, пожалуйста, — с раздражением, возразил ей я.

— Может, хватит мне врать? Я же видела, как ты шатался. Или что, ты вчера вконец обдолбанный был? — С осуждающей издёвкой продолжила она.

— Да о чём ты вообще? — С недоумением спросил я.

— Нюхал, или сразу, в вену колол? — Не успокаивалась мать.

— Я вчера ни капли в рот не взял и уж тем более… Боже. Ну, сколько можно? — уже с явной злостью ответил я ей на это.

Жаль, конечно, что я не мог рассказать своей любимой матери, о том дерьмовом, полуживом состоянии, в котором я теперь пребывал двадцать четыре на семь. Не мог, потому что не хотел. А не хотел, потому что не мог. Ладно, забейте. В конце концов, у человека всегда остаётся право выбора, как и иллюзия того, что он у него действительно есть. А вы верите в белого кролика?

Неважно, не отвечайте. Всё равно этот вопрос был чисто риторическим. Да вы уже и сами всё поняли — я был болен. С недавнего времени головокружения и приступы стали для меня самым обычным явлением. Чёртов стресс сводил с ума. Я не мог нормально есть, спать, думать. Чтоб было попонятней — по ощущениям это примерно, как оказаться в дробилке башкой вперёд. Даже если останешься в живых, мозги перемешает так, что потом даже от стенок отскрести не получится.

А то что было полгода назад… то была лишь большая мерзкая ошибка. Никогда не гаситесь, — если не хотите откинуть копыта. Я попробовал один раз, — всего лишь один-единственный раз и больше думать даже об этом не мог. Это обман, — всего лишь жестокая иллюзия. Проверено на собственном опыте, к сожалению.

А вот моя мать… она была первым человеком, которому я позвонил после всего этого. И ведь я так обрадовался, что она смогла понять. Но с тех самых пор, при первом же удобном случае мне только тыкали этим в рожу, будто я грязная тупая свинья. Чёртова ирония!

— Не смей так со мной говорить! Иди и живи где-нибудь в другом месте, и твори там всё, что хочешь. Хоть весь погрязни в дерьме, но не в этом доме! — Заявила она мне в ответ.

— Прекрасно! Как же вы все меня достали! Я уже сказал, — я сам разберусь со своей жизнью. Но нет, — это же никого не устраивает. Как же так? Чтобы он да гавкал. А ведь тебе просто постоянно надо винить кого-то! Винить во всём! В том, что ушёл отец, в том, что твои родители так ненавидели друг друга, что в итоге развелись, в том, что они искалечили тебя. Но это искалечило и меня. Да, я никогда себя за это не прощу. За то, что позволил этому случиться. Но я был ребёнком. Я не должен был платить за ваши ошибки… — С обидой и болью в голосе закричал я снова.

— Ах, ты тварь! Я тебя выходила, я ради тебя ночами не спала! Да, что ты знаешь о прошлом? Достало? Я тебе ещё раз говорю, тогда иди живи один и хоть сдохни! — Истерично завопила мать.

Эта фраза вовсе не убила меня. Скорее стала очередной грёбаной галочкой в списки моих любимых шрамов. Знаете, как грустно, понимать, что этот лживый мир никогда не меняется по-настоящему? И как классно понимать, что у твоих оправданий всегда будет почва.

Знаю, вы скажите, что я рассуждаю как последняя сволочь, но мне это нравится. А как иначе выжить в этом мире?

И да, конечно, вы правы, — я всегда в первую очередь забочусь о самом себе и недоверию никому в этом насквозь лживом мире. Вот и в тот день я, наплевав на всё, задолбавшийся и опустошённый пошёл скитаться по улице. С другой стороны, наверно надо было почаще говорить ей правду. Но только это я здесь автор истории, так что давайте без этих лишних соплей о семейных узах. Ненавижу это. А в тот день…

В городе стоял жуткий дубак. Так что, я решил поехать в центр. Первая мысль в испорченной голове, после закуренной сигареты: «Думская — приют для таких же маргиналов, как и я. Обитель потерянного поколения». Но я не был там уже полгода. А даже если бы и был, всё, что я хотел сейчас, — выйти на лёд Невы и навсегда провалится в холодную тихую воду. Боже…

Но нет, мне сейчас нельзя было умирать. Слишком много всего в моей чёртовой жизни осталось недосказанным. Так, что я отогнал от себя эти чудаковатые мысли. И сделал то единственное, что мне оставалось — всего лишь один идиотский телефонный звонок… Алексей Титов. Этот человек знал меня с детства. Конечно, вы спросите, разве мог этот парень знать о тебе всё? Не знаю… да я и не хочу знать. Когда всем было насрать, только он был рядом со мной в трудную минуту. Единственный кому я за всю свою жизнь так ни разу и не солгал. Только боюсь, даже он меня сейчас не поймёт. Но кому ещё я бы мог рассказать такое?

— Эй, Уэст, почему такой убитый? Это снова из-за инвесторов? Забей на них, найдём новых, — попытался успокоить меня Лёха стоило только разговору начаться.

— Слишком много вопросов в одном предложении. И я тут подумал с инвесторами пора заканчивать. Надо признать, — наш проект провалился, — разочарованно ответил ему я.

— Чёрта с два. Эта хорошая история и потенциал в плане визуал огромный, — сейчас нам нельзя опускать руки! Слышишь? — протестующе начал было убеждать меня он.

— Мы с матерью снова поссорились… — вклинился я в его речь.

— Чёрт… Ну и что там у вас опять случилось? — С сочувствием ответил Лёха.

— Всё тоже. Подозрения, упрёки, недосказанность и незакрытый гештальт… Это никогда не закончиться, — чуть не рассмеявшись, ответил я.

— Может пора рассказать ей правду? — Предложил, братишка.

— Что именно? Что я ушёл в академ, или что я днями напролёт шатаюсь в поисках финансирования по разным в том числе и сомнительным местам. Или, быть может, ей приятно будет узнать, что деньги, которые мне даже не принадлежат прямо сейчас заканчиваются, а я уже как полмесяца не могу найти работу? А? Что именно из этого, ты предлагаешь мне, ей рассказать? — Обиженно ответил я.

— Слушай, я подъеду к бару на Садовой. Подходи туда и мы решим, что делать. Хорошо? — Успокоил меня Лёха.

— Да, — с облегчением ответил я.

Я так и не докурил ту мерзкую, бессмысленную сигарету, и просто выбросил её на толстый заснеженный лёд.