Бесплатный фрагмент - Падение

2 мая

Мокро. Вечер первого майского дня выдался прескверным. Чёрный кот, прищурив глаза и раздувшись в большой пушистый шар, сидел на лавке перед выходом из вокзала. Мелкий моросящий противный дождь не особо раздражал его, равно как и гудки приближавшихся поездов — он был к ним абсолютно равнодушен. Кот уже давно привык под стук колёс товарных составов наблюдать за тем, как в суете, нервничая, пассажиры спешат на свой поезд.

«К третьему пути второй платформы…» — под голос из динамика, пару лет уже как ставший чётким, а не бубняще-мычящим, приближался поезд Москва — Абакан, и казалось, что чем ближе он оказывается к перрону, тем сильнее становился ветер. Большинство пассажиров, так неистово желавших наконец попасть в тёплый вагон своего поезда, уже находились на второй платформе. Кто-то, впрочем, ещё переходил по путям и перетаскивал свои тяжёлые чемоданы. Казалось, что чем тяжелее и больше вещей у человека, тем позже он приходил на вокзал, а те, кто передвигался налегке, пришли за полчаса до отправления своего состава. Все пытались предугадать, где же остановится их вагон, но, судя по хаотичному движению на перроне, возникшему после остановки поезда, правильно угадывало малое число пассажиров.

Абаканский поезд останавливался на станции в 22:30, но в 22:33 на второй путь всё той же переполненной второй платформы медленно, словно гружёный мул, прибывал поезд Чита — Москва, и пассажиры оказывались как бы в ловушке между двумя поездами. «Абаканцам» нужно было либо за эти три минуты успеть перебежать переполненную платформу и пути, либо ждать 10 минут на холоде, когда читинский поезд уедет. Но, перебегая пути под непрекращающиеся гудки приближавшегося поезда, они сталкивались с пассажирами, желавшими попасть на поезд в Москву. Я, честно говоря, так и не разобрался, как можно было попасть на поезд Чита — Москва, в котором, к слову, мне и предстояло провести ночь, если ты не пришёл на вокзал ещё до его прибытия. Обойти поезд было проблематично, так как на выходе из вокзала в темноте не было видно, где начинается и заканчивается четырнадцативагонный состав. Хочется верить, что составление такого, мягко говоря, неудобного расписания на ***-ской станции не было вызвано желанием помучить пассажиров.

Я достаточно часто ездил на этом поезде и, как и черного кота, меня уже не раздражали ни суета толпы, ни ругань уставших пассажиров. Вагон был новый: чистый, с кондиционером, биотуалетом и даже электрическим табло. Печалило то, что плацкартные места сами не изменились. На верхнюю полку было всё так же неудобно забираться. Впрочем, когда тебе двадцать лет, это не особо напрягает. Через что проходят, когда взбираются наверх, люди старшего возраста, представлять страшно. В поезде было многолюдно. Все три моих попутчика уже спали, и, расположившись наверху, я заметил, что никого не разбудил.

Пока я набирал СМС родителям с текстом, что уже в вагоне, за стенкой грузный мужчина с хриплым криком «хоба», разбудив половину вагона, взобрался на свою койку и со стуком ударился об перегородку. Мужчина, стоявший передо мной в очереди в вагон, бегал по коридору, неся в руках то чай, то заваренную лапшу быстрого приготовления. Всем известный запах заполнил вагон. Не знаю, из какой такой любви к этому продукту он стал его есть, не успев ещё толком расположиться на своем месте. Кое-где раздавалось шуршание обёртками, постукивание ложкой об стаканы, запах лапши боролся с запахом пирожков. Что за традиция такая — не успев сесть в вагон, начать есть? Создавалось впечатление, что теперь едят в поездах гораздо больше и чаще. Раньше в вагонах частенько катались подвыпившие люди. Теперь же пьяниц как будто и не было, но были вечно жующие — словно водку и пиво заменили курица и лапша быстрого приготовления. Либо ты спишь, либо, когда в сон не клонит, ты пьёшь, либо ешь. Больше соображений по поводу того, как провести свободное время, у русского человека нет. Почему нельзя было поесть дома и не мучаться в поезде? Хотя, может, это только мне доставляет неудобство приём пищи в поезде. Долго же я уговаривал маму, чтобы она не давала мне что-нибудь на дорожку. Покупая билеты, я стараюсь выбирать поезд, который идёт ночью, и беру места на верхней полке, чтобы, забравшись туда, уже не спускаться и никому не мешать, а главное, чтобы и мне не мешали.

Я не заметил, как состав тронулся с места; в новых вагонах вообще куда-то пропала романтика постукивания колёс. Лишь изредка издаётся этот кого-то успокаивающий, а кото-то чересчур раздражающий звук. Не встречалось и раскачивание вагона — такое происходило, только когда состав двигался по тем рельсам, которые, казалось, были проложены на разном уровне, и вот тогда поезд заметно кренился. Пока проводница — приятная женщина лет сорока с короткой стрижкой и в новой униформе — проверяла билеты, мужчина с лапшой успел два раза пробежать по коридору, очевидно, в поисках добавки.

Спать не хотелось. Однажды кто-то громко раскашлялся, а потом был звук, словно этого человека стошнило. Но, как оказалось, это был как бы последний аккорд — этот инцидент поставил точку в многообразии звуков в поезде. После него в вагоне стало заметно тише, никто не бегал, не ел, не шуршал, не падал и не ударялся об сидения. На мгновение показалось, что я в полном одиночестве нахожусь в тесной коробке. В голове прокручивался страшный эпизод, свидетелем которого я стал месяц назад.

Солнечный свет робко пробивался сквозь серые облака и нежно освещал деревья в школьном саду. Благодаря дождю, шедшему вчера весь день, сугробы из грязного снега на территории школы стали гораздо меньше, но гора у северной стены здания всё так же полностью перекрывала и без того узкую асфальтовую дорожку. Эта груда из снега, грязи и льда образовывалась здесь каждый ноябрь с момента возведения школы, и ничто и никто не могли справиться с ней. Мальчики, начиная с шестого класса, каждый раз с декабря по апрель на уроках труда брали старые тяжёлые лопаты и пытались сделать тропинку, но у них ничего не выходило каждый год. Гора была слишком высока. В 14 году она доходила до крыши спортзала, и пятеро ребят с её помощью забрались на крышу, полюбовались, если можно так сказать, видом на стадион и заснеженные гаражи и через семь минут спустились обратно. Все знали, что бороться с громадиной руками школьников было бессмысленно, но никто ничего не менял: преподаватели, потому что детей нужно было чем-то занять на 40 минут, сами дети, потому что можно было как бы невзначай во время «работы» швырнуть в друга грязным снегом, да и после хоть и бессмысленного, но весьма энергозатратного труда обед в школьной столовой казался особенно вкусным. Пару лет назад, правда, мама одного из ребят возмутилась из-за этой ситуации и того, что её ребенок заболел после одного из таких уроков. Высказалась тогда она только директору и классному руководителю, но грозилась пойти дальше. Спустя месяц половина горы была благополучно ликвидирована трактором, но так как его вызов потребовал много согласований, денег, да и вообще телодвижений, решено было вообще не бороться с этим снегом. В этом году гора побила свой рекорд 14 года.

Я возвращался домой из магазина, проходя через свою родную школу. Какие-то по-особенному тёплые воспоминания проскальзывали в голове каждый раз, когда я обходил столовую, спортзал, снежную гору и школьное крыло, в котором располагался кабинет, в котором я учился первые четыре года. Сейчас, на втором курсе университета, школьные дни казались такими далёкими. Те, кто уже учился в институте, пока мы учились в десятом классе, часто говорили, что эти годы мы будем вспоминать по-особенному, что они будут самыми лучшими. Боясь контрольную по геометрии и подготавливаясь к ЕГЭ, мы понятия не имели, о каком это прекрасном времени они говорят. С одной стороны школы был лес, в котором зимой в пятом и шестом классах мы катались на лыжах. Со временем лес огородили и стали вырубать.

На детской площадке было много детей. Кто-то беззаботно прыгал по лужам, кто-то обкидывался снежками из грязного снега. Я жил вместе с родителями в панельном доме, который располагался рядом с недавно построенными многоэтажками. В новом микрорайоне, построенном на месте леса у школы, как и положено, не было лавочек у подъездов. Микрорайон был огорожен забором и, разумеется, был с малым количеством мест для парковки автомобилей. На двух парковочных местах, предназначенных для инвалидов, как всегда, стояли белоснежный джип и ржавый седан. Проходя через один из подъездов, я услышал наверху негромкий хлопок. С козырька подъезда посыпалась гранитная крошка. Как будто мешок с камнями сбросили сверху на козырёк. Дети, находящиеся поблизости, перестали играть, взрослые негромко о чём-то переспрашивали. Женщина с коляской отметила, что видела, как что-то чёрное резко упало вниз. Что произошло, никто так и не понял, и через пару минут все вернулись «на свои позиции».

Лишь после ужина я узнал, что произошло. Бывший одноклассник, Бегишев Максим, учившийся сейчас в медицинской академии и постоянно отправляющий картинки с какими-нибудь жуткими медицинскими операциями, переслал сообщение одной из групп с текстом: «Это же рядом с твоим домом!» — и множеством восклицательных знаков и ужасно удивлённых смайликов. В сообщении перед фотографией подъезда, к козырьку которого была поставлена лестница и перед которым на тротуаре лежало как будто человеческое тело, прикрытое простынкой, было написано, что в Жуковском микрорайоне неизвестный человек выпрыгнул из окна. Поначалу было трудно связать тот «упавший на меня мешок» с этим фактом. Как-то странно становилось от мысли, что практически на меня чуть не упал человек. Сам же факт суицида не особо удивил, потому что в прошлом году два человека сделали подобное в соседних домах. Даже в какой-то степени дурная слава уже успела закрепиться за микрорайоном, рядом с которым я жил.

Сказав, что стал почти даже свидетелем этого инцидента, последующее бурное любопытство Макса я не смог удовлетворить, потому как, кроме падающих камней, ничего не видел. На следующий день я выходил из подъезда немного с опаской. Но на детской площадке всё также играли дети, кто-то кого-то подрезал, пытаясь выехать со двора, лишь неубранная гранитная крошка упоминала о вчерашнем происшествии. Придя на пары, я совершенно забыл об этой трагедии, чему поспособствовала контрольная по высшей математике.

Вечером мама сообщила весьма удивительные подробности по этому делу. Работая медсестрой в республиканской больнице, мама часто рассказывала порой интересные, а порой и откровенно прескверные случаи с работы. Преобладали же истории про жуткие травмы хронических алкоголиков и удивительные случаи их спасения, казалось бы, в безнадёжном состоянии. Рассказ был начат со словами: «Ты представляешь, а ведь эта сволочь выжила!» Кличка «эта сволочь» закрепилась за пьяным водителем джипа, который в прошлые выходные вечером на окружной дороге, обгоняя, врезался лоб в лоб в седан, в котором ехала семья из пяти человек. На фотографиях с места происшествия практически невозможно было узнать автомобиль отечественного производства. «Мужчина и женщина тридцати шести лет, пятнадцатилетний мальчик, восьмилетняя девочка и женщина 1962 года рождения погибли во время страшной аварии», — таким сообщением начинался выпуск местных новостей на следующее утро.

— Вот почему так? Зла на него не хватает, — с явной агрессией сказала мама после описания сложной операции и, сделав паузу, перешла к другой истории:

— Прыгунья вчерашняя в нейрохирургии лежит, представляешь? Тоже жива. Переломы, лицо в кашу, но жить будет. Двадцать четыре года, вся в татуировках… Вот что их толкает прыгать?

Конечно, удивительно было слышать, что человек выжил после падения на козырёк подъезда; судя по звуку удара, выпрыгнула она чуть ли не с крыши. В следующие дни известий о состоянии её здоровья я не получал: девушка лежала, не приходя в сознание, в реанимации — рассказывать маме было нечего.

Как неожиданно в тот раз на меня сверху посыпались камни, так же неожиданно спустя три недели я получил уведомление, в котором говорилось, что мне следует явиться в местное РОВД. Я совершенно не знал, по какому поводу меня вдруг приглашают в отделение полиции. Здание только снаружи выглядело весьма сносно, внутри же казалось, что ремонт не делали полвека. Внутри перед турникетом располагалось что-то наподобие бойницы ДОТа; в ней не хватало только пулемёта, выставлявшегося из окошка. Внутреннее убранство помещения, КПП со строгими охранниками в бронежилетах и эта амбразура действительно производили впечатление, словно я пришёл в какой-то хорошо охраняемый бункер. Разобравшись, куда мне следует идти, я зашёл в кабинет следователя.

— Здравствуйте, младший лейтенант Рудаков, присаживайтесь, — двадцатипяти-тридцатилетний на вид мужчина лишь на мгновение устало взглянул на меня. Он выглядел, как студент, просидевший весь день на прескучных парах с одним и тем же бубнящим себе под нос преподавателем.

— Здравствуйте…

Лейтенант взял у меня паспорт и начал что-то переписывать в компьютер.

— А по како… — я не успел сказать.

