Бесплатный фрагмент - Оркестр надежды

Ангелина

В один из декабрьских вечеров по ярко освещенному проспекту брела девочка. Проспект жил предновогодне-праздничной жизнью: сияли витрины, струились огненные ручьи вывесок и реклам, а возле увитого еловыми гирляндами крыльца торгового дома сказочно мерцала огнями елка. Проспект еще и пел. Отовсюду звучала немудреная веселая музыка, призванием которой было отгонять серьезные, полные забот мысли прохожих, заставлять их окунуться в оживление предпраздничной суеты и хлопот.

Но даже всей музыке проспекта не под силу было отогнать тоскливые мысли бредущей вдоль него девочки. Сумрачно на душе героини нашей сказки в этот нарядный зимний вечер. Окликнуть бы девочку, спросить, как зовут… Не ответит. Но сказка мудра, она-то знает, что зовут ее героиню Снежаной, и что несет в руке Снежана длинный футляр, в котором лежит скрипка. Дай же нам услышать невеселые мысли этой девочки, дорогая сказка, дай нам понять, отчего она так грустна, отчего ее ноги совсем не хотят идти вдоль протоптанной в снегу дорожки, что сворачивает с проспекта в переулок.

Переулок этот словно нарисован на картинке в старинной книге: ветвистые деревья, пушистые сугробы, на которых лежат тепло-желтые квадраты — это уютно светятся окна старого трехэтажного особняка. Переулок совершенно лишен пышной праздничности проспекта, он укутан узорной шалью зимней таинственности, пропитан ароматом забытой новогодней сказки, волнующей душу.

Но Снежана о сказках не думает. Ее ноги сами сворачивают с протоптанной дорожки и бредут прямо по сугробу к едва виднеющейся из него чугунной оградке. Девочка садится на оградку, бесстрастно втыкает в снег скрипичный футляр и замирает. Дверь в особняк все время открывается и закрывается, впуская и выпуская детей разного возраста, вырываются из нее в морозную темноту клубы тепло-желтого пара. Кого-то из детей сопровождают родители, а кто-то в одиночку весело несется по узкой дорожке навстречу веселым огням проспекта.

Из окон раздаются приглушенные звуки музыки: мощно волнуется фортепиано, разливает весенние трели флейта. А вот и скрипка запела. Снежана узнала эту мелодию: ее уже несколько месяцев разучивала, готовясь к экзамену, ее одноклассница Лиза.

«Разыгрывается, — подумала Снежана. — Мне тоже пора в класс». Подумала — и продолжала сидеть. Она представила, как Берта Соломоновна строго говорит сухим голосом: «Снежана, ты не держишь темп. Снежана, ты фальшиво исполняешь этот пассаж. Снежана, ты играешь концерт Вивальди словно скучное упражнение, а ведь это прекрасная музыка». Но от таких слов музыка казалась еще более скучной, а пальцы и вовсе переставали слушаться. «Не пойду в класс, останусь здесь, пока снег не запорошит и не превратит меня в сугроб», — горько подумала Снежана. И тут же почувствовала, что рядом с ней на ограде кто-то сидит. Снежана повернула голову — и замерла. Рядом с ней сидела она сама! Точно-точно, и шубка такая же, и шапка, да и лицо словно смотрит на нее из зеркала.

— Ты кто? — спросила пораженная Снежана.

— Я — Ангелина, — ответила девочка.

— Почему ты так на меня похожа?

— Я похожа на тех, кому являюсь. Сегодня я явилась тебе.

— Но кто же ты?

— Я — ангел. Ангел музыки.

— Зачем же тебе я? Ты хочешь чему-то меня научить? Как в «Призраке оперы»? Чтобы я стала гениальной скрипачкой?

— Ты и так очень хорошая скрипачка, только еще не знаешь об этом. Но сегодня я явилась просить тебя о помощи.

— Чем же я могу помочь… ангелу? Это ведь вы должны людям помогать!

— У нас мало времени. Я все объясню тебе — потом, а сейчас просто прошу тебя отправиться со мной.

— Сейчас? Я не могу.

— Знаю, тебе предстоит играть на экзамене, но ты вернешься так быстро, что даже следы твои не заметет снег. Ты должна поверить мне, Снежана. От тебя зависит многое, очень многое.

— Объясни мне сейчас!

— Здесь время течет по-другому, я не успею. Все должно быть решено до семи часов вечера, так сказала Сибилла.

Снежана невольно глянула на электронное табло, мигающее яркими цифрами на одном из самых высоких зданий проспекта. До семи, а значит, и до экзамена, оставалось еще двадцать минут. Отправиться куда-то, чтобы чем-то помочь ангелу? Да и ангел ли это? По виду ведь обычная девочка. Только вот как же она сумела принять облик самой Снежаны? И тут ангел-Ангелина сделала быстрое и легкое движение, просительно сложив ладонь с ладонью, и эти сложенные вместе полупрозрачные пальчики вдруг напомнили Снежане руки коленопреклоненного ангела со старинной открытки, что лежала в бабушкиной шкатулке. И неожиданно для себя девочка решилась.

— Я отправляюсь с тобой. Обещаешь, что я успею на экзамен?

— Обещаю, — ответила Ангелина, не разнимая ладоней, и лицо ее засияло чудесным светом. — Не забудь взять свою скрипку.

Снежана выдернула футляр из сугроба и, отряхивая его от налипшего снега, почувствовала легкое прикосновение к своему плечу. Это Ангелина положила на него руку и чуть-чуть подтолкнула девочку вперед. И Снежана взлетела! Девочка даже не поняла, крылья ли выросли у нее, или это взвихрилась вокруг метель, вознося ее выше, выше, куда-то в темное небо, забеленное снегом, точно густой черный кофе — молоком. Она немного повернула голову и увидела рядом лицо Ангелины, от которого исходило легкое сияние. Ангелина улыбнулась и указала на мерцающее пятно, в которое они через мгновение нырнули, точно влетели в освещенный тоннель. Снеговые вихри тут же пропали, и Снежану окутало приятное тепло, а на душе стало легко и радостно.

Тоннель закончился так же внезапно, как и начался. Снежана слегка споткнулась, словно с движущейся ленты эскалатора неожиданно ступила на неподвижный пол. Она стояла на крыльце, нависающем, словно балкон, над туманной бездной. Ступени крыльца и его козырек переливались радужным светом. Двери сами распахнулись перед девочками, пропуская их внутрь. Когда они вошли в полутемный коридор. Ангелина прошептала:

— Вот и прибыли!

— А почему ты говоришь шепотом? — тоже шепотом спросила у нее Снежана.

— Не хочу, чтобы нас услышали. Нам надо пробраться к Сибилле незамеченными.

Ангелина теперь выглядела совсем иначе. Белое одеяние, перехваченное широким поясом, доходило почти до пола, по плечам рассыпались золотые волосы. Настоящий ангел, такой, каких рисуют на картинах! Снежана уже без опаски последовала за своей необычной спутницей.

Несколько шагов — и они оказались перед портьерой, закрывающей какой-то вход совсем так, как бывает в театрах. Ангелина вдруг исчезла, лишь повеяло теплым воздухом, да чуть колыхнулась портьера. Не успела Снежана удивиться или испугаться, как девочка-ангел снова появилась и, потянув в сторону край тяжелой портьеры, поманила Снежану за собой.

Снежана осторожно заглянула за портьеру и увидела концертный зал удивительной красоты. Она уже выступала на сцене оперного театра, играя в ансамбле скрипачей, но этот зал просто поражал своими огромными размерами и полукруглой сценой, вокруг которой вздымались вверх какие-то золоченые колонны и изящные беломраморные столбы. То ли волшебный город, то ли чудесный лес! В глубине сцены, на темном занавесе, мерцали огромные звезды, сливаясь в незнакомые созвездия. Великолепны были и пульты музыкантов: изогнутые позолоченные ножки, на которых красовались рамы в виде золотых венков, а в рамы вставлены были картины нежных пастельных тонов в стиле Ватто и Буше — танцующие дамы и кавалеры, красавицы, взмывающие вверх на увитых цветами качелях, изящные лютнисты.

Снежана, пригнувшись, двинулась вслед за Ангелиной, силуэт которой стал еле различим на фоне темно-красных бархатных кресел. Но вдруг раздался резкий и властный голос: «Всем музыкантам оркестра занять свои места!». Снежана от неожиданности присела, крепко вцепившись в ручку кресла и втянув голову в плечи. Послышались шаги десятков ног и шум отодвигаемых стульев. Девочка осторожно выглянула из-за спинки кресла и увидела на сцене оркестр. Музыканты в черных фраках и музыкантши в черных платьях были похожи на стаю ворон, угнездившихся на изящных стульях. На их инструментах плясали медно-золотые и алые блики.

Из-за кулис вышел невысокий, немного сутулый человечек. Он приблизился к дирижерскому пульту и поднял палочку. Музыканты, как по команде, приготовили свои инструменты к игре. Взмах дирижерской палочки — и в зал полились звуки чудесного вальса. Но музыка тут же была прервана самым бесцеремонным образом сухими требовательными хлопками, и на сцене появился крупный мужчина в темно-зеленом камзоле. Его лицо выдавало недовольство и раздражение.

— Нет-нет, опять не то! Вы посмотрите на размах движений правой руки струнников! Он непозволительно мал!

— Но маэстро, ведь это Штраус! Эту музыку надо играть легко, небольшим отрезком смычка, — почтительно и недоуменно возразил дирижер.

Мужчина в камзоле нахмурился.

— Нет, голубчик, если наши скрипачи и виолончелисты не будут энергично работать правой рукой, слушатель может подумать, что они плохо играют. Пусть музыканты ничего и не чувствуют, но нам придется разработать какой-нибудь способ выражения эмоций… да, пожалуй, в зависимости от темпа и громкости. Чем громче музыка, тем пусть энергичнее и шире машут смычками. И можно прибавить раскачивание на стуле, особенно духовой группе, ведь по ним вообще не видно, что они играют.

— Но качество звука…

— Голубчик, что такое качество звука? Вам нравится одна манера звукоизвлечения, мне другая, зрителю — третья. На всех не угодишь, так пусть хоть кажется, что музыканты у нас превосходные профессионалы, играют уверенно и эмоционально. И, пожалуй, надо мимику добавить. Вот пошла лирическая тема, пусть поднимают брови, прикрывают глаза. А теперь минор — опустить уголки губ, выразить страдание. А сейчас весело, пожимаем плечами, улыбочка.

— Но маэстро, им будет трудно делать все сразу, и качество звука…

— Опять вы со своим качеством звука! Поймите же, это не играет совершенно никакой роли! Они должны хорошо смотреться, вот и все. Иначе к чему вся наша затея?

— Я понял вас, маэстро, — упавшим голосом согласился дирижер, — сейчас отправлю заявку на доработку, и к следующей репетиции все будет готово.

— Надеюсь на это, голубчик. Все должно произойти на нашем с вами первом концерте, а до него осталось всего три недели.

