Бесплатный фрагмент - Под знаком OST

Под знаком OСТ

Часть 4 (1953–1957)

Автор: Елена Немых

Посвящается жертвам диктатур

События, описанные в книге, являются художественным вымыслом, имеют совпадения с реальными событиями, однако не являются воспоминаниями конкретных людей.

Предисловие

Идея фильма «Я вернусь» по мотивам книги «Под знаком ОST» у меня появилась в 2004-м. Приближалась дата: 60-летие Великой Отечественной войны. Огромное количество документальных и художественных фильмов появилось на теле- и киноэкранах. Вторая мировая война, начавшаяся в 1939-м и ставшая проклятием для Европы, заставила именно меня придумать кино на оригинальную и никем не снятую идею: о судьбе D. P. (displaced persons), в том числе об остарбайтерах. Неожиданное знакомство с Аллой Трещалиной, которая снялась в документальном фильме «Чемодан. Вокзал. Россия», бывшей «остовкой» (так назывались рабы с Востока для Третьего рейха), заставило заняться исследованием этой сложной, щепетильной и очень неоднозначной исторической темы. В 2007 году я сделала свой собственный документальный фильм «Рабы двух диктатур» (автор и режиссер: Елена Немых, продюсер: Юрии Бабуров, Елена Немых), премьера которого состоялась в 2018 году на фестивале «Документальная среда», в 2009-м на телеэкран вышел 12-серийный фильм «Я вернусь» с участием актеров театра и кино, таких как: Елизавета Боярская, Юлия Пересильд, Елена Подкаминская, Елена Николаева, Роман Полянский, Дмитрий Миронов и др. Я благодарна судьбе за все те встречи, которые произошли у меня во время написания книги «Под знаком OST», а также подготовки, съемки, постпродакшена, телевизионных и интернет-премьер художественного фильма «Я вернусь» (автор идеи: Елена Немых, автор сценария: Наталья Назарова, режиссер-постановщик: Елена Немых, продюсеры: Игорь Толстунов, Анна Кагарлицкая) о судьбе остарбайтеров.

Елена Немых, режиссер-постановщик художественного фильма «Я вернусь»

Глава 1. Харовская деревня / Рыблаг. 1953

Была зима. Муся стояла рядом с могилой сестры Зои, Гули и своей дочери Дины. Была она в тулупе и платке. Скромные крестики и таблички с надписью от руки химическим карандашом: «Зоя Растопчина, 1915–1953; Галина Растопчина, 1925–1953; Дина Растопчина, 1942–1953», припорошенные снегом, стояли на их могилах.

Муся синим платком смахнула снег с крестов, затем положила домик из спичек на могилу Зои, отошла в сторону, перекрестилась.

Через пять минут она подошла к могиле отца Растопчина Василия Андреевича с номером 8087 на дальнем кладбище для зэков. На дощечке сидела черная ворона, увидев Мусю, она взмахнула крыльями и полетела. Растопчина всплакнула, и вскоре ее тонкая фигурка в тулупе и зеленом платье появилась на песчаной дорожке, петляющей среди снежных полей. Через час она ехала из деревни в город Харовск на подводе с санями. Рассвет был солнечным, ярким лучом он осветил местную церковь в строительных лесах. Колокольня вся в снегу была на острове, печальный колокол звенел над опустевшим храмом, и через некоторое время на замороженной реке рядом с храмом появились черные сани, запряженные черным рысаком. Мусе было грустно, сестры Растопчины собирались в Москву домой уже в начале зимы, однако свирепствовала холера, и вскоре заболела старшая Растопчина. Зоя Растопчина, главврач больницы в Харовске, была на хорошем счету, мечтала вернуться домой в Москву, однако холера догнала и ее. Позже заболела Гуля Растопчина, потом и Дина Растопчина, десятилетняя дочь Муси Растопчиной.

Уже через месяц их не стало, похороны были скромными, собралась толпа бывших пациентов больницы Харовского района, медсестры, завхоз из местного ДК, в котором работала Муся Растопчина.

Семья Анисимовых: глава Харовского НКВД, его жена Светлана и их дочь, когда-то счастливо спасенная старшей сестрой Растопчиной от крупа, также приехали на кладбище. Ссыльных они не любили, но помнили о спасении своей дочери долго. Анисимов мрачно смотрел на таблички с датами жизни и смерти, потом сел в черный «воронок», крикнул жене.

— Светлана! Поехали в Харовск! Не уехали они ни в какую Москву, вот холера догнала. Садись давай. Завтра ты у меня больницу Растопчиной возглавишь. Растопчину Мусю давно надо выселять. Кстати, хотел тебе сказать следующее: не болтай лишнего. Вчера депеша из Москвы пришла по поводу болезни Сталина и амнистии для всех ссыльных. Уедет она! Муся я имею в виду…

— Эх… Не любила я ссыльную… Зою Растопчину. (крестится) Царствие ей небесное!

Она машет на свою дочь рукой, они идут в машину к Анисимову.

Пятого марта в день смерти Сталина о сестрах Растопчиных окончательно забыли все.

Шестого марта Муся встала рано, съездила на могилу сестер и дочери и к 13 часам успела в Харовский НКВД. На площади рядом с областным наркоматом внутренних дел в городе Харовске проходил стихийный митинг по поводу смерти Сталина, организованный парторгом.

— Предлагаю почтить память Иосифа Виссарионовича минутой молчания.

Парторг машет рукой монтеру, тот подсоединяет радиотарелку к розетке, из радио сначала звучит похоронная музыка, а потом голос Левитана: «Сегодня, 6 марта 1953, в Колонном зале Дома Союзов, продолжится прощание с великим кормчим всего советского народа, Сталиным Иосифом Виссарионовичем. 5 марта 1953 великий вождь скончался».

Трибуна была украшена еловыми ветками, радио с минуту молчало, потом неожиданно прорезавшийся голос Левитана объявил минуту молчания и включился метроном. Муся Растопчина остановилась на минуту, монтер подкрутил ручку радио, прибавляя звук.

Однако слышно было лишь шуршание радиоприемника. Баба Маруся охнула, запричитала в звенящей тишине. Что же будет дальше?

— Боже мой! Два дня как Сталин умер! Ничего себе! (видит Мусю) Мария Васильевна, а газеты почтальон привозил сегодня вам?

— Я не знаю.

Муся хотела ответить, но на крыльцо НКВД выбежал Анисимов, подбежал к синему ящику, на котором было выдавлены буквы «Почта» и мелкими белыми буквами «СССР», полез в него, достал несколько газет: «Правду», «Известие» — и быстро развернул их. На первой полосе каждой их них была фотография Сталина в черной рамочке, даты его жизни и смерти: 1878–1953.

Муся Растопчина подошла поближе к двери, зашла внутрь НКВД и прикрыла дверь. В коридоре было пустынно, в самом конце был открыт кабинет главы Харовского наркомата внутренних дел. Муся Растопчина заглянула внутрь.

— Мария Васильевна? Какими судьбами в наши края? И что хотели? Вспоминаю вашу сестру Зою, царствие ей небесное.

— Да. (сухо) Не дождалась она вот отъезда.

— Вы откуда узнали о смерти вождя?

— По радио! Из газет.

— Приехала просить о досрочном освобождении? Я уже в курсе всего. Светлана, моя жена, мне рассказала, что вы от нас уезжаете.

— Да… Вот мы подавали прошение не один раз. И Зоя подавала. Но…

— Помню. Отказал я ей. Сестра Гуля тут плакала зимой, ваша младшая. Просила. (холодно) Скажите, Муся, вот моя жена Светлана долго благодарила вашу сестру за спасение своей дочери, но, к сожалению, не спасла ее саму от холеры. Ни ее, ни вашу сестру, ни вашу дочь Дину. Она ведь Ваша приемную дочь?

— Я ее нашла в Белоруссии, в 1945-м, когда возвращалась на родину с бывшей остовкой, Шурой Петровой.

— Врете вы все. Вот ваша анкета. Помечено: отец Дины Растопчиной — Стефан Мишо, француз. Мария Васильевна Растопчина. (тыкает ей в грудь) Вы! Вы были на оккупированной территории.

— Вы можете мне не верить. Помогите мне уехать домой, в Москву. Вот прошение!

Муся положила письмо от ДК Харовского района, в письме было ее имя: Муся Растопчина.

Анисимов заглянул в бумагу.

— Светлане моей кланяйтесь, она в Зоиной амбулатории ведет приемы теперь с понедельника по четверг. Именно она отправила запрос в Москву по поводу вас. Отправила еще в январе. Ответ пришел из московской больницы «Медсанчасть», в которой работали Зоя и ваша младшая сестра Гуля с отказом. Ваша сестра Зоя халатно отнеслась к своим обязанностям и из-за нее майор Жлудов руку потерял! Так что есть только места работы по лимиту трудовых ставок в столице. Для Вас в ДК Железнодорожника в Москве! Другого шанса уехать из Харовска у вас нет.

К вечеру Муся Растопчина была опять в своем ДК.

Приехав сюда в 1946-м, сестры Растопчины стали жить у немой Лены в доме, а Муся сразу устроилась на работу в местный Дом культуры. Письма от тети Лили из Москвы и Мити Андреева из Рыблага приходили редко, Лиля Шварц ждала возвращения Муси в Москву. Митя же сообщал каждый год, что подавал прошение об амнистии в Рыблаге. И своему жениху и тете Лиле Муся отвечала одинаково: «Надеемся вернуться».

Вот и сейчас Муся отправила письма сразу на два адреса: в Москву и в/ч 126345, в Рыблаг Мите, когда зашла на почту. Чуть позже Муся зашла в директорский кабинет местного ДК. Она подкрутила ручку и включила радиотарелку: «В Колонном зале делегация разных стран, все прощаются с великим кормчим». Муся села за стол, включила керосинку, поставила алюминиевый чайник, за окном забарабанил дождь со снегом.

Муся посмотрела за окно и увидела Лену, которая в телогрейке бежала к клубу вместе со Степой, кудрявым мальчиком лет восьми. Муся Растопчина обучала его в ДК нотной грамоте. Через десять минут они были в пустом зале, а Степа уселся за пианино, где его и нашла Муся.

— До. Ре. Ми. Фа. Соль. Ля. (Степе) Повтори.

— До. Ре…

Степа задумался, Муся вздохнула, встала.

— Подвинься, пожалуйста. Я сейчас тебе сыграю гамму!

Степа встал, Муся взмахнула руками, попыталась сыграть гамму, но не успела, дверь открылась и вошла Лена без платка.

— Лена! Сталин умер! Была сегодня на кладбище, потом в Харовске. Отдала бумаги, потом на почту. Надеюсь, я скоро поеду в Москву.

Лена кивнула, замычала, пытаясь объяснить что-то Мусе. Но Растопчина встала, закрыла крышку пианино, сказала, обращаясь к Степе:

— Степа! Иди домой. Сегодня занятий больше не будет. Хочешь я тебя отведу домой?

Муся взяла Степу за руку и пошла на выход, а Лена, закрыв кабинет директора, зашла чулан и нашла там ведро и швабру с тряпкой.

И лишь портрет Сталина в черной рамке на стене сурово взирал на пустую комнату. Луч солнца полз по его портрету и, запутавшись в пышных усах, внезапно погас. Туча надвигалась на деревню, дождь со снегом опять забарабанил по железной крыше ДК, а в окне были видны две фигурки под черным зонтом: Муся и Степа. Радио работало на всех столбах, а из репродукторов все так же звучала похоронная музыка.

