Бесплатный фрагмент - Письмо для торговца Чжао

«Если размахивать тканью в пустом пространстве,

то появится ветер»

Гуань Инь-Цзы 2:10

Утро

— Тридцать шестая бригада на вызов! Тридцать шестая! Доктор Бабуцкий! — хрипло прокаркал искажённый грубым картонным динамиком голос диспетчера из пластмассового репродуктора. Нехитрый прибор внутренней связи был закреплён на высокой дверной притолоке с помощью изогнутого гвоздя и куска медной проволоки.

Дроздов не спал уже больше часа. С той минуты, как в огромных окнах забрезжил рассвет, он тоскливо перекатывался с зажмуренными глазами по клеёнчатым волнам продавленного дивана, пытаясь натянуть на голову тонкую шерстяную ткань. Казённое одеяло, однако, было слишком коротким, и если удавалось наконец удобно обернуть его вокруг головы, наружу тут же противно вылезали ноги, подставляя сквозь дырки в носках нежную кожу пальцев под ледяную струю кондиционера, торчащего в раме над подоконником. Алексей вообще легко просыпался от каждого звука и шороха. А вот заснуть при свете ему удавалось обычно с большим трудом. Или чаще не удавалось вовсе. Нет, серьезно — разве можно нормально спать под окнами такого размера? Так они ведь, гляди-ка — ещё и без штор.

Центральная станция скорой помощи помещалась в приземистых кирпичных строениях, которым исполнилось лет по двести, не меньше. Они примыкали друг ко другу почти вплотную, ограничивая с трёх сторон большой квадратный двор, как попало закатанный горбатым асфальтом в дырах и трещинах. Из трещин торчали пучки пропылённой травы с лиловыми брызгами клевера, набравшего сочный глубокий цвет к середине лета. Во дворе располагался местный автопарк, представленный двумя основными видами автомобилей. В первом ряду стояли хрупкие белые РАФики — лёгкие, словно склеенные из картона. По ночам за тонкими стенками распутные доктора уединялись с готовыми на всё бесстыжими санитарками. Белые кузова ритмично раскачивались во мраке двора, словно парусники на ветру. Вполне пригодные для работы в тёплое время года, при наступлении суровой дальневосточной зимы изделия Рижского автозавода одно за другим выходили из строя, застревая даже в неглубоком снегу и отчаянно скользя по ледяным накатанным улицам. За РАФами мостились топорно сработанные, но крепкие, как всякая военная техника, угловатые зелёные УАЗы. Впрочем, и те, и другие который год уже колесили зимой и летом на истёртой, почти что лысой резине.

Высота потолка в комнатах единственного этажа была такой, что вкручивать лампочки в болтавшиеся на длинных витых шнурах патроны всякий раз вызывали местного электрика с невиданной четырёхметровой стремянкой, на которой тот опасно балансировал, словно цирковой акробат, подсобляя себе отборными матюгами. Ходили упорные слухи, что в этих казённого вида строениях кавалеристы держали при царе лошадей. Поверить в это было совсем нетрудно — с такой верхотурой в просторных комнатах впору было держать жирафов.

Окна были под стать потолку — необъятные квадратные проёмы, распахнутые навстречу потокам солнечного света, сдержать которые не могла даже вековая грязь на стёклах. Словно само пышущее жаром светило висело на стенах весь день в облупившейся деревянной раме. Конечно, при старой власти окна были закрыты плотными шторами. Но шторы украли ещё в девяносто первом. Вместе с электроплитой «Лысьва», тремя эмалированными кастрюлями, утюгом и ржавым огнетушителем. На входе после досадного инцидента поставили железную дверь, а на окна взгромоздили решётки, будто в тюрьме. Вот только повесить шторы отчего-то забыли.

— Тридцать шестая бригада! Доктор Бабуцкий! — нервно каркнул динамик повтором.

Лёха Дроздов всегда немного завидовал Бабуцкому. Стоило тому коснуться головой подушки, как сознание легко отключалось от материи, и уже через пару минут доктор весело свистел носом, причмокивал, похрапывал, а порой и беззастенчиво попёрдывал, невзирая на свет, шум, гам и сигаретный дым. Многие сотрудники скорой приобретали со временем схожее притупление чувств и вырубались с волшебной лёгкостью под ярко горящими лампами, посреди любого гомона или гвалта. Порой даже после кружки растворимого кофе цвета чёрной смолы, который врачи глушили на сменах, не разбирая времени суток, будто простую воду.

Можно было выкручивать звук в телевизоре до отказа, грохотать посудой и стульями, орать и виртуозно материться под самым ухом, как это делали все без исключения доктора мужского пола, возвращаясь после вызовов в ординаторскую — ничто не могло нарушить покой Бабуцкого. Между вызовами он сладко спал с безмятежной улыбкой на гладком, будто у младенца, безволосом лице. И, как нормальный врач скорой помощи, во сне реагировал только на номер бригады и собственную фамилию, произнесённые диспетчером в микрофон.

Вот и сейчас, стоило лишь прозвучать нужной комбинации звуков, доктор заёрзал на скрипучем раскладном кресле, отбросил красное одеяло с уродливым чёрным штампом «ЦПСМП» и жирными цифрами «36», неспешно сел, зевнул, потянулся и, прихватив со стола потёртую дерматиновую папку, поплёлся записывать вызов, шаркая по линолеуму подошвами стоптанных сандалий. Дроздов лениво вытянул руку из-под худой, усеянной катышками, полушерстяной материи и бросил взгляд на циферблат наручных часов. Двенадцать минут восьмого. Пора вставать и собираться домой — восьмичасовым бригадам в такое время вызовов уже не дают.

**********

В ноздри ударил тягучий кофейный дух. За длинным столом над дымящейся красной кружкой с белой надписью Nescafe склонилась худая фигура с торчащим над круглым затылком колючим ёжиком. Приехавший только что с вызова доктор Пшеницын запарил уже в поллитровой посуде свежую порцию чёрного топлива и, не отводя быстро теплеющих глаз от голубого экрана, тянул в давно сожжённую кипятком бесчувственную глотку горькое электричество июльского утра. Не умолкающий ночью и днём телевизор, как обычно, пугал новостями и без того изрядно напуганных граждан.

Давно исчезли с экранов бравые репортажи о героических полётах в космос, рекордных надоях и урожаях зерна, добыче нефти, бурого угля и природного газа. Знакомые с детства дикторы, передававшие сводки со съездов КПСС, теми же неестественно бодрыми голосами вещали теперь о воровстве и разрухе, взрывах, пожарах, цунами и жертвах бандитских разборок.

— В столице Республики Корея городе Сеул произошло внезапное обрушение пятиэтажного здания универмага «Сампун», — гулким эхом тыкался в потолок жизнерадостный баритон, — В результате катастрофы десятки человек погибли на месте, сотни находятся под завалами.. А теперь к новостям криминальной хроники..

Дроздов небрежно свернул постель толстым валиком и затолкал в мешок, сшитый из полосатой пёстрой матрасовки, на которой красовалась большая, коряво выведенная чёрным цифра «13» — номер его бригады. Мешок привычно плюхнулся в кучу таких же мешков, как попало набросанных друг на друга в старом платяном шкафу с покосившимися створками. Подсев к столу, Алексей дописал последние листы вызовов — бегло и нарочито неразборчиво. Собрал в тонкую пачку ворох серых бумажек, измаранных с обеих сторон шариковой авторучкой. До конца дежурства оставалось пятнадцать минут. Этого времени хватит с избытком, чтобы отлить и перекурить.

Отлить, однако, случилось не так скоро, как хотелось бы. Массивная и высокая, как всё в этом здании, дверь туалета оказалась запертой изнутри. Промаявшись долгое время в сумрачном коридоре, Дроздов ухватил покрепче железную ручку и дёрнул несколько раз, что есть силы, громыхнув дверным полотном о косяк.

— За-ан-нят-то.. — раздалось изнутри знакомое натужное кряхтение. Дроздову сегодня крупно не повезло. На смену вышел доктор Марусин с двадцать второй бригады.

Доктор проживал в частном секторе позади разорённых цехов завода «Энергомаш», в одном из кривых переулков разбросанного по оврагам Рабочей слободки. Известные всем удобства — а если быть точным в нашем случае — неудобства в старом доме Марусиных представляли собой дощатую будку в углу огорода, открытую всем превратностям муссонного климата. Понятное дело, смекалистый доктор не упускал любой возможности опростаться в более комфортных условиях. В дни своих дежурств Марусин

довозил на трамвае спрессованные какашки до станции скорой и, успев только отметиться у диспетчера, скрывался за титанической дверью сортира, чтобы в компании свежего номера газеты «СПИД-инфо» предаться изысканным наслаждениям. В эти минуты сладостной эйфории время в стенах уборной замедляло свой ход, и доктор Марусин, перелистывая пахнущие типографской краской страницы, мог парить над фаянсовым кратером бесконечно. Или хотя бы до той поры, пока не объявят вызов его бригаде.

**********

Машинально дёрнув ещё раз дверную ручку, Дроздов пробурчал короткое злобное «Сука!», огляделся по сторонам и зашёл в узкую тесную комнату по соседству, из-за высоты потолка схожую со школьным пеналом. По старой памяти комнату все называли бытовкой. Хотя из предметов, имеющих отношение к быту работников скорой, после кражи электроплиты вместе с кухонной утварью в наличии оставалась одна только рваная клеёнчатая кушетка. В холодное время года бытовка превращалась в курилку, где вечно толкался народ, окружённый кислыми табачными облаками. Нынче на дворе стояло лето, все нормальные люди курили на улице, и в полутёмной курилке Лёха был в одиночестве.

Аккуратно притворив за собой дверь, Дроздов подошёл к единственному окну — высокому и узкому, на манер церковного. Забранное железной решёткой окно с распахнутыми створками выходило в заросший травой тупичок у забора. Через тонкие прутья в пелене утреннего тумана видны были две дворовые собаки из тех, что подкармливали сердобольные водители и санитары. Косматый кобель Кузя ростом с небольшую овчарку пытался пристроиться к низенькой коротконогой сучке, нелепой фигурой смахивающей на таксу. Как ни старался бедняга совокупиться с объектом своих вожделений, его лакированный алый стручок раз за разом бестолково бороздил воздух над лохматой коричневой спиной.

Внезапно Кузя застыл на секунду-другую, как вкопанный, шумно вздохнул, шевельнул ушами, словно прислушавшись к тихой подсказке природы, расставил в стороны лапы и плюхнулся пузом на спину подружки. Каким-то чудесным образом красный стручок попал наконец, куда было нужно, и радостный Кузя заездил, заёрзал, затанцевал в том самом древнем танце, что отплясывали ещё динозавры в мезозойскую эру.

Закурив, Алексей подошёл к окну, откинул полы халата, дёрнул замок на ширинке и с удовольствием брызнул тугой струёй через решётку на сырую траву в мелких жемчужинах росы. Услышав журчание, Кузя скосил глаза на струю из окна, снова вздохнул и продолжил свой скорбный собачий труд по производству себе подобных. Туман понемногу рассеивался. Ослепительный шар полыхнул над крышей соседнего корпуса. В полумраке убогой бытовки табачное облако вспыхнуло и таинственно засветилось, пронизанное лучами нового утра.

Дроздов просунул руку через решётку и шутки ради прицелился в Кузю зажатым в пальцах горящим окурком. Выстрелил резким щелчком, но не попал. Разбрызгивая на лету искры, окурок промчался между мохнатых ушей и, описав дугу, потерялся в траве. Беглый взгляд на часы. Семь пятьдесят восемь. Стянув на ходу надоевший за сутки помятый халат, Алексей направился в ординаторскую. Оставалось лишь запереть на ключ его личный ящик. В таких сундучках врачи хранили рабочие папки, фонендоскопы, авторучки, заначки дефицитных лекарств, которые можно пристроить на вызовах за наличные, и запасы украденного спирта для личного пользования. Два поворота ключа. Ну вот и всё. Пора домой. Дежурство окончено.

***********

Остановка трамвая располагалась в двадцати шагах от угрюмых зданий станции скорой помощи, смотревших замшелыми фасадами на проезжую часть. Вот только трамваи, как нарочно, сегодня с утра не ходили. Жёлтые вагончики с бордовыми полосами смирно стояли друг за другом на рельсах, будто затеяли детскую игру в поезда. Толпа на остановке глухо роптала, но расходиться не торопилась. Дроздов почесал затылок, закурил и пошёл пешком. До Ленина две остановки — быстрым шагом он доберётся минут за пятнадцать. А там останется сесть на автобус десятого номера, который докатит прямо до дома. В конце концов, какая-никакая экономия выйдет.

За поворотом дороги возле Ботанического сада неожиданно обнаружилась причина затора в движении электротранспорта. На трамвайных рельсах колёсами вверх лежал заграничный автомобиль — большой, блестящий, чёрный. С хищно заострённым носом и никелированными литыми дисками в россыпях изящно перекрещенных спиц. Вывернув голову набок, Дроздов прочитал перевёрнутую надпись на сверкающей эмблеме в виде геральдического щита с хищной птичьей головой — «Eagle». Орёл? Он даже не слыхал о такой модели. Рядом у края дороги прижался к бордюру куда более знакомый «Луноход» — украшенный синей полосой жёлтый УАЗик. На переднем сиденье «Лунохода» толстый лысый мент без фуражки злобно орал в рацию.

Вокруг опрокинутой машины, хрустя осколками лобового стекла, бегал восточный человек в короткой кожаной куртке, поминутно приглаживал рукой взъерошенные чёрные волосы и возбуждённо-весело приговаривал, обращаясь к случайным прохожим :

— Нэт, ти видел, а? Два раз воздух пэрэвэрнул, да. Лэтэл, как птыц. Нэт, как орёл! Потом на рэлс, да! Ба-бах! Двадцать мэтр на крыша по рэлс ехал, как паровоз. Нэт, ти такой видел, а?!

В другой руке черноволосый держал большую зелёную бутылку с чёрной этикеткой «Советское шампанское». Пить из бутылки было не слишком удобно — при каждом глотке буйная пена с шипением выплёскивалась из горлышка и заливала багровый щетинистый подбородок, стекая по шее за кожаный ворот. Но это не смущало нисколько отчаянного водилу. Вылив на красную рожу последнюю порцию липкой сладкой пены, он запузырил бутылку в придорожные кусты за спиной, вытащил красно-белую пачку Marlboro из бокового кармана, чиркнул спичками и закурил, затягиваясь жадно и глубоко. С лица его всё это время не сходила довольная улыбка. Прохожие сторонились не в меру весёлого иноплеменника и в разговоры с ним не вступали. Завидев Дроздова, владелец авто устремился к нему навстречу с тем же вопросом :

— Слюшай, ну давай, давай, скажи — ти такое в жизни видэл, а?

— Да ты и представить себе не сможешь, что я в жизни видел, — бросил Дроздов на ходу и, попыхивая сигареткой, продолжил движение быстрым шагом в сторону улицы Ленина.

**********

Удивить врача скорой помощи перевёрнутым автомобилем и вправду было задачей не из простых. С тех пор, как из портов соседнего Приморья в Кабановск потянулись караваны подержанных японских машин, правила уличного движения безвозвратно ушли в прошлое. Счастливые владельцы слегка потрёпанных Тойот и Ниссанов без объявления войны развязали на улицах города кровавое побоище. По узким и неровным дорогам, рассчитанным на тихоходную советскую технику, с рёвом носились теперь сверкающие полировкой невиданные тачки с обтекаемыми формами звездолётов, набитые сурового вида коротко стрижеными молодыми людьми в чёрных рубашках, с синими от нарисованных перстней пальцами, обкуренными в хлам гогочущими подростками и чванливыми скороспелыми коммерсантами, наряженными в малиновые пиджаки.

На перекрёстках тут и там громоздились обездвиженные железные тела — покоробленные, раздавленные и перевёрнутые. Из-под помятых капотов струился едкий синеватый дым, а на асфальте темнели лужи масла и крови в разноцветных россыпях колотых фонарей. Гнутые и поваленные столбы, снесённые изгороди и вывернутые бордюры дополняли картину перманентной партизанской войны. Чудом уцелевшие светофоры подслеповато моргали зелёным и красным, напрасно пытаясь привлечь внимание ошалелых участников дорожного движения.

Пешеходы пересекали проезжую часть вприпрыжку, озираясь в ужасе по сторонам. А перебежав, благодарно крестились на золочёные купола новенькой церкви, выросшей недавно на главной площади Кабановска, аккурат напротив гранитного монумента борцам за Советскую власть на Дальнем Востоке. Справедливости ради надо заметить, что сами водители рисковали ничуть не меньше. Нередко случалось так, что первая поездка оказывалась последней для непривычного к бешеным скоростям и правому рулю автолюбителя, пересевшего из отцовского Запорожца в реактивный Мицубиси ГТО.

Поворот у Ботанического сада получил в народе название Петля смерти. Пятьдесят послевоенных лет мирно похрюкивающие рейсовые ЛиАЗы и натужно рычащие самосвалы преодолевали опасный участок без каких-либо приключений. Но вот, наступили новые времена, и оказалось вдруг, что угол дорожного полотна совсем не стыкуется с резким изгибом трассы. Разогнанные до ста двадцати Скайлайны и Виндомы вылетали с дороги кручёными бильярдными шарами. Те, кто поворачивал по первой полосе, легко ломали латаное-перелатаное ограждение и улетали в глубокий овраг. Машины, что выскакивали на вторую, по причине безжалостных и непонятных большинству водителей законов физики, неведомая сила выносила на встречную полосу.

Бывало, что происшествие заканчивалось лёгким испугом и мелкими царапинами. Чаще фрагменты раздавленных тел приходилось мучительно долго вытаскивать из объятий покорёженного металла, как медведь выковыривает тушёнку из расплющенных могучими лапами консервных банок. Скорая помощь, понятное дело, не могла оставаться в стороне от театра военных действий. Вот только помощь, даже самую скорую, зачастую оказывать было уже некому.

Один особенно жуткий вызов на дьявольскую Петлю запомнился Дроздову надолго. Дело было перед рассветом. Маленький юркий Спринтер, не попытавшись даже затормозить, влетел на предельной скорости под железный рекламный щит с тремя огромными буквами МММ, установленный на повороте только за день до катастрофы. Седан превратился мгновенно в кабриолет с открытым верхом. Странно и страшно было видеть на залитом кровью бежевом бархате четыре неподвижные фигуры, начисто лишённые голов. Вот этот случай и вправду стоило назвать удивительным. А что, в самом деле, могло удивить бывалого доктора скорой в обычном перевёрнутом автомобиле? Пусть даже с орлом на переднем бампере.

