Озарение через дзынь

На обложке картина Валерия Каптерева «Морская фантазия».

Вступительный комментарий

Что такое сказка? Что такое притча? Что такое игра? Что такое парадокс?

Раз и навсегда об это не скажешь. Но уверен, что игра — это очень серьёзно. Что всякий сказочный мир реален. Что парадокс побуждает нас к собственному мышлению. Что притча расширяет наш душевный, а иногда и духовный опыт.

В этой книге затеяна некая парадоксальная игра автора со своими сказками-притчами. А ещё — со своим читателем. Правила игры (если они возможны) будут выясняться по ходу дела.

Но это правила игры для автора. А каковы же они для читателя?

Об этом стоит подумать самому читателю.

В конце концов, у каждого своё «дзынь!».

Виктор Кротов

Заглавная сказка

Озарение через дзынь

Ах, какие чаепития устраивал Цзынов! Самые необычные люди собирались за его чудесным чайным сервизом, привезённом с Востока. И вот однажды за чаем зашла речь об озарениях, когда душа вдруг ясно видит главное в жизни. «Хотел бы я испытать такое озарение», — сказал Цзынов. «Пожалуйста», — ответил один из гостей и — дзынь! — уронил на пол прекрасную чашку. «Ух ты!» — воскликнул хозяин и тоже — дзынь! — уронил свою чашку. А потом долго сидел молча с закрытыми глазами.

Дзынь комментировать бесполезно.

Если кого эта сказка ввергнет в полное недоумение, ничего страшного. Многие сказки из этой книги могут оказаться интереснее и понятнее. Но вот комментарии к ним, скорее всего, вам тогда ни к чему. Если хотите, не обращайте на них внимания.

Впрочем, тому, кто полностью понял здесь и текст и подтекст, комментарии тоже вряд ли пригодятся. Да и пригодятся ли такому интеллектуалу сами сказки?.. Не знаю.

Для кого же это всё написано?

Для великого множества тех людей (к ним я и себя отношу), которые что-то понимают, чего-то не понимают — и не боятся себе в этом признаться.

Кстати, просто бить чашки в надежде на случайное озарение — тоже бесполезно.

Впрочем, не стоит и огорчаться случайно разбитой чашке. Может быть, это было не совсем бесполезное дзынь.

Сказки начальной волны

В дзынь-изложении не хочется группировать сказки в циклы, следить за их взаимной композицией и предпринимать другие специальные литературные усилия. Пусть сохранится естественный порядок написания. Исключением стала лишь заглавная сказка. Что уж тут поделаешь, если она определила весь основной замысел…

Здесь приведены только те первые сказки-притчи, которые можно отнести к начальной волне этого жанра, нахлынувшей на автора. Но даже из них не все сказки сюда вошли. Почему — не знаю. Пытался понять какой-нибудь принцип отсева, но не смог, на этом и успокоился. Надеюсь, те, что получше, остались.

Глиндум-Фря

Глиндум-Фря ел сам себя. Это было его любимое блюдо. Ел-ел — и съел. Никто не сказал ему «Приятного аппетита». Ведь он был съеден. А сам Глиндум-Фря радовался, что наконец досыта наелся любимым блюдом.

Многие из нас склонные к самопоеданию. Помню вкус самоедства и по себе. К счастью, немногие доводят дело до победного конца, как это удалось сделать Глиндуму-Фря. И если вовремя перестать считать его победителем (а значит и самому немного притормозить своё пристрастие к соответствующему блюду), хуже не будет. Во всяком случае у нас повысятся шансы оценить вкус других жизненных блюд — и я вовсе не имею в виду других людей.

Яйцо Гох

Это яйцо упало с неба. И тут же свило себе гнездо. И снесло в нём птичку. Птичку назвали Гох-Рох. А яйцо Гох звало её Горошек. Птичка Гох-Рох снесла пять крошечных яичек. Из них вылупились птенцы и улетели в небо.

История яйца Гох вносит свою лепту в изысканный философский вопрос о том, что было сначала: яйцо или курица. Всё дело в небе.

Крямнямчики

Великий повар Кусини однажды испёк крямнямчики. Такие вкусные, что на их запах собрался весь город. И каждый свежий крямнямчик тут же съедали. Кусини пёк их неделю без перерыва, но сам ни одного не попробовал. Тогда он заплакал — и больше крямнямчиков не пёк.

Я на стороне повара Кусини до тех пор, пока он печёт крямнямчики. Более того, я твёрдо надеюсь, что рано или поздно он всё-таки начнёт печь их снова. Попробует он их сам или нет, большого значения не имеет. Как только он это поймёт, он вернётся к главному делу своей жизни (ведь Кусини нам известен только по крямнямчикам). Тогда, может быть, он заодно и попробует их.

