Антон Семёнович Калабалин — выдающийся российский (советский) педагог (1939—2013). Он называл себя внуком Антона Семёновича Макаренко. В свое время он в шутку говорил, что Россия жила всего полгода без Антона Семёновича.

Антон Семёнович Макаренко умер 1 апреля 1939 года, а Антон Семёнович Калабалин родился 31 октября 1939 года (19391031) в селе Авдотьино Ступинского района Московской области в семье Семёна Афанасьевича и Галины Константиновны Калабалиных. Его родители — продолжатели дела Антона Семеновича Макаренко — всю свою жизнь посвятили воспитанию детей, оставшихся без попечения родителей. Характерно, что Калабалины-старшие и все их дети жили вместе с воспитанниками детского дома, в котором они работали.

С девятнадцати лет Антон Семёнович трудился пионервожатым. В 1963 году окончил Коломенский педагогический институт по специальности «физика и основы производства» и получил квалификацию «учитель физики 5-11-х классов». Некоторое время работал преподавателем физики, завучем производственного обучения. После службы в армии, Антон Семёнович был назначен заместителем директора по воспитательной работе в школе подмосковного Хотьково, далее директором Калининградской (ныне г. Королёв) школы №15, директором училища в том же городе, директором детского дома в г. Лобне, методистом, заместителем генерального директора по научной и экспериментальной работе, заместителем директора по правовому воспитанию.

Огромный педагогический опыт Антона Семёновича эффективно реализован в работе с разными категориями детей, подростками, родителями и учителями. Характерно, что он не любил писать, но зато выступал горячо, эмоционально, заразительно и не оставлял никого равнодушным. После знакомства с Антоном Семёновичем я приглашал его на все социально-педагогические чтения, которые ежегодно проходили в Российском государственном социальном университете. Он никогда не отказывался, всегда приезжал, выступал на них, но выпросить у него хотя бы тезисы выступлений было трудно.

Можно с уверенностью сказать, что Антон Семёнович Калабалин, как и его родители — Семён Афанасьевич и Галина Константиновна Калабалины, являются выдающимися педагогами России, её национальным педагогическим богатством, внесшими неоценимый вклад в дело воспитания подрастающего поколения. Им удалось поставить на ноги, подготовить к самостоятельной жизни наиболее трудных, наиболее уязвимых представителей несовершеннолетних, с большинством которых не могли справиться педагогические коллективы. Каждого воспитанника Антон Семёнович помнил и сопровождал по жизни и при необходимости всегда приходил на помощь. По существу, деятельность Калабалиных — это педагогический подвиг во имя России.

Изучение педагогического наследия Антона Семёновича Калабалина показало, что оно достаточно большое и сохранилось в его отдельных статьях, но главным образом в его публичных выступлениях. Многие его выступления сохранены в виде аудио- и видеозаписей. К подготовке настоящего издания были привлечены студенты Российского государственного социального университета (РГСУ), которые помогали перенести эти записи в текст. Этот материал был отредактирован и представлен в издании.

Изучение и обобщение материалов, представляющих педагогическое наследие А. С. Калабалина, показало, что предметом его размышлений были такие направления, как педагогика, семья, школа, детский дом, руководитель образовательной организации, ребенок, воспитание, профилактика в воспитании, патриотическое воспитание, родители и их роль в воспитании своих детей, роль взрослого в воспитании детей, воспитатель (учитель), наказание в воспитании детей, трудные дети и многие другие. Каждый из выделенных аспектов несет в себе изумительное богатство педагогической мысли.

Предметом особого внимания Антона Семёновича является воспитание подрастающего поколения. С позиции воспитателя он обращал внимание на то, что воспитание — это «искусство, дело живое и творческое» и оно во многом зависит от педагогического мастерства. Этим мастерством необходимо овладевать всем, кто занимается воспитанием детей.

В основе воспитания ребенка, неоднократно подчеркивал А. С. Калабалин, лежит его подражание, копирование того, с кем он взаимодействует. «Дети — наше зеркало, — говорил он, — не потому ли они иногда так нас раздражают? Не нравится то, что видим в зеркале? Надо, наконец, повернуться к детям лицом, не спихивать с себя ответственность за замечательных, хоть иногда несносных, растущих людей, перестать быть к ним равнодушными». Из этого факта он делал вывод о великой ответственности родителей за воспитание своих детей. «Вообще миссия „родитель“, — писал Антон Семёнович, — очень сложная. Я бы сказал, что человек, который хочет родить, сначала должен хорошо подумать о том, что он после этого берёт на себя ответственность перед Богом и государством. Может быть, некоторые отказались бы после женитьбы поспешно родить. Я не за то, чтобы не рожали. Отказались потому, что, родив ребенка, ты берешь на себя ответственность вырастить как минимум достойного себе человека».

А. С. Калабалин обращал внимание и на ответственность взрослых, которые бывают в окружении детей. «Взрослый, если есть у тебя совесть, ходи с перископом на голове, — писал он, — крути головой, ищи, где нужна твоя помощь. Не проходи мимо. И если таких людей будет множество, дети получат то, без чего они не могут стать личностями, — нормальную, наполненную трудом, интересными событиями, здоровую жизнь».

Большое внимание в педагогическом наследии А. С. Калабалина принадлежит учителю. «Хочу преклонить колено перед теми педагогами, — писал он, — которые идут сегодня в школы, профессиональные училища. Именно от них зависит, какими станут дети». В учителе он видел особую категорию людей. Учитель может «или изувечить, или спасти душу ребенка». «Бороться за ребячьи души до победного — нет главнее задачи для учителя». От учителя во многом зависит, каким будут подрастающее поколение и будущее страны. Учитель — «это и нянька, и врач, и психолог, и артист, и чуть-чуть сам ребёнок — иначе как он поймёт детей? Если очень серьёзно: человек, который чувствует себя в ответе за всех детей».

Представленная работа позволит всем, кто занимается воспитанием подрастающего поколения, познакомиться с педагогическими взглядами человека, который свою жизнь посвятил этой проблеме — сформировать поколение людей, духовно богатых, нравственно воспитанных патриотов своего Отечества.

Большую помощь в сборе материалов при подготовке «Педагогических размышлений» оказал Владимир Васильевич Морозов, Дмитрий Павлович Барсков и другие воспитанники Калабалиных, а также Владимир Валентинович Зарецкий. Активное участие в работе по переводу видео- и аудиоматериалов в текстовой формат приняли студенты РГСУ.

Таким образом, благодаря усилиям многих людей удалось реализовать замысел подготовить и издать книгу — Педагогическое наследие Антона Семёновича Калабалина.

При подготовке к изданию книг 1, 2, 3 — «Педагогическое наследие Калабалиных» материальный вклад внесли члены «Клуба калабалинцев» Макаренковского Содружества: Д. П. Барсков, В. В. Журавлёв, Л. В. Мардахаев, В. И. Слободчиков, О. А. Толкачёва.

Л. В. Мардахаев,

автор-составитель и редактор трилогии.

Штрихи биографии

Калабалин Антон Семёнович родился 31 октября 1939 года в деревне Авдотьино Малинского (ныне Ступинского) района Московской области. В 1947 году пошёл в школу при Сталинирской трудовой воспитательной колонии (ныне Цхинвал, Южная Осетия), в которой работали родители. В 1950—1956 годах продолжил образование в школе Мотовиловского детского дома. Среднюю украинскую школу закончил в городе Коростень Житомирской области Украины.

В 1957 году после окончания 10 классов переехал к родителям, которые трудились в Клемёновском детском доме. В 1958 году поступил в Коломенский педагогический институт (КПИ) на индустриально-педагогический факультет по специальности «физика и основы производственного обучения». В 1963 году получил диплом учителя и начал трудовую деятельность заместителем директора школы №5 по производственному обучению в городе Загорске (ныне Сергиев Посад) Московской области. В ноябре 1963 года был призван в Советскую Армию — служил в гвардейской Таманской дивизии. В 1965 году вновь приступил к педагогической деятельности: сначала работал заведующим производственными мастерскими и учителем физики в средней школе №3 города Хотьково Загорского района, а в период 1965—1970 годы — заместителем директора по воспитательной работе Хотьковской школы — новостройки №5. В 1970 году приглашён работать в качестве директора школы — новостройки №15 города Калининграда (ныне Королёв) Московской области, расположенной на территории бывшей Болшевской Коммуны. В 1974 году горком партии рекомендовал Антона Семёновича Калабалина директором строящегося на территории пригорода — в посёлке Перерва среднего профессионально-технического училища со строительным уклоном и общежитием на 500 учащихся. Десять лет руководил этим замечательным детским учреждением, за что был отмечен Почётным званием «Заслуженный работник профтехобразования».

В 1984—1986 гг. Антон Семёнович работал начальником пионерского лагеря круглогодичного функционирования в Тарусском районе Калужской области, а с 1986 по 1988 год руководил детским домом в городе Лобня Московской области вплоть до его расформирования. В период с 1988 по 1997 годы работал в Институте повышения квалификации работников народного образования (ИПКРНО) Московской области в качестве руководителя отдела детских домов и интернатных учреждений. В 1997—2004 годы А. С. Калабалин — заместитель директора учебного центра «Российская школа» в городе Королёв. С 2004 года руководил музеем А. С. Макаренко при Центре внешкольной работы им. А. С. Макаренко (г. Москва).

Антон Семёнович Калабалин проводил большую общественную работу — он являлся членом правления Международной и Российской макаренковской ассоциаций, председателем и членом общественных советов при Министерстве юстиции и Минобрнауки РФ, при Президенте Российской Федерации по правам человека. За плечами Антона Семёновича Калабалина 45 лет непрерывного педагогического стажа работы в детских учреждениях. За выдающиеся заслуги в области образования А. С. Калабалин награждён медалью А. С. Макаренко, избран академиком Международной академии научно — педагогического образования.

Жена: Калабалина (Трушко) Нина Николаевна (1940—2019) — окончила КПИ, работала воспитателем в Клемёновском детском доме и одновременно учителем в местной восьмилетней школе, затем трудилась в детских учреждениях и школах Московской области.

Дочь: Соколова (Калабалина) Елена Антоновна (1965 г.р.) — педагог по образованию, закончила филологический факультет КГПИ, работает в одной из школ города Коломны и уже в третьем поколении продолжает славные традиции династии педагогов семьи Калабалиных.

А. С. Калабалин скончался 15.02.2013 после тяжёлой продолжительной болезни и похоронен на Егорьевском городском кладбище рядом с родителями. В настоящее время это памятное место — некрополь педагогов Калабалиных.

А. С. МАКАРЕНКО И ЕГО УЧЕНИЕ

Социально-педагогический эксперимент А. С. Макаренко в контексте проблем современного детства

Все начинается с детства — и хорошее, и плохое… Детство относительно самостоятельно, самобытно, независимо и обладает собственной жизнью и собственными механизмами развития.

«Детство — это страна, где все остается ТАК и ТАМ…» (М. Цветаева).

Воспоминания детства, память детства мы храним как самое светлое, дорогое, родное. Но это мы — взрослые, временами, впадающие в детство. Ностальгическое нам присуще, и это нормально, если нет проблемного поля. Но жизнь течет и все в ней меняется. Существенные перемены в жизни общества удивительным образом сказываются на детстве.

Как и во времена Макаренко, сегодня среди деструктивных факторов «трудного» детства главенствуют: безнадзорность, беспризорность, безродность, обезличенность, взаимно дополняя друг друга. Чем хуже жизнь взрослых, тем гибельнее она сказывается на детях. Там, где царят невежество, жестокость, неуважение к человеку, бескультурье и пьянство, трудно вырасти нормальным человеком. Тяготы взрослой жизни, вторгаясь в детство, разрушают его. И наступают моменты, когда дом и семья перестают быть источником благополучия и радости. Оказываясь во власти обстоятельств, непонимания, а потом и недоверия к миру взрослых, дети ломают сложившиеся нормы бытия и ищут иные пути, обычно на улице в сообществе себе подобных. Местом их пристанища являются большие города, где они обретают безопасность и покровительство «уличного братства». Они легко попадают в зависимость от нечистоплотных людей и становятся питательной средой для самых опасных социальных пороков: воровства, мошенничества, проституции, наркомании. И противное детскому естеству насилие постепенно превращается в «норму» их жизни.

Улица имеет свое образовательное поле, свои наработанные средства влияния, которые бывают сильнее и значительнее тех, что предлагают семья и школа. Пример того — исповедь одного из подростков улицы:

«Самое страшное — попасть в мир суррогатов и почувствовать себя одиноким и никому не нужным. Мне повезло: встретился с независимыми, крутыми ребятами. Они не давали помыкать собой, уважали друг друга и умели заставить других уважать себя. Я захотел стать таким, как они: иметь свои принципы, свой стиль, свою манеру говорить, чувствовать, что меня уважают…»

Вот почему, несмотря на невыносимые условия и тяготы, с которыми порой сталкиваются эти дети, свою уличную жизнь они считают вполне нормальным обретением. И даже те, кто живет в полном одиночестве, часто считают, что только таким образом они смогли избавиться от своих прошлых страданий в семье.

Уличных детей можно разделить (по определению ЮНИСЕФ) на две сосуществующие категории:

— те, кто на «улице», но сохраняющие определенные связи с семьей;

— собственно «уличные дети», то есть совершенно одинокие, избравшие улицу постоянным местом жительства.

Глубоко понимая детскую психологию, А. С. Макаренко отмечал, что в подавляющем большинстве случаев положение брошенных детей сложнее и опаснее, чем положение сирот.

Предательство близких наносит ребенку непоправимую психическую травму: происходит надлом детской души, потеря веры в людей, в справедливость. Детская память, сохранившая непривлекательные стороны домашней жизни, является благодатной почвой для репродуцирования собственных неудач. Такое детство нуждается в реабилитации — в восстановлении утраченных возможностей жить здоровой и интересной жизнью. Но это возможно только через гуманизм взрослых: добродетель, благородство, бескорыстие, милосердие, сострадание, совестливость, самоотверженность.

Отстаивая идеи гуманизма через воспитание, А. С. Макаренко утверждал, что «воспитание в том и заключается, что более взрослое поколение передает свой опыт, свою страсть, свои убеждения младшему поколению». Эта взаимосвязанная деятельность взрослых и детей обеспечивала эффективность его педагогики как в реабилитации, так и воспитании.