**********

Встреча друзей

Дорога с трамвайными рельсами посередине — такими прямыми и чёткими, словно нарисованными по асфальту серебряным карандашом — далеко впереди задиралась кверху, упираясь в широкую улицу Ленина. На следующей остановке тоже толпился народ. Под рифлёной пластмассовой крышей примостилась фанерная будка вроде сапожной. Из тёмного дымного окна несло прогорклым пережаренным маслом. Над окном нестройным хороводом плясали большие красные буквы, писаные от руки — ХИЧИНИ.

Люди раздражённо поглядывали на часы, недобро косились, морща носы, на окошко с вонючими хичинами и ругали распоследними словами трамвайное ведомство, городские власти, гласность, перестройку, пропившего Советский Союз алкоголика Ельцина и тайного агента ЦРУ Горбачёва, помеченного при рождении багровой печатью сатаны.

У обочины стояли четыре японские тачки, в которых сидели бомбилы с наглыми рожами. Они зазывали пассажиров прокатиться «с ветерком» совершенно в духе Козлевича. Из ближайшей машины — длинной, белой, с тонированными стёклами — высунулся бледный парень в тёмных очках с такими же бледными, под цвет лица, почти что белыми волосами — коротко стрижеными на затылке, но с длинной чёлкой, свисающей к самой оправе очков.

— Уважаемые граждане! Трамваи, того — не ходят. Давайте уже на такси, — хрипло частил бледнолицый, — Мужчина, вам куда ехать? Отвезу недорого. В салоне работает кондиционер.

Алексей не сразу смекнул, что водила обращается к нему лично. Запрокинув голову к небу, какое-то время он следил за быстрым полётом ласточек в голубом просторе, пропуская мимо ушей болтовню надоедливого шофёра.

— Мужчина, в небе такси не летают. Давайте уже определяться! — повысил голос водила, — Едем — значит, едем, и все дела! Главное дело — недорого. Вам конкретно куда?

— Туда, где нет труда, — грубо ответил Дроздов хулиганской присказкой и обернулся, чтобы послать назойливый сервис в известное место.

— Лёшка?! — вдруг вскричал белобрысый, толкая дверцу машины и выбираясь из салона наружу. — Лёха! Корефан! Вот это встреча!

Скрытое очками лицо точно показалось Дроздову знакомым. Да не то, что знакомым — почти родным. Неужто..

— Саня? Саня Третьяк?! В рот печенье..

— Лёха! Чувак! В рот компот! Сколько же лет мы не виделись? А ну, погоди-ка.. Семь.. Восемь?! С ума сойти.. Дай-ка, я тебя обниму! — и с этими словами Третьяк взаправду затеял обниматься.

**********

Дроздов совсем не противился. Внезапная встреча со школьным другом приятно его взбудоражила. От обычной после дежурства сонливости даже следа не осталось. Из пыльных кладовых памяти потянулась череда почти уже призрачных, но всё ещё милых сердцу картин. Игры в таинственных рыцарей-тамплиеров на заброшенной стройке гостиницы «Интурист». Тусклый блеск старинных монет, пьянящий запах альбомов-кляссеров с марками всех континентов и зачитанные до дыр книжки Майн Рида и Фенимора Купера.

В ушах заметался собственный дерзкий голос, фальшиво кричащий под неслаженный звон желтобокой гитары: «Smo-o-o-oke on the water!..» Волосы на плечах. Джинсы, вытертые наждачкой до белизны. Аллеи старого парка. Бормотуха из горла на танцплощадке. Пряный дым папиросы с волшебной травой. И кружащие голову поездки тёмными вечерами к весёлым, совсем уже взрослым чувихам в общагу Политехнического.

Какой же это был прекрасный мир, полный ярких красок и свежего ветра! Чистый воздух безоблачной юности вихрем ворвался в душное июльское утро, унося прогорклый смрад подгоревших хичин. Лёха сам рванулся старому другу навстречу и, похлопывая Третьяка по спине, крепко прижался лицом к жилистому крепкому плечу в бордовой рубахе. Щека скользнула по мягкой ворсистой ткани с удивительно приятной для кожи фактурой.

— Саня, чувак, да откуда ж ты взялся? — вскричал Дроздов удивлённо и радостно.

— Вот тебе и пожалуйста! Я никуда не девался. Это ведь ты на север подался, как институт закончил. А я после армии из Кабановска ни ногой. Все эти годы здесь и крутился.

— Раскрутился неплохо, как я погляжу. Такой аппарат, наверно, штук на пять зелёных потянет. Это что у тебя? Тойота?

— Хонда Аккорд. Только с ценой малёхо не угадал. За семёрку в Находке брал. Девяносто первого года. Свежак. Непосредственно с парохода.

— Ого! Базаров нет, уматная тачка. Так ты, по ходу, бомбишь?

— Ну, типа того. Нормальная тема. На жизнь хватает. А ты тут чего? На трамвай? Трамваи ж не ходят.

— Да в курсе. На Ботаническом чурка на рельсах машину перевернул. Я остановку прошёл пешком от станции скорой.

— Выходит, на скорой пашешь? То-то, чую, аптекой несёт за версту. А мне говорили, ты до сих пор в деревне гасишься.

— Третий год уже, как вернулся. Помню, принялся сразу тебе названивать. А в трубке гудки короткие. Типа «занято». И так три дня подряд. Приехал в «Черёмушки» — в вашей квартире чувиха живёт какая-то. Даже дверь не открыла, прикинь! Сказала, что бывших хозяев здесь уже нет. В Анапу уехали. Тут я на жопу и сел. Ну, сам посуди — где Кабановск, и где Анапа?

— Так это ж не я, а мамка! — хлопнув себя по бедру ладонью, воскликнул Третьяк — Мамка моя свинтила в Анапу.

— Одна, без тебя?

— Ясное дело, одна. Дело прошлое, мы с ней жили, как кошка с собакой. Мне на заводе комнату дали в общаге, я и свалил из дома. Так мамка, прикинь, хату втихую приватизировала, да тут же и закатала по конскому ценнику.

— А тебя, что ли, с деньгами по бороде?

— Какие деньги? Даже не попрощалась.

— Так что же ты в суд на неё не подал?

— Какой там суд? Всё по закону вышло. Сам же, дурень, из хаты выписался. Короче, пришёл маманю с Новым годом поздравить, а там хозяева новые. Уже успели замок поменять. Теперь-то я успокоился, зла на неё не держу. А тогда у меня просто крышу рвануло. Прикинь, в Анапу хотел на разборки ехать. Хорошо, что денег не было на дорогу..

**********

— Значит, ты в заводской общаге так и кантуешься? — спросил Алексей, решив ослабить невольно возникшее напряжение, — адрес хотя б запиши. Чтобы нам снова не потеряться.

Саня помедлил с минуту, словно вопрос оказался из серии каверзных. Потом встрепенулся внезапно, хлопнув себя по затылку, и резко переменил тему :

— Слушай, старик! Давай-ка, садись в машину. Ты же домой собирался. Я довезу. Без проблем.

Дроздов немного смутился. Как говорится, дружба дружбой, но ведь таксисты, известное дело, народ предприимчивый. Опять же, не виделись столько лет, как ни крути..

— Саня, ты знаешь, я ведь того.. У меня на автобус только.. Зарплату четвёртый месяц не платят, уроды.

Заметно было, что эти слова изрядно расстроили школьного друга. Тот притопнул ногой, мотнул головой, заставив белёсую чёлку подпрыгнуть и театральным жестом всплеснул руками :

— Лёха, ты чё — серьёзно? Чува-ак, не гони, в натуре! Какие деньги? Мы же кенты! Говори, куда ехать. Да прыгай ты уже в тачку, в рот малина! — и, подхватив Дроздова за локоть, Саня легко потянул за ручку левую дверь.

— Спасибо, старик. Я, вообще-то, совсем не против, — не стал ломаться дальше Дроздов, — Ладно, поехали. Мы на Тридцатой школе квартиру снимаем. Пятиэтажка сразу за остановкой. Пристёгиваться надо?

— Пускай сыкуны пристёгиваются. А нам это ни к чему. Ну, погнали наши городских!

**********

Белая Хонда взревела и резко рванула с места, обдав удушливым выхлопом кучку завистливых граждан, оставшихся дожидаться запертого в ловушке трамвая. В салоне висело облако приятного цветочного аромата.

— Чем это у тебя так вкусно пахнет? Одеколоном, что ли? — спросил Алексей, осматриваясь по сторонам.

— Освежитель воздуха, — мотнул подбородком Третьяк в сторону ветрового стекла. Перед стеклом в прозрачном флаконе плескалась жидкость синего цвета. — Мэйд ин Джапан. Нравится?

— Ну, да. Обычно в машинах бензином и маслом воняет. А у тебя тут как в парфюмерном салоне.

Дроздов погладил ладонью бархатную обивку сиденья, скользнул глазами по приборной панели, где в мягкой подсветке тёмных окошек качались красные стрелки, и, наконец, перевёл глаза на лицо школьного друга.

— Саня, сними ты уже, в натуре, эти очки. Прямо секретный агент какой-то. Дай хотя бы тебя разглядеть получше. Столько лет не виделись, а ты глаза прячешь.

Продолжая смотреть на дорогу, левой рукой Третьяк стянул очки с лица и, повернув к Алексею голову вполоборота, бросил на него быстрый взгляд исподлобья. Дроздов невольно вздрогнул. Да, на него точно смотрели знакомые глаза старого друга. Но вместо прежней хитроватой ухмылки — свободной и лёгкой — во взгляде ясно читались тревога, усталость и, как будто, даже глубоко спрятанный страх. Словно в чёрных колодцах зрачков Третьяка скрывалась какая-то тайна. Пронизанные красной сетью сосудов склеры. Набрякшие веки, налитые болезненной синевой. В сочетании с мертвенной бледностью заметно похудевшего лица Саня выглядел так, словно его точил изнутри тяжёлый недуг.

— Послушай, чувак, — озабоченно начал Дроздов, — а ты чего такой бледный? Часом, не заболел? Смотри, какие круги под глазами!

Саня снова надвинул очки на нос :

— Ну, чего ты зазря суету наводишь? Я абсолютно здоров. Просто не выспался. Обычное дело. Я же таксист. Если не в курсе, работаю по ночам.

— Удивил бабу мудями! А я, выходит, по ночам не работаю? Но у меня почему-то лицо не похоже на рожу из фильма «Дракула». Да тебя лечить надо! Ты вообще анализы крови давно сдавал? Гемоглобин там, и всё такое.. Слушай, а хочешь, в больницу тебя устроим? Ну, типа на обследование. Могу посодействовать.

— Лёха, не суетись. Я не больной. Серьёзно. Это совсем другое, — ответил Третьяк с лёгкой досадой в голосе.

— Другое? Какое ещё другое?! — насторожился Дроздов,.

— Так, ерунда. Ничего интересного. Не бери в голову. Ну, что ты завёлся, в натуре? Давай, рассказывай лучше, кого из наших встречал..

— Да никого я не встречал. Саня, ответь мне честно. Ты что, подсел на какое-то шириво? Я угадал? Что, в самую точку? Старик, ты должен мне всё рассказать. Прямо сейчас.

— Лёха, ты просто погнал! — возмутился Третьяк, останавливаясь на светофоре, — Ляпнул, в натуре, как в лужу пёрнул! Какое там шириво? С детства боюсь уколов. Кроме травы, никакой наркоты в жизни не пробовал. Вот те крест! — и Саня, перехватив левой рукой руль, размашисто перекрестился.

— Тогда чего ты ходишь вокруг, да около?! Говори уже конкретно, в чём дело. Или забыл, что я врач? Плохого точно не посоветую.

— Старик, спасибо. Я тебе верю. Только и ты мне поверь — не нужно тебе встревать в это дело. Как говорится, меньше знаешь — лучше спишь. Вот это как раз тот самый случай. И медицина точно здесь не поможет.

**********

Похоже было, что Саня не врёт, и причины его нездоровой бледности не так очевидны, как могло показаться на первый взгляд. Однако же, причины какие-то были, и теперь Алексею казалось, что он проживёт сегодняшний день напрасно, если тотчас не докопается до истины. Не придумав другого способа, Дроздов принялся донимать Третьяка назойливыми расспросами, пытаясь нащупать ответ, что называется, методом тыка.

— Может, ты денег кому-то должен? Тачку чужую разбил? Бандюки напрягают? Грузят менты?

Третьяк на всё отвечал односложным «нет» или просто мотал отрицательно головой. Промчавшись по центру, белая Хонда обогнула Казачью гору и понеслась вдоль высокого обрывистого берега по длинной дороге, ведущей на север. Любопытство Дроздова достигло точки кипения. Дом, где они с Иришкой снимали квартиру, скоро покажется за поворотом, а к разгадке он не приблизился ни на шаг. Не зная, как развязать язык собеседнику, Алексей решился сыграть ва-банк. Изобразив на лице бесстрастную маску Каменного гостя, нарочито холодным тоном он произнёс :

— Знаешь, что, корефан? Тормозни-ка возле киоска. Да, сразу за остановкой. Я там выйду.

Саня вильнул направо и остановился, прижавшись к обочине.

— Мы же ещё не доехали.

— Ничего, я как раз сигарет куплю.

— Так ты покупай, я подожду. Какие проблемы?

— Пешком захотелось пройтись.

— А как же адрес? Ты ведь хотел записать.

— Да ладно. Навряд ли уже пригодится, — ответил Дроздов тем же металлическим голосом, будто разговаривал робот, — поначалу мне показалось, что мы остались друзьями. Видать, ошибся. Бывает..

Сжав до ниточки тонкие бледные губы, Третьяк надавил на газ. Машина рванула с места, заставив Дроздова качнуться вперёд — да так, что его голова едва не воткнулась в лобовое стекло. Почти что сразу взвизгнули тормоза, и Саня резко свернул направо в первый попавшийся двор. Проехав между беседкой с дырявой крышей и усыпанной собачьим говном песочницей в дальний угол, где старые вязы бросали на пыльный асфальт ажурную тень, школьный друг заглушил мотор, не говоря ни слова. Из красной пачки с голубой надписью «Magna» Саня выудил две сигареты, сунул одну в бледные губы, а вторую протянул Дроздову. Какое-то время оба молча курили, пуская синий дым в открытые окна. Третьяк стряхнул за окно пепельный столбик и промолвил негромко, глядя прямо перед собой, словно по-прежнему ехал по трассе

— Лёха, как ты не можешь въехать? Ради старой дружбы я и молчу.

— Не въезжаю, в натуре. Это как понимать? — озадачился Алексей.

— Да вот так. Друга терять неохота. И так восемь лет не виделись. А если я всё расскажу, тебя сразу сдует. Скорее всего, навсегда. Я же знаю. Кому нужны чужие проблемы?

Дроздов повернулся к старому другу, вытянул руку и крепко сжал прохладную, вялую, словно лишённую жизни, ладонь.

— Саня. Смотри мне в глаза. Да сними ты уже эти долбаные очки!

Свободной рукой Лёха сам ухватил очки за дужку, сорвал с белого лица чёрные стёкла и бросил вперёд на панель к ветровому стеклу :

— Смотри мне в глаза, старик. И слушай. Не знаю, как ты жил эти годы и чем занимался. Даже если ты банк ограбил. Или кого замочил. Да мне насрать. Понимаешь? Я ж за тебя. По любому.

Третьяк помолчал с минуту, затягиваясь душистой Магной. Через зелёное кружево старого вяза пробивались солнечные лучи, играя на бледных щеках яркими бликами. В тихом нагретом воздухе хорошо было слышно, как жужжат над цветочными клумбами неутомимые пчёлы с оранжевым грузом пыльцы на глянцевых лапках.

С другой стороны двора доносились весёлые крики :

— Серёга, скинь с балкона жёлтую сумку! Да, большую, хозяйственную. Я на «Речник» сгоняю за пивом. Балдыся сказал, «Жигулёвское» разгружают. Он уже очередь занял.

— Держи! Только бери сразу ящик.

— Тогда добавляй два штукаря.

— Базаров нет. Щас положу в кармашек.

Саня стрельнул окурком в анютины глазки, пригладил белую чёлку и начал свою историю. Поначалу Дроздов по скверной привычке перебивал то и дело рассказчика, пытаясь нащупать методом тыка, куда повернёт сюжет, и где же прячется обещанная интрига. Однако, вскоре он приумолк и, как говорится, весь обратился в слух, отвлекаясь только за тем, чтобы вытянуть очередную сигарету из пачки.

**********

История Сани Третьяка, рассказанная им самим

Рождение мечты

— Всё началось с покупки этой квартиры.. — начал Третьяк, оглянувшись зачем-то по сторонам и даже понизив голос. Словно покупка недвижимости считалась делом предосудительным. Впрочем, старый друг, похоже, искренне был обрадован.

— Чего-чего?! Квартиры? Серьёзно? Квар-ти-ры?! Я не ослышался? В ро-от компот! Санё-ёк! Красавец! Так ты, по натуре, квартиру купил?! — вскричал ошеломлённый Дроздов и от избытка чувств снова принялся трясти Санину руку, — Ну, молодец, корефан. Поздравляю. А я уж который год по съёмным скитаюсь. Это ж надо, как подфартило..

— Не торопись поздравлять. Сначала выслушай. Я всё тебе расскажу. Как обещал. Запомни только — не выношу, когда меня принимают за психа. Лучше тебе уяснить это сразу — никакой я не псих. Понимаешь, вокруг меня происходят очень странные вещи. Дикие. Сумасшедшие. Но сам я не псих. Всё дело в этой квартире.. Не знаю даже, с чего начать.. В общем, там творится натуральная чертовщина..

— Это как понимать?

— Видел фильм «Полтергейст»?

— Да кто же его не видел? Что ты всё загадками говоришь? Рассказывай по порядку. Через агентство квартиру брал?

— Понятное дело, через агентство. Фильм, говорю, «Полтергейст»..

— Так я и знал! Никак, на деньги швырнули, уроды? — возбуждённо выпалил Алексей, — Я слышал, эти агенты вечно с ценами крутят-мутят.

— Да нет. Никто с ценой не крутил. Я даже сумел сторговать два штукаря. Просили дороже. Я про кино. Помнишь, там..

— А ещё я в газете читал, такое бывает — покажут одну квартиру, а продадут по факту другую. Например, в деревянном бараке с печным отоплением. Или вместо хозяина могут бомжа привести на сделку с украденным паспортом..

— Да нет же, нет. Успокойся, чувак. Никто меня не кидал. Сделка прошла как по маслу. Ни бомжей, ни украденных паспортов. Вообще никаких подводных камней. Как там у Ильфа и Петрова? Утром деньги, вечером стулья. Ключи передали сразу в конторе нотариуса. И квартиру, не сомневайся, продали правильную.

