Перья

Дизайн обложки Бредихин К. Н.

У кого две пары штанов — продай одну и купи эту книгу!

Георг Кристоф Лихтенберг

Часть первая

«Это есть наш последний и решительный шанс…»

Глава 1

Отец и сын, одна маленькая деталь.

«Учитесь торговать!»

ОЦУ (Очень Ценные Указания).

«Марсельеза» на французском.

— У меня всё готово. Надо пошевеливаться, иначе нас могут обскакать. Одна маленькая деталь… хотелось бы уточнить. Есть время поговорить?

Фильмы катастроф не принято начинать с самой катастрофы, куда коварнее и изощреннее бывает показать сначала предшествующий ей идиллический, безмятежный период. Ну а потом уже окунуть зрителя по полной программе. В то, во что вы собираетесь его окунуть. Вот только со мной такого не получилось бы при всём желании — сколько я себя помню, у меня подобного периода в жизни просто не было. Дни, недели, даже месяцы затишья, но чтобы идиллия! Ха-ха! Только не с моим Па!

Впрочем, я не подал виду, что трепещу, прикинулся покорной, блеющей овечкой.

— Конечно, па! Разумеется, па!

— Вопрос в том, чьё имя должно стоять на титульном листе первым. Я думаю, что твоё. Это было бы по справедливости.

— Почему же? Почему ты так считаешь, па? — потупил взор я, образец скромности и послушания, насторожив в то же время ушки.

— Ну, ты моложе, — великодушно рассудил отец, — тебе дольше пожинать плоды. И потом, ты придумал название. А говорят, что удачное название — это шестьдесят процентов успеха.

— Я слышал — сорок.

— Нет, шестьдесят. Я точно знаю. У меня прекрасная память, как тебе известно.

— Ладно, пусть будет шестьдесят, — не менее великодушно согласился я, — но название, на мой взгляд, не главное. Название могут и переменить. Что тогда? Нет уж, если по справедливости, то надо признать, что главнее всего идея — а она целиком и полностью здесь твоя, да и в разработку её ты гораздо больше меня труда вложил. Я уж не говорю об алфавите, ты и здесь в приоритете. Так что вопрос этот не стоит выеденного яйца. Где-то, в чём-то я всегда готов тебе уступить, но тут ни о каких других вариантах не может быть и речи.

Отец развёл руками, как бы говоря: ну и упрямый же ты, хотя по всему было видно, что он доволен таким исходом дела.

Я понимал, что впрямую его не отговорить и попытался хотя бы с краешку зацепить.

— Но ты уверен, что всё готово? Когда ты собираешься туда идти?

— В пятницу, конец недели. Но я пойду не один. Два автора, им и идти вместе.

— Я не смогу, это точно, — предпринял я последнюю попытку увернуться. — Не отпустят с работы. Там полный завал. В отпуска люди пошли, с больничных листов не слезают.

Отец небрежно отмахнулся: тоже мне, нашлось препятствие!

— Ничего, отпустят. Я позвоню.

Он позвонит. С ума можно сойти! Я что, ещё в школе учусь? Конечно, я врал — отпроситься мне не составило бы большого труда, не так уж часто я поблажками пользуюсь, если быть точным — вообще ни разу, но что у меня, других дел нет?

— Не стоит, уж лучше я сам.

— Вот и договорились. Папка со сценарием на столе в Кабинете, если будут какие-нибудь предложения по существу, ещё не поздно переделать. Последний, так сказать — завершающий, взгляд.

Я ухмыльнулся: уж я постараюсь, это будет не просто взгляд, а терминальный, можно сказать — киллер-взгляд. Я вообще от всего этого идиотского «проэкта» камня на камне не оставлю.

Не знаю, с какой стати мне так в жизни повезло, и мне досталась катастрофа из катастроф вместо отца. До какого-то возраста я просто смеялся, потом стал посмеиваться, сейчас иногда мне хочется плакать горючими слезами. Причём человек мой па был, безусловно, неплохой. Но порой мне казалось — уж лучше бы он был, ну… хоть с какой-нибудь червоточинкой.

Было время, когда я поддался соблазну считать отца неудачником. В этом сразу нашлись свои преимущества: я даже мог его жалеть, как-то оправдывать, ну а главное — просто понимать. К сожалению, этот период длился недолго, я даже не успел как следует им насладиться.

Потому что скорее всего неудачником был я сам. Вообще иногда я кажусь себе страшным занудой и очень боюсь, что останусь таковым на всю жизнь. Буду постоянно брюзжать на жену, детей, если они у меня когда-нибудь появятся. Ворчун, скептик — это в моём-то возрасте! В противовес отцу — другая крайность. Вполне, впрочем, достаточная, чтобы отравить навсегда жизнь близких мне людей.

Но как могло быть иначе? Надо было каким-то образом возвращать этих двух мечтателей на грешную землю, с которой они постоянно улетали. Если бы не я… с ужасом представляю, что могло бы быть, если бы не та личина, поверьте совершенно мне чуждая, которую я вынужден был постоянно нацеплять на себя.

Я даже не в состоянии перечислить все те прожекты, которыми переболел мой отец. Когда я был совсем несмышлёнышем, я искренне восхищался ими, посматривал на своих одноклассников свысока, ни секунды не сомневаясь в том, что скоро, очень скоро, мы сделаемся богатыми, знаменитыми и счастливыми; пусть не самыми богатыми и не самыми знаменитыми, но нам и половины хватит. Затем пришёл к выводу, что мой отец — непризнанный гений, точнее, не гений, но как личность и как работник он явно недооценён. Пока, наконец, не нашёл очень удачное определение, которого придерживаюсь до сих пор, охарактеризовав его как человека увлекающегося.

