Бесплатный фрагмент - Площадь

ПЛОЩАДЬ
зимняя служба

Голоса

Ангел со звезд

Наркоманка Анна

Торговка кофтами Софья

Вера (Козуля), ночная бабочка

Марина, продавщица свечей

в храме Воскресения Словущего на Сивцевом Вражке

Черная Фрэнсис

Уборщица кафе Лизавета

Художница Елена

Старуха в зипуне

Пустое лицо

Каменная Баба на Площади

Господи, помилуй

Голоса зимы. Слышна русская песня, рок-вопль,

сирены машин, смех; все съедает вой метели.

Из тьмы и звезд выходит Ангел.

…Пускай вы не верите в россыпь чудес.

Я — Ангел вот этих тяжелых небес.

Я — Ангел вот этих холодных земель.

В Галактике стылой застлали постель.

В Галактике стылой, у звезд на цепи…

Да в лагерной карагандинской степи!

Да в черном подвале, где сохнет белье

Близ ампул — горячее ложе мое.

Я жил — там, где звезды по-рысьи остры…

Сон вечный закончен. Все сны — до поры.

Отверженных вопли ко мне донеслись

С ночных площадей сумасшедших столиц.

Стряхнул облака… мои ноги вошли

В кипящую, мрачную лаву Земли!

И я увидал — смертный ужас един! —

Что ныне распятый — не Божий Сын,

А баба!

…волос рыжекудрая прядь…

…а долго ль кресту на морозе стоять?

И чтобы спасти эту бабу — одну! —

На миг превращаюсь в седую Луну

Над грешной, патлатой ее головой,

Над раной горящей ее ножевой!

А Площадь — плевать, видно, хочет на нас.

Свет розанов-лиц. Полыхание глаз!

Корзины и сумки, в которых — еда!

…И там, над метелью, во мраке — звезда.

***

Я объявляю Времени бесполезную эту войну.

Грудью иду на Время; руки — пламенем — ввысь.

Двумя языками огня. У вечной ночи в плену.

Я не хочу глядеть назад. Но шепчу себе: оглянись.

Растерянно озираюсь. Ну сказали ж тебе,

никогда, никогда, никогда

Не гляди назад! Там петля и яд. Видать за версту.

Там ненависть поднесут

В столовой ложке, лечебный твой мельхиор,

к галчино раскрытому рту… и зубов слюда

Блеснет беззащитно, забьешься в истерике,

глотнешь горчайший, огненный Суд.

Я вижу, что было.

Бабка-призрак продает у метро

незримые пирожки.

Из лимузина незримого — на мостовую прыг —

призрачная звезда.

У нее на плечах — песцы!

У старухи — в бельмах зрачки.

…обе они — в черной земле. Избиты снегами венки

На пышном надгробье, чугунном кресте:

сизые иглы инея в холода.

Я вижу, что есть.

Я все еще здесь. Ни прилечь, ни присесть.

Упасть и уснуть, а наутро — в путь,

труд лечит, когда знобит…

В шубу старую запахнусь. Повторю Гавриила.

Вот вам благая весть —

Обнимитесь, люди,

без боязни, боли, обмана, обид.

Я вижу, что будет!

Люди, я никакой не пророк.

Я просто девчонка старая,

дышу свечными нагарами

Страстей Господних в песцовых снегах —

Я, Время, тебе объявляю войну,

даю последний зарок —

Пускай неведом будет мне

твой бедный, последний страх.

Снег зло, наотмашь сечет меня.

Канкан сумеречных огней

На Площади… новые флаги полощутся…

колесом катится голова…

Я, Время, храбро дерусь с тобой!

Да все меньше в запасе дрожащих дней.

А видишь, стою в огнях, и невидим тебе мой страх,

и мертво ты, видишь, а я жива.

Выход

Нам Апокалипсисом уши прожужжали…

По переулкам вкось, по проходным дворам —

Бегу на свет!

Еще меня не удержали,

Не ослепили злом заоблачных реклам.

Из волглой, серой тьмы больничных коридоров,

Со стадионов, где из глоток — общий крик —

Бегу на свет!

Еще слепят и манят створы!

И Площадь белая — что Спаса зимний лик!

Скорей туда! Она кругла и неподкупна!

Там видно все! Но надо сильно закричать!..

И не стираю я с румянца капель крупных:

Ведь на морозе плакать — солнце излучать!..

Ведь должен выход быть!

Ведь где-то, в узком горле

Пред тою ширью, где огромен света крест —

Последний в мире страх! Последний в мире голод!

Последний в мире рваный ордер на арест…

Туда, на Площадь!

