Бесплатный фрагмент - Под знаком зажигалки

Поколению 1975—1985 годов рождения посвящается…

Такому потерянному и испуганному «девяностыми» на старте, сомневающемуся в юности и полностью освобождённому «нулевыми» от глупых убеждений их родителей, от осколков моральных ценностей и дочиста отмытых от остатков рудиментной совести…

Вперед к сверкающему солнцу личностного роста, профессионализма и творческой самореализации индивида! Ура!

Все названия городов, компаний, событий, проектов, фамилии и имена людей, вдруг оказавшиеся в этой книге — случайны и не имеют никакого отношения к нашей реальности… Реальна лишь наша жизнь и те люди, которых мы встречаем на нашем жизненном пути…

Пролог

Люди думают, что осень создана для того, чтобы шуршать листьями в задумчивых аллеях парков, ощутить на щеке сдержанный поцелуй скупого питерского солнца, случайно оказавшегося на вдруг синем небе, пропустить через себя чистую волну поэтического вдохновения «болдинской осени». Ну, может, ещё для того, чтобы поймать всплеск немного грустной, но светлой ностальгии по ушедшим дням безумного драйва жаркого, но короткого балтийского лета или хотя бы расстегнуть верхнюю пуговицу нового пальто, ощутив удовольствие от свежекупленной обновки.

Но нет — осень в Питере создана не для этого. Питерская осень — это высокомерная серьёзная сухопарая дама послебальзаковского возраста в чопорном тёмно-сером костюме, с тёмными, неопределённого цвета волосами с промелькнувшей сединой в висках, уложенными в строгий пучок на резинке. Её холодный взгляд через прозрачные линзы старомодных очков в толстой чёрной оправе держит вас на дистанции.

«+3 градуса по Цельсию», — холодным тоном объявляет она и бесстрастно смотрит на тебя. Что надеть на себя перед выходом на улицу, понятно москвичу, новгородцу, казанцу и даже передёрнувшемуся от таких цифр сочинцу. Непонятно только питерцу. Именно для него умный Яндекс в мобильном приложении «Погода» на телефоне придумал фразу мелким шрифтом «Ощущается как…».

Эти волшебные «ощущается как…» могут внушить обманчивую надежду превращения питерского ненастья в добрую понятную московскую погоду — «+3°С. Ощущается как +7°С» — когда Неизвестный Летающий Объект на небе, так напугавший с утра петербуржцев, на поверку вдруг окажется настоящим солнцем, а обалдевшие от такого поступка светила облака в изумлении разлетятся в стороны.

Чаще всего «ощущается как…» предназначен для испытания воли петербуржцев, внутренней выдержки, способности преодолевать любые неожиданные внешние препятствия — словом, всего, что отличает настоящих питерцев от легкомысленных москвичей и непостоянных южан, неспособных генетически, в отличие от Homo Piter, выдержать прочтение фразы на телефоне: «+3°С. Ощущается как –6°С».

Тёмная фигура девушки, нарисованная чёрным фломастером вечера на свинцовом небе, казалась ненастоящей. Как будто неведомый художник тщательно обвёл чёрным карандашом изгибы юного тела, кутающегося в шерстяной плед. Затем — красивый профиль, устремлённый за горизонт. И через мгновение, залив свой набросок сумрачной акварелью вечера, дунул на портрет. Плед затрепетал на ветру. Она поёжилась, убрала руку с холодных балконных перил и посмотрела назад.

Он стоял возле стеклянной балконной двери, не переступая порог на балкон, внимательно глядя ей в глаза. «Всё настоящее — здесь», — говорил его строгий взгляд. «Да, конечно», — улыбнулись в ответ её глаза. Она нагнулась и погладила его выгнувшуюся бархатистую спинку, горевшую рыжим огнём. Он развернулся, призывно мяукнул и, подняв пушистый хвост, важно повёл свою хозяйку к теплу.

Прилетевший на денёк пронзительно ледяной ветерок с Балтики, желающей, судя по её серо-матовой, уходящей за тяжёлый горизонт глади, уже в октябре отгородиться от унылого окружения ледяным панцирем, остаётся, как наглый родственник, погостить до следующего лета.

Рваные порывы промозглого ветра, не оставляющие тебя в одиночестве ни на минуту ни днём, ни ночью, доносят то далёкое гудение стартовых двигателей тяжёлой межконтинентальной ракеты Газпрома, мрачно воткнувшейся в грязно-серую сферу мутного неба на Лахте, то завывание Сауроновских тёмных сил, вгоняющих тебя в ежегодную октябрьскую депрессию, то смутное желание срочно улучшить нездоровый осенний социально-психологический климат в офисном коллективе глотком виски.

Этот животворящий глоток способен в пять минут превратить мрачную ракету в подсвеченную весёлыми огоньками «кукурузину», вдруг обнаруженную на Лахте, давящий Сауроновский дух — в родной запах несвежего белья Фродо, подковёрные подставы офисных коллег — в невинные дружеские шутки, а мерзкую питерскую осень — просто в досадный предвестник доброй морозной матушки-зимы.

Глава 1

Американцы говорят: «Сделай или сдохни» (Do or die). Русские говорят: «Сдохни, но сделай». У нас даже смерть не является уважительной причиной!

(Из серьёзного разговора в курилке перед переговорами со «Шлюмами». )

— Мы живём в эпоху глобальной цифровизации, активного использования инструментов Индустрии 4.0: большие данные, искусственный интеллект, имитационные модели и цифровые двойники нефтяных месторождений — это всё реальность двадцатых годов XXI века. Мы не просто занимаемся внедрением цифровых технологий — мы выстраиваем интегральную цепочку нового типа, включающую в себя цифровое нефтяное месторождение, цифровой нефтеперерабатывающий завод и цифровую автозаправочную станцию, — представитель американской нефтяной компании Shell с трибуны гордо делился опытом компании, поглядывая на присутствующих немного свысока и с лёгкой улыбкой. Щёлкнув пультом, он переключил слайд на огромном экране и продолжил:

— Мы приступили к внедрению инновационных технологий в рамках концепции «умное месторождение» — Smart Field — более десяти лет назад. Сейчас через систему цифрового двойника месторождения мы управляем нашими удалёнными активами, находясь в офисах за несколько тысяч километров от буровых скважин: следим за уровнем добычи нефти, за текущими характеристиками скважины, движением пласта, температурой, давлением и так далее…

Международная нефтегазовая конференция SPE в этом году из-за ковидных ограничений проходила в Москве в смешанном — онлайн и оффлайн — формате, всего два дня, но участников было не меньше, чем в былые годы.

«Да, Shell — молодцы, — размышлял Ободзинский, слушая довольного шелловца вполуха, — их система цифровых двойников создаёт эффект присутствия на каждом месторождении. Она позволяет им отслеживать специфику каждого объекта, будь то глубоководная добыча нефти в Нигерии или добыча сланцевого газа в Британской Колумбии, и в режиме реального времени удалённо управлять ими.

И в России они задают тон. Их совместное предприятие с нами — SPD — первое в России оборудовало все свои нефтяные скважины системами удалённого мониторинга и управления уже к 2010 году».

Будучи членом самой авторитетной мировой инженерной нефтегазовой конференции SPE (Society of Petroleum Engineers) и работая начальником департамента в крупнейшем российском «синем нефтегазовом гиганте», Ободзинский по роду работы был глубоко погружён в трансформационные процессы мировой нефтегазовой отрасли. Успев в свои сорок три года поработать и в Канаде, и в Норвегии, он хорошо понимал уровень заданной Шеллом планки развития технологий. Сейчас, сидя в главном зале технопарка «Сколково», где проходила конференция, он в очередной раз возвращался к мысли об изменениях в отрасли, которые нагнали его здесь и которые больше игнорировать невозможно.

С начала двухтысячных годов все нефтегазовые компании мира стали заниматься внедрением технологий интеллектуального управления добычей углеводородов. Особенно преуспели в этом американцы. Изначально использовали «умные» скважины, просто оснащённые датчиками и системами для удалённого управления. Однако они не позволяли учесть геологические особенности месторождения и оборудования для добычи. Цифровые же скважины помогали лучше контролировать процесс добычи и управлять им максимально эффективно.

Фактически цифровое месторождение — это виртуальный аналог настоящего нефтяного месторождения, находящегося от офиса за несколько тысяч километров. Это самая современная модель добычи XXI века: объединение в одну систему различных датчиков, сенсоров, дронов, даже мобильных телефонов, для того чтобы анализировать получаемые с них данные и управлять этой системой из одного оперативного центра в Питере, Ставангере или Хьюстоне, моментально реагируя на любые изменения в добыче каждой из тысяч скважин в западной Сибири, Британской Колумбии, Большом Бургане или Северном море.

Революционность технологии в том, что если раньше все собранные данные обрабатывали спустя какое-то время, то сегодня это происходит онлайн. Сразу можно оптимизировать процесс добычи нефти в Альберте, Гаваре или Ханты-Мансийске на любой стадии путём моментальной обратной связи. Например, посредством удалённых сенсоров в режиме реального времени можно увидеть износ оборудования буровой скважины, запланировать её ремонт, следить за давлением нефтяного пласта и даже прогнозировать возможные сбои в работе оборудования, находясь в офисе за несколько тысяч километров от него.

— Да, Шеллу есть чем хвастаться, — наклонив голову, прошептал Ободзинский Павлу Пашковскому, своему генеральному директору, сидящему рядом, — они блистали и на прошлогодней конференции SPE в Хьюстоне.

— Хороший ориентир, — кратко вполголоса ответил Пашковский.

Российские нефтяные компании начали развивать подобные проекты, когда сокращение легкодоступных запасов и падение цен на нефть заставили их искать путь оптимизации процесса добычи. И это был непростой путь.

***

В связи то ли с ковидными ограничениями, то ли с общемировым трендом на ограничение излишеств и предполагаемым внутренним влечением нефтегазовых умов к скромности и умеренности (так бывает?) фуршет по окончании конференции проходил достаточно спокойно и скромно. Броуновское движение хаотично перемещающихся атомов с бокалами в пространстве выставочного зала технопарка «Сколково», где проходило венчающее конференцию мероприятие, в этом году было каким-то вялым, как при помещении бактериальной флоры в охлаждённую среду.

Однако эта пробирка содержала три центра притяжения и одновременно разогрева белковой нефтегазовой массы у трёх барных станций с алкоголем, представляющих собой наглядное пособие зарождения органической жизни на Земле. Если посмотреть на этот зал сверху, как через микроскоп, было ясно видно, как атомы соединялись в этих трёх точках в непрочные химические связи, потом распадались и затем перемещались вдоль электромагнитных полей к следующей точке притяжения, заставленной шотландским виски и французским коньяком.

Через полтора часа субстанция была уже полностью разогрета, электромагнитные поля трёх центров ослабли, и освободившиеся атомы в основной своей массе переместились к центру пробирки, где стали образовываться сложные органические соединения.

Как известно из курса органической химии нефтетехнических конференций, в центре подобных молекул всегда находятся атомы — топ-менеджеры и управленцы из ведущих нефтяных компаний — «Shell», «British Petroleum», «Shevron», «Exxon Mobil», «Petro China», «Роснефть», «Газпром нефть», «Лукойл». Обладая значительной силой атомного притяжения, они, сами того не замечая, подтягивают к себе большое количество других атомов, то есть сотрудников консалтинговых компаний всех мастей: от известных нефтесервисных консалтеров до небольших сервисных субсубсубподрядчиков.

Впрочем, последние, обладая небольшой атомной массой, не всегда могут пробиться к центральной молекуле, надёжно прикрытой щитом таких американских мастодонтов консалтинга, как «Schlumberger», «Halliburton», «Baker Hughes». Парадоксально, но бóльшие шансы их достичь есть только у достаточно эффектных ярких атомов, обладающих, как ни странно, небольшой атомной массой, но с правильным расположением протонов, нейтронов и электронов в пропорции 90-60-90.

Сильное электромагнитное поле, возникшее между центральной молекулой взаимодействия и ярким длинноногим представителем неметаллов в короткой юбке, разрывает защитную оболочку динозавров нефтегаза, давая возможность юному благоухающему поколению внести свою лепту в развитие нефтегазовой индустрии или хотя бы установить новые многообещающие связи по рабочим и не менее важным послерабочим вопросам.

Ободзинский с бокалом сухого красного вина, вполуха слушая очкастого представителя какой-то сервисной компании, уже полчаса заученно прокачивающего Ободзинского на предмет возможного подряда их компании, обладающей «уникальным опытом работ по геомеханике и гидродинамическому моделированию в России», лениво поглядывал по сторонам. В нескольких шагах его директор Павел Пашковский что-то негромко обсуждал со своим коллегой — директором «Лукойл-Инжиниринг». Было бы неплохо подойти и пообщаться в такой компании на профессиональные темы, они наверняка найдутся, но что-то подсказывало ему, что он был бы лишний.

Слева лохматый Толик Амосов, восходящая научная звезда из департамента Ободзинского, которого он взял с собой на конференцию, что-то весело рассказывал окружившим его двоим консалтерам в мятых костюмах, которые громко и старательно гоготали, заглядывая ему в рот, всем своим видом пытаясь показать, что они свои в доску ребята. В краткие паузы между его анекдотами они по очереди совали ему свои визитки и пытались вернуть тему разговора к «разработке нефтегазоконденсатных месторождений», на которой они хотели, как на белом коне, въехать к нему подрядчиками.

В восприятии Амосова таился определённый когнитивный диссонанс. Вчера, выступая на технической сессии с рефератом об «особенностях интегрированного моделирования пластов», он производил впечатление живущего одной наукой, лохматого, с горящими глазами, ботана, увлечённо тараторящего о «композиционных моделях».

Сейчас с такой же энергией и с юморком, с торчащим из кармана мятым галстуком Толик самозабвенно рассказывал весьма сальные байки — судя по тому, что минуту назад подошедшая к ним миниатюрная девушка в строгом сером костюме, привлечённая голубой зажигалкой на бейджике Толика, чуть поджала нижнюю губу. Тем не менее девушка осталась стоять рядом, а сладкая парочка консалтеров, бросив на неё короткий, чуть ревнивый взгляд, тут же повернулась обратно к Толяну.

Чуть поодаль двое знакомых ребят из «Роснефти» что-то обсуждали с окружившими их представителями буровых компаний.

Забавно было видеть, как строгие, деловито выступавшие на технических сессиях серьёзные эксперты из небольших подрядных компаний на фуршете, увидев на бейджике Ободзинского волшебную голубую зажигалку и его должность, как-то сразу съёживались, становились меньше ростом. Расплывшись в счастливой улыбке, они начинали тараторить об уникальном опыте работы их компании в исследовании кернового материала, размахивая рекламными буклетиками, даже если никто их об этом не спрашивал.

От настойчивого собеседника у Ободзинского начала болеть голова.

— М-м-м, у меня кончилось вино, нужно добавить! — Ободзинский растянул улыбку своему визави, честно отработавшему с ним тридцать минут, развернулся и направился к бару.

Проходя мимо представителей Saudi Aramco или Adnoc (сразу и не разберёшь) в длинных белоснежных таубах, оживлённо беседующими с коллегами, которые были исключительно женщинами всех возрастов (как арабам удаётся сразу формировать вокруг себя такое правильное и приятное окружение?), Ободзинский услышал слева знакомый голос. Семён Ярцев, что ли?

— Ба, Семён, привет!

Семён Ярцев раньше работал вместе с Ободзинским в компании, но в департаменте информационных технологий, начальником отдела по разработке сервисных продуктов для геологии. Семён в дорогом костюме никогда не походил на типичных программистов его отдела в старых джинсах и неопределённого цвета футболках, принципиально игнорирующих любое проявление дресс-кода в их одежде. Притащив свои уже усталые тела на работу в девять утра — а это был их единственный компромисс «Правилам внутреннего трудового распорядка», — они надевали большие мягкие наушники (с льющимся «Пинк Флойдом» или гремящей «Арией» — в зависимости от индивидуальных предпочтений) и уходили в астрал до девяти вечера, возвращаясь оттуда с красными осоловелыми глазами, опустошённой кофемашиной и большим куском написанного кода.

Быстрый в движениях и мыслях, с иголочки одетый «продуманный Хитрован» — как звали его свои же сотрудники за глаза — никогда не упускал своей выгоды. Семён никогда детально не проверял написанное его сотрудниками. Наверное, в силу холеристического склада характера и не был способен всё детально вычитать. Однако же Ярцев умел мыслить объёмно, быстро и на перспективу. Бюрократические и неспешные процедуры огромной компании явно тяготили его вечно бегущую куда-то натуру, скачущие мысли и не укладывающиеся в корпоративные рамки идеи.

В компании он задержался не особо надолго, всего на пару лет, и ушёл в «свободное плавание», прихватив с собой пару светлых голов из отдела. Нужно отдать должное его умению работать с людьми и способности так запудрить им мозги, что они оставили хорошие позиции в компании и ушли с ним фактически в никуда.