Первая идея, которую я помню: «Учитесь торговать!». Вся страна тогда вышла на улицы, тряся, чем только можно, мы трое (я, совсем маленький клоп, был на подхвате) тоже включились в процесс. Кончилось тем, что нас прижали рэкетиры, так мы остались и без товара и без денег, но с вполне осознанным впечатлением, что хозяевами жизни нам не стать. Дальше отец сообразил, что стране нужны экономисты. Два года он грыз науку, чтобы получить второе высшее образование, а когда вожделенный диплом оказался у него в кармане, выяснилось, что стране уже не требуется столько экономистов. Ещё мы как-то решили разбогатеть на рассаде: взяли в аренду дачный участок, построили там теплицу, несколько месяцев не выпускали из рук лопаты. Естественно, нас самым подлым образом обокрали, да и теплицу развалили. Потом мы были компаньонами какого-то проходимца, предложившего нам открыть цех по производству картошки «хруп-хруп» да и смывшегося с деньгами, которые мы взяли как ссуду в банке; так что из «хруп-хруп» получился «хруп-труп». Участвовали во всех «панамах» с акциями и облигациями. Чуть было не уехали на постоянное местожительство в Новую Зеландию, там, оказывается, трудоголики просто позарез нужны! Нам осталось только продать домашний скарб и квартиру, отдав деньги той фирме, которая нам отправиться за рубеж помогала, а они там, в Новой Зеландии, уже в валюте должны были нам эти деньги передать. Тут, слава богу, Ма не выдержала, взмолилась, иначе количество московских бомжей на три человека точно увеличилось бы.

Но апофеоз был, когда в стране разразился кризис, а отец в это время, вместо того, что держать нас на плаву, решил разработать проект по спасению державы (как могло быть иначе, он же дипломированный специалист!) Затем, когда «проект» был отослан, мы всей семьёй ждали, что вот сейчас нам позвонят прямо из Кремля, быть может, сам президент, или хотя бы его секретарь. Что остановится возле нашего подъезда чёрный лимузин и нас в этот самый Кремль всех вместе отвезут. Но нам даже никто не ответил. Ну с голоду мы, конечно, не умирали, так как в перерывах между своими завихрениями отец устраивался в какую-нибудь солидную фирму. Как правило, на работе его ценили, мы постепенно обрастали жирком, а затем снова спускали всё до последнего.

Ясен пень, что в школу я ходил в дешёвом китайском барахле и неизменно дырявых ботинках или кроссовках. С досадой вспоминаю свой выпускной, когда я один из всего класса щеголял в свитере и рубашке, так как деньги, на которые можно было купить костюм, мы решили использовать на модернизацию нашего компьютера (!). Я согласился, чего уж там, мне ведь надо было в институт поступать.

Кстати, вы, наверное, догадались, что в институт я так и не попал. Целый год готовился, подобрал себе вариант попроще, но отец уговорил меня поставить на мечту. МГУ! Только МГУ! Какие ещё могли быть сомнения?! В результате я и загремел в армию. Ну а после армии очередные идеи, очередные долги, нужно было хоть как-то семью поддерживать, стоит ли продолжать?

Итак, я торжественно прошествовал в Кабинет. История этого дворца, храма тоже в своём роде была уникальна. Разработка «проектов» требует сосредоточенности, и я как-то предложил отцу перегородить большую комнату в нашей квартире надвое. Мы сколотили стеллажи из досок, заставили их книгами, перетащили в образовавшуюся каморку письменный стол, кушетку, получилось довольно уютно. Здесь как раз отец и священнодействовал, вынашивая свои замыслы. Мы долго думали, как назвать это логово: Янтарная комната, Башня из слоновой кости, Замок мудрости, но остановились, в конце концов, на самом простом варианте: Кабинет. Только будучи допущен к самому наисвежайшему замыслу, я по достоинству оценил все прелести узкой, но вполне удобной кушетки, и частенько подрёмывал там, в то время как мать и отец на цыпочках ходили по квартире, чтобы не спугнуть, якобы вот-вот готовое осенить меня, не вдохновение даже, а (бери выше!) откровение.

Но на этот раз я подавил в себе желание хотя бы на полчаса провалиться в дрёму, чтобы переварить приготовленный Ма плотный обед. Сел за стол и уставился осовелым взглядом на папку. С чего всё началось? С довольно безобидной моей фразы в адрес телевизионщиков:

— Такой примитив! Неужто нельзя придумать что-нибудь действительно интересное? Называется реалити-шоу, столько денег вбухивается, а тоска смертная!

Отец согласился со мной:

— Да, кошмар какой-то!

Ну откуда мне было знать тогда, что этот маленький камешек может вызвать такую лавину? Обыкновенная, затёртая фраза. Ни к чему не обязывающее общее рассуждение. Пустое место. Ну как барабан. Но с моим отцом надо быть предельно осторожным, выбирать выражения.

Я был в шоке, когда Па дня через три подмигнул мне:

— Знаешь, ты был прав с этими телешоу!

Что, так поздно до него дошло?

