Париж за углом

***

В одном небольшом районном городке, в нашей большой, очень большой стране, одним словом, где-то на смоленщине зарождалась эта история, как из зернышка, выпавшего из колоска забытого на поле, которому надо уберечься от всяких зимних невзгод, а весной начать оживать, к лету расцвести и только осенью дать плоды. Да и будет ли все так удачно.

Трехэтажный многоквартирный дом, в котором проживал Петр Васильевич со своей женой Жанной, стоял на том месте, где раньше находился барский особняк, из окон которого был прекрасный вид на городок, где в центре на возвышенности расположилась каменная церковь, которую позже разрушили ветры баталий, только голос ее колоколов помнили эти два многовековых дуба, что продолжали расти у входа в церковный двор.

Петр Васильевич стоял в своей комнате у окна и смотрел вдаль, в пустоту, в далекую-далекую точку, реально существующую в его сознании, в его воображении, в его далеком детстве. Может, не в таком далеком — было Петру всего тридцать пять, его так и называли: Петя. Он уже несколько лет был женат на Жанне — крупной приятной женщине с мягким понятливым характером, работающей в библиотеке. Детей у них пока еще не было — видно, они не торопились или продолжали наслаждаться затянувшейся молодостью и иллюзорными мечтами. Вместе им было хорошо, даже очень.

Надежный друг Петра — Виктор на пару лет моложе на полголовы ниже Петра, имел цыгановатые бегающие глаза и носил черные усики. Все удивлялись, как они могли сдружиться: высокий с пышной светлой шевелюрой Петр и обратный всему — Виктор. Видно, это было загадкой и для них самих. Они вместе работали в районной газете. Охотой, рыбалкой и всякой житейской дребеденью не увлекались. Была у них одна страсть — театр. В районном Доме культуры — старом деревянном строении и собирался Народный театр. После того, как руководитель театра умер от другой страсти — алкоголя, Петр Васильевич стал управлять этим любительским коллективом, и его отношение к людям пьющим и вообще к алкоголю изменилось в корне. Это нравилось и его другу Виктору, а Жанна была проста счастлива — это же мечта многих женщин.

Дважды в неделю собиралась театральная труппа на репетиции. В поредевших рядах актеров-любителей сначала шли толки-перетолки даже назревал бунт с целью смены режиссера. Но когда Петр прочел свою пьесу, у всех загорелись глаза. Шутка ли — появилась возможность сыграть Наполеона и знаменитого Дениса Давыдова, а еще красавицу народную партизанку, — и это все написал их новый режиссер — журналист по профессии. И Петру Васильевичу сразу же простили его откровенную неприязнь к пьянству.

В театральной труппе многие не были знакомы с иностранными языками, а некоторым и свой подучить не мешало бы. Поэтому поднялась шумиха вокруг двух французских слов. По пьесе Наполеон должен был выругаться. Но как? По-русски? Хотя он, конечно, хорошо выучил все эти слова в Москве. Но Петр настаивал на подлинном французском ругательстве. Лишь по одной причине — в их языке этих слов раз, два и… обчелся.

Когда в маленькой гримерной сквозь синий дымовой туман от сигарет нельзя было отличить лицо пожарного от лица учителя музыки, а красавицу медсестру от пенсионерки-почтальонши, наконец, согласились — возмущенный Наполеон скажет два слова. Первое, когда он разьяренный появится на сцене и лично наведет пушку, это слово «merde!» (по-русски это даже не ругательство, а легкое возмущение). А второе, когда поднесет зажженный фитиль к пушке, это слово «comme ça» (в нашем понимании — это что-то наподобие стайки мелких рыбешек). Больше Наполеону не разрешили публично нецензурно выражаться. Виктор сидел в углу, его и не было видно, но они уже с Петром решили, что мать-крестьянку будет играть Верочка — девушка Виктора, да, та самая медсестра. Верочке было двадцать два года, ей Виктор очень нравился, а теперь они будут играть в одном спектакле. Она жену Виктора, а он отца семейства.

