Бесплатный фрагмент - Платиновый век поэзии Руси

Об издании

Отпечатано 77 экземпляров, из них 61 — нумерованные, остальные 16 — для библиотек.

Введение

И как будто другой кто-то пишет
Моей слабой рукой стихи

(Ю. Крузенштерн-Петерец)

Подлинная поэзия происхождения божественного
(А. Вертинский).

К ЧИТАТЕЛЮ

Читатель, дай мне руку! Если ты,

Задумавшись над этими строками,

Познаешь прелесть зла и ужас красоты, —

Не жги очей своих бесплодными слезами;

Беседуя с великими тенями,

Отдайся смело трепету мечты;

Пусть гордый дух враждует с небесами,

В нём — жажда правды, жажда красоты!..

Когда ж по их следам пройдёт перед тобою

Толпа смешных шутов, довольная собою,

Им воскурив притворный фимиам, —

Знай, та ж толпа и тот же смех позорный

Смутил великий дух мечтою черной

И вырвал из груди проклятье небесам.

Почему «Платиновый» век? Да. Это стихо-творения Поэтов того времени, которое незаслуженно обозвали всего лишь «Серебряным» веком. Подразумевая, что это была уже эпоха деградации поэзии на Руси. Согласиться с такой оценкой решительно невозможно! Время конца XIX — начала ХХ веков — это эпоха расцвета Российской империи, когда общество развивалось, становилось всё лучше и лучше. Но враги Руси не дремали, и ещё с XIX века начали проводить большую работу, делать огромные финансовые вливания для того, чтобы погубить преуспевающее государство. И им это, в итоге, удалось. Поэтому было бы логичным закончить Антологию на 1917 г. Но так сделать было бы в корне неверным! Ведь многие носитель высочайшей культуры эпохи процветания остались живы. Кроме того, подрастало новое поколение, которое было воспитано на поэзии Платинового века, а не на всяких там демьянах бедных.

Иная Россия

Оставалась «альтернативная Россия», точнее — параллельная Россия — Харбин (оккупирован японцами в 1932 г), где настоящая Поэзия продолжала жить и процветать. Харбин — это Н. Асеев, Арсений Несмелов, Александра Нилус, И. С. Слуцкий, Сергей Алымов, Венедикт Март, С. И. Гусев-Оренбургский, С. Г. Скиталец-Петров и мн. др.

И где не было невыносимого настоящими Поэтами гнёта идеологии. «Главное в том, что настоящая литература может быть
только там, где ее делают не исполнительные чиновники, а
безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики» (Е. Замятин, 1921 г.)

«Когда в СССР в литературу пришёл соцреализм, эмигранты в Китае продолжали создавать произведения в традициях «серебряного века» (профессор-славист Ли Янлин).

Для харбинцев акмеисты и классическая литература особенно важны, поскольку именно они позволяют обратиться к утраченной родине, восстановить её облик до потрясений, а сам Харбин воспринимается как осколок русской культуры, уже оставшейся в прошлом.

Издавались авторские поэтические книги. Например, Марианна Колосова издала 5 своих книг. На открытые вечера «У зелёной лампы» собиралось до тысячи участников (для сравнения: в миллионном Воронеже в наши дни на поэтовечера собирается максимум 60 человек)

Русские люди жили там в атмосфере относительной стабильности и творческой свободы. Н. Резникова:

На всём земном шаре не было другой страны, в которой русская эмиграция могла чувствовать себя в такой степени дома, как в Харбине.

За годы жизни в Харбине Н. Резникова опубликовала два своих
поэтических сборника («Песни Земли» и «Ты»).

Тем не менее, это всё же была далеко не Россия…

Рвутся волокна незримые между тобой и мной, родина

горько любимая, за проклятой китайской стеной…

(Александр Перфильев).

30-е годы: русский анклав в Шанхае достиг 50 тысяч человек. Атмосфера внутренней, духовной свободы в жизни русской эмиграции. Поэтовстречи — несколько сотен (!) людей приходило. В т. ч. тематические встречи по творчеству Андрея Белого, Ивана Бунина, С. Р. Минцлова, Б. Пастернака, И. Сельвинского, Саши Чёрного. А теперь представьте городишко олигархической России на 50 тыс жителей, и сколько человек придет на поэтовстречу…

В постреволюционной России поэтическая жизнь кипела не только в столицах, но и кое где на периферии. В том числе в другой альтернативной России — Владивостоке (до октября 1922 г включительно). В частности, Арсений Несмелов выпустил там 3 сборника своих стихов. Там вёл свою деятельность «Салон поэтов», там — получил второе дыхание жанр сонета. Во Владивостоке собралась и целая группа футуристов: Давид Бурлюк, Николай Асеев, Петр Незнамов, Сергей Алымов.

Недолго, но был официальной третьей столицей в истории России Омск. Там печатались Вс. Вяч. Иванов, Л. Мартынов, Н. Иванов (псевдоним — Н. Анов). Здесь, в частности, часть своих стихотворений написал Георгий Маслов.

(Тогда) в Омске проживала вся интеллигенция, дворянство, профессора, торговый класс, духовенство из Казани, Самары, Симбирска, из Перми, Уфы, а, потом, Екатеринбурга, когда в Омске были представители воинских частей и дипломаты чуть ли не половины Европы (Лев Арнольдов).

Там ставили «Принцессу Грёзу» и сочиняли стихи.

Арнольдов писал:

…самым талантливым среди нас был Георгий Маслов… Прирождённый мастер стиха, нежно и трепетно влюблённый в тридцатые годы прошлого века, он был бы украшением всероссийского литературного Пантеона. Парнасец и пластик, Георгий Маслов вдохновенно собирал мёд с цветов русской поэзии (Лев Арнольдов).

Также были и русские литжурналы Парижа и Праги.

Я много измерил земель необъятных,

И земли те слишком чужие,

Не им обезличить в речах непонятных

Священное слово — Россия

(Александр Перфильев).

Поэтому некоторых поэтов 1920-х — 30-х годов, воспитанных на Высоком Искусстве, тоже было необходимо включить в эту Антологию. Например, именно в 30-е годы активно творил Даниил Андреев — истинный представитель Платинового века.

Принцип построения — хронологический. Другого принципа и не может быть — это очевидно для любого пишущего человека. В тех случаях, когда у Поэтов не указан год создания того или иного стихотворения — он поставлен примерно в те годы, когда мог быть создан.

В начале каждого года я кратко даю характеристику текущего состояния реальности, которая всегда сильно влияет на творцов, тем более — Поэтов.

«Моё психическое состояние ужасное — неудачи на фронте и изменническая свистопляска внутри — каким-то нелепым кошмаром давят мою душу и выбивают из рук всякую работ (…) Город болен, как больна вся земля. Больны люди» (В. Юнгер, 1917).

Почему начинается с 90-х годов XIX века. Помимо того, что в эти годы ещё есть стихотворения грандов прошлого, уже появляются и стихо-творения грандов будущего. Например, будущего мэтра поэзии Платинового века Максимилиана Волошина. Нисколько не осуждая жизненную долю поэтов-эмигрантов — в конце концов речь шла буквально об их жизни или смерти — признаем особую гражданскую мужественность тех, кто остался жить в новой России, ведь их доля, по большей части, будет горька — Александр Блок, Николай Гумилёв, Иннокентий Анненский, Анна Ахматова, Максимилиан Волошин — это мэтры и — высшее воплощение Поэзии Платинового века Руси. И именно в 90-м году появилась базовая статья Н. Минского.

Количество включённых от каждого Поэта стихотворений ровным счётом ничего не говорит о весомости имени. Ибо ещё один принцип построения — это мой вкус, те отклики, которые я получил/получаю при чтении конкретного стихотворения. Мой отточенный вкус. Тем не менее, количество представленных стихотворений от каждого автора ограничено, иначе в Антологии было бы больше всего стихов Владимира Набокова и Александра Блока — от этих Поэтов я получаю много откликов, они входят в топ-3 наиболее близких мне Поэтов Руси.

А что такое вдохновенье?

— Так, неожиданно, слегка

Сияющее дуновенье

Божественного ветерка.

(Г. Иванов).

Осознающие, как устроен этот Мiр очень, очень трепетно относятся к той информационной пище, которую они принимают в себя. И особенно осторожно — с стихам и песням, которые способны оказывать сильнейшее влияние на жизнь и ментальные процессы человека. Ведь настоящая Поэзия и отображает реальность, и — творит реальность. И тогда можно «почувствовать, что ты один на свете, но говоришь устами всех живущих» (С. Маковский). Проза переформатирует человеческий мозг эффективно, но медленно. бывает непросто замотивировать человека на прочтение повести, романа. А через стихотворение и картину это происходит моментально. И какова мера ответственности за то, что Поэт транслирует миру?

Мысль — молний пламени подобна.

Она сжигает всё в душе (…)

Страх, скуку, страсти рокот злобный,

Печаль, что тонкое клише

Кладёт на мозг.

(Василий Логинов).

Ещё Сократ сравнивал поэтов с оракулами, потому что поэты, как и оракулы, не знают, что говорят, и в то же время говорят истину. <…> Они как бы видят самым удивительным образом всю структуру будущего, видят её в образах, которые охватывают собой и предвосхищают собой наши все инвенции» (Всеволод Н. Иванов).

«Поэзия есть то, что сотворено и, следовательно, не нуждается в переделке».

Настоящая Поэзия — это своего рода концентрат слов.

Как можно проще. Просто — до предела.

Чтоб в каждом слове помещался том.

(И. Сабурова).

Программирование своей судьбы в неблагоприятном ключе:

Мой путь, как ход подземный, чёрен

И там, где выход, ждёт палач

(Д. Мережковский).

Художественное произведение

со знаком социального минуса: в одной из книг «Чисел» было напечатано стихотворение о гимназисте, кончающем жизнь самоубийством. Этому поэту удалось написать вещь, изображающую лёгкость ухода из жизни, простоту этого акта, и к тому же весьма тонко всё это эстетически припудрить. Несколько молодых харбинских поэтов показали мне это стихотворение: они были от него в восторге. Спросили и моего мнения о нём. Я сказал, что нахожу его ужасным, ибо чувствую всю губительную силу, заключающуюся в нём: это электрический заряд, могущий многих убить! К несчастью, я не ошибся. Двое из тех молодых поэтов, что восторженно указали мне на стихотворение о юноше-самоубийце, через месяц, кажется, покончили с собой, тоже застрелившись, — Гранин и Сергин (Арсений Несмелов).

Мои слова становятся тяжеле,

Из жала превращаются в стрелу.

Ещё вчера они едва звенели,

Подобные стрекозьему крылу.

Теперь они проносятся со свистом,

Ты их пустой забавой не зови.

Взгляни: на острие тугом и чистом

Уже одна зазубрина в крови.

(В. Инбер)

Особенно сильно влияют на текущую реальность сильные образы, созданные как стихами, так и песнями. «У стихов есть то преимущество перед людьми, что они оживают, — и не однажды (Ю. Тынянов).

«Двигнувший оси жизни Гёте предшествовал объединению Германии кругом этой оси» (В. Хлебников).

«Седой зиждитель громоносных сил», — так сказал о революционере Кропоткине С. Марков.

Хорошая Поэзия — это «могучее средство воздействия на читателя» (В. Брюсов). «Для Блока Слово — магическая палочка, которой он хочет заколдовать или расколдовать Мiр». Аналогично — и даже ещё сильнее — работают и песни: песня тогда «действительно хит, если у неё есть этот энергетический крючок, она внутри воспроизводится» (С. Владимирская). Ну это и понятно, ведь русский язык — это в значительной степени интонационный язык. В работе над своей песней «Эта волшебная ночь» я очень ясно представляю, как должно интонироваться каждое из этих трёх слов и даже вижу мысленно голос, у которого это интонирование отлично получается. Но вот сам, вслух, свои голосом это выразить лично у меня получается плохо. Да, это не песенки в духе «помогай, спящая красавица — одному мне не справиться».

Промелькнул измятый листок

он не спрятан, не зашифрован,

Но им целый мир расколдован

и на нём разумно основан

Небытья незримый поток (А. Ахматова).

Обратите внимание — авторами слов в песнях могут быть как «текстовики», слова которых при письменном изложении никак нельзя назвать Поэзией, так и действительно Поэты.

Зло, нищета, недуг! Слова могучи —

Будь осторожен, их произнося,

Чтоб от тобой же навлечённой тучи

Судьба твоя не омрачилась вся

(Перелешин. Из ст. «Слова»).

Поэтому стихотворения, несущие вредные для мозга ментальные установки, а также состояние, тоски, уныния — неблагоприятной, неблагостной реальности в целом, почти все исключались при отборе в эту Антологию. Это — токсичная поэзия. «Что создаю я — тем страдаю» (Ф. Чернов).

В ту ночь (1934 г — ЮК) Георгий Гранин и Сергей Сергин, оба очень талантливые и совсем молодые, совершили загадочное двойное самоубийство, запершись в одном из номеров харбинской гостиницы «Нанкин». Как вспоминал много позднее один из русских поэтов-харбинцев, М. Волин, в смерти этих двух поэтов не последнюю роль сыграла трагическая поэзия парижан: Владимира Смоленского, Бориса Поплавского и Георгия Иванова.

А вот другие примеры. Моделирование благоприятного будущего.

Много русского Солнца и света

Будет в жизни дочурок моих.

И, что самое главное, это

То, что Родина будет у них!

***

Чтобы песни им русские пели,

Чтобы сказки ночами плели,

Чтобы тихо года шелестели,

Чтобы детства забыть не могли!

***

Правда, я постарею немного,

Но душой буду юн как они!

И просить буду доброго Бога,

Чтоб продлил мои грешные дни!

(А. Вертинский)

***

Дабы жилось когда-нибудь легко,

Иметь нам надо светлое вчера.

 (Виктория Янковская)

Сила Слова велика.

Мысли алмаз заключен в простое и ясное слово,

Если ты призван зажечь в сумраке вечный маяк

(Семёнов Тян-Шанский).

…Но в мире нет власти

грозней и страшней,

чем вещее слово поэта (А. Ахматова).

«Чем скупее слова, тем напряженней их сила». (М. Волошин).

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

Мне близок позитивный взгляд на мир. Кому не знать о горестях бытия, как не Даниилу Андрееву? Тем не менее, мы видим у него такие строчки:

Смотри, как прекрасен

Твой мир вдохновенн

И в резвости волн, и в трудах мудреца,

Как светятся души в бездонной вселенной

Пронзённые светом Твоим до конца!

(Даниил Андреев).

Поэты как теурги. «Каждое произведение поэзии есть заклинание» (М. Волошин.) Написанное стихотворение изменяет реальность. Ещё в большей степень реальность меняется от того, сколь много людей прочитали стихотворение. Стихотворения появляются в тесной связи с реальностью, окружающей Поэта. Это и очевидно, и жители РФ хорошенько это узнали — очень трудно/невозможно творить Великое, было, например в 90-е гг XX века, когда у власти было преступное правительство, а в стране, соответственно, преступная атмосфера пронизывала всё и вся. И выходили книги с соответствующими названиями, наподобие такой «Россия распятая: сборник статей и стихов М. А. Волошина. — Москва: ПАН, 1992». Яркий пример — творчество писателя К. Булычёва до введения олигархического правления и после. Ну а Поэты на всё это ещё острее реагировали. Но реалии олигархической России не являются темой этой книги.

Зачем писать? Не восстановишь лада

В раздробленной душе, в больном мозгу!

(Николай Петерец).

Поэты знают и то, как происходит взаимодействие людей со Вселенной в пределах Руси:

Во всём следить нам должно знаки,

Что посылает случай нам,

Чтоб верной поступью во мраке

Идти по скользким крутизнам

(К. Бальмонт)

Поскольку все значимые Поэты были в курсе появления новых публикаций стихотворений, то эти стихотворения, безусловно, оказывали на них влияние. Наряду с процессами, происходящими в стране. А уж когда появлялся целый новый яркий Поэт — то тем более это было сильное влияние на поэтическую среду!

Мы правду внутреннюю чуем,

Молитвой Солнцем дух врачуем

И пробуждаемся от сна.

(Даниил Андреев).

Я люблю всё, чему в этом мире

Ни созвучья, ни отзвука нет.

(Иннокентий Анненский).

Слово письменное и слово устное. Устное слово воспринимается совсем по-другому. Я посещал и посещаю множество поэтических встреч. Хотя, конечно, нынешнюю поэтическую жизнь нельзя сравнить даже с одним лишь Харбином. Но тем не менее. Так вот, поэточтения оказывают куда большее сильное влияние, чем стихи в письменном виде. Это и понятно, ведь в этом случае добавляется ещё и энергетика Поэта, а также его воздействие его сценического артистизма, обаяния. А значит, влияние поэтов было во те времена ещё большим, чем мы можем представить. Недаром были такие массовые посещения концертов ряда поэтов, например И. Северянина и В. Маяковского. Причём строчки Маяковского, в большинстве своём, на письме трудно отнести к Поэзии. Зато его поэтоэксперименты отлично воспринимались устно — на его выступлениях, которые собирали аншлаги. Ведь во время выступлений зрителям передаётся ещё и энергетика выступающего Поэта. Не случайно в постсоветской России некоторые, занимающиеся поэтическим ремеслом, без рифм, а просто в формате (модифицированной) частушки тоже собирают какие-то залы, кукую-то аудиторию на свои выступления.

Кручёных: «Все вещи Маяковского написаны для громкого чтения, для эст рады, для площади. Маяковский весь в голосе».

