Бесплатный фрагмент - Открывая классику. Эссе о русской литературе

                      ПАМЯТИ МОИХ РОДИТЕЛЕЙ

В КРУГЕ СВЕТА. Повесть Александра Сергеевича Пушкина «Капитанская дочка»

«Я приехала просить милости, а не правосудия».

А. С. Пушкин, «Капитанская дочка»

Тревожно сейчас на душе. И словно со всех сторон тянутся к тебе щупальца этой тревоги. Чувствуешь, как сгустки общего беспокойства о судьбе каждого из нас, о судьбе России, о судьбах всего мира, словно темными облаками, затягивают ясный небосвод. И только мгновеньями вновь начинаешь ощущать красоту мира — пробьётся вдруг сквозь тёмную пелену яркий луч света и проникнет в самое твоё сердце.

Есть дивная повесть Александра Сергеевича Пушкина, законченная им за три месяца до трагической кончины, — «Капитанская дочка» (1836).

Называют эту повесть ещё «духовным завещанием» поэта. И точно, недаром! Погрузившись в её таинственный текст, оказываешься ты словно в круге Света, со всех сторон объятого тьмой, но чудным образом её побеждающем.

«Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло…».

Вот так нежданно-негаданно, как в этой вдруг разразившейся снежной буре в степи, в которую попадает Петр Гринев по дороге в Оренбург, погружается в повести Пушкина в кровавый кошмар пугачевского бунта и тихая размеренная жизнь русской провинции и больших городов. Всё безжалостно затягивает в свою воронку пугачевский смерч.

Однако странным образом именно в этом кружащемся вихре жестокости, как свеча во тьме, вдруг загорается в душах почти всех главных героев повести «Капитанская дочка» самая подлинная человечность и сострадание. И совершенно неважным оказывается, к какому из двух враждующих лагерей принадлежит тот или иной герой.

Пушкин ломает все границы в этом новом страшном мире, разделяющие людей, и именно в этом новом мире его герои словно соревнуются друг с другом в великодушии и смелости, о существовании которых в себе, быть может, и не подозревали в своей прежней обыденной жизни.

Еще до всех трагических событий автор сводит, чуть не физически сталкивает «впотьмах» двух представителей этих враждующих миров — главаря бунтовщиков Емельяна Пугачева и дворянского сына, молодого царского офицера Петра Гринева, едущего в Оренбург, а затем к месту своей первой службы в Белогорскую крепость, которую Пугачев в скором времени возьмёт жестоким приступом и зальёт кровью.

В дикой степи, в буран происходит их знаменательная встреча: «…я глядел во все стороны, надеясь увидеть хоть признак жила или дороги, но ничего не мог различить, кроме мутного кружения метели… Вдруг увидел я что-то черное… Я приказал ехать на незнакомый предмет» — так встречаются Вожатый (Пугачев) с Петрушей Гриневым.

Вот с этого самого мига возникает между ними ничем не объяснимое, таинственное человеческое притяжение, разорвать которое не сможет даже сама позорная казнь Пугачева. Пугачев «узнал его (Гринева — Е.С.) в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу». Оставаясь на двух разных берегах враждующего людского моря, умудряются эти два героя в повести Пушкина сохранить между собой необычайную духовную близость, сочувствие и понимание.

«Я думал также и о том человеке, в чьих руках находилась моя судьба и который по странному стечению обстоятельств таинственно был со мною связан. Я вспоминал об опрометчивой жестокости, о кровожадных привычках того, кто вызывался быть избавителем моей любезной!» — так размышлял Петр Гринев, когда он вместе с Пугачевым направлялся в Белогорскую крепость. Именно там находилась в заточении его возлюбленная — Марья Ивановна Миронова, дочь убитого пугачевскими бунтовщиками капитана Миронова, — в плену у Швабрина, офицера, который нарушил свою воинскую присягу, перешел на службу к Пугачеву и был назначен им новым комендантом крепости, а теперь принуждал беззащитную сироту выйти за него замуж.

В странный клубок противоречий попадает в мире Пушкина его главный герой, Петр Гринев, — в самый решающий миг своей жизни обращается он за помощью к «злодею», Пугачеву, не поступившись ни одним из своих принципов и рассказав в итоге «извергу» всю правду: «Слушай, — продолжал я, видя его доброе расположение. — Как тебя назвать, не знаю, да и знать не хочу… Но Бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и христианской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам Бог путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем Бога молить о спасении грешной твоей души…

Казалось, суровая душа Пугачева была тронута. «Ин быть по-твоему! — сказал он. — Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези ее куда хочешь, и дай вам Бог любовь да совет!»

Не только Петру Гриневу, но и самому читателю трудно поверить, что не сновидение всё это, что не во сне он читает чудесную повесть Пушкина, которую действительно всю слово в слово написал сам ПОЭТ. Не могут не поражать современного читателя своей какой-то НАДМИРНОЙ человечностью духовные проявления героев Пушкина. А ведь действие повести происходит даже не в начале ХIХ века, а отнесено автором в семидесятые годы XVIII столетия, в один из самых жестоких периодов русской истории.

И не один Петр Гринев, выросший словно провинциальный недоросль, поднимается на столь недосягаемую высоту честности, искренности, поражающей самого Пугачева, верности и сострадания.

А что же сам «злодей», Пугачев? Сам он, мятежник и «кровопийца», невероятным образом милует, спасает, одаривает и устраивает счастье дворянского сына.

А разве не совершает свой духовный подвиг Марья Ивановна, капитанская дочка? Робкая и пугливая девушка бесстрашно бросается на защиту оклеветанного жениха и добивается встречи с самой императрицей Екатериной II и объяснением всех происшедших обстоятельств спасает Гринева от позора и ссылки.

А Савельич, дядька Гринева и верный крепостной слуга, разве он не готов добровольно пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти от смерти своего Петрушу, молодого барина? — «Меня притащили под виселицу. „Не бось, не бось“, — повторяли мне губители, может быть и вправду желая меня ободрить. Вдруг услышал я крик: „Постойте, окаянные! погодите!..“. Палачи остановились. Гляжу: Савельич лежит в ногах у Пугачева. „Отец родной! — говорил бедный дядька. — Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня старика!“. Пугачев дал знак, и меня тотчас развязали и оставили».

