Бесплатный фрагмент - Пещера Тимура

Аня

— Ти саабражяищь, что гаврищь?! Как балнис останца без мяс?!

— А что, гнилое им распределять?

— Какой гнилой?! Савсэм башка нет?! — Рустамов вытер платком потный лоб, Несмотря на работающий кондиционер, в отделе было душно. Его мощности явно не хватало на 80 кв. метров. Нужно было бы добавить хотя бы еще парочку таких чудо-агрегатов, но и этот, единственный,

Рашид с трудом «выбил» у администрации.

— Ну, я же не виновата, что холодильник сгорел! — Анна с отчаянием уставилась на начальника. — Как ему объяснить?

— Рашид Рустамович, в городском холодильнике сгорело реле. Уже неделю все мясо находится в неподобающем температурном режиме. Распределять НЕЧЕГО! Я всегда хожу на холодильник по пятницам, в прошлый раз все было нормально.

— Какой нормално?! Это — нормално? Ти в тюрма будищь! — от отчаяния Рустамов орал на товароведа, понимая, что та действительно ни в чем не виновата.

— Завитра в Обком со мной пайдощь, сама будищь обияснат!

— Завтра же суббота! — Анна с тоской посмотрела в окно. Там, с 5-го этажа Горпотребсоюза, открывался чудесный вид — широкая асфальтированная дорога, сужаясь в перспективе, уходила прямо к горизонту, на котором в голубом мареве виднелись горы. Это Агалык. Сегодня после работы, Аня должна была быть там…

— А этот идиот, Рустамов, вопит, что завтра надо идти в Обком партии…

Последние 4 года Аня с друзьями каждое лето по пятницам уезжала в горы на выходные дни.

Компания из 3-х семей собиралась на загородной конечной автобусной остановке с рюкзаками, палатками и 3-хдневным запасом еды. Радостно-возбужденные, шутя и беспричинно веселясь, предвкушая длиннющие 2 дня полнейшего слияния с чистой, не тронутой цивилизацией, природой, они заполняли половину автобуса. Доехав до последнего кишлака, шумная гурьба высыпала на пыльную площадку и, одев рюкзаки, отправлялась вверх по тропе до «своего» места. Шли часа полтора. Преодолев 3 затяжных подъема, еле шевеля ногами к 9-ти вечера, они, наконец, добирались до небольшой зеленой лужайки вдоль горной речушки. Поспешно освободившись от тяжелых ношь, женщины и дети бросались в теплую, словно ленивую, ласковую воду… Мужчины, покурив, ставили палатки.

Вдоволь накупавшись, подруги вытаскивали дрожащих ребят из Агалычки, переодевали их в сухую одежду и, затем, приводили в порядок себя. Потом, по неписанным, но четко соблюдаемым правилам, детвора шла собирать хворост и кизяки (сухие коровьи лепешки) для костра, женщины накрывали «стол», а мужчины тем временем, громко рыча и фыркая плескались в темном, но еще теплом озерце, образованном плотиной из камней, перегородившей речку. Сашка стелила на траву дастархан, Лерочка вокруг него устраивала «сидалища» из старых курток, одеял, и поролоновых матрасов, Аня нарезала помидоры для салата… Смыв дневную жару, мужчины устраивали из речных камней две стеночки на пртив друг друга, между ними разводили огонь и сверху водружали прокопченный 3-х литровый чайник.

Наконец все усаживались за поздний ужин.

— Здравствуй, Агалычка!!! (секундная пауза) — Гип-гип — УРА!!! — зычным, командным голосом провозглашал традиционный первый тост Коля.

— Ура! -Ура! -Ура! — дружно, по-армейски коротко, рявкала в ответ компания, включая детей.

— Неужели все это будет без меня? И какого черта мне делать в Обкоме? Что от этого изменится? Испорченное мясо станет неиспорченным? Или холодильник сам по себе заработает? Что я — мастер-электрик? Я не хочу, не хочу париться в 40-ка градусной жаре эти два дня! — с отчаянием думала Аня.

Она взяла лист бумаги, ручку и написала:

«Председателю Горпотребсоюза Хафизову Г. Р.

От Литвиновой А. С.

Заявление

Прошу предоставить мне очередной трудовой отпуск с последующим увольнением по собственному желанию.

Литвинова А. С. 08 07 85г

Молча встала и положила заявление Рустамову на стол.

— Что-о-О-О-О!!! — заорал Рашид — Никаких заявлений!! Никаких!!!

Он разорвал в клочья поданный листок и топнул по ним ногой.

Аня пожала плечами, написала второй экземпляр и отнесла его секретарше:

— Зарегистрируй, Лен?

— Ты, что? Чекнулась? — прочитав, удивилась Лена.

— Да надоело все. Не хочу больше, что б на меня орали, не хочу быть козлом отпущения…

— Ну? И куда ты пойдешь?

— Не знаю, пока никуда.

— Анька, не дури, подумай, здесь хоть и зар. плата маленькая, зато все по СВОИМ ценам можно достать — и мясо, и сливочное масло, и шмотки! Да за одни Югославские сапоги, если брать в магазине, надо переплатить рублей 40! Это же половина твоей получки! А ты позавчера их взяла здесь за 65р.! Нет, Ань, ты «тронулась» чуток. Регистрировать не буду, пока Рашид не подпишет!

Аня взяла листок, повертела его в руках и бросила в урну: «Ленка права, нельзя мне уходить, в магазинах ничего нет, что бы что-то купить, надо унижаться перед продавцами, просить, дико переплачивать, а потом еще, приятно улыбаясь, униженно благодарить за то, что соизволили тебе продать в тридорога.. Нет уж, видно судьба у меня такая…»

Аня посмотрела на часы, стрелки показывали 16—40. В пятницу рабочий день заканчивался на 12 минут раньше, чем обычно. Через 8 минут можно идти домой…

Почему укоротили пятницу именно на 12 минут, а не на 10, или — 15 — никто не знал. Кто-то в далекой «умной» Москве кропотливо высчитывал рабочие часы и минуты за неделю, за месяц, за год — и вот такая арифметика у них получилась…

— Ну что ж, за 10 минут можно доехать на троллейбусе до базарчика, там купить свежие лепешки у «апайки» (апа — сестра, апайка — русский сленг) и по Заводской пешечком, минут за 7 дойти до дома… Пока, Лен.

— Угу, пока, до понедельника.

***

— Вот, мамочка пришла! — улыбнулся Коля. — А мы уже готовы!

В середине комнаты стояли рюкзаки — 2 больших и 2 маленьких.

— Вот лепешки, Коль, надо перекладывать вещи, я не поеду. Мне надо завтра быть в Обкоме — обреченно сказала Аня.

— Вот еще — новость! Поехали! Ничего они тебе не сделают! Поорут на Рашида, он, в свою очередь, поорет на тебя в понедельник, но подумай! В ПО-НЕ-ДЕЛЬ-НИК!! А эти 2 дня уже будут ТВО-И-МИ! Поехали! Я объясню тебе в горах, как надо отвечать на всякие нападки и открою тайну магических слов. А сейчас: «Цигель-цигель! Ай-лю-лю! (крылатое выражение из к.ф-ма « Бриллиантовая рука»)

— Что за ерунду ты несешь? Какая магия? — недоверчиво покосилась Аня. — Говорю же — долго объяснять! Ну, не дрейфь, Анюта! Да за твою зарплату, ты должна работать 2 дня в месяц, как говорил Райкин — 5-го и 20-го и то, с 9 до 10-ти утра! Ну, подумай, что ОНИ могут тебе сделать? — Побить? — Нет! Лишить премии? — нет!, потому что премий у вас не бывает! Понизить зарплату? — НЕТ! — ниже не бывает!!! Уволить? — Нет! — Где они еще найдут такую «Изауру»? Да если ты сама захочешь уйти — не отпустят!

— Да уж, в этом ты прав — Аня вспомнила реакцию Рашида на свое заявление. — А ну их всех! И — правда!! Что ОНИ мне могут сделать?!

Аня улыбнулась, вдруг осознав свою безнаказанность! — Поехали!!

— Ну?! УМНИЦА! Конечно! Пусть завтра парятся, доказывают — кто прав- кто — виноват, а ты будешь в Агалычке балдеть!!!!

Агалычка — горная речушка, протекающая по склонам Агалыкских гор. Вода в ней необыкновенная чистая, прозрачная и лечебная, содержащая большое количество буры, которая играет роль естественного антисептика. Интересно то, что любые ранки на коже — будь то — нарывы, ссадины, или порезы, заживают в ней буквально за считанные часы…

Сидя на большом валуне, Аня опустила в воду натертые пятки в воду… Сегодня днем она была еще на работе и почти уверенна, что вот этот чудесный вечер пройдет без нее… — Спасибо Коле, если бы не он, она ни за что бы не решилась бы ослушаться начальство. Как хорошо то, Господи!

Вода бьется о камни, журчит и словно напевает свою успокаивающую бесконечную мелодию…

Уже стемнело, Сашка накрыла «стол» и разложила по кругу лепешки:

— Анюта! Ты чего там мечтаешь в одиночестве? Давай, сюда! Уже все готово! Рюмки ты несла? — перекрикивая шум воды, позвала Сашка.

Аня встала по колено в воду и вышла на плоский берег, покрытый мягкой ровной травой. Речушка в этом месте была чуть пошире. Ниже, по течению — она сужалась, и там ребята устроили из речных камней небольшую плотину — «запруду», сквозь которую вода продолжала течь, но все же замедляла свою скорость. Так получилось небольшое озерцо. С обеих сторон ручья высились старые горы Агалыка. Скалы почти полностью заросли землей, образовав холмы, которые весной покрывались густой зеленью с огромными полянами красного мака. Но с прекращением дождей, трава моментально высыхала и горы становились колючими, серо-желтыми. Только вдоль речки все лето буйствовала живая природа — трава, осока, аспарагус и плотные шапки кустов, дававшие спасительную тень чабанам и редким туристам

— Здравствуй, Агалычка! — торжественно, будто на трибуне принимая первомайский парад, традиционно прогремел Колин голос:

— Гип, гип — ур –р рааа! — Ура!.Ура! Ура! — отозвался слаженный хор. Все выпили — взрослые водку, дети — лимонад. Сочные, еще теплые котлеты, пожаренные Лерочкой буквально перед отъездом, издавали аппетитный аромат, который смешивался с запахом свежего салата, чеснока, укропа, тархуна, и райхона. Примятая трава благоухала чебрецом, душицей и мятой. Казалось Агалычка быстро-быстро, взахлеб, перебивая самое себя, рассказывает, как она прожила эту неделю, как ждала, как соскучилась и, как она, наконец, рада шумным, веселым друзьям.

Черное бархатное небо засияло огромными, южными звездами.

— Вон НАШ Олень появился! — тихо прошептала Сашка. Все повернулись к расщелине между двумя грядами гор, которые четкими черными силуэтами врезались в чуть светлевший на горизонте, ночной купол. Перед полуночью, там появлялось, нарисованное звездами, гордо парящее животное. Изящно выгнутая шея несла улыбающуюся мордочку, увенчанную короной из ветвистых рогов. Передние ноги застыли в прыжке и создавалось впечатление, что Олень перелетает пропасть от одной вершины к другой. Его полет будет длиться часа полтора. Потом за горой исчезнет сначала одно копытце, затем — полностью — передние ноги, грудь, втянутый живот и, наконец, скроется весь…

Причем, Олень вырисовывался только с этой площадки. Если компания по каким — то причинам останавливалась выше, или ниже «своего места», звезды не складывались в этот рисунок, а хаотично разбегались…

— Ну, что ты там говорил о «волшебных словах»? — лежа на спине, безразлично, лениво, спросила Аня.

— А-а… — отозвался Коля: — «Кусак касал»…

— ЧТО- что?

— Кусак — живот, касал — больной — перевел Коля.

— Ну? И?…

— Мой отец в 50-е годы работал агрономом в колхозе «Коммунизм» — Коля закурил и продолжил свой рассказ:

— С дисциплиной после войны, тогда было очень строго. За опоздание на 5 минут объявлялся строгий выговор с занесением в личное дело, за 15 минут — могли уволить по статье с клеймом «разгильдяйство». С такой трудовой книжкой уже не было надежды устроиться на другою работу. Слова начальника были непререкаемыми. На сезонные сельхозработы отправляли солдат строевой службы, школьников, студентов, рабочих — ну всех, как сейчас отправляют на хлопок. (В сентябре в Средней Азии созревает хлопок и всех горожан и поныне мобилизуют на 2 месяца на сбор урожая). Тогда, в 53-ем, отцу дали 2 группы студентов для сбора яблок. Ребята работали нормально, но все равно не успевали и отец попросил увеличить рабочий отряд по меньшей мере — вдвое. К нему направили еще 20 человек, но не студентов, а «люля»

— «Люля»? — переспросила Лерочка.

— Ага, «люля». Это — узбекские цыгане

— Узбекские цыгане? Что, бывают и — такие? А негритянские цыгане может тоже бывают? — засмеялась Аня.