Там, под Полтавой, в колонии для правонарушителей, А. С. Макаренко практически осуществил свой социально-педагогический проект. По своей сути, это школа-хозяйство от замысла до его воплощения, в дальнейшем представленная в художественной книге «Педагогическая поэма». Как один из первопроходцев педагогической науки А. С. Макаренко решает наиважнейшую государственную задачу: воспитать такого человека, который нашему обществу нужен.

Через активное изменение условий жизни и самой жизнедеятельности, не ломая характеров ребят, необходимо было привить им дух общности, дух гуманизма. Для этого он и создает новое детское сообщество, разрабатывает принципиально новую теорию реабилитации и воспитания этих детей. Он живет с ними одной жизнью и, уча их, учится сам. В повседневной своей практике стремится не только понять их, но и приподнять, высветлить в них человеческое, доброе…

«Никаких особых правонарушителей нет, — напишет Антон Семёнович о своих воспитанниках, — а есть люди, попавшие в бедственное положение. Я очень ясно понимал, что, если бы в детстве попал в такое положение, я тоже был таким, как они! И всякий нормальный ребёнок, оказавшийся на улице без помощи, без общества, без коллектива, без друзей, без опыта, с истрепанными нервами, без перспективы, — каждый нормальный ребенок будет вести себя так».

А. С. Макаренко отмечал, что «дефективные отношения проявляются в трёх главных областях»: в мотивации присвоения, мотивации преобладания и мотивации обособления, и устанавливал главные виды действий и мотивов, возникающих в каждой из названных областей действительности. Естественными педагогическими выводами, к которым пришел А. С. Макаренко на основе анализа дефективности отношений, были следующие: «задача воспитателя — восстановление нормального отношения между личностью и обществом. Возбуждение новой системы мотивации…»

Истинным объектом педагогической деятельности А. С. Макаренко считал не коллектив и не личность, а отношения (или систему отношений).

Сегодня огромная ценность труда А. С. Макаренко состоит для нас в том, что он сформулировал ряд важных идей в области педагогики отношений: связь воспитания с жизнью; многостороннее воздействие на отношение с помощью деятельности; многообразие внутриколлективных и межколлективных отношений; систему ответственной зависимости как систему сложных воспитательных отношений, исходя из того, что само становление человека определяется его способностью осознавать связь с другими людьми, подчинять свою жизнь определенным обязанностям… Он определяет основы проектной деятельности в воспитании: «хорошее в человеке приходится проектировать, и педагог это обязан делать», и рекомендует иметь развернутую «программу человеческой личности», анализ и синтез ее внешних и внутренних проявлений во взаимосвязях с действительностью, которая включала бы в себя развитие целостно-диалогической личности.

Суть макаренковского социально-педагогического эксперимента в следующем: необходимо было одновременно создать адекватные формы социальной жизни детско-взрослого сообщества и разработать принципиально новую практику воспитания и обучения беспризорников. Решая эту задачу, А. С. Макаренко тем самым создает прецедент педагогического проектирования. Его проект гениален: это не описание того, что есть, не набор технических отмычек для разных педагогических загадок. Это — осмысленный, содержательно-насыщенный образ жизни и одновременно выверенная программа деятельности по воплощению этого образа. Прежде всего, это гуманитарная технология, то есть практика построения условий выращивания, становления и развития человеческого в человеке (В. И. Слободчиков). По своей значимости его проект следует поставить в один ряд с великими открытиями XX-го века. Важнейшая задача времени — новое прочтение и новое понимание образовательного опыта великого педагога и на этой основе — дальнейшее развитие его идей.

Вопрос педагогического наследия А. С. Макаренко — это не только проблема некоего «макаренковедения». Это актуальный вопрос становления педагогики как науки и подъёма всего дела воспитания как значимого государственного дела. Педагогическое наследие А. С. Макаренко — это наше достижение и достояние. Оно уникально уже тем, что выстрадано в человеческих муках и предвосхищено значительными педагогическими подвигами и победами. Являясь продолжателем мировой гуманистической педагогической мысли, Антон Семёнович вернул к достойной жизни три тысячи детей, юношей и девушек с трудной судьбой. Ни один не вернулся на преступный путь, многие воспитанники погибли в сражениях Великой Отечественной войны, снискав славу и уважение советских граждан, его педагогика оптимистична, целеустремленна и технологична.

Однако у нынешнего общества нет своей проектной идеи, на которую можно было бы опереться, выстраивая воспитание. В советское время существовал государственный стандарт, и школа старалась придерживаться его, да и с воспитанием все было понятно и ясно: ориентируйся на Программу партии и основные решения съездов КПСС. В постсоветское время воспитание стало ассоциироваться с чем-то нудным, принудительным и, самое главное, лицемерным. Затем увидели в нем элементы насилия, и у многих педагогов вследствие этого возникло негативное отношение не только к понятию «воспитание», но и к его сущности. И, чтобы исправить эту чудовищную ошибку и серьезнейшее заблуждение, педагогике пришлось заняться поиском иной парадигмы воспитания, или приемлемого образца воспитывающей деятельности. Но дело оказалось достаточно сложным.

«Я чрезвычайно уважаю педагогическую теорию, не могу жить без нее… Я люблю именно педагогическую теорию, а не педагогическую болтовню, а иногда всякую болтовню называют педагогической теорией».

«В нашей прекрасной действительности есть все, чтобы создать новую науку — педагогику…» (А. С. Макаренко).

Нет, мы так и не поняли великого нашего соотечественника, да и не захотели этого сделать. От студентов, приходящих к нам в Педагогический музей А. С. Макаренко, можно услышать, что педагогика как учебная дисциплина — самая неинтересная в педагогическом вузе. Парадокс очевиден!

Реабилитирующая, преобразующая педагогическая ситуация в условиях образовательного учреждения проявляет себя в системе значимых связей и позитивных отношений между детьми и взрослыми, взрослыми и детьми, обеспечивающих положительное влияние друг на друга. Опыт А. С. Макаренко, да и сама жизнь доказали: каким бы ни было социальное происхождение «трудных» детей, они очень нуждаются в понимании, любви и вере. Отсутствие этого пагубно сказывается на их личностном росте. Им не безразлично, кто разделит с ними радость, праздник или неудачу. У них велика потребность в защищенности, особенно в раннем детском возрасте. Вот почему и ищут они тепла и ласки, которых оказались лишены в собственных семьях. Дети способны выдержать любые жизненные испытания, если на своем пути встретят настоящих друзей, с которыми можно духовно породниться.

В ходе научного исследования данной проблемы нами было установлено, что реабилитационно-педагогический процесс в учреждениях образования специально организуется и представляет собой восстановление (или построение) нормального, полноценного детства педагогическими средствами. Из этого следует, что можно создать условия нормального развития для любого растущего человека, независимо от его отягощающих факторов (особенностей), если сама жизнь наполнена здоровым детством, восстанавливающим жизненный смысл. В этом случае особую значимость приобретает такое средство, как педагогическая реабилитация. Данную категорию следует понимать как процесс восстановления утраченных и порождение новых связей с близкими по духу и родству людьми — взрослыми и сверстниками, проявляющихся в отношениях к другому, как к самому себе, и к себе, как к другому, в их совместном бытии.

Педагогическая реабилитация не должна строиться по принципу тренировки конкретных умений и навыков. Это не набор упражнений по совершенствованию физических и психических данных детей и не коррекция имеющегося дефекта и всякого рода трудностей, а совершенно ясная педагогическая программа (А. С. Макаренко), причем «перспективная», способная увлечь, захватить детей, подействовать на их чувства, вызвать ожидание хороших перемен. Перспектива, как и мечта, — это образ желаемого будущего, а образ обладает огромной силой эмоционального воздействия. Благодаря этому создается атмосфера оптимистической устремленности в будущее, на фоне которой развертывается совместная деятельность детей и взрослых.

В подростковом возрасте высока потребность в самореализации. Потому и образ жизни в этом возрасте часто сопровождается эксцентричным поведением. Возможно, таким образом восполняется дефицит нравственности, недополученной в школе и семье. Поэтому усилия педагогов следует направлять на интегрирование неорганизованной детской среды и несформированности сверстничества в смысловое пространство духовных ценностей и способов деятельности, не навязывая им свою волю, умело привнося необходимые образцы поведения.

Таким пространством может быть детско-взрослое сообщество в виде коллективной жизни, это пространство весьма велико и разнообразно. Коллектив как сообщество не создается произвольно. Это целесообразный процесс объединения людей для совместной выработки и реализации законов, традиций, ценностей и смыслов жизнеустройства. «Здесь общность есть, прежде всего, внутреннее духовное единство людей, характеризующееся взаимным приятием, взаимопониманием, внутренней расположенностью каждого друг к другу». (В. И. Слободчиков).

Здесь все находятся друг с другом в определенных ответственных отношениях и зависимостях. Здесь легче сравнить, понять и оценить себя в процессе общения и взаимодействия. Благодаря этому и обеспечивается защищенность каждого, его жизненное самоутверждение, оформляется духовный и культурный уровень, приобретается здоровый характер. Но этот путь требует особого педагогического мастерства его организаторов.

Педагогическая реабилитация возможна и оптимальна, если педагог следует правилам, подсказанным самой жизнью:

— принимать ребенка таким, каков он есть на самом деле, прилагая усилия к раскрытию его потенциальных возможностей. Если ребенок встречает истинное принятие себя, он легко преодолевает свои внутренние конфликты, психологический дискомфорт и способен к личностному росту и развитию;

— понимать ребенка, то есть глубоко проникнуться всеми его проблемами, чувствами и стремлениями. Чтобы ребенок смог преодолевать трудности, надо устранять все, что мешает ему быть счастливым;

— помогать ребенку, причем стратегия помощи определяется преодолением себя вчерашнего и обретением новых шансов на лучшее завтра.

В то же время особую значимость в практике реабилитации детей приобретает изучение педагогом качественных характеристик, состояний и ситуаций в становлении и развитии индивидуальности, самобытности, самоценности индивида; умение использовать психолого-педагогический инструментарий, применяемый в диагностике, профилактике, коррекции и компенсации детей на разных этапах онтогенеза в подкреплении реабилитационной стратегии.

В одном из писем в июле 1928 года А. С. Макаренко писал: «…Мой мир — люди, моей волей созданная для них разумная жизнь…, мир организованного созидания человека… Минутами мне хочется разобраться в себе и назвать то новое, что во мне происходит. Но мне жаль нарушить очарование сегодняшнего дня. Все прекрасно, прекрасно жить сегодня, и прекрасна была вся моя жизнь, потому что она привела меня к сегодняшнему дню».

«Всем, кто готов разделить свою судьбу с детьми, попавшими в стихию жизни, советую: не ищите себе никакой иной награды, кроме той, что заключена в душевном порыве поступка, и пусть ребята знают и видят это. Ведь не зря говорит народная мудрость: „Спешите делать добро, и оно окупится сторицей“».

Четкая, продуманная организация детской жизни по законам «воспитательной» педагогики позволила педагогу А. С. Макаренко добиться позитивного результата в выращивании достойного гражданина своего Отечества. По его же словам, «в живых движениях людей, в традициях и реакциях реального коллектива, в новых формах дружбы и дисциплины» рождалась новая педагогика.

В макаренковских коллективах взрослых и детей объединяло, прежде всего, учеба, производственно-трудовые взаимоотношения, общая трудовая забота о лучшем завтрашнем дне, определенный стиль («дух») колоний: мажорный тон, сочетание уважения с требовательностью, чувство собственного достоинства, ощущение своей страны с ее устремлениями, ценностями и идеалами.

Как важно сегодня глубоко осмыслить все то, что оставлено нам в наследие, понять значимость макаренковской воспитательной педагогики, ее принципы и закономерности, найти пути применения по выстраиванию воспитательного пространства для детей и молодежи. Сконструированное воспитательное пространство — организационная форма, которая позволит мобилизовать образовательные и социокультурные ресурсы конкретной территории и консолидировать педагогический потенциал на поиск путей преодоления проблемного детства.

Антон Макаренко: «Никаких правил науки нет…»

— Антон Семёнович, годится ли опыт Макаренко для современной школы?

— Опыт-то, безусловно, годится, но дело в том, что он не поддаётся бездумному копированию. Помню, ещё в 50-х годах один доктор педагогических наук решил открыть во Владимирской области копию макаренковской колонии имени Горького. Все сделал точно так же — структура, режим… И ничего не получилось. Спрашивает у отца:

— Почему?

Тот ответил:

— Ты копируешь чужое. Но ты не Макаренко и потому должен оставаться самим собой, используя его педагогические открытия.

Я полвека проработал учителем — в школах, детдомах, колониях… Каждый год читаю «Педагогическую поэму» и каждый раз открываю что-то новое. Ведь многие привычные слова стерлись от частого употребления и утратили первоначальный смысл.

Школьное самоуправление? Да не бывает такого: не отдам же я детям свою печать, планирование… Соуправление — это я понимаю. Школьный коллектив? Зачастую и это выдумка. Вас же не очень волновало, пришёл сосед по парте в школу или нет, какую оценку получил… Коллектив создается под общее дело, это временное объединение под конкретную задачу. Нет её — нет и коллектива. А. С. Макаренко это понял, когда поначалу открыл в колонии мастерские — сапожную, портняжную, кузницу… И вот сидят колонисты по разным цехам, радуются жизни и становятся работягами. Материться они уже умеют, скоро будут пить, а женятся — станут бить жен… Нет, так не пойдет. И Антон Семенович начал создавать сельскохозяйственную коммуну, где все друг с другом связаны. Такой коллектив не для подавления личности, а для её раскрытия, охраны интересов. Чтобы жизнь шла по общим для всех законам.

— И как же этот опыт применить, например, в обычной школе, где нет никаких коммун и сельского хозяйства?

— Об этом я задумался еще в 1965 году, когда после армии меня назначили в школу подмосковного Хотькова завучем по воспитательной работе. Помогла… пионерка Лариса Михеенко. Она партизанила во время войны, героически погибла. Мы нашли её маму, нашли командиров, создали школьный музей. Обратились к композитору Кабалевскому, он написал песню. Предложили назвать новый военный корабль именем Ларисы, дружили с экипажем, и когда корабль приходил в какой-то порт — в Ленинград, Балтийск, Севастополь… — мы находили средства и ехали туда. Не все, конечно, а только лучший класс. Итоги подводились по разным показателям, и каждый был заинтересован в успехах товарища. Вот такой был у нас коллектив. А закончится дело, значит, надо искать новое.