— Что-то я тебя не пойму, — изумился Дроздов, — Квартиру купил человек, а сам недоволен. Ну-ка, рассказывай, что за квартира. Сколько комнат? В каком районе?

Лицо Третьяка оживилось. Впервые на его губах появилась тень прежней улыбки. Глаза потеплели. И даже щёки как будто тронул слабый румянец.

— Знаешь большую сталинку на Котовского? Жёлтую, с аркой и колоннами на фасаде. Да, возле сквера, где был магазин «Башмачок». Я ж по Котовского в школу ходил. Десять лет туда и обратно. Как раз мимо этого дома. С детства он мне казался особенным. Вся эта лепка.. Помнишь? Гирлянды какие-то, звёзды.. Вазы на крыше. Опять же, колонны эти.. Прямо какой-то храм из учебника древней истории. Меня тянуло к дому с колоннами, словно магнитом. Веришь, нет — он мне порой ночами снился. Огромные окна. Вазы. Лепные звёзды. И эти цифры над аркой. Тысяча. Девятьсот. Тридцать. Девять. В одной из квартир второго подъезда жил какое-то время отличник Петренко из параллельного класса. Я заходил за ним иногда, но дальше порога меня ни разу не приглашали.

Помнишь, по телеку раньше крутили старые фильмы? Те ещё — чёрно-белые. С вечным праздником на экране. Ну, ты понимаешь, о чём я. Светит яркое солнце, играет громкая музыка, какие-то флаги повсюду развешаны.. Все на экране добрые и весёлые — будто накурились хорошей дури. Задорно смеются красивые добрые девушки. Добрый рабочий с улыбкой крутит токарный станок. Добрые школьники помогают добрым старушкам. Даже менты киношные были добрые — никого не ругали, не били, не волокли в обезьянник. Отдавали только с улыбкой прохожим честь, да свистели то и дело в свисток. Но вот, за что я обожал эти фильмы. Все герои — от генерала до слесаря — жили в похожих домах с венками, звёздами и колоннами. В необъятных квартирам с громадными комнатами и высоченными потолками.

Конечно, зрители, не будь дураками, понимали разницу между кино и жизнью. В жизни никто бы не дал такое жильё моей мамаше — наборщице в типографии «Суворовский натиск». Как говорится, не по Сеньке шапка. И сам я даже не мог позволить себе мечтать о жёлтом доме с колоннами.. Да что там — во двор заходить и то было как-то неловко.

**********

Так вот. Осенью я купил на Котовского трёхкомнатную квартиру. В сорок четвёртом доме. Последний этаж — над головой никто не топает. Здоровенные комнаты! Каждая метров по двадцать. Потолки, прикинь, три пятьдесят. Огроменные окна. И сразу, как заходишь — широкий такой коридор, почти квадратный. Всё, как в кино! Кататься на велике можно. Ты ведь помнишь хату, где мы жили с мамашей? Вместо прихожей там был пятачок сантиметров на сорок — если в комнату дверь открываешь, в толчок уже не зайти. А в новой квартире одна только ванная комната девять метров. И в ней окно во всю стену с видом на город..

— Но ведь такая квартира, наверное, бешеных бабок стоит. Во сколько ж она тебе обошлась? — озадачился вдруг Дроздов, — Если, конечно, не секрет.

— Да нет у меня от тебя никаких секретов. Ровно сорок четыре штуки. Как с куста.

— Баксов?!

— Уж ясное дело, что не рублей. Имей в виду, хату я взял без ремонта. Как говорится, убитую в хлам. Считай, одни только голые стены. С евроремонтом такая квартира самое малое встанет в полтинник.

— Ты уж прости меня, дурака, — шумно зашмыгал носом Дроздов, — не моё это дело, знаю. Но всё-таки я спрошу.. Это ж откуда такое баблище? Квартира.. Машина.. На скорой мне до пенсии столько не заработать. Или ты по натуре сберкассу поставил на уши? Да не смотри ты так. Шучу..

Саня достал ещё сигарету из пачки, прикурил одну от другой, стрельнул горящим окурком в окно, затянулся, выпустил сизой струйкой дым и вместо ответа спросил :

— Тебя перестройка в деревне застала?

Дроздов невесело усмехнулся :

— Ну, можно и так сказать. В деревне, если ты хочешь знать, я был уважаемым человеком. Односельчане шапку снимали при встрече. По четыре сотни старыми заколачивал. Северные надбавки, и всё такое.. В леспромхозе в первый же год квартиру дали. Лодку купил моторную, мотоцикл. Всё было, как у людей..

— Чего же ты в город уехал?

— Да всё она — перестройка, в рот ей печенье. Сказали, теперь народ будет сам выбирать начальство. Демократия, гласность, и всё такое.. В леспромхозе директора выбрали. В больнице нового главврача. Через год леспромхоза не стало. Налево продали всё. До последнего трактора. Даже машинки пишущие из конторы. Директор пустился в бега. Потом больница сгорела..

— Как это так — «сгорела»? — не понял Третьяк.

— Да вот так. Натурально сгорела. Новый главврач залился спиртом и до утра порол медсестру в ординаторской. Стерилизаторы в процедурке выкипели один за другим. Провода коротнуло. Больница была деревянная. Пыхнула, словно порох. Спастись удалось не всем. А пьяный главврач так просто обуглился, как головёшка.

Я ломанулся в Кабановск. И тут накрыло по полной. К деньгам по четыре ноля прибавили, только на них ничего не купишь. Помню, за хлебом однажды зимой отправился. Вернулся домой, а яйца в штанах звенят. Час и пятнадцать минут на морозе в очереди.. Так ведь и этих денег — с нулями — уже не платят. Скоро, сказали, зарплату гречкой будут давать. Хоть совсем уходи из врачей! Только я ж ничего не умею больше. С нашей станции доктор Семёнов пытался на рынке кассетами торговать. Видать, проторговался вконец. Однажды во время дежурства зашли на станцию двое. Сильно не били. Нос поломали одним ударом и тут же сделали ноги. Так он в ментовку даже не стал звонить. У них, говорит, все менты куплены.. — и Лёха махнул обречённо рукой, давая понять, что рассказ окончен.

Третьяк понимающе кивнул и вернулся к своей истории :

— Знаешь, я тоже нормально жил при Советской власти. После армии балду не пинал. На завод станков-автоматов устроился. Ну, там, на Промышленной. Длинный такой зелёный забор с большими воротами. Напротив автобусного. Не помнишь? Ладно, это не важно. Важно совсем другое — тити-мити на заводе платили исправно. День в день. Зарплаты хватало на всё. Ещё и откладывать получалось. Прикинь, я ведь жениться даже успел. На заводской чувихе с отдела кадров. Комнату сразу отдельную дали в общаге. Двенадцать метров плюс толчок, типа гостинки. Сберкнижку завёл — начал копить на машину. В профкоме путёвки вымутил в санаторий. Да не куда-то, а в Крым! Всё было, как у людей. Ты не поверишь, накатал заявление в партию. Да ладно, не делай такую рожу, это же я спецом. Для того, чтобы двинуть очередь на квартиру. Откуда мне было знать, что всесильный партийный билет превратится в кусок картона? Да и сберкнижка тоже..

**********

Всё изменилось, когда закрылся завод. Вроде как обанкротился. Типа из-за долгов. До сих пор не могу допереть, откуда взялись долги, если продукцию гнали исправно в три смены. Зарплаты, сказали, больше не будет. Деньги закончились. Половину людей сократили, остальные уволились сами. Одно хорошо, никого из общаги не выгнали. Только сама общага превращалась в холодное, мрачное логово. Мусоровозы больше не заезжали в наш когда-то ухоженный двор. Один за другим контейнеры уволокли на пункт приёма металла. Вонючие горы отходов росли у крыльца. Нетающим снегом рассыпался мусор по лестницам и коридорам. И, что было самое странное — вскоре жильцы уже относились к мусору точно так же, как к январским сугробам. Перешагивали, поднимая повыше ноги, старались обойти стороной, отряхивали сосредоточенно обувь. Но не испытывали чувства брезгливости. И не пытались ничего изменить, понимая всю бессмысленность борьбы с неумолимой стихией.

Редкий день обходился без отключения электричества. Иногда приходилось сидеть в темноте часами, а иногда и сутками. В чёрных окнах ночами мерцало бледное пламя свечей, будто время в общаге двигалось вспять, вращая стрелки часов назад — в эпоху без света, тепла и надежды на будущее. Горячую воду теперь не давали неделями. А если давали, то из горячего крана струился слабенький ручеёк комнатной температуры. Та же вода вяло журчала зимой в батареях. Одна стена в нашей комнате выходила на торец дома. К началу декабря она промёрзла так, что на обоях наросла корка льда толщиной в палец. Спали в шубах, шапках и валенках. Соседи поставили в комнате печку типа «буржуйки». Трубу закрутили в форточку. Уголь страдальцы подворовывали в детсадовской котельной. Когда кончался уголь, топили книгами, да журналами. Оно и понятно — дочке четыре года. Нужно было обогреваться.

Думал, протянем хоть как-то на те шевелюшки, что я на машину копил. Да только не тут-то было! Всё до последней копейки пропало в Сберкассе. Деньги просто сгорели, как те журналы в печурке. Осталась одна сберкнижка на память. По телеку умно растолковали, что, да к чему. Типа, так было надо. Чтобы нам всем не стало хуже. А куда уже хуже, если просто нечего жрать? Нинка ушла на четвёртый месяц кошмара..

— Жена? — встрепенулся Дроздов.

— Ну, да, жена. Она самая. Свинтила, собака дикая, к бывшему комсоргу механосборочного цеха. Тот коммерсантом заделался — поставил фанерный ларёк с шоколадными батончиками на Привокзальной площади. Пошил пиджак малиновый, как положено. Обзавёлся японской тачкой. И ужинал, сука, каждый день в ресторане «Турист». А я работяга по жизни. Вот и пытался всю зиму работу где-нибудь получить. Да получил только хрен по всей морде. Заводы один за другим закрывались. Все, кто хотели выжить, валом попёрли в торговлю. А кто не умел торговать, те подались в криминал.

Торгаш, я знал всегда, с меня никакой. К тому же, пугал пример Петрухи — соседа по секции. Да-да — того, что в комнате ставил буржуйку. Он, бедолага, мечтал заработать бабла, подняться по жизни.. или хотя бы с голода ноги не протянуть. Занял штуку зелени на раскрутку, привёз из Китая мешок со шмотками и встал, как многие в эту пору, за прилавок на новом рынке. То ли товар оказался не тот, то ли сосед Петруха не имел к торговле нужных способностей, но только денег ему заработать не удалось. Почти никто не хотел покупать привезённое им тряпьё. Приходилось скидывать товар за бесценок, занимать по новой бабло, опять винтить по натоптанной челноками дороге в маньчжурский город Харбин и покупать другое шмотьё. Но соседу, как нарочно, опять не везло — его товар по-прежнему спросом не пользовался. Возвращать долги вовремя Петруха не успевал. Оставалось только просить об отсрочке. А потом прятаться. Но его легко находили, ругали, пугали и даже пытались бить.

Пару раз пришлось самому вмешаться. Однажды я от души отоварил двух оборзевших уродов, вломившихся в нашу секцию. Долги долгами, но для чего же пугать ребёнка? Дело прошлое, драться мне было совсем не в облом. Ты же знаешь, я всегда был не прочь почесать кулаки. Особенно, если приму на грудь. В тот вечер я был конкретно навеселе. Ну, и отвязался по полной. Даже сломал кухонную табуретку о тупую башку одного из этих гондонов. Петруха не уставал благодарить, рассыпаясь в любезностях :

— Санёк, теперь я твой должник до гробовой доски. Ты не думай — за мной по любому не заржавеет. Глядишь, и я тебе когда-нибудь пригожусь..

— Да ладно, чувак, — отвечал я ему без лишних соплей, — мы же соседи. Можно сказать, кенты. Мне от тебя ничего не нужно. Только лучше бы ты отдал поскорее людям лавэ. Если уркам твой долг продадут, я уже не смогу за тебя подписаться..

**********

Не знаю, как удалось изловчиться соседу, только долги он вскоре отдал. Охотиться за ним перестали. Разбогатеть, однако, Петрухе, было не суждено. Каждое утро с серьёзным видом сосед возил на рынок сумки с товаром. Только его семья по-прежнему перебивалась с хлеба на воду. Ну, просто горе, а не торговля..

В вестибюле нашей общаги висел телефон-автомат. Он один уцелел каким-то чудом на всём районе. У других телефонов оборваны были трубки или отломаны диски. А те аппараты, что висели в громоздких железных будках, вместе с будками один за другим оказались на пунктах приёма металлолома. И только тот аппарат в общаге висит до сих пор. Целый и невредимый. Будто заговорённый. Я подбирал на улице выброшенные газеты и звонил из вестибюля по объявлениям. Несколько раз даже ездил на какие-то встречи. И всякий раз нарывался на криминал.

Вырубка казённого леса, торговля палёной водкой, охрана девушек по вызовам, перевозка наркотиков, махинации с ваучерами, продажа дачных участков по липовым документам, приёмка краденого металла и обман случайных прохожих при помощью колпачков на картонке. И этот список, поверь, далеко не полный. Однажды я позвонил по объявлению «Требуется опытный слесарь». Я ведь слесарь, ты знаешь. Не знаешь? Пятый разряд успел получить. И что же? Оказалось, этим уродам нужен был спец, чтобы без лишнего шума вскрывать вагоны на станции Дормидонтовка. От криминала я шарахался, как от огня. Не оттого, что сам по себе такой уж правильный. Дело совсем не в этом. Просто очень свободу люблю. Да и кто бы поверил, что бандюки за работу заплатят? В лучшем случае, просто кинут на деньги. А то и грохнут потом в оконцовке.

Поиски заработка привели на маленький рынок, где торговали по большей части сельхозпродуктами. Он вырос чуть ли не за неделю во дворе Шестой поликлиники, в двух кварталах от нашей общаги. Целыми днями я болтался теперь по торговым рядам, хватаясь за любую работу. Разгружал машины. Подносил барыгам коробки с китайскими фруктами и набитые картошкой мешки. Помогал выкладывать товар. Открывал-закрывал на киосках железные ставни. Убирал на территории мусор. А ещё приходилось гонять от прилавков вонючих бомжей и оборзевших малолетних воришек, которые слетались на рынок целыми стаями, как навозные мухи на свежую кучу говна.

За работу барыги платили самую малость. Зато каждый день. И, как ни крути, этой малости хватало с лихвой на выпивку и закуску. Продукты я покупал у себя на рынке со скидкой. А в гастрономе на Энгельса зимой давали гуманитарку. Мясные консервы по типу «Завтрак туриста». Компот из мандариновых долек. Соевое масло в квадратных зелёных бутылках. Ты не поверишь — всё за бесплатно! Жизнь понемногу налаживалась. Одежда, конечно, изрядно поистрепалась. Но у соседа Петрухи скопилась целая куча китайского неликвида. И время от времени я ухитрялся даже обновлять гардероб, обменивая у него продукты на джинсы с клеёнчатой лэйбой «Rwangler» или футболку с надписью «Abibas». Помня добро, каждый раз сосед порывался отдать мне вещи задаром. Но я всегда рассчитывался за товар, не желая оставаться в долгу.

Со временем я прижился на базаре за поликлиникой. Торговцы ко мне привыкли и считали за своего. Так я горбатился без малого полтора года, совмещая в одном лице дворника, грузчика и сторожа.

**********

Однажды я заметил, как соседи покидают общагу. Они волокли тюки с вещами по лестнице вниз и дальше, через усыпанный мусором колотый кафель вечно тёмного вестибюля, прямиком на улицу — похоже, переезжали. Первое, что мне подумалось — бедолаги снова залезли в долги. Вот и сваливают по тихой, пока разборки не начались. Я тоже взялся чутка подсобить — закинул в кузов грузовика холщовый мешок с каким-то кухонным бутором и складной обеденный стол. Что говорить, по-человечески мне всегда было жалко семью Петрухи. Не от хорошей жизни застряли они в долгах. Просто пытались, как умели, выбраться из нищеты.

Вскоре, однако, мне бросилось в глаза очевидное — сосед ничем уже не напоминал прежнего зашуганного должника. В тот день Петруха был изрядно пьян, заметно возбуждён, но, как ни странно, в прекрасном расположении духа. Он больше не прятал взгляд, разговаривал громко, отчётливо и совсем оставил старую привычку озираться по сторонам. Даже голову держал высоко поднятой, а плечи расправленными. Загрузив пожитки в фургон, мы поднялись на крыльцо покурить. Сосед угостил меня дорогой сигаретой «Salem» c душистым ментолом, вытянул из кармана початую бутылку коньяка, по-дружески предложил отхлебнуть и, потягивая из бутылочного горла спиртное, рассказал о свалившихся на него переменах.

Дела у Петрухи до самой осени шли ни шатко, ни валко. Очередные долги. Снова поездка в Харбин. Опять, как нарочно, неудачный товар, который никто не хотел покупать даже ниже цены закупки. Всё повторялось. Словно крутилась надоевшая заезженная пластинка. И тут Петруха на рынке случайно подслушал, как за соседним прилавком судачили пьяные бабы. Оказалось, в Харбин умные люди больше не ездят. Фирмы, возившие челноков, не сидели на месте и проторили дорогу в ничем не приметный городок со смешным названием Суньфуньдунь — в просторечии «Сунька», куда китайцы нарочно стали свозить всевозможный товар для торговли с русскими. Суньфуньдунь находился недалеко от границы. Как говорится, рукой подать.

— Дорога в копейки обходится, товара — хоть жопой жри, — шептались торговки, отрыгивая приторный водочный дух, — главное, лишнего не болтать. Пока весь рынок следом за нами не дёрнул..

Впрочем, от Петрухи заговорщицы не таились. Они его знали давно, считали за малахольного, по-женски жалели и не видели в нём конкурента. Когда ему вздумалось присоединиться к их компании, никто и не думал возражать. В предчувствии скорой удачи сосед занял денег вдвое больше обычного, поставил в церкви самую толстую свечку Николаю Угоднику — покровителю купцов и странников — и приготовился к чуду.

