Бесплатный фрагмент - От рассвета до рассвета

ОТ РАССВЕТА ДО РАССВЕТА

Молодость — прекрасная пора человечества. Кажется, что самое интересное свершается именно в этот период жизни, и только позже начинаешь понимать, что у жизни нет самого интересного и самого лучшего времени, каждый момент интересен, важен и является единственным.

С возрастом начинаешь понимать, как много было упущено раньше, но понимаешь это, имея за плечами годы жизни.

Размышляя об упущенных возможностях, я задаю себе вопрос: «А что я знаю о своих предках? Что знаю о тех благодаря кому сегодня есть я?». Хорошо, что сейчас задумался над этими вопросами, хотя и спросить-то уже не у кого. Спасибо отцу, Виктору Дмитриевичу Чертовских, что он тоже в какой-то момент задал себе эти вопросы, и у него была ещё возможность встретиться с теми, кто мог рассказать о прошлом. И спасибо отцу за оставленные записи.

Рассказы, которые будут ниже, я написал о моём деде, Дмитрии Сергеевиче Чертовских. Благодаря записям отца, моим крохотным детским воспоминаниям о разговорах с дедом, я попробовал воссоздать периоды жизни Дмитрия Сергеевича от его рождения до практически воскрешения после тяжёлого ранения на Великой Отечественной войне.

Митя, мальчик мой

— Сергей Яковлевич, ну, когда дождёмся? Когда Дунька разродится? — широко улыбаясь, спрашивал сосед.

— Ой, Кузьмич, я уже сам измотался, такое ощущение как будто мне самому впору рожать, — Сергей тяжело вздохнул.

Иван Кузьмич перестал улыбаться. Глядя на лицо Сергея, можно было и правда подумать, что рожать действительно предстоит ему.

— Дочь только месяц назад родила, а теперь вот жена, — как-то грустно сказал он. — Тяжело. Тяжело что-то всё идёт. Волнуюсь я за Дуняшу.

— Да чего волноваться-то? Уже троих родила, опыт есть, — Кузьмич хотел засмеяться, но вовремя остановился, глядя на строгое лицо соседа. — Да, вот дела-то.

— Вот и я о том, не семнадцать лет. Ладно, пойду в дом. Бабка сказала, в любой момент начаться может. Может помогу чем.

— Ну да, ну да. А чем?… — Кузьмич опять хотел пошутить, но закашлялся, чтобы не сболтнуть чего лишнего.

Сергей тяжёлой поступью направился к дому. Второй день вроде как схватки начались, жена уже измучилась и что-то никак. Вторые сутки он не спит, старается помочь Евдокии облегчить страдания, но бабка-повитуха всё время гонит его прочь.

Открыв дверь, будущий папаша услышал оглушительный крик жены. Бабка, пробегая через сенцы из кухни, коротко бросила ему «Кыш!».

— Началось, — шёпотом сказал Сергей и почувствовал, как бешено забилось сердце.

Из кухни вышли дети — пятилетняя Акулина и четырнадцатилетний Фёдор. Брат с сестрой держались за руки, у обоих на лицах был испуг.

— Пошли, пошли ребятки, — тихо и ласково заговорил Сергей, разворачивая детей в сторону кухни.

Через две двери были слышны крики и стоны. Федор стоял у стены, закусив губу, и смотрел на закрытую дверь. Акулина, уткнувшись лицом отцу в грудь, тихо плакала.

— Ничего, ребятки, — приговаривал Сергей, гладя дочку по голове, — скоро всё закончится. Всё будет хорошо.

Ночью неожиданно наступила тишина, ненадолго, всего на миг. Но этого хватило, чтобы спало общее напряжение. И тут… ночную тишину разрезал звонкий детский крик.

— Ну, вот и всё, — сказал Сергей и обнял детей.

Слышно было, как хлопнула дверь из комнаты в сенцы, шаркающие шаги приближались к двери на кухню. Отец и дети с нетерпением ждали радостного известия. Дверь открылась и в кухню с серым лицом медленно вошла бабка-повитуха.

— Мальчик, — как-то безрадостно сказала вошедшая, подняла на Сергея печальные глаза, из которых потекли слёзы, и добавила, — Дуня… не смогла…

Последнее слово ещё висело в воздухе, а Сергей уже летел в комнату. Его Дуня молча лежала с закрытыми глазами, на её мокром лице застыла улыбка. Рядом на лавке, закрыв руками лицо, сидела Феня, старшая дочь.

— Спит? — прошептал Сергей, обращаясь к дочери.

