Бесплатный фрагмент - От А до Я

Аристократ

Аристократ, скучая в ложе,

Монокль наводил на пачки:

Ему мельканье плотных ножек

Напоминало руки прачки

В пушистой пене над корытом

Дубовым, будто над паркетом.

Она была как Афродита,

Только обута. И одета…

А балерина, безнадежно

Приподнимаясь на пуанты,

Осознавала неизбежность

Духовной связи с этим франтом

В гримёрной или в «Англетере»…

Он ей напоминал циклопа,

Когда в монокль веком хлопал

Под ажитации в партере.

Когда патлатые студенты

С перил вывешивались в трансе,

Она, раскинув руки-ленты,

Сникала в томном реверансе,

Осознавая неизбежность…

Но, памятуя о Париже,

Всё силилась хоть как-то нежность

Из реверанса на пол выжать…

---

* * *

Баламуты-пересмешники,

Колокольцы-бубенцы,

Словобрешники, потешники,

Звонкой фразы кузнецы,

Не на то ли вам пеняется,

Что солгать не можется?

Правда клонится, как пьяница,

Да кривится рожица.

И хмуреют хари хмарями:

Отожратые, дебелые.

Мир пропитан государями.

Что ж вы, бубенцы, наделали?

---

Облизнула сталь перкаль щеки,

Отпорхнув, обзыркала.

Что ж вы, мальчики-зеркальщики,

Не скривили зеркала?

Обхохочетесь — наплачетесь,

Стародавние дела.

Запечатают, упрячут спесь

За стальные удила,

За ужимочки нахальные

Да за прочие грехи,

Канут фразы эпохальные

И охальные стихи.

Обрети, певец-паяц, уют

С плахи на кол налегке.

Бубенцы глумятся, бряцают

На дурацком колпаке…

Как тут не смеяться, плакаться,

Как в тоске не замолчать?

Душит души тайный знак Отца:

Соломонова печать.

Баллада о доблестном воине Никодиме

Кто там скачет впереди,

Лихо машет шашкой?

Это воин Никодим,

Перепивши бражки.

---

На бок съехало седло,

Лопнула подпруга —

Но ему не западло

Отомстить за друга.

Басурмана зарубить —

Это то, что надо.

«Как там? Быть или не быть?

Отвечайте, гады!

Где у вас тут вражий стан,

Вражеские твари?

Кто тут главный басурман?

Выйди, побазарим…»

И теперь у нас любой

Славит Никодима.

Потому что он герой.

Он за Родину горой.

(Просто был неравный бой…)

А вообще-то он — герой.

И притом — любимый!!!

Веселись, святая Русь,

Бойся, вражья стая!

Всех замочат — ну и пусть.

Всё равно СВЯТАЯ!

* * *

Баловался я немного

Дёргал за усы бульдога.

Ещё бы дёргал за усы,

Да что-то мокрые трусы.

Барды́

Да мне бы дом

Квадратов эдак в сто,

Да было б в доме том

Просторно да чисто,

Чтоб были окна, стены, пол да потолок,

Чтоб он не мок, а на двери висел замок.

Чтобы всё там

По всем квадратам стам

Стояло аккуратно по местам,

А из трубы дул дым для дум и дам,

Туды-сюды, через зады да по садам.

А годы бродят где-то рядом на беду,

А барду надо на пивко да на еду,

И, окружённый окружающей средой,

Бард бродит, гордо рея бородой седой.

Туды-сюды, через зады да по садам,

Да не с руки дуба давать, бродя, барда́м,

Но кабы был у барда белый дым да дом,

Тогда бы был бы бардом бард уже с трудом.

Кабы не бабы, дабы дубу не давать,

Барды́ не слабы, кабы бабу на кровать,

Но кабы бабам были барды не рабы,

Тады дома бы не меняли на арбы.

Да, мне бы дом… Да, знать, не по годам.

Да, знать, своим трудом дом не добыть барда́м.

Дуба давая, бродят бедные барды́

Через зады да… по садам, туды-сюды.

Баржа

(пародия на песню И. Белого)

При всём честном народе

Баржа́ по небу ходит.

Баржа́ по небу ходит,

Великий, словно Джа.

А Джа глядит на ба́ржу

И думает: ну надо же,

Я думал это ба́ржа,

А это, блин, баржа́…

Баржа́! Поэтому и летает,

И Джа, конечно же, обалдевает.

Он расценит всё это с небес

Как бесспорный поэта прогресс.