А Василиса Егоровна и Иван Кузмич, родители Маши Мироновой, бесстрашно принимающие смерть от рук мятежников? Длинный список героев повести Пушкина, открывших в себе неведомые высоты духа, можно ещё продолжить…

Да! глубоко стоит задуматься современному читателю, зачем оставил нам, своим потомкам, эту «нехитрую повесть» великий русский поэт и почему с неизменным удивлением каждый раз открываем мы для себя этот вроде бы нехитрый рассказ о нехитрых, а подчас и наивных людях, а в итоге открываем для себя их бессмертное ЖИТИЕ.

УМЯГЧЕНИЕ СЕРДЕЦ. «Повести Белкина» Александра Сергеевича Пушкина

С особым чувством открываешь в наши немилостивые дни первое прозаическое произведение Александра Сергеевича Пушкина — «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» (1830), произведение загадочное, но которое будто и не требует разгадки.

Пять коротких повестей — «Выстрел», «Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель» и «Барышня-крестьянка», услышанных вымышленным автором Иваном Петровичем Белкиным от разных других вымышленных рассказчиков, «народных сказителей», и записанных им, — «случайно» попадают в руки к издателю А. С. Пушкину.

Но зачем потребовалась поэту такая многократная удалённость от собственного слова? Зачем построил он такую глубокую линию обороны своего писательского «я»? Или текст, вышедший из-под его пера, нуждался в совершенно особом представлении читателю? Слово Пушкина, кажется, проходит через несколько дополнительных фильтров-голосов многочисленных рассказчиков о произошедшем событии, чтобы соединиться в единую новую партитуру в голосе мифического автора Ивана Петровича Белкина, «кроткого и честного» молодого дворянина. Именно написанная им рукопись в итоге и ляжет на стол к Издателю, которой тот придаст окончательную огранку — подчас утонченно ироничную, подчас добродушно философскую.

Пушкин не просто имитирует превращение устного слова в литературный текст, нет, он действительно насыщает свое творение благодатью народного разума. Этот первый прозаический опыт Пушкина рождает поистине «смиренную» прозу, кроткую прозу, которая, словно в согревающий кокон, погружена в теплую, младенческую тысячелетнюю мудрость народа.

В письме к П. А. Плетневу 15 августа 1831 года поэт пишет: «…Посылаю тебе сказки моего друга Ив. П. Белкина… P.S. Эпиграфы печатать перед самым началом сказки, а заглавия сказок на особенном листе…». Есть в письме среди замечаний и такие: «1) Как можно более оставлять белых мест, и как можно шире расставлять строки. 2) На странице помещать не более 18-ти строк».

Сколь символично это указание автора! Ведь краткость пушкинской прозы оставляет огромное свободное пространство — те самые «белые места», которые заполняются незримой, но такой реальной теплотой и любовью к земному, грешному человеку с его страстями, желаниями, надеждами и разочарованиями. Думается, никто, кроме самого Творца, не мог бы испытывать большее милосердие и сострадание к своему творению. Именно это духовное пространство сострадательной христианской любви и заполняет «белые места» первой прозы Пушкина.

Именно в нем, возможно, и кроется загадка «сказочной» природы «Повестей Белкина», о которой с глухим осуждением говорил критик В. Г. Белинский.

При всей сюжетной разности повестей есть в них явное скрепляющее начало. Так, в художественном мире Белкина никогда не сбываются самые худшие ожидания и предвидения его героев и самого читателя. Не у каждой истории бывает счастливый конец, но ее герои обязательно избегнут той пропасти, в которую, казалось бы, неминуемо должны были упасть.

Пушкин щадит своих героев и, несмотря на самые трагические обстоятельства, старается окружить их хотя бы сочувствием.

Открывает сборник повесть «Выстрел». Ее герои счастливо минуют две неотвратимые кровавые развязки, которые будто и обойти никак невозможно. Вначале главный герой, Сильвио, отставной гусар, искусный стрелок и бесстрашный дуэлянт, не вызывает на дуэль оскорбившего его офицера, недавно прибывшего в часть: «Мы не сомневались в последствиях и полагали нового товарища уже убитым… Мы с удивлением спрашивали: неужели Сильвио не будет драться? Сильвио не дрался». А затем читатель узнает, что Сильвио не стрелял и в оскорбившего его графа.

На редкость доверительные отношения возникают между рассказчиком этой истории — подполковником И. Л. П. (во время встречи с Сильвио — ещё молодым офицером) и отставным гусаром, ожидающим свой отложенный выстрел: «Имея от природы романтическое воображение, я всех сильнее прежде сего был привязан к человеку, коего жизнь была загадкою и который казался мне героем таинственной какой-то повести. Он любил меня; по крайней мере со мной одним оставлял обыкновенное свое резкое злоречие и говорил о разных предметах с простодушием и необыкновенною приятностию».

Сильвио открывает перед своим юным другом самую тяжелую страницу своей жизни и посвящает его в тайну дуэли, оскорбления, которое когда-то нанес ему на балу блестящий молодой граф. Отставной гусар не скрывает и истинной причины своего поведения с оскорбившим его новым офицером: «Если б я мог наказать Р***, не подвергая вовсе моей жизни, то я б ни за что не простил его… Шесть лет тому назад я получил пощечину, и враг мой еще жив».

С почти такой же доверительностью сам граф, которого, неожиданно для себя, через несколько лет встречает рассказчик, описывает своему новому знакомому и соседу развязку дуэли и последний выстрел Сильвио, один из самых страшных моментов своей жизни.

Сильвио не прольет кровь, но он накажет графа иначе. Он накажет его неизгладимыми воспоминаниями и угрызениями совести. Сильвио заставляет графа начать дуэль и выстрелить, а после промаха, всаживает свою пулю в то самое место на картине, висящей на стене, куда попал граф за несколько минут до этого.

Сильвио не убивает, но в конце повести погибает сам и погибает героически. «Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами», — так заканчивается «Выстрел». Открыв историческую справку, можно прочитать, что битва под Скулянами происходила в период греческого восстания за освобождение от османского ига и в этом сражении у греков не было ни малейшей надежды на победу.

Казалось бы, откуда в этой повести взяться теплу, пониманию, сопереживанию, когда речь идет о дуэли, гордыне, мести? И, однако, самые смешанные чувства — от восхищения до страха — испытывают и герои и читатель этой пушкинской «сказки».

Вторая повесть — «Метель» также словно разрушает все привычные событийные шаблоны. Романтическая семнадцатилетняя девица, воспитанная на французских романах, и к тому же богатая невеста — Марья Гавриловна проживает с родителями в поместье Ненарадове. Она влюбляется в бедного армейского прапорщика — Владимира Николаевича, о котором родители запрещают ей даже думать. Молодые решают обойтись без благословения и собираются тайно венчаться в сельской церкви.