***

Через несколько дней после генеральных дебатов Петр и Виктор на сцене изготавливали бутафорию и монтировали декорации. Они давно уже потеряли счет времени.

— Резинку мы потом в цвет декорации покрасим, и видна не будет, — с облегчением вздохнул Петр.

— Ну, давай, на третий раз, думаю, получится, — продолжил деловой разговор Виктор, — до утра здесь сидим. Не мог ты в своей пьесе что-нибудь попроще придумать?

— Историю никому не дано изменять. Есть у меня, конечно, и авангард, — гордо заметил Петр.

Он закатил в ствол пушки ядро, привязанное на резинке. Отошел в сторону и натянул резину.

— А главное, все это совершенно бесплатно, — как бы открыл Виктор.

— Творчество, дружок — это такое удовольствие… А кто же тебе за удовольствие заплатит? — Заметил восхищенный Петр и еще сильнее натянул резину.

— Ну, что? Можно? — Спросил в нетерпении Виктор.

— Давай! — Махнул рукой Петр.

Виктор достал штырь, удерживающий ядро в стволе пушки, натянутая резина мгновенно вытащила ядро, оно пролетело через всю сцену и ударило Петра в лицо, он с криком побежденного упал на декорации. Виктор подбежал к другу и подал ему руку. Огромный синяк начал медленно вырисовываться на лице у Петра, он встал покачиваясь и пытаясь улыбаться.

— Да, искусство, действительно, требу… — пытался съязвить Виктор.

— Знаю, чего требует! Трудно устоять, когда пушечное ядро в морду! — Петр поглаживал ушибленное место.

— Тебя Жанна не узнает, — хихикнул Виктор.

— Последнее время она и так на меня злится, — как бы согласился с ним Петр и сел на пол. Рядом опустился его друг.

Вокруг витал дух творчества, насыщенный запахом сигаретного смрада, въевшегося в стены и потолок, и особым ароматом, исходившим из угла сцены, где за роялем была небольшая горка испитых бутылок, собравшихся за много лет от прежнего режиссера.

***

В день премьеры в зале собрались уважаемые люди городка, как говорится, кто себя уважал и уважал рядом сидящего. Не было здесь первых людей — они где-то делали настоящие, как им казалось, большие дела. В первом ряду сидел ветеринар, рядом с ним аптекарь — коллеги, так они думали. Ветеринар любил животных глубоко скрытой любовью лишь по двум причинам: они помогали ему зарабатывать и никогда не жаловались. Двенадцатилетняя дочь ветеринара Кларочка должна была играть на сцене девочку из семейства Виктора, правда, ее черные волосы пришлось спрятать под белой косынкой, что несколько огорчало ветеринара. Аптекарь был здесь по другой причине — ему давно приглянулась Верочка. Когда она заходила в аптеку, он настораживался в ожидании, что Верочка будет покупать какие-нибудь пикантные вещи для женщин. И предлогал:

— Может, вам еще что нужно?

— Спасибо, не надо, — безразлично отвечала Верочка и уходила, плавно и медленно закрывая дверь.

Аптекарю сидеть возле ветеринара было не совсем приятно, он же все время ковыряется с больными животными, «тоже мне доктор». Из двух десятков зрителей можно выделить еще участкового милиционера. Он был не на службе в гражданском, у него еще не совсем умерла мечта юности — стать актером, и он любил власть — одевая форму, чувствовал себя всесильным. В зале по углам забились две-три группы уличных бездельников, видно, соображали на троих. И несколько пенсионеров, которым дома жуть как скучно и пусто.

