Бесплатный фрагмент - Печатая шаг

X⎼Libris

i. О СБЫЧЕ МЕЧТ ИДИОТОВ

Некоторое время назад мне попалось форумное сообщение некоего взрослого индивидуума о том, что он купил себе детский конструктор. «В смысле, ребёнку своему купил?» — недопоняла аудитория. «Да нет же, себе!» — подтвердил постер и разъяснил, что в детстве он играл в конструкторы как раз этой серии, но вот самый навороченный комплект его предки купить не удосужились. Далее ребёнок вырос и устроился на работу — однако ныне, увидев в магазине эту мечту детства, купил, собрал-разобрал — и с чувством удовлетворения отложил в сторонку. Порадовала осмысленность и отсутствие дурацкого стеснения: человек сообщил на форуме о своём поступке и об ощущении полезности оного. Я всецело поддерживаю. Если что-то невыполненное, неиспытанное, неисправленное точит мозг из глубин вашей личной биографии — сделайте это, пусть даже оно потеряло всякую актуальность и выглядит ерундой. Часто (с новыми возможностями) это сделать очень легко. Иногда даже не надо на что-либо тратиться / куда-то ехать: катарсис свершается на информационном плане.

Последнее поясню личным примером. Во школе детям, включая меня, общеобразовательно втюрхивали поэму Михаила Л. «Мцыри». Каждому прочитавшему название естественно, что речь пойдёт о неких мцырях, видимо — малом народе, или иной какой загадочной прослойке социума: название звучное, обещающее этническую атмосферность наряду с сокрытостью и мрачностью — такие все «ммм-цы» да «р-рии»… Дык нет же! Афтар всё полностью зафейлил, показав катастрофическое непонимание зацепленных материй: мало того, что слово оказывается именем в единственном числе (какого-то мальчика), так даже ударение не на том слоге! И вот такой фейл преподают в школьном курсе, травмируя многия поколения детских психик!

Как раз недавно я понял, что жить с этим когнитивым диссонансом более не намерен — и исправил его, написав правильную (как минимум — адекватную) поэмку под тем же названием. Она недлинная — так и времена сейчас намного скоропостижней… Если хочешь что-то сделать — сделай это сам.

МЦЫРИ

эпическая поэма

В отвесной кряжистой долине,

В луче алеющей зари,

В ночи кромешном гуталине

Влачились древние мцыри.

Жена за мужа, брат на брата,

Сжигая дряблые мосты —

Анахореты целибата,

Апологеты пустоты.

Вздымалась тучная лопата,

Грозой заляпаны черты…

Несимметрично, вздрыжновато,

До коитуса и хрипоты.

Посконный мцырь стоял во мраке

На гребне сопки роковой.

В отрогах гор гнездились раки,

Влачился медленный конвой

В далёком гнутом океане —

Мцырю невзрачна пена дней.

Взойдёт ли Геспер, Солнце ль встанет —

Ему не ни горше, ни вздрыжней:

Его гундосая папаха

Хранит попыхи и следы,

Свисая медленно до паха

От меметичной бороды.

Его мохнатая фофыга

Грядёт теплом лохудрых дней.

Раскаты взрывчатого срыга

Фатально утопают в ней,

Как мхи демпфируют частоты

Биений воздуха об тлен —

Уйдёт заря, погибнет кто-то

Из дальних родственных колен,

В теснине гор, на вздрыжных склонах

Кусая млечную пургу

Десницей зуба воспалённой

На перепончатом снегу…

Ад перепончат! Фески, пончо,

Сомбреро, кепки, фофудьи…

Он всех нахраписто прикончит

Без прокурора и судьи —

Один лишь мцырь на шапке склона

Морщинисто заглянет вдаль —

Но поскользнётся неуклонно

Сквозь истекающий мистраль;

Его подошва тихим юзом

Сорвётся в муторный Мальмстрём —

И силуэт его кургузо

Сойдёт на нет… Мы все умрём!

Так думал мцырь, стоя на стрёме,

Задумчиво плюя во тьму.

В сфероидальном окоёме

Немало виделось ему:

Точней, ни капли не видалось.

Ни зги, ни сбруи, ни хуя.

Какое-то бычьё бодалось,

Но даже не уверен я

(а что там мцырь!) что это было

Реальностью… Ведь нам она

Заходит в ощущеньях с тыла,

Когда не видно ни хрена:

Заходит. Топчется тоскливо.

Сопит в плечо… Уходит прочь.

Нейтрино местного разлива

Бездарно улетают в ночь —

И вот уж нет, ни нас, ни мира! —

Так думал мцырь, топча базальт.

Покушал вздрыжного инжира.

Включил музон… Скрипичный альт

На ноте фа косил жестоко,

Пока в форшлаге не угас.

Гундосила труба с востока,

Шмурыгал южный маракас…

Сипел колоратурный тенор,

Давясь протяжною мацой;

Басы толклись, скребясь об стены;

Вивальди, Брюкнер, Вагнер, Цой

В далёких медленных могилах

Вращались против часовой…

Нет! Часовой не против! С пылом

Он выключает плеер свой,

Кидает гаджет сей с обрыва,

И думает: «вот гад же тот,

Кто не употребляет пиво,

Махорку, героин, пейот,

Лакрицу, хрен и гуттаперчу,

Рамен и вздрыжную хурму!

Наш мозг извилисто исчерчен!» —

Так думал мцырь, вдыхая тьму;

Немало дырчатых молекул

Колбасились за просто так

Вдоль атмосферы, век от веку —

Бездумный дырчатый бардак!

Так мыслил мцырь в отпетой грусти.

Но не один нам важен он.

Для подтвержденья взор опустим

Мы в заболоченный каньон…

Во тот же час в низине вздрыжной

Стоял на стрёме мцырь другой.

Притом беспочвенно, сквалыжно

Топтал подошвенной ногой

Трясину зыбкого болота,

На коем значился сей пост —

Пятой захлюпывая что-то,

Был этот мцырь совсем не прост!