— «Люля» и по сей день живут за Регистаном (Регистан — древний архитектурный ансамбль из 3-х мечетей) — невозмутимо продолжал Коля. — Они строят глинобитные лачуги без всяких планов, разрешений и регистраций, образуя свой городок — без правил, который прозвали «Шанхаем». Вот к ним-то и отправили участкового мента с заданием: — «мобилизовать на сельхозработы местное население». Мент пригрозил свободношатающимся Советским гражданам, что запросто арестует всех за тунеядство, если те ДОБРОВОЛЬНО не помогут Родине в борьбе за спасение урожая.

Та-аак. Привезли, значит, цыган в колхоз «Коммунизм». Отец выделил им часть сада для сбора яблок. «Люля» подтвердили, что поставленная задача им ясна и принялись за работу: поставили ящики из тонких дощечек в длинные ряды, установили лестницы-стремянки…, короче — все путем. Часа в 2—3 отец делал обход рабочих точек. Подошел к участку «люляшек» — никого нет. Лестницы стоят так же, как их утром поставили, ящики пустые. Ни одного яблока не собрано.

— Да куда они подевались-то? Неужели сбежали? — подумал отец, растерянно озираясь.

Сентябрьское солнце грело по-летнему жарко, но в тени, на ветерочке — было просто приятно-тепло. Сонную дремоту сада иногда нарушало мычание коров, доносившееся издалека, лай собак, или пение «бедонажки», (Среднеазиатский скворец) перебиваемое чириканьем воробьев… Вот добавился еще какой-то звук… Толи — рык? Толи — свист… Отец прислушался.

— Показалось, что ли? — Нет, вот — опять:

— Пр-р-р-р… сью-ууу…

Пройдя метров 15, он вдруг увидел цыган! Все они преспокойно спали в арыке, заросшим густой травой. Дружный храп просто безобразно звучал в середине рабочего дня.

— ВСТА-А-АТЬ! — заорал отец

Некоторые «люля» лениво приоткрыли глаза, некоторые — продолжали спать. Наконец, отец растолкал и поднял лентяев.

— Как это понимать? Почему не работаете? — Вне себя от ярости бесновался отец.

Невинно улыбаясь, «люля» в один голос коротко ответили: — «Кусак касал»

— Какой живо-о-от? Что? У всех сразу? И эта «животная» болезнь не помешала вам храпеть?!! — отец продолжал возмущенно кричать, призывая к совести, невинно моргавших наглецов. Но все его слова были, как о стенку-горох. «Люля» молча слушали, не перебивали и не оправдывались. Но на любой намек, требование, или приказ — идти работать, односложно твердили: — «кусак касал».

Промучившись с ними 2 дня, отец сам выгнал их домой, чему они были, конечно, рады.

Закончив свой рассказ, Коля ласково приобнял жену:

— Так вот! Я и говорю! На все вопли твоего Рустамова в понедельник, опускай скромно глазки и тверди свое: — «Голова болела», повторяя про себя, как заклинание — «кусак-касал». Пусть он бесится, психует, выкручивается, оправдывается. А ты — СВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК! И чем скорее ты это поймешь и ощутишь себя таковой, тем труднее ИМ будет тебя «согнуть»! Поняла?

— Я на эту тему анекдот вспомнила! — воскликнула Сашка: — Морда спрашивает у задницы: — «Скажи, дорогуша, как тебе удалось так сохраниться? Ведь мы с тобой одного возраста, принадлежим одному и тому же человеку, но я вся в морщинах, а ты — такая пухленькая, гладенькая, молоденькая? Жопа подумала немного и ответила: — «Да срать надо на все больше».

Дружный взрыв хохота разбудил сонных детей. Родители засуетились, уложили ребят в палатки и, затушив костер, отправились спать.

Зеленовато-серое утро неслышно подкралось в палаточный лагерь. В 6 утра приятная прохлада, как заботливая мать, нежно оберегает сладкий сон своих детей. Но вот кому-то уже не спится. Тихонько, на четвереньках, Костик выползает из палатки, выпрямляется во весь рост, потягивается, подходит к холодному очагу и начинает разводить костер. Потом, зачерпнув чайником воду из Агалычки, ставит его на огонь. Голубоватый дымок струйкой поднимается вверх. Днем, когда наступит жара, дым от костра будет стелиться по поляне и есть глаза, а пока он ровным столбиком устремляется в светло-голубое небо…

Из соседней палатки высовывается заспанное, чуть припухшее Лерочкино личико. Она выбирается тоже неслышно, чтоб никого не разбудить. У нее в руках полотенце, зубная щетка, паста и мыло. Устроившись на плоском валуне в середине речки, Лерочка, чуть повизгивая, умывается обжигающе-холодной водой.

Постепенно поляна все больше заполняется проснувшимися туристами, разговаривающими шепотом, чтоб не разбудить тех, кто еще нежится в последних минутах прохлады.

— Дядь Кость, скипел?!! Я кофе хочу!!! — громко, «по- дневному» орет Пашка.

Все возмущенно шикают на него: — «Тише! Тише! Еще рано!»

— Че-оо! Ра-но! Все уже проснулись!

Растерянно оглянувшись, Сашка пересчитывает осторожно снующих по траве, обитателей лагеря. И вдруг хохоча с визгом бежит к речке:

— Да все!!! Все уже встали!!! А-а-а-а!! —

Брызги ледяным веером разлетаются вокруг Сашки, бомбой ворвавшейся в сонную гладь озера. Все… Понеслось… День начался.

— Ань! Достань там яйца! — укутавшись в полотенце, Сашка машет рукой в сторону дерева, на котором висит болониевая котомка.

Лерочка мечется от палатки к палатке, вытаскивая из них одеяла и раскладывает их вокруг дастархана (длинная скатерть — по узбекски). Аня, стоя на коленях, намазывает хлебные ломтики маслом.

И вот, наконец, вся компания садится завтракать. Наступило первое субботнее утро. Тень от горы быстро сокращается и Его Величество Солнце неутомимо поднимается над ущельем, речкой и поляной, настойчиво загоняя людей в озерцо. Вода еще прохладная, но уже не такая обжигающая, как в 6 утра, к полудню она еще потеплеет, а к 3—4 часам станет вообще почти горячей…

— «Доброе утро, товарищи!» — приветливо-бодрый голос диктора из «спидолы» наполняет беззаботным счастьем маленький островок оазиса, среди бесконечных, пышущих зноем, Агалыкских гор. Низкий баритон задорно разносится из приемника: — «Выйду на улицу, гляну на село — девки гуляют и мне — весело!»

Пашка, стоя по колено в воде, хлопает ладонями по зеркалу озера, поднимая фонтан бриллиантовых брызг и самозабвенно вторит певцу тоненьким писклявым голоском: — «Девки гуляют — и мне весело!!»

Лерочка, тихонько улыбаясь, кивает головой подругам: —

— Гляньте-ка, «ему весело» от того, что «девки гуляют»…

Потом запела Пугачиха: — «Я так хочу, чтобы лето не кончалось…»

Сашка лежит на полотенце с прикрытыми глазами. Сквозь мокрые ресницы видно пронзительно-синее небо, окруженное ярко-желтыми горами.

Было всего 11 часов утра… Впереди — целый день, теплый вечер, прохладная ночь с костром, а завтра — ЕЩЕ такой же день… И никуда не надо торопиться… И лето в Узбекистане длинное-длинное…, бесконечное…

***

В понедельник, как и предсказывал Коля, Рашид поорал на всех товароведов — вообще, на каждого — в частности, конечно, досталось и Ане. Но ругань была больше профилактической, беззлобной, потому, что в субботу починили городской холодильник, мясо — списали, все виновники этого ЧП тоже получили по порции взбучки, на том скандал и закончился — из «Партии» никого не исключили, с работы — не выгнали, в тюрьму — не посадили. Буря улеглась.

Сашка

Сашка всегда бежала на работу с радостью. Бежала — потому, что опаздывала, с радостью — потому, что любила свою профессию архитектора, коллектив молодых проектировщиков, елочки перед фасадом «Гражданстроя», широкие лестницы, светлые, просторные кабинеты с аккуратными рядами чертежных столов и, самое главное, — творческий процесс появления нового проекта! — Получив задание на проектирование, прежде всего надо было определить функции строения, т.е. выяснить необходимые условия, при которых обитателям этого здания будет удобно там жить, работать, или отдыхать — в зависимости от того, что это будет за сооружение — жилой дом, предприятие, или, скажем, — санаторий. Потом — просчитать его мощность т.е. — определить количество воды, тепла, света, лестниц, лифтов, сан. узлов и т. д. Затем все это разместить — прикинуть план, набросать разрезы и, наконец, сформировать общий вид, объем здания. Следующий этап — разработка фасадов, который наверняка потребует переделку планов, а затем, естественно — и разрезов… Этот процесс длинный, кропотливый и необыкновенно захватывающий! Спорили до хрипоты, доказывая, что дверь необходимо передвинуть на 30см., а высоту окна увеличить — на 15см. Здесь каждая мелочь была важна для достижения гармонии в пропорциях. Иногда, вдруг, приходила шикарная идея, а иногда творчество «топталось» на одном месте, раздражая неясными образами…

Сашка проработала в «Гражданстрое» уже 7 лет и считалась хорошим архитектором. Ее муж — Костик, был инженером АСУ (автоматическая система управления) на швейной фабрике им. Клары Цеткин. Сашка подсознательно ревновала его — ведь фабрика была набита сплошным бабьем! Но он каждый вечер поджидал ее после работы (Сашка специально мешкала с выходом, подкрашивая губы, протирая обувь, или наводя порядок на рабочем столе). Фабрика находилась совсем рядом, в 5-ти минутах ходьбы от проектного института. Они возвращались всегда вместе, иногда заходили в кафешку и пили пиво с «косточками» (соленые абрикосовые косточки, жареные в золе). Это неторопливое возвращение домой наполняло их теплым, романтическим счастьем. Правда, иногда и, слава Богу, все реже, у Сашки больно покалывало старое воспоминание о Венгрии, Гордищевой и того пьяного дня рождения… Но Сашка мужественно гнала его от себя и держа Костика под руку, крепче прижималась к его плечу.

Впервые она увидела его на Новый Год. Справляли у нее. Народу было! Человек 40! Они с Анькой тогда задумали устроить настоящее торжество, по-взрослому, всем классом! Но тут вдруг обнаружился неприятный факт — в классе-то было всего 4 мальчика и 19 девочек! Для праздника такого масштаба необходимо, чтоб мальчиков было примерно в 5 раз больше!

— Что же делать? — Анька беспомощно хлопала густыми, пушистыми ресницами.

— Искать фраеров! — коротко отчеканила Сашка (надо отметить, что «фраер» в 60-тые годы на тогдашнем жаргоне означало — «жених», а производное от него — «фраериться» — подразумевало «прихорашиваться», модно одеваться, или — выглядеть шикарно)

— Но где?

— Надо подумать…

— Да что тут придумаешь? На улице к незнакомым, что ли подваливать?: — «Не хотите ли с нами Новый Год справить?»

— Надо сначала у наших пацанов спросить, какие у них есть друзья, ведь должны же у них быть какие-то товарищи?

— Логично…

— У тех друзей — тоже должны быть какие-то знакомые, и так далее! Так можно будет набрать их даже больше, чем нас, девченок!

— Ну ты уж хватила! — недоверчиво пробормотала Аня.

— А что?! — Сашку уже «понесло». — Сейчас позвоним Жорке, пусть ищет. Вильке и Сашке завтра в школе дадим «комсомольское поручение», а «Егорушка» и так уже сам спрашивал — можно ли ему друга привести с собой? Да можно! И не — одного!! Все будет тип-топ!!

Аня вырвала листок из тетради и начала составлять список.

А через несколько дней «вылезла» новая неприятность — некоторых девочек родители не отпускали на всю ночь. Сашка с Аней взяли с собой «Егорушку» и отправились по адресам уговаривать «предков» («Егорушка» был положительный, басовитый, большой, немногословный — скорее от робости, чем от уверенности в себе. Своим спокойным, серьезным тоном, он действовал как-то убедительно на взрослых).

Двоих — Райку и Галку — «отмазали» без особого напряга, а с Розкой — пришлось «попотеть»…

Розка Амборцумян — армянка. Ее родители категорично считали, что девушке неприлично ночевать вне дома!

— Но это же — Новый Год! Спать никто не будет! — ныла Розка

— Всо равно — нэ пайдещь!

— Пайдещь! — вдруг взорвалась Розка, непроизвольно повторяя акцент матери, хотя в школе всегда говорила на правильном русском…

— Нэ пайдещь!! — в один голос заорали отец и мать.

— Пайдещь!!! — взвизгнула Розка и топнула ногой.

Тут Сашка дипломатичненько, почти заискивающе проворковала:

— Ну, Тигран Петросович, ведь мои родители будут с нами всю ночь. Хотите? — Тоже приходите, им будет веселее с Вами! Нам нечего скрывать от взрослых, потому, что ничего плохого просто не может быть!