Как к нёбу мякиш хлеба,

Баржа́ прилипла к небу,

И ветер брюхо лижет

Ей языками туч.

А я лежу, гадаю:

Чому я не летаю

По небу, аки сокiл,

И паче не летуч?

Меня, видно, собственной рифмой накрыло.

Почто народился на свет я бескрылым?

А вот я вам ужо покажу,

Знали чтоб: ля-ля-ля жу-жу-жу.

Чего теперь стыдиться?

Подумаешь, не птица!

Могу и приземлиться,

Могу и в ямку бух…

А стыдно, когда видно,

А петь совсем не стыдно,

И даже не обидно,

И услаждает слух.

А мне ничего-то другого не надо,

Вполне можно петь о барже́ до упада!

Е-ге-гей! Содрогайся земля!

Ду-ду-ду бу-бу-бу ля-ля-ля!

* * *

Берегут китайцы руки,

И японцы берегут.

Каждый может «делать штуки»,

Если он и вправду крут.

Если верить разным слухам,

Может биться и нагим,

И ногою вдарить в ухо,

И рукою дать с ноги.

* * *

Боже мой, какое счастье:

Я нашёл моток верёвки!

Значит, можно будет лазать,

Поднимаясь быстро в горы,

Перепрыгивая скалы

И глубокие ущелья

Под колючими лучами

Обжигающего солнца,

Между небом и снегами,

Там, где тучи не летают.

---

Я нашёл три карабина,

Рядом — старую обвязку.

Значит, можно пристегнуться

К раньше найденной верёвке,

Чтоб не очень сильно падать,

Поднимаясь быстро в горы,

Перепрыгивая скалы

И глубокие ущелья

Под колючими лучами

Обжигающего солнца,

Между небом и снегами,

Там, где тучи не летают.

И теперь я буду лазать!

А потом, конечно, падать,

Чтобы разгадать дилемму

Пониманья смысла жизни:

То ли мне охота лазать

Для того, чтоб после падать,

То ли мне неймётся падать,

Чтобы лазать опосля,

Подымаясь быстро в горы,

Перепрыгивая скалы

И глубокие ущелья

Под колючими лучами

Обжигающего солнца,

Между небом и снегами,

Там, где тучи не летают.

Чёрной молнии подобный…

Буддийская колыбельная

Стоял у храма Хари Рама,

Такой весь карме неподвластный,

С утра не выпивший ни грамма,

Но отрешённо-безучастный.

А рядом Будда Гаутама,

В астрале отыскавший бодхи,

Прикрывши тряпкой место срама,

Балдел от собственной находки.

Их атман окружала майя,

Но мужа два, снискавших славу,

На мир взирали, не внимая,

Предпочитая майе бхаву.

И, погружённые в нирвану,

Медитативно созерцали

Непостижимые брахману

Бахакти мелкие детали.

* * *

Была любимая у Билла:

Красотку Мэри Билл любил.

А Мэри Билла не любила.

За это Билл её убил.

В те времена не знали горя

Ни Дикий Запад, ни Восток:

Ведь истина рождалась в споре

Путём нажатья на курок.

---

Как много пуля излечила

Сердечных травм, душевных бед!

Была любимая у Билла:

Вчера была, сегодня — нет…

Не с пьяных глаз в кровавой стычке

Любимую прикончил Билл:

Он выстрел сделал по привычке,

А Мэри искренне любил.

Но, как уже писали ране,

«Привычка свыше нам дана:

Плод утолённой жажды знаний,

Замена счастию она».

Не потому ль в какой-то мере

Все платят тем же, чем грешат:

Сегодня Билл пристрелит Мэри,

А завтра Билла порешат.

---

* * *

В окруженье горных кряжей

Пляжи. Серпантин дороги,

Спутанный на склонах пряжей,

Нитей направлений строгих.

Где волна и ветер нежат.

Где волна и ветер лижут

И ласкают слух и тело…

Рай, который так прибрежен,

Рай, который так приближен,

Приблизителен пределу,

Если замереть от боли

Ожидания…

И снова

Занимаюсь перебором

Слов и снов.

Дрожит основа

Мира.

Вижу только море

В окруженье горных кряжей.

Пляжи.

Серпантин дороги,

Спутанный на склонах пряжей,

Нитей

Направлений строгих.

* * *

Ваша талия притягивает руки

Молодых и трепетных мужчин,

Только взгляд непроходимой суки

Пресекает на корню почин.

Ваша грудь… вершина постоянства.

Ноги выше… всяческих похвал.