И господин в зеленом камзоле важно удалился со сцены. Маленький дирижер постоял еще немного, потирая лоб, потом сделал музыкантам знак расходиться. Те поднялись и вышли, унося с собой инструменты. Никто не произнес ни слова. Дирижер постоял еще немного, закрыл лежащую перед ним партитуру и побрел за кулисы.

Перед Снежаной снова появилась Ангелина.

— Пойдем скорее, — прошептала она, — сейчас нас никто не заметит.

Девочка-ангел скользнула куда-то вниз и вбок, где под сценой оказалась небольшая дверка. В эту дверку и нырнула вслед за ней Снежана, которой, правда, пришлось немного замешкаться, так как в руках у нее был футляр со скрипкой. Еще не рассмотрев крошечную полутемную комнатку, в которую попала, Снежана уже услышала громкое тиканье. Огромные часы были здесь единственным источником звука и света. Облокотившись на светящуюся золотую башенку с циферблатом, сидела юная девушка в золотых одеждах. Ее волосы, заплетенные в косы, были уложены на голове высокой короной, а в руках она держала ветку с золотыми листьями.

Минутная стрелка, громко щелкнув, перескочила на цифру «девять», и тут же часы начали мелодично вызванивать какую-то мелодию. Девушка в золотом платье повернула голову и взглянула на Снежану и Ангелину.

— Это та девочка, про которую ты мне говорила? — спросила она у Ангелины.

— Да, Сибилла, это Снежана.

— У нас очень мало времени, — решительно сказала Сибилла. — Все должно быть решено до семи часов сегодняшнего дня, как я и говорила. Ангелина, что ты рассказала Снежане?

— Почти ничего. Мы очень спешили.

— Снежана, от тебя сейчас зависит судьба мира. Ты находишься там, где эта судьба вершится: во Дворце Высшей Гармонии. В незапамятные времена здесь родилась самая первая музыка, возникла с первым дуновением ветра, с первой пляской солнечных лучей, с первой песней птицы. С тех пор, уже многие тысячи лет, ей подчиняются законы бытия. Всегда находились в мире злые силы, которые хотели подчинить себе музыку, а вместе с ней — весь мир, но их попытки были обречены на неудачу, ибо неустанно играл на нашей сцене Вечный Оркестр, которым дирижировал наш Маэстро. Но случилась беда. Сейчас нам противостоит человек дьявольски умный, сильный и жестокий. Он называет себя Великим Магистром Музыкальных Наук, но на самом деле ему подвластны науки не только музыкальные. Он знает сильные магические заклинания, умеет зачаровывать людей и заставлять их выполнять его волю.

— Ты видела его, Снежана, там, в концертном зале, — быстро вставила Ангелина.

— Человек в зеленом камзоле? — спросила Снежана.

— Да, это он, исчадие зла, — продолжала Сибилла. — Он сместил нашего Маэстро, убедив всех, что тот слишком стар, чтобы управлять Вечным Оркестром, а на его место поставил какого-то заурядного человечка, выполняющего все его повеления.

— Чего же он хочет? — спросила Снежана.

— Он хочет владеть миром. Для этого он два года создавал механических музыкантов, постепенно заменив ими всех участников Вечного Оркестра.

— Ты слышала сейчас этот оркестр, Снежана, — снова вмешалась Ангелина.

— Это не были люди? — изумилась девочка. — Но они выглядели обычными музыкантами!

— О, он умен, он сделал все свои машины как две капли воды похожими на тех, кто сидел в оркестре. Никто ничего не заподозрит. Механические музыканты играют безукоризненно, никогда не ошибаются. Когда Магистр доведет их до совершенства, они смогут делать вид, что прекрасно чувствуют музыку. Через три недели механический оркестр даст свой первый концерт… и все будет кончено.

— Я не понимаю. Что может случиться после того, как выступит оркестр? — перебила ангела Снежана. Вы все твердите, что мир в опасности, но чем может навредить миру какая-то музыка?

— В музыке таится великая сила, — сказала Сибилла. — Раньше у каждого музыканта Вечного оркестра, а вернее, у его инструмента, был свой ангел. Когда оркестр играл, души великих музыкантов жили такой полной жизнью, словно именно в них и рождалась музыка. Они любили, страдали, радовались. Услышав эту музыку, ей вторили ангелы. Человеческий и ангельский оркестр помогал мирозданию жить так, как задумано Божественным Разумом. А механические музыканты лишены души. У них нет ангелов. Магистр заложил в программу каждого из них себялюбие, ненависть и зависть к тому, кто сидит рядом и может оказаться лучше, тщеславие, отношение к музыке лишь как к средству показать себя во всей красе. Представляешь, что будет, когда такой оркестр заиграет во Дворце Высшей Гармонии? Какая выплеснется в мир волна злобы, эгоизма и зависти? И мир не устоит. Как он изменится, знает лишь Магистр. Боюсь, мир станет бездушным и жестоким, где каждый человек будет другому лишь врагом, лишь соперником, помехой на пути к осуществлению своих желаний. Исчезнут любовь, доброта, милосердие.

— Но чем же могу помочь я?

— Ты не все знаешь обо мне, Снежана, — снова вступила в разговор Ангелина. — Сибилла сказала тебе, что у каждого из музыкантов Вечного Оркестра был свой ангел, ангел инструмента, на котором он играл. Магистр избавился от всех музыкантов-людей, но ангелы не были ему подвластны. Они не исчезли, просто заснули, замерли. Пока нет настоящей музыки, ничто не может их разбудить. Они грезят, спят в Верхнем Зале, что находится над концертным залом, и туда нет входа никому. Я тоже спала там, ведь я — ангел скрипки. Но два дня назад я вдруг услышала музыку, концерт Вивальди, его медленную часть, и сквозила в ней такая щемящая нота, что я пробудилась. Это играла ты, Снежана. В твои руки попала скрипка моего бывшего музыканта. Исполнение было неумелым, неправильным, но в музыке жила душа. Я осторожно спустилась в каморку Сибиллы, и она объяснила мне, что я должна сделать.

— Сибилла велела тебе встретиться со мной?

— И привести тебя сюда. Сибилла предсказала, что мы можем помешать Магистру, ты и я.

— Что же мы можем сделать?

— Мы соберем другой оркестр. Его музыкантами должны быть дети, необычные, талантливые, но не заласканные и захваленные маленькие вундеркинды, похожие на дрессированных собачек, а дети, глубоко чувствующие музыку, умеющие расслышать в ней боль и радость.

— Но почему дети? Взрослые лучше разбираются в том, как должна звучать музыка.

— Душа взрослого человека уже замутнена разными мыслями, не всегда хорошими чувствами, памятью о недобрых поступках, своих и чужих, знанием вражды, ревности и зависти. Души детей намного чище, прозрачнее, добрее. Только музыка, рожденная в детских душах, способна вернуть к жизни ангелов.

— Где же мы возьмем таких детей?

— Мы с тобой отправимся в разные страны, в разные века. Мы будем слушать, и услышим.

— Зачем же нужна я? Ведь вы хотите создать оркестр из замечательных музыкантов, а я играю плохо. Вам нужны чистые души, а я много раз поступала неправильно и нехорошо. От меня не будет никакого толка.

— Твоя душа чувствует музыку, иначе я никогда не услышала бы тебя.

— Просто в тот день мне было очень грустно, я поссорилась со своей лучшей подругой. И когда я стала играть, то почему-то вспомнила осенний день в лесу, куда мы ходили с ней гулять. И в музыке словно падали алые и золотые листья кленов, светило чуть теплое осеннее солнце.

— И ты смогла сыграть про это так, что разбудила ангела. Зачем же ты сомневаешься в себе? А что касается чистоты души, то ты к ней стремишься, сама этого не понимая, иначе не стыдилась бы своих плохих дел и мыслей. Я не могу обойтись без тебя, Снежана. Я ведь только ангел. Ангелы не могут общаться с людьми, кроме самых исключительных случаев. Мой исключительный случай — это ты. И ты мне поможешь.

— Ангелина, ты предлагаешь мне путешествовать по разным странам, оказываться в разных временах, но ведь там люди говорят на других языках, ведут себя по-другому. У них другие обычаи, другая одежда. Да и нельзя мне так долго заниматься поисками, я должна вернуться домой.

— С этим мы справимся. Я наделю тебя способностью говорить на любом языке, а к тому, как себя вести, ты присмотришься. К тому же, в каждом месте мы пробудем совсем недолго. А когда ты окажешься дома, то увидишь, что прошло лишь пять минут с того момента, как ты последовала за мной.

— Время истекает, пора принимать решение! — воскликнула Сибилла. — Ты согласна помочь, Снежана?

Громко тикали часы. Снежане показалось, что это стучит ее сердце: да-нет, да-нет, да-нет…

— Я согласна, — ответила девочка.

И в это мгновение часы начали вызванивать свою мелодию.

В гостях у Маэстро

Отзвенели часы, и Сибилла снова замерла, облокотившись на золотую башенку и устремив взгляд вдаль, куда-то за стены комнатушки.

— Пойдем, Снежана, — тихо сказала Ангелина.

— С чего мы начнем? Сразу отправимся в путь?

— Сначала мы зайдем к Маэстро.

— Так он здесь? — удивилась Снежана. — Я думала, что Магистр изгнал его.

— Только из оркестра. Из Дворца Вечной Гармонии он изгнать его бессилен, так же, как ничего не может поделать с ангелами. Следуй за мной, но осторожно, чтобы не попасться на глаза Магистру.

Ангелина осторожно выбралась из комнатушки, огляделась и поманила за собой Снежану. Девочки выскользнули из полутемного зала и быстро пошли по коридору, мерцающему многочисленными зеркалами. Вдруг за поворотом раздались тяжелые шаги. Ангелина махнула рукой в сторону портьеры, закрывающей одну из дверей, и Снежана быстро нырнула туда.

— Господин Магистр! — раздался неприятный тусклый голос.

В коридоре послышались другие шаги. Они чередовались быстро, кто-то догонял первого идущего. Тяжелые шаги прекратились.

«Значит, кто-то догнал Магистра», — подумала Снежана.

— Слушаю тебя, Яго, — девочка узнала голос Магистра.

— Господин Магистр, я нашел композитора!

— Наконец-то! Я уж было подумал, что тебе ничего нельзя поручить!

— Прошу простить меня за промедление! Обычных композиторов пруд пруди, но такого, как нам нужен, пришлось долго искать. Вы будете довольны!

— Что за музыку он пишет?

— Самую для нас подходящую! Последняя его симфония называется «Адские колокола»! Услышав его музыку, многие с ума сходят, в буквальном смысле, конечно, — и тот, кого назвали Яго, противно хихикнул.

— А может он написать такую музыку, которая бы заставила людей верить в то, что только мы можем дать им все, что нужно? Такую, чтобы с ее помощью мы смогли заставить всех выполнять нашу волю? Такую, чтобы заставила людей забыть о всякой ерунде, вроде доброты и любви?