— Наконец повисла нерешительная пауза. Не давая Розкиным родичам снова перейти в «отказуху», Сашка продолжала:

— У нас телефон есть, Роза может звонить Вам хоть каждый час!

— Нет… Пойти-то мы, конечно не сможем, к нам родные придут…

— Ну, Айшет Сергеевна, ну — пожалуйста? — продолжала сюсюкать Сашка, приятно улыбаясь.

— Тигран Петросович, родители всего класса доверяют своим детям. Неужели Вы не доверяете своей дочери? — как-то обиженно «выступил» «Егорушка».

Розкины «предки» пристыжено молчали, хлопая огромными черными глазищами…

— А Роза платье сама себе сшила! Покажи, Роз? — не давая родичам опомниться, Сашка вновь поспешила заполнить паузу.

Розка метнулась в соседнюю комнату и через минуту вышла в розовом платье с ужасной огромной искусственной розой на поясе! Сашка онемела от такого кошмара! — Роза — в ядовито-розовом платье — с розой на животе!! Сдерживаемый смех полез наружу через вытаращенные глаза в виде слез… Анька, извинившись, выскочила в коридор, а «Егорушка» смущенно кашлянул…

Родители посчитали, что цветок очень не скромен и потребовали его убрать!

Розка — ни в какую!!! Сашка тихонько ущипнула ее и шепнула:

— Соглашайся на все! А то — не пустят!

Розка вдруг сообразила, что ей уже РАЗРЕШИЛИ идти на этот долгожданный, почти недосягаемый праздник и с поспешной покорностью оторвала безвкусное украшение…

Потом, позже, Анька сшила из белой кисеи платье-накидку, которая хорошенько приглушила яркий цвет, и придало наряду трогательную, почти ангельскую нежность, а Сашка соорудила из старой белой кожаной сумки — «сжатый», или «мятый», короче — наимоднейший широкий пояс! И Розка благодарно похорошела…

После того, как «девичий вопрос» был решен, Анька приперла «Айдес» — тяжаленный катушечный магнитофон, килограммов 15, наверное.

— На фига? У меня же есть такой! Ты что, забыла? — удивилась Сшка.

— Не-е-т, не забыла. Мы сейчас с тобой перепишем все записи. На одну кассету — «балдежные», медленные, а на другую — быстрые, чтоб танцевать до упаду! И в разных комнатах поставим! Кто хочет балдеть — пожалуйста туда, а кто — веселиться — сюда, под елочку! Во, классно будет!!

Переписали. «Мишель», «Ес ту дей» и тому подобные — на «медленную» катушку, «Береговые парни» — на «быструю». Подписали бабины, сложили по отдельности. Покончив с подборкой музыки, девочки купили 10 листов ватмана, акварельные краски и принялись рисовать Новогодние картинки. Взбудораженные творческим подъемом, они с азартным смехом, придумали Деда Мороза, танцующего в трусах до того самозабвенно, что от него летели огромные капли пота. (Естественно Дед М. танцевал «твист») Потом появилась «хиповая» Снегурочка в «мини» и модных красных сапогах на высоком каблуке. Ну и, конечно, ежики, зайчики, часы со стрелками на «12», украшенные еловыми ветками, серпантином и конфетти.

Ожидание праздника длилось почти 2 месяца. В каждой эпохе повторяется «Первый бал Наташи Ростовой»…

А пока шел декабрь 65-го. Теперь пришла очередь новогодним платьям. Чтоб заработать деньги на дешевенькую материю подруги подрядились побелить Анькиной соседке большую комнату с высоченными потолками. Уставшие, вымазанные известкой, они все же справились с этой «каторгой» за 1 день, заработав по 10 рублей!

А вот с фасонами — промучились почти неделю! Любая идея, приходившая на ум, тут же перечеркивалась, как «избитая», не оригинальная и не модная…

Наконец, после бесконечных исканий, девчонки « выродили» неповторимые, действительно — эксклюзивные модели! У Ани было светло-бежевое, чуть приталенное и расклешенное к низу платье с ярко-оранжевой треуогольной вставкой на груди (острым концом вниз), обычный, чуть крупнее «школьного», воротничек — тоже песочного цвета, завязывался бантиком на тоненькие жгутики с коричневыми меховыми шариками на концах! Ну — прелесть!

У Сашки платье было — «маленькое-черное», но «фишка» была в «висюльках»! Большая кокетка с круглом вырезом была расшита по линии отреза на груди, черными маленькими виноградными кистями, которые свободно покачивались при движении. И поле самой кокетки — тоже было расшито необыкновенным стеклярусом. Тогда это было «ноу хау» потому, что ни стекляруса, ни, тем более — страз и прочих блестяшек НЕ БЫЛО! Как-то старенькая Анина тетка — «из бывших», прислала из Ленинграда посылку со своими старинными платьями, чтоб современная молодежь хотя бы посмотрела какие произведения искусства носили барышни «раньше». Девчонки обомлели от такого великолепия! Несколько дней подряд они наряжались в эти чудесные одежды и чувствовали себя «дамами из высшего света»! … И вот теперь, спустя почти 2 года, Аня вспомнила про эти платья и безжалостно пожертвовала подруге споротый стеклярус.

Наконец наступило 31 декабря. Сашкина мама приготовила винегрет, салат оливье и сметанник типа «наполеона», но гораздо дешевле — коржи из теста, замешанного на сметане с одним яйцом, крем — тоже из сметаны с сахаром — вот и все! Но вку-усно-о! А папа — Евгений Борисович -собственноручно сделал плов. Конечно, на столе были соленья, картошка-фри, селедка и докторская колбаска! Ну, просто — шикарно!!

Гостей по списку насчитывалось 42 человека. Сашкины родители вытащили свои железные кровати на террасу и в пустую комнату «завернули» длинный стол из главного зала, где в углу стояла сверкающая огнями, елка. Прямо на полу возле нее стоял один магнитофон с приглушенной веселой музыкой. Все стены были увешаны новогодними картинками — яркими и веселыми!

К 8-ми вечера одна за другой стали появляться девочки, сопровождаемые родителями, которые с улыбками вручали своих сокровищ Ольге Сергеевне и Евгению Борисовичу, выслушивая от них обещания «звонить, если что».

Мальчики, серьезные, в белых рубашках и галстуках приходили без провожатых, но по 2—3 человека, скрывая робость, тихонько бубнили что-то про велосипеды, перегоревшие предохранители и последние пластинки Горовца.

Наконец, Евгений Борисович дал команду:

— Ну, что, молодые люди? Пора за стол! Кто опоздал, присоединится к нам позже — места всем хватит!

Под тихую музыку, немного скрашивающую общее смущение, ребята уселись непроизвольно «кучками» — мальчики в одну сторону, девочки — в другую.

— Э-э-э! Так не пойдет! — Евгений Борисович опять взял на себя руководство. — А ну-ка пересели «вперемежку»! Ну, ну? Давайте, мужики, разбавляйте девичье царство!

Стесняясь и краснея, ребята, наконец, уселись через одного — мальчик — девочка.

— Ну вот, теперь порядок! Давайте проводим старый год и поблагодарим его за все, что он нам принес — мирную жизнь, здоровье, успехи в учебе и за то, что он собрал вас всех за этим столом!

Выпили. Девочки — сухого вина, мальчики — портвейна. Через 5—7 минут говорливый гомон чуть усилился. Налили по второй — «За школу, за счастливую юность, за чистое небо. (Имелось в виду — чистое от бомб небо)». Шутки посыпались непринужденнее, насыщая комнату праздничным настроением. И вот уже тесновато стало эмоциям, захотелось немножко выплеснуть их в танце…

И тут вошел ОН!

— Извините за опоздание — высокий, взрослый 19-летний красавец! Длинные волосы, как у «битлов», наимоднейшая белая водолазка, и — ДЖИНСЫ!! Все мальчики ревниво неприветливо поежились. Девочки — ахнули! — (Костик! Костик пришел! — прошелестело легким ветерком вдоль стола).

— С наступающим, всех! — сверкая белозубой улыбкой, он царственным жестом развернул принесенный белый рулон бумаги. Хорошенький кругленький Дед-Морозик, явно скопированный с ЗАГРАНИЧНОЙ открытки, затмил все развешанные рисунки своей оригинальностью. Костик, наконец, обвел взглядом комнату — куда бы повесить свой подарок? — и, не обнаружив свободного места, вдруг смутился….

Тогда Сашка легко вспорхнула на сундук (игравший роль дивана) и швейными иголками приколола ватман к бархатной немецкой (трофейной) скатерти (заменявшей ковер).

ОН подал ей руку и Сашка упруго — влет спустилась на пол. Все захлопали — Сашке — за то, что она так здорово выкрутилась из безвыходного положения, и новому шикарному гостю — за его, правда, лишний, но такой красивый рисунок.

Он не отходил от нее всю ночь! Они танцевали, шутили, смеялись, пили вино и снова танцевали под елкой, визжа от восторга.

Потом, как-то незаметно, они оказались в темной, «медленной» комнате. «Битлы», поцелуи, любовь с первого взгляда, сказочный Новый Год — спрессовались в неожиданное бешеное счастье…

— Костик, а почему Вас… так.. все называют?

— Это моя фамилия.

— Фамилия?

— Ага. Я — Константин Степанович Костик. — Костик по-гусарски щелкнул каблуками и кивнул головой.

Сашка

На тонких щиколотках длинных ног, вырастали крылья. Они легко несли Сашку каждое утро, придавая ее походке порхающую невесомость. Их никто не видел, как и сама Сашка — она их просто ощущала!

Вот угол «Гражданстроя», до его середины, где находился главный вход, оставалось метров 30, потом — 6 длинных ступеней и, наконец, прохладный вестибюль. Влетев в институт, крылья тут же «завяли», беспомощно обвисли и исчезли…

Теперь можно и не торопиться — ведь входная дверь позади, а на часах — 7—59. Но внутренний разбег не унимался и гнал Сашку на 5-й этаж по душным пролетам высоких лестниц, по длинному коридору и даже по рабочему кабинету! Вбежав в отдел, Сашка продолжала нестись между чертежными столами к своему, который находился в самом конце комнаты. Ну чего здесь-то бежать? Хватаясь за стул рукой, Сашка почувствовала, как ноги подворачиваются (еще бы! Без крыльев-то они отяжелели!) — и она с грохотом падает! (И какого черта неслась?)

Взрыв хохота тридцати глоток обидно шлепнул в уши. Смущенно хихикая, тридцатилетняя растрепанная дура выползает из под стола на четвереньках… А утром, дома, она так тщательно сделала прическу с начесом, одела ярко-красные коралловые бусы, такие же по цвету — овальные клипсы и подобрала губнушку в тон, смешав несколько штук прямо на губах, как на палитре.

Черный, в белый горошек, сарафан на тоненьких бретельках, сшитый, кстати, самой Сашкой за одну ночь, прекрасно сочетался с тремя красными акцентами. Ноги, в модных босоножках, которые достала Анька, еще более удлинялись, благодаря высокой танкетке!

И вот теперь — жалкая, лохматая, в порванной босоножке — выкарабкалась, выбралась, поставила валявшийся стул и как можно тише уселась, потирая ушибленную коленку.

Все в отделе знали, что Сашка в школе рьяно занималась легкой атлетикой, ездила на соревнования в Ташкент, Киев, Ленинград и куда-то еще. Пошутив по этому поводу — мол, пора бы уже оставить в покое свое беговое хобби, коллеги понемногу умолкли, уткнувшись в сои чертежи.

Вот тогда Заремка громко произнесла:

— Тебе, Туманова, надо аэробикой заняться.

— Чем, чем?!

— А-Э-РО-БИ-КОЙ! Неужели не слышала?!

— Нн-е-ет…

— Ну, ты даешь! Весь Мир сейчас увлекается этим новым видом гимнастики, а ты — спортсменка, комсомолка (тут надо было добавить — «и просто красавица», но вредина не добавила, ограничившись только первыми двумя характеристиками) и не знаешь! Читать надо больше, дорогая моя!

Пристыженная, распираемая любопытством, Сашка уже понимала, что не отстанет от противной стервочки, пока не выяснит — ЧТО ЭТО ТАКОЕ. На перекуре, она снова спросила:

— Зарем, а где ты узнала про аэробику?

— Да в журнале «Спорт», где же еще! Про Джейн Фонду слышала?

— Да, конечно, это американская артистка.

— Слава Богу, хоть ее-то знаешь! (Сашке осточертел этот высокомерный тон!) Так вот, она разработала новый комплекс упражнений под ритмическую современную музыку, где соединила элементы танца с физкультурными упражнениями. Сейчас все поголовно увлечены «ритмикой».

— А ты сама, почему не занимаешься?

— Я считаю, что мне не надо, у меня фигура и так в порядке!