И вот, наконец, после часового ожидания, с необыкновенным импровизированным звуковым оформлением, напоминающим чириканье воробьев и скрежет тормозов железнодорожного состава, осыпая сидящих в первом ряду, щекотящей в носу пылью, собравшейся за десятки лет, — занавес открыл чудеса. Если бы эту картину мог запечатлеть живописец на холсте, то место ей было бы только в Лувре. Глаза зрителей блестели в темноте, как несколько десятков зажженных и хаотично разбросанных электрических лампочек. Зал замер, потом блестящие глаза зрителей начали медленно шевелиться из стороны в сторону. По залу пошел шумок, потом — шопот, шопот становился все громче и громче. После того, как сидящие на зрительских местах узнали своих знакомых и близких на сцене и обсудили непомерно большой живот у Верочки, сделанный из подушки, после того, как они догадались, что пушка изготовлена из водосточной трубы, и после того, как они восхитились пестрыми костюмами у артиллеристов, и после того, как они успели ужаснуться, увидев на сцене мертвого Виктора с отрубленной рукой, после всего этого — на сцену выбежал Наполеон. Зал ахнул, отпрянул назад, и «лампочки» погасли… на мгновение, но потом эти глаза зажглись с еще большим любопытством и интересом.

На переднем плане, справа на небольшом камне стоял Наполеон (прекрасное перевоплощение Петра), перед ним, левее несколько солдат у орудия, в глубине сцены деревенская бревенчатая изба под соломенной крышей. Перед избой — женщина с вилами в руках, за подол ее платья держались двое маленьких ребятишек, на руках у нее младенец, женщина беременна, рядом стояла Кларочка, здесь же на земле лежал Виктор с отрубленной рукой, в которой зажат топор, рука продолжала шевелиться. И вот голос взбешенного Наполеона:

— Солдаты! Я вас привел сюда не на позор, а ради славы! Ого-о-онь!

Солдаты стояли молча, опустив головы. Потом один из них выдавил из себя:

— Мой Император, мы не можем — это дети…

Наполеон взбесился еще больше:

— Мерд! (это то ругательство из двух, которое разрешили произнести Императору Франции на русской сцене). Нам нужны бревна от этой избы, чтобы переправиться через реку. Нас ждет Франция!

Наполеон спрыгнул с камня, повернулся к залу. На его лице огромный синяк, губа распухла, он подошел к пушке:

— А меня — Париж! Давай фитиль! — Он выхватил у солдата фитиль, — вот как надо! Ком са! (да, это второе разрешенное нехорошее слово).

Пушка» выстрелила», на резинке вылетело черное ядро, ударило в соломенную крышу, она разрушилась и с грохотом упала на сцену.

Женщина сделала шаг вперед и замахнулась вилами.

Наполеон отступил назад и гаркнул своим солдатам:

— Если бы вас родили такие матери, мы бы никогда не ушли из Москвы!

«Какой гениальный режиссер, — подумал милиционер, — и что он делает в нашей глухомани, а может, от чего скрывается?»

«Надо же, надо же, какие выдающиеся люди бывают, может быть, Петра Васильевича — в депутаты выдвинуть?» — Подумали сразу несколько пенсионеров.

Уличные бездельники вообще никогда не о чем не думают.

А вот ветеринару и аптекарю не дала сформировать свое мнение Жанна. Она, широко распахнув входную дверь, ворвалась вместе с солнечным светом и разрушила театральную обстановку. Жанна демоном промчалась по проходу и вскочила на сцену:

— Вот где ты пропадаешь, даже ночевать домой не пришел, — она приблизилась к Наполеону-Петру.

— Я всю ночь пушку мастерил! Спроси у ребят! — Оправдывался тот.

— Ну и как, стреляет?

— Да, сейчас продемонстрирую, — замельтешил Петр.

— Нет, я тебе продемонстрирую, — крикнула взбешенная Жанна, подбежала к камню и подняла его над головой.

— Жанна! Жанночка, не надо! — Умолял ее Петр, попятился назад и упал в оркестровую яму.

