Бесплатный фрагмент - Пика

События, имена и даты вымышлены,

все возможные совпадения случайны.

Глава I Знакомство

Позабытая привычка заменять чашкой крепкого кофе свой завтрак стала для него первым штрихом в той незнакомой картинке, которая едва начала прорисовываться в созна­нии человека, возвращающегося к нормальной жизни. Вернее сказать, решившего, что с этого утра все ста­нет, как прежде. Ему вдруг вспомни­лись давние занятия в клубе йоги, и непременное правило тех лет мед­ленно просыпаться, подтягивая носки ступней на себя. Плавно напрягать мышцы голени на вдохе, а потом икроножные на выдохе. Это неслож­ное упражнение пробуждения еще спящего организма было из той самой жизни, которая однажды внезапно исчезла, словно ее смахнул разгне­ванный результатом своей отврати­тельной работы художник. Спустя какое-то время он решил вернуться к той теме, и вот теперь начал делать по памяти набросок.

Ступни плавно двигались в такт едва заметному дыханию. Глаза закрыты. Внимание сосредоточено на поднимающейся по воображаемым энергетическим каналам пране. Эта абсолютная энергия наполняла все тело, а затем и разум. Вспомнилась методика сброса лишней энергии через стопы, оставляющей только необходимую порцию для разгона по меридианам. Как же это было приятно просыпаться, возвращаясь в ту жизнь, словно после глубокого и длительного забытья.

Впрочем, он был еще не в своей кровати. Да и своей квартиры у него не было. Пока не было. Зато имя не отнять. Сава. Как давно его никто так не называл. За последние годы он свыкся с новым… Даже не именем, а погонялом, приклеившимся к новень­кому в первый же день той жизни.

Память в деталях хранила этот момент перехода, когда его кто-то грубо подтолкнул на середину общей камеры и с лязгом захлопнул за спи­ной массивную дверь. В наступив­шей тишине он почувствовал на себе испытующие взгляды.

— Ты кто? — хриплый голос заставил его вздрогнуть.

— С-скворцов, — отчего-то заи­каясь отозвался он и уставился на обшарпанный пол.

— Да это Лимпопо какое-то, — расхохотался хриплый голос, — а зво­нили «мокрушник».

Вокруг загоготали на все лады, явно обрадовавшись новой мишени для насмешек. Впрочем, чей-то уве­ренный голос оборвал общее веселье, демонстрируя, кто тут главный.

— Не тарахти, Шкет. Он еще и до Лимпопо не дорос. Посмотрим…

Сава даже мотнул головой, пытаясь сбросить всплывшие вос­поминания. Они были еще сильнее йоги, но верилось, что это ненадолго. Привычно, наклонившись вправо, чтобы не зацепить головой верхние нары, он резко вскочил. В незнакомой комнате было тихо и спокойно. Через щель между задернутыми шторами пробивался дневной свет. Похоже, он проспал до обеда… Эта мысль была удивительно приятной.

— Как в старые добрые вре­мена, — промелькнуло в сознании. — Еще бы вспомнить над чем он работал всю предыдущую ночью.

Длинные пальцы сделали при­вычное движение, словно он в задум­чивости покрутил колонковую кисть. К нему возвращалась та далекая забы­тая жизнь. И, прежде всего, нужно сварить кофе. Оно должно быть в этом доме. Ну, не может быть, чтобы именно в это первое утро его не было. Оглядевшись, он нашел теплый халат. Накинув его, с любопытством отпра­вился изучать «новый мир».

На кухне его пытливый взгляд сразу отметил узор тонкого тюля, сквозь который дневной свет заливал все пространство. В интерьере чув­ствовалась заботливая женская рука, которая трудилась не спеша, уде­ляя слишком много времени деталям. Мужчины на это не способны — они охотники по сути.

— Пусть она любит кофе, а не чай, — взмолился внутренний голос Савы. — Ну, пожалуйста!

Именно за той дверцей шкафа, куда бы он сам поставил пакет с арабикой, оказалась ручная кофе­молка. Старинной работы, с потер­тыми боками и большой изогнутой ручкой. Она словно сама удобно при­мостилась на животе, прижимаемая одной рукой, а другая начала молоть кофе. За окном застыл яблоневый сад. Занесенный снегом по колено, с голыми черными ветками, он впал в глубокий сон, ожидая весну.

— Братан… — улыбнулся гость, разглядывая классическую русскую картину, — мы одной крови.

На душе стало удивительно хорошо и спокойно. В последний раз такое ощущение накрыло его грешную душу, когда он расписывал тюремную часовенку… Это показалось таким забавным, что он рассмеялся.

— Скажи кому, не поверят. Романтичный зэк вспоминает счаст­ливое время на зоне… Врешь. Он уже вернулся. И за это первая чашечка кофе!

Монотонный шорох кофемолки располагал к воспоминаниям или раз­мышлениям. Именно поэтому старая машинка ждала своего часа в шкаф­чике у окна. Тут же стояла маленькая медная турка, надраенная до блеска. Ровно на одну чашечку. Кто-то любил пить кофе в одиночестве. Что же, не будем нарушать традиций.

Керамическая плита покорно покраснела, демонстрируя свои воз­можности. Бывший зэк невольно задержал ладони над туркой, вбирая приятное тепло. Январь, а на чужой даче уютно и тепло. Горка только что помолотого кофе не собиралась погружаться в пучину готовой заки­петь воды. Весь секрет его любимого метода приготовления божественного напитка состоял в том, чтобы не раз­мешивать кофе в воде, а ждать, когда доведенная до кипения вода ста­нет поглощать его. Нужно было пой­мать грань перехода, и не дать заки­петь воде. Она начнет медленно, слой за слоем впитывать в себя мелко помолотый порошок, который начнет томиться в под тающей шапкой.

Несколько минут ожидания воз­награждают жаждущего финальным аккордом — в центре появляется свет­лая пенка из мельчайших пузырьков. По ее картинке Сава всегда угады­вал, что готовит ему день грядущий. Когда-то у него в памяти хранилась целая библиотека этих пенных обра­зов. Большинство из них были про­верены многократно, и не подводили ожиданий. Сегодняшняя была одной их них — образ пирамиды в древней столице индейцев майя Паленке.

Как давно это было… Хранимое в глубинах памяти вдруг вырвалось на поверхность, и картинки пятнад­цатилетней давности закружились, словно снежинки в метель. Тогда ему повезло, подающий надежды худож­ник получил работу в крупной торго­вой сети Москвы. Да что там столицы, всей страны. Торговая сеть «Паленке» была первым в России ретейлером такого масштаба. Только в столице два десятка магазинов. И в каких местах! Свои склады, своя логисти­ческая компания, свой банк, своя охранная фирма, свои представитель­ства в Нью-Йорке, Лондоне, Милане, Париже, Гонконге, портовый терми­нал в Хельсинки… Хозяин этого тор­гового холдинга имел авторитет «креативщика» — искал ребят, способных реализовать его фантастические идеи. Бесцеремонно отсеивал пустышек, но кого брал в команду хорошо платил и требовал. Счастливое было время.

Кофе получился отменный. Возможно, это только показалось изго­лодавшемуся за девять лет зоны быв­шему художнику, но знак пирамиды «Змеиного города» только усилил это впечатление. Дмитрий Орлов, хозяин «Паленке», тоже был фанатом кофе. Саве вспомнилась их первая встреча. Дмитрий Николаич сидел в большом, со вкусом обставленном кабинете кра­сного дерева и слушал джаз. Как вы­яснилось позже, он был просто фана­том джаза и даже крепко дружил с лидером известной в то время группы «Дикая Дэзи». На их концерты иногда ходил и Сава. Они были одного воз­раста, примерно одних взглядов на современный интерьер и оба увлека­лись джазом. Это решило вопрос об испытательном сроке в «Паленке» за пару минут.

Фруктовые нотки кофе наме­кали на гватемальский Бурбон. Хотя, это могло быть и не совсем так. Сава давно забыл вид и вкус насто­ящих зерен этого сорта. Да и зна­токов кофе, как и любителей хоро­шего вина, коньяка или виски немало. Некоторые предпочитают свой купаж, терпеливо подбирая для него компо­ненты. Если это был такой купаж, то придумал его мужчина или женщина с сильным мужским характером. Рано или поздно, они встретятся и непре­менно обсудят версию гостя за чаш­кой кофе.

Скорее всего он не случайно оказался на этой Подмосковной даче. Как не раз бывало за послед­ние девять лет, бывшего художника передавали из рук в руки. Выполнив какую-нибудь работу, он получал следующую. Очевидно, сопровожда­емый подобием рекомендательного письмом. Зона живет по своим поня­тиям, гарантированных силой и под­держивающих заведенный поря­док. Таким же образом «откинувше­гося» зэка доставили по накатанной дорожке на Подмосковную дачу из-под Красноярска. Молчаливый водила с короткой стрижкой сделал свое дело и вместе со своим внедорожни­ком исчез. Пять ночевок и три с поло­виной тысячи километров слились в калейдоскоп заснеженных дорог, вековых сосен и примитивного шан­сона. Желания свернуть с этой дороги и жить по своим правилам у Савы не было. Как не было у него ни дома, ни денег, ни человека, который захо­тел бы приютить его. Он иногда рисо­вал себя в воображении выпавшим из обоймы патроном. Мог бы выстрелить, да не из чего и не в кого. Вместе с кофе закончилось и желание размыш­лять на эту тему.

Взгляд скользнул по кухне и уперся в пульт от телевизора, кото­рый весело откликнулся на прикосно­вение к красной кнопке. Каналов было много, но все они были какие-то без­вкусные: ток-шоу домохозяек, одно­образные сериалы, дешевая кулина­рия, политические интриги, спортив­ные байки, биржевые прогнозы… Не случайно размер экрана был сопо­ставим с чайником, очевидно, поль­зовались им не чаще. Внезапно что-то привлекло внимание бывшего зэка. Это был криминальный репортаж в стиле девяностых годов.

На светофоре расстреляли машину какого-то бизнесмена Пас­сажирское окно было продырявлено десятком пуль, а водитель не постра­дал. Сава отметил аккуратность и куч­ность черных дырочек. Скорее всего, «водиле» повезло лишь потому, что стрелял профи, причем из мощного оружия. У несчастного бизнесмена не было шансов — стреляли из соседней машины, остановившейся у пешеход­ной «зебры» по сигналу светофора. Непонятна была жестокость киллера, с такого расстояния посадить пулю в висок мог и новичок. Жертва была пристегнута к сидению в паре метрах от стрелка, словно козленок при охоте на тигра. Причем репортаж был из какого-то подмосковного городка, даже не столица. Что-то тут было не так. Опять вернулись девяностые?

Размышления оборвались, когда на экране появилось фото жер­твы. И без надписи крупными буквами художник узнал солидного, даже груз­ного мужика за сорок. Это был хозяин «Паленке» Дмитрий Николаевич Орлов…

Кофе не соврал. Вот к чему появилась та пирамида из «Змеиного города». Каменный диск календаря майя еще две тысячи лет назад все это предсказал. «Умей читать знаки», не раз повторял смотрящий на зоне под Красноярском по кличке Хан. Судьбе отчего-то было угодно, чтобы их пути пересеклись. Криминальный автори­тет словно ждал там бывшего худож­ника. Встретил и проводил тем же напутствием. Они никогда не корешились, но какая-то незримая ниточка меж ними была, и это уважали осталь­ные. Причем первую встречу никто бы не смог назвать дружеской.