Сашка вспыхнула — на что это она намекает? Но вслух только возразила:

— Но ведь спортом занимаются не только для коррекции талии, а еще в основном для здоровья…

— Вот я и говорю — это для тебя, Туманова. Ты все никак не угомонишься, носишься, как ненормальная. А так — выплеснешь свою неуемную энергию на тренировке и, глядишь — до следующей, будешь поспокойней…

Но Сашка уже не слышала эту язву. Все помыслы были сосредоточены на одном: где найти такую спорт. секцию?

В обеденный перерыв Сашка отправилась в детскую спортивную школу — там никто ничего по этому поводу не знал. (Что-то Заремка перебрала на счет «всего мира». Преподаватели — профессионалы- спортсмены и то еще не в курсе…)

После работы, неугомонная Туманова поплелась в новый спортивный комплекс, недавно построенный по спец. проекту с множеством тренировочных залов, раздевалок, душевых и административных помещений. В вестибюле висело расписание занятий по видам спорта:

— Гимнастика для девочек 4—5 лет, 6—8 лет, 9—13 л., то же самое для мальчиков, тяжелая атлетика, борьба (несколько видов), акробатика, фехтование — на саблях, рапирах и шпагах, лечебная физкультура для позвоночника, общеоздоровительная — для пенсионеров… Но аэробики не было!

— Та-ак… И что теперь делать? Сашка медленно направилась к кабинету директора. Постучала, приоткрыла дверь. Там сидел здоровенный потный узбек.

— Этот-то уж точно ничего не знает — разочарованно подумала Сашка, но все же решила попробовать хоть что-то разузнать: — Здравствуйте, можно спросить?

— Здравствуйте, проходите пожалуйста, садитесь. Что Вас интересует? — неожиданно на чисто русском языке ответил громила.

— Я недавно прочитала в «Спорте» о новой разновидности гимнастики под ритмичную музыку…

— А-а! Так Вас аэробика заинтересовала? — перебил, улыбаясь, директор.

Сашка только кивнула в знак согласия, совершенно обалдев.

— Была у нас одна девушка, вернее есть, которую мы посылали на стажировку в Киев. Она там обучалась 2 месяца и уже проводила занятия в прошлом году. Но сейчас она, к сожалению, в декретном отпуске, а другого тренера послать на обучение не имеем возможности. Знаете ли, так много нужно приобретать инвентаря — матов, канатов, гантель — ну да это Вам не интересно.

— И когда она должна выйти на работу?

— Не ско-оро, ребенку только 3 месяца. А вот, кстати, ее муж — Виктор Сергеевич. Можете у него поподробней узнать о Елене Константиновне.

В дверях появился молодой, коротко подстриженный рыжеватый улыбчивый парень.

— Виктор Сергеевич,

— Можно просто Виктор. Чем могу быть полезен?

— Я хотела бы встретиться с Вашей женой…

— А в чем дело? Вы — кто? Что Вам от нее нужно? — с неожиданной неприязнью, коршуном взорвался муж-собственник.

— Да я, собственно, ее не знаю… мне бы только поговорить…

— О чем? Можно узнать?!

— Видите ли, похоже, что она пока единственный тренер в городе по аэробике… Вот…

— А-а! Так в этом смысле? Но она в декрете!

— Я знаю, но я хотела…

— Нет, нет и нет! Ребенку всего 3 месяца! Ей сейчас не до работы!

— Но, Виктор! Я — просто хочу ПО-ГО-ВО-РИТЬ! Может быть, с ней кто-то еще ездил на эти курсы?

— Нет. Она была одна.

— Так, Виктор — Сашка уже начинала терять терпение — я и не собираюсь ее уговаривать выходить на работу. Я — просто хочу с ней по-го-во-рить! Может она что-то посоветует, ну — не знаю, литературу какую-нибудь подскажет…

— Какую литературу! Она «живьем» изучала эти упражнения, позы, ритм… Сначала ее обучали правильно держать торс, ноги, руки, потом под музыку, в определенном темпе — дышать, резко выдыхая. Видите ли — это не так просто, как Вам кажется…

— Но поговорить-то 5 минут МОЖНО?! — чувствуя, что еще — секунда — и она взорвется, Сашка зло сверкнула глазами: что за ца-ца такая — эта Елена- Прекрасная? И чего этот муж-объелся груш, так оберегает ее? Да, в конце-то концов, чего он устраивает горы препятствий на ровном месте?! Сашка почувствовала, что «танком» пробьет все преграды «рыжего».

Худенькая девушка с короткой стрижкой, без косметики — была очаровательна! Длинные ноги с мускулистыми икрами, тонкая талия, чуть широковатые мальчишеские плечи — гармонично сочетались в ее фигурке — изящной и почти идеальной! (Вот это — ДА!! — восторженно ахнула про себя Сашка, — она же только-только родила и так выглядит!)

— Лена, я узнала, что Вы тренер по аэробике, не могли бы Вы…

— Не-е-ет! Что Вы! У меня же ребенок! — перебила Елена-Прекрасная

— Вы меня не дослушали, не могли бы Вы посоветовать мне — к кому обратиться, кто бы мог позаниматься с нашей группой — не бесплатно, разумеется.

— Ну… Даже не знаю…

— Лена, подумайте пожалуйста. У нас группа не менее 40-ка человек (самозабвенно врала Сашка, на сегодня вся группа — была она одна), мы бы скидывались по 3 рубля в месяц…

— Ну, посмотрим… Оставьте Ваш телефон, если что — я Вам позвоню.

Сашка поспешно вырвала листок из записной книжки, написала номер начальника архитектурного отдела и протянула его Елене-Прекрасной

— Спасибо большое, я надеюсь, у нас с Вами что-нибудь получится.

— Ну не знаю, не знаю… Попробуем — улыбнулась девушка

— До свидания, Лена. Жду Вашего звонка.

— Угу, пока, я звякну.

Сегодня кажется невероятным все это. Бред какой-то! В любом городе масса тренажерных залов, фитнес-клубов с саунами, массажными и косметическими кабинетами. А всего 25 лет назад именно так все начиналось…

На следующее утро в вестибюле проектного института на центральной квадратной колонне висел плакат — именно плакат, а не просто объявление! Под углом в 45 градусов по диагонали, ударно-красными буквами шел девиз — «Аэробика — это молодость, стройная фигура и прекрасное настроение!» И справа вертикальный ряд квадратиков, в которых были нарисованы женские фигурки, постепенно уменьшающиеся, от шарообразной в верху — до идеально-тоненькой в низу. Горизонтальный текст лаконично гласил: «Обращаться в архитектурный отдел к Тумановой».

«Гражданстрой» насчитывал около двухсот сотрудников. В каждом отделе около 20—30-ти человек, начальниками которых были, в основном, мужчины. А вот рядовые инженеры, архитекторы, техники, чертежники (вернее — чертежницы) — на 90% составляли женщины.

Сашка не ожидала такого «аншлага»! В первый же день до обеда записалось 47 человек!

— Сань, когда тренировки начнутся?

— А где будем заниматься?

— А какую форму приносить?

— И что? Под магнитофон будем прыгать?

Игорь Николаевич, начальник архитектурного отдела, сначала недовольно ерзал на своем месте за стеклянной перегородкой, потом несколько раз вышел из своего «тронного зала» и спросил Сашку — сделала ли она вертикальную планировку дет. сада и, наконец, к 11-ти утра — перешел в «атаку»!

— Александра! Общественными делами надо заниматься в не рабочее время! А в рабочее…

Но Сашке было начихать на его недовольство! Он это ясно видел и бесился: — «Да она просто „улетела“ с этой дебильной идеей! Дура! Идиотка! Совсем совесть потеряла!»

Сашка была счастлива! Вместо расчетов кубометров вывезенного грунта, она лихорадочно умножала 3 на 47 — это же 141 руб.! Ну кто откажется от такого заработка за три часа в неделю?!

А народ все прибывает! Вот уже 60 по списку! 70!, 74!! Будет аэробика! Никуда они не денутся!!

Не делись. Лена позвонила на следующий день. Игорь Николаевич снял трубку:

— Здравствуйте, можно Туманову к телефону?

— Александра! Тебя… — рявкнул недовольно начальник.

Сашка бегом «рванула» за стеклянную перегородку:

— Алло? Лена? Здравствуйте. Чем порадуете?

— Да, собственно, я пока ничего обещать не могу, но временно, может быть, с вами позанимается…

— ДА-А!!! Мы согласны!!

— Вы же еще не выслушали в чем суть!

— Все равно, хоть временно!

— Ха-ха-ха! — довольно рассмеялась Лена. — Ну, раз так, в общем, мы посоветовались с мужем, Вы же его видели?

— Да, да.

— Так вот, несмотря на то, что он ведет лечебную гимнастику и очень занят, он сумеет после работы проводить с вами ритмику, правда, не совсем профессионально, но для начала — сойдет, а месяца через 3—4 я уже сама смогу выбираться к вам на часок.

— Леночка! Все чудесно!

— Но только как быть с местом занятий? Витя узнавал, наш спорт. зал занят постоянно…

— У нас в институте прекрасный актовый зал, пустующий почти круглогодично!

— Прекрасно! Понедельник, среда, пятница — вас устроит?

— Конечно, конечно!

ПОБЕДА!!! Адреналин бурлил мощным вулканом в Сашкиных венах, окрашивая щеки лихорадочным румянцем! Чудесные, непривычные позы-враскорячку, на цыпочках — приводили ее в восторг!

— Желтые тюльпаны, вестники разлуки… (оглушительно разносилось из магнитофона) — Иии, раз — наклон! Встали! Два — наклон! Встали! — командовал Виктор.

Как прекрасно и легко тело подчиняется его голосу под Наташку Королеву.

Эйфория длилась не долго. Потом группа начала редеть. Кому-то надоело, кому-то показалось дорого регулярно платить по 3 рубля, кто-то ушел в декрет, кто-то уволился. И вот когда, наконец, пришла Лена, осталось всего 17 человек.

Сашка чувствовала себя виноватой. Она злилась на этих тупых лентяек и готова была палкой загонять их на тренировки! Но толку от такого энтузиазма не было никакого…

А Лена, казалось, даже не расстраивалась! Видно, 50 рублей в месяц, за 3 часа в неделю ее вполне устраивали. Она не отказалась вести занятия. Слава Богу! Аэробика не сдохла!

— Есаул, есаул, что ж ты бросил коня? — надрывался Газманчик из катушечного «Айдеса», стоящего на полу и уже женский голос считал: — И-и, раз, присели, и-и, два — выпрямились.

— Ань, а ты своим девкам рассказала?

— Ну, конечно! Только они стесняются, что ли, или ленятся? Не пойму.

— И что? Ни одна не клюнула?

— Одна-то, как раз и клюнула — смеясь, Аня ткнула себя ладонью в грудь.

— Да ну тебя! — Сашка шутливо толкнула подругу.

— Слушай, а чего Лерочки не видно?

— Она, ха-ха-ха, как Пенелопа, гетры вяжет.

— Что, полгода? Точно, наверно, день вяжет, на другой — распускает. Все подбирает — «ронжо», или «бордо» — ха-ха-аха, ой, не могу… (цитата из к.ф-ма «Гусарская баллада)

После тренировки подруги вместе шли до автобусной остановки — там Аня садилась на свою «семерку», а Сашка — пешком шлепала домой.

Завернув за угол глинобитного дувала (забора), Сашка вышла на Садовый проезд — коротенькую улочку в 12 домов. Здесь под номером 6 был ее дом. Слева от тротуара стоял старый тутовник с низкой густой кроной, а за ним тянулся ряд вишневых деревьев.

— Сегодня что-то не видно … — машинально отметила Сашка, глядя на толстый ствол тутового дерева. — Нет, вон! — Маячит, прячется…

Мужские ноги, в начищенных до блеска, туфлях на секунду показались из-за дерева и снова исчезли. Голова, как всегда, была надежно скрыта листьями.

— Хм — довольно улыбнулась Сашка.

Она привыкла к этим «ногам», вечно встречавшим ее по вечерам. Когда это началось? Сашка не помнила. Но давно, очень давно — когда она еще в школе училась. Тогда ей невероятно хотелось хоть одним глазком глянуть на «голову»! Но потом появился Костик — и все стало неважным.

И все же, когда «ног» не оказывалось, что случалось крайне редко, у Сашки портилось настроение.

Приготовив ужин, Сашка полезла в шифоньер.

— Где-то у меня был венгерский брючный костюм? Можно шортики соорудить? А что, он же трикотажный, должно получиться очень даже — ничего!

Вытряхнув гору вещей с полок прямо на пол, Сашка начала складывать их по мере надобности — летние поближе, зимние — подальше, а то, что предназначено на переделку — вообще в баллониевые котомки.

— Вот он, голубчик! — Сашка отложила, давно вышедший из моды, но прекрасный по качеству костюм, и продолжала наводить порядок. Давно уже собиралась. Вот попался школьный белый фартук. — В каком классе я его носила? В седьмом? Или в девятом? — Проверив карманы, Сашка нашла тоненькую бумажную полоску экзаменационного билета: -1) «Первый бал Наташи Ростовой», 2) История создания романа «Молодая гвардия». 3) Прочесть стихотворение М. Ю. Лермонтова «Смерть поэта». — Да. Это — девятый… Сашка улыбнулась, вспомнив восторженно-удивленные лица преподавателей.