— Спит, — подтвердил сзади голос бабки. — Спит вечным сном. Отмучилась.

Феня подняла заплаканное лицо и посмотрела на отца.

— Папа, не волнуйся, я возьму Диму, молока у меня и на него и на Лушу хватит, — как-то без эмоций сказала дочь.

— Диму?

— Ну да, сегодня ведь Дмитриев день.

— Ну да. Дима, — Сергей посмотрел на тихо лежащего в пелёнках младенца. — Митя значит.

Семья тяжело переживала невосполнимую утрату, стало как-то пусто и неуютно. Осиротели не только дети, но и всё живое вокруг, даже вещи в доме. Сергей целыми днями ходил по дому, не зная, куда себя деть, за что не брался, всё валилось из рук. Когда приходили родственники и друзья, он уходил из дома и направлялся за село в поле. Медленно брёл по размытой дороге, когда становилось темно, поворачивал обратно, заходил к дочери взглянуть на сына и медленно брёл к дому.

Федосья, как и обещала, выкормила и выходила брата вместе с его племянницей. Митя рос крепким подвижным мальчиком. В четыре года отец забрал его к себе в дом, так как Федосья родила второго ребёнка и забот у неё прибавилось.

— Где мой мальчик? Что он там делает? — первое, что сказал Сергей войдя домой.

Из-за занавески выбежал Митя и бросился в объятия к отцу. Сергей подхватил сына, подбросил, поймал и прижал к себе.

— Ну, расскажи папе, как ты себя сегодня вёл, — Акулина стояла, сложив руки на груди, и пристально смотрела на брата.

Митя выскользнул из объятий отца на пол и убежал за угол печки. Сергей понял, что сын провинился. Пододвинув табурет, он сел, достал и раскурил свою кривую трубку.

— Ну-ка сын, подойди! — твёрдым голосом сказал отец.

Митя медленно с опущенной головой вышел из-за печи и направился к отцу.

— Митя, мальчик мой, что сегодня произошло? Почему сестра сердится на тебя?

В комнате наступила тишина.

— Посмотри на меня, сынок.

Митя поднял голову и посмотрел в глаза отцу. Лицо мальчика покраснело, глаза налились слезами, но он молчал. Смотрел на отца и молчал. Страх и стыд сковали его.

Отец посмотрел на дочь.

— Фёдор его за ноги поймал! Митька чуть в колодец не улетел!

Внутри Сергея застучало, что-то перекрыло дыхание. Он резко встал и громко издал звук похожий на выстрел пушки. Дети замерли с широко раскрытыми глазами. Из сеней на звук вбежал Фёдор.

Придя в себя, Сергей сел.

— И что ты там забыл, мальчик мой?

— Звёзды, — тихо ответил сын.

— Где?

— Там.

Фёдор подошёл к брату и положил ему руку на плечо.

— Ребята ему сказали, что днём из колодца можно звёзды увидеть, — попытался серьёзно сказать Фёдор, но не выдержал и заулыбался.

Сергей быстро запыхтел трубкой.

— Ну, ребята, я вижу вам заняться нечем. Митя, мальчик мой, тебе уже шесть лет! Соображать уже сам должен, что можно делать, а что нет.

Отец строго посмотрел на детей, а на душе стало тепло, подумал, что молодцы они, друг за другом присмотрят и помогут, хотя Фёдор уже готовится стать отцом, жена его скоро должна рожать, но всё же присматривает за братом.

— Завтра, — обратился он к младшему сыну, — со мной на Епишину гору за камнем пойдёшь, пора тебя к делу приучать.

Митя понятия не имел, что он будет делать вместе с отцом на Епишиной горе, но его не пугала предстоящая работа, он был из тех детей, которые не могли сидеть на месте и постоянно нуждались в активных действиях.

Село Романовка располагалось у основания горы, которая походила на гигантского окаменевшего богатыря, оберегавшего мир и покой сельчан, и в народе звалась Епишиной. С неё открывался замечательный вид на окрестности. На одном из горных скатов сельские мужики добывали песчаный камень для построек.

— Ну, мальчик мой, твоя задача, — сказал Сергей сыну, сгрузив с телеги инструмент. — Я буду вот здесь вырубать песчаник, а ты стой у этой стороны телеги. Когда скажу, будем носить с тобой камни и грузить на телегу. Ясно?

— Да, — Митя утвердительно кивнул головой.

Сказался ранний подъём на работу и под равномерный стук молота отца Митя заснул, сидя у колеса телеги.

— Эй, работник!