Жанна размахнулась и бросила камень вглубь сцены. На сцене одна за одной начали падать декорации. Потом раздался треск и стена, находящаяся за сценой, рухнула назад. Все сидящие в зале и актеры на сцене увидели футбольное поле, по которому металась чья-то напуганная корова с теленком. Всем показалось, что стены Дома культуры наклонились, сначала вправо, а потом влево. На самом деле это им не показалось. И когда в глубине сцены упал потолок и клубы пыли волной захлестнули зрительный зал, все свидетели этого происшествия за несколько секунды оказались на улице. Только участковый выбежал намного позже — последним. Многие в этом заметили чуть ли не подвиг. Просто участковый медленно соображал, а когда опомнился, то гаркнул уже выбежав:

— Без паники! — И, видя, что его никто не слышит, как-то потупился, сник и незаметно исчез. По дороге домой он определил: «Это потому, что я не в форме». Но несколько аварийных служб и «Скорую» вызвал все-таки, наверное, он.

Толпа из актеров-любителей в исторических костюмах, из неопрятно одетых уличных зевак, из степенных и аккуратных пенсионеров бурлила. Надо же, им пришлось такое пережить. Здесь, в стороне стояли Петр с Жанной. Многие с беспокойством показывали руками на развалины.

Возбужденный Петр никак не мог успокоиться:

— Что ты сделала, Жанна? Ты загубила театр, ты меня убила…

— Но я не хотела, не хотела… — Чуть не плакала Жанна.

— Где мой друг? — Спохватился Петр, — он там — под развалинами!

Петр бросился на то место, где была сцена, начал растаскивать обломки:

— Виктор! Ты живой? Отзовись! «Скорую», скорей, «Скорую»!

Было уже слышно, что приближается «скорая» — звук ее сирены с нарастанием резал слух. Толпа, как по команде, бросилась растаскивать завалы.

Доктор выскочил из машины и подбежал к Верочке, стоящей в стороне со «своими» детьми, видно, его привлек ее огромный живит.

— Чем вы думаете, — возмутился доктор, — вы на каком месяце? Это у вас четвертый? Вам нельзя расстраиваться, я вас увезу отсюда!

— Там пострадавший, — указала Верочка рукой, а второй вырвала из-под подола подушку, чем крайне обескуражила доктора.

— Ах, актеры! — Воскликнул доктор делая вид, что не удивился и, расталкивая людей, приблизился к Петру.

Петр пытался поднять часть потолка:

— Он здесь, здесь!

— Да, кто-то шевелится, — констатировал доктор, — крепитесь, мы вам поможем, мы вас спасем! Сестра, шприц!

Медицинская сестра, которой здесь было несколько некомфортно, на ней был коротенький белый халатик и, видно, она боялась поцарапать свои пухленькие розовые ножки, смущенно улыбаясь, подала шприц.

Доктор копался под декорациями, лицо его покраснело, он сильно потел:

— Вот черт, шприц в руке остался, не могу достать, но я уколол, он будет жить!

— Там мой друг, лучший наш актер! Скорей, скорей, подымайте! — Метался Петр.

Несколько человек подняли декорации. Под ними спал Виктор, рядом лежала шевелящаяся рука с топором, в руку был воткнут шприц.

— Ребята, что случилось? — Крайне удивился Виктор, — я уснул, нечаянно…

Виктор встал, взял руку и обратился к Петру:

— Смотри, она до сих пор шевелится, ну ты изобретатель!..

— Что у вас здесь? Сумасшедший дом! — Возмутился доктор, — вы из нас дураков делаете? Уезжаем!

Доктор с сестрой обиженно ушел к машине, громко стукнул дверью. Упала последняя часть стены от Дома культуры. Машина с шумом уехала.

Петр с Жанной отошел в сторону, его спина вздрагивала, как будто он плакал. Сзади подошел Виктор:

— Петь, да ты не расстраивайся.

Петр громко рассмеялся:

— Чтобы я плакал — да во мне течет корсиканская кровь… Ну, хоть капелька, хоть запах этой крови. Я чувствую! Поедем в Париж…

— Хорошо, хорошо, — успокаивала его Жанна, — может, тебя доктору показать?

— Так доктор уехал! — Начинал злиться Петр, — что ж не показывала? Я точно знаю: моей бабушке бабушка рассказывала, что ее мама несколько дней прислуживала Наполеону, а он называл ее второй Жозефиной.