— Здорово-здорово, дружище! Как там поживает главная российская зажигалка? Как у тебя дела? Наверное, уже в замах у Алексея Борисовича ходишь? Ха-ха! — Семён уже основательно поддал, и широкая улыбка не сходила с его лица.

— Да что там в замах — рулю за него! Ха-ха!

Это была стандартная шутка всех покинувших компанию. Алексея Борисовича Ободзинский видел близко всего раз пять, когда тот приезжал к ним в научно-инновационный центр на совещания, связанные с внедрением новых технологий в «Главного Поставщика газа и нефти Её Величества Европы», и однажды даже делал презентацию для него в связи с открытием «Центра управления добычей нефти» компании, — гордость Пашковского, — больше напоминавшего Центр сопровождения полётов Роскосмоса, весь заставленный огромными мониторами, не выключающимися 24 часа в сутки.

— У тебя-то как, Семён? Два года ничего не слышал о тебе!

— У меня всё отлично. Раскрутился. Заказов полно! Летом выиграли тендер на разработку софта для одной из дочек Лукойла. Всё прёт! — основательно уже выпивший Ярцев вальяжно облокотился о барную стойку, отставив в сторону бокал с вином.

— Красавчик, Семён! Импортозамещение работает? — подмигнул Ободзинский.

— А то! Сам не знаешь, что ли? Кстати, есть тема, которая тебе будет очень интересна.

— Ну? — Ободзинский посмотрел на него с удивлением.

— Мы периодически заявляемся на ваши тендеры, где вы закупаете услуги по написанию программ для вас или проводите научно-технические разработки на разные темы. Но что-то почему-то не выигрываем. Это крайне неправильно! Учредитель каждый раз пролетающего мимо кассы подрядчика — бывший преданный сотрудник вашей компании, а ваши заказы почему-то в пролёте для нас? — с деланным недоумением намекнул Ярцев на себя.

— Ну, во-первых, не преданный, а во-вторых, плохо работаете на рынке, если предварительную проверку не проходите, — вернул мяч Ободзинский, поднимая бокал.

— Слушай, я слышал, в вашем тюменском офисе будет два тендера в следующем месяце на закупку услуг по разработке софта. Я даже догадываюсь, о чём, — хитро улыбнулся Ярцев, беря новый бокал на стойке бара. — У меня конкретное предложение к тебе. Отойдём?

Ободзинский молчал.

— Пятнадцать процентов от цены закупки. Кэшем или на любой счёт, какой укажешь. Мне нужен заказ на твой симулятор ГРП, — вдруг абсолютно трезвым и твёрдым голосом негромко сказал Ярцев.

Ободзинский молчал. Вино показалось мерзким, каким-то прокисшим. Да, дешёвка. Стало противно.

— Зелёную рубашку нельзя носить с голубым пиджаком и коричневыми слаксами. Даже, если это Tom Ford. Тошнит, — неожиданно сказал он.

— Что?! — Ярцев запнулся и выпучил глаза. В голове у него были заранее просчитаны разные варианты развития событий и последующего уламывания Ободзинского по деньгам. Этого ответа там не было.

— Интересно, я кому-то давал повод думать, что меня можно купить? — задумчиво спросил Ободзинский сам у себя.

— Ну почему купить… Небольшая благодарность… ну, можно добавить, конечно, если ты так считаешь… до восемнадцати… хорошо — двадцати процентов… но больше — это уже слишком… — сбивчиво бормотал Ярцев, глядя куда-то вниз и вбок.

— Наверное, давал, раз предложили, — ответил сам себе Ободзинский и, не слушая бубнёж Ярцева, опрокинул в себя бокал вина. — Редкостная пакость.

После этого развернулся и твёрдым шагом пошёл из зала.

Вдруг на выходе их зала он увидел Олафа, отца Хильды, немигающим взглядом смотрящего прямо в глаза Ободзинскому. За прошедшие годы он мало изменился: короткий ёжик волос на голове, тот же цепкий колючий взгляд, та же хорошо сбитая спортивная фигура. Только серые волосы уже не прятали седину, добавились узелки морщин у глаз, а сами глаза потемнели и сузились. И его жилистая крепкая фигура чуть сгорбилась. В руке его был плотный прямоугольный пакет, завёрнутый в плотную коричневую пергаментную бумагу. «Странно, он же никогда не ездит по делам в Россию», — первая мысль, которая пронеслась в голове у Ободзинского…

***

…Воздух был пропитан ожиданием светлого будущего и счастья. В двадцать четыре года всё легко и преодолимо! Ободзинский сидел у входа в кампус университета Heriot-Watt в Эдинбурге со своим новым приятелем Джимми, куда Ободзинский приехал на стажировку как лучший выпускник совместной магистратуры Томского политеха и шотландского Heriot-Watt две недели назад.

— Наконец этот чёртов понедельник закончился! — Джимми глубоко затянулся и выпустил кольцо дыма.

— Почему некоторые так не любят понедельники? — лукаво засмеялся Ободзинский.

— После воскресной тусовки не очень хочется погружаться в эту работу…

— Да? А может, потому, что некоторые всё пытаются начать в понедельник новую жизнь, а потом выясняется, что и старая ничего? Сойдёт?

— Да иди ты!.. — Джимми в шутку замахнулся на него.

Джимми уже третью неделю бросал курить. Здесь мало кто из студентов курил, было не принято.

Комната Джимми в кампусе соседствовала с его комнатой. Они частенько по вечерам пересекались в холле или возле кампуса. Ободзинский сидел на лавочке под развесистой берёзой, почти такой же, как в России, с книгой возле небольшого чистенького прудика рядом с кампусом на окраине Эдинбурга с забавным названием Лох, чуть подёрнутым в середине зелёной тиной.

«Почти такой же» — потому что каждый её листочек казался до блеска вымытым. Подстриженная возле неё травка как будто росла строго по линеечке, не отклоняясь от установленных Евросоюзом нормативов роста травы экономически успешных государств еврозоны, а расположившиеся рядом ярко-зелёные кусты с неизвестными красными цветочками, должно быть, были запрограммированы Еврокомиссией на рост в виде правильной сферической формы.

Серые утки, крякающие на местном диалекте английского, деловито суетились рядом, курсируя между тёмно-зелёным пятном тины и берегом. Два благородных белых лебедя делали вид, что с утками они не знакомы, их шотландского акцента не понимали. Они величественно проплывали мимо, не обращая внимания на суетившихся у берега серых плебеев, выпрашивающих хлебные крошки у читающих на зелёной травке студентов.

Джимми приехал из Нигерии. Его отец был в Абудже каким-то большим чиновником и, по всей видимости, как-то связан с национальной нефтяной компанией. Джимми не любил на эту тему распространяться, но стеснения в деньгах никогда не ощущал, несмотря на приезд из небогатой африканской страны.

— Ну что, вечером идём в Драгонфлай? — Джимми выпустил густые клубы дыма.

«Dragonfly» был уютный бар в центре города. Каменные серые старинные стены бара, казалось, вырубленные в скале с воткнутыми толстыми белыми цилиндрами восковых свечей, соседствовали с современными разноцветными стеклянными витражами. Пол из грубого серого гранита, больше подходящий для «аппартов» средневекового рыцаря, сурово хмурился на весёлое панно светлого потолка. Большие викторианские люстры тысячей стекляшек отражались на дубовом старинном буфете за современной барной стойкой, повидавшей не одно поколение владельцев, отблески былых дней, весёлых пирушек и счастливых мгновений.

Рядом находилась самая известная достопримечательность Эдинбурга — древняя крепость на высоком зелёном холме — Эдинбургский Замок.

— Нет, брат! Сегодня я уединяюсь с Питером Роузом, — Ободзинский, сощурив глаз, кивнул на лежавшую на лавке книгу «Анализ рисков и управление нефтегазопоисковыми проектами».

— О, брат! Что я слышу! Ты поменял ориентацию? Какой coming out! Я впечатлён!

В «Dragonfly» подавали изысканные коктейли, которые очень нравились девушкам. Широкой натуре Джимми очень не хватало полноформатного общения с молодой женской половиной Эдинбурга. Поскольку все коммуникации с прекрасной половиной alma mater проходили исключительно в деловом формате в кампусе или лаборатории университета, шансов на возможность более тесного общения, к которому он так привык дома в Нигерии, у него не было никаких.

— О нет! Урсула и Хильда сегодня собирались в «Драгонфлай», и я думал, что мы можем «случайно» встретиться с ними там. Хильда сегодня утром вернулась из Осло, и у нас будет много профессиональных тем для обсуждения!

— Профессиональных? Джимми, не смеши меня. Я знаю твои основные профессиональные темы. Только я боюсь, что Урсула не захочет их обсуждать с тобой, а с Хильдой — не захочешь обсуждать ты.

Длинноногая, стройная, знающая себе цену и поэтому чуть высокомерная блондинка Урсула общалась с мужской половиной строго, деловито и исключительно по рабочим вопросам. С Джимми была подчёркнуто вежливой, как и со всеми темнокожими студентами, но от этого более расслабленного общения, как мечтал Джимми, не происходило. Полная и рыхлая Хильда с широким блёклым лицом, с прозрачными голубыми глазами, не отражающими ничего, ни у кого из мужской половины студентов кампуса вообще никаких желаний не вызывала. Хотя она, как показалось Ободзинскому, перекинувшимся с ней парой слов, была неплохим человеком.

— Кстати, а почему Осло? Не самый лучший город для weekend`а в конце лета.

— Она оттуда родом. У неё отец — крупный босс в «Statoil», поэтому она первая, кто узнаёт все последние новости в европейской нефтянке. Ну пойдём, bro! — Джимми, дурачась, умоляюще сложил ладони у груди и затряс ими. — Ты мне очень нужен для компании!

— Ха-ха! — Ободзинский отложил книгу и засмеялся. — Ладно, наверное, ты прав, нужно развеяться… Слишком много учёбы и много работы последнее время.

— You are right bro! — у Джимми заблестели глаза. — Но имей в виду, Урсулой сегодня занимаюсь я!

— Ну, конечно, не переживай, брат! Я иду исключительно, чтобы составить тебе компанию! — многозначительно улыбнулся Ободзинский.

***

Бешеный ритм дня не кончался. Это было пятое за день совещание. Оно переносилось два раза, поскольку у генерального директора Научного Инновационного Центра главной синей нефтяной компании Петербурга постоянно двигался график. Все его замы вынуждены были вслед за ним сдвигать свои другие рабочие встречи и совещания.

— Коллеги, я хотел бы поговорить с вами об инновациях в нашей компании, — наконец Павел Пашковский начал совещание и внимательно оглядел собравшихся у него в кабинете начальников департаментов и управлений: — Для вас не секрет, что к 2025 году все крупные западные нефтяные компании будут использовать цифровые двойники своих нефтегазовых месторождений. Для нас этот вопрос выходит на первоочередную повестку дня.

Последние два дня я был на конференции SPE в Москве и много общался с западными коллегами. Знаете, как обстоят дела у наших зарубежных конкурентов по этому вопросу?

Ободзинский краем глаза посмотрел вокруг.

Слева Дмитрий Сагальский, начальник департамента закупок, сосредоточено тыкал пальцем в айпад. В самом инновационном центре главной нефтяной корпорации Петербурга было моветоном ходить на совещания с записной книжкой или бумажным ежедневником. Дима держался до последнего, обычно незаметно доставая на совещаниях синий кожаный ежедневник с эмблемой «Газпрома» и выгравированной зажигалкой и такую же синюю ручку «Ватерман». Однако однажды, после к ни к кому не обращённой реплики Пашковского «в нашей команде не может быть людей, которые не трансформировались изнутри в соответствии с новыми вызовами современности», Сагальский сразу пришёл на следующее совещание с яблочным планшетом.

Поймав взгляд Ободзинского, Сагальский сразу же оторвался от гаджета и устремил свой преданный взгляд на директора.

— British Petroleum уже с 2017 года использует виртуальные модели всей своей технической инфраструктуры в самых труднодоступных местах. В том числе и в Северном море, — продолжал Пашковский. — «Бипишники» хвастались, что могут строить цифровые модели любых объектов за двадцать минут, хотя раньше это занимало до тридцати рабочих часов.

Итальянская ENI уже внедряет цифровые решения на базе искусственного интеллекта и виртуальной реальности для моделирования операций. Уже подходят к разработке цифрового симулятора бурения. Ну, в этом вопросе мы их даже опережаем, — Павел Пашковский улыбнулся. — Норвежская Equinor с филиалами в тридцати странах мира применяет цифровые двойники на месторождении «Юхан Свердруп» в Северном море, на которое приходится четверть всей морской нефтедобычи в Норвегии. Самое интересное, что данные о работе оборудования поступают в режиме реального времени на планшеты и смартфоны их сотрудников.

Ободзинский вздохнул. Пашковский бросил на него быстрый взгляд и продолжил:

— Дальше всех продвинулись «шелловцы». Shell первая в мире создала цифровые буровые установки, что значительно снизило текущие расходы и на 25% повысило эффективность бурения. Их самообучаемая система на базе искусственного интеллекта предупреждает о потенциальных сбоях за два месяца. Вся информация о состоянии нефтяной платформы и работе всего оборудования идёт в режиме реального времени.

А что эти годы делала наша «большая российская нефтяная тройка: «Газпром нефть», «Роснефть» и «Лукойл»?

Справа от Ободзинского заёрзал Мишин, дряхлый начальник департамента геологии и разработки активов. Сейчас он сидел, беспокойно поглядывая по сторонам, протирая платком свою вспотевшую лысину, а потом очки, и пытаясь понять, что ждёт его завтра и не скажутся ли новые инициативы генерального на достижении им своих KPI, а значит, и премии в конце года. Всё остальное — бренное — его волновало мало.

Несколько лет назад, с приходом нового генерального директора, началась мощная трансформация и переналадка всей деятельности. Некогда тёплое и уютное болотце, в котором Мишин принимал СПА-процедуры последние тридцать лет, стало штормить. Почувствовав своей пятой точкой приближающиеся перемены, Мишин (в далёкой молодости бывший на «ты» с динозаврами, из которых сегодня радостно добывали нефть) сразу превратился из Владимира Петровича во Владимира. Он тут же снял галстук и перенёс оперативки со своими «бойцами» из шикарного кабинета, где он раньше восседал поседевшим облезлым орлом в большом кожаном кресле за длинным Т-образным дубовым столом, в демократичную стеклянную переговорную. Там за круглым столом он сразу и затерялся в гомоне своих молодых горластых геологов, весело обсуждающих вопросы обустройства Южно-Приобского месторождения вперемешку с вчерашним коллективным выходом на шашлыки, правильно называвшимся «стратегической сессией Департамента».

Мишин вздрогнул, что-то вспоминая, и поднял глаза на директора.

— Наша компания первая в российской нефтянке с конца нулевых начала делать отдельные цифровые решения для исследования нефтяных скважин, — Пашковский цепким взглядом смотрел на присутствовавших замов. — Мы начали дистанционно управлять оборудованием месторождения, превращать все производственные процессы в цифру. У нас самые большие наработки в российской нефтянке по отдельным цифровым решениям на всех этапах нефтедобычи. Первыми запустили «Центр управления добычей нефти», объединивший все самые современные решения. Но что произошло? Почему мы стали отставать с массовой трансформацией их в полноценные цифровые двойники?

В это время «Роснефть» первой в России в прошлом году запустила проект «Цифровое месторождение», который реализовала на базе Илишевского месторождения, впервые в отрасли охватив все основные процессы нефтедобычи и логистики. Что это дало Игорю Ивановичу кроме лавр первого? Экономический эффект порядка миллиарда в год. Вот что!

«Лукойл» тоже зря времени не терял. Дон умеет расставлять правильные кадры, в этом ему не откажешь. Результат налицо. Они сейчас запускают самую масштабную цифровую модель нефтяного месторождения в России — Ватьеганского месторождения. Беспрецедентный по масштабу и сложности проект! Это создание цифровых двойников трёх тысяч скважин и охват всей производственной цепочки добычи — от нефтяного пласта до нефтехранилища. Чем мы можем на это ответить? — Пашковский обвёл глазами присутствующих.

Впереди Ободзинского Светлана Ковальчук, начальник управления подсчёта запасов и развития ресурсной базы, неутомимая, вечно молодящаяся дама, находящаяся в постоянной борьбе с возрастом (и, по её внутреннему убеждению, окончательно его победившая), с серьёзным выражением лица проверяла корпоративную почту на телефоне. Бросив по сторонам короткий взгляд, она быстро переключалась в WhatsApp и с кокетливой улыбкой, чуть прикусив губу, отправляла какое-то «важное сообщение». И через мгновение — вновь открытый мобильный Outlook на телефоне и полный глубоких мыслей о текущих задачах взгляд на Пашковского.