Когда новенькому собрались устроить поверку и перекрестить в «Лимпопо», смотрящий резко обо­рвал эту затею. Не то, чтобы это было не по понятиям, просто авторитет до такой шушеры не опускался, на то шестерки имелись. Впрочем, Хан сам принял экзамен достаточно строго, так что зуб на новенького никто не поимел. Просто два «быка» поставили перед авторитетом бывшего худож­ника и без лишних слов приступили к делу. Один сбил на колени, другой стал душить. Лишь когда Хан подал сигнал, едва живого новичка отпу­стила. Тут, словно случайно, в камеру ворвались трое «вертухаев» наводить порядок. Новенький повел себя дос­тойно, ни жалоб, ни угроз, все принял, как должное.

— Что молчишь? — с любопыт­ством заглянул ему в глаза Хан.

— Пику вам, — огрызнулся новенький.

— Это кому пику-то? — пере­спросил авторитет.

— Так мой дед всегда говорил.

— И кто у нас дед?

— Никанорыч, из Козыревки.

— Так ты козырной? — братва загоготала.

— Нет. Это деревенька под Смоленском.

— От Минского шоссе далеко?

— Через Ручьевку верст пять

будет.

— Земеля, значит… — братва выжидающе притихла, — Ну и с кем пикировался Никанорыч?

— Мне дед за родителей был, — неожиданно разоткровенничался Сава. — У него газета одна была. «Правда» за 10 мая 1945 года. Когда туго приходилось, он доставал ее из сундука и разворачивал на столе. Посмотрит-посмотрит, потом треснет кулаком, да гаркнет — «пику вам»! Вот и я так.

— Мне, стало быть?

— Перед смертью — любому.

— Уважаю, — тихо прокоммен­тировал Хан.

Все молчали, ожидая решения смотрящего. Никто бы тогда за жизнь Савы и спичечного коробка не поста­вил, но обошлось.

— Ну, а чем на жизнь зарабаты­вал… Пика? — обратился авторитет к нареченному таким образом новичку.

— Художник я.

— О, как!

— Закончил Суриковское.

— Проверим. — оживился Хан. — Тебе прописаться полагается, но мы сирые. «Академиев» не кон­чали. Яви братве свою наколочку. Она и решит, малевать тебе или парашу чистить.

Он подождал, пока братва выскажется и добавил:

— Выбери сюжетец и смастери.

— Это как?

— А на своем плечике картинку сбацай.

— Какую?

— Чет! — авторитет только гля­нул на сокамерника, и тот без слов скинул футболку.

— Вот эту картинку со спины скопируй. Только поменьше. До таких размеров не дорос «ишшо».

— Иголку надо, тушь, зер­кало. — попробовал увильнуть Пика.

— Анестезию забыл, — ехидно добавил Хан, и братва загоготала. — Посмотри внимательно, — он кивнул на дракона, изображенного в прыжке, на огромной спине «быка» со стран­ной кличкой. — Завтра перед ужи­ном покажешь. Если братве не понра­вится, наколку Чет сам исправит.

Это был экзамен. Его нужно было сдать на отлично, иначе могли «опустить». Сава тогда выменял у соседей по шконке тонкую иголку и пузырек зеленки на обещание выполнить позже любую наколку. Примостившись у окна, сделал мини­атюру по памяти. Было больно, хоте­лось все бросить, но поговорка деда всегда выручала в таких случаях.

Перед ужином следующего дня братва придирчиво сличала полу­чившуюся миниатюру на воспален­ной с кровоподтеками коже щуплень­кого плечика и шикарную наколку на широкой спине Чета. Народ остался доволен, но все ждали решающего слова смотрящего.

— Ну, не зря тебя «хозяин» сос­ватал, — едва кивнул Хан. — Живи, Пика.

Эти воспоминания, как в калей­доскопе, промелькнули в памяти у Савы. Они еще были свежими, яркими и оставляли тяжелый отпечаток на душе. Возникло желание отыскать бутылку водки и заглушить всю эту мерзость, но бывший зэк сдержался. Не гоже начинать новую жизнь с пьянки. Фарту не будет.

Он пощелкал по каналам и опять наткнулся на репортаж о рас­стреле бывшего владельца торгового-финансового холдинга «Паленке» на перекрестке Подмосковного городка. Репортер взахлеб распинался о «новых девяностых», о беспределе преступности, приплетая сюда кор­рупционеров и разборки между оли­гархами. Вдобавок он сообщил, что в СМИ просочилась информация от достоверного источника в следст­венной группе. Оказалось, что есть запись с видеокамер злосчастного перекрестка, на которой отчетливо виден номер седана, из окна кото­рого прозвучало несколько коротких автоматных очередей. Объявленный средь бела дня план «Перехват» при­вел лишь к тому, что в соседнем дворе был обнаружен тот самый седан. В салоне «следаки» нашли «калаш», с пустым рожком и сотовый, с SIM-кой, зарегистрированной на бомжика. Ни отпечатков пальцев, ни следов обуви, ни биоматериала с образами ДНК отыскать не удалось. Висяк, одним словом.

— Уже слышал? — уверенный женский голос прозвучал так неожи­данно, что Пика вздрогнул, по при­вычке втянув голову в плечи и быстро зыркнув по сторонам глазами. — Не боись, свои.

Он медленно оглянулся. В две­рях кухни стояла стройная женщина со строгим худощавым лицом и корот­кой стильной стрижкой. На вид ей было лет двадцать пять, но судя по взгляду, можно было добавить еще десятку.

— Я тут… Позволил себе кофе сварить…

— Ты всегда такой робкий? — усмехнулась дама. — Серьезные люди поручились за тебя. Это дорогого стоит в наше время.

— Это весьма лестно, суда­рыня, — успокоился наконец-то Пика, — а в чем суть рекомендации? Если не военная тайна, конечно.

— А ты из военных? — вопросом на вопрос ответила незнакомка.

— Никак нет, мой генерал, — подал голосок Сава, давно не общав­шийся с женщинами, но старые привычки быстро возвращались. —

Надеюсь мой гражданский вид вас не смущает.

— Кстати, о внешнем виде, — она продемонстрировала ему фир­менный пакет кого-то магазина. — Тут пара комплектов. В парадном нужно будет сделать фото. Сегодня.

— Дело заведете?

— Не боись. Тебя ж оформить надо, а то непонятно кто.

— Осмелюсь представится, пре­красная незнакомка. Сава Васильевич. Как вас величать?

— А ножкой шаркнуть? — жен­щина проигнорировала его вопрос. — Оставь это для курсисток, Пика. Мне нужен партнер. Для серьезного дела. Бабки хорошие. Чтобы их поднять, профи нужен.

— И в чем суть вопроса? — гость вальяжно закинул ногу на ногу, так и не встав навстречу даме.

— Еще не догадался?

— Будем брать банк, пострели­вая в разные стороны?

— Не отстрели себе чего-нибудь.

— Тогда кофейку…

Она рассмеялась, театрально откинув назад изящную головку и демонстрируя красивые зубы. При этом взгляд остался холодным и цеп­ким. У Пики появилось дискомфортное ощущение какой-то суетливости, желания что-то непременно делать, пусть и бестолково. Так всегда было на зоне в момент надвигающейся опа­сности. Интуиция предупреждала его, и он знал, что самым верным средст­вом обороны перед заведомо сильным противником, была своя игра. Любого уровня и формы. Главное, первому начинать и жестко вести свою партию.

— О, предупредительный выстрел, — наугад ответил бывший зэк и понял, что попал в точку.

Он догадался по мимолетному жесту руки собеседницы, что она владеет техникой внушения. Такие мастера попадались ему на зоне. Годами с утра до ночи они оттачивают свой дар, доводя до совершенства. Обычно эти спецы начинают шутли­вый разговор, чтобы прощупать жер­тву, а когда определяются, кто перед ними, начинают атаку с подобного приема. Она промолчала, не отрывая взгляда и, словно змея перед броском, начала скручивать длинное тело в напружиненные кольца.

— Вам пойдет татуировка ана­конды на левой лопатке, — нео­жиданно для самого себя выпалил художник. — Цветной тушью с полу­тонами… Во время танца в открытом платье при свечах вы будете неотра­зимы. Как специалист, могу утвер­ждать, что женская кожа намного нежнее мужской, и при особой тех­нике дает удивительный результат. Если поработать с тотемным живот­ным, вы будете неразделимы.

— Браво, Пика! Ты угадал.

— Именно на левой лопатке, — как ни в чем ни бывало, продолжил бывший зэк. — Модельеры отчего-то чаще обнажают левое плечо, и муж­чины привыкают к этому. Но, — он сде­лал интригующую паузу. — Когда вы внезапно обернетесь к нему, эффект будет совершенно неожиданным. Ибо застать противника врасплох — поло­вина успеха в любом деле… О цене не беспокойтесь. Это пойдет в уплату за мой кофе, взятый без спросу.

— Болтун. — она спрята­ла коготки. — Где занимался психотехниками?

— У меня было девять лет на самообразование.

— На зоне?

— Не университет, но семь ког­нитивных процессов и их взаимосвязи немножко познал.

— Да ты коварен, Парамоша…

— Не корысти ради, а только волею, пославшей мя жены, — попы­тался подыграть ей Сава.

— Которую ты замочил? — тут Пика понял, что крупно подставился, до сих пор не пожелавшая назвать свое имя дама, выманила его из убе­жища и врезала под самый дых.

— Дык, я ж мокрушник… — он едва сдержал рвущийся наружу гнев от нахлынувших воспоминаний. Фраза деда Никанорыча и тут выручила. Все девять долгих лет желание отомстить за наглое ложное обвинение в убий­стве помогало выжить Пике на зоне, укрытой в глухой Красноярской тайге.

— Ну да. — ухмыльнулась любительница русской литературы. — И братва тебя за это уважала.

— Готов зарезать всех слуг и лошадей ее кареты, — Пика уже был в седле.

— У вас там был драмкружок?

— А то? Правда, меня на роль Офелии худсовет не утвердил.

— Акцент подвел?

— С акцентом беда, мой генерал.

— Возможно мы вернемся к этой теме. — она мягко отступила, запом­нив слабое место бывшего зэка. — Так что ты там говорил о кофе?

Глава II Золото «Паленке»

Кофейная церемония оказалась продолжительной, а с учетом пакета из супермаркета, принесенного дамой с короткой стрижкой, весьма прият­ной для бывшего зэка. Разнообразные нарезки быстро заполнили кухон­ный стол узорами, достойными кисти известных фламандцев, а бутылка коньяку в центре, словно Эйфелева башня, добавила привкус романтизма с авантюристическим акцентом.

После второго тоста Сава уже был на «ты» с Диной, и она открыла ему прикуп. Оказалось, что за те девять лет, что Пика потратил на изучение традиций и националь­ных особенностей зоны, с торговым холдингом «Паленке», где он успел потрудиться, произошли серьезные изменения.

Лет семь назад хозяин свер­нул торговую деятельность, закрыв магазины и распустив весь персо­нал. Ходило несколько версий о при­чинах такого резкого поворота — падение прибыли при насыщении рынка, войны с конкурентами, терки с «крышей» … Так или иначе, Орлов перепрофилировал свой бизнес с ритейла на аренду. В этом был резон, поскольку цены на столичную недви­жимость серьезно подскочили, а при­быль была стабильной, не зависящей от капризов ритейла, санкций и тамо­женных проблем. Оставив маленький офис с десятком менеджеров, в обя­занности которых входил поиск арен­даторов и контроль за ежемесячной арендной платой, Орлов переехал в Лондон. Волею судеб хозяин торго­вой империи переквалифицировался в рантье.

