Бесплатный фрагмент - Поэзия летит клином

ПОЭЗИЯ ЛЕТИТ КЛИНОМ

(Век ХХ. Серебряный.)

*

Мне кажется,

что я уже не чел.

В моей пещере появляются рисунки —

зачем тут звёзды,

жёлтый лунный глаз,

когда жена стоит

у голубых костров кухонной плитки

и дразнит ножкой,

крылышком,

пупком?

Так знай жена,

я под высоким каблуком какой-то… Музы —

вот так штука!

Не хуже бабы тянет в спальню

стих слагать,

взять ритм

и стиль,

и с ней летать

из нашего, Серебряного,

в тот, Золотой,

на курьих ножках век…

И даже дальше —

к Ломоносову в тюрягу,

к Сафо на остров,

и может быть ещё…

Чем не машина времени?

И отлетают эти «за». —

Чем

так сидеть,

я нанимаюсь человеком…

Конечно же, к богам! —

Музыка оттуда.

Она — банкир.

Радушная хозяйка тех

небесных банков,

где можно взять на хлеб.

И маслицем помазать,

если хлеб тот будет.

…Я вновь беру

на дорогой билет

на «колесо большого обозренья»:

вот лес,

речушка,

дачные строенья —

красивые стремленья

мёртвых городов…

Хожу по ниточкам —

натянутым туда,

таскаю кирпичи отсюда…

Поэзия страхует каждый шаг,

так удивительно страхует,

что кажется,

что ты не человек уже…

Но перстень на руке у Бога!..

Гляжусь в стихи…

И погибаю, как Нарцисс…

Но следует очнуться!

Ребята, следует очнуться,

дать сердцу бой —

естественный, пещерный…

Довольно вылетов, довольно,

механик ждёт расстрелянные крылья штопать…

Планета смертников активна в этот век.

Давайте будем спать,

как бабушки,

как дедушки,

как дети…

**

Мне кажется,

что я уже не чел.

Вот и сейчас

мой язычок прикушен.

Здесь Муза говорит,

точнее шепчет,

как стихи слагать,

как говорить с луной,

и с этой, и вот с этой,

и с этой вот

далёкою звездой…

(Одни стихи на языке,

как будто только водка в магазине,

и нету кильки

северных морей…)

В воде — я знаю —

судорога сводит,

и эту дрянь булавкой колят,

чтоб стало больно,

чтоб с болью стать сильней.

А мне как быть?

В поэзии — чем уколоться?

Вот судорога свела —

не просто ногу, —

всю жизнь мою,

и как мне стать сильней?

Поэзия не так проста,

как холод и вода.

Поэзия звучит как дом,

который не отпустит.

Поэзию не переубедить.

Там не взлетает самолёт,

там гром гремит,

              а дождик всё не капает,

там сталь течёт,

глазами ищет желобки,

там турманы молчат,

два голубка,

подброшенные в небо с разных чердаков.

Давайте их на суп определим,

проклятых молчунов.

Давайте пальчики порежем,

как станем потрошить поэзию.

Вот так — чтоб до кости —

здесь действие и боль —

порезаться!

Но — чем?

Созвучным лезвием? — я режу… нет!

Я только брею пятидневные щетины —

и я порезаться боюсь…

Поэзия — Полинезия.

(Глухой номер.)

Поэзия — пол-кило взвесила.

(Только собаки могут это есть.)

Поэзия — конница,

               шесть дробинок жалости,

розовый Покой или Покой розы.

(Хм… что-то в этом есть!)

(А ну-ка,

ещё раз!)

Поэзия — бельё на верёвке,

                       маска для Жака Планта,

поэзия — набережная,

поэзия большого окна

         в кабинете авиаконструктора.

Я больше всего перед птицами виноват…

        Но крылья не мстят —

о крыльях мечтают!

(…Ты небесный орёл,

ты похитила меня навсегда.

Ты сказала всему: он нужен мне, он нужен мне, —

и никто мне столько еды не приносит,

           никто!