— А не попробовать ли нам с тобой придумать что-нибудь действительно стоящее? Полагаю, немного встряхнуть этот затхлый мирок на предмет новых идей никому не помешает!

Слово за слово, идея начала обрастать подробностями. С моей стороны это выглядело достаточно примитивно: я лишь вставлял ехидные замечания, пытаясь разбить в пух и прах всё, что отец придумывал. Хотя до сих пор я часто говорил о «проектах» в применении к «увлечениям» своего отца, скорее раньше они были всего лишь прожектами, а вот такой вариант появился впервые именно в этот раз, как и то, что мы стали «работать вместе». Помнится первым делом я сказал Па о том, что сами идеи мало чего стоят, пора мыслить масштабно, «проектами», в которых всё было бы тщательно обсчитано и обосновано: сроки, финансовое обеспечение, перспектива, реклама, сбыт готовой продукции. Отец каждый раз выслушивал мою очередную ахинею с вниманием и уважением, затем торжественно удалялся в Кабинет, чтобы записать мои ОЦУ (Очень Ценные Указания) и как следует поразмышлять над ними.

«Перья» — естественно, кошмар, а не название, я предложил его как крайнюю степень издёвки, но оно прилипло, не оторвать. «Воображалы», «Полёт фантазии», «Тринадцатая муза», «Пегас для вас»: каких только вариантов не предлагалось, но все они блекли перед этим незамысловатым словечком. Особенно когда я набросал дизайн: три заострённых пера, продолжавших буквы вниз, в начале, середине и конце слова. Затем мы долго пытались вживить какой-нибудь эпитет в получившийся трезубец: «Быстрые перья», «Золотые перья», «Удачливые перья», но все они сидели как на корове седло. Просто «Перья» и всё — в конце концов, отец вынужден был с этим смириться.

Я слишком поздно понял тогда, что выбрал неверную тактику: проволочки, изматывания, подтрунивание — попытки на максимально возможный срок оттянуть начало катастрофы, привели, как ни странно, к совершенно обратному результату: то, что казалось едва различимой точкой на горизонте, разрослось в итоге до размеров цунами. Самого страшного стихийного бедствия из тех, что нам довелось до сих пор пережить.

Как бы то ни было я оторвался, наконец, от названия и начал вгрызаться бульдозером в текст дальше, но все мои попытки оказались тщетными, придраться было совершенно не к чему, мой запас скепсиса полностью иссяк. Что мне оставалось? Только выйти из Храма вдохновения и торжественно объявить буквально взмокшему от волнения отцу о том, что «продукт» готов и, что называется, ни слова в нём уже ни добавить, ни убавить.

Трудно передать, как отец был счастлив, но он недолго купался в эмоциях, тут же переведя разговор во вполне конкретную реальность.

— Так значит в пятницу? А, сынок?

Не просто обрадованный, а буквально окрылённый, он тут же предложил мне спеть «Марсельезу» на французском языке, достав откуда-то пожелтевший от времени, вырезанный из газеты текст. Я, конечно, предпочёл бы «Интернационал» на русском, но, тем не менее, не стал возражать, присоединился к отцу. Ма, соответственно, тоже внесла свою лепту — накормила нас таким ужином, что мы даже телевизор смотреть не стали, завалились спать пораньше.

Впрочем я успел всё-таки выбрать минутку и объяснить матери в самых мрачных тонах, что нас в ближайшее время ожидает. Она переменилась в лице, долго молчала, затем вздохнула:

— Надо бы продуктами запастись. Поможешь, а?

И это всё, что я от неё услышал. Моя последняя надежда испарилась «словно лёд под мартовским лучом солнца».

«Господи, ну и дурдом!», — подумал я, уже засыпая.

Глава 2

Не та передача.

Путаясь в соплях.

Немецкий город Бремен.

Голубой воришка.

Я не знаю, о чём думают в ЧОПах (частных охранных предприятиях), набирая таких придурков. Росточка в этом кретине было в лучшем случае метр шестьдесят пять. Маленький, щупленький, на него дунь — и улетит на другой конец земного шара. Такому не телевидение охранять, а в огороде пугалом стоять. Но рост его в данном случае не имел никакого значения. «Щуплик-зяблик» особо даже и не заинтересовался нашими личностями, просто процедил сквозь зубы:

— Оставляйте папку, через месяц придёте за ответом.

Я хотел было поговорить с этим салагой, по возрасту гораздо моложе меня (как видно, только что демобилизовался из армии), но отец оттащил меня в сторону.

— Брось! Чего ты ершишься? Всё равно этим мы ничего не добьёмся.

— Пусть старшего вызовет, с начальством поговорим, — не унимался я. — Чего ты так рано сдался? Надеюсь, ты понимаешь, что папку нам оставлять нельзя, нашу идею тут же слямзят?

Отец кивнул: в таком исходе он и сам не сомневался, но показал мне глазами на толпу, собравшуюся в другом углу вестибюля. Мне дальше ничего не надо было объяснять: набирают массовку для какого-то шоу. Ну да нам как-нибудь внутрь проникнуть, а там — рыбке только хвостиком вильнуть. Пусть даже и не вдвоём, какая разница? Мне даже стало интересно на какой-то момент: кому из нас двоих больше повезёт? Я протянул руку отцу.

— На что спорим? — тут же, без слов, понял он меня.

— Как обычно — плитка шоколада, — пожал плечами я.