Нина Петровская: «Читать Бальмонта — одно, слушать — совершенно другое!». Тогда особо «требовался живой голос поэта, вступающего в живое общение с читателем на широкой площади, в большом зале, чтобы услышать в голосе поэта таившееся в душах целого поколения» (Акбашева А.С). А «звучание стихов, независимо от их содержания, в те времена становилось неотъемлемой частью реального переживания» (Розенталь Л.В).

Вот, например, как Георгий Маслов когда-то читал свои стихи:

Вытянув руку, слегка покачиваясь и глядя куда-то в закат над Невою, он мерным, несколько монотонным голосом, то ускоряя, то замедляя темп, читает стихи, в которых много молодой страстности, мифологических образов, обращений к поэтам классической поры (Всеволод Рождественский).

«Природная музыкальность А. Ачаира, выражающаяся в его мелодекламаторском искусстве» (А. А. Забияко).

Ещё пример:

Романтическая его внешность, прекрасный голос, чистая его лирика сделали Владимира Смоленского любимцем публики, посещающей вечера поэзии

(З. Шаховская).

К. Паустовский о выступлении И. Северянина:

(Выйдя на сцену) опустив глаза, долго ждал, пока не затихнут восторженные выкрики и аплодисменты. К его ногам бросали цветы — тёмные розы (…) В этом была своя магия, в этом пении стихов.

О поэзии Вячеслава Иванова:

Стихи его надо уметь прежде всего слушать. Ритмический узор их и буквенная ткань обладают независимо от содержания звуковой силой внушения (Сергей Маковский).

О поэзии А. Блока:

Изумлявшая слушателей стилизованной безыскусностью и тяготевшая, по словам Бернштейна, к тону интимной беседы, блоковская декламация «сдержанно-эмоционального повествовательного стиля» оказала огромное влияние на интерес к звучащей художественной речи в России (Валерий Золотухин).

Сергей Третьяков:

Крученых — блестящий чтец своих произведений. Кроме хороших голосовых данных, Крученых располагает большой интерпретационной гибкостью, используя все возможные интонации и тембры практической и поэтической речи.

И, конечно, 1940-х годом, несмотря на его определённую реперность, Платиновый век поэзии Руси не закончился. Формально хронологию можно продлить и на 1941-й год, ведь на целых его пол-года пришлась безвоенная пора, и только лишь в конце этого убийственного года умрёт живая легенда Платинового века русской поэзии Игорь-Северянин (правда, в это время он уже находился на стадии умирания). Во второй половине года умрёт Марина Цветаева. Из 30-х — в 40-е и 50-е годы протянулись стихо-творения Больших Поэтов Платинового века — Даниила Андрееева (поэмы «Лесная кровь», «Немереча», стихотворение «За детство — крылатое звонкое детство…») и Анны Ахматовой.

И они навсегда остались жить в нас.

Я всегда, всегда душою с теми,

Кто мне дорог и кого люблю.

Потому что мысль сильней, чем время,

И пространство ей целует стремя —

Ей простор, как в море кораблю (…).

Сонет (отрывок)

Я снова в этой комнате один;

Кругом твои живут незримо вещи, —

Идут часы, и зеркало зловеще

Сияет пустотой холодных льдин.

А в небе пряди облачных седин

На тёмном фоне выступают резче,

Здесь тишина, здесь жизнь совсем не плещет

За тяжестью малиновых гардин (…).

Как судить художественный уровень того или иного стихотворения? Например, в моём восприятии значительная часть поэзии Б. Пастернака — это не совсем Поэзия. Но это и неудивительно. Например, Н. Гумилёв сам составил список своего поэтического наследия — тонкую книжку стихов (она у меня есть, как есть и однотомник его «Избранного» от просто составителей на целых 574 стр., как есть и трёхтомник Гумилёва). Остальные же его стихи, по его же собственным словам, не представляют ценности, а являются всего лишь «дифирамбиальными упражнениями». Кстати, самые эрудированные из вас даже знают, кто из специалистов говорил, что Николай Гумилёв пишет лучше Александра Пушкина. Позволю себе привести аналогию с картинами. Вы смотрите на какую-то картину — и «ловите» отклик: нравится — не нравится и то, что открывает (или не открывает) вам она. Так и со стихами — каждый оценивает каждый стиш собой, через себя. Правда, значительная часть современных (необразованных) любителей поэзии даже не подозревают о существовании многих их упомянутых в этой Антологии Поэтов. «Шта? — какой ещё Минский, Минаев — а, ну да, это поп-певец такой, знаю».

Опять же, поэзия бывает разная. Например, такая, как в этих словах Адамовича: «Пять-шесть молодых людей, от нечего делать сочиняющих стихи, сговорились с тремя барышнями, от скуки пишущими новеллы и очерки: вот и альманах».

Ну а критика — что критика. Вот что писала об этом Марина Цветаева: «Совпасть с этим внутренним судом вещи над собою, опередить, в слухе, современников на сто, а то и триста лет — вот задача критика, выполнимая только при наличии дара. Кто в критике не провидец — ремесленник. С правом труда, но без права суда».

Во взгляде на поэзию я придерживаюсь одного определенного взгляда — высказанного Зинаидой Гиппиус в «Числах». Стихи нельзя делить на «хорошие» и «плохие», на сделанные «мастерски» и «технически слабые», на «серьезные» и «легкие». Подразделение их только одно: есть или нет (А. Вертинский).

Таким образом, удачное стихо-творенье — это настоящая редкость! В том числе и в творчестве общепризнанных Поэтов. это как песни — песен пишется много, а хитами становятся единицы. Например, прочитав 3 сборника стихов одной поэтессы, я отобрал в эту Антологию всего один её стиш.

А. Белый «Первое свидание» — поэма, не рождённая в озарении, а — созданная умом.

Очень часто стихи — это просто излитый человеком на бумаге поток сознания. Не или просто запечатленное мгновение в ритмизированных строках «В поезде», «В кафе», «В Италии», «Пахло зубным порошком…», «На новую квартиру», «Бессоница» и тд, и тп. Но это вовсе не Поэзия…

Пример антипоэзии:

Уезжайте от нас в фиолетовой лодке в безграничную даль синеглазых морей. Уезжайте, пока вас скрывают туманы, уезжайте подальше и как можно скорей.

Пример не поэзии, а простых рифмованных строчек:

Примечание. В Антологию включены как целые поэтические произведения, так и отрывки, отдельные, удачные строчки из них. Все такие отрывки обозначены через слово «Строки». Пример. «Сны наяву» П. Гладищева местами совсем хороши, — правда, не целыми стихотворениями, а лишь строфами и строками» (Г. Адамович). И вот конкретные примеры того, насколько ценны могут быть отдельные строчки (остальные примеры вынесены в Комментарии):

Как будто сердце укололось о крылья пролетевших лет.

Часть стихов представлена в виде скринов с первых изданий; таким образом вы можете наиболее плотно соприкоснуться с духом первоизданий.

Идея создания этой Антологии внезапно возникла 27 июня 2023 года и была в целом завершена уже 6 июля 2023 года. Оставалось лишь её огранить — перечитать И. Одоевцеву (ведя я ее читал ещё в юности!) и прочитать ещё некоторые литературные воспоминания тех лет.

Учтите: КАЖДОЕ стихо-творение этой Антологии изменяет тебя, уважаемый читатель, привносит в твою жизнь новые смыслы.

Первоначальный импульс к изучению эпохи наибольшего расцвета поэзии Руси мне был дан всем вам, дорогие читатели Антологии, хорошо знакомыми томиками И. Одоевцевой, вышедшими массовым тиражом. Нереально огромный тираж (совокупно 650 тысяч экз. книжных плюс 155 тысяч публикация в журнале «Звезда», итого 805 тысяч экз!!!), возможный только в условиях очень особенной экономики Советского государства, явный литературный талант автора и живость написания позволили не только приобрести эти книги всем интересующимся, но и сделали эти книги весьма влиятельными, а автора — лидером мнений в СССР.

Исполнилось её желание, озвученное ещё в 51-году:

Может быть я, как и все,

Просто белка в колесе?

И тогда мечтать не в праве

Я о баснословной славе?

Слава, всё равно, придет,

Не сейчас — так через год.

Но, увы, в 1990 г она ушла от нас в миры иные. С этой дилогией есть и проблемы. Ведь это не воспоминания, а именно что беллетризованные воспоминания профессиональной писательницы, написанные через много много лет после описываемых событий (она закончила написание книги «На берегах Невы» в 67-м г.). «Вписывание» чужих воспоминаний в канву собственных. «Одоевцева <…> выдумывала редко <…>, однако неизбежные провалы своей памяти заполняла в тексте приблизительными сведениями с легкостью необыкновенной» (Олег Лекманов). Её образ наивной и милой девушки (реальный возраст в 18 году — 25 лет, то есть вполне взрослая женщина, замужняя) и — реальная разгульная жизнь в, гм, нестандартном браке с Г. Ивановым (см Комментарии). И насколько сильно над ними поработала советская цензура — две эти разные книги подозрительно одинакового объёма.

Кроме того, большой стимул дала «Роза мира» Д. Андреева, значительная часть которой посвящена вопросам миссии поэтов и писателей. Далее — покупка и чтение поэтических книг, которых было немало издано в конце 80-х в, а потом всё и больше стали издавать в постсоветской стране.

В итоге собралось ни много но мало, а 7 метров поэтических томиков поэтов Руси и Зарубежья.

Ну и покупке, чтение мемуаров о той блестящей эпохе.

Это было время собирать «камни». Теперь настало время разбрасывать» камни». Эта Антология платинавенчанных Поэтов — тому пример.

Итак, я хочу и желаю: Чтобы с этим томиком / Чистой платины стихов / Ты прошёл по жизни вместе!

Строки

Когда в тебя толпой ворвутся

слова, которых ты не ждал,

и звуки спящие проснутся,

которых ты не пробуждал (…) —

тогда спеши, спеши облечь мгновенный трепет

в сияющие ризы слов,

души волшебной слушай лепет

журчанье тайных родников (…).

В предверии

А что было ДО? То есть в промежутке от так называемого «Золотого века» русской поэзии и до начала Эпохи Платинового века? Неужели то было время некоего безвременья? — Ну, конечно, же нет — и это понятно. Ведь и это время жили и творили Поэты высокого уровня.

Полный вещей тайны некой

Предо мной сейчас несут

Девятнадцатого века

Нескудеющий сосуд.

Так писала в совсем другое время, в 1926 г, Н. Берберова.

Ф. Достоевский, 1880 г.: «стать настоящим русским… значит стать братом для людей, всечеловеком».

После больших колебаний и сомнений, будущий мэтр С. А. Андреевский решился выпустить первый сборник своих стихотворений («Стихотворения. 1878—1885», Пб., 1886).

Революционно настроенные граждане «раскачивали» корабль «Россия»:

Когда к борьбе с неправдой злой

Стремится всё живое,

Когда повсюду гнет тупой

Да рабство вековое

(Ник. Морозов).

Поэт Эжен Потье написал гимн «Интернационал». Реальность пошатнулась.

«Надсон был первым, чье публичное чтение стихов многократно прерывалось овацией». Его стихи расходились тиражом 6 000 экз., а 23-е издание «Стихотворений С. Я. Надсона» вышло тиражом 12 000 экз.

Приметы времени: в 1889 году Ф. Е. Корш перевёл на русский язык сонетный венок Франце Прешер.

Уже пишет свои первых стихи молодой Иван Бунин:

И весел звучный лес, и ветер меж Берёз

Уж веет ласково, а белые Берёзы

Роняют тихий дождь своих алмазных слёз

И улыбаются сквозь слёзы.

Поэзию мы познаём через отдельные, удачные стихо-творения. Через музыку, живопись, литературу Поэты Руси выражают безмерное таинство с названием Русь. А на каком уровне мыслишь ты, читатель? Управлять мировыми процессами вполне возможно, живя и на Руси.

Благодарю тебя, Неведомая Сила

Что песен чудный дар ты в душу мне вложила,

Что сокровенные мелодии души

Умеет выразить мой стих, живой и ясный,

Что мысли тайные, рождённые в тиши,

Я передать могу в гармонии согласной.

Поэту наших дней

Молчи, поэт, молчи: толпе не до тебя.

До скорбных дум твоих кому какое дело?

Твердить былой напев ты можешь про себя, —

Его нам слушать надоело…

Не каждый ли твой стих сокровища души

За славу мнимую безумно расточает, —

Так за глоток вина последние гроши

Порою пьяница бросает.

Ты опоздал, поэт: нет в мире уголка,

В груди такого нет блаженства и печали,

Чтоб тысячи певцов об них во все века

Во всех краях не повторяли.

Ты опоздал, поэт: твой мир опустошен —

Ни колоса в полях, на дереве ни ветки;

От сказочных пиров счастливейших времён

Тебе остались лишь объедки…

Попробуй слить всю мощь страданий и любви

В один безумный вопль; в негодованьи гордом

На лире и в душе все струны оборви

Одним рыдающим аккордом, —

Ничто не шевельнет потухшие сердца,

В священном ужасе толпа не содрогнется,

И на последний крик последнего певца

Никто, никто не отзовется!

Строки

Люби безмерно, беззаветно,

Всей полнотой душевных сил,

Хотя б любовию ответной

Тебе никто не отплатил.

Пусть говорят: как все в творенье,

С тобой умрёт твоя любовь —

Не верь в неправое ученье:

Истлеет плоть, остынет кровь,

Угаснет в срок определенный

Наш мир, угаснут тьмы миров,

Но пламень тот, Творцом возжжённый,

Пребудет в вечности веков.

Строки

Не оттого ль меня так к озеру влечёт,

Что отражается в струях его порою

Вся глубина небес нетленною красою —

И звёзд полуночных лучистый хоровод,

И утро ясное румяною зарёю,

И светлых облаков воздушная семья?

Не оттого ль, что здесь, хоть и пленен землю,

К далёким небесам как будто ближе я?

90-е годы

Мы устремляемся вперёд, окрыляемые надеждою, не отыщется ли где-нибудь там, среди созвездий, то пространство, которое одно желанно и священно, и успокоило бы душу.

(Н. Минский).

Начало символизма. Но истоки его в поэтах более раннего времени, в частности — Бодлера и его «Цветах зла».

Так называемые «старшие символисты» — это Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Николай Минский, Константин Бальмонт, Федор Сологуб, Валерий Брюсов, дебютировавшие в середине 90-х.

Именно в эти годы сформировался эстетический вкус В. Брюсова — символизм как литературное явление, автономность искусства от всего.

Такие авторы, как, например, Брюсов или Сологуб фактически не имели возможности печататься в «толстых» журналах, а Гиппиус вынуждена была издавать стихи под именем своего мужа Мережковского, которого на ряду с Минским публика принимала наиболее благожелательно в виду большей традиционности их поэзии.

Традиция поэтовечеров: начало — 1890-е, Москва — поэты собирались по пятницам у Я. П. Полонского. После ухода его в мир иной — на квартире Случевского с конца 1898, два раза в месяц. Это были поэтические «пятницы». После ухода в мир иной Случевского — кружок «Вечера Случевского». Для доступа в кружок требовалось
иметь, во-первых, изданную книгу стихов и, во-вторых, согласие большинства его членов. В 1908 г в него входило 50 поэтов.

Книги символистов. Бальмонт К. Д. Сборник стихотворений. Ярославль, 1890; Брюсов В. Я. Chefs d’oeuvre. М., 1895; Он же. Me eum esse. М., 1897 (Брюсов выпустил также 3 коллективных сборника «Русские символисты» (М., 1894–1895)); Курсинский А. А. Полутени. М., 1896; Он же. Песни. М., 1902; Гиппиус Вл. Песни. СПб., 1897; Ланг А. А. Огненный труд: Статьи и стихи. М., 1899 (под псевд. Александр Березин); Коневской И. Мечты и думы. СПб., 1900; и др.

с 90-х по 10-е годы

«Повальное увлечение ницшеанскими идеями», согласно оценке Э. Клюс. В т. ч. последователем Ницше был и Бальмонт.

Категория «Элитарные читатели». Помимо студентов-гуманитараев, в этой категории было и немало «лидеров мнений», проводников идей в народные массы.

В начале 1890-х гг. «…зарождается новая, сугубо элитарная по своим читательским установкам группа, опирающаяся на декадентство и символизм. Отношение к литературе ее представителей деполитизируется и эстетизируется, они ждут от книги не поучения, а
наслаждения, не рассмотрения социальных проблем, а анализа чувств и переживаний личности» (Рейтблат А. И.).

1890

Этот год ознаменовал собою рождение «религиозно-философского» течения отечественного символизма. Вышла программная работа Н. Минского. Надо сказать, что отныне читатели будут делиться на три категории: 1. простые обыватели; 2. повышенной эрудиции 3. те, кто прочитал данный трактат — им становятся доступны новые смыслы, новые грани восприятия поэзии символистов.

…мир вечно должен стремиться к мэонам, никогда их не достигая, так как явления только относительно существуют и относительно же не существуют.
Идеально прекрасными кажутся образы и звуки, отражающие душевный
разлад, борьбу, разнообразность чувств, радость и страдание, слитые в чувстве экстаза.

Приметы времени. А. Л. Волынский выпустил свою монографию «Жизнь Леонардо да Винчи», которую прочитали немало образованных людей того времени. Основная концепция этой работы — неприятие тёмной стихии искусства — ницшеанского дионисийства.

Первая попытка самоубийства Бальмонта утром 13 марта из-за отношений с женой (а ребёнок Бальмонта от неё получился нервнобольным).

Издал сборник стихотворений Пётр Бутурлин.