…Что же скажешь ты народу,

С такою птенчиковой глоточкой, с такой

Таимой вечно жаждой веры и свободы,

С такою жалкою протянутой рукой?

И обсмеют тебя! И будет больно ранам!

И будешь ты гореть одна в своем огне!

…И подойдет из мрака наркоманка Анна,

Которая под кистью Сурбарана

За сто снегов отсюда

Плачет обо мне.

***

О, не ругайте меня за то,

Что я даю имена святых

Той, пьющей водку в пьяном пальто,

Тому, в подворотне бьющему в дых.

Еще не ругайте меня, прошу,

Что вдруг пророками назову

Ту, что курит в ночи анашу,

Того, кто сон свой жжет наяву.

Того, кто швырнул партитуру — в печь!

Кто на спиртовке — рукопись жег…

Во гроб кто посмел при жизни лечь,

Очнулся во тьме — а всяк одинок.

Вы не ругайте меня, что я

Про бедолаг, про несчастных — тут…

Все на свете — моя семья.

Ангелы в небе — о нас споют.

Чем виноваты? Тем, что грязны?

Шкалик — в глотку? В запястье — иглу?

Мы и они — одинаковы сны:

Все одиноко уйдут во мглу.

Солнце! Больное солнце мое!

Праздник! Поруганный праздник мой!

Ты не срывай с веревок белье,

Ты не рыдай, бесноватый немой.

На, держи, Исайя пророк,

Тащи сигарету, табачную нить…

Я огонь тебе — пробил срок —

В зимних ладонях тяну: прикурить.

***

Молчание. Тихий голос из мрака:

…я поняла — могу переселяться в души

Живых людей и умерших давно.

Волненья темный воздух губы сушит.

Метели белой выпито вино.

Стой, Анна! Здравствуй… Шапка меховая

По-царски — в блестках, по-мужски — тяжка…

Нащупать вену — и, еще живая,

В уколах крупных звезд

Ее рука.

…Жи-ву, ды-шу.

Люб-ви про-шу.

Отойди подале.

Ветра меня разъяли.

Ветра меня сжигали.

По углям — ногами!

По углям, по снегу,

По ветхим подъездам,

По новому веку,

В котором — не место

Мне, знающей цену

Пинка, воя, биты…

Исколоты вены.

И сроки разрыты.

Разъяты аккорды.

Разомкнуты связи.

…и — песьею мордой

В невысохшей грязи —

Любовь,

под ногами

Скуля, причитая —

Ты, рыжее пламя,

Живая!

Святая…

— Ты любишь?..

— Смеешься?.. Такое-то чудо

Сполна заживает — как шов, как простуда!..

— Ты веришь?..

— Во что?! В эти бредни эфира

О светлом грядущем спасении мира?!

О нет! То для деток. А взрослые люди

Руками берут, что — открыто на блюде

Лежит. И до кости, до хруста съедают,

А после по косточке — детям гадают…

Одно лишь — из марева тысяч уколов:

Та церковь, что строили прежде Раскола.

Там Ангел один… Меня бабка водила…

И долго слезами во тьме исходила…

И до сих-то пор мне на жизнь эту — странно…

— Господь же с тобою,

пророчица Анна.

***

Хор (поет, невидимый):

…Помилуй, судьба, всех своих окаянных,

Которым на жизнь эту больно и странно!

Помилуй юнца в невозможном наряде.

Помилуй старуху в дубовом окладе

Морщин… И девчоночку-телеграфистку,

Носатую, рыжую, хитрую лиску;

Помилуй учителя с мелом в ладонях,

Помилуй простынки казенных агоний;

Помилуй на сцене слепую певицу;

Помилуй толпу, все орущие лица,

Клянущие власти, вопящие Богу —

О том, как тут холодно и одиноко;

Помилуй дедка-рыбака у водицы —

Следит поплавок… рыба кудрится-снится…

Помилуй роженицы брюхо большое,

Младенца с кровавою, красной душою…

И там, где сливаются все наши вздохи

И слез наших бедных цветные сполохи —

Помилуй, прости наркоманку с вокзала,

Что тихо про Ангела мне рассказала.

Слава в вышних Богу

***

Синь и золото! Флаги кровавы —

Слава! Слава! Слава! Слава.

Глотки наши охрипли славить.

Молча надо стаканы ставить.

***

Слышишь, больше нет этих чертовых десятилетий.

Слышишь, и этих столетий проклятых нет.

Я покидаю лукавые нети, а может, дырявые сети,

Я выплываю — на Площади —

в белый несмелый свет.

Надо льдом наклониться.

В его зеркало на ходу поглядеться.

Исцарапано, посыпано черным перцем шлака,

дворницкой солью густой.