— Эй, гляди-ка, актриса погорелого театра идет!

— Ссыльная, мать ее! (сплевывает)

— Радуется небось, что Сталин помер! (сжимает кулак) А я бы их своей рукой давил. Гнид московских!

Мужики и бабы из деревни стояли толпой у столбов с громкоговорителями и обсуждали смерть великого кормчего.

— Пойдем и дерябнем по стаканчику!

— Ох, на кого же ты нас покинул, отец родной! (целует портрет Сталина с черной рамочкой в газете) Сиротинушки! Сиротинушки мы!

Плачущие и стонущие бабы в платках встречали по дороге Мусю Растопчину и Степу, многие махали ей прощально.

Однако по дороге к глухонемой Лене Растопчина решили зайти за сушками в продмаг. В лавке была Марфа, местная продавщица. Муся попросила дать ей сушки, когда в магазин вошел Иван Кратов, местный красавец и комбайнер. Он мечтал жениться на Марфе.

— Ну, что, Муся!? Ты почему из ДК ушла так рано?

— Слышали новость?! Сталин умер. А я вот в Москву наверное скоро уеду, подала прошение Анисимову.

— Не отпустят так просто, родимая! А я вот на Марфе женюсь!

Иван подошел к прилавку, стал обнимать Марфу, тискать ее, целовать в шею. Марфа отбивалась, однако ей очевидно было приятно слушать эти признания в любви. Их разговор удивил Мусю Растопчину, но увидев Ивана, который целовал продавщицу, она замолчала.

Марфа оттолкнула тракториста.

— Мария Васильевна! Что случилось?

— Ничего. Я куплю сушки и конфеты и пойду домой. (обернулась к Степе) А ты сушки хочешь?

— Нет. Я хочу хлеба.

Муся кивнула, протянула карточки Марфе, та быстро выбила на кассе сумму, посчитала на счетах и отдала ей покупку: хлеб, сушки и ириски. Муся Растопчина взяла хлеб и отдала его Степе, все остальное она бросила в авоську, которую нашла в кармане ватника, и выскочила из магазина. За ней вышел Степа с хлебом, Иван вздохнул.

— За что ссыльная Муся меня не любит?

— Она никого не любит.

— Новости про Сталина я знаю. А ты про нас не говорила маме? Про свадьбу в мае?

— Не говорила. (машет рукой)

— Врешь ведь!

Марфа покачала головой и вздохнула, Иван пожал плечами.

Иван Кратов дал Марфе Петровне продовольственную карточку.

— Дай-ка мне чекушку, Марфа. Пойду помяну Иосифа Виссарионыча! (взял бутылку) Вообще, Марфа, обдумай мое предложение, время есть.

Он хлопнул ее по спине, еще раз поцеловал, спрятал водку за пазуху и вышел. Марфа посмотрела на себя в зеркальце, взяла папиросу и закурила, она вышла из-за прилавка, надела пальто и вышла на улицу. Иван сел на свой трактор и поехал. Степа отпустил руку Муси, взял в руку буханку хлеба и побежал домой. Муся с авоськой пошла к Лене. Весна в этом году была ранняя, везде были проталины, сквозь лед сочился тонкий ручеек, Муся шла в калошах по грязи. Когда она вошла внутрь дома к немой Лене, то увидела ведро с водой и половую тряпку на полу.

Лена вымыла полы во всех комнатах, постелила половики.

Когда Муся посмотрела на потолок, то увидела солнечные блики, которые скользили по деревянным балкам, отражаясь в окнах. Блики наполнили избу Лены веселыми зайчиками и предчувствием приближающейся весны. Муся положила сушки и ириски на стол, открыла форточку, пустив свежий воздух внутрь избы, сняла ватник. Ветер тронул прозрачные занавески на окнах, когда она сделала шаг навстречу вошедшей Лене, которая промычала что-то, а потом, протерев подоконник, включила на полную громкость радиотарелку.

— Сталин умер. Скоро амнистия, Лена! Я поеду домой в Москву… Поняла?

Лена мычит, кивает, машет рукой.

— Хорошо. Жалко мне с тобой расставаться, Леночка!

Лена вздрогнула, лицо ее исказилось, она всхлипнула и неожиданно громко, в голос зарыдала. Деревенский плач с причитаниями, Лена была местная плакальщица, ее приглашали даже на деревенские похороны и поминки. У Муси Растопчиной сердце неожиданно заколотилось от ее истошного бабьего воя.

Она схватила телогрейку, которая висела на крючке в коридоре, накрыла свою голову, держа ее двумя руками над собой, побежала во двор, в сарай за яйцами из-под курицы. Лена что-то еще промычала, причитая и утирая слезы, потом дошла до сарая, забрала у Муси яйца и положила их в фартук, пошла к дому.

В сарае было тихо, и лишь курочки тихо кудахтали в темном дровяном сарае. Моросил мелкий и противный дождь, дорожки развезло. Муся посмотрела в узкое окошко и увидела вдалеке Марфу, которая шла в ботах и галошах домой, несколько раз чуть не упав по дороге.

Когда Муся Растопчина вернулась в дом, немая Лена успела нагреть большой самовар, чайник на золотистой короне, который нагревался от тлеющих шишек, на столе уютно белел фарфоровый сервиз из пяти чашек и блюдец, сушки и ириски были в корзинке на столе. Муся положила яйца на стол, потом села в кресло, укутавшись в плед и начала читать пьесу Чехова «Чайка». Лена махнула на Мусю рукой, выбежала, потом принесла из сарая еще десяток яиц, вздохнула, посмотрев в окно. В окне избы была видна калитка, у калитки была привязана лошадь, запряженная в большую подводу. Лошадь была старая, гнедая, в серых яблоках, с седой челкой и седыми ресницами, мирно ела овес из торбы, привязанной к деревянному столбу. Когда Лена вошла в дом, ее волосы промокли от дождя, в руках были яйца.

— Эх, занятия в кружках в ДК наверное на неделю отменят. А может и больше!

Лена замычала, запричитала, увидев, как закипел самовар на шишках, потом стала разливать чай по чашкам, и вскоре она и Муся оказалась за одним столом.

— Да на тебе лица нет, ты бледная как смерть, впрочем, не знаю даже, что и думать.

Лена подходит к зеркалу, смотрится в него, причесывается, глотает таблетку, мычит.

— А ты, Лена, где была с утра, пока я в Харовске была? Я узнала, что Сталин умер, приехала вот в Дом культуры! Через неделю буду «Чайку» читать со сцены. Я свой номер отрепетировала!

Муся выпивает чай, затем тихо произносит, обращаясь к Лене:

— Я смогу вернуться в Москву в мае, отдала прошение Анисимову. Эх, сестры мои не дождались амнистии!

У Муси портится настроение, она быстро съедает сушки, потом ириску, выходит в другую комнату, через минуту Лена заглядывает в спальню. Муся стоит, закрыв руками лицо, слезы текут ручьем, Лена заходит, обнимает ее, пытаясь успокоить, однако в итоге сама начинает плакать навзрыд. Муся замечает лежащую на столе газету «Известия», вытирает слезы, машет рукой на Лену, которая выскакивает из комнаты. Муся читает внимательно передовую статью, потом выходит на кухню, у Лены заплаканные глаза, она преданно смотрит на Растопчину.

— Я скоро перееду в Москву, хочу восстановиться в ГИТИСе и вернуться на сцену, Лена, наверное в уже в московском ДК. Я через месяц опять еду к Анисимову с просьбой помочь с возвращением домой в Москву.

Муся подходит к окну, видит капли, сосульки, лужи и лошадь, уныло жующую овес из торбы. Муся машет на Лену рукой и выходит из кухни, в комнате устанавливается тишина, и лишь мерный стук часов слышен в доме, когда внезапно в светелке появляется почтальон с большой сумкой. В ней письма и газеты.

— Вам письмо, Мария Васильевна! Из Рыбинска. (садится на стул) Налей мне воды в стакан, Лена!

Фаина мычит, наливает воды в стакан, протягивает его почтальону.

Почтальон замолкает, Муся берет у него из рук письмо, разворачивает его, читает, письмо падает из рук. Почтальон выходит на улицу, подходит к алюминиевому рукомойнику, моет руки с мылом, кричит Мусе.

— Кстати, у вас там кто? В в/ч 126345?

Муся выглядывает из окна, открыв ставни, видит почтальона, который моет руки.

— У меня жених там! Митя Андреев.

— За что сел?

— Ему моя сестра Зоя новый военный билет дала в военном госпитале. У него фашисты старый военный билет отобрали, когда в плен захватили. Вообще, он всю войну прошел под другой фамилией.

Почтальон машет рукой, закидывает лямку на плечо и уходит, хлопнув калиткой. Муся вздохнула, закрыла ставни и легла на кровать, укрывшись пледом, она нашла письмо от Мити из Рыблага на полу и увидела алый закат, отражающийся в реке. Вид из избы Лены был замечательный. Где-то вдалеке завыла собака, замычала корова, которую выгнали в поле. Муся замолчала, взяла в руки еще раз письмо от Мити из Рыблага и почему-то заплакала, представив, как каждое утро толпа заключенных, в том числе Митя Андреев, выходит работать на котловане рядом с городом Рыбинск. Ничего нового в письме Мити не было. Он подавался трижды с 1945-го апелляцию, но так и не попал под амнистию.

Вот и в то хмурое утро Андреев, как обычно, вышел на работу, сверху моросил серый ледяной дождь, куртки зэков промокли, однако они все дружно колотили кирками по мерзлой земле, пытаясь выколотить щебень из горы. Когда в работе образовался перерыв, заключенные пытались разжечь костер, однако неожиданно вдалеке показался конвоир.

— Чего расселись?! А? Ну-ка, быстро встали и начали работу. Тебе лопату выдать? (показывает на яму Мите) Ты чего расселся?

— Моя сломалась.

Митя сплевывает. Он сильно изменился. Прошло восемь лет со дня его ареста на Рыбинской ГЭС. Зэки рыли котлованы, работали на лесоповале, в том числе на местном спичечном заводе. Годы, проведенные в зоне, дали себя знать. Митя возмужал, легкая небритость ему очень даже шла, два года оставалось до освобождения, однако Митя Андреев каждый год подавал на условно-досрочное и очень надеялся, что он освободится раньше срока. Отказывали ему ежегодно, в итоге он наконец-то написал Мусе Растопчиной в харовскую деревню, что в Москву наверное так и не вернется. Митя Андреев поднялся, конвоир откинул брезент с кузова машины из Рыблага и выдал новую лопату. Когда Андреев надел брезентовые варежки, он махнул на него рукой.

— Да читал я! Читал твое прошение!

— Гражданин начальник! Помогите! Хотел узнать у вас как раз, я подал на условно-досрочное освобождение и в этом году.

— (закуривает) Вообще, парень, скажу тебе следующее, подождать тебе надо. Просто подождать. (тихо) Сталин умер. (делает запрещающий жест рукой) Вчера короче из Москвы радиограмма пришла, амнистия будет летом, вот и выйдешь на волю.

Митя подошел ближе к конвоиру.

— Врешь! Врешь, гражданин начальник! Амнистия была для нас в августе 45-го. Мой друг Лакшин, с которым я из фашистского плена шел, хотел выйти, однако не выпустили его! Умер вот в лагерной больнице два года назад!