— Второго марта вечером, возвращаясь домой, что вы видели, проходя мимо подъезда дома номер пять на Красногеройской улице? — лейтенант держал правой рукой какой-то документ и смотрел на него, а левой протирал свой лоб.

— Второго… Это в тот день, когда…

— Да, да, да, — лейтенант нервничал.

— Я подходил к подъезду и слышу вдруг: что-то упало на крышу, ну, на козырёк… камни посыпались, штукатурка. Постоял немного, оглянулся, да и домой пошел.

— Что упало, вы видели?

— Нет, не видел, я подумал, кто-то мешок с камнями скинул на подъезд. Да и, похоже, никто из окружающих не видел.

— Сколько человек было рядом?

— Дети бегали, где-то пятеро, наверное… Женщины двое или трое что-то обсуждали… Точно не помню.

— До этого что-нибудь подозрительное в подъезде или во дворе происходило? — сейчас же каждое слово давалось следователю с трудом, и он постоянно трогал своё лицо руками.

— Нет, всё, как обычно.

— Кого-нибудь подозрительного видели?

— Да нет…

— Вы знаете этого человека? — он показал фотографию весьма симпатичной слегка улыбающейся девушки лет шестнадцати-восемнадцати, не больше, блондинки с короткими волосами, в футболке.

— Нет, не видел, не знаю, — по правде сказать, у меня скверная память на лица, но мне показалось, что если б мы встречались где-то, то я бы её узнал — взгляд девушки и выражение лица явно располагали к себе.

— Понятно, — следователь явно готов был продать душу за час хорошего сна.

— А она до сих пор в больнице?

— Она умерла на месте, — сделав паузу и взглянув на меня широко открытыми глазами, ответил лейтенант.

— Как же… но ведь в республиканской больнице…

— В больни… там другая… она из соседнего дома, — он начал что-то печатать на компьютере. — Постарайтесь вспомнить как можно больше про тот вечер, — сделав паузу, не отрываясь от компьютера, вновь обратился он.

— А что… да всё вроде рассказал… давно это было, месяц уже прошёл, да и не было ничего… примечательного.

— Совсем ничего? — как-то даже жалобно посмотрел он на меня.

— Ну, шлепок… ну, камни посыпались…

— Хорошо, подождите немного, — он опять начал что-то печатать, теперь уже медленно.

Немного продлилось чуть больше часа.

— Ознакомьтесь и подпишите — лейтенант передал мне листок бумаги с моими данными и якобы моим описанием тех событий. Было очень много каких-то деталей окружения и моментов, которые, по сути, картину и не проясняли, но в совокупности выглядели нелогично. Бегло пробежав глазами по тексту, я подписал. Самое главное, что меня ни в чем не подозревали.

— А как вы узнали, что именно я проходил тогда у подъезда? Женщины на площадке уж точно знать меня не могли.

— По камерам. Вас опознал один ваш товарищ.

Чертовски хотелось домой, поэтому уточнять я ничего не стал… Я так и не понял, зачем, собственно, меня вызывали, раз они уже просмотрели камеры, по видеозаписям которых и так было ясно, что я ничего существенного не видел, а главное, что девушка зашла в подъезд одна, ни с кем не пересекалась и выпрыгнула с межподъездного балкона на четырнадцатом этаже самостоятельно. Все эти видео были в сети уже на второй день после происшествия.

Не знаю, почему я вдруг вспомнил все эти события сейчас. Переживать всё это, пытаясь уснуть на верхней полке поезда, было тяжело.

3 мая

1

Я проснулся в 11 часов дня. Поезд стоял на какой-то станции. Соседняя верхняя полка была пуста, внизу мужчина лет шестидесяти читал поверх очков газету. Спал я относительно неплохо, лишь под утро приснилась наимерзейшая чепуха.

Нужно было умыться. Во рту было чёрт знает что, да и глаза следовало промыть. Я никогда не снимал линзы в поезде — неудобно, да и возня со всем этим не доставляла никакого удовольствия. Спускаться было проблематично, я только с третьей попытки нашел подставку для ноги.

По соседнему пути пронёсся пассажирский состав. Мы стояли далеко, путей пять или шесть от здания вокзала, которое представляло из себя одноэтажное здание в четыре окна в длину. На улице не было никакого движения, и если бы не отремонтированный маленький вокзал, который выделялся на сером фоне, можно было бы подумать, что станция заброшена. Пока я умывался, я не заметил, как поезд начал набирать скорость. Вернувшись, я решил сесть на боковое место, которое было свободно. По расписанию, висевшему рядом с купе проводницы, я узнал, что следующая остановка моя. Оставалось ехать чуть больше полутора часов.

Пасмурно. Всё небо было покрыто плотной пеленой серых облаков. Поезд ехал медленно, поэтому можно было вдоволь рассмотреть пейзаж. Вдалеке виднелся лес, и по мере движения поезда он становился всё ближе. Перед лесом расстилалось поле, местами покрытое кустами с ужасно выгнутыми ветками. Ближе к железнодорожной насыпи на поле появлялись овраги, липкие, залитые грязью. Наконец въехали в лес, густой, старый. Казалось, что деревья и кусты росли здесь друг на друге, как будто весь лес был одной зелёной опухолью. Стало темно. Расписание движения поезда как будто нарочно было составлено с большими временными интервалами между станциями, чтобы пассажиры могли налюбоваться окружающими красотами. Что-то стало мелькать среди деревьев. Сначала я не разобрал, что это было: какое-то железо, камни… Лишь когда появились кресты, я понял, что мы проезжаем кладбище.

Заброшенное и заросшее, с паршивыми и заржавевшими оградками, с покосившимися крестами, оно производило сильное впечатление. Казалось, что оно не кончится никогда. Кладбище было ужасно длинным; рассмотреть, как глубоко в лес оно вросло, не представлялось возможным из-за растительности. Возникали мысли, что про это кладбище все забыли, оно стало никому не нужным. Даже как будто сама смерть не стремилась вспоминать о нём. Никто о нём не помнил. Ни одна душа. Ни на том свете, ни на этом. Абсолютное безразличие.

Показалась избушка, вернее то, что от неё осталось. Половина избы сгнила, а вторая как будто сроднилась с деревьями и кустами. Ни пожар, ни ураган, ни какое-либо другое природное происшествие не были причиной этого. Выглядела она так, как будто про неё просто забыли люди точно так же, как и забыли они про кладбище. В том, что раньше называлось деревней, теперь жилыми можно было назвать только два двора, да и то они находились через дорогу от леса, которая как бы препятствовала его распространению. Деревня умирала. Земля умирала. Земля, которая ещё помнила радостную беготню детишек, помнила уставшие, но счастливые лица людей, мгновение отдыхавших перед сном, помнила, как рождались, помнила, как умирали… Только её саму все забыли. Абсолютное безразличие.

Проезжали по мосту, но речку я так и не увидел. Кое-где были какие-то заболоченные участки, но, если бы не достаточно большой мост, понять, что здесь когда-то протекала река, было невозможно. Эта маленькая сценка: заболоченный участок, в сочетании с растительностью и камнями, — могла бы стать идеальным домом для водяного или ещё какой-нибудь кикиморы. Но даже они, похоже, не хотели селиться здесь. Веяло запахом безжизненности. Это чувствовалось.

Сразу, как кончился мост, вдруг начался кирпичный забор. Я думал, что за мостом начнётся поле или опять какой-нибудь дремучий лес, но забор, а точнее завод я никак не ожидал увидеть. Понять, работает он или нет, было проблематично: кирпичный забор где-то осыпался, окна были разбиты, один из цехов, казалось, не переживёт следующую грозу, но в то же время на территории были грузовики, весьма новые, кое-где я заметил пару рабочих. За заводом, чуть вдалеке, была электростанция, от которой по направлению железнодорожных путей отходила ЛЭП. Странное чувство возникло у меня. Весь этот пейзаж казался привычным. Грустно становилось от того, что ты уже как будто сроднился со всем этим, и если бы что-то вдруг изменилось — проезжали бы мимо красивого сада на фоне высоких заснеженных гор, или, например, вдоль реки, на другом берегу которой по разноцветному от различных растений резвились животные — то ты бы ненароком скучал по этому тёмному лесу, мертвой деревне и большому кладбищу.

— Белоельск через полчаса, — проводница стала собирать бельё.

Мы уже практически въезжали в город, но из-за его размеров и медлительности поезда до вокзала оставалось действительно полчаса.

Белоельск — город в России, административный центр Белоельской области. Население —834 547 чел. (2017). Площадь города составляет 245,8 км². Такими словами начинаются путеводители по городу. Если бы местных жителей попросили описать свой город, то в основном услышали бы следующее: большой, длинный, красивый (с оговоркой — только в центре и то летом), вечно в пробках, шумный. Один мужчина сказал бы: «Да город как город, ну, парки есть, ну, храм этот большой в центре, ну, дом этого, как его, ну красивый такой, из кирпича, что ещё… о, ну, наконец-то этот 39 едет, полчаса его жду, ладно, до свидания». Город был основан на берегу широкой реки и поэтому условия для его застройки и расширения позволяли расти городу только вдоль реки, с севера на юг. Теперь время на проезд из одного конца города в другой на машине составляет полтора часа, и то, если в городе не будет пробок и вы попадете в зелёную волну на проспекте Волкова.

Город всё растет. На окраинах теперь стало привычно видеть, как в грязном поле стоит кирпичная четырнадцатиэтажка с ценой 48 тысяч за один квадратный метр. Из-за площади города ощутить миллион жителей, а белоельчане всегда говорят, что у них больше миллиона жителей, практически невозможно. Во-первых, всё население почти равномерно проживает в городе, во-вторых, мало кто ходит гулять. В своём районе особо не погуляешь, а 50 минут тратить на поездку только в центр, чтобы пройтись по парку, полюбоваться набережной — нет у людей для этого столько желания, да и времени.

В Белоельске семь городских районов, но приезжий для себя поделит город на три района. Центр города, Октябрьский район. В центре расположен Белоельский кремль — все постройки внутри него из белого кирпича — излюбленное место туристов. В центре узкие, преимущественно односторонние улицы, расходящиеся от мэрии в форме лучей. Трёх-четырёхэтажные здания постройки XIX века, но реконструированные к 1000-летию города и поэтому выглядящие весьма красиво. Имеется широкая аллея с липами, которая упирается в храм Преображения. Гуляя по центру, можно отвлечься от серости того района, где ты живёшь. Может, поэтому бюджет, направленный на благоустройство города, в основном оседает в центре… Хотя вряд ли.

Основную же часть города занимают спальные районы, однотипные, различающиеся между собой только этажностью домов и материалом, из которого сделаны дома. Если сфотографировать один район с воздуха и разместить в интернете с подписью «угадай город», то каждый напишет свой город, в котором вырос, и в принципе будет прав. Третий район — промышленный. Он занимает одну треть Белоельска. Пусть он и называется промышленный, заводов на его территории всего три, и те по площади не больше двух футбольных полей, остальную площадь занимают различные склады, какие-то заброшенные цеха и просто груды мусора. Сложно более ясно сказать, что там ещё есть — всё обнесено заборами, старыми, в граффити, да и разглядывать всё это местным жителям уже осточертело. Когда автобус проезжает по шоссе, разделяющем это чёрное пятно на карте города, пассажиры отворачиваются от окон и смотрят либо в телефон, либо в пол, кто-то засыпает… Спать можно полчаса, обстановка за окном не изменится. В 80-х автобус делал на этом пути семь остановок, теперь же осталось всего две — по краям этой «зоны». Вот он и весь Белоельск, основанный в 1018 году, красивый на открытках и для приезжих, а вот для местных… родной, привычный.

2

Поезд прибыл точно по расписанию, в 13:10. При выходе из вагона скопилась достаточно большая очередь. Хорошо, что вокзал в Белоельске недавно отремонтировали, и платформа была на уровне вагона — пожилые пассажиры выходили из вагона беспрепятственно и искренне, даже дольше по времени, чем это негласно требовалось, благодарили проводницу. В тамбуре я заметил радостно встречающего меня дядю Ваню. Васильев Иван Михайлович был мужем старшей маминой сестры — Натальи Сергеевны.

Его можно было принять за преподавателя в университете, но не такого, который ходит на работу лишь затем, чтобы что-нибудь пробубнить и всех заставить спать, а такого, которому действительно нравится, чем он занимается, и умеет интересно рассказывать свой предмет. Он проработал около сорока лет на заводе инженером. Работа его устраивала и не особо напрягала, но три года назад началось сокращение штата, и Иван Михайлович вышел на пенсию. Впрочем, он не был сейчас безработным, а изредка ходил в одну контору, находящуюся недалеко от дома.

Он был в лёгкой черной куртке и свитере, тёплых брюках и чистых ботинках. Одежда была недорогой и немного староватой, но всё равно Иван Михайлович выглядел весьма достойно. На голове у него появилась залысина, да и живот успел заметно округлиться за последний год. В свои шестьдесят один он выглядел весьма бодро. Он всегда немного прищуривался — зрение с каждым годом становилось хуже, — но надевал очки, только когда читал. Вернее, надевал, щурился, снимал, надевал другие, голову то опускал, то поднимал, опять снимал, надевал третьи… в конце концов, несколько подобрав, а скорее, смирившись, начинал читать.