Всё продумано и оговорено до мелочей, но неожиданно разбушевавшаяся метель спутывает все карты и бесповоротно меняет ход событий. Причем воронка судьбы непредсказуемо затягивает в себя и нового героя — молодого гусара Бурмина. Позднее, при встрече с Марьей Гавриловной, раненый полковник Бурмин, герой войны 1812 года, расскажет о всех странных обстоятельствах своего невольного участия в их общей судьбе: «В начале 1812 года… я спешил в Вильну, где находился наш полк. Приехав однажды на станцию поздно вечером, я велел было поскорее закладывать лошадей, как вдруг поднялась ужасная метель, и смотритель и ямщики советовали мне переждать. Я их послушался, но непонятное беспокойство овладело мною; казалось, кто-то меня так и толкал. Между тем метель не унималась; я не вытерпел, приказал опять закладывать и поехал в самую бурю… Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней…».

Природная стихия в повести всех расставит по своим новым местам, а вернее разбросает. Владимир, несчастный жених, проплутав всю ночь, доедет до уже закрытой церкви только к утру и поймет, что трагически опоздал и его невеста стала женой другого. Бурмин, заблудившись и замерзнув, вбежит в церковь и легкомысленно обвенчается с миловидной незнакомой девушкой. А на другой день проснётся на новой станции и на время забудет о своей проказе. Сама же юная невеста ни жива ни мертва вернется под родительский кров и сляжет в горячке.

И дальше события будут происходить по самому невероятному сценарию. Поняв из бреда своей больной дочери только то, что она безумно влюблена во Владимира, родители согласятся на их брак. Однако бывший жених в отчаянии уедет в армию и умрет в Москве перед вступлением в город войск Наполеона.

Но колесо судьбы еще не завершило круг, и произойдет чудо. Случайные супруги встретятся вновь. И признание Бурмина в любви к Марье Гавриловне, его рассказ о своей невероятной женитьбе четыре года назад счастливо соединят на время разрозненные части целого.

В каждой истории в «Повестях Белкина» кто-то умирает. В «Выстреле» в финале говорится о смерти главного героя, в «Метели» умирают жених Владимир и отец Марьи Гавриловны. В четвертой повести «Станционный смотритель» рассказ заканчивается на могиле несчастного старого смотрителя. Даже в безоблачной пятой повести «Барышня-крестьянка» отец героя — Иван Петрович Берестов и отец героини — Григорий Иванович Муромский — оба рано овдовели. Да и сама обложка, под которой собраны все истории — «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», — не даёт забыть о бренности человеческого бытия. Смерть вымышленного автора словно обозначает другое, надмирное пространство, из которого смотрит он на сей мир с особой теплотой и сострадательностью. Но истинным апофеозом темы смерти становится третья, срединная повесть — «Гробовщик».

Гробовщик Адриан Прохоров, напившись на серебряной свадьбе в гостях у своего нового соседа — немецкого сапожника Готлиба Шульца, не может перенести унижения. Все собравшиеся ремесленники пьют за здоровье тех, на кого они работают, а над Адрианом открыто насмехаются: «Что же? пей, батюшка, за здоровье своих мертвецов». Вот и решает гробовщик созвать к себе на пир тех, на которых работает, — «мертвецов православных». А громко званые гости возьми да и явись к нему в дом в ту же ночь! Но от ужаса не может всех по достоинству принять опрометчивый хозяин: «Между мертвецами поднялся ропот негодования… и бедный хозяин, оглушенный их криком и почти задавленный, потерял присутствие духа, сам упал на кости отставного сержанта гвардии и лишился чувств».

Однако миновал кошмар, взошло солнце, и живой и невредимый гробовщик проснулся в своей постели.

Пушкин писал «Повести Белкина» в Болдине, когда вокруг свирепствовала холера. Но в своей будто бы самой «черной сказке», напугав читателя и подготовив его к ужасному концу, вдруг одним росчерком пера выгнал смерть за порог, благо сделать это было в его силах.

Четвертая и предпоследняя история «Станционный смотритель», может быть, самая печальная из всех. Как и в повести «Выстрел» рассказ в ней ведется от первого лица, а поведал эту историю «автору» Петру Ивановичу Белкину титулярный советник А. Г. Н. В рассказе звучит такое неподдельное сострадание к герою — бедному станционному смотрителю Самсону Вырину, покинутому единственной обожаемой дочерью Дуней. Обманом увозит юную красавицу молодой гусар Минский в Петербург. И одинокий отец не может вынести разлуки и неведения о ее судьбе. Только на мгновенье увидит Самсон Вырин свою Дуню в роскошном доме в Петербурге. Но несчастный отец навсегда выброшен из ее жизни и судьбы.

Близко к сердцу принимает печальную повесть смотрителя уже останавливавшийся в его доме и знакомый с Дуней титулярный советник. Посетит он и скромную могилу своего знакомого: «Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцем. Отроду не видал я такого печального кладбища». От мальчика-проводника Ваньки узнает рассказчик, что приезжала богатая дама в карете с тремя барчатами и долго лежала и плакала на могиле. «А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром — славная барыня!» — заключает Ванька.

Не повторила Дуня судьбу блудного сына, чего так боялся Самсон Вырин, историю которого изображали картинки, развешанные по стенам их скромного жилища. Но опоздала она припасть в объятия старого любящего отца. От горя и одиночества он спился и умер. Несчастьем родителя было оплачено нежданное, непредвиденное счастье и богатство дочери.

Но память об умершем станционном смотрителе, о его любящем сердце никуда не исчезает в мире Пушкина. Даже местные ребятишки продолжают помнить этого доброго дедушку.

Словно яркий луч весеннего солнца, искрится радостью, весельем и игрой молодости последняя повесть «Покойного Ивана Петровича Белкина» — «Барышня-крестьянка». И в ней, как и в других повестях, не оправдываются самые худшие ожидания героев и читателя. Случай на охоте вдруг примиряет отцов влюбленных героев, их давняя вражда переходит в дружбу и желание связать своих детей супружескими узами. Так Лиза Муромская и Алексей Берестов нежданно-негаданно получают родительское благословение. А «барышня-крестьянка» — Лиза, выдумщица и баловница, безболезненно меняет свой маскарадный облик и оказывается в объятиях влюбленного Алексея.

Пушкин заканчивает эту историю да и весь сборник словами: «Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку».

Действительно, нет ничего «излишнего» ни в одной строке пушкинской прозы. Редкую свободу дарит Пушкин своему читателю, свободу, которая открывает такую глубину мира и жизни, о которой раньше никто и не подозревал.