Вечерний звон

Вечерний звон… не жди рассвета;

Но и в туманах декабря

Порой мне шлет улыбку лета

Похолодевшая заря…

На все призывы без ответа

Уходишь ты, мой серый день!

Один закат не без привета…

И не без смысла — эта тень…

Вечерний звон — душа поэта,

Благослови ты этот звон…

Он не похож на крики света,

Спугнувшего мой лучший сон.

Вечерний звон… И в отдаленье,

Сквозь гул тревоги городской,

Ты мне пророчишь вдохновенье,

Или — могилу и покой.

Но жизнь и смерти призрак — миру

О чем-то вечном говорят,

И как ни громко пой ты, — лиру

Колокола перезвонят.

 Без них, быть может, даже гений

Людьми забудется, как сон, —

И будет мир иных явлений,

Иных торжеств и похорон.

Поэтам

Сердце трепещет отрадно и больно,

Подняты очи, и руки воздеты.

Здесь на коленях я снова невольно,

 Как и бывало, пред вами, поэты.

В ваших чертогах мой дух окрылился,

Правду провидит он с высей творенья;

Этот листок, что иссох и свалился,

Золотом вечным горит в песнопеньи.

Только у вас мимолетные грезы

Старыми в душу глядятся друзьями,

Только у вас благовонные розы

Вечно восторга блистают слезами.

С торжищ житейских, бесцветных и душных,

Видеть так радостно тонкие краски,

В радугах ваших, прозрачно-воздушных,

Неба родного мне чудятся ласки.

1891

М. Волошин учился «стиху — у Готье и Эредиа…».

Выпустил свои «Стихотворения» Иван Бунин.

Над рекой

Как тут стрекозы реют

Над омутом зеркальным,

Кубынчики белеют

Под ивою печальной. Какая тут прохлада!

Какая тишина!

Высокою травою

Одеты берега.

Зелёная берёза

Склонилася к воде,

И тёмный бор печальный

Там виден вдалеке.

Длинная осока

Вокруг брегов растёт,

Вдруг весело кузнечик,

В траве треща, прыгнёт.

И только лишь порою

Потянет ветерок

И, зыблемый волною,

В воде плывет листок.

Лежать в траве прекрасно

Над дремлющей рекой.

И что-то тихо плачут

Листы над головой.

Ночь

Ветер песню несёт,

Кто-то тихо поёт

Ночью лунною там под горою.

Тихо светит луна,

Тихо спят берега

И прохлады полна эта ночь над рекою.

По торжищам влача тяжелый крест поэта,

     ‎У дикарей пощады не проси,

Молчи и не зови их в скинию завета, ‎

     И с ними жертв не приноси.

Будь правды жаждущих невольным отголоском, ‎Разнузданных страстей не прославляй,

И модной мишуры за золото под лоском
‎Блестящих рифм не выдавай.

И если чернь слепа, не жаждет и не просит, ‎

      И если свет, к злу равнодушный свет,

Надменно, как трофей, свои оковы носит, ‎

      Знай, что для них поэта нет…

Голос издалека

О, не тоскуй по мне! Я там, где нет страданья.

Забудь былых скорбей мучительные сны…

Пусть будут обо мне твои воспоминанья
Светлей, чем первый день весны.

О, не тоскуй по мне! Меж нами нет разлуки:

Я так же, как и встарь, душе твоей близка,

Меня по-прежнему твои терзают муки,

     Меня гнетёт твоя тоска.

Живи! Ты должен жить. И если силой чуда

Ты снова здесь найдешь отраду и покой,

То знай, что это я откликнулась оттуда
На зов души твоей больной.

Строки

И верить хочется, что всё, что так прекрасно,

Так тихо властвует в прозрачный этот миг,

По небу и душе проходит не напрасно,

Как оправдание стремлений роковых.

Строки

И в том, как шепчется трава,

И в том, как плачет непогода,

Хотел подслушать я,

Природа, Твои сердечные слова!

Искал я в ропоте потоков,

Искал в тиши твоих ночей

Ещё не понятых намёков,

Твоей души, твоих речей.

Строки

Я счастлив тем, что нет в душе смиренья

Перед тобой, слепая власть природы!..

Меня стереть с лица земли ты можешь,

Но всё твое могущество — ничто

Перед одной непобедимой искрой,

Назло богам зажженной Прометеем

В моем свободном сердце!..

Я здесь стою, никем не побежденный,

И, к небесам подняв чело,

Тебя ногами попираю,

О древний Хаос, Праотец вселенной.

1892

Приметы времени. Д. Мережковский читает программную лекцию «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» и вскоре издаёт её в форме книги.

Милый друг, иль ты не видишь,

Что всё видимое нами —

Только отблеск, только тени

От незримого очами?

Милый друг, иль ты не слышишь,

Что житейский шум трескучий —

Только отклик искаженный

Торжествующих созвучий?

Милый друг, иль ты не чуешь,

Что одно на целом свете —

Только то, что сердце к сердцу

Говорит в немом привете?

Как позже напишет Всеволод Н. Иванов «Владимир Соловьев имеет все права на то, чтобы быть признанным национальным русским философом, а также и философом всечеловеческим».

Графу П. Д. Бутурлину

в ответ на его «Двенадцать сонетов»

Когда певучие твои звучат сонеты,

Мне мнится, что на миг взвились края завес,

Сокрывших славный век художества чудес,

Любовью к вечному, к прекрасному согретый.

О, как далёк тот век! И где его поэты?

Где незабвенные избранники небес?

Не их ли дух, певец, в твоем стихе воскрес

 За то, что набожно ты их хранишь заветы?

 Не изменяй же им! Верь в светлый идеал,

Что, как звезда, тебе путь жизни осиял,

Звезда, какой была Лаура для Петрарки!

Люби, как он любил; как он, пой до конца,

Чтоб звучный, словно гром, и, словно молнья, яркий

Твой стих восторгами воспламенял сердца!

Водоворот

Кругом шумит людской поток;

В водовороте волн

С собой победно он увлек

И закружил мой чёлн.

И слышу я: безумный гул

Несётся мне вослед,

Веселья бешеный разгул,

Клик злобы и побед.

И вижу пёстрый я базар

Житейской суеты,

И в торжестве постыдных чар —

Крушение мечты.

Кругом шумит водоворот,

И опьяняет он,

Я слышу плеск и ропот волн

Как будто бы сквозь сон…

И, вёсла выпустив свои,

Всё дальше я плыву,

Не сознавая в забытьи —

Во сне иль наяву?

Меня течение несёт

Куда? К какой стране?

И я без сил плыву вперед,

 Отдавшися волне.

1893

Минуты чудные! Минуты вдохновенья!

Как мало вас, но как вы хороши!

Когда исчезнет вдруг, хотя бы на мгновенье,

Тяжёлое и страшное сомненье

Всей пошлостью людской измученной души.

Как хорошо! Восторг неизъяснимый

Наполнит душу всю божественным огнем.

Воскреснет дух, приниженный, гонимый,

И с новой силою и с новым торжеством.

И вновь так верится в чудесное призванье

Во имя честности и правды и добра.

Приходят силы вновь. И крепнет упованье,

И хочется сказать: «О, жизнь, ты хороша!»

Если желанья бегут, словно тени,

Если обеты — пустые слова, —

Стоит ли жить в этой тьме заблуждений,

Стоит ли жить, если правда мертва?

Вечность нужна ли для праздных стремлений,

Вечность нужна ль для обманчивых слов?

Что жить достойно, живет без сомнений,

Высшая сила не знает оков.

Высшую силу в себе сознавая,

Что ж толковать о ребяческих снах?

Жизнь только подвиг, — и правда живая

Светит бессмертьем в истлевших гробах.

Говорят, что порой, совлекая бесстрашно покровы

С наших язв, мы толпе эти язвы на суд отдаем,

И, в доверье слепом, даже с теми, кто сердцем суровы,

Мы печалью своей поделиться беспечно готовы

И своим торжеством.

Нас корят и за то, что, как зыбь на волнах, прихотливы

Ощущения в нас и могуч их нежданный наплыв,

И всё новых путей жаждет разум тревожно-пытливый,

И сменяются в нас и надежд, и сомнений порыв,

Как прилив и отлив.

Но, деляся с толпой этой тайной души сокровенной,

Изменяет себе, изменяет ли тайне поэт,

Если песня его, если песня любви вдохновенной

Пробудит в ком-нибудь прежний трепет восторга священный,

Как отчизны привет?

В мире есть кто-нибудь, незнакомый, далекий, безвестный,

У кого эта песнь ожидаемый отклик найдет

И, быть может, ему снова с силою вспомнит чудесной

Прежний светоч, манивший из кельи убогой и тесной

На простор и на волю — вперед.

Запретят ли ручьям разливаться в лугах на просторе?

Кто погасит во мгле лучезарных созвездий огни?

Кто вернет в берега потрясенное бурею море?

Так и в сердце певца зародятся ли радость иль горе —

Изливаются песнью они!

Остступление А. Слава и её материализация

Каждый предмет из тех, какие окружают вас, каждое ваше чувство есть тема для стихотворения. Прислушивайтесь к своим чувствам, наблюдайте окружающий вас мир и пишите. Но пишите так, как вы чувствуете, и так, как вы видите, а не так, как до вас чувствовали и видели другие поэты, пусть даже самые гениальные… (И. Бунин)

Официальные регалии и прочие атрибуты прижизненной славы того или иного человека. К. Бальмонт в 1893 г. был избран действительным членом Общества любителей российской словесности. А материализацией славы Бальмонта будут его портреты (художников М. А. Дурнова (1900), В. А. Серова (1905), Л. О. Пастернака (1913).

Ирина Одоевцева не котировалась в качестве поэта после её эмиграции (хотя позже проявила себя как талантливый прозаик), зато по состоянию на 21—22 годы, будучи в Советской России, у неё была достаточная мера славы, чтобы издатель портретов Ю. Анненского потребовал нарисовать и её портрет.

Регалии Зинаиды Шаховской: она получила звание Командора Ордена Искусств и Словесности и золотую медаль Парижа — которыми весьма и весьма (заслуженно!) гордилась.

Вышел первый тоненький сборник «Вечер». На следующий день, — как Байрон после «Чайльд-Гарольда», — Ахматова «проснулась знаменитостью». Слава пришла сразу и расширилась настолько быстро, что уже ко времени войны в популярных обзорах литературы писали: «Ахматова и Блок», «Ахматова и Сологуб», — как имена равноценные и для тогдашней русской лирики одинаково характерные (Адамович).

Соцопросы, весомость имени, степень влияния. Книги Бальмонта «Под северным небом» и «В безбрежности» в итоге войдут (несколько позже по времени) в список наиболее читаемых произведений русских писателей.

Тиражи книг. «Под северным небом» (1894; 2 000 экз.), «В безбрежности» (1895; 1 200 экз.), «Тишина» (1898; 1 200 экз.), «Горящие здания» (1900; 1 200 экз.), «Будем как солнце» (1903; 1 200 экз.), «Только любовь» (1904; 1 500 экз.), «Литургия красоты» (1905; 1 500 экз.), «Зелёный вертоград» (1909; 1 300 экз.). А сборник Бальмонта «Будем как Солнце» «в полгода (вторая половина 1903 г.) разошелся в количестве 1 800 экз (сведения П. П. Перцова).

Первое «Собрание стихов» в двух томах вышло в изд-ве «Скорпион» (1904–1905 гг.) тиражом 2 400 экз., второе «Полное собрание стихов» в 10 томах выпущено «Скорпионом» (1907–1914 гг.) тиражом 2 000 экз. каждый том. В 1906 г. изд-во товарищества «Знание» опубликовало (в серии «Дешёвая библиотека т-ва «Знание») сб. стихотворений Бальмонта тиражом 21 000 экз. Для того времени это можно приравнять к 200 тыс тиражу советского времени по степени успеха и влиятельности.

Влиятельность. В. Брюсов в письме к П. П. Перцову от 19 июля
1896 г. заявляет о появлении в литературе «школы Бальмонта».

Массовые издания, масс-медиа. Бальмонт активно печатается, (то есть — востребован публикой) в популярных газетах и журналах — «Русских ведомостях», «Жизни», «Ежемесячных сочинениях», «Журнале для всех», «Современном мире» и др.

Известность в народе, широких народных массах. Обычный люд чаще всего не читал сборников целиком, до них доходили только отдельные стиши — те, что хорошо «зашли» для массовой аудитории именно этого времени.

Пародии и фельетоны как признак успеха и известности.

Тэффи, начало нулевых годов:

Я? — Я — Бурениным гонимый,

Я — новый бог земли родимой,

Я — переплеск, я мрако-свет,

Пушистый, чистый, серебристый,

Хромой, немой, но голосистый

Перебальмонт, перепоэт!

Она же:

Мои слова всегда бессвязны,

Они дрожат, они алмазны,

Как в час предутренний звезда!

Они летят и налетают,

Как вихрь, как буря, как циклон!..

А стиш Бальмонта «Она отдалась без упрёка…» — как «потребность в освобождении личности, скованной условной моралью» (критик П. Краснов), на тот момент времени.

Три столпа материализации славы

Это такие. Доносимость. Влиятельность. Преображение.

Доносимость. Где именно печатается поэт — в местечковой одесской газетке или — в солидной, или же хорошо покупаемой столичной прессе. Аналогично и с книгами. Провинциальные издания и — столичные издания. И их тиражи.

Однако только издать — это, разумеется, бесконечно мало. Куда важнее влиятельность на людей изданных произведений — как в коллективных сборник, так и авторских изданий. Чем определяется влиятельность? Определяется она количеством людей, прочитавших то или иное печатное произведение автора. А в то время ещё и особенно — количеством людей, приходящих на поэтогастроли, туры в разных городах.

Пример. Вот что писал Дон-Аминадо в 1926 году:

Когда, сменив и пардессю, и вехи,

Известный и маститый Мандельштам (…).

И тем, насколько сильна сила преображения конкретного произведения. Как изменится внутренне человек после его прочтения.

1894

И я в огнях любви взлетя над миром прозы
Рассыплю над землёй пылающие розы

(В. Брюсов)

В этом и следующем году был издан знаменитый, важнейший трёхтомник «Русские символисты» мизерным тиражом в 300 экз. Между прочим, за каждый их этих томиков ныне просят по 50 тыс. ру!

В 1894 г. вышло в свет собрание стихотворений Голенищева-Кутузова в 2-х томах. Пришла слава.

Вышел сборник Бальмонта «Под северным небом». Как похже напишет И. Одоевцева, Бальмонт отныне «стал настоящим кумиром не только читателей, но и поэтов и критиков», «властителем дум и душ того времени».

Строки

Когда в уме твоем родится мысль внезапно,

Не торопись ее скорее выражать.

Дай ей в душе твоей созреть и укрепиться,

Лелей и береги, как любящая мать.

Когда же ты её почувствуешь родною,

Когда она с тобой составится в одно,

Ты можешь дать в словах ей выраженье

И мысль бесплотную облечь во естество.

И слово каждое ты прежде взвесь, обдумай,

Почувствуй музыку и тайный смысл стихов.

И только лишь тогда твое произведенье

Восстанет в красоте и стройной и простой,

И стих твой прозвучит, как звонкий голос меди,

Пленяя всех могучей красотой.

Строки

Ночь-красавица тихой волшебною чарой

Усыпила умолкнувший свет;

Я пришел к тебе с песней, хоть древней и старой,

Но прекрасней нигде её нет.

Это песня горячей любви и страданья,

Песня юности светлой моей.

Строки

Но душа не хочет примиренья

И не знает, что такое страх;

К людям в ней — великое презренье,

И любовь, любовь в моих очах:

Я люблю безумную свободу!

Выше храмов, тюрем и дворцов

Мчится дух мой к дальнему восходу,

В царство ветра, солнца и орлов!

Строки

Кто б ни был ты, к кому дойдёт

Стихов моих аккорд, —

Когда придёт твой чёрный год,

Спокоен будь и твёрд.

1895

Мне вновь понятна ночь, мне вновь понятны тени,

Слова лучистых звёзд, дыхание растений

(В. Брюсов)

Приметы времени.

П. П. Перцов, выпустив в 1895 году сборник «Новая поэзия», включил в него лишь нескольких авторов, относимых позднее к числу символистов (Бальмонт, Брюсов, Мережковский, Минский) — 4 из 42.

Издан сборник стихов «В безбрежности». К. Бальмонт:

«…Я показал, что может сделать с русским стихом поэт, любящий музыку. В них есть ритмы и перезвоны благозвучий, найденные впервые».

Это «культ своего я, который поглощает в себе весь мир» и связанное с этим настойчивое «признание собственного величия», по словам некоего критика Н. Коробки. Но для тех из вас, уважаемые читатели Антологии, кто внимательно прочитал статью Н. Минского, ничего удивительного в таком позиционировании Бальмонта нету. Кстати, Вы, прочитавшие эту статью, и есть элитарные читатели.

Думы

Я их не звал. Они ко мне

Пришли и стали молчаливо.

Так часто ночью, в тишине,

Родится странный звук пугливо,

Трепещет долго в тьме ночной,

Дрожит, чуть слышно, замирая,

И сердце странною тоской

Невольно сжаться заставляя.

Они пришли ко мне толпой

И молча мне глядели в очи,

Склоняясь молча надо мной

В немом безмолвьи темной ночи.

И этой ночи тишина

Полна присутствия немого,

Казалась так грозна, страшна,

Так беспредельна, так сурова…

Когда поэт скорбит в напевах заунывных

И боль страдания слышна в его речах —

Не сетуйте о нём: то плачет в звуках дивных

Печаль далекая, омытая в слезах.