И вот: упавший сверху гаджет

С визжаньем погрузился в мох…

Подумал мцырь: «Тогда, а как же

Тому, кто никогда не лох?

Кому же??!?! Потому что гад же

Лишь тот же, кто хурмы не жрёт,

С лакрицею… Он бесноват же!

Опять же, героин, пейот,

Махорка, хрен да гуттаперча

В меню должны быть… А не то

Случатся оползни и смерчи.

И, кстати, пиво! Он же кто?!?

Он гад же!» — вот в таком-то русле

Внизу задумывался мцырь.

Меж тем кальмар ли, птах ли, гнус ли,

Топорщатый ли нетопырь —

Протяжно взвился из болота,

Разбуженный визжаньем мха!

Он скрежетал в полёте что-то —

Увы, мохрявая труха

Гасила волны звуковые —

(о световых же не идёт

и речи) … Плечи, шею выя

Извилисто наплыл — и вот

В безмозглой тьме смердячим татем

Обрушился он на мцыря!

«Нельзя же так же вот летать им!» —

Подумал мцырь, сгибаясь зря…

Его шершавая трясина

Сглотнула сразу навсегда:

Ни чепрака, ни мокассина,

Ни керосина, ни следа…

Он был не прост — но и не сложен,

Ушёл в небытие плашмя,

Не оголив катар из ножен,

Рельеф гашетки не нажмя…

А между тем ущельем выше

До этого рекомый мцырь

Последний всхлюп его услышал,

Горой размножествлённый вширь,

Каньоном загнутый за крайность

В каскаде эх, шептаний, слов —

Реликтом отлетевшей тайны,

Как неуловленный улов…

Помыслил мцырь: «Вот символ смысла!

Вот иллюстрация всему!

Что жизнь? Она как коромысло —

Сойдёт в безнравственную тьму!

Весь этот всхлюп неясен, странен

Настолько — будто самый рок

Нам, заблудившимся в буране,

Настырно шепчет: Нет дорог!

Нет истин, смыслов, правил, денег!

Природа убивает всех!

Как обоюдоострый веник

(звучит злодейский страшный смех).

Я понял! Жизнь моя — убога,

Как скрип двери в чужом дому.

Пуста, беспочвенна дорога.

Мой каждый шаг — залог сему!»

И с тем шагнув вперёд во пропасть,

Наш мцырь низвергнулся в неё!

Как обезвинченная лопасть,

Как обронённое копьё,

Он канул вниз, во зыбь трясины —

И в миг один исчезнул в ней

Со скрипом кожистой резины,

С утробным чавканьем слюней…

Вот так, внезапностью захвачен,

Дозор лишился двух мцырей!

Мы тщимся всё переиначить —

Судьба ж коварней и хитрей!

В ту ночь враги, пройдя тесниной,

Напали вздрыжною ордой

На гору, реку и долину,

На сенокос и сухостой.

Они зохавали деревни,

Где жили мирные мцыри.

Погиб народ с культурой древней

До наступления зари!

Ведь так и мы: живём некстати,

Смятённо теплимся во тьме,

А между тем зенитный катер

Плывёт по мраморной волне!

Он уплывает вдаль понуро,

Весь необломанный такой —

Он ищет лома? дрели? бура?

Как будто в буре есть покой!

ii. ЛИЛИТ

Так называлось стишатое творение одного русско-американского писателя. Дадад, о каком-то пиздострадальце в аду. Я его немного улучшил. В том ключе, как вёл бы себя мой герой. Потому что читать оригинал про пиздострадальца невыносимо — эти растёртые сопли с лимоном, рифмы типа «рванулась-завернулась» и прочий «восторг в растущем зуде»… Так что — ремикс, заценивайте.

Я умер. Яворы и ставни

Топорщил продувной Эол.

И фавны шли, и в каждом фавне

Влачился галоперидол —

Он плыл по синапсам и жилам,

Проламываясь сквозь мозги.

Ему сподвижием служила

Психоактивной мелюзги

Толпа… Но мне-то что? Я умер.

Нудел одногогосый зуммер:

«Не расслабляться! Ты в аду!»

Вот, да! По улице иду.

В дверях под мышкою, сверкая

Речною лилией в кудрях,

Стояла девочка нагая

Себя оттрахать предлагая —

Мне это было не в напряг:

Стройна, как женщина, и нежно

Вполне оформлена промежно,

Что важно — даже без ночнушки!

Цвели сосцы, цвели веснушки

Весну земного бытия,

Немедленно припомнил я,

Когда из-за прибрежной клюквы

Нещадно проступали буквы

А также прочая ботва…

Пятьюжды восемь, трижды два —

Я произнёс пароль экспромтный

И в дверь девчонку затолкал.

Она нахмурилась: «О чём ты?»

Но, без шаблонов и лекал,

Я ухмыльнулся очень нежно

И дальше впёрся. В глубине

(что сразу приглянулось мне)

Висел пейзаж «Квадрат кромешный»

И натюрморт системы «Ню»

(хотя, возможно, я гоню).

Был греческий диван мохнатый,

Вино на столике, гранаты,

Нерасчехлённый миномёт

И пара-тройка томогавков.

Какой-то дог протяжно гавкал,

Точнее, это мявкал кот…

Итак — сказал я — буду краток.

Такой сулю тебе порядок:

Двумя холодными перстами

По-детски взять меня за пламя,

Тебя — за вымя в это время

(ну, ты определённо в теме)

Я буду помацать горазд…

Короче, затусуем враз!

Без принужденья, без усилья,

Так, с медленностью озорной;

А хочешь, грудь тебе намылю?

Ты хрен соскучишься со мной!

Тебе я вмиг зажарю кнедлик,

Расчищу почту за два дня;

Мы будем трахаться немедля!

Точней, не сразу… А, фигня!

Я научу глаголу «Ня!»

Тебя и подопечных кошек

(Тащи их всех! Не возражать!)