— Старые люди бывают забывчивы или не точны, — вмешалась Жанна.

— Зато они не врали и с совестью у них получше, чем у нас, — не унимался Петр, — они бога боятся.

Виктор решил разрядить обстановку:

— Пойдем по домам, отдохнем, а потом решим, что делать.

— Пойдем, мой Император, — поставила точку Жанна и обняла Петра.

Самое интересное произошло. Толпе больше нечего делать. И она медленно расстаяла. Только дедушка с бабушкой еще долго стояли.

— А помнишь, ты меня первый раз поцеловал за этим клубом, когда мне было пятнадцать лет, — произнесла бабушка шепелявым голосом.

— Помнишь, — продолжал дедушка, — меня провожали в Армию, здесь был оркестр, много молодежи, и я еще за-за тебя подрался с Мишкой.

— А когда вы все демобилизовались здесь тоже был оркестр и молодежь. Но меньше и Мишки уже не было.

— Что ты заладила, все «Мишка» да «Мишка», — старик блеснул глазами.

— Дурачок, да я всю жизнь только с тобой, — прошамкала обиженно старушка.

А потом еще долго: «помнишь», " а помнишь», " а помнишь…»

По центральной улице городка Жанна вела под руку Наполеона. Распахивались окна в домах. Балконы заполнялись жителями квартир, если, конечно, у них были балконы. У каждого в голове крутилось: или у нас снимают кино (что могло быть, но вряд ли) или, по улице идут сумасшедшие — эта мысль им казалась более простой и подходящей. Так думали те, кто никогда не посещал Дома культуры и не знал, что там есть, а теперь уже был — театр. Они только знали, где находился исполком. А в исполкоме уже начиналось оперативное свещание на тему «Почему рухнул Дом культуры и когда строить новый, и надо ли». Сначала решили установить причину культурной катастрофы.

Было 4 версии:

1 — Клуб развалил Ванька, ехавши пьяным на тракторе. Потому, что это он уже раньше проделывал с общественной баней в женский банный день, в суровый мороз на улице. Но Ванька отпал — он находился на принудительном излечении от алкоголя вот уже второй месяц.

2 — Очаг культуры уничтожила корова, гулявшая на стадионе в момент необузданного страха. Одним словом, она его боднула. Это всем показалось мало убедительным. Может быть, еще потому, что корова принадлежала теще одного из работников исполкома.

3 — Это версия невидимого небольшого, но очень сильного метеорита — не подошла, как авантюрная.

4 — Остановились на последней: в километре проходит железная дорога и окружающая земля все время испытывает неприятную вибрацию. Вот и Дом культуры за многие десятилетия этой дрожи не выдержал и рассыпался. Поэтому и у всех потрескались печные трубы.

Никому не пришло в голову, что Дом культуры развалило время и темперамент, перемешанный с ревностью молодой красивой женшины, которая в ярости бросила вглубь сцены камень из папье-маше весом всего в полтора килограмма. Первые люди города, заседавшие в исполкоме, решили построить новый Дом культуры. Но когда? Сами не знали.

***

Возбужденный Петр ходил по своей комнате взад-вперед, как в замкнутом пространстве, как невольник тяжелых мыслей, желающий от них избавиться. Виктор сидел на диване и понимающе смотрел на друга, ворочая голову то вправо, то влево. Над Виктором на стене висела репродукция картины «Последний день Помпеи», она нагнетала экспрессию, но все равно казалось, под ней легче думается; его друг как-то, глядя на нее, заметил: «Как краток и непредсказуем мир». Петр остановился, потом резко сел на диван, как бы бросил свое утомленное думами тело на отдых:

— Когда я был маленьким, — начал свои сокровенные воспоминания Петр (надо заметить, не в первый раз), — мне было тогда года четыре, может. Моя бабушка сильно болела, уже не вставала с постели. Тогда это была ее комната. Через окно были видны развалины церкви, что и сейчас, только они были побольше — время все сглаживает. она мне сказала: «Смотри, внучек, на эти развалины и запомни, моя бабушка в этой церкви провела несколько дней с Наполеоном. Так что, может, в наших жилах течет кровь великого француза… Ты, внучек, каждый день подходи к окну и смотри на эти развалины, и вспоминай, что я тебе рассказала, каждый день, тогда этого никогда не забудешь, потому как сейчас ты совсем маленький…»

Только это я от бабушки и запомнил. Эти развалины, как часть меня…

— Я тебя понимаю, как друга, — пытался его успокоить Виктор и увести разговор в другое русло, — а пьесу ты замечательную написал. Жаль, мы ее не сыграли.

— Давай съездим в Париж, — не унимался Петр, — возьмем отпуск, отдохнем от нашей газеты.

— Двоих могут не отпустить, — как бы не совсем соглашался Виктор.

— А мы поедем за материалом для газеты, — предложил Петр, — и не только для нее.

— Вот если бы нас телеканал отправил — это заманчиво. Как думаешь, Петь?

— Поговорим с директором канала. Мы же им для юмористической передачи сценарии писали с тобой, — ухватился за эту идею Петр.

— Да, из четырех один взяли, — напомнил несколько раздосадовано Виктор.

— Так лучший взяли, — подбодрил его друг.

— Они берут только свое — свое всегда лучше, — недовольно ответил Виктор.

— Вот бы на родину пра-прадеда съездить, — мечтательно предложил Петр.

— Куда, куда? — Выпучил глаза Виктор.

— На Корсику! — Твердо заявил Петр.

— Ты что, больной! — Взорвался Виктор и насторожился «как бы не обидеть друга» и продолжил, — ты, Петь, всегда, что-нибудь такое придумаешь, никому в голову не придет. Помнишь, как ты поссорился с зоотехниками района. Они перестали с тобой здороваться.

Петр сидел и ничего не слышал — он мечтал. А с зоотехниками вот что произошло. Петр опубликовал свой юмористический рассказ в районной газете, чем вызвал гнев всех районных зоотехников. Рассказ назывался просто:

«ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЗООТЕХНИКА»

Колхозный зоотехник Сан Саныч Овцебыков возвращался с колхозного собрания. Ему не привыкать выслушивать упреки от начальства по поводу работы. Но сегодня его довели до белого каления и он, бросив шапку оземь, выбежал из зала заседания на мороз. «Тоже мне судилище устроили!» — Эти мысли его разогревали и, казалось, разрывали изнутри. «Сам, сам обо всем дознаюсь, ну, не был я полгода на фермах — все с бумагами!» Ноги его несли сами, казалось, голова ими не управляла: «Над фамилией моей потешаются».

…Сан Саныч воспитывался в детском доме, куда попал из приюта для брошеных новорожденных уже с фамилией Овцебыков, а еще ранее его нашли на ступеньках этого же учреждения. Фамилию ему дали ночной сторож Быков и дежурная нянечка Овцева. Имена и фамилии найденышам придумывали всегда работники приюта. Из детского дома Сан Саныч вышел самостоятельным своенравным и довольно-таки целеустремленным человеком, чем и гордился…

Когда была уже видна дырка в заборе, через которую он ходил несколько лет, Сан Саныч почувствовал странные изменения в своем теле. «Надо же, как я нервно перевозбужден», — изумился он. Голова его стала тяжелая и тянула к земле, он опустился на четвереньки, посмотрел назад, из-за огромного волосатого тела время от времени появлялся болтающийся хвост, внизу перед собой он заметил выпачканые навозом бычьи копыта, особенно неприятно смотрелся между копыт прошлогодний навоз с засушенными мухами. «Я — бык», — ужаснулся зоотехник. Далее, инстинктивно выломав в заборе еще две доски, тяжело сопя, он подошел к сараю, где стояли трехгодовалые бычки, ворота не пришлось открывать: они второй год сломаны и висят на одной петлице. Со скрипом протиснувшись он вошел и увидел стадо бычков. Они, выставив рога, смотрели на него неподвижно, как на чудо — в это время к ним никто не приходит.