Именно плитка, а не «энергетический батончик», именно «горького», а не какой-нибудь размазни, но дело не только в этом — уговор обязательно должен быть. Я так один раз уже отца провёл: в итоге договаривающиеся стороны пришли к обоюдному соглашению, что коли «приз» в споре не был обговорён, результаты его считаются недействительными. Так мы иногда с отцом подшучивали друг над другом.

Особого ажиотажа в очереди заметно не было, люди ждали спокойно, терпеливо. Потом я узнал, что денег нам никаких за такой «труд» положено не было, хотя в кино за массовку платят, ну а те, кто очень хотел попасть на экран, чаще всего своего в итоге добивались: передач было множество, на какую-нибудь всегда можно было прорваться. Наконец, минут через десять, вышла ассистентка. Выбрала несколько человек намётанным взглядом, причём нас обоих с отцом одними из первых. Забрала у «счастливчиков» паспорта, куда-то унесла их — как я, опять же потом, узнал, проверила на компьютере, не примелькались ли наши физиономии в каких-либо других передачах или, не дай бог, криминальной хронике. Затем некоторым паспорта вернула, а наши в числе прочих передала на проходную, чтобы выписать пропуска.

Хорошо, что я догадался спрятать папку на спине под рубашкой, охранник тут же впился в нас с отцом подозрительным взглядом, но промолчал. Однако внутри нас ждал сюрприз. На помощь ассистентке прибежали ещё две молодые кобылки, так что — «шаг вправо, шаг влево» — осуществить наше намерение у нас не было ни единого шанса. Уже перед входом непосредственно в студию отец тихо спросил меня: «А нам это надо?», на что я тут же отрицательно покачал головой: перспектива второй раз отпрашиваться с работы меня совершенно не привлекала.

— Не та передача, не та передача, — затараторил тут же отец. — Мы попали не на ту передачу.

Ассистентка посмотрела на нас с лютой ненавистью, но всё-таки сдержалась, не стала высказывать, что она думает о нас и о какой-то загадочной «не той» передаче, лишь холодно поинтересовалась:

— А что, это так важно?

Мы тут же дружно закивали: да, да, конечно, как она не понимает? Важнее некуда.

Кто спорит? Девушка лишь пожала плечами и повела нас обратно к выходу. Так что и здесь наши расчёты не оправдались: хоть на террористов-смертников мы никак не смахивали, какой-то порядок здесь всё-таки был.

Замена нам нашлась моментально, однако охранник окинул нас уже таким разъярённым взглядом, что отец тут же потащил меня к входной двери как нашкодившего котёнка, причитая:

— Ну, я тебе говорил, что это не здесь, говорил?

Однако на улице он приуныл.

— Что будем делать? Может, по почте наш опус перешлём?

— Ну да, и как мы потом доказывать будем, что конкретно мы с тобой посылали? — мрачно поинтересовался я. — Нужно сначала зарегистрировать нашу идею. Есть же какое-нибудь бюро патентов? В Интернете можно узнать.

— Да узнавал я уже, — нехотя ответил отец. — Во-первых, сама регистрация стоит недёшево, а во-вторых, у нас ведь Россия, идеи у нас авторскими правами не защищаются, а начинку потом можно так переделать, что родная мама (то есть, в данном случае родные папы — мы с тобой) не узнает. Ну что, первая атака отбита, отчаливаем? Дома обмозгуем, перестроим ряды, может, что-нибудь стоящее в голову и придёт?

Я кивнул, хотя идея уползти обратно с побитым видом меня совершенно не привлекала.

— Ладно, — сказал я, «закипая от злости». — Интернет так Интернет.

Я позвонил по смартфону на работу своему дружку Витьке Козлову, разъяснил, что нам нужно, и уже через двадцать минут все необходимые номера телефонов были у нас на руках…

— Говорить сам будешь, — сказал я внимательно вслушивавшемуся в наши переговоры, но ничего не понимавшему в них, отцу. — У тебя голос солиднее, да и манеры обходительнее.

Нигде наше предложение не вызвало особого энтузиазма (точнее, вообще никакого), лишь под конец зацепило.

— Ну, па, выложись на полную катушку, — умоляюще прошипел я отцу на ухо. — «Это есть наш последний и решительный шанс».

Отец ничего не ответил, лишь со злостью показал мне кулак, чтобы я не отвлекал его.

Всё остальное я пересказываю исключительно с его слов, думаю, что я вряд ли упустил хоть какую-нибудь детальку, поскольку не один раз допрашивал его о том разговоре с пристрастием, буквально как на детекторе лжи.

— Вы хоть знаете, сколько я подобных предложений в день получаю?

Голос на другом конце трубки был не чванный — с вальяжной ленцой, но в чём-то даже дружелюбный. Человек этот, несомненно, обладал недюжинным чувством юмора, что его и подводило, завлекая в своеобразную западню. Впрочем, может, и наоборот, он завлекал в ловушку других подобным образом.

— Могу себе представить, но у нас «нечто особенного» как говорят в Одессе.

— Вы из Одессы?

Тоже шутка.

— Нет, мы коренные москвичи.

— Откуда же у вас «нечто особенного»? Насколько мне известно, у нас, русских, своего юмора нет. Только три варианта, на выбор: либо еврейский, либо украинский, либо помесь того и другого, это как раз и есть Одесса.

— Вам лучше знать. Но у нас не юмористическая передача. Просто развлекательная.