От громкого окрика Сергея лошадь дёрнулась, и колесо телеги больно стукнуло в спину мальчугана. Он проснулся. Отец улыбался, смотря на сына, который явно не понимал, что произошло и где он находится.

— Эдак мы с тобой на хлеб не заработаем. Давай грузить.

На месте, где работал отец, были сложены две кучи камней — больших и маленьких. Оба работника принялись за погрузку. Камни для сына Сергей отобрал не очень тяжёлые, но чтобы их все погрузить шестилетке надо было здорово постараться. Митя с удовольствием принялся за работу, а когда погрузка подходила уже к концу, он почувствовал усталость, но глядя на отца, который носил тяжёлые камни, продолжил уже не лёгкую работу.

Погруженные камни отвезли ко двору, где шло строительство амбара, сгрузили и отправились домой.

Марфа, жена Фёдора и Акулина встречали работников у ворот, на их лицах было написано любопытство. Телега въехала на двор, и с неё первым соскочил Митя.

— Ну, хозяйки, — радостным голосом сказал Сергей, — принимайте и кормите труженика! Мой мальчик сегодня отработал свой первый рабочий день!

Митя стоял и улыбался, лицо его светилось от гордости. Но на следующее утро продолжить свою трудовую деятельность ему не удалось, всё тело болело. Марфа с укором посмотрела на тестя, тот вздохнул, развел руками, повернулся и ушёл на работу.

Через пару дней Митя заявил отцу, что готов работать дальше. Сергей с удовольствием брал с собой сына не только на работу, но и на рыбалку, а с наступлением осени и на полевые работы.

Так потихоньку Митя приучался к традиционному семейному ремеслу — летом камень обрабатывать, а зимой шить тулупы. Сергей подметил, с каким интересом мальчик смотрел за его работой, проявляя ко всему удивительную любознательность.

— Митя, мальчик мой, давай-ка помоги.

— Да, папа, — Митя отложил игрушку и направился к отцу.

— Вот смотри, мне надо сшить эти две шкурки, — Сергей развернул кусок овчинной шкуры. — А для этого надо вот эти края очистить от шерсти.

Сергей быстрыми и ловкими движениями стал счищать шерсть.

— Вот так. Понял?

— Да, папа.

— Ну и молодец, мальчик мой. Не спеши, аккуратненько работай.

Митя принялся за работу. Сначала дело продвигалось медленно, но маленький работник старался сделать работу так, чтобы от отца не было нареканий. Выполненным поручением Сергей остался доволен.

Митя шёл к родственникам по поручению отца. Идти было недалеко, но надо было пройти через место, где паслись гуси. Последнее общение с этими птицами Мите запомнилось хорошо, на бедре до сих пор был большой синяк, и он решил обойти злосчастное место. Дорога в обход проходила по другой улице, где он редко бывал, и там была большая вероятность столкнуться с местными мальчишками, которые ревностно охраняли улицу от чужаков. Хорошенько обдумав все шансы на успех, Митя решил идти в обход.

Надежда на удачную дорогу рухнула, когда большая часть улицы уже была пройдена и из-за кустов вышли четверо подростков.

— Что ты по нашей улице ходишь, Митя-мальчик? — сказал самый рослый.

— Мааальчииик, — нараспев пропищал самый щуплый из встречавших.

— Село общее, где хочу там и хожу, — твёрдо ответил Митя, понимая, что сейчас будут бить.

— Вот ещё чего. Это козы ходят, где хотят.

— А он, наверное, коза, — хихикая, поддержал своего атамана рыжий.

— Не коза, а козёл!

— Ха! Митя-козёл!

Вся компания дружно засмеялась.

Не дожидаясь развязки ситуации, Митя ударил кулаком в лицо заводилу компании и рыжего в живот. Смех прекратился. Писклявый быстро бросился в ноги чужаку и крепко их обхватил, остальные кинулись на Митю. Бились жестоко. Не зря отец брал с собой сына с раннего возраста на каменоломню, Митя рос крепким подростком, в двенадцать лет у него были не по-детски сильные руки, и ему удалось выбраться из этой кучи-малы. Он побежал, но побежал не домой, а туда, куда его послал отец, чтобы выполнить возложенное на него поручение.

— Ну, мальчик мой, принёс? — не оборачиваясь, спросил отец.

— Принёс, — прозвучал безрадостный ответ.

Сергей посмотрел на сына. Лёгкий испуг проскользнул вдоль позвоночника, но мысль о том, что сын цел и стоит сейчас здесь успокоила его.

— С быком дрался?

— Нет. С мальчишками.

— Я тебя драться отправлял или по делу?