— Здравствуй, племянник, ну, как доехал? — дядя Ваня крепко пожал руку и обнял меня. Он был рад.

— Здравствуйте, знаете, так хорошо было: лежишь, спишь, не трясёт, никто не мешает. Поезда уже не те. Вид за окнами только тоскливый и погода…

— Это точно, но ничего, исправим! Давай помогу? — он хотел взять мою сумку, весьма, впрочем, лёгкую.

— Не надо, не надо! Вы сами как? Что-то, вижу, хромаете.

— Я тут приболел с месяц назад, и вот после этого колено и побаливает. А так всё хорошо, дети в школу ходят, их родители работают, мы, пенсионеры жизни радуемся! Тётя Наташа сегодня на работе, к ужину придёт. Никитины тоже вечером зайдут. Так что сейчас приедем, я тебя накормлю, напою, душ, вещи разложишь, если хочешь, спать ложись; я всегда днем сплю.

Мы подошли к его автомобилю. Слегка грязный седан стоял в глубине парковки между огромными внедорожниками. Скол на бампере, полученный шесть лет назад, когда только Иван Михайлович купил машину, был на своём месте.

— Садись, садись, сумку назад кинь. Да, ну и как мы выезжать будем?

С территории вокзала мы выехали только спустя двадцать минут. Автобусы и такси, соревнуясь друг с другом, как будто сговорившись, не пропускали обычные автомобили.

— Папке с мамкой отправил СМС-ку, что приехал? Как они сами-то поживают?

— По-старому: работа- дом, работа-дом, дача вот теперь ещё будет, — я ответил, параллельно набирая СМС.

— Так вот почему ты к нам приехал: мамке с папкой огород копать не хочешь, всё ясно.

— Нет, первого числа, как и положено, съездили уже. Всякое барахло и ещё Бог знает что привезли. Разумеется, шашлыки под дождём были — открыли сезон, как говорится.

— У вас тоже скверная погода? Май, называется. У нас в пятницу такой ливень был, машины плыли по дорогам, подвал наш опять затопило, так что не пугайся запаха гнилья.

Белоельск не особо изменился. Мы проезжали по узким односторонним улицам в центре. Облака расступались, позволяя жителям и гостям Белоельска всё сильнее насладиться солнечным светом. Одна девочка на тротуаре радостно показывала маме рукой в сторону солнца и, похоже, была готова запрыгать.

— А через центр едем, потому как Гагарина вся перекопана.

— Мы же тем летом к вам приезжали, её ремонтировали как раз. До сих пор не сделали?

— И не сделают… На Московский тоже вечером лучше не соваться…

— Да вообще лучше никуда не ездить, спать, да?

— Именно, — улыбаясь и кивая головой, ответил Иван Михайлович, — а у тебя каникулы, что ли?

— Нет, пары просто не особо важные на этой неделе, да и выходных много, почему бы не съездить? А то действительно пришлось бы полностью перекапывать огород.

— А думаешь, здесь не придётся? У тёти Наташи большие планы на тебя.

— В этом я и не сомневаюсь… Как у Синцовых дела?

— Да хорошо. У Виктора сейчас отпуск, на даче он сегодня. Надя дома сидит, как обычно, Костя и Сашка гуляют, наверное, распогодилось же. Так все живы-здоровы. Костик месяц назад тоже, как я, простыл, но выздоровел почти тут же. Он же молодой, не то что я.

В два часа дня мы приехали домой к Васильевым. Они жили в девятиэтажке почти что на краю города. Район был застройки восьмидесятых годов, и казалось, что дороги и дома с тех пор так и не ремонтировали. Васильевы переехали в двухкомнатную квартиру на седьмом этаже десять лет назад. Сначала хотели переехать в хрущёвку, но поняли, что каждый раз подниматься по лесенкам будет проблематично, и поэтому искали дом с лифтом.

— Вот, нам лифт отремонтировали полгода назад! — с гордостью сказал Иван Михайлович, приглашая в новый лифт, в котором то громко, то тихо играла классическая музыка.

Квартира не была «пенсионерской» и состояла из длинного коридора, с правой стороны которой были две комнаты и кухня. Два года назад Васильевы сделали ремонт во всех комнатах. В гостиной были светлые обои и новая мебель. Я заметил множество цветов на подоконнике. На «стенке», которая оправдывала своё название и была действительно на всю стену, стояли книги и фотографии многочисленных родственников. Лишь старый советский сервиз с голубыми рыбками говорил о том, что в квартире живут немолодые люди. Спальня тоже представляла из себя хорошо отремонтированную комнату с двухместной кроватью и шкафом, в котором была одежда и книги в стеклянной секции. В квартире было уютно и прибрано; лишь в спальне на компьютерном столе была раскидана мелочь и различные винтики с прочими безделушками.

— Так, кто звонит? — Иван Михайлович потянулся за телефоном, когда мы сели за стол. — Привет. Да, приехал, встретил, сидит, ест, передаю телефон.

— Здравствуйте, тёть Наташ.

— Привет, студент, прогульщик! Ну как доехал? Дядька кормит? — Наталья Сергеевна говорила громко, впрочем, как и всегда.

— Хорошо доехал, дядька кормит и поит, — тут Иван Михайлович поднес указательный палец к губам.

— Ну, как обычно, что с него взять? Ладушки, в пять приду, не скучайте…

Вдруг раздался звонок по второй линии. Звонила какая-то шарашка.

— Дядь Вань, тут, похоже, вас.

— Давай, ну-ка… Свободен, хорошо, приду, — все так же весело ответил Иван Михайлович шарашке.

— Вот, на работу вызывают. Не заскучаешь тут один?

— Да не должен… Пока душ, пока сумку разберу…

— Вроде я тебе всё показал, да ты здесь уже и как дома, каждый год ездишь… Так, в магазин, что ли, зайти потом? Хлеба, молока… Тебе что-нибудь взять? Газировку, чипсы? Таким не увлекаешься?

— Не, не, ничего не надо.

— Ну, я пошёл, закрывайся.

Он ещё долго ходил по квартире и искал ключи и какую-то флешку. Сходив в душ и распределив свои немногочисленные вещи, я стал более внимательно рассматривать квартиру. Я захотел узнать, что читают в этом доме. На полках стояло большое количество книг, изданных в советское время: Диккенс, Толстой, Лондон, Симонов… Книги были сгруппированы по авторам, и лишь произведения Достоевского стояли в разных углах шкафа. «Братья Карамазовы» были куда тоньше версии произведения, которая была у меня дома. Когда я открыл на главе «Великий инквизитор», из книги выпал засушенный расплющенный таракан. Прегадкое зрелище. Я закрыл книгу и поставил её на место. Нижняя полка была заставлена российскими популярными детективами. Одна книга лежала на тумбочке рядом с диваном. Закончив рассмотрение книг, я перешёл к фотографиям, которых было действительно много.

Выделялись две большие, размером, 20 на 30 сантиметров. На первой была вся моя белоельская родня: Васильевы, их дочери, Надежда и Мария, их мужья, Виктор Синцов, Александр Никитин, соответственно, и четверо детей. Костю и Катю держали на руках, потому как они были совсем ещё крохами. Фотография была сделана на прошлый юбилей Ивана Михайловича. На второй же было ещё больше народу: добавилась ещё и моя семья с бабушкой и дедушкой. Она была сделана тем летом во время юбилея Натальи Сергеевны. Собственно, на второй фотографии изменились только Иван Михайлович, который заметно потолстел и полысел, и дети, особенно Катя. Она очень сильно отличалась от того, как она выглядела в два года.

Остальные фотографии являлись портретами, в основном детей. Была фотография, на которой я четырёхлетний что-то жевал с довольным видом. Рядом стояла фотография с моего школьного выпускного. Вот Сашка Никитин довольный лежит на пеленальном столике, вот он идет в первый класс, а на другой полке уже весьма серьёзный, но всё же с огоньком в глазах сидит перед тортом с цифрой 10. Рядом сестра его, Катька, с большими бантами стоит на школьной линейке. Костя же на всех фотографиях улыбался, и казалось, что с годами улыбка становилась всё шире.

Глядя на следующую фотографию, назвать его старшую сестру Сашкой, как раньше, уже никак не получалось. Очевидно, что фотография была сделана этой зимой, скорее всего в новогодние каникулы. Александра Синцова, несмотря на свои тринадцать лет, выглядела весьма старше своего возраста. Такую безупречную осанку, как у неё, никак не сможешь представить, когда речь идёт о девочке-подростке. Это раньше в семьях высшей знати родители и гувернантки прилагали усилия, чтобы укрепить осанку детям. Сейчас же никому нет дела до того, как выглядит спина у ребёнка. За сутулость, конечно, ругают, но на этом и останавливаются, даже к врачам не обращаются, когда у ребёнка появляются первые признаки сколиоза или кифоза, или и того и другого вместе. Я не думаю, что Надя с Виктором следили за спиной дочери. Скорее всего, она сама себя поддерживала в форме.

В её выразительные чертах лица проглядывалась взрослость и женственность. Конечно, она выглядела очень привлекательно, но для девочки тринадцати лет это было что ли даже недопустимо. Я считал, что ребёнок не должен рано взрослеть, ничего хорошего в этом нет. Красивые длинные светлые волосы доходили ей до поясницы. В её взгляде на фотографии совсем отсутствовали детские черты, напротив, её глаза смотрели серьёзно, даже слегка надменно. В этом взгляде чувствовалось что-то тяжёлое, плохое, какая-то великая печаль. Но одновременно с этим своей серьёзностью Александра как бы пыталась скрыть эту грусть. У неё ещё сохранились немного выраженные щёчки — последнее напоминание, что передо мной была фотография девочки тринадцати лет, а не восемнадцати-двадцати. В прошлый раз я видел её тем летом, но тогда она была совсем ещё ребёнком. Как она успела так вырасти? Куда пропал её нежный, слегка наивный взгляд? Где улыбка, которая так нравилась всем? Теперь её уже никак не назовешь девочкой. На фотографии она была очень красивой.

Ждать возвращения «взрослых» оставалось ещё долго, солнце на улице опять пропало, и слегка моросило, поэтому я решил перечитать главу «Братьев», страницы которой были склепом для насекомого. Ещё раз взглянув на фотографии, я заметил, что достиг того возраста, когда человек отмечает то, как быстро растут дети…

— Так, Вань, эту большую тарелку Димке поставь, — Наталья Сергеевна с азартом командовала застольем, — а то его мамка потом скажет, вот, мол, голодом морили сыночку единственную.

Наталья Сергеевна, как и всегда, была в приподнятом настроении и, несмотря на усиливающуюся одышку, не переставала бегать из кухни в гостиную, накрывая стол. Она достаточно хорошо выглядела для своих лет — слегка заметная хромота и полнота не портили впечатление. Наталья Сергеевна была среднего роста женщиной с аккуратными коротко подстриженными волосами. Глядя на неё, невольно создавалось впечатление, что где бы она ни появлялась, там тут же образовывался хорошо накрытый стол и уют.

— Когда у тебя уже свои дети будут, а? Вон как оба светитесь от счастья, — сказала Мария (младшая дочь Васильевых, невысокая и всё сильнее приближавшаяся к комплекции матери), радостно смотря, как я держал на руках её дочку Катю.

Катюха лапками белого игрушечного кота — бывшей моей игрушки, которую она увезла от нас в прошлом году — пыталась обнять моё лицо. Белокурая девчонка с зелёными глазами, едва заметными из-за смеющихся щёчек, и я строили рожицы друг другу. Как же я хотел, чтобы она никогда не росла.

— У нас уже в твоём возрасте Сашка был, — Мария потрепала по голове проходящего рядом сына, нёсшего фужеры.

— Ну, какие дети, — звонкий голос Натальи Сергеевны послышался из коридора, — какие дети? Когда мы пришли, он знаешь, что делал? — Наталья Сергеевна зашла в комнату, неся большую миску «Цезаря». — Достоевского он читал. Ой, мамка сама не в восторге, наверное, что так тебя воспитала, а? Внуков ведь ей тоже хочется.

Мы с Катей подошли к окну, залюбовались дождём и совершенно не слышали, что там кричат эти «взрослые». Солнечный свет, нежно и ненавязчиво пробивавшийся сквозь капли, светлый, восторженный, любящий взгляд, каким умеют смотреть почему-то только дети… Я был счастлив.

— Да сейчас все думают, надо, не надо семью, чувства проверяют… А мы раз, и всё. Любим и любим, получилось, ну и получилось, и всё счастливы, да, Александр Первый? — бойко сказала Мария Никитина.

— Ты где так вымазался, император? Куда твоя мамка-то смотрит? Ну, шли же два квартала всего! — Наталья Сергеевна приказала внуку поменять джинсы, благо, у бабушки с дедушкой всегда была сменная одежда для детей.

— Саша! — протянула Мария Никитина.

— Ну, мама… Так получилось, — вылетел Сашка из комнаты, чуть не сбив деда с казаном плова.