Когда ж напев любви, отрады, упоенья,

Как рокот соловья, чудесно зазвенит, —

Он жалок, ваш певец: не зная утешенья,

Он радость мертвую румянит и рядит…

Строки

Иногда, на зло им, ночью

Тут такая тишина,

Так ярка в холодном небе

Одинокая луна,

Так роса блестит на серых

Паутинках лебеды,

Что и ночью ясно видны

Им знакомые следы.

1896

КАКИЕ же появятся в итоге «всходы? — НЕ благие всходы, увы.

Когда посеяно зерно

Добра, и правды, и свободы —

Придёт пора, и даст оно

Благие всходы.

(О. Чумина).

Приметы времени. Появляется своего рода завет символистам:

Юному поэту

Обращение к Треплеву

Юноша бледный со взором горящим,

Ныне даю я тебе три завета:

Первый прими: не живи настоящим,

Только грядущее — область поэта.

Помни второй: никому не сочувствуй,

Сам же себя полюби беспредельно.

Третий храни: поклоняйся искусству,

Только ему, безраздумно, бесцельно.

Юноша бледный со взором смущённым!

Если ты примешь моих три завета,

Молча паду я бойцом побеждённым,

Зная, что в мире оставлю поэта.

Аллея осенью

Пышней, чем в ясный час расцвета,

Аллея пурпуром одета. И в зыбком золоте ветвей

Ещё блистает праздник лета

Волшебной прелестью своей.

И ночь, сходящую в аллею,

Сквозь эту рдяную листву,

Назвать я сумраком не смею,

 Но и зарей — не назову!

Бывают дивные мгновенья,

Когда насквозь озарено

Блаженным светом вдохновенья

Всё, так знакомое давно.

Всё то, что сила заблужденья

Всегда являла мне чужим,

В блаженном свете вдохновенья

Опять является моим.

Смиряются мои стремленья,

Мои безбурны небеса,

В блаженном свете вдохновенья

Какая радость и краса!

Назови мне тот край

Где живут без волнения,

Где находится рай

Тишины и забвения;

Где не льётся слеза

От насилья и горя,

Не бушует гроза,

Не волнуется море;

Где царит лишь одна

Дорогая свобода;

И повсюду видна

В полном блеске природа.

Строки

Кто воскресит забытые восторги,

Возвышенно-прекрасные мечты

И от толпы, бушующей на торге,

Нас приведет к святыне красоты?

Пусть небеса удушливы и мрачны;

Чем гуще тьма — тем путнику нужней

Сияющий во тьме огонь маячный,

Отрадный свет сторожевых огней.

1897

И тайный мир — ристалище созвучий

(М. Лохвицкая)

Приметы времени. Историко-литературный сборник «Русская поэзия» (комментированное Семёном Венгеровым собрание произведений русских поэтов с библиографией, 2 тома, СПБ., 1897).

Спящий лебедь

Земная жизнь моя — звенящий,

Невнятный шорох камыша.

Им убаюкан лебедь спящий,

Моя тревожная душа.

Вдали мелькают торопливо

В исканьях жадных корабли.

Спокойной в заросли залива,

Где дышит грусть, как гнет земли.

Но звук, из трепета рожденный,

Скользнёт в шуршанье камыша —

И дрогнет лебедь пробужденный,

Моя бессмертная душа.

И понесётся в мир свободы,

Где вторят волнам вздохи бурь,

 Где в переменчивые воды

Глядится вечная лазурь.

Пел соловей, цветы благоухали.

Зелёный май, смеясь, шумел кругом.

На небесах, как на остывшей стали

Алеет кровь, — алел закат огнем.

 Он был один, он — юноша влюбленный,

Вступивший в жизнь, как в роковую дверь,

И он летел мечтою окрыленной

 К ней, только к ней, — и раньше и теперь.

И мир пред ним таинственным владыкой

Лежал у ног, сиял со всех сторон,

Насыщенный весь полночью безликой

И сладкою весною напоён.

Он ждал её, в своей разлуке скорбной,

Весь счастие, весь трепет и мечта…

А эта ночь, как сфинкс женоподобный,

Темнила взор и жгла его уста.

1898

Глеб Кржижановский мощно изменяет текущую реальность, формирует определённое — враждебное государству умонастроение, написав «Вихри враждебные над нами, Тёмные силы нас злобно гнетут» …«На марш кровавый Марш, марш вперёд!» и так далее.

Приметы времени. В Спб начал издаваться журнал «Мир искусства» — рупор творчества русских символистов. Прошло буддийское богослужение и лекция Доржиева о буддизме в Музее
востоковедения Гиме 27 июня 1898. Там были в т. ч. И. Анненский и М. Волошин. Волошину близки, отзываются буддизм и раса Олимпийцев.

В чем моё горе? — спросил я у ветра ночного.

Он не ответил… С угрозой суровой,

С горьким рыданьем бесследно промчался он мимо,

Вечно холодный, унылый и вечно гонимый.

В чем моё горе? — спросил я у сумрака ночи.

Он не ответил… И стали короче

Тени ночные… И снова они разрастались

И в тишине неподвижной о чем-то шептались.

В чем моё горе? — спросил я у снов. И толпою

Встали туманные сны предо мною.

Тени забытой любви предо мной промелькнули

И улыбнулись… И грустно мне в очи взглянули.

1899

В стройном вихре миров упадает покров

С молчаливого образа Вечности

(Ю. Балтрушайтис)

Приметы времени. С 1899 года начал выходить новый обширный труд «Россия»:

В этом году Ю. Балтрушайтис познакомился с представителями символизма — Бальмонтом и Брюсовым. Совместными усилиями было создано издательство «Скорпион».

Мой дух широк: он обнимает

Весь мир, как неба синий свод.

Он всё собою отражает,

На всё свой отклик подает.

Глубоко сердце моё: полно

Оно сокровищ дорогих.

Но только буря, вспенив волны,

Наверх выбрасывает их.

Мысль — это молния. Сверкает

Она внезапно. Горд, могуч

Её полет. Громады туч

Она зигзагом рассекает И озаряет вечный мрак,

Объявший всё.

Я сам — червяк.

Строки

Но те, в чью душу искру света

Успел он бросить на лету,

Постигли дивную мечту.

В них искра пламенная эта

Горит, как светоч, как маяк, —

И в мертвой жизненной пустыне,

Им указуя путь к святыне.

Рубеж веков

Российская империя:

переживает с 1900 года значительный подъём во многих областях — аграрные реформы, экономический взлёт (предреволюционная Россия достигла почти полного самообеспечения), развитие просвещения, кооперативного движения, промышленных предприятий… За период с 1908 по 1917 год Сибирь, где население увеличилось на 20 миллионов благодаря энергичным добровольным переселенцам, превращается в один из самых процветающих районов. Доходы государства превышают его расходы, экспорт преобладает над импортом, население неуклонно растет. В 1900 году оно составило 128 миллионов, в 1908-м — 160 миллионов, а к 1920 году, по прогнозам, число российских граждан должно было достигнуть 200 миллионов.

Мироощущение жителей Руси:

В конце XIX в. в мироощущениях стало появляться чувство неустойчивости, тревога. В духовном самочувствии людей современники отмечали очень важную деталь, которая в печати, литературе, письмах и дневниках часто называлась французским выражением fin de siecle, что соответствовало русскому понятию «конец времен», «конец эпохи», «поворот времени».

Эстетическая цензура в толстых журналах (почти все — либеральные) была очень жесткой. М. Волошин писал матери 29 августа 1901 года:

«Вы пишете, что почему бы мне не обратиться в „Русскую мысль“ да в „Руссские ведомости“ с предложениями корреспонденций. Это вещь совершенно немыслимая. Я смогу писать только о том, что меня интересует, т. е. об искусстве и новейших течениях литературы, а об этом ни одной строчки ни в одном из этих журналов не пропустят. Дело в том <…> что у нас в России, кроме правительственной цензуры, существует ещё другая — частная, не по политическим вопросам, а по вопросам искусства, устроенная нашими собственными журналами. И цензура даже более строгая».

Искусство мелодекламации стало популярным в салонных исполнениях стихов и прозы в начале ХХ века.

1900-20-е годы

«Варшавянка». Автором русского текста считается Г. М. Кржижановский, а временем его создания — пребывание Кржижановского в Бутырской тюрьме (1897). Текст публиковался, начиная с 1900 года. Её озвучивание в среде широких народных масс расширило трещину из иномирья.

«Вихри враждебные веют над нами, / Тёмные силы нас злобно гнетут».

Продолжается антигосударственная деятельность.

Не вправе мы винить толпу.

Она верна своей природе.

Но кто зажёг пожар в народе?

Кто первый проложил тропу?

Кто подрезал за нитью нить?

Кто, доходя до лжи и лести,

Питал в народе жажду мести?

Кто ж виноват? Кого винить?

(И. Гурлянд).

Обе русских столицы первой четверти нашего века думали
и чувствовали по Блоку, Сологубу, позднее — по Северянину (Арсений Несмелов).

И. Анненского О. И. Федотов называл «самым виртуозным сонетистом на пороге Серебряного века». Но истинный культ Анненского стал развиваться лишь в 10-е годы.

Издания символистов. Журналы «Весы» (1904–1909), «Золотое руно» (1906–1909), «Перевал» (1906–1907), «Аполлон» (1909–1917) и о такие издательства, как «Скорпион» (Москва, 1900–1916), «Гриф» (Москва, 1903–1914), издательство при «Золотом руне» (Москва, 1906–1909), «Оры» (Петербург, 1907–1912); «Мусагет» (Москва, 1910–1917), «Сирин» (Петербург, 1912–1914). «Скорпион» выпускал журнал «Весы» и альманах «Северные цветы» (1901–1904, 1911), «Гриф» — альманах «Гриф» (1903–1905, 1914); «Мусагет» — журнал «Труды и дни» (1912–1916), «Сирин» — одноименный альманах (1913–1914).

Нулевые годы

Враждебно настроенные к государству люди продолжают формировать негативное представление о текущей действительности. Вливаются огромные деньги в организацию антиправительственых газет, обучаются люди, которые будут организовывать простой люд на акции против властей, закупается оружие. Но, главное — проводится перенастройка умов, переформатирование сознания через устное и печатное слово. «Газету, настоящую рабочую газету / Мы в типографию подпольную сдаём!».

Но при этом «…никогда ещё, разве кроме пушкинской эпохи, так не кипела поэтическая жизнь» (Модест Гофман).

Влияния на Поэтов: по словам К. В. Мочульского, на Брюсова решающее влияние оказал Поэт и Искатель А. Добролюбов.

Воцарение на поэтическом Парнасе А. Блока. Писал Бальмонт:

Блок первого тома был для нас, молодежи, явлением исключительным; в это время можно было встретить «блокистов»; они видели в поэзии Блока заострение судеб русской музы; покрывало на лике ее было Блоком приподнято: её лик оказался Софией Небесной, Премудростью древних гностиков. Тема влюблённости переплеталась в поэзии этой с религиозно-философскими темами гностиков и Владимира Соловьева. Символизм той эпохи нашёл в лице Блока своего идеального выразителя…

В небесах

Из-за горного отрога,

Созерцая дольный мир,

Над звездами Козерога,

Светит бледный Альтаир,

Посреди лазури чистой,

В беспредельной глубине,

В каждой звёздочке лучистой

Жизнь сияет в вышине.

В вечном мире всё к движенье,

Всё сияет красотой,

Из него мы на мгновенье

Появились здесь с тобой.

В тот же мир уйдём мы снова.

В нём сольёмся я и ты,

И забудем мы былого

Дорогие нам черты.

Но и в вечном обновленье

Мы — по слову: Вновь Живи! —

Всюду встретим отраженье

Нашей мысли и любви.

А на какие средства жили Поэты? Об этом — в Комментариях.

1900

Приметы времени. В 1900 году Голенищев-Кутузов избран почётным академиком «по разряду изящной словесности».

Это — год духовной трансформации М. Волошина. «Я ходил с караванами по пустыне. Здесь настигли меня Ницше и „Три разговора“ Владимира Соловьёва».

Третья книга Бальмонта. «Издаю новую книгу, совсем не похожую на прежние. Она удивит многих. Я изменил своё понимание мира. Как ни смешно прозвучит моя фраза, я скажу: я понял мир. На многие годы, быть может, навсегда». Сборник «Горящие здания», по итогам которой Бальмонт приобрёл всероссийскую известность и стал одним из лидеров символизма.

Слово и магическая сила поэзии, выраженной Бальмонтом в лекции «Элементарные слова о символической поэзии»:

…подобно музыке и живописи, она возбуждает в душе сложное настроение, — более, чем другой род поэзии, трогает наши слуховые и зрительные впечатления, заставляет читателя пройти обратный путь творчества.

Лекция будет опубликована в 1904 г.

«Денница». Альманах: Н. Минский, Бальмонт, З. Гиппиус, К. Случевский, О. Чюмина, др.

Стихи мои! Как вехи прожитого

Я ставил вас на жизненном пути.

Но я так часто лгал, любуясь формой слова,

Что истину мне трудно в вас найти.

Поэзия так лжет! У каждого искусства

Такой большой запас

Готовых образов для выраженья чувства,

Красивых слов и фраз.

Красивые слова так ластятся, играют,

Послушно и легко ложатся под перо…

Твой образ чудится невольно

Среди знакомых пошлых лиц.

Порой легко, порою больно

Перед Тобой не падать ниц.

В моем забвеньи без печали

Я не могу забыть порой, Как неутешно тосковали

Мои созвездья над Тобой.

Ты не жила в моем волненьи,

Но в том родном для нас краю

И в одиноком поклоненьи

Познал я истинность Твою.

Строки

И для ожившего дыханья

Возможность пить

благоуханья

Из чаши ливней золотых.

Строки

Взгляни кругом: в каком убранстве

Земля цветёт в избытке сил,

А над тобой зажглись в пространстве

Живые сонмища светил.

Тебя мир чудный окружает

Завесой тайн со всех сторон,

Его живит и обновляет

Тебе неведомы закон.

1901

Уже в который раз в Мiре сказаны слова, побуждающие познать самого себя, свои истинные возможности:

Ты сам — свой Бог, ты сам свой ближний.

О, будь же собственным Творцом.

Загорелась звезда А. Блока.

Первое прикосновение к первым прочитанным строчкам поэта открыло мне то, что через 20 лет стало ясно всем русским: что Блок — национальный поэт, связанный с той традицией, которая шла от Лермонтова, Фета и углубляла себя в поэзии Владимира Соловьёва (…) как быть и как жить, когда в Мiре звучат строки этой священной поэзии (А. Белый).

Смотрит тучка в вешний лед,

Лёд её сиянье пьёт.

Тает тучка в небесах,

Тает льдина на волнах.

Облик, тающий вдвойне,

И на небе и в волне, —

Это я и это ты,

Оба — таянье мечты.

М. Ф. Андреевой

Когда кругом пестрят безвкусные наряды,

Твоя одежда — нежной белизны…

Когда глаза других горят греховным блеском,

В твоих — лазурь морской волны.

Строки

Небесное умом не измеримо,

Лазурное сокрыто от умов.

Лишь изредка приносят серафимы

Священный сон избранникам миров.

Предчувствую Тебя. Года проходят мимо —

Всё в облике одном предчувствую Тебя.

Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо,

И молча жду, — тоскуя и любя.

Весь горизонт в огне, и близко появленье,

Но страшно мне: изменишь облик Ты,

И дерзкое возбудишь подозренье,

Сменив в конце привычные черты.

О, как паду — и горестно, и низко,

 Не одолев смертельные мечты!

Как ясен горизонт! И лучезарность близко.

Но страшно мне: изменишь облик Ты.

1902

А. Коц перевёл «Интернационал» на русский. Реальность треснула под воздействием этих слов:

Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем
Мы наш мы новый мир построим: кто был ничем — тот станет всем!

Поэты и текущая действительность. Может ли быть поэт аполитичным? «Нет, мы не можем быть „вне политики“, потому что мы предадим этим музыку, которую можно услышать только тогда, когда мы перестанем прятаться от чего бы то ни было. В частности, секрет некоторой антимузыкальности, неполнозвучности Тургенева, например, лежит в его политической вялости» (А. Блок).

Влияния на Поэтов. «Оттого Шиллер так бесконечно близок сейчас, что он так озаряет, так в последний раз соединяет в себе искусство с жизнью и наукой, человека с музыкой» (А. Блок).

Поэты и Музыка.

Вначале была музыка. Музыка есть сущность мира. Мир растет в упругих ритмах. Рост задерживается, чтобы потом «хлынуть». Таков закон всякой органической жизни на земле — и человека и человечества. Волевые напоры. Рост мира есть культура. Культура есть музыкальный ритм (А. Блок).

У меня для тебя

У меня для тебя столько ласковых слов и созвучий.

Их один только я для тебя мог придумать любя.

Их певучей волной, то нежданно крутой, то ползучей,

Хочешь, я заласкаю тебя?

У меня для тебя столько есть прихотливых сравнений —

Но возможно ль твою уловить, хоть мгновенно, красу?

У меня есть причудливый мир серебристых видений —

Хочешь, к ним я тебя унесу?

Видишь, сколько любви в этом нежном, взволнованном взоре?

Я так долго таил, как тебя я любил и люблю.

У меня для тебя поцелуев дрожащее море, —

Хочешь, в нем я тебя утоплю?

1903

Приметы времени. Выходит первый альманах от изд-ва «Гриф». В дальнейшем им будет издано и 37 книг, в том числе знаменитые «Громокипящий кубок» и «Златолира» Игоря Северянина.