— Они меня дразнили «Митя-мальчик» и «козёл».

— Ну, ты же не девочка, так что всё правильно, а вот за козла… молодец. Рубаху сам зашивай, синяки заживут. За выполненное поручение спасибо. Иди.

Сергей не стал разбираться досконально, он знал сына и знал, что драться из-за баловства тот не будет.

Весной 1914 года неожиданно призвали на военную службу Фёдора, на плечи Сергея Яковлевича легла ответственность за семью сына: Марфу с тремя малолетними детьми. Его помощниками были дочь Акулина, которой шёл восемнадцатый год и тринадцатилетний Митя.

Только приноровились к новому быту, как через месяц забрали в армию мужа Федосьи Лукьяна. На руках у Федосьи остались пятеро ребятишек — один другого меньше.

Теперь на две семьи был один взрослый мужчина — Сергей Яковлевич, и Митя старался помочь отцу изо всех сил, наравне со взрослыми работал в поле и дома.

Зиму отец, не разгибая спины, обшивал детей, внуков, выполнял заказы односельчан. Сын, под руководством отца, осваивал трудоёмкую работу по пошиву тулупов, тщательно подготавливал материал, старательно сшивал овчину. Сколько раз он иглой колол пальцы и не сосчитать, но ни разу не пожаловался, только молча утирал слёзы.

Летом пришло письмо от Фёдора. Сергей Яковлевич прочитал письмо и с дрожью в голосе объявил снохе и сыну: «Фёдор Георгия получил!».

— А от Лукьяна нет ничего? — спросила вошедшая Федосья.

Что было отвечать, Сергей развёл руками и опустил глаза.

Митю друзья уважали. Уважали за силу, за справедливость и смелость, знали, что его слово твёрдое, сказал — сделал. Как стало известно, что его брат Фёдор получил Георгиевский крест, Митя в глазах однолеток вырос на целую голову, но от этого он не зазнался, понимал, что его заслуги в том, что его брата наградили, нет.

По окончании осенних работ в семье появилось какое-то напряжение, ожидание беды. Война продолжалась, а от Фёдора и Лукьяна не было никаких известий. Федосья с отцом о чём только не думали, их душевное состояние передалось всем домочадцам. Митя реже стал ходить гулять на село, всё больше оставался дома, играл с племянниками.

Только в феврале 1916 года пришло письмо от Фёдора, в котором он сообщал, что находится в лазарете по поводу ранения. От этой новости Марфа схватилась за сердце.

— Ну, что ты заохала? — серьёзным тоном заговорил Сергей. — Живой же… вот, смотри ещё… пишет, что наградили вторым Георгиевским крестом. Радоваться надо.

После этих слов Сергей перевёл взгляд на Федосью, стоявшую в углу комнаты с платком, зажатым в руках. Напряжение было столь велико, что у неё дрожали руки.

— Да, — невнятно произнёс он, доставая свою кривую трубку. — Ждём. Ждём, доченька. Других сведений нет, значит ждём.

Федосья молча вышла из комнаты. Митя стоял в растерянности, не зная как быть — радоваться за брата или сочувствовать сестре. После недолгого размышления вышел вслед за Федосьей.

— Феня, — догоняя сестру, обратился к ней, — чем помочь надо?

— Митя, — Федосья повернулась к брату, её мокрые от слёз глаза улыбались, — спасибо, если что надо будет я скажу.

Митя смотрел вслед уходящей сестре. Он отметил, что сейчас она сзади была похожа на пожилую женщину, а ей всего тридцать пять.

Осенью под самый Покров, пришло от Фёдора письмо с фотографией. На фотокарточке он был изображен бородатым красавцем при Георгиевских крестах в окружении своих товарищей.

От Лукьяна опять ничего. В семье уже готовились к самому худшему, но в душе все же теплилась надежда на то, что судьба будет милостива к нему.

Наступил 1917 год. Как-то необычно тихо было в Романовке. Занесенные снегом почти по самые крыши избы, будто притаились, ожидая чего-то неизвестного.

На селе среди народа давно уже ходили разные слухи о царской семье. А о Григории Распутине и его отношениях с царицей судили и рядили кому не лень. Кто принес эти слухи? Быть может искалеченные фронтовики, вернувшиеся в село, нищенка с сумой или заезжий торговец, точно никто не знал. Но без этой темы не обходились ни на одной посиделке.

Пришедший февраль, искрививший санные дороги заносами, принес в село вести, от которых даже мурашки по коже побежали. Эти вести передавались исподволь, только самым близким. Однако, через какое-то время новости знали практически все не только в селе, но и во всей округе.