Шутки шутками, только чудо в самом деле произошло. Впервые в жизни соседу по-крупному повезло. На задворках шумной, пёстрой, пьяной, громко матерящейся и стремительно богатеющей Суньки он наконец нашёл фартовый товар. Точнее, сосед ничего не искал нарочно. И это, наверное, к лучшему. Всё, что горе-купец сам выбирал для продажи, на поверку оказывалось полной дрянью. В этот раз случилось иначе. Настырный китайский «помогай» чуть не силком всучил Петрухе партию грубо сработанных кожаных курток хулиганского вида, с блестящими клёпками и дерзкими косыми молниями. Это была долгожданная удача. Прозорливый китаец угадал с хулиганским фасоном. Усыпанные клёпками куртки по сезону расхватали, как горячие пирожки. Сосед рассчитался с долгами всего за одну поездку. До сильных морозов Петруха успел смотаться в Суньку ещё три раза. Вся выручка текла уже в собственный карман. Теперь он ездил на пару с женой, и курток они вдвоём привозили в два раза больше. Весь привезённый товар распродан был подчистую. И вот, сейчас они переезжали из общаги на съёмную хату со всеми удобствами. Представьте только, двухкомнатную! Мало того, супруги всерьёз строили планы накопить на собственное жильё.

— Прикинь, уже удалось отложить пять штукарей, — шептал разгорячённый коньяком сосед в самое ухо.

**********

Вот тут у меня внутри будто кто выключателем щёлкнул. По нервам, словно по проводам, побежал электрический ток, и в голове засияла яркая лампочка. Уж если срослось у такого дятла, как неудачник сосед — значит, торговля не такое уж хитрое дело. Главное, дождаться своего часа. Что называется, ловко попасть в струю. Но ведь, известное дело, под лежачий камень вода не течёт..

— Слышь, Петро, — спросил я самым небрежным тоном, на какой только был способен, — а много вообще шевелюшек требуется на товар?

— Саня, ты чё? Неужто решил в челноки податься? — изумился Петруха, — Брось, не твоя это тема. Или ты хочешь щемиться потом по углам? Вспомни, как я недавно..

— Нет, я хочу, как ты, поднять бабла. И вылезти наконец из этой жопы, где торчу второй год. Ты просто скажи мне — штуки баксов должно хватить? Или лучше взять полторы?

Петруха пожал плечами :

— Это смотря, какой товар.. К товару нужно чутьё иметь. Иначе не то, что штукарь, но даже и пять просрать недолго. По себе знаю. Да и где ты штуку баксов возьмёшь?

— Как это где? У тебя займу. Ты же сейчас при деньгах.

Повисла тяжёлая пауза. Лицо соседа переменило цвет с пьяно-багрового на испуганно-серый. Он затянулся ментоловой сигаретой так неистово, что враз спалил ароматный табак до самого фильтра. В четыре глотка осушил коньячный флакон. Швырнул пустую бутылку в рыхлый сугроб. И долго потом сверлил глазами овальную дырку в снегу, словно там ожидал обнаружить нужную сумму.

— Чувак, ты чего? — хлопнул я его по плечу, — я ведь отдам. Без базаров, ты ж меня знаешь.

— Я тоже думал, что отдам, когда занимал, — сипло промолвил Петруха и снова умолк, сжав побелевшие от напряжения скулы и продолжая внимательно рассматривать место упокоения коньячной бутылки.

— Ладно, расслабься, — бросил я примирительно, — будем считать, что это была неудачная шутка. Мне ли не знать, как тяжело эти бабки тебе достались.  Ну, бывай, старик!

Я протянул уже руку прощаться, однако, сосед вцепился в мою ладонь и сжал её крепко, не давая освободиться. Лицо его снова налилось красным, и он опять смотрел мне прямо в глаза, не отводя напряжённого взгляда.

— Санёк, ты не думай — я не из тех, кто не помнит добра, — выпалил вдруг Петруха, продолжая держать меня за руку, — Полторы дам на товар. Триста на дорогу добавлю. Больше просто никак. Сможешь отдать — отдашь. Если не сможешь — забудь и считай, что это подарок.

**********

Продолжение истории Третьяка в изложении автора

Пекин

Перемены стучались в засиженную мухами дверь, обитую вспученным крашеным оргалитом. Закрывшись изнутри на щеколду, Третьяк подносил то и дело к самому носу тонкую пачку шершавых бумажек с портретами хитроватого деда в овальной рамке и с силой втягивал в ноздри дурманящий запах особой шершавой бумаги и типографской краски. Это был запах новой жизни. Вкусной еды. Дорогого пойла. Чистой одежды без заплаток и дыр. Удобной обуви из натуральной кожи. Запах цветного телевизора Тошиба и катушечного магнитофона Акаи. Возможно, так пахнет в салоне Тойоты Кроун, когда ты садишься за руль и поворачиваешь в замке ключ. Или.. Да нет же! И всё-таки.. Вдруг это запах собственной квартиры?

Даже себе самому боялся Саня признаться, как тосковала его душа в постоянно задавленном желании вырваться на свободу из тёмной, вонючей, обоссанной от чердака до подвала крысиной норы, в которую стремительно превращалась общага. Норы с постоянно текущей крышей, перемороженными батареями, быстро растущими горами мусора, окурков, шприцов и засыхающих экскрементов на лестницах и в коридорах. Третьяк испытывал странное чувство, будто среди непроглядного мрака впереди забрезжил слабый мерцающий свет.

Но как потратить с умом Петрухины деньги? Потратить и при этом не пролететь, как фанера над Парижем? Дураку было ясно — второго шанса не будет. Третьяку пришло на ум посетить новый рынок на Крюковской. Каждый знал, что крутые торговцы китайским товаром обосновались именно там. Не удастся ли подсмотреть, на чём сегодня можно подзаработать?

Стояли крещенские морозы. Поёживаясь от холода, народ обходил стороной редкие прилавки с кожаными изделиями. Обледеневшая кожа вставала колом. Плащи и куртки стукались друг о друга, как замороженные туши в рефрижераторе. Публика ломилась в очередь за китайскими шубами. Белка, норка, собака и рысь. Кошка, выдра, коза и барсук.. Все четвероногие, имевшие неосторожность обзавестись хоть каким-то плохоньким мехом, становились объектом пристального внимания сноровистых скорняков Поднебесной. Зверюшки умирали без счёта в страшных мучениях. Кабановские бабы согревались ворованным теплом чужих шкур. Торговки шубами, слюнявя чёрные пальцы в дутом золоте и подозрительно крупных камнях, только успевали шустро перелистывать толстенные пачки купюр.

Целый день Третьяк толкался среди продавцов, внимательно слушая их разговоры. К вечеру ему уже было известно, что шубы возят всё из того же приграничного городка со смешным для русского уха названием. В глухой китайской провинции, похоже, настала эпоха великого процветания. Матёрые шубники трелевали товар через кордон огромными баулами, каждый размером с автомобиль «Запорожец». А на улицах Суньфуньдуня росли, как грибы, торговые центры, гостиницы и рестораны. Но какая Сане от этого польза? Даже такому коммерсанту, как он, было понятно — чем больше купишь товара, тем дешевле выйдет цена. И на сколько шуб, интересно, хватит его полутора штукарей? На одну беличью? Может, на пару козьих? Если сильно повезёт, то на три кошачьих? Незавидная перспектива. Но можно ли заработать на чём-то ещё, ему было неведомо. Третьяк уже начал подумывать, не набрать ли на всю наличность вязаных шапок. Или штанов с начёсом. Товара получится целая куча. Но ведь такого добра на рынке и без него громоздились целые горы. Не зная, что предпринять, несколько дней он колебался в раздумьях и решил уже от греха подальше вернуть Петрухе доллары, взятые в долг. Как говорится, не жили богато — нехер начинать.. Но тут, перелистывая по старой привычке выброшенный номер газеты, Саня наткнулся на маленькое объявление в четыре строчки, обведённое жирной рамкой.

**********

Оказалось, Аэрофлот открывает новый маршрут. Прямиком из Кабановска в самый, что ни на есть, Пекин — столицу Китая. За сносную цену фирма на улице Фрунзе под броским названием «Тур-Культур» предлагало доставку туда и обратно, проживание в центре города и, что звучало особенно привлекательно — экскурсию на столичные рынки.

Позвольте, но где же лучшие цены, как не в столице? Ясное дело, сами китайцы скупают шубы в Пекине, а оттуда развозят по разным глухим углам, чтобы с хорошей наценкой перепродать кабановским челнокам. Так что же? Выходит, ему улыбнулась удача?

Больше всего Третьяк опасался, что шубники с рынка узнают про новый рейс и ломанутся всем колхозом в Пекин набивать свои чудовищные мешки. Но, странное дело — в конторе на Фрунзе в тот день он оказался единственным посетителем. Новый маршрут не пользовался популярностью. До него отметились только профессор китайского языка, не бывавший ни разу в Китае, и три студента физкультурного колледжа, одержимые идеей стать мастерами шаолиньского кун-фу.

— Придётся ждать, пока соберётся хотя бы с десяток желающих, — грустно промолвила немолодая рыжеволосая дама с крупной бородавкой на длинном носу, — тогда мы сможем сформировать группу. Оставьте свой телефон или хотя бы адрес. Когда наберётся группа, мы сразу вас известим.

— А если группа и за год не наберётся? Быстрее никак?

— Конечно, мы можем отправить вас одного, но это будет дороже — придётся ещё добавить за визу, — пожала носатая дама плечами. И, покусывая задумчиво авторучку, добавила :

— Помимо визы, будут ещё дополнительные расходы. Услуги гида-переводчика делятся обычно на всю группу. Но вам придётся оплачивать их одному. Это касается и городского транспорта..

Порывшись в белой холщовой сумке с чёрной надписью «Stolen from Hard Rock Hotel Bali», дама вытащила портативный калькулятор и наскоро высчитала нужную сумму. Третьяк согласился, не раздумывая. Перспектива попасть на пекинские рынки первым крепко засела в его голове. Пусть даже сейчас он переплатит. Главное, опередить остальных. Найти фартовый товар. А там непременно дело пойдёт как по маслу. Саня вбил себе в голову, что за все мытарства судьба готовит ему награду. Оставалось только достойно её принять.

В аэропорту то и дело Третьяк озирался по сторонам, пытаясь засечь конкурентов, но соотечественников, похожих на торгашей, не заметил. Самолёт вообще был заполнен меньше, чем наполовину. И сколько он ни вертел головой, из россиян обнаружил только группу упитанных граждан очень солидного вида, разодетых в дорогие костюмы с широченными галстуками. Видать, депутаты. Или члены правительства. Всю дорогу они хлебали заграничное пойло, разливая янтарную жидкость по гранёным стаканам из огромной бутыли с надписью «Johnnie Walker». А, нахлебавшись, бессмысленно матерились. Грязно и громко. Все остальные попутчики оказались самыми, что ни на есть, китайцами с одинаково чёрными, как смола, головами. В Санину сторону никто ни разу не посмотрел. И его это вполне устраивало. Поездка пока проходила гладко. Что называется, без обломов.

**********

Обломы долго ждать не пришлось. Они начались буквально с трапа самолёта. Отчего-то всю жизнь Третьяк был уверен, что Пекин находится где-то на юге, чуть ли не в тропиках. И отправился в путь, накинув один только старый плащ поверх приобретённой по случаю у соседа кофты-толстовки с загадочной надписью SROPT на груди. Гигантский город встретил жестоким утренним морозом. Плащ накалился и загремел, как листовое железо. Уши мгновенно заледенели, а волосы встали дыбом. Когда Третьяк пытался пригладить причёску рукой, на ладони оставались кристаллы инея. В аэропорту его встретил лохматый шофёр-китаец с картонной табличкой «САСА ТРИТЯК». Через затянутый снежным туманом город он докатил до гостиницы, не спросив денег, и растворился в морозной дымке.

Гостиница в самом деле оказалась в центре. На главной улице — прямой, как стрела, и широкой, как футбольное поле. Под холодным дымным небом вздымались огромные серые здания монументальной архитектуры, увенчанные выгнутыми азиатскими крышами. Они казались вечными, как египетские пирамиды. У парадных подъездов застыли гордые часовые в шапках-ушанках и с настоящим оружием в руках. За их прямыми спинами по ветру полоскались алые флаги с россыпями жёлтых звёзд. Через тонкую искусственную кожу застёгнутой на поясе сумки Санины руки машинально поглаживали заветные доллары. Тратить их пока было негде. Ничего похожего на магазины в поле зрения не попадалось. Не говоря уже про какой-то рынок. И в какой стороне этот рынок искать, спросить было некого. В гостинице никто на русском не говорил, а другим языкам Третьяк не был обучен.

На него уже навалилось отчаяние, когда наконец появился долгожданный гид-переводчик из местных, назвавшийся Мишей. Скажем прямо, по-нашему он разговаривал не ахти. Но, как бы там ни было, русский язык Миша всё же знал лучше, чем Саня китайский. Гид объяснил, что нужный рынок носит забавное для русского уха название Ябала. И добираться до этой Ябалы удобней всего на такси. По той же улице — прямой и широкой. Такси в Пекине выглядели забавно. Жёлтые, круглые — словно лимон на колёсах. Салон лимона перегораживала стальная решётка. Она отделяла водителя от пассажиров. При виде решётки Третьяк подумал, что этот огромный город может лишь с виду казаться спокойным и безопасным. Его рука невольно сжала сильнее заветную сумку.

У рыночных ворот толкались оборотистого вида маклеры. Они широко улыбались, кивали, подмигивали. Тонкие жёлтые пальцы быстро, словно карточные колоды, перебирали с еле слышным шелестом стопки синих банкнот толщиной с кирпич. Переводчик сноровисто обменял Санины доллары на видавшие виды юани и незаметно исчез, оставив Третьяка одного. По всему было видно, Миша сразу утратил к нему интерес. Тонкая пачка увеличилась ровно в шесть раз и приятно оттягивала теперь сумку-желудок на поясе. Китайские деньги оказались побольше долларов — размером примерно с ладонь. На каждой синей бумажке отпечатаны были четыре скульптурных портрета в профиль — вроде наших Маркса и Энгельса, только глаза поуже. Одна из голов, очевидно, принадлежала знаменитому председателю Мао. Но Третьяк не рискнул бы на спор угадать, какая именно — все четыре лица показались ему совершенно одинаковыми. Купюры в пачке были потёртые, некоторые даже с разлохмаченными краями. И, надо заметить, Саню этот факт успокоил. Ему не раз приходилось слышать, что при обмене никогда не следует брать новые бумажки — почти наверняка подсунут поддельные.

Итак, у него теперь были местные деньги. Судя по всему, настоящие. Но на что их потратить, подсказать было некому. Саня даже представить не мог, что на свете бывают такие огромные рынки. Без шуток, тут легко поместилась бы половина Кабановска. Гигантские ангары, склады и павильоны, забитые шмотками от пола до крыши, и бесконечные лабиринты торговых рядов с магазинами, магазинчиками и просто прилавками. Один только шубный отдел был размером не меньше Кировского района. Миллионы шуб всех возможных фасонов. Из любого меха. От дворовой собаки до соболя. Вот только самые дешёвые из них стоили в три раза дороже, чем такие же точно на Крюковской. Это был полный крах. Третьяк заметался по рядам, лихорадочно соображая, чего бы эдакого прикупить на продажу. Но в товаре он абсолютно не разбирался. И кроме шуб, запасных вариантов у него не было.

Впрочем, скоро мороз придавил так страшно, что Саня не мог уже думать вовсе. Поэтому первым приобретением стали вязаная шапка и пуховик. Наконец-то стало тепло, и мысли заворочались поживее. Уж не купить ли на продажу таких же точно пуховиков? Как говорится, дёшево и сердито. Но сколько стоят пуховики в Кабановске, он не знал. И узнать было негде. От тоски хотелось откинуть голову и завыть в равнодушное сизое небо. Нет, правда — что ему было делать?!

Ответ пришёл сам собой. Из-за облупленной чёрной двери, украшенной красными пузатыми фонарями, вкусно пахнуло едой. Недолго думая, он потянул на себя дверную ручку, шагнул под красные фонари и оказался в полутёмной дымной комнате с четырьмя обеденными столами. Коренастый парень в короткой, давно не стираной, поварской куртке наливал в огромные чашки посыпанный огненно-красной приправой бульон с жёлтыми клубками лапши. Поверх лапши в бульон плюхались жирные ломти варёной свинины. Жрать захотелось так, что аж в животе закрутило. Не зная, как попросить еды, Третьяк присел за сколоченный из досок стол на простую лавку, отполированную задницами сотен едоков, и показал на чашку плохо гнущимся от холода пальцем. А уже через минуту с наслаждением тянул через край обворожительно вкусный бульон, на удивление ловко поддевая жёлтые петли остро приправленной лапши двумя деревянными палочками.

— Сулянь? — раздалось под ухом. Парень в серой куртке, добродушно улыбаясь, повторил :

— Сулянь? — и добавил, улыбаясь ещё шире :

— Мосику?

Саня понял и ответил :

— Нет, не Москва. Кабановск. Дальний Восток. Русский с китайцем братья навек. Понимаешь? В общем того.. Корефаны!

Повар, похоже, узнал достаточно и уверенно поставил на стол квадратный поллитровый флакон с прозрачной жидкостью. Чёрные иероглифы весело плясали на белой этикетке. Водка? Ну, конечно! Она самая. Вот, что сейчас было нужно. Просто необходимо. Рука сама потянулась к бутылке. Саня жадно хлебнул из заботливо подставленного стакана и не удержался от кашля — напиток по запаху был точь-в-точь самогонка, а по вкусу — ну, просто жидкий огонь.

**********

Мутное небо по-прежнему прятало солнечный свет. На улицах висела туманная мгла. Она окутывала очертания зданий, фигуры прохожих, силуэты машин и быстрые тени бесчисленных велосипедов. Опорожнив под горячую лапшу пузырь китайского шнапса, неверной походкой Третьяк выбирался с территории исполинского рынка, оставив затею купить сегодня что-либо толковое. Настроение после водки резко улучшилось. В голове путеводной звездой сияла алкогольная лампочка. Внезапно его осенило — да можно ведь вовсе не покупать никакого товара. Тогда он будет должен Петрухе только деньги, потраченные на проживание и проезд. От этой мысли на душе стало куда легче. Саня даже развеселился. А что? Подумаешь, долг. В наше время все кому-нибудь должны. Как-нибудь рассчитается. Придумает что-нибудь. Зато сейчас у Сани настоящее приключение. В рот компот, да ведь он за границей! Между прочим, впервые в жизни. Нужно расслабиться и получать удовольствие.