Поэт, — ты не понят людьми.

В глазах не сияет беспечность.

Глаза к небесам подними:

с тобой бирюзовая Вечность.

С тобой, над тобою она,

ласкает, целует беззвучно.

Омыта лазурью, весна

над ухом звенит однозвучно.

С тобой, над тобою она.

Ласкает, целует беззвучно.

Хоть те же всё люди кругом,

ты — вечный, свободный, могучий.

О, смейся и плачь: в голубом,

как бисер, рассыпаны тучи.

Закат догорел полосой,

огонь там для сердца не нужен:

там матовой, узкой каймой

протянута нитка жемчужин.

Там матовой, узкой каймой

протянута нитка жемчужин.

Приметы времени. Четвёртый поэтический сборник Бальмонта «Будем как Солнце» (1902) разошёлся тиражом 1800 экземпляров в течение полугода, что считалось невероятным успехом для поэтического издания. А. Блок считал этот сборник «книгой, единственной в своём роде по безмерному богатству».

Лепесток (отрывок)

На мой стол упал лепесток.

Бежали тучи, ворчали последние тёмные молнии

Поблекший бледный лепесток…

Я рассматривал его, вспоминал цветы, но имя
цветка, от которого он оторвался, я не знал.

— Если бы собрать твоих подруг, таких же
унесенных ветром…

Строки

Мы шли. Я наблюдал — молясь и не дыша,

Как оставляла след на всем её душа,

И я молил её последнего подарка:

«Будь в осень иногда душой со мною здесь, —

И буду я как парк — тобой исполнен весь,

Бродя в безмолвии поблекнувшего парка».

1904

Искусство всегда искание, всегда порыв

(В. Брюсов)

Приметы времени. А. Белый: «Не событиями захвачено всё существо человека, а с и м в о л а м и иного».

Пример оформления книги А. Милорадович:

Выходит анонимная книга «Тихие песни» Ин. Анненского. Продавались они весьма и весьма долго, до 13 года включительно, возможно — до начала 14-го.

В Москве начал издаваться журнал «Весы».

Эллис, сборник переводов «Иммортели».

Tete Inconnue

Во мне утренняя тишь девушки.

Во мне молчанье непробужденной природы,

Тайна цветка, ещё не распустившегося.

Я еще не знаю пола.

Я вышла, как слепая жемчужина, из недр природы.

Мои глаза еще никогда не раскрывались.

Глубокие нити связывают меня с тайной,

И я трепещу от дуновений радости и ужаса.

Меч вожделения ещё не рассек моей души.

Я вся тайна. Я вся ужас. Я вся тишина.

Я молчание.

Вся мысль моя — тоска по тайне звёздной…

Вся жизнь моя — стояние над бездной…

Одна загадка — гром и тишина,

И сонная беспечность и тревога,

И малый злак, и в синих высях Бога

Ночных светил живые письмена…

Не дивно ли, что, чередуясь, дремлет

В цветке зерно, в зерне — опять расцвет,

Что некий круг связующий объемлет

Простор вещей, которым меры нет!

Вся наша мысль — как некий сон бесцельный…

Вся наша жизнь — лишь трепет беспредельный…

За мигом миг в таинственную нить

Власть Вечности, бесстрастная, свивает,

И горько слеп, кто сумрачно дерзает,

Кто хочет смерть от жизни отличить…

Какая боль, что грозный храм Вселенной

Сокрыт от нас великой пеленой,

Что скорбно мы, в своей тоске бессменной,

Стоим века у двери роковой!

В полях

Солнца контур старинный,

золотой, огневой,

апельсинный и винный

над червонной рекой.

От воздушного пьянства

онемела земля.

Золотые пространства,

золотые поля.

Озарённый лучом, я

спускаюсь в овраг.

Чернопыльные комья

замедляют мой шаг.

От всего золотого

к ручейку убегу —

холод ветра ночного

на зелёном лугу.

Солнца контур старинный,

золотой, огневой,

апельсинный и винный

убежал на покой.

Убежал в неизвестность.

Над полями легла,

заливая окрестность,

бледносиняя мгла.

Жизнь в безвременье мчится

пересохшим ключом:

 всё земное нам снится

утомительным сном.

Строки

Тёмный сад — в немом молчаньи,

Зачарован летним сном.

Только в смутном ожиданьи

 Листья шепчутся тайком.

Этой музыке природы

Вторишь чуткою душой,

И растут мечты, как всходы,

В благодатный час ночной…

1905

В Российской империи враги Руси провели первую репетицию, опробуя технологии свержения правительства.

И вы, святители, хранимые Москвою,

Восстаньте все — опасность так близка!

(А. Кондратьев).

Как напишет позже З. Шаховская:

будущие жертвы революции — левые интеллигенты — продолжают подрывную деятельность, а богатые купцы вносят свою лепту в дело, которое их же погубит.

Отметился и Главреволюционер Ник. Морозов:

Братское чувство в груди загорается,

Старых богов обаянье теряется,

Тускнут короны царей.

Приметы времени.

После 18 лет жизни в Зарубежье в Россию вернулся Вяч. Иванов.

Но стихи его простой люд, как правило не понимает.

Стихи Вяч. Иванова требовали, почти всегда, знаний, которым большинство не обладало. Он знает наизусть тамплиера Данте и розенкрейцера Гёте (С. Маковский).

Вышла статья А. Белого «Апокалипсис в русской поэзии»: «Цель поэзии — найти лик музы, выразив в этом лике мировое единство вселенской истины».

Издана ставшая в будущем культовой книга «Стихи о прекрасной даме». Таким образом произошло совсем особое событие в жизни Руси — появление Поэта высокого уровня, значительной важности для страны. «В мир явился поэт Блок, поэт божьей милости, поэт русский, поэт-интеллигент» (Всеволод Н. Иванов). Он же:

Ещё Сократ сравнивал поэтов с оракулами, потому что поэты, как и оракулы, не знают, что говорят, и в то же время говорят истину. (…) Они как бы видят самым удивительным образом всю структуру будущего, видят ее в образах, которые охватывают собой и предвосхищают собой наши все инвенции.

Михаил Зенкевич:

Помимо личных счастливых качеств его таланта, этому способствовало также то, что Блок был завершителем символизма, вобравшим в свою поэзию все завоевания предшественников, и вместе с тем, провозвестником зарождавшихся новых течений. Блок — прежде всего поэт и только поэт, нежный и лирический тенор необычайной силы и исключительного по искренности темперамента. Стих Блока всегда классический, золотой.

На тему «Любовь и плотские утехи» здесь будет уместно привести строчки Р. Гальперина «Люди всё опошляют. И Любовь они сделали пошлою / Разменяли её на минуты случайных ночей».

Издана первая книга стихов Сергея Маковского.

Виктор Гофман. Книга вступлений.

СПб. Товарищество Р. Голике и А. Вильборг. 1905 г. 105, [4] с.

Издан сборник стихов одного из столпов Платинового века Ник. Гумилёва.

Как странно… Когда я гляжу в небеса,

и скатится грустно звезда в вышине,

пугливо мерцая, — всё кажется мне,

что где-то над нами упала слеза.

Как странно… Любуясь тобой, иногда

я вижу слезу в твоих грустных глазах.

И чудится мне: далеко в небесах упала,

 дрожа, золотая звезда.

Строки

Вы вдохновлявшие меня на гимн певучий,

О, боги светлые цветущих дней былых, —

Примите этот дар, исполненный созвучий,

Примите, дивные, мой слабый, робкий стих!

Садящейся луны зловещее пятно,

Как глаз таинственный, мерцает из-за тучи.

Блестит созвездия; но вкруг меня темно.

Дорогой узкою иду уже давно,

И лес по сторонам смыкается дремучий.

Душа моя полна таинственных созвучий.

Их передать нельзя на языке земном (…).

Строки

Несмотря на все невзгоды, я со светочем свободы

Шёл к отторгнутым от брата, в царство грусти и скорбей,

Пробудить воспоминанье о былом существованье,

С горделивою отвагой, как предвечный Прометей…

Вас, о люди, вас, о духи, я зову! Не будьте глухи!

Не забудьте в жалкой доле свой божественный удел.

Строки

Пой мне песню, как звёзды ночные

Низлетели на землю, тоскуя,

Как томились уста огневые

И алели, прося поцелуя.

Пой о тех, кто эфира пустыни

Победил для земли отдаленной

И склонялся, забыв о гордыне,

Перед девой земною смущенной.

Строки

Свершатся сроки — загорится век,

Чей луч блестит на быстрине столетий,

И твёрдо станет вольный человек

Пред ликом неба на своей планете.

Помнишь, мы над тихою рекою

В ранний час шли детскою четой,

Я — с моею огненной тоскою,

Ты — с твоею белою мечтой.

И везде, где взор мой замедлялся,

И везде, куда глядела ты,

Мир, огнем сверкая, загорался,

Вырастали белые цветы.

Люди шли, рождались, умирали,

Их пути нам были далеки,

Мы, склонясь над берегом, внимали

Тихим сказкам медленной реки.

Если тьма дышала над рекою,

Мы боролись с злою темнотой:

Я — с моею огненной тоскою,

Ты — с твоею белою мечтой.

И теперь, когда проходят годы,

Узкий путь к закату нас ведет,

Где нас ждут немеркнущие своды,

Где нам вечность песнь свою поет.

Мы, как встарь, идем рука с рукою

Для людей непонятой четой:

 Я — с моею огненной тоскою,

Ты — с твоею белою мечтой.

Пчёлки

                                                К. Платонову

Мы бедные пчёлки, работницы-пчёлки!
И ночью и днем всё мелькают иголки
В измученных наших руках!
Мы солнца не видим, мы счастья не знаем,

     Закончим работу и вновь начинаем
С покорной тоскою в сердцах.

     Был праздник недавно. Чужой. Нас не звали.

     Но мы потихоньку туда прибежали
Взглянуть на веселье других!
Гремели оркестры на пышных эстрадах,

      Кружилися трутни в богатых нарядах,

      В шитье и камнях дорогих.

     Мелькало роскошное платье за платьем…
И каждый стежок в них был нашим проклятьем
И мукою каждая нить!
Мы долго смотрели без вдоха, без слова…
Такой красоты и веселья такого
Мы были не в силах простить!

Чем громче лились ликования звуки —

      Тем ныли больнее усталые руки,

      И жить становилось невмочь!
Мы видели радость, мы поняли счастье,

      Беспечности смех, торжество самовластья…
Мы долго не спали в ту ночь!

В ту ночь до рассвета мелькала иголка:

     Сшивали мы полосы красного шёлка
Полотнищем длинным, прямым…
Мы сшили кровавое знамя свободы,

     Мы будем хранить его долгие годы,

     Но мы не расстанемся с ним!

Всё слушаем мы: не забьёт ли тревога!
Не стукнет ли жданный сигнал у порога!..

      Нам чужды и жалость и страх!
Мы бедные пчёлки, работницы-пчёлки,

     Мы ждём, и покорно мелькают иголки
В измученных наших руках…

Строки

Должна быть наша песнь иная:

Таинственна, как мрак и мгла,

Тиха, как тишина ночная,

Тревожна, смутна, тяжела.

Мы слов иные сочетанья,

Слова иные создадим;

И тайны новой очертанья

В прозренье чутком проследим.

После 1905 года

Ю. Анненский, в то время студент:

Наша первая юность проходила под знаком Блока. Сборники его стихотворений были нашими настольными книгами. Мы недолюбливали Бальмонта, называли его «подкрашенным» поэтом. Посмеивались над Зинаидой Гиппиус, потому что она писала от своего имени в мужском роде. Предпочитали мы Брюсова, но он был слишком холоден и академичен, почти так же, как Вячеслав Иванов. Ближе других был Андрей Белый. В Сологубе нам больше нравилась его проза. Городецкого сравнивали с кустарной игрушкой. Тепло прислушивались к Кузмину. Внимательно — к Иннокентию Анненскому. Но избранником был Блок.

1906

После 1905 года, событий его: это — «годы душевной усталости, повального эстетизма» (В. Ходасевич).

Евгений П. Иванов вводит понятие «автоматов», то есть тех, которые в наши дни принято называть «биороботами». «Человек-пустышка» — это такой человек, который по-видимому полон жизни, на самом же деле пуст, пустышка, ибо в нем души-жизни — нет.

Кручёных:

Но когда я взял уголь, что бы с фотографической точностью и аккуратностью оттушёвывать бесконечных Венер и Аполлонов, завитки орнаментов и т. п. дребедень, то скоро набил оскомину. Необъятные горизонты закрылись передо мною, яркость зачахла, и моя свобода, увы, спряталась в карман. Я продолжал заниматься и даже окончил (в 1906 г. со званием «учителя рисования»! ) школу, но машинально, как во сне.

И это, несмотря на то, что его «пейзажные этюды и портреты хорошо и без остатка продавались». Но сам Кручёных оценил их позже просто как «украшательства мещанского бытия». И с ним невозможно не согласиться! Действительно, абсолютное большинство живописи — это, фактически, прикладное искусство — просто для украшения интерьера кухонь, столовых, гостиных — в зависимости от жанра (натюрморты, пейзажи, портреты и т.д.).

Состоялся литературный вечер в квартире писателя Бориса Зайцева, где И. Бунин познакомился с одной из своих жён, 25-летней Верой Муромцевой.

С этого года символисты получили возможность печататься в массовых журналах и газетах типа «Слово», «Столичное утро», «Час», «Правда живая. Например, в «Ниве"было напечатано стихотворение Александра Блока «Ты прошла голубыми путями…».

Появляется «Общество свободной эстетики» (Москва).

А. Блок: «Стихи вовсе не есть „кровавое дно, где безумствует жрица“; скорее — стих мёртвый кристалл, которому в жертву приносишь часть своей живой души с кровью».

«Всякое стихотворение — покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся как звёзды. Из-за них существует стихотворение».

Приметы времени. В Москве начинает выходить журнал «Золотое руно», спонсировашегося меценатом Н. П. Рябушинским. Там печатались в том числе и основные представители русского символизма.

Издание Бальмонта, тиражом в 1600 экз,, ценно не своим содержанием, а оформлением, но через 10 дней тираж был арестован.

«Объединение свободного искусства и свободной общественности» — таковую цель огласил создатель нового журнала «Перевал».

Продолжает выходить первое с/с И. Бунина.

Молодость

Один, среди речных излучин,

При кликах поздних журавлей,

Сегодня снова я научен

Безмолвной мудрости полей.

И стали мысли тайней, строже,

И робче шелест тростника.

Опавший лист в песчаном ложе

Хоронит хмурая река.

Из окна

Ветви Кедра — вышивки зелёным
‎Тёмным плюшем, свежим и густым,

А за плюшем Кедра, за балконом —

      ‎Сад прозрачный, лёгкий, точно дым:

Яблони и сизые дорожки, ‎

      Изумрудно-яркая трава,

На Берёзах — серые серёжки
‎И ветвей плакучих кружева.

А на Клёнах — дымчато-сквозная
‎С золотыми мушками вуаль,

А за ней — долинная, лесная,

      ‎Голубая, тающая даль.

Строки

      Мимо грёзы этой,

Так невозвратимо,

Так непоправимо
До конца не спетой
И звенящей где-то
Еле ощутимо.

Строки

            Сумей понять

Природы строгое бесстрастье:

             В нём — благодать,

Земное истинное счастье.

             Светлей снегов

Твои да будут сновиденья
        И чище льдов

Порывы сердца и стремленья.

              У ней учись,

У зимней скудости прелестной
         И облекись

Красою духа бестелесной.

1907

Приметы времени. 07—09 годы: символизм и его авторы стали известны по всей стране. Ник. Гумилёв пытался покончить с собой то ли от холодности А. Ахматовой к нему, то ли от того, что он узнал о том, что она уже не девица, «не невинна».

Вышел сборник рассказов: Лидия Зиновьева-Аннибал
«Трагический зверинец» — она была книгой, любимой многими известными современниками. Эту книгу высоко ценила Марина Цветаева. Не без влияния «Трагического зверинца» появились «Зверинец» Велимира Хлебникова и «Небесные верблюжата» Елены Гуро.

Под воздействием Природы и стихов М. Волошина произошла духовная трансформация художника К. Богаевского: «Ваши стихи произвели на меня большое впечатление. Это — то, что мне всего роднее в природе, самое прекрасное и значиьтельное, что я подметил в ней. «Земли отверженной застывшие усилья, уста Праматери, которым слова нет». Творчество этого художника обретает гармонию, представление рая на Земле.

В СПб выходит Альманах поэзии и прозы «Белые ночи», названный так по имени одного их стихотворений Александра Блока. И у Поэта уже звучит главный лейтмотив его творчества и жизни — Прекрасная неземная Дама.

«И зарёй очам усталым / Предстаёт, озарена / За прозрачным покрывалом / Лучезарная Жена».

В далёком во граде во Париже в 1907 г. вышло три номера журнала «Сириус», во втором из которых впервые были напечатаны стихи А. Ахматовой.

О, весна без конца и без краю —

Без конца и без краю мечта!

Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!

И приветствую звоном щита!

Принимаю тебя, неудача,

И удача, тебе мой привет!

В заколдованной области плача,

В тайне смеха — позорного нет! (…).

Строки

Потухших снов мне было мало.

Поющих — и забытых слов.

Пусть это пламя ликовало

С своих сафирных берегов.

Весёлый блеск, движенье пятен

На этих солнечных ветвях,

Весь мир, — он не был мне понятен

В своих звенящих зеленях.