— Ты что-то сегодня запозднился, — обратился Сергей к пришедшему домой сыну.

— Батя, — сказал Митя в полголоса и посмотрел на окно. — Батя, царь отрёкся.

— Тьфу тебя! Чего мелешь?

— Сам видел, — Митя опять посмотрел на окно. — Кусок газеты у ребят видел, там чёрным по белому напечатано: «Государь отрёкся от престола!».

— Ты абы что не разноси по свету! — Сергей стал серьёзным.

— Да я только тебе. Хотя, уже, наверное, полсела знает.

— Знает не знает, а когда оповестят всех официально, тогда и будем думать, что и как.

Утром непривычно громко зазвонил церковный колокол на заутреню. Сергей прислушался и вышел к калитке.

— Сергей Яковлевич, доброго утречка! — громко сказал проходящий мимо сельчанин, снимая шапку и делая лёгкий поклон. — Пойдём, послушаем батюшку. Говорят ночью из волости нарочный с бумагой приехал!

У церкви собралось много народа. Поп держал в руках некий документ и зычным голосом на одной ноте вещал его содержание.

— … в дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новые тяжелые испытания…, — услышали Сергей и Митя, подойдя к площади, — признали мы за благо отречься от престола Российского и сложить с себя верховную власть.

Собравшиеся охнули единым вздохом. Это известие оглушило всех жителей села. Народ высыпал на улицу и уже не стесняясь обсуждал новости между собой.

К полудню на сельской площади стал собираться народ. Подходили с дальних улиц, подъезжали из близлежащих деревень и хуторов крестьянские сани, заполненные людьми.

Взбудораженные крестьяне жадно ловили каждое слово. Шумели, перебивая друг друга, пытались разобраться в происходящем. Кто-то забрался на базарный прилавок и стал читать газетное сообщение. Собравшиеся притихли, а после чтения вдруг раздались возгласы:

— Да здравствует свобода!

— Да здравствует революция!

Все поздравляли друг друга, хлопали в ладоши, обнимались. Громко, не стесняясь, ликовала молодежь. Сергей заметил, что сына рядом с ним нет. Митя уже был в молодёжной массе.

Большое столпотворение было вокруг солдат-фронтовиков, которые в своих выступлениях призывали односельчан к решительным действиям.

Порой в толпу летели непонятные для многих собравшихся слова: «Учредительное собрание», «Протест», «Долой эксплуататоров»! И только старики, стоявшие обособленной кучкой, не вступали в разговор. Они спокойно наблюдали за происходящим и неодобрительно покачивали головами.

Чего только можно было не услышать со всех сторон:

— Что же будет теперь в Расее?

— Расее без царя нельзя, что будет с нами?

— Кто же теперь будет править всеми?

И тут же почти одновременно кто-то кричал в ответ:

— Править кому найдется, только подставляй шею.

— Дума, Дума будет управлять, — кричал писклявый голос из толпы.

— Советы надо выбирать, — гудел чей-то спокойный и внятный голос, — только они могут быть властью всего народа.

Это предложение нашло живой отклик собравшихся. Посыпались новые вопросы, слышались ответы. Толпа, слушая разъяснения о сложивсейся ситуации, произвольно стала делиться на кучки.

Активное обсуждение продолжалось до вечера, и с наступлением темноты народ стал расходиться.

К середине апреля появились проталины, снег посинел и стал рыхлым. А это первый признак скорой воды. Весной в этих краях хозяин редко когда погонит лошадь за какой-либо надобностью в поле, дорога рыхлая, коня оставишь без ног, поэтому во время распутицы связи между населенными пунктами прекращались. В эту весну было также. Почти до самого мая новости не доходили до сельчан. Варились, как говорится, в собственном соку.

После февральских событий на селе мало кое-что изменилось. Не стало старшины, попритихли богачи, многие из них укатили в город. Народ себя чувствовал свободным, не стесняясь, говорили на любые темы, особенно уверенно во всем вели себя вернувшиеся домой фронтовики. Избранный Совет вел себя тише воды, ниже травы, власть на селе не осуществлял или не знал, что ему делать, или боялся чего.

Основная масса взрослого населения были старики и бабы. С выводами о происходящем они не спешили, памятуя принцип: «семь раз отмерь, один раз отрежь». Выжидали, «как оно будет», ко всему присматривались.

После свершения Октябрьской революции в селе все с нетерпением ждали замирения и возвращения домой мужиков, ведь пять и более лет прошло, как забрали из села самых крепких и работящих.