Мы всех в округе огорошим,

Я разучу тебя рожать,

Подзалетать и рвать гондоны!

Наш новый лозунг — онанизм!

Ты оттопыришься со стоном,

Как перископ, лишённый призм,

Как след латунного трамвая

В морковно-зыбкой борозде…

Ты получаешь всё, давая —

Но смысл игры-то где?.. Да — где?

Не дай себя осыпать пылью!

Ну ладно, всё! Не стой стеной —

Раздвинь, будь ласкова, как крылья,

Свои коленки предо мной —

Такую речь держал я гордо,

Точней, пихал в неё лапшой.

Приятная у девки морда,

И рот достаточно большой…

Был обольстителен и весел

Лик, запрокинувшийся вбок;

Красотку я телесно взвесил:

Полцентнера. Толста чуток.

Пять футов роста, дюйм впридачу —

«Худей до сорока шести.

Дай, маркером я обозначу

Проблемные места… Прости.

Я не хотел тебя обидеть,

Я даже думал отыметь…

Да нет, вполне приятно видеть!

Заткнись уже. Хорош бухтеть!

Давай, сейчас ударом чресел —

Да, яростым! Удар — и го-ол!

Возможно, я неточно взвесил…

Зачем я вообще пришёл?

Короче. Всё. Кончай мудянку.

Вот так-то лучше… Ну, давай!

У нас есть мазь для дула танка.

А может, нет… Представь трамвай!

Фрейдистский символ (знаешь это?) —

Когда въезжает он в туннель…

Я рад, что ты вполне раздета.

Надеть тебя — вот наша цель!

Прицелимся… Вот так, наощупь,

Движенье — всё! Ну — всё, вперёд!

Я мню тебя приятно тощей;

Тебя, я вижу, тоже прёт?»

Змеёй скользит змея в сосуде

Как углеродный композит…

Ужель восторг в растущем зуде?

Неописуемо? Сквозит?

Каков он? Толст, тщедушен, тонок?

Коряв, мохряв и ноздреват?

От барабанных перепонок

До пары сотен киловатт?

Да, это он! Растущий, вроде.

Зудит восторг! Ползут кроты!

Мы перманентно колобродим

В восторге рослой зудоты!

Восторг зудяще начинает

Неописуемо сквозить.

Нам точно хочется вонзить —

Но наша тактика иная:

Пускай зудит, ещё есть время

Порассуждать о зудоте.

Мы бережём коварно семя —

Да, времена ещё не те!

Как вдруг! Она легко рванулась

Продравшись плевой в глубину…

Я в простынях нашёл манула,

И хмуро произнёс «Да ну…»

Манул — какая в этом мана?

Зачем он здесь?!? И на фига?

Он появился слишком рано…

Его натравим на врага

Иль (как бобра) на ножку стула?

Но позже

Вдруг

Нас

Завернуло

В непреднамеренность взлетая —

Ништяк стоял, как два сарая,

Когда посыпались из рая

Предметы, вещи, вещества,

Пятьюжды восемь, трижды два —

Вот переход в грядущий левел!

Вот выход в город! Дверца — в плеве!

Прокол, краеугольный транс,

Преображение пространств,

Манулий тракт и проблеск лисий —

У нас ещё немало миссий,

Их просто будет до хрена —

С веществ спадает пелена

Природа двойственна, как дышло…

Я говорю: «Прости, так вышло.

Прощай. Ну ладно, я пойду!»

Так понял я: вы все в аду.

iii. ГОРОД БУДЕН

‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ (красный стих)

Предуведомляю, что здесь не было желания спародировать, поиздеваться, поглумиться. Наоборот: всемерно использовать напор, натиск и нахрап стиля — и его дальнейше продвинуть, снабдив угаром и невменяемостью. Угар и невменяемость — это именно то, чего вечно недодают нам поэты! Знаю, вы с этим согласны (ибо если не согласны — то чего иного ищете в сей книжке?).

Предуведомляю также, что в тексте присутствуют матерные слова. Собственно, в двух вышепредставленных экслибрах они присутствовали тоже: в i-м — единожды, во ii-м — дважды. Но здесь, вместо напрашивающихся трёх штук, их то ли 4, то ли 5 (в одном месте плазменный поэт удерживается — но во всех прочих кипящий разум сметает препоны на пути обсценной лексики, просьба войти в его непростое положение).

1.

Я также под телегою

Промозглый хлеб жевал,

Когда кобылу пегую

Объехал самосвал…

Он шел дорогой трудною,

Дорогой не прямой.

Комбайны горнорудные

Вгрызались в перегной

В стремлении навыкопать

Какой-либо руды —

Намеренья великие,

Великие плоды!

Через четыре годика

Здесь будет город-сад:

Кукуют рысью ходики

И не идут назад!!

…Сжевал еще горбушечку,

Попыхал косячком…

Мне сверху на макушечку

(где волосы торчком)

Телега однобортная

Давила на мозги…

Конечно, дискомфортная

Погода — но с тоски

Мы не умрем, пока у нас

Есть пачка сигарет.

Я завтра еду в Каунас.

Я — плазменный поэт!

Напротив под телегою

Сидел еще чувак.

Когда пешком я бегаю,

То яростный желвак

Под кожею топорщится —

Такой я человек!

…Дорожная уборщица,

Не закрывая век,

Прошла дорогой гнутою,

Дорогой не прямой…

Нам с каждою минутою

Понятней: ей самой

Окурков подметание

С дорожного шоссе

Ценнее и желаннее,

Чем служба в медресе,

Мечети, синагоге ли,

А то и где-нибудь…

Открытиями многими

Отмечен этот путь!

Когда я под телегою

Набряклый хлеб жую,

Я никуда не бегаю,

Не ссу и не блюю,

Не кушаю варения

И кадочных груздей —

Конец стихотворения!

И никаких гвоздей!

2.

…В стране советской люди

Когда такие есть,

Я знаю: город будет!