— На прошлом его концерте люди вообразили, что они волки, и начали грызть друг друга! Барабаны в его композициях играют ритм, который гипнотизирует слушателей и делает их похожими на стадо баранов, которые пойдут за своим пастухом куда угодно.

— Что ж, это мне подходит. К нашему концерту он должен написать симфонию, которая изменит весь мир, сделает умных глупыми, добрых — жестокими, талантливых — бездарностями. Мы закроем от людей Небо! Пусть все задохнутся от зависти и злобы, забудут все, что знали, и будут помнить только то, о чем разрешу помнить я! И я буду владеть миром! До такого еще никто не додумался. Не надо войн, оружия. Сыграл музыку — и готово, тебе принадлежит все!

— Воистину вы — Великий Магистр, — голос Яго зазвучал льстиво и вкрадчиво.

— Я вознагражу тебя за усердие, Яго, но смотри, чтобы никто не узнал о наших планах, не то не сносить тебе головы!

— Не извольте тревожиться, от меня никто ничего не узнает.

Быстрые шажки удалились, а тяжелые раздались снова, но слышно было, что уходит и Магистр.

Ангелина выскользнула из-за портьеры и молча поманила Снежану за собой. Девочки повернули в боковой коридорчик, в самом конце которого оказалась дверь. Ангелина постучала.

— Входите! — раздался приветливый голос.

Снежана вошла и замерла на пороге. Вся небольшая комната была заполнена нотами. Ноты в переплетах, ноты в пухлых папках, отдельные листы и толстые тома, ноты старые и пожелтевшие, ноты новые, в ярких цветных обложках… Ноты стояли на многочисленных полках и полочках, громоздились на тумбочках и комодах, заполняли собой шкафы. В этом нотном царстве царил седой человек с аккуратно подстриженными усами, в длинном бархатном халате, из рукавов которого выставлялось белоснежное кружево старинных манжет.

— Добро пожаловать, — радушно встретил девочек хозяин комнаты.

— Здравствуйте, Маэстро, — сказала Ангелина.

— Здравствуйте, — эхом повторила Снежана.

Маэстро растерянно оглянулся:

— Я должен предложить вам сесть, но не представляю, как это можно сделать. Разве вот так…

Он решительно переместил три толстые папки с кресла на подоконник. Девочки устроились на широких подлокотниках.

— Маэстро, нам нужна ваша помощь, — решительно начала Ангелина.

— Право, не знаю, кому я теперь могу помочь, — горько усмехнулся Маэстро. — Я господин только над своими нотами и над музыкой, что звучит в моей голове. Но спрашивайте, дети мои, спрашивайте!

— Вы знаете, что Магистр создает механический оркестр и хочет с его помощью получить власть над миром?

— Конечно, знаю. Лир мне все рассказывает.

— Кто? — не сдержалась Снежана.

— Лир, — и Маэстро указал туда, где за нагромождением нот пряталась клетка. В клетке оказалась незнакомая Снежане птица.

— Это лирохвост, птица, которая умеет издавать любые услышанные звуки, в том числе и речь человека. Это мой магнитофон. Лир летает везде, а потом воспроизводит все, что услышал. Поэтому мне известно многое о замыслах Магистра и Яго.

— «Яго, не суетись. Скажи мастерам, чтобы поработали над вибрацией у концертмейстера группы виолончелей», — произнес Лир, услышав имя Яго.

— Вот это да! — воскликнула Снежана, а Маэстро задумчиво сказал:

— Помните, кто такая Цирцея?

— Да, это волшебница, которая превратила спутников Одиссея в свиней, — четко, как на уроке, ответила Снежана.

— Вот-вот. Мне кажется, что сейчас, в общем-то, немного нужно, чтобы превратить людей в свиней. Иной раз и волшебный эликсир не понадобится, лишь только дай всем волю жить так, как им хочется. Нечто подобное произошло и с музыкой. Сейчас Магистру и сила-то особая не нужна, потому что много музыкантов забыли о том, что музыка — это высшее искусство, это дух, питающий собой Божественную гармонию. Они сделали из нее кумир, языческого божка. Поклонись ему — и кумир потешит тебя славой и богатством. А не поклонишься этому идолу, тогда принесут тебя в жертву ничего не понимающей толпе. И кланяются, ох как кланяются. Так что Магистру достаточно только палочкой взмахнуть, как найдутся сотни желающих преобразить мир по его жутким планам.

— Наверно, вы правы, — сказала, что-то вспомнив, Снежана. — Я как-то раз по телевизору скрипача видела. Знаете, он мне беса напомнил. Настоящего. Как в опере «Сказка о попе и работнике его Балде», на которую мы с классом ходили. Тот так же кривлялся и гримасничал. По телевизору сказали, что это один из лучших скрипачей, а я даже слушать его не могла, все удивлялась, как ему при таких ужимках и прыжках удается смычок по струне вести. И мне показалось, что он не очень-то хорошо его и вел. Меня за такое Берта Соломоновна сразу бы отругала.

— И все же, дети мои, чем я могу вам помочь?

— У нас возник план, — и Ангелина рассказала Маэстро все, что было решено в каморке Сибиллы. Мы только не знаем, как сделать так, чтобы оркестр собрался здесь в нужное время.

— Думаю, в этом я смогу вам помочь.

Маэстро встал и, с трудом дотянувшись до верхней полки шкафа, достал старую, покрытую пылью шкатулку. Он поставил ее на стол, смахнул пыль кружевной салфеткой, что лежала на столе, и осторожно поднял крышку. Сначала Снежане показалось, что шкатулка полна драгоценных камней, которые переливаются разными цветами при свете лампы. Но вот Маэстро достал один из этих камней, и девочки увидели, что у него на ладони лежит овальная брошка из цветного стекла, а на ней изящным серебряным росчерком нанесен скрипичный ключ.

— Что это? — недоуменно спросила Снежана.

— Эти стеклышки хранятся здесь так давно, что я уже и не помню, кто их создал. Знаю лишь, что они обладают чудесным свойством. Стоит владельцу этой брошки произнести определенные слова, как он окажется во Дворце Вечной Гармонии, где бы ни находился. С помощью этих стеклышек вы и вызовете сюда всех музыкантов, которых вам удастся найти.

— Какие же слова должны они произнести? — спросила Ангелина.

— Это вы должны придумать сами.

— «Оркестр надежды»! — тихо сказала Снежана.

— Ну что же, хорошо, — одобрил Маэстро. — Надежда — это все, что нам остается. Надежда на чудо, которое может сотворить музыка, сыгранная талантливым музыкантом с чистым сердцем. Берите эти стеклышки и отправляйтесь в путь. Желаю вам удачи!

Виола-гондола

Снежана чуть приоткрыла дверь и выглянула: коридор был пуст. Но лишь только девочки осторожно двинулись к выходу, из-за портьеры метнулась им наперерез странная фигура. В лице этого человека было что-то очень птичье: и нос, загнутый вниз, словно клюв хищной птицы, и круглые желтые глаза с черными кружками зрачков, и странный хохолок на серых стриженых волосах. Руки человек раскинул в стороны, словно крылья, что заставило его еще больше походить на птицу.

— Яго! — испуганно воскликнула Ангелина.

— Я, ангелочек! — злорадно пропел Яго. — И чувствую, что вы что-то затеяли. Откуда взялась здесь эта девица? Зачем к старикану ходили? Отвечайте!

— Слова твои так же противны, как ты сам, — справившись с испугом, ответила Ангелина. — Не забывай: Великий Маэстро навсегда останется великим.

— Как бы не так, ангелочек! Еще пара недель — и всему конец придет: и маэстро вашему, и вашей музыке, и всему вашему миру. Наступит наше время, время нашей музыки, нашей власти. И ты, как другие ангелы музыки, будешь годиться лишь для того, чтобы ноты нашим музыкантикам переворачивать. А пока вы ничего не натворили, сдам-ка я вас Магистру, пусть сам решает, что с вами делать.

И Яго, еще шире раскинув руки, двинулся прямо на девочек. Но тут Ангелина быстрым движением провела рукой по волосам Снежаны и подтолкнула ее вверх. Девочка почувствовала, что взмывает под потолок. Яго с изумлением оглядывался вокруг, и Снежана догадалась: он не видит, что они взлетели! Ангелина сделала их невидимками!

— Улизнули, негодницы! — завопил разочарованный Яго. — Ничего, далеко не уйдете. Яго разыщет вас, он узнает, что вы задумали, он вас в порошок сотрет!

Балконная дверь сама распахнула перед девочками створки, и они снова очутились в царстве темноты и снежных вихрей.

— Теперь Яго знает о нас, он будет вредить! — прокричала Ангелина.

— Надеюсь, у нас получится сделать все так, как мы задумали, — так же громко ответила Снежана.

— Конечно! Ведь Сибилла предсказала, что у нас все получится!

«Но ведь столько предсказаний не сбылось, — подумала вдруг Снежана. — Предсказатели тоже могут ошибаться».

Снежных вихрей становилось все меньше и меньше, да и темнота стала иной — теплой, бархатной, обитаемой. Появились большие мерцающие звезды, а далеко внизу засеребрилось какое-то огромное блюдо. Неожиданно, будто ниоткуда, на небе возник тонкий серп месяца и нарисовал на блюде, которое становилось все больше и больше, трепещущую серебряную полоску, и Снежана поняла, что это море. Ангелина потянула ее вниз.

— Мы летим в море? — с опаской спросила Снежана.

— Нет, мы летим в Венецию, — с улыбкой ответила Ангелина.

Внизу светящейся паутиной переплетались венецианские каналы. Совсем рядом промелькнул шпиль какой-то башни. И вот девочки уже стоят на причудливо изогнутом мостике, а с обеих сторон вздымаются, словно вырастая прямо из воды, старинные дома. Лунные лучи серебряными рыбами плещутся внизу, а откуда-то сверху слышится чудесное пение.

— Кто это поет? — спросила пораженная Снежана.

— Девочки-сироты, воспитанницы приюта для подкидышей. Здесь, в Венеции восемнадцатого века, такой приют называют консерваторией.

— Тогда уже были консерватории? — удивилась Снежана.

— Консерватории-то были, да только значило это слово совсем не то, что значит в твое время. Консерватория Пьета — это сиротский дом, приют. Правда, музыке здесь действительно учат, ей уделяют особенное внимание. Храмами Эвтерпы, покровительницы пения, называют жители города эти дома. И конечно, каждый стремится попасть на великолепные концерты, которые дают девочки по воскресеньям и праздничным дням. Сегодня в Венеции — воскресенье. Давай-ка зайдем с тобой в приютскую церковь. Концерт уже начался.

— Кого же мы должны здесь встретить?

— Слушай — и услышишь, — загадочно ответила Ангелина. Девичьи голоса вдруг смолкли, и в наступившей тишине вступила скрипка. Один аккорд, другой… Звук этой скрипки совсем не похож на тот, который Снежана привыкла слышать. Этот звук был нежным, теплым и бархатным, словно женский голос, словно итальянская ночь.