— У нас всегда так: оно само, так получилось, я не виноват… Катюх, а ты сама чистая? Вы же вместе бежали по лужам к дяде Диме?

— Чистая, — сказала Катя, не оборачиваясь, и обняла мне шею, стукнувшись при этом лбом об мой подбородок и звонко рассмеявшись после.

— Да вы чего так рано пришли? Вас ждали к семи, а не к шести, — с улыбкой сказала Наталья Сергеевна.

— Детям дома не сиделось.

— И тебе тоже, — держа в руках бутылку вина, зашёл в комнату рослый Александр Никитин — муж Марии.

— Так, все за стол, — скомандовал Иван Михайлович, держа в руках большую ложку.

— Катюх, ты куда сядешь? — Мария обращалась к дочке, но глазами искала сына.

— К дяде, — смущаясь, ответила Катя, садясь справа от меня на диван и оттаскивая «мою большую» тарелку к себе.

— Саша, мы тебя ждём! — громко сказала Мария.

— Да я здесь, мам, — в замешательстве, прочищая левое ухо, сказал Саша, сидевший на стуле, за которым стояла Мария Ивановна.

— А, ты здесь, что ли? А ну-ка иди на диван, или папка твой пусть идёт.

— Шумно тут у вас, да, Катюх? — обратился я к девчонке, которая пыталась накормить огурцом из салата свою кошку.

— Наташ, тебе коньячку? — хозяйничал Иван Михайлович.

— Ой, нет, нет, нет, нет, — замахала руками его жена.

— За приезд племянника же. Ты посмотри, какой орёл! Ты смотри, он потом скажет своим, вот, мол, погоду не приготовили хорошую, за меня не пили, шумели, книжки читать не давали…

— Ладно, давай. Только… Всё, всё, всё, остановись наконец.

— Ну, за приезд! Молодец, что вырвался, а то старики, учёба, сам понимаешь…

От коньяка Иван Михайлович, сидевший слева от меня во главе стола, немного вздрогнул. Катина кошка была вся вымазана майонезом, на голове у нее лежал листик салата.

— Саш, накладывай, — обратился Иван Михайлович к Александру Никитину, сидевшему на другом конце стола.

— Хорошо, а ложка где?

— Да, где? Ты же с ней пришёл? — спросила Наталья Сергеевна, искавшая глазами хлеб и сидевшая напротив мужа.

— Ложка, ложка… Ложка под кошкой, — обнаружил пропажу Иван Михайлович.

— Катя! — строго протянул имя дочки её отец.

Взгляд его был суров; неизвестно, где всех отцов учат так смотреть на провинившихся детей.

— Так, какие планы? — осмотрел всех присутствовавших Иван Михайлович. — Завтра мы едем к Синцовым, в субботу на дачу, восьмого… Что это, понедельник? Восьмого к Сашке на день рождения. А ты, Димка, когда уезжаешь?

— Девятого… Утром… — с набитыми щеками пережёвывал я действительно вкусный плов.

— Ах, утром… Я помню, что девятого ты говорил, но думал, на парад ещё успеем сходить. Так завтра, значит, к Синцовым, начальника вроде как предупредил.

— И мы с вами! — звонко сказала Катя.

— У тебя вообще-то школа, — Мария Никитина подмигнула дочери.

— Не хочу! — резко скрестила руки Катя, задев ложку и отправив её в полет почти в тарелку к деду.

— Да пусть пропустит ребёнок, — сказал дед, — пусть с роднёй лучше побудет, чем в этой школе. В школу она каждый день ходит, а Синцовы за тридевять земель живут — к ним не наездишься.

— Да, действительно, — подмигнул я двоюродной сестре.

— Ладно, езжай, заодно ручку тридэшную вернёшь им.

— Ура-а-а! — теперь из-за Кати чуть не полетела тарелка.

— Я тоже хочу, — почти басом сказал Александр Никитин-младший.

— Ну уж нет. У кого двойка по географии? — злорадно посмотрела бабушка на внука.

— Так это же всего лишь по географии! Предмет так себе, не важный.

— У тебя и по математике имеется, насколько я помню, — сказала бабушка, которая знала оценки внука лучше, чем он сам. Пятиклассник был расстроен.

---

— Саша! — ещё более сурово, чем на Катю, отец посмотрел на Санька. Даже мне стало не по себе от этого взгляда.

— О, чей телефон звонит? — озарилась Мария.

— Похоже, вообще два: мой и… — Наталья Сергеевна потянулась к тумбочке.

— Мой, — сказал я. Мне звонила мама.

— Привет, Надюх. Да, приехал. Сидим, едим… — сложно было что-либо расслышать из-за звонкого голоса Натальи Сергеевны

— Привет, мам! Всё, доехал, встретили.

— Привет, сын. Кормят тебя там родственнички? — первый вопрос от мамы, разумеется, был про то, как и чем я питаюсь.

— Да кормят, кормят. Чего уж прям так сразу? Пловом кормят, вкусным. Шумят все, как обычно. Вы как?

— На огород съездили. Ух, столько дел передали. Хотя нет, только я дела делала, отец твой опять прохлаждался. То ему жарко, то холодно, то есть хочет. Дитя просто.

— Ну, что тебя так тянет на этот огород? Дай отцу отдохнуть.

— Кто ж его мучает? Кто ж его напрягает? Два ведра воды донести не может.

Послышалось недоумевание отца.

— Так ты же взял вёдра, потом тебе кто-то позвонил, а после звонка ты про всё забыл. Я чуть не запнулась об эти вёдра, — мама кричала одновременно и в телефонную трубку и папе.

Из-за громкости я даже отодвинул от уха телефон — как было громко всё это слышать отцу, представить страшно.

— Что ты прям в самом деле? Всё он делает. Ну, может, после того, как ты скажешь восемьдесят раз… Но ведь сделает.

— Так вот именно, что пока сто раз не скажешь и не подтолкнёшь, он не повернётся. А хотелось бы, чтобы от него самого исходила инициатива. Хотя нет, не надо. Помнишь, как он в том году захотел мусорную кучу передвинуть? Пол-участка же разнёс, и в итоге всё осталось, как было. А знаешь, как красиво помидорки в теплице смотрятся?

Тут мама принялась описывать, что они посадили, что они сделали на огороде, и вдалеке слышалось то же недовольное ворчание отца. Всё это было таким родным.

— Да, да, поверю я, что вполсилы возились. Опять все скрюченные и уставшие пришли, наверное. Тихо, спокойно у вас, значит, а у нас вот Катюха компот разлила… — здесь я не расслышал, что ответила мама, безобразие звуков к квартире Васильевых переглушило всё. — Чего говоришь?

— Привет всем передавай, говорю.

— Хорошо, хорошо, передам, ага. Ладно, пока, пока. Вот тётя Наташа трубку вырывает.

Наталья Сергеевна забрала мой телефон и отдала свой.

— Привет, сеструха! Всё пашете на огороде, говорят? — Наталья Сергеевна закричала. Я поднёс к уху её телефон.

— Привет, Надь. Да, да всё хорошо. Говорят, мы завтра к вам? Ну и отлично. Дети как? А что же им ещё делать, если не веселиться? Ну и пусть двоечники, зато счастливые. Ладно, завтра увидимся, тут дядя Ваня опять тост готовится сказать. Пока, пока…

Сидели за столом долго и шумно.

Спал я крепко. Перед тем как уснуть, лёжа на диване в гостиной, мне казалось, что звон до сих пор стоит в квартире. Возможно, я за этим и приехал, за этим звоном, за этими улыбками, за этими крепкими объятиями… Я был счастлив. Я не знал, что покидать Белоельск я буду с совершенно другим настроением. Я не знал, что за время этой недели познакомлюсь с новыми людьми, судьбу которых трудно даже вообразить. Я не знал, что некоторые родственники предстанут передо мной в новом свете.

4 мая

1

— Катя, какие карандаши? Одевайся, у Синцовых порисуешь, — Наталья Сергеевна торопила Катю, которая хвасталась мне теми вещами, что у нее есть. Я сидел на диване в квартире Никитиных, весь усыпанный мягкими котятами, медвежатами и какими-то разноцветными страшилами.

— А я думал, зачем мы так рано идем к Никитиным? Здесь, оказывается, принцессы по три часа собираются, — потрепал я волосы Кате, когда она принесла большой чемодан, полный игрушечными представителями всей земной фауны и, как мне показалось, кукол для оккультных ритуалов.

— В этом доме сначала полдня никуда не торопятся, а потом все бегают, суетятся, ищут что-то. Ой, какой только бесовщины для детей не придумают. Катя, одевайся. Вот как до этого можно додуматься? Ой, только психику ломают детям, — Наталья Сергеевна указывала на игрушку, изображавшую, по всей видимости, результат скрещивания чего-то жабоподобного с пауком.

— Хорошо, что в ваше время такого не было, правда? — сказал я.

— Ой, и не говори. Так, чьё это? Сашкино? — Наталья Сергеевна разбирала бельё, чтобы запустить стирку. — Ой, видишь, как Машка за хозяйством следит, какой беспорядок? Всё семейство такое, и Сашка, и Машка, и второй Сашка, все такие. Бросили, забыли, побежали, вспомнили, передумали. Катя, одевайся! Всё же на бабке. И бельё постирать, и детей в школу отвести, и уроки с ними сделать…

— Может, это потому что бабка сама не против?

Трёхкомнатная квартира Никитиных выглядела весьма уютно. В гостиной вся мебель была какой-то большой, объёмной, и диван, на котором спали старшие Никитины, и шкафы, даже окно, казалось, было больше, чем в других комнатах. В гостиной в следующее лето хотели сделать ремонт, но, как по мне, комната выглядела и так очень хорошо, кроме паркета, стыки которого расходились. Детские же комнаты выглядели совершенно как новые. Как такового беспорядка, к которому так придиралась Наталья Сергеевна, я не увидел. Казалось, что пыли было даже меньше, чем в квартире Васильевых, её как будто и не было почти, равно как и цветов. Во всей квартире я насчитал только три горшка с какими-то низкими фикусами.

— Катя, одевайся. Так, Дим, поработай-ка бесогоном, убери всё это мракобесие вон в ту коробку, — Наталье Сергеевна успела заметно устать за это утро. Послышался звонок, — о, дед пришёл.

Катюха в колготках, надетых только на одну ногу, побежала встречать Ивана Михайловича.

— Привет, молодёжь, готовы ехать?

— Сейчас, Катюху только соберём, — Наталья Сергеевна запустила стирку и пошла на кухню, — так, у Санька обед есть, не густо, конечно, но ладно. Быстрее поест, быстрее за уроки сядет. Катя, мне самой тебя одевать, что ли? Большая уже.

— Дядя Вань, что за график у вас такой? Ходите не понятно к какому времени, через два часа возвращаетесь…

— Да, действительно, ты же говорил, что отпросился сегодня, что у вас срочное-то такое может быть? — Наталья Сергеевна одевала Катю.

— Сама же слышала, как полвосьмого позвонили. Ильюха флешку с документами найти не мог, — Иван Михайлович обратился ко мне, — а так просто свободный график у работы. Очень свободный, а что ещё пенсионеру надо?

— И вы вдвоём её искали? — спросила Наталья Сергеевна.

— Да, зашли в мой кабинет, не нашли, зашли в его… Потом я вспомнил, что она у меня дома лежит. Пришлось возвращаться. А чего ты улыбаешься, Дим? Бывает.

— Ой, у тебя что только не бывает. Тоже вечно всё забудет, потеряет… Меня-то ещё как не забыл? — Наталья Сергеевна наконец одела Катю, которая постоянно вырывалась в поисках белой кошки. — Да стирается твоя кошка после вчерашнего пира.

— Тебя-то я всегда помнить буду, тебя на забудешь, а вот где очки? — Иван Михайлович хлопал себя по карманам, вдруг зазвенел его телефон. — Да, Илюх, привет ещё раз. Да, да, да, мои, мои, сейчас заеду.

— На работе оставил? — вздыхая, спросила Наталья Сергеевна

— Да, на столе лежат, Илюха сказал.

— О, Господи… Ну, почему я никогда ничего не теряю? Ну, почему я умница и красавица? Ой, как пятьдесят лет тебе стукнуло, так как будто в мозгу что-то перекосило… Ты плов взял?

— Какой плов?

— Я же тебе сказала, когда ты из дома выбегал, что, как вернёшься, возьми плов в кастрюльке из холодильника, чтобы нам туда-обратно не ходить, не ездить. У Синцовых же явно опять шаром покати, а плов остался после вчерашнего. На обед его съедим, а потом на ужин что-нибудь там сделаем, что детки и дедки едят. Да не смотри ты на меня так!

— Сейчас вернёмся и возьмём. Ну, забыл я! — чуть ли не срывая голос, сказал Иван Михайлович.

— Васильев, как так можно? — Наталья Сергеевна вложила в крик все свои силы

— Ой, не начинай. Заодно Димке работу свою покажу. Видишь, как с нами весело, Дим?

