Бесплатный фрагмент - Планета несбывшихся снов

Благодарность

Осенью 2019 года я познакомился с человеком из мира Информационных Технологий — очень ярким и талантливым ученым-экспериментатором, чьи успехи в ИТ-бизнесе всегда основывались, исключительно, на его многолетнем опыте работы в предметной области, собственных неординарных идеях, научно-практических разработках и изобретениях.

Его зовут Александр Юрьевич Чесалов.

Я искренне хочу поблагодарить Александра Юрьевича за его неоценимую поддержку и помощь, в очень непростой для всех нас период пандемии COVID-19, благодаря которым был опубликован и издан этот роман, и мои другие произведения.

Александр Юрьевич является членом экспертной группы по вопросам цифровизации деятельности Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации, а также членом Экспертного совета при Комитете Государственной Думы по науке и высшему образованию по вопросам развития информационных технологий в сфере образования и науки.

Он не только крупный ученый, но и великолепный рассказчик, а также автор серии книг по информационным технологиям, таим как: «Моя цифровая реальность», «Цифровая трансформация» и «Цифровая экосистема Института омбудсмена: концепция, технологии, практика», «Как создать центр искусственного интеллекта за 100 дней», «Глоссариум по четвертой промышленной революции: более 1500 основных терминов для создания будущего».

Но самое главное в том, что из наших совместных встреч и бесед родился сюжет фантастического романа «#Цифровой_экономики.NET».

От Автора

Роман «Планета Несбывшихся Снов», в первоначальном варианте, имевший название «Люди на Деревьях» был написан мной в конце восьмидесятых годов прошлого века в счастливую, простую и понятную для автора романа эпоху. Я тогда работал редактором отдела прозы центрального русскоязычного художественно-публицистического журнала Киргизской ССР «Литературный Киргизстан», одновременно тесно сотрудничая с одним уникальным молодежным изданием — еженедельником «Комсомолец Киргизии», увы, уже, как много лет назад «канувшим в Лету» вместе со своим главным редактором и со всеми «комсомольцами Киргизии». Сразу хочу оговориться, что в результате крушения СССР и многих, кровно связанных с ним, моих собственных мировоззренческих установок, я вынужден был в первой половине «лихих» 90-ых годах внести кое-какие дополнения в сюжет романа «Люди на Деревьях», никак не отразившиеся на его основном дараматургическом сюжетном конфликте, но повлекший за собой изменение названия «Люди на Деревьях» на «Планету Несбывшихся Снов».

До сегодняшнего дня этот роман нигде и никогда не был опубликован, и читали его в полном объеме не более десятка человек во всем целом свете. Среди них оказался и главный редактор вышеупомянутого, «светлой памяти», еженедельника «Комсомолец Киргизии», Юрий Глебович Гончарук. Роман ему очень понравился, и он задался целью добиться непременного его опубликования в одном из Бишкекских издательств. Ничего путного из этой затеи не вышло, но, зато, Юра написал предисловие к моему роману, небольшую выдержку из которого я и сочту целесообразным привести по той простой причине, что о самом себе всегда писать психологически сложно по целому ряду, как субъективных, так и объективных причин. Ниже, с «красной строки» я приведу выдержку из статьи, написанной Юрием Гончаруком в далеком 1995-ом году о романе «Планета Несбывшихся Снов» («Люди на Деревьях») — с моих, естественно, правдивых слов…

«Фантастический сюжет романа «Планета Несбывшихся Снов» (первоначальное, «рабочее» название — «Люди на Деревьях») необычайно прост. Автор романа вырос на Алтае, под Барнаулом на берегу Оби и главной природной достопримечательностью местного ландшафта, вне всякого сомнения, являются реликтовые, так называемые «ленточные» сосновые боры. Необычная красота и мощь одних из удивительнейших деревьев Земли — алтайских реликтовых сосен навсегда пленили душу будущего писателя еще в раннем детстве, как и любого уроженца тех благословенных мест.

Однажды, в час позднего летнего заката, он стоял у кромки огромного соснового бора и невольно любовался желто-розовой корой фантастически смотревшихся деревьев, чья окраска своеобразно и гармонично оттенялась густой ярко-зеленой хвоей. Крепкие, длинные, извилистые желто-розовые ветви красавиц-сосен ненавязчиво родили в голове десятилетнего подростка одну красивую фантастическую сентенцию — если бы он по чьему-то волшебству внезапно уменьшился бы до размеров «божьей коровки», продолжая оставться при этом «человеком разумным» и очутился бы на желто-розовой поверхности одной из таких огромных сосновых ветвей — в какой бы, непредставимо сказочно-фантастический мир он бы попал?! Крохотный человечек на ветвях гигантского дерева, чья вершина достает до самых небес! Собственно, так вот и родилась когда-то много лет назад основа сюжета романа «Люди на Деревьях», (чье название позднее переформировалось в «Планету Несбывшихся Снов») — почти на подсознательном, внешне никак не оформленном уровне.

Сказочные или фантастические сюжеты будущих «взрослых» романов часто рождаются у писателей-фантастов в раннем детстве в виде занимательных и эфемерных идей-«озарений», которые они проносят через всю свою жизнь, чтобы в достаточно зрелом возрасте «выкристаллизовать» на основе этих, чисто по детски, ярких эмоциональных фантазий-ассоциаций, «скелеты» -основания для последовательно выверенных и тщательно продуманных сюжетных композиций. Так вот постепенно, из года в год и формировался сюжет будущего романа «Планета Несбывшихся Снов» — во всех его, необычайно ярких, паталогически увлекательных «неземных» подробностях, непредсказуемых сюжетных ходах и слабо прогнозируемым финальным исходом».

Так уж однажды случилось в моей жизни, что мне сделалось совсем не до «сочинительства», и я, против собственной воли, «закинул» роман «на полку», где он и «пропылился» долгие годы. Я и не подозревал, что совершил тем самым самое настоящее преступление против героев этого романа, которые моею авторскою волей получились когда-то ну, как «живые», и им со временем стало скучно «пылиться на полке», и однажды они «потребовали» от меня, чтобы я их «выпустил» «на волю» из того полного забвения, которое я им устроил сам того не желая. Приведя отрывок из статьи Ю. Гончарука о моем неизданном романе, я раскрыл — как и при каких реальных обстоятельствах родился сюжет «Планеты Несбывшихся Снов», но ничего не сказал о сути самого сюжета. Поэтому я сейчас и восполню этот пробел — очень кратко, несколькими лаконичными, но емкими фразами…

«… Я «изобрел» огромную обитаемую планету в далекой звездной системе. Диаметр этой планеты превышал диаметр нашей Земли в восемьдесят два раза. В центре планеты (на экваторе) имелось огромное, почти бескрайнее и абсолютно бездонное Болото. На самой середине этого Болота кучно росли несколько десятков Деревьев, чья высота составляла от пятидесяти до семидесяти километров. Корневая система Деревьев пронизывала многокилометровую толщу болотной воды и крепилась прямо в ядре планеты, высасывая оттуда необходимые «жизненные соки».

На Чудо-Деревьях жили люди, внешне и внутренне практически ничем не отличавшиеся от землян, за исключением некоторых физиологических особенностей. В частности, женский организм Людей на Деревьях оказался устроен таким причудливым образом, что, если девушка достигавшая рубежа девятнадцатилетнего возраста, не «становилась женщиной» в течение календарного месяца, начинавшего отсчет с момента девятнадцатого по счету Дня Рождения, то она непременно погибала — выходила на край Ветви и бесшумно «взрывалась» «жидкой золотистой памятью о самой себе, о непознанной любви к мужчине и о нежной заботе по отношению к неродившимся детям», «проливаясь» «эликсиром цвета расплавленного золота» с многокилометровой высоты прямиком в бездонное Болото…

…Главной героине романа, как раз и исполнилось девятнадцать лет, и ей предстояло сделать непростой выбор: стать женой нелюбимого соплеменника или «подарить свое роскошное молодое тело Великому Болоту»?! Но в жизнь обреченной несчастной девушки однажды «вмешалась сама судьба» — нашей героине приснился «молодой земной космонавт», летевший в составе научной экспедиции на эту планету (действие романа происходит в далеком будущем) и она пламенно влюбилась в этого космонавта. Парадокс возникшей ситуации состоял в том, что в ту же самую ночь наша девушка приснилась и этому космонавту — сон относился к редкому фантастическому разряду, так называемых, «взаимопроникающих» снов, когда два совершенно незнакомых человека одновременно снятся друг другу. Земной космонавт в этом своем сне также пламенно влюбился в инопланетную красавицу.

По прибытии на Дерево наш космонавт немедленно отправляется в дикие неизведанные дебри Кроны на поиски, позвавшей его на помощь сквозь миллионы световых лет, любимой девушки, которую он увидел в своем загадочном сне. Спасти ей жизнь мог только он один и больше никто в целом мире…»

Так, собственно, и выглядит «основная драматургия сюжета» — ничего, принципиально нового, я не создал. Да я, в общем-то, и не пытался что-то искусственно создавать –«эксклюзивно» «конструировать» и «нагромождать», отталкиваясь при написании романа, исключительно, от наиболее мощных универсальных человеческих эмоций, управляющих поведением любого нормального Гомо Сапиенса в его повседневной жизни. Я изобрел красивый фантастический мир, в котором бушуют необычайно яркие природные краски и «правят бал» сильные и красивые человеческие чувства, и — не более того…

В 2010-ом году я посмотрел художественный фильм американского кинорежиссера Джеймса Кэмерона «Аватар». Фильм мне, как и многим миллионнам моих соотечественников очень понравился. Но походу сеанса (я смотрел его в кинотеатре «Звездный», что располагается рядом со входом на стацию Метро «Проспект Вернадского») меня постоянно что-то беспокоило, но, что именно меня «встревожило» во всем этом киноповествовании, я никак не мог понять во время того достопамятного сеанса. Ну, а потом я, вообще, перестал задумываться о кинофильме «Аватар» и его наиболее впечатляющих «ключевых» эпизодах, целиком переключив все свое внимание на собственные творческие проекты.

В 2015-ом году главный редактор патриотического журнала «Солдаты России» Олег Баканач к которому я обратился «на предмет выяснения» возможного размещения на страницах его патриотического журнала моего «патриотического» романа «Тайна Ордена Сумрачных Гор», высказал искреннее и горькое сожаление по поводу того, что не может, при всем своем желании, разместить главы моего нового романа на страницах своего журнала, но, зато, в качестве «моральной компенсации» познакомил меня с кинопродюсером и сценаристом Людмилой Кукоба. Новая знакомая вежливо попросила меня «дать ей что-нибудь почитать из уже написанного мною, и, представляющего на мой взгляд, какую-либо ценность для кинематографа». Немного подумав, среди прочего, я решил передать Людмиле для «ознакомления» и своих, «забытых и заброшенных», «Людей на Деревьях», «переформатировавшихся» в «Планету несбывшихся снов». Никаких откликов от кинопродюсера в ближайшее время я не услышал, спокойно и целенаправленно продолжая работать над другими своими «творческими задумками».

Прошел год со времени нашего знакомства с Людмилой и, однажды, в «Интернет-новостях» в феврале 2015 года я случайно увидел ее пресс-конференцию на портале «Правда.Ру». Я слегка «встрепенулся», когда услышал, как один журналист сказал ей, что после фильма Дж. Кэмерона «Аватар» он «органически» не может смотреть «российское кино», ввиду «бесконечной отсталости и примитивности» современного российского кинематографа на фоне «новейших достижений Голливуда»! На что она моментально ответила этому журналисту, что недавно «случайно ознакомилась с прозаическим произведением российского писателя-фантаста, «на фоне которого» «Аватар» «отдыхает» по всем своим основным «показательным характеристикам»! И я понял, что речь шла о моем романе «Планета Несбывшихся Снов»… Безусловно, что я был горячо благодарен Людмиле за ее теплые слова о моем произведении, но, одновременно, я поостерегся делать каких-либо ненужных категоричных и «далеко идущих» выводов, совершенно справедливо рассудив, что ни к чему хорошему и конструктивному эти самые выводы, если они будут сделаны «на официальном уровне», меня не приведут. И, поэтому, я опять постарался забыть об «Аватаре» и о всех, связанных с этим фильмом, «пугающих» меня ассоциациях и «странноватых» ощущениях, весь целиком, в который, уже, раз, «окунувшись» в «работу над другими своими «творческими замыслами и идеями»…

И, в заключении, предваряющем «официальное рождение» романа «Планета Несбывшихся Снов», я желаю всем приятного чтения и не могу не добавить, что роман этот посвящается тем людям, которые безоговорочно продолжают верить в красивую и, скорее всего, бесконечно верную сентенцию, говорящую о том, что: «Миром правит Любовь — как самое светлое, самое чистое и самоотверженное из всех Человеческих Чувств!»..

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Планета Плева. Крона Ракельсфага. Деревья и Болото. Примерная расстановка сил

Высокая стройная красавица осторожным неслышным шагом пробиралась глухой ночной порой по одной из боковых тропинок Ветви. Юную красавицу звали Гера и с ее ослепительной красотой не могла сравниться ни одна из девушек и женщин Племени Семи Ветвей, да, пожалуй, и всех Деревьев.

Этой влажной дождливой ночью, накануне начала месячника Зеленых Молний, Геру подняло некое странное предчувствие, внезапно прервавшее ее крепкий освежающий сон. Словно бы чей-то незнакомый, необычный, никогда не звучавший на ветвях Деревьев, но очень красивый и приятный мужской голос, позвал Геру по имени и хотел сообщить о чем-то важном и давно наболевшем. Не отдавая себе ясного отчета в том, что делает и куда собирается идти, она незаметно, стараясь не разбудить домочадцев, покинула уютное родовое дупло в час глухой полночи, когда на Ветвях безраздельно правили бал хищные голодные чудовища и человека подстерегали невероятные лики тысяч ужасных и экзотических смертей. Будучи отлично осведомленной о неслышно бушевавшем на Ветвях карнавале монстров, Гера, тем не менее, не испытывая даже самого слабого намека на сомнения и страх, решительно зашагала прочь от материнского ствола Дерева в сторону обрыва над Бездной, до которого нужно было преодолеть около километра. Бездна, как ей было хорошо известно, невольно начинала притягивать к себе каждую девушку Деревьев после того рокового момента, когда той исполнялось девятнадцать лет.

Стояла весна, и ее концентрированные запахи обволакивали Геру сверху и снизу, справа и слева, с фронта и с тыла, невидимым, но плотным коконом. Атакующий девушку шторм запахов состоял, прежде всего, из сладких нежных ароматов распускавшихся повсюду цветочных бутонов.

Ненавязчиво щекотали девичьи ноздри острые мускусные испарения гигантских улиток-смоломазов. Неповоротливые улитки презрели опасность оказаться съеденными многочисленными древесными хищниками, и смело покинули свои укромные убежища ради брачных игр на блестящей росистой коре.

Восхитительно кружило голову медовое амбре нектаровой пыльцы, щедро сыпавшейся с крыльев громадных ночных бабочек, как и смоломазы, самозабвенно занимавшихся этой безумной весенней ночью любовью.

Сотни других, пока еще очень слабых, не смешивавшихся друг с другом в силу собственной первозданности и уникальности, тонких и сладких испарений, дополняли роскошно и грандиозно сотканную обонятельную Весеннюю палитру.

Казалось, что и сам, собственно, воздух, рождаемый глянцевито сверкающими листьями Деревьев, оживал в эти весенние ночи, приобретая неповторимую легкость и своеобразную бархатистость. Весенний воздух, словно бы несмело, но настойчиво касался обнаженных плеч Геры мягким ласковым гладящим движением, вызывавшим по всему стройному девичьему телу теплую волну почти незаметного возбуждения и инстинктивное неясное желание ласок любимого человека, которому до сих пор, увы, еще пока не суждено было родиться на Ветвях Деревьев.

В голове красавицы ни на секунду не утихало слабое головокружение, возникавшее обычно после хорошего глотка золотистого забористого вина из перебродившего сока лепестков цветов лае. Весна воистину и по праву считалась самым чудесным временем года на всех Деревьях и Гера, равно, как и остальные древесные жители, каждую долгую зиму с нетерпением ожидала ее наступления. Она неизменно приходила в состояние тихого восторга, когда на Деревья, наконец, являлась эта волнующая волшебная пора.

Даже сейчас — с приходом девятнадцатой по счету весны в жизни Геры, душу ее не омрачали никакие нехорошие предчувствия. Бесспорно, великолепным, несмотря на все скрывавшиеся в нем плотоядные ночные ужасы, казался мир, окруживший Геру в эту теплую и влажную первую весеннюю ночь, чтобы хоть на секунду позволить себе задуматься о том, что, возможно, могло ожидать ее через минуту или ровно через месяц…

Девушка внезапно остановилась, почувствовав присутствие где-то совсем рядом, в каких-нибудь двух-трех метрах, неподвижно притаившегося в кромешном мраке крупного теплокровного существа, несомненно, внимательно наблюдавшего за ее движением по Ветви. Через секунду-другую Гера догадалась, кто именно прячется в темноте и сразу после узнавания невольно, чуть насмешливо, улыбнулась и негромко произнесла:

— Не понимаю — отчего тебе не спится, Гефест?! Или тебе захотелось быть высосанным Голубым Барикбайдом, а может — задушенным Коричневым Бокбейротом?!

Из-за ближайшего листа, вертикально росшего на трехметровую высоту прямо из старой морщинистой коры Ветви, вышел хромой на правую ногу одноплеменник Геры — кучерявый, коренастый и мускулистый парень по имени Гефест. Коленные связки правой ноги ему два года назад перекусил мерегул — довольно распространенный на Деревьях хищный вид паука-сальпуги, чьи отдельные экземпляры в весе иногда достигали восьмидесяти килограммов. В честь начала Весны Гефест украсил густые черные кудри, покрывавшие его буйную голову, кусочками сгнившей древесины, светившимися неброским желто-сиреневым светом. Но неброскость свечения гнилушек с лихвой восполняли вплетенные вперемежку с ними смертельно ядовитые грибы камечеры, среди ночной темноты испускавшие поразительное по красоте и яркости алое сияние. Гефест давно уже был безнадежно влюблен в Геру, что не являлось ни для кого секретом во всем Племени Семи Ветвей. Кстати сказать, у Гефеста на этом нелегком и потенциально безнадежном поприще насчитывалось, по меньшей мере, полтора десятка соперников, что его, однако, ничуть не смущало (так же, как и каждого из соперников).

— Стань моей женой, дочь своих родителей и я буду дарить тебе блаженство каждые день и ночь в течение всей нашей совместной жизни! — безаппеляционным тоном произнес Гефест дежурную фразу ритуального брачного монолога, традиционно лившегося соловьиными переливами из многих мужских глоток в весенний период на Ветвях Деревьев.

— Я не люблю тебя, Гефест! — твердо ответила Гера и тихо рассмеялась обидным смехом, решительно шагнув вперед, прямо на незадачливого поклонника, загородившего узкую тропу. Как она и предполагала, Гефест с торопливостью, в которой не наблюдалось ни гранма предупредительности, шарахнулся в сторону, безжалостно ломая печально захрустевшие молодые нежные листочки, распустившиеся буквально несколько часов назад.

Гера, не останавливаясь и не оглядываясь, пошагала дальше, по одному ей известному маршруту. Она не затормозила даже тогда, когда Гефест крикнул ей вслед голосом, полным боли и оскорбленной мужской гордости, фразу, вполне могущую оказаться злым пророчеством:

— Тебя, жесткосердная и несчастная гордячка, ждет неминуемая Золотистая Гибель и не позже, чем через месяц ты вся без остатка прольешься в бездонные топи Великого Болота!

Гера лишь слабо улыбнулась на слова Гефеста, но в темноте ночи безрассудная улыбка ее не была видна, точно так же, как и никто не сумел бы различить горькое и вместе с тем отчаянно смелое выражение, на мгновенье, мелькнувшее в огромных ярко-зеленых глазах самой прекрасной девушки Деревьев. Не замедляя скорости, она продолжила свой путь к краю Бездны, куда через месяц ее могла унести беспощадная Золотистая Гибель, но которой она нисколечко не боялась и психологически каковую давно приготовилась встретить лицом к лицу с бесстрашным и независимым видом. Инстинктивно Гера чувствовала, что где-то в самой глубине ее парадоксально устроенного организма уже начинали бурлить Золотистые Соки. Именно поэтому на интуитивном уровне она твердо была уверена, что ей не грозят никакие ночные хищники, никогда не нападавшие на начинавших «бродить» девушек Деревьев. Сроки самых красивых бабочек пока еще не пришли — у Геры впереди оставалось достаточно времени, чтобы сделать окончательный выбор между жизнью и смертью.

Теплое бархатное покрывало ночи, под завязку напоенное весенними ароматами, надежно пока укрывало золотоволосую красавицу от всевидящего призрака Золотистой Гибели. Гера, совершенно забыв недавнюю встречу с мелочно мстительным Гефестом, всецело отдала свою сильную и смелую душу во власть традиционному восторженному порыву, связанному с приходом Весны. Первая весенняя ночь получилась особенной, оказавшись подкрашенной и озвученной тем необычным сновидением, что внезапно разбудило ее и заставило пойти на самую кромку Бездны, куда обрывался чудесный и удивительный мир Людей на Деревьях — самых больших Деревьев во всей обитаемой Вселенной. Они являлись не только самыми большими, но и самыми совершенными и самыми великолепными. Особенно ярко, эти два несомненных качества Ракельсфагов (так назывались Деревья) проступали наружу весной, когда их величественные силуэты, поднимавшиеся вертикально вверх на многокилометровую высоту, покрывались сплошным белоснежным цветом, отражавшимся видением ничем не запятнанной свежей, вечно юной и безмятежной красоты на фоне сумрачной поверхности Великого Болота, сотнями километров мерзко пахнувшей жижы, окружавшего компактно росшие Деревья. И коренные обитатели Великого Болота всегда с ненавистью, и черной завистью смотрели на Деревья по той простой причине, что знали о живущей на их ветвях Большой Любви, которая никогда не удостаивала своим посещением поверхность и бездонные трясины Болота, а также его берега, заросшие густыми джунглями, заселенными кровожадной жестокостью, изощренным коварством и непреходящим страхом…

Планета Земля. Джон Гаррисон

Той же самой ночью, где-то на Земле, в узкой холостяцкой кровати неожиданно для себя, проснулся двухметровый бывший космический десантник, а ныне студент выпускного курса факультета Космической Зоологии Московского Университета, Джон Гаррисон и внезапное пробуждение его, как и далекой и неведомой ему красавицы Геры, оказалось напрямую связанным с, будто бы наяву, позвавшим его голосом, соответственно — женским голосом. Необычным, никогда не слышанным им на Земле, очень красивым и фантастически мелодичным. Джон сел на кровати и полубессмысленно уставился в окно — на мириады сияющих в фиолетовом бархате ночи далеких звезд. Казалось, что чудесный женский голос, чьи отзвуки только-только растаяли в холостяцкой спальне Джона, преодолел миллионы световых лет с одной из этих звезд лишь для того, чтобы он его услышал и проснулся.

«Какой красивый сон!» — подумал Джон и невольно улыбнулся. Но, по старой десантной привычке, он постарался побыстрее избавиться от сентиментального настроения, не имевшего никаких зримых корней в окружающей реальности, и уже через несколько секунд полностью переключился на анализ текущей обстановки, переполненной множеством проблем, главными из которых Джону показались его вчерашняя ссора с некоей Мариной Баклевски и сегодняшний предстоящий экзамен по Основам космической зоологии. Марина Баклевски считалась, вроде бы, как его девушкой уже на протяжении почти семи месяцев, и он даже подумывал сделать ей предложение, а сегодняшний экзамен предстояло сдавать профессору Солонцу, являвшемуся личным заклятым врагом Джону Гаррисону. В случае завала означенного экзамена под большим вопросом могло оказаться само дальнейшее пребывание Джона на своем знаменитом факультете.

Джон откинулся назад, опершись широкой мускулистой спиной о прохладную стену и вдруг опять поймал себя на мысли о том, что вновь с удовольствием воспроизводит в памяти звуки таинственного и чарующего женского голоса, прилетевшего с какой-то дальней-предальней звезды. Чисто машинально задержал он взгляд на далеких созвездиях, трепетно мерцавщих среди ночных небес и в голове его родилась шальная мысль: «Наверняка я услышал голос неизвестной нашим космозоологам представительницы уникального вида особой космической сирены или звездной русалки! Звездная русалка позвала меня за собой — безоглядно нырнуть в космический омут, где она меня насмерть защекотит и откуда мне не вынырнуть!». Джон негромко рассмеялся спонтанно родившейся необычной фантазии, а затем всерьез на себя разозлился и решительно вернулся к трезвому анализу текущей обстановки. Посмотрев на часы, он убедился, что было еще только три часа ночи и до подъема оставалось добрых двести сорок минут, которые смело можно было посвятить крепкому и освежающему сну, так необходимому перед ответственнейшим экзаменом. Джон резко принял горизонтальное положение и, укрывшись одеялом с головой, немедленно уснул, не подозревая о том, что слышал он сейчас голос собственной судьбы, ждущей его впереди и звавшей поскорее встретиться с собою, пока она окончательно не растворилась среди света звезд и навеки оказалась бы потерянной для него…

Планета Плева. Великое Болото

Багрово-оранжевый свет ночного спутника скупо проливался, ничуть не согревающими лучами, на поверхность Великого Болота, нарисовав по всей его необъятной площади причудливую и жуткую картину поразительно сочетавшихся светотеней, смутных штрихов и неясных бликов, в цветовой основе которых, безусловно, лежала зловещая багровая палитра лучей ночного солнца Плевы (так называлась планета, на которой росли Ракельсфаги). И тут, и там по бескрайним болотным просторам одинаковым холодным безжизненным золотом вспыхивали сотни тысяч пар глаз — больших и маленьких, и очень больших, с одинаковым выражением лютой ненависти, жадно выискивающих добычу. Шипение различных тональностей — от едва слышного до гудящего басовитого, утробное чмоканье, злобно-насмешливое щелканье, почти астматические, крайне неблагозвучные стоны, хрип и храп, чавканье, гогот, визги, рычание, вопли ужаса и ярости, сумасшедший хохот и плач — нет возможности перечислить полностью и передать точно все составляющие звуковой какафонии, каковую создавали по ночам на Болоте бесчисленные легионы его обитателей. Миллионы их голосов, однако, время от времени безнадежно гасли и заглушались на фоне могучего дыхания самого Великого Болота, периодически содрогавшегося, словно бы в мучительном кашле, от самого дна, которого оно не имело, до поверхности, кишащей великим многообразием форм растительной и животной жизни. И тогда, в темном тяжелом воздухе над Болотом прокатывался громовой зловещий гул, в небо ударяли мощные грязевые гейзеры, там и сям надувались громадные пузыри и со страшным грохотом лопались — в такие моменты создавалось ощущение, что Болото бесилось само на себя за то, что ему выпала столь тяжелая судьба оказаться не чем-нибудь, а именно — Болотом, таким огромным, таким бездонным и таким безнадежно ужасным.

В описываемый нами момент, примерно в те же самые минуты, когда юная красавица Гера целенаправленно пробиралась среди кромешного мрака по своей родовой Ветви к ее конечному краю, а Джон Гаррисон у себя на Земле крепко спал в холостяцкой кровати, на одной из затерянных координат Великого Болота грозный, мудрый и свирепый Вождь Болотных Карликов Эгиренечик, по прозванию Лютый, задрав большую уродливую голову кверху, внимательно вглядывался в цветущую купу ближайшего Рагельсфага — того самого, на Ветвях которого жило племя Геры.

Эгиренечик стоял на широкой низкой болотной кочке, крепко упершись массивными кривыми ногами об ее ненадежную склизкую поверхность. Для большей устойчивости, гипертрофированно мускулистыми когтистыми руками он сжимал древко гарпуна, воткнутого точно в центр кочки. Безмолвного и сосредоточенного Вождя окружало десятка три хорошо вооруженных воинов, сидевших в крепких и легких плоскодонных лодках, целиком изготовленных из скорлупок семенных стручков Ракельсфагов. Длинные бороды карликов под светом спутника казались щетинистыми оранжевыми мочалками. Посверкивавшие фальшивым золотым блеском глазенки-буравчики с преданным благоговением, не мигая, смотрели на Вождя. Вождь пребывал где-то в недоступных простым воинам мысленных высях, парившим не ниже, чем на уровне цветущих крон Ракельсфагов.

Влажные ноздри Эгиренечика широко и интенсивно раздувались, с шумом вдыхая и выдыхая ночной болотный воздух, куда несколько минут назад начали примешиваться незаметно струившиеся с расцветших ветвей Ракельсфагов испарения только что родившейся высоко наверху Весны. Подобной силой обоняния среди племени Болотных Карликов обладали лишь Великие Вожди, одним из которых посчастливилось родиться Эгиренечику, хотя сам себе он не особенно завидовал. Будучи истинным сыном Великого Болота, он проклинал судьбу за то, что не родился одним из жителей Деревьев и ему никогда не придется полной грудью вдохнуть сладкий аромат настоящей Весны, небрежно дарившей жителям Болота лишь жалкие крохи от этого обонятельного великолепия, но зато с ни чем неоправданной щедростью отдающей себя целиком обитателям цветущих крон Ракельсфагов. Эгиренечик знал, что корни Деревьев растут прямо из дна Болота, что именно Великое Болото является матерью Деревьев, что именно оно кормит и поит Ракельсфаги, поддерживая их исполинскую мощь и надменную вызывающую красоту. А самое плохое, с точки зрения Эгиренечека, заключалось в том, что райскую беззаботную жизнь обитателям Деревьев дарило тоже Великое Болото, хотя эти капризные изнеженные ублюдки не являлись его сыновьями и дочерями. И в самый большой логический тупик Вождя ставило то необъяснимое и невероятное обстоятельство, что к истинным своим детям, к которым Эгиренечек по праву относил себя и все свое несчастливое племя, Великое Болото относилось с постоянной хладнокровной жестокостью, усугубляемой различного рода изобретательными и утонченными издевками, превращающими и без того не сладкую жизнь Карликов в настоящий Ад. Совсем не случайно мудрый Эгиренечик уже много лет назад пришел к выводу о том, что до тех пор, пока ландшафт Великого Болота портят торчавшие из него Деревья, окружающий мир будет оставаться несовершенным и уродливым.

Но не случайно было и то, что Эгиренечек без малого сто лет полноправно правил одним из самых свирепых болотных племен — он был очень умен. А сила ума у любого человека, будь он даже Болотным Карликом, проявляется, прежде всего, в наличии способности мужественно провести беспристрастную и честную самооценку собственным амбициям. Поэтому Эгиренечик прекрасно сознавал, что за внешней паталогической ненавистью к Деревьям и древесным жителям, в нем постоянно и неискоренимо жило жгучее неутолимое желание когда-нибудь попасть на ветви Деревьев и остаться там навсегда, без сожаления сменив зловонные ядовитые трясины на благоухающий цветочный сад. Еще он страшно сожалел, что у него нет крыльев, как у акклебатиан, которые иногда, скуки ради, залетали на нижние Ветви Ракельсфагов и дразнили затем воображение Эгиренечика рассказами о том, что они там видели, и с кем встречались. Акклебатиане являлись племенем береговых аборигенов Болота, таких же свирепых, как и сами Болотные Карлики, но в отличие от Карликов природа подарила акклебатианам мощные кожистые крылья, благодаря которым они могли подниматься на огромную высоту и в такие моменты с поверхности Болота казались совсем крохотными точками. Несмотря на столь существенное физиологическое различие между представителями двух болотных племен, они не являлись врагами друг другу, хотя и не считались союзниками. Во всяком случае, на неоднократные предложения Эгиренечика, обращенные к Вождю акклебатиан Самакко заключить тесный военный союз и совершить совместную экспедицию на Деревья, Самакко неизменно отвечал вежливым, но твердым отказом.

Однажды, лет тридцать назад, доведенный до отчаяния создавшейся в его чересчур умной голове ситуацией, Эгиренечик предпринял попытку достичь ствола одного из Ракельсфагов и попытаться взобраться на него, исключительно силами собственного племени. Яркое и жуткое воспоминание с такой силой невероятно реалистичной изобразительности нахлынуло на Вождя, что он вздрогнул, нарушив состояние полной статической неподвижности, в котором до сих пор находился и едва не сломал древко гарпуна конвульсивно дернувшимися руками. Невольно вздрогнули и воины, не спускавшие преданного взгляда с обожаемого Вождя. Эгиренечик, в свою очередь, снизошел до того, чтобы, наконец, посмотреть на них. Его выпученные глаза полыхнули свирепым оранжевым огнем и, как бы нехотя, приоткрывшаяся пасть прорычала:

— Только что наступила Весна — готовьте снасти для ловли Золотистого Дождя!

Воины подняли в воздух тяжелые гарпуны и дружно восторженно взревели первую фразу из главной племенной молитвы, посвященной их Славной Матери — Великому Болоту…

Когда начала редеть листва и сделалось немного светлее, Гера поняла, что она подходит к самому краю и приближается Бездна. Вскоре перед глазами девушки, как всегда неожиданно, распахнулось чистое ночное небо с горящим в его центре огромным оранжево-багровым глазом ночного светила Болбурга. Она увидела, как задрожал, заскользил вниз по росистой поверхности последнего листа Ветви багрово-алой звездочкой-слезинкой маленький, заблудившийся на краю Кроны лучик печального света Болбурга, и лист погас, сделавшись неразборчиво темным в ночном мраке. И Гера с любопытством принялась рассматривать прозрачную стену из холодного оранжево-багрового света единственного спутника Плевы, по суровым неукоснительно выполнявшимся законам местной физики, ни единым квантом своей излучаемой световой энергии не попадавшего на кроны Ракельсфагов, росшие тесной купой. Более чем своебразно устроенные широкие кожистые листья Деревьев решительно отторгали губительное для них ночное багровое сияние, начиная наверстывать упущенное ночью на первой же минуте туманного плевянского рассвета, с ненасытной жадностью поглощая живительный свет жарких лучей дневного светила планеты — Эльгмы. А по ночам, тем жителям Деревьев, которым по какой-либо причине не спалось, и они вдруг оказывались на краю Бездны, свет спутника приходилось наблюдать, как бы, со стороны.

Гера сделала еще шаг вперед и остановилась — дальше идти было опасно. Опасность скрывалась также и в том, что она стояла неподвижно на открытом месте. Ослепительно белая кожа ее тела и самосветящееся золото густых кудрей, волной ниспадавших до самой поясницы, представляли собой великолепную мишень для какого-нибудь крылатого ночного хищника, привычно промышляющего поблизости от Крон. Но Гера, не думая об опасности, устремила задумчивый взгляд вслед за падавшими отвесно вниз столпами багрового света на мир вне Деревьев. Мир этот, расстилавшийся неизмеримо глубоко внизу загадочной смутной пеленой, надежно скрывавшей собой чужую далекую жизнь, всегда манил живой острый ум Геры сокрытыми в себе недоступностью и таинственностью. Может быть, именно оттуда долетел до Родового Дупла Геры разбудивший ее сегодня ночью и позвавший за собой пленительный мужской голос. А может — она подняла голову выше, к слабо видневшимся в космических высотах звездам, голос прилетел оттуда, прямо из небес, располагавшихся бесконечно дальше, чем раскинувшийся чужой мир внизу в Бездне. Гера чутко прислушалась к гулким причудливым звукам, рождавшимся где-то там, в неизмеримой глубине таинственной Бездны, надеясь различить в их сонме зарождение волшебного голоса, в чьего обладателя она уже почти влюбилась. Но прошла минута-другая, и Гера, вздрогнув, словно бы очнулась. «Что это со мной?! Что за наваждение?!» — в общем-то, она была дочерью вождя и от отца ей, среди прочих качеств, передалась, в частности, почти педантичная рассудительность, резко отличавшая Геру от ее взбалмошных, эмоционально неуравновешенных подруг.

«Неужели это уже позвал меня Призрак Золотистой Гибели?!» — вслед за первыми двумя возник сам собою в голове третий вопрос и тут же на него прозвучал уверенный ответ: «Нет, не может быть!». И снова вопрос: «А — что же тогда?!».

В глубине лиственного тоннеля тропинки, откуда она только что пришла, послышалось мелодичное курлыканье саблехвостого мудачюга — очень жирного и очень вкусного млекопитающего-вегетарианца, являвшегося весьма желанным объектом местного охотничьего промысла. Видимо этот мудачюг тоже не выдержал необоримого душевного томленья и вышел на тернистую тропу любви. Привлеченная его курлыканьем, Гера на несколько секунд отвлеклась от созерцания Бездны и вызванных этим созерцанием рассуждений. Она даже, вслушиваясь в самозабвенное курлыканье мудачюга, подчинившись древнему охотничьему инстинкту, потянула из ножен, прикрепленных к поясу, обвивавшему стройную талию, тяжелый и острый боевой кинжал, но… Но ей внезапно пришлось забыть о мудачюге — из Бездны, с самого ее дна прилетел и ударился о левый висок красавицы, прикрытый блестящим золотым локоном, сгусток чьей-то мощной концентрированной ненависти. Сразу забыв о вкусном мудачюге, Гера резко повернулась божественно прекрасным лицом своим к ужасному лику Бездны, способной плеваться на много километров вверх бушующими в ней чудовищными страстями, уже много тысячелетий, не находящих кардинального выхода. Гера попыталась сделать невозможное и увидеть того обитателя Бездны, который неизвестно почему вдруг так страстно ее возненавидел. Но, естественно, она ничего и никого не увидела…

…Зато т о т ее увидел прекрасно благодаря тому, что она неосторожно остановилась у самого края Ветви, оказавшись в пределах видимости с поверхности Болота особенно зоркими его обитателями. В данном случае в роли такого зоркого болотного обитателя выступил не кто-нибудь, а — сам Вождь Болотных Карликов Эгиренечик, благодаря телескопическому устройству своих страшных оранжевых глаз, различивший обнаженную Богиню Деревьев с расстояния в несколько десятков километров (земных километров). Примерно, не менее литра кипящей пенистой слюны вылилось из клыкастой пасти Эгиренечека при виде почти обнаженной Геры. Он глухо яростно зарычал и поклялся самому себе, что обязательно заберется этой Весной на Дерево и: «…сделаю эту девку своей рабочей младшей женой!!!!!!!!!»…

Экзамен Джона. Акклебатиане

На экзамене Джону Гаррисону достался билет с вопросами, прозвучавшими для него равносильно приговору: 1). «Основные отличия Аналайской фауны от Земной»; и: 2). «Почему на планете Климберра не умирают люди?». Про «Аналайскую фауну», равно, как и планету Климберру, он, конечно, слышал не раз, но, ровным счетом, не знал, даже в самых общих деталях, ни о том, ни о другом. Ну а сама, собственно, постановка второго экзаменационного вопроса, связанного с удивительнейшей спецификой человеческой жизни на планете Климберра, прозвучала для Джона одним из наиболее парадоксальных и полных откровений за все прожитые им годы — он внезапно понял, что не имеет понятия не только об Основах космической зоологии, но и обо всей человеческой жизни.

Скорее всего, что сильное внутреннее смятение зеркально отразилось на выражении лица Джона — подобный вывод он сделал, мельком взглянув на экзаменатора, профессора Солонца, в чьих глазах открыто светилось глубокое злорадное удовлетворение. Эмоционально Джон, однако, никак не отреагировал на столь открытое проявление Солонцом неприязненного отношения к себе — в Джоне что-то надломилось сегодня рано утром. А точнее — в шесть часов. В шесть утра ему позвонили из КМБ (Комитет Межпланетной Безопасности) и сообщили, что хотели бы с ним встретиться сегодня прямо в деканате факультета для небольшой доверительной беседы. По душе Джона немедленно разлился тошнотворный мутноватый осадок, а в голове зазвучал назойливый зуммер тревоги второй степени. Наверное, именно поэтому-то он и стал несколько индифферентно относиться к перспективе возможного завала и — к стойкой антипатии, испытываемой по отношению к нему, тяжело больным, и во многих других отношениях, несчастным, профессором Солонцем. Тем более Солонц слыл не совсем нормальным человеком по той причине, что в углу его кабинета с незапамятных времен стояло огромное знамя из кроваво-красного бархата, обрамленное золотой бахромой и золотыми кистями. И на знамени этом, богатым золотым же шитьем был насквозь прошит профиль головы человека, умершего более тысячи лет назад, Человек этот являлся создателем огромного государственного образования под названием Советский Союз, также канувшим в Лету вслед за своим создателем более тысячи лет назад. Джона инстинктивно отпугивало странное древнее знамя и изображение головы лысого человека на нем с очень умным и внушительным лицом. Ходили слухи о том, что в современной Космической России таких, как Солонц, насчитывалось несколько тысяч человек и они создали целую полутайную-полуявную организацию, с которой, якобы, была тесно связана КМБ.

К неприятным мыслям о воскресших коммунистах нет-нет, да и примешивалось воспоминание о сегодняшнем красивом, но загадочном сне, заключительным штрихом, дополнявшим картину кавардака, царившего у Джона в голове. «Когда-нибудь-то отстанут от меня КМБ-эшники?!» — в отчаянии захотелось закричать Джону, и он едва-едва не застонал вслух.

Профессор Солонц громко, не стесняясь присутствия пятерых студентов, отхлебнул из стоявшего перед ним высокого бокала какого-то, по всей видимости, лекарственного пойла, яркого ядовито-зеленого цвета. Старый преподаватель неторопливо прополоскал им полость рта, слегка надув при этом дряблые щеки и затем уже пойло оказалось им, в конце-концов, проглоченным. «Какая же он все-таки невоспитанная свинья!» — убежденно подумал Джон о старом профессоре и углубился в дремучее содержание попавшихся ему вопросов, автоматически водя кончиком пера по чистому листу бумаги.

Прошел час, а на экзаменационном листе Джона не появилось ни одной членораздельной фразы. Студенты один за другим беседовали с Солонцем и вполне счастливыми покидали аудиторию. Постепенно приближалась очередь Джона. Вскоре он услышал свою фамилию, поднялся и сомнамбулической походкой направился к столу экзаменатора или, может быть, экзекутора.

Как ни странно, между ними началась довольно оживленная беседа, смысл которой постоянно от Джона ускользал, словно бы его отделяла от Солонца густая полоса тумана, в которой безнадежно вязли любые звуки, блекли краски и гасились эмоции. Он очнулся вместе с заключительным вопросом Солонца, прозвучавшим холодно и сухо:

— Итак, последний шанс, Гаррисон — основное отличие фауны Аналаи от земной?!

Джон Гаррисон посмотрел на профессора взглядом жертвы инквизиции на своего палача. Лоб Джона покрылся вертикальными морщинами, где-то под сводами черепа что-то скрипнуло от адского умственного напряжения. Возможно, что это скрипнули сжавшиеся со страшной силой челюсти Джона. Бедняга смятенно смотрел на каменное лицо профессора Солонца и с нарастающим ужасом постепенно постигал ту непреложную и страшную истину, что ему пришел конец — он вчистую завалил Основы Космической Зоологии и автоматически исключался с пятого курса одного из самых престижных и знаменитых университетских факультетов мира.

— Вы свободны, Гаррисон! — отчеканил Солонц, — Надеюсь с вами больше никогда не увидеться.

Двухметровый Гаррисон медленно поднялся, машинальным движением пригладил густое каре светло-русых волос и, не произнеся ни слова, вышел из экзаменационной аудитории, сделавшейся его эшафотом. Двухчасовая пытка экзамена закончилась непоправимой полной катастрофой для студента — одним студентом стало меньше на свете. Сидевшие в аудитории и ждавшие своей очереди однокашники Джона проводили атлетически сложенную широкоплечую фигуру «срезавшегося» товарища сочувственными взглядами.

В коридоре Джона обступили с одним и тем же вопросом:

— Ну, как, Джон?!

Среди кругом обступивших его однокурсников, Джон заметил Марину Баклевски, смотревшую прямо ему в глаза виноватым сочувствующим взглядом. Джон криво усмехнулся персонально ей и вместо ответа, молча провел, вплотную сложенными двумя пальцами, поперек горла. Установилась гробовая тишина. Стройная темноволосая симпатяшка Марина, испытывавшая, видимо, большую неловкость и раскаяние за нелепую вчерашнюю ссору, неуверенно произнесла:

— Ты так-то не убивайся, Джо — может еще все обойдется…, — и быстро, негромко, так, чтобы ее никто ясно не расслышал, добавила: — Прости меня, дуру, за вчерашнее — я не хотела так…

— Может быть, и обойдется… Прощаю… — деревянным голосом произнес Джон и слабо улыбнулся Марине. Улыбка получилась не только слабой, но и печальной. Смысл этой печали угадывался легко — отличница и красавица Марина через неделю улетает проходить преддипломную практику на великолепную курортную планету под названием Сайинландж. И вместо Джона с ней полетит ублюдок Соколовский, а Джона жестокая судьба выметает прочь из университета в полную неизвестность, да к тому же еще неприятно связанную с сегодняшним утренним звонком из КМБ. Джон сжал огромные кулаки, испустил вздох отчаяния и быстро пошагал в сторону деканата. Марина больше не нашлась, что сказать ему в утешение. Ей тоже не хотелось лететь с Соколовским, но… увы…

… — Увы! … Мимо орбиты Плевы чересчур много проходит маршрутов пассажирских челноков, так что я ничего не могу гарантировать! — говоривший акклебатианин сокрушенно развел руками, растопырив при этом пальцы с такой силой, что эластичные кожистые перепонки между длинными массивными пальцами натянулись и потемнели.