— А Вы! Надменные потомки! Известной подлостью прославленных отцов! — голос яростно звенел. Сашка вошла в роль, бешено сверкая глазами, и, казалось, обвиняла экзаменационную комиссию. Щеки вспыхнули лихорадочным пламенем. — «И вы не смоете, всей вашей черной кровью, поэта праведную кровь!»

Тишина повисла в классе после Сашкиного крика души…

И вдруг! Они все встали! И зааплодировали!!

— Пять! Молодец, Туманова! Отлично!! Пять!!

ЭТО был триумф! Продолжая улыбаться, Сашка вытащила из вороха одежды серое шерстяное платьице.

— Ба! Да оно еще живо!?

Cашка подошла к зеркалу и приложила его к себе… — Да-а… Выросла, однако… Ну еще бы…

Тогда она была худющей, нескладной 14-летней девченкой. Но в этом платье угловатый подросток волшебным образом преобразился в молоденькую стройную девушку!

Мама перешила его из своего, к первому школьному вечеру: отложной воротничек переходил сзади в «стоечку», рукав — 3\4 с заостренными манжетами, повторял, рисунок «язычков» воротника, припышненная юбочка, пристроченная «с напуском» к лифу, туго облегала тонюсенькую талию. Серо-голубая шерсть в редкую темно-синюю полоску, казалась одного цвета с ее глазами. На ногах красовались первые, ЗАГРАНИЧНЫЕ!, необыкновенно-изящные матерчатые голубые туфельки — «опанки», — тапочки по сути, но до чего хорошенькие! «Своя» цена была ерундовой — 4 рубля, но Сашке их достали за 10 (т.к. в магазинах их, естественно, не было).

Вдруг Сашка перестала улыбаться, зло скомкала платье и затолкала его в котомку… Но это не помогло. Взяв сигарету, Сашка вышла во двор, уселась на качели и мрачно закурила…

Вернувшееся воспоминание назойливо продолжало преследовать ее и здесь…

— Вот она «вышивает» в этом, совершенно-шикарном платье и вся — светится от счастья… Прохожие улыбаются ей вслед… Ничего не было удивительного в том, что молодой, красивый узбек, стоя в кузове открытой «полуторки», полной каких-то коробок, тоже улыбнулся, сверкая белоснежными зубами: — «Эй, дэвюшькя!»

«Дэвюшькя» ответила наивным радостным взглядом, говорившим без слов: — «Да! Я — девушка! Я — хороша! И все вокруг меня — хороши! И ты, красавчик, — хорош, как Фархад! (Древняя восточная легенда о том, как богатырь-Фархад перекрыл реку и дал воду людям).

— Эй! Дэвюшькя! Пизду да-а-ай!!!

— …. (Шок!) Она непонимающе уставилась на «Фархада»… за что? Это что? Оскорбление?

Покраснела. Кажется — заплакала…

А «Фархаду» вдруг стало противно. Так противно, что захотелось плюнуть себе в рожу… И он — плюнул… На нее… Втянув в носоглотку все, что было возможно, он смачно харкнул в это светленькое, чистенькое, голубоватое существо… Сопли зеленой жабой сверкнули на еле наметившейся грудке.

Сашка сорвала осенний лист, брезгливо вытерла «гадость». Щеки пылали негодованием, горечью незаслуженной обиды! Она возненавидела всех узбеков!

— Звери! Скоты! Все они…

— Ма-а-м! Кушать скоро?! Папа прише-е-ел! — раздался тоненький голосок с крыльца.

— Да, да! Сынок! Иду-у. — Сашка затушила сигарету и, смахнув слезы, (- Надо же! Нашла что вспомнить!) — направилась к дому.

Мансур

Часы показывали 4 часа пополудни.

— Еще рано… Пойдут в 6…

Эргашев снял маску. Пятница была неоперационным днем. Но в час дня привезли на «скорой» непредвиденного «аппендикса», вызвали срочно нарколога, Мансур вырезал чертов отросток, быстро, профессионально. Все обошлось хорошо…

В 16—10 Мансур посмотрел на часы: — «Успеваю» — подумал с облегчением и…

— Мансур Эргашевич!!! Там — КАМНИ!! Ой, как кричит!!

Мансур удивленно оглянулся. В дверях стояла испуганная медсестра.

— В какой палате?!

— Двадцать третьей.

Хирург почти бежал по коридору, Хосият, заметно отставая, семенила за ним.

— Новокаин! Блокаду! — не оглядываясь, гаркнул Мансур.

— Да, да, сейчас. — Сестра юркнула в ординаторскую.

— Камни в почках — это всегда очень ПЛОХО! Неужели придется «резать»? — Мансур переступил порог 4-х местной палаты.

У окна на кровати корчилась молодая женщина. Копна темно-рыжих кудрей разметалась по подушке, точеные черты лица искажала страдальческая гримаса.

— Ну, ну, красавица, потерпи… Сейчас, сейчас станет легче… — Мансур наклонился к больной…

И — отшатнулся.. Это была — ОНА!! ГАДИНА! ТВАРЬ!!

Руки автоматически ощупывали живот, делали уколы, нежно, заботливо «глушили» приступ коликов…

А в памяти молниеносно пронеслось полжизни…

Агалык… Тихая, размеренная жизнь. Они с двоюродным братом вернулись со «второй кичкины» (кичкина — маленькая, перводится как маленький приток), держа в руках кукан с рыбой. Во дворе — переполох, мать мечется с узлами, отец со своим братом грузят курпачи (одеяла) в грузовик.

— Ота, (отец) что случилось?

— Ничего сынок, просто в город переезжаем.

— Зачем?!! — у Мансура больно заныло в груди.

— Там — лучше… Работа у меня будет хорошая, учиться в институте будешь…

Квартира в многоэтажном доме ужаснула Мансура тем, что ТУАЛЕТ оказался в жилых комнатах!!! — Самое отвратительное и постыдное, что только можно придумать!! А вот душ с горячей водой — это чудесная сказка!

У него была отдельная комната с «русским» письменным столом и «раскладушкой». Первое время он стаскивал постель на пол, потому что никак не мог уснуть в круглой прогнувшейся «люльке». Позже отец купил ему узенькую тахту — современный удобный диванчик.

«Пятиэтажка» наводила сиротливую скуку. Темные подъезды, лестницы… Зачем так высоко подниматься в свое жилище? ТАМ все было рядом — виноградник, грядки с помидорами, фруктовые деревья… А здесь? Что бы дома были яблоки, надо было за ними тащиться через весь город на базар!

Но время лечит… Правда — очень медленно…

Постепенно Мансур, не то, что бы привык к городской жизни, а, скорее, смирился с ней…

Длинными летними вечерами он выходил во двор, садился на скамейку и грустно наблюдал за шумной ватагой «городских» ребят, вспоминая родные горы… — Сейчас бы они с Маруфом весело плескались в теплой Агалычке, или пили бы чай с дядей Саидом — колхозным чабаном далеко от кишлака, где он пас своих овец…

— Да-ай! Дай мне! Надо чуть-чуть отпустить!

— На-аоборот!! Натянуть! Натянуть!!

Неожиданный крик противно прервал такое счастливое воспоминание! Мансур с досадой «вернулся» в пыльный двор без травы, без речки, без садов и огородов.

Двое подростков, вырывая друг у друга нитку, пытались запустить бумажного змея.

— Э-э, дураки, все равно не полетит, ветра-то совсем нет … — машинально отметил про себя Мансур.

— А дайте мне подержать?! — раздался еще один голосок.

Мансур оглянулся — это Ленка вышла, как всегда нафуфыренная, в лакированных красных туфельках на малюсеньком каблучке, в черной коротенькой юбочке в мелкую-мелкую складочку (тогда он еще не знал, что ЭТО называется — плиссе). Крупные рыжие кудри, подвязанные белым «газовым» бантом, шикарно рассыпались по спине! Ну! — Куколка! Не земная, фарфоровая, такая вся тоненькая. Изящная!

— Да, иди, ты! Тебя только здесь не хватало! — рявкнул Толян.

Ленка обиженно поджала губы: — «Дурак»! — коротко отреагировала на грубость.

Мансуру стало стыдно за все мужское население планеты! — «Как он мог? Этой — ФЕЕ!! Этой…, этой — сказочной принцессе! Ляпнуть — „иди ты“! Неужели они не видят — КАКАЯ она?!!»

Мансуру захотелось утешить девочку:

— Лена, айда со мной на кино? — улыбаясь, он протянул руку к воздушному созданию…

— «На кино»? Да пшел вон! Зверь вонючий! — злые глазки презрительно сощурились, гордо тряхнув золотыми кольцами блестящих волос, девочка резко развернулась на 180 градусов на своих чудо-каблучках и «поцокала» прочь.

Предательские, «бабские» слезы хлынули по щекам. От неожиданности Мансур онемел…

Мальчишки продолжали спорить, крича друг на друга. Они ничего не заметили.

Отвернувшись, скрывая рыдания, Мансур бегом бросился за дом:

— Тварь! Гадина! Джаляб! (проститутка) Сука! Все они — суки! — прислонившись к стене из жженого кирпича, он долго истерично ругался, размазывая нескончаемые потоки по щекам:

— Все! Все они! Если уж… То и все остальные!!

Наконец слезы кончились. Хотелось пить.

С того самого вечера Мансур смотрел на всех русских куколок через призму яростной ненависти…

Прошло года 4. Как-то ранней осенью он помогал отцу разгружать открытую «полуторку» с картонными коробками, в которых были запечатаны мужские хлопчато-бумажные брюки. Скинув рубашку, он подтаскивал коробки к открытому борту и подавал их отцу.

— Вон еще одна… Тоже — чистенькая, красивая… а сама…

Внизу «плыло» голубенькое, по-детски наивное, но уже осознавшее себя хорошенькой, милое создание.

— Эй! Дэвюшькя! — Мансур улыбнулся, предвкушая месть. — Вон как зыркнула, сучка. Лыбится…

Ничего… Сейчас перестанешь…

— Эй! Дэвюшькя! Пизду да-а-й!? — (что? Не понравилось? Кажется, ревет…)

Но вместо удовлетворения, на душе стало тошно!. Так тошно, что захотелось плюнуть себе в рожу… И он плюнул. На нее. Втянув носом из носоглотки все, что было возможно, он смачно харкнул.

Он не понял — почему комок больно сковал горло. Отныне вместо той, казалось вечно-ноющей раны, нанесенной маленькой жестокой стервой, открылась новая, тоже очень болезненная, но в то же время — ПРЕКРАСНАЯ, безответная, невозможная… (любовь, что ли?)

Почему-то с того дня она стала постоянно попадаться ему на глаза.

Он знал, что в час дня она выскочит из школы со своей подружкой и они будут хохотать всю дорогу. Он знал, что она попрется на школьный вечер и там будет танцевать с кучкой девченок, надеясь, что какой-нибудь «фраер» пригласит ее на твист. Он знал в какой колхоз повезут их школу на хлопок, и он будет таскаться пешком за 7 км к ним на танцы, но НИКОГДА не пригласит ее… Но самое отвратительное оказалось тогда, когда рядом с ней замаячил «длинный»! Как мерзко она хихикала, когда шла с ним подручку!

Недалеко от ее дома рос тутовник с густой низкой кроной. Это был очень удобный наблюдательный пост — Мансур отлично видел ее сквозь листву, скрываясь за толстым стволом, а она его — нет!

Прошло лет 7. Он закончил мединститут. Она выскочила замуж за своего «длинного», родила сына… Пропасть между ними увеличилась до космических размеров, т.е. — навеки.

Однажды отец объявил ему, что пора жениться. Мансур непонимающе уставился на него: — «Зачем?»

— Что — зачем? Тебе сколько лет? В твоем возрасте у нас с матерью уже было двое детей!

— Да на ком мне жениться? У меня и девушки-то нет!

— Есть… одна, дочь моего друга. Молодая, красивая, что еще нужно?

— Как что?! Любовь!

— Вот женишься — и будет тебе любовь. Все! Дело решенное!

Мансур возмущенно встал, хотел было возразить, но вдруг неожиданно передумал: — А что? Она же вышла замуж? И я женюсь! И забуду эту дурацкую «безнадегу»! И, наконец, избавлюсь от этой маниокальной потребности видеть ее!

— Хорошо, отец. Но ты нас хотя бы познакомь перед свадьбой.

— Конечно! Конечно, сынок! — обрадовался Эргаш.

Дильбар только закончила школу. Ей не было еще и 18-ти лет, когда мать сказала, что отец нашел ей жениха. Густо покраснев, девочка боролась с внезапно нахлынувшими на нее противоречивыми чувствами: с одной стороны — стыд, досада, конец веселой детской беспечности, с другой — гордость, любопытство, счастье быть любимой!

— А кто он, мам?

— Врач. Очень хороший человек.

— Старый?

— Нет. Он молодой и красивый. Сегодня придет к нам в гости с родителями. Мы будем разговаривать, а вы пойдете погулять в парк.