Видит Бог, совсем не ради пьянства

Я бы вас куда-нибудь позвал.

Так и тянет выпить пару пива

И спросить, дымясь от сигарет:

«Слушай, крошка, хочешь быть счастливой?»

И… не дай вам Бог ответить «нет».

* * *

Весна уже разделалась с долгами.

И трудно жить тому, кто не привит.

Кругом девчонки с бледными ногами,

Такие… ненаглядные на вид.

Вот и брожу, не поднимая взгляда,

Сам под штанами пряча синеву.

Их неглижу и даром, мол, не надо.

Так не гляжу, как вовсе не живу.

Ещё три дня погожих для девчонок —

И я, увидев их, паду убит.

До корочки на солнце пропечённых,

Таких… деликатесненьких на вид.

Весна весной, а скоро грянет лето,

И места я себе не нахожу.

Ну пощадите, женщины, поэта:

Накиньте хоть на рожи паранджу.

* * *

Вздыхают горестно угли́,

Редки́ и зыбки.

Пора дописывать нули,

Считать ошибки.

Я, как безумный звездочёт

На плахе меры,

Веду ночной грехам подсчёт,

Творю химеры.

Жжёт одиночества кровать

Дурными снами.

Мы так и будем воровать

У тех, кто с нами.

Пока живём на раз-два-три,

Растя коросту,

Всё будет, что ни говори,

Безбожно просто.

Что ж, те, которых не спасут,

Мечтать не вправе?

Зачем так скоро страшный суд,

Скажи мне, Рави?

Зовут угрюмые угли́

Назад к купели.

Мы всё хотели и могли,

Да не успели.

Вода-вода

Ляг на плечо,

Пьяное бремя,

Усталый друг.

Как горячо

Верится, время,

В твой долгий круг.

Каждой минутой

Словно опутан,

Пью не спеша

Каждой минуты

Каплю цикуты

На полгроша.

Сам я, как грош

Медный и стёртый

О жесть стола.

Плох ли, хорош —

Иди ты к чёрту:

Она ждала.

Не до числа.

Верно, до гроба,

Не за гроши.

Да в шкуру вросла

Мне грубая роба

Аж до души.

Хватит ли сил

Выдюжить Богу,

Как бес прожил?

Ты бы спросил,

Хоть на дорогу:

Во сколько жил

Тянутся души

С моря на сушу?

Так согреши:

Выверни душу

Либо не слушай

Чужой души.

Пройдут шторма и бури —

И нет следа.

Семь футов сказочной лазури:

Вода, вода, вода, вода…

Вопросы

Так что мне осталось? Жить?

Жить-то мне что осталось?

Я даже не встречу старость.

Только не надо лжи.

Хочешь, сама скажи:

«Время не расстаралось».

Так что осталось ждать.

Ждать. Что ещё осталось?

Может, ещё усталость…

Что может ещё усталость?!

И что она может дать?

Хочешь, сама скажи.

Хочешь, я сам скажу:

«Ждать…

Жить…»

Жуть…

* * *

Вот сельская школа, здесь учатся дети

Различных селений читать и писать.

Вот так же когда-то учился В. Ленин

И научился, ети его мать…

* * *

Вот скажите, ну надо ли бабе ли

Знать хоть что-то, к примеру, о Бабеле?

Зачиталась Басё,

Оглянулась — и всё.

Ночь…

Выхино…

Пустой вагон…

Люди ходят по перрону какие-то подозрительные…

* * *

Вот так паришь, а жизнь пригнёт.

Хоть досчитай сто раз до ста,

Хоть крылья на руки надень я.

Когда разверзлась пустота

И безразличие

Паденья

Не превращается в полёт…

Обтрепещись!

Права-то птичьи…

* * *

Вроде это не впервой

Приключилось в голове,

Но не дружен с головой,

Словно мозг ороговел.

Раз друзья не помогли,

Может, всё-таки к врачу?

Ангел ненаглядный, блин!

Тела твоего хочу.

Буду груб и неотёсан,

Мне ноябрь словно март.

Понаделаю засосов,

То-то будет боди-арт.

* * *

Завтра я повешусь поутру

Там, где шумят зелёные дубравы,

Не ради почестей и славы,

А просто так повешусь и умру.

Потом, быть может, пионер-москвич,

Тимуровец и юный следопыт

Прибьёт ко мне табличку: «Здесь висит

Авилов Дмитрий Александрович».

А может быть, лукавый садовод

Перенесёт меня на свой участок,

Чтоб я от птичьих нападений частых

Оберегал хозяйский огород.