Катарина открыла глаза и сразу вспомнила — сегодня воскресенье! На соседней кровати безмятежно спит сестренка Лючия. На потолке водят веселые хороводы солнечные блики, рожденные утренней игрой волн канала, на котором стоит консерватория. Сегодня воскресенье, а значит — долгожданный концерт! Катарина почувствовала легкий озноб и волнение. К рождественскому концерту усердно готовились все обитательницы консерватории Пьета, но для Катарины этот день — особенный. Сегодня решится ее судьба!

Все девочки в консерватории были подкидышами. Они не знали своих родителей, поэтому стали друг другу единственной семьей. Катарина и Лючия составляли исключение: их взяли в Пьета, когда Катарине было девять лет, а Лючии — семь. Как так получилось? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, придется рассказать историю их жизни с самого начала.

Отец умер, когда девочки были совсем маленькими, и мать из сил выбивалась, чтобы их прокормить. Она продала свой домик и переехала в дешевую комнатушку в пригороде Санта-Кроче. Чтобы хоть что-нибудь заработать, вдова начала готовить еду и продавать ее на стоянке гондольеров и на рыночке Риальто. Девочек она брала с собой.

Катарине это нравилось. Ей интересно было наблюдать, как медленно движутся к рынку низко сидящие в воде лодки тартаны, груженые мясом, овощами, цветами. Над рынком стоял веселый шум, торговцы нахваливали свой товар, шутили с пришедшими на рынок хозяйками, чьи корзины скоро наполнятся всевозможными продуктами.

Не менее интересно было побывать и на стоянке гондольеров. Высокие статные парни с аппетитом уплетали кукурузную поленту и делились новостями. У Катарины даже появился друг, веселый и разговорчивый Марко. Марко рассказывал Катарине о знатных дамах, которых он возил на своей гондоле, о своей семье.

— Мой брат Винченцо уже полгода работает в Арсенале. Знаешь, что это такое, пичужка?

Конечно, Катарина знала, что такое Арсенал. Это крепость, в которой помещается целый небольшой город со множеством народа, но попасть туда очень непросто, как в настоящую крепость.

— Так вот, Винченцо рассказывал, что видел там Буцентавра.

— Кого? — испуганно спросила Лючия, которая тоже слушала рассказы Марко, раскрыв рот.

— Это галера такая, — объяснила сестре Катарина. — Огромная, красивая, для дожа, правителя Венеции. Помнишь, мы в прошлом году видели ее в праздник Вознесения?

— Да, она везла дожа в золотых одеждах, в мантии из меха горностая, в высокой шапке, которая украшена десятками драгоценных камней, — подхватил Марко. — А на корме Буцентавра изображены крылатые львы, символ Венеции. И счастливец Винченцо видел эту галеру совсем рядом и смог все-все рассмотреть!

Иногда Марко пел мелодичные песни, ведь у всех гондольеров были замечательные голоса.

— Спой-ка со мной, пичужка, — попросил он как-то Катарину, и девочка запела. Она пела и не заметила, что Марко уже не поет, а с изумлением слушает.

— Послушайте, синьора, — обратился он к матери. — У вашей девочки талант! Какой голос, братцы, какой голос! Ее непременно надо учить.

Мать хмуро усмехнулась:

— На те монетки, что я выручаю за селедку и поленту, синьор?

Марко задумался, а потом загадочно сказал:

— Поговорим об этом недельки через две.

Что сделал Марко, с кем говорил, что рассказал, Катарина не знала, но уже через месяц девочка уже числилась воспитанницей консерватории Пьета. Взяли в приют и Лючию, определив ее ученицей оркестра. Лючия стала учиться играть на гобое, так как преподаватель музыки нашел у нее музыкальные способности.

— Не знаю, хорошо ли это — сказала мать, — может, лучше было вам научиться плести кружева?

Катарина с увлечением и восторгом окунулась в жизнь консерватории. Ей нравились музыкальные занятия, нравились подруги, которых раньше у нее не было. Ей нравилось петь в церкви, где голоса девочек, словно белые голуби площади Сан-Марко, взлетали вверх, под самый купол, и парили там, светлые и лучистые. Правда, девочки были скрыты от слушателей резной позолоченной решеткой, но это неважно, ведь для голоса решетка — не преграда. «Людям, наверно, кажется, что это поют ангелы», — думала Катарина. Чуть ниже, в нишах, тоже закрытых решеткой, сидели девочки, играющие на музыкальных инструментах, и среди них — Лючия со своим гобоем.

Через два года Катарина получила право солировать на воскресных концертах. Ее голос узнали и полюбили. Один молодой человек даже посвятил ей сонет, воспевающий ее талант. Но все это неожиданно потеряло для Катарины всякую ценность. Что же случилось? В консерватории появился новый преподаватель. «Маэстро Вивальди», — представила его девочкам сестра Агнесса. Катарина с интересом, во все глаза смотрела на нового учителя, потому что накануне она случайно услышала, как сестра Агнесса жаловалась отцу Массимо:

— Святой отец, маэстро Вивальди хочет учить девиц на новых инструментах, на которых раньше в консерватории не играли. Виданное ли дело: рожок, волынка, труба!

— Труба — инструмент военный, сестра, и в богоугодном заведении ему не место, — решительно сказал отец Массимо. — Волынка, рожок — пусть, но труба — не девичье дело!

— Я передам ваши слова маэстро, — сказала сестра Агнесса.

И вот маэстро Вивальди стоит перед девочками. Невысок, некрасив, рыж. Одет в сутану, как и полагается священнику. На лицах воспитанниц написано разочарование, ведь прежний маэстро был молод и хорош собой. Но вот маэстро Вивальди вынул из футляра свою скрипку.

— Лучше всего скажет о человеке его музыка, — весело обратился он к девочкам, поднял смычок и начал играть. И случилось чудо. Катарина воочию увидела блеск солнца на водах лагуны, веселые струи дождя, услышала пение птиц и плеск водяных струй у борта гондолы. Она увидела великолепно одетых дам, шумную карнавальную толпу, фейерверки над площадью. Маленький маэстро творил свою Венецию, веселую и грустную, праздничную и повседневную. Всему было место в его музыке, которой Катарина неожиданно и безоглядно отдала свое сердце.

После первой репетиции, когда маэстро, обратившись к девочке, сказал, что восхищен ее голосом, у Катарины вдруг вырвалось:

— Маэстро Вивальди, я хочу научиться играть на скрипке!

Вивальди оторопел:

— Но это невозможно, вы талантливы совсем в другом, дитя мое. Вы певица, превосходная певица. Нет-нет, не будем даже говорить об этом.

Но Катарина уже приняла решение. Выбирая удобные моменты, она все просила и просила маэстро лишь об одном: позволить ей учиться на скрипке. И маэстро Вивальди сдался.

— Но учиться вы, Катарина, будете не на скрипке, а на ее близкой родственнице — виоле д’аморе.

— Я не знаю такого инструмента, — в смятении проговорила девочка.

— Он только прокладывает себе путь в наши оркестры. Я бы хотел, чтобы на чудесной виоле попробовали свои силы именно вы. Но помните: все будут недовольны. Вас любят и ценят как певицу, а вы хотите лишить их удовольствия слышать ваш ангельский голос.

Действительно, Катарине пришлось выдержать множество уговоров, нотаций, выслушать много раздраженных слов, напоминаний о том, что ее и взяли-то в консерваторию только за прекрасный голос. В конце концов сестра Агнесса поставила условие: Катарина должна научиться играть на новом инструменте к Рождеству. Если девочка до Рождества не освоит виолу, ей придется вернуться в хор. Всего полгода! Сестра Агнесса прекрасно понимала, что это невозможно, потому и поставила такое условие.

Для Катарины наступили дни тяжелой работы. Когда маэстро впервые принес виолу, девочка была изумлена: инструмент напомнил ей гондолу, напомнил длинной головкой со множеством колков, на которые натягиваются струны. Виола-гондола! Почему же струн у нее больше, чем у скрипки?

— Это потому, что у виолы половина струн прячется внизу под грифом, — объяснил маэстро. — На них не играют, они просто колеблются и создают особой звук.

Голос у виолы оказался более мягким и глубоким, чем у скрипки.

— Открою вам тайну, дитя мое. Я пишу концерт для этого прекрасного инструмента, и вы можете стать его первой исполнительницей, — сказал Вивальди.

Стать первой исполнительницей концерта любимого маэстро! Да ради этого Катарина готова была не пить, не есть, не спать, а только упражняться и упражняться! Сначала девочки-скрипачки смеялись, глядя, как неуклюже ведет Катарина смычок по струнам, но через месяц их взгляды стали одобрительными, они начали помогать и подсказывать, делиться маленькими секретами скрипичной игры. Катарина чувствовала, что руки все лучше и лучше повинуются ей, а звуки, которые раньше были фальшивыми и робкими, звучат все увереннее и чище.

И вот ненастным осенним вечером маэстро Вивальди принес девочке только что законченную партитуру концерта для виолы д’аморе и оркестра. Катарина была счастлива! Она весь вечер не выпускала инструмент из рук, пока рассерженная сестра Агнесса не приказала потушить свечу и немедленно отправляться в постель. Катарина лежала, слушала шелест дождя за окнами, а в ее душе пела мелодия нового концерта.

Прошло два месяца. Позади занятия с маэстро, репетиции с оркестром. И вот сегодня Катарине предстоит исполнить концерт на виоле д’аморе, инструменте, почти не известном венецианцам. Как все пройдет, как ее примут? У Катарины замерзли руки, холодным стал даже нос. Она посмотрела на спящую сестру. Лючия дышала спокойно и безмятежно. Сестра уже сроднилась со своим гобоем, да и солировать ей не придется. А вдруг сестра Агнесса сочтет, что Катарина играет недостаточно хорошо, и ее лишат инструмента, который она уже успела так полюбить?

Близился вечер. Девочки, оркестрантки и певицы, надевали красные платья и белые шали, помогали друг другу поправить прически. И вот Катарина уже сидит в центре оркестра, прямо перед дирижерским пультом, за которым, явно волнуясь, стоит маэстро Вивальди. За позолоченной решеткой собираются зрители, слышен тихий гул голосов. У Катарины перехватывает дыхание.

— Дитя мое, думайте только о музыке, — негромко говорит ей маэстро и поднимает руки. Начинается оркестровое вступление, и Катарина сразу успокаивается. Хорошо знакомая музыка, словно добрый друг, обещает ей помощь и поддержку, незнакомую еще радость первого исполнения. Девочка поднимает смычок, и из-за позолоченной решетки собравшиеся в церкви слышат чудесную мелодию, исполняемую никому неведомым инструментом.

Поздно вечером Катарина возвращалась в свою спальню, чувствуя усталость и невероятное счастье. Маэстро передал ей, что слушатели пришли в восторг от голоса нового инструмента и от ее игры, что сестра Агнесса согласилась с тем, что отныне девочка будет играть на виоле.