До июня вокруг Романовки, как и в самом селе, было относительно спокойно. Где-то за Оренбургом, в Башкирии и под Верхнеуральском шла настоящая война, но здесь пока еще не прозвучало ни одного выстрела.

В июле части атамана Дутова заняли Оренбург и уже к осени из сёл и деревень белые «подчистили» всех мужиков и парней призывного возраста. На очереди остались такие подростки, как Митя.

— Что делать будем, ребята? — рыжий парень обратился к друзьям, сидящим на берегу речки под густой ивой.

— Чего, чего, сидеть тихо и наблюдать.

— Эк, наблюдатель! Белые придут и забреют на войну.

— Я ждать не буду, — твёрдо заявил Митя, ребята дружно посмотрели на него. — Надо к красным пробираться.

— Отец тебе даст к красным, штаны потом не сможешь надеть.

Митю такая перспектива не испугала и он поделился своими мыслями с отцом.

— Слушай, сын, — внимательно выслушав, начал разговор Сергей Яковлевич. — Ты уже вырос, раз такое решение принял, но по годам ты ещё млад. Белые не заберут, а красные домой отправят. Стоит оно того? Мотаться туда-сюда. Время сейчас лихое, не приведи господь случится что в дороге.

Митя слушая, смотрел отцу в глаза.

— Повремени с уходом, подрасти, война от тебя никуда не денется. Думаю я, что это надолго.

Сергей Яковлевич ничего не сказал о том, что если Митя уйдёт, то он останется с тремя женщинами и восемью внуками. А это было первое, о чём подумал сын после слов отца. Митя в душе всё понимал, конечно же, отец был прав.

— Да, батя. Я понял. Я буду ждать.

Зима вновь заморозила человеческую активность в Романовке, хотя Оренбуржье гудело. Оренбург был в руках красных, а большая часть губернии была под белыми.

— Белые, красные, что нам-то до их войны, — говорили мужики, обсуждая длинными вечерами ситуацию в стране.

— Война не их, война наша. Вот, Семён, скажи мне, где твой брат Степан?

— Ну, так, белые забрали с собой, — отвечал Семён, явно не понимая вопроса.

— А мой сосед Никита Четвертак к красным подался.

— И что?

— А то. Сидят где-нибудь и друг в друга стреляют, а ведь друзьями были.

Все замолчали, наступила тишина, и только слышно было, как мужики сопели, выдыхая табачный дым.

В апреле через Романовку, отступая, проходило несколько групп красноармейцев. Выглядели они очень усталыми.

Сергей Яковлевич услышал скрип открывающейся двери, в дом вошли два солдата.

— Хозяева, день добрый вам, — сказал старший по возрасту. — Не дадите ли чего поесть, вторые сутки во рту ничего не было.

Акулина быстро собрала на стол, красноармейцы, не раздеваясь и не снимая амуниции, сели есть.

Наблюдая за тем, как гости поедали предложенную им еду, Сергей Яковлевич обратился к дочери:

— Акулина, собери ребятам что-нибудь в дорогу.

— Нам с собой, отец, ничего не надо, мы скоро вернемся, — сказал, невесело улыбаясь, усатый красноармеец.

— Дай-то бог, — негромко промолвила в ответ Акулина.

Сергей Яковлевич только подсел к красноармейцам за стол с намерением распросить, как где-то вдалеке раздалось несколько выстрелов. Солдаты, как по команде, встали из-за стола, поблагодарив хозяев, быстро покинули дом.

Проводив красноармейцев во двор и выпустив их через задние ворота, Сергей Яковлевич выглянул на улицу, но она была пуста, не было видно ни красных, ни белых.

На следующий день после ухода красных, в село торжественно вошли колчаковцы. Заняв Романовку, колчаковцы начали прочесывать дворы, вылавливая раненых и обессиливших красноармейцев. Кого находили, убивали на месте. Плачущие женщины просили о пощаде, но их мольбы услышаны не были.

Несмотря на политические события, весна уверенной поступью вступала в свои права. В конце апреля тихая речка Турганика превратилась в мощный поток, который нёс свои полые воды через село в степь. В это время, отступая на Север от наседавших частей Красной Армии, через Романовку проходили отряды колчаковцев. Натиск наступающих был такой стремительный, что не дал возможность белым закрепиться по берегам реки. Те из отступающих, кто не успевал добежать до моста, пускались в плавь, но до противоположного берега добирались не все.

Село красными было занято быстро и практически без потерь. Только какой-то фанатик-колчаковец, засев на крыше большого сарая отстреливался до последнего патрона, ранив нескольких красноармейцев. Обозленные солдаты стащили его с сарая и изрубили саблями.