За воротами рынка на перекрёстке копошились нищие всех мастей. Увечные и паралитики в живописных лохмотьях ползли к ногам Третьяка по ледяным булыжникам выщербленной мостовой с четырёх сторон света, вытягивая вперёд обрубки конечностей в безобразных малиновых шрамах и заскорузлых мозолях. Шустрые дети со злыми чумазыми рожицами бросались под ноги, хватали за рукава, кричали угрожающе. Должно быть, они требовали денег. Или просто выражали неосознанную агрессию к чужаку? Какой-то псих с перекошенным ртом и выпученными глазами колотил себя здоровенными кирпичами по темени, то ли пытаясь напугать окружающих, то ли разжалобить. Кирпичи раскалывались на куски, осыпая жёсткие чёрные космы оранжевой крошкой.

Поодаль от шумной банды агрессивных попрошаек поверх рваной соломенной циновки на коленях сидел старичок в засаленной солдатской шапке. Жидкие волосы седой бородёнки тряслись над потёртым военным ватником, застёгнутом на две металлические пуговицы. Дед ничего не просил. Он только кланялся прохожим, не подымая глаз, и прижимал к груди сложенные вместе морщинистые ладони, лиловые от январской стужи. На мостовой перед циновкой стояла пустая эмалированная кастрюлька с рисунком в виде красных плодов хурмы, вся в чёрных пятнах сколов.

— Ты посмотри, какой колоритный дедок, — услышал Саня русскую речь и даже вздрогнул от неожиданности. Два мужика в норковых шапках и толстых кожаных куртках, отороченных лисьим мехом, переговаривались, противно «акая» по-московски. У одного, с аккуратно подстриженной чёрной бородкой, на перекинутом через плечо ремне болталась квадратная сумка с блестящими застёжками.

— Ага. Прикинь, он ещё и в ушанке военной. Бывший хунвэйбин, по любому. Дай-ка я щёлкну этого пряника.. — и тот, что с бородкой, потянул из квадратной сумки заграничную камеру с тонкими белыми буквами Nikon над чёрным глазом внушительного объектива.

— Лучше бы ты ему денег дал, — заметил второй, с дымными очками «Хамелеон» на жирном носу.

— Бог подаст. Что ж ты сам не даёшь, если такой добрый? Жаба давит?

— Ну, отчего же? — осклабился очкастый, — я не жадный.

Откинув полу куртки, он пошарил в кармане брюк и вытащил пригоршню мелочи. Достав из горсти одну монету, со словами «Да не оскудеет рука дающего!» он подбросил её так ловко, что та, перевернувшись в воздухе, влетела точно в кастрюлю, звонко брякнув о дно. Даже с расстояния в несколько шагов Третьяку хорошо было видно, что это старая латунная монета советской чеканки достоинством в три копейки — вещь абсолютно никчёмная даже в той стране, где когда-то была изготовлена. Старик достал монетку, протёр её рукавом ветхого френча и поднёс к глазам, подслеповато моргая. А потом улыбнулся. Да так виновато улыбнулся. Как-то жалко. Мол, понимаем — господа пошутить изволили. В этот момент бородатый щёлкнул затвором камеры. Оба кретина заржали и вразвалочку двинули вдоль по улице.

Всех москвичей Третьяк ненавидел ещё со времён армейской службы. Все они, без исключения, редкостные уроды. Первым желанием было просто взять кусок кирпича у того бедолаги, что крошил их о собственную башку, да раскумарить очкастую гниду промеж окуляров. Но в Санины планы на сегодня точно не входило посещение китайской тюрьмы. И даже будучи сильно пьяным, он помнил, что ровно через три дня ему непременно нужно быть в аэропорту. Поэтому Третьяк поступил иначе. Дёрнул молнию на кошельке, вытащил из пачки голубую банкноту с четырьмя бесстрастными лицами и протянул её старику. Нищий ухватил купюру двумя руками, торжественно расправил её перед собой параллельно земле, поднёс для чего-то к лицу и, подержав таким образом секунды три на уровне бровей, отправил за пазуху. После этого дед повалился ничком на булыжную мостовую, сложив перед собой тощие руки, и замер, будто лишился чувств.

Сане стало неловко. Не желая больше напрасно смущать старика, он направился было в сторону главной улицы, но нищий внезапно подпрыгнул на ноги и, не переставая кланяться, быстро-быстро защебетал, очевидно, пытаясь привлечь его внимание. Не зная, как в таких случаях принято поступать, Третьяк дружелюбно похлопал старика по плечу, давая понять, что всё в порядке. Не стоит, дескать, благодарности — обычное дело. Но старый нищий продолжал тараторить быстро и возбуждённо, будто непременно хотел сообщить что-то очень важное. Сообразив наконец, что иностранец не понимает ни слова, он отскочил на шаг назад, развернулся вполоборота и вытянул обе руки с выпрямленными ладонями в сторону. Это выглядело так, словно старик пытался показывать Сане дорогу. Но куда?! Похоже, бедняга давно повредился в уме. Третьяк пожал плечами и обошёл стороной несчастного попрошайку.

**********

У тротуара желтели знакомые уже такси-лимоны. Можно было спокойно вернуться в гостиницу на моторе. Стоило лишь показать любому водиле визитку с адресом — и дело в шляпе. Но Саня в гостиницу не торопился. Выпитая бутылка забористого спиртного наделила его весёлой безрассудной смелостью. В полном одиночестве ему вздумалось отправиться пешком на прогулку по огромному чужому городу. В кармане штанов лежала складная бумажная карта Пекина, подаренная сбежавшим переводчиком. Гостиницу Миша отметил на карте чернильным крестиком, поэтому заблудиться Третьяк не боялся. К тому же, ему удалось запомнить заранее, в какой стороне находится главная улица. Однако, на главную улицу он не пошёл. Не понимая сам, зачем это делает, Саня уверенно развернулся и отправился совсем по другой дороге — в направлении, указанном стариком.

В окрестностях рынка повсюду толпился народ. Несмотря на мороз, большинство горожан отчего-то не носили шапок, и скопище чёрных голов придавало улицам сходство с большим муравейником. Вскоре Третьяк оказался в угрюмом жилом квартале, построенном, должно быть, в суровые годы Культурной революции, и долго слонялся среди уродливых, тесно слепленных вместе многоэтажек с облупившимися, закопчёнными фасадами без признаков балконов. Возле домов не видно было дворов, детских площадок или хотя бы лавочек. Ни газонов, ни деревьев. Вообще никакого благоустройства. Подъезды выходили прямо на проезжую часть. Дымную и пыльную. Тысячи грязных окон смотрели в такие же точно грязные окна на стенах соседних зданий.

Свернув на усаженную тополями аллею, Саня забрёл в какую-то совсем уже старую часть города, где все постройки были высотой в один этаж, и брёл теперь, пошатываясь, по бесконечному лабиринту кривых переулков, состоящим из одних высоких стен. Дома, понятное дело, скрывались где-то внутри, но с улицы были видны только волнистые черепичные крыши. По обеим сторонам петляющих зигзагами узеньких улочек тянулись бесконечные серые стены с коричневыми и красными квадратами деревянных ворот, по большей части закрытых наглухо. Тут и там у ворот стояли приземистые каменные столбики, вырезанные в виде смешных круглоголовых зверюшек. В морозном воздухе откуда-то всё время натягивало дымком, словно неподалёку топилась печка.

Машины тут встречались довольно редко. Одни только юркие велосипедисты, нагруженные мешками, сумками и коробками, то и дело шуршали совсем рядом, не находя различий между проезжей частью и тротуаром. Время от времени мимо тяжело проплывали трёхколёсные велосипеды с прикреплёнными сзади крытыми рессорными колясками, где на бархатных высоких подушках раскачивались редкие пассажиры. Те водители, что крутили педали порожняком, призывно кричали Третьяку, размахивая руками. Но тот на их призывы не отвечал, продолжая идти разболтанной хмельной походкой, что называется, куда глаза глядят.

**********

В четыре часа небо враз потемнело. Необычайно ранние, скорые сумерки мгновенно опустились на город. Будто небесный повар накрыл исполинской крышкой чудовищных размеров кастрюлю. Поначалу Саня даже подумал, не начинается ли солнечное затмение. Но нет — повсюду зажигались уличные фонари, и людей не беспокоило это нисколько. Очевидно было, что Пекин всерьёз готовится к ночи. К этому времени из лабиринта кривых переулков ему удалось выбраться в большой ухоженный квартал, где улицы все были прямые, а за красивыми оградами — чугунными и кирпичными — возвышались выстроенные в европейской манере роскошные особняки — какие в два, а какие даже и в три этажа. Такси в этом районе на глаза не попадались, но на дороге встречались то и дело длинные чёрные автомобили с тонированными стёклами, украшенные флажками разных стран. Не удивительно, что с наступлением темноты Саня невольно заторопился в сторону главной улицы, сверяя направление по складной карте. И неожиданно оказался ещё на одном рынке.

В сравнении с космическими масштабами Ябалы этот рынок был какой-то крохотный — длиной всего в одну короткую улочку. На правую сторону улочки выходили решётки дорогих особняков. По левой стороне к высокой глухой стене огромного здания из тёмного от времени кирпича были пристроены в ряд древнего вида лавки числом восемь или девять. За пыльными стёклами тускло желтели лампочки без плафонов и абажуров. Над входными дверями нависали массивные вывески с большими иероглифами, вычурно выписанными золотом по чёрному. Само собой, Третьяк не понимал ни бельмеса. Одно слово — китайская грамота.

Образцы товара были выставлены тут же, возле дверей магазинов. Впрочем, тот ещё был вопрос, уместно ли называть товаром этакие диковинки. Вот на тротуаре выстроились в ряд разрисованные сложными сюжетами фарфоровые вазы, перепачканные почему-то землёй. У другой двери громоздились сундуки из тёмного дерева с выпуклыми крышками и цветными вставками по бокам. Ещё там можно было найти причудливые фонари в виде жёлтых уток и красных пузатых карпов, веера всех размеров, расписные шкатулки, связки длинных бус, металлические колокольчики.. И, наконец, целая армия статуэток и настоящих статуй — по колено и выше, иные даже в человеческий рост.

Одни фигурки были из обожжённой глины, облитой блестящей глазурью — ярко раскрашенные и однотонные. Другие отлиты из позеленевшей бронзы или вырезаны из дерева, с удивительной пластикой и массой мелких деталей. Некоторые выглядели совсем как живые. Пузатые лысые старики в монашеских рясах улыбались умиротворённо, и, вместе с тем, загадочно. Могучие длиннобородые воины таращили выпученные глаза, сжимая в руках устрашающего вида мечи, копья и алебарды. Вот сгрудились особняком кучерявые Будды всех мастей — одни стояли, а другие сидели на огромных цветках лотоса посреди лепестков размером с лопату. У двоих на голой груди почему-то был выдавлен крупный немецкий крест. А рядом с буддами миловидная женщина в длинном платье с узкой бутылкой в нежных ладонях. Наверное, тоже какая-нибудь святая. Или героиня древней легенды, кто знает..

Все эти занятные вещи, без сомнения, хорошо бы смотрелись на какой-нибудь выставке предметов искусства. Может быть, даже на полках музеев. А ещё, Саня знал, встречаются разные чудаки-собиратели, готовые тратить большие деньги на подобные редкости. Без сомнения, такие Будды и вазы украсили бы любую коллекцию. Но что ему-то с того? Морозный воздух сделал своё дело. Саня быстро трезвел, и в голову снова полезли тяжёлые мысли. За два оставшихся дня нужно найти товар на продажу. И будды с вазами, как ни крути, мало пригодны для этой цели. Придётся вернуться завтра на необъятную Ябалу и втариться хотя бы долбаными варежками. Что называется, на свой страх и риск. А потом.. А потом будь, что будет.

**********

— Лука-лука! — раздался тонкий звенящий голос почти под самым ухом. Невольно вздрогнув, Третьяк обернулся. Тёмный силуэт отделился от кирпичной стены. Похоже, хозяин лавки пытался привлечь внимание к своему товару. Но тротуар у его ног был пуст, и Саня никак не мог взять в толк, чем он торгует. Человек показал рукой вверх. Товар оказался прямо над головой. В мостовую между булыжниками был вколочен длинный бамбуковый шест, на котором болтались в ряд обычные плечики для одежды с какими-то шмотками. При свете дня такое сооружение, несомненно, было заметно издалека. Но в быстро наступивших сумерках Саня даже не смог разобрать поначалу, что за изделия предлагались вниманию покупателей. Присмотревшись, он убедился, что на шесте висят однотонные рубахи схожего покроя. Ничего особенного. Ему показалось немного странным поместить простые рубашки среди вещей диковинных, можно сказать, экзотических. И вообще — кто же среди зимы выставляет летний товар на продажу? Даже такому коммерсанту, как Саня, было понятно — дела у этого горе-торговца навряд ли на высоте..

— Лука-лука! — повторил человек смешное словечко с ударением на первом слоге. И тут же добавил что-то ещё забавное :

— Чипа-чипа!

Видя замешательство незнакомца, торговец отворил дверь своей лавки, выпустив облако жёлтого пара в морозный воздух, и помахал опущенной пальцами вниз ладонью, приглашая войти внутрь. Отказаться было неловко, и Третьяк шагнул за порог.

Из мебели в лавке присутствовали небольшой диванчик с потёртой на сиденьях и спинке искусственной кожей, да круглый журнальный столик со стеклянной крышкой, поверх которой развалился крупный седой пекинес. Тут же возле зелёной фаянсовой пепельницы лежала мятая пачка Marlboro. В мохнатой собачьей пасти розовым лепестком качался влажный язык. Всё остальное пространство вокруг дивана занято было рубахами. Они лежали штабелями почти что до самого потолка, аккуратно свёрнутые и упакованные в прозрачную плёнку. К одной из неровно оштукатуренных стен приставлена была никелированная стойка с плечиками, на которых висели образцы шести основных цветов. От ослепительно белого до аспидно-чёрного. Между ними бордовый, коричневый, изумрудный, ультрамарин. Так что же? Выходит, здесь нет другого товара, кроме обычных рубах? Впрочем, Саня успел переменить своё мнение — рубахи, определённо, не выглядели обычными.

— Силкы! Силкы! — продавец подскочил поближе, растягивая перед лицом Третьяка длинный рукав. В неярком жёлтом свете электрической лампочки бордовая ткань сверкнула мелкими искрами.

— Силкы! — поднёс торговец рукав чуть ли не к носу случайного гостя.

Третьяка наконец осенило :

— Шёлк?

— Силкы! Силкы! — радостно закивал продавец.

Ну, конечно. Рубахи, без сомнения, были сшиты из шёлка. Но не из копеечного ацетатного шёлка пионерского галстука. Плотная и, вместе с тем, удивительно мягкая материя с нежным ворсом струилась между пальцами, переливаясь на свету, словно бархат. Третьяк приложил чудесную ткань к лицу и провёл по щеке. Случилась полная иллюзия, будто щека скользнула по нежной коже девичьего бедра. Ничего подобного в жизни он не испытывал. Сане представилось, как летом волшебная ткань защищает тело от палящего зноя. А в зимние морозы в такой одежде, должно быть, тепло и уютно. Больше всего на свете захотелось обладать заветной рубашкой, носить её в будни и в праздники, жить с ней в горе и в радости, а когда настанет срок — в этой рубахе лечь в могилу. Да мог ли вообще невиданный шёлк оставить кого-нибудь равнодушным?

— Гуда! Гуда! Окейла! — сложил продавец колечком большой и указательный пальцы.

Крепкий китайский шнапс хлынул с мороза новой волной, опять затуманив переполненную впечатлениями голову. Тёплое блаженство растекалось по уставшему телу. Третьяк опустился на вытертое сиденье диванчика. Пекинес заворчал и настороженно зыркнул в его сторону. Изрезанное морщинами лицо старого нищего, багровое от мороза, выплыло из хаоса запутанных впечатлений. Виноватая улыбка. Седая бородка. Протянутая рука, указывающая дорогу. Что это было? Случай? Или, может быть, знак Судьбы? Внезапно пришло решение. Третьяк опустился на вытертое сиденье, дёрнул на сумке-желудке молнию и вытащил лохматую синюю пачку. Отложив на всякий случай пару купюр, он сунул их назад в опустевший желудок. Остальные деньги ворохом осыпались на стол, заставив пекинеса испуганно вздрогнуть. Пальцем Третьяк описал в воздухе круг, показывая, что готов купить товара на всю сумму.

Хозяин лавки радостно крикнул «Окейла!», нырнул в крохотную подсобку, где белела дверца компактного холодильника, вынес несколько запотевших банок пива, стукнул донышками о стеклянную крышку стола и уселся рядом с покупателем на диван. Третьяк с наслаждением вылил две банки, одну за другой, в пересохшую глотку, и, поймав одобрительный взгляд торговца, вытянул сигаретку из красно-белой пачки. Комната наполнилась ароматным дымком.

Перелистав с невиданной скоростью деньги, продавец принялся сноровисто укладывать рубахи разных цветов и размеров в большую полосатую сумку. Напоследок, встав на колени, он застегнул замок, сдавил сумку так, чтобы вышел лишний воздух, и ловко перетянул по кругу несколько раз скотчем, с треском отматывая от картонной катушки липкую прозрачную ленту. Ноша вышла небольшая, но довольно увесистая. Продавец рубах вышел на улицу, протяжно закричал, и на его призыв из холодного дымного мрака подкатил велосипедист с коляской на скрипучих рессорах.

**********

Продолжение истории Третьяка в изложении автора

Богатство

Занять хорошее место на кабановском рынке оказалось упражнением не из лёгких. В первый день Третьяк приехал засветло и целый час караулил у окошек билетных касс. Но вот незадача — оказалось, все ближайшие к воротам ряды были забронированы на месяц вперёд крупными торговцами мехом. Похоже, выбирать не придётся. Ну, и ладно. Пожав плечами, Саня сунул двенадцать штук в полукруглую тёмную дырку и получил взамен вырезанный из обёрточной бумаги прямоугольник с плохо пропечатанными датой и номером. Номер привёл к заиндевевшему ржавому прилавку на самых задворках.

С собой Третьяк приволок две крепкие рейки, украденные на заброшенной стройке, моток медной проволоки, молоток и десяток гвоздей. Соорудив длинный шест с крючками, он укрепил на них специально купленные плечики с рубахами всех цветов. Примерно так они висели на тёмной пекинской улочке. Осталось только определиться с ценой. Набравшись наглости, Саня умножил пекинскую цену в уме на четыре. А что? Быстрее рассчитается с долгами. В конце концов, кому не нравится, пусть торгуются. На то ведь и рынок.