Вчера была метель —

холодное острое блюдо —

но я глотал и шептал: она нужна мне,

она нужна мне…)

Поэзия пульсирует,

            поэзия пульсирует.

Поэзия натягивает чулок

на свою очаровательную ножку.

Поэзия — галька.

Поэзия — Олеся.

Поэзия…

Сама Поэзия и есть…

Клин клином вышибают

и в этом есть резон —

поэзией порезаться,

чтоб судорога прошла,

чтоб наконец приблизиться к жене

у голубых костров с моей куриной ножкой…

НА КУХНЕ

А солнце

не знает

что я делаю —

упёрлось

в одну точку —

не может левее дать

где окно

как тёплые мышки

бегают лучики

ищут любую дырочку

чтобы нырнуть

и увидеть

как у меня там — с темнотой?

плачут тёплые мышки

бегая по аккуратным кирпичикам —

сами они в темноте

солнце

не видит

что я делаю

как в конусную рюмку

заливаю

горючее

а любимая

рюмка

та ещё пьянь

а греческой брынзы нет лучше на свете!

а бекон как бекон

просто жирный бекон

солнце

не видит

что я делаю

как мне темно

ЧЕКАНКА

Дует Томка

в холодный кларнет.

А беззвучное небо

побросало кучу монет

и лежат они на потребу.

Бродит город

по белым коврам

и следами своими портит.

Подлетела снежинка к губам,

а на ней — отчеканенный профиль:

чей-то Лик пробивается, Свет,

сквозь заснеженную пуховину.

Я под мышкой несу картину,

напеваю под нос куплет.

Дую, дую

на решку монет:

кто там — Царь?

Королева?.. Соседка

дует, дует в замёрзший кларнет, —

там и не пахло монеткой!

Кто-то едет,

бубенцами звенит:

может, Царь? Королева?..

Беззвучно

снег пушистый на город летит,

объясняя себя научно.

ЦВЕТЫ

Растут города… это Новое приходит.

Растут города… но никогда

Старое за нос не водит.

Старое не боится

бенгальских огней.

Так же лихо садится

на горячих коней.

Старое остаётся.

Красиво дерётся.

Вместе с Новым живёт,

с красным солнышком

встаёт…

Растут города… это гости

смотреть приходят

на новые стены,

на кафель,

на окна,

а после

там старую песню заводят:

ромашки спрятались, поникли лютики,

глядит с балкона старый дед:

прощайте, с огурцами кустики,

и деревянный туалет!

Плюют с балкона на рассвет:

тебе, Житуха, наш привет!

…Я отойду от тёмного окна,

налью вина;

пусть будет мир,

разрушит нас война.

Растут города… это женщина стонет.

Рожает мальчишку,

космонавта Антона.

Гулял как-то в городе матросик шальной —

и город растаял, увлёкся волной.

Пусть ждёт меня дева. Пусть выглядывает с балкона.

Весь город теперь лежит на ладони.

Пусть мажут кирпичик цементом, как маслом,

(кирпич на кирпичике телом окреп),

пусть утром откроются новые ясли

и в новой пекарне выпекут хлеб.

Пусть новые кони старых низложат,

но там, у победной черты,

я ждал и увидел знакомую лошадь,

которая очень любит цветы.

А ВОВКА — САМ

Вовке Ирмияу

А Вовка — сам.

Ушла его подружка.

Увёл её,

увёл, конечно, Пушкин!

Не пишется.

Откуда лезет нить? —

щип, щип…

(Опять пустые руки.)

Но хоть сейчас

готовы потрошить

куриный дождик, извлекая звуки…

А завтра — гром!

Гроза воочью,

весёлый в небе кавардак…

Сегодня Вовка кое-как,

зато поспит сегодня ночью.

А Вовка — сам.

Лежит как безделушка.

Стоит дымок (видать стреляла пушка).

Стреляли все, кому не лень,

стреляла жаба и ехидна,

бросая на поэта тень,

что власть его не очевидна.

Лежит — пустой.

               Два дня пустой.

                             Три дня пустой.

А может просто выходной?