Конфетный кактус

На окне стоял кактус. Он никогда не цвёл. И вдруг зацвёл конфетами. Конфеты были в пёстрых фантиках и свисали с него пучками. Их рвали с кактуса и ели, пока не съели все. Кактус от огорчения покрылся колючками. Ведь если бы хоть одну конфету зарыли в землю, вырос бы новый конфетный кактус.

Вот ведь какое дело: или насладишься конфетой, или нет, но тогда обеспечишь перспективу. Рационалистическое решение: сначала обеспечить перспективу, а потом насладиться конфетой из нового урожая, — устроит только зануду. Остальные люди делятся на тех, кто съедает конфету, и тех, кто старается её прорастить. Стоит подумать, к какой разновидности относишься ты сам. Для себя я всё никак не решу.

Книжка для писателей

Есть на свете книжка, в которой ничего не написано. Она не для читателей, а для писателей. Напишет в ней писатель сказку — и только закончит, как сказка оживает и идёт гулять по свету. Все ей рады, а книжка опять чистая. Если увидите такую книжку, не удивляйтесь. Сразу пишите в ней свою сказку.

Глупая сказка. Все хорошие книжки такие. И даже лучше: сказка оживает, а текст остаётся для новых оживаний. А про плохие книжки и говорить нечего.

Лямба

Слизнячок Лямба ощущал всё, что творилось в мире. И не мог понять, зачем люди мешают друг другу жить: воюют и дерутся. Сам он двигался осторожно, чтобы никому не мешать. Наконец не выдержал Лямба и сказал: «Да хватит вам!» Все услышали эти слова, перестали вредить другу другу и стали помогать. Безобразия кончились, и Лямба успокоился.

Как мягкотелый интеллигент я просто обожаю Лямбу. Он мужественно встал на защиту нашей общей мягкотелости — и победил.

Секундёнок

У Секундочки родился Секундёнок, да так и остался навсегда крошечным. Он всё делал так быстро, будто это делалось само. Люди удивлялись, а Секундёнку нравилось вытворять чудеса. Только самого Секундёнка люди не замечали. Иногда ему становилось так обидно, что он даже плакал. Но и это он делал быстро и незаметно.

Делать всё быстро и незаметно — свойство, очень удобное для тех окружающих нас людей, которые и так склонны не замечать чужих усилий. Почему бы нам не делать всё с неторопливым аппетитом? А вот быстро и незаметно плакать — это полезно именно нам самим.

Клоун Щика

Щика умел всё, что должен уметь клоун. Кроме одного: он не умел смешить публику. Тогда он придумал особый номер. Он бегал между зрителями и щекотал их подмышками. Все хохотали, а Щика возвращался в манеж и показывал под этот смех другие номера. Прохожие слышали хохот из цирка и спешили купить билеты на завтрашнее представление.

Кому здесь стоит посочувствовать? Клоуну? По-моему, за него переживать нечего: он отыскал нужное решение проблемы. А вот зрители достойны сочувствия. Это же надо — довести дело до того, чтобы из тебя приходилось добывать смех, щекоча подмышками!..

Эфэф и слова

Эфэф обожал слова. Он шёл в Лес Словес, ставил там словушки, а пойманные слова держал в словарях и словниках. И радовался, когда на свет появлялось новое словцо. «Славные мои словечки..». — приговаривал он, поглаживая их по буковкам. Эфэф не сразу заметил, как сам стал словом. А когда заметил, только порадовался. И побежал в Лес Словес со своими словами и словечками.

Очень печальная история. Печальная не для Эфэфа, а для того, кто не может рассчитывать стать словом. Хотя на самом деле каждому есть что написать о своей жизни, чтобы остаться потом в Лесу Словес.

Кругодыры

Жили вокруг дыры кругодыры. Они думали, что дыра важнее всего в их жизни. Самые смелые заглядывали в неё. Самые умные размышляли: что там? Однажды из дыры вылетела одноглазая птица. Села передохнуть, осмотрелась и сказала: «Повезло вам! Так близко к небу живёте». Полетела птица дальше вверх, а кругодыры подняли вслед за ней головы — и заметили небо.

О сказочной дыре здесь сказано достаточно. Но ведь была ещё дыра-прообраз, восходящая к началу моего «дзынь», и о ней стоит рассказать.