— Обхохочешься просто, — Наталья Сергеевна не дала мне ответить, — почти сорок лет уже с тобой так смеюсь. Работу он покажет. Что там смотреть? Хибара хибарой, старая, в трухе вся, сыплется, прям как работники её.

Было около одиннадцати, когда мы отправились к Синцовым, жившим на другом конце города. Контора Ивана Михайловича полностью соответствовала описанию Натальи Сергеевны. Только дверь была новая, большая, ярко-коричневого цвета. Планировали приехать к Синцовым к двенадцати. Опоздали всего на час.

— Это ещё что за пробка такая? Дим, посмотри-ка по навигатору, большая она или нет?

— Вся Волкова до центра красным нарисована. Значок «Дорожные работы».

— Какие дорожные работы? Вчера здесь ехали, всё хорошо было. Да дайте же повернуть. Ну-ка, дай карту.

— Ой, какой страшный грузовик, — заохала Наталья Сергеевна, сидевшая на заднем сидении.

— Да куда же ты едешь? — с этим возгласом другому водителю Иван Михайлович, полистав смартфон, вернул мне его обратно. — Так, я не досмотрел. Найди улицу Нижнюю, восточнее должна быть. Скажи, что там.

— Там кирпич, всё перекрыто.

— Точно, там же канализацию прорвало…

— Мы тут надолго? Вань, а что он так близко? Ну-ка, не приближайся, — Наталья Сергеевна руками через окно отгоняла джип.

— Тьфу ты, по окружной надо было ехать, но кто же знал. Другого пути теперь нет. По центру быстро должны проскочить, вот только доехать бы ещё до него…

— О, каток стоит, — Наталья Сергеевна, «отогнав» джип, рассматривала технику.

— А, опять в дождь асфальт кладут. Правильно, праздники же скоро, готовятся. Почему именно либо в снег, либо в дождь они ремонт делают?

— Да идиоты потому что работники. Ой, а это нормально, что у него огонь? — Наталья Сергеевна рассматривала асфальтоукладочную машину, сзади которой рядом с какими-то трубами действительно вырывалось пламя.

— Работники-то здесь причём? Им что скажут великие умы начальства, то они и делают. Москвич, пропусти меня! Спасибо, баран. О, смотри, смотри, прямо в лужу же кладут. Красота!

Дорожными работами не интересовалась только Катя, она погрузилась в бабушкин телефон. Автомобильные сигналы и ругательства рабочих соревновались друг с другом в громкости. Школьники перебегали дорогу, прыгая по смеси асфальта с дождевой водой. Маленькая старушка, грозно угрожая тростью, ругалась с водителем асфальтоукладчика. Одна машина пыталась развернуться, но встала поперёк дороги. Никто её не пропускал ни вперёд, ни назад.

— Ну, извини, извини, не сигналь! — махал руками кому-то Иван Михайлович. — Они ночью, что ли, асфальт срезали? О, смотри-ка, у троллейбуса «рога» оторвались. Всё, Наташ, доставай плов, здесь обедать будем.

2

— И чего вы так долго? — спросила Надежда Синцова, когда мы заходили в квартиру, — Костя уже даже пришёл пять минут назад. А папа где?

— Место ищет. Понастроят домов. Ой, привет, дорогая, — обняла свою старшую дочь Наталья Сергеевна. Она выглядела так, как будто всю дорогу шла пешком.

— Привет, Димка! Как ты вырос! Ты молодой, а мы вот только вширь растём теперь, — Надя радостно обняла меня.

Тридцатишестилетняя Синцова Надежда выглядела очень хорошо. Несмотря на то, что она в основном сидела дома и редко куда выходила, она не была «домохозяйкой в старом халате и бигудях». Видно было, что она следит за собой, а не только ради гостей принарядилась. Надя была чуть выше меня. Стройная, с правильной осанкой, со слегка заострёнными чертами лица — не было сомнений, что Александра внешностью и красотой пошла в маму. Только манера говорить и вечный задор в глазах как-то не гармонировали с внешностью Надежды. Она говорила так же, как и Наталья Сергеевна: с каким-то возбуждением, громко, активно жестикулируя.

— Какой ты стал, а! Красавец. Подружка есть? Или у нас в городе поищешь, за тем и приехал, а? Как мама с папой? Хорошо? Костя, поздоровайся с гостями.

Из комнаты вышел маленький крепкий мальчуган. Он был рад встрече, но не так, как Катя вчера, и всё старался посмотреть что-то в смартфоне.

— Вечно в телефоне. Не успел прийти, а уже залип. Что ты там делаешь, а? Не переоделся даже ещё после школы. Ты уроки сделал, чудо моё?

— Да что вы все пристаёте с этими уроками? Сама же сказала, что он только пришёл, — я почувствовал какую-то несправедливость по отношению к второкласснику.

— Ой, да это я так, по привычке. Костя, переодевайся!

— Тоже шумят? — обратился я к Наталье Сергеевне, которая уже успела раздеться и теперь раскладывала пакеты на кухне.

— А как же? Мы все такие. Боевые-озорные.

— Вот так мы и живём. Проходи, располагайся. Скромненько. Красивая ёлочка, правда? — Надя суетилась, показывая искусственную золотую ель, стоявшую на тумбочке в прихожей. — После нового года решили не убирать. Красота же?

Понятие «скромненько» никак не гармонировало с золотой елью, пусть и невысокой и действительно достойно выглядевшей, и вообще с большой четырёхкомнатной квартирой Синцовых. В квартире на стенах были качественные дорогие обои. Мебель тоже была весьма высокого уровня. Можно было подумать, что оформлением комнат занимались дизайнерская студия и высокопрофессиональные специалисты, но на самом деле всё продумали и реализовали Надежда с Виктором. В квартире было действительно приятно находиться. Лишь в комнате у Кости был большой беспорядок из его вещей, одежды и тетрадок.

— Привет, молодёжь! — в квартиру зашёл Иван Михайлович.

— Собрал вещи, живо! — грозно прокричала Надя Косте, но спустя мгновение уже улыбалась. — Привет, пап.

— Да дай ему отдохнуть после школы, — сказал я. Крик Нади даже и меня как-то встрепенул.

— Ой, прямо они там напрягаются, да? Надеюсь, он, не как Сашка будет учиться.

— А с ней какие проблемы?

— Придёт, сама расскажет, дневник покажет. Вся в тройках; как четверть заканчивать, понятия не имеем. А это только шестой класс!

Мне не хотелось дальше продолжать эту тему:

— А где Виктор? Старики сказали, что у него отпуск.

— На дачу поехал. Дом всё с отцом строит. У него же что ни свободная минута, то дай куда-нибудь съездить, что-нибудь сделать, отремонтировать. К тому же погода налаживается. Костя, обед! — вновь громко сказала Надежда. — Витя и зимой в метель туда ездил — не сидится ему дома.

— Да, дом у них знатный. В субботу поедем, сам увидишь. Сколько он квадратов говорил? Двести сорок, что ли… Много, короче говоря. Всей семьёй его строят. Так, Надя, вы же пить будете? У вас точно алкоголь есть, — Иван Михайлович потянулся к одному из кухонных шкафов.

— Конечно, есть. Вот ту бутылочку давай. Нет, нет, правую, правую. Другую. Вот, вот её.

Иван Михайлович достал бутылку очевидно дорогого заграничного белого вина.

— Мне не надо, налей только Наде и Диме, — Наталья Сергеевна раскладывала плов на тарелки. — Костя, ты будешь? Или опять только салат и булку?

— Булку, — Косте поставили поближе тарелку с хлебобулочными

— За приезд? За гостей, Наташ? — прянул Иван Михайлович.

— Ладно, давай, только немного. Подожди, а почему четыре бокала?

— Ну, как почему? — Иван Михайлович налил и себе. — За руль я сяду только вечером. Это же так, вкус только почувствовать. Где я еще испанскую кислятину за пять тысяч попробую?

— Ой, Васильев, — Наталья Сергеевна покачала головой.

— Цена бутылки равняется двум моим стипендиям… Вот так, — я посмотрел на Надю. — Вы собираетесь каждый день меня поить?

— А что такого? Ты зачем к нам приехал, а? — улыбаясь, спросила Надежда, — чтобы весело провести время.

— А без водки нельзя, да? Чего, Катюх? — я обратился к ребёнку.

— Пошли поиграем?

— Катя, дай человеку поесть, — сказала Наталья Сергеевна, рассматривая бокал. — Кто виноват, что ты ничего не ешь? Иди с Костей поиграй. Надя, хлеба передай, пожалуйста. Спасибо. А ничего, вкусное вино.

— Сейчас, Катя, не переживай, быстро поем и приду, — проговорил я.

— Фу, кислятина. Наш коньяк лучше, правда, Дим? — обратился Иван Михайлович ко мне.

— Компот тёти Наташи лучше.

— Вот это правильно, вот это по-нашему, — заметила Наталья Сергеевна. — Добавку будешь? Не переживай, Надюха, ещё пару лет, и мелкие вырастут, будут так же есть, как Димка. Время-то как бежит, правда? Димка такой же, как Костя был, ничего не ел, всё за мамину юбку держался. А сейчас вот какой бравый парень. Сашка тоже как выросла за год! Совсем уже девушка.

— И не говори, мам. Время летит… Пап, налей ещё. Спасибо.

— Куда она так растёт? Вы с Машей в её возрасте ещё мелкими дурёхами были. Помню я, как вы огурцы у соседей воровали. Это же додуматься надо: к лыжной палке присоединить вилку и через открытое окно, через балкон у нижних соседей огурцы из банки вытащить. Как вы банку открыли, а?

— Да, были времена, — улыбаясь вспоминала Надежда. — Всё равно такими же дурёхами и остались. Ничего не прибавляется с годами здесь, — Надя постучала себя по виску.

— У некоторых, например, даже убавляется. Да, дед? Чего ты эту бутылку рассматриваешь? Всё равно же всё не по-русски написано. Да ты и не видишь ничего. Надюх, он же сегодня очки забыл на работе, представляешь? А флешку с дюже важными документами дома оставил. Вот как? Так что, дочка, ты наслаждайся моментом, пока у Виктора ничего не переключилось. В пятьдесят лет точно мозги переклинит.

— Всем спасибо, я пошёл к детям, — я положил тарелку в мойку.

— Подожди, а поговорить? Ты так и не рассказал про учёбу, как вы там живёте, про подругу ничего не сказал, — улыбаясь, говорила Надя.

— Да нормально живём. Нет у меня подруги, вернее, в том смысле, в котором ты спрашиваешь. Наговоримся ещё, вы никуда не денетесь, не изменитесь, а вот дети… Дети вырастут. Когда, кстати, Саша придёт?

— Ой, поздно. Пока на все кружки сходит, пока с друзьями во дворе пошарохается, с Гришкой нацелуется, к шести или семи припрётся, — такие фразы никак не сочетались с красотой Надежды.

Я зашёл в Костину комнату. Беспорядок оставался таким же. Катя обрадовалась, увидев меня, и, оставив телефон и взяв за руку, потянула меня к шведской стенке, которая была весьма большой. Затем присоединился и Костя, поначалу с лёгкой опаской, но потом всё сильнее демонстрируя свой взрывной нрав. Наблюдая за тем, как весело дети скачут по шведской стенке, я к ним присоединился, спустя время доказав себе ещё раз, что выносливость у меня ни к черту. С одышкой я потом отбивался от маленьких разбойников, которые устроили бой подушками. Я чуть не разбил компьютер Кости, но оказалось, что моноблок достаточно крепкий, когда впоследствии в него прилетел мяч, запущенный Катей, и мы не нашли никаких трещин на нём. Дети стали выдыхаться, и мы перешли к гонкам игрушечными машинками, чему я был несказанно рад, поскольку был весь красный, и пот лился ручьём. У меня закололо в груди и в области левой лопатки; я вспомнил один эпизод из своей жизни, но об этом позже.

— Фух, ох и вымотали меня дети. Совсем старый стал, ух, ух, ух, — проворчал я, выходя из ванной комнаты.

Ванная была белоснежной и просторной. Большая мойка разделяла саму ванну и унитаз. Над мойкой, перед сверкающим зеркалом висело какое-то приспособление, внутри которого были тюбики с пастой. Что это за чудо инженерии и зачем оно нужно, я не знал. Я не сразу разобрался, как включить «чудо-душ» с различными кнопками, но всё же включил нужный режим и температуру воды, предварительно ошпарив руки. Сердце стучало сильно, и казалось, что его стук должны были слышать все.

— Что-то ты совсем, как старый дед. Спать не пойдешь, как дядя Ваня? — спросила Наталья Сергеевна и обратилась к посудомоечной машине. — Как же ты включаешься?

— Оставь, мам, потом помоем, — сказала Надя, наливая сама себе в бокал вина. — Костя, блин!

Костя потянулся за компотом и нечаянно разлил полный вина бокал на футболку своей матери. Крик был пронзительный, я вздрогнул:

— Может, хватит кричать, а? — у меня до сих пор был звон в ушах.

— Да я же не со зла. Всё равно же он у меня самый любимый, да, сыночек? — с этими словами Надя обняла и поцеловала сына по голове. — Прости маму. Иди поиграй пока.