Голос на другом конце провода помолчал, но, видимо, мы оказались на высоте.

— Ладно, ну и в чём же она, ваша идея? Развлеките меня!

— Нет, — отец, довольный, хохотнул. — Вот так, по телефону? Мы не совсем дураки. Точнее, совсем не дураки. Потом, у нас ведь не просто идея, у нас проект до мельчайших деталей разработанный. И вы первый, кому мы его предлагаем. Ну, решайтесь, «повезите новичкам», так в Одессе, может, и не говорят, но это не важно. Что вам стоит? Развлечётесь немного, отдохнёте от своих дум и дел. А уж как нам будет хорошо!

Тут я толкнул отца в бок: господи, лишь бы ему не пришло в голову упомянуть об охраннике или о первом блине — «попытке незаконного проникновения» на территорию студии. Вроде как мы самые что ни на есть валенки, ничего в таких делах не смыслим, не ведаем. Но отец и сам догадался, о чём можно говорить, а о чём лучше умолчать.

— Ладно, позвоните как-нибудь, — сановно согласился, наконец, голос. — Договоримся о встрече.

— Да мы тут совсем рядом, у метро. Может, сейчас и примете? — Отец вложил в эту просьбу всю свою душу.

После некоторого колебания «вельможа» всё-таки сдался.

— Хорошо, диктуйте свои данные, я позвоню на проходную. Только учтите, времени у меня в обрез. Знаете хоть, где мы находимся?

Конечно, нет. Мой тычок не пропал даром. Отец сосредоточенно кивал, записывал и даже уточнял детали.

Я пропущу, пожалуй, описание «морды лица» (не помню, кто сказал, сам был бы не прочь узнать имя автора!) охранника, в третий раз удостоившегося чести лицезреть наши, ну наинаглейшие, физиономии. Хочу предоставить волю вашему воображению. Вот ассистентка, та просто рот разинула да так и замерла секунд на пять, совершенно убитая хилой папочкой у отца под мышкой, пропусками в наших руках и каким-то неземным благолепием, как у двух на редкость прохиндеистых попиков, исходившим от наших умильных физиономий.

У двери отец немного помедлил, затем глубоко вдохнул и задержал дыхание, как обычно делают перед тем, как «остопориться», в итоге пропустил меня вперёд, сунув мне под нос злополучную папку.

— Ладно, поехали, ты Ильф, я Петров.

— Это в том смысле, что «путаясь в соплях, вошёл мальчик?» — успел пробормотать я и, не дожидаясь ответа на свой стук, мужественно открыл дверь.

Человек, сидевший в кресле за письменным столом так и представлялся мне: с полной, румяной, масляной рожей, в очках, ну и как же такому мужичку быть без пивного животика?

— Здравствуйте, — бодро представился отец. — Это мы, которые не из Одессы. Как сказал один умный человек: Бог прислал нас к вам, чтобы вы дали нам работу.

— «Ну, я не Христос», — отпарировал «чинуша», давая нам понять что в его лице мы, знавшие пятитомник Ильфа и Петрова чуть ли не наизусть, нашли достойного противника. — Ладно, присаживайтесь. Представляться не буду, фамилия, имя, отчество мои и так вам известны. Не стану даже спрашивать откуда. Интернет вездесущ, я уже не говорю о всякого рода пиратских базах данных. В вашем распоряжении десять минут, так что не тяните кота за хвост, давайте сразу перейдём к тому, что вы называете «нечто», а я пока подразумеваю — «ничто».

Я лишний раз смог убедиться, насколько тщательно подготовился к нашему походу отец: он не поленился снабдить сценарий краткой сопроводительной запиской — синопсисом («Всего лишь две с половиной странички, высший пилотаж!») и сейчас я буквально впился глазами в лицо Владлена Игоревича (а именно так его звали, нашего визави), тщетно пытаясь прочесть на нём реакцию на наш опус. Но мужик был кремень, ничто на его благодушном лице прочесть было невозможно. И тогда я загадал, как его поймать: если заглянет после записки в сценарий хоть одним глазком, значит, попался на крючок, не заглянет, можно со спокойной душой убираться восвояси.

Сработало! Владлен И. выхватил из середины наугад десяток строк, но и этого ему оказалось вполне достаточно. Победа! Впрочем победа ли?

— Да, интересно, — констатировал он. — Поздравляю! Но, к сожалению, нам это не подходит. Слишком дорогой и громоздкий проект. Я понимаю, у вас впечатление, что вы принесли совершенно готовую вещь, но вы даже не представляете себе, сколько времени может понадобиться для её доводки. Вы просто не знаете нашей специфики. Но попытайте счастья на какой-нибудь другой «кнопке», может, вам там больше повезёт?

По нашим вытянувшимся лицам он сразу понял, что мы обзвонили всё, что только возможно.

— Мы уже пытались, — честно признался отец, — но там даже не поинтересовались, как наш проект называется.

— Увы, к сожалению, ничем не могу вам помочь, мы перегружены доверху подобными предложениями.

В доказательство Владлен Игоревич показал рукой на полки, уставленные какими-то разномастными папками, не исключено что и в самом деле всевозможнейшими плодами умов народных умельцев.

— Но как бы то ни было, у вас ведь это только первый блин? Дерзайте, мы всегда будем рады видеть вас с новыми идеями.

— То есть, если перевести с русского на русский, — грустно проговорил отец, — вы советуете нам «пойти в немецкий город Бремен и стать там уличными музыкантами»?