— Осторожнее, Боке! — посоветовал говорившему его собеседник. — Ты так разволновался, что легко можешь повредить перепонки!

Боке озадаченно уставился на перенапрягшиеся перепонки и раздраженно заметил:

— Мне сейчас не до шуток, Самакко. Через день-два начнется месячник Зеленых Молний, и работники на фермах начнут превращаться в малиновых голинниц, цомболли и прочую нечисть, а ароэ придется выковыривать нам с тобой!

Алые глаза Самакко иронично потемнели. Ловко поймав липким языком пролетавшую мимо сахарную муху, он улыбнулся и успокоил темпераментного неопытного Боке:

— У подобных мутаций очень большой срок и серьезная, ярко выраженная, предварительная клиника. Так что всегда есть время отправить мутирующего раба в кухонный котел. К тому же, от наших друзей с Орбиты поступила новейшая вакцина.

— Вакцинам верить нельзя!

— Тем не менее, в ходе испытаний она зарекомендовала себя великолепно. Гарантия исчисляется восемьюдесятью процентами…

В широко распахнутое окно влетел внезапный порыв вечернего ветра, а вместе с ним — крупный пятнистый жук «сандалез», считавшийся среди местных гурманов большим деликатесом. Редкое насекомое принялось озадаченно кружить по комнате, испуская при этом невероятно аппетитные запахи. Зубастые пасти Боке и Самакко моментально наполнились желтой прозрачной слюной и не в силах сдержаться, оба собеседника одновременно прыгнули за призывно жужжавшей закуской. Щелкнули мощные челюсти и пятнистый «сандалез» аккуратно раскусанный пополам в воздухе, с приятным хрустом разжевался проголодавшимися Боке и Самакко. Они вновь уселись в кресла друг напротив друга для продолжения прерванной деловой беседы, но после «сандалеза» аппетит у обоих разыгрался не на шутку, и вполне логично прозвучали слова старшего по возрасту и более опытного Самакко:

— Я думаю — деловые разговоры мы продолжим после ужина. Тем более, что и светило уже — низко.

Голодный, как новорожденный цомболли, Боке согласно закивал головой, тем более, что и светило, действительно, опустилось достаточно низко, да и жрать хотелось так, что можно было ненароком вцепиться клыками в нежное и вкусное горло собеседника. Все-таки он был еще слишком молод и несдержан, этот Боке.

Пока Самакко вызывал по внутренней телефонной связи официанта, Боке отвернулся к окну. Вид вечернего плевянского неба, как обычно, погасил его каннибальский порыв. К тому же вдали, в толще багрово-синего закатного воздуха впервые за последние несколько месяцев мелькнули величественные силуэты Ракельсфагов — королей растительного мира Плевы, деревьев, равных которым не найдется во всей Вселенной. А видно их стало потому, что волшебные весенние ветры начали очищать воздух над Болотом от постоянных зимних туманов…

Знакомство Джона с Брэдли Кинноном

Секретарша в деканате при появлении Джона, посмотрела на него почему-то испуганно и торопливо сказала ему:

— Иди быстрей — тебя давно ждет декан!

— Зачем? — удивленно поднял брови Джон, а сам тревожно подумал: «Неужели эти твари из КМБ уже здесь?!».

— Откуда я знаю! — без какого-либо намека на теплоту в голосе ответила секретарша и нарочито отрешенным взглядом посмотрела куда-то мимо Джона.

Лишь только он постучался в двери кабинета декана, оттуда моментально громыхнуло нетерпеливое:

— Да-а-а!!!

Джон отворил дверь и вошел в хорошо знакомое «внутрь». «Внутри», кроме декана оказался незнакомый Джону молодой мужчина. «КМБ-эшника», взглянувший с доброжелательным любопытством на вошедшего студента, мужчина, не напоминал. Декан сдвинул густые брови и опять громыхнул:

— Проходи, идиот! Садись!

«Это что-то новенькое!» — мелькнуло в голове Джона — за пять лет учебы, в деканате ему впервые предложили присесть. Да еще после такого катастрофического завала. Правда его почти по отечески обозвали «идиотом» с ласковыми грубоватыми нотками в голосе, и это в какой-то степени обнадеживало. Обнадеживало в том плане, что декан пока еще не превратился подозрительно быстро в индифферентно-холодного интеллигентного человека.

Джон присел на краешек жесткого стула для посетителей. Декан откинулся в своем кресле на спину, закинул ногу за ногу и, шумно выдохнув застоявшееся в легких облако углекислого газа, приветливо произнес:

— Знакомьтесь, это — Брэдли Киннон, профессиональный зоолог, гражданин суверенной республики Ганикармия — крупнейшего государства планеты Плева. Это — Джон Гаррисон, студент пятого курса нашего факультета, разгильдяй, каких свет не видывал.

Гражданин крупнейшего государства планеты Плева Брэдли Киннон не выдержал и весело рассмеялся специфическому «солдафонскому» юмору декана, сразу расположив в свою пользу от природы недоверчивого Гаррисона. Но, правда, самому Джону нисколько смешно не сделалось, а даже напротив — настроение его, и без того неважное, почему-то заметно еще более ухудшилось. Он мрачно произнес на слова декана:

— Бывший студент. Я только что завалил Солонцу.

— Декан пока еще я, а не Солонц. И мне решать, кто здесь бывший, а кто — настоящий! — он нервно дернул той ногой, что лежала сверху и добавил: — Тебе представился уникальный шанс пересдать Солонцу и закончить факультет дипломированным специалистом.

— Я должен кого-то убить? — зло и неуместно пошутил Джон.

Декан бешено дернулся всем своим большим туловищем, но сидевший рядом Брэдли опередил и пресек возможные непредсказуемые действия импульсивного, как все космические зоологи, декана, словами, произнесенными очень спокойным голосом:

— Руководство вашего факультета любезно согласилось предоставить Вас, Джон нашей Ассоциации Зоологов для прохождения двухмесячной преддипломной практики на планете Плева.

— Ну и что? — не понял Джон.

— Когда ты оттуда вернешься, — не мог не вмешаться декан, — то пересдашь Солонцу экзамен.

Джон недоверчиво улыбнулся, не спуская изумленного взгляда с декана. Через секунду он не сдержался и воскликнул:

— Да хоть к черту на рога, Александр Иванович!!!

— Тихо, тихо, тихо! — поднял руку по-прежнему раздраженный декан, вследствие чего вновь получил возможность говорить корректный житель планеты Плева Брэдли Киннон:

— Если Вы, в принципе, согласны, Джон на наше предложение, то забудьте, прежде всего, сегодняшний экзамен. Любой экзамен, это — лотерея и не более того. Но, чтобы быть до конца честным, мы рассчитывали на ваше согласие, если говорить, положа руку на сердце, потому, что у вас просто нет другого выхода. Дело заключается в том, что несколько студентов, сдавших экзамен Солонцу, категорически отказались лететь на Плеву, — в этом месте своего монолога Брэдли сделал паузу и испытующе посмотрел на Джона, но, не увидев в глазах студента никакого намека на тревогу или естественную настороженность, продолжил: — Немаловажным аргументом в вашу пользу следует также считать то обстоятельство, что на Плеву надо лететь хорошо подготовленным, в первую очередь, физически. А вы, Джон, в этом плане намного превосходите всех своих сокурсников. К тому же у вас есть… опыт… э-э-э… Ведь есть? — Брэдли отчего-то смутился.

— Да, есть. До поступления на Факультет я три года служил в спецвойсках на Байкотане! — ответил Джон.

— Великолепно! — Брэдли удовлетворенно потер ладонь о ладонь, и в темных продолговатых глазах плевянина появилось странное мечтательное выражение.

Это выражение исчезло, когда Джон задал не совсем тактичный с точки зрения декана вопрос:

— А почему все студенты категорически отказались проходить практику на Плеве?

— Я же сказал, — быстро ответил Брэдли, — там будет трудно. Практика планируется проводиться в девственных лесах Диких Территорий. Там довольно опасно…, — тут Брэдли позволил себе улыбнуться и добавил: — Но думаю, что, во всяком случае, не опаснее, чем на Байкотане. А главное, что вам, Джон там будет очень интересно, я за это ручаюсь…

Внимательно слушая плевянина, Джон внезапно почувствовал, что ему сделалось как-то не по себе — совершенно загадочное предчувствие холодной змейкой заползло в душу и сразу свило там стационарное гнездо из неприятных сомнений. «Не связан ли все-таки этот Брэдли с КМБ?!» — сам собою возник в голове Гаррисона тревожный вопрос. Во всяком случае, он точно понял — с появлением плевянина Брэдли Киннона в жизни Джона Гаррисона, для него — для Гаррисона это означало какую-то большую опасность. И вовсе не оттого, что ему прямо указывалось на возможные предстоящие трудности, неизбежно сопровождающие прохождение преддипломной практики на планете Плева, нет — корректно беседующий с ним сейчас достаточно симпатичный и, скорее всего, неплохой человек по имени Брэдли Киннон представлял собой всего-лишь символ притаившейся где-то в недалеком будущем реальной угрозы для жизни Джона Гаррисона. Три года жестокой войны на Байкотане научили Джона безошибочно чуять приближавшуюся к нему смерть, какое бы причудливое или безобидное обличье она не принимала…

Он очнулся, поймав себя на том, что пристально и цепко смотрит прямо в темные продолговатые глаза симпатичного инопланетянина, где плескалось полное смятение, вызванное страшным подозрительным взглядом Джона.

… — Ты уснул что-ли, Гаррисон?! — раздался вопрос декана, заданный злобным голосом и Джону сделалось стыдно за то, что он, возможно, обидел и напугал ни в чем не виноватого человека, прилетевшего, к тому же, с другой планеты.

— Никак нет, Александр Иванович! — машинально ответил Джон и улыбнулся Брэдли извиняющейся и подкупающей в своей искренности улыбкой. — Я с удовольствием полечу на планету Плева — мне очень надоела скучная жизнь на Земле.

Акклебатиане

Боке и Самакко ужинали в служебной столовой, которая в этот час была пуста. В распахнутые из-за духоты окна вливался свежий воздух, наполненный аппетитными запахами множества дичи, шнырявшей под темными сводами вечернего леса. По отполированному деревянному полу, то и дело пробегали причудливые багрово-синие тени, вызываемые к жизни предзакатной пульсацией дневного плевянского светила.

Ужин проходил в полном молчании — во время еды акклебатиане именно поглощали пищу, а не разговаривали. В данном случае бешеными темпами пожирался зажаренный в собственном соку жирный бок-бейрот. Боке и Самакко острыми когтями отрывали аппетитные куски мяса от хорошо прожаренной туши и без промедления отправляли их в пасти. Глаза обоих ежесекундно вспыхивали при этом бешеными зелеными огоньками.

Насыщение наступило примерно через час, когда от бок-бейрота остались лишь одни несъедобные желчные камни. Боке и Самакко с раздувшимися животами откинулись на спинки кресел и блаженно прикрыв глаза жесткими ворсистыми веками отдались на несколько минут во власть сладостной отрыжки.

Затем, когда буря, вызванная в желудках и кишечнике жирным мясом бок-бейрота улеглась и официант принес дессертное легкое вино и глянцевито сверкавшее варенье из полосатых сахарных мух, Самакко сообщил Боке умиротворенным доверительным тоном:

— Дело в том, коллега, что у нас появились сведения — с Материка готовится экспедиция на Деревья.

— Ну и прекрасно! Нам тоже нужны рабочие руки! — Боке иронично позволил себе рассмеяться.

Но Самакко прервал его смех очень серьезным тоном:

— Очень многочисленная экспедиция, Боке. И очень хорошо вооруженная. Лично мне она напоминает небольшую армию. Самым угрожающим признаком выглядит то обстоятельство, что эта экспедиция планирует свою высадку здесь к началу периода Синих Дождей и Зеленых Молний…

— Да ведь они же все здесь мутируют! — воскликнул пораженный Боке.

— В том-то и заключается весь фокус! — задумчиво произнес Самакко и Боке неожиданно пришел к выводу, что тот знает о готовящейся экспедиции гораздо больше, чем предпочитает говорить вслух.

Они оба помолчали несколько секунд, почти бессмысленно пялясь в раскрытые окна, на все еще видные вдали силуэты Ракельсфагов. Первым нарушил молчание Самакко:

— Дело в том, уважаемый Боке, — он сделал небольшую паузу, постаравшись тем самым подчеркнуть важность той информации, какую собирался сообщить после паузы, — что эта экспедиция будет проводиться под эгидой Межгаллактического Общества охраны редких и исчезающих животных и растений.

Боке от удивления клацкнул клыками с такой силой, что даже высек небольшую стайку ярких зеленоватых искр. И оба собеседника вновь молча уставились в открытые окна на далекие Деревья. Теперь первым нарушил затянувшееся молчание Боке:

— Но это же вполне может означать конец нашим фермам, всему нашему бизнесу! Они же, эти вонючие межгаллактики начнут совать свои длинные любопытные носы в каждый барак и спрашивать у рабов: удовлетворяет ли тех зарплата и условия жизни?! — Боке резко умолк, пораженный сделанным им еще одним неожиданным и страшным выводом.

— Ну, ну, не пугайся так Боке раньше времени! — Самакко слегка осклабился. — Наши лучшие бойцы, включая, кстати, твоего брата, уже находятся в лагерях подготовки на всех тех планетах, где готовят людей для Экспедиции на Наши Деревья. Мы разработали хорошие контрмеры, и я почти уверен, что большинство членов этой вшивой экспедиции будет прилежно трудиться на полях ароэ, а не развлекаться, праздно прыгая по ветвям Ракельсфагов! — Самакко осклабился еще сильнее.

Боке ничего ему не ответил, угрюмо раздвинув в стороны кожистые складки, призванные защищать от жары и холода широкие влажные ноздри. Боке, просто-напросто, не мог заставить себя полностью поверить в эффективность контрмер, о которых, не особенно вдаваясь в детали, намекнул Самакко. А Самакко вдруг порывисто поднялся из-за стола и быстрым шагом подошел к бревенчатой стене столовой. Боке удивленно посмотрел на него:

— Ты чего?!

Самакко озабоченно провел когтистым пальцем по поверхности одного из бревен, истекающей зеленоватой смолой и озабоченно произнес:

— Мне никогда не нравилась в качестве строительного материала древесина карисаины. Смотри, уже тридцать лет, как построено это здание, а бревна с каждым новым месяцем Зеленых Молний становятся все смолистей и температура их неуклонно повышается. Хорошо, если они просто загорятся, а вдруг — взорвутся? Ты когда-нибудь видел, как от старости взрывается дерево карисаины?

— Нет, не видел, Самакко! — мрачно ответил Боке, все глубже погружаясь в мир серьезных сомнений относительно искренности предейдора Самакко. — Мне сейчас не до этих дурацких проблем, связанных с паршивыми свойствами какой-то карисаины. И, вообще, мне пора лететь к своей девочке! — Боке расправил широкие кожистые крылья и грациозно выпорхнул в одно из широких и высоких окон столовой. Самакко проводил его полет долгим завистливым взглядом, так как сам лишился возможности «летать к девочкам» четыре года назад — во время одной очень неудачной ночной охоты и крылья, и яйца ему откусил голодный цомболли — один из самых страшных сухопутных хищников планеты Плева.

В деканате

Декан, Брэдли и Джон сидели втроем в демонстрационном зале, располагавшемся в помещении деканата и внимательно рассматривали на большом экране цветные слайды, привезенные Брэдли. На слайдах были изображены наиболее часто встречающиеся ландшафты планеты Плева, а также — наиболее характерные представители местных флоры и фауны. Содержание слайдов очень популярным языком пояснял Брэдли Киннон, декан выслушивал зоолога достаточно равнодушно, а вот Джону нисколько не становилось легче от пояснений плевянина, хотя тот изо всех сил старался по ходу этих объяснений не акцентировать внимание слушателей на крайней, можно даже смело сказать, вопиющей ненормальности всей плевянской экологической системы. Холодный пот прошибал Джона каждый раз, когда на экране появлялся очередной слайд, как правило, выглядевший «похлеще» предыдущего.

— Бенкель — летающий тарантул, плотояден, вес до пятисот килограммов, очень опасен, распространен повсеместно во влажных лесах экваториальной части Диких Территорий. Отдельные экземпляры, увлекаясь в погоне за добычей, залетают далеко на север, так что членам нашей экспедиции, на всякий случай, надо быть готовым к встрече с этим видом насекомого…

— Так это все-таки насекомое? — не сдержался и перебил плевянина Джон.

— Да, это — насекомое и, к сожалению, не самое мелкое на Плеве. Я бы даже добавил, что далеко не самое мелкое! — нарочито индифферентным тоном пояснил Брэдли. — Их великолепно бьет гранатомет. Только целиться нужно точно между глаз. А все гранатометы у нас оснащены лазерными прицелами. Я думаю, Джон, что вам этот вид оружия хорошо знаком?

— Безусловно! — мрачно кивнул Джон, не сводя взгляда с экрана, где появился очередной слайд с изображением нового представителя плевянской фауны.

При виде очередного животного в своем кресле немного подпрыгнул даже невозмутимый декан.

— Цомболли! — почти с нескрываемой гордостью представил невероятно громадного и фантастически жутко выглядевшего монстра Брэдли. — Крупнейший сухопутный хищник планеты — отдельные виды достигают в весе до тридцати пяти тонн. Необычайно опасен и широко распространен в зоне действия нашей экспедиции…

Демонстрация длилась еще час, в ходе которой перед глазами зрителей сплошной пестрой чередой мелькали гигантские змеи, не-то чудовищные птицы, не-то исполинские мухи, сильно смахивавшие на птиц, отвратительные головоногие, отталкивающего вида ракообразные, совсем-совсем несимпатичные пауки, самостоятельно передвигающиеся плотоядные деревья и корнеплоды, сальпуги, высотой с тяжелый грузовик, лягушки размерами превосходившие африканского слона и прочие, тому же подобные, твари. Когда эта малоприятная пугающая круговерть на экране закончилась, Брэдли почти торжественным голосом объявил:

— На «дессерт» я оставил четыре самых важных слайда!

Джон и декан, на всякий случай, покрепче ухватились за ручки кресел.

Но нет, на этот раз белое полотно экрана осветилось изумительным по красоте багрово-синим плевянским закатом. Кроме потрясающей неземной красоты в нем, правда, улавливались, по серьезному, тревожные нотки. Это объяснялось, видимо тем обстоятельством, что, краски-то, все же не относились к веселой и радостной палитре. А может, тревожное впечатление объяснялось тем, что на фоне заката рос лес из невиданных деревьев. Джон подумал еще, что земные закаты тоже неизменно вызывали у него тихую слабообъяснимую грусть, особенно, если солнце опускалось за зубчатую кайму черного леса…

— Мы видим перед собой основную цель нашей экспедиции! — вновь послышался голос Брэдли.

— Небо или деревья? — не совсем удачно сострил Джон.

— Разумеется — деревья! — Брэдли оставался серьезным. — Ракельсфаги — так они называются.

— Странное название, — опять не сумел промолчать Джон.

— Название — автохтонное. Этимология его нам неизвестна. Собственно, название -– проблема филологов. У нас же с вами будут проблемы посерьезней. Самая главная и важная из них — во что бы то ни стало попасть на одно из этих деревьев. Дело в том, что высота их составляет от пятидесяти до семидесяти километров. На всей планете они растут скученно в одном месте, в центре материка под названием Дикие Территории. Число их составляет не более сорока, растут они почти в самом центре гигантского, практически бездонного болота, в диаметре составляющего не менее пятисот-шестисот километров. В свою очередь, Болото окружают тысячи километров малопроходимых девственных лесов. Никому еще из ганикармийцев не удавалось добраться в глубь Диких Территорий и постоять под сенью Ракельсфагов. И основной причиной подобных неудач мы считаем коренных аборигенов, живущих в непроходимых лесах по берегам Болота и самих жителей Болота! — с этими словами плевянский зоолог продемонстрировал следующий слайд.

Со слайда на присутствующих в демонстрационном зале глянула выпученными, как у рака, кроваво-красными глазами патологического убийцы чья-то свирепая отвратительная рожа, обрамленная длинной нечистой ярко-рыжей бородой. Из-под тонких злых и кривых зеленовато-синеватых губ вертикально вверх сантиметра на два торчали желтые острые клыки. Огромные опухшие, словно от укуса какого-то ядовитого насекомого, уши, свисали почти до самых, необъятно широких, плечей. Голову клыкастого урода покрывал безобразно пошитый, видимо, кожаный колпак. Во всем облике изображенного на снимке персонажа драмы, вскоре предстоявшей развернуться на планете Плева, чувствовалась неукротимая злобность и чудовищная нечеловеческая сила.

— Что это за тварь? — сдавленым голосом спросил Джон.

— Предположительно один из коренных жителей болота — снимок сделан со спутника примерно два года назад, — ответил Брэдли Киннон и добавил: -Болото почти постоянно скрыто густыми туманами, поэтому данный снимок представляет большую удачу для ганикармийской антропологической науки.

— По-моему, этот болотный житель — людоед, психопат и просто редчайшая сволочь! — с чувством произнес Джон, и лишь присутствие декана помешало ему инстинктивно смачно сплюнуть прямо себе под ноги.

Никак не прокомментировав эмоциональное замечание Джона Гаррисона, плевянин продемонстрировал следующий слайд, где крупным планом, опять же, очевидно, со всевидящего спутника, была изображена некая тварь, по сравнению с которой предыдущий клыкастый бородач вполне мог быть квалифицирован настоящим красавцем.

— Мы видим перед собой еще одну разумную форму жизни Диких Территорий! — сообщил Брэдли и оба землянина удивленно присвистнули, а храбрый плевянский зоолог продолжил: — Они являются аборигенами джунглей, окаймляющих берега Болота по всему его периметру. Между прочим, несмотря на откровенно негуманоидный вид, эти существа достигли достаточно высокой степени развития, проживая в стационарных населенных пунктах и занимаясь чем-то вроде экстенсивного сельского хозяйства. Полоса туманов над прибрежными джунглями появляется значительно реже, поэтому мы и располагаем о них гораздо более подробной информацией, чем об обитателях Болота. Но, судя по их внешнему виду, они обладают крупными размерами и большой физической силой, умеют летать и не являются почитателями вегетарианской диеты.

Декан тяжело вздохнул, а сразу вслед за ним, по меньшей мере, раза в три тяжелей, вздохнул Джон Гаррисон, периодически смахивавший бисеринки холодного пота, стекавшие с его чистого высокого лба. На несколько секунд в демонстрационном зале повисло неловкое молчание, прерванное Джоном, который вдруг задал неожиданный вопрос:

— Объясните, как можно стоять на Болоте, если оно является, по вашим словам, бездонным?

Декан красноречиво зыркнул на неукротимого Гаррисона, а Брэдли вежливо переспросил:

— Не совсем понял — что именно вы имели ввиду?

— Ну, недавно вы выразились буквально так, что: «еще ни одному ганикармийцу не удалось постоять под сенью Ракельсфага» — как это, в принципе, возможно?

— Ну, разумеется, что я выразился образно. Просто для нашей Ассоциации, а также для правительства и всего народа Ганикармии, задыхающегося от недостатка свободного жизненного пространства, представляется необычайно важным, как можно скорее начать освоение Диких Территорий, и мы хотим начать столь грандиозное мероприятие именно с освоения Ракельсфагов. К тому же, в связи с существованием этого ужасного болота, перед ганикармийцами может встать проблема таких масштабов… — он вдруг умолк и лишь бессильно развел руками, но все-таки закончил мысль: … что о ней я сейчас не вижу пока смысла говорить.

Дотошный Джон, пропустив мимо внимания смутные рассуждения плевянина о некоей серьезной болотной проблеме, задал недоуменным тоном вопрос, исходивший из логики предыдущего объяснения Брэдли о необходимости скорейшего освоения Диких Территорий:

— С освоения… Деревьев?

— Я же уже объяснял: их высота составляет до семидесяти километров, длина ветвей — до десяти-двенадцати километров, ширина ветвей — до трехсот-четырехсот метров у основания, что само по себе является полнейшей аномалией даже для нашей аномальной и проклятой всеми Богами планеты!

— Откуда такие подробности относительно размеров Деревьев?

— Со спутника, как и все слайды. Собственно, на Деревьях можно основать несколько временных поселений для будущих первопроходцев Диких Территорий, где, я уверен — таятся несметные богатства полезных ископаемых и прочего в том же духе! — Брэдли явно увлекся и заговорил почти, как продвинутый сенатор-патриот на древнеримском Форуме.

Джон посмотрел на Брэдли настороженным взглядом и вкрадчиво спросил у него:

— Я не совсем понял: если у вас на Ганикармии такое перенаселение, то зачем нужно было лететь сюда за тридевять земель именно за мной?! Неужели у вас не хватает своих крепких и сообразительных ребят?!

Брэдли опустил голову, и некоторое время молчал под испытующими взглядами декана и Джона. Затем плевянин медленно начал говорить:

— Видишь ли, Джо — там, где растут Ракельсфаги, скоро начнется весна. А весна, это — единственное время года, когда Болото не окутывают густые туманы, смертоносные для ганикармийцев. Поэтому мы можем прилететь туда только весной. А с началом весны пойдут сильные ливни, сопровождаемые небывало сильными разрядами электричества в атмосфере. В результате… — Брэдли сделал паузу, — … Ну, в общем, Джон, экспедиция на Деревья может погибнуть, если будет состоять только исключительно из одних ганикармийцев. Наши гены — они немного отличны от ваших, земных. Яснее вы поймете — в чем состоит суть проблемы, Джон, когда очутитесь на нашей гостеприимной чудесной планете.

— Надеюсь — тогда не будет слишком поздно?

— Слушай, Гаррисон! — воскликнул декан. — Тебя туда за уши силком никто не тянет — можешь прямо сейчас идти оформлять документы на отчисление!

— Ладно-ладно, Александр Иванович — я пошутил! — примирительно вскинул руки кверху Джон, которого совершенно не удовлетворило несколько туманное объяснение плевянина.

— Последний из обещанных слайдов! — дабы прекратить начинавшуюся перепалку, коротко сообщил Брэдли Киннон, и на экране появилась обнаженная красавица, так же, как и все предшествовавшие ей чудовища, сфотографированная очень крупным планом. Красавица стояла на полянке в странно смотревшемся тенистом лесу, где, судя по изображению, ничего не росло кроме ярко-зеленых гигантских листьев.

Густая грива золотистых кудрей ниспадала девушке до крепких круглых ягодиц. Ягодицы, как и длинные стройные ноги, гладкий, в меру мускулистый живот и высокую грудь туго обтягивала безукоризненно свежая и нежная кожа, возможно, чуть тронутая едва заметным загаром. Вот единственное, что смутило восхищенных зрителей, так это поза девушки — поза, напоминавшая начало падения в бездонную пропасть.

Брэдли увеличил изображение, и на экране крупным планом возникло ее лицо — прекрасное лицо юной богини, искаженное невыносимым отчаянием, смешанным с изумлением. Но лицо, тем не менее, оставалось не по земному (очевидно, только — по плевянски) прекрасным. А отчаяние девушки, как показалось зрителям, имело довольно таки таинственный оттенок (опять же, вероятно, лица жителей Плевы по-иному, чем на Земле, выражали предельное отчаяние).

Брэдли сдвинул фокус изображения на грудь прекрасной плевянки, взяв ее максимально увеличенным планом, так что у Джона и декана дух захватило от восторга. Впрочем, дух они тут же перевели и внимательно вгляделись в картинку слайда. Груди, как и лицо, несомненно, также являлись грудями богини, но с ними творилось что-то неладное. Из ненормально набухших сосков вылетало по тонкой, но явственно видной, струйке золотистой жидкости, распылявшейся невидимой пылью примерно в полуметре от умопомрачительных грудей.

После продолжительной молчаливой паузы Брэдли спросил:

— Ну и как?!

— С этого и нужно было начинать просмотр! — ответил Джон — Нужно срочно лететь и как можно скорее спасать эту красавицу — у нее наверняка какие-то серьезные проблемы!

Декан беспокойно заерзал в своем кресле, но воздержался от каких-либо комментариев. Джон покосился на Александра Ивановича, и студенту показалось, что декану тоже захотелось внезапно лететь на Плеву, несмотря на все ее, наглядно продемонстрированные, ужасы.

— Эта девушка — самая большая и самая красивая загадка Деревьев, — задумчиво произнес Брэдли, не отрывая пристального взгляда от поверхности экрана.

Они в молчании рассматривали обнаженную плевянку еще минут пять и у Джона, чем дольше он смотрел на нее, тем сильнее росло чувство тревоги. Тревоги загадочного экзотического оттенка, частенько, в частности, возникавшей перед каждой высадкой в джунгли Байкотана.

Но демонстрация слайдов уже закончилась, и Джон постарался рассеять эту тревогу и забыть породившую ее, сказочно прекрасную плевянку. Он встал и попрощался с Брэдли до завтрашнего вечера, то есть до того момента, когда они должны были встретиться на борту экспедиционного звездолета, отправлявшегося на планету Плева. Но лишь он покинул помещение деканата, ему вспомнилась сегодняшняя ночь, когда он внезапно проснулся от позвавшего его мелодичного девичьего голоса, звучавшего совсем не по земному… «Лишь бы — не по плевянски!» — в какойто тошной и, вместе с тем, сладкой муке подумал Джон.

Планета Плева. Акклебатиане и семиветвийцы

Влюбленная парочка — Боке и юная акклеабатианка по имени Олюгона, не долетая друг до друга несколько метров, резко снизили скорость и плавно приблизившись вплотную, нежно сцепились когтистыми пальцами, взасос поцеловавшись тонкими синими, как у земных покойников, губами. Затем они опустились на край хорошо им знакомой ветви Ракельсфага. Ветвь эта росла в одиночестве от своих потерявшихся где-то высоко вверху пышных зеленолистных сестер. Это была, пожалуй, самая низко растущая Ветвь на всех Деревьях и ее хорошо знали все молодые влюбленные акклебатиане. Темно-коричневая мягкая кора покрывала ее сплошным ковром без каких-либо болезненных проплешин, а из коры с частыми промежутками росли двух-и-трехметровые листья сочного зеленого цвета. Листья испускали приятный слабый аромат и давали чудесную прохладную тень. К тому же даже в условиях полного безветрия черенки листьев едва заметно вибрировали в своих гнездах, отчего на Ветви всегда царил убаюкивающий шепот, казавшийся, например, тому же Боке прекрасным звуковым оформлением для его интимных встреч с Олюгоной.

Во время своих встреч они всегда сидели на самом краю Ветви, свесив громадные гипермускулистые ноги вниз, нежно сцепившись пальцами рук, и молча любовались бескрайними просторами Болота, раскрашенными лучами заката причудливой разноцветной мозаикой. Иногда Боке с громким восторженным криком срывался с ветви, ловил какую-нибудь особенно вкусную бабочку и подносил ее Олюгоне. Олюгона в ответ благодарно чавкала. Вглубь ветви они заходить опасались — не из-за страха, а из-за необычайно развитого чувства осторожности, свойственного всем акклебатианам.

В этот вечер поблизости не порхали никакие бабочки, и Боке не нырял в воздух, а, тесно прижав к себе подругу, молча любовался необъятными болотными просторами. Олюгона шумно и томно вздохнув, спросила:

— Как ты думаешь — почему сегодня летают одни мухи?

— Так всегда бывает перед началом Гроз! — ответил Боке и вдруг нахмурился, вспомнив о недавнем разговоре с Самакко. Затем прилетело воспоминание о брате Корлбли и настроение Боке еще сильнее испортилось.

— А ты помнишь, обещал, что после окончания сезона Гроз мы поженимся?

— Да! — улыбнулся Боке хищной стегоцефаличьей улыбкой. — Как раз прилетит мой брат.

— А где он у тебя сейчас?

— Далеко. — односложно ответил Боке. — Я не могу пока об этом никому рассказывать, даже — тебе. Слушай?! — он внезапно повернул к ней голову. — Может, полетаем где-нибудь в новых местах? А то мы здесь, как мне кажется, сильно засиделись.

— Можно я еще немного отдохну, мой благородный любимый Боке? — она нежно лизнула его в чешуйчатый подбородок. — Я сильно торопилась навстречу тебе, а мне пришлось, как ты знаешь, пролететь много миль от родного дома.

Боке ничего не успел ответить на слова подруги, как однообразие мерного лиственного шелеста Ветви нарушил неизвестный резкий звук, напоминавший не-то хруст, не-то скрежет. Акклебатиане настороженно вздрогнули и поднялись на ноги, внимательно вглядываясь в темно-зеленую глубину лиственного тоннеля, ведущего к основанию Ветви — туда, где она упиралась в покрытый многочисленными дуплами Ствол.

Боке не знал и никогда не задумывался над тем — есть ли в Стволе дупла, и живет ли кто в них, но на всякий случай он вынул из подплечной кобуры крупнокалиберный пистолет и направил черный зрачок дула в сторону источника подозрительного звука.

— Мне страшно! — прошептала Олюгона.

Боке ничего не ответил, продолжая внимательно вглядываться в заросли листьев, а его широкие влажные ноздри активно вдыхали струившиеся оттуда запахи — помимо привычного аромата древесной коры и листьев там присутствовал чужой, незнакомый Боке обонятельный ингридиент, наверняка могущий оказаться специфическим запахом крупного живого существа, и, скорее всего, существа разумного. Что-то срочно нужно было предпринимать — или улетать или пойти выяснить — кто прячется за листьями.

Пока Боке раздумывал, трое высоких мускулистых мужчин, притаившихся в десятке метров за широкими листьями, натянули громадные тугие луки и тщательно прицелились.

Древний подсознательный инстинкт, помогший выжить многим тысячам поколений акклебатиан, включил в голове Боке сигнал смертельной опасности.

— Улетаем! — скомандовал он Олюгоне и, шумно расправив могучие кожистые крылья, аккклебатиане оторвались от поверхности Ветви. Но в тот же миг спустились тугие тетивы луков.

Одновременно с тем, как правое предплечье Боке взорвалось пронзительной болью, он услышал рядом с левым ухом свист пролетевшей стрелы и яростный обиженный рев своей возлюбленной.

Олюгона беспомощно захлопала тяжелыми крыльями, неподвижно зависнув в вечернем воздухе, никуда не улетая и, внезапно перекувыркнувшись через голову, начала стремительно опускаться к поверхности болота по совершенно беспорядочной траектории. Боке бешеным движением, превозмогая острую боль, повернулся вокруг оси и увидел на краю Ветви трех высоких бородатых людей. Они уже не прятались, а спокойно перезаряжали луки. Стрела, торчавшая в предплечье Боке, сдвинулась с места и он, на секунду потеряв сознание от еще более острой вспышки боли, как и Олюгона, беспомощно кувыркнулся вниз головой. Но секунда пролетела стремительно, и вернувшийся в сознание опытный стрелок Боке из крайне неудобного положения, почти не целясь, выпустил по бородатым лучникам пол-обоймы. Первая же пуля вдребезги разнесла череп человеку, стоявшему ближе остальных к краю. Человек нелепо взмахнул руками и камнем рухнул с двухкилометровой высоты в Болото. Оставшиеся два его более счастливых товарища, которых пули миновали, в ужасе перед огнем, грохотом и внезапной страшной гибелью своего старшего брата, поспешили спрятаться среди листьев.

Теперь Боке предстояло заняться собой — правое крыло оказалось почти полностью парализованным, из раны обильно лилась ярко-фиолетовая кровь, так что он быстро терял силы и высоту. Он ухитрился вложить пистолет обратно в кобуру, а затем левой рукой, крайним напряжением воли и остатков безвозвратно уходивших сил, выдернул стрелу из предплечья… Вместе со страшным ревом, выражавшим ярость и боль, луженая глотка Боке испутила тоскливый отчаянный вопль:

— О-о-л-л-ю-г-г-о-о-н-а!!!!!!!!! — и страшный вопль этот далеко разнесся над вечерним Болотом, напугав и насторожив его многочисленных обитателей.

Олюгона уже не могла услышать своего друга — стрела попала ей в незащищенный участок затылка и пробила головной мозг. Она умерла еще в воздухе и остаток своего последнего пути в Болото провела в штопорообразном беспорядочном падении. Высокий фонтан светящихся брызг послужил ей похоронным салютом.

Боке видел, как и где она упала, но ничем любимой уже помочь не мог. Горячие едкие слезы ручьем полились из глаз раненого акклебатианина, но он тут же победил в себе приступ непозволительного малодушия, сделал, насколько позволяло раненое крыло, круг почета над местом гибели Олюгоны и тяжело, и медленно полетел к берегу, совсем не представляя — сумеет туда долететь или нет?…

…А, бородатые лучники, тем временем, быстро шагали по лиственному тоннелю, где в преддверии наступающей ночи загорались крепкие панцыри голубых светляков.

— Бедный Голс! — возбужденно говорил один из бородачей. — Мы уже прошли весь путь и собирались вернуться домой. Надо же так не повезти!

— Такова судьба многих жителей Деревьев, Мукрин! — ответил другой, которого звали Аббаретом. — Каждый из нас когда-нибудь погибнет. Не могу только понять — кто это были и из какого оружия они убили беднягу Голса?

— Это были не Желтоухие Гунаи?!

— Нет, Желтоухие Гунаи не умеют летать, и мне кажется, что этих тварей вообще уже больше не осталось на Деревьях.

— Почему ты так уверен в этом, Аббарет? — спросил более молодой и менее опытный Мукрин.

— Потому что мы прошли весь путь до самого низа и не встретили ни одного следа, а обычно Гунаи оставляют очень много следов, — Аббарет замолчал и остановился.

Остановился и Мукрин — воины дошли до основания Ветви, и стояли перед древней широкой, хорошо отполированной ступенькой, вырубленной много лет назад, и являвшейся первой ступенькой «Лестницы в Небо», многокилометровой спиралью опоясывающей величественный ствол Ракельсфага.

— А кто все-таки были эти крылатые чудовища? — негромко спросил Мукрин.

— Не знаю, как я тебе уже сказал — скорее всего, они живут внизу за Болотом. Нас это уже не должно волновать. Лучше ни о чем не думай, а сосредоточься перед дальней и опасной дорогой! — Аббарет с благоговением посмотрел на слабо освещенную светляками ступеньку, шепотом произнес короткую примитивную молитву и чуть громче добавил:

— До конца ночи мы должны добраться до Красного Колодца, — и жители Дерева начали свой нелегкий путь наверх к уютным и безопасным Родовым Дуплам, совсем не подозревая о том, что за ними уже наблюдала пара черных и блестящих, словно хорошо отполированные агаты, глаз, в которых не просматривалось никакого выражения, кроме беспредельной злобы и холодного жестокого любопытства…

Планета Земля. Марина и Джон

Джон догнал Марину на ступеньках выхода из здания факультета. С Мариной пытался завязать оживленный разговор веселый Соколовский. При виде Джона он сразу поскучнел, даже невольно сделал шаг в сторону, затем еще один и, вообще, трусливо ретировался, оставив тем самым интересовавшую его девушку своему сопернику без боя.

— Марина — ты можешь мне уделить пару минут? — бросив презрительный взгляд в спину торопливо удалявшегося Соколовского, спросил Джон.

— Да конечно же, Джонни — какой может быть разговор! — радостно согласилась Марина, подарив при этом Джону взгляд, полный грустной, почти собачьей преданности.

Джону ее взгляд не особенно понравился, и он поспешил изменить настроение девушки:

— Не смотри на меня, Марина, как на больного аналайской дизентирией — меня не отчислили. Я улетаю на практику.

— Куда?! — и от непонятного волнения у нее, кажется, даже несколько сперло дыхание.

— На одну чудесную и очень интересную планету под немного лирическим названием Плева.

— Ты с ума сошел! — после секундного замешательства вскрикнула Марина. Она даже вздрогнула и слегка побледнела. Джона неприятно поразила болезненная реакция девушки на сообщенную им новость, но, тем не менее, он нашел в себе силы почти беззаботно улыбнуться и сказать:

— Я улетаю завтра, просто хотел тебя сегодня пригласить к себе домой на прощальный ужин — познакомить с родителями.

Замешательство Марины и бледность при его предложении явно не прошли, но она совершенно обыденным тоном произнесла:

— С удовольствием! — продолжая, однако, беспокойно смотреть на Джона, на чьем лице, как в зеркале отражались все внутренние переживания, которые никак нельзя было отнести к разряду позитивных. Он и сам не мог отдать себе ясного отчета в том, что продолжало сильно угнетать его подсознание после продолжительной беседы с плевянским зоологом в деканате.

Когда они уже садились с Мариной в только что пойманное им такси, Джона, как обухом по голове, осенило: «А где же беседа с обещанными КМБ-шниками?!».

Когда они уселись в такси (до коттеджа Джона было полчаса езды) Марина сначала поинтересовалась у него, имея ввиду, знакомство с родителями:

— А ты уверен, что это необходимо?

— Ну а вдруг мы когда-нибудь вправду станем мужем и женой? — кивнул Джон и весело улыбнулся, хотя никакой уверенности относительно их общего с Мариной будущего не чувствовал. Но, судя по реакции Марины, предположение Джона пришлось ей по душе. У неё заметно поднялось настроение, чья планка не смогла опуститься даже после давно рвавшегося наружу вопроса Джона:

— А что ты знаешь про планету Плева?

— Да так — всякие разные студенческие байки, относящиеся к разряду обычных детских страшилок. Не бери в голову Джонни — я просто расстроилась, что ты не полетишь со мной на Сайинландж и мне придется вместо тебя терпеть присутствие этого жлоба Соколовского!

Дальнейший остаток пути прошел в обычном шутливом студенческом трепе.

Их встретила мама Джона — маленькая худенькая женщина лет сорока пяти с добрым интеллигентным лицом (отца пока еще не было дома). На высокую симпатичную Марину она посмотрела доброжелательным, но чуть-чуть испытующим взглядом.

— Все в порядке, ма! — весело сказал Джон. — Завтра улетаю на практику!

— Сдал что-ли?! — с притворным недоверием спросила мама.

— Сдал, сдал, не волнуйся,! — торопливо проговорил Джон. — Кстати, познакомься, это — Марина!

— Очень приятно! — мама подала Марине руку и назвала свое имя.

Через пять минут все трое сидели в гостиной за столом, специально накрытым к сдаче последнего экзамена Джона. В центре круглого стола среди красиво сервированных блюд с различными мясными, рыбными и овощными салатами возвышалась большая бутылка белого виноградного вина.

— А где па? — спросил Джон, отвинчивая с бутылки пробку.

— Дела на работе — он будет только вечером, — мама отвечала односложно, никак, очевидно, пока, не сумев заставить себя привыкнуть к новой гостье, как к будущему полноправному члену своей семьи, и в результате ее манеры вести разговор, за столом пока оставалась некоторая напряженность.

Для исправления положения необходимо было что-то срочно предпринять, и поэтому Джон налил каждому сидящему за столом по полному бокалу вина.

Мама бокал едва пригубила, а Джон и Марина осушили свои бокалы залпом до дна, как привыкли это делать на многочисленных студенческих вечеринках, и поэтому почти сразу начали чувствовать себя намного раскованнее. Мама лишь удивленно поднимала брови, глядя на молодых людей.

— Извините меня, миссис Оланж! — не совсем трезво засмеялась Марина. — Я, вообще-то, не пью — просто сейчас я себя ужасно неуютно чувствовала! Джон так неожиданно меня пригласил…, — она с веселым изумлением взглянула на Джона и опять бессмысленно расхохоталась. Джон незаметно ткнул ее коленкой под столом, но захмелевшая Марина, кажется, не обратила на его предупреждение внимания.

— Да уж, — тем временем согласилась мама, — Джон умеет преподносить неожиданности.

— Ну что вы, в самом деле, на меня напали! — умоляюще поднял руки кверху Джон. — Неожиданно, неожиданно — я четвертый год уже собираюсь пригласить Марину к нам домой! Какая же может быть тут неожиданность!

— Ой! — всплеснула себя руками по щекам Марина. — Боже — что я слышу!