— Не похоже на Дмитрия Николаевича, — мотнул головой художник, — это был танк высокой проходимости, который все время должен побеждать.

— Ты его хорошо знал? — Дина с намеком кивнула на опустевшие рюмки.

— Корешиться мне было не по рангу, — он плеснул коньяку, — но, если шеф был в офисе, мы всегда что-то обсуждали.

— Джаз?

— У тебя на всех такое досье?

— Если нужно…

Они чокнулись. Хороший коньяк всегда помогал в разговоре.

— Орлов поднялся в девяно­стые? — между делом поинтересова­лась дама, отыскивая взглядом тонко нарезанные ломтики сыра с большими дырками.

— Я пришел в «Паленке», когда у них было всего три магазина, а начинал он с кооператива какой-то электроники.

— Лихое было время?

— Да… Кроме торговли у пред­принимателей был «второй фронт», но Орлов везде успевал. Как-то я сам попал на его терки с «солнцев­скими», — художник отложил вилку. — Мы с шефом обсуждали новый инте­рьер мебельного отдела в торго­вом центре на Профсоюзной, когда прибежал перепуганный охран­ник. Граблями размахивает, а ска­зать ничего не может. Орлов на пар­ковку, а там десяток джипов с брат­вой. Настоящий десант. Шеф спро­сил старшего. Вышел качок с центнер. Так он его своим животиком к бамперу придавил и что-то шепнул на ушко. Пока тот по мобильнику с кем-то тре­пался, мы вдвоем стояли без охраны. Я чуть анализы не сдал. Наши минут через пять прилетели. С генералом во главе. Тогда нашим ЧОП-ом охраны отставной «ГБ-шный» генерал заправ­лял. «Солнцевские» свернулись в три секунды.

— Тогда за героя!

— Не ерничай. Это я к тому, каким был Орлов. Его только зава­лить можно, но не запугать… Ну, вот и накаркал.

— Значит, его уважали?

— Было за что. Хотя, за всех не скажу. Характер у него тяже­лый был, что не так, мог сразу выг­нать. Помниться один «топ» из «Электроники» не доработал в пер­вый день и до обеда.

— Да, ладно.

— Зуб даю. Он решил «пропи­саться» в первый же день. Ну, хотел, как лучше. У нас тогда департамент «Электроники» на четвертом этаже был. Мужик не стал вникать в особен­ности компании, и начал названивать «топам» по справочнику и звать «на симпозиум». Звонит Генеральному «ДОФИН»…

— Дофин — это наследник пре­стола во Франции, — удивилась Дина.

— Нет. «дОфин» — это сокра­щенно «Дмитрий Орлов Финанс». Была такая фирма в Холдинге «Паленке», которая являлась реаль­ным собственником всего имущества и контролировала все финансовые потоки. Генеральные директора меня­лись, а фактический владелец был

один — Орлов.

— О как!

— Так вот. Звонит новенький «топ» Генеральному на второй этаж, в ВИП-зону, а у того в кабинете что-то обсуждали с Орловым. Трубку берет Дмитрий Николаевич (он любил при­калываться), выслушал и говорит:

— Так я сейчас поднимусь.

— И?

— Поздравил новенького с досрочным окончанием испытатель­ного срока и при нем позвонил в отдел кадров, чтобы до обеда офор­мили увольнение.

— Прямо как в анекдоте: рас­стрелять до обеда, а обед отдать детям.

— Ты из ЧК, что ли? — мигом протрезвел Пика.

— Нет. У меня сугубо коммерче­ский интерес.

— Если ко мне, то кроме чужого халата и старых джинсов ничего нет.

— Сава-Сава… В наше время ценится точная информация и особые навыки.

— Твой портрет за полчаса нарисую, а номера счетов или коды кредиток Орлова никогда не знал.

— Объясняю, — женщина с карими глазами строго взглянула на бывшего зэка. — Когда Орлов уехал на ПМЖ в Англию, суммарная площадь его магазинов и торговых центров составляли более ста тысяч квадрат­ных метров. Заметь, все были в соб­ственности. Семь лет назад их общая стоимость оценивалась от одного до полутора миллиардов долларов США!

— Он был не из тех, кто кинулся бы покупать замки в Шотландии.

— Верно. Орлов передал свою собственность в оперативное управ­ление компании «ИНФАНТ», руко­водил которой бывший сотрудник «Паленке» Васильков.

— Помню такого. Был замом в «Паризьен». Судя по тому, что он работал долго, Орлов ему доверял.

— Пару лет назад Васильков с какой-то целью переоформил все сда­ваемые в аренду площади в собствен­ность офшорной компании Crazy Dazy International Limited в Гонконге.

— На сколько я помню, Орлов всегда прятал недвижимость в какую-нибудь неприметную фирму, и все сдавал в аренду торговым площадкам своего Холдинга. Это был его личный доход, а «Паленке» была верхуш­кой айсберга. На виду у покупателей, налоговиков, бандитов и конкурентов.

— Crazy Dazy приносила еже­месячный доход более восьми «лимонов».

— Если цифры верные, то выхо­дило чистыми семь с половиной в месяц, девяносто в год или девять процентов годовых с «ярда».

— Быстро считаешь…

— Орлов никогда не складывал пиастры в сундучок, он был мастак придумывать идеальные денежные машинки. Интересно, сколько наши банки сегодня дают на такой депозит.

— Если рисковать, то около двух процентов годовых, Сбербанк даст чуть больше одного, а в Европе полпроцента поискать придется.

— Значит эта «машинка» мно­гим не давала покоя. Имея стартовый капитал, можно сляпать «жигуленка», а тут целый «Феррари». К ней разные ручонки тянулись. Хотя бы отщип­нуть. Орлов не прогнулся, вот его и убрали. Интересно, зачем он вер­нулся в Москву. Пугала перспектива повторить судьбу Березовского?

— Нет. Прошлым летом вдруг выяснилось, что вся столичная недви­жимость была переоформлена с ком­пании Crazy Dazy в собственность кипрской офшорной компании Circe, собственником которой был господин Джонсон с Соломоновых островов.

— Думаю, это не инициатива Василькова. Если Орлов доверил ему оперативное управление своими акти­вами, то он его держал очень крепко, и Васильков никогда бы не рискнул.

— Уверен? — засомневалась

Дина.

— Просто нужно было знать Дмитрия Николаевича. Здесь что-то другое.

В задумчивости Пика взял со стола приглянувшуюся тарелку и стал методично ее освобождать. Женщина снисходительно улыбнулась и подо­двинула к нему еще одну. Бывший зэк не заметил иронии, быстро поглощая давно забытую пищу. Дина отщип­нула виноградинку и, чтобы не отвле­кать его от приятного процесса, нена­вязчиво продолжила.

— Есть информация, что Орлов мог срочно перепрятать свою собст­венность из-за бракоразводного про­цесса в Лондоне. Ты будешь смеяться, но к тому времени открылось, что его вторая жена, через своих адвокатов, втайне уже провела бракоразвод­ный процесс в Москве. Орлов потерял несколько столичных квартир, шикар­ный особняк на Рублевке, какие-то незначительные сбережения…

— Он не знал о том, что его

развели?

— В обоих смыслах этого слова, — женщина откинулась на под­ушки кухонного дивана и гордо заки­нула ногу на ногу. У нее были краси­вые карие глаза.

— У меня такое впечатление, что ты к этому приложила руку, — Пика пристально посмотрел в глаза женщине с короткой стрижкой.

— Нет. Я просто порадовалась за умную жену, которая смогла хоть как-то наказать олигарха.

— Если вспомнить, что в том же Лондоне жена бывшего губерна­тора Чукотки отсудила у него почти половину из честно заработанных в России 11 «ярдов», то можно объя­снить такие экстренные меры Дмитрия Николаевича. У него был особый нюх на деньги и все, что с ними связано. Многие сотрудники называли его «Великий Орлов»… Вот с Екатериной ему не повезло.

— Слушай, почему ты его все время оправдываешь? — вспыхнула женщина с карими глазами.

— Тебе не кажется, что мы похожи на ворчливых супругов, про­живших лет тридцать вместе? — искренне рассмеялся Пика.

— Набиваешься в родственники?

— Нет. Просто хороший коньяк это призма времени.

— Не припомню автора этой цитаты, — на ее идеальном лбе мель­кнула морщинка.

— Дарю, — и он щедро плеснул в рюмки. — Так что решил высокий суд в Лондоне?

— А ты как думаешь?

— Адвокаты несчастной супруги доказательств суду предоставить не смогли, а вот причины могло быть две. Орлов всех обыграл или его кто-то умело направил в хорошо подготов­ленную ловушку. Если глубоко разо­браться в психологическом портрете клиента…

— Можно играть с ним, опере­жая на несколько ходов.

— Тогда у меня вопрос, — Пика прищурился, — Васильков жив?

— Он уехал из России прошлым

летом.

— Уехал до возвращения Дмитрия Николаевича или после?

— Точно не знаю. — Дина чуть отвела взгляд и поправила приче­ску. — Возможно, после.

— Тогда точно это сделал не Василек.

Они помолчали, с удивлением заметив, что за окном спустились

сумерки. Дина не стала зажигать на кухне свет, а достала две витые кра­сные свечки. Сразу стало уютнее. Молчать долго художник не мог, ему очень хотелось разобраться в стран­ной ситуации.

— Я не понимаю, — Пика резко отстранился от стола, — для кого устроили сегодняшнюю показуху. Если это месть за непослушание или успешно проведенную Орловым опе­рацию на опережение, то в любом случае собственником остался преж­ний хозяин всего добра «Паленке». Тогда организовали бы аварию на скользкой дороге с грузовиком, и дело с концом. Зачем так шуметь и риско­вать? Менты теперь землю рыть будут, на них репортеры и начальство нава­лится со всех сторон

— Сав, а мне нравится твоя логика, — она подняла рюмочку с заигравшим при свечах темно-кра­сным напитком. — Какова версия?

— Обывателю усиленно наме­кают на каких-то диких бандитов из лихих девяностых. Всю машину изре­шетили из «калаша». С двух метров. Водила сидел за несчастным Орловым, и ни царапины. Так мог сработать только профи. А зачем ему подстав­ляться? Стало быть, заказ был именно такой.

— И какая цель?

— Шумихой обычно отвлека­ют от главного. Возможно, цейтнот. Кто-то близко подобрался. Вот и пытаются сбить со следа, подставить кого-нибудь…

— Стоп! — Дина подняла указа­тельный пальчик с маникюром темного лака. — А, ведь, ты прав. О панамской Circe стало известно случайно. В прош­лом августе наш ЦБ отозвал лицен­зию у банка «Столичный гарант», где были счета «ИНФАНТ», через кото­рые Васильков работал с Crazy Dazy и клиентами. Ему пришлось открывать счета в новом банке. При оформле­нии документов он узнал, что владе­лец московской собственности поме­нялся. Якобы Орлов переоформил все сертификаты своей недвижимости на господина Джонсона из Соломоновых островов. При этом акции «Дэзи» ока­зались у владельца офшорной ком­пании Circe на Кипре. Цена сделки десять тысяч долларов. Налог и пош­лина оплачены. По просьбе нового владельца, Crazy Dazy продолжила выполнять только переадресацию финансов и отчетности. За неболь­шую сумму. Никого не смутил то факт, что актив, приносящий ежемесячно не менее семи «лимонов» продан за десять штук. Все выполнено согласно добровольному желанию участников сделки и оформлено строго по закону.