— В честь вашего триумфа, Катарина, я прошу вас оставить свою подпись на последней странице партитуры.

Катарина взяла перо и немного дрожащей рукой вывела свое имя. До этого вечера она могла только мечтать об этом, только завидовать девочкам, которым выпадало счастье поставить свою подпись на партитуре маэстро Вивальди. И вот ее мечта сбылась! Как жаль, что нельзя снова взять в руки виолу и сыграть, выражая те чувства, что переполняют сейчас душу… Но тут в конце коридора Катарина вдруг увидела двух девочек, которые направлялись прямо к ней. В руке одной из них светилось в темноте золотое стеклышко.

Ангелина коснулась плеча Снежаны своей легкой рукой, и они полетели. Летели они низко, словно не торопясь прощаться с Венецией. Черный бархат каналов расцвел золотыми узорами мерцающих в воде огоньков, словно платье богатой венецианки. Сияли огнями роскошные палаццо, и из открытых окон неслись звуки музыки.

— Этот город просто переполнен музыкой, — сказала Снежана. — Теперь я знаю, как буду играть свой концерт. Я поняла, каким хотел услышать его маэстро Вивальди.

Ангелина улыбнулась, подняла голову, и Венеция стала уменьшаться, отдаляться, пока совсем не скрылась из вида.

Бутылочки Кристофа

— Странно, — задумчиво сказала Снежана, — я никогда бы не подумала, что музыка достаточно сильна для того, чтобы изменить мир. Мне казалось, что учеба в музыкальной школе — лишь даром потраченное время. Другие девочки могли подолгу гулять, часами болтать по телефону, а мне приходилось все свободное время тратить на музыку. Как же я ее ненавидела!

Снежана и Ангелина сидели в каморке Маэстро. Снежана никак не могла успокоиться после полета в Венецию, после первого чудесного путешествия в другое время. Обращаясь сразу и к Ангелине, и к Маэстро, девочка говорила:

— Катарина могла спокойно учиться пению, ведь у нее все получалось. Зачем ей понадобилась эта виола? А как она была счастлива после первого своего концерта! Мне же после концертов всегда становилось грустно и обидно: многие играли лучше меня, да к тому же получали от своей игры удовольствие.

— Тебе все досталось даром, — сказал Маэстро. — Родители сами привели тебя в музыкальную школу, сами купили тебе скрипку — только играй! Вот если бы тебе пришлось преодолевать трудности, переступать запреты, мечтать и стремиться, тогда музыка стала бы для тебя наградой и радостью.

Ангелина осторожно вынула из-за широкого белого пояса небольшое зеркальце. Тонкая золотая оправа его неярко светилась. Ангелина стала сосредоточенно вглядываться в зеркало.

— Я и не знала, что ангелам тоже интересно, как они выглядят, — поддразнила ее Снежана.

Ангелина непонимающе взглянула на девочку.

— Ты о чем? Понимаю, ты решила, что в зеркале я вижу себя. Нет, Снежана, это не простое зеркало. В нем я могу увидеть тех людей, с которыми должна встретиться. Зеркало покажет мне тех детей, из которых мы наберем наш оркестр.

— Понятно. А я-то удивлялась, как ты узнаешь, куда мы должны лететь.

— На этот раз мы отправимся к мальчику, который очень хочет стать музыкантом вопреки воле отца, — еще раз взглянув в зеркальце, сказала Ангелина. — Только надень свое пальто, Снежана, там сейчас зима.

Высокие ели вздымались вверх, словно трубы органа. Кристофу казалось, что они играют какой-то лесной хорал. Низкое серое небо приникло к самым их вершинам, прислушиваясь к этой музыке. Кристоф постоял бы и послушал, как сипит падающий снег, как мрачно гудит в вершинах елей ветер, но стоять нельзя, не то занесет снегом, и останешься сугробом на лесной тропе. Можно даже заблудиться, ведь в такой ненастный день смеркаться начнет рано, и тропа быстро скроется во мгле. Правда, отец считает, что сын лесничего — почти что бог леса, с которым ничего случиться не может.

Мальчику очень не хочется думать, что отец его не любит. Нет, наверно, любит… по-своему. Он, конечно, желает сыну только добра, когда настаивает, чтобы Кристоф стал лесничим, так же, как все его предки — дедушка, прадедушка… в общем, все мужчины в семье. Конечно, только поэтому отец и сердится на него, а не потому, что хочет заставить сына всю жизнь заниматься нелюбимым делом. Кристоф сам виноват, что для него ничто не важно, кроме музыки. Но отец считает, что музыкант — это не профессия для мужчины, и поэтому он запретил сыну ходить в школу.

В школе все были добры к Кристофу. Видя, как увлеченно мальчик занимается музыкой, и какие препятствия ему приходится преодолевать, учителя помогали ему бесплатно, после уроков. Фрейлейн Вайгель учила его играть на пианино, а старый герр Штамм — на скрипке. К тому же герр Штамм рассказал о талантливом мальчике пастору Вайсу, и тот разрешил Кристофу брать у него уроки игры на органе. Кристоф словно на крыльях летал. К Рождеству он сочинил сонату для скрипки и фортепиано, которую исполнил вместе с фрейлейн Вайгель на школьном концерте. Соната всем очень понравилась. После концерта жители городка подходили к родителям Кристофа и наперебой восторгались способностями их сына.

— Надобно учить мальчика, — гудел басом богач Грауф. — Деньги на это найдем. Вдруг Кристоф станет знаменитым композитором и прославит наш городок!

Мать сияла, а отец все больше и больше хмурился. По дороге домой он не сказал ни слова. В глазах матери тоже погасло оживление, она с беспокойством взглядывала на мужа. Ужин прошел в молчании, и только потом отец сказал:

— Парень, навсегда выкинь из головы эту блажь. Музыкант — это не профессия. Музыкант всегда живет на чьи-то подачки. Вот Грауф сказал сегодня, что он найдет деньги. Захочет — найдет, не захочет — будешь скитаться и попрошайничать. Мужчина должен заниматься делом, которое его прокормит и даст уважение. После праздников зайду в школу, скажу, что не позволяю тебе больше учиться. Будешь мне помогать. Я стал помощником своего отца в двенадцать лет, и смотри — живем безбедно, ни у кого подачек не просим, люди меня уважают. Неси-ка сюда свою пиликалку!

Мать сидела, опустив глаза. Она никогда не спорила с отцом. Кристоф, чувствуя, как сердце становится тяжелым, словно камень, вышел в свою комнату, взял с полки скрипку и принес отцу. Тот молча отпер тяжелый ларь, положил инструмент на стопки белья и закрыл крышку на висячий замок.

— Она тебе больше не понадобится, парень. И собирайся: завтра поутру пойдем в лес.

В этот вечер Кристоф долго сидел у окна, не зажигая свечи. Стараясь ни о чем не думать, он смотрел и смотрел, как за окнами искрится под луной снег. Сегодня лес представлялся ему врагом, жестоким великаном с ледяным сердцем. Он, Кристоф, навсегда отдан ему в услужение. Мальчик уже забыл, как любил он летом блуждать по лесным тропинкам, радуясь голосам леса, его запахам, его обитателям. Сейчас ему казалось, что он был бы счастлив уехать в город и никогда больше не видеть эти деревья, которым отец, словно жестокий язычник, приносит в жертву все, что дорого Кристофу.

Думая о великанах, Кристоф вспомнил народные сказки, где рассказывалось об этих коварных созданиях. Но ведь великаны не очень умны, подумалось вдруг мальчику. Почти все герои сказок могли победить их умом и находчивостью. Может быть, и ему попробовать? Притвориться, что он согласился с отцом и думает теперь только о том, чтобы пойти по его стопам и стать лесничим? А когда наступит лето, он сбежит, сбежит в город, где сможет полностью посвятить себя музыке. Да, к этому надо подготовиться, узнать, в каком городе можно учиться. Платить ему, правда, нечем, но он сможет работать.

Настроение у Кристофа поднялось. Теперь он смотрел на лес немного покровительственно: поживем еще, дружище, вместе. Мальчик вытащил из-под кровати небольшой мешок, в котором он хранил свое богатство, свой оркестр. «Бутылочки» — ласково называл их Кристоф. Он расставил их по размеру и тихо-тихо, чтобы не услышал отец, начал наигрывать мелодию, которая пела в его душе уже несколько дней. Раз нет скрипки, сгодится и этот сказочный, почти неслышный звон.

На следующий день Кристоф уже топал вслед за отцом по еле заметным зимним тропкам. Светило солнце, искрился снег на еловых лапах, и в душе Кристофа пела скрипка. Вот порхнула с ветки пичужка, словно пассаж сыграла. Вот тяжелым аккордом заскрипела старая ель. Флажолетами засвистела синица. Да лес-то и сам виртуоз!

— Опять ворон считаешь? — оборвал его мысли окрик отца. — Лесничий все в лесу примечать должен: не рублены ли где ветви, не выкорчевано ли дерево ветром. Мы должны знать, где весной посадить новые саженцы, какие деревья наметить на вырубку. Смотри внимательно и запоминай. Коли будешь прилежен, отправлю тебя учиться в лесохозяйственную школу. Лесничему надо учиться, а то начнешь во всякую ерунду верить, вроде того, что ветви от сильного трения друг о друга сами собой загораются, или что шишки, висящие на сосне, каждый год наполняются новыми семенами.

«Отправлю в школу» — вот и все, что услышал Кристоф из слов отца. Где школа, там и город, а где город, там и музыка! Повеселевший мальчик, насвистывая, внимательно глядел по сторонам. Отец, обернувшись, одобрительно хмыкнул: так, глядишь, и войдет малец во вкус, вылетит у него из головы вся эта блажь музыкальная.

Возвращаясь, приметил Кристоф совсем недалеко от дома славную полянку, со всех сторон укрытую деревьями. Посреди полянки важно расположился пень, большой, словно стол, а по пню весело прыгали синицы. «А не принести ли мне сюда свои бутылочки?» — подумал мальчик.

Следующие несколько дней это сделать никак не удавалось: отец постоянно брал мальчика с собой. У Кристофа уже все ноги были стерты тяжелыми башмаками, слезились глаза от сияния снега. Но вот погода начала портиться.

— Сегодня в лес не пойдем, — объявил отец. — Схожу-ка я в деревню, надо продукты в лавке закупить.

Еле дождался мальчик, пока отец уйдет, а потом схватил мешок с бутылочками и помчался на поляну. Торопясь, он оделся совсем легко — не до этого. Расставил Кристоф на пне бутылочки, взял ветку и начал играть. Он подобрал все пьесы, что играл на пианино, на скрипке, на органе. Когда нот не хватало, Кристоф заменял музыку, выдумывал что-то свое. И вот в свисте ветра в вершинах деревьев уловил он новую мелодию. «Это будет песня ветра», — восторженно решил он.