— А-а! Новенький, — сказал Первый, — смотрите, какой холеный, видно, из другого колхоза.

— Не наш, — ответил ему Другой.

— У нас так не откормишься, — вступил в разговор Третий.

— Нам-то терпимо, а вот из наших коровок еще и молоко тянут, да хотят побольше, — начал возмущаться Первый, — а жрать гнилое сено…

— Надо его прогнать, самим еды не хватает, — вступил в разговор до сих пор молчавший самый крупный бык, — я им займусь.

Он принял стойку: опустил голову, направил рога и передними ногами начал рыть землю, перемешивая ее с навозом. Налитые кровью глаза противника навели ужас на Овцебыкова. Он бой не принял, отступил и быстренько исчез за воротами. Во рту держал клок гнилого сена пахнущего мочалкой, попробовал жевать, но выплюнул. Пробежав несколько метров, он оказался возле овчарни, стал быстро уменьшаться до размера обычного барана. Услышав приятное блеяние, запрыгнул в неизвестно кем сделанный проем в стене. Овцы шарахнулись в сторону и забились в угол. Немного оживившись, начали вести всякие толки.

— Ой, а мы-то думали, уже опять, — сказала Молодая, одна из самых трусливых овец.

— Нет, он позже приходит, — уверяла ее Старая.

Когда все успокоились, вышел довольно-таки крупный (покрупнее Овцебыкова) баран. «Наверное, это их вождь, — подумал Сан Саныч, — у всех есть вожди. В нашем колхозе председатель, в нашей стране…» — тут земла перевернулась. Мощный удар свалил его с ног, мысли рассеялись, он слышал только обрывки фраз.

— Слабак…

— Ветеринара надо бы…

— А что ветеринар… тыц ножом… и все лекарства…

— Спать он будет у той стены, возле дыры, все равно волк каждую ночь наведывается.

У Сан Саныча мысли потихоньку начали выстраиваться в логическую линию. Тут он заметил на земле глубокие следы животных и даже людей. И до него долетела фраза из далекой детской сказки «… не пей из копытца — станешь…", и он начал искать след от спасительного копытца. Бараном он уже не хотел быть, это точно. И тут, он заметил след от сапога заведующего фермой, он подполз к этой продолговатой ямочке, заполненной светлокоричневой жижей, на дне которой лежал полурастворившийся окурок. Он опустил свою бороду в жижу и представил перед собой заведующего фермой. Его сдерживало от глотка этого элексира одно маленькое «но». Поговаривали, что заведующий, вернувшись после летнего курорта, заразил некрасивой болезнью двух доярок, а теперь требовал другую путевку, чтобы излечить эту болезнь. Новый, еще более сильный удар, отбросил Овцебыкова к дырявой стене. Не приходя в сознание, он уснул тревожно и ненадолго. Очнулся от тряски и сильной боли в шее — Сан Саныча нес волк. За этим хищником гналось все правление колхоза. У некоторых в руках были ружья. «Надо же, как меня ненавидят…» — подумал Сан Саныч. Волк, перебежав через поле, оставив на снегу глубокий след и рядом пропаханную борозду, скрылся за бугром. Он уже спускался к реке, когда на бугре появились преследователи, и сразу же раздалось несколько выстрелов, что-то прожужжало и взрыхлив снег, скрылось в нем. Волку оставалось перебежать реку по льду, еще сотня метров и он в лесу. Лед оказался недостаточно прочным и хищник провалился со своей ношей. Чтобы спастись, он бросил добычу в полынье. От воды было холодно и волны били зоотехника по щекам.

— Да проснись же ты, — будила жена Сан Саныча, — я тебя и водой, и по щекам. Ты хоть сегодня на работу собираешься?

***

Через пару дней Петр и Виктор стояли в коридоре областной телестудии перед дверью с надписью: «Ю. Ю. Штопоров — Директор канала» Х — +…» И… вошли.