Джон рассмеялся. Улыбнулась первой по настоящему приветливой улыбкой и мама. Затем мама, словно спохватившись, принялась накладывать в тарелки, дивно пахнувшие и экзотично выглядевшие салаты. И все встало на свои места: так натянуто начавшийся обед постепенно и незаметно превратился в уютно обставленный семейный ужин. Мама много и доверительно рассказывала Марине о детстве Джона, о некоторых нюансах его непростого характера, и о многом другом, о чем может рассказывать возможной будущей золовке возможная будущая свекровь. Марина, в основном, внимательно слушала маму, а Джон, в перерывах между мамиными монологами, болтал всякую веселую чепуху, состоявшую из анекдотов и полупридуманных смешных случаев из университетской жизни.

Уже в начинавшихся сумерках пришел наконец-то папа — такой же гигант, как и его сын. Он с собой притащил еще вина. Ему очень понравилась стройная большеглазая шатенка Марина. Он галантно поцеловал ей руку и сказал, что очень рад за «своего болвана», которому судьба подарила такую девушку, как Марина.

Мама принесла на огромном овальном блюде зажаренного в собственном соку и в букете редких специй и вин жирного нильского гуся. Папа зажег свечи и потушил электрический свет. Пламя свечей сделало обстановку не только уютной, но и романтичной, и не для одних Джона с Мариной, но и для мамы с папой. Мама с папой обменялись такими взглядами, в которых увидели свою юность и день рождения своей любви.

Джон же, кроме мощного прилива нежности к сидевшей рядом девушке, внезапно вспомнил детство. И не то, чтобы даже вспомнил, а буквально окунулся в красочный карнавал самых счастливых жизненных воспоминаний, спонтанно разыгравшийся среди ущелий мозговых извилин бывшего космического десантника. Праздничные домашние ужины при свечах и с обязательным жареным нильским гусем являли собой парадное лицо детства Джона. А за окнами в такие моменты обычно стояла густая бархатная тьма под звездным небом, как это происходило и сейчас. Джон повернул голову к окну и заворожено посмотрел на звезды. Через секунду в его взгляде — нет, в нем еще не запрыгало смертельно раненой лягушкой паническое смятение, а пока лишь появилась естественная горечь скорого расставания с родными и близкими людьми. Она была еще очень слабой, и даже не совсем горечью, а так — горьковатым, уже не сладким, осадком при мысли, что дома при свечах с родителями он, вполне возможно, сидит в последний раз… Перед практикой, разумеется. Но, тем не менее, он не сдержался и, прервав милую болтовню за столом, ляпнул:

— Шансов вернуться с Плевы примерно столько же, сколько сдать экзамен профессору Солонцу — это ясно самому тупому и бесперспективному студенту нашего факультета вроде меня! И лучше всего об этом осведомлена Марина Баклевски, ведь у нее папа — пятизвездочный генерал КМБ!

— Ты что плетешь?! — яростно прошептала Марина в самое ухо Джону и больно ткнула его локтем в бок. — Если не хочешь, чтобы я тут же отсюда ушла и никогда больше не возвращалась, то прекрати пороть всякую гиль!

— Прости, дорогая — я и сам не знаю, что это на меня вдруг нашло! — Джон ласковым движением обхватил огромной кистью хрупкую миниатюрную ладошку Марины и примирение, хотя бы по чисто внешним признакам, кажется, состоялось.

К счастью, мама пребывала в полной уверенности, что сын ее сдал экзамен этому страшному Солонцу, а папа находился в зависимости от сильной эйфории, возникшей в результате большого количества выпитого вина, чтобы заметить мгновенную вспышку едва не начавшейся ссоры между молодыми людьми. Но мама все же осторожно спросила:

— Ну, ведь вы же туда с руководителями летите? Да и приготовлено там, наверное, все для вас?

Джон посмотрел на маму так, словно постарался навсегда запомнить расположение каждой сеточки-морщинки и складочки на ее лице. Но, не дав развиться тревожному предчувствию до степени болезненной ни у себя, ни у мамы, Джон поскорее разлил всем вина по давно опустевшим бокалам. Но, все же, обстановка за столом неуловимо изменилась — что-то незримо треснуло и пошло наперекосяк. Особенно остро кардинальное изменение праздничной атмосферы почувствовал Джон, да и Марина, наверное, тоже, потому что примерно в полночь (хотя еще можно было сидеть да сидеть) она встала, поблагодарила за ужин, за прекрасно проведенный вечер и сказала, что уже поздно и ей пора домой.

Джон проводил ее. Они расстались у проволочной калитки в изгороди, окружавшей владения роскошного особняка отца Марины. Она долго и пристально смотрела ему в глаза и затем, на мгновенье дрогнувшим, голосом произнесла:

— Ты был прав — на Плеве тебя ждет настоящий Ад, и никто лучше моего отца не знает об этом.

Больше она ничего не сказала. Они еще несколько минут стояли, молча, держась за руки, и Джон так и не набрался мужества обнять ее и поцеловать. Она сама, в конце-концов, быстро обняла его за шею, коротко поцеловала в щеку и сказала на прощанье:

— До встречи, Джо. Я буду ждать тебя!

И перед тем, как окончательно скрыться за калиткой, она шутливо погрозила Джону пальчиком и наказала:

— Смотри, не влюбись там в кого-нибудь на этой Плеве!

— Если только в какую-нибудь особенно симпатичную самку летающего тарантула! — фыркнул Джон, и у него моментально испортилось настроение. А перед глазами сам собою всплыл образ той обнаженной странной и ослепительной красавицы, фотографию которой днем показывал плевянский зоолог Брэдли Киннон, а в ушах вновь и тоже сама собою прозвучала нежная мелодия голоса таинственной космической русалки. Примерно с минуту он стоял в полной прострации, глядя прямо перед собой твердым стеклянным взглядом, а затем, очнувшись, пешком отправился домой.

Остаток ночи Джон просидел с родителями — почти до самого рассвета, пока внезапной и бестактной трелью не разразился домашний телефон.

— Проклятые сволочи! — точно зная, кто мог ему позвонить в такую рань, не сдержался и прямо при родителях выругался Джон. — Даже в такую ночь не дают покоя!

Провожаемый удивленными взглядами родителей, он прошел к телефонному аппарату, находившемуся в прихожей.

— Да-а?! — рявкнул Джон, как можно неприветлевее.

— Я не мог бы услышать Джона Гаррисона? — послышался в мембране вежливый, почти робкий, весьма приятный мужской голос, причем голос, как будто, смутно знакомый.

Джону стало неудобно перед вежливым незнакомым абонентом за свою грубость и он, как можно деликатней и мягче произнес в трубку:

— Я слушаю вас внимательно.

— Простите меня пожалуйста, что я звоню Вам в такой ранний час, но у меня не было иного выхода. Это — Брэдли Киннон.

— Брэдли Киннон?!?!?! — изумлению Джона, казалось, не было предела. — Ради Бога — простите, что я Вам так грубо ответил!

— Да нет-нет, ничего, я прекрасно понимаю вашу реакцию. Но я буду краток. Я звоню Вам затем Джон, чтобы Вы немедленно отказались лететь на Плеву!

— ?!?!?! … … … Но тогда меня отчислят из университета — вы же прекрасно об этом осведомлены!

— Жизнь, согласитесь, дороже! — резонно заметил плевянин, — Поступите в какой-нибудь другой университет. Их так много на Земле.

— Нет — я полечу! — твердо ответил Джон Гаррисон. — По двум причинам и обе причины очень существенны. Первая из них: я никогда не меняю своих решений! — далее он почему-то умолк.

— А — вторая? — заинтересованно спросил плевянин.

— Я… влюбился! — с небольшой заминкой, но все же достаточно уверенно ответил Джон.

— В кого?! — теперь уже пришел изумиться черед Брэдли.

— В ту обнаженную красавицу на Большом Дереве — ей срочно требуется моя помощь! К тому же вчерашней ночью я слышал ее голос — чарующий голос русалки, попавшей в беду! Кстати, Брэдли, — не давая опомниться собеседнику и вставить хотя бы слово, продолжил Джон, — мой телефон вполне может прослушиваться спецаппарутурой КМБ. Так что вы сильно рискуете.

— Я звоню с борта звездолета по специальному каналу, который не сумеет пробить никакая аппаратура никакого КМБ. А лично от себя я скажу, что очень рад, что вы не испугались и приняли мужественное решение лететь, несмотря на мое предупреждение! — и Брэдли отключился, оставив Джона стоять у телефонного аппарата в полном недоумении. Неизвестно, сколько бы он так еще простоял, если бы его не позвали обеспокоенные мама с папой. Но телефонный аппарат вдруг вновь разразился прямо в лицо Джону бестактной пронзительной трелью. Он подумал, что это опять звонит Брэдли, но он ошибся. В трубке раздался почти вкрадчивый, но вместе с тем грубый и неприятный голос:

— Твой Брэдли Киннон — круглый невежда и дурак, раз столь низко оценил наши возможности. Завтра в девять утра явишься в ЦК КМБ, четырнадцатый кабинет, там с тобой побеседуют. И, чтобы безо всяких фокусов, молодчик! А сейчас можешь идти досыпать или там дотрахиваться — не знаю, чем ты всю ночь занимался! — далее послышалось короткое циничное хихиканье, и дежурный оператор КМБ отключил связь.

Планета Плева. Страж Ракельсфагов. Великое Болото

В глубине извилистого Родового Дупла Геры через каждые пять метров, из узких отверстий, специально пробитых в золотистой древесине, торчали благоухавшие сладкими усыпляющими ароматами букеты ночных восьмилепестковых цветов ароказарий. Ароказарии распускали свои роскошные полупрозрачные лазоревые лепестки по ночам, когда обитателям Дупла необходимо было крепко спать, и собирались в плотные закудрявленные бутоны с первыми лучами рассвета. Рассвет требовал немедленного пробуждения людей, чья жизнь на Деревьях проходила в неустанном напряженном труде и ни на секунду не ослабевающей бдительности. Лазоревые цветы-будильники никогда не увядали, так как их длинные мясистые корни омывались самим соком Ракельсфага — живительным, не иссякающим нектаром, целыми полноводными реками струившимся с многокилометровой глубины таинственных подболотных скважин, созданных в полости Плевы самой природой этой уникальной, обреченной на скорую гибель, планеты. Скорой, гибель, разумеется, следовало считать по космическим планетарным масштабам.

А так как никто из жителей Плевы не догадывался ни о какой скорой грядущей гибели и, тем более, из числа обитателей ее райской обители: Кущи Ракельсфагов, то все члены Племени Семи Ветвей спали крепким здоровым сном этой весенней предгрозовой ночью и видели чудесные сны.

В частности, томно разметавшаяся во сне на мягком обширном ложе из гигантских белоснежных лепестков цветов Лае, красавица Гера улыбалась мечтательной улыбкой, потому что видела сейчас Мальчика Своей Мечты. Красивый золотоволосый гигант, сложенный, как Бог, слал ей из далекого-далека нежный влюбленный поцелуй одними своими огромными синими глазами, какими не обладал ни один из мужчин Деревьев — похотливых волосатых полубезмозглых тварей, способных подолгу раздумывать лишь о вкусной жратве и о голых женщинах. Мальчик находился пока, к сожалению, очень далеко — он стоял почему-то на темно-фиолетовом продолговатом облаке среди ярких красивых звезд. Высокая, совершеннейшей формы, грудь Геры, не знавшая ни грубого, ни нежного прикосновения мужской руки, волнующе вздымалась, словно бы в предвкушении той волшебной ласки, какую обязательно скоро подарит ей синеглазый Мальчик, который прилетит прямо со звезд…

Недавно проснувшаяся младшая сестра Геры Лея, спавшая на таком же удобном мягком ложе из лепестков Лае, увидев безмятежно улыбавшуюся во сне совершенно обнаженную Геру (розовое прозрачное покрывало, также сотканное из цветочных лепестков, спало с нее во время сна) подумала, что никогда еще ей ее старшая сестра не казалась такой красивой.

Ясно видеть в глубине Родовых Дупел, жителям Деревьев позволяли свешивавшиеся с потолков большие плавательные пузыри хищной рыбы кайнезии, широко распространенной в озерах Деревьев. Пузыри наполнял золотистый сок священного цветка Ясноноса, растущего среди сырых, глухих и темных развилок некоторых Ветвей. Вследствие своей относительной редкости и ценности Ясноносы частенько являлись предметом кровавых раздоров между различными Кланами. Дело в том, что со временем золотистый сок Ясноносов не делался тусклее, а разгорался все ослепительнее в Дуплах Деревьев, постепенно делая ярко освещенными самые отдаленные их закоулки.

В частности, с потолка спальни Геры и Леи — двух еще оставшихся в живых единственных дочерей Вождя Племени Семи Ветвей, Айсарайга свисали целых четыре плавательных пузыря кайнезии, наполненных соком Ясноноса — по числу некогда бывших у Айсарайга дочерей.

Поначалу Лея со спокойной радостью во взоре любовалась совершенной красотой старшей сестры, но затем в душу юной плевянки непрошенной гостьей проникло чувство неясной тревоги. Полежав еще пару минут, Лея поднялась со своего девичьего ложа, подошла к Гере и бережно укрыла ее розовым прозрачным покрывалом, подумав, что из далекого входа в Дупло незаметно могла пробраться ночная прохлада, и у обожаемой сестры тогда появился бы шанс озябнуть и простыть во сне. Лея села у изголовья Геры, стараясь не шевелиться, чтобы не вспугнуть те чудесные сказочные сны, какие, наверняка, сейчас видела ее красавица-сестра. А неясная тревога в душе девочки между тем продолжала расти и через несколько минут достигла размеров настоящего монстра. Лея едва не вскрикнула от ужаса, плотно прикрыв розовые губки белыми нежными, очень красивыми, как и у сестры, руками — ведь завтра наступала Весна — девятнадцатая Весна Геры, а вместе с нею к ним в Дупло обязательно явится Золотистая Гибель! И явится не за кем-нибудь, а за нею — за ее единственной любимой сестричкой Герой! С нею случится то же самое, что случилось несколько лет назад со старшими сестрами: Дианой и Арвикой. Они были такими же гордыми красавицами, как и Гера, да, как и сама четырнадцатилетняя Лея, через пару-тройку лет, обещавшую ни в чем не уступать старшим сестрам. Дочери являлись одновременно и гордостью, и страшным проклятием клана Айсарайга! Ни одна из них не захотела связать свою жизнь ни с одним из мужчин Деревьев, которые десятками сходили из-за них с ума, бились в смертельных поединках и десятками гибли, чем, безусловно, ослабляли Племя Семи Ветвей. На Советах Племени обсуждение этого вопроса неизменно проходило наиболее бурно и болезненно. Исключительно благодаря своим небывалой физической силе и выдающимся умственным способностям, Айсарайг после каждого подобного племенного Совета сохранял за собой титул Великого Вождя.

Но юную Лею не волновали вопросы, так сказать, большой древесной политики, она всецело стояла на стороне своих красавиц-сестер, прекрасно понимая, какие мотивы и побуждения заставляют делать их подобный ужасный выбор. Но от этого ей не становилось менее жалко родных красавиц-сестер. И вот сейчас, накануне наступления новой роковой Весны, сидя у изголовья сладко спавшей Геры, закусив до крови, маленькие крепко сжатые кулачки, бедная девочка лихорадочно соображала: каким способом ей спасти свою последнюю сестру, интуитивно чувствуя, да и ясно понимая с точки зрения бытовой логики, что такого способа ей не придумать.

Не спал в соседнем отделе-камере дупла и отец самых красивых девушек Семи Ветвей могучий и мудрый богатырь, Вождь Племени Семи Ветвей, Айсарайг. Он вспоминал погибших Диану и Арвику, с горечью думал о Гере, которая наверняка пойдет по гибельным золотистым стопам старших сестер; сильно переживал и пытался представить — на каком ярусе Дерева находятся сейчас трое его сыновей: Аббарет, Голс и Мукрин, две недели назад отправившиеся на дальнюю разведку к самым нижним ярусам Дерева. Родительский инстинкт подсказывал ему, что с одним из сыновей случилась какая-то серьезная беда. Размышлял он и, в целом, о делах Племени, чьи дела в последнее время значительно ухудшились…

Неожиданным образом все разноплановые размышления и воспоминания Айсарайга прервались — необычайно чуткий слух на инфразвуковом уровне уловил слабые отголоски сверхмощной звуковой волны, прилетевшей откуда-то из глубокого-глубокого Низа. Айсарайг беспокойно сел на спальном ложе, представлявшим собой два десятка лакированных панцырей смоломазов, скрепленных лианами и сверху покрытых тремя слоями свежих древесных листьев. Айсарайг моментально сидентифицировал прилетевшую к нему в Дупло звуковую волну с мощнейшим басом некоего абсолютного Зла, яростно взревевшим там внизу совсем невысоко над Болотом.

Вздрогнула и маленькая Лея, обладавшая точно таким же, как и у отца, тонким слухом, и страшно испугалась. Прервался и волшебный сон Геры, она широко распахнула огромные прекрасные глаза. Увидев рядом с собой дрожавшую от сильного страха Лею, она быстро села в постели и порывисто крепко прижав к себе сестренку, успокаивающе спросила ее:

— Ты чего так испугалась, маленькая?!

— Там — внизу, кто-то очень страшно кричал! Я подумала, что вдруг это какие-то злые чудовища из Болота ползут к нашим Дуплам!

— Не бойся, маленькая — ни одно чудовище из Болота не сможет добраться до нас. Они, эти чудовища дерутся между собой у себя в Болоте. Сейчас же наступает Весна, эти чудовища дерутся из-за самок и поэтому так страшно кричат. Так что не волнуйся больше, маленькая — иди ко мне, ложись рядом и давай крепко спать до самого рассвета и видеть во сне волшебные сказки.

Они обе легли на ложе Геры, не отпуская друг друга из нежных сестринских объятий. Маленькая Лея шепотом спросила старшую сестру:

— Ты так счастливо улыбалась во сне — я долго любовалась тем, как ты улыбалась. Что тебе снилось — сказка?

— Да — сказка! — так же шепотом ответила Гера. — Самая красивая сказка из всех тех, какие только могут родиться на наших Деревьях, да и в целом большом свете. Давай спать, малышка!

И спустя несколько секунд сестры уснули, и Гере сразу же начал сниться ее удивительный золотоволосый мальчик с ярко-синими глазами…

Часовые воины, охранявшие вход в Дупло Вождя, и часовые, охранявшие входы в Дупла остальных членов Племени, и тридцать лучников, рассыпавшихся по периметру географических рубежей территории Племени Семи Ветвей в качестве пограничных стражей — все они, как один неподвижно замерли и взяв оружие на изготовку, принялись тщательно анализировать степень исходившей от неизвестного звука опасности…

Лишь отважные разведчики Аббарет и Мукрин, только-только начавшие тяжелое и опасное восхождение наверх к Родным Дуплам примерно более или менее точно догадались — кто мог испустить такой страшный яростный рев невысоко над Болотом. И жители Рая, убившие одного и тяжело ранившие другого коренного обитателя Ада, практически не ошиблись — это ревел от усиливавшейся боли в раненом плече, от активно прогрессирующих бессильной ярости и отчаяния, вызванных гибелью любимой самки, низко планирующий крылатый акклебатианин из самого верхнего Клана Истинных Акклебатиан, Кшерис Боке…

…Уже наступила глубокая плевянская ночь. Багрово-красный огромный шар Болбурга гордо выкатился из своего дневного убежища на черно-зеленые небеса, заняв в их зловещей толще положенное ему место. Болото приветствовало появление своего Светила восторженным ревом, послужившем для неумолимо теряющего силы Боке похоронным набатом. Родного берега в сгустившейся тьме раненый акклебатианин так и не увидел. Минут за пятнадцать до того фатального момента, когда в полную силу засиял Болбург, Боке раскрыл аптечку, висевшую на поясе и, достав оттуда последнюю порцию обезбаливающего препарата, смешанного с сильным допингом, зашвырнул ее себе в зубастую пасть, проглотив не жуя. Обезбаливающее и допинг действовали минут двадцать, позволив пролететь Боке еще пару километров по направлению к берегу, но, когда действие препаратов закончилось, он уже не обманывал себя относительно скорого летального исхода — со свойственной всем акклебатианам прямотой. Максимум, на что он мог еще рассчитывать, это — несколько сот метров планирующего полета по нисходящей траектории и… бульк! Хотя, как выяснилось, не более чем через секунду после окончания его таких вот мрачных размышлений, ему вполне могли помочь не утонуть в Болоте — доброжелателей подобного рода ночью над Болотом летало хоть, как говорится, отбавляй!

Боке почувствовал позади мощное колебание воздуха и, несмотря на слабость и изнуряющую острую боль, сумел достаточно резко развернуться и мордой к морде встретить преследующего его врага.

Враг оказался нешуточным (собственно, шуточные твари на Болоте как-то не приживались) — гигантской ночной стрекозой-варлегом. Видимо, полуметровые в диаметре многофасетчатые глаза варлега уже давно сфокусировались на раненом акклебатианине и, оценив его, в конце-концов, как достаточно легкую добычу, варлег решил атаковать. Но крылатый хищник серьезно просчитался в возможностях намеченной им жертвы. Уже широко раскрылись в стороны на два метра мощные хелицеры-челюсти, и приглашающе открылась необъятная прожорливая пасть, как три разрывные пули, мгновенно выпущенные из еще не опустевшего пистолета-пулемета акклеабатианина, кровавыми брызгами разнесли огромные фасетчатые глаза-колеса туповатой стрекозы вместе с ее мозгами. Хелицеры с щелканьем захлопнулись, навсегда закрыв широкую пасть и варлег колом ушел вниз, агонизирующим движением сложив вдоль широкой полосатой спины огромные полупрозрачные крылья. Почти полутонная туша плотоядной стрекозы тяжело рухнула в Болото, подняв высокий столб грязной воды. Боке со злорадным удовлетворением заметил, как на нее моментально налетела стая хищных болотных водомеров, незамедлительно принявшихся рвать свалившуюся с неба добычу на части.

Боке знал, что в магазине оставался еще примерно с десяток патронов, но он прекрасно был осведомлен, что впереди его ждали сотни врагов, не менее свирепых и голодных, чем только что убитый варлег и накинувшиеся на его аппетитные останки водомоеры, с которыми окажись и сам Боке непосредственно на поверхности Болота в одной компании, то сладко ему бы, точно, не пришлось — пришлось бы сладко водомерам.

Внезапно внимание акклебатианина привлек некий округлый неясный темный предмет, видневшийся метрах в двухстах от места падения варлега. Боке взмолился всем акклебатианским Богам, чтобы этот округлый темный предмет оказался стационарной болотной кочкой, давшей ему хотя бы какое-то самое эфемерное подобие шанса на спасение. И кто-то из сонма ужасных акклебатианских Богов улышал Боке, и раскрыв в невольной улыбке-оскале пасть, Боке собрал последние силы и в спорадическом порыве направился к кочке, которая, к счастью, оказалась именно относительно твердой кочкой, за многие века спрессовавшейся из болотного ила. Уже, когда оставалось до заветного места относительной временной безопасности, и, так необходимого сейчас, хотя бы самого кратковременного отдыха, не более сорока-пятидесяти метров, прямо под измученнным и несчастным Боке раздался пронзительный свист и почти через мгновение рядом с ним из болотных глубин высоко вверх пролетела тварь, встречи с которой подсознательно он опасался больше всего.

Тварью оказался так называемый «паук-ракета», представлявший собой любопытный образчик местной экологической системы, являясь, пожалуй, одним из самых совершенных типов идеального хищника, венчавшего в своем восьминогом острозубом естестве многовековую систему эволюционного развития плотоядных насекомых Великого Болота.

Пауки-ракеты жили в нескольких метрах под поверхностью Болота и совсем не плели паутин, в отличие от большинства своих многочисленных сухопутных сородичей. Они строили принципы охотничьей стратегии, исходя из специфики специального органа, уподоблявшего их стремительной смертоносной боевой ракете. Орган этот представлял собой обширную полость, образованную мощными мускулистыми стенками, всегда заполненную болотной водой и проходящую почти через все тело паука, внешне делая его немного похожим на земного кальмара. Благодаря импульсивному сокращению мышц стенок полости, совершавшемуся с поразительной силой, паук-ракета в нужный момент получал возможность выпрыгивать прямо из своей подводной среды обитания за добычей, находившейся не только на поверхности, но и даже высоко над поверхностью болотных вод. Специальные очень чувствительные сенсоры, какими щедрая плевянская природа оснастила вооружение грозных болотных хищников, определяли присутствие добычи за несколько десятков метров и, как правило, пауки-ракеты одновременно выпрыгивали в воздух всей стаей. Благодаря сильным челюстям и многочисленности, они молниеносно разрывали на части потенциальную жертву, намного превосходившую по размерам их самих. Иногда, в зависимости от обстоятельств, пауки-ракеты меняли тактику, будучи достаточно высокоорганизованным и сложно устроенным сообществом, как это произошло, например, сейчас — в случае Боке, который показался им несколько опасным объектом для удачной охоты.

Мимо Боке пролетел так называемый паук-разведчик и, растопырив в воздухе все восемь удивительно сильных, заросших густой шерстью, лап, он неподвижно завис метрах в пяти над головой Боке, пытаясь загипнотизировать акклебатианина взглядом четырех выпученных глаз, отдающих под светом Болбурга жутковатой багрово-лиловатой световой гаммой. Боке моментально выстрелил в отвратительную тварь, паук-ракета отлетел на несколько метров прочь от его маршрута, испуская громкое яростное шипение. Повисев еще в воздухе пару секунд, он бессильно сложил под панцырь лапы и рухнул вниз. Боке предположил, что сейчас на него вылетит вся свора, состоявшая подчас из тридцати-сорока особей. И если учесть, что средние размеры паука-ракеты составляли не менее полу-метра в диаметре, то шансов выиграть этот бой, у акклебатанина никаких не было. На его счастье, смертельно раненый паук-разведчик успел дать своим поджидавшим, присоединения к охоте, собратьям телепатический сигнал, что данная добыча очень опасна и может оказаться им не по зубам. В результате, через несколько секунд Боке благополучно достиг спасительной кочки и с громким невольным вздохом облегчения, наконец-то опустился на нее, раскинув в стороны ноги и укрыв туловище широкими кожистыми руко-крыльями.

Его главной задачей являлось сейчас, во что бы то ни стало хотя бы немножко восстановить растраченные силы и попытаться дождаться рассвета, надеясь на помощь сородичей. Но пока же над просторами Болота стояла глухая ночь, и он находился всецело во власти ее могучих и страшных сил. Ему сравнительно спокойно удалось пролежать минут десять, что дало малую толику физического облегчения. Но в следующую уже секунду далекий утробный рев какого-то невидимого во мраке болотного исполина заставил Боке встревоженно приподнять голову и со всем тщанием вглядеться в затянутую желто-багровым туманом темную даль.

Внезапно он увидел где-то в сотне метров от своего ненадежного убежища, цепочку медленно приближавшихся розовато-оранжевых огоньков. Боке приподнялся теперь уже на локте и принялся заворожено магнетизировать полупризрачные огоньки, целенаправленно приближавшиеся в сторону его кочки.

Через две минуты акклебатианин точно знал, что видел перед собой не глаза каких-то новых гнусных представителей прожорливой болотной фауны. Нет, это светились в зловещем мраке огни факелов, и факела эти могли держать в своих мускулистых руках только одни, а ни какие другие из обитателей Болота — отправившиеся на ночную охоту Болотные Карлики.

Боке передернул затвор пистолет-пулемета и терпеливо принялся ждать, решив оставить последний патрон для себя, лишив тем самым удовольствия Карликов вкусно поужинать хорошо проваренным мясом Истинного Акклебатианина. Он хорошо был осведомлен о том, что Болотные Карлики кидают свою добычу в кипящую воду кухонного котла всегда только живьем, и не в силу присущей им патологической жестокости, которой же им, конечно, было ни у кого не занимать, а исключительно в целях выработавшейся за многие века специфической кулинарной традиции. Как ни странно, но Болотные Карлики слыли отъявленными гурманами, находя в возможности всласть покушать изысканной пищи, одну из немногих радостей чудовищного существования среди бесконечных ужасов Болота.

Передняя лодка была уже в видимости кочки и, приготовившийся к последнему бою Боке, с удивлением узнал самого Вождя Эгиренечика. Вождь стоял на самом носу и держал в высоко поднятой правой руке ярко полыхающий факел. Фантастически острое зрение Карликов не являлось для Боке секретом и поэтому он ничуть не удивился словам, произнесенным хриплым сильным басом Эгиренечика:

— Опусти оружие, Боке! Сейчас тебе ничего не угрожает — ты нам нужен живым. Мы издалека заметили твой бой с варлегом и бнайгерсом (так называли Болотные Карлики пауков-ракет) и поспешили тебе на помощь, потому что до рассвета ты не смог бы продержаться ни при каких обстоятельствах! Еще раз повторяю — ты нужен нам живым и сейчас отправишься вместе с нами в нашу деревню, где женщины займутся твоими ранами, иначе ты можешь очень скоро умереть! Болотный туман всосется через раны в твою кровь, и ты сгниешь заживо задолго до наступления рассвета!

— Зачем я вам нужен живым?! — не веря ушам своим спросил Боке.

— Старейшины Верховного Союза Племени Богатырей Болота (так они сами себя величали) решили заключить союз с Кланом Акклебатиан против жителей Деревьев и приближающихся издалека неведомых врагов!

Боке наконец-то поверил, что спасен и не в силах больше сопротивляться дичайшей усталости, вызванной большой потерей крови, лишился сознания, проявив, тем самым, постыдную для Истинного Акклебатианина слабость. По приказу Эгиренечика, его огромное бесчувственное тело было осторожно перенесено на борт большой крепкой лодки, выдолбленной из стручка семени Ракельсфага. Бородатые Карлики без особого сочувствия смотрели на обездвиженное тело представителя традиционно враждебного им с давних-предавних времен племени. Они бы с удовольствием сварили Боке живьем в большом праздничном котле, но повинуясь строгому приказу мудрого Вождя Эгиренечика, мрачные молчаливые воины погасили в себе извечные кровожадные каннибальские порывы.

Джон Гаррисон и Иммануил Баклевски. Ганикармийская орбитальная станция

Через двести семнадцать часов после старта с Земли типовой межпространственный челнок доставил Джона, Брэдли и трех штатных офицеров КМБ на орбитальную карантинную станцию, принадлежавшую Ганикармии и дрейфовавшую по орбите планеты Плева, чей диаметр превосходил диаметр Земли в восемьдесят два раза. Им предстояло здесь прожить трое суток, пока не окажутся соблюдены все необходимые санитарно-гигиенические и таможенные формальности. Имелась и еще одна, гораздо более существенная причина, по которой плевянскому зоологу и четырем землянам предстояло провести на карантинной станции целых трое суток, но о ней Джону Гаррисону не хотелось даже думать.

«Суть проблемы заключалась в том, что после чудесно проведенной прощальной ночи с родителями и возможной будущей женой Мариной Баклевски, ровно в девять утра Джон Гаррисон явился в здание Комитета Межгаллактической Безопасности — организации, какими-то неуловимыми зловещими ухватками своих приемов, напоминавшую печально знаменитую КГБ, канувшую в Лету несколько сот лет назад вместе с СССР.

Никто точно из политаналитиков, свободной от каких-либо намеков на присутствие диктаторских симптомов в общественно-политической жизни Современной Космической России, не мог точно установить причины появления среди определенных слоев населения страны ностальгических настроений, связанных с существованием СССР. Хотя упорно муссировался слух о том, что лет тридцать назад с борта российского карантинного орбитального комплекса, постоянно кружившего по орбите Земли, сразу все восемь членов экипажа с огромным изумлением наблюдали, как на одной шестой части суши, захватывавшей восток Европы, Север, Восток и Центр Азии, а также Кавказ вместе с Закавказьем, вспыхнули потусторонним бледно-золотистым огнем четыре огромные гигантские буквы вместе с восклицательным знаком — «С С С Р!».

Эти странные, неведомо из какого горнила взявшиеся буквы горели около часа, а затем бесследно исчезли. Стационарные телекамеры, работавшие в непрекращающемся автоматическом режиме, ровным счетом ничего не зафиксировали, и о загадочном визуальном явлении остались лишь одни беспочвенные, документально не подтвержденные, слухи. Но самое плохое, что они начали активно распространяться среди самых различных слоев российского населения. Слышал о них и Джон Гарриосон, но никогда особого значения им не придавал, до тех пор, пока лет пять назад Свободным Правительством Народов России вдруг не оказалась созданной странная и зловещая организация под названием Комитет Межгаллактической Безопасности, сокращенно: КМБ.

И в то утро беседовал с Джоном никто иной, как Первый Заместитель Директора КМБ России, пятизвездочный генерал КМБ Иммануил Баклевски — родной отец Марины Баклевски. О связи Джона с дочерью генералу, очевидно, было известно, поэтому встретил он Джона достаточно приветливо, предложив кофе и разных сладостей к нему.

Но деловая часть, ввиду особой важности обсуждаемой темы, началась сразу после первой выпитой чашки — генерал, как видно, не любил терять время на пустые разговоры.

— Скажу сразу тебе, Джон! — начал генерал Баклевски, внимательно и оценивающе глядя прямо в глаза собеседнику. — Ситуация на экзамене у профессора Солонца была спровоцирована специально, чтобы заставить лететь тебя на Плеву.

Джон выразительно вскинул и без того выразительные глаза на генерала.

— Как видишь — я предельно честен с тобой и не только, как с возможным будущим зятем, но и по той немаловажной причине, что ты мне нравишься, как человек и как боец. Я подробнейшим образом изучил все боевые операции, в которых тебе довелось участвовать на Байкотане, изучил все твои личные характеристики, составленные на тебя теми командирами, под начальством которых ты служил и пришел к выводу, что лучшего бойца в составе десантных космических сил Российской Армии нет.

Сам не зная почему, после откровенно льстивых слов генерала, Джон перевел взгляд на висевшую прямо за генеральской спиной политическую карту Земного Мира. Тот проследил за взглядом Джона и понимающе усмехнулся, далее продолжив:

— Ты, очевидно, хорошо осведомлен о том, что за последние восемьсот лет мир сильно, очень сильно, изменился. Изменились к худшему географические очертания многих некогда могучих и процветающих государств. От великой Японии остался лишь кусочек Хоккайдо. От нашего главного политического и космического конкурента Китая откололись и оказались под поверхностью моря огромные куски плодородных лессовых равнин. Я уже не говорю о затопленных низменных прибрежных районах другого нашего главного конкурента — Соединенных Штатов Америки. И в этом плане положение продолжает ухудшаться из десятилетия в десятилетие — лицо Земли постепенно, но неумолимо размывается едкими горько-солеными слезами могучих океанских штормов.

— Ну а при чем тут? … — Джон робко попытался вклиниться в неудержимый генеральский монолог с начавшим мучить его вопросом.

— Планета Плева, ты и тонущая старушка-Земля?!

— Да — что-то вроде этого! — невнятно пробормотал робевший перед Баклевски, не столько, как перед пятизвездочным генералом КМБ, а скорее, как перед отцом Марины, Джон.

— Планета Плева очень стара, гораздо древнее нашей Земли, и скоро, лет через восемьдесят, по наиболее пессимистичным, но, скорее всего, безусловно, верным прогнозам, она может аннигилироваться в мировом пространстве! Новейшие российские спутники, до которым всякой ганикармийской рухляди бесконечно далеко, дали нашей организации огромное количество бесконечно ценной информации практически обо всей планете, и, прежде всего, о так называемых Диких Территориях, и об их настоящей жемчужине — тесно растущей посреди гигантского Болота группе Деревьев-Гигантов, на ветвях которых проживает сообщество интересующих нас гуманоидов.

— То есть бедные плевяне — не более чем несчастные безмозглые пешки в игре земных ферзей, ладей и королей?

— Мне нравится твоя отвага, Джон, твое умение делать правильные выводы и моментально схватывать суть возникающих проблем и ситуаций. Нравится мне и твоя бесконечная душевная доброта. Но пойми, что плевяне, вместе со всей их постоянно расширяющейся гигантской планетой, практически обречены и мы им ничем не сможем помочь, даже если бы попытались эвакуировать все их население поголовно на Землю — они быстро вымрут здесь. Взять, например, того же Брэдли Киннона — здесь в своем обличье он существует лишь благодаря ежедневным инъекциям мощной антимутогенной вакцины. Дикие Территории все ганикармийцы не могут осваивать по той же причине — во время так называемых Весенних Гроз под воздействием супернаиэлектризованности местной атмосферы они превращаются в неприятные с виду жизненные формы и быстро гибнут. У них нет никаких шансов, никаких… Но у нас сейчас с тобой немного времени, чтобы отвлекаться на не особенно нужные рассуждения — сейчас наступил момент, когда я должен рассказать тебе о сути твоего личного задания и той роли, какая предназначена именно тебе в разработанной грандиозной операции по спасению людей на Деревьях. Именно они, аборигены Деревьев, являются золотым генофондом обреченной на вымирание ганикармийской цивилизации.

Слушай меня сейчас внимательно, очень внимательно, Джон! — сам тон генерала странным образом изменился, приобретя прорицательские нотки, и Джон невольно сунулся головой вперед к генералу, словно бы для того, чтобы не допустить самой малейшей возможности пропустить хотя бы слово из сказанного им.

— Это Болото на самом деле не имеет дна — оно пронизывает насквозь всю планету и на противоположной стороне поверхности Плевы прямо пропорционально нашему Болоту имеется аналогичный ему, постоянно увеличивающийся в размерах стационарный водоем. Там, правда, не растут никакие Деревья. Великое Болото и более или менее стабильное пока состояние всей Плевы удерживается, как это ни парадоксально, исключительно за счет феноменальной корневой системы Ракельсфагов. Ядро планеты начинает размягчаться внутренними водами и теми жидкими специфическими субстанциями, из которых на сорок процентов состоит это так называемое Великое Болото, населенное совершенно адскими формами жизни, в чьем существовании не заинтересованы ни ганикармийцы, ни даже мы — земляне. И не нужно быть высококвалифицированным геологом, чтобы понять — насколько фатальны оказываются для любой планеты процессы разжижения ядра. В результате содержимое такой планеты вылетает через саму себя — через свой прогнивший центр или, просто-напросто, сквозь образовавшуюся сквозную дыру, прямиком в космическое пространство. (Джон слушал генерала, не прерывая и затаив дыхание).

Самое невероятное заключается в том, что необычайно мощные корневые системы Ракельсфагов, уходя в глубину на многие сотни, если не тысячи километров, пронизывают мантию Плевы и врезаются, судя по нашим данным в ее размягчающееся ядро, питаясь оттуда ценнейшими минеральными и биологическими микроэлементами, передавая их непосредственно Деревьям, а те, в свою очередь, подпитывают, не могут не подпитывать собственными жизненными соками своих жителей — жителей Рая.

В течение последних восьми лет мы тщательно за ними наблюдали и, в конце-концов, пришли к одному парадоксальному выводу: каждую Весну женские особи Ракельсфагов, причем очень молодые женские особи, выходят на самые края ветвей, нависающих непосредственно над Болотной Бездной, некоторое время стоят на краю пропасти вечности, слегка раскачиваясь, словно ныряльщик перед прыжком с десятиметрового трамплина, и затем, в буквальном смысле этого слова, взрываются жидкой субстанцией красивейшего золотистого цвета. Причем лица у всех этих несчастных женщин перед гибелью выражают неописуемый восторг, как во время дичайшего по накалу оргазма…

— Настолько мощны объективы камер на ваших спутниках? — уточнил Джон.

— Ну, это уже оказалось бы вчерашним днем для далекого двадцатого века, когда человечество впервые выползло в околоземное пространство. И более того, нам удалось выяснить, что какие-то отвратительные болотные твари, отдаленно напоминающие очень уродливых бородатых людей, охотятся за этим жидким золотистым соком, в который превращаются молодые прекрасные жительницы Деревьев. Охотятся с жадностью, не взирая на подстерегающие их со всех сторон смертельные опасности Болота. Причина столь безрассудного поведения этих бородатых монстров могла заключаться лишь в одном — в бесконечной небывалой, с их точки зрения, ценности, падающей с вершин Ракельсфагов золотистой субстанции.

Года три назад одному нашему спутнику удалось сделать очень удачный крупноплановый снимок такой вот только что начавшей падение с вершины Дерева женщины, превратившейся в жидкое золото и вскоре в спецфотолаборатории на Земле в одном из научно-исследовательских институтов, входящих в систему КМБ был сделан подробный спектроанализ таинственной золотой субстанции…, — генерал Баклевски позволил сделать паузу и налить себе, и своему благодарному слушателю по чашечке кофе. Кофе оказалось Джоном стремительно выпито, и он нетерпеливо спросил:

— Ну и каковы оказались результаты анализа?!

Прежде, чем ответить, генерал Баклевски нарочито неторопливо допил кофе и аккуратно поставил чашечку на стол перед собой. Несколько секунд после этого он молча смотрел в глаза Джону, словно бы оценивая — стоит или не стоит доводить до сведения последнего, сугубо конфиденциальную ведомственную информацию. В конце-концов Джон дождался ответа на заданный им вопрос:

— Мы назвали ее «Эликсиром Вечной Жизни». И, прежде всего потому, что «Эликсир Вечной Жизни» содержал в себе мутоген, покрывающий иммунную систему человека нержавеющей титановой броней, непробиваемой ни для каких инфекций, вирусов, брионов, онкоагрессий, активно атакующих сосудистых деградаций. Благодаря совершенно точным компътерным данным выяснилось, что реально полученная экспериментальная пробная партия вакцины из останков погибших плевянских красавиц при первом же своем применении дала бы воистину фантастические результаты — группа безнадежных дряхлых стариков, каждый из которых страдал, по меньшей мере, сотней неизлечимых недугов, включая конечную стадию рака и красной волчанки, встали бы на ноги уже через двое суток после применения плевянской вакцины, совершенно здоровыми и в физиологическом плане помолодевшими примерно лет на двадцать –двадцать пять! Но, как выяснилось, «Эликсир Вечной Жизни» может оказывать столь же могучее оздоравливающее действие не только на человеческий организм, но и на сугубо материальные субстанции, как-то: на проржавевший изношенный металл, разложившиеся дорогостоящие полимеры и на многое-многое другое, даже на починку самой, древней-предревней Земли, если одна из ее систем вдруг ни с того ни с сего засбоит. Ведь за «Эликсиром Вечной Жизни» фактически стоят все минеральные и биологические ресурсы целой планеты — погибающей планеты. Поэтому вскоре «Эликсир Вечной Жизни» был переименован в «Кровь Плевы» и задача нашей экспедиции заключается в том, чтобы достать его оттуда в неограниченном количестве! И мы должны опередить американцев и китайцев, вот откуда такая спешка!

— А они, что — уже наступают нам на пятки?

— Пока нет — но медлить, в данной ситуации, нельзя, согласись!

— Полностью согласен! У меня еще вопрос.

— Спрашивай обо всем, чтобы между нами не осталось никакого непонимания.

— А сами ганикармийцы владеют информацией, касающейся их родной планеты в той же мере, что и российское КМБ?

— Ни в коей мере — им об этом совершенно не нужно даже догадываться! Для них летит только один землянин, это — ты, и с тобой будет еще трое моих помощников, удачно сдавших все необходимые медицинские тесты и анализы, точно так же, как и ты. Вас выбрали из четырнадцати тысяч кандидатов — всего поголовного состава космического спецназа России. И именно вы четверо полетите, чтобы помочь начать осваивать ганикармийцам вожделенные вершины Ракельсфагов. Они понятия не имеют о трех мощных российских космических крейсерах и двух транспортах, которые будут курсировать на расстоянии, недосягаемом для ганикармийских систем дальнего космического слежения.

После подробного ответа генерала Джон понял, что понравившийся ему интеллигентный плевянский зоолог Брэдли Киннон использовался КМБ вслепую, совсем не догадываясь, что играет во время памятного разговора в деканате банальную, но неблаговидную роль вербовщика. Вслух он благоразумно не стал об этом говорить и задал следующий вопрос:

— А я до сих пор не могу взять в толк, господин генерал — почему просто до сих пор никто из той же Ганикармии не удосужился совершить высадку на вершинах Ракельсфагов с помощью каких-либо банальных летательных средств?

— Дело в том, мой мальчик, как я уже тебе объяснял чуть ранее, планета Плева гибнет, и отсюда проистекают многие, творящиеся на ней, аномальные явления, проявляющиеся не только в патологически свирепой фауне и флоре, но и в неадекватных особенностях атмосферы, особенно над Дикими Территориями. Там никто не может летать, кроме местных крылатых представителей фауны!

— А как же тогда…?