Конвоир махнул на него рукой.

— Не друг он тебе! Сдал тебя Лакшин твой, дезертир он и окруженец. Он повесился, еще и предсмертную записку оставил! Короче: официально об амнистии этого года объявят летом! Будешь трепать языком — срок продлим!

Митя замолчал, побледнел. Известие о самоубийстве Лакшина его задело. Андреев кивнул, взялся за новую лопату и опять приступил к работе, почему-то образ Лакшина, которого он случайно встретил в колонне немецких военнопленных, преследовал его, он закрыл глаза, решил представить Мусю Растопчину, воспоминания нахлынули на него волной.

Памятник пловчихи, приготовившейся к стартовому заплыву, сверкал черными гладкими мраморными плечами прямо у чаши с фонтаном в Парке культуры и отдыха. Муся взобралась на балюстраду, Митя дал ей руку, чтобы она не поскользнулась на гладкой поверхности и начала петь серенаду Шуберта. Из уст юной девушки песня звучала необычно:

— Песнь моя, лети со мной, тихо в час ночной…

Муся балансировала на лестнице, сошла медленно вниз к гранитной набережной Москвы-реки, Митя Андреев еле удерживал ее руку.

— Представляешь, в ГИТИСе в конкурсе 150 человек на одно место. Я им когда серенаду Шуберта на немецком зарядила, они аж рот открыли. А ты слышал ее на немецком? Сейчас я ее тебе спою. Значит так (вздыхает):

Meise flehen meine Lieder durch

die Nacht zu Dur, In den stillen Hain hernieder

liebchen komm zu mir.

Муся увлечена собственным выступлением, она просто наслаждается звуком своего собственного голоса, Митя хмурится.

— Я думал, это все несерьезно.

— Значит, твоя электростанция — это серьезно, а театр нет? Знаешь, между прочим, очень многие говорят, что у меня большой талант. И даже огромный!

Муся взмахивает руками, показывая, какой у нее огромный талант: обхватывает себя руками.

— А как же я?

— Ты? (замечает наконец-то хмурого Митю) Ах, ну да… Сейчас.

Митя отпускает ее руку, засовывает руки в карманы, спускается. Две ступеньки вниз.

— Значит так, первые десять лет я буду заниматься искусством, потом буду совершенствоваться.

Митя хмурится, спускается ниже по лестнице, играет желваками, Муся язвительно продолжает дальше, не обращая внимание на грустное лицо юноши.

— Я должна тебе предупредить: я ужасная лентяйка. (перечисляет, загибая пальцы) Неряха. Я не умею готовить, я ненавижу стирать, мыть посуду.

Митя уже на набережной, встав спиной к девушке, просто излучает недовольство.

— Но, самое главное, Митенька, я невероятно влюбчивая. Сегодня со мной поступал мальчик в ГИТИС, он был такого (показывает руками) высокого роста, у него огромные, крепкие руки, глаза как у оленя.

Митя подходит к киоску с мороженым, покупает маленький шарик, откусывает кусок. Ест обиженно. Муся подбегает к нему, шутливо и легко ударяет Митю по носу.

— Митя, послушай, я пошутила.

Митя отходит подальше, ест мороженое, злится, потом оборачивается к Мусе, берет крепко ее за руку: говорит твердо, глядя ей в глаза:

— Знаешь, что я таких шуток не понимаю. Для меня так: любовь — это навсегда. Ты это навсегда. Понятно?

— Ну, ты и зануда…

— А ты артистка! Слушай, а может, ты меня не любишь вовсе? А так? Роль играешь?

Мусино лицо было таким близким, таким родным…

Митя взялся копать яму новой лопатой, продолжая колотить по мерзлой щебенке, однако к вечеру всех зэков загнали опять в барак, они разлеглись на нарах. Рядом в бараке Рыблага на соседних нарах с Митей Андреевым оказался француз, бывший военнопленный, летчик Поль Анджи. Поль попал в ГУЛАГ вместе с группой немецких военнопленных, помимо работы на лесопилке они строили дома в Рыбинске. Когда конвоир зашел вместе со всеми в барак, подошел туда, где лежал француз, и задал один вопрос.

— Эй, француз! Летчик-налетчик! Поль! Анджи! Ты чего смену прогулял?

Поль, просыпаясь, на ломаном русском:

— Я не прогулял. Заснул просто. Болею и знобит вообще.

К нарам Мити Андреева и Поля Анджи подошел новенький: тщедушный Иван, местный гражданин города Рыбинска, злобно посмотрел на симпатичного француза, покашлял.

— Эй, чернявый, закурить не найдется?

— Не курю.

Конвоир выключил свет в бараке.

— Разговорчики, курить на улицу! Табак выдан каждому по норме!

— Не твой табак, воришка!

Конвоир вышел на улицу, новенький подсел поближе к Полю и сказал быстро.

— Скажи, француз, а ты откуда? Из самого Парижа?

Француз не успел ответить.

— Я отвечу. Поль Анджи из Марселя. В начале войны, в 17 лет, он сбежал из семьи, поссорившись с братом-близнецом Зигфридом (громко, Полю) Так?!

Поль отвечал Мите на ломаном русском языке.

— Из Франции, Зигфрид зарегистрировался на немецкой бирже в 1940-м, а я сбежал из Виши!

— Ух, ты! А у тебя брат где? На немчуру, значит, трудился твой брат! А как ты здесь оказался? Эй, француз!

Митя встал, махнул Полю рукой, они вышли из барака, новенький оглянулся и воровато залез в вещмешок француза, потому что искал махорку. Однако ничего кроме писем, написанных на треугольниках из листочков тетради химическим карандашом, во Францию, в Марсель, с пометкой «для мадам Анджи», так и не увидел. Махорку он не нашел, скрипнула дверь барака, новенький отскочил от нар, обнаружив, что Поль вернулся. Месье Анджи зашел за своими письмами, сунул их в карман ватника и вышел. Митя и Поль сели на лавочке рядом с бараком. Митя полез за пазуху, достал кисет, скрутил папиросу, отдал Полю, они закурили. В этот вечер, как обычно, конвоир первый спустился вниз с вышки, подошел к огромной стеклянной конструкции с мостиком рядом с бараком. Это была солнечная электростанция Миши, его изобретение, благодаря которому в бараке был свет. Дмитрий Андреев посмотрел вверх, где на мостике стоял второй конвоир.

— Ну, что? Вырубаем электричество?

— Да!

Конвоир 2 замолчал, Конвоир 1 отцепил провод и бросил его на землю.

Письма для матери грели сердце Поля Анджи, он замолчал и неожиданно задал один вопрос.

— Митя! Что случилось?

— Радостная новость, Поль! Амнистия грядет в связи с кончиной Сталина. Вот как! Эх, жаль! Лакшин, друг мой по несчастью, не дождался амнистии!

Он выдерживает паузу.

— Друг? (пауза) А кто он Лакшин?

— Я с ним из плена бежал, потом встретил на Рыбинской ГЭС: должны были нас амнистировать еще в августе 1945-го в связи с победой, я в Москву собирался, но признался Кичигину, руководителю Рыбинской ГЭС, что живу под чужой фамилией, Левченко Павел, и вот меня арестовали, я еще и срок получил — 10 лет. Вернули меня в Рыблаг, его оставили в трудовом лагере при ГЭС, в итоге он, оказывается, покончил собой в бараке! Нашли предсмертную записку: «Не могу жить дезертиром».

— Ох, ничего же себе! Застрелился?

— Нет, повесился. Хотя, дело темное. Труп нашли с утра, то ли сам, то ли его. Вот как!

— Как ты думаешь, а что нужно сделать мне, чтобы вернуться на родину, во Францию?

— А ты за что сидишь?

Поль Анджи закурил скрученную папиросу, помолчал, вздохнул, а потом решился на рассказ, говорил он с заметным акцентом.

— Освобождение моего Марселя в августе 1944-го я не пропустил, однако долететь с американцами до своего дома так и не смог. Был сбит немцами, попал в Кольмарский котел, а позже вместе с ними был захвачен частями Красной армии. Я был доставлен по этапу сначала в Ламсдорф, потом в Рыблаг! Моих документов и вовсе нет.

Кто-то закашлял громко рядом: к ним подошел старый зэк Костыльков. Разговор Миши и Поля привлек его внимание.

— Слушай, француз! Могу помочь, сговорюсь с начальником Рыблага, достанут тебе чистые документы. Ну тех, кто уже отсидел, но умер. Из Рыблага выедешь по советским бумагам, а там и до Москвы доедешь к своим. Лады? Только не бесплатно. Самогону достанешь или марафету? Да и махорку предпочту.

Поль удивленно посмотрел на Костылькова: он был скрюченный, весь в морщинах, на работу не ходил из-за чахотки, однако курил не останавливаясь.

— Скажи, а что действительно можно по чужим документам из Рыблага выехать? Я вот за подделку и укрывательство своего настоящего имени сижу вот 10 лет, без малейшей надежды освободиться.

— Слушай, парень! Ты сколько по чужим документам жил? До Берлина дошел! Тебя рассекретили, и вот! Ты уже анкету замарал так, что либо сидеть в Рыблаге и нос не высовывать на улицу, либо с новыми документами бежать совсем в Москву! Я вот живу здесь на полном довольствии, и мне отлично.

— А я подаю каждый год на амнистию! Вот, Иваныч!

Митя встал, Иваныч крякнул и закурил. Поль Анджи пожал плечами, не все из того, о чем говорил старый заключенный, было ему понятно. Иваныч встал и пошел в барак, отчаянно кашляя.

— Митя, ты вот мне рассказывал историю про то, как имя менял. Ты был кем?

— Повторяю, я был всю войну Павлом Левченко. Дошел до Берлина, орденов целая грудь, статьи в газетах, военный билет на новое имя делала мне Растопчина Зоя: старшая сестра моей невесты Муси! А вот у этого (разводит руками) Дмитрия Андреева ничего такого нет! Я уходил в 1941-м в народное ополчение рядовым Андреевым, потом когда попал в немецкий плен и бежал, потерял документы, так как на меня майор Жлудов в НКВД настучал. В общем, сестра моей девушки Муси меня спасла. Ее зовут Зоя. Зоя Растопчина. Она врачом была в военном госпитале. Короче, сложная эта история, имя менять все равно что судьбу.

Поль достал еще раз газетный лист, послюнявил, досыпал в газету махорку из кармана, скрутил две самокрутки, дал Мите одну папиросу и закурил.

— Жалеешь? Что имя менял?

— Жалею, однако уверен, что сделал все правильно. Не потому, что испугался, потому что хочу дойти до своей самой любимой женщины. Муся Растопчина ее зовут!

— Расскажи, а какая она, твоя Муся?

— Красивая!

Он замолчал, полез за пазуху в ватник, показал фотографию Муси. (подпись карандашом: Мите от Муси. 1941), Поль рассмотрел фото, потом обнял товарища и встряхнул.

— Да… Повезло тебе, парень! Красивая у тебя невеста! Ждала всю войну?

Митя вышел из забытья, махнул головой, вскочил, посмотрел на заходящее солнце и сказал быстро Полю.

— Ждала! Правда, вот приехала в Москву с дочерью Диной от француза. Я вот ей письмо недавно отправил, что сидеть буду долго тут. Что отказали мне в амнистии. В общем, в итоге выйдет она наверное за моего друга Трофима Трепалина. У него вот никаких проблем. Имя не менял, вернулся с фронта, вся грудь в орденах. Вот так-то!