Пятничный casual дресс-код, допускающий определённые отступления от строгой повседневной одежды, в её исполнении превращался в голубые, драные на коленках джинсы с кожаным ремнём с большой блестящей изогнутой пряжкой D&G и цветастую маечку «пожар в джунглях», которую её молоденькие сотрудницы вряд ли осмелились бы надеть в офис даже на Хэллоуин.

Услышав голосистые раскаты её голоса, хорошо поставленного в девичестве на текстильной фабрике в Иваново, её сотрудники в опенспейсе тут же молча надевали каски и средства индивидуальной защиты от оружия массового поражения (маски, до этого висящие на подбородке, натягивали прямо на глаза), превентивно распечатывали отчёты о текущем статусе разработки месторождений и опускали головы под мониторы, дабы их не задели пролетающие горячие осколки её фонтанирующего спича.

Всё менялось, когда рядом проходил Ободзинский или кто-то из неженатых начальников департаментов или управлений. Ковальчук по мановению волшебной палочки превращалась в мягкую Белоснежку с большими невинными голубыми глазами, окружённую маленькими тупыми гномиками-даунятами, с которыми ей приходится нянчиться ежедневно, и, если бы не подошедший принц, она бы точно ни с чем не справилась, «она ведь девочка, а не ломовая баба».

Труднее всего в её управлении приходилось неженатому и скромному начальнику отдела Косте Саврасову. На него единственного из всего управления Светлана ни разу за два года не повысила голос. Приветствуя его, она всегда улыбалась, чуть наклонив голову, и пела соловьём: «Доброе утро, Костя!», а не рыкала «Сергей, явился, наконец!» или «Александр, чем ты там занимаешься?». Периодически она вызывала его с отчётом в себе кабинет. Костя строевым шагом заходил:

— Разрешите, Светлана Викторовна?

— Ну что ты, Костя, так официально, заходи, дорогой. Давай посмотрим твой отчёт, — она снимала свой костюмный пиджак, присаживалась к нему за приставной стол и склонялась над отчётом. При этом верхняя перламутровая пуговичка её белоснежной сорочки автоматически расстёгивалась, как только пышущая под сорочкой грудь касалась его плеча. Видимо, управлялась по Wi-Fi. Костя геройски держался, не сводя глаз с отчёта, только запотевшие линзы очков и покрасневшие щёки выдавали его напряжение, вызванное, вероятно, лежащим документом. Хотя к самому отчёту никогда нареканий не было. Дальше в своём влиянии на Костю она не заходила. Но ей очень импонировало это юношеское волнение и пунцовый румянец. «А я-то красивая! Я по-прежнему нравлюсь молодым людям! Да, я такая!» — неслась где-то в её подсознании лихая тройка.

Костя тщательно скрывал, что у него есть девушка. Он категорически запрещал ей подходить к офису ближе, чем на триста метров, когда она пыталась его встретить после работы. А сейчас он был в отчаянии: весной у него намечалась свадьба. Он понимал, Светлана Викторовна этого не переживёт! Или не переживёт Костя…

Все коллеги управления утешали его, чем могли. У женской половины управления это была основная тема обсуждения за обедом в комнате приёма пищи — «Как спасти Костю от нашей мымры». Ребята утешали по-своему: «Ну что, Костян, прощайся с Питером! Готовься по весне к семейной поездке — ехать в Ханты-Мансийск на ПМЖ „активы считать“. Га-га-га!»

— Чем мы можем на это ответить? — с подколом шёпотом наклонился Ободзинский к сидящему рядом Мишину. Тот от неожиданности чуть не подпрыгнул на стуле и, убрав платок в карман, с деланной улыбкой невпопад прошептал в ответ:

— Мы обойдём всех.

Ободзинский подмигнул.

— Мы должны создать не просто цифровое зеркало нашего месторождения, — громко продолжал совещание генеральный директор, — а новый интеллектуальный актив в принципиально новой киберфизической системе, работающей на основе искусственного интеллекта, больших данных, методов машинного обучения, интернета вещей и VR-технологий. У нас есть совместные наработки с американцами — и со «Шлюмберже», и с «Халлибёртон», и с «IBM». Но на первое место выходит наш отечественный софт, который должен лечь в основу разработки любых больших программных комплексов.

Мы должны первыми в условиях пандемии ковида среди российских нефтяных компаний ввести в эксплуатацию новое нефтяное месторождение с помощью цифрового двойника, созданного на основе российского софта…

После окончания совещания у лифта, развозящего топов по этажам, царил шум. Руководители департаментов и управлений, вырвавшись из двухчасовой неподвижности и молчания, как подростки после окончания школьных занятий, пытавшиеся компенсировать зря потраченные в школе часы гомоном и смехом, громко обсуждали друг с другом рабочие и не совсем рабочие вопросы.

— Так что, Владимир Петрович, обойдём басурман в цифре? — Ободзинский чуть насмешливо смотрел на Мишина.

— Обойдём, обойдём… — пробормотал тот, отводя глаза и исподволь поглядывая на часы.

— Кстати, наш проект разработки цифрового симулятора для ГРП уже подходит к стадии проектирования, и нам нужны твои ребята в команду для разработки техзадания для программистов…

— Мальчики, стойте! Я услышала волшебные слова — «ГРП»! Мы как раз ищем специалистов с таким опытом работы в департамент бурения. Я знаю, что «ГРП» — это «гидроразрыв пласта», и это всё, что мне известно. Просветите тёмных эйчаров поподробнее! Что это? — рядом хлопала большими чёрными ресницами диснеевской Жасмин начальник департамента персонала Аня Инатова. — Пли-из!

— Ну, Анна Викторовна, вам-то, конечно, расскажу! — Ободзинский усмехнулся. — Когда нефть на скважине истощается, например, на старых месторождениях, туда под большим давлением — до тысячи атмосфер — закачивают специальную жидкость. Под давлением разрывается пласт вокруг скважины и раздвигаются слои породы, через которые начинает течь дополнительная нефть, — Ободзинский руками так «раздвинул породу», что чуть не задел Мишина, еле увернувшегося от его «гидроразрыва». — А чтобы слои не сомкнулись назад, вместе с жидкостью начинает подаваться пропант — похожая на песок смесь мелких керамических гранул, которая и повышает проницаемость грунта для нефти. Это и есть гидроразрыв пласта. В итоге вокруг скважины образуется дополнительная паутина трещин, через которые и увеличивается поступление нефти в скважину, — улыбаясь, закончил он.

— Понятно, мальчики. А что вы там симулировать собрались? — было ясно, что серьёзную Анну Викторовну так просто голыми руками не возьмёшь.

— Аня, симулирование — это моделирование ситуации в скважине. Во-первых, трещина может пойти не туда, куда нужно, и пропант может распределиться по ней не так, как нам бы хотелось. Трещина может уйти не к нефтесодержащему слою, а к подземной реке, например, — было ясно, что Аня случайно задела любимый конёк Ободзинского. Теперь его было не остановить: — Или пропант унесётся далеко от скважины и потеряет с ней контакт. Тогда вся работа будет бесполезна. А это десятки миллионов рублей! — Ободзинский поднял вверх указательный палец: — Для этого используется специализированный софт под названием «симулятор ГРП». Он рассчитывает физико-математическую модель развития трещины. Разработка таких сложных программ для моделирования этих процессов требует одновременного участия физиков, математиков, программистов…

— Возьми у меня, кого считаешь нужным, — прервал его Мишин, бросив нетерпеливый взгляд на лифт, который где-то застрял. Цифровые изменения в нефтянке Мишина совсем не возбуждали. Вместо спокойной реализации понятного, заблаговременно утверждённого плана развития компании и освоения выделенных под это бюджетов генеральный опять летел куда-то вперёд, что-то трансформировал, что-то улучшал, что-то ускорял.

Мишин вздохнул. «Как-то жили мы до этого без этой цифровизации, и ничего — нефть качалась, добычу увеличивали, грамоты и премии получали. За последние шесть-семь лет всё изменилось. Стали приходить на руководящие должности молодые, ретивые, с заграничными МВА, отработавшие в „Шеллах“ и „Бипишках“ по нескольку лет. Что генеральный директор, что этот выскочка Ободзинский. Что-то я не слышал, чтобы „новое трансформационное мышление“ или программка на компьютере ускоряли добычу нефти. Принципы в нефтянке неизменны уже больше ста лет: хочешь больше нефти — бури новые скважины, используй хорошее оборудование, правильно выстраивай наземную инфраструктуру и, конечно, привлекай опытных спецов. Нужно спешить за этой молодёжью, быть в тренде», — поморщился Мишин и добавил вслух:

— Конечно, этот технологический проект очень важен для нашей добычи. Можешь рассчитывать на мою поддержку, — и быстро, не оборачиваясь, шагнул в лифт.

— Гуд. Спасибо! — Улыбка Ободзинского исчезла с лица сразу, как за Мишиным закрылся лифт. Он знал, что никакой поддержки не будет, что все инновационные инициативы генерального, которые двигал и реализовывал Ободзинский, были нужны на самом деле только им двоим. Остальные «начдепы» и «начупры» возлежали на своих пуховых должностях давно, обложившись удобными и мягкими замами, и единственное, что покалывало в пятой точке и заставляло ворочаться в своём уютном гнезде, — это новые инициативы и проекты генерального и его правой руки — Ободзинского.

К ним, конечно, тоже можно приспособиться, если употреблять в своей речи и отчётах на оперативке терминологию шефа: «уровень организационной трансформации операционной деятельности блока», «развитие системы технологического менеджмента», «использование динамического ресурсного планирования и стаффинга». Но что-то им подсказывало, что изменения пришли всерьёз и надолго…

Ободзинский в ожидании своего лифта вниз подошёл к Сергею Владимирову, начальнику отдела хозобеспечения, который что-то обсуждал с Дмитрием Сагальским.

— Нужно проводить новый тендер на отбор компании для уборки нашего офиса, — Сергей слегка переминался с ноги на ногу. — К действующему подрядчику слишком много вопросов по качеству уборки. Кроме того, они задерживают выплату зарплаты своим сотрудникам, которые убирают у нас в офисе. И при этом ссылаются на задержку в получении платежей от нас. А мы платим им точно — день в день. Поэтому будем расторгать с ними договор.

— Это же их работники, не наши, — Сагальскому явно не хотелось заниматься организацией нового внепланового отбора подрядчика.

— Да, но, если их работники пожалуются в прокуратуру на задержку выплаты зарплаты и сошлются на нас как на первопричину, оправдываться придётся нам. Пашковский точно не будет рад общению с прокуратурой.

Фамилия Пашковского волшебным образом сразу помогала прийти к полному взаимопониманию между сотрудниками, и Сагальский нехотя согласился:

— Ок. Надо, так надо. Организуем…

— Коллеги, прошу прощения, что я вторгаюсь в вашу беседу, — Ободзинский, как всегда, напористо влетел в разговор, — Сергей, хочу напомнить, чтобы посмотрели кондиционер в моём кабинете. Из него чем-то пахнет.

— Может, фиалками? — сострил Сагальский, обрадованный возможностью сменить тему разговора.

— Может, и фиалками. А может, необходимостью провести новый тендер по подрядчику в Тюмени для написания компьютерной программы «Разработка цифрового симулятора для гидроразрыва пласта».

— Зачем отбор? У вас же «Шлюмберже» — исторический подрядчик по программным комплексам для исследования скважин? Американцы же всегда делали? — не удержался Сагальский.

— Дима, ты слышал, что сказал Пашковский? «Импортозамещение — наше всё!» От американских технологий будем отказываться, хотим мы этого или нет. Поэтому «Шлюмы» пролетают в этом проекте.

— А смогут российские подрядчики написать такой сложный софт? — Сагальский с сомнением посмотрел на Ободзинского. — Что, есть примеры?

— Нет примеров — будут. Техническое задание на тендер — с нас. Остальное — твоё, — отрезал Ободзинский. — Коллеги, пока.

Он развернулся и пошёл в свой кабинет.

Как обычно, после совещания у генерального директора насупленные топы, погружённые в большие, непостижимые для обычных смертных мысли государевых людей о нелёгком пути российской нефтянки, расходились по своим кабинетам, где их уже ждали бьющие копытом в нетерпении недалёкие ослики, готовые скакать арабскими скакунами по ипподрому в достижении заветного кубка, то есть годового бонуса.

Существующее пелевинское раздвоение реальности: бешеный галоп неутомимых алхетинцев, запряжённых в тяжеленные арбы, летящие за ними как пушинки, сопровождаемый многоголосым хором нимф и радостным рукоплесканием приближённых Цезаря на трибунах (совещаниях) и сам лучезарно улыбающийся Цезарь на финише (в конце года) с поднятой оливковой ветвью, переплетённой шёлковой лентой с надписью «KPI 200%» — это в головах у сотрудников. И параллельная существующая реальность в головах у их боссов: безучастные, с бессмысленным взглядом ленивые мулы, еле перебирающие ногами, тянущие, в общем-то, полупустые брички, и которым, кроме старой надкусанной морковки, подвешенной у них перед носом одухотворённым открывающимися за горизонтом перспективами извозчиком, ничего и не надо…

В кабинете Ободзинского уже ждали Денис Шестаков, его зам и одновременно начальник управления внедрения новых технологий, и начальники отделов, которым он приказал собраться, когда вышел от генерального. Zoom уже был включён на большом мониторе: ещё два начальника отдела подключились дистанционно, работая из дома.

Подавляющее большинство совещаний уже почти год из-за ковидных ограничений проходило в онлайн-режиме: через Скайп или Зум. Половина команды работала удалённо из дома. Сначала было очень непривычно не видеть людей на совещании — только фото на экране. Но народ быстро прочувствовал кайф виртуального присутствия на планёрках. Затем Ободзинский эту лавочку прикрыл и стал требовать, чтобы на его оперативках все онлайн-присутствующие включали видео, и небритые заспанные рожи с ноутом на одеяле вместе с розовыми пижамками с бабочками канули в Лету.

Гомон в кабинете мгновенно прекратился, и все с позитивно-нейтральными лицами уставились на Ободзинского.

— Коллеги, добрый день. Вы знаете, что я сейчас с совещания у Павла Николаевича, — сухо и деловито сразу взял с места в карьер Ободзинский, — генеральный нам обозначил основные технологические вызовы на ближайший год. Задача номер один: ускорение нашей работы по созданию цифровых двойников месторождений компании. Вы знаете, что для нас виртуальные двойники месторождений особенно важны по трём причинам. Первое: все наши нефтяные скважины удалены от Питера на несколько тысяч километров и находятся в труднодоступных местах. Поэтому цифровые двойники помогают нам следить за их работой прямо отсюда, из нашего офиса, отправляя сотрудников в командировки только в экстренных случаях. Особенно это важно сейчас, в условиях пандемии ковида, — его внимательный взгляд скользил по лицам присутствующих сотрудников:

— Второе: вы знаете, добыча нефти всегда связана с повышенным риском. А к каким гигантским расходам и экологическим бедствиям могут привести аварии, мне объяснять вам не нужно, — он поправил бумаги на столе, на мгновение бросил взгляд на их лица и уверено продолжил: — «Digital Twins» помогут избежать нам многих инцидентов, а значит, и расходов на ликвидацию последствий, простоев оборудования и человеческих жертв. Третье: сокращение сроков и затрат при проектировании и обустройстве нефтяных месторождения в разы. Здесь департамент Владимира Мишина будет очень нам благодарен, — «Наверное…» — мысленно продолжил он.

Во время выступления Ободзинский ходил по кабинету и внимательно оглядывал сотрудников и их реакцию. Денис Шестаков не сводил серьёзного взгляда с Ободзинского, успевая что-то помечать в блокноте. Нина Семёнова, начальник отдела коммерциализации технологий, смотрела с экрана монитора сквозь Ободзинского невидящим взглядом. Похоже, сегодня она больше думала о том, что надо бы пораньше закончить работу у компьютера, забрать ребёнка из садика и купить манго, которые она, находясь сейчас в интересном положении, поглощала в несметных количествах. Коммерциализация внутренних технологий компании находилась в плачевном состоянии, а точнее, практически отсутствовала. Да и не уволишь её. HR-ы и юристы сейчас грудью встанут её на защиту, правда, больше руководствуясь не её интересами, а рисками компании в случае её увольнения.

— А теперь поговорим о статусе наших ключевых проектов по цифровизации, — продолжал Ободзинский, мельком поглядывая на присутствующих.

Денис Шестаков сразу оживился:

— Наш проект разработки цифрового симулятора для гидроразрыва пласта уже на стадии проектирования. Пора начинать готовить техническое задание, и нам необходимо…

— Я знаю, — нетерпеливо прервал его Ободзинский, — с Мишиным я переговорил. Можете подключать к своей команде его людей.