Бытует и такое мнение: мол, А. С. Макаренко работал в колонии, с бандитами… Чушь! В той «колонии» не было никаких решеток, и Антон Семенович разрешал уйти в любое время, если кому не нравится. Бывало, и уходили. Но возвращались. А вот в тюрьму больше ни один не попал (сравните-ка этот показатель рецидива с нынешним…) И воспитанники были в большинстве своем нормальные ребята.

— Нормальные, но в конфликте с законом…

— Как же без конфликтов, если ребята хотели выжить? И я бы жил точно так же, и любой другой. А их называли опасными для общества. Ворошилов требовал изолировать беспризорников, чтобы не мешали жить пионерам. Не только в тюрьму, но и под расстрел можно было угодить уже с 12 лет… А А. С. Макаренко моего отца взял из тюрьмы, хоть ему было 18. Он пытался уберечь детей от этого давления властей. Был большой конфликт с официальной педагогикой во главе с Н. К. Крупской. Она создавала пионерскую организацию, там всё красивенько, с барабаном… А его заботило воспитание настоящих граждан, которые будут созидать и творить. Думал не о внешних эффектах, а опекал воспитанников всю жизнь. Возродил понятия чести, долга, которые тоже попали в опалу как старорежимные. А однажды и врезал воспитаннику, пытавшемуся его унизить. Между прочим, это был знак потрясающего уважения. Колонисты уважали силу и смелость (при этом чуть ли не каждый из них был сильнее Антона Семеновича) и рассуждали так: если директор меня не наказал, то он меня не уважает…

Детей, которые умели только красть, он учил трудиться. Он умел создавать коллектив единомышленников, привлекать на свою сторону тех, с кем можно вести всех остальных. Почему в нынешней школе многие не хотят учиться? Не хотят стать «ботаниками» в глазах коллектива…

А. С. Макаренко относился к воспитанникам с уважением, но и с величайшей любовью. Ведь если я люблю, то требователен и хочу, чтобы ребенок нашел свое место в обществе, стал счастливым. Да только любовь бывает разной: сегодня любят гладить по головке… Это удобно, но бесполезно.

Ясно, что многим это не нравилось. Дело кончилось тем, что из колонии имени Горького, им же и созданной, его уволили. Он создал новую коммуну — имени Дзержинского, там выпускали знаменитый фотоаппарат «ФЭД».

Последние два года жизни А. С. Макаренко работал в Москве. Хотел в школу, но оказался ей не нужен, потому что шла постоянная борьба с чиновниками. Они понимали: если пройдет его педагогика, что им всем делать? Ведь легче не думать, плыть по течению… А Антон Семенович говорил: мне очень легко работать педагогом — для этого есть 24 часа в сутки. Педагогика не профессия, а состояние.

Я многому научился у А. С. Макаренко и отца. Например, мастерству импровизации, умению признавать свои ошибки. Мне повезло, что дети идут ко мне, но чего это стоило… Я мастер спорта по тяжёлой атлетике и по борьбе. Не наказываю, но если на татами приём сделаю, пацан скажет: больше не буду, я всё понял… Умею косить, пахать, гирями крещусь в свои 72… Играю в футбол, баскетбол, теннис. Сальто с места сделаю. Неплохо пляшу — победитель многих конкурсов. Могу и актером быть — так сыграю, что самый недоверчивый поверит…

— Актерство-то зачем?

— Ну, вот, например, работал я в спецшколе для трудных ребят. Была одна воспитательница с дрянным характером, во что бы то ни стало ей хотелось подловить воспитанника и посадить. Однажды мы поехали на сборы, а она тем временем прошмонала все палатки и нашла яблочное вино. Доложила мне, я обязан принять меры… Построил всех в каре, вызываю виновника и спрашиваю:

— Это вино или сок яблочный?

Он мямлит что-то… Говорю:

— Сок? Что ж ты молчал? Сейчас проверим!

Открываю бутылку и всю выдуваю… Такая мерзость, как только почки выдержали… Потом бросаю бутылку далеко в лес. И вот месяца через три тот пацан подходит ко мне:

— Антон Семенович, а там, правда, сок был?

— Нет, говорю, вино…

Тот обрадовался, потому что ребята стали с ним разбираться: мол, мы тебе скинулись на вино, а ты что купил?!

— Получается, директор покрывает нарушителя?

— А не надо мне знать обо всех проступках! Вот что писал об этом А. С. Макаренко в «Педагогической поэме»: «Проступок, если он никому не известен, все равно умрет, задавленный новыми привычками и навыками… Только в последнее время я узнал о многих проступках горьковцев, которые оставались в глубокой тайне. Я теперь испытываю настоящую благодарность к ним за то, что они умели так хорошо заметать следы и сохранять мою веру в человеческую ценность нашего коллектива».

Представьте, если человек знает всё о своем соседе, о жене — он же повесится… А надо, чтобы в семье все было хорошо. Зачем учителю рассказывать родителям, что ребёнок натворил за несколько месяцев? И маме не надо все говорить про своего ребенка. Я же как педагог должен реагировать, и получается, что вы меня подставили. А в воспитании чуть перегнул палку — и что-то сломал в человеке… «Нужно якобы обязательно по косточкам разобрать все похождения мальчишки… вывернуть наизнанку ту яму, в которой копошился и погибал ребенок. А собравши все эти замечательные сведения, по всем правилам науки строить нового человека», — иронизировал А. С. Макаренко. И подытоживал: всё это ведь глупости, никаких правил науки просто нет.

— Как-то это не очень вяжется с привычными школьными буднями…

— Потому что многие не желают себя утруждать красотой педагогики, делать себя счастливым в этом доме. На педсовете вижу потухшие глаза учителей, чувствую выжженные сердца. В их отчетах даже графы такой нет — «воспитание». Рассказываю им, что такое педагогическое мастерство, как сделать ребенка счастливым — и глаза начинают гореть… Ведь педагогика — это великое искусство, здесь столько можно сделать… А предмет — всего лишь повод войти в класс, в общение. Нужно обязательно стать для ребенка интересным и значимым человеком, чтобы он у тебя что-то брал. Будешь насильно давать — ни за что не возьмет.

— Есть ли сегодня спрос на идеи А. С. Макаренко?

— Конечно. Военные просят разобраться с причинами дедовщины. Психологов интересует, как создать благоприятные условия общения. В Европе широко используют его опыт — от католических монастырей до светских коммун. А вот наши педагоги идут к нам неохотно: мы-де растим свободную личность, конкурентоспособную, а там — муштра, колония… Они просто не понимают А. С. Макаренко.

Сегодня мы очень востребованы как методический центр. Завтра, например, проводим большой семинар о том, каким должен быть детский дом сегодня. Но наш официальный статус — учреждение дополнительного образования. То есть кружки, выступления детей… Разве этим мы должны заниматься? Ведь нынешняя школа живет по законам страшного лицемерия и вранья. Школа натаскивает на ЕГЭ, учителя — репетиторствуют. А вот умению воспитывать в ВУЗе никто не учит. Какая уж тут нравственность… Школу сегодня относят к сфере услуг.

И все же последователи есть, хоть их и немного. Например, Центр образования №656 уже более двадцати лет строит работу на основе традиций Макаренко. Опыт такой педагогики выявил необходимость создания школы другого типа, где ученики должны стать деятельными созидателями своей жизни, а образование помогало бы им раскрыть свой потенциал. Однако министерство такие идеи не поддерживает. Физический труд в школе запрещен, поэтому убрать класс, вымыть полы нельзя, на участке поработать — тоже… Но изменить ситуацию в стране могут только люди, которые ставят благородные цели, любят свое дело и умеют трудиться. Без них ничего не получится.

Антон Семенович Макаренко был непредсказуем, и это вызывало жадное любопытство детей

«Здравствуйте, Антон Семёнович! Если письмо мое получили утром, то пожелаю хорошего рабочего настроения, если вечером, то отличного вечернего отдыха, ну а если в обеденный перерыв, то нашего солдатского аппетита», — пишет из армии Нодар, любимец Нодар, такой трудный Нодар. Тот самый, от которого редкий учитель не приходил в истерике:

— Он меня оскорбляет.

Я отвечал примерно так:

— Он всех оскорбляет, а нас не будет? Он делает то, что может в меру своей невоспитанности. Не стал же он лицемером — значит, не о том должна идти сегодня речь, чтобы не оскорблять, а о том, чтобы он не захотел делать этого сам.

Единственным достоинством Нодара, переходящим в недостаток, была его честность. Он мог среди урока заявить:

— Мне это неинтересно.

Ему действительно было неинтересно, но учитель воспринимал его слова как вызов. Именно так рождаются «трудные» дети, которые аккумулируют в себе наш педагогический брак. Мы выбрасываем их из коллектива, потому что не терпим нареканий со стороны ребят.

Интересно, замечали ли вы, как мало мы слушаем своих воспитанников? Не правда ли, классический вариант:

— Замолчи, когда старшие с тобой разговаривают?

Напрасно, много полезного можно было бы услышать. Но… «учитель всегда прав». Часто именно непонятые дети становятся трудными.

Каково живётся человеку, чувствующему себя изгоем, понять нетрудно. Я был уже взрослым, когда впервые назвал своих родителей «мама» и «папа». Они работали в детском доме, поэтому я не имел на эти слова — мама и папа — права. Чтобы не сделать кому-то больно, я должен был, как все, называть директора Семёном Афанасьевичем, а воспитательницу — Галиной Константиновной. На примере родителей я убедился, что нет на земле более мужественной профессии, чем профессия педагога. Педагог детского дома — это и врач, и психолог, и артист, и родитель, и нянька в одном лице. И немного — сам ребенок. А если серьезно, педагог — это человек, который чувствует себя в ответе за всех детей.

Меня до глубины души возмущает, когда А. С. Макаренко представляют эдаким солдафоном, приложившим руку к воспитанию законопослушных «винтиков» — человечков. Это циничное, вульгарное опошление. Антон Семёнович вырастил моего отца, который, подобно своему учителю, воспитал тысячи людей. И среди них ни одного мерзавца. Разве он был «винтиком», рабом? Воспитанники всегда помнят главные уроки своих педагогов: как жить, как вести себя в той или иной ситуации. Но только в том случае, если их учат не назиданиями, а собственными поступками, по которым дети определяют и свою линию поведения.

Я часто размышляю, почему и А. С. Макаренко, и мой отец пользовались таким авторитетом среди детей. Ответ один. У них было кредо, которому они следовали всю жизнь: «Делай только то, что умеешь делать». Сегодня мы часто забываем об этой истине! Как-то директор одной из московских школ взахлеб рассказывал мне об одном учителе, которого любят ребята. Я поинтересовался, в чём секрет такой любви. Оказывается, дети учат его кататься на велосипеде. Это двадцативосьмилетнего мужчину! Да он, коли уж выбрал профессию учителя, должен был еще до поступления в пединститут научиться и этому, и многому другому… Отец не раз повторял:

— Мы не знали, чего бы не умел делать А. С. Макаренко.

Как-то он спросил Антона Семёновича:

— Почему Вы с нами не купаетесь?

А тот в ответ:

— Знаешь, Семён, если я разденусь, вы с ума сойдете, — такой я худой, а я бы не хотел, чтобы меня жалели. Так дешево потерять авторитет…

В другой раз отец спросил Антона Семёновича, почему он никогда не ест вместе со всеми. И тот опять поразил отца:

— Педагог может при этом проявить жадность, неопрятность. Это ему не принесёт успеха.

Видите, какое уважение к детям?! Моему отцу, в отличие от своего учителя, как раз нравилось во время спортивных соревнований (а он очень любил легкую атлетику, волейбол) ходить в одних трусах: фигура у него была отменная. А я в шутку говорил:

— Надо было Аполлона лепить с отца, до того красив!

И дети от него не отходили ни на шаг, казалось, им хотелось прикоснуться к такому ладному человеку. Еще в колонии А. С. Макаренко обратил внимание на внешность Семёна и приговаривал:

— Знаешь, шельма, что ты хорош, почему пацаны за тобой гурьбой…

Пример отца лишний раз подтверждал: педагогу свои достоинства надо подчеркивать, развивать, а недостатки искоренять.

Отец много выступал с лекциями, и там, где бывал, всегда появлялись единомышленники. Умел заворожить, убедить, зарядить искренней верой в то, что плохих детей не бывает. Это мы, взрослые, часто расписываемся в собственном бессилии, рубя с плеча: «Он трудный, что с него возьмешь?» Просто такие дети требуют больше внимания, больше ухода, с ними надо больше повозиться, попотеть. Надо ребенка разгадать, пробудить в нем человека и, если хотите, — творца. В колонии у Антона Семёновича хулиган забывал, что он хулиган, потому что занимался интересной, взрослой, настоящей работой. Он не играл в труд, а ощущал себя творцом и, однажды испытав это ощущение, уже не мог его забыть.

Воспитывать — значит, быть ребятам защитой, а мы превращаемся в судей. К кому, как не к воспитателю, идти в трудную минуту мальчишке? Потому я прошу, умоляю всех педагогов: пожалуйста, не начинайте свой день с жалоб на ребят, не приходите с обидами на них, по крайней мере, до тех пор, пока солнце светит. Чтобы я, не зная их прегрешений и не думая, какие «принимать меры», мог просто улыбнуться ребятам и взять кого-то за плечо, даже виновного, а тот, зная за собой вину, будет молить судьбу: «Хоть бы Антон не узнал». Разве этого недостаточно?

Убежден: не надо откладывать, как на сберкнижку, мелкие проступки ребят, о многих из них и вообще лучше нам, педагогам, не знать, чтобы не ходить информированными и злющими. Но почему педагогу порой просто-таки невтерпеж нырнуть в конфликт, спешно определить виноватых и правых и корить, корить, корить. Классический пример: парень разбил стекло. Первый педагогический порыв — не раздумывая, броситься на помощь справедливости, припомнить «автору» десяток других прегрешений, вызвать мать, отца и т. п. Может быть, лучше так:

— Ты же не дурной, чтобы стекло разбивать нарочно. Вставь, пожалуйста.