Поль возвращает фото.

— Кстати, как француза звали?

— Стефан Мишо. Он с ней у бауэра работал. Ладно. Короче, утро вечера мудренее! Я буду подаваться опять на УДО, а тебе наверно и правда лучше Иваныча попросить по поводу документов. Марафет достать?

— Попробуй… Эх, Митя. Не рискуй. Я лучше дождусь, когда меня тут французское посольство найдет. (вздохнул) По секрету скажу, писал прошение на французском на волю, передал конвоиру, когда прочитал вот эту газету. — Он вынул из нагрудного кармана газету «Известия». — Здесь вот о смерти Сталина на первой полосе и вот (показывает отмеченный карандашом кусочек статьи) — читай.

Митя выхватил газету из рук, быстро прочел то, что было отмечено карандашом.

— Не знаю. Хотя (рассматривает газету «Известия») я хотел бы прочесть все о смерти великого вождя. Он моей девушке и ее родным всю жизнь испортил!

Митя встал и пошел к забору из колючей проволоки, потом побежал.

Конвоир на вышке внезапно выстрелил в воздух.

— Стой! Стой… Стрелять буду!

Но Митя лишь прибавлял шагу, а потом побежал, размахивая газетой.

Конвоир опустил ружье, взял Андреева на мушку и неожиданно выстрелил прямо в Митю. Тот упал.

Иваныч присвистнул, махнул на француза рукой.

— Эх, потеряли мы Андреева твоего… Не будет марафету, не будет и документов тебе, француз!

Поль остался на лавочке, всматриваясь в заходящее багровое солнце, затем он закрыл глаза, открыл и достал свои неотправленные письма к мадам Анджи в Марсель из своего ватника, решил перечитать.

ГОЛОС ПОЛЯ: «Дорогая мама! Ухожу на фронт, предложили поступить в летную школу „Нормандии-Неман“. Не могу оставаться дома. Хочу сражаться с фашистами. Передавай брату Зигфриду привет, когда вернется! 1942. Твой Поль»

«Дорогая мама, попал в аварию, нас конвоируют в Рыблаг, вместе с другими военнопленными. В основном из войск Вермахта. Доеду, напишу. 1945. Твой Поль»

Поль закрыл глаза. Солнце спустилось за барак, он вздохнул.

Конвоир залез опять на вышку, вскинул автомат на плечо и застыл, пока двое конвойных переносили труп Мити.

Завыла сирена, лучи прожекторов разрезали ночную темень, когда на вышке медленно на тросах стал подниматься огромный портрет Сталина в черной рамке, украшенный еловыми ветками.

Поль встал, вытащил письма к матери из ватника, еще раз всмотрелся в портрет бывшего диктатора, который был подхвачен ветром и тихо трепетал, подхваченный очередным шквалистым бураном, переходящим в колкий снег. Поль Анджи быстро засунул все письма за пазуху и быстро зашел в барак. Конвоир начал обход периметра.

Глава 2. Пригород Парижа/ПАРИЖ. Франция. 1953

Они сидели под виноградной лозой и пили белое вино, солнце ласково припекало. Вся семья Мишо: мадам Мишо, месье Мишо и их сын, Жан, стажер газеты «Париж». Шардоне было отменным. Полная и черноволосая мадам Мишо встала и пошла в дом. Отец и сын сидели на террасе, пили вино из больших граненых стаканов, а Стефан предавался воспоминаниям. Он решил наконец-то рассказать сыну о русской Мусе Растопчиной, с которой познакомился во время плена в Третьем рейхе (Германии), и о желтом платье, подаренном Мусе.

— Представляешь, сын! Я чуть не изменил твоей маме. Со мной на ферме, у фрау Якобс в Германии, трудилась девушка. Русская. Очень красивая. Зовут Муся. Воспоминания нахлынули на Мишо.

…1944. Солнечный свет, яблоки, которые плавают в озере, песочный берег располагали к радостному настрою. Через пять минут появилось желание просто поплавать, ни о чем не думая. Она настолько задумалась и расслабилась, что просто забыла обо всем, не замечая, как Стефан за ней подсматривает.

Француз купил ей вчера в местном магазине красивое желтое платье, он просто мечтал сделать ей предложение руки и сердца.

Стефан повесил платье на ветки, стал смотреть из-под веток на плавающую Мусю. Муся вышла из реки через полчаса, мокрая и прекрасная. Голая фигура эффектно выделилась на фоне озерных бликов, Стефан просто залюбовался.

— Муся, как у тебя блестят глаза!

Муся охает, видит француза, быстро прижимает к себе свое платье. Стефан пытается ее успокоить и отворачивается, протягивая ей платье. Муся ежится, но одевается.

— Стефан! Ты меня напугал!

— Ты уже надела платье?

Стефан смотрит из-под своих пальцев на Мусю в желтом платье, оно шелковое, нежное и ей очень идет…

Стефан выпил вино и вспомнил, как Муся плавала в пруду. Стефан Мишо, арестованный гестапо в 1944-м, освободился лишь в 1946-м, вернулся в немецкую деревушку, пытаясь разыскать свою русскую любовь.

Но первой, кого он увидел, была немецкая бауэрша Якобс.

…1945. Она стояла рядом со стогом сена, с вилами, на голове платок, подол платья фрау Якобс заткнут за пояс. Увидев Стефана, она бросила вилы подальше и крикнула.

— Эй, француз! Ты чего? Вздумал вернуться?

Стефан смотрел на нее из-под ладони, улыбнулся. Было очевидно, что фрау Якобс вовсе не простила ему смерть своего сына Карла.

Француз почувствовал себя неловко.

— Фрау Якобс, я хотел спросить про Мусю. Меня выпустили совсем, оправдали в общем, я хотел забрать свои вещи и уехать. Так где ваша русская?

Фрау Якобс помолчала с минуту, а потом вдруг бросилась на Стефана с кулаками. Тот еле ее остановил, перехватив руку.

— Ах ты гад! Сволочь! Смел явиться в мой дом! Убирайся, убийца, из моего дома к своей шлюхе в СССР.

— Она не шлюха. (через паузу) Могу я забрать свой чемодан? Я не убивал вашего сына. Он сам себя убил на старой мельнице.

Фрау Якобс в сердцах плюнула, побежала внутрь дома, залезла в шкаф, достала чемодан Стефана, выбежала на улицу, бросила его на землю, убежала внутрь дома, хлопнув дверью. Чемодан раскрылся, вещи: рубашка, брюки, мыло, зубной порошок — все вывалилось на землю. Стефан собрал вещи в чемодан, а затем, перед тем как его закрыть, достал из-под обшивки фотографию Муси. Муся Растопчина была в клетчатом платье со знаком OST…

Солнце уходило за горизонт: Стефан замолчал, махнул на сына Жана рукой. Воспоминания о Мусе Растопчиной в желтом платье мучили его невероятно.

…Муся открывает глаза, отводит руки Стефан, надевает желтое платье, оно шелковое, нежное и ей очень идет. Стефан смотрит на Мусю, которая все еще дрожит после реки, волосы ее спутались и кудрявились от влажности.

— Пойдем, пойдем в какое-нибудь укромное место.

Стефан обнимает Мусю, она хватает свое синее старое платье в руку, и они медленно, обнимая друг друга, движутся в сторону поля, где стоит мельница…

Стефан встряхнул головой, сын был рядом, Жан внимательно рассматривал надпись на второй фотографии: «Стефану Мишо от Муси». 1943».

Месье Мишо задумчиво смотрел на фото Муси в платье со знаком OST, еще выпил вина, вздохнул, потом сказал быстро, тщательно подбирая слова.

— Я поссорился с твоей матерью из-за этой девчонки, она долго меня к ней ревновала. Жан, я дарю тебе эту фотографию. (повторил) Я очень хочу, чтобы ты нашел Мусю в СССР.

Жан удивленно рассматривал фото. Жизнь отца в Третьем рейхе его интересовала, он достал из своего портфеля газету «Париж», положил на стол. В газете была первая статья Жана о бывших летчиках. Стефан взял в руки газету «Париж», развернул ее, нашел статью сына. Жан Мишо был корреспондентом. Он вздохнул: стесняясь своих родителей, Жан жил в Париже у русской эмигрантки: мадам Веры Франковской, приезжая лишь на выходные к родителям в пригород французской столицы. В газету «Париж» он попал стажером и, пытаясь выбиться в корреспонденты, стал писать маленькие заметки. Статья о летчиках была его первой настоящей победой.

Когда отец положил газету со статьей на стол, показав большой палец сыну в знак одобрения, Жан задумался, а потом, выдержав паузу, задал один вопрос.

— Расскажи мне свою историю, отец. Я хотел тебя спросить: изменял ли ты моей маме в Германии?

— Я попал в Германию на работу в 1940-м в трудовой лагерь при KDF-вагене. Потом работал у бауэрши Якобс почти три года, а вот арестовало Гестапо меня в 1944-м, из-за ее сына Карла из гитлерюгенда, освободив лишь в 1946-м. Я вернулся в немецкую деревушку. Пытался разыскать свою знакомую Мусю Растопчину, остовку, однако фрау, у которой я работал, рассказала мне, что Муся уехала к себе в СССР, когда немецкую деревню освободили американские войска!

— А как ее звали? Баэршу?

— Ее звали фрау Якобс (через пауза) Я рад, что восстановил виноградники. Хорошее вино, ведь правда? Пришлю тебе ящик на окончание института. (махнул рукой) Найди Мусю!

— Хорошо!

Жан встал, оглянулся и увидел свою мать, которая вешала белье на заднем дворе. Скрипнула калитка, он сел на велосипед и поехал к ближайшей железнодорожной станции. Его одинокая фигура в белой рубашке и брюках выделялась в желтом пшеничном поле.

На другое утро в квартире мадам Веры Франковской, русской эмигрантки, прозвенел будильник. Жан встал, зашел с утра в душ и, съев яйцо на завтрак, стал одеваться. Мадам Франковская проснулась в своей кровати, открыла занавеску, увидела Монмартр и вышла на кухню. Увидев Жана Мишо за столом, она махнула рукой, стажер газеты «Париж» изучал русский язык и платил ей за уроки.

Она пошла в ванну, когда в коридоре зазвонил телефон.

— Мадам Франковская, вам звонят.

Он подошел на цыпочках к телефону в коридоре, поднял трубку, она что-то прожурчала по-французски, он услышал короткие гудки. Франковская была у себя в спальне:

— Жан. Кто звонил?

— Спрашивали вас!

Он замолчал, подошел к двери, приоткрыл, посмотрел на Веру Франковскую. Мадам приводила себя в порядок, закалывая вверх свои волосы. В ее руках был черепаховый гребень, и вскоре она создала некое подобие высокой аристократической прически.

— Жан, мон шери! Вы меня слышите? Я хотела поговорить с вами.

— Да… Иду варить нам кофе.

Жан варил кофе на кухне мадам Франковской. Через минуту он с двумя фарфоровыми чашечками, блюдцами и кофейником на серебряном подносе зашел в спальню.

— Мадам, вот ваш кофе. Я спешу в редакцию газеты «Париж». У меня встреча с месье Лебланом.

Он держал в руках папку с тесемками, в которой были вырезки из газет и один листок, исписанный карандашом. Говорили они по-русски.