— Наши специалисты разработали ряд моделей, копирующих некоторых наиболее мощных местных летающих монстров. Но первым в воздушном пространстве над Дикими Территориями и, в частности, непосредственно над купами Ракельсфагов окажется небольшая команда парашютистов, возглавить которую доверена честь именно тебе, старший сержант Джон Гаррисон! Надеюсь, что ты горд оказанным тебе высоким доверием!

— Я очень, и польщен, и безумно рад, мой генерал! — при всем своем уважительном отношении к военной субординации Джон не мог скрыть в голосе убийственной иронии.

Генерал Баклевски от души расхохотался и потрепал Джона по плечу со словами:

— Ты мне нравишься, Джонни за свою искренность! Но не переживай так — тебя никто не собирается гнать на откровенный убой! Наоборот — тебя отправляют в настоящий Рай, плевянский Ад находится внизу на Великом Болоте и в Джунглях, окружающих его берега! Тебя и троих надежных офицеров КМБ, с которыми ты познакомишься чуть позднее, с борта стационарной карантинной ганикармийской станции заберет специальный челнок, который прилетит с борта головного российского крейсера «Герман Титов». А крейсером «Герман Титов» командовать буду я!

Ваш челнок выйдет на орбите Плевы в заданной точке координат, и там вы катапультируетесь с борта челнока на капсулах-парашютах. Эти капсулы-парашюты прекрасно, не сомневайся в этом, зарекомендуют себя в условиях капризной плевянской атмосферы, и через каких-нибудь несколько десятков минут вы точнехонько окажетесь на вершине самого высокого из Ракельсфагов, того самого, откуда, по данным спутников, наиболее часто падают вниз, рассыпаясь золотыми брызгами, психически неуравновешенные обнаженные плевянские красавицы.

Задача вашей группы имеет чисто разведывательный характер: вы должны установить характер древесного ландшафта, численность и степень враждебности местного населения, характерные особенности местной фауны, опять же с точки зрения безопасности для последующей за вами основной группы десантирования. Вы установите в наиболее удобных местах высадки двадцать маяков наведения. Как только они окажутся в состоянии активации, вслед за вами на вершину избранного Ракельсфага высадится отряд из двухсот отборных космических десантников во главе со мной.

— А что мы будем делать дальше на этом самом Дереве?

— Мы должны будем взять в плен как можно больше местных молодых женщин и погрузить их на специальные космические челноки, являющиеся точными копиями одного из представителей местной фауны — так называемого летающего тарантула «бенкеля». И благодаря им, вместе со своим бесценным грузом, мы должны добраться до борта крейсера «Герман Титов», который всех нас доставит на планету Земля. В случае необходимости и с учетом сложившихся на месте обстоятельств десантные операции на Деревья могут проводитьсья несколько раз, именно для этого случая и задействованы два дополнительных транспорта.

— А зачем во флотилии насчитывается целых три крейсера?

— На случай внезапного появления китайцев или американцев.

— А если население, так сказать, Деревьев окажется абсолютно враждебным, то каким образом моей разведгруппе устанавливать с ними конструктивный рабочий контакт?

— Наши чудо-спутники, Джонни, помимо колоссальных видеовозможностей, обладают также неплохими слуховыми способностями и в течение ряда лет лучшие российские лингвисты расшифровывали язык жителей Деревьев, жителей Болота и даже обитателей прибрежных Джунглей!

— И как — расшифровали?

— Да — и очень успешно. Тебе и твоим разведчикам останется только получить серию информацинных уколов, и вы будете легко владеть всеми тремя необходимыми наречиями погибающей планеты Плева! И я полагаю, что такие симпатичные парни, как ты и твои будущие друзья, легко сумеете найти доброжелательный контакт с местными древесными красавицами — дриадами, русалками или, кто они там есть, на самом деле! — Генерал вновь позволил себе беззаботно рассмеяться. — Ну — все понятно? — и Баклевски выразительно посмотрел на настенные часы.

— Последний вопрос, мой генерал!

— Да, Джон!

— А зачем нужна предварительная группа минимального состава разведчиков — нельзя ли обрушиться на Ракельсфаги сразу всей мощью челночно-десантной флотилии!

— Слишком рискованно с банальной оперативной точки зрения — мы понятия не имеем, несмотря на все наши спутники, что именно представляют собой верхушки Ракельсфагов и массовые десантные группы могут элементарно распороть себе брюхо о многочисленные острые сучки веток и какие-нибудь особенные рогатины местных аборигенов, это — во-первых; а во вторых — с Ганикармией мы поддерживаем официальные дружественные дипломатические отношения, и столь откровенно враждебный, ничем не спровоцированный демарш, может повлечь за собой совершенно непредсказуемые последствия, вплоть до официального обращения Ганикармии за помощью к Китаю или Соединенным Штатам. Ну, а когда мы уже погрузим груз в недра транспортов, мы откроем все карты ганикармийцам, и они узнают всю страшную правду об ожидающей их вскоре судьбе и окажутся полностью деморализованными и не будут пытаться найти себе какого-нибудь другого союзника, кроме России. Теперь тебе, надеюсь, понятно абсолютно все?!

— Да, мой генерал!

— Тогда — до встречи на ветвях Ракельсфага! — и генерал Баклевски, его возможный будущий тесть крепко пожал старшему сержанту десантных космических войск России Джону Гаррисону руку.

Но перед тем как Джон собрался окончательно покинуть кабинет генерала, хозяин кабинета вдруг произнес очень странные слова, поразившие впечатлительного Джона в самое сердце:

— Ты знаешь, среди многих ведущих российских философов в последнее время стало упорно бытовать мнение, что у каждого когда-то существовавшего и затем, соответственно, погибшего могущественного государства, как и у умершего человека, остается бессмертная душа. Так вот, я почему-то подумал, что бессмертная душа Советского Союза восемьсот лет назад переселилась в планету Плева и начала неудержимо разрушать ее! Все — иди, мой друг, и да пребудет с тобой удача!

И аудиенция Джона Гарриссона с пятизвездочным генералом Баклевски на этом закончилась.»

На борту ганикармийской станции Брэдли, Джону и трем его товарищам по будущей совместной разведэкспедиции на ветви Ракельсфага, отвели по уютной одноместной каюте, обставленной в типичной ганикармийской манере, главной составляющей которой являлось обилие самых разнообразных цветочных букетов.

В медицинском пункте станции, примерно через час после прибытия космонавтов, симпатичная словоохотливая медсестра с правильными чертами лица и необычайно умным проницательным взглядом, поставила всем четверым землянам, обещанные генералом Баклевски, информационные уколы, причем уколы оказались очень болезненными. И, между прочим, специально или нет, но создалась такая ситуация, что симпатичный Джон остался последним из всей компании наедине с медсестрой. Она задумчиво перебирала в специальном сейфе ампулы с содержимым многочисленных информационных уколов, бросая не менее задумчивые взгляды на Джона.

— Что-то происходит не так или вы мне хотите о чем-то сообщить? — не мог не поинтересоваться у медсестры наблюдательный Джон.

Вместо ответа загадочная медсестра приложила изящный тоненький пальчик к губам, за тем показала на уши и быстро исписала коротенькую записку, которую не замедлила подовинуть Джону. Тот прочитал:

«Меня зовут Ольга Миллер. Я являюсь майором службы внутренней безопасности Свободной и Независимой России. Наша организация считает деятельность КМБ опасной для России, не говоря уже о независимой и дружественной нам Ганикармии!

Я Вам поставлю три информационных укола, но об этом никто не должен знать, особенно — генерал Баклевски! Второй укол даст Вам возможность улавливать наиболее мощные мысленные позывы и понимать смысл звуковой сигнализации самых развитых представителей местной фауны, что в большей степени повышает Вашу возможность выжить на этой планете.

И, наконец, самый важный — третий укол. Чтобы получить содержавшуюся в нем информацию, погибло семнадцать наших сотрудников. Он обладает пролонгированным действием и начнет активно действовать лишь через трое суток, когда Вы, старший сержант Гаррисон окажетесь на ветвях Ракельсфагов! У меня — все, желаю удачи!»

Прочитав содержание записки, Джон поднял голову и увидел, как Ольга Миллер улыбается ему той бесхитростной откровенной улыбкой, какой женщины со времен седой древности улыбались мужчинам, имевшим счастье им понравиться.

— Вы очень симпатичная девушка, Ольга! — улыбнулся в ответ ей Джон.

— Ну, тогда приступим к процедуре, а то ваши товарищи наверняка уже заждались Вас и могут подумать все, что угодно!

Информация, заложенная в третьей и последней инъекции, действительно, оказалась очень важной, потому что никак не хотела входить в правую ягодичную мышцу Джона. Он буквально скрипел зубами от боли, а может это стенали семнадцать душ офицеров внутренней безопасности России, погибших ради двух миллилитров бесцветной и прозрачной, с виду ничем не отличавшейся от обыкновенной воды, информационной субстанции. Прошло не менее пяти минут, прежде чем Джон коротко рыкнул, и содержимое третьего укола оказалось, наконец, в его кровеносной системе. — Ну, вот и все закончилось, Джон! — с видимым облегчением произнесла уже сама начавшая беспокоиться за успешный ввод важнейшей информации, Ольга Миллер и на прощание еще раз улыбнувшись, добавила:

— Если возникнут осложнения, то милости прошу — всегда рада буду Вас видеть, Джон!

Все происшедшее в медпункте заставило его, естественно, о многом задуматься, в частности, о некоторых деталях достопамятной беседы с генералом Баклевски.

Но все же, после всех этих супермедицинских пертурбаций, ему удалось наконец-то очутиться у себя в каюте, которых насчитывалось по длинному дугоообразному коридору Станции целых пятьсот штук.

В каюте, из-за обилия цветочных букетов напоминавшей миниатюрную оранжерею, Джон сразу принял горячий душ и тут же завалился спать на необъятную упругую кровать. Заснул он мгновенно, так как в челноке за последние двое суток они с Брэдли, Валерием Степченко, Стивом Иогансеном и Пашей Ульяновым (так звали членов его разведгруппы) практически не сомкнули глаз — играли под запись в королевский поккер — неизвестную на Плеве карточную игру. Джон обучил ее Брэдли, а тот оказался на редкость азартным парнем. К тому же у Киннона оказалась с собой двадцатилитровая баклага розового ганикармийского вина, про которую плевянский зоолог по какой-то причине не хотел говорить Джону до тех пор, пока они не сели играть в карты. Брэдли проиграл две тысячи межгаллактических российских рублей и ему ничего не оставалось, как взять и утопить обрушившееся на него финансовое горе в крепком и душистом, словно само забвенье, розовом вине. За двое суток сдружившиеся плевянский зоолог и земные космические десантники прикончили великолепное вино до последней капли, отдав его качествам должное. Из-за великолепного вина Джон простил Киннону долг.

А теперь вот Джон крепко спал. Однако снился ему не очень приятный сон, вернее, не то, чтобы неприятный, а — тревожный. Ему снился ресторан на угрюмой планете под названием Байкотан, в каком-то городишке с длинным и сложным названием — на краю этого городишки. Джона тогда ударили ножом местные бандиты из-за женщины. В этом сне Джон сидел за дальним столиком в пустынном ресторанном зале. Зал освещался скупым желтым светом, бросавшим на столики, стены и пол причудливые тени. Но наиболее причудливо выглядел потолок — его сплошь укутывал непроницаемый ковер белесой паутины. Паутина постоянно колыхалась под волнами холодного воздуха, разгоняемого мощным невидимым вентилятором. Джон достаточно сильно озяб, его не согревала местная водка удивительного фиолетового цвета (перед ним стоял полуопустевший графинчик и блюдце с полуобгрызенной жареной рыбой, имевшей на редкость мерзкий вкус), он чувствовал себя отчаянно одиноким, ему хотелось в теплую уютную комнату и ощущать себя в ласковых женских объятиях. Все эти тоскливые ощущения во сне усиливались во сто крат, а сон выглядел необычайно реалистичным. Худая некрасивая официантка копошилась вдали у стойки бара, бармен рубил тяжелым острым ножом грубые пресные овощи для ресторанного фирменного салата. Порывы холодного ветра развевали черные шторы, прикрывавшие входные двери. Дрессированные пауки ненавязчиво шелестели в паутине под потолком. Большие ступни Джона, обутые в грубые солдатские ботинки, откровенно мерзли под столиком, обдуваемые противным холодным сквозняком, тянувшимся по полу нескончаемым потоком.

Музыка заиграла — байкотанская народная мелодия, напоминавшая вой зимней вьюги, под звуки которой Джону захотелось повеситься. Шторы начали раздвигаться чаще, и зал стал наполняться посетителями — мрачными одноглазыми байкотанами. За год службы здесь Джон привык к их одноглазию, и эта физиологическая особенность местного населения его уже давно перестала шокировать. Он вернулся к графинчику с фиолетовой водкой и своим мрачным размышлениям. Не отрывая взгляда от поверхности стола, он неторопливо допил графинчик до дна, доел рыбу, а когда поднял слегка захмелевшую голову, то увидел, что за столиком он сидит теперь уже не один — по другую сторону столика прямо напротив него сидела она! Восхитительная байкотанка в глубоко декольтированном платье темно-вишневого цвета, с густыми черно-синими кудрями, ниспадавшими ей на обнаженные роскошные плечи. Как и у всех байкотан у ней имелся тоже только один глаз. Но зато какой! Громадных размеров, потрясающей формы, наполненный дрожащим ярко-золотистым сиянием, в далекой глубине которого таинственно мерцали три изумрудных зрачка. Чувственные губы растягивала приветливая улыбка, а высокие белые груди в широком вырезе платья часто поднимались и опускались. Джон пьяно таращился на роскошную байкотанку, не замечая, как за соседним столиком зловеще зашушукались четверо мужчин, искоса и злобно поглядывая на Джона в четыре глаза (на каждого по одному глазу). Джон в своем сне вновь испытал мучительное ощущение нереальности присутствия за его столиком этой странной красавицы, очень реалистично ощущал страх при мысли, что она исчезнет или окажется всего лишь навсего дорогой проституткой, а не лучом искреннего женского тепла и сострадания в океане черной тоски, куда Джон был погружен уже целый год за время службы на этом проклятом Байкотане… Как его ударил ножом кто-то из той четверки местных бандитов, что шушукались за соседним столиком, он уже не увидел — он проснулся, и с удивлением почувствовал, что по щекам его бегут горячие слезы, а на душе осталась острая тоска и, как ни странно — не по одноглазой байкотанке, а — по золотоволосой нимфе, живущей на супер-деревьях Ракельсфагах, хотя и видел он ее мельком всего раз в жизни, да и то — на слайде. В следующую секунду острая тоска прошла, им овладела внезапная ярость при мысли о самоуверенном и не сомневающемся в собственной циничной правоте пятизвездочном генерале Баклевски, собравшимся переработать всех золотоволосых красавиц с ветвей Ракельсфагов на целебное мыло и омолаживающие порошки.

— И-э-э-х!!! — громко и яростно не-то вздохнул, не-то вскрикнул Джон и не в силах сдержать накопившихся эмоций, что есть силушки, грохнул здоровенным кулаком в тонкую пластиковую стену каюты.

Не особенно толстая пластиковая стена со своей противоположной стороны на мгновенье выгнулась пузырем. От получившегося шума проснулся обитатель соседней каюты, на беду всем землянам и ганикармийцам, проходившим трехдневный карантин на дежурной орбитальной станции, оказавшийся коренным жителем планеты Плева, и самое плохое — ее материка под названием Дикие Территории. Он обладал громадной физической силой и ему, как и Джону, в эти минуты тоже снился неприятный сон, правда, в несколько ином амплуа:

«… Будто бы он ловил очень вкусных опухолевых крабов в дождливую погоду из старого заброшенного колодца. Такое занятие считалось опасным даже в недождливую погоду — но в кошмарных снах всегда приходится добровольно шагать прямой дорогой в Ад. Житель Плевы с ужасом смотрел на маслянистую поверхность воды в позеленевшем от времени срубе колодца, где с нарочитой зловещей неподвижностью торчал поплавок его удочки. Наконец поверхность воды заколыхалась, и наружу полезло то, чего он подсознательно больше всего боялся — покрытая неприятным серо-бурым ворсом гигантская клешня малиновой голлиницы…». В этот момент Джон ударил кулаком в стенку, и житель Плевы проснулся, с облегчением переведя дух.

Он посмотрел на свои руки и увидел, что боевые когти на всех четырнадцати пальцах вышли из пазух. И прошло, по меньшей мере, три секунды, прежде чем плевянин сумел спрятать их обратно под рабочие маскировочные ногти.

«Однако — нервы! Я так могу провалить задание!» — невесело подумал он и испытал невольный приступ страха, смешанного с лютой злобой. К страху и злобе примешивалось чувство сильнейшего голода — этот плевянин всю свою жизнь просыпался голодным, поэтому ему каждую ночь под утро снились его любимые «жирные и нежные» опухолевые крабы.

Голодный житель Диких Территорий рывком поднялся на неправдоподобно мускулистые ноги, бросив задумчивый взгляд на разбудившую его пластиковую стенку каюты. Затем он принял душ, одел белоснежную свеженакрахмаленную рубашку, элегантный черный костюм, на свирепую морду с трудом натянул специальную обтягивающую маску, отдаленно делавшую его похожим на человека. Подошел к зеркалу, придирчиво осмотрел получившуюся внешность и почувствовал себя готовым к выполнению ответственного задания, порученного ему Верховным Кланом Истинных Акклебатиан.

Звали плевянина — Корлбли, и он являлся родным братом Боке. От страшного приступа голода голова у него, как и у каждого истинного акклебатианина соображала пока не совсем ясно, тем более что по плану до начала запланированной операции оставалось чуть более восьми часов, поэтому, прежде всего он решил спуститься в общий ресторанный зал Станции и, как следует там перекусить.

В обширном ресторанном зале было почти пустынно, если не считать двух людей в дальнем углу, хлебавших из больших фарфоровых тарелок стальными ложками дымящееся огненно-красное варево, которое, как ему было известно, называлось «борщом», и в пищу его употребляли исключительно земляне одной из самых могущественных наций Земли — некие «россияне». Голод, вместе с нетерпеливым урчанием в пустом желудке, продолжали усиливаться. Прекратив думать о «россиянах», о возможной цели их прибытия на Плеву, Корлбли занял место в противоположном, самом дальнем от инопланетиков углу зала. Выбранный им угол прикрывал, щедро украшенный крупными желтыми цветками, огромный кактус, посаженный в исполинской бочке. Продолжительным нетерпеливым звонком он подозвал официанта, не замедлившего явиться. Корлбли не стал мелочиться и заказал имевшихся в меню шестерых жаб-голиафов, зажаренных в собственном соку и водившихся исключительно на планете Земля, в горных реках Центральной Африки, десять киллограммов маринованного улиточного мяса и двадцать восьмисотграммовых порций жареной баранины, приготовленной также по рецепту жителей какого-то горного района планеты Земля. На десерт он заказал двухкилограммовый торт и десять литров легкого белого ганикармийского вина. Со всей этой снедью и вином оголодавший акклебатианин расправился в течении каких-нибудь получаса — под удивленные взгляды редких посетителей ресторана, число каковых за эти полчаса увеличилось. Затем Корлбли, согласно физиологическим особенностям акклебатианского организма, запрокинул голову, прикрыв глаза веками, и на десять минут отдался во власть сладостной отрыжки, несколько напоминавшей смесь релаксационного пароксизма сытости с банальным анабиозом.

Кто-то осторожно присел за краешек его столика, и терпеливо дождавшись окончания периода отрыжки, вежливо произнес:

— Приятного аппетита, босс!

Корлбли открыл глаза, покрытые маслянистой поволокой несказанного блаженства наступившей сытости и, увидел, что перед ним сидит заместитель его диверсионной группы, завербованный два года назад чистокровный ганикармиец по имени Майрек. Акклебатианин довольно равнодушно произнес:

— А это ты, Майрек! Ну, что ты имеешь мне сообщить?

— Все готово, Босс. Детонаторы и взрывчатка разложены согласно диспозиции, разработанной в Главном Штабе и утвержденной самим Предейтером Самакко.

— Что-ж, поздравляю тебя, Майрек! — и, глянув на ручной хронометр Корлбли добавил: — Через семь часов сорок минут станция достигнет нужной точки координат — прямо над нашими плантациями и тогда мы начинаем операцию. Между прочим, ты уточнил число уродов, накопившихся в этом отстойнике?

— Да, босс! Четыреста сорок семь человек, из них шестьдесят два инопланетика, остальные — ганикармийцы. А через полтора часа ожидается прибытие еще более тысячи человек!

— Отлично — пришла пора, пожалуй, выходить на связь с Предейтером! –Корлбли рывком поднялся из-за столика, на котором осталась целая гора обглоданных дочиста бараньих костей и улиточных панцырей. Неторопливой походкой, испытывая при этом несказанно приятную тяжесть в переполненном желудке, он направился к выходу из ресторана, провожаемый внимательными взглядами двух «россиян», с огромным аппетитом хлебавших горячий украинский борщ. Россияне являлись ни кеми иными, как членами разведгруппы Джона Гарриссона.

Великое Болото — Боке в гостях у Болотных Богатырей

Примерно в эти самые минуты «старший брат Боке», щедро перевязанный листьями целебных болотных растений, великолепно известным Болотным Карликам, сидел на краешке обширного камышового ложа в самой просторной хижине деревни Карликов и жадно жрал из огромного чана огромные куски одной из наиболее ценных болотных рыб — так называемой «борреллии». Рыба имела превосходный вкус и Боке не забывал постоянно благодарно кивать сидевшей напротив него старшей дочери Эгиренечика Богдиле. У Богдилы, как и у отца росла довольно длинная борода, но глаза не обладали такой лютой свирепостью, что и отличало, прежде всего, Болотных Карлиц от Болотных Карликов. Несколько плошек, с чадяще горевшим в них жиром болотных осьминогов, освещали скудную обстановку хижины, не особенно шикарные детали, которой увлеченно насыщавшийся Боке старался не рассматривать в силу укоренившихся в нем с самого рождения определенных эстетических убеждений. Когда чан полностью опустел, Богдила вежливым, но таким же хриплым, как и у отца, голосом, поинтересовалась:

— Еще?

Боке отрицательно помотал огромной головой, поблагодарив Карлицу за вкусный ужин.

Тогда женщина молча подала акклебатианину большую бутыль, выдолбленную из какого-то местного овоща, выращиваемого Карликами на своих болотных огородах. Из бутыли исходил острый пряный запах.

— Что это?! — подозрительно спросил Боке.

— Не опасайся, акклеабатианин, это — крид, самый целебный из всех целебных напитков Великого Племени Болотных Богатырей. Он вернет тебе потерянные за время ночного полета силы и почти полностью вернет утраченное из-за полученной раны здоровье. После того, как ты выпьешь крид, то крепко проспишь, примерно, час и проснешься совершенно здоровым, и тогда придет отец, и поговорит с тобой!

Боке не стал спорить и послушно отпил добрый литровый глоток крида, немедленно повергнувший его в крепкий освежающий сон.

Он проснулся, как ему и было обещано, ровно через час. В хижине стало ярче — это Богдила добавила в чахнувшие примитивные светильники свежего осминожьего жира. Прямо перед собой Боке увидел довольно ухмылявшегося Вождя Болотных Карликов Эгиренечика. Вождь изобразил на обезображенной множеством причудливых шрамов роже что-то наподобие приветливой улыбки и беззлобно прорычал хриплым басом:

— Как чувствует себя почтенный акклебатианин Боке после ночного приключения над просторами Великого Болота?

— Позволь поблагодарить Тебя от всего сердца Акклебатианина за спасение моей жизни, Мудрый и Великий Вождь Великого Племени Болотных Богатырей! — осторожно подбирая слова, торжественно произнес Боке и в знак величайшей признательности преклонил перед Эгиренечиком голову и приложил страшную когтистую лапу к тому месту на широкой груди, где без устали гоняло фиолетовую кровь по трехметровому туловищу его большое шестикамерное сердце.

— Я верю в искренность твоей благодарности и принимаю твою признательность! И более того, акклебатианин Боке, от имени своего народа я предлагаю дружбу и военный союз твоему великому народу!

— Ты знаешь, что я не последний акклебатианин в нашем Верховном Клане, поэтому по возвращении домой сделаю все от себя зависящее, чтобы твое великое предложение, о, Вождь, было принято с благодарностью, а главное, с пониманием. Тем более не так давно у нас уже состоялась беседа примерно на эту же тему с благородным Предейдером Самакко! Но, все-таки, объясни мне сейчас, о, Мудрый Эгиренечик — какие мотивы заставили тебя сделать такое предложение народу Акклебатиан?

— Ты прекрасно знаешь, Боке, что и у вас, и у нас есть один общий враг, и одна общая цель, какую можно даже назвать единой общей мечтой. Это — Ракельсфаги и их ничтожные жители, не заслуживающие такого роскошного и благодатного места жительства.

Племя Болотных Богатырей уже пыталось несколько лет назад совершить попытку своими силами достичь стволов Ракельсфагов и забраться по ним до самого верха, чтобы навсегда поселиться там, сделав местных изнеженных жителей своими рабами и наложницами. Но наша попытка закончилась полной неудачей. Воды Болота, омывающие непосредственно основания Стволов, чисты от тины и трав, прозрачны и глубоки, и в них водятся невообразимо свирепые чудовища, сразу же напавшие на флотилию Болотных Богатырей, состоявшую из тридцати больших охотничьих лодок и шестисот воинов. Половина лодок была опрокинута, и половина Богатырей оказалась беспощадно растерзанной этими страшными чудовищами — стражами Ракельсфагов. Таким образом, было доказано, что путь через Великое Болото на Ракельсфаги заказан, но остается еще воздушный путь и вы, аккклебатиане могли бы помочь обоим нашим народам с помощью ваших мощных крыльев попасть на Ракельсфаги, хотя бы на их самые нижние ярусы. Ну, а дальше, совместными усилиями мы смогли бы добраться до самого верха, сметая любые препятствия на своем пути!

— Крылья-то у нас действительно мощные, мудрый и уважаемый Вождь Племени Болотных Богатырей Эгиренечик! Но максимальная высота, на какую они могут поднять нас, это два с половиной, от силы — три километра! И я не совсем представляю — каким все-таки образом акклебатиане с помощью своих крыльев могут помочь Болотным Богатырям?! Если, допустить такой вариант, при котором один Болотный Богатырь сядет верхом на Акклебатианина, тот сможет подняться максимум на пятьдесят метров и пролететь от силы сто-двести метров, после чего без сил рухнет вниз!

— Нет, уважаемый предейтор Боке — мне никогда в голову не приходило что-либо подобное — нелепое и невыполнимое! Недаром же меня называют мои подданные Мудрым, и я сейчас расскажу тебе свой план, выношенный годами. И вы поймете, что он прост до безобразия и вполне выполним!

— Я весь внимание, Мудрый Эгиренечик!

— Насколько мне известно, вы, благодаря постоянному бартерному обмену овощей на оружие с материковыми ганикармийцами, обладаете солидным огнестрельным арсеналом. Так вот, по моему представлению, очень эффективной получилась бы совместная экспедиция к Подножию Ракельсфагов флотилии Болотных Богатырей и крылатой эскадры Акклебатиан. Просто-напросто вы могли бы поддержать нас мощной огневой поддержкой сверху против хранителей Ракельсфагов. Мне кажется, что в таком случае, наша экспедиция оказалась бы просто обреченной на успех! Ты не находишь?!

— А ведь тебя недаром называют Мудрым, о Великий Вождь Болотных Богатырей! Кроме, как в твою голову, ни в чью больше не могла прийти столь счастливая мысль! Я предлагаю завтра же встретиться с Самакко и во всех деталях приступить к разработке этого гениального плана!

— Что-ж, я необычайно рад слышать подобные слова, уважаемый Боке! А сейчас, если ты чувствуешь, что набрался достаточно сил после ночных приключений, то я прошу тебя выслушать еще одну очень важную информацию!

— Я весь — внимание!

— Но для этого мы должны покинуть мой дом, я должен тебе кое-что показать над просторами Болота.

Боке поднялся на ноги, но от еще не прошедшей слабости, его настолько сильно качнуло, что Вождь Эгереничек вынужден был подхватить своего нежданного гостя под левое, не пробитое стрелой древесного жителя, крыло. Тем не менее, резкая боль в правом предплечье и резанувшее, словно ножом, воспоминание о трагической гибели Олюгоны наполнило душу Боке испепеляющей ненавистью, и он в невольном порыве воскликнул:

— Этим вечером все жители Деревьев до единого сделались моими кровными врагами, и уж я-то точно поплыву с вами, и буду поддерживать вас сверху до последнего патрона! И, если вдруг случится такое, что Самакко начнет опять, по своему обыкновению, колебаться, я сумею обеспечить всех твоих воинов необходимым количеством автоматов, пулеметов, гранатометов, патронов и глубинных бомб!!!

— Я верю тебе, благородный Боке и после этих твоих слов считаю тебя единокровным братом!

Они покинули вонючую хижину Вождя и Боке с удовольствием, полной грудью втянул влажный воздух Болота. Ночь еще не собиралась уступать свои права нетерпеливо стучавшему в ее мрачные врата рассвету, и кроваво-багровый Болбург продолжал висеть на своем месте, украшая бескрайнюю поверхность Болота сотнями акварелей самых мрачнейших оттенков. Прямо к крыльцу хижины Вождя, чьи импровизированные ступеньки были изготовлены из костей какой-то болотной зверюги, подходил утлый деревянный пирс метров десяти длиной, к концу которого были привязаны две лодки. По пирсу туда-сюда ходил угрюмый молчаливый часовой гигантского роста, державший тяжелое копье наперевес в правой руке. Направо и налево уходили погруженные в маскировочную ночную тьму убого выглядевшие хижины Болотных Карликов. Кажется, вся деревня была погружена в глубокий сон, который не могли нарушить не утихавшие вопли тысяч голодных болотных тварей. Боке попытался незаметно от Эгиренечика увидеть среди нескольких десятков хижин то таинственное строение, в котором Болотные Карлики хранили свое главное сокровище — Золотистый Древесный Дождь, из-за которого, главным образом, им так не терпелось поскорее попасть на верхние ярусы Ракельсфагов. Но ничего — никаких светившихся золотистым светом щелей ни в одной из хижин Боке не заметил.

— Ты не туда смотришь, мой благородный друг! — проницательно усмехнувшись, произнес Вождь Болотных Карликов. — Посмотри лучше внимательно вверх на священный Болбург, мой благородный Боке и попытайся там что-либо увидеть.

Боке задрал голову кверху, долго и пристально смотрел на Болбург, на терявшиеся в необъятной мглисто-туманной высоте вершины Ракельсфагов и вдруг ему показалось, что рядышком с Болбургом, прямиком под его багрово-кровавым боком движется крохотная золотая точка. Но в точности он не был в этом уверен, потому что золотая точка почти сразу исчезла.

— Ну — видел что-нибудь?

— Всем известно, что остротой своего зрения Акклебатиане никак не могут поспорить с мощнейшими фокусирующими возможностями суперглаз Болотных Богатырей, но мне будто бы показалось, что возле самого края священного Болбурга я заметил крохотную золотую точку.

— Тебе не показалось, мой благородный Боке! — с внезапно прорезавшейся яростью в хриплом голосе прорычал Вождь. — В нашем ночном небе я давно уже — не меньше месяца, наблюдаю ночные полеты очень вредных и очень опасных золотых мух! Они появились здесь неспроста — их наверняка интересуют Наши Деревья! Их появление как-то связано с нашими Деревьями, с нашими общими, только что зародившимися планами! На самом же деле это ни какие вовсе не мухи. А огромные сложные агрегаты, созданные инопланетиками, оснащенные огромными глазами и ушами, которые прекрасно видят и слышат нас! Они что-то задумали зловещее — они хотят нас уничтожить! Поэтому завтра же на рассвете мы отправляемся в гости к Самакко, Боке!..

Их беседу прервало уже слышанное этой ночью акклебатианином чудовищное по силе не-то ворчание, не-то утробное рычание, и на этот раз вместе с Эгиренечиком он увидел обладателя голоса столь невероятной силы — примерно в трехстах метрах от деревни Карликов из Болота выгнулась чья-то исполинская спина, составлявшая в длину не менее полусотни метров, сверкнувшая под светом Болбурга словно бы великолепной полировкой, и почти сразу исчезнувшая под поверхностью болотных вод. Через пару секунд, поднятая неизвестным гигантом волна качнула до самого основания всю деревню Карликов, построенную на глубоко вбитых в спресованный ил сваях.

— Что это? — свистящим шепотом спросил Боке.

— Это — игуч, болотный кит! — тоже шепотом, но хриплым, объяснил Эгиренечик. — Весь год он живет в недоступных многокилометровых глубинах, но весной на несколько дней всплывает наверх для брачных игр и спаривания. Если он случайно врежется в нашу деревню — то всем нашим планам не суждено будет сбыться, благородный Боке! Пойдем лучше в дом, и покорно будем ждать своего жребия — ничего иного нам не остается…

…А, в нескольких десятках километрах сверху от беседующих и строящих долговременные перспективные планы Боке и Эгиренечика, вынужденно прервавших обсуждения в результате внезапного появления исполина Болота игуча, на своем любимом месте, на самом краешке Родовой Ветви стояла, балансируя почти над самой бездной, красивейшая из всех девушек Деревьев, по имени Гера, с макушки до пят облитая багровым светом Болбурга. Девушка с любопытством наблюдала за странной золотой точкой, нарезавшей круги вокруг ночного спутника Плевы. Загадочная золотая точка, напоминавшая огромную осу, каким-то образом связывалась в хорошенькой головке Геры с ее любимым мальчиком, имени которого она даже еще не знала, но в ней росла уверенность, что он неумолимо приближается к ней на огромной скорости и они вот-вот увидятся, и он обязательно спасет ее от Золотистой Гибели.

Вчера миновал первый день Весны и целый день листва на Родовых Ветвях шелестела под только что родившимися, пока еще очень слабыми порывами зарождавшихся весенних ветров. Сейчас, первой весенней ночью чуть-чуть неуловимо изменился цвет Болбурга, словно бы его диск покрылся слабым зеленоватым налетом, нежнее и красочнее сделалась пестрая палитра раскинувшегося глубоко внизу Болота. Во множестве появились первые весенние бабочки и повсюду среди Древесных Листьев начали распускаться первые весенние цветы. Гера на этот раз прошла к своему обычному наблюдательному пункту не одна — за ней увязалась младшая сестренка Лея, и еще одна девушка по имени Алзика, считавшая себя не менее красивой, чем сама Гера, но не разделявшая ее стойких суицидальных убеждений.

Три девушки оказались не одиноки в предпринятой ими рискованной ночной прогулке — Вождь Айсарайг распорядился, чтобы его дочерей, и увязавшуюся за ними Алзику, незаметно сопровождали четверо хорошо вооруженных воинов, один из которых по имени Парсинг считался официальным женихом амбициозной Алзики. Воины шагали босыми ступнями по влажной коре совершенно бесшумно в десяти метрах позади девушек, чья белая кожа и золотые густые кудри светились в темноте, как будто специально для того, чтобы привлечь внимание какого-нибудь свирепого ночного хищника. Правда, верхние ярусы Ракельсфагов были не Болотом, и опасные хищники здесь водились не в таком пугающем изобилии, но с точки зрения, например, очень благоразумного Парсинга, следовало бы все же соблюдать элементарную маскировочную осторожность. Кстати, сам Парсинг был не менее амбициозен, чем его будущая жена Алзика и через несколько лет надеялся занять место, принадлежавшее на сегодняшний день Айсарайгу.

Гера стояла некоторое время в полном одиночестве на краю бездны, но затем, набравшись храбрости, к ней сзади осторожно подошла Лея и крепко уцепилась обеими ручонками за тонкую гибкую талию сестры, которую мечтали вот так вот когда-нибудь обвить рукой практически все мужчины Племени Семи Ветвей.

Гера наклонила голову и ласково поцеловала Лею в беленькую головку, спросив:

— Правда — здесь очень красиво, сестричка?

— Я первый раз вижу Внешний Мир! — дрожащим от неподдельного восторга голосом произнесла Лея. — Этот огромный страшный красный шар и есть — Болбург?

— Да, сестричка — это огромный всевидящий глаз Злого Божества, которому поклоняются несчастные жители Бездны.

— А эти красивые серебристые и золотистые мерцающие точки — те самые Звезды, о которых нам рассказывала в своих сказках бабушка?

— Именно — они, сестричка! — подтвердила мечтательным мелодичным голосом Гера. — И скоро, скоро, поверь мне — с этих звездочек к нам в гости на Дерево прилетит самый красивый мальчик на свете, и он станет моим мужем!

— И спасет тебя от Золотистой Гибели?!

— Ну, конечно же, маленькая моя!

— А можно я буду жить вместе с вами?!

— Ну, неужели ты думаешь, что мы отпустим нашу любимую сестренку куда-нибудь из нашего дома, глупенькая?!

Разговор двух сестер прервал раздавшийся неподалеку из-за их спин насмешливый негромкий недобрый смех, звучавший куда, как грубее, чем нежно лившиеся, словно хрустально чистая вода в горном ручейке, речь двух сестер. Это так грубо и зло рассмеялась Алзика, набравшаяся наконец смелости отойти подальше от спасительного большого листа, о прочный черенок которого она все время опиралась рукой, пока наблюдала за Внешним Миром, не находя в нем никакой ни живописности, ни прелести, ни первозданности. Она подошла почти вплотную к сестрам и сказала Гере, которую уже давным-давно ненавидела за ее совершенную красоту:

— Ты сама-то, веришь, в то, что говоришь, Гера?! Какой мальчик?! Какие звезды?! Напускаешь бедному ребенку туману в голову — хочешь, чтобы и она через четыре года вслед за тобой нырнула на съедение болотным монстрам, вместо того, чтобы рожать детей нашим мужчинам, тем самым, укрепляя Племя и наслаждаться несказанными радостями жизни на наших Деревьях! Злой Болбург околдовал твою душу, Гера, потому что ты так часто подставляешь свои холеные обнаженные бока под его багровые лучи! Ищи лучше, пока не поздно, нашего нормального мужика — их сотни холостыми бродят по Деревьям в поисках жен, а о разных «звездных мальчиках» забудь!…

— Заткнись! — коротко ответила Гера. — И отправляйся к своему ублюдку Парсингу, а ко мне и, особенно, к моей сестре, больше не подходи, грязная «деревянная шлюха»!

— Что ты сказала, «болотная тварь»?! — кровь ударила в голову вспыльчивой Алзике чересчур мощным потоком, чтобы она оказалась способной рационально контролировать свои дальнейшие действия. Другими словами, почти обезумевшая от неконтролируемой вспышки бешенства Алзика выхватила из-за широкого кожаного пояса (единственного предмета ее одеяния) остро отточенную полуметровую колючку, обычно выдергиваемую из спины старых смоломазов и прыгнула на Геру, с твердым намерением вонзить колючку ей прямо в сердце. Страшно закричала Лея, встревоженно встрепенулись спрятавшиеся неподалеку среди больших листьев воины, намереваясь немедленно бежать и пресечь неожиданно возникшую ссору. Но тут случилось неожиданное и непоправимое: старый скользский гнилой кусок коры выскользнул из-под ноги Алзики, и разъяренная девушка, потеряв выбранное направление, головой вперед и вниз полетела с края любимой Ветви Геры прямиком в Бездну. Сумасшедший вопль Алзики послужил вполне гармоничным аккордом ее беспорядочному падению прочь от возможности стать когда-либо женой Парсинга.

— Что здесь случилось?! — один и тот же вопрос задали четверо выбежавших из своего укрытия воинов.

Гера, за талию которой продолжала крепко цепляться и беспрестанно всхлипывать Лея, достаточно равнодушным голосом сообщила:

— Алзика пыталась убить меня, но поскользнулась, и сама сорвалась вниз.

— В пропасть?! — отчаянным голосом возопил Парсинг, у которого появился великолепный шанс остаться этой Весной без жены.

— Не знаю! — так же равнодушно ответила Гера. — Она сильная и сообразительная девушка — падать ей очень долго, так что за время падения ей вполне может прийти в голову какая-нибудь спасительная мысль.

— Издеваешься, да?! — заорал такой же вспыльчивый, как и его только что соскользнувшая в Бездну невеста, Парсинг, замахиваясь на Геру копьем.

Но три других копья острыми наконечниками мгновенно оказались приставленными к широкой груди Парсинга. Он сразу же поостыл, продолжая, однако ненавистно сверкать глазами на Геру.

— Пойдем, маленькая домой, — обращаясь к Лее, невозмутимо произнесла Гера и, продолжая обнимать младшую сестру за талию, спокойно направилась по хорошо отполированной тропе обратно в Родовое Дупло, на ходу небрежным тоном бросив Парсингу: — Если ты действительно любишь свою стерву, то я бы предложила тебе немедленно прыгнуть вслед за ней — может быть ты еще успел бы поймать ее в воздухе и вдвоем вам было бы не так скучно падать, а может она ухитрилась зацепиться за какой-нибудь особенно далеко торчащий сучок и болтается сейчас на нем, ожидая, когда ты ее с него снимешь!

Если бы личные телохранители Айсарайга и членов его семьи не продолжали держать наконечники копий, щедро вымазанных ядовитой кровью травяного козла (единственной породы копытных на Деревьях) возле груди Парсинга, он наверняка пробил бы насквозь роскошную обнаженную спину гордо удаляющейся Геры ударом своего тяжелого боевого топора, изготовленного из клыка голубого барикбайда (разложившиеся останки которого однажды случайно были найдены Парсингом во время одного из его охотничьих скитаний по просторам Ветвей Ракельсфагов).

А что касается амбициозной и невезучей Алзики, то, как ни странно, слова, презрительно процеженные сквозь зубы Герой относительно ее возможной ближайшей судьбы, оказались пророческими…

…Страшная жажда жизни, ужас перед Болотом вкупе с большой физической силой и тренированностью истинной жительницы Дерева, позволили Алзике соответствующим образом сгруппироваться прямо в воздухе и ухватиться обеими руками за тонкий и гибкий кончик удачно замеченной ею Ветви. Спасительный кончик оказался не только гибким и тонким, но, что самое главное, достаточно прочным, что, в конечном итоге, и спасло жизнь Алзике, успевшей пролететь не менее нескольких сотен метров. Она долго раскачивалась по гигантской и поэтому предельно опасной, но постепенно уменьшавшейся амплитуде, не забывая изо всех сил перебирать все выше и выше мускулистыми руками, отчаянно подвигая свое тело подальше от кончика спасшего ее отростка. Наконец ей удалось добраться до коренной ветви, но на этом везение Алзики закончилось — ее в очередной раз подвел большой кусок гнилой скользской коры, оторвавшийся у ней из под стопы в самый неподходящий момент, и с чисто женским испуганным визгом, предварительно опрокинувшись на спину, невезучую девушку понесло по хорошо отполированому, поросшему склизским влажным мохом отростку мощной коренной ветви, ведущему на неизвестную глубину под очень крутым градусом. Алзика всеми способами пыталась задержать ускорявшееся скольжение в неизвестность прочь из родной зоны Семи Ветвей, где она родилась и где провела все свои девятнадцать лет жизни, до сих пор не имея ни малейшего представления о том, что и как происходит за границами территории Семи Ветвей.

— Помогите кто-нибудь!!! Парсинг — любимый мой!!! Спаси меня!!!

Но отчаянные вопли Алзики безнадежно вязли в глухом и темном лиственном тоннеле, уносящем ее, словно карнавальная катальная гора в таинственные глубины Ракельсфага.

Когда визг девушки достиг апогея, покрытая предательским скользким мхом покатая трасса оборвалась, и началось свободное падение в черный бездонный колодец. Перед глазами Алзики мелькали какие-то желтые и зеленые светящиеся пятна, и она молила Бога Деревьев, чтобы дно колодца покрывал толстым слоем ковер мягкого пружинившего мха или, на худой конец, там бы плескалось глубокое озеро из ароматного сладкого сока Дерева.

Но, ни той, ни другой надежде Алзики не дано было сбыться — преодолев неизвестно какое расстояние, она, в конце-концов, беспомощно повисла среди белесых липких нитей.

«Боже — это же паутина!!! Мне — конец!!!». Но это оказался еще не конец. Повисев в нелепой и унизительной позе вниз головой, через минуту — другую, Алзика расслышала как-будто бы какой-то шепот в темноте и вскоре, когда глаза привыкли к кромешному мраку, она заметила некое, совсем не внушавшее никакого доверия движение — к ней осторожно приближались неизвестные существа. Но на пауков они не походили. И лишь, когда таинственные жители внутренней полости ствола Ракельсфага приблизились буквально на пару метров, Алзика внезапно увидела, как у всех у них ярким желтым светом вспыхнули огромные треугольные уши, осветившие заросшие шерстью, сильно вытянутые вперед клыкастые морды.