Отражает холод

мои румяные децибелы и герцы,

Зимний змей ползет серебром под сапогом,

под моею пятой.

Слышишь, я презрела подлый поток дней-ночей,

годов, галчино голодных,

Разделили себя мы сами рисками, стрелами,

лезвиями минут

На куски одинокой тоски!

А я лишь к радости годна,

Я — все к радости — в очередях…

да теперь уж не раздают…

Где ты, Время? Убито?!

О! победила тебя! запретила!

Заповедала:

всяк теперь вечен, свободен, счастлив, велик!

…я все вру вам.

И еще навру — с три короба, целый мешок,

буду так утешать до могилы:

Горько плачет так над усопшей старухой

метельно-белый старик.

Над колени с ним рядом в сугроб встаю —

на Ваганьковском,

на Миусском, Рогожском,

На Троекуровском, на площади Красной…

у Лобного — под камнями —

кровью плачет родня…

И берет старик в яркой варежке руку мою

и к груди прижимает, как кошку,

А другой рукой за плечо минутное, утопая,

цепляет меня.

У него из кармана тулупа торчит

беззащитное горло

грошовой бутылки.

Это белая лебедь, водка, откупори —

крылья вразлет!

Два пряника сохлых, две конфеты издохлых

на седой плащанице могилки,

Ну, поплачем и выпьем, закусим снежком,

невелик расход!

Так стоим на коленях, ревмя ревем,

со стариком чудесным,

Слышишь, а есть ли Время, нет ли его,

нам уже все равно,

Слышишь, просто стоим на коленях и плачем

у Царских врат

над пьяною бездной,

И гудит, все гудит над нами зимы коловрат,

снеговейное веретено.

***

Площадь свернулась кошкою белой.

Снова дубленку — на голое тело.

Снова к метро, где скопленье огнистых

Пятен и лиц, и от вьюги так чисто,

Чисто в глазах, да солено присловье…

Я — торговка кофтами, Софья!

Тепел товар. В рюкзаках его прячу.

Вытащу, вытрясу — шерстью горячей,

Рухлядью жаркой — вам в руки и веки:

Бабы нарядные — се человеки!

То самовязка а что дорогая —

Надо же жрать

да забота другая —

Детки

не кофты а царские ризы

Гляньте узлы позашиты с-под низу

Снег на них лепит

метро рядом стонет

Что же вы думали — денежек стоит

Зренье я на хрен свое проглядела

Вот одеянье для бабьего тела

Душу одеть бы

эх хочете много

Что вы спросили

я верую в Бога

Крестик в метели в распахе дубленки

Все ж таки русская я бабенка

А иностранки берут кофты эти

Будто одна холодрыга на свете

Будто бы снегу конца нету края

В сотах чугунных бетонного Рая

— Софьюшка, как же ты вяжешь ночами?

— Вся слепота у меня за плечами —

Лагерных послевоенных артелей

Там за работой незрячие пели

— Софьюшка, жемчуг в ушах… Знать, богата?

— Старым отплата да внукам расплата —

Старый не ходит совсем обезножел

Сын род людской для страданья умножил

Вот и вяжу эти кофты тугие

Вижу брега пред собою другие

Гляну — опять из ковчега столицы

Снег вылетает сверкающей птицей

Птицей которой — ни крова ни пищи

Близ перехода что ухает гулко

Суну червонец расхристанной нищей —

Пусть себе купит горячую булку

***

А над метро — эти флаги, кровавы…

Глянули очи из тьмы лабрадора —

Очи солдат, чья великая слава,

Взор косоглазый вагонного вора.

И на снегу этом Софья топталась

И заслоняла подземные двери,

Будто, торгуя, со всеми квиталась,

Кто нам на саван холстину отмерил.

Верую

***

Верую — в жесткий кусок.

Верую — в холодный глоток.

Верую —

в седой висок

И в электрический ток.

Верую —

в бездну тьмы

И в света яркий пучок.

Верую — переживем мы

Последнего дула зрачок.

Верую — в лед и в соль,

И в снег,

жгущий огнем.

Верую — истово —

в боль,

Идущую день за днем.

В пахучий разлом хлебов.

В пощечину — подлецу.

Верую —

да, в любовь! —

Что не ведут

к венцу.

***

…Уведи меня из подворотни,

Где промерзла аж до самых пят.

Век красавиц, говорят, короткий.

А грехи, быть может, не простят.

И за то, что в волосы втыкаю

Мелкий гребень, что отраву пью —

Ох, геенна ждет меня такая!

Думать дико про судьбу мою.

И за то, что стала я богата,

Тело распинаючи свое, —

Знаю, знаю, ждет меня расплата:

Выжато предсмертное белье.