На крышах будет жесть!

Ну, или черепица!

И шифер может быть!

Когда такие лица

В стране изволят жить!

Опять же, рубероид —

Изрядный матерьял:

Им тоже крыши кроют —

Меня он обуял!

Покрыть им можно разом

Огромную длину!

(А кто не понял фразу —

То это странно… Ну

Чего в ней непонятно?

Прям тоже не пойму…

Какие если пятна,

А может, все в дыму

От Беломорканала

До устья Колымы?

…А пятна — их немало,

Но их отмоем мы!)

Вот крыши крыть соломой —

Полнейшая херня!

От ней одни обломы!

Вы знаете меня —

Я если что предвижу —

То точно будет так!

Дрейфующую крышу

Ценю (как и чердак)!

Ее скрипучий скрежет

Меня приводит в раж!

Он ухи мне не режет!

Я глашатай и страж

Стороительства строений

И будущих домов!

Намного охуенней

Все станет!! Иванов

Фамилия прораба —

Он крыши будет крыть,

Не протекали дабы!

Когда такая прыть,

Когда такие люди

В стране советской есть,

Я знаю: город будет!

На крышах БУДЕТ жесть!

(Поскольку рубероид —

Дерьмовый материал,

(Хоть иногда им кроют).

Но я бы настоял

На шифере загнутом

Зигзагом поперек:

Им можно за минуту

Покрыть пивной ларек!

А ежели табачный —

То запросто за две!)

Наш выбор однозначный

Сложился в голове —

Вот если черепица,

То долго очень крыть.

Дешевле утопиться!

Чертополох и сныть

Растут пока на стройке

Промежду кирпичей —

Прораб на курсах кройки,

Шитья (он казначей!),

И прочих рукоделий

Готовится к труду.

Уже в конце недели

Лентяям на беду

Он выйдет на работу

И встанет первый дом!

Резиновые боты

Затопчут поделом

Траву и буераки!

И крыши первой жесть

На глинистом бараке

Цветасто будет цвесть!

Она ползти не будет

И ехать никуда!

Когда такие люди,

Такие люди, да,

Я знаю Иванова —

Прораб он высший класс!

Он строит не хреново,

Хоть он и пидарас…

Но это не проблема,

Проблем не вижу я!

Когда такая тема,

То мыслей до фига!

Не будут крыши ехать,

Они не будут течь,

Покроем крыши мехом,

А доменную печь

Покроем черепицей,

Чтоб не пропала зря!!

Нам надо торопиться!

Поставим якоря —

Она не шелохнётся!

Ну, разве что, потом

Когда первопроходцы

Сквозь грузный бурелом

Пройдут! И выше крыши

Делов настанет тут!

И кто из нас услышат,

Коль вдруг её снесут?!

Она ж не виновата,

Сама бы не сползла!

Опять же, я — новатор,

Но это не со зла!

Когда чердак скрежещет,

Когда буксует жесть,

Когда такие вещи

В стране советской есть,

Я знаю: Город! Крыша!

Я слышу! Стук сердец!

Ура! Все тише, тише…

Торжественный пиздец!

Конец стихотворенья.

Период, мать твою.

Пойду поем варенья,

Поссу и поблюю…

3.

Он крыши крыл фанерой.

Он полный распиздяй!

Когда-то пионером

Был старый дед Митяй

Теперь уже не дышит,

Не слышит (он — хромой),

Ничуть не кроет крыши

И не идёт домой,

Но многие заместо

Его заместо здесь…

Замес такой, известно —

Оно замес и есть!

Но крыши крыть бетоном —

За шиворот стечёт.

Засим макаром оным

Работать — недочёт,

Опасная идея,

Особенно когда

Фанеру клеем клеют

Некрепким, как вода —

Бетон фанеру эту

Согнёт, как банный лист,

Он затечёт в штиблеты

И по штанинам вниз…

Но без фанеры он бы

Так кучей и лежал!

Вот если катакомбу

Построить, иль подвал —

Тогда с бетоном этим

Подавная хуйня…

Мне нелегко на свете!

Все мысли у меня

Душой болеют жарко

Строительством домов!

Я как электросварка!

Опять же, Иванов

Не будет крыть фанерой —

Он матом кроет всё.

Мы все как пионеры —

По жизни флаг несём,

И стих! И голос буден!

И шиферную жесть!

Когда такие люди!!!

…Пойду груздей поесть.

4.

Так вот. О чём я? Значит.

Промозглый хлеб жуя,

Не может быть иначе —

Поэмища моя…

Ух, бля! Уже немало

Наизрекал я тут!

Полезну в одеяло.

Торжественный капут!

Rule On

‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ※

…В течение лет бесконечным потоком

Надеялся истину я обрести,

Но был обескровлен погибельным роком,

Пройдя к полудню половину пути.

Наш мир бесконечен, как солнце в пустыне.

От солнца в пустыне случается жар —

Я вещи в движении вижу отныне,

Здесь ⎼ зыбкий восторг,

‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ там ⎼ бесплотный кошмар…

Нет нашей вины в нескончаемой боли,

Восход предвещает начало конца,

И я обретаю бесстрашие воли,

Безропотно сбросив личину с лица ….

Как нам изменить гомогенность суждений

Имея в наличии лишь кристалличность,

И плюс сублимацию при охлажденьи —

В итоге создав совершенную личность?…

О, я разрушаю клыкастые горы,

Предчувствую гибельной силы прогресс!

Давайте окончим бесплодные споры,

Подключим приборы, успешно и без…

Нас гнусно преследуют Гиббс и Дюгем,

Для них равновесие значит спасенье.

Но в дверь выливался расплавленный джем,

А день был какой? Никакой — воскресенье.

Творенья весны выдавал сублиматор,

Весь мир превратился в убежище зла;

Мы долго глотали комочкам вату;

Из шкафа змея, напевая, ползла…

Как все изменилось! Был ветер разбужен,

Утопленный тополь пушинки взметал…

На завтра циклон к нам придёт в полукружье.