Промелькнувшей

…Ты ушла, но волной ароматы

До сих пор опьяняют меня,

И мне кажется, будто сама ты

Еще здесь, и так льются, звеня

И с неведомой силой волнуя,

Сладкозвучные речи твои.

Так лепечут бессонные струи,

Так весенние плещут ручьи…

Да, твой образ остался со мною.

Он не скоро уйдет от меня.

Ароматов обвита волною,

Ты пришла ко мне вместе с весною,

В мое сердце тоску зароня.

И в каждый миг совершается чудо,

Но только понять его нельзя,

Стекаются золота искры оттуда,

Как капли лучистого дождя.

Порой мелькнет за тяжелым покровом

Ведущая прямо вверх стезя,

Такая светлая, как Божье слово,

Но как к ней пройти — узнать нельзя.

И в каждый миг люди празднуют скрыто

Восторг умиранья и рождества,

И в каждом сердце, как в храме забытом,

Звучит затаенно речь волхва.

Но вдруг забудешь, разучишься слушать,

И снова заступит тьма зарю,

И в этой тьме полыхаются души,

И жмутся, дрожа, — огонь к огню.

Люблю говорить слова,

Не совсем подходящие.

Оплети меня, синева,

Нитями, тонко звенящими!

Из всех цепей и неволь

Вырывают строки неверные,

Где каждое слово — пароль

Проникнуть в тайны вечерние.

Мучительны ваши слова,

Словно к кресту пригвожденные.

Мне вечером шепчет трава

Речи ласково-сонные.

Очищают от всех неволь

Рифмы однообразные.

Утихает ветхая боль

Под напевы грустно-бесстрастные.

Вольно поет синева

Песни, неясно звенящие.

Рождают тайну слова —

Не совсем подходящие.

Вл. Ходасевичу

Целую руки Тишины. В.Х.

…И в голубой тоске озёрной,

И в нежных стонах камыша,

Дремой окована упорной,

Таится сонная Душа.

И ветер, с тихой лаской тронув

Верхи шумящие дерев,

По глади дремлющих затонов

Несёт свой трепетный напев.

И кто-то милый шепчет: «Можно!»

И тянет, тянет в глубину.

А сердце бьется осторожно,

Боясь встревожить Тишину.

Заглохший парк

Вхожу в заглохший парк… Всё спит спокойным сном.

Спит тихий пруд, спят зелень и цветы…

Всё, всё забыло здесь о суетном земном,

Всё полно мирных грёз заснувшей красоты.

Склонившись в пруд громадными стволами,

Деревья дряхлые как в зеркало глядят…

Беседки с графскими старинными гербами

Так помечтать под тихий свод манят.

Всё спит, все умерло… Один лишь водопад,

Как будто нарушать спокойствие он рад,

С уступов падая, задумчиво шумит…

Всё спит, все умерло… Лишь он один да я
Волнуемся, лишь в нас двоих сквозь сон кипит
Безумство дерзкое стремлений бытия.

Строки

На лире, брошенной в миры.

Коснись её рукою юной:

И звёзды от твоей игры —

Рассыплются дождём симфоний.

Строки

Окутан мглой страстей, тоски и унижений,

Я слышу иногда какой-то бодрый зов.

То голос ли земной грядущих поколений,

Или привет иных счастливейших миров?

И верю я в тот миг: есть край обетований.

И жадно внемлю гул далёких ликований.

Строки

Ты откроешь ли мне душу,

Как цветок — ночной росе.

Хочешь — сны твои нарушу?

Хочешь — спи и будь как все?

Всем, кто спит, — видений сладость,

Сонный плач и сонный смех,

Но божественная радость

Пробужденья — не для всех.

Строки

Прилетели сюда из цветущей земли,

Высоко в небесах пронеслись журавли.

Прилетел ветерок из свободной земли,

Всколыхнул паруса, понеслись корабли.

Он снега растопил, и по лику земли,

Словно тёплые слезы, ручьи потекли.

И звенят ручейки о лучах, о тепле

И о том, как светла станет жизнь на Земле,

Как ворвётся в окно вольный ветер степей

И растопит, как снег, он железо цепей,

И навстречу ему встрепенутся сердца,

И цветы расцветут на могиле борца.

Молчание (отрывок)

Миръ торжественной ночи, гасящей огни запоздалые,

Безначальному, вѣчному, звѣздному лону времёнъ!

Вы звучите ещё, о мои пѣснопѣнья усталыя,

Но всё рѣже, и рѣже, и всё заглушеннѣй вашъ звонъ.

Миръ торжественной ночи, гасящей огни запоздалые!

Въ изначальномъ безмолвіи тонутъ пространства безбрежности.

Всё — вдали, всё — намёкъ, всё — единый недвижный покой.

1908

Приметы времени.

Вышел «Садок Судей». В нём гений — великий Поэт современности В. Хлебников впервые выступил в печати. А до вступления на литературную арену он уделял много времени рисованию.

Кручёных: «мы много беседовали об искусстве, читали друг другу свои первые хромоногие литопыты».

В известной книге пародий и шаржей А. А. Измайлова «Кривое зеркало» пародия на К. Бальмонта находится в соседстве с пародиями на З. Гиппиус, В. Иванова, С. Городецкого, А. Блока, М. Кузмина, А. Белого и др. Это, как мы помним, один из признаков славы.

А. Белый: «Сударыня, если вы так интересуетесь символизмом, то посидите-ка сперва над «Критикой чистого разума!».

Это — и Николай Гумилёв и его «РЦ». Первое издание «Романтические цветы» вышло с посвящением Анне Горенко. В сборник вошло 32 стихотворения.

Выходит книга Г. Чулкова.

Верховский Ю. Разные стихотворения. М. «Скорпион», 600 экз. Первоначально планировалось название «Тени Ночные».

Приметы времени. Пример символизма в живописи. Звёздная соната» Чюрлёниса.

Вселенная представляется мне большой симфонией; люди — как ноты, нет рубежей между искусствами, музыка объединяет в себе поэзию и живопись и имеет свою архитектуру (К.М.Чюрлёнис). Помнишь ли ты море, черный закат?

…Слышишь, как шумят волны?

И играют, и поют. Помнишь?

А большие волны помнишь?.. Помнишь, какой шар света ты принесла

мне тогда, когда я еще не знал тебя?

Говори со мной, говори много, часто, как говорила еще до нашей встречи. И всегда держи в своих ладонях

этот великий огонь…

…Помни, что исполнятся все наши

желания, все мечты. Счастье с нами, а если судьба слегка мешает и стесняет, то уж такая у нее привычка…

Я вижу, как горят твои светлые глаза, как мысль твоя летит метеором, и, ощущая бескрайнюю радость, свято, твердо верю, что серость, жалкая

проза никогда не проникнут в наш

Дом. Ты будешь оберегать наш Алтарь, ты, чудесная моя Жрица! Вся наша

жизнь сгорит на жертвеннике Вечного

и Всемогущего искусства. И скажи — разве не мы самые счастливые люди на свете?

Я полечу в очень далекие миры, в края вечной красоты, солнца и сказки, фантазии, в зачарованную страну, самую прекрасную на земле. И буду

долго, долго смотреть на все, чтоб ты обо всем прочитала в моих глазах…

Строки

Всё же, я смею думать,

Что вам только пятнадцать лет.

И потому я хотел бы,

Чтобы вы влюбились в простого человека,

Который любит землю и небо

Больше, чем рифмованные и нерифмованные

Речи о земле и о небе.

Зачем пришла ко мне в тайгу?

Зачем тревожишь речью нежной?

Я молчаливо берегу

Мою мечту в пустыне снежной.

 И Темноокая Жена

Там, где белеет сонный иней,

Со мной давно обручена,

И чёрной верой крещена

В тайге холодной, темносиней.

И я давно заворожен

Напевом яростной метели:

Забыл весенний тихий сон

И звуки радостной свирели.

В глухонемой душе моей

Лишь веет снегом грозно вьюга,

И в дыме смольном от огней

Шаманит темная подруга.

Мировою волною подхваченный,

Я на пенистый гребень взнесён;

Не жалею о воле утраченной,

Не страшит меня вечности стон.

Знаю участь мою неизбежную,

Всем нам доля одна суждена.

Так влеки ж меня в даль безбережную,

Уноси, мировая волна! (…).

Ангел благого молчания

Ангел благого молчания,

Властно уста загради

В час, когда силой страдания

Сердце трепещет в груди!

Ангел благого молчания,

Радостным быть помоги

В час, когда шум ликования

К небу возносят враги!

Ангел благого молчания,

Гордость в душе оживи

В час, когда пламя желания

Быстро струится в крови!

Ангел благого молчания,

Смолкнуть устам повели

В час, когда льнет обаяние

Вечно любимой земли!

Ангел благого молчания,

Душу себе покори

В час, когда брезжит сияние

Долгожеланной зари!

В тихих глубинах сознания

Светят святые огни!

Ангел благого молчания,

Душу от слов охрани!

                         Весна

Вы сгиньте, обманы,

Укройте, туманы,

Храните глубокую дрёму.

Посв. В. Г.

Женщина там на горе сидела.

Ворожила над травами сонными…

Ты не слыхала? Что шелестело?

Травы ли, ветром склоненные…
То струилось ли море колоса?

Или женские вились волосы?
Ты не видала?

Что-то шептала… руду унимала?

Или сердце своё горючее?

Или в землю стучалась дремучую?

Что-то она заговаривала —

Зелье, быть может, заваривала?
И курился пар — и калился жар —

И роса пряла… и весна плыла…
Ты не слыхала?

Ветер, наверно, знает,

Что она там шептала,

Ветер слова качает —

Я их слыхала.

     «Мимо, мимо идите!
Рвите неверные нити!
Ах, уплывите, обманы!
Ах, обоймите, туманы!
Вырыта здесь на холме
Без вести могила, —

     Саван весенний мне
Время уж свило…
Ах, растекусь я рекою отсюда,

     Буду лелеять, носить облака…
Ах, не нужно зелёного чуда —

     Небу я буду верна…
Мимо, мимо идите,

     Вечные, тонкие нити —

     Солнце меня не обманет,

     Сердце меня не затянет…»

Ветер развеял слова…

Хочет молчать тишина

Это настала весна.

Зачем пришла ко мне в тайгу?

Зачем тревожишь речью нежной?

Я молчаливо берегу

Мою мечту в пустыне снежной.

И Темноокая Жена

Там, где белеет сонный иней,

Со мной давно обручена,

И чёрной верой крещена

В тайге холодной, тёмносиней.

И я давно заворожён

Напевом яростной метели:

Забыл весенний тихий сон

И звуки радостной свирели.

В глухонемой душе моей

Лишь веет снегом грозно вьюга,

И в дыме смольном от огней

Шаманит темная подруга.

Строки

И всё, что прошло, только снилось,

Мы снова, как дети, с тобою,

Мы — светлый, затерянный остров

В спокойных морях сновидений,

Мы — остров на светлых волнах.

Строки

Печаль о земле озарили

Моря просветленных просторов,

И нам, в наших смутных блужданьях,

Так радостно — сердцем усталым,

Усталой мечтой изнемочь.

Строки

Так крепко спят тревожные желанья,

И тихо нежит в робости молчанья

Твоей руки к моей прикосновенье.

Я не знаю, кто ты, — но чувствую, как ты спокойно приходишь.

Я ещё не взглянула в твои глаза — но уже черпаю твою мощь. Видела тебя во снах много раз — а в реальности не видела никогда. Надеялась тебя увидеть — но это была лишь тень моего сна.

Не хочу тебе дать имя, которое тебе дают люди — зачем мне это имя.

Знаю, что придёшь — и сверкать мне будут много солнц в одно мгновенье, — а потом — знаю — уйдёшь в свою даль (…).

1909

Приметы времени. Ушёл Ин. Анненский. Но до этого он опубликовал интересную, важную статью «О современном лиризме», вызвавшую массу откликов, в т. ч. негативных. См. Комментарии. А 13 октября этого же года он читал в Обществе ревнителей художественного слова доклад о «поэтических формах современной чувствительности».

Создан цикл «Капитаны» Н. Гумилёва, который окажет в последующем столь большое влияние на русскую литературу.

Для него капитаны — свободные и сильные личности, которые смысл жизни видят в борьбе с трудностями и несправедливостью в мире. Этому типу борцов противопоставлены трусы, люди со слабым внутренним стержнем, нацеленные на подрыв, разрушение созданного действиями независимых людей. В этом стихотворении выражено жизненно достоверное противостояние между сильными (высококультурными личностями) и слабыми представителями социума (С. И. Якимова).

Над страшной высотою

Девушка дивной красы

Одеждой горит золотою,

Играет златом косы.

22 ноября 1909 года между М. Волошиным и Н. Гумилёвым состоялась дуэль на на гладкоствольных кремневых пистолетах пушкинского времени, после чего Волошин навсегда уехал жить в Крым где бытиё в Природе дарит ему творческое вдохновение, он духовно созерцает текущую реальность.

Когда «всё сложно»: имея две жены, Бальмонт совершил новую попытку самоубийства, снова выбросился из окна и опять уцелел.

«Он стал писать стихи, и у него находят крупное дарование», — так пишут об И. Эренбурге.

Саша Чёрный, сам будучи на дистанции один год от «бальзаковского возраста», тем не менее, не понимает современной женской поэзии:

Не понял он новой поэзии

Поэтессы бальзаковских лет.

В Киеве выходит четырёхтомник «Антология Современной Поэзии», составитель В. Эльснер — самая полная и очень популярная для своего времени Антология. В том же году было киевского турне Кузмина и Гумилева. «Остров искусства» — Вечер современной поэзии сотрудников журналов «Аполлон», «Остров» и др. Михаила Кузмина, графа А. Н. Толстого, П. Потемкина и Н. Гумилёва в Киеве (29 ноября).

Появляется «Мусагет» — московское издательство символистов.

Модест Гофман издал Антологию с содержательными вводными статьями «Книга о русских поэтах последнего десятилетия»

Поэт и учёный Пётр Драверт, (это автор целых 5 стихотворных сборников) под псевдонимом «Гектор Д.» выпустил фантастическую книгу «Повести о мамонте и ледниковом человеке», в которой герои оживляют замёрзшего 50000 лет назад человека каменного века.

А. Кондратьев издал вторую книгу своих стихов.

Моя душа тиха, как призрачный шеол,

Где дремлют образы исчезнувшего мира;

Она — в песках пустынь сокрытая Пальмира.

Мои стихи — богам отшедшим ореол.

Я не стремлюсь в лазурь ворваться, как орел,

Пусть небожители ко мне летят с эфира,

О юности земли моя тоскует лира,

И не один из них на песнь мою сошёл (…).

СРЕДИ МИРОВ

Среди миров, в мерцании светил

Одной Звезды я повторяю имя…

Не потому, чтоб я Её любил,

А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,

Я у Неё одной ищу ответа,

Не потому, что от Неё светло,

А потому, что с Ней не надо света.

Лесной дух (отрывок)

Я — отклик неведомо чей;

Я — звук ночных голосов.

Мой лик колеблет ручей,

Журчащий в чаше лесов.

Люблю я негу твою,

Ночная тихая мгла.

Твой запах я жадно пью,

Сосны золотая смола (…).

Осенняя Мелодия

Скользя по желтеющим Вязам,

Прощается Солнце с землёй.

Баюкает кротким рассказом

Меня тишина голубая,

И Осень поёт надо мной.

Как веер из нежного шёлка,

Ласкает лицо ветерок,

Жужжит запоздалая пчёлка

И — словно слеза золотая

Слетает на землю листок.

Ласкай меня, Осень, баюкай,

Чаруй мои взоры и слух!

Как милы душе пред разлукой

Деревья в сверкающих латах

И грустно-пустеющий луг!

Засыплет серебряной пылью

Зима золотистые сны,

И в песне печальной я вылью

Тоску об осенних закатах,

О днях голубой тишины!

Русалки

Мы — беззвучное струек движенье

Усыпленной воды;

Мы — в тумане лесном отраженье

Полуночной звезды.

Нам так нравятся томные ласки

Серебристой луны.

Изумрудною зеленью ряски

Наши косы полны.

Мы — неясного шепота звуки,

Тихий плеск в тростнике,

Мы — чьи бледные тянутся руки

К звездам ночи в тоске.

Мы грустим, шелестя и вдыхая

Запах водных цветов.

Мы — воздушная, легкая стая

Чьих-то сладостных снов…

Серебряной звездой стремлюсь я в темноте,

Ни ветра не боясь, ни зноя, ни мороза,

Сквозь волны хаоса, куда всевластно грёза

Мой дух влечёт, где блещет на кресте

В сиянье пурпурном мистическая роза.

Пусть лики строгие мне преграждают путь (…).

В небесном пространстве

Мне казалось, одинокий,

       Средь ночных светил,

Во Вселенной, в тьме глубокой,

        Позабыт я был.

Там горели играли

         Искрами огня

И в безбрежность улетали

         Звёзды близ меня.

А вдали, со звёздным роем,

          Как дитя мечты,

Всё облив горячим зноем,

          Пролетела ты.

И я звал тебя. Но глухо

           Было всё вокруг,

Не ласкал собою слуха

           Ни единый звук.

Ты умчалася далёко

           Светлою звездой,

И грустил я одиноко

            В бездне мировой.

С дальнего берега, где, пылая,

Встаёт заря,

Мир озираем, в него играя,

Дитя и я.

Tак незнакомо и так блаженно

Нам всё кругом,

Нас колыбелит душа Вселенной —

мы в ней плывём.

Люди и звезды, слова и взгляды

Как дивный сон…

Столько любить нам, и столько надо

Раздать имён!