Метрах в пятнадцати от прилавка в снегу была протоптана тропа, ведущая в грязный толчок на четыре очка, сколоченный в дальнем углу у забора. Время от времени по тропе перемещались граждане с напряжёнными красными лицами. Суровый январский ветер крутил и вертел деликатный товар, словно разноцветные сигнальные флажки. Торговки шубами, накатив для сугрева водочки, матерились беззлобно и от души хохотали, показывая издалека на палку с рубахами жирными пальцами в жёлтых гайках. Те, кто шёл к забору отлить, не обращали на Санин товар никакого внимания. А других покупателей в поле зрения не было. Он уже был готов решительно снизить цену, только желающих поторговаться не находилось.

Так продолжалось два томительных дня. А на третий, сорвавшись внезапно с туалетной тропы, к прилавку в три прыжка подскочил солидного вида мужичок средних лет в светлой корейской дублёнке и норковой шапке. Ухватив за рукав рубаху, висящую снизу, ловким движением он протянул между пальцами ткань и приложил к своей багровой щеке.

— Ух, ты! Кто бы мог подумать? Натуральный мокрый шёлк в Кабановске? Глазам своим не верю. Шика-арная тема. Сколько просишь? Гляди-ка — и ценник нормальный. Я в Москве покупал такую рубаху за сотку баксов. Это типа с сезонной скидкой. Синяя «элька» имеется? Ещё одну чёрную заберу. Зелёная тоже лишней не будет..

**********

В кошельке-желудке зашелестели первые деньги. Трудно сказать, отчего мужик обозвал рубашечный шёлк мокрым, но прилипчивое словечко Сане понравилось. Ободрённый успехом, он уверенно орал теперь во всю глотку, поднимая к пустому январскому небу стаи толстых рыночных голубей :

— Натуральный мокрый шёлк! Последняя московская мода!

И добавлял для пущей убедительности :

— Сезонная скидка сорок процентов!

А из-за его спины тянулись уже чьи-то быстрые цепкие руки, хватали рубашки за полы и рукава, щупали, гладили, причитали восторженно :

— Ты посмотри, какая фактура! Сразу видно — товар первоклассный. Серёжа, давай возьмём тебе такую на выход.

Третьяк не успел оглянуться, а к его прилавку выстроилась очередь. Народ чуть не рвал рубахи на части. Торговля в тот день продолжалась от силы двадцать минут. На третий день изумлённый Петруха получил свои тысячу восемьсот. А Саня ближайшим рейсом отправился снова в Пекин.

Деньги случились, как говорится, шальные. Они будто сами падали с холодного зимнего неба. И номер прилавка не имел никакого значения. Охочие до рубашек граждане находили волшебный товар повсюду. Не прилагая особых усилий, каждый день Третьяк увозил с вещевого рынка на Крюковской по увесистой пачке в каждом кармане брюк. Ему даже в голову не приходило их тратить. Ну, разве что на еду. Остальное, по примеру Петрухи, он решил откладывать. Так, чтобы накопить на квартиру. Копить оказалось делом довольно хлопотным. И чрезвычайно рискованным. Держать любые ценности дома было опасно — квартиры ставили на уши каждый день, вскрывая входные двери с такою лёгкостью, словно те были сделаны из картона. А уж в общаге завода станков-автоматов иные жильцы и вовсе не запирали дверей. Чтобы не тратиться каждый раз на починку замков. Банкам и вовсе доверия не было. Они возникали один за другим словно из ниоткуда, давали рекламу — лживую до безобразия, а заманив побольше наивных клиентов, срывали хороший куш. И вскоре лопались с оглушительным треском. Нет, ни за что не понёс бы Саня деньги в какой-то банк.

На всю дневную выручку по вечерам Третьяк покупал в обменных пунктах доллары. Хранились они в железной коробке из-под печенья с плотно притёртой крышкой, заклеенной скотчем и зарытой под кучкой промасленной ветоши в дальнем углу гаража его покойного деда. Гаражи, понятное дело, тоже бомбили один за другим. Машины угоняли все, кому не лень. Те, что были получше и поновее, нагло предлагали на выкуп хозяевам. Те, что похуже, потрошили на запасные части. А укуренные малолетки, накатавшись вдоволь по пустым ночным улицам и спалив остатки бензина, со смехом крушили тачки о фонарные столбы и деревья. Но в дедовском гараже стоял никому не нужный горбатый Запорожец — ржавый, помятый, с круглыми дырками на месте давно снятых фар. Да что там фары — у него двух передних колёс не было. Время от времени Саня нарочно открывал нараспашку ворота и делал вид, что крутит под капотом какие-то гайки. Типа такой шизанутый механик-любитель. Его расчёты полностью оправдались. Желающих курочить замки из-за груды ржавого металлолома не находилось.

**********

Каждые две недели Саня мотался в Пекин. К лету шёлковые рубахи были известны уже за пределами города. На Крюковскую приезжали теперь перекупщики из соседней области, забирали продукцию мелким оптом и просили ещё. Рыночные торговцы терялись в догадках, где Третьяк берёт свой волшебный товар. Много раз у него пытались выведать тайну. Мужики набивались в друзья, предлагая вместе выпить водки после работы, а бабы наперебой зазывали домой «на пельмени», да «на блины», ясно давая понять, что к пельменям предложен будет десерт особого рода. Водку в компании Саня не пил, ссылаясь на слабость здоровья. И к бабам в гости не ездил, выдумав, что женат и сохраняет верность супруге. Он знал, что за ним всё равно пытались следить. Так что с того? Предположим, барыгам удастся пронюхать, что он гоняет в Пекин. Но обнаружить следы одного человека в шестнадцатимиллионном мегаполисе было ничуть не проще, чем отыскать иголку в стоге сена.

К весне половину рынка оккупировали сами китайцы. Шумной толпой они растекались по территории, занимая все свободные прилавки. Скоро прилавки закончились, и китайцы сноровисто принялись строить большие ангары из рифлёных железных листов, заполняя торговые площади разнообразным товаром. Рыночные торговцы встревожились, понимая опасную близость внезапно нагрянувших конкурентов. Но Третьяку китайцы совсем не казались опасными. Все они были родом из приграничной провинции Хэйлунцзян, товар возили по большей части копеечный — трикушки, майки, тапочки, ярко раскрашенные игрушки с бьющим в нос химическим запахом и другую подобную дребедень. Рубахи были для них такой же диковинкой, как и для наших соотечественников. Они теребили мягкий мерцающий шёлк тонкими жёлтыми пальцами, изумлённо восклицали «Ай-я!», округляя скошенные глаза, и приставали к Сане с расспросами, точно ли чудо-рубахи куплены были в Китае, и если да, то в каком именно городе.

**********

Чтобы не выглядеть скучным и мрачным типом, в ответ на расспросы Третьяк никогда не молчал, но охотно рассказывал китайцам и русским одну и ту же историю, которую выдумал специально, чтобы не путаться во вранье. Мол, рубахи эти вообще не его. Саня всего лишь мелкая сошка, продавец за прилавком. Работает на хозяина — приезжего китайца по фамилии Сунь. Товар китаец привозит издалека, из южного города Гуанчжоу, и от Кабановска до этого города по слухам не ближе, чем до Луны. А что? Звучало вполне убедительно. Сами китайцы, слышал Третьяк не раз, толковали, что все на свете товары делают в Гуанчжоу. Можно ли требовать больше с обычного продавца?

Впрочем, китаец по фамилии Сунь на самом деле существовал. Он торговал, как и прежде, шёлковыми рубашками на узенькой улочке возле посольского квартала в Пекине. Сунь встречал Третьяка тепло, словно старого друга. И даже его ворчливый седой пекинес приветливо вилял хвостом, давно признав иностранца за своего. Приятели выпивали по зелёной баночке пива Tsingtao, закуривали душистые Marlboro местного производства и приступали к делу. За полчаса Третьяк набивал рубахами две здоровенные полосатые сумки, отвозил их в гостиницу, туго перетягивал скотчем и оставшиеся до отлёта дни беззаботно болтался по центру Пекина.

Три раза ездил Саня на тот необъятный рынок с матершинным названием, где в январе собирался отовариться шубами. Там в лабиринтах бесчисленных торговых рядов копошились тысячи наших сограждан со всех уголков бывшей Страны Советов. Не стесняясь в крепких выражениях, они торговались до хрипоты с продавцами, набивали всевозможным товаром сумки, баулы, мешки, фанерные ящики и даже морские контейнеры. Шмотками с этого рынка можно было одеть всё население какой-нибудь средней европейской страны.

Но Саня ездил на Ябалу вовсе не за товаром. Ему вполне хватало доходов с продажи рубах. Уж больно хотелось найти того старика, что указал зимой дорогу к лавке торговца Суня. В отдельном кармашке потёртого уже кошелька-желудка лежала аккуратно завёрнутая в чёрный целлофан пачка в полторы тысячи юаней. Это был подарок старому нищему. Много раз Третьяк представлял, как обрадуется старик. Как они сходят вместе в забегаловку по соседству, раздавят бутылочку «Эрготоу» под миску горячих пельменей. Но на том суматошном перекрёстке всякий раз толкались только горластые малолетние попрошайки. Разыскать старика так и не удалось.

**********

К началу сентября Третьяку удалось уложить в жестяную банку шестьдесят четыре тысячи долларов. Соседи по рынку шиковали вовсю. Лезли из кожи вон, стараясь удивить друг друга размерами золотых цепей, дорогими нарядами и подержанными авто, привезёнными из соседней Японии. До поздней ночи они куражились в ресторанах «Чикаго» и «Эльдорадо», просаживали деньги в казино на набережной и осваивали секс-туризм на курортах экзотического Таиланда. Саня же питался по большей части сосисками, варёными яйцами и лиловыми куриными окорочками американского производства, которые брал коробками на продовольственной базе в замороженном виде. Они не отличались изысканным вкусом, но были просты в приготовлении. Даже в Пекине, при всей дешевизне китайской еды и её неслыханном разнообразии, по большей части он столовался прямо на улице с передвижных прилавков, где продавали по копеечным ценам приправленный острым соусом рис, усыпанный жареным мясом и тушёными овощами. Не забывая, впрочем, про пахучую местную водку, к которой даже успел слегка пристраститься. Из одежды пришлось потратиться только на джинсы Тесс — одни тёмно-синие, другие цвета морской волны, пару футболок с неистовым Брюсом Ли, да на белые кроссовки Пума, в которых Саня и проходил до самой осени. А уж рубах у него, как известно, было навалом.

В остальном Третьяк экономил, как говорится, даже на спичках. Словно неуместным форсом опасался спугнуть удачу, разменять мечту на скоротечные удовольствия. Шаг за шагом он шёл к своей цели и старательно копил на квартиру. Говоря по правде, долларов из жестяной коробки хватило бы уже, как минимум, на две. Но он никак не находил в себе решимости остановиться, перевести дух и начать уже тратить свои сбережения. Каждое утро, как заведённый, с полосатой сумкой в руке Саня шагал на автобус номер тринадцать, идущий на Крюковскую. И каждый вечер прыгал в троллейбус, идущий обратно, чтобы добраться до центра, найти обменник с удобным курсом и пополнить запасы валюты. Всю неделю он прятал доллары в особом кармашке сумки, застёгнутом на молнию, а по понедельникам, озираясь по сторонам, пробирался в старый гараж и выкапывал из земли жестяную банку.

Чем толще становилась пачка в коробке из-под печенья, тем хуже становился его сон. По ночам Третьяка преследовали кошмары, в которых царило насилие и беззаконие. В этих снах убивали с особой жестокостью, избивали, пытали, калечили, грабили, похищали личное имущество и грубо лишали девственности. Потом улетучились даже остатки сна, и на смену кошмарам пришла бессонница. Ворочаясь ночь за ночью на смятой постели, он представлял уже наяву, как в дедов гараж залазят злоумышленники. Настоящие матёрые уголовники с голубыми от наколок руками. Сверкая в отблесках лунных лучей рондолевыми фиксами, они колотят со стуком кирками о землю, пока наконец не находят спрятанное сокровище. Гадко хихикая и матерясь, разрисованными руками делят уроды пачки зелёных купюр.. Вскоре дошло до того, что Саня завёл привычку ночевать в гараже. С вечера он запирался изнутри на оба замка и до утра караулил своё богатство, скорчившись на заднем сиденье Запорожца в обнимку с нарочно купленным топором и вслушиваясь напряжённо в каждый шорох. В какой-то момент стало ясно — или он избавится от этих денег, или скоро деньги просто сведут его с ума. Проблема назрела, и нужно было срочно её решать..

**********

Встреча друзей

Искушение

— Проблема?! Да ты погнал! Коробка с долларами для тебя проблема? — не выдержал Дроздов, долгое время следивший за нитью рассказа с затаённым дыханием, — Нет-нет, ты серьёзно назвал проблемой целую кучу денег? Ну, ты даёшь! Мне бы твои проблемы, чувак..

Алексей судорожно сглотнул вязкую слюну, достал ещё сигарету из красно-голубой пачки и закурил. Теперь, наконец, ему стало ясно, как день, отчего Третьяку не хотелось болтать лишнего. Ну, конечно! Какой дурак в наше время будет делиться секретами собственного успеха?! Повсюду злобные завистливые голодранцы, мечтающие въехать в рай на чужом горбу. Отсюда упрямые отговорки. И эта манера ходить вокруг, да около..

Всё разъяснилось. Ну, конечно! Саня ему поначалу не доверял. И это понятно — они же не виделись столько лет. Потому и взялся лепить горбатого про нечистую силу. Просто хотел отпугнуть, отвадить. Срубить хвоста.. Стоп. А как же его измождённый вид? Да ладно! Наверняка, и этому есть разумное объяснение. У богатых, как известно, свои причуды. Одни по ночам гоняют шары на бильярде. Другие шпарят девчонок по вызову. С его доходами школьный товарищ легко себе может позволить и то, и другое. Но разве теперь это имеет значение? Значение имела лишь история быстрого Саниного обогащения. И нежданно-негаданно замаячившая возможность разбогатеть самому.

— Кстати, Санёк, — произнёс Дроздов нарочито дурашливым тоном, — прикинь, чего я придумал — а что если мне прикупить таких же рубах, да вместе с тобой на рынок податься? Глядишь, и я квартиркой обзаведусь. А что? Соседями будем..

Третьяк поморщился, словно лимон откусил, покачал головой и, похоже, хотел возразить, но Дроздов опередил его, деланно рассмеявшись и вскинув предупредительным жестом ладонь :

— Санёк, не ссы, я же шучу! Какой с меня коммерсант? Да мне и хоромы такие без надобности. Двушка в хрущёвке вполне бы устроила. Опять же, это я так, для разговора. Ты не подумай чего..

— Лёха, я ничего такого не думаю, — Саня покачал головой и продолжил тем самым тоном, каким объясняют ребёнку задачу по арифметике, — Просто ты до конца не дослушал..

— Но ты же квартиру купил по итогу?

— Понятное дело, купил.

— Ну вот! А я что говорю..

Алексей затянулся, выдохнул дым в окошко, повёл плечами из стороны в сторону, чтобы размять затёкшую спину, как вдруг изменился мгновенно в лице, стукнул о лоб ладонью и бросил быстрый встревоженный взгляд на часы.

— В рот компот, пятнадцать минут одиннадцатого! Ирка, наверно, меня уже с собаками ищет. Мы же вместе в коммерческий собирались. Да, и вообще.. Вот же засада. Короче. Саня, вези меня срочно домой!

— Жена? — понимающе спросил Третьяк.

— Жена.. Вот я развесил уши. Даже про время забыл. Ну, и дела.. Мне казалось, такие сюжеты только в кино бывают..

Третьяк усмехнулся и повернул ключ зажигания :

— Ну, это пока не кино. Ты уж, Лёха, поверь — кино ещё даже не начиналось. Всё самое интересное впереди..

**********

Алексея будто раздирало на части. И если одна из его частей стремилась скорее добраться домой и успокоить взволнованную Ирину, то другая непременно хотела дослушать Санин рассказ и узнать наконец, где скрывается обещанная интрига. Но сильнее всего было желание своими глазами увидеть новое жильё Третьяка. Никто из круга знакомых Дроздова раньше не покупал квартир. Близкое присутствие денег вызывало приятное возбуждение. Так бывает рядом с красивой доступной женщиной. Сердце сладко замирает в предвкушении чувственных наслаждений, а в животе разноцветными крыльями щекочут юркие бабочки. Хотелось испытывать это чувство снова и снова. Полной грудью вдыхать аромат богатства. А вдруг удача заразна, словно сезонный грипп, кто знает?

В голове метались быстрые мысли, взбудораженные ветром больших перемен. Уф-ф-ф! Даже сердце заколотилось. В голову брызнул жар. Так. Надо успокоиться. Сначала о главном. Саня может ему помочь. Да не просто помочь. Третьяку ничего не стоит изменить всю его жизнь. Как именно? Да так же, как он сам начинал. Займёт Дроздову нужную сумму денег. Например, тысячу долларов. Точно. А лучше полторы. Да. Отличная идея. Полторы будет в самый раз. Или две. Что значат подобные цифры для человека, покупающего квартиры? Так, пустяки. Сущие мелочи. К тому же, деньги Дроздов скоро вернёт. Само собой. Всё до копейки. Третьяк возьмёт Алексея с собой в Пекин. Познакомит с торговцем шёлковыми рубашками. Поможет обосноваться на рынке. И вот тогда можно смело увольняться со скорой. Дроздов представил, как он молча кладёт на стол Мамурина заявление об уходе. И, задержавшись в дверях, бросает небрежно через плечо: «Мою зарплату за прошлый месяц оставьте себе на бедность..»

Но вот незадача — почему-то Саня и не подумал предложить ему денег. Ведь это же ясно, как день — поднялся сам, помоги товарищу. И в самом деле, почему? Да потому что на трезвую голову такие вопросы не решаются, вот почему. Тут надо действовать с умом.

— Ф-фу-у-у.. — Алексей перевёл дух, с силой выпустив за окно ароматную струю заграничной Магны. Теперь он даже не сомневался, что встреча на остановке трамвая не была случайной. Похоже, рука самой Судьбы швырнула сегодня на рельсы автомобиль с гордым орлиным профилем на капоте. Нет-нет, ни в коем случае нельзя отпустить Третьяка просто так.

— Слушай, старик! — нашёлся Дроздов наконец, — А что, если нам посидеть вдвоём, как в старые времена? Ну, например у тебя на хате. Ты бы закончил своё кино рассказывать. Показал бы квартиру, и всё такое. Выпьем, расслабимся, поговорим..

— Ты хочешь прийти ко мне в гости? Серьёзно? — с удивлением в голосе переспросил Третьяк. Лицо его на мгновение застыло восковой маской, потом словно солнечный луч пробежал по бледным щекам, глаза сверкнули золотистыми искрами, и вдруг Санины губы растянулись в хорошо знакомую Дроздову прежнюю улыбку.