— Желтоухие Гунаи!!! — в самом кошмарном сне ей не могло представиться, что она когда-нибудь окажется среди беспросветного мрака одного из самых страшных мест Ракельсфага. У неё даже не хватило сил закричать, но, будучи истинной жительницей своего мира, она решила бороться до конца и, сумев выхватить из-за широкого пояса, обтягивавшего талию, нож, попыталась перерубить стягивавшие ее липкие толстые нити ловушки-паутины, однако ее грубо ударили по голове неизвестным тяжелым предметом и Алзика потеряла сознание…

Ганикармийская орбитальная станция

Джон также, как и Корлбли проснулся достаточно проголодавшимся — конечно до таких чудовищных размеров, как у акклебатианина, его аппетит не достигал, но, прежде всего, он решил все-таки подкрепиться. А вместе с тем некая непонятная нерешительность не давала ему воли или желания подняться с кровати, одеться, подняться и пойти в ресторанный зал. Он что-то пытался вспомнить ускользнувшее из только что просмотренного сна — нечто важное, предупреждавшее его из глубин подсознания о возможной потенциальной опасности…

Внезапно зазвонил, всегда лежавший под рукой, индивидуальный видеотелефон космической связи. Медленным сомнамбулическим движением он взял аппарат в руку и с удивлением увидел лицо Марины Баклевски. Выражение лица ее выражало неподдельную радость, а с другой стороны в нем чувствовалась неумело скрываемая озабоченность.

— Здравствуй, Джонни! Безумно рада тебя видеть и слышать!

— Здравствуй, радость моя! Аналогично безумно рад тому же самому! Но как ты сумела найти меня?!

— Выкрала твой номер из электронного справочника отца! — ответила она и сильная озабоченность, какую заметил Джон в ней с самого начала разговора, начисто смыла с лица Марины всю радость.

— Что-то случилось?! — Джон сделался, максимально серьезен — он безошибочно почувствовал, что Марина сообщит ему крайне неприятные новости.

Нужно сказать, что ощущение опасности упрямо омрачало ему радость бытия с того самого момента, когда в день старта, после двухчасовой, якобы доверительной, беседы он покинул кабинет пятизвездочного генерала Баклевски и поэтому Джон ничуть не удивился словам Марины:

— Будь осторожен — мой отец ненавидит тебя, простого сержанта-десантника без роду и племени и не хочет, чтобы между нами состоялась свадьба!

«А вот хочу ли этого я? Вот еще вопрос из вопросов!» — нахмурился Джон, вслух, разумеется, не произнеся автоматически родившегося ответа, а сказав совсем другое:

— Он, конечно же, хочет, чтобы ты вышла замуж за сына министра Ольгерда Соколовского?

— Не в этом суть, Джонни — тебя там, на этой Плеве, хотят убить! Это я знаю точно!

— Откуда?

— Иногда мне удается проникнуть в личную электронную базу данных отца — такая возможность у меня бывает очень редко, но думаю, что она еще раз появится, и я сумею вовремя тебя предупредить!

— Как погода на Сайинландже? — решил Джон резко сменить опасную тему, смутно почувствовав присутствие в канале третьего чужого уха.

— Великолепна, как всегда! — улыбнулась Марина. — Пока, мой милый! Целую тебя и люблю!

— Пока, девочка моя! Тоже целую тебя и будь осторожна! — и сеанс дорогостоящей связи оборвался, а Джон задумался почему-то не о неведомой опасности, нависшей над ним со стороны генерала Иммануила Баклевски, а о том — почему он не сумел заставить себя сказать Марине, что тоже любит ее.

Рассеяно посмотрев на тонкую пластиковую стену, отделявшую его от соседней каюты, он несколько секунд наблюдал, как исчезала вмятина на стенке, мысленно поразившись силе нанесенного им удара, и наконец-то вышел из ступорообразного психологического состояния, начав машинально одеваться и анализировать тревожное сообщение Марины Баклевски.

Джон настолько глубоко ушел в собственные мысли, что, почти столкнувшись у входа в ресторанный зал с замаскированным под человека Корлбли, не обратил на того ни малейшего внимания. Зато акклебатианин до неприличия долго, цепко и внимательно рассматривал широкоплечую фигуру Джона, пока тот не занял место за столиком рядом с двумя другими «россиянами», продолжавшими хлебать нескончаемое горячее огненно-красное «варево» под названием «борщ», а может быть, они хлебали уже что-нибудь другое. Корлбли не стал задерживаться, а прямиком отправился к себе в каюту вздремнуть после плотного обеда и набраться сил перед предстоящей операцией.

— Ты не обратил внимания на того громилу, с которым вы чуть не столкнулись лбами возле ресторанных дверей?! — сразу спросил Джона один из разведчиков, обрусевший швед по имени Иогансен.

— Нет, а что?

— Да нет, ничего особенного, просто мы тут наблюдали, как и сколько он сожрал за своим столиком. Нам бы такого количества еды хватило на троих на неделю, а он прикончил все за полчаса! И самое интересное — возле ресторанных дверей он смотрел тебе в спину таким взглядом, словно ты возбудил у него новый приступ голода. По-моему, это очень странный и опасный тип!

— Между прочим! — сказал другой член разведгруппы Джона Гаррисона, Валера Степченко. — По-моему, этот обжора твой сосед по каюте, Джонни!

— А вот это уже интересно! — произнес Джон и задумался.

— Паша где? — после секундной задумчивости встрепенулся Джон, и в глазах его блеснула холодная решимость, какая всегда проскальзывала в синих глазах старшего сержанта Гаррисона перед боем или во время боя.

— Он сегодня дежурный по складу — где же ему еще быть? — резонно заметил Иогансен.

— А где Брэдли Киннон?

— Да, наверное, у себя в рубке вместе с остальными плевянами — разрабатывают планы по освоению своих Деревьев! — снова ответил всезнающий Иогансен.

— Он нужен мне и достаточно срочно! — сказал Джон. — Нам всем необходимо собраться через тридцать минут где-то в очень уединенном месте, дабы исключить малейшую возможность прослушки!

— Что-то случилось?! — встревоженно спросил Иогансен, откладывая в сторону ложку и внимательно глядя на Джона.

— Да, случилось, вернее — что-то обязательно должно случиться! Кожей чувствую! — и больше не сказав ни слова, Джон принялся энергично пережевывать принесенное ему заказанное тушеное мясо с овощами. Не доев порцию, он резко поднялся и приказал:

— Идем в рубку к плевянам!

Подчиненные не стали пререкаться и послушно отправились вслед за своим командиром. Но они прошли всего-лишь несколько метров, как им пришлось невольно остановиться — ресторанные двери с шумом распахнулись, и внутрь промаршировала (иного слова не подберешь) целая колонна, выглядевших почти одинаково, усталых, словно бы запыленных звездной космической пылью, мужчин. Их насчитывалось несколько сотен, и их можно было бы принять за военных, если бы не отсутствие погонов, шевронов и прочих армейских знаков различия.

— Это же плевянская экспедиция Зоологов, отправившихся на освоение Диких Территорий! — догадался вслух Валера Степченко.

— На смерть они отправились! — так тихо, что его никто не расслышал, прошептал Джон, которому, вдруг, после неожиданного недавнего звонка Марины за последние минуты начали приходить целые мысли-откровения, и все эти откровения были далеко не мажорного характера. Для построения окончательного вывода-схемы ему не доставало пока одного звена, которое ему мог бы дать в руки один лишь Брэдли Киннон. Подумал он еще, на всякий случай, о симпатичной длинноногой шатенке медсестре Ольге Миллер, напутавшей там что-то с информационными уколами.

Пока вновь прибывшие плевяне, а Джон их насчитал не менее трехсот человек, с шумом и гомоном рассаживались за обеденными столами, земляне внимательно разглядывали их, замечая одинаковое выражение страшной усталости в красивых миндалевидных глазах. Причем создавалось странное ощущение, что усталость эта никогда в глазах жителей Ганикармии не проходила — ни после долгого освежающего сна, ни после месячного отдыха где-нибудь в горах возле лечебного источника или теплого целебного моря, если таковые, конечно, имелись на Плеве. «На гибнущей Плеве!» — вспомнились Джону слова, почти злорадно произнесенные генералом Баклевски, и тут же услужливо воспроизвелся великолепной памятью не по человечески хищный генеральский оскал. Острая жалость резанула никогда не грубевшее сердце Джона при виде безмолвных нескольких сот ганикармийцев, вяло ковырявших вилками принесенные им комплексные обеды.

— Что с вами, командир? — спросил у совсем засмурневшего Джона наиболее проницательный из группы, младший сержант Иогансен.

— Всех этих людей прислали на заклание! Как баранов на бойню!

— С чего вы взяли, командир?! — искренне изумился Валера Степченко. — Они же все вместе с нами отправляются в научную экспедицию!

— Быстрее идем к плевянам! — вместо ответа коротко приказал Джон, и тройка российских десантников быстро прошагала прочь из ресторанного зала, больше все-таки напоминавшего оранжерею из-за чрезмерного изобилия ползучих, напоминавших не-то лианы, не-то змей, растений, усыпанных тысячами приторно благоухавших цветов.

Перед самым выходом из ресторана Джон вдруг совершенно неожиданно услышал тоненькие, звучавшие почти на уровне ультразвука, голосишки:

«- Люди обречены, Тонки!

— Они не догадываются об этом, Саир!

— Обречена вся Станция — злые люди взорвут ее через несколько часов!

— Откуда ты знаешь, Тонки?!

— Сегодня ночью я разговаривал с Королем Крыс — они покидают Станцию через шесть часов!

— То есть нам осталось жить шесть часов?!

— К сожалению — да! Если только эти дураки из службы безопасности Станции ничего не предпримут!».

— Джон мы идем или нет?! — послышался взвинченно прозвучавший голос Иогансена, избавивший тем самым командира от удивительно реально звучавших слуховых галлюцинаций. Джон тряхнул головой, как это делают псы, выныривавшие из-под воды и коротко буркнул:

— Да — конечно!

Оставшиеся сто метров по коридору, загибавшемуся дугой, они прошагали почти строевым шагом, сохраняя сосредоточенное молчание и, словно бы, предчувствуя все усиливавшиеся флюиды неведомой опасности, не спускали рук с прикладов короткоствольных автоматов, висевших у всех троих на левом боку под просторными десантными куртками.

Под потолком полутемного коридора, щедро продуваемого множеством сквозняков, в разных направлениях мелькали стремительные крылатые тени и Джон, проклятье, опять, против воли, погрузился в мир, странновато и противоестественно звучащих, слуховых галлюцинаций. На этот раз он услышал голоса, тоже звучавшие примерно на уровне ультразвука, такие же тоненькие, как и в ресторанном зале, но менее благозвучные — скрипуче-скребущиеся голоски. У Джона еще невольно возникла ассоциация с крохотными злыми старичками-гномами, страдающими легочной астмой и геморроем, являвшимися причиной их постоянной злобы и раздражительности на весь белый свет.

«- Мне немного жаль всех этих людей, что они не умеют летать, как мы! — с фальшивым сожалением говорил один голосок.

— Ты с ума сошел, Картасай! Как можно жалеть своих жестоких постоянных врагов, которые только тем и занимаются всю свою жизнь, что травят нас! Так, что лучше молчи и молись, чтобы твои слова не дошли до Короля!»

Лицо Джона исказилось гримасой невыразимой муки, и он зажал уши, догадавшись, что с ним происходит — что это вовсе никакие ни слуховые галлюцинации. А это начал действовать информационный укол, благодаря которому он стал слышать и понимать голоса представителей местной плевянской фауны, причем, как оказалось, далеко не самых развитых ее представителей — в ресторане он слышал болтовню насекомых, наверняка, во множестве обитавших среди лианоподобных цветов, а сейчас он оказался невольным слушателем оживленных переговоров крылатых крыс-вамкитаров, во множестве населявших эту достаточно древнюю ганикармийскую орбитальную станцию. Джон вспомнил одну из университетских лекций по межпланетной зоологии, где преподавателем утверждалось, что эти крысы-вамкитары способны даже преодолевать определенные расстояния прямо по открытому космосу. Тогда Джон позволил себе сильно усомниться в столь невероятных способностях вамкитаров, а вот сейчас убедился в том, что, скорее всего, тот преподаватель говорил своим студентам чистейшую правду, хотя и сильно смахивавшую на ненаучную фантастику.

— Ты болен, Джонни! — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Иогансен. — Тебе срочно нужно в лазазарет — та симпатичная медичка наверняка будет рада снова тебя видеть!

— К черту лазарет и медичку! — неожиданно зло ответил Джон Иогансену. — Скорее — к плевянам!

Через минуту он уже давил на круглую кнопку, вдавленную в массивную дверь люка штурманской рубки орбитальной станции. В этот момент зазвонил мобильный телефон космической связи Джона Гаррисона. На экране Джон с неприятным удивлением увидел, как высветились цифры телефона генерала Иммануила Баклевски. Джон раздумчиво смотрел на экран телефона до тех пор, пока бесшумно не раскрылась массивная дверь люка штурманской рубки. В проеме появился сам Брэдли Киннон. Он широко разулыбался при виде Джона, и сделав приглашающий жест рукой, произнес почти без акцента на чистейшем русском языке:

— Прошу вас, господа — вы оказались очень кстати!

Брэдли закрыл за ними стальную, полуметровой толщины, дверь рубки на все имевшиеся замки и пригласил землян пройти к большому овальному столу заседаний, заваленному кипами бумаг, чертежей и сложно устроенных измерительных приборов. Вокруг стола сидело человек тридцать, среди которых насчитывалось несколько женщин. Все они (имеются ввиду не только женщины, но и остальные ганикармийцы) с благожелательным любопытством внимательно посмотрели на вошедших одинаково высоких, подтянутых, симпатичных земных космических десантников. Телефон в руке Джона продолжал звонить, не умолкая, и Джон все-таки решил поговорить с генералом, как бы этого разговора ему и ни хотелось избежать…

Иммануил Баклевски

— Спит, что-ли, сучонок?! — с тихой ненавистью произнес генерал Баклевски, слушая упорно продолжавший звучать однообразный автоматический зуммер вместо голоса вызываемого абонента.

В боевой рубке крейсера «Герман Титов» кроме самого генерала и сидевшей в дальнем углу на диванчике красивой темноволосой женщины со строгим, как у монахини выражением умного холеного лица, никого не было. Всех офицеров он пока освободил от несения вахты (за исключением Комиссара крейсера майора КМБ Иоланиды Бамберг) и сейчас, пребывая в состоянии тихой ярости ожидал, когда же ему соизволит ответить старший сержант Джон Гарриссон, упорно набивавшийся ему в зятевья, Иммануил Баклевски наблюдал на экране внешнего обзора зарождение в атмосфере планеты Плева непосредственно над материком Дикие Территории знаменитых весенних бурь, получивших среди местного населения несколько лирическое название: «Зеленые Грозы». Зрелище выглядело зловещим и потрясающим нервы, несмотря на тридцать тысяч километров, разделявшие «Герман Титов» и «сходившее с ума» небо над Дикими Территориями. Ослепительно вспыхивая на поверхности экрана, изумрудные зарницы далеких неслышных молний освещали многочисленными яркими бликами самые дальние и темные уголки боевой рубки, отражаясь даже в больших строгих очах Комиссара Бамберг, делая их немного похожими на кошачьи глаза, призывно и заинтересованно светившиеся в темноте мартовского вечера. Такое сравнение родилось в голове самого Баклевски, когда он чисто случайно глянул в сторону неподвижно сидевшей Иоланиды Бамберг и почему-то невольно усмехнулся при этом. Хотя он и прекрасно знал — почему.

Наконец-то ответил давно ожидаемый абонент — старший сержант Джон Гаррисон:

— Я слушаю вас, господин генерал!

— Почему так долго не отвечали, старший сержант?! — строго спросил по- английски (язык совершенно непонятный ганикармийцам) Баклевски.

— Вынужден был не отвечать, ожидая более подходящей, конфиденциальной обстановки, мой генерал! — также на безупречном английском ответил Джон, выразительно посмотрев на Брэдли Киннона.

— Молодец! — похвалил сержанта генерал. — Как обстановка и, в целом, настроение?!

— Обстановка — рабочая, настроение — бодрое, мой генерал!

— Молодец, Джонни — все-таки ты мне нравишься! — расхохотался генерал и резко оборвав смех, добавил: — В нашем плане возможны изменения в связи с резко изменившимися к худшему метеорологическими условиями над Дикими Территориями.

— В чем может заключаться суть изменений?

— В увеличении срока карантина на неопределенный срок! У вас, что там на вашей гребанной станции нет пункта внешнего визуального обозрения и генерал Зумер (начальник орбитальной станции) не видит, что творится в верхних слоях атмосферы планеты?!

Баклевски в этот момент показалось, что экран внешнего обзора, занимавший полстены рубки, сию же секунду взорвется причудливыми клубами ярко-изумрудного пламени и его инопланетные языки ворвутся в помещение рубки и испепелят и генерала Баклевски, и невольно вздрогнувшую в своем «девичьем комиссарском» углу Иоланиду Бамберг. Так что, в общем-то, немного перенервничавший за последние несколько суток, Иммануил Баклевски невольным рефлекторным движением пальца оборвал телефонную связь с Джоном, тем самым полностью психологически раскрепостив последнего, которому приятнее было общаться с простыми и добрыми ребятами-ганикармийцами, чем с взбалмошным, неискренним, неприятным и непонятным генералом.

А генерал, который забыл обо всем на свете, включая Бамберг и преодолев первый приступ вполне понятного инстинктивного человеческого страха перед катастрофическими природными катаклизмами, бросился к экрану, чуть ли не лбом прижавшись к его выпуклой поверхности, и попытался представить, что же сейчас может происходить непосредственно на поверхности самих Диких Территорий?! Подспудно волновал его также еще и тот сугубо меркантильный вопрос: а смогут ли выдержать напор такого адского разгула плевянской стихии Ракельсфаги и не окажется ли их экспедиция проведенной, в таком случае, впустую?!..

Он даже не услышал, как сзади тихо, осторожными шагами подошла Комиссар, заворожено глядевшая на зеленый клубившийся экран внешнего обзора. Генерал обнаружил присутствие майора Бамберг только тогда, когда услышал за своей спиной ее громкое прерывистое дыхание. Он оглянулся и с удивлением посмотрел на Иоланиду, про которую точно знал, что, несмотря на прожитые ею целых тридцать пять лет, она до сих пор оставалась девственницей. Именно, собственно, по этой причине, помешанный на древних советских партийных традициях Баклевски и взял майора Бамберг к себе на линейный крейсер эскадры в качестве Комиссара — на очень почетную и ответственную должность. Сейчас же генерал не узнавал всегда строгую, спокойную и холодную, как арктический лед, Иоланиду Бамберг — ноздри ее изящно выточенного природой аристократического носа раздувались словно бы в сильнейшем сексуальном возбуждении, а в глазах, метавших отражения изумрудных молний Плевы, читался откровенный призыв самки в период течки.

— Что с вами, майор Бамберг?! — строго прикрикнул пятизвездочный генерал Баклевски и громко хлопнул ладонями у женщины перед самым ее строгим красивым лицом.

Она вздрогнула, будто очнувшись от, внезапно накатившего на нее, дьявольского наваждения, вновь сделавшись похожей на самую себя и негромко ответила совершенно потерянным голосом:

— Я и сама не могу объяснить, что сейчас произошло со мной, мой генерал!

— Надеюсь, что в дальнейшем подобного не повторится — Плева не простит нам ни одной человеческой слабости! Хорошенько запомните это, майор!

— Слушаюсь, мой генерал! — встала по стойке «смирно» майор Иоланида Бамберг, стараясь не смотреть больше на клубившийся мощными эротическими изумрудными флюидами экран, возбудивший ее постоянно сознательно подавляемое либидо до высшей точки кипения. Ей даже показалось, что она вот-вот испытает оргазм. Против воли и соблюдения всякой воинской субординации, Иоланида неожиданно произнесла:

— Вид этой грозы вызвал во мне приступ необъяснимой грубой животной чувственности, с которым я едва-едва сумела справиться, мой генерал!

— Более всего я ценю в своих подчиненных искренность и честность, майор! — потеплевшим голосом сказал Иоланиде Баклевски. — А теперь я приказываю вам идти в свою каюту, лечь в кровать и хорошенько выспаться!

— Слушаюсь! — отчеканила Бамберг и строевым шагом покинула помещение рубки.

Когда за ней закрылась дверь, Баклевски невольно улыбнулся ей вслед, покачал головой и негромко произнес, обращаясь к самому себе:

— Занятная бабенка — что-то еще ждет нас на Плеве?!

Планета Плева

…А, далеко внизу под неподвижно висевшей эскадрой космических кораблей, принадлежавших могучему и зловещему ведомству КМБ, бушевала первая Зеленая Гроза, в отличие от нескольких предыдущих десятилетий разразившаяся необычайно рано и вследствие этого заставшая врасплох многих обитателей Диких Территорий.

В частности, на обширных овощных плантациях, принадлежавших Клану Акклебатиан, где выращивался преимущественно плотоядный корнеплод ароэ, внезапными разрядами необычайно мощных молний было убито сразу девяносто рабочих или, попросту — рабов, состоявших из жителей Ганикармии, в разное время, и при различных обстоятельствах, похищенных акклебатианами и их многочисленными лесными вассалами. Еще двадцать рабочих были схвачены и тут же сожраны вечно голодными малиновыми голлиницами — подземными членистоногими хищниками, в длину достигавшими порой до пятнадцати метров, сразу с началом грозы и ливня повылазивших из древних ирригационных колодцев. Большей части рабочих все же удалось добежать до спасительных бараков, но, тем не менее, ущерб оказался огромным и Самакко, беспрестанно проклиная некстати разверзнувшиеся небеса, пребывал вне себя от ярости, возлагая теперь все надежды на диверсию, подготавливаемую на Орбитальной станции. Но и эта надежда стала казаться ему сомнительной по той причине, что куда-то запропастился Боке — его исчезновение истолковывалось суеверным Самакко, как дурной знак судьбы.

Неподалеку от плантаций ароэ, в непролазной чаще джунглей, при одном из разрядов Зеленой Молнии и под оглушающий аккомпонемент громового удара, разом взорвалась целая роща очень старых карисаиновых деревьев, где имели неосторожность спрятаться от тугих струй Синего Ливня тысячи мелких и не особенно мелких обитателей прибрежных джунглей.

Еще одна молния попала прямиком в хребтину грозы Джунглей — огромному тридцатипятитонному самцу цомболли, и бедняга взревел так, что даже заглушил очередной раскат грома, последовавший непосредственно вслед за поразившей страшного хищника молнией. Сотни литров ядовитой желто-оранжевой крови, бежавшие по километрам тоннелей вен и артерий цомболли, закипели миллионами мелких пузырьков, воспламеняющих внутренности и через секунду, объятый пламенем хищник, благодаря испускаемому им яростному пронзительному вою, немного напоминавший не успевающую на пожар пожарную машину, круша и ломая кустарники и деревья, попадавшиеся на пути, бросился куда-то прямо в пасть смерти, с нетерпением его ожидавшую. Он рухнул, весь объятый синим гудящим пламенем, на краю деревни так называемых Мизигилок или, как именовали их Болотные Карлики и Акклебатиане — Джунглевых Стерв или по-другому — Травяных Оторв. Красивых, как на подбор, но крайне пакостных и бесстыдных девок, промышлявших такими вещами, о каких не особенно приятно было думать даже Болотным Карликам и Акклебатианам. Впрочем, повыскакивавшие из хижин совершенно голые Оторвы встретили сгоравшего живьем гиганта-цомболли дикими воплями восторга — сегодня им не нужно будет заботиться о приготовлении ужина, да и завтрака, наверняка, тоже. Белое нежное мясо цомболли обладало изысканным пикантным вкусом и пользовалось заслуженной популярностью у местных гурманов — коренных жителей прибрежных джунглей.

Жившие через узкую речку, впадавшую в Болото, по соседству со Стервами, представители вымирающей народности Пучеглазых Мулуган, промышлявших охотой, рыболовством и собирательством — занятиями в равной степени смертельно опасными в Прибрежных Джунглях, тоже повыскакивали из своих хижин и, невзирая на мощный ливень, принялись внимательно прислушиваться к какофонии пронзительных женских голосов, доносившейся с противоположного берега речки, пытаясь понять ее характер и причины, и тужась сделать вывод — смогут ли Пучеглазые Мулугане извлечь какую-либо пользу из возможного вечернего визита в гости к Травяным Оторвам, с которыми они никогда не враждовали, обменивая добытые мясо и рыбу на горькую хмельную настойку, всегда в изобилии водившуюся у Оторв.

В целом же население Джунглей, за исключением погибших и пострадавших, встретило месячник Зеленых Молний и Синих Дождей с большим душевным подъемом — этот месяц во многих отношениях неизменно оказывался самым веселым и неожиданным периодом сурового плевянского года. Ну и, во всяком случае, что, пожалуй, являлось самым существенным — обильные ливни считались надежным гарантом богатого урожая, как диких, так и культурных растений…

…Болотные Карлики, все до одного и, даже продолжавший гостить у них предейтор Боке, высыпали на кочки и пирсы родной деревни, чтобы полюбоваться Весенним небом, налившимся интенсивным ярко-зеленым цветом, откуда чуть-ли не ежесекундно вырывались причудливые зигзаги ослепительных изумрудных молний, сопровождаемые обязательным громом. Каждый оглушительный раскат грома приводил в неистовый восторг самых маленьких отпрысков Болотных Карликов — они неизменно приседали, затем подпрыгивали и испускали при этом неудержимый, пока еще звонкий, детский смех, чем вызывали невольные улыбки, почти незаметные в густых бородах взрослых. Ливневые струи толщиной в палец взрослого Акклебатианина воспринимались Карликами, очевидно, чем-то вроде освежающего и очищающего душа. Они стояли под ним с видимым, совсем не скрываемым наслаждением, счастливыми гримасами застывшим на их страшных уродливых лицах. По каким-то неведомым причинам, Зеленые Молнии никогда не попадали в деревню Болотных Карликов. Объяснение такого везения наверняка следовало бы связать с какими-либо обстоятельствами естественного природного характера, но Болотные Карлики были убеждены, что всему их Великому Племени таким образом покровительствовал Болбург — Верховный Бог Великого Болота.

Сам же Вождь Эгиренечик, стоявший вместе с Боке в некотором отдалении от остальных соплеменников, с совершенно ненормальным вожделением ярко полыхавшем в глубоко посаженных глазах, смотрел, пытаясь проникнуть фантастически зорким взглядом в том направлении, где на, недоступной бескрылым Болотным Богатырям, высоте, за плотной синей пеленой ливня, скрывалась верхушка Дерева, откуда скоро на Великое Болото начнет проливаться Золотой Сок Вечной Молодости и Долгой Жизни. Великий Мудрый Эгиренечик уже, как несколько лет изобрел способ ловить его, несмотря на свирепых Стражей Деревьев. До этого знаменательного момента оставалось еще несколько дней, и почему-то Эгиренечик предчувствовал, что именно эта, только что наступившая Весна с ее необычайно рано начавшимися Грозами, даст небывало богатый урожай Золотистой Радости.

Боке, у которого от сырости противно начало ныть раненое предплечье, с почтением спросил разрешения у Эгиренечика удалиться под крышу приютившей его хижины Вождя, на что получил высочайшее согласие. Эгиренечик с удовольствием остался один, чтобы полнее и ярче предаться мечтам о предстоящем в скором времени, ни с чем не сравнимым экстазом охоты за собственным Бессмертием. Бессмертие имело сладкий сказочный аромат и нежные вкусовые ощущения перебродившей женской девственной плоти. И то, и другое почти сразу без остатка таяли в зубастой пасти, переполнявшейся пенистой слюной вожделения, превращаясь затем в смутные, но незабываемые воспоминания о проглоченном волшебном напитке яркого золотистого цвета, заставлявшего еще много дней после приема светиться глаза ярким небывалым светом нежности и доброты, совсем несвойственным Болотным Богатырям…

А там, в недосягаемом для жителей Болот расцветающем Весеннем Райском Саду, неожиданно разразившаяся Зеленая Гроза, как обычно, послужила сигналом для начала традиционного ежегодного Праздника Любви, сопровождаемого множеством ристалищ и игр. Ну и, само собой, разумеется, Праздник Любви заканчивался пышно обставленными свадебными торжествами, после которых число счастливых супружеских пар в Племени Семи Ветвей увеличивалось, как правило на пять-шесть десятков. Но…

Но… на то она и Весна — одновременно долгожданная, цветущая, счастливая пора года, а параллельно этому — страшная, неистовая и непоправимая в своих необратимых и неудержимых последствиях.

В частности, в Родовом Дупле Вождя Айсарайга царили смятение и страх. Сохраняла полное самообладание лишь сама виновница царившего там смятения — роскошная и неподражаемая красавица Гера. Девушка неподвижно сидела, изящно скрестив красивые длинные ноги на отполированном панцыре смоломаза, уперев руки локтями о бедра и положив филигранно изваянный природой подбородок на плотно сцепленные между собой пальцы рук, почти безучастно глядя на стоявшего перед ней на коленях отца, Айсарайга. Бесконечно преданная ей младшая сестренка Лея обнимала Геру за коленки и тихонько плакала. В дальнем углу дупла полулежал на пышной охапке из свежих цветов и листьев, отец Айсарайга, древний старец Раоклин и бесстрастно смотрел и слушал разыгрывавшуюся перед ним, не первый раз уже видимую и слышимую, семейную сцену, имевшую место быть обычно в начале Весны.

— Гера! — с мольбой обратился отец к дочери. — Я прошу тебя, пока еще есть время — не бросай нас, не делай несчастными, не губи хотя бы Лею! Ведь, если ты сделаешь, то, что задумала, через четыре Весны Лея сделает тоже самое, и я останусь без любимых дочерей, а твои несчастные братья — без любимых сестер!

— Слушай, папа! — словно бы совершенно не слыша то, о чем он только что говорил с такой горячей мольбой, обращаясь к ней в коленопреклоненной позе, произнесла Гера: — Ты случайно не знаешь, что поделывает сейчас несчастный Парсинг?!

— Да зачем тебе сдался этот паршивый Парсинг?! — почти в ярости воскликнул Айсарайг. — Мечется он по веткам, как бешеный смоломаз туда-сюда и рвет волосы на голове, не зная, что ему делать — искать другую невесту или отправиться вниз на поиски своей Алзики!

— Вот дурак-то! — неожиданно высказалась прямо сквозь слезы Лея, вызвав неудержимый приступ смеха у Геры.

— Не смей так говорить о старших по возрасту, девчонка! — в отличие от Геры возмутился отец.

— Алзика не упала в Болото! — неожиданно прервав смех, твердо заявила Гера. — Парсингу нужно сказать, чтобы он скорее отправился искать ее в нижние ярусы Ветвей, возможно — Чужих Ветвей.

— Откуда ты знаешь?! — недоверчиво прищурившись на дочь, спросил Айсарайг.

— Оттуда же — откуда я знаю и верю, что скоро прилетит прямо со Звезд мой будущий муж и поэтому я не погибну, отдав свое тело Болоту! Так, что ты зря беспокоишься обо мне, отец! Мой Звездный Муж уже совсем близко, где-то совсем недалеко, по ночам я слышу его чарующий голос, обращенный ко мне, а он слышит мой, обращенный к нему!

— Тьфу!!! — в сильнейшем раздражении символически сплюнул Вождь Племени Семи Ветвей. — Слушать тошно твой бред! — он резко поднялся и быстрым шагом пошел прочь из Дупла.

— Отец! — крикнула ему вслед Гера. — Постарайся все-таки увидеть этого паршивца Парсинга и прикажи ему именем Вождя, чтобы он немедленно отправлялся вниз на поиски своей стервы Алзики — она может навлечь большую беду на все наше Племя! Поверь мне — я не шучу!

Айсарайг остановился на секунду, оглянулся на Геру, но ничего не сказав ей, молча покинул Родовое Дупло, даже и не подумав идти и разыскивать Парсинга с тем, чтобы немедленно отправить его вниз на поиски Алзики, якобы способной навлечь на все Племя Семи Ветвей какую-то страшную неведомую напасть. Дело в том, что у Вождя Айсарайга с годами незаметно и постепенно начал формироваться один серьезный моральный деффект, еще задолго до рождения Айсарайга, погубивший множество Древесных Вождей — неадекватная, затмевающая голос рационального рассудка, гордость. И поэтому он совсем не намерен был прислушиваться к словам «какой-то взбалмошной девчонки»! А момент наступил сейчас, как раз такой, что ему бы обязательно следовало прислушаться к настойчивому совету Геры. Потому что…

…Потому что в эти самые минуты под сводами просторного Родового Дупла-Пещеры Желтоухих Гунаев, некогда неприступную, всегда наполненную снобизмом самого дурного толка Алзику, насиловал двести двенадцатый по счету Желтоухий Гунай, и Алзика, повизгивая и извиваясь от чисто животного наслаждения, сделалась, сама того не зная, полноправным членом Племени Желтоухих Гунаев и кровным заклятым врагом всех врагов Желтоухих Гунаев, к каковым принадлежало и ее бывшее родное племя — Племя Семи Ветвей…

…Смутно возникавшую над родным Племенем опасность чувствовали лишь возвращавшиеся домой разведчики, сыновья Вождя Айсарайга, Аббарет и Мукрин, проходившие в опасной близости от стенок проклятой пещеры, скрытой в самых глубоких недрах Ракельсфага.

Они, как раз, когда густо позеленевшее небо разразилось фейерверками изумрудных молний, сопровождаемых оглушающими раскатами грома, остановились на небольшой привал: несколько расслабить перенапрягшиеся мышцы рук и ног, перекусить вяленой рыбой кайнезией возле источника сладкого древесного сока, пробивавшегося сквозь толстую древесную кору, чтобы иметь возможность запить давно уже осточертевшую вяленую рыбу сладкой свежей прохладной влагой, неизменно вызывавшей у любого человека большой прилив бодрости и сил, так необходимых во время тяжелых вертикальных подъемов по стволу Ракельсфага.

Они сидели на удобном и широком выступе коры, окруженные густым зеленоватым полусумраком, создаваемым сочными трехметровыми листьями, надежно прикрывавшими их и справа, и слева, и сверху, и снизу, как от пробивавшихся сквозь могучую многокилометровую крону Ракельсфага синих ливневых капель, так и от зорких глаз опасных древесных хищников, и возможных таинственных и неизвестных врагов.

И Мукрин, и Аббарет почти не разговаривали между собой, проведя весь свой тяжелый путь в грустном молчании, тяжело переживая трагическую гибель старшего брата Голса.

— Рано что-то в этом году разразилась гроза, — негромко сказал Мукрин, разрывая белыми крепкими зубами жесткий, круто засоленный кусок вяленой кайнезии.

— Это обещает очень тяжелую страшную Весну! — уверенно произнес угрюмым тоном старший брат Аббарет, нахмурив брови, мрачно глядя куда-то в темно-зеленые глубины древесной листвы.

Оба брата умолкли, потому что подумали об одном и том же человеке — о своей любимой сестре красавице Гере, о той страшной судьбе, которую она, по всей видимости, себе выберет уже, примерно, через три недели.

Запас кайнезии почти заканчивался, подходило к завершению и время отдыха, когда более опытный Аббарет неожиданно насторожился. Мукрин, заметив его внезапную настороженность, открыл, было, рот, чтобы поинтересоваться: в чем дело? Но Аббарет приложил указательный палец правой руки к губам и сделал страшные глаза, предупреждающие: молчи и замри!

Суть возникшей ситуации заключалась в том, что оба брата выбрали место привала на крайне неудачном месте: прямо над сводами Родовой Пещеры Желтоухих Гунаев. Желтоухие Гунаи после страшного поражения, нанесенного им в свое время объединенными силами человеческих племен Дерева, сумели размножиться за последние несколько сот лет в количестве, достаточно большом, чтобы предпринять попытку вылазки из своих потаенных Родовых Пещер на Ветви Дерева и попытаться с лихвой отомстить всем своим врагам за перенесенные когда-то давно унижения. Аббарет, честно говоря, с самого начала привала чувствовал, неясно мучавший его некий душевный дискомфорт, но связывал возникновение этого нервного разлада с тяжелыми переживаниями из-за трагически погибшего Голса и — предстоящей печальной судьбы любимой сестры Геры. Но даже в самой дикой фантазии не мог, сделавшийся старшим сыном Вождя Айсарайга, Аббарет, представить себе, что сидят они вместе с младшим братом Мукрином, можно сказать, прямо на головах Желтоухих Гунаев — мифических чудовищ, про которых они слышали лишь маленькими детьми в бабушкиных сказках. А загадочным подозрительным звуком, насторожившем Аббарета явился особенно сладострастный крик Алзики, несколько часов назад сделавшейся предательницей Родного Племени.

— Медленно встаем и уходим! — осторожным шепотом приказал старший брат младшему. — Мы оказались в очень опасном и нехорошем месте.

Мукрину не нужно было повторять дважды — оба разведчика пружинисто вскочили на сильные мускулистые ноги, покрепче прижали к себе мощные луки и неслышным шагом продолжили путь наверх — к Родовым Дуплам, к нежно любимым ими сестрам, к обожаемому отцу Айсарайгу, ожидавшему своих сыновей с огромным нетерпением.

Маленького, но глазастого, мохнатого багера — ручную полуразумную обезьянку, которых во множестве разводили у себя в Пещерах Желтоухие Гунаи и специально дрессировали в качестве внешних соглядатаев и наблюдателей, братья не заметили. Багер же, проводив людей внимательным взглядом до того момента, пока они не исчезли среди нависавшего сверху непроницаемого лиственного полога, удовлетворенно облизнул тонкие синеватые губы ярко-оранжевым раздвоенным язычком и нырнул в едва заметную расщелину, проворно пробежав по которой, попал прямо в огромные, широко раскрытые когтистые лапищи своего хозяина — Верховного Вождя Племени Желтоухих Гунаев, Унгулина Безбрового, от кого, между прочим, и зачала очередное желтоухое чудовище несчастная Алзика.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Обратный отсчет времени: двадцать восьмой день до прихода Золотистой Гибели к Гере. Ганикармийская орбитальная станция

После того, как Брэдли официально представил своим соотечественникам троих десантников-землян, Джон тактично отозвал его в сторонку:

— Брэд, нам нужно срочно поговорить!

— Что случилось, Джонни? — очень серьезно глядя прямо в глаза Джону, особым понимающим тоном негромко уточнил Киннон.

— Мы можем поговорить, так, чтобы нас никто не мог услышать? Ни одна прослушка, я имею ввиду!

— Ну-у… да — можем, конечно! — после небольшой раздумчивой паузы ответил Брэдли.

Причем Джону показалась, что пауза эта была вызвана легким логическим трансом, в который впал Брэдли, когда услышал о возможности нелегального существования на ганикармийской орбитальной станции какой-то там «прослушки». И догадку Джона подтвердили следующие слова Брэдли, произнесенные нервной скороговоркой:

— Ты считаешь, что на орбитальной станции, принадлежащей Великой Ганикармии, могут незаметно окопаться какие-то тайные враги?!

Джон отвел глаза в сторону, чтобы плевянский зоолог не заметил возникшего в них страдальческого выражения. И пока, стараясь не смотреть на Брэдли, он повторил свой вопрос:

— Так мы можем где-нибудь поговорить, где нас никто не услышит?! Это очень срочно и очень серьезно, поверь мне! — Джон, кажется, начал раздражаться.

— Ну, пошли в общий коридор! — как-то все же нерешительно предложил Брэдли.

— Ну, так пошли! — Джон подтолкнул Брэдли, чуть ли не под локоть, подумав: «Проклятая плевийская Весна — она действует на бедных ганикармийцев даже в космосе!».

Когда они, наконец-то, очутились в коридоре, покинув уютную рубку, более всего напоминавшую кают-компанию, Джона болезненно поразила мрачная, почти зловещая атмосфера, царившая в нем. Правда, он сразу сообразил, что сейчас уже поздний вечер, и, что, скорее всего, именно с этим обстоятельством связано неоправданно тусклое освещение главного коридора орбитальной станции, кольцом опоясывавшего ее по всему километровому периметру. Днем здесь сияли тысячи мощных ламп, вмонтированных и в потолке, и в стенах, и, даже, под полом. Отчего, видимо, у проходивших по коридору людей создавалось ощущение, словно бы они купались в теплом, ласковом и безопасном море уютного, мягкого света, ничуть не слепившего глаза. Сейчас же зловещий полумрак, который не могли разогнать тусклые желтые аварийные светильники, торчавшие в коридорных стенах через пятиметровые промежутки, холодной болотной жижей заполнял все пространство коридора и не мог внушить человеку ничего, кроме жуткой невольной оторопи и слабого подсознательного страха перед неясными шорохами во тьме. Еще Джону показалось, что слабые сквозняки, гулко дувшие вдоль над полом днем, с наступлением вечера сделались сильнее, значительно прохладнее и гул их звучал гораздо громче. Впрочем, последнее обстоятельство Джон посчитал благоприятным для задуманного им мероприятия.

— Невесело тут у вас по вечерам! — нарочито громким голосом, чтобы взбодрить себя и своего собеседника, произнес Гаррисон, внимательно оглядываясь по сторонам, затопленным неприятным угрожающим полумраком, и невольно положил руку на цевье короткоствольного автомата, спрятанного под полой куртки.

— Вечерами мы предпочитаем не ходить по коридорам — все ганикармийцы ложатся спать рано, особенно в Весенний период, поэтому, в целях разумной экономии освещение Коридора отключается на девяносто пять процентов. По ночам на станции засыпают даже крысы!

«То-то я не слышу их голосов!» — с облегчением подумал Джон и, задрав голову, внимательно посмотрел на потолок коридора, практически, полностью затянутый кромешным мраком. Ему почудилось, что под самым потолком неуловимо мелькнули чьи-то небольшие крылатые тени. «Крысы! Они, оказывается, не спят в эту ночь, но по какой-то причине соблюдают режим молчания! Неужели они и вправду собираются покинуть Станцию, обреченную взорваться уже через несколько часов!» — мелькнули в голове Джона тревожные мысли, но о них он ничего не стал говорить Брэдли. Вместо этого он предложил ганикармийцу:

— Если все обитатели Станции сейчас спят крепким сном и нам, следовательно, ничего не угрожает, я приглашаю тебя прогуляться до нашего оружейного склада. По дороге ты мне, как раз и ответишь на беспокоящие меня вопросы. Идет?

— Идет! — ответил Брэдли, старавшийся, в отличие от Джона, не глазеть по сторонам.

Быстрым шагом, подгоняемые в спины холодными сквозняками и неопределенным ощущением опасности, они пошагали вдоль по гулкому пустынному коридору. До склада, где дежурил Пашка Ульянов, им нужно было пройти всего около четырехсот метров. Поэтому, не теряя времени на ненужные вступления, Джон сразу спросил:

— Тогда на Земле, когда ты ночью позвонил мне домой и принялся отговаривать лететь на Плеву — каким главным мотивом ты при этом руководствовался?!

— Главный мотив, это то, что ты мне понравился, как человек и я не захотел, чтобы ты бесславно погиб на нашей Плеве! — не задумываясь, ответил Брэдли.

— А с чего ты взял, что я обязательно погибну на Плеве?!

— Потому что я не доверяю генералу Баклевски — он задумал что-то дурное на нашей родной планете, и ты ему понадобился, скорее всего, как смертник, для выполнения какой-то задачи, чье претворение в жизнь не может оставаться совместимым с жизнью!

— Я уже слышал сегодня от одного человека примерно те же самые слова о генерале Баклевски и о его истинных планах относительно меня. А вот, интересно, когда ты перестал ему доверять?

— Когда, случайно оказавшись на космодроме — я просто заблудился в поисках места стоянки нашей ганикармийской «лоханки», я увидел, как в транспорт из эскадры Баклевски загружали огромные агрегаты, внешним видом своим сразу же вызвавшие у меня смутные подозрения. Я ушел оттуда никем из людей Баклевски незамеченным и это, скорее всего, спасло мне жизнь.

— Почему ты так решил?

— Потому что тогда бы я оказался крайне нежелательным свидетелем!

— Свидетелем — чего?! — Джон даже остановился и вытаращился на Брэдли, также вынужденного остановиться.

— Спустя какое-то время, после долгих раздумий у себя в «лоханке», я понял: откуда у меня возникли смутные подозрения при виде загадочных агрегатов, загружавшихся в недра транспорта генерала Баклевски… Это были буровые установки, Джонни!

— Зачем — там есть нефть, которая давно кончилась на нашей Земле?!