Образы смутные жизни старой

Скользят вдали —

Где их душа?

И какие чары

Тот путь смели?

Утро зареет.

Мы все воскреснем,

В любви горя.

Будет учиться цветам и песням

Моё дитя.

Элегия

Тебе, о нежная, не до моей цевницы.

Лишь одному теперь из-под густой ресницы

Сияет ласково твой тёмный, тихий взор,

Когда над нивами сверкает хлебозор,

И ночь исполнена тоской и вожделеньем.

 Вчера, едва заря померкла над селеньем,

И месяц забелел из голубых глубин,

У ветхого плетня, в тени густых рябин,

Я вас подслушивал, ревнивый и печальный.

Мерцали молнии, и отзвук песни дальной

Томился, замирал. А я, боясь дохнуть,

Смотрел, как томно ты взволнованную грудь

Его лобзаниям и ласкам предавала,

Безмолвно таяла, томилась и пылала…

Как нежно пальцами его лицо брала,

Смотря ему в глаза. Какою ты была

Зараз и царственной, и страстной, и стыдливой.

Шептали юноши завистливо: «счастливый!»

И долго голос твой во мраке слышал я:

«Вот губы, плечи, грудь… целуй, твоя, твоя».

Гемма

О. П. Михайловой

Рельефы геммы резаны так хрупко, тонко:

Задрапирована там бледной, гибкой тканью

Фигура нежной девушки-полуребёнка,

Цевницы взявшей древние своею дланью.

Камея серая из Везувийской лавы,

Подёрнутая сизо-пепельным налётом,

Лицо твоё — как отблеск строгой славы,

Зовёт к родимым и забытым взлётам.

Ты некогда ведь тож была живой, как все мы,

Но на тебя глаза Бессмертной посмотрели,

Окаменела ты Помпейской геммой,

Прижав к устам две чуткие свирели…

В небе, зелёном, как лёд,

Вешние зори печальней.

Голос ли милый зовет?

Плачет ли колокол дальний?

В небе — предзвёздная тень,

В сердце — вечерняя сладость.

Что это, ночь или день?

Что это, грусть или радость?

Тихих ли глаз твоих вновь,

Тихих ли звёзд ожидаю?

Что это в сердце — любовь

Или молитва — не знаю.

В белом поле

С утра метёт. В полях бескрайных

Шуршат зыбучие снега.

Для нас, забытых и случайных,

Ночь так свинцова и долга.

Но мы покорны сказкам снежным,

И снег шуршит и даль пуста,

И чем-то смутным, неизбежным

Душа тревожно занята.

И вновь о том, что невозможно,

Осуждена тоскливо петь,

Так безотзывно, безнадёжно

Поёт и жалуется медь,

Она поёт о вольной-воле,

А нам с тобою суждены —

Глухие ночи в белом поле

Да кем-то виденные сны.

Был тихий вечер, вечер бала,

Там, где река образовала

Свой самый выпуклый изгиб,

Где наклонившиеся Ивы

К ней тесно подступили вплоть,

Где показалось нам красиво

Так много флагов приколоть.

Был тихий вальс, был вальс певучий,

И много лиц, и много встреч.

Округло-нежны были тучи,

Как очертанья женских плеч.

Река казалась изваяньем

Иль отражением небес,

Едва живым воспоминаньем

Его ликующих чудес.

Был алый блеск на склонах тучи,

Переходящий в золотой,

Был вальс, призывный и певучий,

Светло овеянный мечтой.

Был тихий вальс меж Лип старинных

И много встреч и много лиц.

И близость чьих-то длинных, длинных,

Красиво загнутых ресниц.

Истончается тонкий тлен —

Фиолетовый гобелен

К нам — на воды и на леса —

Опускаются небеса

Нерешительная рука

Эти вывела облака

И печальный встречает взор

Отуманенный их узор.

Недоволен стою и тих

Я, создатель миров моих, —

Где искусственны небеса

И хрустальная спит роса.

Вечер

О счастье мы всегда лишь вспоминаем.

А счастье всюду. Может быть, оно —

Вот этот сад осенний за сараем

И чистый воздух, льющийся в окно.

В бездонном небе лёгким белым краем

Встает, сияет облако. Давно

Слежу за ним… Мы мало видим, знаем,

А счастье только знающим дано.

Окно открыто. Пискнула и села

На подоконник птичка. И от книг

Усталый взгляд я отвожу на миг.

День вечереет, небо опустело.

Гул молотилки слышен на гумне…

Я вижу, слышу, счастлив. Всё во мне.

Строки

О, знал я, знал, где вечно небосвод

Блестит любви нетленною парчой,

Где слова нет «любовная гробница»

И где всегда весенняя пора,

Река всегда прозрачно-голубая,

И та страна есть любящее сердце.

Строки

Вы, читающие много
Мудрых книг,

Испытайте точно, строго
Каждый миг,

Ах, узнайте, проследите
Всё, что есть,

И желанную несите
Сердцу весть!

Десятые годы

На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ (Н. Гумилёв)

1910—14 годы — это пик расцвета Платинового века русской поэзии.

Слово — устное и печатное — сильно влияет на то, какое умоностроение формирует/продолжает кем-то формироваться в обществе.

Печатная мысль отзовётся

Во глуби бессчётных умов

(В. Брюсов).

В горячем, предгрозовом воздухе тех лет было трудно дышать, нам всё
представлялось двусмысленным двузначащим, очертания предметов казались шаткими. Действительность, распыляясь сознании, становилась сквозной. Мы жили в реальном мире — и в то же время — в каком-то особом, туманном сложном его отражении, где было «то, да не то». Каждая вещь, каждый шаг, каждый жест как бы отражался условно, проектировался иной плоскости, на близком, но неосязаемом экране. Явления становились видениями. Каждое событие, сверх своего явного смысла, еще обретало второй, который надобно было расшифровать (В. Ходасевич).

Приметы времени. Символисты и другие не такие уж и «новые» течения стали печататься в массовых журналах, газетах. Подробности — в Комментариях. Их доходы существенно возросли. Читаем Комментарии.

В нашем мире богемы каждый что-то таил в себе, какие-то надежды, честолюбивые замыслы, невыполнимые желания, каждый был резок в своих суждениях, щеголял надуманной оригинальностью взглядов и непримиримостью критических оценок. А надо всем этим гулял хмельной ветер поэзии Блока, отравившей не одно сердце мечтами о Прекрасной Даме (А. Вертинский).

Ахматова больна туберкулёзом и, соответственно, имеет трагическое восприятие Мира. Но в то же время её творчество овеяно Даром, присутствием Музы, которая «слова чудесные вложила» в неё.

«Читали, перечитывали, учили наизусть стихи Анны Ахматовой» (Дон Аминадо). В эти годы весьма популярна песенка на стихи Я. Галицкого:

Я не такая, я иная,

Я вся из блёсток и минут,

Во мне живут истомой рая

Интимность, нега и уют…

Мандельштам соединил в себе умелого зодчего слова и акмеистическую любовь к предметности с романтической любовью к Элладе, Петербургу, образам русского прошлого («Кремль», «Декабрист», «Адмиралтейство»). Упорная работа над словом, работа сознательного мастера слова, ремесленника своего дела какой-то стороной его творчества приближает его к упорной работе над словесном материалом кубо-футуристов.

Ядро символистов в Москве — Брюсов, Бальмонт, Белый. В СПб — Вяч. Иванов. Но с 10-го года В. Брюсов отстраняется от лидерства, хотя и продолжал считаться вождём.

А. Белый, «среды» — творческие встречи в «Башне» Вяч. Иванова:

И. Одоевцева, 10-е годы, в возрасте молодой и сексуально ещё не опытной ещё девушки: «…я восхищалась теми же стихами, что и он, и вся тогдашняя молодежь, особенно женская половина. Тут были и „Я мечтою ловил уходящие тени“, „Скользят стрижи в лазури неба чистой“, и „В моём саду мелькают розы красные“, а также „Она отдалась без упрёка“, хотя я не понимала, что это, собственно, может значить, но мое непонимание придавало еще большую прелесть и какую-то особенную остроту этому стихотворению». Между прочим, стихотворения здесь выступают в качестве разносчиком психовирусов, внедряет вполне определённые ментальные установки, форматируя мозг людей определённым образом.

Илья Ильф, под женским псевдонимом (!) публикует свои стихи в журнале «Синдетикон».

Выражение «Путь в Дамаск» или «На пути из Дамаска» в 1910-х годах приобретает двусмысленность, означая и возвращение во грех, становится символом эротического экстаза, ещё со времени написания В. Брюсовым известной элегии «В Дамаск» (1903). Ниже пример.

Вот я лечу к волшебным далям,

И пусть она одна мечта —

Я припадал к её сандалиям,

Я целовал её уста!

Я целовал «врата Дамаска».

(Всеволод Князев, 1913).

1910

Выходят программные работы А. Белого «Символизм», М. Кузмина «О прекрасной ясности» и А. Блока «О современном состоянии русского символизма». Тогда же он задумал поэму «Возмездие». Кузмин напечатал в «Аполлоне» призыв к ясности, к литературному «кларизму».

Приметы времени: в России возникает футуризм.

Русский футуризм, возникший осенью 1910 года, почти ничего не имел
общего с итальянским, кроме названия. Его теоретики основывались
на решительном отделении формы от содержания. Вопросы формы
им представлялись не только главными, но единственно существенными в поэзии (В. Ходасевич).

А вот позже напишет о нём Лев Троцкий:

Молодой футуризм не шёл, конечно, на фабрики и заводы, а громыхал по кафэ, стучал кулаками по пюпитрам, надевал жёлтую кофту, красил скулы и неопределённо грозил кулаком.

Печатает свои стихи заслуженный, матёрый революционер Н. А. Морозов. Как их оценили Поэты — см в Комментариях.

Российские журналы начинают активно печатать И. Эренбурга, а в Париже выходит его первая книга «Стихи». В. Брюсов о нём: «Обещает выработаться в хорошего поэта».

Приметы времени.

Стравинского посетило видение — картина священного языческого ритуала.

Издан «Вечерний альбом» Марины Цветаевой.

Марине Цветаевой

К Вам душа так радостно влекома!

О, какая веет благодать

От страниц «Вечернего альбома»!

(Почему «альбом», а не «тетрадь»? )

Почему скрывает чепчик черный

Чистый лоб, а на глазах очки?

Я заметил только взгляд покорный

И младенческий овал щеки,

Детский рот и простоту движений,

Связанность спокойно-скромных поз…

В Вашей книге столько достижений…

Кто же Вы? Простите мой вопрос.

Я лежу сегодня: невралгия,

Боль, как тихая виолончель…

Ваших слов касания благие

И в стихах крылатый взмах качель

Убаюкивают боль… Скитальцы,

Мы живем для трепета тоски…

(Чьи прохладно-ласковые пальцы

В темноте мне трогают виски?)

Ваша книга странно взволновала —

В ней сокрытое обнажено,

В ней страна, где всех путей начало,

Но куда возврата не дано.

Помню всё: рассвет, сиявший строго,

Жажду сразу всех земных дорог,

Всех путей… И было всё… так много!

Как давно я перешел порог!

Кто Вам дал такую ясность красок?

Кто Вам дал такую точность слов?

Смелость все сказать: от детских ласок

До весенних новолунных снов?

Ваша книга — это весть «оттуда»,

Утренняя, благостная весть…

Я давно уж не приемлю чуда,

Но как сладко слышать: «Чудо — есть!»

Приметы времени. В издательстве «Гриф» выходит книга стихов М. Волошина.

Издан книжечка стихов Модеста Гофмана «единственная, которую я любил и продолжаю любить» (М.Г.).

А эта книга получила хороший отзыв от самого А. Блока. Русская камена. М., «Мусагет». 1910. Тираж 1200 экз.

Выходит красивая книга. Верховский Ю. Идиллии и элегии. Спб. <1910>, 500 экз.

Я жизни не боюсь. Своим бодрящим шумом

Она дает гореть, дает светиться думам.

Тревога, а не мысль растет в безлюдной мгле,

 И холодно цветам ночами в хрустале.

Но в праздности моей рассеяны мгновенья,

Когда мучительно душе прикосновенье,

 И я дрожу средь вас, дрожу за свой покой,

 Как спичку на ветру загородив рукой…

Пары сгущая в алый кокон, —

Как мудрый огненный паук,

Ткёт солнце из цветных волокон

За шелковистым кругом круг.

И тяжким тяготеньем сбиты,

И в жидком смерче сгущены,

Всего живущего орбиты

И раскалённы и красны (…).

Строки

     Мне надо дымных туч с померкшей высоты,

 Круженья дымных туч, в которых нет былого, Полузакрытых глаз и музыки мечты,

И музыки мечты, еще не знавшей слова…
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне,

Чтоб мог я стать огнем или сгореть в огне!

Строки

Там человек сгорел
(Фет)

Как тяжело ходить среди людей

И притворятся непогибшим,

И об игре трагической страстей

Повествовать ещё не жившим.

И, вглядываясь в свой ночной кошмар,

Строй находить в нестройном вихре чувства,

Чтобы по бледным заревам искусства

Узнали жизни гибельной пожар!

Строки

Но я знаю, что я хочу кипеть и хочу, чтобы Солнце

И жилу моей руки соединила общая дрожь.

Но я хочу, чтобы луч звезды целовал луч моего глаза,

Как олень оленя (о, их прекрасные глаза!).

Но я хочу, чтобы, когда я трепещу, общий трепет

приобщился Вселенной.

Ксане

Как дивно хорошо в сияньи зимней ночи!

Как звёзды яркие мерцают в вышине!

Блестят по всей земле снежинок нежных очи,

И море Ясности я вижу на Луне.

Мне хочется всю ночь в немом благоговеньи

В безмолвной тишине смотреть на небеса,

И близки для меня далеких звёзд скопленья,

И лунные моря, и дальние леса.

И так близка она — пылинка мирозданья!

Мне хочется сказать и звёздам, и Луне:

Ей в жизни предстоят и радость и страданья,

Отдайте радость ей, а горе дайте мне!

Внизу спустился сон над каждою былинкой,

Вверху вершины Лип задумались во мгле,

Лишь мы с тобой идём заглохнувшей тропинкой

И всё нам говорит о счастье на Земле.

И в приступе любви святой и неизменной

Мне хочется сказать: «Ты отблеск красоты

Мерцающих небес, ты радость всей Вселенной,

Прекрасен этот мир, пока в нём дышишь ты!».

Затихших волн сиянье бесконечно

Под низким, жарким солнцем декабря.

Прозрачно всё и так нетленно-вечно,

Как мотылек в обломке янтаря.

Багровых скал в бездонной чаше синей

Волшебное сомкнулося кольцо.

У ног моих ночной седеет иней,

И дышит зной полуденный в лицо.

О, зимних дней уютная короткость,

В очаровании застывший лес,

И хвойных игл недвижимая четкость

В неизъяснимой ясности небес.

О, райская, блаженная пустыня,

Где и доднесь, как древле, сходит Бог,

Где всё — одна любовь, одна святыня —

Уже и здесь нездешнего залог.

И пусть на миг, — но сердце не забудет

Того, что ныне сердцем я постиг.

И знаю: там уже навеки будет,

Что здесь — на миг.

Я — белая Сирень.

Медлительно томят

Цветы мои, цветы серебряно-нагие.

Осыпятся одни — распустятся другие,

И землю опьянит их новый аромат!

Я — тысячи цветов в бесслитном сочетанье,

И каждый лепесток — звено одних оков.

Мой белый цвет — слиянье всех цветов,

И яды всех отрав — мое благоуханье!

Меж небом и землёй, сквозная светотень,

Как пламень белый, я безогненно сгораю…

Я Солнцем рождена и в Солнце умираю…

Я жизни жизнь! Я — белая Сирень!

                                                    Н. М. Минскому

Есть у Сирени тёмное счастье —

     Тёмное счастье в пять лепестков!
В грезах безумья, в снах сладострастья,

      Нам открывает тайну богов.

     Много, о много, нежных и скучных
В мире печальном вянет цветов,

     Двухлепестковых, чётносозвучных…
Счастье Сирени — в пять лепестков!

Кто понимает ложь единений,

      Горечь слияний, тщетность оков,

      Тот разгадает счастье Сирени —

      Тёмное счастье в пять лепестков.

Александру Блоку

В груди поэта мёртвый камень

И в жилах синий лёд застыл,

Но вдохновение, как пламень,

Над ним взвивает ярость крыл.

Еще ровесником Икара

Ты полюбил священный зной,

В тиши полуденного жара

Почуяв крылья за спиной.

Они взвились над бездной синей

И понесли тебя, храня.

Ты мчался солнечной пустыней,

И солнце не сожгло огня.

Так. От земли, где в мёртвом прахе

Томится косная краса,

Их огнедышащие взмахи

Тебя уносят в небеса.

Но только к сумрачным пределам

С высот вернёшься ты, и вновь

Сожмётся сердце камнем белым,

И льдом заголубеет.

Aconitum napellus

     Твой пышный венчик фиолетов,

     Твой корень ядом напоён
И — по преданиям поэтов —

     Ты пастью Цербера рождён.

     Туманит запах твой лукавый,

     Твоя окраска взор влечёт,

     Но вкус твой гибельной отравой
Язык и губы едко жжёт.

     Ты, как любовь, в уме рождаешь
Созвездья пышных, пылких грёз,

     Но после болью поражаешь
И одыблением волос.

1911

Приметы времени. Выходит программная работа «Русские символисты» [Эллис, 1911]. В это же году он навсегда уедет из России.