Выбив белогвардейцев из Романовки, красные сделали остановку, чтобы подтянуть свои тылы, отставшие из-за весенней распутицы. Всю весеннюю темную ночь за селом рыскали разъезды красных и белых, прощупывая расположение противника. Наткнувшись на передовые посты, вступали в перестрелку и уносились прочь.

Утром следующего дня белые перешли в решительное контрнаступление, стремясь вернуть стратегически важные позиции, оставленные накануне. Введя в бой резерв и, перегруппировав свои силы белые стали теснить красноармейцев.

В решительный момент, оказавшись на передовой среди своих бойцов, командир полка с криком: «За волю и свободу!» поднял красных воинов в атаку. Бойцы, увидев своего командира на коне, единым порывом бросились на атакующих белогвардейцев. Жестокая, беспощадная схватка длилась всего несколько минут. Здесь сошелся в смертельной схватке единоплеменной народ, защищающий разные интересы.

В разгар боя, скакавший вдоль фронта командир полка, вдруг свалился на гриву своего коня. Конь, почуяв неладное, завертелся на месте, а потом встал как вкопанный. В рядах красноармейцев произошло замешательство. По цепи пробежал ропот: «Командира убили».

— Вперед товарищи! Отомстим за командира! Ура! — неожиданно раздался голос комиссара.

Красноармейцы бросились на своих врагов, а подоспевшая кавалерия ударила во фланг противника.

После разгрома колчаковцев на окраине Романовки, когда солнце уже клонилось к закату, многочисленные жители села и красноармейцы собрались на площади возле церкви, чтобы проститься с командиром.

На площади стояла бричка, запряженная парой крепких лошадей. В бричке, застеленной красной попоной, лицом вверх лежал командир полка. Его Френч, перетянутый ремнями, был застегнут на все пуговицы. Его лицо отражало спокойствие, и лишь чуть сдвинутые морщинки на лбу, подчеркивали какое-то мимолетное удивление.

Красноармейцы, сняв головные уборы, медленно проходили мимо командира, прощаясь с ним. Многие не стыдились своих скупых слез. Простившись, строй красноармейцев подравнялся и замер. Собравшиеся местные жители с горечью наблюдали за печальными проводами. Многие женщины плакали навзрыд, вспоминая своих мужиков, ещё не вернувшихся с проклятой войны. Тихо плакали девушки, вытирая слезы концами головных платков. Сняв картузы и шапки, стояли старики, опустив свои седые головы.

Прозвучала команда. Строй красноармейцев встал в положение «Смирно». Небольшой оркестр заиграл траурный марш. Ездовой взял под уздцы лошадей, бричка с телом командира медленно покатилась по грязной весенней Романовской улице, глубоко проминая колесами жирную землю.

Похоронив в братской могиле на сельском кладбище погибших в бою за Романовку, штаб красных вместе с обозом под вечер ушёл из села. Вместе с красными ушло около двух десятков человек Романовских добровольцев.

— Прости отец… Я зашел попрощаться… Я ухожу с красными…. Мы…. Записались добровольцами, — не смея поднять глаз, краснея до самых кончиков ушей, сбиваясь в словах, сказал Митя.

Сергей Яковлевич молча смотрел на сына. Видно время настало такое, когда каждый взрослый мужчина должен брать в руки оружие и выбрать сторону, которую надо защищать.

— Мальчик мой, Митя, Дмитрий, благословляю тебя и прошу об одном, понапрасну не лезь под пули, слушайся старших и не брезгуй их советами, — говорил отец сыну, обнимая его своими крепкими руками, — береги себя, сынок.

Они по-русски троекратно расцеловались. Освободившись из отцовских объятий Дмитрий подскочил к сестре Акулине, чмокнул ее в щеку, попрощался с женой Федора — Марфой и племянниками, схватил приготовленную котомку и выскочил на улицу. У калитки стояла Федосья с детьми, в глазах её были слёзы.

— Феня, ты… — не найдя слов, Дмитрий поцеловал сестру, погладил по головам её детей и выбежал со двора.

В это время мимо дома проходили уже подводы обоза, за которым шли сельские добровольцы.

Вся семья стояла на краю дороги и смотрела вслед уходящим, уходящим за горизонт вместе с солнцем.

2020, сентябрь — 2021, январь

За арбузами

В России шла Гражданская война, которая полыхала не только в центре страны, но и на её окраинах. Судьба забросила Дмитрия в составе частей Красной Армии на Северный Кавказ.