— Ну, да. Если ты, конечно, не против, — улыбнулся в ответ Алексей.

— Лёха, какой базар?! — встрепенулся Третьяк, словно очнулся после долгого сна, — Слушай, а что тянуть? Давай сегодня! Часиков в восемь. Если что, у меня заночуешь. Места хватит на всех. Ты, главное, в голову не бери по части выпивки и закуски. Никакой суеты. Весь банкет за мой счёт. Короче, я тебя приглашаю. Точно придёшь?

И хотя Дроздов ещё не успел придумать, как объяснить жене два ночных дежурства подряд, он подхватил с плохо скрываемым восторгом :

— Понятное дело, приду! Говори уже адрес.

— Котовского, сорок четыре. Слева направо четвёртый подъезд. Ровно в восемь я буду ждать тебя во дворе. Смотри, не опаздывай.

**********

Лёха Дроздов у себя дома

Перед тем, как нажать квадратную белую кнопку дверного звонка, Дроздов искривил лицо в усталую злую гримасу и нарочно взъерошил волосы на темени растопыренной пятернёй.

— Ти-та-та-та-та.. — сыграл новый модный звонок первые такты мелодии «Подмосковные вечера», и дверь почти сразу же открылась. Ирка встретила мужа на пороге, смешно морща нос от волны едкого запаха, известного в народе под названием «больничный». Ароматы медицинских антисептиков за сутки пропитывали все предметы одежды вплоть до нижнего белья и окутывали даже само тело — от волос на затылке до волос на заднице — а потом тянулись шлейфом за доктором от станции скорой помощи к собственной двери. Не дожидаясь расспросов жены о причинах изрядного опоздания, Алексей переступил порог, злобно бормоча себе под нос :

— Как меня всё достало! Уволюсь! Честное слово, уволюсь.. Разбросав на ходу башмаки по разным углам коридора, он яростно рванул ворот рубашки и, не переставая сердито бубнить, направился в ванную, где долго и шумно поливал себя душем — да так, что брызги летели во все стороны. Приходя домой по утрам после суток, Дроздов считал, что имеет полное право быть сердитым и раздражённым. И пользовался каждый раз этим заслуженным правом с нескрываемым удовольствием.

Жена легко принимала нехитрые правила игры и, как обычно, суетилась вокруг, стараясь угодить уставшему с ночи кормильцу. Вывесив на свободный крючок чистое махровое полотенце, она устремилась на кухню, и вот — на столе вскоре дымилась уже тарелка с желтоглазой яичницей, в раскрытой пасти пластмассовой хлебницы вытянулся нарезанный заранее батон, а по тарелке бледно-жёлтым цветком рассыпались тонкие кружочки мягкого колбасного сыра.

В длинноногой высокой рюмке качалась налитая только что водка. Солнечный луч из распахнутого окна дробился в хрустальных гранях радужными брызгами. По доброй традиции после дежурства для расслабления нервов полагалась законная порция алкоголя. Дроздов придумал эту традицию сам и строго настаивал на её исполнении, объясняя утренний ритуал необходимой заботой о собственном здоровье. Впрочем, Ирка никогда не пыталась возражать или спорить. Да и как поспоришь о здоровье с мужем-врачом? Понятное дело, про здоровье ему виднее.

Насадив на вилку яичный желток, Дроздов с удовольствием выплеснул водку в горло.

— Тяжёлое было дежурство? Устал, наверно, как собака? — робко поинтересовалась жена с искренним сочувствием в голосе, выглядывая из-за дымящегося чайника.

— Устал?! — вскричал Алексей с набитым ртом, выплёвывая на стол яичные крошки, — Не-е-ет, я не устал! Киска, я не устал. Я просто раздавлен. Растёрт в порошок. Меня прокрутили сквозь мясорубку. Сожгли и развеяли пепел по ветру. Двадцать два вызова! Из них четыре носилочных. Два инфаркта. Отёк легких. Шубовидная шизофрения. Перелом основания черепа. Выпадение матки. И — ты не поверишь — даже одна настоящая кататравма. Рабочий на стройке упал с десятого этажа. Что говоришь? Нет. Конечно, к бригаде реанимации я не имею ни малейшего отношения. Просто на беду проезжал мимо, вот и всучили по рации. Понятное дело, чувак дал дуба сразу в момент приземления. Но публики собралось, как на концерт «Машины Времени». Пришлось исполнять по полной программе сердечно-лёгочную в общественном месте. Двадцать минут. По инструкции. Нет, не говори мне лучше, что я устал.

— Просто кошмар. И как ты только это выносишь? Так самому до инфаркта недалеко. Хоть бы зарплату, что ли, добавили наконец..

— Ага. Держи карман шире. Догонят, в рот компот, и ещё раз добавят. Пусть сначала хотя бы выплатят то, что я уже заработал.

Дроздов сгрёб с тарелки в рот остатки глазуньи, хлебнул из кружки крепкого чая, нашарил в бумажном пакете облитый глазурью пряник и продолжил :

— Так что ты думаешь?! После такой сумасшедшей смены Мамурин повесил на меня сегодняшнюю ночь. Мол, все и так в отпусках, а тут внезапно Мельников заболел. Знаю я эту болезнь. Вечно у нас начальство всех алкашей покрывает..

— Да что же они издеваются, что ли?! Опять подработка! Лёшик, разве так можно? Мы же с тобой собирались в коммерческий на Дзержинского — поискать Анютке ботинки на осень. Да дело и не в ботинках даже. Времени на отдых совсем не останется. Тебе ж обязательно нужно поспать. Прямо сейчас. Слушай, в коммерческий я без тебя прокачусь. И Анютку потом сама заберу из садика. А ты давай-ка, зайчик, ложись. Сейчас я тебе постелю. И постараюсь не шуметь.

**********

Плотно прикрыв за собой дверь в спальню, Дроздов поставил будильник на шесть часов, задёрнул на окне плотные шторы, нырнул под одеяло и с наслаждением растянулся на чистой простыне. Рассказывать Ирке о своих коммерческих планах он пока не решился. Если дело пойдёт на лад и удастся, в самом деле, наладить собственную торговлю, пусть это станет для неё приятным сюрпризом. А пока следовало бы и в самом деле поспать — ведь они с Третьяком, без сомнения, засидятся за полночь. Да только сна, как нарочно, не было ни в одном глазу. При задёрнутых шторах в комнате царил полумрак. Алексей по-честному зажмурил глаза и даже натянул одеяло на голову, изо всех сил стараясь заснуть. Но в голове лихорадочно прыгали шёлковые рубахи всех оттенков радуги, жестяная коробка, полная долларов по самую крышку, и ключи от квартиры — той самой, которую он, Дроздов, непременно купит по примеру школьного друга. Ему уже ясно представилось, как он суёт в замочную скважину длинный ключ с хитро вырезанной бородкой, делает поворот..

— Щёлк! — и тело само подпрыгнуло на кровати. В ту же секунду Лёха сообразил, что это Ирина закрыла за собой входную дверь. Дроздов отшвырнул одеяло на пол и, как был, в одних трусах, зашлёпал босиком по крашеным половицам в направлении балкона. Закурив, он свесился через перила, подставляя горячему солнцу голую спину, и несколько минут лениво наблюдал, как над асфальтом возле гаражей дрожит нагретый полуденным зноем воздух. Мужики из соседней пятиэтажки возились у раскрытых ворот гаражного бокса под номером девять. Добродушно матерясь, они выгружали из кузова маленького японского грузовичка обмотанный толстыми проводами сварочный аппарат. Очевидно, взятый взаймы или просто украденный с производства. Тут же на замасленной ветоши лежали какие-то диковинные, хитро выгнутые железные запоры, которые предстояло приварить к воротам для наилучшей сохранности личного автотранспорта и прочего полезного имущества.

**********

Время воров который год сливало свой мутный ручей в прозрачную реку Вечности. Время карманников и домушников отстукивало тягостные мгновения ожидания неизбежного. Время лихих угонщиков машин и взломщиков гаражей дышало в затылок и зловеще нашёптывало каждому автолюбителю в побелевшие от страха уши: «Слушай внимательно — ждать осталось недолго.. Сегодня мы бомбим твоего соседа. А завтра идём к тебе. Готовься. Спасения нет. Ты следующий..»

Томительное чувство обречённости дрожало под ложечкой у несчастливых обладателей кожаных плащей и норковых шуб. Вытягивало душу из мелких кооператоров, хозяев коммерческих ларьков и подпольных видеосалонов. Перманентный страх в одночасье лишиться нажитого имущества вибрировал над беспокойным сознанием, как воздух над горячим асфальтом.

Окна домов стремительно обрастали решётками, превращая жилые кварталы в тюремные блоки. Массивные железные двери перегораживали коридоры, перекрывали доступ в подъезды и на лестничные площадки, держали оборону квартир от незваных гостей и дарили жильцам зыбкую иллюзию безопасности. Двери оснащались усиленными петлями, тяжёлыми литыми щеколдами и, конечно, разнообразными замками новейшей конструкции. И если при старой советской власти для одной двери обычно хватало всего одного замка, то нынче уже не достаточно было и двух.

Сказать по совести, каждый в глубине души понимал: игра в замки — это и вправду не более, чем игра. Со своими нехитрыми правилами. И главное правило в этой игре гласило — на любой хороший замок всегда найдётся хороший вор. Замки вырезали, высверливали, выламывали. А если не удавалось сладить с замком, снимали с петель саму железную дверь. Даже с петель усиленных, утяжелённых и модернизированных. Не надеясь уже на силу дверей, люди устраивали в жилищах стальные сейфы с тайными кодами. Но приходили большие воры с плечами в косую сажень и, усмехаясь, взваливали сейф на горбушку, мечтая только, чтобы тот раньше времени не раскрылся.

Последние надежды возлагали на защиту невидимых сил. Под этим понималось как покровительство добрых жителей Неба, так и зловещие чары служителей Преисподней. Что кому было по сердцу. Неловко крестясь на церковные купола и по советской привычке озираясь по сторонам, оробевшие граждане протискивались украдкой между резными створками в пропахший ладаном сумрак. Ставили скользкие жёлтые свечи перед суровыми ликами, вторили, как умели, церковному хору и с замиранием сердца касались губами пухлой руки священника. Сопричастность церковным обрядам, как ни крути, придавала уверенность в праве на милость Небес и защиту свыше. А если опустишь купюру-другую в прорезь фанерного ящика с табличкой «На церковные нужды», на душе и вовсе станет легко и свободно — так, что хочется петь. За отдельную плату можно было устроить молебен архангелу Михаилу — от насильников, зложелателей и, главное дело, от подлых квартирных воров.

Те, кто не верили в светлую силу Добра, посещали магазин колдовских принадлежностей на Речном бульваре под многообещающим названием «Тайная власть». В ассортименте было всё потребное для общения со стихийными духами, демонами и душами мёртвых. Магические кристаллы и хрустальные шары. Карты Таро и гадательные таблицы. Всевозможные талисманы и амулеты. Тошнотворные ведьмины зелья. И небольшая, но со вкусом подобранная чернокнижная библиотека, где можно было без труда отыскать заклинания на все случаи жизни. В наличии имелось даже руководство, как вызвать из ада самого Дьявола. Кто, как не он, в самом деле, обладает достаточной силой и властью, чтобы отвадить воров от жилища?

Впрочем, следует признать, покровительство Света и Тьмы помогало неважно. Двери, опрысканные святой водой и окуренные ладаном, открывались так же легко, как и двери, заговорённые по тибетской Книге мёртвых и разрисованные каббалистическими символами. Должно быть, воры ставили свечи в том же соборе на Комсомольской площади. И покупали книги по чёрной магии в той же колдовской лавке.

Мужичок с багровой, блестящей на солнце, словно лакированной, лысиной проворно взобрался на ближайший фонарный столб и теперь сосредоточенно прикручивал концы проводов сварочного аппарата куда-то к основанию разбитого фонаря, собираясь украсть электричество у кого-то незримого и очень далёкого, а потому совсем не страшного.

С улицы раздалась громкая нецензурная брань. Вышло так, что сдавая задом, грузовичок провалился колесом в открытый люк и застрял там намертво. Ничего особенного — чугунную крышку люка на днях украли. Как украли другие чугунные крышки со всех остальных люков в окрестностях. И что тут поделаешь? Время воров на дворе.. Дроздов зевнул, со вздохом бросил окурок в кучу других окурков под самым балконом, вернулся назад в спальню и уснул уже до самого вечера.

**********

Ночное дежурство

С двумя пересадками ровно к восьми часам Дроздов добрался до нужного адреса. Там, где спокойная в прошлом улица Котовского огибала круглый, как блюдце, скверик, сразу за автобусной остановкой вытянулся монументальный жёлтый дом в пять этажей высотой. Пыльный замусоренный сквер местные жители испокон веку гордо называли площадью. Посередине усеянного трещинами асфальтового пятачка на двухметровом постаменте высился отлитый из бетона бюст одиозного борца за Советскую власть, чьё имя носила улица. Крашеный и перекрашенный несчётное количество раз, при последнем секретаре райкома он был обмазан таким толстым слоем густой серебрянки, что разобрать черты героического лица никому уже было не под силу.

Памятник окружали цветочные клумбы без признаков цветов, заросшие густо полынью и лебедой. Четыре истоптанные скамейки с отломанными спинками, все в плевках и окурках, довершали убогий ландшафт. Ну чем, в самом деле, не площадь? На эту площадь и смотрел длинными рядами больших квадратных окон жёлтый дом под номером сорок четыре. Дом с вычурными бордюрами в лепных дубовых венках и выпуклых звёздах. С маленькими балкончиками, где пузатые бетонные кегли подпирали выпуклые перила. С декоративными колоннами на фасаде. И сквозными проходными подъездами, парадные двери которых наглухо заколотили ещё при старом режиме. Ни дать, ни взять — образцовая сталинка.

Третьяк, несомненно, во многом был прав. Жёлтые стены дышали тоской по тем временам, когда окружающий мир казался понятным и дружелюбным. Стены будили полузабытое чувство уверенности в завтрашнем дне. Один только вид внушительного строения вселял безмятежный покой. Чего уже точно нельзя было сказать об окружающей дом территории. В самом деле, трудно отыскать было место более шумное и беспокойное, чем остановка общественного транспорта. И, пожалуй, настолько же грязное.

Тротуар до того был заплёван подсолнечной шелухой, что при ходьбе из-под ног раздавалось тихое шуршание, как это бывает в осеннем лесу. Поверх шелухи прохожие сыпали без разбора мусор разного рода. Тут валялись обёртки от жевательной резинки и шоколадных батончиков, обрывки старых газет и журналов, смятые сигаретные пачки, пустые банки из-под заграничного пива, разнокалиберные окурки, горелые спички, яичная скорлупа, картофельные очистки, несортовые фигурные бутылки и растянутые презервативы популярного розового оттенка.

Пожалуй, люди могли бы складывать мусор в предназначенные для этого урны, как они делали при старом режиме. Только все железные урны давно постигла участь крышек колодезных люков — их украли и сдали в металлолом. Дворники с улиц тоже куда-то исчезли, словно их вывезли вместе с урнами на переделку. Мусор убирать стало некому, а потому больше не считалось постыдным гадить прохожим под ноги — ведь ваше свинство не могло огорчить почтенных работников метлы и лопаты.

Ну, и ладно! Подумаешь, мусор — переживём.. К мусору нам не привыкать. Зато наконец удалось наладить бесперебойное снабжение граждан товарами первой необходимости. На остановке работал большой павильон под железной крышей, где бойко шла круглосуточная торговля. Кроме обязательных табачных изделий в павильоне имелись в ассортименте полюбившиеся народу продукты, без которых трудно было уже представить нормальную жизнь. Красные баночки с белой вязью Coca Cola, легендарные батончики «Марс» и «Сникерс», тонкая вафелька «Куку-Руку», бисквиты «Вагон Вилз» со вкусом мучного клейстера, раскрашенные во все оттенки розового американские сосиски в прозрачных пачках, химические порошковые соки в пакетиках и многое, многое другое — несомненно, важное, нужное и хорошо знакомое гражданам по телерекламе.

Сказать по совести, мир автобусной остановки был просто гадок. На площадке у коммерческих ларьков крутилась омерзительного вида пьянь. Воняющие немытым телом и засохшей блевотиной оборванцы нагло приставали к прохожим, выпрашивая мелочь на хлеб и на проезд неведомо куда. Прохожие хватались испуганно за карманы, ощупывая кошельки, но доставать оттуда деньги для оплаты чужого проезда не торопились. Пьянчуги лениво переругивались между собой, виртуозно матерясь и нарочно искажая голоса так, чтобы они звучали гнусаво и агрессивно.

На самом деле, ехать им было некуда и незачем. Всё, к чему устремлены были помыслы выпивох, находилось на расстоянии протянутой руки. Рядом с большим павильоном стоял ларёк поменьше, набитый разноцветными бутылками до самой крыши. Обычной русской водке здесь отводилось довольно скромное место в левом нижнем углу. За мутным стеклом витрины красовались по большей части недоступные в эпоху застоя, но быстро набравшие в наши дни популярность заграничные марки алкогольных напитков.

Лучшее место возле окошка занимал фаворит продаж — знаменитый спирт «Ройял» в литровом флаконе. Рядом помещалась пузатая фигурная бутыль, укупоренная золотистой пробкой. На стекле присутствовала изящно выдавленная рельефная буква «N», зато совершенно отсутствовали данные производителя и страны выпуска. На бутылке даже не было этикетки с названием. Покупатели, тем не менее, свято верили, что внутри находится не что иное, как известный по французским фильмам и детективным романам дорогой коньяк «Наполеон». Ведь именно так товар был обозначен на ценнике.

Коньяк вообще был представлен здесь в широком ассортименте. «Дагестанский», «Армянский», «Грузинский» — гласили надписи на этикетках с горными козлами и виноградными гроздьями. Внутри бутылок в такт перестуку трамвайных колёс покачивалась одинаковая с виду тёмно-жёлтая жидкость. Этикетки от коньячных бутылок то и дело отваливались. Цветные картинки с тихим шелестом падали за прилавок, под ноги продавцу. Продавец — угрюмого вида раскосая толстогубая девушка со вздохом поднимала их с пола и привычным движением мазала клеем с помощью разлохмаченной щетинистой кисточки, не особо вникая, на какую бутылку лепить ту или иную бумажку.

На верхней полке яркой шеренгой выстроилась дамская радость — приторные ликёры «Бэйлис», «Амаретто» и «Кюрасао». И, конечно, для желающих освежиться — как-никак, на дворе расплывался зноем горячий июль — в морозильном ларе остывали железные банки десятка сортов великолепного пива со всех концов света. Стоит ли удивляться, что к окошку тянулась нескончаемая очередь страждущих обоих полов от мала до велика?