ПОЭМА СМЕХА И СЛЁЗ. «Мертвые души» Николая Васильевича Гоголя

«Мертвые души» (1842) Николая Васильевича Гоголя — чудный дар русской литературы.

В предисловии ко второму изданию поэмы автор так объясняет читателю свой творческий замысел: «В книге, которая перед тобой… изображен человек, взятый из нашего же государства. Ездит он по нашей Русской земле, встречается с людьми всяких сословий, от благородных до простых. Взят он больше затем, чтобы показать недостатки и пороки русского человека, а не его достоинства и добродетели, и все люди, которые окружают его, взяты также затем, чтобы показать наши слабости и недостатки; лучшие люди и характеры будут в других частях».

Но подарен читателю был только первый, завершённый, том поэмы. Весь грандиозный замысел не смог воплотиться.

И сегодня, читая «Мертвые души» Гоголя, невольно спрашиваешь себя: если столько любви к русскому грешному человеку достало у автора при описании его «недостатков и пороков», то какие же небесные хоры должны были зазвучать в других частях книги, воспевая его добродетели?

Тепло, по-домашнему чувствует себя читатель в мире поэмы Гоголя. И в бричке Чичикова на ухабах русской дороги; и в русском трактире, куда завернёт наш путешественник после долгого пути; во всех закоулках губернского города, в котором он остановится на время: в присутствии, среди чиновников; на балу у губернатора — словом, везде, куда не заглянет автор со своим героем или без него.

Везде погружается читатель в «известного рода» знакомый мир. В каждом уголке гоголевской вселенной поджидает вся эта знакомая, русская, домашняя семейственность быта.

Листаешь страницу за страницей. И только забудешься, только отстранишься на миг и зайдёшься ироничным смехом, а уж они тут как тут, обступают тебя — родные, близкие, чудаки-насельники поэмы. И бередят тебе душу укоряющей близостью. Со смирением тогда опустишь взор свой и вновь засмеёшься грустно и весело, уже и над собой и над ними.

Почти за двадцать лет до отмены крепостного права на Руси явилась на свет поэма Гоголя.

Герой ее Чичиков ездит по городам и весям в своей бричке и скупает «мертвые души»: крепостных, умерших крестьян, которые ещё не вычеркнуты из ревизии, а числятся живыми, — чтобы затем получить за них, как за живых, хороший куш.

«А между тем героя нашего осенила вдохновеннейшая мысль, какая когда-либо приходила в человеческую голову… И вот таким образом составился в голове нашего героя сей странный сюжет… Ибо, что ни говори, не приди в голову Чичикову эта мысль, не явилась бы на свет сия поэма», — утверждает автор.

Особенно вдохновляет Чичикова необычность его предприятия: «А главное то хорошо, что предмет-то покажется всем невероятным, никто не поверит». Однако ошибся неутомимый махинатор в своих расчётах.

Уж как осторожно ни выбирал он продавцов, а все ж недоглядел. Семь потов сошло, пока сторговался с коллежской секретаршей Коробочкой. Вроде всё растолковал упрямой старушке. Так нет же! Притащилась в губернский город помещица «узнать наверно, почем ходят мертвые души и уж не промахнулась ли она».

А какие деньги помещик Собакевич заламывал, хоть предмет был ничтожен, по выражению Чичикова, «просто фуфу». Да и другие продавцы (кроме Манилова) не порадовали: что скряга Плюшкин, что известный врун Ноздрев. Не затмила невероятность сделки прямой выгоды. И хоть поражены бывали поначалу, да быстро в себя приходили — и прямо к денежной сути.

Не ждал Чичиков такой деловой хватки в столь тонком деле, как продажа «мертвых душ». Просчитался наш герой. Удивили его помещики!

Но и Чичиков удивит читателя не меньше неожиданным порывом своей души. Что-то необыкновенное начинает происходить с ним самим. Не слишком впечатлительный и сентиментальный, скупщик мертвых душ вдруг испытывает незнакомое, странное «и непонятное ему самому» чувство, глядя на записки с именами умерших крестьян, купленных им у помещиков.

«Смотря долго на имена их, он умилился духом и, вздохнувши, произнес: «Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! что вы, сердечные мои, поделывали на веку своем? как перебивались?.. Эх, русский народец! не любит умирать своею смертью!».

За строчками имен встают перед Чичиковым, как живые, образы умерших крепостных, к которым он присматривается с особым сочувствием и интересом. Памятью и вниманием, на которые вряд ли могли рассчитывать все эти работяги (кузнецы, конюхи, сапожники, дворовые), награждаются они во время чтения Чичиковым записок. Словно священник в церкви поминает имена усопших, молясь даровать им жизнь вечную, — Чичиков, сам не ведая того, совершает свой обряд поминовения купленных им «мертвых душ». Он будто возвращает их к жизни и воздаёт каждому по заслугам.

Чудо, да и только! Из-за махинации Чичикова эти умершие крепостные получают такое человеческое воздаяние, о котором и мечтать-то не могли при жизни. А сам Чичиков испытывает такое духовное умиление, которое тоже вряд ли посещало его до сих пор. В этот миг Чичиков невероятным образом стирает в своей душе все социальные границы, разделяющие русских людей.

Следуя для совершения сделки всем социальным водоразделам и в тонкости соблюдая все ступени иерархии, наш «приобретатель» в сердце своём раздвигает эти искусственные барьеры и погружается во всеобъемлющую человеческую теплоту.

В поэме Гоголя «Мертвые души» жители губернского города N предстают как одна большая семья, открытая и подчас наивная, со всеми своими слабостями и недостатками. Конечно, не чужды ей и материальные привязанности. Слух об огромной покупке крестьян Чичиковым и о его, возможно, миллионном состоянии никого в городе не оставил равнодушным. Однако не было в этом прямого холодного расчёта: «Жители города и без того, как уже мы видели в первой главе, душевно полюбили Чичикова, а теперь, после таких слухов, полюбили еще душевнее. Впрочем, если сказать правду, они всё были народ добрый, жили между собою в ладу, обращались совершенно по-приятельски…».

Этот удивительный гоголевский мир, в котором смешались все пороки любого губернского города — взяточничество чиновников, круговая порука, сплетни, затхлая пошлость — являет собой вместе с тем и тёплый мир большой семьи, странной человеческой близости и даже особого неравнодушия.

А вырвавшись из города и оказавшись вновь на просторе проезжей дороги, Чичиков, как из тёплого гнезда, вылетает навстречу всем холодным ветрам.