— Там есть Сок!!!

— Какой Сок?! Что ты мелешь?!

— Сок Ракельсфагов, Джонни!!! Он делает организм человека почти бессмертным, и этот ублюдок Баклевски где-то точно пронюхал об этом!!! Буровые установки будут качать Сок Бессмертия прямо из нашей национальной гордости, нашего главного национального богатства — из Ракельсфагов!!! — кричащий голос Брэдли гулким пронзительным эхом отдавался под сводами коридора, причем интонации в отзвуках эха звучали почему-то гораздо отчаяннее и яростнее, чем породивший их голос. Как будто сама Орбитальная Станция разделяла жуткие опасения и сильную тревогу пламенного патриота Ганикармии, каким являлся Брэдли Киннон.

— Стоп, стоп, стоп — не кричи ты так! Тихо! — встряхнул за плечи Джон впавшего в опасную истерику плевянского зоолога. — Мы же вышли специально потихоньку поговорить, чтобы не оказалось «нежелательных» свидетелей нашего разговора, а не для того, чтобы орать на всю станцию, как сумасшедшие!

— Ты, как всегда прав, Джонни! — сдавленным голосом прохрипел успокоившийся и обмякший в сильных руках Гаррисона, Брэдли. — Но я почему-то так боюсь и так не хочу конфликта с землянами! Я вам так верю, что вы поможете нам, а этот Баклевски убивает всякую веру!

— Баклевски — не человек, он — хладнокровный убийца и подлый вор! «Тать в ночи!» — так говорят у нас в народе про таких моральных уродов, каким является этот Баклевски! — негромко и вкрадчиво почти на самое ухо Брэдли произнес Джон. — Такие, как он — позорят человечество.

— Да?! — теперь уже пришла очередь Киннона изумленно вытаращиться на Гаррисона. — Ты тоже не доверяешь своему генералу?!

— Он такой же мой, как и твой! — со злостью проговорил Джон. — Хоть он и отец моей невесты. А больше всего меня злит то, что он считает меня за полного идиота, подставив следить за каждым моим шагом трех своих «шестерок»!

— Ты имеешь ввиду Иогансена, Степченко и Ульянова? — с удивлением уточнил Брэдли.

— Ну а кого же еще! — зло ответил Джон. — Я только вид делаю, что будто бы все в порядке, и они мне кажутся бравыми компанейскими ребятами, с которыми хоть в огонь, хоть в воду! А-а-а-а!.. Пошли, слушай отсюда побыстрее из этого проклятого коридора — он мне как-то действует на нервы! Договорим у меня в каюте, но сначала зайдем на склад — я дам тебе автомат.

— Вот это правильно! — у Брэдли заметно прибавилось в голосе бодрости.

Они быстро зашагали к оружейному складу, больше не обращая внимания на летучих крыс, сновавших туда-сюда под потолком. Крысы получили приказ от своего Короля, в связи с изменившейся ситуацией, отложить эвакуацию еще, по меньшей мере, на сутки…

…Акклебатианин Корлбли в эти минуты находился у себя в каюте и молча гипнотизировал страшными темно-янтарными глазами аппарат мобильной космической связи, который уже пятнадцать минут назад должен был разродиться громким требовательным звонком. Но аппарат упорно молчал, чем приводил чрезмерно темпераментного Корлбли в состояние легкого неистовства. К тому же акклеабатианин чувствовал, что скоро его вновь начнут терзать муки сильного голода, вызванные настоятельной потребностью соблюдать диету, необходимую для того, чтобы без особого труда влезать в маскировочный костюм. Сегодня днем в ресторане, в ожидании заказанного обеда, у него до такой степени распалился аппетит при виде сидевших там за дальними столиками людей, что, когда пришел, наконец, и принес заказ ганикармиец-официант, людоед, с большим стажем, Корлбли едва не вцепился тому в глотку. И когда акклебатианин жрал безвкусную, с его гурманской точки зрения, жареную баранину и глотал этих противных маринованных улиток, он представлял себе совсем другое блюдо и обстановку: поздний вечер на ферме, багрово-оранжевый свет Болбурга, льющийся с темного неба, жаркий костер из поленьев карисаины, огромный кипящий котел над костром, а из котла валит безумно вкусно пахнущий зеленоватый пар — там варится и вот-вот будет готово нежное мясо парочки нерадивых рабов-ганикармийцев… А-а-х-х!!!.. Корлбли невольно сглотнул набежавшую слюну и тут-то, очень, кстати зазвонил телефон.

— Да-а! — схватил трубку Корлбли.

— Корб, это — ты? — послышался низкий рычащий голос Самакко.

— Я, Сэмк!

— Операция отодвигается ровно на сутки! Ты понял меня?!

— Как — на сутки?! Что случилось?! — насторожился Корлбли.

— Паранормально сильные вихревые потоки в верхних слоях атмосферы, необычно высокая наэлектризованность воздуха — всех парашютистов может отнести за сотни миль от наших плантаций, но перед этим половина их наверняка будет сожжена миллионами молний. У нас на плантациях творится настоящий кошмар — в жизни не видел такой грозы и ливня! Неподалеку взорвалась целая роща карисаины! Малиновые голлиницы с ума сходят — вся работа встала! Так что Весна еще та будет!

Корлбли, при невыносимой мысли, что ему придется на этой проклятой Станции голодать еще целые сутки, от ярости громко заскрипел клыками прямо в микрофон. Услышав характерный скрип клыков собеседника, Самакко ожесточившимся тоном спросил:

— Ты чем недоволен, я не пойму, Корб?! Я бы с удовольствием сейчас поменялся с тобою местами, клянусь тебе!!!

Корлбли едва чуть-чуть не рявкнул ему в ответ: «Я не выдержу еще сутки и сожру кого-нибудь из персонала Станции, раскрыв тем самым себя самого и разрушив все наши планы!!!», но все же ему хватило ума и выдержки не ляпнуть ничего подобного. К тому же он вовремя вспомнил о брате и, заткнув на время те отверстия в своей черной душе, откуда хлестали через край злые кровожадные флюиды и эманации, спросил у Самакко:

— Как там Боке?!

— Нормально! — после небольшой заминки ответил Самакко, до сих пор, на самом деле, ничего не знавший о судьбе потерявшегося сутки назад где-то над просторами Болота, Боке.

Корлбли почувствовал легкую фальшь в прозвучавшем голосе собеседника и снова спросил:

— Его, случайно, рядом нет?!

— Он полетел в гости к Олюгоне и скоро обещался быть! — солгал Самакко и торопливо добавил: — Связь нынче дорогая, Корб, к тому же тут вот прибежал зачем-то Кайскайдер, так что давай — до следующего сеанса через шесть часов! Давай держись там — не сорвись, смотри, и не загуби все дело!

Связь прервалась, раздражение Корлбли почти перешло в ярость, целую минуту, наверное, он с ненавистью смотрел на аппарат космической связи, затем пружинисто поднялся на ноги и детально начал думать над тем, как и чем ему утолить просыпавшийся лютый голод. К сожалению, отправной точкой рассуждений Корлбли явились его недавние мечтания о позднем ужине на ферме ароэ. И минут через пятнадцать, он уже точно знал, что ни здравый смысл, ни элементарная осторожность, ни дисциплинированность и чувство ответственности перед родным Кланом, не смогут стать ему преградой на пути к задуманному заманчивому плану вкусно, «по-настоящему — по акклебатиански» поужинать. Приняв окончательное решение, Корлбли совершенно успокоился, сел на кровать и принялся составлять конкретную схему ближайших действий.

Сидевший под кроватью задумавшегося акклебатианина старинный и традиционный станционный обитатель — пятнистый таракан-букер двадцатисантиметровой длины, внимательно прослушал весь телефонный разговор, состоявшийся между двумя акклебатианами, и, намотав выслушанную информацию на длинные беспрестанно шевелившиеся усики-антенны, заполз в щель между плинтусами и вприпрыжку побежал по тайной тараканьей тропе скорее делиться новостями с собратьями, вечно скучавшими от отсутствия свежих сплетен…

…Джон долго не мог дозвониться до крепко уснувшего Пашки, запершегося на все замки в оружейном складе. Но все-таки дозвонился и когда Пашка с недовольной заспанной физиономией открыл им с Брэдли дверь, Джон безо всякого намека на юмор в голосе сделал ему строгое внушение:

— Рядовой Ульянов — как вы могли уснуть на боевом посту, который тем более является складом оружия, аппаратуры и амуниции нашей группы! Вы очень безответственно отнеслись к своим обязанностям — я объявляю вам строгий выговор и еще один наряд вне очереди. Так что придется вам еще сутки подежурить на этом складе!

На что, ничуть не раскаявшийся, Пашка Ульянов язвительно подумал: «Да мне здесь не так уж и плохо, командир!».

Джон, по выражению лица Ульянова, догадался, о чем тот подумал и не без злорадства добавил:

— Тем более, что имеются сведения о готовящейся на Станции диверсии. Диверсия произойдет примерно через шесть часов. Но тебе, как дисциплинированному солдату придется оставаться на своем посту еще восемнадцать часов — будешь докладывать на борт «Германа Титова» о последствиях диверсии. Вот так-то, брат!

— Какая диверсия?!?!?! — в один голос воскликнули пораженные заявлением сержанта Гариссона Брэдли и рядовой Ульянов.

— Потом объясню! — коротко сказал Джон и добавил, обращаясь уже к Киннону: — Брэдли — соединись пожалуйста с командной рубкой и потребуй массового обыска станции на предмет обнаружения диверсантов и возможных взрывных устройств! Сейчас бери автомат и четыре магазина к нему, и идем по направлению к рубке! Пашка — ты остаешься здесь, не спишь и никуда не уходишь! Я с тобой свяжусь через час!..

Дерево Ракельсфаг. Территория племени Семи Ветвей. Поздний вечер двадцать восьмого дня

…Гера дождалась момента, пока крепко уснет младшая сестренка, и нежно поцеловав ее на ночь, почти на цыпочках, стараясь не разбудить древнего дедушку Раоклина, спавшего из-за своего внушительного возраста очень чутко, прошла по анфиладам древесных гротов, мягко освещенных тускнеющим золотистым сиянием прозрачных лепестков ясноносов. Оставив за спиной Родовое Дупло, она вышла в темно-фиолетовую прохладу начинавшейся очередной Весенней ночи. Гера знала, что отец вернется не скоро домой, пребывая сейчас на традиционном Совете Старейшин, всегда проводившемся с началом Весны, процеживая там время в ожесточенных прениях и поэтому не боялась его встретить — Айсаргай своей суровой отцовской волей, просто-напросто, никуда бы не отпустил ее на ночь глядя, мотивируя страшным ураганом и небывало мощной грозой, яростно бушевавших где-то за пределами крон Ракельсфагов. Но Гера и не собиралась далеко ходить, ей всего лишь хотелось побыть одной среди ночной тишины, повдыхать аромат распускавшихся вокруг цветов и помечтать о тех снах, какие увидит она сегодняшней ночью. Девушка абсолютно точно была уверена, что в самую глухую полночь, когда Болбург с максимальной интенсивностью заполыхает извечным кровавым светом, посылая его зловещие потоки на мир внизу, где живут неизвестные, ненавидящие Деревья, чудовища, она услышит голос Своего Мальчика — самый чарующий и прекрасный голос во Вселенной. А Мальчик обязательно услышит Геру — он летел, приближался к ней из ночного неба, простиравшегося неизмеримо выше даже самого Болбурга. Она почти верила в то, что Мальчик успеет ее спасти, хотя и, своим женским сердцем Древесной Ведуньи и Дочери Вождя, Гера чувствовала много больших трудностей и смертельных опасностей, подстерегавших Небесного Мальчика на том тернистом пути, который пришлось избрать ему, как почему-то казалось Гере, не по обственной воле.

Она внимательно прислушалась, и ее чуткого слуха достигли слабые отголоски взбесившегося ветра и грохота, издаваемого огромными кудлатыми тучами, чуть ли не ежесекундно раздираемыми на части ослепительно-изумрудными зигзагами молний. Может быть, сталось и так, что кровавый свет Болбурга намертво забуксовал в сплошной пелене туч, и злобные чудовища из нижнего мира бесновались и щелкали зубами среди полного мрака. Но какое дело было до этого «зубастого щелканья в кромешном мракке», красавице Гере, наслаждавшейся тишиной, теплотой, уединением и своими мечтами в самом центре густой многокилометровой кроны короля всех деревьев Вселенной.

Гера внезапно встрепенулась — мимо и совсем рядом пролетела стайка жуков-светляков, ярко полыхавших красивейшим нежно-голубым светом. Они стремительно исчезли среди листвы — вполне вероятно, что насекомых кто-то вспугнул, а может, они полетели куда-то по своим весенним жучинным делам. Во всяком случае, Гера насторожилась и повнимательней вгляделась в ту сторону мрака, откуда выпорхнули светляки, но вдруг моментально поняла, что насторожил ее не внезапный вояж, ошалелых от пьянящей свежести весеннего воздуха святляков, а — нечто другое. Другое, гораздо более грозное и непонятное. Первый раз в жизни Гера испытала ощущение, похожее на слепой панический страх. Девушка быстро развернулась и чуть ли не бегом пробежала по лабиринту Дупла к своему ложу рядом с Леей. Сев у изголовья ложа, она обхватила согнутые колени руками, сложила голову на руки и впервые с началом Весны предалась приступу непонятного, но сильного отчаяния. У нее вдруг сложилось впечатление, что какие-то невидимые и неизвестные, но грозные силы, хотят помешать встретиться ей с ее Небесным Мальчиком…

Деревня Болотных Карликов. Поздний вечер двадцать восьмого дня

В хижине Вождя Эгиренечека сидели сам Эгиреничек, его жена Халда, старшая дочь Богдила и их невольный, но оказавшийся племени Болотных Богатырей чуть ли не жизненно необходимым, гость — раненый акклебатианин Боке.

На этот раз мнение о внутреннем убранстве хижин Болотных Карликов изменилось у Боке резко к лучшему. Все-таки, что там ни говори, а Болотные Карлики тоже относились к разумным формам жизни планеты Плева и, как и любимые разумные существа, стремились создать в своих жилищах хотя бы минимум комфорта.

В этот поздний вечерний час, когда над деревней, как и над всем Болотом, бушевал ураган, сверкали миллионы молний, непрерывно грохотал гром и лил ливень, Болотные Богатыри, не обращая внимания на барабанный бой тугих ливневых струй по прочным крышам их жилищ, справляли свой главный праздник в году — Начало Весны. В хижине Эгиренечика ярким зеленоватым пламенем полыхал низкий широкий очаг, совершенно затмевавший огоньки убогих плошек, наполненных жиром болотных осьминогов. От пламени очага в хижине было тепло и очень уютно — Боке чувствовал себя почти, как дома. Ощущение уюта в немалой степени усиливалось еще и благодаря многочисленным пучкам засушенных лечебных болотных трав, свисавших с потолка и стен хижины.

Боке и хозяева восседали на огромных охапках свежего болотного камыша, сваленных вокруг празднично накрытого стола. Роль стола с успехом играл широкий гладкий панцырь гигантской болотной черепахи-монеаны. На этом крепком, созданном самой природой, столе, грудой были навалены праздничные явства: печеное мясо молодых мониан; несколько громадных жареных рыбин, для вящего вкуса щедро посыпанных щепотками пряных болотных трав; сваренные в собственном соку жирные раки-поринтины; замаринованные в уксусе болотных яблок, нежнейшие на вкус, пауки-ракеты; засахаренные в собственном сладком яде, при жизни смертельно ядовитые, но, будучи убитыми и, соответствующим образом термически обработанными, превращавшиеся в очень полезное и питательное блюдо, медузы-слакции. Между искусно приготовленными представителями богатой болотной фауны стояло несколько огромных раковин, игравших роль объемистых сосудов, доверху наполненных хмельным водорослевым вином, обладающим тонким вкусом и сильным опьяняющим эффектом.

Подвыпивший и досыта обожравшийся Эгиренечик в перерывах между довольно продолжительными приступами отрыжки, без конца рассказывал различные болотные анекдоты, байки, сплетни, охотничьи и рыбачьи истории, чем искренне раззадоривал внимание Боке. Акклебатианин с большим интересом слушал гостеприимного хозяина и под вкуснейшие закуски, попивая кисло-сладкое водорослевое вино, чувствовал себя на верху блаженства. Даже не оставлявшая его острая душевная боль по погибшей Олюгоне слегка притупилась. Единственное, что его смущало и слегка выбивало из благостной праздничной колеи, так это — одноглазая Халда, жена Эгиреничека. Эгиреничек успел рассказать ему перед началом праздничного ужина, что второй глаз Халде в прошлом году «выплюнула» метким и смачным харчком плюющаяся андекриновой кислотой пятнистая болотная змея хаммод-хвостоплюй, вследствие чего у Халды несколько подиспортился характер и, чтобы Боке не обращал внимания на ее нарочитую угрюмость. Дело, оказывается, усугублялось еще и тем, что в позапрошлом году, во время ночной охоты на водомеров-кусачей, одно из этих свирепых пятиметровых насекомых откусило Халде пол-носа, отчего у нее почти совсем исчезло обоняние, без которого на Болоте по ночам делать было нечего. Вследствие всех этих, постигших ее досадных несчастий, знаменитая охотница и первая женщина племени Болотных Богатырей Халда вынуждена была перейти в разряд банальных домохозяек.

Боке старался следовать совету Эгиреничека и не обращать внимания на Халду, но у него это не совсем получалось. Халда на протяжении всего ужина не проронила ни слова и ее единственный глаз, не отрываясь, пытливо смотрел на гостя с лютой нескрываемой злобой, как будто именно Боке оказался виноватым в полученных ею некогда увечьях. А еще наблюдательному акклебатианину казалось, что от распиравшей Халду непонятной злобы, у нее мелко-мелко и очень неприятно тряслась борода, по длине и густоте почти не уступавшая бороде мужа. Но под воздействием водорослевого вина он мало-помалу перестал воспринимать Халду во всем ее неописуемом уродстве и дикой злобе, как живого человека, целиком переключив внимание на Вождя Эгиреничека и занимательную беседу с ним. Тут, как раз плавно лившаяся беседа из занимательного ключа резко перескочила на деловые рельсы:

— Благородный Боке! — прервав неожиданно рассказ о том, как его однажды какой-то давней Весной чуть не сожрал разбесившийся игуч, обратился официальным тоном к акклебатианину Вождь Болотных Богатырей.

— Да, мудрый Вождь Эгиреничек?!

— Ты точно уверен в том, что Самакко примет нашу идею?

— Абсолютно уверен! — ни секунды не задумываясь, ответил Боке.

— В таком случае, завтра утром, когда утихнет ветер и ливень, на десяти лодках мы отправим тебя домой и там же встретимся с Самакко! Ты сможешь завтра же утром устроить эту встречу, чтобы у меня больше не оставалось никаких сомнений?!

— Боке двух слов не говорит, Великий Вождь Болотных Богатырей! — обиженно раздув ноздри, ответил гордый акклебатианин.

— Я верю тебе, благородный Боке! — сказал Эгиреничек, глядя на собеседника вполне трезвым и очень проницательным взглядом. — Тогда дальше, ни о чем не беспокоясь, мы пьем вино и кушаем печеных черепах!…

Ферма ароэ. Личная резиденция Самакко. Поздний вечер двадцать восьмого дня

…Предейдер Самакко в полном одиночестве сидел у себя в рабочем кабинете на собственной вилле, расположенной у самой кромки северной оконечности плантаций ароэ, принадлежавшей Клану Акклебатиан. Он только что закончил разговор с голодным Корлбли и мысленно проклинал куда-то сгинувшего Боке, внушившего ему в свое время мысль отправить на выполнение столь ответственного задания своего старшего родного брата-дурака. Ливший за окном сильный ливень помогал Самакко сосредоточиться в той усиленной работе мысли, на которую предейдера обрекли запутанные события последних нескольких десятков часов. Хотя зачата эта путаница была гораздо-гораздо раньше — примерно два месяца назад, когда по аппарату космической связи предейдеру позвонил таинственный незнакомец и сделал весьма заманчивое предложение…

Собственно, сейчас Самакко нервничал не столько из-за разговора с идиотом Корлбли, закончившегося две минуты назад, а в предвкушении разговора с другим абонентом, который обязательно должен будет состояться тоже через пару-тройку минут. Самакко не испытывал уверенности, что предстоящий разговор с Большим Куратором пройдет в спокойной, удовлетворяющей обе стороны, манере. Предейдер велел Корлбли отложить взрыв двигателя ганикармийской орбитальной станции еще на сутки по собственной инициативе, не поставив в известность Большого Куратора. И сейчас Самакко отчаянно тер себе уши, ища спасительный выход в создавшейся ситуации. С Большим Куратором шутки были плохи, что он однажды наглядно и продемонстрировал. Предейдер невольно передернул плечами при воспоминании о т о й демонстрации.

С другой стороны, предейдер не мог игнорировать мнение Совета Предейдеров Клана, которые до сих пор не имели ни малейшего представления о «шашнях» Выборного Главы Совета Самакко с каким-то там инопланетным чужаком — Большим Куратором.

Мучительные нравственные страдания и бесплодные умственные потуги Самакко прервала давно ожидаемая трель аппарата космической связи. На мониторе аппарата сначала засветился, потом заклубился мутными пятнами экран. Предейдер придвинулся поближе к микрофону. На экране появилось ненавистное ч е ловеческое лицо Большого Куратора. Лицо улыбнулось фальшиво-приветливой улыбкой, и Большой Куратор произнес на чистейшем акклебатианском наречии:

— Добрый вечер, уважаемый предейдер Самакко! Через пять с половиной часов, я надеюсь, орбитальная станция Ганикармии должна будет выведена из строя?

— А нельзя ли отложить операцию ровно на сутки?

— Чем вы мотивируете, уважаемый предейдер, вашу более чем странную просьбу? — холодно спросил Большой Куратор.

— Но Вы же помните, что мы заключили наш договор на взаимовыгодных условиях и моя просьба связана именно с этим основным пунктом имевшего быть место соглашения между нами! — набрался мужества твердо ответить Главный Предейдер Самакко Большому Куратору.

— Далее! — выражение лица и тональность голоса Большого Куратора не предвещали ничего хорошего.

Самакко замялся, не в силах «далее» произнести ни слова.

— Ну же — смелее! — уже откровенно издеваясь, подбодрил Большой Куратор предейдера. — Ничего не бойтесь — ведь мы же равноправные партнеры!

— Из-за сложных погодных условий минимум половина из тысячи ганикармийцев может оказаться сожженной молниями или отнесена за много миль от наших плантаций в джунгли и, как печальный итог — Клан Акклебатиан из-за недостаточного количества полученных рабов не выполняет план по добыче ароэ! — объяснил собеседнику причины своей «более чем странной» просьбы Самакко, внутренне ненавидя себя за проявленные трусость и слабость характера.

Лицо Большого Куратора неузнаваемо исказилось, и, сдавленным от ярости, голосом он закричал:

— Я полагал, что Предейдер двух слов не говорит!!! Через пять с половиной часов Станция должна быть выведена из строя!!! В противном случае я испепелю все ваши фермы и плантации вместе со всеми вами, предейдер Самакко!!! Вам хорошо понятно?!?!?! — и связь отключилась.

Самакко без сил согнул спину в огромном кресле и уперся поверхностью шишковатого выпуклого лба о поверхность стола. Но делать ему больше ничего не оставалось, он выпрямился и принялся набирать номер Корлбли на орбитальной станции. Гудки вызова пошли сразу, однако номер вызываемого абонента не отвечал. Самакко в сильнейшем отчаянии ждал минуту, вторую, третью, четвертую, пятую — Корлбли не ответил и через полчаса…

Ганикармийская Орбитальная Станция. Поздний вечер двадцать восьмого дня

…Совсем обезумевший от чувства зверского голода Корлбли, презрев чьи-либо интересы, кроме безмерных потребностей собственного желудка, решительно сбросил с себя все хитроумные маскировочные приспособления, искусно скрывавшие его истинные размеры и специфические физиологические особенности, включая аккуратно сложенные на спине мощные кожистые крылья, и покинул пределы своей каюты в истинном обличье акклебатианина. Полутемный коридор, наполненный промозглыми сквозняками, таинственными скрипами и зловещими шорохами, подействовал на Корлбли успокаивающе и придал ему уверенности в успехе задуманного скользкого и щекотливого мероприятия. Еще больше акклебатианину понравился затянутый почти непроницаемой мглой высокий потолок. От охватившего его внезапного порыва восторга, Корлбли едва широко не разинул пасть и не рявкнул во всю мощь акклебатианской глотки, но остатки разума, ускользавшего вместе со сквозняками, не позволили ему сделать непродуманного и непоправимого шага. Молча расправив могучие крылья, он изящно взмыл под потолок, легонько ударившись массивной башкой о стальные перекрытия, отчего они издали легкий перезвон. Перекрытия в месте удара слегка прогнулись, но Корлбли, совершенно не почувствовав боли, полетел по направлению к станционному ресторану, по пути успевая закусывать особо нерасторопными летучими крысами, то и дело попадавшимися у него на пути. Большие выпуклые глаза Корлбли отсвечивали в темноте бешеными зеленоватыми огоньками, и сам он весь напоминал неправдоподобно огромного крылатого черта…

…Джон Гаррисон уже добрых полчаса уговаривал начальника станции ганикармийского генерала Зумера Окибаси начать массовое прочесывание всех станционных помещений и, прежде всего, двигательного отсека. Генерал Зумер вроде бы и соглашался, но на самом деле вежливо отнекивался, втайне грассируя высоким званием ганикармийского генерала. Он испытывал невыносимое презрение к какому-то земному сержанту, назойливо пристававшему к нему с совершенно дурацкой, на его генеральский взгляд, просьбой.

Разговор происходил в личной генеральской каюте, куда привел Джона Брэдли, сам оставшийся стоять за дверью, не в силах перебороть естественную робость рядового запаса перед действующим генеральским чином. Но так как в Ганикармии царили классические демократические порядки, то дверь генеральской каюты в общем ряду других кают выходила прямо и непосредственно в главный станционный коридор. Следовательно, получилось, что Брэдли добровольно обрек себя на гордое одиночество среди гулкого, холодного, зловещего полумрака пустынного гигантского коридора. Правда, в руках Брэдли на этот раз имелся очень скорострельный автомат, обладавший огромной убойной силой, но уютнее от этого ободряющего обстоятельства на душе у плевянского зоолога не становилось. То есть — на душе у него сделалось просто крайне неуютно, словно бы в нее внезапно проникла какая-нибудь опасная инфекция. Но затем он попытался себя успокоить, надеясь, что из генеральской каюты вот-вот появятся Джон и, вместе с ним, сам генерал. Но они долго не выходили, а время шло, и искусственно подавляемое сильное инстинктивное беспокойство опять вернулось к Брэдли.

Примерно через пятнадцать минут плевянский зоолог четко понял, что мучившее его беспокойство имеет под собой вполне реальную основу. В станционном коридоре что-то происходило или творилось — не суть важно. Что-то, мягко говоря, неправильное. Еще через пять минут до Брэдли дошло — крысы. Под потолком, невидимые во мраке, метались летучие крысы и о чем-то тревожно перепискивались. Их что-то сильно напугало. Брэдли сорвал лямку автомата с плеча и, положив палец на спусковой крючок, принялся медленно, но хаотично водить автоматным стволом во все стороны, не представляя — откуда надвигается угроза. Единственным четким представлением являлось осознание того непреложного факта, что угроза мчится к нему на большой скорости и имеет смертельно опасный характер.

«Проклятье — да где же Джон?! Вино они там, что ли пьют с генералом?!» — в отчаянии молча возопил Брэдли, тщетно пытаясь определить, с какой стороны приближается его вероятная смерть. И вдруг, как это и полагается в подобных ситуациях, он услышал е е. Справа и сверху именно летела невидимая в коридорной полумгле Угроза. Брэдли повернул ствол автомата в нужную сторону и с приятным удивлением почувствовал, что совершенно успокоился…

…Сожравший уже не менее тридцати крыс, послуживших легкой закуской, только раззадорившей аппетит, Корлбли увидел одинокого испуганного ганикармийца метров за пятьдесят от себя прямо по курсу и без колебаний решил «поужинать» именно им.

«Лучше не придумаешь!» — удовлетворенно подумал акклебатианин и начал потихоньку сдвигать крылья для предстоящего пике…

…Глаза Брэдли, неотрывно смотревшего вверх, уже успели привыкнуть к темноте и стали различать силуэты множества крыс на огромной скорости летевших в одном направлении — от настигавшей их Угрозы, с шумом раздвигавшую темноту и промозглый воздух перед собой уже в самой непосредственной близости от маленького храброго зоолога. Через секунду Брэдли увидел потенциальную собственную гибель в ее материальном воплощении — гигантскую черную крылатую тень, стремительно пикирующую прямо ему на голову. Брэдли окатило порывом сильного ветра и чуть не сбило с ног, и он сам не понял, как ему удалось успеть нажать на спусковой крючок. Длинная автоматная очередь гулко и страшно прозвучала на весь пустынный коридор, моментально подхваченная изумленным испуганным эхом, впервые услыхавшим внутри орбитальной станции такие жуткие противоестественные звуки, являвшиеся ничем иным, как голосом самой смерти.

Брэдли потерял сознание и повалился на пол, перед этим успев всадить в атаковавшего его акклебатианина полдюжины разрывных пуль и уже не услышал раздавшегося адского рева, окончательно повергшего бедное станционное эхо в полное смятение и беспредельный ужас…

…Джон и генерал Зумер, так ни о чем и не договорившись, уже собрались расстаться, вежливо протянув друг другу навстречу руки, когда, буквально, за дверью каюты гулко простучала автоматная очередь. Генерал сильно побледнел, предварительно подпрыгнув от неожиданности, а Джон с криком: «Брэдли!!!» бросился к двери. Вышедший из столбняка Зумер кинулся за ним следом.

Выскочив в коридор, оглушенный удалявшимся обиженным ревом смертельно раненого акклебатианина, Джон поначалу подумал, что так воет аварийная тревога, и диверсия уже произошла. Но тут же отбросил эту мысль, как заведомо вздорную и занялся неподвижно лежавшим Брэдли. Пока он приводил плевянского зоолога в чувство, внутренне проклиная бестолково метавшегося вокруг генерала Зумера, в уши назойливо лезли тонкие голоса, активно переговаривавшихся между собой чем-то возбужденных и напуганных крыс, бешено круживших замысловатые хороводы под потолком: «Большой Парень сожрал тридцать наших братьев!», «Маленький человек убил Большого Парня?!», «Нет — этого Большого Парня нельзя убить — он прилетел из страшной сказки, какими наши бабушки пугают маленьких крысят!», «А куда полетел Большой Парень?!», «Обратно в свою страшную сказку — подыхать страшной смертью! В страшных сказках все персонажи умирают страшной смертью!»..

… — Брэдли! Брэдли! — отчаянно тряс за плечи неподвижно лежавшего в глубоком обмороке зоолога Джон. — Ты — живой или нет?!

Видя, что встряска за плечи не помогает, Джон прибегнул к более радикальному средству — звонким и резким пощечинам. После третьей пощечины Брэдли открыл глаза, в которых по-прежнему не виднелось ничего, кроме ужаса и изумления.

— Что здесь стряслось, Брэд?! — нетерпеливо спросил его Джон.

— Большая крылатая крыса! — пробормотал Брэдли не совсем внятно, приняв при помощи сильных рук Гаррисона сидячее положение. — Очень большая крыса, и глаза у нее светились бешеным зеленым огнем… Она хотела меня схватить и сожрать, но я успел выстрелить…

— Эта наверняка — она?! — кивнув в сторону удалявшегося по станционному коридору «вою пожарной сирены», утвердительно спросил нахмурившийся Джон.

— Думаю, что — да! — согласно кивнул Киннон.

— Сержант Гаррисон! — вмешался в разговор генерал Зумер. — Теперь я вижу, насколько вы были правы в вашем требовании немедленно провести тщательный обыск Станции. Я признаю свою ошибку и иду немедленно дать соответствующие распоряжения! — с этими словами искреннего, хотя и несколько специфического, чисто генеральского раскаяния, Зумер быстро зашагал в сторону рубки.

Джон несколько растерянно посмотрел в удаляющуюся спину ганикармийскому генералу, хотел его остановить, чтобы он подождал их с Брэдли, но передумал и сосредоточил внимание на глянцевито поблескивавших пятнах и сгустках темной свежей крови, разбрызгавшихся по полу коридора. Необычно выглядевшая фиолетовая кровь издавала резкий мускусный запах.

— Брэд! — обратился он к плевянину. — По-моему, ни одна твоя пуля не ушла мимо цели. Наверняка эта тварь не смогла бы улететь далеко. По свежему кровавому следу мы могли бы нагнать ее и прикончить. Ты — не против?!

— Нет, конечно! — скорее машинально, чем осознанно, ответил Брэдли, делая попытку подняться на ноги.

Джон помог товарищу, и они пошагали по кровавому следу, оставленному раненым акклебатианином…

…Раненый акклебатианин, теряя много крови, испытывая страшную боль, от которой не переставал коротко периодически взревывать, из последних сил летел к своей каюте — единственному месту на орбитальной Станции, где у него имелась хоть какая-то возможность реально попытаться спасти себе жизнь. До каюты ему добраться удалось и, кажется, никто не заметил его отчаянного рыскающе-ныряющего полета.

Оказавшись внутри, Корлбли закрыл дверь на замок и без сил опустился на колени, зажав развороченный правый бок обеими лапами. Темно-фиолетовая кровь выливалась из огромной рваной раны фонтанообразными толчками и вскоре по полу каюты растеклась довольно обширная лужа. В глазах у Корлбли начало темнеть, под сводами черепа раздавался назойливый неприятный звон, распугивавший в стороны меркнувшие мысли — возможно, что это зазвонил будильник времени, отсчитанного существовать Корлбли в отвратительном обличье акклебатианина. Он вдруг с ужасающей ясностью понял, что ему ни при каких обстоятельствах не спастись и чувство нестерпимого голода навеки останется неутоленным. Голод победил его и по верованиям акклебатиан явится ему непрекращающейся мукой на «том свете». Последняя, совершенно чудовищная по накалу, вспышка ярости придала Корлбли сил добраться до аппарата космической связи, и он вызвал своего агента на станции, Майрека. Майрек немедленно отозвался:

— Да, босс!

— Майрек! … Майрек! … Я умираю… Вступает в силу вариант «Б», мои прерогативы переходят к тебе… Свяжись с Самакко… Я всех ненавижу!!! … — напоследок выкрикнул Корлбли и на огромной скорости отправился прямиком в Голодный Ад, навеки избавив, и без того несовершенную, Вселенную от своего присутствия…

…Джон и немного покачивающийся от недавно пережитого потрясения Брэдли, не особо торопясь, шли по следу раненой «большой крысы». След ее в виде дорожки из кровавых капель назойливо лез в глаза сам собою. У Джона, по мере их поступательного движения по свежему кровавому следу, зародилось нехорошее предчувствие, вполне подтвердившееся всего-лишь спустя несколько минут, когда кровавая дорожка оборвалась у двери-люка соседней с ним каюты.

— Здравствуйте!!! — остановился, как вкопанный, пораженный Джон и затравленным, ищущим весомой моральной поддержки, взглядом, посмотрел на Брэдли.

— В чем дело, Джонни?! — внутренне приготовился к новому неожиданному и неприятному сюрпризу до сих пор полностью не пришедший в себя плевянин.

— Да, соседом моим через стенку оказалась эта твоя гигантская летающая крыса, Брэд! Вот такие вот дела! — и с этими словами Джон дал длинную очередь из автомата в область замочной скважины двери своего соседа. Искореженный замок с печальным звоном выпал на пол коридора. Изувеченная дверь с тихим скрипом раскрылась внутрь каюты и глазам Джона и Брэдли предстало зрелище, страшнее которого они не видели в течение всей своей жизни — коченеющее громадное тело мертвого дьявола во плоти.

Брэдли невольно отпрянул назад, инстинктивно прикрыв глаза машинально поднятой рукой. Джон не отпрянул, но полностью оцепенел на пороге каюты, не в силах поверить собственным глазам и не в состоянии сделать хоть какое-либо осмысленное движение. Что-то колдовское и величественное почудилось Джону в открывшейся перед ним картине смерти, словно бы он попал в ожившую действительность страшной готической сказки, где ведьмы, гоблины и химеры представляли собой самое обыденное явление. Посмертная внешность акклебатианина Корлбли по-настоящему потрясла Джона, отдавшись в его ранимой чувствительной душе горькими сожалением и болью — каких-либо иных чувств не мог вызвать у нормального доброго человека вид навеки оскаленной страшной пасти, вывалившегося наружу раздвоенного языка, широко раскрытых мутнеющих глаз, в которых еще можно было успеть прочесть выражение невыносимой боли и страстной жажды жизни. А апофеозом повергнутых во прах мрачного черно-синего величия и чужой недоброй мощи, служили раскинутые по всей площади залитого кровью пола каюты, огромные кожистые крылья, чьи кончики уже начинали заворачиваться внутрь, подчиняясь начинавшимся процессам разложения умершего организма. Крылья готовы были завернуться вокруг тела своего хозяина уютным коконом, навеки отгораживающим его от мира живых. Так для Корлбли начинался путь в страну «никуда и ничто»…

…Джон вздрогнул, выходя из опасного состояния потустороннего транса — ушей его достиг шум шагов многих людей, быстро приближающихся по коридору, лязг оружия и гул возбужденных голосов. Вскоре перед каютой Корлбли за плечами Джона выросла целая толпа, состоявшая преимущественно из плевян. Здесь же находились Степченко и Иогансен. Осторожно раздвигая плечами притихших ганикармийцев, они пробрались к самому порогу каюты и встали рядом с Гаррисоном.

— Это — кто, командир?! — выдохнул из себя сержант Степченко.

— Мой сосед по каюте — не видишь, что ли! — лаконично ответил Джон и добавил: — Его застрелил Брэдли пятнадцать минут назад.

— Понятно! — кивнул понятливый Степченко.

— Внимание! — раздался распорядительный голос генерала Зумера. — Всем участникам ганикармийской экспедиции предлагается разойтись по своим каютам и ждать дальнейших распоряжений от начальников отрядов! Здесь сейчас начнет работать следственная бригада, так что попрошу побыстрее очистить для нее место!

Дисциплинированные ганкармийцы не заставили генерала повторять дважды и уже через пару минут возле каюты убитого акклебатианина остались стоять земные десантники, генерал Зумер, Брэдли Киннон и начальник службы безопасности Станции командер (ганикармийский чин, соответствующий земному воинскому званию полковника) Амагадиначик. Последний, казалось, был расстроен происшедшей кровавой непонятной трагедией более всех присутствующих. Лицо начальника службы безопасности Станции попеременно становилось то белым, то красным, к поверхности глаз, сменяя друг друга с калейдоскопичной периодичностью, из глубин смятенной души подплывали и показывали себя окружающим ярко выраженные состояния растерянности, ярости, страха, упорного непонимания происшедшего, тупого и глухого раздражения. Генерал Зумер строго смотрел на начальника службы безопасности, ожидая от последнего исчерпывающих объяснений. Но тот пока молчал, лихорадочно соображая, что же ему сказать такого, чтобы всем сделалось понятней и легче. Никто не знал, что у Амагадиначика для полного душевного смятения имелись причины, гораздо более серьезные, чем возможное служебное дисциплинарное взыскание.

В любом случае, первым тяжелое молчание нарушил не он, а землянин, старший сержант Джон Гаррисон, скорее утвердительно, чем раздумчиво проговоривший:

— Я, кажется, где-то совсем недавно видел точно такую же тварь…

— Каждый ганикармиец, старший сержант Гаррисон, знает, что за тварь лежит сейчас перед нами! — веско произнес генерал Зумер. — Вопрос заключается в том — каким образом эта тварь могла проникнуть на ганикармийскую Орбитальную Станцию и куда при этом смотрела наша хваленая служба безопасности во главе с ее начальником?!

Амагадиначик реально собрался сказать вслух какие-то слова оправдания, но ему не дал этого сделать мертвый Корлбли, по огромному телу которого волной пробежала последняя судорога, заставившая изогнуться все громадное черно-синее туловище акклебатианина чудовищной дугой, опиравшейся на затылок и пятки. По стенам каюты застучали свернувшимися кончиками кожистые крылья и стоявшие на пороге каюты люди невольно сделали шаг назад, одинаково предположив, что мертвый акклебатианин собирается отправиться в финальный полет. Но нет, это последние крупицы жизненной энергии окончательно покинули коченеющее тело Корлбли. Из распахнутой пасти выплеснулся большой сгусток почти черной крови, смачно шлепнувшийся в огромную лужу на полу, состоявшей из той же самой жидкости и дугообразно изогнутый труп акклебатианина неподвижно вытянулся во всю свою трехметровую длину, приняв строго горизонтальную позу.

— Так кто же это, все-таки, генерал?! — так и не сумев вспомнить ничего определенного, спросил Джон у Зумера.

— Это — Истиный Акклебатианин! — едва ли не торжественно ответил Зумер. — И он, в принципе, не мог оказаться на борту Орбитальной Станции, принадлежащей Ганикармии!

Генерал вперил грозный взор, мечущий молнии негодования, в глаза начальника службы безопасности. Остальные вслед за генералом посмотрели на командера Амагадиначика.

Амагадиначик проклинал все и вся и, в первую очередь, незадачливого Корлбли, и больше всего на свете мечтал в эти секунды провалиться под стальной пол станционного коридора.

Наблюдательный сержант Степченко вдруг вспомнил, что видел сегодня днем во время обеда в ресторане этого самого Амагадиначика, мило беседовавшего с тем фантастическим обжорой, за полчаса сожравшим несколько лягушек-голиафов, каждая из которых размерами не уступала бройлерной курице, не мерянное количество бараньих бифштексов и целую гору улиточного мяса. Очень смутное, совсем-совсем неясное подозрение родилось в мозгу сержанта Степченко, и он вгляделся повнимательнее в беспокойно дергавшееся лицо начальника службы безопасности Станции.

— Командер Амагадиначик! — в очередной раз обратился Зумер к начальнику службы безопасности. — Вы сейчас пойдете со мной, и при мне напишите объяснительный рапорт происшедшему на борту Станции чрезвычайному происшествию!

Командер Амагадиначик опять не нашелся, что ему можно было бы сказать вслух и, повесив голову, молча поплелся за генералом в служебный кабинет последнего, провожаемый пристальным взглядом наблюдательного сержанта Степченко.

— Что, тревоге — отбой, командир?! — спросил Гаррисона Иогансен. — Весь сыр-бор — из-за него? — кивнул он на труп крылатого чудовища.

— Видимо — да! — ответил Джон и почувствовал внезапно, насколько устал за сегодняшний день и, особенно, за вечер, превратившийся в настоящий ужас, «летящий на крыльях ночи».

Кинув прощальный взгляд на останки Корлбли, Джон негромко распорядился:

— Сейчас всем отбой на три часа. Через три часа встречаемся на складе — на сердце у меня все равно беспокойно. Что-то здесь не то творится…, — и, не дожидаясь, пока солдаты из станционной службы безопасности уволокут тежеленный труп акклебатианина в морг, он открыл дверь своей каюты. Перед тем, как там скрыться, Джон спросил у бледного и слабого Киннона:

— Ты, как — Брэд?

— В смысле?

— Чувствуешь себя как, спрашиваю?!

— Нормально, — устало махнул рукой Киннон и даже слабо улыбнулся при этом.

— Знаешь, что! — немного поразмыслив, предложил Джон. — Давай-ка, наверное, у меня в каюте отдохнешь — а то, не дай Бог, опять что-нибудь с тобой приключится, пока будешь добираться до своего отсека, и я этого просто не переживу. У вас на станции не так уж и скучно! — не мог не улыбнуться он.

Брэдли с радостью согласился на предложение Джона. Джон великодушно уступил плевянину свою кровать, а сам растянулся на толстом упругом ковре, покрывавшем пол каюты, предварительно включив ночной светильник, заливший каюту мягким убаюкивающим голубоватым светом, напоминавшем свет Луны в безоблачную летнюю ночь.

Перед погружением в глубокий освежающий сон, Джон поинтересовался у Брэдли:

— А почему генерал Зумер сказал, что эти самые акклебатиане, в принципе, не могли попасть на ганикармийскую станцию?!

— Потому что акклебатиане издревле традиционно питаются ганикармийцами! — доходчиво и без особых изысков объяснил Брэдли. — Этот черт, просто-напросто, хотел мною поужинать! Мои родители погибли несколько лет назад в авиакатастрофе, я просто раньше не находил целесообразным сообщать тебе эту информацию. Но до позапрошлого года у меня оставался младший брат, родной брат. Он был геологом и в составе одной геологической экспедиции однажды отправился в Дикие Территории. Вся экспедиция бесследно исчезла. Я предполагаю, что их захватили в плен акклебатиане и, скорее всего, съели всех ганикармийских геологов, не исключая моего бедного брата.