Огромный стол с телефоном и компьютером (Петр и Виктор мечтали о компьютере уже пару лет). За столом роскошное мягкое кресло, спереди четыре добротных но менее мягких стула, по краям у стен тоже стояли стулья, но очень жесткие. В кабинете — три больших окна, одно из них было закрыто фигурой владельца кабинета. Вошедшие видели только его спину. Они замерли. Наконец, спина отвернулась и им открылось искуссно улыбающееся давно знакомое и неприятное лицо Штопорова:

— А-а! Старые знакомые! Чай, кофе. Ребята, у меня для вас только три минуты.

Они здесь не выпьют ни чаю, ни кофе, их даже не пригласят сесть на самые жесткие стулья. Но они пришли не зря.

— Мы едем в Париж, — как бы атаковал Виктор.

— На родину моего пра-прадеда Корсику, тоже может быть, — закрепил его порыв Петр.

Директор пытался сесть в кресло, но передумал и замер, потом медленно выпрямился во весь рост, принял вид человека, которого ничем не удивишь.

— Вы что не знаете, — продолжил Виктор, — дальний предок Петра — Наполеон!

— О-о! — закрепил свою позу директор, — сейчас все великие и знаменитые, только они скромничают.

— Мы могли бы собрать интересный материал дла канала, — предложил Петр, но уже менее напористо.

— И нам, — попросил Виктор, — нужна небольшая финансовая помощь, и все это за две минуты.

— У вас есть минута на ответ, — Петр удивился своей напыщенной уверенности.

Штопоров медленно опустился в кресло, как бы зная себе цену и вес. Он «забыл» про кофе и еще не предложил сесть. Потом медленно открыл рот и, будто читая текст на доске, который еле виден, сказал:

— Ребята, я почти согласен… Но денег… Лучше я вам дам в долг. Будет хороший материал — плачу, а нет… И нет! Мы сейчас как раз открываем новый цикл «Этот смешной, смешной мир!» Так что, рассмешим земляков! Только нужно что-нибудь такое экзотическое, чертовски привлекательное. Вы же понимаете, конкуренция на телевидении жесткая, — он хитровато прищурился и достал из своего бумажника деньги, — каждая купюра — один скетч, но чтобы животы резало. Не отработаете — аванс превратится в ваш долг.

— Мы постараемся, смотрите, не расплатитесь! — Чуть ли не закричал на радостях Петр.

— У нас творческий голод! — Не удержался Виктор.

— Это вам не для любительского театра пьесы писать, — остудил их Штопоров, — но я хочу в вас верить.

— А что остается делать! — Доволно развел руками Петр.

Директор посмотрел на часы:

— Да, мы в три минуты не вложились, а это уже кое-что значит.

Уже было не важно не предложение сесть и не выпитый кофе, главное — все друг другу пожали руки.

***

У Петра был старый микроавтобус УАЗ, давно купленный на рынке, ранее он принадлежал или «Скорой помощи», или какой иной аварийной службе, теперь это уже не важно. Снаружи он был прилично обшарпанный и возил в себе массу всевозможных шумов: позвякиваний и поскрипываний. Но поскольку эта модель оказалась очень живучей, Петр им гордился и даже иногда с Виктором выезжал на задание от своей газеты. И сейчас они на нем возвращались из телестудии в свой городок. Петр легко вел машину, настроение было прекрасное:

— Он дал десять соток и хочет, чтобы мы на них раскрутились, — Петр посмотрел в сторону Виктора, — как думаешь? А еще визы.

— Тысяча долларов, конечно немного, — согласился он, — ты давай рули, рули.

— Своих добавим и можно пару недель прекрасно жить в Париже, без гостиницы, разумеется. Зато там материала… Сама атмосфера… Дух… Можно творить и творить, — увлекся опять Петр.

— А где жить? — перебил его Виктор, — в Булонском лесу, в палатке?

— Разберемся. Приспособим этот микроавтобус, он у меня еще, видишь, как ходит. Не так быстро, как хотелось бы, — расмеялся Петр.