Чудные виды открываются на русской дороге Гоголя. Но ни её ухабы, ни рытвины не помешают вместе с автором воскликнуть: «Боже! как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!..».

Разве это не любовное гоголевское приятие русского мира со всем, что ни есть в нём странного, нелепого, дурного и восхитительного! И не слышится ли непрестанно в его поэме Смех, переходящий в слёзы, в которых чудесным образом соединяются веселье и грусть? Так и хочется от сердца сказать: дивен дар Твой, Господи! Приберёг Ты нам Гоголя на смутные времена.

Окунёшься в мир его «Мертвых душ» и выйдешь ожившим, полным духовной крепости. Точно и не брёл по русской дороге во мраке сомнений, выбиваясь из сил, наугад. Мертвая и живая вода русского слова, смешавшись в поэме Гоголя, дарят нам чудо духовного воскресения.

САМООБМАН. Комедия «Ревизор» Николая Васильевича Гоголя

Почему комедия Николая Васильевича Гоголя «Ревизор», написанная в 1836 году, так современна? Уж, конечно, не только и даже не столько потому, что в ней так разносторонне представлена неизлечимая до сих пор болезнь — взяточничество, как бы сейчас сказали — «коррумпированность общества». Очень современно, к несчастью, и другое явление, которое литературное перо Гоголя так давно вывело на свет Божий. Способность и желание человека обманываться: самозабвенно обманывать себя самого, удивительная готовность быть обманутым, а также стать лёгкой добычей всеобщего обмана.

В комедии Гоголя «Ревизор» достаточно малейшего незначительного повода, чтобы воображение героев заработало и начало создавать свои бесплотные фантомы. Из совершенной пустоты, из абсолютного ничего рождаются вдруг их ни на чём не основанные ожидания, надежды, убеждения.

Нельзя отказать городничему уездного города, Антону Антоновичу Сквозник-Дмухановскому, в житейском уме и деловой хватке: «Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал… Трех губернаторов обманул!..» Сам автор в «Замечаниях для господ актеров», предваряющих текст пьесы, как важную и первейшую черту своего героя отмечает: «уже постаревший на службе и очень неглупый по-своему человек».

И вот именно такой, сугубо практичный, умудрённый человек оказывается в плену собственных иллюзий: «До сих пор не могу прийти в себя. Вот, подлинно, если Бог хочет наказать, так отнимет прежде разум. Ну что было в этом вертопрахе похожего на ревизора? Ничего не было! Вот просто ни на полмизинца не было похожего — и вдруг все: ревизор! ревизор!».

Самую сердцевину произошедшего в городе высказал Артемий Филиппович Земляника, попечитель богоугодных заведений: «Уж как это случилось, хоть убей, не могу объяснить. Точно туман какой-то ошеломил, черт попутал».

Вот-вот — «ТУМАН»!

А ведь завязка пьесы Гоголя предельно проста. Городничий получает письмо от своего приятеля с достоверными сведениями, что в их губернию едет ревизор, и конечно, не обойдёт своим вниманием и их уездный город. Это всё!

Но вот дальше начинается тот морок, тот туман, природа которого — отупляющий, одуряющий СТРАХ. Этот всесильный страх перед приездом ревизора из Петербурга пронизывает каждого и вовлекает в свою паническую орбиту почти всех героев пьесы (за исключением, пожалуй, героинь — жены городничего Анны Андреевны и его дочери Марьи Антоновны).

Все чиновники вместе с городничим нечисты на руку (в «Замечаниях» автор характеризует своего героя прямо — «взяточник»). И, естественно, все хотят встретить пренеприятный приезд ревизора во всеоружии. Немедленно после получения известия начинается «артподготовка». Именно в этой игре на опережение и совершается непоправимая, роковая ошибка.

Проигравшегося в пух и прах в карты и теперь сидящего без копейки в городской гостинице мелкого чиновника из Петербурга Ивана Александровича Хлестакова принимают за ожидаемого ревизора.

Даже сам Хлестаков, который, по описанию Гоголя, «несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове», начинает догадываться о произошедшей путанице: «Здесь много чиновников. Мне кажется, однако ж, они меня принимают за государственного человека. Верно, я вчера им подпустил пыли. Экое дурачье!».

Но Хлестаков ошибается. Подпустил он пыли или нет — чиновники сами были уже совершенно готовы заморочить себе голову и броситься в пучину самообмана.

Ещё до всей живописной похвальбы Хлестакова они безоговорочно поверили, что «проклятое инкогнито» это и есть молодой двадцатитрёхлетний человек — Иван Александрович Хлестаков. Удивляется городничий (весьма примечательная черта!), как не похож петербургский чиновник на обычного ревизора: «Эка в самом деле оказия! До сих пор не могу очнуться от страха!.. Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький — как его узнаешь, кто он?»

Но и только!

Бесшабашные враки Хлестакова лишь придают картине особый колорит, но никак не созидают веру чиновников: ничто уже не в силах её поколебать. Даже в мыслях поначалу не было у Хлестакова морочить весь город — он просто принял новые правила поведения как очередную карточную игру, которую ему так счастливо подбросил случай в трудную минуту временного безденежья.

Страх погружает всех этих по-своему неглупых людей в морок глупости и абсурда. Не обошлось здесь, конечно, без спешки, без жажды: как можно скорее встать на твёрдое основание, как можно быстрее найти ответ на жизненно важный вопрос. Только бы ухватиться за что-нибудь, а там уж вынесет!

Так герои комедии Гоголя закружились в вихре самообольщения, и все как один безоглядно отдались во власть самообмана.

РАСКАТЫ ГРОМА. Драма «Гроза» Александра Николаевича Островского

У каждого классического произведения есть время своего наивысшего пробуждения. Конечно, классика бессмертна. Но для каждого творения существуют свои заветные часы в историческом и индивидуальном времени, когда вдруг громко зазвучит ранее приглушенный, еле уловимый мотив и вырвется на духовный простор с ещё незнакомой, покоряющей силой.

Открыв недавно «Грозу» (1859) Александра Николаевича Островского, захотела я только вспомнить драму… Но начав читать, всё глубже и глубже погружалась в этот будто бы давно знакомый мир, в его бездонные глубины. По-новому оживали знакомые сцены, открывались новые смыслы, о которых раньше и не подозревала.

Символичен диалог часовщика-самоучки Кулигина и Кудряша, молодого конторщика богатого купца Дикого. В общественном саду на высоком берегу Волги происходит их разговор — так начинается драма «Гроза».