Джон лишь легонько присвистнул, никак не прокомментировав объяснение зоолога.

— Акклебатиане, несмотря на реальность своего существования — обязательная составная часть ганикармийского фольклора! — добавил Брэдли к сказанному. — Без них, пожалуй, не найдется ни одной нашей сказки или легенды. Так что чувствовал я себя сегодня почти, как в страшной сказке, Джон.

— О том же самом болтали крысы! — не совсем внятно пробормотал засыпающий Гаррисон.

— В высшей степени странная и непонятная история! — не обратив вниманимя на полусонную фразу Джона, продолжал вслух рассуждать Брэдли. — Этот акклебатианин, действительно, ни при каких обстоятельствах не мог попасть на борт Орбитальной Станции. Остается одно — предательство. А хуже предательства — предание…, — кажется плевянский зоолог тоже начал засыпать, но все-таки сумел закончить задуманную фразу: — … предание о том, если акклебатианин проникнет на борт Ганикармийской Орбитальной Станции, то Станция обязательно скоро погибнет… а вслед за ней погибнет вся Ганикармия вместе с планетой Плева…, — и с этими словами он, как и Джон, провалился в глубокий сонный омут.

Джону сразу же начал сниться генерал Баклевски — злой-презлой. Чем-то неуловимо напоминавший акклебатианина и голодного серого волка — он ничего не мог членораздельно произнести от распиравшей его злости и лишь звонко щелкал зубами. Зубами генерал щелкал, кажется, на него — на Джона, но страшно Джону не было. Даже напротив — его почему-то смешила бессильная генеральская злоба. Дело происходило на Земле в рабочем кабинете Баклевски. Они опять, если так можно выразиться, беседовали о предстоящем Джону задании на Плеве. Но Баклевски упрямо ничего не говорил, продолжая щелкать зубами. А Джон внимательно слушал дробь генеральского зубовного щелканья, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться…

Как вдруг, Джон услышал голос — Е е голос, звонкое, нежное, мелодичное сопрано, лившееся серебристой кисеей дождя из звездного света.

— Мальчик мой любимый! — ласково пропел волшебный космический голос. — Не слушай генерала и не верь ему — он хочет нас разлучить навсегда и потом убить. Он подслушивает биение нашей Любви. Он очень хитрый и коварный. Будь осторожен с ним, Мой Мальчик…

Поздний вечер того же дня. Борт крейсера «Герман Титов»

Генерал Иммануил Баклевски в эти минуты не спал и думал о Джоне Гаррисоне, так что сон Джона имел вполне реальные корни в действительности. Думал генерал о Джоне, безусловно, с ненавистью, правда, не щелкал при этом зубами. Генеральские зубы, напротив, были крепко сжаты, и сам он являл собой яркий образец полной сконцентрированной сосредоточенности. Генерал колдовал над сложнейшей пеленгационной аппаратурой, чьи возможности граничили с невозможным, позволяя фиксировать материально не существующие категории.

Джону, еще раз можно повториться, генерал снился совершенно не случайно — Баклевски «слушал» мощный телепатический позыв, обрывавшийся в мозгу Джона, и берущий начало в кроне одного из Ракельсфагов — самого высокого из всех Ракельсфагов, в мозгу самой красивой девушки из всех девушек, обитавших среди крон Ракельсфагов.

Дело заключалось в том, что уникальные жители Деревьев изучались соответствующими отделами КМБ уже более трех лет — с того самого момента, когда правительство Ганикармии установило официальные дипломатические отношения с правительством России. Специальный разведывательный корабль КМБ России «Снарк-1», оснащенный новейшей аппаратурой слежения и наблюдения, при общем обследовании поверхности планеты Плева во время первой же экспедиции почти перегрузился информацией, имеющей откровенно паранормальный характер. Хотя, возможно, подобная перегрузка явилась следствием того непреложного факта, что новейшая аппаратура слежения и наблюдения, установленная на борту разведывательного корабля «Снарк-1», сама по себе была разработана также на паранормальных технологических принципах. Ее разработчики и создатели в своих полубезумных идеях отталкивались от теории итальянского физика и философа Луко Мальмиччио, жившего и умершего почти двести лет назад. Мальмиччио удалось создать опытным путем (подтвердив этот эмпирический путь реально выведенными на бумагах математическими формулами) способ выделения в свободное состояние многих категорий, ранее считавшимися презумпцией или прерогативой, исключительно, духовного мира.

Особенно богатую пищу для размышлений аналитикам и ученым спецлабораторий КМБ дало обследование Диких Территорий, в частности — Великого Болота и растущих прямо из него Деревьев небывалой не представимой, даже можно смело сказать, высоты. Ту первую разведывательную экспедицию, предпринятую тайно от правительства Ганикармии, технически безнадежно отставшую от России, возглавлял генерал Иммануил Баклевски, занимавший тогда пост начальника «Отдела сбора стратегической информации» КМБ России. Голова у Баклевски варила на особый манер и, будучи, активно действующим функционером полулегального общества под патетическим названием «СССР — жив!», при помощи ценнейших данных, выуженных из паталогически сверхчувствительных сенсоров «Снарка-1», он сочинил проект, первоначально получивший рабочее наименование: «Шкатулка Пандоры». Проект получил одобрение со стороны руководства КМБ и генералу Баклевски был дан «карт-бланш» на его осуществление. Прошло совсем немного времени, и генерал Баклевски превратился в злого гения Ганикармии и всей планеты Плева. Генерала вдохновил смертельный диагноз, поставленный Плеве авторитетнейшим консилиумом российских планетологов и с азартным энтузиазмом прирожденного мародера, Иммануил Баклевски тщательно разработал подробный план полного и безнаказанного ограбления обреченной планеты. Особенно пламенную поддержку честолюбивому амбициозному и беспринципному генералу оказали ключевые функционеры реликтовой политической организации «СССР — жив!», среди которых было, как это ни казалось странным, немало влиятельных людей. Если отбросить в сторону излишние, перегружающие внимание, рассуждения этического и философского характера, то главную жизненную установку генерала Баклевски смело можно было сформулировать следующим сжатым, но точным образом — он хотел стать диктатором в России, предварительно уничтожив демократические принципы ее государственного устройства. Именно такая возможность и привлекала Иммануила Баклевски в политическом наследии древнего монстра — Советского Союза, чей зримый призрак в различных своих ипостасях просочился на поверхности общественного сознания России двадцать девятого века, Бог знает, через какие генетические поры или временные дыры. А быть может, суть проблемы заключалась в извечности и не преходящести человеческих пороков, к числу каковых смело следовало отнести гордыню и властолюбие. Структура мироздания, чью основу по-прежнему составляло великое единство и противостояние добра и зла, оставалась неизменной. Некогда восставший против Бога его бывший любимый ангел, за восемь прошедших столетий не потерял способности активно противодействовать любым начинаниям своего Небесного Отца, выпестовав, в частности, пятизвездочного генерала Иммануила Баклевски, сумевшего наиболее полно и точно сформулировать программу практических действий, родившейся из ниоткуда, сатанинской организации под амбициозным названием: «СССР — жив!».

Среди нескольких десятков принципиально новых видов жестких излучений, испускаемым защитным атмосферным экраном, окружавшем Ракельсфаги прозрачным, но плотным куполом, Баклевски, прежде всего, заинтересовал один из них, которому он дал лирический оперативный псевдоним — «Тропы любви». «Тропы» эти, во всяком случае, одна из них необходимы были Баклевски для того, чтобы рано или поздно группа захвата из числа специально подготовленных десантников КВС (космических вооруженных сил) России могла очутиться непосредственно на кронах Ракельсфагов. Иммануил Баклевски не обманывался насчет тех специфических трудностей природного характера, которые легко могли бы встать непреодолимой преградой на пути оккупации крон Ракельсфагов, и поэтому кропотливо прорабатывал любую, самую мало-мальскую возможность реального попадания туда — в вожделенный аналог универсального вселенского Рая. Одной из них, причем, наиболее перспективной, ему показались «Тропы любви» — необычайно мощные, предельно компактно сгрупированные, не рассеивающиеся в пространстве и времени, телепатические волновые пучки, испускаемые фантастически сложно устроенными мозгами избранных обитателей Деревьев. И, если быть более точным — обитательниц.

Еще ничего конкретного не зная о специфической физиологии женских организмов «Людей на Деревьях», Баклевски на уровне безошибочной дьявольской интуиции, ухватился за столь могучее и неординарное проявление такого универсального гуманоидного чувства, каким являлась любовь, как за Золотой Ключик, открывающий волшебный замок заветной заколдованной двери в принципиально чужие пространство и время — чудесное пространство и счастливое время. Начало маршрута, дальнейший курс и конечный пункт назначения наиболее ярко и выпукло высвечивающейся «тропы любви», запущенной Баклевски в оперативную разработку, были зафиксированны более года назад. И более же года назад, соответствующие спецотделы КМБ взяли под плотное тщательное наблюдение бывшего космического десантника, а ныне студента очного отделения факультета космической зоологии МГУ, Джона Гаррисона, ибо конечным пунктом назначения подробно исследуемой «тропы любви» явился головной мозг не кого-нибудь, а именно — Джона Гаррисона. Конкретность идентификации источника «тропы», в силу естественных технологических причин, ограничивалось весьма обширной зоной — кроной самого высокого из Ракельсфагов. Но генералу Баклевски оказалось вполне достаточным имеющейся информации, чтобы начать свято верить в конечный успех задуманной грандиозной донорской операции по пересадке, образно выражаясь, почек, взятых у организма целой планеты. По сути своей это был тщательно разработанный план штрокомасштабной агрессии против целой цивилизации, который нельзя было оправдать никакими объективными разумными доводами. Но, общей универсальной чертой всех агрессоров в человеческой истории являлосьпатологическое стремление каждого агрессора максимально «обелить» самого себя и безвариантно «очернить» объект своей агресси, не имеющей никакх оправданий перед Богом и людьми. И Иммануил Баклевски не явился в этом плане исключением из правила.

Амбициозный генерал, не без оснований, начал предполагать, что аномально выглядевшие деревья вполне могли существовать во вневременном и внепространственном континиуме, сделать в котором желанную брешь могло лишь попадание туда живого землянина. А попасть на Деревья живой землянин мог лишь, по мнению Баклевски, в одном случае — случае полной генетической совместимости означенного землянина с одним из коренных обитателей Деревьев. Генерала страшно поразил тот факт, что какая-то из коренных обитательниц Деревьев влюбилась в обыкновенного земного парня Джона Гаррисона, сама того ясно не сознавая, ни разу его, не видя воочию и будучи разделенной, при этом с объектом любви, расстоянием, измерявшимся многими миллионами световых лет. Рационального объяснения происходящему Баклевски найти не мог, но, тем не менее, в глубине души он сразу же, против собственной воли, начал завидовать Джону, а, впоследствии, зависть породила мотивированную ненависть и у, ни о чем не подозревающего, Джона Гаррисона появился могущественный враг в лице пятизвездочного генерала КМБ. То обстоятельство, что дочь Иммануила Баклевски Марина оказалась сокурсницей Джона, расценивалось генералом исключительно, как роковая случайность, и паталогическая ненависть генерала к двухметровому космическому десантнику оказалась во сто крат усугубленной глубокой симпатией, испытываемой его дочерью по отношению к Джону. Кстати, сам Джон до, совсем недавнего времени, даже и не подозревал о направленном ему прямо в мозг настойчивом телепатическом сигнале, идущим с далекой планеты Плева. По сути это был сигнал «SOS!!!», отчаянный призыв о помощи. И в описываемые нами минуты, Джон Гаррисон нужен был генералу Баклевски, как никакой другой человек в мире, потому что слишком многое поставил Баклевски на карты, затеянной им опасной азартной игры с жизнью и смертью, любовью и ненавистью. Особая, можно, даже, сказать, драматическая пикантность всей, складывавшейся вокруг Джона Гаррисона, ситуации заключалась в том, что генералу тоже стойко снились весьма странные сны, по своему характеру являвшиеся полным классическим антиподом снам Джона…

…Когда был установлен четкий стационарный рабочий контакт с «тропой любви», Баклевски позволил себе немного расслабиться и на целую минуту отвлечься от экранов мониторов, угнетающих однообразием воспроизводимого изображения. Он прикрыл глаза веками, откинул голову на подзатыльник кресла и в течение целых шестидесяти секунд помечтал о том счастливом моменте, когда нога его, обутая в тяжелый десантный ботинок, ступит на кору ветви Ракельсфага. Иммануил Баклевски даже и не подозревал о полной идентичности своих сокровенных желаний с мечтами Вождя Болотных Богатырей, Эгиренечика и Верховного Предейдера Клана Акклебатиан, Самакко, для которого он уже несколько месяцев выступал в роли строгого и требовательного «Большого Куратора». С другой стороны, тайно страстно влюбленный в взлелеянную им собственную непогрешимость, Баклевски ни при каких бы обстоятельствах не признал бы, что давно уже превратился в такое же алчное, эгоистичное, хищное животное, какими являлись Болотные Карлики и Акклебатиане…

Минута отдыха канула в прошлое, генерал открыл глаза и посмотрел на циферблат часов — до взрыва на борту ганикармийской Орбитальной Станции оставалось ровно двести восемьдесят шесть минут. Командир космического чудо-истребителя «бенкеля» майор Иванов должен был уже начать предварительную проверку всех основных систем, вверенной его попечению новейшей боевой машины. Ждать оставалось совсем недолго…

Полночь между двадцать восьмым и двадцать седьмым днями. Плантации ароэ. Джунгли. Кроны Деревьев. Поверхность Великого Болота

Неутихающая барабанная дробь ливня по дощатым крышам бараков нагоняла на рабов-ганикармийцев суеверный ужас перед, восставшим из мрака ночи и грозовых туч, призраком скорых неизбежных мутаций. С каждым зигзагом молнии и следовавшим за нею громовым раскатом, пленные ганикармийцы вздрагивали на занозистых жестких нарах и молили пантеон национальных богов сжалиться над ними и не дать начать мутировать. Сквозь барачные оконца зигзаги ослепительных изумрудных молний почти ежесекундно освещали внутренности бараков неверным трепетным светом, среди призрачных волн которого мелькали искаженные страхом бледные худые лица, в чьих темных миндалевидных глазах навеки застыло темным пламенем беспросветное отчаянье. «Нет спасенья! Нет везенья! Нет удачи!» — настукивал по барачным крышам дождь, тоскливым речитативом отдаваясь в душах, обреченных на ужасную гибель ганикармийцев, и лишь считанные единицы из них в эту грозовую Весеннюю Ночь находили в себе силы противостоять губительному отчаянию и рационально думать о возможности побега.

Одного из, таких сильных духом, акклебатианских рабов звали Пентоник Киннон, и он приходился родным младшим братом зоологу Брэдли Киннону, который давно уже считал его сваренным в кухонном акклебатианском котле. Но Пентоник оказался на удивление крепким парнем и благополучно копал ароэ на акклебатианской ферме второй год подряд, установив абсолютный рекорд среди ганикармийцев по долгожительству в плену у акклебатиан, чем вызывал своеобразное уважение даже у последних.

Пентоник в своем неординарном лице представлял цвет и гордость ганикармийской нации, и слишком любил своего старшего брата, чтобы так просто сдаться и умереть, оставив Брэдли одного-одиношенького на всем огромном плевянском белом свете. И в столице Ганикармии, городе Арастразундинге у Пентоника осталась любимая девушка — большеглазая, миниатюрная, стройная, как и все ганикармийки, Паролиника. Он твердо верил, что она ему до сих пор верна, и упрямо, и вполне искренне не считает, что он мог погибнуть и обязательно дождется его возвращения из ужасного забвения Диких Территорий.

В отличие от сотни бессильно валявшихся на нарах товарищей по несчастью, Пентоник стоял возле самых барачных дверей и с нарастающей спортивной злостью прислушивался к барабанной дроби ливневых струй по крыше, к оглушающим раскатам грома и лихорадочно соображал — удастся ли ему незамеченным, пользуясь непогодой, покинуть барачный поселок рабов. Интуиция подсказывала Пентонику, что в мире начали происходить какие-то особенные события и если он хочет принять в них активное участие, то ему нужно немедленно совершить побег. Он прекрасно отдавал себе отчет в опасности и даже в безумии задуманного предприятия — бежать грозовой Весенней Ночью сквозь Джунгли, за много сотен миль от передового пограничного ганикармийского поста. Вся эта затея сильно смахивала на замаскированное самоубийство, но, одновременно, внутренний голос инстинкта настойчиво нашептывал Пентонику, что, если он все же решится бежать этой ночью, то шансов выжить у него будет больше, чем при любых других раскладах, включая тот малодушный вариант, какой избрали и с каким смирились несколько сот его соотечественников, так и не отважившихся сменить подневольный рабский труд на плантациях плотоядного корнеплода ароэ и адское существование в концлагере на, хоть и кратковременную, но зато настоящую свободу в Джунглях, какую им мог бы стопроцентно гарантировать побег.

Тот же внутренний голос, скорее всего, принадлежавший никогда не угасающей природной храбрости Пентоника, подсказал своему хозяину наиболее оптимальное направление побега — Ракельсфаги. До них было не так далеко, во всяком случае, расстояние между их лагерем и ближайшим участком берега Великого Болота не превышало семи-восьми миль. Как он будет добираться через Болото к стволам Ракельсфагов, его пока не сильно волновало. Пентоника, как и любого ганикармийца неудержимо тянуло к Ракельсфагам, он истово верил, что на их ветвях его ждет добрая волшебная сказка, где он обязательно обретет спасение. Ракельсфаги и внутренний голос не могли подвести Пентоника и, бросив прощальный взгляд во внутренности барака, ежесекундно освещаемые зеленым трупным светом взбесившихся молний, он решительно шагнул наружу — под тугие струи ливня, разящие испепеляющие атмосферные электрические разряды, навстречу полуметровым разрывающим клыкам, метровым, насквозь протыкающим, жалам и душащим щупальцам ночных джунглей.

Пучеглазых мулуган, дежуривших с допотопными винтовками на дозорных вышках Пентоник нисколько не боялся — все они в такую погоду уже «нарезались» под завязку огненно-крепкой настойки, сваренной Травяными Оторвами и крепко сейчас спали в теплых спальных мешках под навесами дозорных вышек.

Пентоник сделал первый шаг, навсегда отвернувшись от темных, дурно пахнувших внутренностей барака рабов, остановился на секунду, пожелал себе удачи и бегом бросился бежать в сторону черной зловещей стены Джунглей, где ждала мужественного ганикармийца полная Свобода и тысячеликая, уверенная в своих неизмеримых силах, плотоядно и, снисходительно ухмылявшаяся самоуверенному смельчаку, Смерть…

…Гера тревожно металась в силках собственного сновидения, не давая заснуть и пугая младшую сестренку Лею, сидевшую на своем спальном ложе и тревожно наблюдавшую за старшей сестрой.

А красавице Гере снился страшный сон, очень сильно напоминающий явь…

«…Словно бы она в одиночестве сидела у себя в Дупле и с тоскливым недоумением наблюдала, как один за другим тускнеют и гаснут никогда не увядающие священные цветы ясноносы. Страшно хрипел в соседнем отсеке-спальне дедушка Раоклин. Хрип дедушки жутким дополнительным штрихом дополнял тишину и пустоту, неожиданно поселившиеся в, неудержимо погружавшемся во тьму, Дупле. Душу Геры раздирало сильное беспокойство по поводу непонятного отсутствия отца Айсарайга и сестренки Леи. Что-то произошло — пугающее, из ряда вон выходящее, способное моментально заморозить рассудок и кровь, даже, у самого храброго и хладнокровного человека, к которым не без основания смело можно было отнести Геру… Лишь любовь продолжала согревать душу Геры в посетившем ее ночном кошмаре — она была уверена, что ее Небесный Мальчик вот-вот появится… И вдруг она услышала Голос — Его Голос, раздавшийся где-то совсем рядом…

— Любовь моя!!! … — позвал Геру голос буквально с расстояния в несколько метров. И счастливая Гера неожиданно поняла, что Мальчик стоит у самого входа в ее Родовое Дупло. Но, одновременно, ясноносы стали стремительно тускнеть, грозя вот-вот полностью погаснуть, и Гера страшно закричала:

— Входи скорее, любовь моя и вдохни жизнь в ясноносы, иначе наше жилье навеки погрузится во тьму!

— Иду, любовь моя! — раздалось в ответ, и Гера услышала Его шаги. По мере того, как шаги Мальчика приближались, угасание сияния золотистого сока в толще лепестков ясноносов приостанавливалось на глазах. Гера замерла в нетерпеливом ожидании, широко раскрытыми глазами глядя в полутемный проем парадного коридора, где с секунды на секунду должен был появиться Он — ее Долгожданный Мальчик — Звездный Странник.

Сначала она увидела Его Тень — стройную широкоплечую, упиравшуюся головой в потолок. Звуки шагов затихли, и Тень неподвижно замерла, словно бы Мальчик набирался смелости появиться перед глазами любимой в своем материальном воплощении.

— Ну, входи же, входи, Мальчик — не стесняйся. Я так долго Тебя ждала…, — нежно прошептала Гера, заставляя и упрашивая успокоиться забившееся в нервном ознобе сердце.

Тень шевельнулась и медленно двинулась вперед…

…Но что-то внезапно насторожило в движениях Тени Геру, скорее всего — ее хищная вкрадчивость. Липкий противный ужас наполнил душу Геры и рвущийся наружу крик застрял в горле — в проеме парадного коридора Родового Дупла появилось клыкастое синее красноглазое лицо, ужаснее которого Гера не видела за девятнадцать лет своей жизни…».

Она проснулась со страшным криком, затравленно заметавшимся среди золотистых стен их с Леей спальни:

— Я звала своего Мальчика, а не тебя — Смерть!!!

Испуганная Лея бросилась на шею сестры:

— Герочка милая — что с тобой, успокойся! — хлюпающим носиком она ткнулась в шею Геры.

Гера почти сразу пришла в себя, крепко обняла прижавшуюся к ней всхлипывающую Лею.

— Тебе… приснился… страшный сон?! — сквозь слезы с трудом выдавила из себя сестренка.

— Да, девочка моя — очень страшный сон. Но это всего лишь сон… — свободной рукой Гера отбросила в сторону упрямый золотистый локон, настойчиво норовивший закрыть ее огромные прекрасные глаза, в глубине которых еще не растаял леденящий ужас, пережитый во сне. — Но сны часто несут в себе много скрытого смысла, девочка моя. И нужно уметь правильно растолковать этот смысл! — добавила она, задумчиво глядя в золотившийся искристыми точками полумрак. И вдруг, несмотря на недавно канувший в небытие, вместе с прервавшимся сном, кошмар, мощный приступ светлой радости заполонил душу девушки безошибочным предчувствием скорого обязательного появления Мальчика. Она так и сказала вслух:

— Вот увидишь, Лея — он скоро прилетит к нам! Не может не прилететь, и никакой враг не сможет остановить Его! — и убежденно добавила, не размыкая губ: — «Даже сама синелицая красноглазая Смерть!, под чьей маской скрывается Золотистая Гибель!».

Лея немного успокоилась и перестала всхлипывать. Тогда Гера осторожно разомкнула объятия младшей сестры:

— Обожди, малышка! — и, поднявшись со спального ложа на ноги, она подошла к ближайшему букету, свернувшихся в плотные бутоны, ясноносов.

— Ты куда? — спросила Лея.

— Мне приснилось, что под дыханием Смерти начали тускнеть и гаснуть наши ясноносы, — ответила Гера.

— Нет — такого не может быть! — испуганно сказала Лея. — Представляю, как тебе страшно было в таком ужасном сне, бедная моя Гера!

— Ну, я же знала, что ты не спала, а охраняла меня во сне, поэтому мне было не так уж и страшно! — улыбнулась сестренке Гера.

Лея тоже улыбнулась в ответ.

— А где наш строгий папа? — не переставая улыбаться, спросила Гера.

— Он ушел на Совет Племени! — нарочито округлив глаза, сообщила Лея. — Очень сердитый ушел! У них какой-то очень важный сегодня Совет!

— Весной всегда — очень важные Советы! — непонятно усмехнулась Гера и осторожно провела кончиками пальцев по одному из бутонов ясноносов. Бутон трепетно вздрогнул, издав слабый шелест, ласкающий слух, немного изогнувшись на упругом свежем стебле.

Гера бросила на Лею нежный, выразительный, полный любви взгляд. Лея перехватила взгляд сестры и вопросительно кивнула:

— Ты что-то хотела мне сказать?

— Скажи мне, Лея — ты веришь в то, во что верю я — в моего Мальчика?!

— Я очень боюсь за тебя, Гера, но сердечко мое подсказывает, что твой Мальчик обязательно скоро прилетит и спасет тебя от Золотистой Гибели! Иначе просто не может быть!.. Ты — очень добрая и красивая, Гера, чтобы просто так достаться Болоту! … — в некотором исступлении закончила она, преданно и влюбленно глядя на старшую сестру.

— Как была бы я счастлива, Лея, если бы в это поверил наш папа! — чуть ли не мечтательно произнесла Гера…

…«Папа» — вождь Айсайрайг в эти самые минуты ожесточенно «пикировался» со старейшинами племени на бурно протекавшем традиционном Весеннем Совете.

Местом проведения Совета была специальная, идеально круглая поляна метров тридцати в диаметре, огороженная плотной непроницаемой стеной из старых многолетних листьев. Такой же сплошной лиственный полог накрывал поляну сверху, делая ее чем-то схожим с отдельной залой для заседаний. Огромные разноцветные жуки-светляки, деловито переползавшие с места на место по лиственным стенам и потолку «залы», играли роль ярких осветительных приборов, заливая всех участников Племенного Совета потоками холодного ослепительного сияния, переливавшегося семью цветами радуги. Периодически светляки дружно, как по команде невидимого режиссера, гасли на секунду-другую, погружая лиственный чертог в чернильно-фиолетовый мрак, в котором лишь тускло продолжали гореть неживыми огоньками гнилушки и кусочки флюоресцирующих грибов, воткнутых в шевелюры участников Совета и лиловым пламенем непримиримого гнева полыхали глаза наиболее разгорячившихся из них. С внешней стороны лиственной стены, по всему ее периметру, рассыпалось и охраняло подходы к Поляне Племенных Советов три десятка метких лучников.

Участие в Совете принимало всего девять человек: сам Вождь Айсайрайг, семь Старейшин, возглавлявших семь Родовых Ветвей Племени и так называемый Тайный Советник — человек, отвечавший перед Советом за внешнюю безопасность Племени. Все должности, включая Вождя и Тайного Советника являлись выборными — на Деревьях полностью господствовала первобытная военная демократия. Действовала эта система до сих пор вполне эффективно — в Вожди, Старейшины и Тайные Советники неизменно выбирались достойнейшие из достойнейших, более или менее успешно справлявшихся со своими нелегкими обязанностями на высших племенных должностях.

В самом центре поляны на некоем подобии трона, склеенном из десятка панцырей смоломазов, восседал мрачный, злой и нервный Айсарайг, обряженный в парадный наряд Вождя — ярко полыхавшую под лучами светляков накидку из малиновых, желтых, синих и зеленых перьев некогда водившейся на деревьях, а ныне полностью истребленной птицы Гомекс-Клайтор. Накидка эта досталась Айсарайгу еще тридцать лет назад по наследству от его предшественника Вождя Бруминга, правившего Племенем Семи Ветвей почти полвека и скоропостижно умершего от ураганного заворота кишок. Накидка из перьев Гомекс-Клайтор досталась Брумингу, в свою очередь, от правившего перед ним Вождя Люсика Одноглазого, который перестал править, когда лишился второго глаза, напоровшись в нетрезвом виде на острый древесный сучок. Люсику Одноглазому накидка перешла от Вождя Кортинга, Кортингу — от Вождя Блайзинга, ну и так далее — по нисходящей в далекое прошлое временной лестнице. Из ныне живущих семиветвейцев никто с точной достоверностью не мог бы поведать: сколько веков назад неизвестные умельцы сшили парадную накидку Вождей из роскошных перьев вымершей птицы Гомекс-Клайтор и когда умерла, печально каркнув на прощанье, последняя представительница древнего рода этих славных птиц, без которых Большие Племенные Советы семиветвейцев внешне выглядели бы гораздо более бледно и неряшливо.

Кроме накидки обязательным компонентом торжественного наряда Вождя являлся соответствующий головной убор, представлявший собой некое подобие короны, слепленной из сосулек окаменевшей смолы Ракельсфагов, в чьей толще радужными огнями переливались некогда намертво завязшие там кусочки флюоресцирующего хитинового покрова жуков-светляков.

В общем, Айсарайг выглядел на проходившем Племенном Совете вполне живописно и очень внушительно, как и подобает настоящему Вождю одного из самых многочисленных и могущественных племен Деревьев. Внешняя внушительность облика Айсарайга ничуть не девальвировалась той болезненной нервностью и аномально повышенной возбудимостью, в атмосфере каковой протекал сегодняшний Совет. Нервность и возбудимость объяснялись легко — у участников Племенного Совета пропала внутренняя уверенность во внешней безопасности Племени Семи Ветвей. Нечто, пока невидимое и неуловимое, угрожало, до сих пор казавшемуся бесспорным, могуществу Племени. Обладавшие необычайно тонко развитой интуицией Старейшины, Вождь и Тайный Советник слишком остро и зримо чувствовали запах серьезной опасности, нависшей над родным Племенем, чтобы не нервничать и оставаться спокойными.

Слово держал Тайный Советник Мурабик, с ног до головы плотно укутанный в кожу древесного удава-призрака, придававшей очертаниям фигуры Тайного Советника полурасплывчатые-полуневидимые конфигурации. К необходимости подобной маскировки его обязывала занимаемая должность. Мурабик стоял вполоборота к Вождю Айсарайгу и лицом к Старейшинам, бесстрастным голосом докладывая о складывавшейся на Деревьях ситуации:

— … Не мне вам объяснять, уважаемые участники Большого Совета, что незримая Беда постучалась к нам в Родовые Дупла! Все мы это чувствуем пока лишь на ментальном уровне, но, к сожалению, собранная на сегодняшний момент, разведывательная информация позволяет сделать тот печальный вывод, что со дня на день мы можем столкнуться с реальным воплощением этой самой пока еще незримой Беды.

Вчера поздно вечером вернулись лазутчики, уходившие в дальний поход через Мост на соседние Деревья, и они принесли не особо ободряющие известия! — Тайный Советник сделал вынужденную паузу, связанную с неожиданным спазмом гортани.

— Эти известия настолько не ободряющи, что ты не решаешься нам о них поведать, Мурабик? — по-своему расценив наступившее молчание, спросил Айсарайг, которому при упоминании о вернувшихся лазутчиках сразу же пришли на ум до сих пор не вернувшиеся из путешествия к Нижним Ветвям сыновья.

— Н-н-е-ет! — сдавленно и с досадой выдавил из себя Мурабик. — В горле запершило… А, теперь слушайте известия.

На Ракельсфаге Голубых Барикбайдов наблюдается небывалая активность. В гнездах Маток аномально большими массами начали вылупляться детеныши и сразу расползаться по Ветвям. В связи с этим племя блуктериев серьезно подумывает о переселении на соседнее Дерево — на их родном им оставаться становится просто опасно. Вождь блуктериев Фалиндор утверждает, что всему виной — злые лучи растущего Болбурга!..

— В смысле?! — не понял Айсарайг.

— Фалиндор не устает повторять каждый день, что Болбург растет по ночам — каждую ночь увеличивается в размерах! Будто бы из далекой Черноты прилетели какие-то злые золотые мухи, воткнули в Болбург свои жала и надувают Болбург ядовитыми испарениями! Так что Болбург скоро может лопнуть, и тогда все деревья заполонят Голубые Барикбайды!

— Надо срочно сжечь Мост! — твердо сказал самый недалекий из Старейшин — Старейшина Пятой Ветви, Улюгусюк.

Остальные шесть более уравновешенных и хладнокровных Старейшин посмотрели на него снисходительными взглядами, а Вождь Айсарайг строго произнес:

— Не пори чепухи, Улюгусюк! Продолжай Мурабик — мы слушаем тебя очень внимательно!

— Самым угрожающим выглядит то обстоятельство, что многие из Ракельсфагов начали С к р и п е т ь!..

— Ты точно говоришь?! — прервал Тайного Советника Вождь и Старейшины ясно услышали в его голосе заметное беспокойство.

— Да! — ни секунды не промедлив с утвердительным ответом, твердо сказал Мурабик и добавил для вящей убедительности: — На центральных Ракельсфагах не нужны даже услуги Слухачей — от С к р и п а, особенно по ночам, у людей начинают ныть скулы, стучаться друг об дружку зубы и болеть уши. У некоторых, как правило, у детей, из ушей идет кровь.

— Как давно начали скрипеть центральные Деревья?! — спросил Айсарайг и Старейшины с тревогой отметили, что беспокойство в голосе Вождя еще более возросло. Да им и самим было не особенно весело слушать неприятные откровения Тайного Советника.

— Два дня назад, как только в небесах ударила первая Зеленая Молния! — пояснил Мурабик. — Кроме С к р и п а на некоторых Деревьях появились… Шорохи!..

Дружный тяжелый выдох, вырвавшийся из восьми глоток, послужил соответствующим аккомпонементом последнему сообщению. Но, не заострив внимания на реакции слушателей, Тайный Советник бесстрастно продолжил:

— Совершенно достоверно стало известно, что, по меньшей мере, на Ветвях трех Ракельсфагов появились Т е м н ы е Ч а щ и. Один разведчик из племени плейтамиров случайно очутился на опушке Темной Чащи — она встала перед его глазами внезапно, словно разверзнувшаяся под ногами пропасть. Разведчика звали Флапастинг — он оказался на редкость сообразительным и расторопным парнем и не дал себе попасть впросак. В доказательство того, что он, действительно, побывал на опушке настоящей Т е м н о й Ч а щ и, храбрый разведчик Флапастинг принес к порогу Родных Дупел несколько настоящих Черных Яблок.

— И что ему сделали в родном племени за такой «чудесный подарок»? — с сарказмом спросил Мурабика один из Старейшин.

— Как — что?! — с искренним недоумением переспросил Тайный Советник. — Сварили целый котел отличного смертельного яда, чтобы смазывать наконечники боевых стрел! Но дело, разумеется, заключается вовсе не в Черных Яблоках, а в том, что Флапастинг видел своими глазами Безглазых Людей Из Под Коры и Женщин Без Кожи!..

После слов Мурабика под лиственными сводами Залы Советов установилось жуткое молчание, продолжавшееся, по меньшей мере, целую минуту. Старейшины и Вождь молчали, наповал шокированные воистину зловещим известием, а сам Тайный Советник не открывал рот исключительно из-за чувства такта, вполне обоснованно предполагая, что кто-нибудь из уважаемых участников Большого Племенного Совета пожелает каким-то образом прокомментировать сообщенные им страшноватые и неожиданные новости. Но, видя, что никто не предрасположен начать комментировать сообщенные им известия, Мурабик подытожил:

— На мой взгляд, необходимо перевести всех наших соплеменников в состояние повышенной боевой настороженности. У меня есть предчувствие, гадкое склизское предчувствие, что на Ветвях скоро могут появиться материальные воплощения призраков наших самых страшных снов — Желтоухие Гунаи. Я считаю, что нам пришла пора обратиться за советом к Водяным Колдуньям. Эта Весна запросто может оказаться Роковой Тысячной Весной!

Заявление Тайного Советника прозвучало очень и очень серьезно. В общем-то, он высказал вслух мысли, уже не первый день тревожившие всех участников Племенного Совета. Однако, в частности, Вождь Айсарайг остался неудовлетворенным. Айсарайг напрямую спросил Мурабика:

— И все-таки, Тайный Советник — мне кажется, что ты ходишь вокруг да около: Скрипы, Шорохи, Темные Чащи и Черные Яблоки, это — не самое существенное, не правда ли?! Есть Большая Опасность, и ты знаешь, что она из себя представляет — да?!

— Вы же — не маленькие дети, уважаемые Старейшины и Великий Вождь Айсарайг! — неожиданно прорвало Тайного Советника на приступ истерики. — Мне кажется, что вы, даже, оставаясь наедине с самими собой, ходите вокруг да около, и у вас не хватает мужества самим себе сказать страшную правду! А правда заключается в том, что из Великой Небесной Черноты на крыльях Весенней Тысячной Ночи прилетел тот самый Неназываемый Большой Лесоруб, которого все мы хорошо знаем по нашим древним пророчествам и легендам. Он скоро срубит все наши Деревья!!! … Готовьтесь к худшему и постарайтесь до последнего мгновенья оставаться настоящими мужчинами!!! … — Мурабик так страшно кричал, что его испугались жуки-светляки и разом погасили свои фонарики, погрузив Залу Советов в фиолетовый мрак, в толще которого продолжала полыхать праздничными разноцветными огоньками одна лишь корона Великого Вождя, освещавшая заострившиеся черты побледневшего лица Айсарайга.

Прошло полминуты. Ошарашенные светляки пришли в себя и также разом, как и погасли, вновь ярко вспыхнули под сводами лиственного полога холодным бирюзовым сиянием.

Айсарайг снял с себя корону и поднялся на ноги, что означало окончание Большого Племенного Совета.

— Уважаемые Старейшины — вы все всё слышали, и все всё поняли! — громогласно объявил Айсарайг, сильно изменившийся в лице. — Неведомый грозный Враг — у ворот, у наших ворот! Сейчас все вы отправитесь по своим Ветвям и завтра на рассвете ни один из семиветвейцев не должен будет оставаться в неведении относительно опасности, нависшей над родными Деревьями!.. Готовьте людей к бою за Родные Дупла, Старейшины! Большой Племенной Совет объявляю законченным!…

…Гроза устроила себе кратковременную передышку. Прекратился ливень, из-за поредевших туч несмело выглянул багрово-красный Болбург, покрасивший залитое дождевой водой Болото акварелями кровавого оттенка различных тональностей. Поверхность Болота выглядела почти пустынной — все его многочисленные обитатели спрятались от ливня и молний в своих подводных убежищах. К тому же многие из них совершенно не переносили запах озона, свободно струившийся сейчас над зловонными болотными недрами мощными невидимыми потоками.

Кое-где над травяными лужайками и древними кочками из, спресовавшегося за многие сотни лет, ила, поднимался горький желтоватый дым, порожденный изумрудными молниями. Молнии немедленно вызывали своими меткими попаданиями миниатюрные пожары, безусловно, не грозившие запалить все Великое Болото, хотя и болотный газ являлся достаточно горючим материалом. Но, как бы там ни было, болотные обитатели боялись молний и поэтому пока носа не показывали над поверхностью. Пустынным казалось Великое Болото в этот глухой ночной час и некому было полюбоваться в наступившем кратковременном грозовом промежутке суровым очарованием его беспредельных просторов, окрашенных угрюмыми цветовыми гаммами трансцедентальной тоски и полного классического одиночества.

И вдруг в багрово-черном туманном полумраке Болота среди непривычной тишины, царившей над болотной поверхностью, словно бы из сгустков лучей Болбурга и тяжелых испарений заиленной воды соткалась яркая золотистая спираль, разбросавшая вокруг себя тысячи зайчиков, бликов и лучиков, живописно дополнявших мрачную черноту мертвой глади болотной воды и багрового тумана света Болбурга. Золотистая спираль незаметно стала крутиться вокруг оси против часовой стрелки и начала медленно двигаться по направлению вздымавшихся в ночи стволов Ракельсфагов. По мере своего неуклонного и последовательного продвижения, скорость яркой золотистой спирали возрастала, а сама спираль потихоньку принялась раскручиваться и когда она, уже ближе к рассвету, полностью распрямилась и на огромной скорости заскользила над самым Болотом в виде огромного золотого змея, в сердцах всех девятнадцатилетних девушек Деревьев ослепительной золотистой вспышкой неслышно разорвался мощный заряд никогда ими ранее не испытываемого Ужаса — настоящего Болотного Ужаса.

Скорость чудовищного по размерам Золотого Змея возрастала с каждой секундой.

Непосредственно вокруг основания стволов Ракельсфагов плескались кристалльно чистые темные воды так называемого Озера Слез. Там жили и зорко несли стражу Хранители Деревьев, уничтожившие в свое время несколько сот Болотных Карликов, попытавшихся достичь поверхности Ствола одного из Ракельсфагов — самого Стража Ракельсфагов. Над поверхностью бездонного Озера Слез Золотой Змей уже летел со скоростью молнии, поднимая мелкую рябь, мерцавшую мириадами золотистых искорок и бликов. Выпученные глаза-колеса Спрутов — Стражей Деревьев, неподвижно висевших посреди прозрачной водяной толщи неглубоко под поверхностью Озера Слез, болезненно прижмурились при его приближении и совсем закрылись, когда ослепительно сверкающее чудовище пролетало непосредственно над ними.

Золотой Змей-Молния со скоростью восемьсот метров в секунду ударился о гладкую кору ствола крайнего Ракельсфага и бесшумно разбился на миллионы крохотных золотистых змеек. Змейки с поразительной быстротой и почти осознанной целенаправленностью заскользили вверх по стволу — навстречу долгожданной добыче…

Ночь между двадцать восьмым и двадцать седьмым днями. Борт космического военного крейсера «Герман Титов». Ганикармийская Орбитальная Станция

Генерал Баклевски метался по пространству командной рубки крейсера, меряя ее площадь по диагоналям, и сам себе напоминал волка-берсерка, попавшего в клетку. Иммануил Баклевски не понимал, что именно с ним происходит — куда девались обычная выдержка и завидное хладнокровие, легко порождаемые прирожденной жестокостью и иезуитской беспринципностью, воспитанной с годами. Возможно, сказывалось ясное осознание той огромной ответственности, какая будет взвалена на генеральские плечи в случае межпланетного скандала, имевшего вероятные шансы разразиться при неблагоприятном непредвиденном раскладе планирующейся грандиозной операции. Баклевски прекрасно отдавал себе отчет в том, что, если развитие событий приобретет катастрофический характер, то его «задницу» никто не станет прикрывать — даже звонивший несколько минут назад фактический глава организации «СССР — жив!», одновременно занимавший один из ключевых постов в коалиционном Правительстве демократической России.

Состоявшийся разговор преимущественно шел о надежности варианта проникновения в чужой Рай при помощи «тропы любви». Влиятельного собеседника, в чьем голосе также слышалось немалое внутреннее напряжение, интересовал, прежде всего, субъективный фактор. Другими словами — личностные характеристики Джона Гаррисона. Проще говоря, Большого Человека с Земли беспокоила одна проблема — степень управляемости сержантом Гаррисоном, как главной пружиной всего механизма предстоящего проникновения «верблюда через игольное ушко».

«- В вас, генерал, и в ваш проект вложено пятьдесят четыре миллиарда полновесных межгаллактических рублей исключительно под гарантию вашего честного слова, и вы прекрасно понимаете, что, если ваш единственный и главный козырь — сержант Гаррисон, «отмочит» какой-нибудь самодеятельный номер, и вся операция окажется сорванной — вам ничего не останется, кроме, как взять и самоаннигилироваться! — ничего не приукрашивая, объяснил Иммануилу Большой Человек из Российского Правительства.

— Он, в принципе, не сумеет ничего «отмочить»! — твердо заверил собеседника генерал Баклевски. — Вся ситуация находится под полным контролем! В лабораторных и полигонных условиях механизм проникновения на кроны Деревьев проверялся сто семь раз, и во всех ста семи случаях эксперименты заканчивались благополучно!

— Вы мне ни разу не объясняли чисто научную подоплеку механизма проникновения на Деревья при помощи пресловутой «тропы любви», генерал. Так не могли бы вы сейчас в двух словах исправить этот досадный пробел в моем образовании?!

— Коренные обитатели крон Ракельсфагов обладают рядом уникальных способностей физиологического и психического характера, резко отличающих их от остальных жителей планеты Плева. Как известно, сами Деревья окружены куполом чрезвычайно эффективного биомагнитного защитного поля с присущими ему некоторыми специфическими характеристиками. Ганикармийцы предпринимали несколько десятков попыток попасть на кроны Ракельсфагов при помощи обычной летательной техники, но все попытки заканчивались полным крахом…

— Короче, генерал — у меня мало времени! — нервно прервал объяснения Баклевски Большой Человек из далекой России.