---

А может быть, усталый пилигрим

В тени моей приляжет отдохнуть,

На жаркий полдень прерывая путь,

Мы с ним вдвоём о многом помолчим.

Задумавшись как будто о своём,

Покачивая ветру в такт ногой,

Я буду так висеть своим путём

В гармонии с природой и с собой.

Всё!!!

* * *

Всё неправильно, всё не так,

И к себе надо быть построже.

Голос с неба ещё не знак,

Даже если мороз по коже.

Даже если сомнений нет,

Даже если свершилось чудо,

И на землю пролился свет,

Не стесняйся спросить: «Откуда?»

Я скажу тебе по секрету,

Что мурашками счастье мерить —

Это тоже, конечно, метод,

Но

Относись к нему без истерик.

Выдра

(памяти А. Я. Вольфсона)

А выдра мудра и верит воде.

Она и мудра водною верой.

С неё и спросится водною мерой

Заповедь заводи по правоте.

И выдра мудра и верит воде…

А сосны верят воздуху неба.

А птицы верят крыльям полёта.

А люди верят крови и поту,

Земле окаянной трудного хлеба.

А выдра мудра и верит воде.

Так и живут они сильною верой,

Верною силой, полною мерой,

И примеряют чужие примеры,

Как им диктуют сильные мира…

А выдра мудра и верит воде.

1994

---

Гвардия

Поётся так, как поётся,

Льётся с бака на ют.

Гвардия не сдаётся,

Нервы её сдают.

Хочется поскорее —

Тянется, как всегда.

Вымпелы гордо реют,

В трюмах стоит вода.

Гвардия не сдаётся,

Гвардия не должна,

Бьётся, как сердце бьётся,

Какого ж ещё рожна?

А как вы ещё хотели?

А что мы ещё могли?

Только рвануть свой тельник

Ради своей земли.

И умереть красиво

Под полковую медь,

Раз победить не в силах —

Дайте ж хотя бы спеть.

Гвардия не сдаётся,

Гвардия не должна,

Бьётся, как сердце бьётся,

Какого ж ещё рожна?

Гвардия умирала,

Гвардия шла на дно.

Где её адмиралы?

С кем они заодно?

Поётся так, как поётся.

Льётся с бака на ют.

Гвардия не сдаётся,

Это её сдают.

Гвардия не сдаётся!

Какого ж ещё рожна?

Бьётся, как сердце бьётся.

Так, как она должна.

* * *

Говорили, что она красоты неземной.

Говорили, мимо мне не пройти стороной.

Говорили, не старайся понапрасну, чудак.

А я взял да и прошёл, только так, только так.

Говорили, от судьбы не уйти, не уйти.

Говорили, не найти в ослепленье пути.

Говорили мне: не будь сам с собою жесток.

А я взял да и ушёл. Вот такой колобок…

Говорили мне, вернись: позабудет — простит.

Говорили, на Руси покаянье в чести.

Говорили, от себя не уйдёшь за леса.

Говорили… Ну так что ж… Разве я что сказал…

Горошина

Что брошено — то брошено

Словами на весы.

Подложена горошина,

Двенадцать бьют часы.

Торопится развязочка,

Урок веков забыт.

А выдержит ли сказочка

Проверочку на быт.

Из паутинок платьица,

Кареты, башмачки…

За всё, за всё заплатятся

Слезами пятачки.

За всё, мои хорошие, —

Не деться никуда.

А хрупкая горошина —

Так это ж ерунда!

Невеста стала Золушкой,

Шарманщиком — жених.

Дворец — шалаш из колышков.

Я так боюсь за них!

Ах, выдержит ли, выдюжит

Житейство зыбкий рай?

Играй, покуда не вьюжит,

Шарманочка, играй.

Что брошено — то брошено.

Качаются весы.

Тяни, моя горошина,

Беспечности часы.

Тяни, моя хорошая,

А там уж как-нибудь…

Что брошено — то брошено.

Былого не вернуть.

Готическая леди

Я в прошлой жизни был кули́.

Как муравей, неутомимо

Грузил на джонки чай с жасмином —

И знать меня вы не могли,

Моя готическая леди:

Вы жили на другой земле.