— Я хочу попроситься в Советский Союз, чтобы написать статью о смерти диктатора, а еще найти автора вот этого рассказа.

Мадам Франковская вздохнула, взяла в руки бумагу.

— Желаю удачи, однако я с завтрашнего дня подымаю арендную плату за комнату. Мне надо ехать в Ниццу лечиться и нужны деньги.

— Договоримся… И я счастлив, что знаком с русским языком благодаря вам. Занятия не прошли даром.

Жан целует руку мадам и выходит из квартиры. Франковская вздыхает, открывает дверь на балкон, вытаскивает туда же цветок в горшке и через пять минут садится в кресло-качалку с кофе.

Жан появляется на улице со своим маленьким черным портфелем.

Когда Жан оглянулся: он увидел мадам Франковскую на балконе, которая махала ему рукой, прощаясь.

Стажер спешил в редакционное бюро газеты «Париж».

Улицы тем временем были пусты, однако местные лавочники открыли свои лотки. В одном из цветочных киосков он купил букетик ландышей. На ступеньках костела сидел нищий с черной шляпой в руках, в которую он собирал мелочь. Рядом с ним на аккордеоне играл музыкант, а также скрипач. Скрипка издала фальшивый звук, аккордеон заскрипел мехами, а нищий, увидев блеснувшую в воздухе монету, поклонился Жану, который кинул ему два франка.

— Мерси! Спасибо!

Жан махнул рукой и пошел в издательство «Париж», держа в руках букет ландышей. При входе в редакцию он увидел парня, продающего свежие газеты: «Великий диктатор умер. Сталина больше нет».

Жан купил газету, увидел фотографии Африки с подписью: фотограф Арни Тевье. И новость дня: в СССР умер Сталин. Он быстро прошел внутрь здания газеты «Париж» и увидел самого фотографа. Жан протянул руку, тот ответил рукопожатием, Жан произнес:

— Отличные фотографии, Арни, поздравляю!

— Спасибо! У месье Леблана какое-то поручение к тебе. Готов помогать юному дарованию! Спасибо!

— Сталин умер?!

— Вчера. Седьмого-восьмого марта — похороны великого кормчего. Я хочу поехать в СССР. Это моя тема!

— Ну, я был бы рад, если бы месье Леблан отправил бы меня с вами.

Арни Тевье вышел из коридора, а вот Жан Мишо решил зайти в кабинет главного редактора, месье Леблана.

Месье Леблан руководил газетой «Париж» лет 20, это было написано в большом дипломе, который был в рамке на стене в приемной его кабинета. Вторая мировая война застала его в Париже, он же руководил и военными корреспондентами, отправляя их на линию фронта. На стене кабинета были и фото военных действий, а также фотографии французских генералов, в том числе самого Шарля де Голля. Мадам Эндрю, секретарь месье Леблана, сняла со стены эту фотографию ровно в тот момент, когда зашел стажер Жан Мишо. Она махнула рукой на молодого корреспондента, который подарил ей цветы.

— Спасибо, Жан! Вы к месье Леблану? Что-то рановато. (ставит цветы в вазу) Кстати, читала вашу статью о летчиках. Поздравляю с публикацией!

— Я к месье Леблану!

— Месье Леблан, к вам пришли! (Жану) Подождете?

Жан кивнул, сел на диванчик рядом с кабинетом, мимо него бегали корреспонденты «Парижа». Мадам Эндрю подошла к окну и подняла жалюзи. Верстка газеты «Париж» была практически закончена, но оставались кое-какие дела. Высокий голос месье Леблана звучал громко в кабинете. Жан зевнул, ему мучительно хотелось спать, и через минуту он задремал. Проснулся он только тогда, когда мадам Эндрю начала трясти его за руку.

— Жан, заходите!

Жан встал, зашел в кабинет. На двери главного редактора висела бронзовая табличка: «Месье Леблан, главный редактор газеты «Париж».

Он сам сидел в мягком черном кресле с газетой в руках.

Это был вальяжного типа мужчина, в пенсне, в хорошем твидовом костюме и в начищенных ботинках.

— Здравствуйте, месье Леблан! Я только что узнал о смерти Сталина и о его похоронах. Хотел бы ехать с Тевье в Советский Союз.

— Мы уже сделали материал о смерти Сталина.

— Спасибо! Но я хочу писать о похоронах Сталина, которые будут устроены седьмого-восьмого марта в Советском Союзе.

Зазвонил телефон, и пока месье Леблан разговаривал, стажер Жан Мишо сел в мягкое кожаное кресло напротив главного редактора.

— Жан, я готов отправить вас с Тевье! Но. Ваша статья о военных летчиках наделала много шума, мне звонили из резиденции президента Франции. Просили экземпляр.

Месье Леблан подошел к бару, достал стакан, открыл виски, подумал, налил себе и Жану в два стакана по 100 грамм.

— Жан, выпейте со мной! Отличный, солодовый.

Возникла неловкая пауза. Предчувствие какой-то важной тайны, в которую он будет посвящен самим месье Лебланом, редактором «Парижа», волновало стажера чрезвычайно.

Месье Леблан открыл сейф, достал стопку желтых листков, положил на стол.

— Месье Леблан, хотел вас кое о чем попросить.

Жан закашлялся, открыл папку и достал из нее рассказ «Самолет» на желтом листочке.

— Я хотел бы, чтобы вы прочли рассказ летчика, который служил с теми, о ком я писал, но пропал без вести в СССР. Я хотел бы найти его. Его зовут Поль Анджи. Рассказ передал мне один ветеран. Сам Поль пропал без вести.

— Может быть дождаться Арни? Нашего фотокорреспондента?

Месье Леблан выдержал паузу, посмотрел на часы, набрал номер секретаря.

— Пригласите месье Тевье! Срочно. (положил трубку телефона) Он будет через десять минут.

Жан мотает головой и протягивает желтый листок месье Леблану.

— Читайте! Рассказ называется «Самолет».

Леблан взял в руки рукопись с рассказом, при чем он почему-то чуть не уронил все бумаги на пол.

На титульном листе была надпись от руки: «Рассказ „Самолет“, автор: Поль Анджи (по-французски)»

Месье Леблан с интересом открыл первый лист и прочел: «Самолет. Поль Анджи. 1943 год».

Он начал читать рукопись: «Когда я зашел первый раз внутрь «железной птицы» и взял в руки штурвал, мне показалось, что я немедленно взлечу вверх. Перед глазами была длинная взлетная полоса, когда я закрыл глаза.

Вся моя новая летная жизнь пролетела перед моими глазами.

Во французскую армию я попал в 1940 году. Сначала меня отправили в Великобританию, позже меня эвакуировали из Норвегии. Во французском местечке под Марселем меня всегда ждала моя мать: мадам Анджи. Однако судьба моего брата-близнеца Зигфрида Анджи была мне долго неизвестна. Он поехал в августе 1941-го в Марсель за новой рыбацкой сетью, однако был схвачен на улице местной полицией Виши, зарегистрирован на немецкой бирже труда и отправлен на завод KDF-ваген в фашистскую Германию. Возвращаться домой в Марсель мне не хотелось, мне предложили пополнить ряды «Легиона де Голля», или, как называли его англичане, движения «Свободная Франция».

С 1942 года «Свободная Франция» стала «Сражающейся Францией», нас готовили к вылетам, однако до полетов на фронт дело не дошло.

В 1943-м я был переброшен в СССР в составе эскадрильи «Нормандия». Началась моя новая летная жизнь. Я открыл глаза, штурвал военного самолета Air France был в моих руках. Я перекрестился, поцеловал свой крест, через час мы взлетели».

Месье Леблан закрыл рукопись, посмотрел на Жана.

— Рукопись этого рассказа была передана мне военным летчиком, который служил в одной с ним эскадрильи. Он был знаком с автором, летчиком Полем Анджи. (вздыхает) Я хотел бы разыскать автора этого рассказа.

Месье Леблан посмотрел на рукопись еще раз.

— Как его зовут?

— Поль Анджи. В 1945-м (показывает на печатные листы) следы этого писателя потеряны в СССР, он был сбит вражеской авиацией и пропал в советских лагерях.

— Так как я хочу отправить Арни Тевье в командировку по случаю пышных похорон великого советского диктатора, я хотел бы вас попросить составить ему компанию.

— Я хочу навести справки об этом французском гражданине (залезает в стол), вернее о двух гражданах. Вот архивная справка о двух французских пленных: Поле и Зигфриде Анджи, братьях-близнецах из Марселя. Поль Анджи до сих пор в ГУЛАГе! Зигфрид был освобожден британскими войсками и лично британским офицером Иваном Хирстом и работает сейчас на заводе Рено!

Месье Леблан пожал плечами, поставил стакан на стол, затем вздохнул, взял бумаги в руки, рассмотрел внимательно.

— Кстати, у тебя в семье есть пострадавшие из-за немецкой оккупации Франции?

— Да, есть. Мой отец Стефан Мишо попал в Третий рейх в 1940-м. Был отправлен туда немецкой биржей труда.

Месье Леблан махнул рукой.

— Он воевал?

— Он был во французском сопротивлении. Партизанил, но в итоге был угнан в Третий рейх. Работал на бауэра, позже на оборонном заводе! Он просил меня найти остовку Мусю Растопчину в СССР! Он с ней работал…

Договорить он не успел, в кабинет главного редактора вошел Арни Тевье. В руках — любимый фотоаппарат Leyka. Он пожал руки месье Леблану и Жану Мишо, вынул свой портсигар, аккуратно отрезал кусочек сигары специальным секатором, достал из кармана свою металлическую зажигалку.

— Чертовски хочется курить!

Табачный дым дорогих сигар наполнил кабинет месье Леблана.

— Знакомься, Арни, это Жан Мишо. Стажер. Хочу отправить его с вами делать репортаж о похоронах Сталина.

Арни пожал плечами.

— Мы знакомы. Готов ехать в СССР!

— Тогда идите получать деньги для поездки. (пробует виски)

Однако именно в этот момент зазвонил телефон, на другом конце провода был месье Девон, старейший работник «Парижа». Главный редактор, морщась, отодвинул от своего уха трубку телефона, так как месье Девон орал на другом конце провода, не стесняясь в выражениях.

Услышав его хриплый голос, а голос Девона нельзя было спутать ни с чем, главный редактор засмеялся.

— Скажите, когда верстка газеты? Я сделал несколько правок в своей статье.

Месье Леблан замолчал, месье Девон был в своем репертуаре, как всегда мешал газете «Париж» выйти вовремя, поэтому месье Леблан еще пять минут слушал молча его хриплый голос, затем не выдержал и ответил:

— Верстка газеты будет в 17, однако, боюсь, что в этот раз вы не успеете, месье Девон. (допивая виски) Я поставлю другой очерк. Переделывайте спокойно.

Трубка опять захрипела, месье Леблан положил ее на место.

— С вами в СССР едет опытный фотокорреспондент месье Тевье.

— Спасибо! Мне дали в архиве список французских военнопленных, мне нужно найти их следы в московском архиве комиссии по делам иностранных репатриантов генерала Голикова.

— Официальное письмо от «Парижа» я вам дам! Вы поедете именно с Арни!

— Я готов ехать и один!

Месье Леблан вынул из своего стола бумагу на русском и французском языке, отдал ее Жану Мишо.