Или сбежали парни с уроков. Ах, так? Торопились к солнышку, к лету? Придется чуть-чуть сократить каникулы. Но если парень унизил девушку, если отлынивает от работы, когда трудятся другие, это уже конфликт.

Краеугольным камнем воспитания оказываются взаимоотношения в коллективе. Работая в системе профтехобразования, я и мои коллеги ни разу не взяли на себя смелость определить без ребят, кому ехать по путевке за границу, а кому сфотографироваться у Знамени Победы. Ошибки здесь дорого стоят. Я назвал хорошего на свой взгляд, а ребята знают его совсем с другой стороны. Например, он плохой товарищ, высокомерен и расчетлив. И если педагоги хвалят такого воспитанника, что подростки подумают? Что педагоги либо лицемерны, либо слепы.

Так что не будем судить о ребятах по их проступкам. Скажем, произошла драка. Кто виноват — ясно. Да так ли уж ясно? Меня, например, куда больше тревожит второй, обиженный, потому что избит он был, как выяснилось, за то, что отнимал деньги у первокурсников и делал это втихую. А о другом парне, изменившемся к выпуску до неузнаваемости, с горечью скажу:

— Это скорее не успех наш — поражение.

Человеческих перемен я в нем не заметил, просто парень понял, что надо готовиться в институт, ему понадобится хорошая характеристика-рекомендация. И притворяется активным. А нам нужны люди, нравственные ценности которых рассчитаны не «на зрителя». Для сегодняшнего рабочего, которого мы растим (впрочем, растим мы как раз завтрашнего рабочего, и в этом — особая ответственность), это особенно актуально. Нынешнее производство отстраняет от рабочего конечный продукт его деятельности, поэтому самым надежным ОТК становятся такие качества, как честь, совесть, порядочность. И здесь на подлинную честность, которая и наедине с собой проявляется, — главная ставка.

Возвращаясь к исходной мысли, скажу, что «вычислять» личность следует вовсе не по тому, что человек говорит и каким хочет казаться, а по тому, как к нему относятся в коллективе. Если его уважают, то даже серьезный на первый взгляд проступок ничего не значит. А наказать за этот проступок легко, когда знаешь, что надо исправить в человеке. Это я хочу подчеркнуть особо: осудить надо только действие, поступок, но не человека. Пацан должен знать, что педагог возмущён только тем плохим, что он совершил, но не им самим.

Даже в наказании может проявиться уважение к личности. Этому я учился у отца и у матери — особенно у матери. (Она тоже воспитанница колонии А. С. Макаренко и всю свою жизнь проработала вместе с отцом.)

Вот на каких уроках я вырос…

Как большинство мальчишек тринадцати лет, я лазил в соседний сад за яблоками. Как-то раз приволок «продукт» на всю компанию, человек на 15. Вывалил на кровать. Вдруг все зашушукались:

— Семён Афанасьевич идёт.

Мигом я набросил поверх яблок простыню и как ни в чем не бывало лег «спать».

— А вот те яблоки, на которые улегся сейчас Калабалин, давайте и попросим его съесть, — сказал отец.

Где-то на килограмме он сжалился, взял меня за руку и повёл в тот самый сад.

— Цей хлопчик будет тебе сторожем, — сказал он хозяину, — и неделю, пока с этим отрядом мы будем в походе, станет стеречь твой сад…

Ясное дело, я остался без работы: ну кто полезет в сад, когда его сторожит товарищ? Вернувшийся из похода отряд был встречен хозяином сада с тремя мешками «сэкономленных» яблок. Какой урок я извлек из той истории, уточнять не стану — из-за банальности вывода. А пример привёл, чтобы показать, что и в выборе наказания должно присутствовать педагогическое творчество.

«Я не знаю, какой у вас в тот день была погода», — так в свое время на вопрос отца о том, как поступить в таком-то случае, ответил в письме А. С. Макаренко. И верно, от погоды кое-что зависит. А еще больше — от характера ребенка. Кому-то достаточно одного взгляда, а на кого-то хоть полдня кричите — чего себя зря надрывать. С одним достаточно не поздороваться, другому сказать:

— Зайди вечером ко мне, подумай, зачем.

А третьего попросить придумать самому себе кару.

Иногда самым большим наказанием для ребенка может стать его отсутствие. Командир поленился, не поставил ребят на довольствие, и вся группа осталась голодной. Но командиру ребята не сказали ни слова. Это стало для него самым жестоким наказанием, лучше, чтобы ругали.

Бывают ситуации, когда оказывается не прав воспитатель. Если это случается со мной, то уже через час я отчаянно ищу возможность объясниться с пареньком и хожу возле него кругами. Впрочем, если я был прав, тоже «хожу» и тоже ищу — ведь кому-то надо первому пойти навстречу. По праву старшего, чаще это приходится делать мне.

Я слишком ценю свой авторитет, чтобы пошатнуть его убогой ординарной «мерой пресечения». Знаю, какая бы конфликтная ситуация ни сложилась между мной и подростком, ребята внимательно наблюдают: чья возьмёт? Поэтому, если не готов «сразить» провинившегося улыбкой, словом, гневом, лучше промолчу, сделаю паузу, но просто перебранку устраивать не стану.

Если бы меня спросили, кого я считаю самым большим актером, может быть, назвал бы себя, потому что и сценарий пишу сам, и режиссер себе тоже сам. Микропьеса: прошу прислать в училище телефонограмму — выговор директору Калабалину за то, что его девушки плохо покрасили цоколь одного уважаемого здания. Потом вывешиваю этот выговор на доске объявлений, а девчонок тех с извинениями к себе не пускаю: пусть помучаются. Игра? А почему бы и нет? Ведь это не та игра, где изображаешь чувства, а сам так и ждёшь, когда опустится занавес и можно будет уйти домой. Тут другое: счастливая, радостная игра, не фальшь, вдохновение.

Как и всякое вдохновение, оно рождено любовью к своему делу. Когда учился в институте, вдруг испугался: хватит ли мне сил, выдержу ли я такую жизнь?.. Взял академический отпуск и поехал в детдом к отцу. Год проработал воспитателем. И понял, что это моя жизнь. Поэтому могу прийти в ПТУ и приготовить обед трём пацанам, оставленным за большой проступок без «увольнительной». Какая же жертва? Мои дети…

Естественно, я бы очень хотел, чтобы и они любили и уважали меня так же, как уважаю и люблю их я. Это необходимо не только в педагогике, но и вообще в жизни. Люди должны уважать друг друга — односторонним этот процесс быть не может.

Педагогике сегодня необходимо единство слова и дела, а повторять прописные истины — значит, не уважать человека. Это относится к сути. Но и о форме не мешало бы подумать.

Приведу пример из своей практики. Как-то мне пришлось быть начальником пионерского лагеря. Первое, что я сделал, заказал тридцать кос.

— Для чего? — спросили меня взрослые.

— Косить будем, — ответил я.

— Как так? Дети должны отдыхать, — возмутились они.

Приехали в лагерь. Ребята спрашивают:

— Когда в футбол?

Отвечаю:

— Когда скосим траву на поле стадиона.

— А когда скосим? — не отстают они.

— Если все возьмемся, дело быстро пойдет, — говорю я.

— А мы разве сможем? — не унимаются они.

— Буду учить. Только запомните, если кто порежется, больше сюда ни ногой.

Дети быстро освоились. Для косарей особый режим. На покос им приносят парное молоко, квас. Постепенно бригада косарей росла. Председатель ближайшего колхоза обратился к нам с просьбой помочь накосить сена для телят. И мои ребята стали работать уже всерьёз. Мы накосили 18 тонн сухого сена. Полностью обеспечили сотню телят на зиму. Однажды приходим на луг, все наши стожки стоят, никто за ними не приехал. Ребята расстроились: может, наша работа никому не нужна? Я их сажаю в машину, подъезжаем к ферме, видим, у коров, как у детей, на глазах слезы. Оказывается, тракторист напился и на два дня коровы, как и телята, оказались без корма. Тогда ребята стали возить сено сами. А когда появился тракторист — весёлый, с похмелья, то едва ноги от нас унёс. Этот случай многому научил ребят. Они пережили эту беду сами и поняли, что с ней необходимо бороться. Вот и педагогика А. С. Макаренко — она тоже родом из ситуации экстремальной.

У А. С. Макаренко были тысячи различных педагогических приемов. Дети не знали, как поведет он себя в той или иной ситуации. Антон Семёнович был непредсказуем, и это вызывало жадное их любопытство.

А мы, как мы себя ведем? Каков наш педагогический арсенал?

— Встань, выйди из класса! — вот и всё. Скука…

Называющие себя педагогами, «проходившие» А. С. Макаренко в институте, зачастую забывают суть его главного принципа межличностных отношений. Игра. Борьба. Каждый ребенок сопротивляется педагогу, не хочет поддаваться его воздействию, и это закономерно. Плохо, если ребенок «пластилиновый» и каждый может вылепить из него все что угодно. И когда в этой борьбе-игре педагог, преодолевая упрямство ребенка, развивает заложенную в нем искру таланта, самобытность, — это высшее педагогическое счастье.

Расскажите о своей работе в музее

— Мы с Владимиром Васильевичем (Морозовым — Л.М.) представляем имя Антона Семёновича Макаренко, я руковожу музеем. Владимир Васильевич и я выросли под руководством Семёна Афанасьевича Калабалина. Владимир Васильевич является его воспитанником, а я сыном. Семён Афанасьевич является воспитанником А. С. Макаренко, он — герой «Педагогической поэмы», Семён Карабанов. Меня назвали в честь А. С. Макаренко, так как я вырос в той системе, в том окружении, глядя на того человека, в которого мы все были влюблены. Очевидно, точно так же и Сёмен Калабалин стал педагогом, повторив путь А. С. Макаренко. И мы с Владимиром Васильевичем, и десятки воспитанников детских домов, в которых работал Семён Афанасьевич, избрали свой путь учителя.

Нам очень повезло на нашего наставника, и я посвятил всю свою жизнь, 50 лет, работе в школе c трудными детьми, детских домах, спецучилищах. Уважая свой возраст и тех ребят, которых надо воспитывать и учить, я решил, что буду больше полезен, если буду руководить Педагогическим музеем Антона Семёновича Макаренко. Сюда приходят и родители, и педагоги, и студенты, и люди разных других профессий. Они приходят, чтобы задать Антону Семёновичу те или иные вопросы, ответы на которые у них вызывают затруднения, или они желают улучшить свое профессиональное мастерство, найти больше добрых подходов к детям, понять и познать тот успех, который сопутствовал Антону Семёновичу в воспитании детей.

Есть такой центр реабилитации семьи, и туда приходят мамы, бабушки, с детишками, там общаются. К нам в музей пришли человек 25. Ситуация, конечно, была весьма сложной, потому что мы привыкли разговаривать с родителями, со взрослыми хлопцами, а это были малюсенькие. Мы даже растерялись, как себя с ними вести, но мужественно общались, потому что оказывается — великий педагог тот, кто умеет подняться до уровня ребенка, его великого сознания и мышления. Вот мы с ним полтора часа общались, ходили, сказки рассказывали, игрушки делали. Все прошло, и я говорю:

— У кого есть какой-нибудь вопрос?

Маленькая девочка поднимает руку и говорит:

— Я хочу быть счастливой, хочу быть похожей на Макаренко.

Она считает, что А. С. Макаренко счастливый, потому что он много добра принёс, многим ребятам помог жить, и это сказала девочка, которой 7—8 лет. Этот факт очень интересен, потому что А. С. Макаренко нужен всем возрастам. Вообще, наша Россия богата великими, замечательными педагогами. Мне приходится ездить по всей России. Есть замечательные детские дома, удивительные семейные дома, с потрясающими родителями, с возможностями растить и подарить себя детям.

В России такие россыпи педагогов, просто надо довериться своему учителю и попросить его, чтобы он мне помог стать хорошим педагогом, человеком, родителем. Кстати, ноша родителей очень тяжела. Родителем ни с того ни с сего никогда не станешь. Во-первых, этому надо учиться. Родить ребенка — это не значит стать родителем и все. Этому надо много учиться, потому что это очень кропотливый труд. Когда я рожаю ребенка, я приобретаю перед государством, перед Богом, перед всем обществом в целом огромную ответственность — подготовить растущего человека к жизни и через какое-то время передать его государству, передать продукт своего труда. Каким я его выращу, такова будет и судьба государства, и моя тоже, поэтому я не для себя ращу человека, а для государства. Со временем это становится собственностью государства, потому что он войдет в общество, будет в нем жить. От того, как он живет, будет зависеть жизнь окружающих.

Россия издревле славилась духовным воспитанием. Русский человек мог во многом проиграть, но нам весь мир всегда завидовал и не перестает завидовать нашей духовности. А. С. Макаренко, прежде чем приступить к воспитанию детей, сказал себе: «Я хочу вырастить образованного, желательно со средним образованием, человека, чтобы он был воспитанным, умел очень многое, чтобы умел любить людей, свою семью, своих детей, чтобы он безгранично был предан своей Родине». После этого А. С. Макаренко стал искать инструментарий и технологии как это сделать.

Родитель тоже ставит перед собой задачу, кого он хочет вырастить. Исходя из этой задачи, он должен этим заниматься, и при этом ему необходимо быть похожим на то, что он хочет произвести. Даже если он не является тем, кого он хочет сформировать, он должен тянуться к этому, иначе как же он сможет вырастить по своему замыслу — это очень важно, поэтому ноша родителя очень тяжела. Воспитание родителя — это огромная проблема, но государство в этом большого участия не принимает. Государство, средства массовой информации — небольшие помощники в воспитании детей. Если у родителей возникают колоссальные трудности, то у многих не из-за того, что не хотят растить, у них нет защитника, у них нет «крыши государства».

Еще одна серьезная проблема — досуговая деятельность. Сейчас наступят каникулы. Бог послал детям и родителям радость, 4 дня из 7 будут они вместе, но, знаете, какое это будет испытание для многих родителей.

— А что мне с ним делать? Скорее бы эти каникулы закончились.