— Товарищ командир, — умоляющим голосом обращался к командиру полка интендант, — ну товарищ командир!

— Семёнов, как ты меня достал уже.

— Ну, давайте ребятам арбузиков привезём, товарищ командир.

— Какие арбузики? Здесь не рынок, здесь каждый день убивают. Семёнов, ты понимаешь, что война идёт.

Семёнов, переваливаясь с ноги на ногу, следовал за командиром как тень и продолжал ноющим голосом упрашивать.

— Товарищ командир, ну разнообразим рацион ребятам…

— Вот где у меня твой рацион, — командир пошлёпал ладонью себе по затылку.

— Ну, товарищ…

— Всё! Бери четверых, телегу и чтобы быстро! Туда и обратно!

— Есть, туда и обратно!

Интендант по-детски подпрыгнул и побежал в сторону конюшни.

В числе выделенных бойцов для поездки в аул был и Дмитрий. Интендант и двое красноармейцев сели на коней, а Дмитрий с товарищем на телегу, запряженную крепкими лошадьми. Выдвинулись в путь с хорошим настроением, предвкушая чуть ли не увеселительную прогулку.

Ехали вдоль Терека. Места здесь удивительно красивые. Горы, покрытые деревьями, цепко державшимися на скалистых выступах, внизу зажатая между скал натужно ревущая река, изо всех сил стремящаяся вырваться из их тесных объятий. Но горы отступали и река, выйдя на простор, успокаивалась. Заросли камыша шелестели под тихий говор реки. Лишь крик птицы, обеспокоенной чем-то, нарушал устоявшийся покой. Дорога в скалистой местности, утрамбованная за тысячелетия копытами коней, волов и колесами повозок, была жесткой, петляла над берегом реки, постепенно поднимаясь вверх.

Приехали в аул, остановились под раскидистой чинарой. Улица, как в мертвом городе — безлюдна. Несколько коз беззаботно лазили по стенам своеобразных строений, словно прилипших к скалам. Время подходило к полдню, стояла тишина и только пара собак заливались лаем, указывая всем, что кто-то чужой зашел на их территорию.

Внимательно приглядевшись, красноармейцы заметили, что за ними из всех щелей наблюдает множество глаз.

— Интересно, — с какой-то настороженностью проговорил напарник Дмитрия, — даже мальчишки не показывают носа.

— Да оно и понятно, — ответил Дмитрий, — приехали солдаты.

Интендант, не спеша сошел с коня и направился к одной из дверей. Постучал раз, другой и стал терпеливо ждать. Прошло довольно много времени, прежде чем открылась дверь. В дверном проеме стоял сухой как палка старик с бледно-коричневым лицом, одетый в белую черкеску не первой свежести, с рядами газырей на груди. Его худое тело было перехвачено тоненьким ремешком, на котором висел неестественно большой кинжал. На голове красовалась белая баранья шапка, в руках держал высокий посох. Гордо подняв свое сухонькое личико, он потухшими глазами вопросительно смотрел на интенданта.

Жестикулируя пальцами обеих рук, интендант заговорил с ним на каком-то непонятном никому языке. Прошло время, а русский и старик продолжали вести разговор жестами, похлопывая друг друга и произнося какие-то слова. Потом старик сделал шаг назад, повернулся, подал знак интенданту и стал удаляться мягкими неслышными шагами, увлекая за собой гостя.

Прошло около часа, прежде чем интендант показался в дверном проеме. Он подошел к бричке, взял мешок с мануфактурой и ушел вновь к старику.

— О, опять ушёл, — возмущённо сказал Дмитрий. — Опять ждать?

— Я думаю уже всё. Обмен пошёл.

Через несколько минут интендант вышел в сопровождении не по годам серьезного мальчика лет десяти. На нем тоже, как и на старике, большая белая шапка, его удлиненная курточка была перехвачена ремешком, на котором так же висел кинжал, на ногах надеты легкие на тонкой подошве сапожки.

— Давайте мальца на бричку, — скомандовал интендант. — Он дорогу покажет.

Усадив мальчика, тронулись в путь. Миновали аул, проехали еще километра полтора и по требованию мальчика остановились на краю бахчевого поля.

На довольно крутом косогоре вызревали под горячим солнцем арбузы и дыни. Их на поле было так много, что казалось они вот-вот, подталкивая друг друга, покатятся вниз, образуя лавину.

Мальчик зашел на бахчу, опытным взглядом рассматривал арбузы, постукивал по ним, найдя нужные, отсекал от плетей и указывал рукой, чтобы забирали.