Сквозь город настойчиво шёл самосвал —

Предвидеть, представить, предстать предо мною,

Конечность конца концевать наконец…

Верблюда упорно смывало волною,

Хоть был он отнюдь и весьма не юнец,

Пока не столкнулся с горчичным комбайном…

В моторе открылось окошечко в ад;

В тот миг по стеклу плыли два-три трамвая,

При трении слышался мерзостный смрад…

…Невольно припомнил я грязную воду,

В которой сидел я по самую шею —

Из лужи поднялся, пошёл к огороду;

Сижу и курю сигарету, точнее…

(Запомним про то, как срезают винтовки:

Рукою берут безопасную бритву —

И быстро срезают движением ловким:

Уж эта винтовка и в землю зарыта!)

Откуда на кладбище птицы берутся?

И черви, пиявки, лягушки — откуда?

Пошёл я домой, замечаю: дерутся!

А может, и нет… Всё равно: просто чудо!

Лягушки бывают изрядные очень.

Вот давеча, впрочем, однажды на медне

Сидим мы на почте — и мокрое мочим

(Да, в водке мочить, несомненно, безвредней,

Хоть пиво — не водка, а водка — не пиво.

А пиво, конечно, напиток отменный,

Хотя от него очень выглядишь криво

Хоть выглядеть должно весьма огроменно!)

…То самое, что я лениво кусаю,

Кусками большими свой рот наполняю,

Куски эти в лужу и в море бросаю —

Они прокисают и быстро линяют…

Мне жалко порою куски эти даже —

Настолько они в глубине гармоничны.

И я разложил их тогда в Эрмитаже,

Повымазав сажей и кремом клубничным…

Толпа горделивых людей проходила,

Смотрела на них и привычно ворчала:

«Поставили б лучше большое удило,

Оно б из паркета красиво торчало,

Зубами стучало и даже рычало!» —

Они говорили мне хмуро, пока

По залу ходили в конец и в начало,

Слегка поворачиваясь на каблуках…

А я им ответил: «Куплю лучше лески,

На гвоздь намотаю, на берег пойду —

И буду ловить я колбасны довески

В аквариумé али может в пруду!»

Они мне ответили: «Cам ты придурок!»

Я ж маски проверил им всем, а затем

Им в рот запихал сигаретный окурок

(С окурком расстаться легко было с тем!),

Потом я на почту пришел, помолился

На образ Мадонны на пыльной стене,

Заснул… Мне, конечно, комбайнер приснился,

Лениво паривший в седой вышине.

Руками своими он звёзды хватал и

Кидал их во бункер комбайна, крича:

«Отдайте, безумцы, скорее сандали —

Едва ли вы знали, ваш груз волоча,

Что значит оно!» — и на этом прервавшись,

Стал грустен комбайнер и даже суров,

Комбайн же его, почему-то порвавшись,

Был вовсе, мы прямо твердим, нездоров:

Он порван был вдоль, прямо до половины,

И в бункере звёзды стучали, журча…

Пошёл я в аптеку, купил санорина

И в бункер спустился, комбайн сей леча.

И — вылечив мигом его за минуту —

Я вывинтил свечи, колёса погнув…

Вот что-то в бумагу лежит завернуто —

Конечно, узнал я, её развернув,

Что было в бумаге в тот час полуночный

Завёрнуто слоя наверно во три…

То был крокодил весь зелёный! Нарочно

Его осмотрел я всего изнутри,

И вижу: бинокль! А может, монокль —

Не видно во тьме абсолютно вообще.

(Сейчас бы угнать Студебекер, Зилок иль

Колок иль гитарный, в борще иль во ще

Вощще… Это ясно мне с первого разу.

Хоть сумрачна ночь, и рассвет впереди,

О нет! Не спастись, не спастись от маразма

Он снова везде, от него не уйти…)

Уныло! Я вылез. Везде скрежетали.

Обвислые балки чернели уныло.

Они же в окрестности воздух глотали,

А также ссыпали цитрат аммонила

В глубокие ямы (которые, впрочем,

Ничуть не похожи на грязные ямы —

Хотя, если честно, то в общем-то очень,

Пожалуй, совсем даже, скажем вам прямо,

Весьма) … Да! Потом я залез в мусорпровод,

Помоями мигом меня завалило —

Для самоубийства прекраснейший повод —

И он на курок нажимает счастливо…

Наверх! Вне пространств вереницею строгой

Они проходили, обличья забыв,

Лишь разве ведущий наряжен был в тогу —

Он курит устало, блудлив и ретив…

Кругом разрастался мучительный грохот,

А я улетаю, забыв парашют

(Тут он произвёл омерзительный хохот —

Ему обязательно «вышку» пришьют)

«Откуда ты, мальчик?» — он спросит, усталый;

Тогда остается заносчиво лгать…

Ему постоянно мешали обвалы,

Он душу пытался от тела отъять

В том самый момент — и всё хуже я помню —

Запаянный, вкрапленный, воткнутый в мир

Я передвигался — как он, автономно…

В зените был славы, как честный вампир

(А запахом бойни он с детства отравлен)

Пропеллер кромсал озверевшую плоть;

Он быть наказанием нашим приставлен —

Господь Бог счастливо кусает ломоть.

Мы пену срезаем заржавленной бритвой,

А этот вот стол, расплескавшись молитвой,

Пронзает насквозь исполин монолитный,

И Иммануил, что звался Ипполитом,

Ушел… Только в нервах навязчивый дым

Взлетал непрерывно, как провод трамвайный —

Ты кончишь, и провод умрет молодым,

Случившись с горчицекосильным комбайном;

Ты станешь ослом, подавившись асфальтом,

Ты Господом станешь, чайку вскипятив —

И вот уже гнусно-надтреснутым альтом

Ты пьешь свой мотив, будто аперитив,

Который течет по сосудам упорно…

С утра в голове колоссальная муть!