— А кого я могу…

— Возьмите самых толковых, — прервал Ободзинский, — на ваше усмотрение.

— Понял. И пора организовывать отбор возможных подрядчиков…

— Уже. Сагальский в курсе. Наш департамент готовит техническое задание. Сагальский на основании этого ТЗ проводит отбор подрядчика.

— Основные претенденты, как всегда, будут «Шлюмы» и «Халлы»?

— Нет, иностранные компании по условиям этих закупочных процедур допущены не будут. Только российские компании.

Воцарилось молчание. Первым его нарушил лохматый Толик Амосов, начальник отдела по работе с инновационным окружением:

— Ага! Наши напишут! Или софт тормозить будет, или нужной функциональности от программы не дождёшься, или писать будут до тех пор, пока у их программиста сын платный факультет универа не закончит. Российские программёры никогда не сдаются, даже когда не знают, как и что писать! Писать будут на последнем издыхании, пока бюджет на их услуги не кончится! Да, непростые ребята!

— Это вывод от их коллеги? Непростого геолога? — подколол его Ободзинский.

Все грохнули от смеха. Зум на минуту завис от такого взрыва эмоций. Два года назад, когда Толик был на последнем курсе Горного университета, он уже ударно работал у Ободзинского, будучи начинающим, но очень перспективным молодым специалистом. Как у всякого ударника геолого-капиталистического труда, времени на личную жизнь не хватало катастрофически. Но юный возраст в виде достойного уровня тестостерона в крови настоятельно требовал уделять прекрасному полу гораздо большее внимания, чем то, которое оставалось после общения с Ободзинским и ему подобными птеродактилями. Однажды, будучи на работе, он в университетском чате «Прочее» оставил объявление: «Познакомлюсь с милой девушкой (1—2 курс) с факультетов менеджмента или управления персоналом просто для общения (или не просто).

Пятикурсник с геологического».

Всё бы ничего, если бы в это время в опенспейсе за спиной Толика в момент его творческих поисков не стоял Денис Шестаков. Можно представить, как в течение пятнадцати минут сотрясалось помещение от гогота и троллинга неудавшегося Дон Жуана:

— Толян, ты уж определись — «просто» или «не просто»? Га-га!

— Бурить будем? Га-га!

— Он же геолог! Бурению обычно предшествует разведка! Га-га-га!

— Толян, а что, с геологинями не сложилось? Га-га!

С тех пор Толик стал «непростым геологом».

Когда все успокоились, Ободзинский продолжил:

— Коллеги, вы знаете курс партии и правительства на импортозамещение. И в первую очередь необходимо импортозамещать подрядчиков из санкционных стран, то есть из Штатов, Великобритании, западной Европы.

— Там же все наши основные поставщики технологий и научно-технических разработок? — не унимался «непростой геолог».

— Значит, теперь будем работать с российскими подрядчиками.

— Можно представить, как взвоют «Шлюмы» и «Халлы»: санкции санкциями, а загрузку их бюджетов российскими заказами западные хэд офисы для их российских представительств не отменяли. А, я слышал, даже увеличили в этом году, — задумчиво протянул Денис Шестаков. — Ок, перестроимся.

Ободзинский ещё минуту молча мерил шагами кабинет. Все тоже молчали.

— Денис, тендер проводит наш филиал в Тюмени?

— Да.

— Проконтролируй, пожалуйста, результаты.

После пятнадцати минут быстрого и конкретного обсуждения других проектов Ободзинский совещание закрыл.

— Денис, задержись, пожалуйста.

Когда последний человек закрыл дверь кабинета и погас Зум, Ободзинский повернулся к Шестакову, неподвижно сидящему на том же самом месте:

— Денис, меня беспокоит состояние дел в отделе коммерциализации технологий твоего управления. И работа Нины Семёновой непосредственно.

Шестаков, не поднимая головы, молча заштриховывал квадратики в ежедневнике, выстраивая каменную стену под записями совещания.

— Я попрошу тебя лично подключиться к задачам отдела. А завтра к девяти утра я жду от тебя на почту отчёт о текущем статусе проектов отдела.

— Ок, — Денис поднялся и так же молча закрыл за собой дверь кабинета.

***

…Ободзинский с гордостью поставил два бокала с советским шампанским и один бутерброд с колбасой на маленький круглый столик буфета Мариинки. Он был счастлив! Волшебство! Мариинский театр! «Жизель»! Первые дни нового, двадцатого первого века он встречает с самой красивой девушкой их курса! Да что там курса — всего университета! Всего Питера! Всего мира!

Лиза всё-таки успела занять столик, хотя она вышла в фойе вместе с хлынувшей толпой через раскрытые седой старушкой-капельдинером высокие, украшенные вензелями с позолотой двери неспешным шагом после начала антракта, ясно давая понять, что ей спешить некуда. Всё должно быть и так подготовлено к её приходу. А как иначе?

Её большие карие глаза в обрамлении чёрных густых ресниц, с интересом разглядывающие портьеры театра, короткое коричневое каре блестящих в свете хрустальных люстр волос, из-под которого выглядывала худенькая и такая милая шейка, которую хотелось покрыть поцелуями. Всё это сводило с ума и занимало все его мысли. Последние две недели учёбы гидродинамика и сейсмика нервно курили в сторонке, ожидая возвращения блудного сына-третьекурсника к учебникам. Предстоящая сессия в Горном университете обещала быть для Ободзинского непростой.

Несмотря на то, что он выскочил из зала за пять минут до начала антракта, таких умников, как он, в фойе хватало. В очереди пришлось постоять добрых десять минут. Сейчас очередь вилась и изгибалась за поворотом.

— Ободзинский, перестань летать в облаках. Ответь, что такое любовь? — она пригубила шампанское и лукаво посмотрела на него.

— Повышение уровня дофамина и серотонина при взгляде или общении со своим сексуальным партнёром, — чётко доложил он.

— Какой ты зануда. То есть всё, на что я могу рассчитывать в будущем после нескольких лет общения с тобой, это повышенный уровень серотонина? — она притворно сдвинула брови.

— Нет, конечно. Через несколько лет общения уровень серотонина у тебя понизится, но возрастёт уровень окситоцина в крови.

— Нет, Ободзинский, всё не так. Любовь — это когда пробегающие мимо меня твои тараканы подымают стаю моих бабочек, и они радостно летят за ними, не оглядываясь. А твои тараканы замедляют шаг, потому что им приятно бежать с таким эскортом. На ходу приводят себя в порядок, расчёсываются, принаряжаются… — она пригубила шампанское и воздушно взмахнула свободной рукой.

— …на бегу чистят ботинки и бреются… — негромко продолжил он.

— Ой, какой же ты дурачок, — она дурашливо слегка толкнула его, вновь подняв на него большие карие глаза.

— Ободзинский, ты на меня как-то странно смотришь? — она лукаво улыбнулась. — Я тебе кого-то напоминаю?

— Да, принцессу Белль… — он скованно попытался улыбнуться, но лёгкий румянец окатил щёки.

— Тогда ты моё Чудовище, — она притворно вздохнула. — Вот как меня угораздило!

Он краснел.

— Но ты мне нравишься, Ободзинский. Наверное, своими большими мускулами.

От этих слов долговязый угловатый Ободзинский краснел ещё больше. Он вспомнил свою худую нескладную фигуру, прыщи на лице, которые он утром и вечером перед зеркалом смазывал «Клерасилом». Потом — огромные прокаченные мышцы здоровяка Чекова с соседнего потока универа. Было непонятно, почему Лиза бросила широкоплечего атлета Чекиста и стала встречаться с ним.

В эту минуту он был больше похож на высокого неуклюжего десятиклассника, которого вызвала к доске молодая симпатичная училка, только пришедшая в их школу после педфака. Маленькая, до невозможности красивая «учительница» внимательно рассматривала не выучившего свой урок неловкого «десятиклассника». «Десятикласснику» «учительница» о-о-очень нравилась, но он старался не смотреть на красивую грудь, упругую попу-орешек и талию-ниточку, которую, казалось, можно было обхватить пальцами двух рук полностью.

Она обхватила его покрасневшие щёки маленькими тонкими длинными пальчиками, медленно подтянула к алым губкам и, когда оставался сантиметр до задышавшего в возбуждении его полураскрытого рта, быстро поцеловала его в щёку и заливисто захохотала.

Пунцовый Ободзинский отвернулся.

— Нет, Ободзинский, ты мне нравишься не за мускулы, — она двумя пальчиками осторожно потрогала то место, где должен был находиться его бицепс.

Он молчал.

— Ты мне нравишься за свой ум. Самая сексуальная часть тела у мужчины — это его мозг. Он может так возбудить девушку, ввести её в такое состояние вожделения, на которое не способны никакие другие мышцы…

Он посмотрел в её невыносимо красивые глаза.

— Ну, кроме, может, определённой мышцы… — вновь захохотала она.

Багровая краска вновь прыснула ему на лицо.

— Выходи за меня, — вдруг отрывисто глухо сказал он.

Она внезапно оборвала свой хохот. Посмотрела серьёзно на него. Зачем-то поправила чёлку.

— Женщине не нужен муж. Ей нужен мужчина. Настоящий… — и помолчав, добавила. — Стань им…

— Что я для этого должен сделать?

— Ты должен действовать. А я буду тебя вдохновлять на твои победы. Они у тебя обязательно будут!

Она встала на цыпочки, обхватила его шею и жарко поцеловала…

Разноцветный салют взорвал мозг и разлетелся по всему театру красными, жёлтыми, синими, золотыми, серебряными искрами, повиснув в его голове переливающимся всеми цветами радуги туманом, под которым негромко, но сосредоточенно заработал заведённый ею движок обретённой им устремлённости в будущее. Движок, который он будет апгрейдить на протяжении многих лет, устанавливая в него новые модули знаний, опыта, профессионализма. А основной его плагин — целеустремлённость и достижение целей — он будет совершенствовать и улучшать с особой любовью, доведя его до последней версии — заточенность на результат любой ценой, любыми средствами.

Цель всегда оправдывает средства. Победителя не судят: Ника заслуженно увенчивает его голову венками славы и признания, с улыбкой ведя его за руку к яркому свету, мягко переступая через многочисленные тела павших, так и не дотянувшихся до своей мечты…

А ослепительный свет впереди — иллюзия могущества успешности — всегда будет притягивать к себе миллионы воинов, закованных в блестящие латы своей сверкающей самоуверенности, сжимающие в левой руке щит опыта, в правой — меч знаний, чтобы сразиться с таким же рыцарем в офисном Колизее. А потом, отважно пронзив его насквозь в конкурентной, но подковёрной борьбе, поставить ногу на его грудь, став немного выше остального пованивающего офисного планктона и заслужив одобряющий кивок самого Цезаря из кабинета генерального директора.

Аве, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!

И пока ты на сооружённом годами офисной борьбы постаменте отбиваешься стальным мечом знаний и укрываешься за бронзовеющим щитом своего опыта прошедших лет, сзади уже напирают новые легионы молодой поросли подросших бойцов с горящими глазами, с жалкими деревянными щитками опыта, но с фонтанирующей энергией молодости. Они отчаянно желают скрестить с тобой меч в надежде в конце концов поставить свою ногу на твою грудь, превратив тебя в перегной для будущих поколений.

O tempora, o mores!

Глава 2

— Девушки — они как нефть! Ищешь её, буришь, разрабатываешь, а потом… потом легче закрыть эту скважину, чем содержать её дальше…

— А мужчины?

— А мужчины — как нефтяники! Сначала ищут нефть. Потом тщательно разрабатывают месторождение. Потом долго и с удовольствием бурят… а потом… потом снова ищут новую нефть. Потому что мы — настоящие нефтяники!

(Из глубокомысленных разговоров на третьем часу фуршета Российской нефтегазовой технической конференции SPE в 2020 году.)

Мысли к концу дня отказывались концентрироваться на чём-то одном и устроили бешеные скачки.

Он вдруг понял, что после сегодняшнего сумасшедшего дня нужно выпить. «Ну да, — подумал он, — сегодня пятница, почему бы и нет? А где? В „Корюшке“? В „Чечиле“? М-м-м, я давно не был в „Максидоме“. Ха-ха!» «Максидом» в его рабочем словарике сленга имел уже совсем другое значение. Как-то Ободзинский слышал, как молодёжь в опенспейсе троллила недавно принятого в департамент геологоразведочных работ Сашу Певцова, приехавшего из Москвы, ещё не разобравшегося в питерской жизни и перепутавшего название модного стриптиз-клуба «Максимус» со строительным гипермаркетом «Максидом». Саше было около тридцати, жена с ребёнком у него ещё оставались в Москве, поэтому Александр Петрович старался драгоценные холостяцкие дни даром не терять, и почти каждый вечер у него уходил на изучение ночной культурной жизни северной столицы с акцентом на всестороннее исследование гендерных особенностей петербурженок по сравнению с москвичками.

Как-то перед утренним совещанием в департаменте, поглядывая немного свысока на питерских провинциалов чуть осоловелыми не выспавшимися глазами после очередной ночной сессии, объявил, что в «Максидоме» ассортимент не очень, «козы не те». Коренные петербуржцы-коллеги корректно подтвердили, что мебель в заведении оставляет желать лучшего, в отношении коз тактично промолчали, но вот инструмент там хороший, «сами регулярно используем».

Саша обалдел два раза: во-первых, он не ожидал, что эти питерские задроты-женатики так легко ориентируются в заведении, серьёзно надломившем финансовую основу ближайших двух недель Сашкиного существования. Во-вторых, он был разочарован, что Мишель и Мадлен при проведении обучающего мероприятия с Сашей не использовали каких-то специальных инструментов, о которых были осведомлены все присутствующие, о чём он легкомысленно и сообщил. Это было фатально для него, поскольку после того, как вскрылась подмена понятий, он навсегда для всех стал «Сашхеном из Максидома».

Вообще по подобным заведениям в компании ходить не было принято, тем более руководителям. Руководитель должен быть образцом для своих подчинённых не только профессионализма, но и нравственности. Независимо от своего семейного статуса топ-менеджеры после окончания рабочего дня спешить могут только домой или на курсы дополнительного образования. Ну или в спортзал. Это тоже приветствуется. Других вариантов нет.

Заключая трудовой договор с работником, работодатель не ожидает, что у неженатого сотрудника могут быть какие-то иные потребности, кроме выполнения трудовой функции в виде непрерывных совещаний, подготовки ежемесячных отчётов, аналитических заключений, изучения и согласования технической документации. Подразумевается, что во вдруг случайно обнаружившийся дома свободный час работник будет заниматься профессиональным развитием, читать деловую литературу, учиться, слушать онлайн-курсы по самосовершенствованию, часть из которых компания великодушно готова даже оплатить (в рамках бюджета, конечно). А если и в этом случае у вас как-то останется свободная минутка — то участвовать в волонтёрском движении. Не переживайте, компания настоятельно подскажет вам, где и как.

Периодически возникающая у неженатого работника потребность близкого общения с женщиной не фигурировала в перечне ключевых (да и неключевых) потребностей сотрудника. Поэтому неженатые работники компании вынуждены были решать её самостоятельно в заведениях, не входящих в перечень образовательно-познавательных учреждений, рекомендованных HR-департаментом для внутреннего развития работников. Ни «Максимуса», ни «Golden Dolls» там почему-то не было. Скорее всего, это был просто просчёт департамента персонала.

Стриптиз-клуб «Maximus» находился на Большой Морской улице, 15 уже второй год. До этого лет пятнадцать он стоял на сто метров ближе к Невскому, в Кирпичном переулке, прямо напротив входа в государственный университет промышленных технологий, дизайна и моды. Удачное расположение «Максимуса» позволяло студенткам университета, начиная со второго курса, регулярно проходить стажировки в указанном заведении с целью повышения своего уровня практических знаний о технологии коммуникаций с особями мужского пола, уточнения знаний о правильном дизайне мужского тела (в первую очередь для тех, кто пропустил этот курс в старших классах школы, просиживая вечера с учебниками и готовясь к ЕГЭ, а не шлифуя эти навыки на вечеринках в квартирах у одноклассников, родители которых уехали на выходные на дачу высаживать рассаду).

Многие из студенток университета так глубоко были захвачены учебным процессом в «Максимусе», что предпочитали теоретическим лекциям в университете интересные практические занятия в заведении через дорогу. Это и понятно. Унылый бубнёж старого лысого профессора с трибуны аудитории, прерываемый его же визгливым «Девушка с предпоследнего ряда в красной кофточке, да, вот вы, которая только что открыла глаза, повторите, что я сказал!», постоянно мешали выспаться вернувшимся с ночной смены. А яркий свет и жёсткие стулья аудитории резко контрастировали с мягкими диванами и приглушёнными тонами освещения в VIP-зонах учреждения ночного образовательно-познавательного процесса, который раскрыл им новый взгляд на мир.