Наоборот, эти 4 дня надо посвятить и подарить друг другу. Родителю необходимо сейчас продумать, чем будет заниматься их ребёнок, чем его увлечь. 4 дня должны быть хорошими, дети устали, во-первых, они не видели родителей. Это тот период, когда дети и родители будут вместе, потому что будут иметь возможность постоянно общаться, но это общение должно быть не навязанным. Их общение должна соединять какая-то идея, какая-то ценность. Без идеи Антон Семёнович колонии не построил бы, без идеи мы ничего не смогли бы добиться. Нас должно что-то объединять, и в семье постоянно должно быть что-то такое, чтобы нас всех объединяло, не рубль, не сытость, а какая-то великая идея.

А не нужно ли воспитание родителя начинать с детства? Конечно! Это обязательно. Я как педагог самым главным для себя считал воспитать в мальчике мужчину, будущего защитника Родины. Я 50 лет этим занимался, воспитывал в хлопце уважение, преданность, защиту, преклонение перед женщиной, а в девушке всегда воспитывал красоту, женственность, материнскую ласку. Эти качества — главные в воспитании мальчика и девочки.

Проходящая сейчас реформа, к сожалению, сотворила ужасную вещь. Все должны быть равными в правах, но не все могут отлично учиться. Сегодня у педагога главное, чтобы ребенок сдал ЕГЭ и прошел тестирование. Никого не интересует, какая у него душа. Человеческую душу в пацане или в девочке необходимо растить, а родители сейчас настроены и думают только об ЕГЭ, как бы его сдать. Что же произошло: если раньше ребенок уже знал, что он хочет куда-то поступать, сегодня сумасшедший ажиотаж, лишь бы поступить куда-нибудь. Каждый второй ребенок, который ходит в школу, занимается с репетиторами. Школа стала второсортным местом. Вот поэтому надо воспитывать родителя с детства.

О СЕБЕ И СВОЕЙ ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Жизнь, посвященная детям

— Антон Семенович, может быть, Вы расскажете, почему решили свою жизнь посвятить детям? Почему Вы приняли такое решение?

— Мне как раз повезло в том, в чем многим детям не повезло, о которых вы говорите «трудные дети». Во-первых, найдите мне хоть одного человека на земле, который сам по себе был бы не трудным. Вообще, человек — это уже загадка, сложный механизм. Поэтому слова «трудный ребенок», особенно слова «девиантный ребенок», меня всегда восхищают! Вот я сейчас перед всей аудиторией многомиллионной могу спросить: скажите, а кто из нас не девиантный? То есть кто из нас без определенных отклонений?

А как я выбрал свою судьбу? Это то, о чем вы хотели меня спросить? Что такое воспитание? Воспитание — это жизнь рядом с молодым человеком, с ребенком. Не нытье, не указательный палец, куда идти, как идти, а это твой собственный образ жизни, который, глядя на тебя, может повторить твой ребенок. То есть он тебя копирует. Представьте, каким должен быть оригинал, чтобы копия была счастливой.

Так вот, мне повезло, потому что мой отец — воспитанник Антона Семеновича Макаренко. Живя в детском доме (отец — директор детского дома, мама — воспитательница), нам повезло! Мы видели своих родителей с утра до ночи. Мы видели, как они работают, что они умеют, что они делают. Мы видели их от подъема до отбоя. Мы видели, как великолепно к ним относятся жители окрестных сел. Как к нему, отцу, приходили с поклоном, с уважением.

Чего он только не умел?! И мы все хотели быть на него похожими. А для того чтобы быть на него похожими, надо повторить его судьбу, а у него профессия — воспитатель. Он педагог, учитель, он наш отец. И невольно почти 50% воспитанников стали педагогами. Я и не думал о другой профессии. Более святой, более мужественной, более героической профессии я не знаю на земле.

Уже, когда я вырос, понял, что это за подвиг — быть отцом, быть мамой. Это всю жизнь быть таким, каким ты хочешь видеть ребенка.

— Часто ли вам приходилось видеть в современной жизни, уже будучи взрослым, я бы сказала, «идеальные семьи»?

— Вы знаете, в детском доме была не «идеальная семья». Просто в ней был человек, посвятивший всю свою жизнь нам. И он вёл себя так, как хотел, чтобы мы себя вели. Вот это и есть воспитание. Самопожертвование во имя того, кого ты родил. Будь таким, каким я хочу тебя видеть. А чтобы я стал таким, ты сам должен быть таким.

Известно, что некоторым детям больше нравятся недостатки и пороки родителей, чем их достоинства, которые они и усваивают. Мы задаемся вопросом, что такое бумеранг в воспитании? Вот это и есть бумеранг — возвращение своих недостатков в детях.

— Антон Семенович, проблемы есть у детей и у родителей, даже если это обычная семья. А у детей, которые без родителей, у них больше проблем? Это дети особые?

— Проблем, конечно, больше. Не столько у детей, сколько у тех, кто их воспитывает. Я как директор детского дома 45 лет проработал с такими детьми в детских домах. Вы знаете, я — счастливый человек, как мой отец, как Антон Семёнович Макаренко. Когда воспитанник попал в тяжелейшие условия, после каких-то ситуаций, и когда он приходит ко мне. Конечно, детский дом не семья, и, если у меня будет хоть малейшая возможность определить ребенка в прекрасную семью, это замечательно. Детдом — это «общежитие», что и сказывается на воспитании детей.

Много лет назад назначить человека директором детского дома означало назначить — отца. Сейчас, например, назначить директора детского дома работникам образования раз плюнуть. Я вырос в детдоме, у моего папы воспитывался Виктор Иванович (Слободчиков — Л.М.), доктор наук, профессор. Удивительный человек, потрясающей нравственности. Он вырос в детдоме у отца. Если бы не отец, мама, я не знаю, кто бы больше ему дал. Все зависит от того, кто папа и мама детдома, а не сама система воспитания. Прежде чем стать педагогом, ты подумай, каким ты будешь отцом и матерью.

— Может быть, что великолепный педагог, который прекрасно понимает детей, но в семье не понимает жену, ребенка?

— Может. Я вырос в той среде, в которой работали родители. А ведь многие дети не видят, как работают их родители. Не видят свою маму в школе. Педагоги — это те же люди. У них тяжелей нагрузка в тысячу раз, чем у любого из вас. Я целые сутки не могу оставить детей, у меня 400 пацанов. А представьте, у меня дочка заболела. Она ведь так же, как и другие дети, требует внимания. Учительница, она же не бросит класс: завтра контрольная, поэтому идёт в школу и не сидит дома с ребенком. Другая мама после работы в театр с ребёнком, а она сидит тетради проверяет. Вдруг однажды узнает, что ребёнок тоже не пришёл домой вечером. А утром могут позвонить, сказать, что в полиции. Это страшная трагедия.

Поэтому, какой бы пост ты ни занимал, самое главное в твоей жизни — дети, свои дети, потому что ты перед ними в ответе.

Воспитать (говорю как учитель, а не как директор детдома) — это наша совместная деятельность с мамой и папой. И поэтому я как пастырь здесь должен быть. Мать должна ко мне идти не столько за советом, сколько со мной поделиться, и мы вместе с ней будем принимать решение. Но в этом случае только я знаю ее проблему. Вот почему я — пастырь. Она должна исповедаться, и мы должны решать. Моя задача, когда я выйду из их дома, чтобы там был мир, покой и полное понимание.

— «Педагогическая поэма»… Вы бы рекомендовали ее прочитать каждому родителю? Некоторые думают: ой! то время, читать не буду.

— Понимаете, в то время справились с беспризорностью. Антон Семёнович за 15 лет вернул к жизни более 10 тысяч граждан, которые ни разу не попали в тюрьму, ни разу не развелись. Например, Семён Карабанов [Калабалин] 45 лет со своей женой руководили детской колонией, хотя он тоже воспитывался Антоном Семёновичем. Он описывается в «Педагогической поэме».

— Сейчас очень часто слышишь, что, если ребенок оступился, например, попал в детскую комнату полиции, то все, обратного хода нет? Почему это происходит? Как можно этого избежать? Если ребенок попал в тюрьму, может он впоследствии стать выдающимся и благородным?

— Я вам такой приведу пример. Есть такой город Сталинири в Южной Осетии. 48-й, 49-й год, моего отца назначают замначальника колонии в этом городе. В этой колонии было четыре убийства. Справиться с воспитанниками никто не мог, и думали эту колонию расформировать. Именно в эту колонию отца и направили. В ней находилось 500 человек воспитанников.

Через 8 месяцев приехала проверка в эту колонию. По результатам этой проверки остался подлинный документ. У меня этот документ есть, и я его всем показываю, когда езжу в колонии. Это приказ по МВД Грузии об объявлении благодарности по результатам проверки колонии. В нём констатируется: уже через полгода у ворот колонии стояла очередь родителей, желающий отдать туда своего ребенка. Девушки перед колонией стояли: самая великая честь — дружить с колонистом. Колония взяла шефство над трудными детьми города Сталинири. Это всего за 8 месяцев.

Так что в первую очередь все зависит от того, кто работает с детьми в колонии.

— А сегодня кто в ней работает?

— Работают сегодня люди, которые уполномочены выполнить наказ судьи и продержать осужденного столько-то лет. Они путают одну вещь. Это пацан — 15—16 лет. И он попал туда, потому что мы ему помогли туда попасть.

Простой пример: когда я был в колонии, за мной ходил мальчик. Я там был целый день и его, как говорится, мурыжил. Пусть, мол, походит. Я затылком чувствовал, что он ходит за мной. Педагог видит всеми частями тела. Я, когда оказываюсь в детской среде, всегда знаю: я — учитель. Не для того, чтобы пальцем тыкать, а для того, чтобы правильно реагировать на ситуацию и сделать так, чтобы вокруг меня была божья благодать, чтобы всем было хорошо. Это очень важно! Так вот, этот пацан, наконец, подошел ко мне. Я говорю:

— Ну и что?

Он мне:

— Я сижу по такой-то статье.

Я говорю:

— Меня не волнует статья. За что сидишь, расскажи. Драка с летальным исходом, то есть со смертью.

Он говорит:

— Хоть бы раз на пути мне встретился человек, который схватил бы меня за руку и сказал, такое делать нельзя.

Сегодня учитель не хватает, потому что сейчас же правозащитник придёт и в три погибели его свернёт:

— Ты неправильно поступаешь, ты давишь на личность, ты убиваешь и оскорбляешь ребёнка.

Учителя перепугались, они только учат, и ради Бога. Кричать нельзя, потому что прибегут. Делать этого нельзя, сейчас сфотографируют и так набросятся. А я знаю примеры, когда журналист просит детей спровоцировать учителя, чтобы потом, где-нибудь на страницах какой-то газеты поместить статью о фактах мордобоя.

Так вот, пацан мне рассказал: начинал он с того, что с компанией пацанов в школе кого-нибудь задирали, новичков били, а один из них снимал всё на камеру, а он балдел, какой адреналин! Потом всё больше и больше, захотелось не просто кулаком, а кирпичом. А потом и ножом пырнул, да так пырнул, что неудачно.

— Где вы были? Почему вы мне морду не набили? Почему вы меня на место не поставили? Что вы все мимо проходите?

Вот он предъявляет претензии родителям и обществу.

— Как вы считаете, воспитывать девочек и мальчиков нужно по-разному?

— Обязательно. Воспитание же в семье идёт. Я одно могу сказать, воспитывать надо взаимоотношения между папой и мамой. Я, например, люблю приносить жене цветы. Может быть, не столько она их любит, сколько я люблю. Зачем, например, маму нагружать. Некоторые папы любят всю зарплату отдавать жене, а она потом с авоськами, измученная, несет все, что необходимо для дома. Папа должен контролировать быт семьи, он должен быть внимательным. У меня, например, дочка всегда говорит: хочу выбрать мужчину, который похож, пап, на тебя. А сын, наоборот, говорил: я не женюсь до тех пор, пока девушка не будет похожа на маму.

В семье должен быть абсолютный договор, чтобы дети нас повторили и создали бы те семьи, которые бы нас удовлетворяли.

— А нужно ли разделять обязанности в семье?

— Обязательно. Я сторонник того, что, если я дал задание сегодня дочери готовить суп, то сын, конечно, пропылесосит.

— Это не значит, что все хозяйственные обязанности на женщине?

— Готовить повседневно еду — это мама. Но накрыть стол в воскресенье и приготовить — это мужская обязанность. Лучше меня, например, борщ никто не сделает. Повар — это вообще-то мужская работа. А вот кулинария — это женское дело. Красота мужчины заключается в его силе. Я не верю, что мужчина не способен защитить женщину только потому, что он физически слаб. Это не оправдывает его. Как женщина всегда красива, так и мужчина должен быть всегда сильным, крепким. Здесь еще надо и сердце воспитать.

— Если мама одна? Как воспитать?

— Это страшная вещь. Это очень сложно. Пацаны из колонии жестокие в основном те, кто воспитывался мамой! Не мамы их так воспитали. Они жестокие от того, что выходят на улицу и им хочется проявить себя. Понимаете, у них нет примера мужского подражания отцу, Тут он готов на любую жестокость.

— Выход есть?

— Выход есть! Ещё одна проблема мамы. У одной мамы рос мерзавец-мужчина. Она его растила и не замечала, что он не её собственность. Она растила собственность и не хотела с ней расставаться. Жену она ему выберет, выберет институт, работу. Мальчик — не мужик.

Еще пример. Мальчик залез на дерево. Вокруг женщины кричат:

— Куда залез!

Ну а куда ему ещё как не на дерево? Мы все выросли на тарзанке. Мама должна понимать, что если синяк, то мужчиной растёт.

Что касается отсутствия папы. Это очень страшная проблема. Я всегда это учитывал, но не акцентировал внимания на том, что у пацана нет папы. Я старался все сделать, чтобы он понимал, что такое мужчина. Под свой контроль брал, помогал по-мужски. Я радуюсь, что многие пацаны, делая те или иные вещи, растут мужчинами. Я был счастлив, что мои воспитанники мужчинами становятся. Глядя друг на друга, друг у друга же учатся. Обязательно взрослые, особенно педагоги, должны помогать им в становлении. У нас, понимаете, всю мужскую профессию педагога забрали женщины. В действительности же педагог — это мужская профессия.