Он долго купался в дощатой уборной —

Ну, что? … И не вымок он даже ничуть,

Он только шагал взад-вперед по фанерке

Печатая шаг, начинал променад.

Эффект был такой же, как при фейерверке —

И вот наконец я достал лимонад

Количеством два с половиной вагона.

Залог безопасный — вагоны страхуй!

Я джемом намазал поверхность перрона…

<Читатель ждет рифмы, конечно же… БУЙ,

Но он не получит ее, хоть убейся!>

А дюны в пустыне исходят свечой

Погряз паровоз в послезавтрашнем рейсе —

Он был поврежден в феврале каланчой,

Упавшей внезапно… Воды в ней немало

Внутри, а снаружи тем паче — вода!

И сразу, когда эта башня упала,

То, в общем, упала она навсегда.

Когда ж я увидел начала вагона,

Я радостно вскрикнул, ладони разняв —

И, вновь погружаясь в струю самогона,

Я двигаю пальцем застывший состав…

О Млечный Бескрайний Безбрежный Путище!

Ты светишь опять в вышине при луне,

И тот, кто дорогу бессмысленно ищет,

Пусть смотрит в твой лик в голубой тишине!

Я умер давно, и воскресну не скоро,

Ладонями мысленно челюсти сжав;

И голос мой, полон немого укора,

Рассеется в запахе утренних трав…

О нет! Я не буду гадать на сегодня,

Я вымазан в саже, как жалкий кабан —

Я просто доеду до станции «Сходня»

И в залу войду, поиграть в кегельбан…

Я утром и вечером в муке тщедушной,

Забыв, опоздав, отмотав до угла —

Ты лучше меня, шебутного, не слушай:

Я быстро пройду сквозь поверхность стола,

И больше не буду усталым регентом,

Который сидит на зеленом диване.

Я, ты, и она — это всё реагенты.

Реакцию будем устроить мы в бане,

Втроем погрузившись в прохладную ванну

Размером три метра, а то и четыре —

И я агрессивен впоследствии стану

Совсем не такой, как сегодня в квартире…

Я силу ощущаю очень сильно.

Опять в квартире нашей бардачок

Изменчивость расходится обильно —

Жокей садился аж на облучок;

Дальнейшее вовне покрыто мраком

Я тщетно вспоминаю телефон:

Мелькают цифры, диск верчу, однако,

Я так же несущественен, как он…

Я так же изначально был на этом

На поприще сомнительных побед,

И расцветала тёмно-жёлтым цветом

Толпа людей, не евших винегрет…

Обрывочки мыслей возводятся нами

На пост-постамент панацеей от бед.

Вы правы — мы глупы. От вас мы узнали,

Что значит порой озаривший ответ…

И он отвечает достаточно скупо:

«А вы не пытались окошко открыть?»

Затем обещает нашествие трупов —

Нам некуда наши огрехи зарыть,

Трудами растёт пирамида из трупов!

Ведь так мы, возможно, достигнем Луны.

Убийство ведь было достаточно крупно —

Поэтому он приспускает штаны.

Ты хочешь укрыться под сводами кельи?

Возможно, ты прав — ни к чему горевать.

Вдруг вещи всцвели в середине апреля;

Что может гармонию нам даровать?

А в данный момент мне, наверное, больно.

«Чудак» — говорит он — «ты можешь дышать,

А ты повторяешься!» Словом, довольно!

Логичности не удалось избежать.

Но Africa Nova сказала «фигово» —

И я вспоминаю прошедшую муть:

От берега сучки бежали сурово,

Как странно, что я сочинил эту жуть…

Надменный немножко, чуть-чуть многобровый…

— На последний кирпич

Заготовлен был спич,

И, доверившись СМУ, без опаски,

У трубы за стеной

Жил ручной домовой

С удивительным именем Васька.

Он от света сего

Не видал ничего,

Знал тепло батарей отопленья —

Здесь вчера был отсос

За ответ на вопрос

Домового предназначенья.

Хоть неясен нам путь

Коим шла его суть,

Жить старался он, жизнь украшая,

И хоть гланды имел,

Вечерами он пел —

Нежно пел он, сверчку подражая.

Но не каждый душой

Обладает большой —

Странно Ваську жильцы оценили:

Дескать, что за петух

Будоражит наш слух?

И его хлорофосом морили…

Пресекая скандал

И в ответ на сигнал

«Рыбнадзор» налетел сюда мигом:

Стену разворотил,

Ваську освободил

И занёс его в «Красную Книгу»…

В это время верблюды, в пустыне рыдая,

(А их было штук семь или восемь,

И была с ними длинная палка литая —

Потому что настала уж осень,

И цветы отцвели, и листы полетели

Вдоль по знойной зеленой канаве…) —

Те верблюды стояли и очень хотели

Ниспослать состояние нафиг,

Что поплыл в отдаленье туманной порою,

В злом краю, где кордоны густые

Плотной сеткой легли на одно и второе,

Заглушая рыданья пустые…

А верблюды — как птицы в подветренном море! —

Горевали в печальном экстазе,

И однако весьма несомненно и вскоре

Потонул парафин в унитазе,

И возврата ему никогда нет оттуда,

И не будет отнюдь совершенно,

Потому что душа у живого верблюда —

Это время, и время нетленно!…

В лесу охуевшем птицы не спали,

Кругом озверелые листья летали;

Лишь слабый порыв ветерка донесется,

Легчайший неслышимый шёпот —

И в бешеном ритме куст затрясется:

Медведей случившихся топот…

Кругом превалирует сила маразма

Какой удивительный месяц!

Здесь кактус вошёл в состоянье оргазма —

Ей Богу, что мир стал тесен…

Если обить всю деревню войлóком

И вывинтить пробки из хмурых бутылей,

Он скажет, пригладив рукой чей-то локон:

«Ну, что? Неужели вы снова забыли?

Был день, и я шел по унылой пустыне.