Надя действительно с любовью смотрела на сына.

— Это я так, для приличия, люблю я их, безобразников, — Надя снова налила бокал. — Дим, вот ты же хорошо учился, и мы, в принципе, тоже неплохо, скажи мне, почему сейчас дети учатся… Не учатся, в общем, совсем? Ты же старался?

— Ничего я не старался. Само как-то получалось. И за уроками я не сидел по восемь часов день, не зубрил ничего. Может, гены родительские? Но недавно родители перебирали документы и нашли свои школьные аттестаты. Так там и две тройки нашлись у мамы. И сама она говорила, что в четвертях плохие оценки частенько бывали. Может, из-за класса? Да, сильный был относительно других, но, опять же, вместе с теми, кто действительно прикладывал усилия, были и двоечники, да и троечников тоже порядком было. Учителя? Да, были сильные учителя, например, Елена Борисовна — математику вела. Так благодаря ей я на первом курсе и сейчас с математикой вообще никаких проблем не имел и не имею. Одноклассники тоже так же говорят: в школе между тройкой и четвёркой было по математике, ничего не понимали, всё сложно, а сейчас чуть ли не лучшие в группе. Но опять же, не про всех учителей я могу такое сказать. Думаешь, у нас мотивация была? Успешная карьера, жизнь в достатке, увеличение нейронных связей в голове? Какие нейроны, ну, какие связи? Это же совсем не аргумент для ребёнка. Зачем это всё надо, он не понимает. А работа? Вот ты, например, имеешь на руках красный диплом вашего Белоельского университета, и что? Хоть раз он пригодился тебе? А живёшь в квартире миллионов за шесть, восемь; сколько она стоит? Муж, дети, всё есть, красота, зачем этот диплом? — я сделал глоток воды и продолжил: — Я думаю, это всё зависит от совокупности факторов. Каждый пункт год от года ухудшается, что ли. Мотивация поубавилась, нет цели, нет стимула, нет понимания, зачем это нужно. Родители не воспитывают, ругают, лишают права отмечать день рождения из-за исторички, которая поставила двойку. Учителя не объясняют, как, а только, что учить, не помогают в учёбе; им работа как будто и не интересна. Ольга Геннадьевна, учитель географии у меня; ведь как ей нравилось рассказывать про эти суглинки, антиклинали, Анды? Ольга Демьяновна, учительница начальных классов, человек старой советской школы, закалки. Она точно знала, что, как, зачем и почему и объясняла нам это… Уходит всё… А сама система? В университете преподаватели говорят, что то, что мы сейчас изучаем, раньше проходили в девятом классе! Экзамены эти и им подобные тесты ежегодные… Кто их придумал вообще? Хорошо, это хотя бы обсуждается — может, и исправится. А детские сады? Про них кто-нибудь что-нибудь говорит? Они что, не играют никакой роли в воспитании? Может, благодаря Галине Васильевне, которая моей группе носы и не только вытирала, мы и не оскотинились сейчас ещё окончательно? Я понятия не имею, как сейчас обстоят дела в детских садах. Дай Бог, чтобы всё было хорошо… — я налил себе и Наде по бокалу вина.

— Может, ты и прав, может… — задумалась Надя.

— Да какая разница, — я сделал глоток, — какая разница, прав я или нет? Это же действительно, как в том фильме, не показывают что-то его, всё одни и те же сериалы круглосуточно крутят. Так вот: «Собрались, обсудили, осудили, распили, закурили и всё… и всё». Знаешь, что действительно страшно? Родители осуждают детей за то, что они такие ленивые и бестолковые, учителей винят, за то, что не учат ни черта, и государство бранят за то, что ничего не делает. Сами себя не осуждают. Учителя осуждают детей тоже за то, что они ленивые, родителей за то, что не воспитали, и государство за бумажную волокиту, проверки, поломку системы. Себя не осуждают. Государство, разумеется, никого не осуждает напрямую, но, думаю, и так всё понятно. И только дети винят во всех бедах самих себя… Вот кто виноват в том, что школьница прыгнула вниз с тринадцатого этажа тогда, в июне, в ***ве? Или в том, что одна в марте почти на меня не упала, когда я проходил у подъезда? Вот кто? — мне казалось, что я перекричал Надю, когда она кричала на Костю. — Прости, тоже не сдержался, накипело.

— Да, какие все горластые у нас. Надь, а чего вино не пьяное? — сказала Наталья Сергеевна, рассматривая бутылку. — Зачем его покупать?

— Подожди, а кто на тебя чуть не упал? Тоже девчонка, что ли, школьница? — удивлённо спросила Надя.

— Да, было что-то такое. Его мама же рассказывала, когда звонила на Пасху. Вы же вроде думали, что она жива, сначала? — Наталья Сергеевна обратилась ко мне.

Я рассказал им всё, что произошло тогда, и про подъезд, и про больницу, и про полицию. Иван Михайлович спал, видимо, очень крепко, раз его не разбудили наши крики. Или он уже привык к ним. В голове были какие-то серые мысли, грусть и тошнота охватывали мозг. Но с приходом Кати всё это улетучилось. Она, сев на мои колени, стала дёргать меня за волосы. Как и всегда, она улыбалась. Я был ей очень рад и неслышно сказал: «Спасибо». Она улыбнулась, хотя слышать мои слова уж никак не могла. Как же много чёрной, безобразной массы из головы может убрать простой маленький ребёнок, который подошёл и обнял тебя. Куда пропадает потом эта способность у людей? А может, и не пропадает — просто никто не хочет подойти и бескорыстно обнять человека, которого любит?

Солнце слегка освещало двор. Квартира была на первом этаже, и поэтому, сидя на кухне напротив окна, я прекрасно видел, как дети разных возрастов, кто-то даже ещё был в школьной форме, пинали мяч. Они были безразличны к дождю, их, казалось, не волновала грязная одежда и последующая ругань родителей. Они просто играли. Просто радовались жизни. Они делали свою работу на отлично. Я им завидовал. На втором этаже в соседнем окне — а дома в этом микрорайоне были близко — я увидел старика в чёрных очках. Он так же, как и я, смотрел на ребятишек, на приятный солнечный свет. Возможно, он был слепой, ничего не видел. Возможно, он просто слышал, как весело капает дождь, как радуются дети, как кричат птицы. Слышал, как идёт жизнь.

— Послушай, тебе так сильно важны их оценки? — обратился я к Наде, одновременно играя с Катей в ладушки.

— Нет, конечно, всё я понимаю. Я же не ругаю, я так, для приличия. Ты не знаешь, что у других бывает. Просто хочу, чтобы не стыдно было. Чтобы, как у Вити, было.

— Витя хорошо учился?

— Хорошо? У него одни пятёрки были, причем, похоже, всегда, и в школе, и в универе. Он действительно учился, — Надя сделала акцент на последнем слове. — Это же у меня оценки в дипломе за красивые глазки стоят, да, впрочем, у всей группы нашей так было. А он действительно старался.

— С таким отцом попробуй не старайся, — сказала Наталья Сергеевна и обратилась к Кате. — Компотика бабушкиного хочешь? Конечно, устала же вся. Сейчас бабушка нальёт.

— А что там с отцом Вити? Как я помню, он весьма симпатичный дедушка, весёлый, приятный. Это тот, на свадьбе который чуть ли не тамадой был? Это же он? Или я путаю? — я отпустил Катю.

— Нет, не путаешь. — Наталья Сергеевна обратилась к Кате. — Вкусно тебе? Ты его только на их свадьбе и видел. И по фотографиям, может быть. Ой, бабка старая расселась. Накормили, напоили. Пошли, Катюх, альбом найдём, фотки будем смотреть.

Наталья Сергеевна с заметным усилием встала со стула и, забрав Катю, пошла в другую комнату.

— А ты, мам, знаешь, где он лежит?

— Всё я у вас знаю, где что лежит. Вот же он. У, какая я молодая была. Когда это было? Пятнадцать лет прошло уже. А тебя, Катя, здесь нет. Да и Сашки твоего тоже. И их Сашки тоже нет. У, какие все молодые. О, смотри-ка, у деда твоего, оказывается, волосы были, а я и забыла, — Наталья Сергеевна вернулась на кухню, рассматривая большой фотоальбом

— Фёдор Степанович же офицер. Ой, как у Вити всё строго было в детстве. Шаг вправо, шаг влево — всё, расстрел, в прямом смысле… Ну-ка, мам, дай посмотреть. Ой, какая я красивая была, оказывается, — Надежда разглядывала общее фото со свадьбы. — А ты вот какой мелкий был, прямо как Катюха. Так, а где Фёдор Степанович? А вот же он. Тоже сильно изменился…

Я посмотрел на человека на фотографии, на которого пальцем указывала Надя. Да, таким я и помню Синцова Фёдора Степановича. Высокий, но в тоже время не худой и не толстый, крепкий, гладко выбритый мужчина лет пятидесяти стоял слева от молодожёнов. Осанку он держал превосходно, ему очень шёл праздничный костюм. Смотрел он гордо, но в тоже время, разглядывая получше глаза и лицо, можно было увидеть лёгкую весёлость в его взоре. Да и в целом, несмотря на всю его солидность и кажущуюся строгость, от Фёдора Степанович веяло добротой и непосредственностью. Определённый азарт и даже какая-то игривость в его облике усиливались по мере того, как мы листали альбом, то есть по мере прохождения праздника. На первых фотографиях в ЗАГСе он был чуть ли не суров, но ближе к вечеру, уже в ресторане, на тех страницах, где начинались фотографии захмелевших людей, Фёдор Степанович готов был идти в пляс. На одной фотографии он держал микрофон и крепко правой рукой обнимал Ивана Михайловича.

— Да, улавливается определённая строгость, но это только на некоторых фотографиях, местами. О, смотри, конкурсы пошли, — я разглядывал фотогрфии, на которых люди, в том числе и мои родители, выполняли какие-то странные действия.

— Боже, как стыдно, — протянула Надя.

— О, как, оказывается, дядя Ваня мог гнуться. Не то, что сейчас — пузо откормил и спит. А ты попробуй-ка сохранять серьёзность на таком мероприятии. Там же алкоголь рекой лился. Я Ванечку чуть не откапывала на следующий день. Так, сколько времени сейчас? — Наталья Сергеевна посмотрела на часы. — Ужин, что ли, начать делать? Надюх, что у вас есть из продуктов?

— Не знаю, котлетки где-то должны были быть. Посмотри в морозилке. Наверное, макароны есть…

— А жену у него как зовут? Это же она? — обратился я к Наде, показывая на стройную женщину с аккуратной прической, во взгляде которой почему-то на всех фотографиях была заметная печаль. Стоит отметить, что она была только на трёх фотографиях: на общей перед ЗАГСом, на самой регистрации брака и на фотографии молодожёнов с родителями в кафе.

— Вера Анатольевна. Что-то нечасто она появляется, — с грустью и какой-то даже жалостью отметила Надя.

Наталья Сергеевна бегала от нас с Надей с альбомом к холодильнику и обратно:

— А зачем на неё плёнку тратить, если вот как колоритно дядя Ваня борется с салатом. Фотограф, наверное, так думал. Нет у вас макарон, не нашла я. Картошка, может, есть? А то у вас ни крупы, ни макарон никаких нет. Манку вот нашла. Не хотите?

— Точно, картошка есть, я вспомнила. Вот там посмотри, — Надя указала на один из нижних шкафов. — Смотри, какой Витя молодой, красивый и чистый. Я помню, каким он с вахты приезжал. Весь заросший, грязь под ногтями. Бр-р.

— Жареную картошку с котлетками, что ли, сделать? Сейчас сообразим быстренько, да, Костя? Чего хочешь? — Наталья Сергеевна обратилась к Косте, стоящему у холодильника.

— Вкусненького хочу.

— Нет у вас ничего вкусненького в холодильнике. Манку хочешь? А, так ты за мороженым пришёл, — сказала Наталья Сергеевна, увидев, что Костя достаёт из морозилки пломбир. — Сиди, сиди, сама картошку почищу, — обратилась она уже ко мне.

— Тебя устраивал тот период, когда Виктор на две недели на вахту уезжал? Не раздражало? — спросил я Надю.