Ваш мир лежал ещё во мгле,

Когда, лаская зелень меди,

Треножник омывал огонь,

Переливаясь в чашу светом

Янтарной зелени, и этой

Мне чашей обжигал ладонь…

И, словно отразясь вдали,

В мерцании вашего камина,

В благоухании жасмина

Из рук китайского кули́

Вам на заре являлись сны,

Причудливо свиваясь с явью…

Вы изумлялись: «Уж не я ль вью

Их для себя? Но неясны,

Незначимы и невесомы,

Кто эти двое за столом?

Им места не было в былом.

А вроде бы давно знакомы…»

И вы, в смятении немы,

Потом не прикасались к снеди…

Моя готическая леди,

Вглядитесь лучше: это — мы.

Гриппозная

Закованные в латы

Ледяные мостовые,

Пугливые солдаты

Да сиротки постовые,

Заваленные дворики

Снегами по рога,

Оскаленные дворники,

Гребущие снега…

Пора осатанелая.

Звериною тропой

Марают поле белое

Прохожие гурьбой.

Сижу, шарфом укутанный,

Как фикус на окне,

И на сердце так муторно…

Скорей бы быть весне!

Да что ж такое деется?

Скребу растёртый нос.

И вроде хворь — безделица,

И насморк не понос…

Но тают, стеариновы,

Под хлопоты родни

Медами да перинами

Отравленные дни.

А мне бы — выйти в улицу

Да с хрустом по снежку

Вразвалочку сутулиться

Шажками по вершку.

И, наплевав безбашенно

На хворь проклятую,

Разнашивать, донашивать

Чужую колею.

«Ах, доктор, мне неможется!»

«Ах, доктор, я больной».

Белее мела рожица,

Кровинки ни одной.

И на сердце метелица,

И в очах застит свет,

И ни мычит ни телится

Дурной иммунитет…

---

* * *

Два реставратора-расстриги

Фуфлили стильный новодел.

В горниле зрел, бурея, тигель,

Скрипел о стенки ступки мел.

Всё — в соответствии с эпохой,

Да так, чтоб даже самому

Не разглядеть потом подвоха

И опозорить седину.

Как некрасиво, как преступно,

Но романтично до соплей:

За-ради зелени нулей

Морочить время в медной ступке.

И вы не поминайте всуе,

Раскрыв обман, их тяжкий труд:

Они века перетасуют —

И что-нибудь «воссоздадут»…

Их имена не впишут в книги,

Но, не ища ни в ком вины,

Два реставратора-расстриги

Творят историю страны.

И каждый будет жить негромко,

Нигде никем не уличён,

Чтоб благодарные потомки

Не догадались ни о чём.

Девка

Как холодно зимою на плакате

Раздетой девке в кожаных трусах!

Художник! Нарисуйте даме платье,

Вам сторицей воздастся в небесах.

Конечно, не «Мадонна» Рафаэля

И не «Джоконда». Ну, уж как-нибудь.

Ну хоть прозрачной шалью акварели

Накинь на замерзающую грудь.

Художник, я же знаю, ты же можешь!

Тебе подвластны кисти и холсты!

А то мороз по коже — аж до дрожи —

От неприкрытой этой красоты.

Смотри же, тает жизни образ зыбкий,

В морозных зябко кутаясь клубах,

Застывший в коченеющей улыбке,

И иней серебрится на губах.

Донна Анна

Донна Анна, донна Анна,

Пощадите Дон Жуана.

Прогоните Дон Жуана,

Только так, чтоб он ушёл.

И забудьте, донна Анна,

Навсегда про Дон Жуана,

И простите Дон Жуану

Этот маленький грешок.

Чтоб он мог уйти красиво,

Хорохорясь: «Эко диво!

Ну, подумаешь, спесива,

Ну, подумаешь, вдова…»

Чтоб надежды не осталось

Дон Жуану даже малость.

И забудьте, словно шалость,

Эти дерзкие слова.

Мне прельстить вас даже нечем:

Лишь ссутуленные плечи,

Лишь бессвязанные речи,

А туда же, на порог…

И теперь — войти не вправе,

Балансирую на грани,

А уйти не в силах. Камень

В сердце. Кто б подумать смог.

Да я и сам бы не поверил,

Но стою у вашей двери:

Старый глупый сивый мерин,

Размышляя невпопад,

Что с годами стал дородным,

Что одет совсем не модно…

Я в изгнанье, вы свободны…

Полный бред и сущий ад.

Вот бы серость завздыхала,

Расправляя опахала:

«Любят женщины нахалов,

Пропадают ни за грош».

Мне бы распустить тенёта —

А я глуп любовью. Вот он.

Сам готов разбиться с лёту

Перед вами. Ну так что ж…

Мне осталось лишь согбенно

Преклонить одно колено

И вложить навеки пленный

В ваши руки свой клинок.