— И фотография господина Джонсона в договоре отсутствует. Только подпись.

— Ты зна-ал… — пропела

ангельским голосом женщина с карими глазами.

— Меня смущает тот факт, что у Орлова был свой банк в рамках Холдинга. Через «Багратион» прово­дились все расчеты с торговыми пло­щадками «Паленке», зарубежными офисами, финансировались закупки на склады, велись расчеты с персона­лом через его пластиковые корточки. Он его что, тоже продал?

— Ты знал. — повторила жен­щина с короткой стрижкой.

— Тогда этот рейдерский захват очень похож на месть разъя­ренной жены, оставленной без поло­вины от миллиарда долларов, кото­рую ей должен был бы присудить Лондонский суд. Рискну предполо­жить, что Орлов примчался в Москву по вызову Василька, сразу после того, как тот узнал о сделке с господином Джонсоном.

— Точной даты приезда не знаю.

— Уверен, что так и было. Потом Дмитрий Николаевич устроил публичную порку всем менеджерам «ИНФАНТ» и выгнал без выходного пособия. Во главе с Васильком.

— Добавлю, только, что была создана новая фирма «ОРЕОЛ», объ­явившая, что будет бороться за воз­врат собственности Орлова, так как считает себя правопреемницей «Паленке». Ее адвокаты начали сту­чать во все двери и звонить во все колокола, пытаясь доказать неза­конность сделки с новым владельцем недвижимости. Орлов приказал вос­станавливать документы на собствен­ность, и улетел в Лондон.

— Сдается мне, что это еще не конец истории, — увлеченный Сава неаккуратно наполнил рюмочки.

— Представь себе, что не прош­ло и месяца, как в офис «ОРЕОЛ» нагрянул ОМОН с группой следовате­лей из Чечни. Оказывается, в одном из схронов боевиков вместе со скла­дом оружия и взрывчатки обна­ружили документ, подтверждаю­щий факт финансирования фирмой «ОРЕОЛ» незаконных бандформиро­ваний. Бланк и печать были подлин­ными. Согласно постановлению про­куратуры, изъяли всю документацию

и опросили сотрудников.

— Но ничего не нашли.

— Не подсказывай, — она заи­скивающе улыбнулась. — Лучше под­умай, куда Орлов мог спрятать бумаги, ведь они ему теперь ни к чему.

— Так во-от зачем я здесь… И тебе не дает покоя «золото Паленке».

Глава III Портрет

Пика просыпался тяжело, словно выбирался из глубокой черной ямы. Вновь и вновь заставлял себя карабкаться вверх к свету, и опять соскальзывал. Привычка просыпаться по строгому расписанию зоны про­чно засела где-то в подкорке, но тело не слушалось. Разомлевшее от дело­вого ланча, перешедшего в романти­ческий ужин, оно цеплялось за любую мелочь, убеждая сознание остаться в том блаженном состоянии, когда можно бесконечно наслаждаться сво­бодой, вкусной едой и соблазнами красивого женского тела. Всю дорогу из Красноярской тайги бывший зэк строил планы возвращения к позабы­той прежней жизни, но все варианты разом рухнули от встречи с Диной. Простые инстинкты легко преодо­лели сопротивление разума, задвинув в какой-то дальний угол казавшиеся теперь наивными прожекты по поводу новой жизни.

Какой-то наглый голос в созна­нии посмеивался над робкими попыт­ками проанализировать ситуацию, расставить акценты, наметить план действий. Этот голос напоминал уве­ренные интонации авторитета по кличке Хан. Они были просты и очень логичны, потому казались единствен­ной правдой жизни: «Живи сейчас, бери лучшее, читай знаки»

Наверное, поэтому Хана все признавали лидером. Он подчинял себе окружающих не столько физи­ческой силой, которая ощущалась в каждом его движении, сколько изну­три, точно угадывая проблемы собе­седника, тут же давая им четкое опре­деление и дельный совет. Он помогал ответить на самые важные вопросы, терзающие душу, или наладить нелег­кий быт в лагерной зоне, затерянной в глухой тайге.

— Не надейся, что тебя там ждут, — напутствовал он Пику на про­щание. — Не строй иллюзий, что ты кому-то нужен. Живи сам, читай знаки и прикуп будет в масть.

С этим трудно было спорить, а, скорее, просто не хотелось. Было острое желание впитывать в себя удо­вольствия, которых ты был лишен целых девять лет. Сознание того, что за окном спит, утонув по колено в снегу, яблоневый сад, и ты, если захочешь, можешь в любой момент выскочить на крыльцо и пробежать по этому нетронутому снегу. Никто не окликнет, не вскинет автомат, не выстрелит в спину. Сознание того, что это можно сделать сколько угодно раз, и рождало ощущение свободы. Пьянящей и поглощающей все мысли о чем-то ином.

Незнакомый запах женщины еще остался в смятых простынях, и можно было перекатиться на ту поло­вину широкой кровати, где она еще недавно спала. Обнаженная, доступ­ная и фантастически притягательная. Даже в ее отсутствие нечто витало рядом. В такие минуты верилось, что эзотерики не зря говорят о менталь­ном или астральном телах человека. Они не покидают обоих после близо­сти, ибо духовное выше физического. Просто об этом мало кто рассуждает. Наши иные тела тонкого плана можно еще долго ощущать, но это доступно тем, кто не торопится.

Неожиданно возникло жела­ние проверить холодильник. О, это было привилегией только свободного человека, и Сава решил немедленно проверить, доступно ли это ему. Он резко вскочил с кровати, отметив про себя, что еще по привычке наклоняет голову, чтобы не зацепить верхние нары. Это показалось таким забав­ным, что бывший зэк рассмеялся. Не став искать халат, наспех брошенный где-то вчера, он голышом прошлепал босиком на кухню.

Чудо цивилизации тихонько заурчало, едва Пика открыл пухлую белую дверь. На внутренней стенке булькнула минералка. Ее живитель­ная влага скользнула внутрь, принося удивительное наслаждение. Тарелки с остатками вчерашнего пиршества были аккуратно накрыты и расстав­лены стопочками заботливой женс­кой рукой. Бывший зэк жадно откры­вал каждую и что-то отправлял в рот. Совершенно по-детски радуясь тому, что он вправе сделать это сколько угодно раз, не контролируя, что или кто находится за спиной.

— Боже, какое счастье! — мель­кнуло в сознании бывшего худож­ника. — Живи сейчас, бери лучшее, читай знаки…

Вот она долгожданная свобода.

От этой мысли хотелось кататься по полу и поскуливать от охватив­шего чувства, названия которому так никто и не придумал, ибо правильно сформулировать смог бы только тот, кто девять лет ни за что, ни про что, чалился на зоне в глухой тайге Красноярского края.

Неожиданный звук вырвал Пику из состояния эйфории. Незнакомая мелодия вызова сотового телефона была настойчивой. На тумбочке у кро­вати на большом экране блестящего аппарата подмигивали цифры номера входящего звонка.

— А-алле, — он вдруг расхохо­тался от промелькнувшей мысли.

— Ты чего там? — непривычный «электронный» тембр голоса Дины оборвал его смех.

— Да… Вспомнилась сценка из фильма про Ивана Васильевича, где он впервые увидел магнитофон. Вот я примерно также стоял и смотрел на этот экран. Это был твой номер?

— Мой. Извини, если разбу­дила. Часа через два приеду. Хотела спросить, тебе рыбу приготовить или мясо?

— И то, и другое! — опять рас­смеялся он.

— Сав, ты что, уже принял с утра?

— А можно? — он опять рассмеялся.

— Будешь баловаться, заставлю мыть посуду.

— Я ее начисто вылижу, — он не мог сдержать накатившей на него идиотской радости. — Чисто-пречисто. Чес-с-с слово!

— Ладно, — было слышно, как она тоже рассмеялась, — только дачу не спали.

Пика застыл над туркой, наблю­дая за процессом. Шапка свежемоло­того кофе медленно погружалась в готовую закипеть воду. Приближался момент истины. Когда на темном фоне начало разрастаться светлое пят­нышко пенки из мелких пузырьков, он перестал дышать, чтобы не вмешаться в предсказание. Через пару секунд картинка сложилась. Художник сразу догадался. Это был силуэт детской головки с волосами, стянутыми хво­стиком на затылке… Полинка!

Дочка была единственной ниточкой, связывающей бывшего зэка с тем, ушедшим в прошлое миром. Даже не ниточкой, а тоненьким едва приметным волоском. Еще не обо­рванным окончательно. На зоне он обычно гнал прочь мысли о Полинке-пылинке, чтобы от бессилия и злобы не поставить точку, ибо ничто реаль­ное их уже не связывало. А теперь вдруг те далекие годы явственно воз­никли из глубин памяти, растревожив его душу…

Он вырос в маленькой дере­вушке под Смоленском, где и школы-то не было. Ходил до десятого класса с тремя погодками в соседнюю Ручьевку. Все свободное время что-то рисовал, заполняя одиночество работай над пейзажами и портретами. Постепенно детское увлечение стало смыслом его жизни. Родители рано погибли. Дед заменил и отца, и мать, но рассказы­вал о них мало, только повторял:

— Жили всегда вместе и ушли вместе. Судьба.

Сава с детства любил закаты. Прощание со светилом всегда напол­няло его размышлениями о главном в жизни. Он забывал обо всем, погружа­ясь в какое-то гипнотическое состоя­ние, впитывая последние лучи солнца. Не то, чтобы это всегда были мысли о смерти. Нет. Просто в этот момент он не мог думать о чем-то поверхност­ном. Тонкая грань перехода из свет­лого мира в темный была подобием портала в мир иллюзий. Частенько именно так в его душе рождались замыслы новых картин.

Он оказался в Суриковском сразу после окончания Ручьевской школы, и первое время никак не мог обрести в шумной столице то душев­ное равновесие, без которого писать что-то стоящее немыслимо. Благо, ему везло на хороших учителей. То ли он находил их, то ли они высматривали пытливый взгляд собрата в толпе, но так было всегда. Константиныч, как первокурсники звали своего препо­давателя классической живописи, почувствовал это смятение и отпустил пацана на натуру вне плана. Так Сава открыл для себя Петрицу. Случай или судьба привели его на берег тихой речки Подмосковья, но в тот день появилась четкая уверенность, что когда-нибудь у него здесь будет свой дом.

Неожиданно для себя уверо­вав в свой талант, стал одним из пер­вых учеников. Потом — знакомст­во с однокурсницей Машенькой. Их бурный роман. Противостояние семьи столичного профессора, растившей умницу-красавицу не для какого-то аборигена. Их тайный брак и мытар­ства по обшарпанным съемным квар­тирам. Ее самопожертвование и его гениальные картины. Вечный поиск денег на холсты, краски и выставки. Вопрос пятилетней Поленьки к папе — «Мы что, нищие?» был послед­ней каплей. Они развелись. Маша с Полинкой ушли к теще, куда дорога для подающего надежды художника была заказана.