Я шел по пустыне, зубами стуча —

Мне холодно было: пески уж остыли,

И только виднелась вдали каланча —

И та ведь упала, я помню об этом!

Остыли пески очень сильно с утра,

И я, только солнцем горячем согретый,

Бреду по пескам, хоть упасть мне пора,

И холод пронзает озябшие кости —

Совсем я разделся, но холодно все же:

Была каланча, как последний мой мостик

В тот мир, что приблизиться ближе не может,

А я всё иду… И лишь солнце случайно

Меня хоть немного в песках согревает —

Сейчас я наполню водой этот чайник

(Что — чайник?.. Бутылка, но только кривая!)

И выпью воды, на костре подогретой,

Но дров не найти — бесконечна пустыня;

Сижу я в пустыне, курю сигарету;

Пески все с утра так ужасно остыли…

Я плавки снимаю, и кепку снимаю,

Но холодно мне несмотря и на это —

А солнце все выше… Пески остывают…

Сижу на песке и курю сигарету…

А чайник нагреть мне никак не удастся —

Я пробую снова холодную воду;

Деревне бы хоть на пути мне попасться,

Увы… Не люблю я такую погоду!

Маячит мираж каланчи неупавшей,

Хоть точно упала она — я же видел!

Но снова мне день возрождает вчерашний

Пустыня… Гляжу, будто в гневной обиде,

На башню, которая раньше упала,

Но снова стоит флегматичным миражем —

И мне ничего от нее не осталось,

Ни камня… Ни звука… Ни голоса даже.

Лишь голос мой собственный стонет, как ветер,

Который я помню, которого нет здесь

Но мне безразлично — никто не ответит,

Никто не узнает всех ужасов-бедствий,

Что возданы мне… Я наполню лишь чайник,

И буду хлебать несоленую жидкость,

Которую выпил бы только случайно

Я, если бы не был и если б не жил здесь…

Еще полчаса… Ужасающий холод

Пронзает мне душу, хоть я еще молод,

Я будто расколот — остался лишь голод

И пульс в голове, будто огненный молот…

Пустыня! Кошмар наполняет мне душу,

И разум спастись в миражах уж не может —

Вот башня все ближе… Я вижу наружу,

И то, что внутри — взгляд конструкцию гложет,

И в башне, упавшей вчера на рассвете,

Я вижу финал моего перехода —

Я словно забыл о своей сигарете

И жду с нетерпеньем второго восхода,

Пески чтоб нагрелись… Я плавки надену

И чайник наполню водой несолёной,

И вскоре дойду — и упрусь взглядом в стену,

Что кажется мне лишь стеной утомлённой,

Как я… Утомлен, и не чувствую боли

Пустыне отдал все последние силы;

Бреду по песку, как в нескошенном поле,

Как будто гуляю по краю могилы…

Я чайник налью, и воды подогрею,

И плавки надену, и станет мне лучше —

И завтра до башни добраться успею,

Я верю! Я знаю, мой случай не худший —

Лишь день простоять, и лишь ночь продержаться,

И можно расслабиться ливнем блаженным,

Я здесь, я устал непрерывно сражаться,

Я знаю, что важно, я знаю, что ценно,

Мне холодно, сердце в жестоком зените,

Холодные пальцы песок раздвигают,

И губы бессильные строчки слагают —

Я скоро умру без спасительной нити!

Мне нужен лишь час, и я буду у башни.

Она ведь упала в начале рассвета.

Рассвет не сегодняшний был, а вчерашний;

Иду по пустыне, курю сигарету…» —

Так скажет он, локон поправит обратно,

И речь после паузы долгой продолжит:

«Допустим, с утра вы увидели пятна,

И душу сомнение страшное гложет.

Но пятна (заметьте! Они голубые!)

Исчезнуть готовы лавиной вчерашней,

Но камни в тумане (довольно тупые)

Задержат лавину — но это не страшно.

Покроются пятнами сами те камни,

Покроются — станут пятнистыми очень,

Но вспомните: только что дождик недавний,

Который прошел в полчетвертого ночи,

Отмыл их от прежней пятнистой окраски,

Оставшейся здесь от вчерашней лавины.

Вы камни берёте — уже без опаски:

Они голубые лишь до половины,

И пятна покрыли их слоем красивым,

Но скоро не хватит камней, что в тумане

Маячат сурово угрюмым курсивом…

Конечно, понятно: все дело в обмане

Оптическом. Зрение часто подводит,

И пятна, что камни слоями покрыли,

Облезлых картофельных шкурок навроде,

Красны — но они голубые… Вы были

В Бердищеве хмурой сентябрьской ночью?» —

Он спросит, ресницы устало откинув,

И, будто впервые увидев воочию

Всю эту обитую мехом картину.

Продолжит: «Итак, я скитался в пустыне,

Холодной, как омут, и белой, как свечка.

В движении вещи я вижу отныне —

В вещах началась повсеместная течка.

Коль башня упала, и нет ее больше,

Я шел и терял ужасающий разум;

Пришёл. Оказался я в Западной Польше

И кто-то меня накрывал медным тазом…

О жизнь!!! (Кстати: таз, был, похоже, латунный!)

Ты стонешь, как лама в лесах Занзибара!

Нет сил отыскать револьвер полулунный

И выстрелить в лоб голубого кошмара!» —

Он скажет. — «А всё же. Вот, кстати, вам штучка:

Пропеллер чугунный, на лопасти — ручка.

Берёте, к примеру, машинный вы клапан —

Тогда начинается диск «Made In Japan»,

При этом кошмар был руками залапан.

Открытием ветра окошко открылось,

И мальчик вприпрыжку ходить начинал.

Лицо его так ненавязчиво билось,

Что даже, возможно, он был самосвал…

У меня на печке

Началася лечка

Дунул я на свечку

Всплыло три колечка

Блеяла овечка

Потому что течка.