— Милый Жан! Вы вовсе не знаете страны, в которую едете, вы по счастью владеете русским языком, но опыта у вас маловато! Месье Тевье будет вам проводником и помощником в Советском Союзе. (через паузу) Я готов вам подписать бумагу о вашей первой командировке от газеты «Париж», но с одним условием, что у вас будет сопровождение в виде серьезного и опытного нашего фотокорреспондента.

Уже через час Жан ехал в такси, поля с золотой рожью мелькали в окошке. На французских полях гуляли барашки на тоненьких черных ножках и черно-белые коровы. Таксист смотрел вперед, пытаясь обогнать справа и слева водителей «Рено». Через какое-то время он включил радиолу, настроил волну, и неожиданно младший Мишо услышал песню Пиаф.

Пронзительный голос французской певицы отлично сочетался с мелькающими пейзажами за окном такси, с ветряными мельницами и французскими домиками, окруженными виноградной лозой.

Юный корреспондент Жан ехал прощаться с родителями.

Командировка была подписана, и он хотел застать родителей дома. Когда он подъехал, то мадам Мишо как раз подвязывала лозу, месье Мишо косил сено в поле для кроликов.

— Ты на сколько едешь? На месяц?

— Нет, на неделю. Это первая моя командировка в СССР!

— Слушал авчера новости по радио. Говорят, Сталин умер. Как работает радиола, которую я тебе купила в Париже?

Он с интересом крутил ручку радиоприемника, выдвинул длинные металлические рога, подкрутил стрелку на нужную волну.

— Неплохо.

— Так ты едешь в Советский Союз? Я горжусь тобой, сын.

— Это моя первая командировка, мама. И я не хочу, чтобы ты думала обо мне плохо. А где папа?

— Месье Мишо косит траву для кроликов.

Жан подошел поближе к окну и увидел Стефана в поле. Он точил свою косу. Через минуту мадам Мишо увидела, как сын идет в поле к отцу, сшибая большой палкой головы одуванчикам, в другой руке Жан Мишо держал маленького белого кролика.

— Я еду в СССР завтра по заданию редакции. Делать репортаж о похоронах Сталина!

— Сталин такой же диктатор, как и Гитлер, я его всегда ненавидел и считал, что он достоин военного трибунала. Он виноват в гибели огромного количества людей.

Месье Мишо бросил косу, схватил маленького белого кролика и начал кормить его скошенным сеном. Жан падает в стог сена рядом, находит синий василек и быстро закладывает его за ухо.

— Я еду в СССР искать французских военнопленных. Мне надо найти тех, кто был угнан или попал в советский лагерь. Смерть Сталина — верный знак, что будет амнистия и для них.

Стефан гладит белого кролика, тот дрожит от страха, белые длинные уши смешно топорщатся, розовые прожилки в черных заячьих глазах наливаются кровью, от этого кажется, что заяц сейчас заплачет кровавыми слезами.

— Я просил тебя найти в Советском Союзе Мусю, Мусю Растопчину, остовку, которая была со мной в Германии. Обещаешь? Она из восточных рабочих, мы с ней были вдвоем у немецкой бауэрши фрау Якобс

— Муся Растопчина? Хорошо…

Месье Мишо залезает в карман своей жилетки, затем еще раз находит фотографию Муси в клетчатом платье с нашивкой OST.

— Вот, держи… Только матери не говори, а то она меня ревновать будет.

Жан рассматривает фото девушки, а потом кладет фото в карман своего пиджака.

— Я еду вечером в редакцию и издательство «Париж». В командировке буду неделю! Прощай, отец!

Стефан махнул рукой на сына, тот обнял его и поспешил к дому, чтобы собрать свой чемодан.

Однако ровно через сутки Жан опять появился в издательстве газеты «Париж». Главный редактор газеты месье Леблан лежал на полу: он был необычайно бледен. Мадам Эндрю держала его за запястье, пульс еле угадывался, на Жана она махнула рукой, он закрыл дверь.

— Месье? (через паузу) Месье Леблан!

После этого мадам Эндрю встала, подбежала к телефону месье Леблана, быстро набрала номер скорой медицинской помощи, затем, услышав короткие гудки на другом конце провода, быстро произнесла.

— Девушка, простите, это личный секретарь главного редактора газеты «Париж» месье Леблана. Срочно нужна госпитализация, месье Леблан лежит без сознания у себя в кабинете. (пауза) Что? Да, пульс есть! (пауза) Быстрее приезжайте.

Мадам Эндрю с яростью бросает трубку на рычаги телефона, ленивый голос девушки ее вывел из равновесия. Она еще раз нащупала пульс на руке главного редактора газеты «Париж», затем смочила водой из графина салфетку и положила ее на лоб месье Леблану. Тот на минутку ожил, дотронулся рукой до лба.

— Скажите, мадам Эндрю. Вы могли бы попросить Жана, нашего стажера, проследить сегодня за версткой «Парижа»? И отзвониться месье Девону, чтобы он не ехал в типографию? Его статьи завтра не будет.

— Да, я поняла вас. Месье Тевье готовится к командировке со стажером, я уже все подписала.

Мадам Эндрю кивнула, быстро подошла к телефону, затем, посмотрев в телефонную книгу, набрала номер месье Девона.

— Месье Девон, я хотела бы вам сообщить, что месье Леблан госпитализирован. Перед отправкой в госпиталь он успел сообщить, что ваша статья будет в газете только через день, а вы сами должны явиться в бухгалтерию за гонораром.

Секретарь быстро положила трубку, а услышав сирену за окном, подошла к подоконнику и посмотрела вниз. У входа в подъезд старинного особняка газеты «Париж» стояла карета скорой помощи.

Фотограф Арни Тевье подошел к редакции, когда два санитара достали из скорой помощи носилки, а из кабины водителя выскочил французский доктор в белом халате и шапочке.

Они быстро заскочили в подъезд, вслед за ними вошел месье Тевье. Уже через десять минут носилки с месье Лебланом появилась в коридоре редакции. Сотрудники газеты «Париж» испуганно смотрели на суету двух санитаров, Арни Тевье шел за ними, но, увидев Жана, он спросил удивленно.

— Что случилось?

— Месье Леблану по-моему плохо.

— Ох, ты. Ничего себе! А в чем дело?

— У него наверное инфаркт.

Санитары пронесли месье Леблана мимо Арни и Жана.

— Посторонитесь!

Мадам Эндрю показывала жестами санитарам, куда им идти, Жан быстро подскочил к секретарше месье Леблана и быстро спросил.

— Скажите, что случилось, мадам Эндрю?

— Месье Леблану плохо! С сердцем плохо. Вам придется ехать самому в типографию и помогать с версткой газетой месье Перье. Арни вам поможет!

— Я готов! Ночью я улетаю в СССР вместе с Арни Тевье!

— Не волнуйтесь, мадам Эндрю!

Мадам Эндрю быстро кивнула, однако она была увлечена отправкой месье Леблана в госпиталь и не хотела разговаривать с юным корреспондентом. Когда они вошли в редакцию, то в комнате настала тишина. Сотрудники издательства «Париж» молча стояли у окон, когда мадам Эндрю, которая шла рядом с каталкой, показалась рядом с месье Лебланом и с санитарной машиной. В коридор редакции «Париж» она вошла спустя полчаса, ее лицо было красным, руки дрожали, она прошла в приемную месье Леблана, села за свой стол, вытерла платком капельки пота на лбу, достала белый веер.

К ней подошел Жан с ватманом и газетными статьями в руках.

— Скажите, мой юный друг?! Вы готовы ехать в типографию?

— Я вызову такси!

— Ну уж нет. Позвоните водителю месье Леблана. Его зовут Андре Мирей. Он вас довезет по нужному адресу. А я приеду чуть попозже.

Мадам Эндрю написала на бумажке телефон водителя главного редактора, и уже через минуту Жан ему позвонил и передал телефонную трубку секретарю.

Мадам Эндрю недовольно нахмурилась и затем решительно сказала в трубку.

— Андре, приезжай к парадному подъезду через полчаса. Месье Леблан попал в больницу, а мне нужно ехать в типографию. Мне и новому стажеру.

Услышав короткое «да» на другом конце провода, мадам Эндрю тут же прервала связь. Жан налил ей воды в стакан из графина, но та лишь лениво махнула рукой, села в кресло главного редактора, достала таблетку из коробочки, быстро ее съела. Мадам Эндрю сделала отметки в своем блокноте и решила задать прямой вопрос Жану.

— Юноша! Руководить газетой «Париж» в одиночку очень сложно, наш босс попал в больницу почти на месяц. Я колеблюсь в выборе между вами и месье Тевье для поездки в типографию сегодня. Верстка в 18, печать в 20.

Жан задумчиво пожал плечами, предложение было очень заманчивым.

— Однако улететь в Москву с Тевье я должен ночью, когда я полечу во второй раз, непонятно. Я не успел это обсудить с месье Лебланом! Так что я в Вашем распоряжении!

— Письмо от газеты «Париж» у вас с собой?

Мадам Эндрю внимательно посмотрела на Жана. Он кивнул.

— А месье Леблан одобрит вашу вторую поездку?

Жан пожал плечами, мадам Эндрю посмотрела на него подозрительно, а затем решилась сказать прямо.

— Вряд ли он отпустил бы вас одного!

Жан задумался, предложение поехать в СССР было очень заманчивым, однако все зависело от того, как они съездят с Тевье в первый раз. Месье Мишо выпил воды из графина, налив себе в большой бокал на тонкой ножке, а затем обратился к самой мадам Эндрю еще раз, посмотрев на большие часы с золотым циферблатом, стоящие в углу. На часах было уже почти пять.

— По-моему, нам пора!

Мадам Эндрю не успела ответить, закашлялась, высморкалась, коротко посмотрела на часы, однако именно в этот момент зазвонил телефон. Водитель Андре Мирей звонил из большой красной телефонной кабины рядом с редакцией «Парижа».

— Андре! Вы подъехали? Мы спускаемся.

Мадам Эндрю подняла телефонную трубку, Жан выглянул в окно, машина месье Леблана стояла прямо у подъезда.

— Скажите, а как быть? Нужно взять верстку газеты с собой?

Мадам Эндрю коротко посмотрела на свои часы, а затем сказала быстро:

— Нет, не надо. Нам нужно успеть в типографию до шести вечера.

Мадам Эндрю поднялась с кресла главного редактора, быстро подхватила свой ридикюль и отправилась на выход.

Жан Мишо вошел вслед за ней в редакционную комнату, журналисты сидели за столами и печатали на своих машинках. Стажер подошел к своему стулу, забрал свой чемоданчик, засунул туда несколько газет «Париж» со статьей Тевье о смерти Сталина, подошел к общему столу, где лежал ватман со статьями газеты «Париж» от 6 марта 1953 года. Место на второй полосе пустовало. Арни подошел к ватману и положил пачку фотографий из Москвы.

Тевье был профессиональным фотографом, работал в «Париже» более 15 лет и объездил весь мир, фотографируя разные памятники архитектуры.

— Ну вот. (Жану) Смотри, какой отличный фотоотчет. Рекомендую! Полный комплект! Тебе нужна помощь в типографии?

— Месье Леблан попросил мадам Эндрю руководить версткой, а я ей просто помогаю.

— Жду тебя в аэропорту! Летим мы ночью! Удачи, стажер, и до встречи!

Жан посмотрел на него внимательно, кивнул, хотел выйти, однако его что-то насторожило, он поднял голову и увидел, как все его коллеги вмиг перестали печатать на своих машинках. В комнате была полная тишина.