Вообще, наказание, вы знаете, интересная вещь, потому что ребенок не каждому разрешит себя наказывать. В школе наказывать может только директор. А учителя и все остальные должны помогать. Наказание — это не мордобой.

— Допустимо ли применение некой физической силы?

— Шлепок — это не наказание. Это дурь! Я могу, любя, шлепнуть. Девочку никогда не шлепнешь. Она непререкаемый образец. Наказание зависит от авторитета того, кто наказывает. Наказание — форма наивысшего педагогического мастерства. Оно может выражаться в разных формах. Мы наказываем за недостатки, пороки. Я его люблю, но наказываю. В семье есть режим. Полномочия каждого расписали, и вдруг эти полномочия не выполняются. Конечно, надо реагировать. Любое дело, которое мы внедряем, нужно контролировать.

Наказание — это гражданская позиция. Я не позволю ребенку быть хуже, важно, чтобы он это понимал. Я его наказываю не за то, что он съел конфету, а за то, что он совершил плохой поступок. Наказание должно быть ясным и конкретным. Ребенок должен знать и понимать это. Наказание должно быть не оскорбительным и не унизительным.

Совершили трое проступок, двоих наказал, а третьего отпустил. Он ходил вокруг моего кабинета часа три. Я говорю:

— Что ты хочешь?

— Почему меня не наказали? Чем я хуже них?

Необходимо знать, какое влияние на него будет действенным. Какова сила твоего отношения к нему. Чем дольше говоришь с ребенком, не прибегая к его наказанию, тем больше он мучается. Когда меня спрашивают, какими методами ты достиг того, что тот стал таким-то и тем-то, я им отвечаю, за давностью времени за то, что я делал, сегодня меня правозащитники не накажут и не снимут с работы. А он молит Бога и говорит мне спасибо, приводит своих детей, чтобы я посмотрел на них и дал им оценку, просит благословить их на свадьбу.

Как воспитывали в семье Калабалиных

— Каковы ваши первые детские воспоминания?

— Мои родители всегда жили на территории колонии, в которой работали. И все её воспитанники чувствовали себя детьми Калабалина: жили открыто, прозрачно, одной семьей. И мои детские воспоминания — это не мама, не папа, а в первую очередь группа ребят. На ранних фотографиях я всегда среди воспитанников.

Отца по-настоящему увидел в пять лет. В 1941 году, мне шёл тогда третий год, он ушел добровольцем на фронт. Спецдетдом в Сокольниках, который отец принял незадолго до этого, пришлось эвакуировать. Мама стала его директором. В теплушках привезла сотню ребят и троих своих детей — у меня две сестры, Леночка и Галочка, — в Катав-Ивановск Челябинской области.

Там моим главным впечатлением стала рабочая лошадка Карнаушка. Я её сильно полюбил. И вдруг — лошадки не видно. А на обед дали очень вкусные котлеты. Кто-то сказал — это из Карнаушки. Это было первое настоящее горе…

А папа… Я его очень ждал и всегда говорил:

— Вот папа приедет и Гитлера в клетке привезет.

Он вернулся в 1944-м, был ранен, хромал. Хорошо запомнил своё ощущение — я никак не мог понять, что этот незнакомый человек и есть отец. И у нас с ним произошло столкновение. Мое святое место была мамина кровать. В нашей комнате жило много народу: сестры, тетя Варя, усыновленный воспитанник Паша, жена другого воспитанника, еще воспитанник — полный муравейник. И в этом хаосе у меня было местечко на маминой кровати, которое я ей грел. И вдруг на эту, можно сказать, святыню, кто-то посягнул! Я даже с кулаками на отца налетел.

Но очень скоро все встало на свои места, папа мгновенно оккупировал мое сердце.

Всю жизнь я видел его в работе. В 1946 году его направили в колонию для малолетних правонарушителей города Сталинири, теперь — Цхинвали. Там страшные дела творились, было несколько убийств на национальной и других почвах. Приехали поздно вечером. Расположились, как всегда, на территории колонии. Утром отец говорит:

— Я — по делам, а ты иди, гуляй.

Мама с сестрами должны были подъехать позднее. И я запросто пошёл бродить по двору. В любой незнакомой компании чувствуя себя, как рыба в воде, я беспардонно влезал во все компании, заговаривал с незнакомыми мальчишками… Только потом понял, на что решился отец: он сделал меня орудием педагогического воздействия — пустил своего маленького сына, как говорится, без охраны, в эту наполненную враждой и ненавистью ко всему миру среду.

Но вокруг были не урки закоренелые, а 13-15-летние пацаны, попавшие в жестокую беду. Потом некоторые из этих ребят — Паша Пасалиди, грек, Дима Алибеков, армянин, — стали, и на всю жизнь, мне любимыми братьями. Они рассказали, какой переполох я внёс своим появлением. Здесь только что кровь пролилась, а мальчишка один бегает, и отец его выпустил, не побоялся. Что это значит?..

— Вы понимаете, как он мог решиться на такой риск? (Калабалин-старший пережил страшную трагедию, в 1934 году в другой колонии один из воспитанников убил его первенца, совсем малыша. — Л.Т.).

— Я до сих пор пытаюсь это понять. То был риск, но риск оправданный — нужно было растопить души колонистов. А отец по сравнению с 1934 годом был, конечно, гораздо более опытным педагогом. Отпустил меня — значит, твёрдо знал, что ничего не случится. А Костик… Ему было два с половиной года. Тогда под Ленинградом отец руководил спецшколой. Считалось, дети там неполноценные. Но отец доказал потом, что дети — нормальные, только нужно правильно к ним относиться. А тот тринадцатилетний садист попал в колонию по безобразной халатности или неграмотности чиновников. Он до того уже имел опыт убийств.

— Как воспитывалась такая безукоризненная честность?

— Мы жили в такой среде, где честь, достоинство, уважение к человеку были главным, основным принципом. Отец и мама, каждый их шаг были на глазах у детей. И никаких особых прав, никаких привилегий. Все двери — и у родителей, и в отрядах — были открыты.

В новой колонии, в Мотовиловке, с одиннадцати лет я стал жить не с родителями, а в отряде. Там были дети погибших на войне, и я стал называть отца Семён Афанасьевич; никто меня этому не учил, просто не мог при осиротевших детях произнести слово «папа».

— Гордились отцом?

— Любил безумно, но совершенно не чувствовал себя единственным сыном. Братьями были мы все. Это особый вид педагогики — семейная, когда личная и профессиональная жизнь неотделимы одна от другой; ее надо изучать и изучать. У них, конечно, бывали неудачи. Обсуждая их, они всегда говорили: значит, мы сделали не все, что необходимо. Это был удивительный двуполярный педагогический организм: строгий, слишком горячий отец и спокойная, терпеливая мама, которая спасала его для педагогики.

Отца уважали не только колонисты и сотрудники, но и все в округе. Нас поражало: когда мы тянули электричество в детский дом — нам подарили электростанцию, — то первый столб врыли в стоявшем рядом селе. Когда вели водопровод, первые трубы обязательно нужно было протянуть в том же направлении.

Родителей впервые назвал папой и мамой в 25 лет

— Антон Семенович, я недавно узнал, что ваш отец попал в колонию А. С. Макаренко из камеры смертников.

— Из тюрьмы. С отцом мне повезло, потому что он вырос и состоялся как человек при помощи великого педагога Антона Семёновича Макаренко. Прекрасно, когда ребенок растет у любящих родителей, с детства вращается в нормальной среде, учится, развивается. Но не всем дано это счастье. Сколько детей сегодня встретились с несправедливостью! На них свалилась громада всех наших взрослых пороков, а они не знают, с кого спросить, мечутся по Руси, по ее мегаполисам, и творят зло направо и налево. А породили это мы. Вот и в 1917 году Россию постигла такая же трагедия. Подростки, предоставленные в смутное время сами себе, по-своему искали правду. Вот и мой отец… Их было несколько братьев, он самый младший. Старшие воевали в Красной армии, он тоже немного повоевал. Потом вернулся в Полтаву, нашёл старых дружков, и пошли они устанавливать свою справедливость. В 1920 году были разгромлены его родным братом и посажены в тюрьму. Наверное, не избежал бы он расстрела, но его и тысячи других подростков спас… Дзержинский. Об этом мало кто знает, но именно Дзержинский в 1920 году получил сводку о том, что творится с детьми в России (а в то время только ВЧК могла получать какие-то точные сведения), и ужаснулся. Пришёл к наркому просвещения Луначарскому и сказал, что надо срочно спасать детей. И он взял на себя ответственность вывести детей из взрослых колоний и тюрем и создать детские воспитательные учреждения. В результате этого решения Дзержинского Антон Семёнович Макаренко возглавил колонию в Полтаве и забрал из полтавской тюрьмы моего отца. Ему и другим замечательным педагогам низкий поклон за то, что они вернули к жизни тысячи талантливых, умных, но социально изуродованных взрослой революцией ребят, а также избавили миллионы соотечественников от несчастья общаться с такими, как отец (если бы он не стал человеком). Но главное, каких людей вернул Макаренко Отечеству! Добрых, сострадательных. Многие из них, поняв, кем они могли стать, все свои силы бросили на спасение попавших в беду подростков. В том числе и мой отец.

— А в девяностые годы многие отвергали педагогику Макаренко как советскую.

— Тогда все отвергали. Помню, как люди, сделавшие в свое время карьеру на имени Макаренко, защитившие диссертации по нему, так оскорбляли в печати Антона Семёновича… Ради чего? Чтобы прослыть современными? Все равно все встало на свои места: сегодня все понимают, что педагогика Макаренко актуальна. И я считаю, что она, по сути, христианская. Во всяком случае, думаю, ни один верующий не бросит камень в огород Антона Семеновича, когда увидит плоды — людей, которых он воспитал: добрых, неравнодушных, не способных на подлость. Ни один макаренковец не запятнал себя во время войны.

— И ни один не сел в тюрьму?

— Ни один не кончил жизнь пропащим человеком. Конечно, из десятков тысяч некоторые оступались, попадали в тюрьму, но ни Антон Семенович, ни мой отец никогда не бросали этих ребят на произвол судьбы. Как и других своих воспитанников. Потому они и ценны как педагоги, что понимали: воспитание не кончается с выпуском ребенка из школы, а продолжается всю жизнь. Сколько примеров могу я вам привести из отцовской практики! Витя Слободчиков — талантливый был хлопец, но тяжёлый. Поверили они друг в друга с отцом, вырос удивительный гражданин с потрясающим чувством ответственности, любви и преданности добру. Какое понимание и уважение проявил к нему отец! Поступил Витя в МАИ — в то время самый престижный ВУЗ страны. Представляете, что это значило для воспитанника детского дома?! И вдруг приезжает к отцу, говорит: Семен Афанасьевич, не мое это. «Ну и что, тебе разве туда приказали идти, или ты им что-то должен? — спросил отец. — Оставайся у меня, поработай, пока не определишься, что хочешь». И Витя поработал в детском доме, потом поступил в университет, стал великолепным психологом. Сейчас он член-корреспондент Российской академии образования, директор института. А сказал бы ему директор детского дома: ну чего ты от меня хочешь, я же тебя выпустил в жизнь, у меня без тебя забот хватает? Директор нашего центра Володя Морозов — тоже папин воспитанник. После армии вернулся к нему и получил путевку в пединститут. Окончил заочно и пошел по стопам своего учителя…

Вести по жизни того, кого ты взял и привязал к своему сердцу, — подлинное воспитание, великий педагогический крест. Это и отличает Макаренко и моего отца как педагогов.

— Виктор Иванович Слободчиков рассказывал мне, что только благодаря вашему отцу он смог окончить десятилетку.

— Конечно. Во всех детских домах были тогда только семилетки, а потом воспитанников отправляли в ФЗУ. А отец добился, чтобы успевающие в учебе воспитанники могли получить среднее образование. Ходили они за 5 километров в Саввинскую школу Егорьевского района, причем сначала нелегально, на отцовский страх и риск. Потом вышло постановление, узаконившее такое обучение. Потому что все увидели, какие это шикарные хлопцы! 6 октября в Саввинской школе был открыт музей отца. Он там не работал ни дня, но именно воспитанники его детдома прославили эту школу.

— Насколько я понимаю, вы, хотя и росли при живых родителях, в связи с их работой много общались с детдомовцами?

— Я не просто общался, я жил среди воспитанников. Родители тоже жили в детском доме, мы, воспитанники, засыпали и просыпались, глядя на Семёна Афанасьевича и Галину Константиновну. Такая большущая семья! Мое место было в спальне. Родителей называл по имени-отчеству, впервые назвал их папой и мамой в 25 лет, когда у них родилась внучка, моя дочка Леночка. Не мог я назвать их так в детстве, запрещено мне было, чтобы не травмировал других воспитанников — у большинства родители погибли на фронте. И многим моим товарищам даже в голову не приходило, что я сын директора. Лет 10 назад детскому дому в Мотовиловке (Киевская область) было присвоено имя Семёна Афанасьевича Калабалина. На открытие мемориальной доски пригласили воспитанников. Когда директор сказал: «Слово предоставляется сыну Семёна Афанасьевича Калабалина Антону Калабалину», один из воспитанников, Леня Белякович, воскликнул: «Да який же вин сын, вин такий же байструк, як и мы» (то есть незаконнорожденный).

Даже по мере наказания за мои проступки мои друзья понимали: родного сына так не накажут.

— Вы были трудным подростком?

— У нас не было трудных. Трудный — это когда педагог не понимает, что с ним делать. Когда я слышу от коллег: «Я работаю с трудными детьми», всегда говорю: «Значит, ты трудный, у тебя еще недостаточен уровень педагогического мастерства, раз не знаешь, что с ним делать».

— Наверное, вы не сомневались в выборе профессии?