Дильбар кинулась к шкафу и дрожащими руками начала выбирать себе платье.

Она влюбилась в него с первого взгляда! Сердце предательски колотилось в груди так громко, что, казалось все слышали его «грохот» в радиусе 5 метров от нее! Но — то ли это был только ее вымысел, то ли — действительно никто ничего не заметил, но все — и гости, и хозяева приветливо и спокойно поговорили о погоде и о хорошем урожае хлопка, ожидаемом в этом году.

— Слава Аллаху, Дильбар в этом году не поедет на хлопок — сказал Эргаш.

— Да! В эту осень у нее будут совсем другие заботы. — С улыбкой ответил Махмуд.

Дильбар покраснела и готова была сквозь землю провалиться. Заметив ее смущение, Мансур протянул ей яблоко:

— Попробуй, какое оно спелое! Если посмотреть через него на солнце, то можно семечки увидеть.

— Вы шутите?

— Нисколько. Вот, подойди сюда. Ну-ка, глянь.

Дильбар вышла из тени виноградника и посмотрела через зеленовато-желтый плод на яркий солнечный диск. Яблоко действительно стало почти прозрачным.

Длинные столы, установленные в 3 ряда, упирались в короткий — четвертый, расположенный перпендикулярно к ним. Он был предназначен для жениха с невестой и их родителей. К тополям привязали ковры — получилось какое-то подобие зала. Множество электроламп ярко освещали свадьбу. Небольшой, «живой» оркестрик громко играл национальную музыку. Перегороженный уличный проезд, обильно политый и чисто выметенный, преобразился в сверкающую праздничную сказку…

Нежное детское личико спокойно, непривычно и трогательно лежало на груди Мансура.

— Я никогда тебя не обижу. Ты всегда будешь под моей защитой… — разглядывая сонную безмятежную девушку, Мансур обещал ей вечную заботу.

Словно услышав его внутренний голос, Дильбар улыбнулась и, открыв глаза, плотнее прижалась к мужу, обнимая свободной рукой его за талию:

— Я так люблю Вас, Мансур-ака… (ака — дядя)

— Тебя! Тебя! И — просто — «Мансур»! Повтори!

— Нет, нет! — Дильбар покраснела и счастливой бабочкой вспорхнула с кровати.

Теперь после работы Мансур торопился домой. В одной руке — арбуз, в другой — мясо, помидоры, зелень.

Дильбар бежала к нему навстречу со счастливой улыбкой, обнимала за шею и целовала в щеки, в губы, в глаза…

Они часто ходили в гости к родителям, к друзьям, или в кино. Многолетняя «зубная» боль, мучившая душу, куда-то исчезла, оставив, наконец, Мансура в покое.

— Диля, мы в субботу идем к Левиным — у него день рождения.

— А во сколько?

— К шести. Стол будет на улице, так что приготовь кофточку. — Мансур поправил галстук перед зеркалом и направился к двери:

— Хай, Дильбарджен, я — на работу!

Дильбар, как всегда, тут же оказалась перед любимым и с готовностью подставила губы. Не успел Мансур обнять девушку, как она вдруг начала безвольно оседать. Мансур подхватил побледневшую жену и понес к дивану:

— Что?! Что с тобой! Дильбарджен! — вернувшись из кухни со стаканом воды, он в страхе опустился перед ней на колени:

— Ну же! Очнись! Миленькая! Несколько капель соскользнули с его пальцев, коснулись серых щек и каких-то неестественных голубоватых губ.

— Ну-ка, попей! — Мансур попытался приподнять ее голову и неуклюже, тыча стаканом в неподвижное личико, облил его:

— Что случилось, Диличка? Очнись!

Дильбар удивленно открыла глаза:

— Почему Вы не на работе? Зачем я лежу здесь?

— Слава Аллаху!! Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит? Сердце? Живот? Тошнит?

— Нет, нет, Мансур-ака, все хорошо. — Естественные розовые краски вновь разлились по щекам и губам. Она как-то лукаво улыбнулась и села с торжественно-загадочным видом:

— А еще — ВРАЧ…

У Мансура совсем «снесло крышу». — «Про что это она? Причем здесь — ВРАЧ?» И вдруг бешеная мысль ярким лезвием пронзила туман:

— Ребенок?! Ты беременна?!!!

— Ну, да… А что тут удивительного?

— Диличка! Солнышко! Родненькая моя!!! — Мансур подхватил тоненькую девочку и закружился с ней по комнате.

Естественные розовые краски вновь разлились по щекам и губам…

— Что? Доктор? Операция?

— Нет, красавица, пока — нет. Отдыхай. Не сегодня, во всяком случае. Все хорошо…

Мансур похлопал ее кисти рук. — «Не узнала. Ну, и, слава богу…»

Машинально глянув на часы, он вдруг заторопился: — «Черт, уже, наверно на остановке…»

Сдернув на ходу халат, он бросил его на вешалку в ординаторской и заторопился к автобусной остановке. Ему повезло, тут же подошел «21-й». До Багишамала было минут 10 езды…

— Э-э-эх… Опаздываю.

Водитель автобуса, видно, отстал от графика и теперь нагонял упущенное время.

— Ну, давай! Давай, дорогой! — Мысленно подгонял его Мансур.

Через дверные стекла он увидел ИХ — три женщины, трое мужчин и четверо детей. Женщины сидели на рюкзаках, мужчины стоя, курили, дети бегали, кричали и смеялись, не реагируя на замечания взрослых.

«Конечно, она опять вырядилась в короткие белые (кримпленовые, что ли?) шерты! Дура! И куда муж смотрит? Идиот!» — Он уже не радовался, что УСПЕЛ!, а привычно злился, глядя на нее. Ведь она была его женщиной, но не знала об этом. И никто не знал… Бесстыдно-голые, загорелые ноги, согнутые в коленях, дразня и мучая его необоснованной ревностью, выпрямились — ОНА встала. Лучше бы сидела!!! Круглая крепкая попка сводила с ума. Дикое желание обладать ею, белой пеленой затуманило сознание. Он прислонился к дереву, вздохнул, или застонал?, опустив веки. — «Еще не хватало плюхнуться в обморок! Да я — ненормальный! Шизофреник! Урод! Сколько раз я давал себе слово забыть ее! Жить так, словно ее нет в природе!»

— Вам плохо, молодой человек? — седая женщина интеллигентного вида озабоченно наклонила голову.

— Нет, не волнуйтесь… Просто — нервы…

Они уехали на «семерке», как всегда. В «старом городе» пересядут на последний Агалыкский автобус, выйдут на конечной в кишлаке и попрутся в горы, за пионерские лагеря, за последнюю «кичкину»… На хрена! На хрена им это надо?!! Почему бы, как нормальным людям, не сводить детей в парк, не покормить их мороженым? Не покатать их на карусели?

Тупая, неопределенная боль комком подкатила к горлу — ЭТО ОН ИДЕТ С НЕЙ ПО ГОРНОЙ ТРОПЕ! ВЕСЕЛЫЙ И СЧАСТЛИВЫЙ! ЭТО ЕГО ДЕТИ, ТО ЗАБЕГАЮТ ВПЕРЕД, ТО ОСТАНАВЛИВАЮТСЯ, ДИВЯСЬ НА ОГРОМНЫЙ «ЦАРЬ-КАМЕНЬ», ПОСЕРЕДИНЕ ЗЕЛЕНОЙ ПОЛЯНЫ, ЭТО ОН — ЕЕ МУЖ!!!

На следующее утро, в субботу, Мансур проснулся в 6 утра по привычке. Вспомнив, что сегодня дежурит Левка, он недовольно поморщился — это означало, что ему незачем идти на работу. Предстояло 2 дня маяться от скуки, не зная, куда себя деть и — ждать…

Мансур попытался поспать еще. Через настежь открытое окно, приятный ветерок еле заметно играл тюлевой шторой. Натянув на себя пододеяльник, он повернулся на бок… Шорох листьев высоких тополей монотонно-убаюкивающее шептал: — « Отдыхай… отдыхай… любовь… ты — любим…»

Неожиданно, громкая музыка бестактно оборвала мурлыкающюю нежность полусна, нагло ворвавшись в раннее утро.

Это Гулька — младшая сестренка, черт бы ее побрал, затеяла ни свет, ни заря уборку, и врубила радио на полную катушку!

Натянув брюки, Мансур босиком вышел коридор:

— Гульчихра! Сделай потише! Суббота же! Всех соседей перебудишь!

Гулька, убрав рукой спадающие на лицо тонкие косички, в два прыжка метнулась к репродуктору:

— «В Намангане яблочки, зреют аро…» — замолчала певица на полуслове.

Мансур зашел в ванную — вода еще была. С наслаждением подставив лицо под теплый душ, он подумал: — «Хорошо, что не « провалялся» до 7-ми, а то бы не успел искупаться…»

Воду днем отключали. Ее всегда не хватало в Средней Азии. Приходилось рано утром, или ночью набирать все емкости: ванну, ведра, кастрюли…

— «А там — они целый день плещутся в Агалычке»… Неожиданное решение — «Я тоже буду там!» в момент прервало предстоящую 2-х дневную мучительную скуку.

— «А, действительно! Что мешает мне навестить родственников? Сходить с Маруфом на рыбалку? И — вообще…»

Это был просто спасительный предлог — УВИДЕТЬ ЕЕ СЕГОДНЯ ЖЕ! Но Мансур не думал об этом. Главное — не сидеть в 4-х стенах наедине с удушающей тоской…

— Конечная! Агалык. В город поедем через… — конец фразы Мансур уже не слышал. Выйдя из автобуса, он глубоко вдохнул горный воздух.

— «Как хорошо!»

Плавные изгибы холмов, покрытые, вызженной солнцем, колючей желтой травой, поднимались высоко к скалистым вершинам… Пахло степью. Ощущение абсолютной свободы пьянило, наполняя каждую клеточку беспричинной легкой эйфорией.

Мансур потянулся, раскинув руки. Легкий теплый ветерок надул парусом рубашку: — «Ну! Полетели?» — шепнул в ухо.

Ноги сами по себе понесли его вниз, быстро-быстро перебирая мелкими шажками.

Солнце клонилось к западу. Уже весь правый склон Агалычки был в тени и казался с левого берега, еще ярко освещенного, серым, смазанным, мутным массивом. Сашка, медленно ступая по мягкой изумрудной траве, направилась к речке. Войдя в теплую, словно ленивую воду, она легла на спину. Подпаленное солнцем за день тело, с наслаждением погрузилось в ласковые объятья озерца. Над головой высоко-высоко «звенело» ярко-синее бесконечное небо…

Сашка непроизвольно улыбнулась: — «Ну, надо же! И ни одной тучки! Ни одной!!» — вспомнила тетку, приехавшую погостить из далекой России. Она с детским восторгом каждое утро подходила к окну и, выглядывая из него, не переставала удивляться на протяжении 2-х месяцев: « — Ну, надо же! И ни одной тучки!! Ну, ни одной!!!»

— Теть Нин, да — лето же! Какие могут быть тучи?!

— Ну, как же, летний дождичек, это ж, обязательно…

— Дождь?! ЛЕТО-ОМ?! Не бы-ва-ет!! Лето — это солнце, жара!

Но тетка, не веря своим глазам, каждый день все надеялась увидеть «хоть одну тучку»…

Вдруг Сашка почувствовала чей-то пристальный взгляд. Она встала по пояс в воде, оглянулась: Демин чистит рыбу, Костик у костра возится, Анька хлопковым маслом мажется…

Повернувшись к противоположному — тенистому берегу, она заметила двух пастухов, погонявших стадо баранов.

— Хм… бараны, что ли уставились?

Тело покрылось «мурашками» и Сашка снова плюхнулась в тепленькую водичку.

— Акула!! Каракула!! — заорали дети, окружая Сашку.

Она еле успела нырнуть под воду от яростно бьющих со всех сторон, струй.

Отплыв на безопасное расстояние, она вдруг горбом поднялась, растопырив пальцы с длинными темно-вишневыми ногтями, страшно вытаращив глаза и широко открыв рот, медленно направилась к напугавшим ее, детям:

— Я — акула-Каракула! Распахнула злую пасть! Не хотите ли к акуле вы — попасть?!

Дети с визгом бросились врассыпную и начали окружать Сашку, нещадно лупя ладонями по воде.

Сашка крутилась вокруг своей оси и «страшно» почти хватала кого-то из приблизившихся ребят.

— А-а-а! — с визгом увертывался тот, но с другой стороны уже следующий смельчак норовил залепить ей в лицо очередную «шлепающую» волну.

Первобытные, необузданные вопли наполнили ущелье диким шумом.

— Санька бесится… — улыбнулась Лерочка.

— Нормально… Общается с молодежью — вяло подтвердила Аня и — вдруг заорала:

— А! А-а-а!!! А-а! — подпрыгнула и понеслась в кричащую веселую кучу.