Этот напряжённый ночной учебный процесс позволил особо старательным не только значительно улучшить своё материальное положение, быть уверенными самостоятельно оплатить своё обучение в универе, но и обзавестись к пятому курсу «правильными знакомствами».

Лишь к десятому или двенадцатому году существования адюльтерного пансиона под носом у заведения просвещения и образования юных сердец администрация последнего обнаружила определённый когнитивный разрыв в знаниях у многих слушательниц, обусловленный напряжённым ночным графиком работы над практическими аспектами технологии и построения дизайна отношений «М и Ж». Плотный рабочий календарь бабочек-студенток не оставлял им времени на теоретические вопросы, дававшиеся на лекциях, иначе они бы с удивлением выяснили, что там-то речь шла о неких промышленных технологиях и художественном дизайне, не имевших отношений к их ночным художествам.

Ещё через два года обнаружилось, что выпускницы, с головой и голым телом ушедшие в работу, стали бросать учёбу и перестали покупать выпускные экзамены и дипломные работы у преподов, что больно ударило по материальному благополучию профессорско-преподавательского состава alma mater. Это была красная черта. Ответ последовал незамедлительно. Письмо от ректора ВУЗа улетело зенитной ракетой в Комитет по образованию города, разорвавшись там брюзжащими осколками фраз о недопустимости нахождения заведений, развращающих незрелые девичьи головы, рядом с образовательным учреждением, несущим «доброе и вечное» молодой поросли. Оттуда — слёзное письмо в администрацию губернатора города. И всё, вендетта свершилась, клуб был закрыт. Финал: мстительная ухмылка ректората.

На самом деле, как философски подумали хозяева клуба, всё, что ни делается, — всё к лучшему. Бизнес должен строиться не от источника рабочей силы, а от клиента, как глубокомысленно вещают Майк Микаловиц и Крис Гильбо (в универе их читать было, видимо, некому). И стриптиз-клуб переехал на сто метров подальше от универа и настолько же ближе к двум офисам синего газонефтяного гиганта.

Напротив него на Большой Морской, в розовом бизнес-центре «Сенатор», уселись юристы корпоративного центра, а ровно через дорогу, в сером угрюмом каменном доме, расположилось несколько дочек нефтяной компании. Фасад, выложенный нарочито грубыми большими каменными блоками, с огромными восьмиметровыми арками дверей и небольшими угловатыми окнами, скорее, напоминал замок угрюмого рыцаря, которому пришлось по просьбам своей свиты — любителей развлечений, чьи каменные головы кривлялись со стены прохожим, — несколько увеличить бойницы стен и превратить их в окна.

Массивный каменный геральдический герб, несмотря на отсутствие полагающихся в таких случаях оскалившихся львов, распростёрших крылья орлов или свободно гуляющих на своих двоих медведей (что наиболее характерно для России), содержал вензель из загадочных букв «РТПБ», которые ниже, на огромной деревянной двери (вырубленной, как и все окна в Европу, одним топором), расшифровывались как «Русский торгово-промышленный банк», написанный через «i» и «ять». Самого банка не было в замке уже больше ста лет, но это не помешало Комитету по охране памятников Петербурга строго заявить, что без этой надписи дом прожить не сможет ни дня.

Каменные рога изобилия, венчающие вместо весёлых зверюшек герб одинокого рыцаря, наполненные крупным виноградом, какими-то фруктами, призванными символизировать изобилие одинокого рыцаря, на самом деле намекали на изобилие нескольких удельных князьков нефтяной компании, окопавшихся тут со своей многочисленной челядью, количество которой упрямо росло год из года, несмотря на все строгие указания из корпоративного Центра.

Расположение «Максимуса» в следующей парадной — в десяти метрах от входа в офис на Большой Морской — было и удобным, и одновременно крайне неудобным. С одной стороны, всегда можно было вечером, возвращаясь с работы из офисов на Почтамтской или Мойке, пройтись по Большой Морской в направлении этого офиса, — мало ли, появились какие-то дела здесь и нужно зайти и что-то обсудить (благо большинство коллег-управленцев не относилось к категории стартующих с работы в ровно в 18.00).

Всё осложнялось, когда ты подошёл к входу в офис. Поток спешащих по домам коллег ослабевал после семи, превращаясь в тонкую струйку, но полностью угасал лишь к десяти вечера.

Сделать шаг с мостовой налево, в цитадель разврата, на глазах у многочисленных дымящих у входа в офис коллег требовало огромного мужества. Современная история нефтянки не знала таких храбрецов. Она знала лишь мелких трусов, боязливо озирающихся по сторонам в страхе увидеть коллегу из соседнего офиса и, втянув голову, робко шмыгающих в подворотню «Максимуса».

Перейдя Гороховую, Ободзинский заметил, что продолжает быстро двигаться, как будто спешил из одного офиса в другой на важное совещание. Он улыбнулся и замедлил шаг. Машины уже дисциплинировано выстроились в вечернюю пробку в направлении Невского, когда он не спеша обгонял их пешком по тротуару. Подходя к офису, он заметил Павла Косицкого из Департамента крупных проектов, задумчиво пускающего дым у входа. «Блин, придётся зайти в офис».

Он почувствовал какое-то чувство стыда, неловкости, как будто он делал что-то постыдное, как будто вытащил в детстве из сахарницы шоколадные конфеты «Мишка косолапый», ждущие праздника, до которого было ещё целых три дня, одну за другой, пока мама была на работе. Она вернётся и всё вскроется. Ругать она его не будет, а будет просто молча смотреть с лёгкой грустной улыбкой, как будто удивлена и немного разочарована в нём. Он опустит глаза и будет тихо злиться на неё за этот взгляд, на конфеты, вдруг оказавшиеся такими вкусными, и больше всего на себя, не сумевшего сдержаться. «Слабак! А ведь ты уже взрослый, тебе уже девять лет! — он навсегда запомнил это чувство злости на себя, на свою слабость. — Нет, я сильный! Я могу терпеть, даже когда очень-очень хочется конфет!» Мысли о детстве промелькнули и мгновенно растворились в вечернем прохладном воздухе.

Когда до двери в офис оставалось около двадцати метров, Косицкий бросил в урну окурок, кивнул ему и бодро шагнул в офис. «Так. Ситуация стала проще. Можно в офис не заходить». Он замедлил шаг, бросил косой взгляд через дорогу, на входную дверь офиса корпоративных мышей, то есть корпоративных юристов, — там курящих не было. Пять твёрдых шагов прямо и резкий поворот налево в арку «Максимуса». Ещё семь шагов по красной ковровой дорожке, и грузный швейцар услужливо открыл ему дверь.

В холле разливался приглушённый свет, бросавший причудливую тень томной золотой Венеры на синий бархатный диван. Загадочные красные стены и тёмно-синий потолок с лёгкими проблесками огней заставляли у пришедших самцов колотиться сердце быстрее. Ноздри раздувались от возбуждения, зрачки сужались в ожидании погони за сногсшибательной самкой, которая была где-то здесь. Её флюиды уже висели в воздухе, пропитанном похотью и сексом.

С первым шагом внутрь основного зала на него обрушился поток музыки и неоновых огней — синих и красных. Казалось, висящие сверху хрустальные люстры фонтанировали не только переливающимся светом, но и музыкой, громкой, заводящей, но в то же время механической и неживой. Справа за столиками сидело всего человек шесть. Да, вечер ещё не начался. Двое мужчин о чём-то вполголоса говорили, не поднимая ни на кого глаз, на столе только два полупустых стакана с виски, которые они чуть пригубили. С центральной сцены на них уже устали бросать призывные взгляды непрерывно подтанцовывающие работницы местного культпросвета, едва прикрывшие узкими полосками ткани бёдра и соски.

За соседним столиком два слегка ошарашенных молодых парня лет 25, изо всех сил пытающиеся выглядеть старыми матёрыми волками, заглянувшими ночью в деревню проведать свой старый, слегка поднадоевший курятник, уже попали в оборот к двум эффектным красоткам, блондинке и брюнетке, вдруг в одно мгновение оказавшимся за их столиком и через несколько секунд уже заказывающих бутылку «Рюинар Блан».

Ободзинский повернулся налево к барной стойке: «Дружище, плесни „Макаллана“». Невозмутимый бармен с застывшей улыбкой через несколько секунд точно выпулил по блестящей стойке, отражающей безумную фантасмагорию света и музыки, стакан, который остановился ровно в пяти сантиметрах от руки Ободзинского. Знакомый аромат и горящее тепло согрели гортань. Понемногу стали раскручиваться гайки свинцовых тисков стресса, наглухо сжимавших голову, казавшуюся квадратной ещё пять минут назад.

Кто-то коснулся бедра Ободзинского. Он обернулся. Рядом стояла совсем молоденькая девочка с большими голубыми глазами, чуть прикрытая полупрозрачным чёрным шёлковым пеньюаром, под которым просвечивала тонкая верёвочка на бёдрах. Ни дать ни взять — Мальвина из 9-го «Б».

— Приве-ет! Скучаешь? — томным голосом пропело воздушное создание, улыбаясь и чуть покачивая красивыми до невозможности бёдрами.

— Скажите, душенька, ваш папа знает, где вы сейчас находитесь?

Юное создание мгновенно растаяло в эфире.

Зал постепенно наполнялся мужчинами. После второго шота стресс ушёл, музыка перестала бить отбойным молотком по виску и мягко повисла в воздухе, окутывая невидимым нечётким туманом все движущиеся объекты: серые мужские фигуры, блестящие извивающиеся женские.

Он смотрел в никуда. В мозгу, как на экране кинотеатра, мелькали чёрно-белые картинки прошедшего дня, записи о будущих встречах следующей недели, проектные вопросы, которые нужно решить самому, задачи подчинённых, решение которых нужно проверить.

Лицо мужчины, стоящего рядом, показалось знакомым. Ещё несколько секунд электронно-вычислительная машина мозга обрабатывала картотеку хранившихся там изображений лиц, фигур людей и обстоятельств, при которых они там появились. Точно. Николай Никонов. В допандемийное время познакомились на курсах финансового менеджмента для неэкономистов. Он, кажется, работал директором по маркетингу в компании «Благо», производящей растительные масла. Вот уж не ожидал его тут увидеть! Серый невзрачный костюм с одной и той же вечно мятой рубашкой в голубую полоску, в которой он проходил все две недели курсов, сменился голубыми джинсами Ermenegildo Zegna, серым изящным свитером Kiton, из-под которого выглядывал Breguet на синем ремешке.

— Молодой человек, бутылочка подсолнечного масла лишняя не найдётся? Но только хорошего! — Ободзинский сзади слегка хлопнул его по плечу.

— Ха, привет, дружище! Для своих всегда! Тебе куда отлить? В цистерну из-под нефти или откачаешь по трубе? Как у тебя дела? Нефть и газ остались в государстве российском? — расплылся в улыбке Никонов и радостно раскинул руки.

Они обнялись.

— Неплохо. На наш век хватит! У тебя как? Если ты пришёл за практическим применением EBITDA, так это не сюда! — улыбнулся Ободзинский.

— Ебить твою налево! — Никонов в ответ заржал как конь. Он был отличный маркетолог, но, помнится, его директор устал терпеть его потрясающее невежество в финансах и послал немного поучиться. Как смеялся тогда Никонов: «и послал он меня с РЕПОй далеко… сюда!».

Весёлое настроение окончательно смыло последнюю серость будней. Так бывает, когда встречаешь старого знакомого в хорошей атмосфере, хочется смеяться и шутить. Через полчаса знакомый превращается в хорошего приятеля, а ещё после двух шотов — в закадычного друга.

— Какие тут тёлочки интересные! Надо поближе познакомиться! Может, тех мулаток возьмём?

— Ха-ха! Ничего. Как у тебя дела, Коля? Там же, в «Благо»? Разливаешь маслице? Ты изменился!

— Нет. Уже полтора года как ушёл. Надо двигаться. Свой бизнес. Разные темы. Клининг, правда, проседает. Но барбершопы — перспективная тема. Ну и главное, что кормит, — земля. Ищу хорошие участки в правильном месте, выкупаю, режу их на куски и — вуаля! Вношу свой вклад в расширение индивидуально-жилищного строительства жителей Ленинградской области, — засмеялся Никонов.

— Интересно…

— Да, ты знаешь, прямо облегчение почувствовал, когда ушёл. Ничего никому не должен. Ты строишь свою жизнь так, как считаешь нужным сам — и только сам. Никто тебе не указывает, что делать. И когда ты зарабатываешь, именно зарабатываешь деньги, а не получаешь их от богатого дяди из офиса, совсем другие ощущения и от самой жизни. Она становится расцвеченной таким ярким светом! Заметь! — и он, хитро улыбаясь, обвёл рукой зал, пульсирующий красными, синими и жёлтыми огнями.

— Ну, Коля, ты красавчик! Давай хлопнем за тебя и твоё новое будущее! Молодой человек! — Ободзинский повернулся к бармену. — Нам нужно срочно повторить!

Выпуленные барменом две ракеты-шота точно остановились на барной стойке в десяти сантиметров от своих целей. Взлетели, со звоном столкнулись в ярком переливающемся межзвёздном пространстве и разлетелись, неся тепло и расслабление принимающим их планетам. Ещё через пять секунд планеты отправили их обратно. Несмотря на уверенную, но в реальности нечёткую траекторию, ракеты-шоты, не имеющие полезной нагрузки, попытались сойти с орбиты и свалиться с барной стойки, но были оперативно перехвачены двумя руками-истребителями невозмутимого бармена.

Никонов немного помолчал, внимательно, уже трезвым взглядом, посмотрел на Ободзинского, как будто раздумывая над чем-то, и продолжил:

— Сейчас реализуем интересный проект в Волосовском районе Ленинградской области. Мы выкупили сто гектаров земли. Учитывая хорошую локацию рядом с озером, стоимость сотки в Волосовском районе — сто — сто пятьдесят тысяч, сам можешь посчитать предварительный вэлью проекта. Этот участок находится рядом с воинской частью, которая будет расширяться за счёт него. Уже изданы приказ Шойгу и уведомление об изъятии земельного участка для государственных нужд. Компенсация собственникам будет идти по рыночной стоимости. Так что всё оказалось в этом проекте даже проще, чем в предыдущих: не нужно будет резать землю на заплатки и заниматься её продажей покупателям. Да плюс ещё допактивы на участке: трёхэтажная гостиница, автомойка, ферма. Здесь вся компенсация придёт одномоментно от самого надёжного и платёжеспособного покупателя — государства.

Никонов улыбнулся.

«Виски действительно умеет развязывать язык», — подумал Ободзинский.

— Ты сказал «мы»? — спросил он.

— Да. Я с двумя партнёрами. Наша ОООшка — собственник этого земельного участка.

— Молодцы! Дело сделано!

— Да, только небольшая проблемка. Но я её решу, — Никонов скривил рот. — У меня один партнёр срочно выходит из ОООшки.

— В такой момент? Странно.

— Он переходит на работу в департамент строительства Минобороны. Сам понимаешь, сразу возникают вопросы антикоррупции и противодействия мошенничеству, там с этим очень строго.

— Обратно на зарплату? — Ободзинский снисходительно улыбнулся.

— Ха! Как тебе пятнадцать процентов со стоимости каждого подобного проекта? Ни рубля не вложив? Хорошая зарплата? Ты думаешь, такие проекты просто так в руки сваливаются с неба? Он три года своих знакомых окучивал в Минобороне, наконец-то всё срослось! Теперь будем получать такие проекты один за другим!

— А что за «проблемка»?

— Мне нужно выплатить ему стоимость доли, причём выплатить срочно. Деньги в Москве ему сейчас о-о-очень понадобятся, я его понимаю. Да ладно, я решу. Наверное, срочно продам дачу. Жаль, потеряю в деньгах из-за срочной продажи, но потом наверстаю, — Никонов опрокинул в себя рюмку и запулил по стойке её бармену. Через три секунды она прилетела обратно полной.

— Как дела, мальчики?

Рядом стояли две девушки: высокая блондинка в красном блестящем мини-платье, чуть прикрывающем упругую, хорошо прокаченную в спортзале задницу, и почти совсем не прикрывшем яростно рвущуюся наружу большую грудь, уставшую ждать, когда на неё обратят, наконец, внимание, и брюнетка, весь гардероб которой составляли чёрная кожаная куртка с заклёпками и тонкие чёрные ажурные чулки, очень сексуально обтягивающие стройные ножки, заканчивающиеся где-то у ушей. Красотки профессионально просчитали, что принятая доза виски уже подготовила «мальчиков» для использования по назначению, осталось только определиться, кто кого берёт в оборот.

Никонов и Ободзинский одновременно повернулись к ним.

— Вау, девочки! А мы вас ждали! — серьёзное выражение лица Никонова растаяло и вновь сделалось слегка пьяным и придурковатым.