— О других профессиях мы, воспитанники, имели смутное представление. А пример отца был перед нами. Мы видели, как вся деревня шла к нему с вопросами, жила жизнью детского дома, а детский дом — жизнью деревни. Он был самым нужным человеком, и мы думали, что это и есть педагог. Кто, например, был для нас милиционер? Человек, который прибежал к Семену Афанасьевичу за советом. Поэтому многие воспитанники нашего детдома стали педагогами. Мы старались во всем брать с него пример. Он был атлетически сложен, великолепно играл в волейбол, городки, и мы все занимались спортом. Он был великолепным кулинаром, и мы научились готовить. Он прекрасно выполнял любую крестьянскую работу, и мы сеяли, пахали, косили. А как он подметал улицы! Метла в его руках была как дирижерская палочка в руках Светланова. И нам хотелось так же красиво гарцевать с метлой. Поэтому в выборе профессии я не сомневался. Поступил на физмат Коломенского пединститута. (По характеру я скорее лирик, но по молодости решил, что вроде неудобно парню идти на филфак — тогда в моде были физики.) Но в первую очередь я выбирал не профессию преподавателя-предметника (это тоже важно — без знания своего предмета учителю никогда не завоевать авторитет), а педагога — человека, который будет помогать детям расти. Одновременно с учебой занимался спортом, самодеятельностью, стал мастером спорта по тяжелой атлетике, выиграл Всесоюзный танцевальный конкурс. Как-то преподавательница физики спросила меня: почему ты поступил к нам, а не в театральный или физкультурный? Не понимала она, что, раз человек хочет посвятить себя воспитанию детей, он должен не только предмет знать, но и уметь многое. Когда был директором ПТУ, постоянно работал с пацанами в мастерской. А как же иначе?

— За 40 с лишним лет вы работали во многих местах, но всегда с проблемными детьми?

— Я был директором школы в Хотькове, считавшейся одной из самых трудных, потом — в Калининграде (нынешнем Королеве). Туда я пришел в 1970 году, как раз когда ввели обязательное среднее образование. В этой школе было 13 девятых классов, причем подавляющее большинство — мальчики. И отчислить их было нельзя, и перевести некуда. Потом возглавлял строительное ПТУ для мальчиков и девочек на 500 мест. Там был контингент!.. Трое милиционеров привозили одного подростка. А еще забирал в училище ребят из Крупинского спецучилища Павлово-Посадского района. Не просто ребят, а главных зачинщиков всех беспорядков. Руководство колонии просило помочь, и вот я этих «орлов» брал к себе в училище. Работал в институте, помогал учителям освоить великую профессию педагога-воспитателя в детдомах. В 1985–1989 годах руководил Лобненским детским домом. Всегда в первую очередь считал себя воспитателем или учителем, а потом преподавателем. Мои воспитанники (с которыми я, как и отец, не прерываю связь) называют меня «учитель». То есть человек, который научил жить. Этим я и пытался всю жизнь заниматься.

— Антон Семенович, в «Педагогической поэме» Макаренко описывает случай, когда для того, чтобы усмирить распоясавшегося воспитанника, ему пришлось просто врезать парню. В юности меня этот пример шокировал, теперь думаю, что бывают крайние случаи, когда именно с христианской точки зрения такие методы не только оправданны, но даже необходимы. Были ли в вашей практике такие случаи?

— Я помню этот эпизод в «Педагогической поэме», но не согласен с Вами, что это для усмирения. Скорее это определенная безысходность человека перед подлостью. И в то же время Макаренко видел перед собой умного и образованного человека и свалил на него свой гнев в надежде, что он поймет его порыв. Так и случилось, избитый Задорнов (образ собирательный) не раз говорил ему спасибо. Это был не мордобой, а взрыв. В экстремальной педагогике есть метод взрыва, но именно как исключительный. Когда все традиционные методы исчерпаны, нужно сделать что-то экстраординарное. Педагог, который наказывает ребенка, обязан дать ему понять: я наказываю твой порок, а тебя люблю. Ребенок разрешит себя наказать, простит наказание только тому, кому он доверяет, кого любит. Поэтому в колонии, в детском доме право наказания принадлежит только директору. Директор отвечает за все, поэтому ему, и только ему, ребенок доверит наказание. Остальным он доверяет себя любить. Попробовал бы кто из педагогов в моем присутствии (думаю, и в присутствии Макаренко) наказать воспитанника! Он может только доложить о нарушении, а меры должен принимать тот, кому дети это доверяют.

— Чем отличается проблема сегодняшних подростков от проблем подростков 60-х, 70-х, 80-х годов?

— Изменилось отношение к ребенку, больше стало безразличия, неуважения, нелюбви и даже ненависти. Многие телешоу, журнальные статьи словно говорят нам: проверь себя на прочность; в состоянии ли ты этой мерзости сопротивляться? В результате получаем пацана, который не знает, кого он ненавидит, и выплескивает свою ненависть на тех, кто рядом. Так он проявляет свой протест тому, что его окружает. Надо задуматься. Вот, бывает, пошлет ребенок педагога подальше, тот возмущается, а я говорю: подумай, чем ты насолил ему, где прокололся как взрослый человек. Дети к нам попадают озлобленные, разуверившиеся во всем. Невозможно из такого ребенка в один миг сделать человека, педагогу надо вести себя так, чтобы ребенок постепенно поверил в него, стал уважать. Иметь доступ к ребенку должен лишь тот, кто любит детей, понимает их. Не тот, кто конфеты дает, а кто понимает его беду, его ситуацию, понимает, что эти раны необходимо лечить. А для этого надо быть твердым, мужественным, принципиальным, но эти принципиальность и твердость должны быть оправданными и понятными пацану. Все меньше становится людей, способных увлечь и заворожить пацана своим примером, своей жизнью.

Почему уходят ребята из дома? Потому что на улице получают ответы на свои вопросы. А дома — отстань, папа занят. Почему-то многие отцы не понимают, что ребенок — личность, думают, что готовиться к общению с ним не надо. Нет, дорогие мои. Болеет сын за «Спартак», так и ты, отец, сядь с ним и посмотри матч до конца. Он поймет, что отец ему — старший товарищ. Я в 9-м классе занялся бегом, так мама моя вырезала из «Советского спорта» все статьи о легкой атлетике, знала по именам всех знаменитых бегунов. А в институте, когда я перешел на тяжелую атлетику, также вырезала все тяжелоатлетические статьи, знала всех штангистов-чемпионов. Мне с ней было интересно. А бывает: папа — профессор, закрылся в кабинете, без стука не входи, а потом хватился — пацан у меня воспитывается.

— А раньше было, чтобы на улице или в колонии оказывались дети из внешне благополучных семей?

— Всегда было. И у Макаренко, и у моего отца воспитывались дети таких высокопоставленных родителей… Чиновники думали: раз они всем нужны, то своим детям и подавно. По своему опыту работы в школах скажу: дети рабочих были гораздо менее брошенные, чем дети крупных начальников. Даже если папа выпивал, он шел с сыном в гараж и разбирал-собирал весь автомобиль. И пусть кто посмеет после этого Петьке сказать, что его папа — пьяница. Для Петьки папа — золотые руки. Почему в деревне воспитание лучше, чем в городе? Потому что ребенок видит, как работают родители: папа на тракторе, потом накосил, что-то прибил, мама на огороде. А в городе папа за забором, и даже если на доске почета висит, сын этой доски не видит. На домашнее же общение с ребенком у многих времени нет. Доходит до того, что отец говорит: иди у мамы спроси, можно ли купить. А ты, мужик, на что?

— Вы, наверное, много ездите по стране. Делается ли что-то в провинции для профилактики беспризорности, подростковой преступности?

— Я Вам советую поездить по России, и Вы увидите, как много замечательных педагогов, какие есть прекрасные детские дома, интернаты. И педагоги там не плачут, не стонут, но счастливы, что приносят пользу. Сегодня модно ругать детские дома. Конечно, это позор, что в мирное время их больше, чем после войны. Но они сегодня необходимы, не будет детских домов, мы вообще пропадем. Другое дело, что как есть плохие отцы, так и в некоторых детских домах есть целые коллективы, не умеющие и не любящие работать. Так не детский дом закрывать надо, а таких горе-педагогов гнать в шею. И государству, наконец, пора задуматься, что оно сотворило с детством. Задуматься и принять меры.

— Антон Семёнович, я неслучайно начал разговор с прошлого вашего отца. В августе я побывал в Новооскольской колонии для девушек, беседовал со многими воспитанницами. Большинство искренне раскаивается, мечтает начать новую жизнь, задумывается о Боге. Но что их ждет, как их встретит общество? Например, рассказал я о своих впечатлениях одному родственнику, человеку пожилому и неглупому, а он без тени сомнения констатировал: все равно выйдут и совершат новые преступления. Вправе ли мы так относиться к оступившимся в начале жизни людям?

— Моему отцу повезло, что работа Макаренко (а впоследствии и отца) была востребована обществом. Воспитанники попадали к людям, готовым им помочь, повести их по жизни. Попадали как равноправные и нужные люди. Я был попечителем Стерлитамакской колонии, сейчас регулярно бываю в Икшинской. Вы знаете, этим ребятам повезло, что они находятся в колонии, в руках добрых и умных педагогов. Они получают знания, учатся трудиться, защищены от наркомании, вращаются в системе добра, потянулись к Богу, к нашей прекрасной православной вере. (Конечно, не все, в семье не без урода.) А на воле их никто, кроме Церкви, не ждет. Остальным людям они не нужны.

Я, наученный отцом, всех, кого вырастил (в школе, в училище, в детском доме), сопровождаю по жизни. Они мне все нужны, и если кто-то все же не уберегся от тюрьмы, я его все равно жду и помогаю потом встать на ноги. А многие, к сожалению, не ждут своих детей. И государство не ждет, как будто это не его дети. Зато ждут криминальные структуры, чтобы повести их по своему руслу. А обиженный пацан, знаете, сколько зла может натворить? Воспитанники Макаренко, моего отца стали людьми, потому что в них верили. Взрослые тюрьмы не моя сфера, но я не думаю, что там возможно перевоспитание. Человек, умышленно совершивший десятки преступлений, должен быть наказан. Но оступившихся подростков мы должны принять и повести по жизни. И мне хотелось бы, чтобы таких настроений, как у вашего родственника, было меньше, а больше было людей неравнодушных, желающих помочь. Очень много делает Церковь, и слава Богу. Пусть она несет в эти юные израненные души веру, а мы поможем.

Мне повезло: я выбрал профессию, которую безумно люблю

Как я нашел Макаренко

50 лет я работал директором и детских домов, и детских колоний, и спецучилищ. Сейчас решил поделиться своим опытом: о том, как я нашел Макаренко в своей душе, как воспользовался его трудами, как он помог встать на ноги и мне, и многим, кто со мной вместе решил разделить судьбу: «Пацаны — со мной».

Сейчас я работаю руководителем музея Антона Семёновича Макаренко, являюсь председателем Общественного совета Главного Управления исполнения наказаний Московской области, член Общественного совета Федеральной службы исполнения наказаний, представитель Президента РФ по Московской области по правам человека для лиц, лишенных свободы. Это такие у меня, помимо всего, общественные обязанности. Я контролирую, чтобы люди, особенно дети, подростки, которые находятся за колючей проволокой, жили по-человечески, чтобы к ним относились как к людям, ведь они опять придут в наше общество, чтобы они были ни злыми, ни изгоями, а нормальными согражданами нашего государства.

Мой отец, моя мама — воспитанники Антона Семёновича Макаренко. После того как они вышли из колонии, пошли по его стопам, и всю свою жизнь посвятили детским домам: детям, сиротам, брошенным, обездоленным, обиженным, которым не повезло с родителями. Им повезло с воспитателями, такими как Семён Афанасьевич и Галина Константиновна Калабалины.

Теперь я живу среди своих братьев. Их тысячи… Моего отца Антон Семёнович взял из камеры смертников. Отец был приговорен за то, что в 17 лет водил в атаку 200 сабель — дрался. Революция закончилась, а они так и не знали: ради кого теперь жить, где правду искать. Это продолжалось, пока их не разоружили и не признали врагами народа. Лишь благодаря указу Дзержинского всех, кому не исполнилось 18 лет, было предписано забрать из тюрем. Дзержинский в 1920 году получил сводку о том, что творится с детьми в России, и ужаснулся. Пришел к наркому просвещения Луначарскому и сказал, что надо срочно спасать детей. И он взял на себя ответственность вывести их из взрослых колоний и тюрем и создать детские воспитательные учреждения. В результате этого решения Антон Семёнович Макаренко возглавил колонию в Полтаве и забрал из полтавской тюрьмы моего отца. Так он попал к Антону Семёновичу Макаренко и стал потом его самым первым помощником, другом… Моему отцу повезло, что работа Макаренко (а впоследствии и отца) была востребована обществом.

Воспитанники попадали к людям, готовым им помочь, повести их по жизни. Попадали к ним как равноправные и нужные люди.

Кстати, во время войны отец был контрразведчиком, работал в Германии. Получил задание от нашего руководства пробраться в тыл врага и притвориться изменником Родины. Ему поверили, взяли в «абвер». И он был заброшен резидентом фашистской разведки в Горький. Даже «железный крест» заслужил у Гитлера за то, что служил ему «верой и правдой».

Что ему удалось? Провести радиоигру, где фашисты поверили его дезинформации. Удалось помочь одержать победу под Сталинградом и на Курской дуге. О нем очень интересно написал Хинштейн в своей книжке «В подвалах Лубянки», Овчинникова в «Известиях» интересно написала о нем и о маме во время войны в «Комсомольской правде».

Мама эвакуировала детский дом на Урал, а отец в это время служил Родине, находясь в логове фашистов в «абвере».

Я, наученный отцом, всех, кого вырастил — в школе, училище, детском доме, — сопровождаю по жизни. Они мне все нужны, и если кто-то

все же не уберегся от тюрьмы, я его все равно жду и помогаю встать на ноги. А многие, к сожалению, не ждут своих детей. И государство не ждет, как будто это не его дети. Зато ждут криминальные структуры, чтобы повести их по своему руслу. А обиженный пацан, знаете, сколько зла может натворить?

Когда я принял новую школу в Калининграде, судьба свела меня с замечательным человеком — Кармановым Валентином Федоровичем. Это

был директор завода «Чайка» в Москве, который в столице объединял все школы производственного обучения. Они занимались развитием рентабельного труда. Он мне подарил пару талантливых своих педагогов, они, к моему счастью, жили у меня в Калининграде.