— Спасибо! Я поехал.

Жан вышел из комнаты, закрыл дверь, помолчал, за дверью опять застрекотали печатные машинки. Он успокоился и пошел вниз по лестнице вслед за мадам Эндрю, и уже через пять минут стажер сидел в машине месье Леблана. Через час он вошел в типографию издательства газеты «Париж», где его встретил главный издатель — месье Марсель Перье. Он был в нарукавниках, руки испачканы в черной краске, он держал белые листы газеты в своих руках.

— Мадам Эндрю, какими судьбами?

Мадам Эндрю сухо кивнула.

— Месье Леблан попал в больницу, Марсель! Мне поможет наш новый стажер, Жан Мишо.

— Вот этот? Вы стажер?

— Да! Скажите, когда начнется сегодняшняя печать газеты?

— В 18! (мадам Эндрю) Мадам Эндрю, давайте утвердим верстку!

Мадам Эндрю его поцеловала в щеку, затем они подошли к столу, где Жан Мишо увидел россыпь черных типографских букв, из которых наборщицы, а их было целых три, набирали тексты строго по ватману. Они все были из пригорода Парижа, небольшого роста, черноволосые, черноглазые, скуластые. Говорили они быстро и с заметным акцентом.

— Скажите, а как вы видите заголовок на первой странице?

— Я хотела спросить вас, Жан?

Мадам Эндрю кивнула. Жан положил ватман на стол, положил фотографии, поменяв их местами, а потом, кивнув мадам Эндрю, быстро сказал, обращаясь к девушкам:

— Диктатор умер, кто будет следующим?

— Это слишком радикально! Очень радикально! Мы поссоримся с СССР.

— А как же первая полоса газеты?

— Еще раз разместим вчерашнюю статью с тем же названием. (пауза) Хотя…

Мадам Эндрю вздохнула, увидев, как нахмурился Жан.

— Я предлагаю более мягкое название: «Смерть великого диктатора сменила политические полюса».

— Ну, это очень длинно. Предлагаю так: «Смерть великого диктатора!» И мелкими буквами: «Дневники последних дней».

Жан улыбнулся, такое название ему нравилось, однако ему не приходило в голову, что слово «дневник» имеет двойственное значение, «дневник жизни» и «дневник похорон» совсем не означал знак равенства. Жан подошел к своему чемоданчику и вытащил газету «Париж» от 5 марта 1953 года, положил на стол. Бегло просмотрел статью, наборщик месье Перье смотрел на Жана холодно.

— Весь материал вчера не влез. Так что сегодня разместим оставшийся за скобками.

Месье Марсель Перье взял в руки железные скобки, которые скрепляли литеры газетного набора, и похлопал ими, аплодируя самому себе, скобки издали характерный жестяной звук, а наборщицы тяжело вздохнули, посмотрев на часы.

— Месье Марсель Перье! Давайте торопиться! А то не успеем. Домой охота! Вот!

— Нет, лучше так: «Хроника последних дней диктатора».

Месье Марсель Перье всплеснул руками. Стажер нравился ему: вот это интуиция, вот это образование, вот это журналистское чутье!

Однако месье Марсель Перье вовсе не хотел, чтобы Жан почувствовал себя зазнайкой, поэтому он сдержался.

— Я бы прислушался к вашей начальнице, милый юноша.

— Согласна полностью с Жаном! (Марселю) Хроника — это правильно! (Жану) Вы и Арни Тевье зафиксируете эту хронику 7—8 марта 1953 года! Желаю вам удачи!

Месье Марсель Перье пожал плечами, верстка газеты «Париж» началась ровно в восемнадцать часов по парижскому времени. Закрутился печатный станок, а еще через час в руки к Жану попала свежая газета «Париж» от 6 марта с первой полосой: «Смерть великого диктатора: дневники последних дней», и продолжение на второй полосе. Стажер Жан понюхал свежую типографскую краску газеты «Париж».

— Ух ты! Какая красота!

Мадам Эндрю заглянула ему за плечо, посмотрела на газету, похлопала стажера по плечу.

— Молодец, Жан! Поздравляю с первой версткой. Надеюсь выпить с тобой шабли, когда ты вернешься!

— Сегодня вечером я буду у мадам Франковской. Мне надо перевести один французский текст на русский язык. Речь идет о рассказе «Самолет»

— Ну, хорошо! А что сами? Не можете?

— Я не владею русским столь блестяще, как она. Кроме того, мне нужен литературный переводчик.

Мадам Эндрю пошла в типографию, и наборщица также вручила ей газету «Париж». Жан же пошел к выходу и быстро прошел мимо машины со спящим в ней водителем месье Леблана. Он уже повернул на Монмартр, когда неожиданно вспомнил про то, что не купил вина. Жан зашел еще раз в винный магазин, купил себе и мадам Франковской по бутылке красного вина и, держа в руках новую газету «Париж» от 6 марта 1953 года, дошел до красной телефонной будки.

— Мадам Франковская! (пауза) Через час, на Монмартре.

— Приходите, юноша! Я вас давно жду.

Мадам Франковская поставила кофе на газовую плитку, когда в дверь позвонил Жан. Она величественно прошествовала к двери, и уже через час они пили купленное вино, а мадам Франковская зачитала Жану русский перевод рассказа «Самолет» Поля Анджи. Она вручила ему напечатанный листок, когда внизу загудела машина месье Леблана. Стажер вышел на балкон и увидел Арни Тевье рядом с черной машиной, он махал Жану рукой. Юный корреспондент поцеловал руку Вере Франковской, подхватил чемодан и выбежал из квартиры.

Через час они с Арни Тевье были в самолете Air France, еще через час французские корреспонденты вылетели в СССР.

Глава 3. Москва. 1953

В гостинице «Националь» было непривычно тихо, на больших напольных часах стрелки показали 9:00, прозвенели склянки, из верхнего окошка вылезла металлическая кукушка и девять раз проскрипела свое ку-ку. Угрюмый человек в форме гостиничного консьержа пылесосил ковер, когда увидел в конце коридора горничную Любу. Он выключил пылесос и спросил громко.

— Люб, чего ты так рано поднялась? Иностранцев увидела?

— Не твое дело, Петрович!

Петрович хмыкнул, включил пылесос, пока Люба стучала в номер-люкс, где остановились двадцатилетний Жан Мишо, стажер французской газеты «Париж», и фотограф Арни Тевье.

Жан еще спал, валяясь в большой кровати на белой простыне, когда, услышав стук в дверь, месье Тевье в соседней комнате открыл глаза. Посмотрев на наручные часы, он встал и, обмотавшись простыней, подошел к двери с бронзовой ручкой. Ручка была сложной, тяжелой, он долго ее дергал, пока не открыл окончательно, и увидел на пороге Любу.

— Вы говорите по-французски?

Люба посмотрела на него испуганно, затем вздохнула, покачала головой. Сок в кувшине, каша в тарелках на маленьком раскладном столике, она сделала книксен и вышла.

— Бон аппетит!

Горничная закрыла дверь, Тевье взял в руки стакан с соком и подошел к окну. Величественные красные башенки Кремля смотрелись выпукло в лучах восходящего солнца, он посмотрел на площадь перед историческим музеем, выпил сок, задумался, постучался в соседнюю дверь, заглянул. Жан сел на кровати.

— Я просто еще сплю.

— Нам доставили еду.

В номер позвонили, Жан взял трубку, выслушал Петровича.

— Это номер 512? Вам доставили завтрак?

— Я не понимаю вас! Говорите медленнее!

Петрович что-то пытался объяснять, но Жан уже бросил трубку, пока Арни зашел в ванную и посмотрел на себя в зеркало.

Месье Тевье быстро побрился, почистил зубы, он хотел выпить кофе вместе со стажером, но внезапная дрема его одолела. Арни зашел к себе в комнату и внезапно заснул.

В окне сияли красные рубиновые звезды, была видна башня Кремля, часы на Спасской башне. Золотая стрелка медленно подошла к римской цифре XXII, колокольчики зазвонили, куранты прокурлыкали двенадцать раз, когда неожиданно ударил большой кремлевский колокол. Жан Мишо окончательно проснулся, вид из окна гостиницы все же был потрясающим: музей с белой крышей и булыжная мостовая.

Жан достал бинокль из своего чемодана, поправил резкость и понял, что это исторический музей с резной крышей. Стажер задумался: надо бы сказать Арни, чтобы он обязательно сделал новые снимки на Leyka. Он подошел еще раз к соседней двери, постучал. Месье Тевье проснулся окончательно и быстро оделся, вышел в другую комнату и увидел стажера с биноклем.

— Арни, я проснулся. Не хочешь ли ты в ресторан? Я заметил его на первом этаже!

— Я посоветую тебе именно ресторан Националя на первом этаже, там отличные цыплята табака.

— Хорошо, попробуем пробиться на похороны Сталина.

— Да, конечно, только 7 марта нерабочий день.

Жан встал, почистил зубы, умылся и вышел из ванны, прибавляя звук на радиоприемнике «Слава». Неожиданно прозвучавшее в тишине объявление советского радио его шокировало.

«Центральный комитет КПСС и Советское правительство с глубоким прискорбием извещает партию и народ, что в ночь с 4 на 5 марта, умер Иосиф Виссарионович Сталин. Неожиданное, неутешное горе. Прощание с великим кормчим в Колонном зале Дома Союзов будет с 6 по 8 марта.»

Жан удивленно крутанул ручку, передвигая тонкую зеленую ниточку на другую радиоволну. Он быстро выключил радио, надел на себя белую рубашку, всунул ноги в штаны, схватил кожаную сумку, накинул ремешок через плечо, еще раз постучался в соседнюю комнату.

— Я жду вас в холле, Арни!

— Жан, хорошо!

Месье Жан Мишо покинул гостиничный номер, но когда дверь закрылась, внезапно прилетевшая белая птица с силой ударилась о раму гостиничного номера и билась долго и мучительно о стекло, а потом улетела.

Когда месье Арни Тевье вышел в холл с фотоаппаратом, он уже был настроен на работу, однако взгляд портье, которому он сдал ключи от номера 512, заставил его резко замолчать, Жана в холле он почему-то не увидел.

— Вы надолго уходите? Я предупрежу горничную. (кладет ключи в ячейку) Мы работаем до 22:00.

Жан сидел на черном диване напротив лифта, и Арни Тевье подошел к нему и тихо сказал.

— Сделать горячий репортаж о смерти великого диктатора столь мощной страны, как СССР, можно считать почетным заданием! Предлагаю обед перед походом в Колонный зал Дома Союзов!

Арни похлопал Жана по плечу, они вышли в лифт и через полчаса уже сидели за столиками ресторана в Национале, рассуждая о смерти великого кормчего. Официант принес им меню, поставил хлеб и горчицу.

— И так, суп харчо, цыплята табака и картошка жареная, водка в графине!

Официант быстро записал в блокнот все, что было заказано, и вышел.

— Я думаю, что нам нужно получить список приглашенных лиц.

— О, это просто организовать! Нам нужно позвонить сегодня в редакцию газеты «Правда» и получить список приглашенных на похороны Сталина. С великим кормчим будут прощаться в Колонном зале Дома Союзов. (машет рукой) В Кремле! Место очень непростое.

В этот самый момент официант принес им харчо и цыпленка.