Бутылочки пели, и в их пении слышались и завывания бури, и шум елей, и звон ручья, струившегося глубоко под снегом. Мальчик не заметил, как серые облака стали тучами, из которых стеной посыпался снег. Бутылочки тут же превратились в сугроб, из которого торчали только разноцветные горлышки. Через минуту исчезли и они. Резко стемнело.

Только сейчас Кристоф почувствовал, как он замерз. Негнущимися пальцами вынимал мальчик из снега свои бутылочки, неуклюже пытаясь спрятать их в мешок. Наконец все было собрано, и мальчик направился к дому. Из последних сил стараясь согреться, Кристоф стискивал на груди курточку, прятал окоченевшие руки в рукава. Он брел и брел, но дом все не появлялся. «Странно, ведь поляна была совсем рядом», — подумал Кристоф. Силы у него кончились. Он прислонился к какому-то запорошенному снегом стогу и закрыл глаза. Играли где-то в вышине звонкие стеклянные бутылочки, их мелодия звучала нежно, точно голоса ангелов, уносящих его все выше и выше…

Когда Кристоф пришел в себя, то увидел два склонившихся к нему лица: отца и мамы.

— Очнулся, — слабо выдохнула мать.

— Кристоф, сынок, ты меня слышишь? — спросил отец, и голос его звучал непривычно мягко и ласково.

— Слышу. Я дошел до дома?

— Я нашел тебя возле нашего стога, возвращаясь домой. Куда ты ходил в такой буран?

— Я играл… на бутылочках. Я не послушал тебя, папа. Не мог…

И Кристоф снова провалился в забытье. Когда он снова очнулся, то услышал голоса.

— Это все твоя вина! — отчаянно звенел голос матери, обычно не перечившей отцу. — Ты решил скроить его по своей мерке, а ведь как знать, может быть Господь уготовал нашему сыну другую судьбу! Ты погубил его в угоду своим планам!

— Ты несправедлива ко мне, Анна, — тихо отвечал отец. — Я заботился только о мальчике. А он… бутылочки… не понимаю.

— И теперь Кристоф может умереть от горячки!

— Слово даю, Анна, если мальчик поправится, не стану ему перечить. Пусть идет своим путем.

— А я буду молить Бога, чтобы он поправился, Иоганн.

Этой ночью болезнь отступила. Утром, когда Кристоф открыл глаза, комната была залита тихим неярким светом. На столе рядом с кроватью лежала скрипка. Мальчик с трудом сел, преодолевая головокружение и слабость, взял скрипку и ласково прижал ее к плечу. И вот смычок, зажатый слабыми пальцами, уже играет ту тихую мелодию, которую пели ангелы в метельную ночь, унося мальчика в неведомую страну. Неслышно открылась дверь, и на пороге появились мать и отец. Мать всплеснула руками и тихо заплакала, вытирая фартуком глаза, а отец подошел и несмело погладил сына по голове.

— Играй, сынок. Видать, Господь знает, что для тебя лучше.

Он обнял мать за плечи, и они вышли из комнаты. Вместо них перед Кристофом появились две девочки, очень похожие друг на друга. Одна из них, темноволосая, кареглазая, взяла у мальчика скрипку и положила на стол.

— Тебе пока нельзя уставать. Скрипка теперь твоя навсегда, и музыка от тебя не уйдет. Послушай лучше, что мы тебе расскажем.

А золотоволосая девочка с сияющим лицом положила на подушку Кристофа круглую брошку из зеленого стекла, похожего на его самую маленькую бутылочку.

Пустите с вертепом!

Снежана с Ангелиной сидели перед зеркальцем, в котором мелькали какие-то лица, города и деревни, но мелькали так быстро, что Снежана ничего не могла понять. Как разбирается во всем это Ангелина? Снежана перестала смотреть в зеркало и задумалась о своем. Ей снова вспомнился Кристоф, мальчик, который не мог жить без музыки.

«Я могу понять, почему отец Кристофа не хотел, чтобы мальчик стал музыкантом, ведь сам он в музыке ничего не смыслил. Но странно, что и многие музыканты не хотят, чтобы дети повторили их судьбу, унаследовали их профессию, — размышляла Снежана. — У моей подруги Марины мама-пианистка даже пианино продала, чтобы дочка случайно не выучилась играть. Сама она была недовольна тем, что ей приходится работать в музыкальной школе. Пришлось Маринке тайком от матери записаться в музыкальную студию и учиться играть на пианино там. Но ведь это же несправедливо! Дети имеют право сами выбирать, чем им заниматься, они не могут отвечать за неудавшиеся судьбы своих родителей».

Ангелина, услышав мысли девочки, подняла голову от зеркальца и внимательно посмотрела на нее:

— Родителям кажется, что они лишь хотят лучшей жизни своим детям, заботятся о них. Будет у детей прибыльная профессия, появятся деньги, уважение. А душа…

— Душа потерпит, лишь бы все остальное было в шоколаде, — с досадой закончила Снежана.

— Но душа часто побеждает в этом поединке — правда, иногда поздно. Странно, что мы говорим об этом именно сейчас, ведь сегодня нас ждет встреча с мальчиком, которому отец-музыкант запретил заниматься музыкой, — сказала Ангелина, пряча зеркальце.

Николкин отец был скрипачом. Экое несчастье! Николка отдал бы все на свете за то, чтобы его отец оказался учителем или врачом. Почему? Да потому, что сам Николка тоже мечтал стать скрипачом. И надо же было судьбе сделать его сыном человека, который так ненавидит профессию музыканта!

Отец играл в оркестре театра, замечательного театра, который казался Николке великолепным дворцом, чудесным образом попавшим в их город. Когда была жива мама, отец несколько раз брал ее и Николку с собой в театр. Мальчик до сих пор, как необыкновенное счастье, вспоминает миг, когда увидел он бархатные кресла, ложи, полные нарядных дам и мужчин в вечерних костюмах, шитый золотом занавес, огромную сияющую люстру. Когда заиграл оркестр и открылся занавес, Николка и вовсе перестал дышать. Он боялся пропустить хоть одну ноту, хоть одно слово. Эта опера, «Снегурочка», помнилась ему до сих пор, в голове звучали ее чудесные мелодии.

После смерти матери Николка больше не бывал в театре. Отец, решив выучить мальчика на врача или адвоката, требовал, чтобы сын учился в гимназии только на хорошие отметки, а о музыке и думать забыл.

В гимназии Николка сдружился с мальчишками-близнецами из соседней квартиры — Антошкой и Алешкой. Как-то в начале декабря мальчишки с загадочным видом подошли к нему на перемене.

— Хочешь с нами вертеп делать?

— Что? — не понял Николка.

— Ты что, вертепа никогда не видел? — искренне удивились братья. — Это театр такой рождественский

— Театр? Где он находится?

— В ящике, вот где, — захихикали мальчишки. — И впрямь не видел! Приходи вечером к дворнику Макару — увидишь.

Наступил вечер. Отец, как обычно, ушел на работу в театр. Стемнело. Николка в раздумье сидел у окна. Холодно, сквозь замерзшие окна не увидишь даже двор… К дворнику идти, конечно, боязно, но уж больно интересно, что это за театр такой — в ящике. Да и сидеть дома весь вечер одному не хотелось. Николка сдернул с вешалки полушубок, сбежал по лестнице и выскочил во двор. Окна дворницкой были освещены. Мороз не дал мальчику времени на раздумья, быстро загнав его в душное тепло маленькой комнатушки.

В дворницкой было весело и шумно. Около десятка ребятишек что-то шили и клеили под руководством коренастого светловолосого дворника Макара. Макар был молод и весел, несмотря на то, что потерял на войне ногу и вынужден был работать дворником. Он оказался великим выдумщиком, отчего ходил в неизменных любимцах у всех ребятишек двора. Вот и сейчас Макар объяснял, как правильно сделать вертеп:

— А в ящике нашем, братцы, два этажа будет. В верхнем — мир божественный. Там у нас Святое Семейство расположится, туда ангелы прилетать будут, пастухи да волхвы придут поклониться. А в нижнем этаже — дворец жестокого царя Ирода. Оттуда его Смерть в преисподнюю заберет, за то, что хотел Божественного Младенца извести.

— Николка пришел! — закричали Антошка и Алешка.

Макар внимательно посмотрел на мальчика.

— Музыкантов сын? Знаю. Берись за работу, коли пришел. Будешь волхвам короны клеить.

Теперь, скучая на уроках в гимназии, Николка с нетерпением ждал вечера. В его голове крутились разные мысли. Как одеть воинов? Как сделать так, чтобы у Ирода голова слетала с плеч, когда Смерть ударит его косою?

Другие мальчишки тоже, видно, думали лишь о сооружении вертепа, потому что вечером на столе в дворницкой появлялись разные красивые лоскутки, кусочки золоченой бумаги, перья, которые были принесены из дома, выпрошены у матерей и сестер. Из самых красивых лоскутков ребята мастерили восточные одеяния и тюрбаны волхвам, плащ праведному Иосифу, мантию Ироду, а из тряпочек попроще делали плащи пастухам. Макар занимался ящиком: обтянул его красивой синей тканью, наклеил бумажные звезды.

Сложные вопросы решались сообща. Как сделать, чтобы волхвы становились перед Младенцем на колени? Алешка придумал: плащ надо сделать длиннее чурочки, изображавшей волхва, тогда можно будет потянуть палочку, на которой насажена кукла, вниз, и волхв словно опустится на колени. Как сделать, чтобы у Ирода голова слетала с плеч? Макар подсказал устроить так, чтобы голова откидывалась назад, когда ее потянешь за веревочку. Воинам придумали клеить латы из золоченой бумаги. Самыми красивыми из обитателей вертепа получились ангелы в одеянии из серебряной парчи, с крыльями из настоящих перьев.

И вот куклы были готовы, настало время для репетиций. Почти все мальчишки оказались хорошими артистами. Те, кто громко и хорошо говорил, озвучивали кукол, остальные водили их по ящику.

— Эх, замечательно, — воскликнул Макар, — да жаль, музыки нет. Поиграть бы во время представления! Вот помню, я на ярмарке видел, как возле вертепа скрипач стоял и играл. Нам бы так! Николка, ты же музыкантов сын. Может, поиграешь?

— Я умею, но совсем немножко. Да и скрипки у меня нет.

— Скрипка-то вовсе дело несложное! Достану, как есть достану, — оживился Макар. — Завтра же принесу.

Макар не обманул. Когда на следующий вечер Николка прибежал в дворницкую, скрипка уже ждала его. Мальчик с трепетом прижал инструмент подбородком к плечу и провел смычком по струнам. Скрипка отозвалась приятным теплым звуком. Осмелев, Николка поставил на струну один палец, другой, и вот уже из-под смычка полилась мелодия рождественской песни.

— Попробуем? — радостно спросил Макар.

Со скрипкой дело пошло веселее. Николка скоро совсем освоился, и вот уже музыка изображает и полет Ангела, и шествие волхвов, и хор пастухов. Слышно, как тяжело ступают воины, визгливо кричит что-то злобный Ирод.