Высушено в сини, на морозе,

Колом встало — хрустнет под пятой!

…Кто поверит — плачу!..

Эти слезы

И не снились Магдалине — той…

***

Время, прости, хочу себя зачеркнуть —

Вымарать письмена,

чьи кровью — каракули — влет…

Время, прости, иногда сбивается Зимний Путь

На бездорожье, на распутную грязь,

что к подошвам льнет.

Время, не согрешишь — не покаешься,

знаем давно…

Разная есть любовь…

в ней убивают, до крови бьют…

Время, я все еще вижу открытое настежь —

в мою смерть —

окно,

А там над красными крышами —

радужный, грозный салют.

Время, меня любили, били, ломали крылья,

любили опять,

А однажды так сердце расквасили

в кровавый теста комок,

Толкнула раму, на подоконник — прыг,

в небо черное глядь —

А там, в алой ризе, в мафории золотом,

луноликий Бог.

И стояла, вцепившись в грязную раму

одинокой рукой,

Ногтями теплое тело стекла царапая,

одиноко орущий кот,

Не шагнуть во тьму, не поднять суму,

не сойти с ума,

это ж праздник такой,

О, блаженная жизнь, хохочи, не зажечь свечи,

тебя не застрелит никто,

не казнит, не взорвет.

Время, прости! Вот так я, вопя, хрипя,

лицо к любовному небу задрав,

и осталась жить.

Твой павлиний салют виноват.

А может, алый закат.

Время, стыдно.

Хочу боль замазать шелестом трав.

Хочу заново плыть

В золотую любовь. В сильный синий ветер,

в полный рост идущий, в накат.

Нам, безумцам, нетленным самоубийцам,

еще купол неба коптить и коптить.

На всем белом свете не счесть наших —

с высоты нездешней —

последних шагов.

А хитрое Время счастливцев

подвешивает над пропастью

на цирковую нить,

На тонкую лонжу,

чтоб, в крике распялив рот,

сверху видели свой полет —

бездонный, без берегов.

***

…Ох, холод!

Зимнюю службу

Служить тяжело.

Хочу в тепло!

Похожая на беса

И на козленка,

Бодая пургу,

бежит девчонка.

Ближе подходит. Глядит с опаской.

По лицу ветошь-непогода

Размажет лживую краску!

На груди — странная брошка:

то ли белая жаба,

то ли белая кошка…

А, это бумажная белая роза —

Как с венка могильного,

срезана криво-косо…

Роза вянет от мороза,

ваша прелесть — никогда…

В козьи кудряшки завиты косы…

глаза — горящие города…

Сквозь туши потеки

Глядит — не мигая —

На медный, жестокий

Огонь трамвая…

— Иди, подружка, грейся!

Есть у меня шаль

пуховая.

— Небось не мерзну, коньячку было не жаль! —

бедовая.

— Стою давно. Мороз! Сережки уж к ушам

припаяны…

— И правда. Это наша вымерзла душа —

неприкаянная.

— Ты здесь давно?

Твой бар завьюженный гудит

и мается…

Гляди, гляди, — как на тебя из тьмы глядит

тот пьяница!

А ты? К нему походочкой своей

что тянешься?..

А на груди — алмазный скарабей?..

— Не тронь!

Поранишься.

***

— Эй, Козуля!.. —

Вполоборота

и хохочущей нагло гортанью:

— Да иду!

Ждет меня работа!

Ночью ли,

раннею ранью —

— Эй, Козуля!.. —

и козочкой каблучки

Выбивают в снегу полыньи…

Нет страдания.

Нет тоски.

Нет — любви.

Но однажды,

за злато купленная,

Захрипит на подушке сырой:

— Я уже этим Богом

искупленная…

Окно — открой!

…И полетит

Снег в лицо —

черный, сухой графит.

И кольцо с изумрудом

бросишь негру в рожу:

— Ты не знал, что Козуля…

стоит… дороже?

И, во тьме сапоги напяливая,

И, словами ругаясь мужичьими,

Побежишь…

— Козуля! —

…но следы твои —

подпалинами,

Копытами козьими,

лапами песьими,

лапками птичьими.

…Козуля! Косу твою на ладони —

взвесь…

Девчонка (угрюмо):

— А у меня ведь имя есть.

***

Я — Вера.

Негде ставить пробы.

Я — правда о добре и зле.

В купели талого сугроба

Меня крестили в феврале.

И бабка привязала крестик

Под мой младенческий матрац:

— Пока дитя светло-безгрешно —

Пущай помолится за нас!..

Меня молиться не учили.

Меня учили просто — врать.