Всей душой восхищается Кулигин красотой окружающего мира: «Чудеса, истинно надобно сказать, что чудеса! Кудряш!.. пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и все наглядеться не могу». На что Кудряш отвечает: «Нешто!» — Не успокаивается Кулигин: «Восторг! А ты „нешто!“ Пригляделись вы, либо не понимаете, какая красота в природе разлита».

Духовный барьер, разделяющий многих героев пьесы Островского, обозначается уже в этом первом кратком диалоге. С одной стороны — восторг перед красотой, дарованной человеку в этом мире, а с другой — полное равнодушие к ней или полное её непонимание.

А ведь драма «Гроза» именно об этом: о красоте жизни, чувства человека — и о полной глухоте к ним. И как подтверждение последних слов Кулигина явление второе в пьесе открывается безобразной руганью купца Дикого, который измывается над своим племянником Борисом.

Точно и жестко характеризует Кудряш своего хозяина и его отношение к людям: «Ему везде место (ругаться — Е.С.). Боится, что ль, он кого! Достался ему на жертву Борис Григорьевич, вот он на нем и ездит».

На том же самом месте, на высоком берегу Волги, где ещё недавно изливал свои восторги перед красотой мира часовщик-самоучка Кулигин, разыгрывается сцена унижения ближнего.

Дикой чувствует себя властителем всего города, всей Вселенной. Ему никто не указ — что хочу, то и ворочу — жизненное кредо богатого купца. И невольно возникает мысль, что неведом Дикому даже страх Божий, не то что уважение к Его творению.

Ещё в первом явлении драмы Островского в разговоре персонажей определяются два центра силы в приволжском городе Калинове — Дикой и Кабаниха (богатая купчиха, вдова). Эти два «авторитета» подавляют всех и вся в художественном мире «Грозы» и вершат надо всеми свой собственный СУД.

Поражает современность этих двух персонажей. Для них только деньги и собственная власть мерило всей жизни. Оттого раскинула пышные кроны полная разнузданность желаний и поступков — никто не указ!

Мещанин Шапкин предваряет появление на сцене Дикого словами: «Уж такого-то ругателя, как у нас Савел Прокофьич, поискать еще! Ни за что человека оборвет… Хороша тоже и Кабаниха». «Ну, да та хоть, по крайности, все под видом благочестия, а этот как с цепи сорвался!» — вторит Шапкину Кудряш.

В третьем явлении драмы Островского читатель-зритель узнает, что где-то там в глубине, за сценой совершается некое духовное действо, до времени скрытое от глаз. Драматург словно раздвигает границы сцены, углубляя перспективу действия: все разговоры, и восторги одних и ругань других, происходят на берегу Волги в то самое время, как в церкви города совершается вечерняя служба. «Что это? Никак народ от вечерни тронулся?» — спрашивает Кулигин. И далее следует ремарка автора: «Проходят несколько лиц в глубине сцены». Раздаётся голос Кудряша: «Пойдем, Шапкин, в разгул! Что тут стоять-то!».

Именно в третьем явлении уже пунктирно намечается глубинный исток грядущих трагических событий — оскудение веры, христианской любви, сострадания к человеку.

Неслучайно богослужение происходит где-то там далеко и будто никак не связано с разговорами, мыслями, поведением персонажей — участников действия, разворачивающегося на высоком берегу Волги.

Дикой с племянником появляются на сцене ещё до окончания вечерни. Кабаниха с семьей (дочерью Варварой, сыном Тихоном, его женой Катериной) входят на сцену в пятом явлении с «противоположной стороны». Поэтому трудно решить, были ли они в храме на службе или нет. Однако так не похожа беседа персонажей (и прежде всего бесконечные нападки на своих домашних Кабанихи) на разговор людей, вышедших из церкви. Оскорбления и бесконечные нравоучения Кабанихи льются потоком. Её разговоры о грехах молодых обижают Катерину, унижают Тихона и раздражают Варвару: «Полно, полно, не божись! Грех! Я уж давно вижу, что тебе жена милее матери».

Характерно, что слово «грех» первой в драме произносит именно Кабаниха, ежесекундно грешащая против своего ближнего каждым словом. А вот «страх» становится вторым столпом, на котором покоится её мир.

Поучая сына, как жить с женой, Кабаниха повторяет: «Ну какой ты муж? Посмотри ты на себя! Станет ли тебя жена бояться после этого?». На что Тихон отвечает: «Да зачем же ей бояться? С меня и того довольно, что она меня любит». И тут Кабаниха, уже не сдерживаясь, разражается гневной проповедью: «Как зачем бояться! Да ты рехнулся, что ли? Тебя не станет бояться, меня и подавно. Какой же это порядок-то в доме будет?».

Не страх Божий, а страх как орудие собственной власти существует для Кабанихи и её двойника Дикого.

Но совсем другой страх знает душа Катерины, задыхающаяся в доме Кабанихи. Верующая всем сердцем Катерина боится греха, который может совершить, полюбив племянника Дикого — Бориса. Однако не людской суд, не людская молва страшит ее, а суд Божий, перед которым предстанет каждый.

«А вот что, Варя, быть греху какому-нибудь! Такой на меня страх, такой-то на меня страх! Точно я стою над пропастью и меня кто-то туда толкает, а удержаться мне не за что», — открывается Катерина Варваре, не в силах больше хранить в себе свои чувства и помыслы.

Для Катерины церковь всегда несла свет и свободную радость: «И до смерти я любила в церковь ходить! — вспоминает она о своей жизни в доме родителей до замужества. — Точно, бывало, я в рай войду и не вижу никого, и время не помню, и не слышу, когда служба кончится. Точно как всё это в одну секунду было».

В вере Катерина обретает гармонию мира, покой и красоту: «А знаешь: в солнечный день из купола такой светлый столб вниз идет, и в этом столбе ходит дым, точно облака, и вижу я, бывало, будто ангелы в этом столбе летают и поют».

Катерина знает, что грех разрушит её светлый мир, и гнетущее предчувствие гибели не оставляет героиню. Как может, она сопротивляется возникшему чувству к Борису; как может, старается избегать их встреч, рокового сближения и измены мужу. Не случайно так горячо молит она Тихона перед его отъездом на две недели в Москву: «Ради бога, не уезжай! Голубчик, прошу я тебя!». И горячо взывает к его любви. Но глух Тихон. Глух он и к отчаянной просьбе жены: «Ну, бери меня с собой, бери!.. Быть беде без тебя! Быть беде!». Не верит Тихон тяжелым предчувствиям молодой женщины, да и не до неё ему сейчас вовсе. Только бы вырваться из-под тирании матери, из опостылевшего дома, всё забыть да загулять на воле. Не до Катерины ему и её слёз!