— Поначалу странно, конечно было, но потом привыкла, человек же ко всему привыкает. В первое время ждала его эти две недели, невмоготу было. Радовалась, на шее висела, когда он приезжал, и мы то по кафешкам ходили, то по магазинам, то просто гуляли. А потом как-то и напрягать стало, когда он дома был. Я уже успевала привыкнуть за две недели без него к обстановке в доме — тишина, покой. А потом он приезжал, ворчал что-то, дайте то, подайте это… Особенно, когда Сашка родилась. Сначала помогал, кроватку сам сделал, пелёнки даже менял… Но ему самому-то тоже надо было «менять», ты понимаешь о чём я, вы же все, мужчины, беспомощные. Потом, когда мы только привыкли так жить, так он офис ушёл, повысили. И что же? Ходит, мешается каждый вечер. Потом Костик родился. А за тремя детьми присматривать — сам понимаешь. Он же сам был, как дитё, хоть и тридцатилетнее. Сделай так-то! Сделай, чтобы всё чисто было! Чтобы везде порядок был! Командовал, начальник же. Самого, похоже, не устраивало дома быть, как будто нарочно ремонт затягивал в этой квартире. Зато всё сам сделал, да, не придерёшься. Хорошо получилось, правда? Я не ожидала. И только мы стали привыкать, что он вечером приходит, и всё вроде как у людей, так нет же, его в Москву перевести надо! На этот раз стал действительно воскресным папой. Он же рано утром в понедельник уезжал в Москву, там однушку снимал, потом в пятницу возвращался. Знаешь, тяжко было в выходные. Любимый, конечно, но ведь ходит, командует! Может, и хорошо, что они этот дом делают, хотя бы там пропадает. Вот если бы изначально нормальная работа была, вообще бы вопросов никаких не было. Всё как у людей бы было. А так — только привыкнешь, что тебе хорошо одной, так нет, держи, пожалуйста, получай. Вот как-то так. Весь же в отца своего пошёл. Зачем он командует? Всё же в нём хорошо, ну, не будь ты таким строгим, и так же всё сделаем, не рухнет же дом! Строгий у нас папка, да, Костя? — Надя обняла сына и поцеловала в макушку.

3

— Кто это там скребётся? — спросила Наталья Сергеевна, включая газ на плите. — Дед, что ли, проснулся? Рано пока, пусть обратно ложится.

— Сашка, это ты? — громко спросила Надя.

— Да, — едва слышно донеслось из прихожей.

— С ней всё хорошо? — удивленно спросил я, вставая со стула и направляясь в прихожую.

— Она всегда такая, тихая, медленная… Дочь, всё хорошо? — так же громко задала вопрос Надя.

— Да, — отвечала, как будто стеснительная мышь.

— Привет, солнце, — встретил я Александру и обнял.

Девочка заулыбалась. Она определённо стала старше за этот год и гораздо женственнее, если так можно сказать про девочку тринадцати лет. Но сейчас в её взгляде не было той серьёзности, что была на фотографии. Зато та, казалось, необъятная грусть в глазах стала ещё больше. Она пыталась скрыть её улыбкой, но получалось плохо.

— А сколько времени? Ба, полседьмого! Бабка не успела ужин сделать, дети голодные сидят. Отвлекали всё своими фотографиями. Привет, красавица! — обратилась Наталья Сергеевна к Саше.

— Да она всё равно пока переоденется, три часа пройдёт. Привет, дочка, — Надя обняла и поцеловала Сашу. — Всё нормально?

Александра кивнула. Из неё как будто достали аккумулятор — она всё делала медленно, как будто экономя последние запасы энергии. Взгляд у неё стал слегка более добрый и радостный, но всё равно это не шло в сравнение с тем, каким он был год назад. Я заметил, что кончики её длинных светлых волос окрашены в тёмно-красный цвет, но, несмотря на неестественность цвета, он вполне гармонировал с прической. Александра была очень красива, что-то привлекательное было в этом её грустном, уставшем взгляде, нежной улыбке, на которую у неё, похоже, уходили последние силы.

— Кусь? — этим словом Костя предложил сестре половину мороженного. Сестра отказалась.

— Вот видишь, что сделала? — Надя нежно взяла окрашенные волосы у дочки и продемонстрировала мне. — Я против была, это всё бабушка разрешила.

— А что такого? Хочет ребёнок — ради Бога. Это же не противозаконное что-то или аморальное, — ответила Наталья Сергеевна, переворачивая котлеты.

— Иди переодевайся, ё-моё. Сейчас опять всё грязью своей измажешь. Ой свинья, — Надя выпроводила дочь из кухни.

— Не ласково, — заметил я.

— Да это я так, любя. Ой, коза, вечно грязи натащит, за собой не убирает, живёт, как в хлеву. Ленивая… — Надя протянула последнее слово.

— Вся в мать, — громко отрезала Наталья Сергеевна.

— Да. Но она же должна стремиться, как это говорят… совершенствоваться, во.

— А мать её должна? — улыбнулся я.

— Да куда мне? Пенсия через пару лет, ну, пару десятков лет.

— И что теперь, лежи-отдыхай?

— А почему нет? Заслужила же. Сашка! — Надя внезапно крикнула. — Ты там уснула? Ой, ленивец растёт.

Александра, переодевшись, вернулась на кухню.

— Опять свои лохмотья надела. Как дела на танцах? — спросила Надя.

— Да нормально. Игорь снова не успевает, ничего он не может! Нелли уже устала ему замечания делать. Новые элементы учили сегодня, так до него, похоже, не доходит. Юрка всё занятие прыгал и скакал. Из-за вчерашнего дня рождения своего, что ли? Зато конфетки всем раздавал… — у Саши вдруг откуда-то появилась энергия, чтобы говорить. Она заметно приободрилась, грусть-печаль из глаз ушла, нежность, впрочем, тоже. Её мимика стала более выразительной, она даже при общении задействовала жестикуляцию.

— Юра — это такой толстенький? — уточнила Надя, которая внимательно слушала дочь.

— Ага, он. Хочу уже поскорее на соревнования в Москву. Мы же действительно сможем у всех выиграть! Даже Игорь не помешает. Хотя он, похоже, старается, чтобы мы без него поехали. Нам же видео сделали! Две недели назад снимали. Так круто получилось! Сейчас покажу. — Саша достала смартфон и включила видео: — Вот Игорь же здесь почти лучше всех. Почему он последнюю неделю представляется?

Клип был снят весьма достойно. Двенадцать детей (хотя, по правде сказать, на лицо дети как будто были разных возрастов, но тем не менее группа состояла из сверстников) танцевали хип-хоп. Я ничего не понимал в правильности их движений, но смотрелось всё очень зажигательно и очень здорово. Всем понравилось, даже Наталье Сергеевне, которая сказала:

— Ой, не понимаю я эти дёрганья. Руки сюда, ноги туда, — тут она, демонстрируя, как на её взгляд двигаются руки, нечаянно ткнула мне ложкой под рёбра. — Ой, извини. Но классно смотрится. Молодцы!

Наталья Сергеевна похлопала по плечу Сашу. Я тоже выразил свой восторг. Александра слегка засмущалась. Это смущение её заметно омолодило.

— Так, танцулька, садись, ужин готов, — Наталья Сергеевна принялась расставлять тарелки.

— Нет, нет, нет, не эти. Я на обед забыла сказать. Давай-ка вот эти, — с этими словами Надя достала из шкафа большие красивые тарелки, по краям которых была золотая полоска.

— Что же у вас всё так дорого-богато? — спросил я.

— Да где дорого? После оплаты ипотеки, кредита на машину, оплаты секций детям, одежды им у нас остаётся средняя российская зарплата, — Надя оправдывалась, — мы такие же, как все!

— Ах, да. Действительно, — сказал я с иронией, которую она не заметила.

— М-м-м, как вкусно пахнет, — на кухню зашёл, прихрамывая, Иван Михайлович.

— Хорошо, да, на пенсии, дядя Вань? — спросил я.

— Хорошо-то оно хорошо, конечно, но было бы лучше, если бы пенсию давали в тридцать лет, когда и хочется, и можется. А так, сам видишь, хочется только спать и есть.

— И пить, — заметила Наталья Сергеевна.

Мы сели за стол. Александра набирала сообщения в телефоне.

— Кому ты там вечно пишешь, а, дочь? Опять Гришке своему? — спросила Надя.

— Да домашку надо узнать, кто сделал. Опять, наверное, только Виталик с Серёгой.

— Вот видишь, сама ещё даже не пыталась сделать, а уже ищет, у кого бы списать! — сказала Надя, обращаясь ко мне.

— Так если я заранее знаю, что не смогу, зачем время тратить? Не понимаю я эту математику, — Александра явно прыгала с одного чата на другой во время разговора.

— Ты, Надюх, вообще-то, тоже не понимала её, — сказала Наталья Сергеевна.

— Да я вообще ничего не понимала, но дети же должны быть лучше своих родителей, вот я и требую.

Александра быстро поела и ушла в свою комнату.

— Видишь, какая она сейчас, — сказала Наталья Сергеевна мне. — А раньше так же, как и Катюха, на тебе висела, покоя не давала, правда? А сейчас всё, видишь, какая деловая? Про мальчиков часто говорит, заметил? Это ещё про Гришку ничего не рассказала, ну, про друга её. Вечно с ним вместе пропадают по вечерам.

— Ой, Витька вообще готов за ним слежку устроить. Да, мам, и не говори, выросла коза, — не дав мне ничего сказать, с грустью заметила Надя. — Вот, смотри, какая хорошенькая была.

Надя указала на фотографию, висевшею на стене. На ней были Александра лет восьми и Виктор. Отец и дочь катились на тюбинге вместе с ледяной горки. Бесконечный задор и не менее бесконечный страх выражали их лица. Дочка с отцом ехали прямо на фотографа.

— Точно, это же дед фотографировал. Они его потом сбили и лицо превратили винегрет. Помнишь, нет, дед? — громко спросила Наталья Сергеевна.

— Чего помню? — как будто спросонья, спросил Иван Михайлович.

— Ой, опять ничего не слышал! Что же с тобой делать? — негодовала Наталья Сергеевна.

— Пошли, — Катя потянула меня из-за стола.

— Костя, блин! — пронзительный крик Нади уже не так меня напугал.

— Ой, ну, облил деда водой; с кем не бывает? Сейчас вытрем. Где у вас тут салфетки? Ой, бабка засиделась, — проворчала Наталья Сергеевна.

— Пошли к Саше, — приятным звонким детским голосом сказала мне Катя.

— Тук, тук. Разрешишь? — мы осторожно постучались в дверь.

— Да, конечно, заходите, — Александра стояла в центре комнаты, уткнувшись в телефон, но, дописав сообщение, подошла к Кате и попыталась взять её на руки. — Какая ты тяжёлая стала!

Двоюродные сёстры улыбались друг другу.

Комната Саши была больше Костиной, но в ней тоже был свойственный многим детям беспорядок, однако на этот раз неаккуратно лежали учебники на столе и одежда. Много одежды. На стенах тоже были светлые обои, рисунки с весьма забавными животными и фотографии юной Александры. На кровати, не заправленной, лежал большой чёрный игрушечный кот.

— Ух ты, это всё твои награды? Много же их, — я указал на Сашины медали за первые и вторые места и разных размеров кубки, которые как бы теснились в глубине шкафа и явно не выставлялись напоказ. — Ты большая молодец!

— Спасибо, да это так, мелочи, — Саша заметно засмущалась.

— Всё за танцы и театралку. Крутая ты. Что могу ещё сказать?

— Вот, смотри, — Саша достала смартфон и включила видео, клип, на котором их группа танцевала на автомобильном мосту. Снимали летом с помощью квадрокоптера, так что вместе с совокупностью ярких и зажигательных движений детей выглядело всё весьма захватывающе.

— Ух ты, вот это здорово. Тем летом снимали? Такая ты серьёзная здесь. Умница у тебя сестра? — спросил я у Кати.

— Да! — радостно крикнула Катя и обняла Сашу.

— Вот, значит, чем сейчас занимается молодёжь. Я в тринадцать лет ждал, когда новая компьютерная игра выйдет, даже гулял не особо часто. А ещё говорят, что бестолковые и ленивые дети пошли, — я потрепал по голове Сашу. — Тебе идёт этот цвет.

— В смысле, ты не сделал? — грозно спросила Саша, обращаясь к телефону, на экране которого высветилось сообщение. — Серёга не сделал математику. И как мы завтра пойдём на урок? Весело… — говорила она сама с собой. — Может, за ночь успеешь? — продиктовала она вслух набираемое сообщение.

— Что вы вообще проходите? Ну-ка покажи, — попросил я.

— Ой, учебники, фу, — Катя быстро вылетела из комнаты.

— Да вот это, это… — Саша неохотно стала листать учебник.

— Я по такому же учился, да, точно, помню.

— Вот это сделать надо, это сделать, — Саша совсем вялой рукой водила по страницам.

— Ну-ка, позволь, — я быстро решил шесть задач и два примера. По сравнению с дифференциальными уравнениями, это было очень просто, хотя я вспомнил, что в шестом классе решить математические примеры было достаточно трудоёмко.

— Ого как, я так не умею, — проговорила Александра.

— Зато в других… направлениях ты мастер.

— Ты историю понимаешь? Как можно запомнить все эти даты и кто где правил? — Саша достала из горы тетрадь по истории. — Как это можно выучить?

Она так же неохотно стала листать тетрадь, на страницах которой были различные надписи и рисунки. Почерк у Саши был, откровенно говоря, не очень, хотя всё же гораздо лучше моего почерка терапевта с болезнью Паркинсона.

— А ты хорошо рисуешь. Какой симпатичный котик. Вот это глаз так глаз! — прокомментировал я нарисованный на весь тетрадный разворот чёрной гелевой ручкой человеческий глаз.

— Да, было дело, — улыбнулась Александра. — Где же эта контурная карта? Ах, вот она. Представляешь, мне её купили неделю назад!