Потянулись серые будни полные одиночества и безденежья, но, одна­жды утром, заваривая кофе, Сава уви­дел знак пирамиды «Змеиного города» майя. В тот день его приняли на испы­тательный срок в «Паленке». И все закрутилось! Интересные проекты, работа до одури, хорошие деньги, командировки, недельные отпуска в Европу. Он даже построил свой дом на берегу маленькой речушки со смеш­ным названием Петрица. Было все, о чем мог бы мечтать любой молодой художник без родственников и связей в Москве. Не было только семьи. Сава скучал по дочке, и еще больше погру­жался в работу, чтобы заглушить эту боль.

Потом случилась странная исто­рия — Орлов срочно улетел в Лондон. Ходили слухи что ему угрожали. Руководство холдингом временно перешло к одному из Генеральных.

Он пытался играть роль шефа, но без­успешно. Жизнь в «Паленке» резко замерла, и каждый стал потихоньку заниматься своим делом. Сава взял отпуск, собрал свои картины и устроил выставку, окунувшись на пару недель в то удивительное время, когда можно думать только о живописи… Тогда-то и произошло еще одно событие.

Уже неделю он ночевал не в съемной столичной квартире, а в своем доме на Петрице, что обычно бывало крайне редко. Сава любовался закатами над речкой и думал о новых картинах. Строил планы и насла­ждался жизнью свободного худож­ника. Однажды за утренним кофей­ным ритуалом пришел знак. Детский профиль с волосами, затянутыми в узел на затылке.

Вечером назойливый звонок сотового телефона распугал все мысли о новой картине:

— Алле, — недовольно буркнул Сава.

— Извини, если не вовремя, — после некоторой паузы прозвучало в ответ.

— Маша?

— Спасибо что узнал, — в ее голосе чувствовалось волнение. — Смотришь на закат?

— Д-да, — он машинально мах­нул рукой, словно отгоняя наважде­ние. — Что-то случилось? Полина?

— Успокойся, Скворцов, — небольшая пауза подсказывала, что собеседница курит. — Бывшие жены иногда звонят просто так.

Она что-то хотела еще ска­зать, но сдержалась. В наступившей тишине был слышен шум города за окном, который словно говорил, что жизнь никогда не останавливается и течет сама по себе. Как вода в спо­койной Петрице.

— Смотришь на свой любимый закат? — он почувствовал ее груст­ную улыбку.

— Да.

— Скворцов, ты так и не нау­чился разговаривать с женщинами, — вспыхнула, было, собеседница, но сдержалась от дальнейших нравоу­чений. — Мы с Полей были на твоей выставке. Вот, собственно, почему и звоню.

— И как? — едва выдавил он из себя.

— Хорошо. Ты не изменил себе. Все такой же романтик.

Они помолчали. И чем дольше затягивалась пауза, тем томительнее она казалась.

— Я видела ее, — не сдержа­лась и первой нарушила молчание женщина.

— Кого? — он попытался сде­лать вид, что не понимает, о чем речь.

— «Девушку на пляже»…

У него перехватило дыхание. Картина «Девушка на пляже» была любимой работой Савы, он написал ее по памяти о их последней поездке на берег Петрицы. Они еще любили друг друга, но понимали, что раз­лука неизбежна. Это был день проща­ния. Они расставались со своей любо­вью, со всем, что связывало их шесть лет. Очевидно оба подарили тогда друг другу самые искрен­ние и нежные слова и ласки. Все это он выразил в картине «Девушка на пляже», и зрители подсознательно воспринимали это, не зная всей истории.

— Ты знаешь, — ее голос донес­ся, словно из прошлого, — Полина узнала меня на этой картине. Сразу. Едва увидела ее на выставке. Я ей никогда не рассказывала о нашем последнем дне на пляже, но она почувствовала. Потом всю ночь ребе­нок рыдал у себя в комнате и никого не подпускал к себе. А утром, когда муж уехал на работу, подошла ко мне и так нежно обняла, что у меня слезы навернулись. Я и не заметила, как она выросла. Мы долго стояли с ней обнявшись у окна. Потом она мне и шепчет:

— Тебя так никто не будет любить, как папа…

Потом они помолчали вдвоем, каждый по-своему вспоминая утерян­ное. Сава уловил намек на трудности во втором браке, но развивать тему не стал. В одну речку, нельзя войти дважды. За два года, прошедших после развода, он лишь несколько раз виделся с дочкой. Теща стояла насмерть, заградив своим мощным телом путь к «несчастной внучке от этого аборигена», и было ясно, как день, что никакая сила не сможет изменить отношение родителей к при­бывшему в столицу из Козыревки.

Прошел еще год, и в один пас­мурный день его арестовали на съем­ной квартире. Предъявили обвине­ние в убийстве бывшей жены. Как он ни брыкался, суд вынес строгий при­говор. Учитывая, что преступление совершено впервые и есть положи­тельные характеристики, Сава загре­мел не на всю пятнашку, а «только» на девять лет.

Позже, обсуждая случившееся с Ханом на зоне, Сава открыл для себя, что страна за двадцать лет перестрои­лась и стала жить по закону «человек человеку волк». Социальная справед­ливость и всеобщее братство оста­лось где-то в школьном прошлом. Все покупалось и продавалось, все стало платной услугой. Кучка беспринцип­ных людей с двойным гражданст­вом реализовала свои политические амбиции, дорвавшись до власти. Как всегда, чужими руками. Даже на зоне немалая часть осужденных разделила его судьбу. Возможно, когда-нибудь Сава сможет узнать, кто и зачем под­ставил его, но Хан сразу заявил, что в его истории замешаны деньги и сто­личная квартира родителей убитой Маши. К бабке не ходи.

Где и как воспитывалась Полинка после убийства ее матери, Сава так и не узнал. Все его письма вернулись в колонию с надпи­сью «адресат выбыл». Сейчас дочке должно быть восемнадцать. Кто он ей теперь? Единственное письмо, кото­рое художник получил на зоне, было от соседа по дому на Петрице. На его даче был пожар. Заключение поли­ции было коротким — бомжи залезли в пустой дом и были неосторожны с огнем. Все сгорело дотла. Сейчас никто и слушать его не станет по этому поводу. Выходит, что в той жизни от него не осталось даже воспоминаний, только «дела» в каком-нибудь архиве.

Нетронутая турка с давно остыв­шим кофе и пустая чашечка белого фарфора были безмолвными свидете­лями размышлений Савы Скворцова, сидевшего в чужом халате уютной дачи женщины с короткой прической и умным взглядом. Вчерашнее собы­тие уровняло их судьбы с Орловым. Они оба теперь ничего не значат в этой жизни. Странно, но Сава как-то по-особенному относился к Дмитрию Николаевичу. Они не были в друже­ских отношениях, но многие его слова и дела воспринимались, как настав­ления. Да и Хан, при всей сложно­сти их отношений тоже как-то по-оте­чески опекал бывшего художника. Возможно, судьба подобным образом компенсировала пацану из Козыревки потерю родителей в раннем детстве.

Вылить остывший кофе, кото­рый показал ему контур детского про­филя с волосами, затянутыми в узел на затылке, Пика не посмел. Перелил его в чашку побольше и стал проха­живаться по комнатам. Кроме кухни и спальни он еще нигде не был. На пер­вом этаже нашлась большая гости­ная и кабинет с библиотекой во всю стену. На втором этаже располагалась вторая спальня поменьше и комната, вполне подходившая для детской, но пустая. Сава вернулся в кабинет, где на солидном дубовом столе заме­тил фотографию пожилого мужчины среди березок. Снимок был явно ста­рый, но в новой дорогой рамке. Лицо мужчины бывшему художнику понра­вилось. Что-то в нем было привлека­тельное. Несколько минут Пика раз­глядывал его и понял, что борется с желанием нарисовать портрет с этой фотографии. Так у него иногда бывало. Только, вот, на зоне раздо­быть хорошую бумагу и карандаш стоило соответствующих услуг. Там царил бартер, а тут, словно нарочно, на столешнице лежала стопка фин­ской бумаги, а в приборе для писем отточенные карандаши.

Сава отбросил все сомнения и примостился у окна. Скромное полу­денное зимнее солнце не давало тени и не напрягало зрение. Увесистая книга в глянцевом твердом переплете стала мольбертом. Изголодавшиеся пальцы сами принялись за дело.

Через какое-то время он погрузился в работу настолько, что забыл где он и как сюда попал. В такие минуты автору казалось, что он общается с моделью. У Савы и прежде такое слу­чалось. Окружающий мир вдруг исче­зал, а каждый штрих карандаша при­давал рисунку такие черты, что пор­трет оживал для художника. Руки сами что-то добавляли, и он начи­нал то ли слышать, то ли считывать информацию с листа.

Еще в Суриковском профессор, которого они уважительно называли меж собою Константиныч, иногда упоминал на лекциях о таком родстве душ автора и модели. В клубе йоги он тоже увлекался методикой развития внимания и восприятия, что позво­ляло лучше вникать в особенности характера при работе над портретом. Смешно вспомнить, но в библиотеке на зоне он нашел труды по психотех­никам, опубликованным в двадцатых годах прошлого века, когда многие в голодной стране Советов увлекались эзотерикой и потусторонним. Как и когда эти книги попали в ту библи­отеку и почему сохранились, оста­лось загадкой, но Сава их с интере­сом не то что прочитал — проштуди­ровал. Времени пробовать и оттачи­вать, описанные неизвестными авто­рами упражнения и методы, у Пики было предостаточно.

— Забавно… — Сава вздрогнул от прозвучавшей в голове фразы.

— Хороший коньяк нужно пить осторожно, — подумалось бывшему зэку, — а то привидится черт знает что.

— Давненько я не брал в руки шашки, — не скрывая иронии произ­нес тот же незнакомый голос.

— Я не играю в шашки, — на всякий случай подумал Сава.

— Это я к слову. Шалю значит. А, вот, коньяк давненько ни с кем не обсуждал.

Пика не проронил ни слова, ста­раясь понять, что происходит.

— Чего замолк-то? — обиделся голос. — Плесни коньячку, да обсу­дим. Мне врачи запретили употре­блять, а поговорить можно.

Художник аккуратно положил почти законченный портрет и пошел на кухню. В абсолютной тишине налил рюмочку коньяку. Посомневавшись немного, нарезал тонкими ломтиками лимончик и достал блюдечко с остат­ками салями. Все поставил на под­нос. Получилось аппетитно. Пока воз­вращался в кабинет даже сглотнул.

Широкий подоконник словно спе­циально был сделан для такого слу­чая. Примостив на него поднос, Пика принялся дорисовывать портрет. Прислушался. Тишина…

— Глюки, — подумал он и улыбнулся.

— Ну, не томи, брат, — все тот же голос напомнил о просьбе.

Автор, не выпуская карандаш, осторожно взял рюмочку, чокнулся с портретом и пригубил.

— Хеннесси? — почти нараспев, с нескрываемым удовольствием про­шептал голос.

— Точно, — Сава для верности кивнул и закусил сначала лимончи­ком, а затем салями.

— Давай до дна! Это брат, доро­гого стоит. Только не бросай рисовать, а то пропадаешь.

Еще несколько раз бывший зэк бегал к холодильнику за боепри­пасами, пока в голове не зашумело. Сначала посторонний голос стал невнятным, а затем и вовсе пропал. Портрет был закончен, и в кабинете стало как-то одиноко. Сава поставил все на место и вернулся на кухню. Спрятать куда-нибудь свою работу, было как-то совестно, и он примостил портрет у телевизора. Оценивающе

присмотрелся. Получилось неплохо.