Словно в зеркале отражаются два прощания Катерины: сначала с мужем перед его отъездом в Москву (второе действие, четвертое явление), а потом с Борисом перед его отъездом в Сибирь (пятое действие, третье явление). Ни Тихон, ни Борис, не желают зла Катерине, но никто из них даже не пытается прислушаться к её мольбе.

Не понимает муж, что хватается она за него, как за последнюю соломинку, за последнюю свою надежду удержаться от падения, устоять перед своей любовью к Борису. Не понимает и Борис перед своим отъездом в Сибирь просьбы Катерины: «Возьми меня с собой отсюда!». Не хочет думать о том, что хватается она за него как за последнюю свою возможность не совершить смертный грех — самоубийство, на краю которого она теперь стоит.

Как зеркальны две попытки Катерины избежать греха, так зеркальны в драме Островского и два явления грозы. Глубокое мистическое значение приобретает природная гроза во всей драме и в судьбе Катерины.

До обморока пугается она грозы в последнем девятом явлении первого действия и объясняет свой страх Варваре: «Как, девушка, не бояться! Всякий должен бояться. Не то страшно, что убьет тебя, а то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими грехами, со всеми помыслами лукавыми. Мне умереть не страшно, а как я подумаю, что вот вдруг я явлюсь перед Богом такая, какая я здесь с тобой… — вот что страшно».

И вновь разражается сильная гроза уже в четвертом действии, будто вызывая Катерину на признание. Драматург выбрал совершенное пространство — лучшей сцены для покаяния героини, кажется, не найти: «На первом плане узкая галерея со сводами старинной, начинающей разрушаться постройки; кой-где трава и кусты, за арками берег и вид на Волгу». На сводах в этой старой заброшенной постройке сохранились ещё фрагменты росписей, которые так и не поправляли после пожара сорокалетней давности, — об этом рассуждают двое гуляющих в галерее. Рассматривают они и росписи, на которых изображена геенна огненная, «куда едут всякого звания люди».

Вероятнее всего, место, где происходит в четвертом действии признание Катерины, — это галерея сгоревшего храма. Символично, что в Калинове, приволжском городе с богатыми купцами, никто даже не озаботился, чтобы восстановить церковь. Запустение и разрушение храма, на останках которого ещё и прогуливаются горожане в праздничный день (а праздник означает в данном случае воскресенье — день, когда обычно посещают церковь), — явные признаки духовного оскудения и упадка веры.

Когда в галерею входят Катерина, Кабаниха с Тихоном, раздаются первые удары грома. Заслышав их, Катерина становится сама не своя. Увидев же Бориса и затем полусумасшедшую барыню с её криками — «За все тебе отвечать придется. В омут лучше с красотой-то! Да скорей, скорей!» — Катерина во всеуслышание признаётся в супружеской измене: «Не могу я больше терпеть! Матушка! Тихон! Грешна я перед Богом и перед вами!». Открыто рассказывает она, как изменила мужу во время его отъезда в Москву и каждый вечер гуляла с Борисом Григорьевичем.

В «Грозе» Островского происходит некий парадокс — самая искренно верующая героиня, может быть, единственная во всей драме, совершает грех, который не может вынести её душа.

Видимо, ни для кого из персонажей пьесы не встаёт вопрос, а каков будет его собственный ответ пред Богом. Ни Дикой, ни Кабаниха с их правилами и поучениями; ни Борис, ни Тихон, ни Варвара с Кудряшом, шито-крыто ведущие разгульную жизнь, — никто в драме Островского, даже полусумасшедшая барыня, пророчащая геенну огненную Катерине и всем остальным, не задаёт себе главный вопрос жизни. И только Катерина страдает от совершенного греха. И в этом словно обнажается главный нерв драмы — БЫТЬ или КАЗАТЬСЯ. Верить всем сердцем или только изображать веру, поучая и обличая других с целью утвердить свою личную власть в этом мире.

Однако Островский не создает вокруг своей героини стену абсолютного отчуждения и непонимания. Даже Тихон, обманутый муж, в глубине души сочувствует своей жене: «Маменька её поедом ест, а она как тень какая ходит, безответная. Только плачет да тает как воск. Вот я и убиваюсь, глядя на нее».

Тихон готов простить жену. Удивителен его разговор с Кулигиным в первом явлении пятого действия! Мудрые человечные советы даёт ему Кулигин: «Как бы нибудь, сударь, ладком дело-то сделать? Вы бы простили ей да и не поминали никогда. Сами-то, чай, тоже не без греха!». Соглашается с речами Кулигина Тихон: «Уж что говорить!.. Да пойми ты, Кулигин: я-то бы ничего, а вот маменька-то… разве с ней сговоришь!..».

Но нет управы на вершащую свой собственный земной суд Кабаниху. И не в силах больше выносить эту медленную казнь Катерина решается на последний шаг — на смертный грех самоубийства, после которого её ни в церкви не смогут отпеть, ни похоронить в церковной ограде.

«Зачем они так смотрят на меня? Отчего это нынче не убивают?» — мучается Катерина. Она зовет смерть, но та не приходит. Автору удаётся провести свою героиню по самому краю любви, греха, покаяния и погрузить зрителя-читателя в самую глубину её душевных метаний.

Страдая от содеянного, Катерина не отрекается от своей любви к Борису: «Что ж: уж все равно, уж душу свою я ведь погубила. Как мне по нем скучно!». Её любовь к Борису — единственное, что остаётся для неё в этом мире. Но даже решившись на самоубийство, Катерина всё равно верит в милосердие: «Грех! Молиться не будут? Кто любит, тот будет молиться… Друг мой! Радость моя! Прощай!».

Островский создаёт живой образ любящей женщины. Нет и доли фанатизма в её светлой вере. Драматург не упрощает мир и представляет в своей пьесе подлинную трагедию человеческой жизни на земле. Поэтому несмотря ни на что — именно Катерина несёт свет сердечной веры в драме «Гроза».

Даже смерть её — превращается в последний отчаянный полёт. Словно трагическое продолжение её монолога в первом действии, обращенного к Варваре: «Я говорю, отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь». Не в воде на дне речном найдёт Катерина свою смерть, а, как птица, бросится с крутого обрыва и, ударившись головой о якорь прямо у берега, обретёт покой.