Макар сиял, ребята были довольны. Все с нетерпением ждали того дня, когда можно будет дать первое представление.

Наступило Рождество, потом каруселью закрутились веселые святочные дни, и вертеп начал свое путешествие по дворам. Мальчишки, надев на себя маски, везли на санях ярко украшенный ящик. Втащив сани в какой-нибудь двор, они кричали:

— Пустите с вертепом! Пустите с Рождеством!

Кто-нибудь из хозяев открывал окно и спрашивал:

— Кукол-то у вас сколько?

На это Макар складно отвечал:

— Ангелы благие, Иосиф и Мария, волхвы-мудрецы, пастухи-простецы, Ирод злой-богатый, черт рогатый, Рахиль с дитёю, Смерть с косою, да как встарь — со свечкой Пономарь.

— А что возьмете?

— Недорого возьмем, да складно споем.

Когда все было слажено, хозяин давал знак заносить вертеп. Вокруг вертепщиков сразу начинали прыгать и кричать ребятишки, а взрослые суетились, освобождая место для ящика, тащили лавки и стулья для зрителей. Ребятня рассаживалась прямо на полу. Николка поднимал к плечу скрипку, и волшебство начиналось.

Малыши и взрослые с замирающим сердцем смотрели, как зажигает Пономарь свечи перед вертепом, и внутренность ящика озаряется неярким желтым светом. Склоняется над яслями с Младенцем Богородица, теснятся рядом вол и ослик. Уютно и тихо в маленькой пещере, а скрипка поет колыбельную песню. Звезда над вертепом начинает мерцать, освещаемая свечкой, и под трепетные звуки скрипки появляются Ангелы, поющие:

Народился наш Спаситель,

Всего мира Искупитель.

Пойте, воспойте

Лики во веки

Торжествуйте, ликуйте,

Воспевайте, играйте!

Вот Николка перешел на прихотливую восточную мелодию: это появляются волхвы-цари, несут Младенцу дары. Злой царь Ирод хочет выведать, куда они идут, чтобы узнать, где родился чудесный Младенец и убить Его. Антошка громко говорит-выпевает:

Шедше трие цари

Ко Христу со дары,

Ирод им предвластен,

Куда идут, спросити.

Идем к Рожденному,

Идем поклониться,

Пред Царем явиться.

Где Христос родися,

Там звезда явися;

Звезда грянет чудно

С востока до полудня.

У маленьких зрителей в глазах страх: вдруг волхвы расскажут Ироду, где родился Младенец? Но нет, Ангел велит мудрым царям возвращаться домой другой дорогой, не заходить к Ироду. Зрители облегченно вздыхают. Но опасность еще не миновала! Ирод приказывает своим воинам убить всех младенцев в Вифлееме. Он надеется, что среди них погибнет и Младенец Христос. Скрипка плачет, рыдает вместе с Рахилью, у которой воины убили ребенка. Слезы текут по щекам маленьких зрителей.

Несколько грозных аккордов скрипки — и появляется Смерть в белом одеянии. Она грозно подступает к перепуганному царю. Заунывным голосом вещает из-за ящика Сенька:

Вот я к тебе пришла.

Настал твой смертный час.

Ирод голосом Алешки умоляет:

Смерть моя мати,

Дай мне сроку один год!

Смерть завывает: «Не дам!» Ирод продолжает молить:

Смерть моя мати,

Дай мне сроку один день!

«Не дам!» — снова повторяет Смерть. Ирод делает еще одну попытку:

Смерть моя мати,

Дай мне сроку один час!

Смерть поднимает косу и возвещает:

Не дам сроку ни часа!

Вот тебе моя коса!

И голова Ирода падает с плеч. Тут скрипка Николки переходит на быстрые пассажи: это вокруг Ирода пляшут в аду черти, красные, черные, рогатые. Маленькие зрители рады, что Ирод поплатился за все свои злодейства, а Николкина скрипка уже снова поет чистую, радостную мелодию:

Небом земля сталася,

Как Бога дождалася.

Трепещут Архангелы,

Служат ему все ангелы.

Веселитеся, радуйтеся,

Яко с нами Бог.

Представление закончено. Пономарь гасит перед вертепом свечи. Радостно хлопают в ладоши малыши, а взрослые суют вертепщикам что-нибудь вкусненькое. И кто-нибудь обязательно скажет:

— Каков ваш скрипач-то! Сколько лет живу, никогда такого не слыхивал. Чудо, а не скрипач.

— Слышь, Николка, как тебя хвалят! — говорил мальчику Макар. — Учиться тебе надо, ты скрипачом знаменитым можешь стать.

— Нет, — погрустнев, отвечал мальчик. — Я отцу даже заикнуться не решусь. Он уже так и видит меня богатым врачом-профессором.

— Да он же не слышал, как ты играешь!

— И не услышит. Он даже знать не должен, что я играть умею. Да я и сам бы не знал, коли бы ты мне скрипку не дал. Спасибо тебе, Макар.

— Да что там! Эх, жизнь, — огорченно чесал в затылке Макар.

А по городу уже прокатилась молва о необыкновенном скрипаче-вертепщике. О нем рассказал отцу Николки его приятель-оркестрант, что пригласил его в один из святочных вечеров в гости, посидеть за самоваром, пирогов отведать — приятель был именинником.

— Откуда этот мальчишка взялся, никто не знает, но играет он божественно — так говорят. Правда, болтают-то мужики, что в музыке и не понимают ни бельмеса, но все же любопытно было бы послушать.

— Пустите с вертепом! — раздался вдруг под окном крик. Надо же было Макару привезти вертеп именно в этот двор именно этим вечером! Невероятное совпадение, странная случайность, возможная лишь в волшебные святочные дни! Конечно, приятель Николкиного отца вскочил, отворил окно и зазвал вертеп, даже не спрашивая о цене. Когда ящик втащили в квартиру, Макару показалось странным, что верепное представление собираются смотреть лишь два взрослых мужчины. Но зрители есть зрители, и вот уже Пономарь зажигает перед вертепом свечи. В полутьме комнаты Николка даже не разглядел сидящих за столом. Он привычно поднял к плечу скрипку и заиграл.

При первых же звуках мужчины напряжённо подались вперед, да так и замерли. Не отрываясь, не шевелясь, выслушали они представление, обращая больше внимания на звуки скрипки, чем на игру кукол. Во время пассажей, сопровождающих пляску чертей, один из мужчин даже восхищенно ударил ладонями по коленям. «Веселитеся, радуйтеся, яко с нами Бог», — пропела скрипка. Погасли перед вертепом свечи, и оба зрителя, вскочив со своих мест, бросились к скрипачу.

— Парень, ты где научился так играть?

Николка молчал. Только теперь он узнал своего отца, и сердце его бешено забилось, а руки похолодели. Что же будет? Макар тоже узнал музыканта и попытался быстрее увести ребят, но взрослые не отпускали.

— Пойми же, чудак, у тебя талант, несомненный талант, а ты его на вертепы тратишь. Скажи свое имя, мы устроим тебя учиться, может, даже в столицу отправим. Да кто же ты?

И с этими словами приятель отца стянул с лица мальчика маску. На музыкантов глянуло бледное испуганное лицо Николки. Отец вздрогнул и замолчал. Словно не понимая, смотрел он на сына, на скрипку, на вертеп.

— Ты ничего не сказал мне, — тихо произнес он.

— А я мог? — так же тихо отозвался мальчик.

— Так это твой сын? — закричал приятель отца. — Ты же говорил, что ни за что не согласишься дать ему музыкальное образование! Однако, это ты зря. У парня талант, и ты не вправе запрещать ему играть.

Николка повернулся и выскочил на темную лестницу. Следом за ним топали его друзья-вертепщики.

— Вот так номер, — пробормотал растерянный Макар, догоняя мальчика. — Как же так вышло, Николка?

— Забери скрипку, Макар. Я больше не буду играть. Отец не разрешит.

Николка не знал, что в этот момент произошло чудо. Не зря все же отец был хорошим музыкантом. Он понял, что музыка уже живет в душе сына, и совершенно невозможно будет, изгнав ее оттуда, заполнить образовавшуюся пустоту. Он понял это потому, что и сам бы не смог быть никем другим, хоть и завидовал иногда безбедно живущим докторам и адвокатам. Без музыки, без ее ежедневного волшебства, его душа оглохла бы и ожесточилась. Да, музыка требовала отказаться от многого, но награждала за это невероятной радостью творчества. Разве мог он отнять эту радость у своего ребенка?

В этот вечер Николка так и не дождался отца. Он забрался в постель и уснул, устав от горьких мыслей. Сквозь сон мальчик слышал какой-то шум. «Наверно, отец вернулся», — подумал Николка, но не открыл глаз. Ему снился вертеп, снилось, как летают над ним настоящие, не кукольные, ангелы и поют неслыханно прекрасную песню. «Я тоже могу сыграть эту мелодию, я вам подыграю», — говорил Николка ангелам, и они одобрительно качали золотоволосыми головами. Когда мальчик открыл глаза, то решил, что сон продолжается, потому что такой же золотоволосый ангел сидел возле него.

— Проснулся? Принимай подарки, — сказала стоявшая рядом с ангелом девочка и указала в угол, где под начинающей уже осыпаться елочкой был виден скрипичный футляр.

— Мне? Скрипка? — прошептал Николка. — Нельзя, отец не велит.

— Да ведь именно он и купил тебе вчера эту скрипку. Твой отец понял, что ты должен учиться играть, что ты не сможешь жить без музыки. И Господь это тоже знает, поэтому и прислал к тебе одного из своих ангелов. Сейчас я тебе кое-что расскажу.

И девочка положила на Николкину подушку синее стеклышко со скрипичным ключом, таким же серебристым, как снежинки, что вихрились за окном, словно желая узнать, что за странные гости пожаловали сегодня в квартиру музыканта.

Белый конь на красной арене

Ангелина снова взяла Снежану за руку, и они закружились в снежных струях, поднимаясь все выше и выше. Вдруг Снежане показалось, что вокруг раздаются какие-то нежные голоса. Ей даже послышалась волшебная мелодия вальса снежинок из балета «Щелкунчик».

— Это поют снежинки? — спросила девочка у Ангелины.

— Ты начинаешь многое слышать, — улыбнулась Ангелина. Она добавила еще что-то, но ее слова были унесены сильным порывом ветра, который, словно волна на берег, выбросил девочек прямо на радужные ступени Дворца Вечной Гармонии. Они отряхнули друг друга от снега и осторожно пробрались в комнатку Маэстро. Старый дирижер дремал в кресле, положив голову на папку с нотами. В чашке на столе остывал невыпитый кофе, а в камине красными огоньками теплились угли. Ангелина поворошила угли кочергой, и по ним запрыгали золотые язычки пламени. Девочки устроились перед камином, прямо на полу.