— М-да, давненько я не брался за карандаш, — с удовольствием под­умал автор.

Никто не ответил. Только пожилой мужчина загадочно улы­бался краешками губ, зная, что его разглядывают.

— И вот что интересно, — нео­жиданно для себя вслух произнес автор. — У меня было такое пару раз, но я списал это на чрезмерное напря­жение. Когда за день намаешься, под утро и не такое случиться может.

— Это ты о женщине? — в две­рях улыбалась Дина. — С этого места поподробнее.

— Слушай, ты где пропада­ешь, — как ни в чем не бывало затара­торил Сава, — есть хочется… Я давно круги около холодильника нарезаю. Спрашиваю его, а он молчит, как партизан.

— Мог бы и позвонить мне, — подсказала женщина с короткой стрижкой.

— Извини, я еще не адаптиро­вался. У нас там эти штуки не рабо­тали. Проще было дойти до кого-то и спросить.

— А что это у нас коньячком пахнет? — она укоризненно покачала головой. — Я с мороза еще в прихо­жей приметила.

— Так это за упокой души, — быстро соврал Пика. — Орлов любил пропустить по рюмочке. У него в ВИП-зоне кухонька приличная была, всегда официант и повар дежурили… Пусть земля ему будет пухом.

— Ладно, находчивый ты, наш, — строгий взгляд окинул быв­шего зэка. — Пора отвыкать от халата.

Умелые женские руки быстро собрали на стол, поставили что-то вкусное разогреваться. Жизнь запол­нила кухню новыми запахами и раз­говорами. Вскоре появился Сава, сму­щенно разглаживая на себе новень­кие джинсы и рубашку.

— Угадала с размером? Ну-ка повернись. На человека стал похож. Руки мыть и за стол.

Саве стало как-то легко и уютно в этом доме, словно он бывал тут сотни раз, а хозяйка примечает его не первый год.

— За тебя! — он решился на тост. — Спасибо за подарки. Мне очень приятно.

— Ух, ты. — Дина только сейчас заметила портрет, сев на диван, акку­рат напротив него. — Твоя работа?

— Извини, я наткнулся на портрет Игоря Михалыча в кабинете и не удержался.

Женщина с короткой стрижкой промолчала, подняв на художника удивленный взгляд.

— Если не нравится, я порву, — вскинулся Сава, но она жестом оста­новила его. — Н-не очень получи­лось… Да?

— Откуда ты знаешь его имя?

— На обороте написано.

— Не ври. Нет там никакой над­писи. Я сама в фотоателье заказы­вала эту копию со старой фотографии.

— Значит, догадался… Ему такое имя очень подходит. По внешности.

— Пика, не лепи горбатого. Ты что копался в столе? Впрочем, там никаких писем нет.

Они ели молча, искоса погля­дывая друг на друга. Первым не выдержал Пика. Он скорчил плакси­вую рожицу и стал скрести ногтем по скатерти, приговаривая:

— Прости меня, Диночка. Прости великодушно. Я книжки поли­стал и догадался. Хотел сюрприз тебе сделать, но неуклюжий я. Вечно все порчу.

Она упорно молчала, не подда­ваясь на такую уловку.

— Я всю посуду уберу. Вымою. Вылижу. До блеска. Аккуратно. Ничего не разобью. Я отработаю. Чес-с-с слово!

— До блеска? — она подняла на него красивые карие глаза.

— Я мигом, — Пика кинулся, было, собирать тарелки.

— Да я не о посуде, балда…

В нависшей тишине бывшему зэку казалось, что над ним посмеива­ется даже портрет.

Глава IV Халиф

Сава отметил, что опять спал, как младенец и не слышал, когда ушла Дина. Впрочем, эта мысль про­мелькнула, не оставив следа. Другое не давало покоя. Обычно знаки в его жизни не появлялись случайно, но вчерашний образ девочки с косичкой на затылке остался без продолжения. Сколько Пика ни перебирал в памяти прошедший день, ничто, кроме вос­поминаний не вязалось с образом Полинки, который он разглядел за утренним кофе. Похоже, девятилет­ний перерыв в такой практике играет определяющую роль. Резюме было коротким — возобновить и укрепить традицию.

Ручная кофемолка монотонно шуршала, иногда похрустывая кофей­ными зернами. Художник понимал, что интерьер кухни, заснеженные яблоньки за окном, эта кофемолка и многое другое, так незаметно созда­ющее уют на этой даче, придумано одним умным человеком. То ли его профессия, то ли хобби были связаны с долгими и глубокими размышлени­ями. Все здесь располагает именно к такому труду. А это труд — собирать и анализировать информацию. В век интернета только кажется, что нет ничего проще, как задать вопрос и тут же получить на него ответ. Скорее всего обманут. Принцип, известный у нас, как «геббельсовская пропаганда» — 60 процентов широко известной правды и 40 нужной лжи, был приду­ман задолго до Третьего Рейха.

Не случайно в прежние века требовался штат сотрудников, кото­рые «рыли и перелопачивали» тысячи страниц, блистали красноре­чием и хорошими манерами на при­емах, собирали сплетни и слухи на рынках, незаметно подглядывали и подслушивали, умели, не оставляя следов, вскрывать сургучные печати на письмах и депешах — и все только для того, чтобы собрать и просеять. Секретные службы искали уникаль­ных кандидатов для подобной работы. Единственное нужное зернышко, най­денное в куче мусора, могло влиять на ход истории.

Стоя с ручной кофемолкой в руках у окна на кухне, худож­ник чувствовал себя именно в таком месте. Ничего не отвлекало, а только способствовало размышлениям.

Электрической кофемолки тут просто не могло быть. Когда-то волею случая он оказался на берегу подмосковной речушки Петрица, где царил такой же покой и умиротворение. Обитель для творчества. Он мечтал построить там дом, писать, жить большой семьей, передать своему сыну все, чему нау­чится сам… Не судьба. Зато кофе сей­час будет готов.

На этот раз в пенной шапке мелькнул контур то ли русской буквы «п» то ли английской «п», но, на гла­зах у бывшего художника, символ расплылся в пятно. Сава терялся в догадках. Интересно, почему некогда шуточная кофейная церемония вдруг стала такой значимой? Скорее всего оттого, что бывший зэк не понимал, что делает здесь сегодня и где ока­жется завтра. Дина не только умная женщина, задумавшая серьезное дело, она еще обладает либо хоро­шими средствами, либо связями, чтобы «выкупить» бывшего зэка, быв­шего художника и бывшего сотруд­ника «Паленке». Сава пока не вычи­слил, какая из этих «профессий» ей нужна. Возможно, все вместе…

Крепкий и ароматный кофе рас­полагал к размышлениям. Стоять с чашечкой у окна и прощупывать все штрихи и «царапинки» имеющихся фактов было приятно. Можно было бесконечно сосредотачивать свое внимание на почти черных от мороза и засыпанных снегом ветках яблони, чтобы углубляться в решение слож­ной задачи.

Знакомясь с работами специ­алистов по когнитивным процессам человека, он с удивлением открыл для себя утверждение исследовате­лей, основанное на многочисленных экспериментах. Оказалось, что при решении сложной математической задачи задействовано гораздо меньше областей мозга, чем при бесцельном времяпрепровождении, которое эзо­терики называют «внутренним диа­логом», а психологи «активацией зон дефолтных областей мозга». Парадокс заключается в том, что, отдыхая, мы загружаем свой мозг гораздо больше, нежели, когда уходим с головой в решение какой-то сложной специ­альной задачи. Получалось, что мозг, постоянно отвлекаясь на рой самых разных и, порой не связанных бес­полезных мыслей, которые самосто­ятельно возникают в сознании, пере­гружается и «перегревается». Причем впустую! Подобное противоречие у человека связано и с расходом энер­гии. На физическую работу, когда он потеет и валится без сил, он тратит меньше калорий, чем на поддержание стабильной температуры тела. Более того, только мозг, скрытый в череп­ной коробке, незаметно потребляет четверть чистой энергии человека. Причем все это независимо от того — таскает ли человек тяжести или пьет пиво перед телевизором.

Откуда это было известно йогам и эзотерикам тысячелетия назад, непонятно. Однако, они постоянно тренировали свой разум по специаль­ным методикам только ради одного. Научиться отключать внутренний диалог. Именно эта, приобретаемая большим трудом способность, позво­ляет многократно повышать умст­венные способности обычного чело­века. У современных «айтишников» такой процесс называется «разгоном процессора».

И еще один интересный науч­ный факт озадачил Пику в своих изысканиях на зоне. Оказалось, что до пяти лет ребенок использует не все способности мозга или, говоря языком психологов, когнитивные про­цессы. Познавая мир, он опирается в основном на внимание, восприятие и память. Мышление почти отсутствует. Именно поэтому замечательный герой Киплинга, Маугли, является чистой выдумкой. Если человека не нау­чить говорить до пяти лет, он обре­чен всю оставшуюся жизнь общаться только на уровне животного. Это мно­гократно проверенный научный факт. Важнейшая функция мозга — логиче­ское мышление — должна развиваться извне. Принудительно. Основной целью школьного образования явля­ется именно такое развитие мыш­ления, а не сумма каких-то фактов, дат, событий и прочее. Для этого есть справочники.

Неизвестные до той поры открытия и размышления не давали покоя Пике — кто и зачем приучает мозг человека постоянно заниматься пустой работой, обрекает его боль­шую часть в активной жизни на бес­полезную трескотню. Он даже риск­нул однажды поделиться своими

выводами с Ханом. К его великому удивлению криминальный авторитет, жестоко подавлявший любое пося­гательство на свою власть, охотно откликнулся и даже поделился сво­ими соображениями на эту тему.

— Братан, ты, как мотылек, бьешься о стекло, за которым библи­отека. Однако, недостаточно найти форточку и научиться читать, глав­ное — правильно понимать написан­ное. Во все века хранители, называй их волхвы или шаманы, использовали не только «герметический» метод передачи сакральных знаний, но и образования. Обычным людям пере­давали навыки скотоводов, ремеслен­ников, землепашцев, реже — куз­нецов, еще реже — математи­ков. Во всех странах образование очень дорого, а хорошее образова­ние доступно только избранным. Не стоит полагаться на систему грантов. Это обманка. Хозяева любой страны обеспокоены прежде всего сохранно­стью своих привилегий через власть. Египет, Китай, Персия, Греция, Рим, Англосаксы — под копирку. Они всегда воспитывали общество способ­ное только на две функции — бездум­ного потребления и грабежа соседей. Отличие только в конфессиях. Я ско­пировал эту систему, и теперь у меня такая же маленькая империя.

Хан снисходительно окинул взглядом Пику.

— Говорю тебе это открыто, потому что такая система держится на силе, а ты мне не конкурент. Завалю в полтычка. Понимаю, что ты в состоя­нии проанализировать что-то и спро­сить «а почему, собственно». Ну, ты так устроен. Уважаю, но голову оторву.

Это был сильный и хитрый хищ­ник. Цепкий ум и огромные клыки. Всегда опережал любое сопротивле­ние, потому что держал под наблюде­нием окружение и разгадывал любой заговор.

— Именно поэтому в России, — Хан любил показать свою образован­ность, — последней стране, которая могла сопротивляться, сломали «сов­ковое» образование и насильно вне­дрили систему для индейских резер­ваций США. Таким, как я это на руку. Обыватели будут время от времени просыпаться и стенать — «караул, наших детей уродуют», но они бес­сильны перед системой. Уже вос­питаны два поколения. Внешне они ничем не отличаются от способ­ных мыслить, но это только «homo erectus». Не человек прямоходящий, а от слова эрекция. Им уже внушили, чтобы размножаться и жрать нужно слушаться.