«Чинуша» расхохотался. Да, да, не было никаких сомнений, он ценил шутку.

— Ну почему на русский? Как раз типично одесский говорок!

— Так может, есть всё-таки какой-нибудь другой вариант? — Я был потрясён неожиданной смелостью моего отца. На моих глазах он предлагал взятку. Такого с ним никогда ещё не бывало. — Вы не Христос, мы понимаем, конечно, но вы могли бы дать нам дельный совет. Как любитель юмора любителям юмора.

«Чинуша» некоторое время внимательно изучал наши, ставшие совсем уж барсучьими физиономии, хотя больше для вида, потому что давно нас раскусил.

— Ну если только уж какую-нибудь совсем смешную модификацию…

— … для горячих поклонников божественного Иехиэля-Лейба Файнзильберга и братьев Катаевых.

Из всего этого диалога меня больше всего поразило, как отец смог без запинки выговорить столь трудно произносимые настоящие имя и фамилию Ильи Ильфа, автора знаменитых «Записных книжек».

— Ну к примеру, если бы вас очень интересовали деньги, вы могли бы это продать. В таком вот сыром виде, но с полной потерей авторства.

Наверное, это и подразумевалось ещё с фразы: «Алло!» нашего звонка на телестудию.

— Деньги нас не интересуют, — вклинился в разговор я.

«Ох, молодежь!». Двое старших осуждающе уставились на меня. Затем Владлен Игоревич пожал плечами.

— Тогда вам действительно ничего не остаётся, как торжественно удалиться и отправиться в «немецкий город Бремен». Хотя, собственно, если у вас есть музыкальные способности, то зачем вам Германия? Я мог бы и здесь, в России, вам посодействовать. У нас полно конкурсов подобного рода.

Мы с отцом переглянулись. Нет, музыкальных способностей у нас отроду не наблюдалось, а условленные десять минут истекли. Нам и в самом деле ничего не оставалось, как испариться, «исчезнуть в пучине», «увязнуть в трясине», «сгинуть с глаз долой», «умчаться из сердца вон». Но я медлил до последней минуты, не веря, чтобы этот человек столь легко нас отпустил.

Так и произошло, интуиция не подвела меня. Когда я уже готов был закрыть за собой дверь, неожиданно послышался мурлыкающий, задумчивый глас с небес.

— Впрочем есть ещё одна мыслишка, совсем завалящая, не знаю, заинтересует ли она вас…

Мы с отцом больно столкнулись лбами, так торопились вернуться обратно в кабинет.

— Мы готовы рассмотреть любое предложение, — с готовностью проговорил отец, умильно заглядывая в глазки Чинуше Игоревичу.

Тот не стал долго тянуть с ответом.

— Я мог бы пообещать вам участие в проекте, что вы предложили, и даже гарантировать, что вы дойдёте в нём до финала. Такой вариант для двух предприимчивых «не одесситов» мог бы стать хорошей раскруткой, стартовой площадкой для взлёта. Но, повторяю, никаких прав на авторство, полная безымянность.

Он поднялся, вышел из-за стола и протянул нам на прощание руку. Ладошка была пухлой и немного влажной. Подразумевалось, наверное, что мы должны были её поцеловать. Но мы её просто пожали. «Альхен, — невольно подумал я, — ясно теперь, кого он мне напоминает. «Голубой воришка». Не исключено, что и в самом деле «голубой».

— Не спешите, поразмышляйте как следует, времени у вас сколько угодно. Вот только если вы куда-нибудь ещё обратитесь с этим «нечто», наш уговор силу утрачивает. — Тут он шутливо погрозил пальчиком и заговорщицки понизил голос: — Он возможен только при условии строжайшей конфиденциальности.

Дальше он буквально выдавил нас из кабинета своим огромным пузом, прежде чем мы успели опомниться.

Глава 3

С оттенком праздничности.

Суслик и Мышка.

Защита Каро-Канн.

Эфир, кефир, Гвадалквивир!

Я еле дождался момента, когда мы оказались на улице, чтобы дать волю накопившемуся возмущению. Но едва я открыл рот, как отец многозначительно поднял палец как на знаменитом плакате «Болтун — находка для шпиона!» Я поостыл: во-первых, конечно, соображения конспирации, во-вторых, мы не имели сейчас права вдвоём обмениваться впечатлениями — вопрос был настолько важен, что подлежал рассмотрению на семейном совете.

— «Голубой воришка»! — не удержался я всё-таки от гневной реплики уже на эскалаторе метро.

— Не исключено, что действительно «голубой», — глубокомысленно поддержал мою тираду отец.

Этого нам хватило, чтобы продержаться до дома. Но и там Ма не дала нам слова сказать, пока не накормила хорошим, с оттенком праздничности (у нас подобные тонкости всегда и во всём соблюдались) обедом. И лишь потом мы собрались все вместе в крохотном помещении Кабинета (именно в Кабинете, где же ещё могло подобное совещание проходить?), что было особенно проблематично, учитывая довольно обширные габариты моей ма. Достаточно сказать, что все трое мы там ни разу не собирались. Впрочем и повода для этого раньше не было.