Дети, не ожидавшие такого вероломства от тети Ани, с еще большим визгом бросились врассыпную…

— Ай-я-а-а! — по индейски заорал Дима и с разбегу, «бомбочкой» прыгнул в озеро.

Костик бросил свой костер и медленно, по- медвежьи, тоже полез в воду, наровя схватить чью-нибудь маленькую пяточку…

Неудержимое веселье, взорвавшее тишину, бесновалось еще с полчаса. Но понемногу уставшие, наоравшиеся, накупавшиеся, посиневшие дети и взрослые, впавшие в детство, выбрались на берег и, молча, полезли вверх по склону ущелья на солнышко, потому что зеленую лужайку уже накрыла тень.

Жара, наконец, спала. Голос диктора бодренько вещал с экрана телевизора о достижениях в народном хозяйстве. Сашка дремала, лежа поперек дивана, ожидая художественный фильм после новостей.

Раздалась «птичья» трель входного звонка. Сашка глянула на часы, стрелки показывали 21—20.

— Лежи, я сам — буркнул Костик, куривший во дворе, через открытое окно.

— Константин Степанович Костик?

— Да-а…

— Рядовой Кубарин — солдатик козырнул и протянул листочек бумаги: — «Вам повестка в военкомат, распишитесь вот здесь».

— На переподготовку что ли?

— Вам все объяснят на месте. Угу — забирая расписку, удовлетворенно промычал солдатик. — «Всего доброго!» — козырнул и ушел.

В тусклом свете уличного фонаря Костик попытался прочитать текст на сероватом листке, но мелкий шрифт сливался в черные полоски.

— Кто там? Коть? — Сашка зевнула, вопросительно глядя на вошедшего мужа.

— Да повестка, на переподготовку, что ли…

…надлежит явиться с вещами по адресу: Гоголя 30 в 8—00, для ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы. При себе иметь: военный билет, две пары сменного…

— Ни фига себе?! Вот так? Просто? Там же — ра-ди-а-ци-я! — буквы запрыгали перед глазами, мысли смешались в туман: — не правильно! Несправедливо!

Нужна специальная подготовка. Не может быть…

— Ну? Кость?

— Меня в Чернобыль отправляют…

— Как?! Тебя?! — Сашка в ужасе вскочила и выхватила из Костикиных рук листок.

— А что я — особенный?! — зло рявкнул Костик.

— Надо что-то делать… Надо позвонить отцу, он позвонит Гофману, Гофман же в гражданской обороне работает! Он должен, знать кто отвечает за списки, он вызовет, вычеркнет… — Сашку колотил озноб.

— Кто? Куда? Позвонит? Саша! Посмотри на часы! Половина десятого!

— Нет, нет! Звони отцу! — Сашка сама уже судорожно набирала номер. Телефон не работал. — «Беги к отцу, Костя!»

— Да — бред, Сань, пока доберусь, будет уже 11.

— Все равно! Костенька! Миленький!

— Собирай лучше шмотки, Сань. Ни я — первый, ни я — последний…

— Нет! Нельзя же! Вот так! Это же не война! Ну не придешь завтра! Опоздаешь. Скажешь — «кусак касал» — чуть улыбнулась Сашка.

— Ты же — офицерская жена!

— Все равно, иди к отцу.

— Ну, ну, успокойся. Ты же умная девочка. Мы ничего не успеем…

— Костик! Ну, пожалуйста! Мы здесь уже полчаса базарим!

— Не час, а — 7 минут.

— Я сейчас от Григорьянов позвоню — Сашка, судорожно, одев босоножки, помчалась к соседям. — Ох, поздно, вдруг уже спать легли? — нажимая на кнопку звонка, она нервно переступала с ноги на ногу.

— Кто там?

— Я, Андроник.

Послышался скрежет открываемой калитки.

— Что — ни будь случилось? Проходи, проходи, Сашенька.

— Ой, Андроник! Случилось! Костю в Чернобыль отправляют.

— Ну! Не переживай так. Завтра я к Блинову зайду, у него в комендатуре есть связи, что-нибудь… Ну? Упокойся.

— Да не получится ничего. Ему завтра к 8-ми надо быть в военкомате с вещами. Я позвонить пришла, у нас телефон не работает. Можно?

— Конечно, конечно!

Сашка вошла на террасу. Занавески на открытых окнах чуть шевелились от сквозняка. В углу стоял телек. Все тот же диктор под знакомую мелодию рассказывал о погоде на завтра… Спокойно, уютно. И нет никакой беды…

— Ало! Мама? Позовите пожалуйста… Спит? Разбудите, мам, очень нужно! … Да! Случилось! Костю в Чернобыль забирают. Завтра будет поздно!

— Ало, Саша? — наконец ответил густой баритон. — Ну, ну, слушаю… А что же вы раньше думали?… Только сейчас? Не плачь, не плачь, дочка. Я попробую… Я постараюсь… Конечно… Естественно…

Поезд тронулся в 9—15. Заплаканная Сашка стояла на перроне с Екатериной Петровной и Степаном Ивановичем. Из открытого окна вагона улыбался Костик: — «Не горюй, Саня! Вернусь через 3 недели, еще в пещеру сходим! О-бя- за-тельно-о!»

— Какая там пещера? Живой бы вернулся. О-о-ох! Котенька!! — обнявшись со свекровью, думала Сашка, молча вздыхая и обливаясь слезами.

— Ну, хватит, хватит сырость разводить. Бог даст — все обойдется. Вернется! Сейчас, знаете, какие есть меры защиты? Я уверен — все новейшие средства там применяют! — бодро баритонил свекр, думая при этом, как скорей отозвать единственного сына из пекла…

На перроне группа студентов с гитарой хором весело пели грустную песню: — «Понадежнее было бы рук твоих кольцо, покороче б, наверно, дорога мне легла…»

Внезапно новый прилив горя с чувством вины — это ОНА не удержала, не сомкнула руки кольцом вокруг любимого, — вновь градом покатился из глаз…

Тогда он не удержал ее, не остановил, отпустил, а теперь — она ответила ему тем же, «отомстила»…

Таллин

Теплая, влажная от дождя ночь, разрывала сердце непонятной грустью — «тоской веселою» (по словам Есенина). Весна, ликующая буйным вишневым цветом, эгоистично радовалась новой жизне.

— Там в лесу со стонами плачут глухари — тихонько пел под гитару Костик, сидя на узкой скамеечке возле соседского дома.

Это там… в Есенинской России. А — здесь — «узбекские соловьи» — лягушки — курлыкали, заливаясь тоненькими трелями на разные голоса и объединялись в один непрерывный хор.

Костик поставил гитару на землю, облокотив ее грифом о забор.

Жадные, нежные губы непрерывным поцелуем пожирали Сашку. — «Вот так бы всю жизнь… и никого… и ничего больше…» — Сашка открыла глаза — мокрая белая кисея, прозрачная и многослойно-пушистая окружала их надежным куполом. Капельки недавнего дождя, как росинки блестели на бесчисленных лепестках, которые иногда невзначай касались лба, шеи, щек и оставляли на них теплые слезинки…

Сашка вдруг и правда заплакала — тихо, беззвучно. Соленые ручейки непрерывным потоком покатились из глаз и испортили своей горечью сладость поцелуя.

— Ты что? Саш? Я тебя обидел? — Костик попытался заглянуть в ее лицо, держа за плечи обеими руками.

— Да он — ИДИОТ! Тупой! Скотина! Он ничего не понимает! Неужели вот так — просто, покорно — ОТПУСТИТ?! На целых 2 месяца! Ну, скажи ты, как мужик: — «Никуда не поедешь! Я не разрешаю, запрещаю!» — и я останусь! — Вспыхнувшая злость моментально высушила сентиментальный поток:

— Все! Поздно уже! Мне домой пора. — Сухо рявкнула Сашка (если сам не понимает, я ничего объяснять не собираюсь. Таллин? — так — Таллин! Ты согласен? Я — тоже!), но вслух только повторила:

— Пусти, мне пора.

Костик обиженно опустил руки —

— Ну, пошли.

— Опять эта его «коровья» покорность! — Сашка готова была разорвать его! — Каблуки застучали по асфальту быстро, четко, безопеляционно.

— Са-аш! Да подожди ты! Все же хорошо было! — обескураженный такой переменой, Костик обиженно остановился: — «Ну чего этим бабам нужно? С ни с того — ни с сего — разревелась! А потом — вообще взбесилась! Дура! Ну и хрен с ней!» — захотелось развернуться и тоже уйти. Но НАДО было проводить ее до калитки. Не напрашиваясь больше на любовь, он плелся за ней на «пионерском» расстоянии.

Подойдя к своему дому, Сашка звякнула ключами, открыла замок и буркнула:

— До завтра.

— До послезавтра! — ощетинился Костик (ничего, пусть завтра поскучает, подумает…)

— Ну — хорошо! Можно и до после — послезавтра! — оторопела Сашка.

— А лучше — вообще! До субботы! — Костика тоже «понесло».

— Договорились! До субботы! — Сашка хлопнула калиткой.

Не зажигая света, чтоб не разбудить родителей, она на ощупь дошла до своей комнаты, разделась и легла на спину в свою постель — белую, пушистую…, как та вишня, под которой только что целовалась, только — уютно-сухую…

Перед глазами возник Костик со своей дурацкой, тупой рожей. Сашка еще злилась, но уже скучала по нему… Захотелось догнать его, снова прижаться грудью, животом, всем телом к миленькому, родненькому балде, ощутить непроизвольный комок между ног и от этого, чуть ли не теряя сознания — «улететь», раствориться в горячем поцелуе.

Сашка опять заплакала, но уже обиженно.

Перед глазами, как фильм, поплыл сегодняшний вечер…

Вот она собирается на свидание. Достает «глухое» платье без рукавов, со стоечкой, как на водолазке, но сзади на молнии, чтоб голова пролазила, маленькое черное «мини». Мстительная улыбка скользнула по губам, представив вытянутую физиономию Костика: «Все… вечер потерян». Ей и самой хотелось ощутить его горячие ладони на своей груди. Рядом на кушетку полетел черный костюм, перешитый из старого мужского пальто, найденного в сарае прошлым летом. Когда Сашка его распарывала, вся терраса покрылась сантиметровым слоем пыли. Потом она выстирала отдельные кусочки драпа и, отутюжив их, сшила двубортный короткий жакет на шелковой подкладке и короткую юбку без пояса — чуть ниже талии, прикрепила шлевки, вставила широкий кожаный ремень — КЛАСС! Выворотные петли пиджака отделала темно-серым баллонием, им же обтянула 4 пуговицы.

Померила Костикину белую нейлоновую рубашку… ушила ее, порылась в платьях, выбрала одно «100-летней давности» — трикотажное в яркую бело-сине-красную полоску. Из этой пестроты вышла отличная жилетка и короткий мужской галстук. Когда она первый раз пришла к Костику на свидание в таком «оперении», он вдруг заорал на нее:

— Что ты так вырядилась?! Что б все мужики на тебя глазели?!

Улыбающаяся Сашка на полном ходу резко, почти по-армейски развернулась на высоких каблуках и с такой же скоростью понеслась назад.

Тогда он догнал ее, они помирились, а вечером, когда стемнело, он впервые расстегнул пуговицы импровизированного батника.

С тех пор он полюбил этот костюмчик — ярко-наглый и возненавидел скромное платьице с глухой стоечкой…

Сашка все же выбрала «балдежный» костюм, отложив мелкое коварство с пуританским нарядом — «на потом».

Увидев Сашку, Костик разулыбался, засиял счастливым ожиданием темноты.

Они долго бродили по парку, выпили пива с «косточками» (узбеки продавали возле пивнушек узкие, длинные кулечки с абрикосовыми косточками, сваренными в соленой воде и обжаренных, затем, в горячей золе). Потом покурили «родопи» (рад-до-попи — шутил Костик) в дальнем углу парка, сидя на бревне спиленного дерева. И вот тогда, крутя в руках болгарскую сигарету, глядя в пустоту, Сашка безразлично произнесла:

— А, знаешь, нас этим летом на практику отправляют…

— Куда? От-прав-ля-ют… — испугался Костик.

— Кого — куда… в Москву, в Ленинград, в Прибалтику… — Сашка прищурилась и выпустила длинную струйку дыма.

— А ты? — выдохнул Костик

— Я, наверное, в Таллин запишусь.

— А кто никуда не запишется?

— Здесь останутся. Будут свой факультет ремонтировать.

Костику захотелось схватить Сашку в охапку и заорать диким голосом: — «Не-ет!! Никуда не поедешь!! Два месяца!! Это же — вечность!!». Но представив ее в 40-ка градусной жаре, таскающую ведра с раствором, штукатурящую стены 8 часов в день, вместо того, что бы гулять по западному городу и плавать в Балтийском море, Костик отчаянно понял — придется потерпеть, подождать, но не лишать ее возможности вырваться почти за границу! Когда еще такая возможность предоставится? Ведь она еще нигде не бывала, даже в Ташкенте. А я буду ждать эти ужасные 60 дней…

Он грустно, обреченно прижал ее к себе

А Сашка ждала от него совсем другой реакции: — «До него еще не дошло. Сейчас он меня поцелует и поймет, что разлука невозможна! Нет, не может быть, что бы он вот так, спокойно, отпустил меня!»