— Хочешь сказать, что мир обречен? — попробовал возразить Сава.

Хан серьезно посмотрел ему в глаза, отчего у Пики возникло ощу­щение ужаса и показалось, что оне­мели ноги. Сколько времени продол­жалось такое оцепенение зэк не знал. Когда он очнулся, то увидел перед собой улыбку победителя, прошеп­тавшего ему любимую фразу:

«Живи сейчас, бери лучшее, читай знаки».

Вспоминая этот разговор на зоне, Сава сравнил Хана с Орловым. Они были похожи.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, бывший зэк включил теле­визор. Пощелкав по каналам, с гру­стью выключил. Увиденное только подтвердило наглые слова авто­ритета. Его картины тут не нужны. Наверное, принимая каждый день по капле отравы, жители некогда пре­красной страны не заметили изме­нений. Только зэк, отсутствовавший девять долгих лет, увидел это сразу. Осталось узнать, кто и какую судьбу ему уготовил. Возможно, не стоит и цепляться за нее.

Он прошелся по комнатам. Везде порядок. Ключей от входной двери так и нет. В кабинете задер­жался. Портрет того, кто назвался при вчерашнем разговоре Игорем Михалычем, стоял на прежнем месте. Скорее всего это было его гнездышко. Интересно, кем он приходится Дине?

Через пару минут художник уже работал над новым портретом вче­рашнего знакомца, только сюжет придумал иной. Солидный мужик в генеральской форме сидел за сто­лом в большом кабинете под пор­третом Сталина и внимательно читал документ из пухлой папки, лежащей рядом. Постепенно его лицо приняло черты Игоря Михалыча, но помоложе. Генерал был сосредоточен, о чем говорили сдвинутые брови. Очевидно, содержимое докладной записки вызы­вало крайнюю озабоченность. Он еще и еще раз вчитывался в текст, стара­ясь не упустить ни одной детали.

— Что-то серьезное? — осто­рожно подумал Сава, не отрываясь от рисунка.

— Третий источник сообщает глупость, — буркнул в ответ генерал.

— То, чего не может быть, — попробовал продолжить разговор бывший зэк.

— Они начали с нами радио­игру, но как-то топорно… Не хочется подключать резидента. Лучше прове­рить через коммерсантов. Этот наро­дец продаст кого угодно, только цену дай. Ничего личного.

— Простите за назойливость, Игорь Михалыч, а Дина случайно не ваша дочь?

— Пора бы научиться склады­вать два и два. У тебя же все под носом. И время есть. Ты кто по профессии?

— Точно определить сложно. Был художником, потом дизайнером, затем зэком, нынче бомжик.

— Не скажу насчет дизайнера, а у художника должно быть волчье чутье. Сюжет выбрать, все расставить по местам с точностью до миллиме­тра, чтоб березки с осинами склоня­лись к девице, чтоб тоску-кручинушку Аленушки понимать, а каждый зри­тель хотел бы Серого Волка попросить о помощи. Тот согласится, конечно, но не сразу, иначе зритель быстренько к Бабе Яге перейдет. Нечисть, она всегда любопытство вызывает.

— Так и я о том, Михалыч. Я ж, как открытая книга — справка об осво­бождении и все. Просто белый лист.

Страна изменилась так, что я многое не понимаю. Вон, меня на моторе из-под Красноярска доставили. Кормят-поят. Ублажают, простите.

— Ну, это дело молодое. Аль не глянулась, красавица? — стало понятно, что генерал нехотя отвлекся от своих важных дел.

— Дык, не по рангу мне, лагер­ной пыли.

— Не лукавь, братец. Догадался, ведь, что есть у тебя то, чего в других не сыскать, коль такого сотрудника к тебе приставили. Сладка ловушка-то, не оторваться. Многие через то спо­тыкались… Ну, а дочери у меня отро­дясь не было, иначе, она бы со мной на фотокарточке была. Чтобы без вопросов, понимаешь. Однако, ста­рый генерал всегда в таких позах фотографировался, чтоб ни один спец чужую карточку рядом не вклеил бы. Ну, а тебе, как художнику (хоть и бывшему), стыдно этого не понять. Извини, дел невпроворот. Бывай!

Сава пролепетал слова благо­дарности, но строгий голос не отве­тил. Наступила тишина. Аудиенция закончилась. Жаль, с таким мужиком можно было бы долго говорить, он немало тайн знал, о которых и сейчас вранья и слухов хватает а истина под печатью.

Автор чуть отстранился от своей работы, чтобы оценить. Получилось неплохо, даже жалко выкидывать. Лицо у генерала хорошее получилось. Умное. Спокойное. Таких теперь по тем кабинетам и не сыскать.

Пика нашел на кухне пепель­ницу и тонкие женские сигариллы. Поджег трубочкой свернутый рису­нок и, в кои веки, закурил. Вернее, стал попыхивать, не затягиваясь. Ароматный запах дыма от «жен­ского» табака наверняка замаскирует остальное.

Постоял под открытой форточ­кой на кухне. Только теперь обратил внимание, что она необычной формы — такая узкая и длинная, что и ребенок не протиснется. Стекла и переплет закреплены в стену намертво, такое впечатление, что пулеметную очередь выдержат. Промелькнула мысль, что тут, как за каменной стеной, но руку протяни — яблоневый сад. Там спо­койно и тихо, похоже, и вороны не залетали. Январь снежный в этом году, вон, сколько навалило. Контрольно-следовая полоса что надо!

Намек генерала на то, что Сава ценный клиент не удивила. Понятно, что Дину и ее хозяина интересует только золото «Паленке», но у быв­шего зэка на тонкой шее не болтается ключик от сейфа или кулон с обрыв­ком папиросной бумаги, где запи­сан шифр кодового замка. Как дизай­нер он часто общался с Орловым по оформлению интерьера торговых пло­щадок холдинга. Иногда его привле­кали к рекламным компаниям раз­ных департаментов в качестве художника-оформителя. Бывало, Сава уча­ствовал и в крупных проектах газеты, принадлежащей компании, когда в магазинах появлялась новая линейка товара. Однако все это не имело ника­кого отношения к механизмам управ­ления и владения недвижимостью, которые сейчас интересовали разные организации в стране и, возможно, за ее пределами.

Непонятно откуда, но, воз­можно, его сегодняшние благодетели слышали байки о том, что у Савы такие реалистичные портреты получаются, что он общается с моделью. Дык, это известный прием — метод эмпатии. Сумеет художник вжиться во внутрен­ний мир своего героя, все сложится. Другой вопрос, что у каждого хоро­шего портретиста свои «фенечки» в этом деле. О них не болтают, чтобы не сглазить. Вообще суеверия и примет у портретистов больше, чем у всех вме­сте взятых художников.

Связано с тем, что портре­тист должен уметь «заговорить» свою работу, иначе модель может умереть. Такие случаи известны: Столыпина застрелили на следую­щий день после окончания портрета, Пирогов и Мусоргский умерли на вто­рой день после окончания их портре­тов Репиным, Перов долго уговаривал мать мальчика позировать в извест­ной картине «Тройка» — тот не пожил и месяца, жена и дочь Рубенса умерли после написания их портретов в цве­тущем возрасте 35 и 12 лет, Саския Рембрандта умерла в 30 лет после того, как портрет был закончен…

Сава проклинал себя за то, что под впечатлением написал злосчаст­ную картину «Девушка на пляже». Она вобрала в себя всю жизненную силу Маши. Через три года ее обна­ружили в подъезде задушенной соб­ственным пояском от плаща. Главным подозреваемым в деле фигурировал бывший муж. Убийство на почве рев­ности. Доказательство — Сава знал, что Маша очень гордилась своей талией, и большинство ее нарядов были с пояском, чтобы подчеркивать стройную фигуру. Алиби отсутство­вало — никто не смог подтвердить, что он в тот вечер работал над проектом в съемной квартире. Следователь ему открыто сказал — будешь рыпаться, получишь пятнашку.

Художник зарекся когда-нибудь писать портрет Полинки по памяти или с натуры. Хотя рука сама тяну­лась сделать это. Особенно на зоне. Там он часто делал наколки на самые разные сюжеты. Он шутил тогда, что вносит большой вклад в дело борьбы с драконами, вампирами, вурдала­ками и прочей нечистью, чьими изо­бражениями украшал тела зэков.

Было ли это на самом деле Пика не знал. Хотя у него бывали моменты, когда в процессе удачной работы ему казалось, что он общается с душами своих моделей. И не важно, рисовал он людей или вампиров. Возможно, это была просто игра разума, подска­зывающая автору какие-то нюансы мимики или выражения глаз, наибо­лее точно отображающие характер или настроение модели. Аналогично эзотерикам, которые утверждают, что зеркало это портал для перехода в иные миры, портретисты создают на холсте или бумаге облик чьей-то души, которая может прежде вре­мени перейти в иной мир. Случайно ли, намеренно, это другой вопрос, но такой портал приоткрывается на бумаге.

Его размышления прервал вызов сотового телефона, который так и остался на тумбочке у изголовья кровати.

— Сав, привет, — голос Дины показался Пике взволнованным, — у меня дела сегодня, так что не жди и ужинай сам. Если что, перезвони на этот номер или кинь SMS-ку.

Скороговорка прозвучала по-деловому коротко, как инструкция. Каких-то обещаний или притяза­ний между ними не было. Бывшему зэку вообще никто ничего не дол­жен, разве что нужно было явиться по месту последней прописки для офор­мления формальностей в двухнедель­ный срок. Других дел пока не было.

Пика решил порадовать себя ужином. Мирские радости пока ему не надоели, и он относился к этому вопросу серьезно и обстоятельно. Холодильник оказался верным и отзывчивым товарищем в подготови­тельном процессе. Помимо хороших закусок и начатой вчера курицы, он сохранил нетронутым блюдо из цели­ком запеченной форели, фарширо­ванной грибами. Конечно, это было куплено в ближайшем ресторане, но рядом тосковала запотевшая бутылка белого бордо. Эта парочка так обра­довала бывшего зэка, что он перео­делся в ставший почти родным халат, чтобы чувствовать себя настоящим халифом.

Глава V Знаки

Сава проснулся от того, что пошел снег. Он всегда чувствовал это. Снегопад нес обновление и одновре­менно укрывал старые грехи. По край­ней мере так Пике всегда казалось на зоне. Особенно в этом деле стара­лись метели. Они зачищали и зашли­фовывали все трещинки и царапинки в судьбах тех, кто оказался за колю­чей проволокой. Снег бывает только белым, и этот цвет чистоты, которую Создатель дарит любой душе для того, чтобы смыть следы прилипшей грязи. У кого-то они появлялись умышленно, у кого-то совершенно незаслуженно. Поэтому Пика всегда припадал к заре­шеченному стеклу, если на зоне шел снег. Это был знак.

Вот и сегодня, он проснулся засветло, потому что пошел снег. Закутавшись в теплый халат у кухон­ного окна, бывший зэк смотрел и смотрел на крупные хлопья. Косые лучи уличных фонарей едва проби­вались поверх крыши, выхватывая в предрассветный час лишь краешек сада. Фонари погасли по расписанию, когда должен был бы наступить рас­свет, но солнце заплутало где-то в серых снежных тучах, и ночь смеша­лась с утром, превратившись в нечто неопределенное.