— Я читал газету от 2 марта, некто Маленков сообщил членам Президиума ЦК о кровоизлиянии в мозг и тяжелом состоянии здоровья Сталина.

— Его смерть была ожидаема!

— Ну, это одна из версий. Что будет дядюшке Арни за список гостей на похороны Сталина? (подмигивает) С тебя бутылка коньяка!

На столе появился графин с водкой. Они продолжили обедать, обсуждая командировку, которая обещала быть насыщенной. Помимо очерка о похоронах великого диктатора Арни Тевье пытался помочь Жану собрать информацию о бывших французских пленных, чьи истории были связаны с СССР и ГУЛАГом. О чем можно мечтать еще?

— Я готов делать репортаж для первой полосы «Парижа».

— Ну-ну… Новичок! Не стоит торопиться.

Арни похлопал его по плечу и продолжил есть цыпленка, быстро окуная свои пальцы в глубокую миску с водой и лимоном.

Жан следовал его примеру, из цыпленка сочился жир, тонкая и румяная кожица лопалась на тонких косточках, Арни налил Жану водку из графина.

— Ваше здоровье, Жан!

Ровно через час стажер стучался в дверь Комиссии по репатриации советских и интернированных граждан, которой руководил генерал-майор П. И. Голиков. Нужно было сделать запрос по всем французским гражданам, которые находились после 1939-го на территории СССР, а также узнать адрес Муси Растопчиной, бывшей остовки. Комиссия работала до 15:00.

Жан отдал архивистке бумагу с именами французов и попросил сообщить их место жительства. Также его волновал адрес Муси Растопчиной. Архивистка, пожилая женщина с усталым лицом, посмотрела внимательно на месье Мишо и сказала, тщательно подбирая слова.

— Молодой человек? Вы что? Глухой? Или немой? Что вам нужно? Какой список? Каких французов?

Благодаря мадам Франковской Жан очень сносно говорил по-русски, поэтому он выдержал паузу и сказал архивистке:

— Мной движет профессиональный интерес. Мне нужны адреса всех французских граждан, пропавших в СССР с 1939 по 1953 годы!

Архивистка крякнула, перебирая все карточки, а потом сказала:

— Уважаемый, все данные засекречены. Услуг по выдаче адресов перемещенных лиц нет. Вы издеваетесь? Да у меня семеро по лавкам. Муж погиб на войне, кормлю двоих детей. Я в ГУЛАГ не хочу!

Жан пожал плечами, он не понял архивистку.

— Я не понимаю вас, извините! У нас есть бумага от посольства Франции!

Архивистка вздохнула, вышла. Минут десять ее не было. Через пятнадцать минут женщина вышла к окошку и решилась на то, чтобы выдать Жану папку со всеми карточками иностранцев. Окошечко архива быстро закрылось, Жан сел за стол и начал выписывать на отдельную бумагу адреса тех, кто его интересовал. Работать приходилось со словарем, русские слова давались ему с трудом, однако французско-русский словарь, предусмотрительно взятый им из Парижа, ему очень даже пригодился. Французских военнопленных в СССР было совсем немного, один из адресов значился в Рыблаге. Удача! Жан быстро нашел информацию о Поле Анджи. Его выслали вместе с немецкими военнопленными строить дома в Рыбинске еще в 1945-м.

Адреса с регистрацией бывших интернированных Жан выписал в блокнот. Растопчина Муся была зарегистрирована на Покровке, 45, у Лили Шварц вплоть до 1945 года. Потом уехала в Харовск. Но где она сейчас?

Жан вздохнул, Мусю надо было еще поискать, он встал и пошел на выход.

Придя в гостиницу, Жан застал Арни в номере 512, он дозвонился до редакции «Парижа» и говорил с мадам Эндрю.

— Приедет ли на церемонию похорон президент Франции, Жюль Венсан Ориоль? Это бы сильно упростило нашу работу от газеты «Париж»!

В трубке звучал голос мадам Эндрю: «Вряд ли стоит ожидать на церемонии погребения главу Четвертой республики Франции. В стране грядут отставки».

Пока Арни говорил по телефону, Жан включил телевизор.

Маленький «КВН» с лупой был тогда в новинку, первые телевизоры появились во Франции уже в конце войны, однако стоили очень дорого и были далеко не у всех. То что в номере Националя был свой телевизор, Жану как раз понравилось, однако ничего нового о смерти великого вождя СССР он так и не узнал. Жан переключил канал и неожиданно попал на новости, где ведущий быстро брал интервью у эксперта.

— Страну сотрясают отставки правительства. С 1947 Жюль Ориоль сменил 16 раз кабинет министров (эксперту), у нас в студии наш эксперт: месье Реон.

— Скажите, французская империя трещит по швам, страну сотрясают бесконечные стачки и массовые беспорядки трудящихся. Ваш прогноз?

Жан с интересом ждал ответа месье Реона. Франция воевала в Индокитае, на Мадагаскаре и в Северной Африке.

Жана отвлек резкий звук, Арни положил телефонную трубку и громко сказал, заглушив звук телевизора.

— Я отправил сегодня срочную телеграмму во Францию с просьбой обо всех допусках на церемонию прощания с великим кормчим.

Арни пожал руку юному стажеру.

— Жан, тебе просто повезло, что ты оказался в этот момент в СССР.

Арни вышел на балкон, Жан прибавил громкость на телевизоре, продолжая смотреть новости о Франции. Ощущение грядущих перемен в собственной стране его не оставляло, однако он понимал, что будет что-то интересное впереди. Юного корреспондента захлестнула волна гордости за свою страну, что он сделает что-то важное для газеты «Париж» и для своего отца, Стефан Мишо.

Вскоре в номере французских корреспондентов погас свет.

Утро 8 марта 1953 было сумрачным, три дня длился траур, по радио передавали только грустные мелодии, а голос Левитана передавал каждый день сообщения о смерти великого кормчего.

Огромная толпа стояла у Манежа и у входа в Колонный зал Дома Союзов, люди несли цветы, играл Большой симфонический оркестр, оперные певицы пели «Грезы» Шумана на площади, а почетный караул охраны Кремля в виде красноармейцев сменяли друг друга.

Флаги — красные полотнища с золотистым серпом и молотом и черными лентами — были приспущены, колонны плачущих людей быстро заполняли Советскую площадь, люди с цветами шли нескончаемым потоком к Красной площади, чтобы проститься с великим диктатором.

Арни с Жаном быстро спустились по лестнице гостиницы «Националь». Фотокорреспондент сделал несколько снимков на Leyka, и через полчаса они растворилась в толпе. Арни быстро фотографировал, Жан записывал свои впечатления в блокнот, они так увлеклись репортажем, что не заметили, как их быстро отрезала охрана Кремля. Для иностранных корреспондентов построили целый подиум, красная бархатная лента и золотая цепочка на крючке отделяла их от входа в мавзолей, где стоял гроб с телом Сталина.

Толпа людей заполнила все пространство перед Красной площадью, людей становилось все больше и больше. Они шли прощаться с великим кормчим.

Лиля Шварц с утра была в плохом настроении, она вышла из своей квартиры с двумя авоськами в руках и была уверена, что купит в магазине все, что ей нужно. Лиля Шварц подошла к почтовому ящику, открыла его ключиком, который был в ее кармане, и вынула из железного короба письмо и телеграмму. На телеграмме было три полоски с текстом: « Растопчиной. Явиться. На пробы. Фильм «Светлый путь». Мосфильм. Отдел актерский».

Тетя Лиля расплакалась от счастья, быстро поцеловала важную депешу. Посмотрела на письмо, письмо было из Харовска от Муси Растопчиной. Штемпель: февраль 1953, письмо шло почти месяц.

Тетя Лиля Шварц сунула его в сумку, потом вышла на улицу. Она прошла вперед, увидела грустного дворника во дворе, повернула за угол и вскоре оказалась рядом с домом, на котором висела табличка «Обком». Рядом со входом висела радиотарелка, из которой доносилась музыка Бетховена. Тетя Лиля перевела свой взгляд, на красном флаге была прикреплена черная ленточка, на окне закреплен портрет Сталина в черной раме, она быстро поднялась по лестнице и зашла внутрь обкома, в коридорах которого было людно.

Лиля Шварц подошла к большому стенду, увидела несколько фамилий работников обкома, где работал Жлудов. Она подумала с минуту, оглянулась и задала вопрос сидящим на стульях людям.

— Кто последний?

— Я!

Тетя Лиля посмотрела внимательно на мужика в косоворотке, оглядела очередь и села на стул, понимая, что ждать придется долго.

Мимо прошла секретарша Жлудова, она попросила всех сидящих в коридоре сообщить фамилии и занесла в свой список в блокнотик, затем зашла в кабинет. Тем временем тетя Лиля раскрыла письмо от Муси Растопчиной и прочла первые строки: «Дорогая тетя Лиля! Спешу сообщить тебе радостную новость. Возвращаюсь в Москву, наверное, летом. Подала прошение Анисимову из Харовска. И еще. Хотела сообщить, что еду одна. Зоя, Гуля и Дина умерли от холеры. Похоронила рядом с папой, Василием Андреевичем Растопчиным».

Слова поплыли перед ее глазами, она достала нашатырь, тетя Лиля Шварц понюхала его, прослезилась, пришла в себя. Однако в этот момент в коридор вышел сам Жлудов, у него была ампутирована рука и пустой рукав заправлен за ремень.

— А? Гражданка Шварц? Проходите.

Жлудов сделал приглашающий жест рукой.

— Итак? Как дела? Чем обязан опять?

— Товарищ Жлудов! Хочу подать опять просьбу по поводу своих жильцов бывших. Растопчины фамилия (пауза)

— Как фамилия? Растопчина? Вы про Растопчину Зою опять? Или про Галину Растопчину? Из госпиталя. Не приму.

Лиле Шварц стало плохо, она чуть не потеряла сознание.

— Они… Царствие им небесное, уже ни о чем не просят. Нет их… От холеры умерли. Эх, товарищ Жлудов! Черствый вы человек.

Хлудов замолчал, закурил папиросу «Беломорканал».

— На том свете и пропишут… Все мы смертны, только Зою бог наказал за мою руку отрезанную.

— Хорошо… Поняла вас. Я тогда про Мусю. Растопчина Муся. Хотела зарегистрировать ее в Москве. Она из Харовска вот.

Тетя Лиля смотрела на него внимательно

— Муся сестра Зои. Родная сестра. Приедет по трудовому лимиту работать в Москву из Харовска.

— Понимаю. Так что вы конкретно хотели, уважаемая?! Скажите? А она вам кто? Я имею в виду Мусю Растопчину.

— Она внучка моей бывшей подруги.

— Растопчина Муся?

— Да.

Тетя Лиля достала телеграмму со студии из своей сумочки.

— И все-таки. Я прошу вас зарегистрировать будущую актрису в моей квартире! Прошение по поводу нее от студии Мосфильм! И ей пришло приглашение вот. Роль играть. В фильме «Светлый путь». (кладет телеграмму) Если надо, и до Кремля дойду! (громким голосом)

— Дочь Дина, насколько я помню, приемная, прижита от француза, с которым она была в Германии. (сухо) Ваша Муся Растопчина была на оккупированной территории. Ее родную сестру Зою сослали органы. В НКВД завели дело за членовредительство (хлопает себя по руке) и за подделку документов…

— Товарищ Жлудов, спасите девочку. Она настрадались вдоволь, хочет в Москве жить. Трудиться!