— Хорошо! Биомагнитный защитный экран Ракельсфагов легко пробивается мощным узконаправленным пучком особого вида излучения, испускаемого мозгом коренных аборигенов Деревьев. По нашему мнению, подобное излучение способны продуцировать лишь юные жительницы Деревьев…

— Те самые, которые по непонятным причинам самовзрываются в период цветения Деревьев?! — вновь бестактно был прерван генерал властным раздраженным голосом влиятельного собеседника, великолепно осознающего неоспоримое превосходство своего служебного и общественного положения над аналогичными позициями генерала Баклевски.

— Да — у них серьезные проблемы в отношениях с представителями противоположного пола. Они очень разборчивы в этом плане и способны находить себе избранников за много миллионов километров от места своего обитания. Говоря проще, в нашего Джона Гаррисона каким-то непостижимым образом пламенно влюбилась одна из сказочно прекрасных аборигенок Ракельсфагов и установила с ним стойкий телепатический контакт, пробив именно для него индивидуальную лазейку в защитном поле Ракельсфагов, через которую он без труда и проникнет, самим своим присутствием дестабилизировав постоянство защитного фона, окружающего Деревья. То есть благодаря Джону Гаррисону на поверхности экранирующего биомагнитного купола вокруг крон Ракельсфагов, образуется большая брешь, через которую проникнут несколько сот наших десантников и буровиков…

— Я не понял — как могла девушка с Ракельсфагов влюбиться в Джона Гаррисона, который в это время находился на Земле?!

— За возможностями ее мозга стоит мощь целой планеты. Корни Ракельсфагов сосут соки из самого ядра Плевы! Отсюда и проистекают паранормальные способности жителей Деревьев.

— Немножко туманно, но, в целом, впечатляюще! Я верю вам, генерал. Желаю успеха!».

На этой, вроде бы, мажорной ноте и закончился разговор, но, тем не менее, после него на душе Баклевски осталось тягостное впечатление, и поэтому он никак до сих пор не мог успокоиться, продолжая мерять по диагонали каюту. Одна деталь сильно беспокоила генерала — степень управляемости Джоном Гаррисоном. В глубине души он считал ее очень и очень низкой — Гаррисон был слишком умен для роли марионетки…

Отчаянное мыслительное напряжение вспахало высокий лоб Баклевски глубокими бороздами, и он сделался совершенно не похожим на себя, внешне, в эти минуты, сильно напоминая неврастеника на пике депрессивного упадка. Понимая, однако, что находиться до бесконечности в подобном состоянии было бы «смерти подобно», генерал принял окончательное решение. Пробормотав что-то вроде: «Черт с ними, с грозами!» он связался с ангаром и приказал майору Иванову вылетать в ранее назначенное время. Откладывать еще на сутки начало операции он ни за что не хотел, хотя и прекрасно понимал степень риска, внутренне соглашаясь с доводами Самакко, да и с собственным, недавно принятом решении перенести взрыв Станции на одни плевянские сутки позднее…

Ночь между двадцать восьмым и двадцать седьмым днями

Гаррисону снилась Гера — впервые в жизни. До этого чудесного момента он слышал лишь ее голос и не представлял себе, насколько чарующе прекрасной может оказаться его обладательница. Золотоволосая стройная нимфа, одетая в тунику из полупрозрачных розовых лепестков, стояла среди гигантских белых цветов и призывно махала ему рукой. В ее огромных зеленых глазах ослепительным накалом светились запредельные любовь и нежность. И любовь, и нежность, что самое замечательное, без сомнения адресовались не кому-нибудь, а именно ему — Джону. Джон чувствовал, как буквально тает в полноводном потоке этих сверхчеловеческих чувств, струившихся из самых прекрасных во всей Вселенной глаз. Та красавица, какую показывал им на слайде в деканате Брэдли, казалась бледной тенью хозяйки волшебного сна Гаррисона, снившегося ему этой страшной ночью на борту обреченной Ганикармийской Орбитальной Станции.

— Джонни, Джонни! — нежными переливами зазвенела хрустальная мелодия ее голоса. — Я люблю Тебя, Мальчик мой!

— Но как ты нашла меня?! — изумленно спросил Джон. — Ведь я же всегда жил на другой планете.

— Очень легко! — ответила Гера. — Мне помогла найти Тебя моя Любовь. Она сильнее, чем все расстояния в мире. Я почувствовала, я нащупала среди океана ледяного мрака биение твоего большого горячего сердца — сделать это было не так уж и трудно, поверь мне мой Мальчик!

— Но кто ты?! Ты живешь здесь — среди этих прекрасных цветов и питаешься их нектаром?! Ты — цветочная фея из волшебной сказки моего детства?! — изумленно продолжал спрашивать Джон, чувствуя, как в сердце его ярким пламенем загорается неземная испепеляющая страсть.

— Но ты же прекрасно знаешь меня уже давно, но просто боишься себе в этом признаться! — зазвенел серебряными колокольчиками на ветру ее счастливый смех. — Иди же скорее ко мне, а то скоро наступит вечер и тогда нам будет трудно найти дорогу к моему дому…, — она вновь призывно махнула Джону рукой.

Джон немедленно хотел сделать шаг вперед, но по старой десантной привычке сначала глянул себе под ноги и с ужасом отшатнулся — он увидел, что под ногами разверзается бездонная космическая бездна, едва-едва не поглотившая его.

— Но как я пройду к тебе — между нами нет же никакого мостика!!! — в отчаянии воскликнул Джон, простирая к Гере руки, и в ту же секунду услышал далекий грозный рокот многочисленных опасностей и бед, со всех сторон подстерегавших и нависавших над их хрупким светлым призрачным цветочным счастьем.

— Мостик есть, мой Мальчик! — сквозь усиливающийся рокот сумел Джон еще услышать волшебную музыку ее слабнувшего голоса. — Есть! Ты обязательно сумеешь найти его!

Джон увидел, как сказочный сад вместе с его золотоволосой хозяйкой стал стремительно удаляться от него, размываясь чернотой нахлынувшего космического прибоя, и почти мгновенно превратился в далекую звезду, манившую к себе ярким золотым светом мечты и надежды.

Рокот грядущих опасностей и бед перестал быть далеким и внезапно обрушился Джону прямо на голову градом тяжелых барабанных ударов…

— Командир! Командир! — ужасная реальность ворвалась в мир сладких снов Джона вместе с встревоженным голосом ефрейтора Степченко и требовательным стуком в дверь каюты.

Джон, до конца еще не проснувшись, вскочил на ноги и бросился открывать. Растрепанный и взвинченный Степченко ворвался в каюту, словно частица смерча полной катастрофы, начинавшей в эти минуты бешено кружиться по коридору Орбитальной Станции.

— Что случилось, Степченко?!

— Убит генерал Зумер Окимаси! — выпалил Степченко.

— Когда?! — оторопело спросил Джон, окончательно стряхивая с себя остатки колдовского сна, но не в силах выбросить из головы образ неземной золотоволосой красавицы, признававшейся ему в любви.

— Несколько минут назад! — тяжело отдуваясь, как после продолжительного забега ответил Степченко, присев на краешек стандартного каютного кресла. — Кто-то перерезал ему глотку прямо у него в каюте! Главный подозреваемый — начальник службы безопасности командер Амагадиначик. И первый, кто его начал подозревать, был я.

— Да ну?! — недоверчиво посмотрел на Степченко Гаррисон.

— Я видел в ресторане, как он о чем-то довольно непринужденно разговаривал с обедавшим акклебатианином.

— А акклебатианин, что — спокойно сидел, распустив во все стороны свои крылья, и это никого из ресторанных посетителей не удивляло?!

— Говорят, что он имел специальный маскировочный костюм, визуально искажающий его истинную величину — новейшие технологии. Следствие идет полным ходом, так что в ближайшее время мы узнаем много интересного!

От поднявшегося шума и громких звуков голосов проснулся Брэдли и встревоженно спросил:

— Что случилось?!

— Убили генерала Зумера! — ответил плевянину Джон, с мрачным задумчивым выражением лица глядя почему-то на Степченко. — Так что еще ничего не закончилось, Брэд. Еще все только начинается… «И Станция обязательно взорвется — кто-то очень сильно этого хочет!» — с уверенностью домыслил он, тщательно прислушиваясь к тонким-тонким голоскам, раздававшимся откуда-то из под пола каюты.

Степченко и Брэдли смотрели на Джона в некотором недоумении — уж чересчур странным сделалось у того выражение лица.

Джон, сам того не зная, слушал оживленную болтовню тараканов-бумеров.

«Крылатый Великан приказал взорвать Наш Дом, ребята!», «А кому он приказал?!», «Какая разница?! Приказал и все!», « А люди не смогут спасти Наш Дом?!», « Люди ничего не смогут! Нужно ползти и договариваться с Вамкитарами — может они возьмут нас с собой!», « А Вамкитары точно хотят улетать из Нашего Дома?!», «Точно — они уже собираются Большой Стаей! Вамкитары никогда не ошибаются!»..

Дальше Джон не стал слушать тараканов:

— Быстро идем на склад! — лаконично произнес он и посмотрел на циферблат ручного хронометра, подумав при этом: «До взрыва остается меньше двух часов, и предотвратить его, видимо, никто уже не в силах!».

Когда они быстро шагали по коридору, где им то и дело попадались навстречу целые группы о чем-то возбужденно галдевших ганикармийцев, Джон догадался спросить у Степченко:

— А кто возглавляет следственную группу, и кто теперь замещает покойного генерала Зумера?

— Первый заместитель Зумера командер Ликар — в одном лице возглавляет и то, и другое!

— А где Амагадиначик?

— Ищут!

«Видимо сейчас в руках Амагадиначика все нити заговора. Акклебатианин прказал взорвать Станцию именно ему — больше просто некому!» — быстро соображал Джон, предпочитая больше не высказывать свои мысли вслух — он безошибочно чувствовал, что наступило время поменьше болтать.

На складе оказались все в сборе. Глядя на их честные обеспокоенные лица, Джон думал: «Выглядят так, как будто им ничего не известно о неизбежной диверсии. Но этого не может быть, потому что они — люди Баклевски. А за всей этой петрушкой явно чувствуется рука генерала!».

Внезапно с Джоном что-то случилось — какая-то сверкающая пелена на миг застлала ему глаза, а в голове звонко треснул удар церковного колокола. Джон покачнулся, прикрыл глаза рукою и услышал, как сразу все четыре голоса воскликнули:

— Что с вами, командир?!

Непонятный приступ быстро прошел, с глаз спала сверкающая пелена, лишь в голове продолжало звучать слабеющее эхо колокольного звона. «Мне срочно необходимо увидеть Ольгу Миллер!» — возникла сама собой очень своевременная мысль.

— Ждите меня здесь! — распорядился он. — Брэдли ты тоже остаешься здесь. Я буду через пол-часа!

Никто не рискнул поинтересоваться, куда именно он хочет отлучиться, хотя Джон ясно заметил по лицам Иогансена, Степченко и Ульянова, что им это крайне хочется сделать…

…Ольга Миллер открыла ему дверь медпункта, лишь только он постучал — словно бы специально ждала его прихода. Ее стройную подтянутую фигурку плотно облегал белоснежный комбинезон медсестры, а миловидное лицо не казалось заспанным.

— Доброй ночи, Ольга! — с невольной застенчивостью в голосе произнес Джон. — Я не разбудил вас?

— Здравствуйте, Джон! Я не спала, — приветливо улыбнулась она. — Рада вас видеть! Заходите!

Они сели друг напротив друга, разделенные узким пространством ее рабочего стола.

— Итак, я слушаю вас, старший сержант Гаррисон! — не переставая улыбаться, произнесла майор Службы Внешней Безопасности России Миллер, проницательно глядя на Джона.

— Скажите, Ольга — кроме меня на борту Станции кто-нибудь понимает язык представителей местной фауны? — он, честно говоря, не знал с чего ему начать разговор.

— Нет! — отрицательно покачала головой майор. — К сожалению, то количество информационной инъекции, которую вы получили, стоит огромные деньги, а технологический процесс приготовления одной дозы занимает многие месяцы. Она была изготовлена специально для вас, Джон, учитывая ту степень заинтересованности, какую проявляет к вашей особе генерал Баклевски.

— Я так понял, что и ваше ведомство проявляет не меньшую степень заинтересованности в «моей особе» и все это меня очень сильно, мягко говоря, настораживает. И у меня тут же возникает естественный вопрос: с чего вдруг ваше ведомство решило, что я не являюсь человеком, до мозга костей преданным генералу Баклевски?

— Соответствующие службы ВБ России изучали ваши основные психологические характеристики в течение целого года — с того самого момента, как выяснилось, что тем же самым, по неизвестным причинам, занимается целый научно-исследовательский институт из ведомства КМБ.

В результате наших тщательных исследований мы пришли к выводу, что вы не можете не ненавидеть КМБ. Я не права?

— Правы! — и добавил, улыбнувшись. — Тем более что я целиком бы встал на сторону ВБ России по той простой причине, что на этой стороне стоит такая очаровательная девушка, как вы!

— Спасибо за комплимент, старший сержант! — подкупающе улыбнулась майор Миллер.

— Но, тем не менее, мне совершенно не нравится являться центром такого исключительного внимания сразу двух столь могущественных организаций! Мне это непонятно и меня это пугает! — перестал улыбаться и даже нахмурил брови Джон. — Вы хоть что-нибудь можете объяснить мне, Ольга насчет «моей особы»?!

— О вас все знает только генерал Баклевски, Джон! Мы не знаем ничего, кроме того, что надеемся видеть в вас человека, который поможет ВБ России сорвать преступные замыслы генерала Баклевски и всей реликтовой полутеррорестической организации «СССР — жив!» — честно объяснила ситуацию майор Миллер, глядя в синие глаза Джона почти влюбленным и почему-то немного мечтательным взглядом.

Джон посмотрел на часы и раскрыл, было, рот, как его перебила спохватившаяся Ольга:

— С часу на час начнет работать третья информационная инъекция и, возможно, ситуация прояснится! И вы, и мы будем знать, зачем именно вы так нужны генералу Баклевски, КМБ и организации «СССР — жив!».

— Вы — одна здесь? — вкрадчиво спросил Джон.

— Как женщина или как майор ВБ России? — лукаво улыбнулась Ольга.

— Разумеется — как майор ВБ России! — так же не мог не улыбнуться в ответ Джон.

— Одна! — с горечью ответила она и добавила: — Есть еще несколько офицеров на крейсерах эскадры Баклевски и все! К сожалению, ВБ России не обладает возможностями, сравнимыми с возможностями КМБ. Тем более что КМБ России не считается антиправительственной террористической организацией, у них очень мощная поддержка в Правительстве, поэтому они и творят, что хотят! Пока — надеюсь! Кстати — второй информационный укол начал действовать?

— Именно за этим я и пришел… — мрачно произнес Джон. — Я слышал голоса летучих крыс и еще каких-то неизвестных мне тварей. От них я точно узнал, что Станция взорвется менее чем через пару часов!

— Серьезно?! — симпатичное личико Ольги Миллер на мгновенье превратилось в каменную маску.

— Серьезнее некуда! — кивнул Джон. — Несколько часов назад на Борту Станции был уничтожен, неизвестно, как проникший сюда так называемый «истинный акклебатианин». А пол-часа назад кто-то зарезал генерала Окимаси. Так что, Ольга, я пришел за вами…

В голове Джона вновь ударил церковный колокол, а перед глазами, застилая побледневшее лицо майора Миллер, бесшумно вспыхнула уже знакомая сверкающая пелена. Он качнулся в своем кресле, закрыв лицо руками, а Ольга моментально вышла из ступора, вскочила со своего кресла и резво бросилась, огибая стол, к Джону. Но он успел очнуться до того, как вспомнившая о официальных профессиональных обязанностях медсестра успела коснуться его руками.

— Что произошло?! Что вы сейчас почувствовали, Джон?! — взволнованно спросила теперь уже, прежде всего, майор ВБ России.

Джон рассказал ей о своих симптомах, упомянув и о том, что это уже второй подобный приступ за последние пятнадцать-двадцать минут.

— Та-ак! — удовлетворенно произнесла совершенно успокоившаяся Ольга, огибая в обратном направлении стол и вновь усаживаясь в кресло.

— Что — так?!

— Это начал действовать третий информационный укол!

Лишь только стоило Ольге Миллер произнести эту фразу, как у Джона в кармане зазвонил мобильный телефон, на дисплее которого высветились цифры номера генерала Баклевски…

Ночь между двадцать восьмым и двадцать седьмым днями. Открытый космос

Под холодным светом далеких звезд, сквозь черноту пространства со скоростью пятьдесят километров в секунду летело отвратительное пучеглазое чудовище. Любой плевянский зоолог легко распознал бы в чудовище летающего тарантула бенкеля. Но, как известно, бенкели в открытом космосе не летают, следовательно, стремительно рассекавшая полный ваккум тварь никак не могла являться бенкелем. Ни один плевянский зоолог не сумел бы дать удовлетворительного ответа на этот вопрос. А разгадывалась заданная загадка очень просто — это летел российский пилот Иванов на новейшем межпространственном истребителе «МиГ — 1001», внешними обводами ничем не отличавшимся от гигантского тарантула бенкеля, широко распространенного на поверхности планеты Плева.

Майор Иванов летел по направлению к Ганикармийской Орбитальной Станции по личному приказу пятизвездочного генерала КМБ Иммануила Баклевски, чтобы взять на борт четырех российских десантников.

Майора мучала непонятная тревога или дурное предчувствие — не суть то важно. Они, несомненно, вызывались тем, что далеко внизу под серповидными крыльями его «МиГ» -а разворачивалась величественная панорама совершенно адского зрелища — планета Плева, укутанная страшной изумрудно клубившейся облачной мантией. Майор знал, что через несколько часов ему на своем «МиГ» -е придется нырнуть прямиком в эту мантию, представлявшуюся почему-то ему гигантским котлом с кипящей серой.

А тут еще прямо по курсу торчал багрово-красный, словно облитый гангренозной кровью, громадный диск местного планетарного спутника, имевшего откровенно (с точки зрения майора Иванова) матершинное название. Он бил прямо в глаза майору Иванову наглым назойливым светом, какой струится, разве что, из глаз уличных проституток. Прямо скажем, пилоту «бенкеля» хотелось плеваться, глядя на Болбург. Самое плохое заключалось в том, что помойное сияние спутника Плевы вызывало в душе Иванова чувство щемящей тоски и полного одиночества. Он являлся одним из лучших пилотов кораблей малого класса РВКФ (Российский Военный Космический Флот), но, одновременно, дома его ждали жена и трое маленьких ребятишек. На предложение генерала Баклевски лететь на Плеву он согласился исключительно из-за предложенного неслыханно высокого гонорара. И сейчас очень сильно раскаивался в принятом решении. Глядя вперед, на загораживавший половину обзора Болбург, майор Иванов чувствовал, что, принятое им в свое время решение пойти на службу к генералу Баклевски следовало считать необдуманным.

Еще тогда на Земле, когда он впервые увидел это новое «чудо российской истребительной техники», то в буквальном смысле данного выражения едва не «наложил в штаны» от страха, но ограничился лишь сильным рвотным позывом, с которым тоже сумел справиться. В тот секретный ангар его лично привел пятизвездочный генерал КМБ Баклевски. Глядя на «МиГ-1001», внешне ничем не отличавшийся от свирепого плевянского насекомого бенкеля, майор Иванов с крайним унынием думал: «Неужели ради денег мне придется летать внутри этого чудовища?!». Но он успокоил себя мыслью о том, что пилотом столь мерзкой твари он будет не ради денег, а ради детей. И в результате ему пришлось согласиться на предложение генерала Баклевски. В секретном ангаре они провели с генералом более часа — майор задал своему работодателю, наверное с тысячу вопросов о летных характеристиках нового чудо-«МиГ» -а и о специфике предстоявшей ему на Плеве работы. Единственное, что он забыл спросить у генерала, так это то, кого именно копировал «МиГ-1001»: самца или самку летающего тарантула бенкеля?

Сейчас, во время начавшегося полета навстречу предстоящему заданию, майор неожиданно поймал себя на мысли, что почему-то этот каверзный вопрос ярким табло засветился у него в голове.

— Тьфу ты!!! — в сердцах сплюнул он прямо на пульт управления истребителя. — Что за чушь в башку лезет! Свихнусь я здесь, на хер!

Вдруг он весь подобрался: в поле зрения появилась Ганикармийская Орбитальная Станция, ярко светившаяся праздничным серебристым светом на мрачном багровом фоне зловещего Болбурга.

Он посмотрел на циферблат часов и вдруг увидел, что может опоздать к назначенному времени. Майор включил форсаж и его «космический тарантул» увеличил скорость раза в три, уже через четверть часа нарезая круги непосредственно вокруг гигантской тарелки Станции. До взрыва, насколько ему было известно, оставалось ровно две минуты.

Через минуту Иванов замедлил скорость до минимума и медленно принялся дефилировать вдоль борта Станции, держась от нее на безопасном расстоянии, постепенно приближаясь к створам аварийного шлюза.

Внезапно, глазам майора предстало совершенно невероятное зрелище — откуда-то, из какой-то щели станционного борта, бесконечной стройной вереницей прямо в открытый космос изящно выпархивали неизвестные ему мелкие крылатые твари. Он даже протер глаза, вполне логично полагая, что его сознание посетила непрошеная галлюцинация, но нет, слишком уж живо выглядели упрямо продолжавшие вылетать из станционного борта твари, чтобы можно было усомниться в их реалистичности.

— Свят! Свят! Свят!.. — невольно пробормотал майор Иванов, широко раскрытыми от изумления глазами наблюдая, как многотысячная стая крыс-вамкитаров, с вцепившимися в их спины усатыми тараканами-букерами, невзирая на двухсотсемидесятитрехградусный мороз и отсутствие воздуха, журавлиным клином улетала куда-то к новым, одним им известным, местам обитания.

«Я же не пью совсем — откуда же могло взяться такое наваждение-то?!» — в какой-то тошной муке подумал майор и в который уже раз проклял себя за то, что согласился лететь на «эту гребаную Плеву».

В то же самое мгновенье мгновенье борт Станции содрогнулся. Лучший пилот кораблей малого класса РВКФ Иванов среагировал молниеносно — меньше чем через секунду «МиГ-1001» оказался в двадцати километрах от гибнущей Ганикармийской Орбитальной Станции, которая, кстати сказать, уже добрую сотню лет бороздила безжизненные просторы орбиты Плевы в единственном числе…

Ночь между двадцать восьмым и двадцать седьмым днями. Борт Ганикармийской Орбитальной станции за полтора часа до взрыва. Продырявленный борт Ганикармийской Орбитальной Станции

Ольга и Джон продолжали сидеть в медпункте. Джон только что закончил короткий разговор с Баклевски и теперь молча и ошарашенно смотрел на майора Миллер.

— Что? Что он сказал?! — не выдержала она.

— Он назвал точное время взрыва и сказал, чтобы к этой минуте я и «мои боевые товарищи» находились в помещении аварийного шлюза. За нами с «Германа Титова» прилетит новейший российский истребитель-бомбардировщик «МиГ-1001», внешними обводами ничем не отличающийся от плевянского летающего тарантула бенкеля. Мы со всеми удобствами разместимся в бомбовом отсеке, переоборудованном под пассажирский салон. «МиГ» доставит нас на крону самого высокого Ракельсфага. Так что все идет согласно ранее разработанному плану! Единственное внесенное изменение — короткий рейс на борт «Германа Титова», я завезу туда тебя! — Джон мрачно усмехнулся и посмотрел в дальние-предальные сказочные дали своего недавнего волшебного сна, где среди огромных белоснежных цветов с нетерпением ждала его самая красивая девушка Вселенной.

— Так нужно немедленно сообщить о готовящемся взрыве ганикармийцам! — импульсивно воскликнула Ольга.

— Он им уже сообщил, что по его данным, якобы на Станции готовится диверсия и назвал возможное примерное время, которое на самом деле является абсолютно точным. Ганикармийцы, на всякий случай, приготовили аварийные спасательные капсулы — места там хватит с лихвой для всех. Так что за них не беспокойся!

— Сколько еще до взрыва? — спросила Ольга, внимательно наблюдая за выражением лица Джона.

— Ровно полтора часа! — глянув на часы, ответил очнувшийся от сладких грез Джон.

— Тогда у нас еще есть время! — заверила его майор Миллер.

— Для чего?

— По моему авторитетному мнению, судя по вашим физиологическим реакциям, старший сержант Гаррисон, не более чем через пять минут следует ожидать информационного взрыва ампулы №3. Насыщаться информацией ваш мозг будет не более десяти-пятнадцати минут, которые лучше переждать в этом кабинете.

— Как скажете, товарищ майор! — криво не-то улыбнулся, не-то усмехнулся старший сержант Гаррисон, опять устремивший взгляд, затуманившихся волшебными туманами, синих глаз в далекие сказочные дали.

Майор Миллер смотрела на Джона с непередаваемым выражением, полагая, что он уже впал в транс, вызванный началом долгожданной реакции. Но реакция началась через полторы минуты.

Джон внезапно поднял голову, туманный мечтательный налет из глаз моментально вытеснили сразу три, ясно различенные Ольгой, чувства: изумление, любовь и ярость, отчего глаза Джона стали напоминать, ярко засверкавшие во мраке полного неведения, светофоры неожиданного знания. На скулах бешено заходили желваки, а пальцы рук смирно лежавших на коленях, до побеления сжались в огромные кулаки.

— Что — есть, Джон?! — робко спросила Ольга, нежным сочувственным взглядом пытаясь успокоить забушевавшие в Джоне эмоции.

— Есть, Ольга, есть! — отрешенным тоном ответил он, изумленно глядя ей в глаза.

Полное насыщение информацией, как и обещала Ольга, произошло через двенадцать минут.

Джон закрыл глаза и, словно бы потеряв все силы, откинулся на спинку кресла. Майор Миллер, затаив дыхание, наблюдала за ним.

Миновало не более минуты, и он открыл глаза, шумно выдохнул воздух и, обращаясь словно бы только к самому себе, произнес:

— Так значит, это был все-таки не сон, и она на самом деле существует!

— Кто — она?!

— Девушка из сна! — не совсем ясно ответил Джон и внезапно посуровев в лице, добавил: — Огромное спасибо тем семнадцати погибшим парням из ВБ России — их смерть, действительно, не оказалась напрасной!

— Что ты узнал?! — спросила Ольга, и сама, не заметив, как, перешла на доверительное — «ты».

— Я узнал всю страшную правду про себя, на поверку, оказавшуюся не страшной, а фантастически прекрасной. Ампула №3 содержала в себе матрицу мыслительной деятельности генерала Баклевски за последние два года, Ольга! Я уже не успею спасти плевян — Баклевски их всех скопом мастерски подставил этим самым акклебатианам. Они все, вместо того, чтобы изучать Ракельсфаги, станут рабами на каких-то там овощных плантациях акклебатиан! И если даже я скажу им об этом — они мне все равно не поверят! Они до конца не верят даже этому ублюдку Баклевски. К тому же, если даже поверят, то их сигнал «SOS» никто не сумеет принять — Баклевски позаботился и об этом. А я ему нужен, нужен, как никакой другой человек в мире по одной простой причине! — Джон вскочил на ноги и подошел к картине с зимним сельским российским пейзажем, висевшей на стене между медицинскими графиками и таблицами.

— По какой причине, Джонни?! — тоже встала на ноги Ольга.

— Лишь я один из личного состава всей его многотысячной экспедиции могу попасть на ветви Ракельсфагов! — не поворачивая головы от лубочного пейзажа, ответил Джон. — На борту «космического тарантула» должны оказаться три человека: ты, я и плевянский зоолог Брэдли Киннон. Трех моих будущих убийц, приставленных ко мне хитромудрым Баклевски, я должен каким-то образом сделать недееспособными в течение ближайшего часа.

Джон отвернулся наконец-то от пасторального изображения ночной заснеженной деревни где-то в российской глубинке, и веско произнес:

— Аналитики ВБ России не ошиблись во мне — нет теперь злее и опаснее врага у генерала КМБ Баклевски, чем старший сержант Джон Гаррисон! Все остальное я расскажу тебе на борту «тарантула» — сейчас времени на разговоры не осталось. Пришла пора действовать! Нам осталось только победить или умереть…

Аварийный шлюз. Открытый космос

С безопасного расстояния двухсот двадцати пяти километров майор Иванов наблюдал, как гигантская тарелка Орбитальной Станции, плавно двигавшаяся с равномерной скоростью, заданной почти сто лет назад, резко остановилась, словно натолкнулась на невидимое препятствие.

Безвоздушное пространство не проводимо для звуков, но у майора Иванова было слишком развито воображение, и он невольно поморщился, как будто наяву услышал душераздирающий многотональный металлический скрежет разрушающихся конструкций Станции. У него на глазах погибал целый мир со своими устоявшимися за прошедший век внутренними законами — теперь орбита Плевы будет совершенно пустынной. Майор тяжело вздохнул, чувствуя себя наряду с инициатором всего этого преступного предприятия генералом Баклевски причастным к катастрофе, разразившейся перед его взором.

Но винить себя и в чем-то перед кем-то каяться было не время и не место, и майор нажал на соответствующие тумблеры, осторожно подгоняя «тарантул» к раскрывавшимся створкам аварийного шлюза накренившейся Станции. Он слыл не только великолепным пилотом, но и считался отличным службистом, за долгие годы беспорочной службы, привыкнув пунктуально выполнять приказы и распоряжения своего непосредственного командования, за что оно его всегда и ценило. Другими словами, отец троих детей и прекрасный семьянин майор Иванов, в щекотливых психологических ситуациях привык безропотно вытирать грязные штиблеты послушного исполнителя о собственную совесть.

Размышляя, таким образом, и даже немного краснея от неизбежно возникавшего чувства стыда, майор, действуя синхронно вместе с вверенным ему чудо-истребителем, аккуратно подогнал «МИГ-1001» к разверзнувшимся створкам аварийного спасательного шлюза. Он знал, что окончательное разрушение Орбитальной Станции произойдет не ранее, чем через двадцать минут, поэтому считал себя пока в относительной безопасности.

Гигантские недра шлюза, освещенные безжизненным мерцающим сиянием, испускавшимся неким таинственным альтернативным источником энергии — сложным агрегатом «МАИКС», подаренным ганикармийцам министерством РВКФ еще пятьдесят лет назад, показались майору внутренностями рыбы-великана, готовой вот-вот испустить дух от тотального голода. Подобное ощущение усиливалось благодаря причальным трапам, свисавшим сверху вниз наподобие огромных кишок. Кишки-трапы, покрытые слабо флюоресцирующим слоем морозоустойчивых лишайников, слабо раскачивались под проникавшими в помещение шлюза шальными космическими сквозняками, и создавалось впечатление, что маятникоподобные движения их туда-сюда исподволь заключали в себе фатальную неуверенность насчет собственной прочности. Впечатлительный майор сжался в пилотском кресле, морально приготовившись к неожиданностям самого дурного толка, наверняка, поджидавших его в ближайшие минуты. Ожидать их следовало, скорее всего, как обычно случается в космосе — прямо по курсу.

Прямо по курсу «МиГ-а-1001» виднелся главный причальный пирс, имевший вид длинного балкона, огражденного перилами метровой высоты. Через равномерные промежутки вдоль балкона были установлены зенитные прожектора, включенные на полную мощность. Привычный человеческому глазу ярко-желтый свет прожекторов живописно дополнял холодное безжизненное сияние «МАИКС-а».

«Космический тарантул» плавно приближался к главному причальному пирсу. На дисплее монитора камеры внешнего обзора майор Иванов тщетно пытался увидеть группу из четырех человек, облаченных в скафандры. По хронометражу они должны уже были находиться на пирсе главного причала и ждать «бенкель», но майор их не видел, вследствие чего не отпускавшая его с самого начала полета тревога еще более усилилась. С Баклевски он связаться, по-прежнему, не имел возможности (волнозвуковая аннигиляционная ловушка, более двух часов назад надежно изолировавшая Ганикармийскую Орбитальную Станцию от мирового эфира, пока еще не прекратила своего действия) и, кроме, как на самого себя, надеяться майору было больше не на кого. Он осторожно подвел истребитель к самому борту пирса и включил тормозные стабилизаторы, продолжая сканировать поверхность причала всеми имеющимися в наличии приборами слежения и обнаружения…

…Джон, Брэдли и Ольга Миллер бежали к тамбуру аварийного спасательного шлюза, сгибаясь под страшной тяжестью максимально возможно захваченного со склада количества оружия и необходимой амуниции. На складе, намертво запертые снаружи, навеки остались лежать штатные убийцы-диверсанты КМБ с десятилетним стажем лейтенанты Иогансен, Степченко и Ульянов. Ганикармийская Орбитальная Станция послужила им просторной стальной могилой. Их служба закончилась. Джон, прочитавший потаенные коварные мысли генерала Баклевски, словно открытую книгу, расправился со своими бывшими «подчиненными» безо всякого сожаления. Меньше, чем за две минуты на глазах у изумленных Брэдли Киннона и Ольги Миллер, Джон виртуозно переломал сначала руки, а потом шеи профессионалам из числа тех, кого в космическом спецназе с большим почтением величают «рексами»…

…Они, как раз очень оживленно совещались между собой на повышенных тонах, когда в дверях склада появился двухкратный чемпион Солнечной Системы по древнему боевому искусству «каратэ» в супертяжелом весе Джон Гаррисон. Все трое по выражению лица Джона легко догадались, что сейчас должно произойти, но среагировать по-настоящему не успели — сыграл роль фактор внезапности и огромное физическое превосходство Джона. Без лишних слов он перешел к делу, молниеносным пинком расплющив кадык и порвав мышцы шеи тому, кто по плану Баклевски через несколько дней после предполагаемой высадки на ветви Ракельсфагов должен был выстрелить Джону в затылок — флегматичному обрусевшему шведу Иогансену. Против него осталось всего двое соперников, которым он не оставил никаких шансов.

Далее, не дав упасть в обморок плевянскому зоологу и майору ВБ России, Джон приказал им поскорее облачиться в вакуумные скафандры и ни при каких обстоятельствах не покидать помещения склада без его команды.

Сам он пошел в командную рубку, нашел там командера Ликара и популярным языком разъяснил ему всю правду и весь ужас сложившейся ситуации. Ликар немедленно объявил общий сбор экипажа Станции и членов зоологической экспедиции в самом обширном помещении Станции — ресторане. Там командер с высоты эстрадного подиума объявил тысяче с лишним ганикармийцев, что менее чем через час всем им предстоит катапультироваться в открытый космос и наиболее вероятная точка координат их, так сказать, «приплевления» — плантации ароэ истинных акклебатиан. Интересное, а главное — в высшей степени неожиданное сообщение командера Ликара, выражаясь протокольным языком, «вызвало большое оживление в зале». Просторный ресторанный зал разом наполнился гулом возбужденных голосов, но паники не возникло — началось конструктивное спонтанное обсуждение сложившейся обстановки. В силу крайнего дефицита времени это обсуждение не приняло затяжного характера и через десять минут после его начала, дисциплинированные ганикармийцы в организованном порядке покинули ресторанный зал, по отрядно направившись к, закрепленным за каждым подразделением, аварийным спасательным отсекам.

Джон ушел из ресторанного зала сразу же после того, как командер Ликар взобрался на эстрадный подиум. У Джона в голове уже тогда вполне сложился четкий план оптимальных действий на ближайшие несколько часов…

…Итогом претворения в жизнь начальной части этого плана явился их одинокий забег с тяжестями на плечах в вакуумных скафандрах к тамбуру аварийного спасательного шлюза. Для Брэдли и Ольги подобное испытание явилось настоящей пыткой, хотя и Джон взвалил на себя большую часть необходимого груза. Бежали они, кстати, не в одиночестве — компанию им составили многочисленные тайные обитатели Орбитальной Станции, прижившиеся в ее многочисленных темных закутках за прошедшие сто лет. В основном они представляли собой насекомых и членистоногих. Брэдли, несмотря на то, что пот под колпаком видеошлема скафандра, в буквальном смысле этого слова, заливал ему глаза, профессиональным наметанным взглядом легко определил среди сопровождавшего их потока беглецов, по крайней мере, полтора десятка неизвестных ганикармийской науке, видов.

Джон страшно завидовал Ольге и Брэдли, что они не слышат и не понимают язык представителей плевянской фауны — эвакуационный станционный коридор был полон отчаянных стонов и воплей обреченных на скорую неизбежную гибель пауков, жуков, многоножек, сальпуг, клопов, крабов и уховерток. Стараясь не обращать внимания на тысячи кричащих о помощи и проклинающих свою горькую судьбу неразумных тварей, Джон сквозь необычайно чувствительные звуковые сенсоры видеошлема с беспокойством прислушивался к тяжелому дыханию плевянского зоолога и Ольги.

— Потерпите — осталось не больше сотни метров! — постарался он успокоить их, когда ему показалось, что дыхание Брэдли прервется и навсегда остановится, а стенания Ольги перейдут в истерический плач и она без сил растянется на холодном стальном полу со словами: «Все — я больше не могу! Оставьте меня здесь умирать!».

Но, к счастью, ничего подобного не произошло, и они сравнительно благополучно достигли высоких металлических ворот тамбура-кессона, окруженные армией обреченных насекомых и членистоногих, некоторые из которых достигали весьма внушительных размеров. Впечатлительную Ольгу особенно поразил один паук, достигавший от пола примерно полуметровой высоты. Внушительно смотревшиеся ноги гигантского насекомого, поросшие густым белесым ворсом, часто-часто сгибались и разгибались в суставах, отчего создавалось впечатление, что несчастная тварь почтительно и беспрестанно перед кем-то приседает. Возможно, что паук выделывал эти упражнения, выражавшие вежливость, доходившую до подобострастия, перед собственной смертью, надеясь таким образом избежать скорого свидания с нею. Полупрозрачное розово-фиолетовое туловище насекомого, украшенное на покатой спине красивейшим филигранным орнаментом, периодически надувалось и сдувалось, издавая при этом характерный шипящий звук. Выпученные выразительные глаза удивительного восьминогого создания с почти осмысленным выражением, смотрели не отрываясь, прямо в лицевую часть видеошлема Ольги, словно прося ее о срочной помощи. В любом случае, затравленное выражение в желтых паучьих глазах, Ольгой прочитывалось совершенно определенно. Паук был слишком красив, чтобы внушать инстинктивное отвращение и, более того, всем своим откровенно несчастным испуганным внешним видом он вызывал в ней сильное сочувствие.

— Это — паук-филингойст! — услышала она в наушниках голос плевянского зоолога. — Очень высокоразвитый вид насекомых. На Станции за многие десятилетия филингойстами была создана довольно многочисленная колония, которой сейчас приходит конец. Они — не крысы-вамкитары, и открытый космос мгновенно убьет их. Посмотрите вверх, Ольга!

Ольга послушно подняла голову и увидела тысячи сверкающих розово-фиолетовых шаров, сплошной переливающейся кисеей плавно опускавшихся на сверкающих нитях паутины откуда-то из промозглого мрака верхних чердачных отсеков Станции. Зрелище выглядело воистину величественным и без преувеличения прекрасным. Филингойсты в минуты смертельной опасности, как объяснил впоследствии Брэдли, переводили свои организмы в режим повышенной секреции на уровнях всех основных жизнеобеспечивающих систем, вследствие чего начинали сверкать, как огромные драгоценные камни.

— Не волнуйтесь — они совершенно безопасны для человека! — поспешил успокоить зоолог девушку.

Но она, несмотря на слова Брэдли, вздохнула с облегчением, когда надсадно ревевшие, постоянно заедавшие ржавые металлические ворота тамбура-кессона успели раскрыться до того, как сверкающая кисея облачившихся в парадные предсмертные наряды филингойстов, достигла пола. Очутившись внутри тамбура, лучше остальных разбиравшийся в станционных механизмах, Киннон немедленно нажал рубильник с надписью под ним «Экстренное закрывание дверей тамбура-кессона!». Но и так никто из армии обреченных насекомых, возглавляемой гигантом старейшиной-филингойстом не рискнул переступить порога тамбура-кессона, откуда пахнуло на них гибельным холодом космического пространства. Насекомым ничего больше не оставалось кроме, как разделить судьбу родной Станции. С угрюмой невозмутимостью они приняли свой жребий и молча стали пятиться назад вглубь станционного коридора. Ольга навсегда запомнила растерянное выражение, затравленно метавшееся в ярко-желтых выпученных глазах вожака филингойстов.

— Прощай, паучок! — чуть ли не со слезами в голосе произнесла она за секунду до того, как стальные ворота тамбура-кессона навсегда отделили ее, Джона Гаррисона и Брэдли Киннона от коренных восьминогих аборигенов Орбитальной Станции.

Движущаяся дорожка кессона менее чем за пять минут вынесла маленький, спонтанно сформировавшийся, отряд злейших врагов генерала Баклевски через сито релейно самооткрывающихся титановых дверей полуметровой толщины, на пирс главного причала, где их терпеливо поджидал «бенкель» во всем своем кошмарном неправдоподобии. При виде «МиГ-а — 1001» вздрогнул даже Джон, не говоря уже о Брэдли Кинноне и, чисто по-женски, взвизгнувшей Ольге Миллер.

Но, как бы там ни было, через две минуты все трое благополучно оказались на борту «космического тарантула». Еще через три минуты «МиГ—1001» -первый» с огромной скоростью мчался через открытый космос и старший сержант КДС (космических десантных сил) России Джон Гаррисон доходчиво объяснял майору РВКФ России Иванову суть кардинально изменившейся ситуации, тактично опуская детали, касавшиеся неявки на посадку офицеров КМБ Иогансена, Степченко и Ульянова.

«МиГ—1001», согласно ранее разработанному плану взял курс на крону самого высокого из Ракельсфагов. Майор Иванов при этом сделался совершенно спокойным — после первоначального потрясения, безропотно приняв и согласившись со снизошедшим на него фатальным спокойствием человека, сознательно снявшего с себя всякую личную ответственность за дальнейшие собственные поступки. Объективные обстоятельства, просто-напросто, на много порядков оказались сильнее его и впервые в жизни майор Иванов вынужден был хладнокровно начать обманывать свое непосредственное начальство. О дальнейшем он старался не думать. Ему тем более легко это было сделать по той простой причине, что по его мнению, все «дальнейшее» обрывалось вместе с нырком «МиГ» -а в изумрудно полыхавшую мантию забвения атмосферы проклятой Плевы. Майор нисколько не обманывался насчет счастливых лотерейных билетов, ожидавших его на этой адской планете. Как ни крути — при любой комбинации чисел ему выпадал «джокер» с черепом вместо головы. Если он не погибнет на Плеве, то его рано или поздно убьет генерал Баклевски, насчет истинной внутренней сущности которого он ничуть и никогда не сомневался. Именно поэтому майор впал в состояние классической фатальной безмятежности, к тому же, как это ни казалось странным, сержант Гаррисон с первой же секунды состоявшегося между ними экстремального знакомства, начал внушать ему настоящую симпатию на интуитивном уровне.

Брэдли Киннон чувствовал себя совершенно разбитым, подавленным и растерянным. Съехавшее, в представлении зоолога, со всех катушек здоровой реальности, бытие, мчалось куда-то в, мерцающие звездным светом космические дали, бешеным галопом и больно лягало всеми копытами безнадежно отстававшее от него сознание. Брэдли махнул на все рукой, и постарался сосредоточиться на мысли о том, что спустя несколько часов осуществится мечта всей его жизни — он попадет на ветви Ракельсфагов.

Майор ВБ России Ольга Миллер совсем забыла, что является офицером секретной службы, выполнявшей ответственнейшее задание и чувствовала себя сейчас не более чем одинокой слабой женщиной, остро нуждавшейся в поддержке сильного надежного мужчины. Таким мужчиной ей представлялся старший сержант Джон Гаррисон, с которого она не спускала откровенно влюбленного взгляда. Ольга ясно отдавала себе отчет в том, что, если бы не Джон, задание ее оказалось бы безнадежно проваленным, а сама она вполне могла бы составить компанию сверкающим в последнем приступе лихорадки жизни филингойстам или, в лучшем случае, отправиться вместе с ганикармийскими зоологами в гости к овощеводам-акклебатианам.

Ближайшее будущее представлялось Ольге подернутым непроницаемым изумрудным туманом, сквозь чью пелену ей не удавалось пробиться никакими усилиями работы мысли. Да она и не старалась думать о тумане ближайшего будущего, целиком отдавшись во власть вполне понятного настоящего — кратковременного космического перелета рядом с мужчиной ее мечты. Она и не могла вспомнить тот волшебный момент, когда безоглядно влюбилась в Джона Гаррисона. Ольга прекрасно понимала, что влюбилась в него не только безоглядно, но и безответно, но все равно чувствовала себя бесконечно счастливой. «Пока мы летим, ты — мой и ни чей другой!» — невольно улыбаясь, думала майор Миллер, не отрывая взора от мужественного профиля Джона, и всей душой желала, чтобы этот полет продолжался, как можно дольше.