Вряд ли хватит бритвы остроты,

Чтобы с хрипом горло пересечь,

Но явился Знак — и видишь ты

В отстраняющем мерцанье свеч:

О как бритвы блеск к себе манит,

Ближе, ближе… Свет и голоса…

Идиот проклятый вновь избит,

Руки сломанные стянуты назад —

Люди, что за счеты вы свели

Здесь со мной у этого окна?

Господи, хотя бы раз внемли

Прежде, чем оскалится луна…

Уведомлением жёлтым беспечным

Ты открываешься. Ты говоришь.

Люди вокруг получают увечья —

Господи, важно! Ты ведь сгоришь!

Видишь, безжалостным белым размахом

Лес оплывает в корче стволов,

Это нестрашно — публика ахает —

Ready? — Oh… Yes, sir! — и я готов,

Я предвкушаю такую развязку…

Странно, что время на месте стоит

Всё ещё… В нашей трясине вязкой

Пучится что-то… А он разглядит.

Он разглядит, назовёт и укажет,

Не затрудняясь в выборе слов,

А если запнется — тогда подскажем:

Нас ожидает богатый улов!

…Но растекается белый день

По потолку сквозь оконную скважину,

Тело твоё не отбросит тень,

Плавится в печке солдатик отважный…

Прочь, уберите свиные рыла!

К любым испытаниям я не готов!

Это не нужно… Да что ты, милый?

Скажет… Ей Богу, не нужно слов!

Сколько таких вот ненужностей важных —

Не переступишь, тяжелый груз…

Ты к нему с просьбой — а он откажет,

В зубы ему бетонный арбуз…

Прыгал в балдёже Андрюша Шапкин —

Блядь ему лезла ночью в кровать:

Он её веником, он её тапком —

Бестолку всё, ах мать твою мать…

И снова опять не могу больше ждать!

Я вышел в разгон, опустившись в бетон,

Торчащий арбузом бессмысленным грузом

Из пасти, раскрытой бездонным корытом —

Могила разрыта, и память забыта;

Гранитные плиты, и грязь из гранита.

Безбрежность разбита как рваное сито —

Я лидер, я видел, как руки… и вытер…

Горящие светом бессмысленным летом

Согреты — рассветы, ответы, нимфеты,

Я буду… Упавший, как свечка и полночь

Создавший — рассудок не сможет исполнить —

Баллон… Это вентиль… Ты просто придурок.

Но только открой это время из шкурок

Убитых лососей — они молодые:

Густые, пустые, седые, седые,

Седые… Я вентиль, уставший туманом.

Он пьяный, и создан бездушным органом:

Баллон. Эталон. Перезвон эстоцина…

Я просто дубина, ты просто дубина,

Он просто дубин, как рубин — ты один, и

Картина не стала конкретным конкретом,

Конкреции смрадом женевским согреты,

О нет! Это — это, и это. Just это!

Ты был. Я упал. Ты остыл. Всё осталось.

Сначала начало мычало молчало

Сначала Сначала Сначала Сначала

Скучала торчала торчило сторчала

‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ Alright.

И под нашей луной голубой

Чудеса всеразличные множатся.

Ты хотел бы остаться собой,

Но наденешь чужую кожицу.

Он приветствует этот миг,

Для него готова отмета:

По асфальту плывёт рыба сиг

В суматохе жаркого лета.

Облик новый ты зря надел,

Невозможны черты иные —

Это знают и даже те,

Что испитые шеи выют.

Славно пахнёт паленый асфальт,

По нему ты загнанный движешься;

Раз — прицел, на курок — и два,

Рана мощная, не залижешься…

Испарение темных струй,

Крови струй бесполезно пылящихся —

Тут конечно же рифма БУЙ,

Какового у нас два ящика…

Все же он продолжает молчать,

А ведь, кажется, уж невозможно —

Зря ты рот отверзаешь, крича:

Я такой же, как ты, сапожник,

Я хватаю стальную иглу —

Куча кожи и крепкая дратва.

Пауки скребутся в углу

Зеленющие… Кончено… Прав ты.

По утрам он вонзает взгляд —

Книг навалом, и все из камня.

Ты странички листаешь подряд:

Сколько букв, этот город странен…

Всё из камня: книги, интриги,

Голоса, даже камни и злато —

Изваяем из камня фиги:

Их фиговость столь камневата…

Ослепленье живущих букв,

Вероятно, тебя не коснется.

Вероятно… Отсутствие мук

Невозможно! Тут Конь принесётся

С синеватым оскалом рта,

Исступлённой болью задушен;

Все шарахнутся — он по углам

Бьёт копытом, домик разрушен…

Но надеялись все ещё —

«Это просто наутро после,

После будет порядок большой…»

Только Конь вдруг явил свои кости —

Обожжённую клочьями плоть

Дымной гарью по ветру кинул;

Ссохся хлебный последний ломоть,

Подставляй под удар свою спину…

Белым плотным туманом день,

В нём пустоты — и мы здесь жили.

Он залез на дубовый пень.

После пива они отлили…

Ветер начал зигзагам дуть,

Взрывом воздух темней и колючей

В долевой отправлялся путь —

Буратино свой выебал ключик,

Миг последний — узора прицел

Всё спокойно и радужно минет;

Нет, ты что, ты останешься цел —

Он не в духе сегодня ныне…

А в углах — беззвучные дыни.

Он остынет, он сгинет: смотри…

Он — в пустыне, а фонари

Красные на черном доме,

Внутри — разные… Упорным

Ветром захлебнувшись, стекаешь вниз —

Бриз, запнувшись, споткнувшись, повис —

Стекаешь… Ветром, который не знаешь,

Не знаю (никто не знает) откуда…

Светофоры: запруда в потоке, потоке, пото-

Ке. Шторы, но ты упорен.

Упорен, как буйвол, прорвавший скалы

Устало. Настало оно — сначала

Дальше… Что дальше? Купол

Из черного неба,

И звезды — ступор. Без хлеба,

Но ты

Беззвучен,