Наш коллектив мы решили строить на производительном труде. Это было, конечно, очень опасно. Мы выбрали три направления производства: швейное производство, производство микродвигателей для ведущих заводов нашей страны. Третье направление определилось домостроительным комбинатом, на базе которого мы стали производить продукцию — детскую мебель. Это обычная школа… Но она оказалась очень необычной. Школу организовали по принципу: мне отдают всех молодых учителей, которые не сработались со своими школьными директорами. Школа организовалась на базе восьмых и девятых классов, в которых почти девяносто процентов — мальчики.

Собралось потрясающее «собрание сочинений» — удивительно интересных людей, но далеко не готовых сейчас же покорять страну своими знаниями. Была еще одна деталь. Мэр города инструктирует меня:

— Смотрите не скажите на первом дне, что Вы из Хотькова, потому что Хотьково у нас в округе связано с психбольницей.

Это мне так понравилось, что я подумал: сейчас же всех куплю. И когда был пробный день, собрались все родители, я выступил:

— Дорогие родители, уважаемые папы, мамы и бабушки, если вы что-то не поймете в моих педагогических действиях, спишите на то, что я к вам приехал из Хотькова…

И начали творить

Представляете, я никому из учителей не разрешил ставить отметки. Но с первого дня развернул самодеятельность, физкультуру, появились ансамбли. С первого же дня мы начали налаживать производство, и все пошли трудиться. Через полгода у меня вся школа была завешана портретами наших пацанов. Это лучший футболист, это лучший волейболист, лучший пожарный, лучший по армейскому троеборью, лучший стрелок, лучший исполнитель характерных танцев, лучший ансамбль. Они у меня начали выступать во всех конкурсах.

А поскольку город Калининград космический, мы создали музей имени Гагарина. А еще — построили уникальную базу труда в Серпуховском районе — в совхозе «Заокский». Работали и жили мы там с мая по октябрь. И вот наступил момент, когда они стали уважать себя. Однажды ко мне пришел один воспитанник и говорит:

— Попросите Людмилу Остаповну Бахмацкую, — это моя сестра, воспитанница детского дома, — чтобы она научила меня русскому языку.

— А что такое?

— Да у меня автограф просят, а я боюсь брать ручку, я же безграмотный.

Через полгода он захотел учиться! Вот сейчас о стандартах говорят, а мы уже тогда разделили полностью… Мы узнали — кто на что способен, развели их по разным классам и разным учителям.

У меня была Мария Степановна Беспалова, заслуженная учительница, математик. Я ей сказал:

— Мария Степановна, этих я Вам не дам, а вот этих возьмите. Над ними Вам можно «издеваться», это технари. Выбивайте из них четверки и пятерки. А вот на этот класс я поставлю Воробьеву Нину Васильевну, потому что она и душу, и сердце отдаст, а спросит столько, сколько ученик ей может вернуть. Потому что здесь собрались одни гуманитарии, здесь одни певцы, солисты, спортсмены. Уже тогда мы это расписали.

Через два года все были заинтересованы в школе и оканчивали ее великолепно. Ни один мой пацан не стал плебеем. Все стали активнейшими людьми, потому что они росли уже два года в борьбе.

Мне просто повезло в жизни, во-первых, на тех людей, которые меня растили. Мне повезло на ту обстановку, где я рос в детском доме. Мне повезло, что я видел человека, на которого хотел быть похожим. Я не стал на него похожим, но я у него очень много взял для того, чтобы быть полезным в своей профессии детям. Я очень многому научился, прежде чем прийти к детям. Я их брал не физикой, не математикой, я их брал тем, что и в футбол играю, и в волейбол, и мастер спорта по тяжелой атлетике, и на руках пойду, и кашу сварю, траву скошу.

Это им нравилось. Я старался собрать вокруг себя таких людей, который могли бы на все вопросы пацанам ответить. И нечего им бежать куда-то, наоборот, к нам бежали, чтобы услышать что-то интересное.

Мне повезло, что я выбрал ту профессию, которую безумно люблю.

Я ни разу не ходил на работу, я всю жизнь занимался любимым делом.

С добром и верой

Книги загорелись быстро, так, как им, собственно, гореть и полагается. Когда дым рассеялся, ситуация прояснилась, и сводилась она в двух словах к следующему: в окно библиотеки влетела горящая головешка, и попасть сюда она могла исключительно с благословения братьев Плисецких. Им долго и привычно говорили все подобающие в этом случае слова, а братья не менее привычно молчали. Потому что то, что на общий взгляд было причиной, по их логике выходило следствием. Действительно, сжигать книги дико, а не дико разве, что библиотекарша эта предала (в одном из самых житейских смыслов) близкого ей хорошего человека?

Поступки их были один непонятнее другого и объединялись, пожалуй, лишь общей какой-то странной логикой.

Вот и из детдома их прислали в колонию за целый ряд прегрешений. Например, украли со склада одиннадцать метров джинсовой ткани. А они говорят: мы и не украли вовсе, просто взяли и сшили себе и товарищам нормальные джинсы, уж, по крайней мере, покрасивее тех, что из того же метража делают швейники.

— В общем, этим братьям Плисецким и колонии мало, надо переводить их отсюда еще дальше, — говорили мне воспитатели.

И если, не вникая в ребячью логику, судить лишь о внешнем ее отражении, разделить этот справедливый гнев можно. Но… что-то привлекало меня в этих ребятах, и я попросил отдать Колю и Пашу мне, тем более что срок пребывания их в колонии заканчивался. Так они «перешли» в наше, 72-е строительное профтехучилище.

Как таких ребят понять? Сами они какие-то неподходящие, невоспитуемые? Или воспитывали их неподходяще? Чтобы попытаться ответить на вопрос, позволю себе сослаться на классику и взять в руки «Педагогическую поэму».

Семен Карабанов — помните? Он водил банду в шестьсот человек, и полагалось ему за все это не меньше расстрела. И ведь что интересно: была в его атаманстве определенно какая-то педагогическая жилка, умел, значит, организовать «коллектив». Вопрос — на что. Один из любимых учеников А. С. Макаренко, он сам стал потом педагогом. Помните, не вышло «из Карабанова агронома. Кончил он агрономический рабфак, но в институт не перешел, а сказал А. С. Макаренко решительно:

— Хай ему с тем хлеборобством! Не можу без пацанов буты. Сколько еще хороших хлопцев дурака валяет на свете, ого! Раз вы, Антон Семенович, в этом деле потрудились, так и мне можно.

И он трудился. 45 лет работал (да как красиво!) директором колоний и детдомов, меняя сложные коллективы на еще более сложные. И писал ему Антон Семенович: «Хочу приехать посмотреть на твоих ребят, как-никак внуки», и Семен Афанасьевич Калабалин любил и боготворил своего учителя всячески. И сына, который родился в год смерти Макаренко, назвал Антоном.

Что и говорить, повезло мне с отчеством. Моего сына зовут, кстати, тоже Семеном. Я назвал его в честь отца, опять-таки по его рекомендации. Для того чтобы когда-нибудь появился у него правнук Антон Семенович, а у меня внук Антон Семенович, и имя это передавалось бы из поколения в поколение. Не просто само по себе имя — дело Макаренко (вот мы, например, дети Калабалина, все трое — педагоги, я и обе мои сестры). А главное — принципы Макаренко. Они не только к педагогике имеют отношение. Это принципы нашего большого советского дома. Недавно, когда праздновалось 90-летие со дня рождения Макаренко, к нам в училище приехала группа его первых воспитанников. Более 50 моложавых, красивых людей появилось у нас. Тех, кому стать людьми помог Макаренко и гуманные его принципы, где главный — уважение к человеку, вера в него. Я позволю себе напомнить еще одну прекрасную страницу из «Педагогической поэмы»:

«Недели через две я позвал Семена и сказал просто:

— Вот доверенность. Получишь в финотделе пятьсот рублей.

Семен открыл рот и глаза, побледнел и посерел, неловко сказал:

— Пятьсот рублей? И что?

— И больше ничего, — ответил я, заглядывая в ящик стола, — привезешь их мне.

— Ехать верхом?

— Верхом, конечно. Вот револьвер, на всякий случай…

Привезя деньги, он пристал ко мне:

— Посчитайте…

— Отстань!

Он схватил себя за горло, как будто его что-то душило, потом рванул воротник и зашатался.

— Вы надо мной издеваетесь! Не может быть, чтобы вы мне так доверяли. Не может быть! Чуете?.. Вы нарочно рискуете, я знаю, нарочно…

Он задохнулся и сел на стул…

— Если бы вы знали! Если бы вы только знали! Я когда этой дорогой скакал и думал: хоть бы Бог был на свете. Хоть бы Бог послал кого-нибудь, чтоб когда лесом кто-нибудь набросился на меня… Пусть бы десяток, чи там сколько… я не знаю. Я стрелял бы, зубами кусав бы, рвал, как собака, аж пока убили бы… И знаете, чуть не плачу. И знаю ж: вы тут сидите и думаете: чи привезет, чи не привезет? Вы ж рисковали, правда?

— Ты чудак, Семен! С деньгами всегда риск. В колонию доставить пачку денег без риска нельзя. Но я думаю так: если ты будешь возить деньги, то риска меньше…»

Так и жил отец, исповедуя ту же вселенскую веру. Вы знаете, моего старшего брата (его звали Костиком), совсем пацаненка, зарезал один из новых наших колонистов. И даже это не сломило отца… Никогда не забуду, когда первый раз в жизни попали мы в один из городов Осетии. Приехали поздно ночью, а утром, когда проснулись, он говорит:

— Иди, сынок, гуляй.

А мне было всего семь лет. И вот я просто так, один, пошел по колонии, по тому месту, где еще вчера кипели дикие страсти.

Потом, много лет спустя, мне кто-то сказал:

— Как же вы решились? Вы так рисковали!

А я ходил, того не понимая, и глупыми доверчивыми глазами смотрел вокруг. Потом подошел к одному парню и сказал:

— Я хочу с тобой дружить.

Поверить в человека, пойти к нему навстречу — вроде бы такая малость. Но есть ли что-нибудь важнее этого — заинтересованного взгляда на человека? При таком заинтересованном взгляде открываются вдруг вещи удивительные. Взгляд наш становится добрее и шире.

И в наказании может проявиться уважение к личности, если иметь точкой отсчета добро.

— Я не знаю, какой у вас в тот день была погода, — так в свое время на вопрос отца о том, как поступить в таком-то случае, ответил в письме А. С. Макаренко.

И верно, от погоды кое-что зависит. А еще больше — от характера самого наказуемого. За один и тот же поступок расплата разная. Кто-то с полувзгляда поймет, а на кого-то хоть полдня орите — чего зря себя надрывать. А потому с одним достаточно не поздороваться, другому сказать:

— Зайди вечером ко мне, подумай, зачем.

Третьего попросить придумать себе кару самому.

Иногда нужно, чтобы, чем тяжелее оказался проступок, тем меньшей — расплата. Командир поленился, не поставил ребят на довольствие. Жестоко, но вся группа останется голодной, и только командиру не скажут ни слова, а тому лучше, чтоб ругали.

Порой наказание как подарок, но это уж накануне прощения. Точка отсчета, подчеркиваю, всегда одна — добро. Вы допускаете, например, ситуацию, что воспитатель может оказаться не прав? Я допускаю, и если случается со мной такое, то в этом случае может быть все — от прилюдного извинения перед учеником до «случайной» встречи в столовой. Если ошибся, уже через час отчаянно ищу возможность объясниться с пареньком и хожу возле него кругами. Впрочем, если я был прав, тоже «хожу» и тоже ищу — ведь кому-то первому надо пойти навстречу. По праву старшего, чаще это приходится делать мне.

И еще: слишком ценю свой авторитет у ребят, чтобы пошатнуть его убогой ординарной «мерой пресечения». Знаю, какая б ситуация ни сложилась между мной и пацаном, ребята постоянно во всевнимании: чья возьмет? Поэтому, если не готов «сразить» виноватого улыбкой, словом, гневом, лучше смолчать. Выжду, а просто перебранку устраивать не стану.

Если бы меня спросили, кого я считаю самым большим актером, может быть, назвал бы себя, потому что и сценарий за тебя никто не напишет, и режиссер ты себе тоже сам. Микропьеса: прошу прислать в училище телефонограмму — выговор директору Калабалину за то, что его девушки плохо покрасили цоколь одного уважаемого здания. Потом вешаю этот выговор на доске объявлений, а девчонок тех за извинением к себе не подпущу: пускай помучатся.

Игра? А почему бы и нет? Ведь это не та игра, где изображаешь чувство, а сам так и ждешь, когда опустится занавес и можно будет уйти домой. Тут — другое: счастливая, радостная игра, не фальшь, а вдохновение.

Как и всякое вдохновение, оно рождено любовью к своему делу. Когда учился в институте, вдруг испугался: хватит ли ее, выдержу ли всю эту жизнь, до конца поделенную с ребятами?.. Взял академический отпуск и поехал в детдом, к отцу. Год проработал воспитателем. И понял, что это моя жизнь. Потому для меня никакая не жертва в воскресенье, допустим, прийти в ПТУ и приготовить обед трем пацанам, оставленным за большой проступок без «увольнительной». Какая же жертва? Мои дети…

Естественно, я бы очень хотел, чтоб и они любили или как минимум уважали меня так, как уважаю и люблю их я. Это необходимо не только в педагогике, но и вообще в жизни. Люди должны уважать друг друга — односторонним этот процесс попросту быть не может.

И тут я опять вспоминаю своего отца. Мы были, например, уверены, что он умеет все на свете. Строить? Пожалуйста. Видели, как он все время что-то строит: то баню, то спортзал… Или что-то сажает. За ним, после него всегда остаются сады, громадные сады. Люди не знают потом, куда плоды девать. Как же не уважать нам этого человека? Ведь он умеет все. Теперь-то я понимаю, что умел он отнюдь не так много, просто то, чего не умел, демонстрировать ребятам нужным не считал. В данном случае у воспитателя всего два пути: либо учись, либо не берись. И я позаимствовал это правило у отца. Было, например, время, когда косил я плоховато. Но, узнав, что придется ехать с ребятами на летнюю уборочную кампанию, приобрел косу и стал по утрам в четыре часа вставать: косил, пока влага еще не сошла. А потом мы работали вместе с ребятами, и пришло вознаграждение. Один прокос, второй — ребята меняют друг друга. А меня — нет. На четвертом спрашиваю:

— А почему меня не сменяете?

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.