Ободзинский смотрел сквозь них. Пелена цветочной лёгкости и радостного окружения незаметно рассосалась в воздухе. Какой молодец Никонов! Ещё на курсах Ободзинский смотрел на него чуть снисходительно, понимая, что с его неуверенностью тому никогда не подняться, не пробиться, просто тюфячок… «Тюфячок — это ты сам, а не он», — с лёгкой злостью мысленно сказал он себе.

Никонов поглаживал задницу блондинки, что-то нашёптывая её груди, и, судя по всему, ей это нравилось. Брюнетка, чуть наклонив голову, кокетливо улыбаясь, что-то говорила Ободзинскому, «случайно» касаясь его своей невозможной ножкой.

Молотилка в его голове яростно генерила мутный поток неясных мыслей, ощущений, весьма далёких от используемого арсенала брюнетки. Ножка черноокой дивы явно не срабатывала.

— Ладно, Коля! Рад был тебя увидеть! Слушай, я подумаю, может, я смогу тебе помочь. У тебя телефон не изменился?

— Нет, тот же.

— Давай пока! Созвонимся!

Ободзинский повернулся к выходу. Брюнетка ласково улыбнулась на прощание, мысленно посылая трёхэтажные проклятия неудавшемуся клиенту и всему его роду в третьем поколении.

На улице было свежо. Он решил пройтись, проветрить голову и непонятные пока мысли. На пересечении Гороховой и Большой Морской ветер, как лет сто пятьдесят назад заметил Николай Васильевич, по-прежнему «дул со всех четырёх сторон». Было зябко. Неяркие городские фонари, матовым светом освещающие улицы и тротуары, незаметно заменили надёжно спрятанные за низким серым сводом неба звёзды, став естественной частью вечернего интерьера Питера.

Яркие витрины универмага «Au Pont Rouge» приветливо предлагали мужскую одежду для женщин и женскую — для мужчин. Одевавшиеся там прыщавые худосочные подростки в серо-неопределённого цвета пальто размера XXL (в которых их дедушки затейливо пикапили бабушек в середине шестидесятых), в узеньких чёрных штанишках по щиколотку (отнятых у младшего брата из восьмого класса), из-под которых игриво подмигивали красно-белые носочки, производили впечатление выпускников досрочно прошедшего выпуска клоунов в Цирке на Фонтанке.

Нечто среднее между цветастой кипой и евротюбетейкой, прикрывавшее у апологетов моды геройский тарасобульбовский чупрун, ошеломляюще действовало на фиолетововолосых мальвин в папиных пиджаках и спецназовских ботинках, тусующихся здесь же, у «Понт Руж», в поисках то ли понтов, то ли приключений на свою пятую точку.

Последние тенденции crazy vogue в этом универмаге всегда вызывали у него смешанные чувства от «до чего ужасна и непредсказуема сегодня мода (и это называется модой?!)» до «судя по моему восприятию сегодняшней молодёжи, слухи о том, что все мамонты вымерли, оказались несколько преувеличены». Он тщательно следил за своим внешним видом и в допандемийное время, возвращаясь зимой с каталки на горных лыжах в Червинии или Курмайоре, всегда заезжал в Милан, чтобы прикупить костюм от «Brunello» или «Brioni». Поэтому в голове никак не складывалось — как можно надевать и носить подобную одежду, если можно так назвать эти тряпочки в виде балахонов, начисто лишённых каких-то гендерных особенностей для обладателя.

Мысли яростно скакали галопом где-то рядом, то толкаясь и сбиваясь в табун, то разбегаясь параллельными курсами. Он иногда заглядывал в них, но старался не задерживаться.

Вечер плавно уходил. В «Mickey&Monkeys» на углу Гороховой и Казанской, куда он зашёл выпить кофе, сидело всего человек десять — несколько парочек, которые уже заканчивали традиционную вступительную часть начальных отношений (совместная прогулка в парке, свидание в «Русском музее», и наконец ужин в уютном ресторанчике). Ужин подходил к концу, и теперь у каждого в голове носился рой мыслей. У Него: «Уложусь в бюджет или нет? Даст сегодня или нужно будет вести её ещё в субботу?». У Неё: «Всё ли было сегодня прекрасно, как я рисовала в голове утром? Давать сегодня или перенести этот вопрос на завтра после суши в „Токио Сити“?». Официанты торопливо разносили овершейки в высоких бокалах, наполненных разноцветными кремами, печеньками, вафельными рожками, трубочками, которые должны были помочь дамам принять финальное решение, так как на их кавалеров уже невозможно было смотреть без жалости.

На фоне пар, разыгрывающих нешуточный житейский шахматный гамбит с непредсказуемым финалом, выделялась девушка, сидевшая за столиком одна. Пару ей составляла книга. Светлые вьющиеся волосы, обрамлявшие приятное лицо, задумчивый взгляд серо-голубых глаз, который на мгновенье она бросила на вошедшего Ободзинского, чем-то необъяснимо привлекли его внимание. Нельзя было назвать её сногсшибательной красавицей, но какая-то особая аура окружала её столик, на котором были только книга, допитый капучино и невидимый экран, отделявший её от всех остальных. Интересно…

— Давайте попробую отгадать автора? Маринина? Нет, Дарья Донцова! — интересно, как у виски получается стирать любые социальные дистанции, делая людей ближе и душевнее?

Девушка подняла чуть удивлённый взгляд на него, секунду помедлила и с полуулыбкой ответила:

— Нет. Платонов. «Котлован».

Он почувствовал, как его крутой, чуть снисходительно-ковбойский прикид жалко стекает на пол, как тушь под проливным дождём. Чисто проведённый невзрачным новичком бросок, и самоуверенный разрядник оказывается на лопатках.

— А что так бывает, что девушки читают Платонова? — смущённо пробормотал он.

— Бывает, — ответила она и невозмутимо продолжила чтение.

Второй раз за вечер он почувствовал болезненный укол по самолюбию. Второй раз за вечер он почувствовал, что кто-то сильнее, прозорливее, интеллектуальней. Платонова он читал на втором курсе Горного университета в Питере, но так не дочитал и до половины. Плотный график учёбы и подработка в пиццерии после занятий съедали всё условно свободное время. Возвращаясь на метро в общагу, он больше читал лекции по гидродинамике и петрофизике, чем художественную литературу. Так Ободзинский себе объяснял, но на самом деле он знал, что не дочитал, потому что Платонова не так просто читать, да и не относился этот автор к категории модных у них в универе. Разве «совок» может блистать интеллектом? Горячие девяностые лишь подтвердили обратную взаимосвязь между уровнем интеллекта и успешностью в жизни. А успешным очень хотелось стать, чтобы выбраться из грязи и нищеты, в которой пребывали тогда девяносто девять процентов населения России.

— А я его так и не дочитал, — вдруг совсем просто и неожиданно для себя сказал он.

Она подняла на него глаза:

— Отчего же? Не пошёл?

— Да, — выдохнул Ободзинский. И вдруг стало так легко и просто на душе, — слишком много умственных усилий потребовал. Наверное, я к этому был не готов.

— Да, — она улыбнулась как-то по-домашнему и доверительно, — мне тоже нелегко его читать. Некоторые куски приходиться перечитывать.

И чуть вздохнула полуулыбкой — одними уголками губ.

С Леной они просидели до закрытия «Манкис». Говорили о современной российской литературе, немного о западной прозе, о жизни на Западе, об их менталитете, о наших ценностях, об отношениях.

Шутили о перипетиях пандемийной офисно-домашней работы, когда все с удивлением обнаружили на удалёнке, что, хотя ты встаёшь на час позже, в реальности работаешь на три часа больше: работа начинается с подъёма, когда ты с заспанными глазами в домашних шортах с голым пузом \ в лёгком халатике без макияжа (нужное подчеркнуть) втыкаешься взглядом в компьютер. Продолжается в обед, когда ноут торжественно возглавляет процессию на кухню. И заканчивается, когда ты с очумелым взглядом драфтишь в десять вечера документы, которые, конечно же, нужно сделать завтра к утру.

Конечно же, в одиннадцатом часу вечера ты в невменяемом виде забрасываешь внутрь себя, как гранаты во вражескую траншею: холодный стейк, оставшийся с обеда, остатки вчерашнего салата, бутерброд с сыром и варёной колбасой, выживший в завтрак, и окропляешь это всё взрослым бокалом рислинга до краёв. Естественно, после этого всю ночь тебя в постели ждут «немцы, танки, наступление» и цитируемый бойцам в атаке текст коммерческих условий от контрагента, который ты вычищал вечером накануне.

Утром ты встаёшь окончательно разбитый то ли немцами, то ли тупостью бойцов, так и не сумевшими в атаке отстоять наши условия в контракте, то ли гранатами, которые ты забрасывал весь вечер не в тот окоп.

Конечно, в дистанционке были и плюсы. Например, участие в онлайн-видеосовещаниях по Скайпу или Зуму. Белоснежная рубашка, галстук, домашние трусы и шлёпанцы составляют основной дресс-код топ-менеджера нефтяной компании.

Сложность возникает в двух случаях: если самурай в порыве страсти, вызванном грандиозностью его великого предназначения и тупостью крестьян, не желающих смотреть дальше положенной им чашки риса, резко вскакивает со стула, обнажая отсутствие золотой кольчуги на «том самом» месте. Или если во время проникновенного цитирования самураем танка невежественным крестьянам внезапно начинает звонить его мобильный, который лежит в другом конце комнаты на подоконнике, на котором высвечивается его сёгун. Все скайп-присутствующие немедленно выходят из летаргического сна, в котором пребывали последние полчаса вдохновенного спича их предводителя, достают попкорн и с большим интересом ждут захватывающего продолжения.

Что будет дальше? Сёгун на корточках, чтобы в видеокамеру по-прежнему попадала только верхняя часть его тела, засеменит на другой конец комнаты, или величественно проигнорирует Главного, не прерывая патетики своих танка, или примитивно выключит воспроизведение видео на Скайпе?

Если же совещание проводится без подключения видеосвязи, тогда офисный самурай ограничивает свой гардероб синими домашними шортами с белой надписью «Serf». Лицо ищущего просветления устремлено к высоким корпоративным целям и выполнению производственных KPI, и потому недостижимо для бритвы и расчёски. Ибо ничто лишнее не должно сбивать самурая с его пути…

Впервые Ободзинскому было так легко: он не пытался произвести впечатление, блеснуть эрудицией, соблазнить девушку, он говорил с ней так, как иногда говорил сам собой. Не случайно самый понимающий тебя собеседник — это ты сам. Тот собеседник, который поймёт твои самые сокровенные мысли, желания и ощущения, от которого нет необходимости что-то скрывать, потому что он понимает и всегда принимает тебя таким, какой ты есть, что бы с тобой ни произошло.

Такого собеседника ты можешь искать всю жизнь, перебирая людей, как колоду карт, разглядывая со всех сторон их фигуры, форму, иногда даже пытаясь заглянуть чуть поглубже, в их душу. Но не найдя там ничего, возвращаешься к созерцанию ласкающих взгляд «девочек-секси» с длинными ногами и осиной талией, которыми ты пытаешься заглушить внутреннюю душевную пустоту. Часто это удаётся, особенно, если поработать над собой и заполнить возникшие душевные дыры чем-то сексуальным, или материальным, или даже учебно-образовательным. Главное — это не допускать возникновения внутреннего вакуума, который начинает тебя засасывать внутрь себя самого…

Они с Леной медленно шли к метро. Фонари на Садовой бросали пригоршни света на витрины магазинов, ажурные лепнины фасадов домов, на радостные, ярко освещённые окна вернувшихся домой людей, и на тёмные насупленные окна тех, кто не очень к ним спешит.

У метро «Сенная площадь» они остановились.

— Тебе куда? — он заметил вдруг, что сказал это как-то смущённо.

— До «Пионерской», — просто ответила она и улыбнулась.

— Лен, давай я тебе вызову такси, — смелея и возвращаясь к своему обычному тону, предложил Ободзинский.

Она внимательно посмотрела на него и снова улыбнулась:

— Спасибо за прогулку. Мне с тобой было интересно. Пока!

Она, чуть помедлив, развернулась и пошла подыматься по ступенькам. Ободзинский несколько секунд стоял неподвижно и вдруг бросился за ней.

— Лена! Ты забыла сказать мне самое главное!

— Да? — уголки её губ, поползли вверх. — И что же?

— Твой телефон! — так же, чуть сдерживая улыбку, ответил Ободзинский.

Душа подтанцовывала под диско девяностых. Сначала чуть сдерживаясь, а потом всё свободней и быстрее. Телефон с записанным Лениным номером приятно грел руку в кармане. Пьянящий воздух больше не холодил, а заводил. Хотелось сделать что-то очень весёлое и хорошее одновременно. Подмигнуть двум проходящим мимо молодым девчонкам с горящими глазами, сделать комплимент женщине с большой серой клетчатой клеёнчатой сумкой, набитой какими-то тряпками, сказать что-то ободряющее стоящему у метро таджику с рекламным плакатом на груди и спине «Заходите в нашу хинкальную!» — «Конечно, зайду! Где твоя хинкальная, брат?»

Улыбаясь сам себе, Ободзинский сунул руку в карман, достал телефон, чтобы вызвать такси, помедлил и понял, что хочет побыть среди людей, не теряя этого ощущения лёгкости и счастья, не оглядываясь на перипетии дня, оставшиеся у него за спиной. Он убрал телефон в карман и вошёл в метро.

Последний раз в метро он был два года назад после тринадцатилетнего отсутствия в России — его жизни в Норвегии и Канаде. Тогда, опаздывая на встречу в час пик, он бросил машину у метро «Адмиралтейская», заскочил в метро и с удивлением обнаружил, что пластмассовые жетончики, как в конце девяностых, для проезда уже не выдают, а оплата происходит пластиковыми карточками. Да и сами турникеты с начала нулевых видоизменились, выросли в размерах в полтора раза, пластмассовые вертушки заменились мощными железными лопастями.

Сейчас, проходя через них, он показался себе весёлым работягой, спешащим на свой завод в вечернюю смену. Рекламные плакаты вдоль всего спуска предлагали «приятный отдых, радушное обслуживание и изысканную кухню в просторных помещениях банкетного зала „Бенвенута“ (Свадьбы. Корпоративы. Поминки)», находящегося, похоже, по адресу Выборгского РОВД. Дополнительно уточнялось, что «для наиболее взыскательных заказчиков имеются отдельные комфортабельные VIP зоны для деловых встреч» (вероятно, с адвокатами).

Реклама достопримечательностей Санкт-Петербурга, финансируемая, видимо Комитетом по культуре и туризму города, особенно рисованная серия, приятно расслабляла мозг, предварительно уже конкретно расслабив его у его создателей. На одном из плакатов заезжий провинциал в красных штанах возбуждённо фотографировал гениталии атлантов Эрмитажа, едва прикрытых маленькой тряпочкой у пояса. Всё это сопровождалось надписью «В Петербурге обязательно нужно увидеть атлантов». Судя по всему, туриста интересовали атланты не целиком, а частями. Точнее, совсем небольшие части атлантов. Мысли же атлантов были уже который год заняты тяжеленными колоннами Эрмитажа, и им было не до познавательной активности гостей города.

На втором рекламном щите из этой серии виртуоз кисти откопипастил этого же туриста, но на заднем фоне уже с разведённым мостом, сопровождавшимся надписью «В Петербурге обязательно нужно увидеть развод мостов». Этот плакат привлёк внимание креативной части подрастающего поколения петербуржцев, поскольку на нём чёрным толстым маркером после слова «мостов» было приписано «лохов и кроликов». На соседнем плакате «В Петербурге обязательно нужно увидеть Аврору» будущие пиарщики, не задумываясь, добавили «из Максимуса». Туристическая реклама города сразу зазвучала свежо и современно!

Маркер, видимо, был перманентный, поскольку станционные клининговые товарищи в синих робах, проезжая в эскалаторе с мокрыми тряпками, не смогли с первого раза отмыть этот посыл дорогим гостям, а только слегка размазали «кроликов» и «из», оставив эти призывы для осмысления до ночи, когда после закрытия метро можно более детально заняться изучением подобных тезисов, вооружившись чистящими средствами.

Внизу реклама тоже радовала воображение интеллектуальными изысками рекламщиков. ТРК «Питерлэнд» предлагал всем стоящим у края платформы «сделать большой шаг вперёд» (навстречу своим праотцам?!). Рекламные стикеры на окнах поезда тоже не церемонились с пассажирами и ясно давали понять, что «на метро ездят микробы», сразу определив реальное социальное место присутствующих. Ободзинскому даже стало жарковато от такого сравнения. Рядом висел яркий пример органичной трансформации коммерческой рекламы в социальную: «Тесно и жарко? — участливо интересовалась соседняя реклама на окне. — Зато мы в культурной столице! ПЕРСЕН успокоит быстро!». Вероятно, это был отсыл к прошлогодним беспорядкам, организованным ФБК. ОМОН, в отличие от Персена, успокаивал тогда действительно быстро.