Сашка выбросила окурок, встала, с напускной веселостью взяла его за руки, потянула на себя, поднимая с бревна:

— А я кручу, напропалую, с самой ветреной из женщин… — запела с истерической веселостью, заглушая разочарование (нет уж! Ни за что не покажу ему, как я в него влюблена! Пусть думает, что предстоящая поездка мне дороже его однообразных поцелуйчиков!) и закружила, как в детстве, упираясь ногами в одну точку, откинувшись всем телом назад, удерживая равновесие на вытянутых руках, крепко сцепленных с Костикиными.

Он с облегчением поддался ее детскому игривому порыву — «сегодня все будет, как всегда, а непонятная серая пустота наступит еще не скоро — через

2 недели. Не надо думать о ней, будем радоваться жизни еще 14 дней».

Костик подхватил Сашку на руки и завальсировал с ней, подпевая: — «Я давно искал такую, и не больше, и не меньше…»

Потом они гуляли по сельхозинституту — новые корпуса с длинными высокими открытыми террасами, были только что отстроены. Круглые металлические столбы, поддерживающие козырьки второго этажа были выкрашены в черный цвет и подчеркивали ритм фасадов.

Вдруг грянул гром и теплый весенний ливень обрушился на город. Они засмеялись — как вовремя оказались под навесом! Потом — долгий поцелуй под шум дождя, барабанившего по шиферу, который кончился так же неожиданно, как и начался.

Безветренная, благоухающая ночь. В апреле все цветет сразу: сирень, яблони, сливы и вишни. Последних особенно много в Самарканде. Все улицы частных секторов усажены ими. Вот идешь по тротуару — и белая пышная сплошная стена отгораживает тебя от проезжей части. Густые кроны опускаются чуть ли не до земли. В них можно спокойно спрятаться от внешнего мира за густой вуалью бурного цветения…

— Так и не сказал главного! Ну и пусть! Ну и хрен с ним! И — уеду!

Стук колес ритмично отсчитывал километры, убаюкивал, успокаивал, предвещая тревожное и в то же время радостное ожидание новизны. За окном унылая, знойная, совершенно плоская Казахстанская степь. Вот уже сутки один и тот же пейзаж. Иногда попадались одинокие юрты с голыми загорелыми детишками и женщинами в национальных платьях. Они подметали голую, потрескавшуюся от жары, землю или склонялись над тандырами.

— Верблюд! Верблюд!

— Где?!

— А — вон! Вон! Вижу!

— Вот — еще! Да их — трое!

— Орут, как дети, словно верблюдов никогда не видели — равнодушно глядя в открытую фрамугу со второй полки, шепотом проворчала Сашка.

Тук-тук, та-та-та-а, тук-тук, та-та-та-а…

Знойный воздух горячей струйкой бил в лицо, трепал волосы… Ску-у-учно-о…

— Когда же, наконец, приедем? Вот опять юрта… та-та-та… та-ак, тук, тук. — «Остановка, что ли?»

Сразу стало нестерпимо душно. Раскаленный вагон, словно духовка, заживо пек своих пассажиров. Вот открылись двери тамбуров, потянуло сквознячком.

Студенты «горохом» высыпали на землю. В тени вагона было намного прохладней. Казашки продавали горячие лепешки, чакку (густое кислое молоко) и кумыс в банках. Сашка тоже нехотя вышла на воздух. Какая-то молоденькая «апайка» настойчиво прилипла к ней со своей 3-хлитровой банкой. У Сашки не было никакого желания отведать этого верблюжьего кефира, но девушка так заискивающе улыбалась, твердя: — «Бир сумм, бир сумм!» (один рубль), что Сашка не выдержала натиска, сунула ей рубль и полезла назад с никчемной покупкой. Только поставила банку на откидной столик, как поезд дернулся. Ребята с шумом и толкотней вернулись на свои места. Практиканты занимали три плацкартных вагона. Ответственный за группу, Олег Ефимович, по 2 раза в день делал перекличку, боясь потерять кого-то из студентов. Сашка только собралась лезть на свою вторую полку, когда к ним в купе вошел препод со своей «амбарной» книгой.

— Хотите кумыс, Олег Ефимович? — предложила Сашка

— Кумыс? М-м, можно стаканчик — поправив очки на переносице, неуверенно ответил преподаватель.

Сашка налила в тонкий стакан в металлическом подстаканнике пенящийся напиток. Олег залпом выпил угощение и как-то со смаком крякнул, облизывая тонкие белые «усики»:

— Спасибо, Туманова. В такую жару только это и надо пить. Кстати, а ты сама-то пробовала?

— Нет еще.

— Ну, во-о-от. А ну-ка, давай, пей!

Сашка настороженно пригубила и вдруг жадно, залпом начала поглощать прохладный, чуть солоноватый, остренький, будто газированный напиток.

Прищурив глаза, она непроизвольно причмокнула и выдохнула с удовольствием:

— Э-э- ах!

Кумыс оказался к тому же еще и чуть пьянящим, словно пиво. И странное дело! Он оставался прохладным в горячем купе весь день, пока его не допили.

Сашка проснулась от холода. Было темно, за окном — сплошная чернота. В открытую форточку врывался прямо-таки ледяной ветер. Сашка зажгла над головой тусклый светильник, тихонько встала на края нижних полок, широко расставив ноги, и с трудом закрыла фрамугу.

Все! Россия! Значит — проехали, наконец, Казахстан.

Захотелось скорее посмотреть на эту книжную березовую русскую природу, летний дождь, дождь, дождь…

Согревшись под одеялом, убаюканная качающимся вагоном, она, кажется, задремала.

Проснувшись от возбужденного гомона голосов, Сашка сразу прилипла к стеклу.

Первое, что она увидела — был мальчик, в телогрейке и кирзовых сапогах! Летом!! (Ведь середина мая в Самарканде — это уже настоящее лето!) Подросток погонял веткой коров и грустно шел по грязи проселочной дороги, которая черной лентой извивалась по темно-зеленым холмам.

Темные бревенчатые избы, словно из 18-го века, утопали в густых кронах берез, рябин и еще каких-то непривычных деревьев. Пасмурное небо навевало тоску…

Как-то стало обидно за Россию — холодную, грязную, бедную…

Деревушка скрылась и за окном пошли сосны, высоченные, сильные, мощные. Они сплошной стеной тянулись вдоль железно дорожного полотна и, казалось, им не будет конца! Вот! Вот она — настоящая, могучая, бесконечная Русь!

А ближе к вечеру открылись поля, окаймленные деревьями густых лесозащитных полос. Нивы были кругло-холмистые, освещенные ярким солнцем на неправдоподобно-синем небе с белыми кудряшками «мультяшных» облаков!

— Господи! Какая красота!

Колеса застучали громче.

— Волга! Волга!! — послышались восторженные голоса.

Замелькали металлические конструкции моста и неожиданно открылся бескрайний водный простор.

— Да ей конца нет! Какая силища!

Глубокая темная вода неуемно бурлила, как море… — «Как море, полноводная, широка, глубока, сильна!» — внутри вдруг все запело, запенилось, закипело! Восторг, переполняя Сашкино нутро, навернулся на глаза влажной пеленой…

Вот уже 2 дня, как ее нет. Как долго они тянулись! Все вокруг стало бесцветным, безвкусным, скучным…

Костик подошел к почтовому ящику, зачем-то заглянул в него… Ей ехать еще сутки, потом, может через день — два, напишет, потом письмо будет идти дней 6—7 и, только числа 20-го, 22-го, может появиться долгожданный конверт.

Жара лениво наполнила тяжестью ноги, руки, голову. — «Это только начало. Такая пытка будет продолжаться еще 58 дней. Интересно, что она сейчас делает? Скучает, как я? Или поет под гитару в переполненном купе…, или — бухает со студентами? Или — курит в тамбуре? С кем? С девченками? А вдруг — с мужиками?! Они рассказывают анекдоты, а она — смеется… Кто-то наклоняется над ее лицом, что-то шепчет в ухо… Она хлопает глазищами, но не уходит, слушает…»

Костику вдруг стало нечем дышать. — «Так можно чокнуться! А, ну! Не раскисать!» — приказал сам себе.

— Над чем-то заняться. Но чем?

Костик машинально взял лист бумаги, повертел…

— Надо самому написать письмо!!!

— Счастливая ты, Сашка! Не успела приехать, как тебе — письмо!

— Ничего себе «не успела»! Да мы уже здесь почти неделю живем!

— Ну? Чего не читаешь?

— Я берегу «кайф». Вот сейчас усядемся на пляже, я закурю и буду читать-читать и перечитывать…

— Но мы же хотели Старый Таллин посмотреть!

— Ну и посмотрим.

— А письмо?

— Письмо — «на заедочку»! Как десерт! Ничего, еще успею наизусть выучить.

— Ну, у тебя и выдержка!

— Пошли, пошли, на трамвайчик!

«Слетев» с высокого крыльца главпочты, Сашка впервые почувствовала «крылья на ногах», у щиколоток. (Позже они непроизвольно станут появляться всю жизнь). Порхая на них по узким улочкам, выложенным брусчаткой, Сашка совершенно не чувствовала усталости. Все было прекрасно! Аккуратные, одно-двух-этажные домики с острыми крышами, с необыкновенными витринами в старинных изогнутых деревянных переплетах — не окрашенных, а просто покрытых лаком, кованые вывески на черных цепях, подвешенные перпендикулярно к фасадам, изображавшие старинный сапог, или пивную кружку, или батон хлеба — создавали беззаботное ощущение праздника. Люди, одетые по «заграничному-модно» спокойно вышагивали в шертах и ультро-мини юбках! (Да, у нас в Узбекистане так не походишь)

— Лер? Ну, ты где? Нам еще надо вон туда подняться! (Сашка как-то не задумалась, что подруга не получила окрыляющего письма и давно уже устала, хотела домой, т.е. — в общагу, вытянуться на узкой кровати с железной сеткой и, закрыв глаза, помечтать о своем Демине…)

— Лер! Ну?!

Терпеливая Лерочка, молча прибавила шагу.

Поднявшись на высшую точку Старого города, девушки заворожено застыли.

Внизу, за каменным барьером, уютно распластался, приткнувшись крыша к крыше, «Вана Таллин». Кровли беспорядочно, тесно громоздились, прижимаясь друг к другу, создавая впечатление хаотичной застройки.

На самом деле, узкие, извилистые улочки соединялись в плане между собой в маленькие, неправильной формы квартальчики, из которых в любое время можно было выбраться в новый современный город.

Разноцветные — темно-зеленые, красные и терракотовые кровли ярко пестрели среди редкой зелени деревьев. Крупная круглая черепица придавала постройкам сказочный, «Андерсеновский» вид.

Морской влажный ветер, здесь, на верху, не стихал ни на минуту.

— Лерочка! Как в сказке, да?

— Угу…

— Смотри, Лер! Вон флигель-кораблик!

— Ага! А вон — стрелок!

— Вон еще, стражник, с флажком!

Восторженные девочки стояли на смотровой площадке, опираясь локтями на каменное ограждение, когда к ним подошла группа высоких белокурых парней. Улыбаясь, они заговорили по-эстонски.

Девушки молча, пожимали плечами, покачивали головами и смущенно отрицательно жестикулировали ладонями.

Вот один красавчик взял Лерочку за руку и, заглядывая ей в лицо, опять что-то произнес.

— Да не понимаем мы ничего! Извините! Мы студенты, приехали к вам на практику — Лерочка чуть отступила назад.

— Э-э-э… Русские… — Улыбки вытянулись в разочарованные физиономии. Не говоря больше ни слова, парни как-то неприлично быстро «отвалили».

— Ни фига себе! Лер! Понял-нет?

— Да уж… — только смогла выдохнуть Лерочка всеобъемлющую фразу Кисы Воробьянинова

— Нет! Ты посмотри! — не унималась Сашка — А с виду — такие нормальные, культурные!

Это была первая встреча с враждебным, открытым национализмом. Потом, грустно констатируя факты, они сталкивались с ним постоянно, каждый раз не переставая возмущенно удивляться!

В магазинах продавщицы не отвечали на вопросы и, не подавая товар, тупо смотрели в пространство, словно не видели русских покупателей. В проектном институте, где они должны были проходить практику, им молча неприветливо бросили на стол пачку «отсинькованных» чертежей на эстонском языке и, буркнув что-то непонятное, сразу отошли в сторону, давая понять, что больше ничего объяснять не намерены. Девушка эстонка, жившая в их комнате, заявила, что: — «Жить в Таллине не будет ни за что! Потому что здесь слишком много русских!» А однажды, четвертая девушка по комнате, украинка, работавшая маляром, рассказала вообще дикую историю: 4 года назад в центральном парке эстонцы повесили троих коммунистов. Это было 7-го ноября и на груди у несчастных были таблички с надписями: «Подарок Советской Власти».