Перо моё бессильно описать, как наш «совет в Филях» выглядел. Горящие, полные божественного вдохновения глаза Ма — я всегда ею любовался и восхищался, но такой красивой никогда ещё в жизни не видел. Улыбка отца, буквально упивавшегося своей победой — никогда ещё я не лицезрел его победителем и ради такого зрелища можно было простить ему все его эксперименты над нами и неудачи. Я, как новобранец, которому довелось поучаствовать в знаменитом сражении (ну чем не Бородино?)…

Наверное, к концу мы просто выдохлись, а может, просто сказались последствия «оттенка праздничности» съеденного обеда, но так или иначе, шум затих. Я первый начал приходить в себя и попытался вернуть своих драгоценных родителей на грешную землю.

— Так что — подводя итог — нас пытаются бессовестно обмануть и мы даже не знаем, есть ли у нас какой-нибудь другой выход?

— И всё-таки, главное — мы доказали: что работали не зря и в самом деле чего-то стоим, — подправил меня отец, воздев по привычке вверх указательный палец.

Да, наверное, он был прав, и мы действительно что-то там кому-то доказали. Но что толку с того? Я уже хотел было завести свою обычную шарманку, но до матери дошло, наконец, то, что для неё было самым важным в развёртывающемся на её глазах «историческом моменте»:

— И что, вас и в самом деле могут показать по телевизору?

— Шутишь? — рассмеялся отец. — Да нас будут «крутить» по «ящику» каждый вечер в течение практически двух месяцев, мы прославимся на всю страну. Тебя и то отобразят. Даже представят всем: это ведь такая классная фишка — папа и сын участвуют в еженедельной схватке, а жена (мама) болеет за них.

Ну, это уже превосходило все возможности воображения моей ма. Чтобы её показали по её обожаемому «ящику» — в такое она точно не могла поверить.

После подобного шока мне уже неудобно было заводить разговор о деньгах, и мы разбрелись по своим привычным местам обитания. Надо сказать, что при всей гармонии, которая царила в нашей семье, трудно было представить себе более разных людей, собравшихся по какой-то неведомой воле вместе.

Ма, помимо своей основной, бухгалтерской работы, вся была в домашнем хозяйстве, а её духовная жизнь не простиралась дальше мерцающего экрана телевизора. Когда она пребывала на кухне, он у неё не выключался ни на минуту. Я всегда был бессилен разгадать систему, по которой она переключалась с канала на канал, но главной её слабостью были, конечно, телесериалы. Когда я её спросил однажды, что она находит во всей этой муре, она мне ответила: детали. Сам сюжет не имеет особого значения, он может быть любой, но вот детали: внешность какого-либо персонажа или героини, костюмы, в которые они одеты, косметика, наложенная у них на лице, какие-то поступки, взгляды, а уж диалоги — это вообще писк. Вот здесь как раз и есть правда, и есть жизнь. Ну а ещё, конечно, характеры, жизненные конфликты, ситуации. В обычном фильме многое из столь важных мелочей теряется, там всё играет на основную идею, а здесь идея — не главное, главное — мечта или жизнь, что, в сущности, одно и то же для человека, волею судеб зажатого в своём крохотном мирке и находящего своеобразную отдушину во всякого рода «мыльниках».

Естественно, я передаю вам этот ответ своими словами, не так, как говорила мне Ма. Разумеется, что как раз в силу «трудностей перевода» вы ничего из моих объяснений не уяснили. Как многое не улавливал в них и я сам. «Что же получается? — иногда задавал я себе вопрос. — Что моя ма до сих пор мечтает о каком-то чуде, несбыточном счастье, принце, будучи влюблена в моего па? Видимо, чем-то он её всё-таки не устраивает? И она находит своеобразный компромисс между мечтой и реальностью? Но почему же она тогда говорит, что сериалы помогают ей осознавать, что жизнь и мечта — одно и то же?».

Лишь в одном я хорошо понимал её: «мыльники» великолепно помогали ей общаться с коллегами по работе. Они обгладывали там каждую серию-порцию буквально до костей и, думаю, это во всех случаях лучше, чем говорить о взбесившихся ценах, о непомерном росте преступности, о несправедливости, проевшей всё и вся вокруг или ещё о чём-то подобном из конкретной, повседневной нашей жизни.

Отец любил кино и великолепно разбирался в нём, все тома нашего справочника Видеогид были затрёпаны до умопомрачения, естественно, не без моего участия — он каким-то образом сумел заразить этой любовью и меня, хотя вкусы у нас были здесь совершенно разными, порой даже диаметрально противоположными. Тем более было здорово, когда в оценке каких-то фильмов мы сходились во мнениях. Ту же «Игрушку» с Пьером Ришаром мы готовы были смотреть каждый раз, когда её показывали по телевизору. Но когда отец пытался убедить меня, что лучшие сценарии, которые он знает — к фильмам «Принцип домино» с Джином Хэкменом и «Обманщики» Марселя Карне, то я готов был привести ему сотню примеров («Воскрешая мертвецов» Мартина Скорцезе, «Достучаться до небес» с Тилем Швайгером, «Джулия» с Тильдой Суинтон, не говорю уже о «Танце ангела» с Джеймсом Белуши), где сценарий был выписан и покруче. Ну и в последнее время, как я уже говорил, Па помешался на всяческих шоу из чего, собственно, и возник сюжет, о котором я сейчас вам повествую.