Он же печатает весьма необычную книгу «Стигмата». «Stigmata» к- это манифест посткризисного развития символизма. А «вечно-женственный» образ в сознании Эллис — это учение о Софии Премудрой Вл. Соловьева.

Возникает «Цех поэтов. В. Ходасевич:

В нём участвовали Блок, Сергей Городецкий, Георгий Чулков, Юрий Верховский, Николай Клюев, Гумилёв и даже Алексей Толстой, в ту пору ещё писавший стихи. Из молодежи — О. Мандельштам, Георгий Нарбут, Анна Ахматова.

Печатается «Cor ardens» Вяч. Иванова.

Выходит «Посолонь» Ремизова. Книга местами написана удивительной ритмизированной прозой.

Какъ печаленъ и грустенъ первый весенній цвѣтокъ! Синеглазая звѣздочка — сонъ-трава — печально глядитъ и на тяжкихъ рѣсницахъ огонёкъ-слеза. Что огорчаетъ ей сердце или ждётъ кого — не дождется, или нѣтъ никого, кто бы утѣшилъ печальное сердце? У цвѣтовъ есть мать, а у сна-травы мачеха.

***
Окончились румяные закаты. Обноситъ вихорь хвои съ сосенъ. Дрожатъ обломанныя вѣтви. Обиты, пріопали листья. Печальны поздніе отлёты птицъ. Отошло веселье. Попрятались за тучи звѣзды. Беззвѣздна хмурая ночь.

Приметы времени.

Ю. Балтрушайтис выпустил первый сборник
своих стихотворений «Земные ступени», в котором собрал
свои элегии, песни и поэмы.

Кого-то порадовал Грааль Арельский.

      В твоих очах цветёт волшебный сад!
И в том саду, я вижу, ты — другая, Свершаешь снов магический обряд
Пред алтарем несбыточного рая. В венке из роз и снежных хризантем
Проходишь ты, и взоры грёз лилейны; Колышат жемчуг звёздных диадем, Сафирные, волшебные бассейны. И как отрадно там с тобою мне
Пить аромат неведомых растений, Любить тебя в твоём лазурном сне, Слагать мечтой напевы песнопений. Но почему вдруг крупный жемчуг слез?
Не слушаешь… поникла вдруг, рыдая…
В твоих очах есть сад волшебных грёз, И в том саду, я вижу, ты другая…

Приметы времени. В ноябре 1911 года в Литературном альманахе «Аполлона» появилась первая публикация стихов и прозы Комаровского — пять стихотворений и рассказ «Sabinula», подписанные псевдонимом «Incitatus».

Я знаю, что обман в видении немыслим
И ткань моей мечты прозрачна и прочна;

Что с дивной лёгкостью мы, созидая, числим
И достигает звёзд полёт веретена, —

Когда, овеяно потусторонним ветром,

Оно оторвалось от медленной земли,

      И раскрывается неуловимым метром

Рай — распростёртому в уныньи и в пыли.

Так ринемся скорей из области томленья — По мановению эфирного гонца —

В край, где слагаются заоблачные звенья
И башни высятся заочного дворца!

Несозданных миров отмститель будь, художник, — Несуществующим — существованье дай;

Туманным облаком окутай свой треножник
И падающих звёзд пойми летучий рай!

     В облаках висит Луна
Колоссальным померанцем.

     В сером море длинный путь
Залит лунным медным глянцем.

Я один… Брожу у волн,

Где, белея, пена бьется.

Сколько нежных сладких слов

Из воды ко мне несётся…

О, как долго длится ночь!
В сердце тьма, тоска и крики.

     Нимфы, встаньте из воды,

     Пойте, вейте танец дикий!

Головой приникну к вам,

Пусть замрёт душа и тело!

Зацелуйте в вихре ласк

Так, чтоб сердце онемело!

Акварели

Холодная, ясная осень.

Вяз золотой и Клён багрянеющий.

Сочные гроздья Рябины

Сладкими стали от первых морозов.

Под старыми Липами,

В редкой, бледнозелёной траве,

Чета неподвижных ворон.

Прямые аллеи,

Скамьи на углах,

Подножия фавнов и нимф

Осыпаны листьем упавшим.

Диана колчан свой убрала огнистою ветвью,

Венера глядит на замерзшие поздние розы.

А чуткие дали прозрачны.

Белеет река уходящею гладью.

Ломается с треском — чуть тронешь —

Иссохший Пырей на прибрежьи,

И катятся по льду звенящие полые стебли.

Ухо внимательно ловит созвучья.

Как же не вспомнить и как не запеть о недавнем,

О том, что напели и что нашептали

Весна голубая и знойное лето.

Спокойное сердце ждёт.

Знает, что сбудется жданное.

Полнолуние (отрывок)

Кто б ты ни был — заходи, прохожий.

Смутен вечер, сладок запах нарда…

Для тебя давно покрыто ложе

Золотистой шкурой леопарда,

Для тебя давно таят кувшины

Драгоценный сок, желтей топаза,

Что добыт из солнечной долины,

Из садов горячего Шираза (…).

Гляжу на бледные усталые озера, На пары грустные последних лебедей. И в сердце больше нет ни боли, ни позора, Ни одиноких дум, ни горя, ни страстей. Я не могу отвесть молитвенного взора
От чуть белеющих, разбросанных полей. Закат над озером становится бледней
И кажется, что скоро, слишком скоро, Поблекнет он над матовой водой (…).

Счастье

Какое счастье, какое счастье —

Дать кому-нибудь в жизни счастье!

Всё равно кому и какое,

Лишь бы запело сердце чужое,

Лишь бы развеялось горе людское

Твоею рукою…

Счастья всем обиженным надо:

Поруганной девушке с нежностью взгляда;

Бедной душе, изнывшей от боли;

Маленькой птичке, не знавшей воли;

Слабенькой травке, лучом не согретой;

Всем обездоленным в жизни этой!

Строки

«Не томись, моя царевна,

Радость светлая близка.

За чертой зари туманной,

В ослепительной броне,

Мчится витязь долгожданный

На вспенённом скакуне».

Строки

Как гордо высятся божественные строки,

где буква каждая безгрешна и стройна.

Проносятся в душе блаженно-одинокой

два белых Ангела: Любовь и Тишина;

и милый образ твой, и близкий и далекий;

мне улыбается с узорного окна.

Строки

Причудлив в ночи полнолуний

Теней темнеющих узор,

И все напевней, тихострунней

Ночные шёпоты озёр.

Строки

Колдуют Розы лунным светом,

В цвету росистые сады,

Поверю ль чарам и приметам

Моей таинственной звезды?

Всё, что мое — необычайно,

Всё, что загадочно — моё:

И заколдованная тайна,

И всей Вселенной бытиё.

Час не повторяется (отрывок)

Минуты поздних сожалений,

Что в этом мире горше вас?

Какая скорбь, какие пени

Вернут невозвратимый час?

В сознаньи радостен и долог,

Он, мнится, вечен сквозь года;

 Но миг, — вот задернут полог

Меж ним и нами навсегда (…).

Душа весною суеверней,

И робко молится она,

Когда зовёт её к вечерне

Голубоглазая весна.

Пред Музой будь ты ежечасно,

Как ожидающий жених.

Из уст её прими бесстрастно

Доселе не звучащий стих.

1912

Главное — всадить нож в живот буржуа, да поглубже! (Д. Бурлюк)

В пространстве витает предчувствие надвигающейся войны. Поэты особенно остро это чувствуют.

Пройдут года, и мирные долины,

Быть может, вновь пробудит клич «война!».

Полки солдат нахлынут, как лавины,

Глухой пальбой сменится тишина.

Взовьется дым и пламя над стогами,

И лягут нивы смяты под ногами…

(А. Кондратьев).

Чевствования К. Бальмонта.

13 января. СПб. Первый поэтический вечер в только что открывшемся, впоследствии знаменитом, подвале «Бродячая собака» Художественного общества интимного театра. Правление единогласно решило посвятить его 25-летию поэтической деятельности К.Д.Бальмонта — вступительный доклад С. Городецкого, затем читали свои стихи поэты — Н. Гумилев, А. Ахматова, О. Мандельштам, Вас. Гиппиус и др.

11 марта. С. Пб. Собрание Неофилологического Общества в честь юбилея, речь речь О. Д. Батюшкова «О поэзии Бальмонта», речь Е. В. Аничкова «Бальмонт и английская поэзия», речь Д. К. Петрова «Бальмонт и его переводы с испанского», речь В. И. Иванова «Лиризм Бальмонта». Письменные доклады Валерия Брюсова «Творчество Бальмонта» и речь Александра Блока «Бальмонт и польская душа».

Париж: чевствование литературной деятельности Бальмонта в
большом зале знаменитого парижского Лидо. Бальмонт:

Я лишь сердцем, вне рассудка,

Жил — как птица, как поэт,

Я по снегу первопутка

Набросал, смеясь, свой след. (Из ст «Неужели четверть века…»).

Николай Макридин: публикация четырёх его стихотворений в журн. «Современник» (1912. №4).

Издан новый первый сборник Анны Ахматовой «Вечер». Ныне за него ценители дают 10 тысяч нерублей.

Я научилась просто, мудро жить,

Смотреть на небо и молиться Богу,

И долго перед вечером бродить,

Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи

И никнет гроздь рябины желто-красной,

Слагаю я весёлые стихи

О жизни тленной, тленной и прекрасной (…).

М. Зенкевич выпустил первую свою книгу «Дикая порфира», которая была высоко оценена критикой, в периодической печати в течение года появилось более 20 рецензий и отзывов.

Все времена и все пространства,

И сумрачный полёт Земли

Как огнецветные убранства

Ты преломил сквозь хрустали,

И соки Сомы молочайной,

И солнечные мятежи

Двуострой искромётной тайной

Замкнул ты в грани и межи.

Вышла новая книга Ник. Гумилёва, на которую мэтр Владислав Ходасевич отозвался так: «Перед нами поэт интересный и своеобразный».

Вышла первая книга Ю. Балтрушайтиса.

Полевые псалмы. Стихи. 1912 год.

О полях, что пьянятся от вешнего солнца,

И о криках с небес журавлей я пою,

Об отсветах в ручье золотого червонца,

О зелёной осоке, склонённой к ручью.

И о том, что у жизни так радости много

И простора пьянящих зелёных полей…

В 1912 году Г-К выпустил небольшой сборник своих последних стихотворений «На закате».

Любовь Столица порадовала общественность книгой песен в древнерусском стиле «Лада».

К росам

Росы, росинки,

Жемчужинки,

Девичьи слезки,

Сыпьтесь на березки,

Сыпьтесь на осинки,

Росы, росинки!

Это — я, Лада,

Звёздам рада:

От радости плачу,

Слёзы свои прячу

Не в ларцы резные

В травы луговые.

Плакать дольше —

Жемчуга больше.

Коль от веселья,

Будет ожерелье,

Коли же от счастья,

Будут и запястья.

Слёзы, слезинки,

Жемчужинки,

Росы ночные,

Вас кладу в цветы я.

Вас кладу в былинки,

Росы, росинки!

Выйду в сад осенний,

Прислонюсь к Рябине —

Не услышу пений:

Тихо, как в пустыне.

Соловей влюбленный

Улетел за счастьем…

Вянет сад зелёный,

Мучимый ненастьем.

Белая беседка

Хмелем не повита —

Бьется в стекла ветка,

Дверь полуоткрыта.

На песке размытом

След ноги ушедшей:

Я в саду забытом,

В радости прошедшей.

Снег (отрывок)

Золотые огни растекаются, никнут и тают;

О, увы! Я зажечь их опять не могу.

Если мысли твои от холодных ветров умирают,

То мои разгораются ярче на пышном снегу.

Если милые мысли твои — средиземные Розы

И от южного солнца горят, как персидский ковёр, —

То мои… то мои только ломкие ветви Берёзы:

Им нужны и пороша, и вьюга, и льдистые слёзы (…).

Строки

Сегодня утром воздух синий.

Благоухающий мороз.

И под ногой хрустящий иней,

И космы звонкие берёз.

Строки

Трудился я. Но не у оконченного здания

Бросаю свой железный лом!

Туда, к престолу мироздания,

Хочу лететь вдвоем с орлом!

Чтобы, склонив чело у ног,

Сказать: устал и изнемог!

Пусть сиротеет борозда,

Жреца прийми к себе, звезда.

Строки

Я буду здесь бродить одна

(Ты знаешь, я ведь одинока),

Срывать цветы в густом лесу,

Вплетать цветы в свою косу.

Вдали от шума и борьбы,

Внутри густой красивой рощи

Я буду петь, сбирать грибы,

Искать в лесу святого мощи,

Что может этой жизни проще?

Строки

Дорога дня пестра и широка —

Но не сорвать мне чёрное запястье!

Звенит и плачет звездная тоска

В моих словах о солнце и о счастье!

Строки

Язык природы вдохновённой

Мне внятен, мудрый и простой,

И я душой своей нетленной

Сливаюсь с вечной красотой.

Строки

Слова, вы мною рождены, и строгим

Вас пронесу путем к последней цели.

Светите светом трепетным и чистым.

Строки

День настанет, и Космос великий

Привлечёт твои взоры к судьбе,

Тёмный предок, безумный и дикий,

Полный страха, проснётся в тебе.

Ты увидишь — всё странно, всё ново.

Всё прошедшее чуждо, как сон.

Ты увидишь себя, как другого,

В беспредельности звёзд и времен.

Строки

Ты утонула в сказках белых

Для новых слов, для новых встреч,

На улицах обледенелых

Намёки жаркие зажечь…

Любви стозначный смысл и мысли трепет жаркий…

Я вышел за предел...Рукою твёрдой сам

Дал Огнь пронзающий лицу и волосам,

И, дрогнув, пала цепь, и пали жизни арки (…).

1913

Музыка обесцвечивает мир, как живопись — обеззвучивает. Искусство ищет синтеза, Скрябины мучаются над светомузыкальными поэмами (Кручёных)

Приметы времени. Премьера «Весны священной» 29 мая 1913 года.

Выходит работа А. Л Погодина «Вопросы теории и психологии творчества Язык, как творчество (Психологические и социальные основы творчества речи). Происхождение языка».

13 октября в большом зале «Общества любителей художеств» (Москва) устроили первый в России вечер речетворцев. «Мы стремились взбесить нашей «перчаткой» ненавистных «доителей изнуренных жаб» (Кручёных).

Начал публиковаться в периодике (известны его публикации 1913—19 гг) Владимир Шилейко, оказавший некоторое влияние на творчество О. Мандельштама и А. Ахматовой.

Журнал «Вестник литературы» провел соцопрос с целью выяснить положение, популярность в народе современной поэзии. Итог:

«любовь к поэзии падает с каждым днём, поэтов всё меньше и меньше читают, а книги их совершенно не расходятся». А по результатам их же другого народного соцопроса «Существует ли интерес к новейшей русской поэзии?», Бальмонт признан «наиболее выдающимся», он набрал 2 361 голос, опередив Бунина (2115), Фофанова (2003), Брюсова (1384), Мережковского (1018), Сологуба (917), Блока (429).

Ныне раритетная книга: Эльснер В. Пурпур Киферы. Эротика. Фронтиспис Н. Милиоти. Рисунки М. Сарьяна и Г. Якулова. М. «Альциона», 1913.

«Когда Ахматова богиней входит в зал» (Борис Садовский).

Анне Ахматовой

К воспоминаньям пригвожденный

Бессонницей моих ночей,

Я вижу льдистый блеск очей

И яд улыбки принуждённой:

В душе, до срока охлаждённой,

Вскипает радостный ручей.

Поющим зовом возбужденный,

Я слышу тёмный плеск речей

(Так звон спасительных ключей

Внимает узник осужденный)

И при Луне новорождённой

Вновь зажигаю шесть свечей.

И стих дрожит, тобой рождённый.

Он был моим, теперь ничей.

Через пространство двух ночей

Пускай летит он, осуждённый

Ожить в улыбке принуждённой,

Под ярким холодом очей.

Я получила письмо,

Не поверила нежным словам,

Читала, смотрела в трюмо,

Удивлялась себе и Вам.

В окна широкий свет

Вплывал, и пахло зимой…

Знаю, что Вы поэт,

Значит, товарищ мой (…).

Приметы времени. Футуристы в сборниках и альманахах «Мезонина поэзии» (Пир во время чумы, 1913; Крематорий здравомыслия, 1913; Чудо в пустыне). Поэтосборник футуристов «Требник троих» (Н. и Д. Бурлюки, Хлебников, Маяковский).

Существуют хныкачи, слёзы которых, замерзая и обращаясь в сосульки, обросли русскую избу. Это, по-видимому, дети господ «истов», ежегодно выстуживающих русскую обитель. Жизнь они проходят как воины дождя и осени. Обязанность олицетворения этих сил выполняют с редкой честностью (В. Хлебников).

Дохлая луна. Стихи, проза, статьи, рисунки, офорты.
Первого журнала русских футуристов. М.,1913. Участв.: Давид, Владимир и Николай Бурлюки, В. Каменский, А. Кручёных, Б. Лившиц, В. Маяковский, В. Хлебников.

В декабре этого года состоялась премьера опера «Победа над солнцем» Кручёных (М. Матюшин, написал к ней музыку).

Бурлит жизнь и у акмеистов:

Заявлено о рождении новой концепции в поэзии — акмеизма. Безукоризненность формы, сочетающаяся с художественным темпераментом поэта, гармонирующая с тематикой и идей-
ной стороной (В. Обухов).

Вышел небольшой по объёму, но великий по значению для поэзии Руси сборник О. Мандельштама:

Выходит книга В. Эльснера.