**********

Справедливости ради следовало заметить — народ толпился не только у ларька со спиртным. Помимо потребностей сугубо плотских граждане круглосуточно имели возможность удовлетворить свои культурные запросы. Соседний киоск, где торговали кассетами с музыкальными записями, обступили ценители прекрасного. В хриплых от непосильной нагрузки динамиках поцарапанной колонки 35АС, прикрученной к прилавку шурупами, на радость жителям соседних домов чей-то отчаянный голос под немудрёную мелодию задорно выпевал рассказ о какой-то нездешней роскошной жизни

— На номенклатурной даче

Телевизоры «Хитачи»,

Деревянная обшивка

И бильярдные столы..

Стуча о стекло костяшками пальцев и нестрижеными ногтями, покупатели тыкали в названия на коробках кассет, пытаясь перекричать наглый голос из деревянного ящика. А голос заливался соловьём так самозабвенно, будто вовсе не нуждался в слушателях :

— Там мы баньку затопили,

Там мы ели, водку пили

И носы мы воротили

От зернистой, от икры..

В отличие от пьяной палатки, заграничное в музыкальном киоске не пользовалось спросом. Покупали всё больше наше, отечественное. Популярны в народе были как пение новомодных эстрадных звёзд, так и взявшийся невесть откуда русский рок, представленный здесь в основном знаменитыми группами «Сектор Газа», «Бахыт Компот» и «Красная Плесень». Впрочем, чаще остального публика интересовалась блатными напевами, называя почему-то тюремную музыку изящным французским словом «шансон». И только один чудного вида сутулый парень лет тридцати с бритым наголо коричневым черепом, заглядывая поверх чужих голов, напряжённо повторял в раскрытое окно :

— Ранний «Кримсон» есть?

На жилистой тёмной шее любителя раннего Кримсона болтался обрывок грязной бельевой верёвки, завязанный хитрым узлом навроде морского. Возможно, это был амулет религии вуду или простой узелок на память, однако, со стороны обрывок верёвки выглядел так, словно сутулый сорвался недавно с виселицы. В ответ на призывы озабоченного Кримсоном меломана из окошка тянулись только сизые ленты табачного дыма. Похоже, продавец кассет считал ниже собственного достоинства отвечать на дурацкие вопросы. Понятное дело, ни раннего, ни позднего Кримсона в продаже не было, да и быть не могло. Кому теперь нужна вся эта поросшая мхом и, в общем-то, глубоко чуждая нам иностранщина? Настало наше время. Торговля прёт полным ходом. Без всяких там битлов и дипаплов..

Очевидно, рядом с тремя торговыми точками совсем недавно располагалась четвёртая — если судить по размерам, такой же стандартный ларёк, наподобие вино-водочного. Вот только догадаться, что за товары предлагались тут на продажу, было непросто — на месте киоска высился чёрный обугленный остов. Из покорёженных выгоревших досок торчали согнутые страшным жаром гвозди. Асфальт вокруг был измазан густым слоем пепла в застывших тёмных потёках и отпечатках обуви. Что тут произошло — неужто пожар? Немудрено, подумал Дроздов — столько кругом проводов как попало напутано. Вот и случилось короткое замыкание. Хорошо, если никто не пострадал. Сгоревший ларёк народ обходил стороной, не выказывая ни испуга, ни удивления.

Дроздов скользнул глазами по пёстрой сутолоке уличного базара, но задерживаться у прилавков не стал. В середине монументального здания темнел проход под высокой аркой, увенчанной толстым бетонным венком с пятиконечной звездой. Из-под арки с весёлым писком выскакивали юркие ласточки. Туда и направился Алексей решительным шагом, отмахиваясь на ходу от особо назойливых попрошаек.

— Говорил хозяин ейный,

Что построил два бассейна,

Что имеет новый «Бентли»

И огромный в Берне счёт.. — толкнулась было в спину новая порция прилипчивой песенки. Да тут же и оборвалась, стоило Дроздову ступить под тёмные своды. Его шаги отозвались гулким раскатистым эхом. Не прошло и минуты, как Алексей уже был во дворе.

**********

За аркой скрывался совсем другой мир. Дом под номером сорок четыре, высокий и длинный, словно китайская стена, отгораживал от суматошной улицы тихий обширный двор. Сюда не долетали хулиганские мелодии и гнусавая ругань алкашей. Столетние тополя заслоняли жаркое июльское небо липким зелёным куполом. Стволы тополей по толщине приближались к секвойям. Одно исполинское дерево переломилось под собственным весом и рухнуло, оставив чудовищных размером пень. Ствол с увядающей желтеющей кроной валялся тут же, из под него торчали угол детской песочницы и разломанная на куски деревянная лавка. Вокруг подымалась лесом густая полынь. Похоже, никто и не думал убирать останки упавшего гиганта.

Высоко над головой сладко пели невидимые птицы. Сколько Дроздов себя помнил, из пернатых в Кабановске водились разве что голуби, да воробьи. Но в этом зачарованном уголке из пыльной листвы городских тополей доносились мелодичные трели, словно в сосновом бору. Погоди-ка! — а это ещё что за звук? Д-р-р-р-р-р! Д-р-р-р-р-р! Да-да — на одном из деревьев, уцепившись острыми когтями за кору и опираясь на собственный хвост, барабанил настоящий лесной дятел в плоской красной шапочке.

Алексей осмотрелся по сторонам. В глубине двора параллельно жёлтому дому стояли рядами бараки в два этажа, обшитые половой рейкой в облупленной коричневой краске. К баракам сквозь заросли цветущего репейника тянулись извилистые тропинки. Между бараками и жёлтым зданием, окружённые непролазными зарослями, чернели древние покосившиеся сараи. На их дверях болтались ржавые накладки под висячие замки. Сами замки давно оторвали, сараи, понятное дело, обчистили, и теперь опустошённые хранилища старого хлама с приоткрытыми дверями посреди буйного июльского разнотравья смотрелись жилищами лесных гномов. В одной из таких избушек вполне могла обитать страшная ведьма из сказок братьев Гримм — с кривым бородавчатым носом и жёлтым клыком поверх лиловой губы. Что вообще могли хранить жильцы в этих сказочных кладовых? Вышедшие из употребления вещи? Макулатуру? Дрова? А, может, в голодные послевоенные годы здесь держали свиней. Или дойных коров. Кто знает..

Чёрная дверь одного из сараев отворилась с томительным скрипом. Раскатывая на ходу рукав рубахи, навстречу солнцу вышел худой, неопрятного вида, парень с остекленевшими глазами. Между его кривыми ногами проскочила крупных размеров бурая крыса с поднятым вертикально хвостом. Парень, покачиваясь, направился по ведущей к баракам тропинке, поднося на ходу горящую спичку к зажатой в зубах папироске. Крыса шмыгнула в кучу мусора возле помойки. Помойка имела вполне созвучный времени вид — три проржавевших контейнера, похороненные под огромными пирамидами не вывезенного мусора.

Дощатые стены сараев и сладкое пение птиц унесли Дроздова в то беззаботное время, когда он был уважаемым в народе сельским доктором, возил из колодца на санках воду в молочном бидоне, топил дровами строптивую печку, в лесу бывал почти что каждый день, а в городе только с редкой оказией. Для полной картины недоставало только кудахтанья кур и тугого мычания дойной коровы. Впрочем, их заменяло с лихвой кошачье мяуканье — напористое, отчаянное и, вместе с тем, заунывное — на заросшей зелёным мхом рубероидной крыше сарая друг против друга застыли, разинув пасти, два кота со вздыбленной драной шерстью.

**********

Ещё одна дверь отворилась. Из соседнего сарая, размахивая лохматым хвостом и припадая на заднюю левую лапу, выбежал дворовый пёс размером поменьше овчарки. Длинный чёрный мех, весь в седине и проплешинах, потускнел и свалялся. Похоже, старый кобель давно зажился на этом свете. Не обратив ни малейшего внимания на орущих котов, зверь затоптался, затанцевал неуклюже у ног Алексея, пытаясь лизнуть ладонь. На шее собаки болтался засаленный брезентовый ошейник. Шерсть под ошейником вытерлась узкой полоской — видать, его не снимали давным-давно. Дворовый пёс напомнил Дроздову проказника Кузю со станции скорой.

— Извини, дружок, — развёл Алексей руками, — Для тебя ничего не припас. В следующий раз колбасы захвачу. Не веришь? Да я серьёзно..

Третьяк неслышно подкрался сзади и смачно хлопнул Дроздова ладошкой по заднице. Лёха подпрыгнул от неожиданности, а чёрный пёс, жалобно взвизгнув, пригнулся к земле.

— Слушай, чувак, предупреждать надо! Смотри, собаку как напугал.

— Ага. Напугаешь бабу мудями. Какая ему колбаса? Ты только погляди на сраного борова! Соседи откормили, как на убой. Прикинь, когда я купил квартиру, этот кобель обитал прямо в моём подъезде. На площадке третьего этажа. Сердобольные граждане устроили псу лежанку в виде старого зассанного матраса. А рядом ещё и миска, полная жорива. Представляешь? Так он там сразу и жрал, и срал, и блох вычёсывал. Даже сучек в подъезд приводил. Житуха была у зверюги — симплекс-комплекс. Вонища вокруг стояла столбом. Ты не поверишь — натурально глаза щипало.

— Так это ты его из подъезда выселил?

— Понятное дело. Вместе с блохастым матрасом и грязной миской. И мусор, кстати, выволок весь на помойку. Веришь, нет — даже лестницу вымыл своими руками. Думаешь, кто-то сказал спасибо? Не тут-то было. Соседи орали, как потерпевшие, обзывали фашистом и живодёром. Пытались даже вернуть барбоса назад. Да только я им быстро ноздри прочистил. Собаководы угомонились, матрас утащили в пустой сарай и там обустроили зверю типа квартиру..

— Пшёл вон отсюда, тупой урод! — грозно заорал Третьяк, внезапно повысив голос. И замахнулся правой ногой, словно собрался навесить лохматому пендаля. Тот поджал испуганно круглые, как у панды, уши и затрусил, хромая, обратно в своё убежище.

— Да оставь ты его в покое, — возмутился Дроздов, — Совсем зашугал бедолагу. Даже если твои соседи придурки, пёс-то в чём виноват?

— Да так-то вроде ни в чём. Просто достал он меня своим ушлёпочным видом.. Пойдём уже — вот мой подъезд.

**********

Изнутри подъезд под номером четыре мало чем отличался от сотен других подъездов таких же выстроенных на совесть домов — безмолвных свидетелей великих строек, физкультурных парадов и беспосадочных перелётов. Ступеньки широкой парадной лестницы стараниями Третьяка имели вполне приличный вид — на пять этажей Дроздов насчитал всего четыре окурка. На площадках стояли массивные деревянные сундуки, в которых жильцы при советской власти хранили мешки с картошкой и банки с вареньем.

Давно не беленые стены поверх шершавой извёстки в извилистых трещинах исписаны были обычными для такого места глупостями. От простодушных детских объяснений в любви до совершенно мерзопакостной похабщины, снабжённой грубыми, но довольно красноречивыми иллюстрациями. Взгляд Алексея скользнул по корявым надписям «Сидор — пидор», «Танька Ф. Защеканка» и неожиданному «Слава ГКЧП!» толстым красным фломастером, задержался ненадолго на схематическом изображении полового члена, выгнутого казацкой саблей и утыканного густой щетиной до самой головки, а возле почтовых ящиков с отломанными начисто дверцами наткнулся на забавный довольно стишок, выведенный, как по линейке, круглым девчачьим почерком :

«На опушке на лесной

Собрался народ честной :

Вошки, блошки, мандавошки, пауки, сороконожки;

Раки — розовые сраки, кот без хера после драки

И проказница змея.

Словом, было дох..»

Аккуратные строчки спускались по стене почти до самого плинтуса. Впрочем, узнать судьбу честного собрания на лесной опушке Дроздову сегодня не довелось. Третьяк ухватил его за рукав и потянул по ступенькам вверх. Зашагал уверенно мимо дверей толстых и тонких, железных и деревянных, обитых рогожей, клеёнкой и дерматином, пока не остановился на верхней площадке, где ступеньки закончились, и выше поднималась одна только лестница к чердачному люку в потолке — сваренная из толстых прутьев и приставленная к стене без признаков какого-либо крепления.

На площадку выходили всего две двери. Одна напротив другой. Слева — старая филёнчатая, выкрашенная облезшей от времени охрой, с хлипким никелированным замочком — из тех, что можно открыть перочинным ножом или даже вилкой. Справа — куда повернул Третьяк — в стене темнела гладкая матовая панель с выпуклой линзой дверного глазка в середине и целой шеренгой замочных скважин по краю. Таблички с номером на двери не оказалось, но, по здравому рассуждению, квартира была сороковой.

**********

Из накладного кармана штанов хозяин выудил красный блестящий брелок в виде носатой японской маски, на котором болталась увесистая связка ключей. Несколько быстрых щелчков — и дверь широко распахнулась. Отступив на шаг в сторону, Саня вытянул руку к двери тем характерным движением, каким указывают обычно экскурсоводы на музейные экспонаты. Дверь, без сомнения, заслуживала такого обхождения. Стальная плита с внушительного вида замками поворачивалась на четырёх шарнирах, глубоко забитых в кирпичную кладку вместе со сваренной из массивного железного швеллера дверной коробкой. Вся эта конструкция весила, пожалуй, не меньше тонны.

— Ну, и как тебе это, чувак? Сто пудов, такого ты раньше не видел. Сделано чисто по спецзаказу. Только в одном экземпляре.

— Вот же ж, мать твою.. Не ожидал, — ошеломлённо произнёс Дроздов, покачивая головой, — Настоящая крепость..

— Теперь посмотри сюда. Эти замки в магазинах днём с огнём не найдёшь. Эксклюзив называется.

— Это как понимать?

— Значит, отдельно такие не купишь. Продаются только вместе с дверями. Тот, что посередине — знаменитый «Краб». Закрывается и, соответственно, открывается, двумя ключами одновременно. Заметь, старик, не самыми простыми ключами.

Третьяк вытянул два ключа из связки — большие, с причудливо вырезанными бородками, и вставил их в две параллельные прорези. Из отверстий на торце дверного полотна выскочили сходящиеся буквой «С» две мощные стальные дуги, и вправду отдалённо схожие с крабьей клешнёй. Дроздов ухватил верхнюю дугу в кулак и с силой дёрнул на себя. Дверь тяжело качнулась на шарнирах, но ригель даже не шелохнулся.

— Слышал про Гарри Гудини? — спросил Третьяк, задвигая дуги назад поворотом ключей.

— Книжку читал ещё в школе..

— Так ты мне поверь — даже он не смог бы это открыть.

— Никогда такое не видел. Прямо какой-то Форт-Нокс. Зачем это всё?

— Всё ты ещё не видел. Пойдём, — сказал Третьяк, перешагивая порог, — Глянь-ка, что за приспособа вместо задвижки.

С внутренней стороны двери посередине торчало колесо из нержавеющей стали. Похожие Лёха видел только в фильмах про грабителей банков. Третьяк повернул колесо на пол-оборота по часовой стрелке. Сверху и снизу дверного полотна выскочили толстые стержни из той же нержавейки. Ого. Если это устройство блокирует дверь, снаружи её откроет разве что пушка. Пол-оборота назад — и стальные штыри бесшумно нырнули в тёмные норы.

За годы работы на скорой Алексею пришлось повидать немало дверей. Сотни дверей. Да нет же — наверное, тысячи. Среди них встречались порой довольно серьёзные. Двойные, с усиленными замками и дополнительными решётками. Но для чего запирать квартиру как банковское хранилище? Должно быть, за этой дверью Саня прячет теперь свою жестяную коробку. Или внутри хранится запас рубах из натурального мокрого шёлка? Стоп. Рубахи.. Только сейчас Алексей смекнул — а ведь что-то здесь не стыкуется. Если торговля приносит баснословные прибыли, что за нужда могла усадить Третьяка за баранку такси? Почему в разгар рабочего дня он кривляется перед прохожими на остановке трамвая? А как же рынок?

Глаза Дроздова снова скользнули по бледным впалым щекам и лиловым кругам под глазами. Не поторопился ли он с визитом? Пожалуй, и вправду нужно было дослушать рассказ до конца, а потом уже в гости напрашиваться. Всё, что угодно, может скрываться за бронированной дверью. Воровская малина. Наркопритон. Убежище террористов. Подпольный публичный дом. Секта.. Секта! Точно. Сейчас повсюду орудуют сектанты. Буддисты. Евангелисты. Баптисты Седьмого дня.. Все они, как известно, работают на ЦРУ. Про это даже в газетах писали. Третьяка затянули обманом в секту. Гипнозом промыли мозги. Забрали деньги, рубахи, квартиру. И отправили на поиски новых доверчивых граждан. Всё ясно. Надо отсюда валить. Прямо сейчас. Но в этот момент Третьяк подтолкнул Дроздова сзади, заставив невольно переступить порог, притянул за его спиной стальную плиту и повернул на пол-оборота ручку от сейфа.

**********

Квартира Лёхе сразу понравилась. Да не просто понравилась. Это была любовь с первого взгляда. Все опасения улетучились разом. Очевидно было, в такой квартире с ним не могло случиться ничего скверного. За порогом оказалась просторная квадратная прихожая. Её размеры были так необычно велики, что в голове Алексея как-то само собой выплыло заграничное слово «холл», подсмотренное в старых книгах. Пожалуй, помещение и вправду следовало называть холлом, в который, помимо входной двери, открывались ещё четыре дверных проёма. Ни в одном из проёмов, к слову сказать, никаких дверей не было.

Тёплый солнечный свет лился в пыльные стёкла, не защищённые шторами, пронизывая квартиру насквозь. Окна выходили на обе стороны дома, и лишённое дополнительных перегородок пространство свободно наполнялось мягким вечерним золотом. Всё здесь было большим — три замечательно большие комнаты с окнами во всю стену, непривычно большая кухня и, что уже просто невероятно — большая ванная, в которой — подумать только — тоже светилось большое, в рост человека, окно, за которым по веткам гигантского тополя прыгали юркие птицы. Дроздову внезапно представилось, что солнечная квартира каким-то чудом досталась ему. И не Третьяк, а он сам, с женой и дочкой живёт в просторных комнатах, полных света и воздуха. От одной только мысли о возможности обладать всеми этими квадратными метрами сладко заныло под ложечкой, голова наполнилась жаром, а по спине пробежала волна мурашек.