— Час снежного человека, — промелькнуло в сознании бывшего зэка. — Снег напрочь стер прошлое, не определив будущего. Это про меня.

Сава поежился. Нельзя впускать негатив. Хан абсолютно прав, нужно из любой ситуации брать только лучшее. Пока он плывет по течению, силенок на большее нет. Нужно выждать, когда у той речки появится пологий бере­жок, и зацепиться. Оформить паспорт и разжиться деньжатами. Хорошо бы, та речушка оказалась Петрицей. Впрочем, денег там нет и не будет. За ними нужно в столицу топать. Может салон тату открыть?

Это послужило поводом начать кофейную церемонию. Бывший зэк привычно включил свет и, не глядя, открыл полюбившуюся «кофейную» полку. Пика надеялся, что пока он будет рассуждать о салоне и крутить ручку кофемолки, зерна впитают его мысли-образы и непременно подадут знак. Бывший дизайнер даже набро­сал воображаемый план интерьера и подобрал репродукции для стен. Несколько лет работы в «Паленке» не канули в Лету, он знал, что еще спо­собен на многое.

Турка охотно принялась за при­вычное дело. Ладони сами потянулись к теплу над ней. Сава с удивлением заметил, что привыкает к этому дому и этому образу жизни. Еще бы вид на закат, какой был с веранды дома, что он построил на Петрице. Можно было бы писать, думать над сюже­тами новых картин и опять писать. Россия неисчерпаема в своей красоте, она способна постоянно дарить новые замыслы. Хоть зимой, хоть летом. Про осень и говорить не приходится, это время поэтов. Русь вся пропитана светлой грустью, которая так и тянет к творчеству…

— О! Ранняя пташка, — в две­рях стояла Дина. — Грешным делом подумала, что ты забыл выключить свет. Или еще не ложился?

— Нет. Просто снегопад был, — отчего-то засмущался Сава.

— И романтичная душа на снег смотреть не уставала. — с иронией продекламировала женщина с карими глазами.

Он промолчал, сделав вид, будто больше всего на свете сейчас боится упустить главный момент в процессе приготовления кофе.

— Что говорят знаки?

— Дорога дальняя, — тут же откликнулся бывший зэк.

— Надеюсь, не в казенный дом.

— Посмотри, — он бережно поставил на стол турку и кивнул.

— Действительно, похоже, — Дина вскинула на него большие карие глаза, в которых мелькнуло то ли удивление, то ли восторг. — Ты шаман?

— Мольфар в третьем поколении.

— Просвети темную девушку, — она слегка улыбнулась, оценив нео­жиданную шутку.

— Это карпатские повелители гроз, потомки славяно-ариев.

— То есть мы теперь можем быть спокойны на счет погоды? — Дина привычно откинулась на спинку диванчика и закинула ногу на ногу.

— На счет молний я распоря­жусь… Кофе будешь?

— Спасибо, нет. Приму душ и до часу посплю. В два за нами при­дет машина, а ты пока приведи себя в порядок. Форма парадная. В при­хожей сумка с дорожными принад­лежностями, можешь положить туда джинсы и рубашку.

— А халат? — Сава изобразил полное разочарование.

— Он подождет тебя здесь. Будешь скучать по нему, быстрей вернемся.

— Осмелюсь напомнить, что я бомжик.

— Неужели? — Дина достала из внутреннего кармана делового костюма новенький загранпаспорт и, открыв, прочитала: — Денисов. Сергей Владимирович… По-моему, похож.

— О! Так у меня сегодня.

— Забудь! — женщина со стро­гим взглядом оборвала его. — Сегодня ты на работе.

— За рулем, так за рулем, — он скрестил руки на груди. — А кофе?

— Только с молоком.

— Любимой женщины?

— И не мечтай.

— Вот за это я не люблю дороги.

— Не зарекайся, — она медлен­но встала и, выходя из-за стола, слу­чайно едва коснулась его плеча гру­дью. — В два разбуди меня, а до этого собери сумку, запомни свои данные, побрейся и смотри, чтобы в спальню никто не входил. Охраняй!

— Изнутри?

— Только снаружи.

— А вдруг тебе станет страшно одной?

Уже в дверях, она, не обора­чиваясь, погрозила ему пальчиком, будучи уверенной, что бывший зэк не отрываясь смотрит на ее стройную фигуру.

Налив себе кофе в маленькую чашечку, и смакуя мелкими глотками, Сава начал разглядывать загранпа­спорт, стараясь запомнить свое новое имя. Фотографию Дина сделала еще в первый день их знакомства, когда принесла костюм. Глаз у нее наме­тан, пиджачок сидел отлично на его худеньких плечиках. Кадр получился удачный.

— Кому-то повезло с сотрудни­ком, — подумалось Пике. — Все умеет и успевает.

В паспорте не было наклеено ни одной визы. Значит, они поедут не в Европу и не в Лондон. Хотя, не исключено, что им проще было офор­мить загранпаспорт, чем граждан­ский. Он поймал себя на мысли, что подумал «им». Пока бывший зэк сов­сем не продвинулся в этом направле­нии. Ну, что же будем брать лучшее, Пика вспомнил поговорку Хана, кото­рый опять оказался прав.

Ключей от входной двери так и не было ни в замке, ни на полке в прихожей, ни в дорожной сумке. Бывшего зэка держали на коротком поводке. Но кормили хорошо. У него даже был новенький галстук в тон поясному ремню. Судя по всему, ехать придется именно в нем, поскольку джинсы велено положить в сумку. Там еще была новенькая куртка, пара свитеров, хорошие туфли. Для января такая одежка годится только в южных странах. Эх, халат будет скучать… Ну, извини! Работа.

От нечего делать, Сава при­нялся изучать библиотеку в кабинете Игоря Михалыча. Четыре широкие полки до самого потолка были плотно укомплектованы книгами строго по направлениям: история, мемуары, классика, шахматы. Последние весьма удивили бывшего художника. Тут были учебники, сборники известных партий, подшивки шахматной пери­одики разных стран прошлого века, упакованные в хорошие переплеты, очерки и воспоминания участников крупных турниров и чемпионатов.

Художник даже позавидовал такой аккуратности и щепетильности в вопросе, который явно был только увлечением хозяина библиотеки, но никак не профессией. Сава, к своему стыду, до библиотеки не дорос. У него в доме на Петрице водились какие-то книги по живописи и портрету, но то были подарки красивых дорогих изданий и какие-то случайные ката­логи. Систематически или целена­правленно заниматься библиотекой он не думал. Теперь, разглядывая полки, уставленные не собраниями сочинений в одинаковых переплетах, а разнокалиберными внешне, но объ­единенные единой логикой, книгами Пика проникался все большим уваже­нием к их хозяину. Захотелось с ним пообщаться на эту тему.

И вот уже проявляются контуры нового рисунка. Пожилой мужчина сидит в кресле у торшера и увлеченно читает книгу. Спокойное лицо едва тронула усмешка. Очевидно автору удалось затронуть душу, пережившую немало на своем веку. Несмотря на возраст, читатель явно способен сопе­реживать и подростку, впервые испы­тывающему романтическую увлечен­ность, и многодетной матери, взыва­ющей к Создателю о помощи в труд­ной финансовой ситуации.

— Признаться, ты прав, — голос генерала звучал с удивительной теплотой, — нас у матери было один­надцать душ. Отец погиб при ава­рии на Путиловском, и вопрос о хлебе насущном часто был основным. Кстати, ты знаешь, почему «насущный»?

— Это из молитвы какой-то, — неопределенно ответил художник.

— На существование, — уточ­нил голос Игоря Михалыча, — и не более того. Хотя, мы не голодали, Путилов помогал после потери кор­мильца. Почему-то о нем забыли. Незаслуженно забыли, а, ведь, для России много сделал этот русский инженер.

— Там что-то с революцией свя­зано, — единственное, что удалось вспомнить Пике.

— К сожалению, в классовой борьбе после 1917 было много так называемых «перегибов», но не грех было бы немного знать о Путилове. В Крымскую войну 1854—1856 годов, когда англичане и французы устро­или нам экономическую блокаду…

— Ввели санкции?

— Это современная политкор­ректность, — усмехнулся голос хозя­ина библиотеки, — а суть та же. Так вот, вопрос был серьезный. У англичан закупали сталь для орудий, у францу­зов винтовки, у немцев снаряды. Не умели их тогда в крестьянской Руси сами делать. Выручил Путилов.

— Денег дал?

— Вранье, — отрезал генерал. — Тогда к Путилову обратился Великий князь Константин Николаевич и спро­сил, может ли русский инженер при­думать и сделать для страны необхо­димое. Причем, Великий князь на это дал собственные средства.

Сава продолжал молча добав­лять штрихи к портрету.

— Путилов разработал тех­нологию изготовления легирован­ной стали для орудий разного кали­бра и чугуна для снарядов. Построил заводы и запустил производство. Для Кронштадтской флотилии из собст­венных доков спустил на воду 32 вин­товых канонерки и 24 фрегата. За год. Подготовил кадры для заводов, для обслуживания паровых двигателей и орудий на флоте. Позже выкупил тот завод и стал там выпускать рельсы и вагоны для железных дорог, ору­дия разных калибров, корабельные башни для броненосцев, различное тяжелое оборудование. Вот кто такой

Путилов для России.

— Сейчас об этом мало кто знает. Я только помню картину «Ленин на Путиловском». Куда потом Путиловский делся, не знаю.

— В 1922 Путиловский стал Кировским заводом. Тогда многое пытались стереть в памяти русского народа. Крушили с размахом, втапты­вали в грязь, а то и в забытье.

— Зачем?

— Это проделки «серых», — отрезал генерал. — Они в любой ситуации ужом во власть пролезают. Сначала — что изволите, потом — нож в спину. Сами делать ничего не могут, только растаскивать чужое. При этом все оболгут, изгадят, а сверху наца­рапают, что они самые великие. Абсолютно беспринципные паразиты, чтобы выжить, и друга и брата прода­дут. Когда после Гражданской Сталин начал чистки, они друг на друга два миллиона доносов настрочили.

— О Сталине противоречивые мнения. Кто из них прав?

— Суди по делам. Хочешь знать глубже, анализируй детали.

— Я собственно об этом и хотел спросить.

— Погоди. Если ты художник, то должен овладеть этим методом в

совершенстве.

— Иногда мне кажется, что я полный профан.

— Обрати сомнения в стимул.

— Если не секрет, как вы до этого дошли… Вернее, дотянулись?

— Намекаешь на мое происхо­ждение? Это верно. Не судьба, если бы не случай. Меня, самого млад­шего из детей погибшего рабочего, взяли в дом Путилова. Как тогда гово­рили — прокормиться. Сначала помо­гал по хозяйству, чем мог. Потом меня начали ставить в пару одному из племянников Николая Ивановича на занятиях с репетитором. Я был на год моложе Станислава, но «кухаркин сын» обгонял барчонка.

— Почему? — искренне заинте­ресовался Сава.

— Мне повезло освоить пра­вильный способ мышления.

— То есть?

— Прежде, чем идти в атаку, нужно научиться воевать. Еще лучше научиться учиться.

— Что сие означает?

— Ты, к примеру, слышал, что дворянские дети к десяти годам сво­бодно говорили на пяти-семи языках?

— Я за всю жизнь и один не осилил в совершенстве, — признался Пика.