Не судите, донна Анна,

Строго слабость Дон Жуана:

Счастье глупо и нежданно.

Он ушёл бы, если б смог.

Другая рука

(посвящение Татьяне Пучко)

Не поднимая забрала,

Не опуская щита,

Смелости так не пристало,

Но безрассудство — тщета.

Стоит ли вольному жить в страхе

В память о рабском биче?

Одна рука — в приветственном взмахе,

Другая рука на мече.

Наследник походной палатки,

Сгибаясь, смыкается кров

Под тяжестью каменной кладки,

Под бременем буйных пиров.

В речах сердцеедок, под складками юбок

Кружит сладострастия бес.

В одной руке за здравие кубок,

Другая — сжимает эфес.

Та, что бессонно любила,

Тая в ночи, как зола,

Было же, милая, было

Счастье без примеси зла.

Огонь, вода, медные трубы,

Да как мы смогли устоять

И счастьем наполнить любимые губы,

Сжимая меча рукоять?

Кабы не волчья стая,

Кабы не стадный дух,

Может, страницы листая,

Я отыщу этих двух?

Стёрлись доспехи, изношено платье,

Век не живут при свече.

Но одна рука — в рукопожатье,

Другая рука на мече.

---

Друзьям

Мы говорили и молчали,

И промолчали, говоря,

Свои заботы и печали,

Пока не выцвела заря.

Нам удивить друг друга нечем.

Нас память сделала бедней.

Витиеваты стали речи,

А были — проще и теплей.

И, никого не согревая,

Дрожат со звоном на ветру

Две льдышки смёрзшихся трамвая

У тротуара поутру.

Спешащие за новой данью,

Отставив недопитый чай,

Не лицемерьте «до свиданья»,

Когда пора сказать «прощай».

Какие могут быть обиды

Между друзьями стольких лет!?

Я даже не подам вам вида.

Я даже улыбнусь вам вслед.

И обожжённые зимою,

Чтоб вы не повернули вдруг,

Водою ледяною смою

Тепло ненужных ваших рук.

* * *

Если смерти я не вижу —

Значит, смерти просто нет.

А она мне ноги лижет

И берёт мой тёплый след.

И ползёт за мной по следу.

Но догонит лишь тогда,

Когда я домой приеду

Через долгие года.

Если смерть мне не по чину,

Если смерть отрину прочь —

Что ж, она догонит сына,

Так она догонит дочь…

---

Не дотопленная в водке,

Не горящая в кострах…

Люди скинули пилотки,

Затаив в утробе страх.

Хрен ли лычки на погоны,

Коли вслед колокола?

И быть может — не догонит.

А быть может — догнала.

---

Жигулёвщина

Вот уж мне бы дальше — да некуда выше.

Под ногой — помоста скрипят половицы.

Ты, топор, срубишь, ты, перо, спишешь,

Языки намелят потом небылицы.

Мало жил, крохи — наплетут с горы:

И каким я был, и каким сроду не был.

А как выйду гостем к Господу скоро —

Под ногою скрипнет синее небо.

Вот уж будет дальше-то некуда выше,

Вот уж будет малому доля в великом,

Как топор срубит, как перо спишет,

Кровь под чернила да на небо с криком.

Вот ты и гадай, коль умён в самом деле:

То ли был я царь, то ли правил обманом.

Жил ли чуть позже — звался ль Емелей,

Жил ли чуть раньше — звался ль Степаном.

Жестокий романс в темпе марша

Мужчину в женщине волнует грудь,

У женщины — волнение в груди…

Ей только ненароком подмигнуть —

Не уходи, останься, погоди.

Ещё на миг, ещё на пять минут,

На полчаса. Куда там — навсегда.

Её глаза рассеянно моргнут,

Его глаза скользнут туда-сюда…

Ощупают дивана гобелен,

И бросит на пружины, как в бордель,

Её любовь, встающую с колен,

Его любовь, зовущая в постель.

И, в общем-то, им это ни к чему,

Но, в общем-то, и это кое-что,

Не то чтоб трудно сделать одному,

Но самому себе — совсем не то.

Мне наплевать, что дальше было там,

Я ощутил, рассказывая, вновь,

Как подступает к горлу тошнота…

Не говори мне больше про любовь!

Мужчину в женщине — волнует грудь,

У женщины — волнение в груди…

Им в эту ночь никак нельзя уснуть,

Им ни хрена не светит впереди!