Было так. Моя пятилетняя дочь Ксюша подарила мне самодельную чистую книжечку размером с половину почтовой открытки. В последнем листе она прорезала дырку, чтобы подвязать туда нитку, и повесила книжечку возле компьютера, за которым я работал. И велела мне там писать что-нибудь, раз я писатель. Вот и пришлось мне писать там такие сказки, чтобы они помещались на одной страничке. Соседнюю страничку я оставлял для ксюшиных рисунков. На последней страничке оказалась дырка. Вокруг неё и возникла сказка про кругодыров. Они, конечно, не знают, что живут вокруг той самой дырки, прорезанной Ксюшей. Им и не нужно этого знать. Они ведь уже подняли головы вверх.

Компьюша

Старенький Компьюша не любил стоять без дела. Он мысленно звал к себе человека. Звал, пока его не включали. Тут он сразу хватал человека всеми кнопками за пальцы. И работал с ним или играл, пока тому не удавалось вырваться. Если Компьюшу выключали слишком быстро, он думал: «Надо нового человека завести, этот какой-то маломощный».

Наверное, и впрямь слабенький по устарелости Компьюша нуждался в очень работоспособном человеке. Мощный компьютер обойдётся любым владельцем: он и сам по себе хорош.

Человечки с дерева Оаия

На дереве Оаия росли человечки. Они созревали и спрыгивали на землю. И тут же начинали выяснять, кто с какой ветки. Даже дрались иногда. Дерево Оаия огорчалось, и соки в нём шли медленнее. Особенно к тем веткам, на которых вызрели самые крикливые человечки. Но крикуны об этом и не догадывались.

Не буду спрашивать, от какого древа взяты гласные, составившие название дерева. Такие игры больше нужны автору, чем читателю, и нечего читателя в это впутывать.

Дорожный скользун

Он живёт на рельсах. Если ты увидел в окно поезда, как блестящие рельсы понеслись вперёд вместе с тобой, берегись. Это он, скользун, мчится рядом. Он уцепил тебя за кончик взгляда и вполне может проскользнуть прямо внутрь. И если потом тебе не сидится дома, значит это дорожный скользун поселился внутри и тянет в дорогу.

Здесь описан (и то слишком кратко) только один вид дорожных скользунов: Skolzun Jeleznodorojnyj. Вообще же род скользунов очень разнообразен. Что уж говорить про семейство и отряд, в который входят скользуны! Конкретному скользуноведению нужно было бы посвятить не сказку в 55 слов (включая название) и не комментарий ровно такого же размера, а монографию в 55 глав.

Танцующие часы

Жили-были часы, которые, вместо того чтобы показывать время, любили танцевать. Пришёл к ним Надзиратель Времён и говорит: «Ай-ай-ай!» Часы не испугались, отвечают: «Что ж, танцевать тоже ведь кому-то надо!» — и тут же закружили Надзирателя Времён в вальсе. И сколько времени они танцевали, никто не знает.

Не означает ли это, что отлынивающие от своих обязанностей часы больше знали о вечности, чем Надзиратель Времён?

Зеленушка

Одно зеленоватое привидение пугало всех подряд. Появлялось и днём, и утром, и на улице, и в магазине. Люди пугались и бежали кто куда. Другие привидения упрекали Зеленушку: не пугай всех подряд, вон какую панику устраиваешь. «А я в людей не верю!» — отмахивалось привидение. Кончилось тем, что и люди перестали в него верить, а без этого привидения чахнут.

Что-то в этой истории не стыкуется. Всё-таки вера в людей чем-то отличается от веры в привидения. Значит, и неверие разное. Но Зеленушку мне жалко, и поэтому лично я в него верю.

Рабобо и Улала

Рабобо работал день и ночь. И на каждого смотрел с подозрением: мешать ему будут или помогать. От мешачих прятался. С помогучими дружил. А потом появилась Улала. Никто ещё так не мешал Рабобо работать. Но он от неё не убежал, а наоборот: полюбил её и женился на ней. И всегда приговаривал: «Помешай мне работать, помешай!».

Дело, конечно, не в Рабобо. Улала для этого трудоголика стала просто спасением. Но сама-то она что? Может быть, она отзывалась на призыв Рабобо. А может быть и не отзывалась — из почтения к его творчеству или ещё по какой-нибудь причине. И тут-то вполне может развернуться глубинная драма. Например, трагическое столкновение любви с уважением.

Дом масок

Был такой Дом масок. В нём работал миллион людей. Входя туда, каждый должен был надеть маску, а выходя, оставлял её на вешалке. Однажды ночью Дом качнуло землетрясением, маски попадали и перемешались. Но у многих маска давно отпечаталась на лице. Эти наутро легко отыскали свои маски и пошли работать. А остальные обрадовались и разбежались.

Судьба некоторых притч загадочным образом связана с их содержанием. Однажды именно в связи с этой сказкой я оказался в маске Мити Соколова. Или он — в моей?