Что касается меня, то больше всего на свете я мечтал вырваться из той клетки, которой стал для меня наш дом, точнее, наша квартира. Клянусь, я не знал ничего более ужасного, чем жизнь моего па и моей ма, но представлял себе совершенно точно, чего я хочу и чего не хочу. Я не помню, где я вычитал или услышал эту фразу, но она буквально потрясла меня, «врезалась как корабельный якорь в память»: «Главное в жизни, — поучал там один герой (естественно, тот, что постарше) другого (естественно, того, что моложе), твёрдо знать, что ты хочешь. Остальное — нюансы». Может быть, я кажусь слишком самоуверенным, но я вполне мог бы, невзирая на свой недостаточно зрелый ещё возраст, их обоих поучить, тех героев: очень важно знать ещё, причём затвердить до предела, чего ты не хочешь.

Мне хотелось путешествовать, но даже в армии я служил в Москве в двадцати минутах езды на метро от своего дома. Возможно, отец постарался, чтобы хоть как-то загладить промах с институтом, возможно — просто везение.

Я хотел получить хорошее образование, но — не судьба.

Я хотел бы найти девчонку, которая понимала бы, любила меня, но где она?

Да и вообще: я мог бы перечислять свои мечты до посинения, но что в том толку? А уж если бы я начал рассказывать о том, чего я не хочу, то к этой книжке понадобилось бы издать отдельное приложение в двух-трёх томах, хотя всё их содержание можно было охватить одной только фразой: то, что у меня на тот момент было.

Как я проводил своё время? Ничего интересного. Читал книги, смотрел телек, медленно, но неуклонно уподобляясь своим «родакам». В частности, сравнительно недавно я начал понимать свою ма. «Как это нет ничего сегодня по телевизору, — любила повторять она. — Не ленись, переключай почаще каналы, всегда можно найти что-то интересное». Действительно, как это может быть, чтобы не было ничего достойного внимания в «ящике»? Одна «бегущая строка» чего стоила! «Суслик, вернись! Я вся твоя!!! Мышка». «Привет всему Братску! Олег». Привет, и Магадану тоже. А Президент? Представьте только, что вы беседуете с ним с глазу на глаз! Что бы вы ему высказали? Или попробуйте хоть недельку прожить по его ЦУ и чтобы при этом вам «не набили лицо», как говорят всё в той же незабвенной Одессе. Окно в мир! Кем бы мы все были без «умненького-разумненького» ТелеВидения?

Частенько также, особенно по субботам и воскресеньям, я отправлялся прошвырнуться, и всякий раз при этом (как им только не надоедало!) мои отец и мать многозначительно переглядывались между собой — ну вот сегодня обязательно произойдёт Встреча. А может быть, она давно уже есть у него — симпатичная девчушка с кудряшками или без, наивная, улыбчивая, почтительная к старшим, начитанная (готовить — научим, в кино не разбирается — увлечём), а он просто скрывает своё сокровище от нас, готовит сюрприз? Я знал: они мечтали о внуках, их совершенно не смущала мысль, что им придётся потесниться и жить уже не втроём, а вчетвером, впятером, вшестером в нашей двухкомнатной конурке. Больше всего на свете они жалели о том, что я у них один, что не удалось им подарить мне братика или сестрёнку — просто время было такое, что обыкновенная детская коляска вдруг стала стоить столько, сколько раньше автомобиль, тут одного-то ребенка сложно было прокормить.

Да, девчонку хорошую я мечтал встретить, но где? На дискотеке? В Интернете на сайте знакомств? Я друзей-то всех незаметно растерял: какое общение сейчас без водки, как минимум, да и о чём с ними вообще говорить? Армию, школу вспоминать? Ну а девчонки сейчас пьют, курят, матерятся похлеще парней и попробуй им хоть слово скажи, посылают вас вовсе не в далёкий немецкий город Бремен, а сразу в очень близкие, вполне конкретные места. Ма и Па и тут ухитрились испортить меня: у нас даже в «немецкий город Бремен» никто никогда не посылал никого, достаточно было просто употребить это название в разговоре, чтобы показать, что тебя «достали». Понятно, что «доставали» чаще всего меня, или мне казалось, что меня «замотали». Ну и таких «примочек» у нас был миллион, вот только за пределами нашей квартиры этот язык был чем-то вроде китайского или зулусского. Поняли, надеюсь, теперь мою жизнь?

Естественно, без продолжения разговора нам никак нельзя было обойтись. Только собрались мы на сей раз на кухне. Я первый начал. Конечно, я был бы не я, если бы в очередной, тем более столь ответственный, раз не попытался вернуть моих мечтателей-«предков» на грешную землю.

— Ладно, допустим, — сказал я, — что нам действительно впервые в жизни повезло и мы поймали золотую рыбку. Но, подумав, вы, надеюсь, согласны теперь со мной, что нас бессовестно пытаются обмануть? Причём довольно умело, я бы даже сказал, профессионально. Наш милый Альхен вовсе не воришка, а матёрый вор, могу представить себе, сколько он загребёт на том, что нам, именно нам, бог послал. Да, да, папа, моё участие в нашем проекте было мизерным, ничтожным, я прекрасно сознаю это. Больше скажу тебе: я никогда не верил в него. Когда ты уточнял какие-то детали с важным видом, я просто говорил тебе первое, что мне приходило в голову, посмеивался над твоими усилиями. Сейчас я хочу перед тобой повиниться. Я не понимал тебя, теперь изменил своё мнение. Ты всю жизнь шёл к одной цели, ставил на одну карту, и ты выиграл. Никто в тебя не верил, а тебе повезло.