«Жива?» — спрашивает Кабанов. «Где уж жива! Высоко бросилась-то: тут обрыв, да, должно быть, на якорь попала, ушиблась, бедная! А точно, ребяты, как живая! Только на виске маленькая ранка, и одна только, как есть одна, капелька крови», — отвечает Тихону прохожий, кинувшийся женщине на помощь.

Смерть Катерины словно пробуждает до того спящий город Калинов, и волна сострадания, жалости к погибшей будто накрывает высокий берег Волги. И персонажи, которые раньше только тихо сочувствовали, теперь открыто выражают наболевшую правду. Кулигин, с народом принесший тело Катерины, бесстрашно бросает обличительные слова: «Вот вам ваша Катерина. Делайте с ней что хотите! Тело ее здесь, возьмите его; а душа теперь не ваша; она теперь перед судией, который милосерднее вас!».

Открыто обвиняет мать в гибели жены и Тихон, ведь именно Кабаниха после покаяния снохи превратила её жизнь в сущий ад.

В самом финале пьесы — обманутый муж бросается на труп жены-самоубийцы со словами: «Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться!».

Пронзает внимательного читателя «Гроза» Островского и, закончив чтение, сам сидишь, словно громом пораженный. Такой драматизм переживаний,  думаю, не может не тронуть даже самое холодное сердце. И не перестаёшь удивляться, как удалось автору, нигде не нарушив законы жанра, создать такой силы и правды духовно-психологическую трагедию.

РОМАН О ЛЮБВИ. «Отцы и дети» Ивана Сергеевича Тургенева

Закрыла последнюю страницу романа Ивана Сергеевича Тургенева «Отцы и дети» (1861) и с удивлением подумала: да ведь весь этот роман о любви. О любви в самых разных её проявлениях.

О беззаветной любви родителей к своим детям.

О принимающей, самоуверенной любви детей к своим родителям.

О любви мужчины и женщины, которая бывает сильнее всех умозрительных теорий и может как даровать силы человеку, так и отнять у него последние, даже саму жизнь.

О любви и близости между людьми — родными и неродными…

В самом начале романа автор знакомит читателя с Николаем Петровичем Кирсановым, нетерпеливо ожидающим на постоялом дворе в пятнадцати верстах от своего имения Марьино приезда сына Аркадия, который только что закончил курс в университете в Петербурге и получил, «как некогда он сам, звание кандидата».

Волнуется отец, переполненный трогательными воспоминаниями, бежит к подъехавшему тарантасу и нежно целует сына. Аркадий рад встрече с родителем, но он сдержаннее в проявлении своих чувств, хотя и терпеливо принимает отцовские ласки. «Николай Петрович казался гораздо встревоженнее своего сына; он словно потерялся немного, словно робел», — зорко подмечает внимательный взгляд автора.

Несколько лениво и не сразу подаёт руку при знакомстве с отцом своего приятеля Евгений Базаров, его старший товарищ и наставник, спокойно вылезая из тарантаса и принимая радушное приглашение Николая Петровича погостить в их усадьбе.

Наблюдая за короткой встречей отца и сына, читатель словно через замочную скважину может заглянуть в будущие отношения «отцов и детей» в романе Тургенева.

Как терпеливы и внимательны отцы к своим детям! И Николай Петрович Кирсанов, отец Аркадия, и Василий Иванович Базаров, отец Евгения, проявляют искреннее желание понять своих детей, быть рядом с ними, жить их интересами и заботами, на что далеко не всегда отзываются сыновья.

Каждый раз приезжая в Петербург к Аркадию во время его учёбы в университете, Николай Петрович пытается сблизиться с друзьями сына, понять их интересы. Он следит за литературой и новыми веяниями в философии, политике и очень боится отстать от устремлений молодых.

Лишь один человек в усадьбе не разделяет всеобщего ликования от приезда гостей. Только Павел Петрович Кирсанов, дядя Аркадия, не выражает смиренного терпения перед грубым посвистом юного поколения. Встреча в усадьбе брата с новоприбывшими молодыми «нигилистами» явно не вдохновляет «аристократа» Павла Петровича. В прошлом выпускник пажеского корпуса, петербургский «светский лев», Кирсанов-старший загубил свою карьеру из-за роковой страсти к женщине — княгине Р., и, в конце концов, навсегда покинул столицу и поселился в имении младшего брата.

Он единственный не склоняет голову перед всеми выходками Базарова и находящегося под его влиянием племянника Аркадия. Павел Петрович горячо бросается в спор, хотя не всегда удачно, и не скрывает своей враждебности к новомодной нигилистской дури современной молодёжи.

Без колебаний Базаров отрицает все традиционные устои жизни, часто доходя в этом до полного абсурда. «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта… Искусство наживать деньги, или нет более геморроя!.. Я уже доложил вам, что ни во что не верю; и что такое наука — наука вообще?» — вот лишь несколько его выражений, разлетевшихся со страниц романа Тургенева. Ими самоуверенно жонглирует Базаров, разговаривая с Павлом Петровичем.

В доме Кирсановых эпатажные тирады Базарова и юношеское поддакивание Аркадия вызывают активный протест Павла Петровича и печальную растерянность его младшего брата, мечтавшего духовно сойтись со своим сыном.

Грустные думы одолевают временами Николая Петровича. Уединившись вечером в саду в своей любимой беседке, он искренно признаётся самому себе: «…они („наследники“ — Е.С.) дальше от истины, нежели мы, а в то же время я чувствую, что за ними есть что-то, чего мы не имеем, какое-то преимущество над нами… Молодость? Нет: не одна только молодость… что в них меньше следов барства, чем в нас?.. Но отвергать поэзию? …Не сочувствовать художеству, природе?..».

Некоторое неожиданное облегчение приносит «старичкам» поездка молодых людей в губернский город по приглашению знатного родственника Кирсановых.

«Отцы и дети» — это роман-дорога, роман-путешествие. И тарантас двух приятелей, словно бричка Чичикова, колесит от усадьбы к городу, от города к усадьбе и обратно.

Приехав в город, Аркадий и Базаров на балу у губернатора знакомятся с молодой красивой вдовой Анной Сергеевной Одинцовой, которая приглашает их погостить в своё имение Никольское. Каждый по-своему очарован этой женщиной, и они, не колеблясь, отправляются к ней. Особым, словно заколдованным местом становится усадьба Одинцовой в романе Тургенева, расположенная между имениями Кирсановых и Базаровых. Как Вещий камень в русских былинах стоит она на развилке путей-дорог и будто пророчит путнику его судьбу.