Мысли перескочили на женщин, с которыми он периодически спал: сногсшибательную Азизу, администратора из Ginza, и красотку Софью, совладелицу сетки shPILKI, с которыми он встречался по очереди раз в две недели. То, что в поэзии называется «Я помню чудное мгновение», у Ободзинского было упорядоченными половыми связями. Физиология мужчины предусматривает необходимость близких контактов с женщинами хотя бы раз в неделю. А лучше — два. Главное в этом вопросе — это не подпускать женщин слишком близко к себе.

Каждая из них с большим удовольствием проводит с ним вечер в ресторане и потом наедине в «Коринтии» или «Лотте». И каждая с ещё большим удовольствием провела бы с ним этот вечер у него дома.

— Ободзинский, поехали к тебе домой! — он вспомнил жаркий шепот Азизы на заднем сиденье такси, когда они направлялись в «Коринтию» на прошлой неделе. — Я сама приготовлю тебе ужин! Тебе понравится!

Её маленькие пальчики, уже проникшие под его рубашку и томно спускающиеся всё ниже и ниже, подтверждали серьёзные намерения в кулинарном вопросе.

«Но некоторые мужчины, — он мысленно усмехнулся на её страстный шёпот, — имеют свои принципы. И один из них — никогда не водить домой дам, если ты не считаешь, что у вас, блин, о как, серьёзно». А в слух прозвучало прохладное:

— В другой раз, дорогая.

Самое важное — не доводить свои отношения с этими эфирными созданиями до этой черты. Ибо, если её зубная щётка хоть раз переночует у тебя в берлоге, потом начнётся неконтролируемый процесс размножения непонятных вещей: щеточек, баночек с кремом, лаком, щипчиков.

Затем компанию им составят розовая маечка, которую «я заберу потом», забытый за ненадобностью лифчик, серая кофточка Гуччи, «черное платье я оставлю, всё равно мы с тобой послезавтра идём в Мариинку на Жизель». И ты с квадратной головой после сегодняшнего убойного дня на работе пытаешься вспомнить, где ты встречался с Жизель, и почему вы идёте в Мариинку, которая у тебя прочно ассоциируется с Мариинской больницей, в которой ты бывал у невролога по поводу стресса и головных болей.

И вдруг ты замечаешь, что обычно полупустой шкаф, где на каждой полке лежало по одной вещи, а в центре торжественно висело три темно-синих костюма-работяги Brioni, Zilli и Ermenegildo Zegna, по очереди сопровождавших тебя на работу, оказывается заполнен под завязку. Все твои повседневные вещи — две пары джинсов, две клетчатых рубашки, трое футболок и носки, ещё несколько дней назад вальяжно раскинувшихся в самых непринуждённых позах по всему шкафу, — вдруг оказались строго выстроенными, отутюженными и уложенными на одной полке.

Перепуганная темно-синяя, но вдруг идеально отглаженная троица костюмов, уже ютится в дальнем углу в хрущевке шкафа, вместе с ничего не понимающими белыми сорочками Paul Smith, которых их мама родила точно не для такой жизни.

На следующий день, вернувшись с работы и автоматически забросив рубашку в шкаф, краем глаза замечаешь, что она вываливается обратно. Подняв голову, ты с удивлением лицезришь плоды своего игнорирования изменившегося вокруг тебя социума.

Вся штанга шкафа заполнена надменно взирающими на тебя платьями: повседневными, деловыми, выходными, для особенных случаев, для торжественных случаев, просто которые нравятся (назначение не определено), а также платьями «в возрасте» (тех же категорий, но которым уже больше года). Все полки заняты кофточками, рубашечками, маечками, трусиками, футболочками каких-то микроскопических размеров.

Ошарашенными глазами ты оглядываешь шкаф и понимаешь, что рубашка согласно законам физики действительно должна вывалиться из шкафа, потому что любое тело в пространстве занимает определённый объём. А свободный объём для этого тела был лишь на дальней полке в шкафу, где из переполненной заключенными камеры безучастно смотрели его глаженные черные носки, грустно обнявшись с такими же печальными глаженными футболками.

Ты ещё не знаешь, что завтра тебя ждёт взрыв главного фугаса, который она старательно заряжала своими прелестными ручками весь вчерашний вечер, раскладывая свою амуницию по полкам: в тот самый момент, когда она повернётся от открытого шкафа к тебе, безнадёжно разведёт руками и расстроенно сообщит, что надеть в Мариинку ей НЕЧЕГО!

Это катастрофа! Если мужчина переживает такую катастрофу в своей, ещё вчера личной пещере, его жизнь никогда не будет прежней.

Это сродни атомному взрыву, уничтожившему все самые близкие и родные атрибуты себя самого: носки, забывшие попасть в стиралку и стойко стоявшие с прошлой недели у стены, недочитанные «Записки старого козла» Буковски, радостно встречавшие тебя у унитаза, задумчивый гранённый стакан у компа, который в своей жизни видел хороший скотч, коньяк, бурбон, а в минуты раздумий о судьбах России — и кьянти с хересом, но никогда не видел посудомойку, так как близость бара не давала никакой возможности добраться до кухни.

Ободзинский улыбнулся своим мыслям.

И вновь его мысли вернулись к Лене. «Она классная, — почему-то ему хотелось улыбаться, вспоминая её внимательный, чуть удивлённый взгляд, сопровождавший его выпендрёжное выступление, и сдержанную милую улыбку. — Она отличается от остальных девушек. Да-а-а… Она классная!»

Мысли Ободзинского были свежи. Помыслы чисты. Сегодня был отличный день!..

***

На третье свидание с Хильдой Ободзинский принёс розу. Обычную красную розу.

Он хорошо помнил, как, оживлённо балагуря в тот первый вечер, они вчетвером вывалились из «Драгонфлая», и он в гардеробе подал Хильде куртку и помог надеть её. Хильда смутилась и покраснела. Урсула удивлённо посмотрела на него. Джимми был остроумен, находчив и чертовски обаятелен — одним словом, пьян. Выходец из Нигерии был основательно занят окучиванием Урсулы, с которой, впрочем, у него так и ничего не выгорело. Всю обратную дорогу они весело болтали. Джимми крутился вокруг Урсулы. Ободзинский рассказывал смешные случаи из российской жизни, правда, по большей части трансформированные им из старых анекдотов. Хильда улыбалась.

Возле кампуса Ободзинский церемонно раскланялся с девушками и пожелал спокойной ночи. Было смешно смотреть на последние потуги перевозбуждённого Джимми, отчаянно трущегося возле Урсулы, которая, казалось, не понимала никаких его намёков о «продолжении вечера в спокойной обстановке с бокалом хорошего белого вина и под приятную музыку». Глаза Хильды впервые стали блестящими и даже выразительными. Она молча посмотрела на Ободзинского, чуть улыбнулась и сказала: «Пока».

На следующий день утром Ободзинский отправил ей смс: «Привет, Хильда! Спасибо за прекрасный вечер! Как насчёт вечером сходить и посмотреть старую крепость Эдинбургского Замка?»

И вот вчера вечером они уже гуляли возле крепости у вершины, шелестящей тёмной листвой, старой замшелой Замковой скалы, где был основан город.

Через два часа они снова зашли погреться в «Драгонфлай». Уж больно приятные воспоминания он оставил у Хильды от той «случайной» встречи в баре вчетвером.

Она пила уже второй свой любимый коктейль «SHAKES ON A PLANE» с джином, зелёным чаем с бузиной и малиной, напоминавший ей о любимом севере, не сводя глаз с Ободзинского. Этот интересный русский, казалось, знал всё и о самолётах, о которых он начал рассказывать, услышав название её коктейля, и об особенностях приготовления настоящих стейков на открытом огне, и о трескучих морозах, о которых из всех обитателей кампуса только она одна имела понятие, и о волнующей истории человечества.

— Представляешь, Хильда, этим стенам уже полторы тысячи лет! Сколько взлётов и падений они видели? Сколько раз этот замок переходил из рук в руки? Он по-прежнему на том самом месте больше тысячи лет и с высоты этой скалы бесстрастно смотрит на нас, как на гномиков, суетящихся у его ног с какими-то «суперважными делами». Когда мы уйдём, он так же невозмутимо будет взирать на наших потомков, и на потомков их потомков… Что он о нас запомнит? А как бы ты хотела запомниться ему? — они медленно шли по дороге, возвращаясь из бара в кампус.

— Счастливой, — улыбнулась Хильда и неожиданно для себя подумала, что это так необычно, когда тебе мужчина помогает надеть верхнюю одежду. Как будто они оказались в девятнадцатом веке. Кавалеры после бала подают дамам соболиные шубы и галантно провожают их до кареты.

Забота со стороны мужчины для женщины очень важна.

Она давно не гуляла с молодыми людьми. А точнее, совсем не гуляла. Одноклассники в закрытом пансионе, где она училась, а потом и однокурсники в университете совсем не обращали на неё внимания. Да и с её, мягко говоря, очень посредственной внешностью трудно было предположить что-то другое. Короткие, прямые как палки светло-серые волосы, уныло оголившие чуть сгорбленные плечи; бесцветные, казалось, прозрачные светло-голубые глаза; рыхлая фигура в, болотного цвета ветровке, сидевшей на ней мешком, в широких чёрных прямых джинсах, свободной тёмно-зелёной футболке, имевшей достаточно времени для досконального изучения тела Хильды, — всё это женственности и шарма ей не добавляло.

Все так одевались — и молодые люди, и девушки. Но одежда унисекс так её маскировала в окружающем северном пространстве, что она становилась просто незаметной для всех. Хильда сливалась как с каменным городом, с серыми мостовыми, так и с ярким корпусами кампуса, с зелёной листвой, с другими людьми и даже с Урсулой. Урсулу замечали все: однокурсники, преподаватели и даже прохожие, идущие навстречу. Они ей улыбались, а Хильду не видели даже стоящие рядом и разговаривающие с Урсулой коллеги.

Маленькая серая мышка с этим смирилась. И вдруг такой видный высокий молодой человек. Этот русский был совсем не похож ни на своего развязного друга Джимми, ни на остальных ботанов-студентов. Его так интересно было слушать. Он такой галантный. Ни одного скабрёзного или похотливого намёка. С ним так хорошо. Вчера в баре он сказал, что оплатит весь счёт сам. А на её попытку достать кошелёк и разделить счёт так сурово посмотрел, что ей стало немного не по себе. И кошелёк тут же спрятался в сумочке. В груди на мгновение накатила тёплая и приятная волна, оставившая возбуждающее послевкусие момента.

— Посмотри, на небе распустились звёзды. Правда, красиво? А ты чувствуешь их запах?

— Да, Хильда, это запах большой любви.

Он обнял её за талию и нежно поцеловал в губы. Она двумя руками обвила его шею:

— Да, звёзды божественно благоухают. Но я их больше не вижу.

— Почему?

— Потому что, когда я целуюсь, я закрываю глаза, — она шутливо ткнула его кулаком в бок и засмеялась.

Она знала, что он небогат. Он был совсем не похож на горластых русских, сорящих деньгами, которых она встречала в Париже у бутиков на Елисейских полях или улице Сен-Оноре, куда она с отцом приезжала два года назад. Там она так и ничего себе не купила, но не из-за цен, в этом проблем при походах в магазин с отцом не было. Она просто не понимала, зачем из-за названия бренда на какой-то тряпочке платить за неё в десять раз больше. Отец тогда остался недоволен тем, что дочь ничего себе так и не купила. Она гладила его по руке: «Папа, здесь всё то же самое, что у нас в Осло, только в пять раз дороже. А кое-что — в десять раз», — добавила она тогда, немного подумав.

Когда вчера они выходили из «Драгонфлай», он опять молча подал и помог ей надеть серую ветровку, вызвав удивлённый взгляд официанта. По пути назад она толком не слушала, что он говорил. Ей просто нравился его голос, его странный ещё три дня назад русский акцент сегодня казался таким милым и тёплым.

И вот сегодня он снова пригласил её на прогулку, и в руке его была роза. Такая необычная для неё красная восхитительная роза. Так бывает?..

…Каждую встречу он дарил ей маленький букетик. Больше всего Хильде нравились полевые цветы, так напоминавшие ей дом. Букетик вереска. Откуда он знал, что она его так любит?

Все уже привыкли видеть долговязого русского с полной нескладной норвежкой. Что их объединяло? Интересные интеллектуальные разговоры? Трескучие морозы на их родинах? Забавный северный акцент у обоих? Тяга к яркому переливающемуся на солнце ослепительно белому снегу? Или полный любовью взгляд светлых блестящих глаз, устремлённых друг на друга? Не знаю.

Он был первым её мужчиной. И в постели, и в жизни.

Мужчиной, который показал, каким он должен быть настоящий мужчина. По-европейски — вежливым и тактичным, по-русски — сильным и ответственным за свою женщину. Это было так необычно и ново: видеть в бойфренде не партнёра, как у всех женщин, который делит с тобой трудности пополам, а Мужчину. Мужчину, который не боится быть мужчиной, который не боится быть сильнее Женщины и решать все трудные задачи самостоятельно, ограждая от них свою Женщину.

Он так и не позволил ей ни разу заплатить за общий счёт, даже когда они ходили в дорогой ресторан «The Witchery by the Castle» в старом замке. На накрытом белоснежной скатертью тёмном дубовом столе возле старинных фарфоровых чашек грелся изогнутый чайник, полный зелёного чая со сбором норвежской ели, листьев дуба, можжевельника и лесных ягод.

Рядом официант услужливо примостил небольшую хрустальную вазу с маленьким вересковым букетиком, принесённым её Мужчиной. Белые как снег хлопковые салфетки, скрученные и перевязанные алой ленточкой, лежали рядом с массивным, чуть позеленевшим от времени бронзовым подсвечником в виде устремлённого вверх перекрученного каната, на котором отбрасывала неяркий свет толстая восковая кремовая свеча.

Два массивных резных деревянных стула каштанового цвета с жаккардовой обивкой фисташково-коричневых узоров гармонировали с чуть увядшими жёлтыми розами кофейных гобеленов, повидавших не одно поколение владельцев замка.

— Значит, через две недели ты возвращаешься в Россию? И мы расстанемся навсегда? — голос её дрогнул.

— Дорогая, это жизнь. Срок моей стажировки закончился. Как бы я ни хотел быть с тобой, но пора обратно в Россию.

— И что ты там будешь делать?

— Буду искать работу. Закончив наш с тобой «Heriot-Watt», я думаю, обязательно что-нибудь найду. Я буду тебе звонить. Будем общаться. А когда получу отпуск, обязательно приеду к тебе, где бы ты ни была.

Она перевела глаза на стену, запахнутую в шоколадный гобелен, казалось, изучая особенности искусства старинного переплетения нитей, о чём-то сосредоточенно размышляя.

— Милый, хочешь, я поговорю с отцом? Он наверняка сможет что-то придумать у себя в Statoil`е, и ты останешься в Европе.

— Нет, не нужно. Я сам.

— Ты не хочешь быть со мной? — её глаза покраснели, и в них сверкнула отблеском слеза.

— Очень хочу, но… Я не хочу быть обузой… И не хочу неприятностей для тебя и…

— Всё. Я решила. Теперь это мой вопрос, — перебила она, незаметно для себя повторив его обычные слова.

Впервые в жизни она вдруг почувствовала решимость и способность преодолеть любое препятствие. Она знала, что отец с его «правильными принципами» всегда против того, чтобы оказывать какое-то содействие кому бы то ни было в трудоустройстве, и уж тем более русским, против которых у него было скрытое предубеждение. Последнее он перед дочерью старался не афишировать, но она всё равно знала.

Она была полна того внезапного подъёма духа и способности преодолеть любое препятствие, которые вдруг вырываются из женщины в минуты опасности. А уж в борьбе за свою любовь её не остановят ни «горящая изба», ни «конь на полном скаку», ни «отец с принципами».

Глава 3

В вашей будущей жизни всё будет работать на латинских афоризмах, сказанных римлянами две тысячи лет назад:

Fortes fortuna adjuvat (Судьба помогает смелым) и

Lucri bonus est odor ex re qualibet (Запах прибыли приятен, от чего бы он ни исходил)…

Из лекций по римскому праву на юрфаке института МВД.

Осень в тёмно-сером унылом фраке будней рассеянно дирижирует колкими порывами ветра, спамит жёлтыми, красными, бурыми листовками, рекламирующими полезные свойства предстоящих холодов, намекая на скорые зимние активности, лыжи, коньки, сноуборд, а тем, кто на это не ведётся, — просто предлагает обновить свой тёплый гардероб и хорошенько укутать то, что так и не было идеально отшлифовано бессмысленными пробежками летом и изнуряющими тренировками в спортзале. Укутать и успокоиться.