— Подожди, это как так? В конце апреля, что ли? Под конец учебного года? — я рассматривал новую и почти не заполненную контурную карту.

— С нового года началась же история России, и учительница сказала купить комплект контурных карт и атласов. Я сказала маме, а у неё денег не было. Я напоминала ей месяц, но ничего не происходило. Потом немного подзабылось, и я сказала ей только в апреле, когда она увидела у меня двойки по истории.

— Весело живёте, ничего не скажешь. Едят из золотых тарелок, а тетрадь ребёнку купить не могут.

— Дима, собираемся, — донёсся звонкий голос Натальи Сергеевны.

— Вот какую штуку купила! Видишь, и держит зубную пасту, и выдавливает её. Чудо-вещь! — Надя принесла из ванной то странное приспособление.

— Да, да, а ребёнку контурные карты купить не могут. Это как? — спокойно спросил я.

— Так она сказала всего раз, в январе, а там же праздники, сам понимаешь. Напоминать надо чаще! — Надя громко сказала дочке, которая уже снова уткнулась в телефон. — Да и золотые горы у нас, что ли? Сколько на эти кружки их тратим, секции, а? А на одежду?

— Ага, ага, — едва слышно проговорила Саша.

— Нормально всё, у других ещё хуже. Вы завтра придёте? Витя к обеду приедет.

— Ой, мы же с дедом работаем. А Димка пусть как хочет. Катя, одевайся, — громко говорила Наталья Сергеевна.

— Приду. Только после обеда, наверное. Я по городу хотел ещё погулять, — ответил я.

— А что там гулять? Погода же мерзотная. Хорошо, ждём тогда, — приветливо сказала Надя.

Катя оделась достаточно быстро. Мы попрощались и пошли искать, где дядя Ваня припарковал свою машину. Идти пришлось долго. На улице было темно, но дождь уже перестал, и дышалось как-то особенно легко.

— Вот видишь, у всех побывал уже, увидел, кто как живёт. У всех всё хорошо: квартиры нормальные, детки учатся, не болеют, взрослые тоже не особо безобразничают. Все всех любят. А то, что Надька кричит и с детьми бодается, так это же так, семейное. Они же все с характером. Встанут на своём, и всё, готовы во вред делать друг другу: одна кричит, другие назло ей ничего не делают. Но любят же друг друга. Завтра с Витей поговоришь. Тоже с замашками парень, но любит же. Вот все они с характерами, но любят же друг друга, так что, я считаю, всё нормально. Видишь, она крикнет, но тут же остывает. Нормальная семья, — весьма уверенно говорила Наталья Сергеевна.

Приехали к дому Васильевых мы достаточно быстро.

— Отведёшь Катьку домой, Дим? Я что-то по привычке к нам приехал, а не к ним, а разворачиваться уже не хочу — видишь, как хорошо припарковался? — сказал Иван Михайлович.

Я согласился отвести Катю, которая всю дорогу, пока мы ехали от Синцовых домой к Никитиным, спала и чуть слышно похрапывала. Я никогда не слышал до этого, чтобы ребёнок храпел.

— Катюш, на тебя часто родители кричат? — спросил я, когда мы шли с Катей к ней домой.

Она держала меня за руку. Крохотная ладошка крепко сжимала мою руку, сумев обхватить только три моих пальца.

— Да нет, не кричат они.

— Действительно не кричат, или ты уже привыкла и как бы не обращаешь внимания?

— Ну, делают замечания. За неубранные игрушки попадает. Папа смотрит страшным взглядом; вот этого я боюсь.

— Да, мне тоже было не по себе, когда он вчера так смотрел. А Сашку, брата твоего, часто ругают?

— Да нет, — Катя любила в своей речи использовать это совершенно непонятное для иностранцев словосочетание. — Бестолковым часто называют, придурковатым, «весь в деда». Но они же не со зла так говорят. Он действительно такой.

— А может, он такой потому, что ему часто говорят, что он такой, как бы навязывают ему такое поведение? Причинно-следственная связь совсем другая.

— Чего? Чего? — Катя явно не поняла, что я имел в виду.

— Ладно, проехали… Ничего у него музыка громко играет, — отметил я звук, который буквально вырывался из старой, но оттюнингованной машины отечественного производства. Играла незамысловатая популярная песня, которая понравилась Кате, и она даже начала пританцовывать.

— Что, нравится песня? — спросил я.

— Да. Я вот только не люблю, когда из машины бьёт. Ну звуки такие: «бам, бам, бам», потом «бу-у-уф». Ушам больно становится.

— Такое никто не любит из здравомыслящих людей.

— А тебе какие песни нравятся? — задорно спросила Катя.

— Даже не знаю, как тебе ответить. Разные. Ты такие и не слушала, скорее всего.

— Ну, скажи.

— Да не поймёшь ты. Не могу я так сразу ответить.

Меня охватило странное чувство. Было как-то неловко, может, и стыдно, несмотря на то, что все мои любимые исполнители и их произведения ничем постыдным и негативным не характеризовались. Спишем на то, что просто застеснялся. Катя всю дорогу до дома терроризировала меня расспросами.

Возвращался к Васильевым я всё под ту же песню, которая играла из машины. Автомобиль стоял припаркованным на обочине, и музыка из него, очевидно, зацикленная, играла на всю округу. Коты, иной раз перебегавшие мне дорогу, как бы убегали, спасая свои пушистые ушки от этой какофонии. Ворона, сидевшая на ветке дерева, своим тоже довольно громким карканьем ругала и обзывала того, кто включил этот трек на всю улицу.

Ложился спать я со множеством мыслей в голове и под упрёки Натальи Сергеевны, обращенные к её мужу, который забыл, где находится полотенце. Опять начался дождь.

5 мая

1

Спал я преимущественно хорошо, лишь пару раз слышал, как в соседней комнате издавался громкий храп и тихое ворчание Натальи Сергеевны. Я проснулся в восемь часов утра из-за того, что что-то разбилось на кухне.

— Ты чего там шумишь, Сергеевна? — послышался бодрый голос Ивана Михайловича.

Из кухни донеслось только едва различимое:

— Ой, косорукая какая бабка.

— Чего кряхтишь? О, посуду бить начала уже, — Иван Михайлович, очевидно, подзабыл, что я ещё «спал», и говорил достаточно громко.

— Ну, разбила кружку, с кем не бывает?

— Да со всеми бывает. Только меня бы уже с потрохами съела за такое, да?

— Так ты — это ты, а как я сама себя ругать могу? Умницу и красавицу такую! Похоже, Димку разбудили, — что-то зашевелилось в комнате.

Диван, несмотря на то, что был сравнительно новым, и правда имел свойство поскрипывать. Проснулся я легко — сказалась привычка просыпаться рано из-за пар. Ох, как же хорошо было чувствовать, что ты ещё только просыпаешься, тебя ждёт вкусный завтрак — судя по запаху, Наталья Сергеевна нажарила гренок — и потом весь день свободен, не надо сидеть на этих парах, из-за которых, похоже, у меня началось искривление позвоночника. Парты, если так можно назвать столы, за которыми мы сидели, были жутко неудобными, особенно если сидеть на них пять пар подряд.

— Привет. Диван скрипит или твои колени, а, Дим? — Наталья Сергеевна, как всегда, улыбалась. — Вчера вечером ты что-то сильно охал, когда выходил из ванны, да и у Синцовых дети тебя тоже загоняли…

---

— Доброе утро, Дим! — Иван Михайлович вышел, пережёвывая жареный кусок хлеба. — Сама ты старая. Димка просто не привык к этому всему. Нас вот как много, нужно же всех переварить, а мы и шумим, кричим, прыгаем. Дома у них тишина, спокойствие, а тут бабка с дедкой спать не дают, посуду бьют утром, да?

— Ты не опаздываешь, нет, дед? Восемь часов уже, — Наталья Сергеевна показала на настенные часы.

— Это же у тебя всё по графику, а у нас, у свободных людей, всё просто: захотели — пошли, не захотели — не пошли. А, Димка, хочешь такую работу? Тринадцать тысяч дополнительно к пенсии — вроде неплохо. Так, очки на месте, ключи, — Иван Михайлович похлопал себя по карманам куртки, которую надевал весьма неуклюже, — ключи на месте. Так, бабушка закрывайся. Дим, я к обеду приду, наверное, так что не скучай. Картошки поедим вчерашней, которую привезли от Синцовых. Бабушка-то до вечера в своём магазине спрячется, так что ужин на нас с тобой. Можешь погулять сходить — сегодня вообще солнце светит. Во погода, а? Всю ночь дождь шёл, а в шесть утра резко солнце вышло. Чудеса!

Иван Михайлович, попрощавшись, ушёл на работу.

— Вы в шесть утра встали, что ли? Что же вам не спится? — спросил я, зевнув — моя энергия куда-то стала пропадать.

— В пять проснулись. Вот такая она, старость: будит в пять утра, времени хоть отбавляй, а ни желания, ни возможностей что-то делать нет, — тут Наталья Сергеевна потрогала своё колено. Выражение её лица говорило о том, что колено достаточно сильно ноет. — Вот поутру ещё колени болят. Да вообще всё болит. Прав дед, на пенсию надо идти в тридцать лет. Иди завтракай. У тебя какие планы на сегодня?

— Да вот, думаю, сейчас погуляю у вас по району до обеда, потом съезжу к Синцовым.

— По нашему району до обеда гулять? Чего смешить-то? Ничего ж нет у нас здесь. Рынок один да автостанция; сквер ты за три минуты обойдёшь. Хотя в центр ты полгода будешь ехать, да и всё желание гулять пропадёт в автобусе. Ладно, гуляй, если хочешь, всё равно тебя развлекать нечем. На те же самые дома посмотришь, что и в вашем городе есть.

— А как до Синцовых лучше добраться? Раньше, помню, автобус какой-то ходил же прямой? — я ел гренки, солнце заполнило кухню.

— Во как светит, а! На третьем можешь доехать, вот он прямо до них идёт, четырнадцатый тоже куда-то в тот район идёт. Если хочешь по деревням и кладбищам проехать, то на сорок пятом езжай, точно без пробок доедешь, потому что по окружной идёт. Двадцать второй к ним ходит, только это троллейбус, а то сядешь на автобус и уедешь на вокзал. Лучше у дяди Вани спроси за обедом, а ещё лучше сам по картам посмотри, а то он ещё напутает что-нибудь, ищи тебя потом.

— Хорошо, разберусь как-нибудь. Тётя Наташ, что-нибудь Синцовым отвезти надо будет? А то они же, как вы говорите, вечно голодные сидят?

— Да я думаю, что вряд ли. Во-первых, и у нас ничего нет, а во-вторых, Надя сказала, что Виктор сегодня дома будет, а он изредка да готовит. Так что не бойся, накормят они тебя ужином.

— Я же не для себя спрашиваю, — улыбаясь, ответил я.

— Мало ли. Нам худым тебя отправлять домой нельзя. Мамка больше не отпустит. Ой, на работу бабке пора, — Наталья Сергеевна стала одеваться.

— Вы всё в том магазинчике работаете? — спросил я, наливая чай. Солнце светило прямо в щёку — окно кухни выходило на южную сторону.

— Да. А где мне ещё быть, кому я ещё нужна? Пенсия же мелкая, сам понимаешь, а здесь хотя бы какая-то дополнительная мелочёвка. Сидишь себе, читаешь, никто не трогает, никто не пристаёт — кругом такие же бабки полусонные. Красота.

— До свидания, тёть Наташ.

— Пока, пока. Вечером можешь к Никитиным заглянуть. Катюха уж больно крепко на тебе висит.

— Хорошо, постараюсь не поздно вернуться. А может, я вас провожу сейчас? Я быстро оденусь.

— Давай, к тому же ты видел, где дед работает, а сейчас посмотришь, где я.

Я быстро оделся, впрочем, оделся я достаточно тепло — я забыл про солнце. Как же чудесно было на улице! Волшебник, умеющий управлять погодой, следовательно, мог бы также контролировать настроение людей (и боль в коленных чашечках у людей пенсионного возраста) и, соответственно, стал бы властелином мира. Я снял свою джинсовку, купленную, правда, в детском магазине одежды, потому как, странно, но в отделе для «взрослых» мне всё было велико, и обвязал её вокруг талии. Редкая листва деревьев наконец-то могла отдохнуть от порывистых ветров и надоедливого дождя и даже набраться сил под солнечным светом.

Мы пошли по узкой улице в ту сторону, где, как я помню, был рынок. До него мы дошли за шесть минут. В детстве казалось, что мы тратили минимум час на то, чтобы дойти до него, да и домов явно было больше по пути. Волшебство. Не могло же за этой разницей стоять только различное восприятие ребёнка и подростка? Этот район был застроен всем хорошо знакомыми пятиэтажками, и лишь изредка хаотично появлялись либо девятиэтажные панельки, либо двухэтажные низкие бараки. На рынке всё было так же, как и тогда, когда мы ходили на него в моём детстве. Разве что он стал гораздо меньше. Но голоса, продавщицы и товары, похоже, остались с тех же времён. Пройдя через рынок и один дом, тётя Наташа бойко сказала:

— Вот и моя работа.