И вышел в ночь работать Пушкин? И молкнут пушки.

К ЮНОМУ МОРЮ

пусть хлеб

        цветёт волос моих

но утро остаётся свежим

                      души моей —

ждёт муза у причала

чтоб отвезти меня

к родному морю

твоих зелёных глаз

пусть хлеб

цветёт волос моих

но руки хлеб берут

души моей —

и птицы не оставят мой корабль —

за ним

как прежде

будет много белых птиц —

и вот

я здесь

у волн

твоих каштановых волос

на раскалённом ложе

наших встреч

ПО ВЕСЕННЕЙ ДОРОГЕ

Анатолию Дрожжину

Поэзия душой ко мне пришла:

и поднялась, и расцвела

душа как совершенство:

как мир, как радость,

как блаженство, —

как боль,

которая под дождиком ждала…

Светло, в такую рань светло,

сам лист укатан как огурчик,

сама душа, как новенький авто, —

дрожит, повёртывая ключик, —

«Поехали!» — всё говорит о том,

поехали — раз хорошо уселись,

да не найдут нас под столом,

как двух скелетиков в ущелье.

…Моё перо, мы едем с ветерком,

мы видим лепестки цветений

нездешних улиц. Дальше будет… Дом —

там Пушкин, Лермонтов, Некрасов и Есенин.

Вот на обгон пошла строка —

заветный дом летит навстречу.

И жизнь летит, и мнёт бока,

и потихонечку калечит…

И сорная растёт трава,

пугают покорёженные «ляльки»…

Но так нужны, нужны права —

жать на весенние педальки.

НА ВОЛОСКЕ

Пастернаку

Поэзия,

в тебе гроза!

Грозятся шансы на удачу.

Ты высший сплав,

ты как слеза,

которой плачет Бог,

но разве мы не плачем?

Давай поплачем!

И вырвемся вперёд.

Как мальчик —

на немецкий дзот.

Но кто рванётся с места, 

когда Поэт 

на волоске висит?

Смотреть на это интересно.

И это даже веселит.

Когда не сходят с места,

вися на волоске.

Сдерут ведь кожу с кресла,

сам Царь с ножом в руке.

Мне очень интересно,

как там, на волоске?

На Борином, на месте?..

(А может вдалеке

и виден волосок в руке?)

Но я скажу построже:

не лезьте на рожон!

Прекрасна кресла кожа!

Прекрасен Царь с ножом!

ВЕДРО

Не буду спать.

Включу кино хорошее.

У незакрытой шторы

           высмотрю звезду.

Поставлю ковшик на плиту,

пакет открою с макарошками.

На кухне будет свет,

                 как будто день не кончился,

и даже не понятно, как я буду спать,

и если б кореш постучал,

то я впустил бы кореша,

и стали бы поляну накрывать.

Бывает так.

Когда ты просто выспался,

когда ты днём уже поспал.

Но повезло,

ведь не хотел, но вырвался

катать луну у королевских скал.

Мне страшно начинать стихотворение,

ведь буду дух свой выводить, —

какое к чёрту вдохновение,

и, к лешему, какая нить, —

стих высосет мозги и душу выпросит, —

стиху последнее отдам,

ему свежо,

       ну как бычку на выпасе,

а я, пустой,

налью себе сто грамм.

О, если б сто,

ведь стами не закончится,

и стало ясно,

почему поэты пьют, —

огонь души

возьмут и разожгут,

а тот от листиков на шторы бросится.

Мне надобно ведро,

чтоб поливать сполна,

чтоб на столе бумага намокала,

чтоб штора новая свисала,

чтоб ничего не видеть из окна.

Стих выживет.

Забудет о пожаре.

Хоть новый стих бери и напиши.

Так гитарист отдаст своей гитаре

глубины взвинченной души…

Гуляет ночь.

Словам везёт как детям, —

резвятся, бегают, визжат.

На небе звёздочки дрожат.

Но их потушат только на рассвете.

Всё кончено.

         Все кошки во дворе.

Немного курочек зажарилось.