Выйти на балкон с горячим стаканом глинтвейна, окинуть взглядом внизу нескончаемый поток машин на Коломяжском проспекте, продирающихся через застывшие от озноба пробки, почувствовать холод бессмысленной суеты, передёрнуть плечами от проникшей внутрь тебя не прохлады, нет, — морозного безразличия осени, усмехнуться и отпить глоток горячей живительной влаги, вкачнувшей в тебя заряд жизненной энергии, зная, что через минуту ты вернёшься в тёплый дом… К теплу и любви…

Лена сделала ещё глоток глинтвейна. Очередная горячая волна приятно растеклась по телу. Стало хорошо. «Какой интересный мужчина…» — вернувшиеся такие же тёплые мысли приятно обняли её. Вспомнилось их первое свидание в музее, прогулка по Невскому проспекту. На душе было уютно и хорошо. Его бархатный твёрдый голос вновь зазвучал у неё в голове:

«Лена, вы были в Строгановском дворце? Я, к своему стыду, нет. Блестящая атмосфера, изысканный стиль и невероятная энергетика ушедшей эпохи. Там обязательно нам нужно побывать».

Такие мужчины встречаются нечасто. Она повернула голову:

— Чубайс Анатольевич! А вы что думаете на этот счёт?

Чубайс Анатольевич неслышно вздохнул, с жалостью посмотрел на неё взглядом, которым обычно смотрят на людей, которым бог не дал ни ума, ни красоты, ни внутреннего содержания, но которых не бросишь в силу своей врождённой порядочности и необходимости заботиться о близких тебе, но таких недалёких индивидах, с которыми тебя свела жизнь и которым без тебя не выжить в этом жестоком мире.

Чубайс Анатольевич, или — как фамильярно, по его мнению, звала его Лена — «Чуба», был здоровенный огненно-рыжий котяра. Полное отсутствие намёка хоть на какую-то породу компенсировалось той редкой симпатяшностью и милотой, на которую ведутся все кошатницы. Лена потеряла голову от этого красавца, ещё когда он был маленьким шаловливым котёнком. Чубайс знал, что эта женщина стала жертвой его невообразимой харизмы, и полностью использовал её в своих корыстных целях. На рынке она покупала ему говяжью вырезку. Радужную речную форель он не любил, поэтому она брала филе сёмги на двоих, причём хвост предназначался не ему. Специальную ветеринарную диету «Пурины Проплан» он категорически отвергал, ей приходилось тратить немало усилий, чтобы уговорить его поесть этих вкусняшек. Иногда он снисходительно улыбался этой простушке и откушивал немного «Пурины». Лена была счастлива. Мужчины должны иногда баловать своих женщин.

Когда Чубайс был недоволен поведением Лены, он при первой же возможности выскакивал через приоткрытую входную дверь, в два прыжка пролетал лестничный пролёт наверх, останавливался и ждал, когда Лена выскочит за ним. Весь его недовольный взгляд, устремлённый на Лену, говорил: «Извини, но я ухожу, мне надоело, что ты выбрасываешь дохлых мышей и воробьёв, которых я ловлю и приношу тебе в постель, ещё тёплых, прямо к утреннему кофе! Я терпеть не могу, что кричишь на меня, когда я, охраняя тебя, рискуя жизнью по ночам, дерусь с шуршащим целлофановым чудовищем! Что ты повадилась воровать мои какашки из лотка! И, наконец, я видел, что ты иногда гладишь чужих котов! Так дальше продолжаться не может! Мы должны расстаться!».

Лишь после того, как она его поймает, прижмёт поближе к сердцу и сама ему что-то сладко замурлыкает, он её прощал. На самом деле он тоже её любил, но, как главный мужчина в доме, знал, что женщин нужно держать в строгости и не показывать им своих чувств без особой надобности.

***

Разноцветное оранжево-жёлтое неистовство листвы в Елагином парке казалось ненастоящим. Будто огромный великан плеснул из гигантского ведра жёлтой краской на усталые деревья. Но плеснул не совсем точно: часть попала на растрёпанную дождями траву. Пришлось брать второе ведро, оно оказалось с оранжевой краской. Опять великан был неточен. Часть листвы на деревьях осталась незакрашенной, и много краски оказалось пролито на обшарпанную непогодой землю, мгновенно окрасив смятые листочки. Осталось у него несколько маленьких ведёрок с красной и зелёной красками. Пришлось ему кисточкой точечно устранять свою неловкость, завершая отдельными красными и зелёными штрихами свой воссозданный по памяти пейзаж. Он ему так понравился, что решил не использовать своё последнее ведро с коричневой краской, а приберечь его на пару недель…

Волшебный Вальс №2 Шостаковича, льющийся из динамиков, висящих где-то высоко на деревьях, уже закружил с твоей душой на «раз, два, три, раз, два, три, раз, два, три», и она, счастливая, летела в танце, не чувствуя осенней хандры, забыв проблемы будней, общение с неприятными людьми и злые взгляды.

Внезапное дуновение ветерка с Финского залива, крикнувшего: «Танцуют все!», — и мгновенно жёлтые и красные пары листьев сорвались с деревьев и закружились друг с другом над прудом — «раз, два, три, раз, два, три, раз, два, три», — подлетая и опускаясь, разбегаясь и снова устремляясь друг к другу. Зелёные листочки трепетали от страсти на деревьях, но не решались к ним присоединиться.

Два белых лебедя, чуть склонивших от стеснения свои прекрасные головы, вели этот танец. Серые утки жались в конце пруда, ожидая приглашения кавалеров, занятых в самые красивые моменты жизни, как и все мужчины, едой.

Ободзинский бежал по утреннему, ещё не проснувшемуся парку, вдыхая полной грудью густой и сочный воздух леса, наслаждаясь великолепием природы, приветливо улыбавшейся ему.

— Доброе утро! — донеслось спереди.

Незнакомый жилистый старичок в старой, потерявшей цвет ветровке, в тёмно-синих трениках и серой шапочке, бегущий навстречу, приветственно поднял руку.

— Доброе утро! — Ободзинский не останавливаясь улыбнулся в ответ.

Он любил прибегать на пробежку в субботу пораньше, когда ещё не полностью рассвело, если, конечно, накануне весёлый вечер пятницы не переходил в ночь. Но такие сабантуи он устраивал себе редко. Если прибежать в парк пораньше, то в качестве бонуса ты получал особую утреннюю энергетику парка. Казалось, Её Величество Природа, ночевавшая здесь, встречает радостно твой приход и благословляет твой новый день. И люди в это время здесь совсем другие. Ты обязательно услышишь от бегущих незнакомых тебе людей: «Доброе утро!», приветливый взмах руки и получишь улыбку — не дежурную гримасу, как в банке или на кассе «Пятёрочки», а искреннюю улыбку. Для тебя лично!

Карета начинает превращаться в тыкву после девятого удара часов. Волшебство растворяется в воздухе. Воздух по-прежнему свеж, ты заряжен, и настроение отличное, но что-то безвозвратно исчезает. Может, это музыка из динамиков уже не та. Может, это лебеди уплыли в свой домик. Может, старый приятель — столетний дуб, мимо которого ты бегаешь уже четыре года, который приветливо улыбался тебе, забегающему в парк, теперь, на третьем круге, тебя не замечает. Что точно другое — это люди. После девяти утра никто больше не здоровается. Люди бегут по парку куда-то, словно по своим делам, целеустремлённо, в наушниках, ничего и никого не замечая. Даже если ты поздороваешься навстречу бегущему — тебе никто не ответит. Тебя просто не услышат. Тебя просто не заметят. Тебя для них просто не существует.

В начале второго круга у Ободзинского по плану начинались ускорения. Он давно практиковал интервальный бег, то есть на определённых отрезках дистанции внезапно ломал темп бега и ускорялся, а потом вновь продолжал бежать в рабочем темпе. Самое трудное было на третьем круге, когда силы были на исходе и ты с трудом поддерживаешь рабочий темп, а впереди ещё пять ускорений. Пробежав мимо теннисного клуба, из-под крытого тента которого были слышны глухие удары ракеткой, он вышел на прямую своего очередного ускорения.

«Марш!» — скомандовал он себе и рванул двухсотметровку. Через двести метров с колотящимся сердцем, широко открытым ртом, тяжёлыми ногами, задыхаясь, он сбросил темп до рабочего. Ноги отказывались бежать, сердце выскакивало из груди. Теперь самое главное — не перейти на шаг! «Бежать! Бегом!» — захрипел, задыхаясь, он себе. «Раз! Два!» — вдох. «Три!» — выдох. Самое главное — ритмично дышать, дышать… Через двести метров бежать стало чуть легче. Ещё через триста метров темп выровнялся. Готовимся к следующему ускорению. Бежим, отдыхаем… «Марш!» — новое ускорение. Держим, держим темп! Ещё сто метров! Ещё пятьдесят! Вон до того дерева! Сброс темпа.

***

…«Бежать! Бегом!» — ревёт сзади голос замкомвзвода Семёна Тихонова. «Раз! Два!» — вдох. «Три!» — выдох. Самое главное — ритмично дышать, дышать. Кирзовые сапоги уже не то что тяжёлые, они — чугунные. Сердце молотком выбивает лёгкие наружу. Выпученные глаза не реагируют на окружение. Ты не видишь, кто из ребят бежит рядом, кто отстал, кто впереди. Ты знаешь одно — надо бежать, нельзя переходить на шаг. Потому что калаш с магазином, ещё два магазина в подсумке, штык-нож, бьющий по левому бедру, противогаз — по правому, и вещмешок за плечами с шинелью в скатку, резиновым плащом ОЗК и заботливо уложенным внутрь командиром взвода Бобриком кирпичом, который нужно сдать на финише марш-броска, — всё это уже не позволит тебе снова бежать, если ты перейдёшь на шаг хотя бы на секунду. И это не вальяжный бег по стадиону.

Время на марш-броске останавливается по последнему из стартовавшего взвода. Если все прибегут на «отлично», а последний получит «два», то весь взвод получит «два». Тогда — полчаса на отдых, и взвод бежит десятку снова. Ты бежишь вверх по пересечённой местности, прыгаешь через канаву, падаешь, встаёшь, бежишь дальше, взрывы домовых шашек как в тумане, будто не настоящие, но от их дыма ты начинаешь задыхаться, шататься, резь в глазах. «Бежать!!! Бегом!!!» — рёв сержанта сзади.

На высоте кирзачей натянуты какие-то проволочные заграждения, ноги сами как-то тяжело перепрыгивают их, кто-то сбоку споткнулся и упал, кажется, это Вадик Шварумян. «Я больше не могу», — слышится его хрип. Вадика подымают и ставят на ноги, он тяжело, со свистом дышит, его полное тело сотрясается под мокрой гимнастёркой. Виталик Бостриков молча забирает его автомат. «Бежать!!! Бегом!!!» Вадик бежит. Рядом бежит Бостриков с двумя автоматами.

Впереди кирпичное препятствие — «полуразрушенное здание» высотой чуть выше груди, через которое все должны перелезть. Две бегущие впереди нечёткие фигуры по очереди перемахивают его, опёршись на выемку в «окне». Вадик, шатаясь из стороны в сторону, заплетающимся шагом подбегает к «окну», опирается на него, поднимается и… остаётся на нём лежать, с шумом втягивая и выдыхая воздух. Его так же молча, тяжело дыша, сталкивают с «полуразрушенного здания» в сторону финиша, до которого ещё очень, очень долго бежать. Кто-то забирает у него вещмешок. Качающегося Вадика ставят на ноги и орут ему в ухо, чтоб услышал: «Бегом!!! Бежать!!!». Похоже, Вадик Шварумян услышал. Он медленно с невидящим взглядом, как на автопилоте, шатаясь, бежит за Бостриковым. Сил уже нет. Совсем. Ноги переходят на шаг.

— Ободзинский! Бежать!!! Бегом!!! — голос замка, бегущего рядом, звучит уже негромко и как-то вдалеке, как будто кто-то покрутил регулировку громкости окружающего мира и уменьшил звук.

— Я не могу, — свой сбивчивый хриплый шёпот кажется каким-то чужим и нереальным.

— Ободзинский, сука! Ты можешь! Слышишь меня?! ТЫ МОЖЕШЬ! — голос Тихона орёт в ухо, но как-то издалека и негромко. — Повтори, сука!

— Я могу, — повторяешь на автомате.

— Повтори! Повтори!

— Я мо-гу. Я-мо-гу! Я-МО-ГУ! Я-МО-ГУ!!!

«Я!» — вдох. «МО-ГУ!» — выдох.

«Я!» — вдох. «МО-ГУ!» — выдох.

«Я!» — вдох. «МО-ГУ!» — выдох.

«Я могу! Я могу! Я могу!» — пульсирует в мозгу. Как будто открылся тайный канал с энергией и выплеснул на тебя ведро ледяной воды. Мозг вновь работает как часы. К нему подключаются ожившие мышцы, вновь забурлившая кровь, которая до этого растворилась в этом вегетативном студенистом теле, ещё десять минут назад лишённом центральной нервной системы, и, как медуза, полностью автономно выполнявшем механические движения ногами и руками.

С этого момента ты знаешь, что ты можешь в жизни всё. Если ты этого захочешь!

Да! Если я хочу, значит, я могу!

Финишировал взвод вместе. Все пятнадцать «мальчиков». Пятнадцать автоматов, пятнадцать вещмешков с пятнадцатью шинелями в скатку. Пятнадцать кирпичей были сданы старлею. Последние два километра Вадик Шварумян бежал в одной гимнастёрке, у него забрали даже противогаз и штык-нож в чехле, чтобы он добежал. И он добежал. Время остановили по последнему. Взвод получил твёрдую «четвёрку». Конечно, после отдыха потомок Багратидов Шварумян получил в скворечник от Тихона, так сказать, «за высокий уровень холопского сервиса для князя на марш-броске» и наряд вне очереди — «а за что, ваше святейшество, вы сами придумайте». «Князь» особо не возражал. Если бы он не добежал и взвод получил «двойку», «холопы» точно подняли бы его на вилы.

Да, армия — это та школа, которую проходить совсем необязательно в наше время. Но именно там ты узнаёшь самую большую тайну нашей жизни: если я ХОЧУ по-настоящему, значит, я МОГУ! И свой автомат, и свой вещмешок с «волшебным кирпичом» я донесу до цели сам!

В сорока километрах от небольшого городка Борзя, где в середине девяностых проходил срочную службу Ободзинский, сходились границы России, Китая и Монголии. До Читы, столицы области, нужно было трястись ночь на древнем поезде с потёртыми и уже не совсем красными звёздами на вагонах, с дыркой в туалетах вместо унитаза и гордой, чуть схваченной ржавчиной надписью «Советские железные дороги». А до точки, где сходились владения Огненных драконов, предков Чингисхана и Сибирского медведя, летом в сухую погоду можно было домчать на ГАЗ 66 меньше чем за час. Весной же, в распутицу, в разлившуюся по всему краю грязь, наполнявшую всё свободное пространство, это занимало почти столько же времени, как дорога до Читы.

Военных в окрестностях Борзи было больше, чем местных жителей, — ракетчики, танкисты, зенитчики, мотострелки, пограничники. Непонятно, от кого защищало такое количество военных, с учётом того, что ближайшие несколько сот километров сухой и выдуваемой ветрами степи Монголии и сотни полторы километров Китая были абсолютно безлюдны. Со стороны Монголии граница даже не была оборудованной. Монгольских пограничников никто никогда не видел.

+30 градусов в июле и –30 в январе делали боевую подготовку офицеров и солдат, мягко говоря, непростой. К этому добавились развал Союза, провальная война в Чечне, брошенные на произвол судьбы войска, быстро подобранные в наспех сооружённых республиках на осколках некогда великой страны. А о тех воинских частях, которых не подобрали удельные князьки в многочисленных среднеазиатских «…станах», оставшихся на севере родины, Дальнем востоке, Сибири — о них просто забыли на долгие десять лет.

Они жили своей жизнью: в технических парках как-то без поставок запчастей ремонтировали технику. Когда в части появлялась солярка, танкисты выезжали на соседний полигон пострелять, благо снарядов было запасено на двести лет боевых действий, зенитчики радостно выезжали за ними, разворачивали свои пусковые зенитные установки и передвижные радиолокационные станции. Но солярка у них появлялась нечасто.

Поэтому если в их зенитно-ракетном полку комбат Мичурин утром не устраивал спортивный праздник с кроссом, стометровкой и подтягиванием на перекладине, то продавал взвод до вечера в местный колхоз на работы по уборке картошки или разгрузке вагонов с арбузами или яблоками. Колхоз, то есть «фермерское хозяйство», по-новому, платил натурой: десять процентов разгруженного шло на скудный солдатский стол в виде платы за работы.