— Музыкантов, которые играют на скрипках, виолах и виолончелях, мы найдем, — прошептала Снежана, — а вот с духовыми инструментами сложнее. Например, на трубе у нас в школе играть не учат, это сложно, надо сначала подрасти.

— Да, к тому же в оркестр труба попала позднее многих инструментов, всего триста лет назад. Детей, играющих на ней, и вправду немного, — тихо добавила Ангелина.

— Странно, я читала, что трубы были уже в Древнем Египте и Древнем Риме.

— Ты читала про сигнальные трубы. Трубачи с помощью сигналов передавали приказы командующего войскам, находившимся на расстоянии. Искусство игры на трубе считалось доступным не каждому, ему обучали только особо отобранных людей. А в мирное время трубы звучали на праздничных шествиях, рыцарских турнирах. В крупных городах «башенные» трубачи извещали о прибытии высокопоставленной персоны, смене времени суток, приближении к городу вражеского войска и других событиях. Видишь, это были всего лишь сигнальщики, а не музыканты.

— Но ведь в нашем оркестре должны быть трубачи-дети, и трубачи талантливые. Где же мы таких найдем?

— Например, в Испании, — поглядев в зеркальце, ответила Ангелина.

Еще стояло утро, но жара уже наползала на испанский городок Фронтеру, словно жадный крокодил. Мигель сидел под деревом, в тени, и смотрел, как колышется под почти неощутимыми дуновениями ветерка огромный яркий шатер. Этот шатер напоминал Мигелю расписную музыкальную табакерку бабушки Соледад. В детстве мальчик очень любил смотреть, как бабушка осторожно открывает крышку табакерки, и на крутящемся красном круге появляется белая лошадка в позолоченной попоне. Звучит музыка, и лошадка танцует, выделывая затейливые движения.

Когда Мигель впервые вошел в шатер дона Альваро, ему показалось, что он попал внутрь бабушкиной табакерки. На огромной красной арене танцевала грациозная белая лошадь.

— Что тебе надо, мальчик? — строго спросил Мигеля смуглый бородатый человек.

— Мне сказали, что вы ищете музыкантов в оркестр…

— А ты музыкант? — недоверчиво спросил бородач.

— Да, я играю на трубе, — и Мигель вытянул вперед руку с чехлом, где хранилась труба.

— Ну что ж, давай я отведу тебя к Луису, он руководит оркестром.

Луис послушал, как мальчик играет, и благосклонно кивнув головой, сказал:

— С завтрашнего дня в десять часов будешь приходить на репетиции.

Теперь каждое утро к десяти часам Мигель бежит по улицам, сжимая чехол с трубой, бежит туда, где посреди площади живет своей жизнью огромный яркий шатер. Он вбегает в жаркую полутьму, минует уголок, где расположился ветеринар со своими инструментами, шорную мастерскую, где по лучшим испанским традициям мастера делают седла и прочую амуницию, здоровается на бегу с наездниками и мальчишками-конюхами, взбегает по узкой лестнице на балкончик, где уже собираются музыканты оркестра, и, не успев еще расчехлить трубу, смотрит: не видно ли где его любимца, белого андалузца Алькасара?

Алькасар казался мальчику заколдованным принцем. Разве мог простой конь являть собой такой образец горделивого благородства, сдержанности натуры? На арене Алькасар был неподражаем. Таких сложных движений не выполнял больше никто из коней.

Мигель уже знал, что предки Алькасара жили в горах Испании еще тысячи лет назад. Они были известны римлянам, и те ценили этих животных, использовали в качестве боевых коней, которые при всей своей живости были послушны и умны. Но в наши дни об этом начали забывать. Кому теперь нужны лошади? И не было бы во Фронтере никакой конной школы, если бы не отец дона Альваро. О, об этом человеке ходили легенды: выходец из древнего дворянского рода осмелился выступать в конной корриде! И его сын, дон Альваро, был просто влюблен в андалузских лошадей. Он решил вернуть славу испанской школе классической верховой езды. Тогда и появился на площади Фронтеры яркий шатер, где дон Альваро стал устраивать конные представления.

Мигель еще не научился спокойно смотреть на то, как гаснет свет, и в лучах прожекторов появляются на белых конях всадники в старинных одеждах. Он даже в ноты не смотрит, играет по памяти, благо все свои партии запоминает наизусть очень быстро. Невозможно оторвать взгляд от этих коней! Алькасара Мигель узнает сразу. Его движения кажутся самыми элегантными, его шея необыкновенно изящно изогнута и гордо несет небольшую горбоносую голову с пышной челкой. Длинная густая грива сияет в лучах прожекторов.

Краем глаза Мигель видит, что Луис кладет на пульт новую партитуру. Вот сейчас! Алькасар выходит вперед. Луис взмахивает рукой, звучит искрометная народная музыка, и начинаются чудеса. Алькасар сначала замирает, оторвав передние ноги от арены, да так легко и непринужденно, словно это и не требует от него большой силы. А ведь это очень сложно! И тут же, по знаку наездника, конь начинает курбеты, прыжки на задних ногах. В одну сторону, в другую — и без малейшего напряжения! Вот Алькасар замер на мгновение, встав, как вкопанный, веселая музыка сменилась изящным танцем, затанцевал и конь, высоко поднимая ноги и изящно наклонив голову. Однажды в этом танце случилась заминка: Луис невзначай опрокинул свой пульт, оркестр сбился с ритма, и Алькасар перестал танцевать. Он отошел назад и ждал, пока музыканты не начнут играть следующий номер.

— Алькасар такой умница, танцует только под музыку, — сказал Мигель после представления наезднику коня, Себастьяну.

— Нет, друг Мигель, — засмеялся Себастьян, — лошади музыку не слышат, это научно доказано. Они лишь повинуются сигналам наездников.

— Почему же тогда Алькасар не стал танцевать?

— Думаю, тут моя вина: я сбился с ритма, и конь это почувствовал.

Но Мигель остался при своем мнении: Алькасар слышит музыку. Мальчик часто пробирался в конюшни и любовался конем. Но странно, с другими лошадьми он запросто разговаривал, мог погладить их, дать кусочек хлеба или сахара, но перед Алькасаром робел. Мигель не мог этого понять: ведь не принц же тот в самом деле! Но потрепать коня по холке и сказать ему что-нибудь ласковое мальчик никогда бы не решился, не осмелился. Алькасар так гордо, даже немного надменно держал голову, так холодно поглядывал на надоедливого поклонника, что Мигелю становилось неловко, и он уходил.

Кто бы мог подумать, что из таких отношений возникнет когда-нибудь горячая дружба? А ведь именно это вскоре и произошло. Как-то Мигель пришел на репетицию слишком рано, никто из музыкантов еще не появился на балкончике. Мальчик расчехлил трубу и, взяв ее, спустился на арену, где разминались лошади с наездниками. Были здесь и Алькасар с Себастьяном. Мигель только сейчас начал понимать, как трудна работа с лошадьми, как много и упорно надо тренироваться и коню, и человеку.

— Мы с Алькасаром уже более трех лет вместе, — рассказал как-то Себастьян, — и каждый день работаем по шесть-семь часов. Когда я объезжал его, думал, что вообще из этого ничего не выйдет. Алькасар посмотрит бывало на меня через плечо да и встанет как вкопанный. Я уж и ругался, и уговаривал — ничего не помогало, словно не конь это, а осел. Но прошло два месяца, и привык ко мне наш упрямец. Признал, вроде. Разрешил давать ему команды. И тут работа у нас пошла так, что все только диву давались, ведь умница он такой, что вроде и сложностей для него никаких нет. Все элементы выполняет играючи — что каприоли, что пиаффе, что курбеты. А я у него на спине вроде как украшение какое-то. Иногда мне кажется, что Алькасар и темп себе сам задает.

Вот небольшая передышка. Себастьян соскочил с Алькасара и пожал руку Мигелю.

— Что это у тебя, труба? Сыграй-ка что-нибудь. Танго умеешь?

Мигель пожал плечами, что должно было означать: «проще простого». Он поднял трубу к губам и заиграл танго. Красивая, немного печальная мелодия, прихотливая, как экзотический цветок, расцвела под куполом шатра. И тут случилось неожиданное. Алькасар, поведя головой, мягко, но настойчиво высвободился из рук Себастьяна и вышел в центр арены. На мгновение замерев, он вдруг начал свой танец. Мигель усилием воли заставил себя продолжать музыку, но сердце стучало так, что мешало играть.

Алькасар танцевал. Четкий и упругий ритм танго превращался в точный и неповторимый рисунок танца коня. Замерли все: наездники, кони, музыканты оркестра, уже заполнившие балкончик. Мигель вышел вперед. Теперь красный круг арены очерчивал лишь их двоих, трубача и коня. И танец продолжался, пока последняя нота танго не замерла где-то в вышине. Мигель опустил трубу. Алькасар подошел и положил голову на плечо мальчику. И в наступившей тишине все услышали недоуменные слова Себастьяна:

— Но ведь кони не могут слышать музыку…

— Друг Себастьян, ты даже не представляешь, что могут кони, — раздался чей-то незнакомый голос.

Алькасар вздрогнул и поднял голову. Мигель обернулся. К ним шел сам дон Альваро.

— Это было великолепно. Как тебя зовут, молодой виртуоз?

— Мигель, сеньор.

— Мигель, ты будешь выступать с этим номером в нашем представлении. Ты и Алькасар. Вы понимаете друг друга и понимаете музыку.

И Алькасар медленно и важно кивнул, точно подтверждая и готовность выступать вместе с Мигелем, и возникшее у них взаимопонимание.

Целый год выступали со своим номером Мигель и Алькасар. Себастьян сначала ревновал своего питомца к Мигелю, но потом примирился с тем, что у Алькасара появился еще один друг. Во время танго весь театр замирал, и зрители, затаив дыхание, любовались прекрасным конем, который, словно сказочное существо, скользил в танце под звуки трубы, что пела чисто и проникновенно в руках стройного мальчика в старинном одеянии.

Наступил май, а вместе с ним — ярмарка, ежегодный конный праздник, на который съезжаются посетители со всего мира. Всадники в национальных костюмах, сеньориты в ярких платьях, сидящие на крупах коней позади своих кабальеро, танцы фламенко, толпы народа. На конном празднике все равны — и богатый землевладелец, и простой «кампоньеро». Каждый восседает на своем коне, как король на троне. Сквозь плотную толпу, громко звеня бубенцами, пробираются экипажи с самыми разными запряжками, от одиночной до традиционной испанской пятерки. Головы лошадей украшены так пышно, что их трудно разглядеть.

И конечно, в театре шли спектакли с самыми лучшими номерами конной школы. Зрители шумно встречали выступления испанских конных пастухов-вакеро, которые показывали чудеса верховой езды: держа повод одной рукой, вакеро исполняли потрясающие пируэты, серпантины, остановки, а другой рукой ловко орудовали длинной пастушьей пикой. Хвосты у лошадей вакеро по традиции были коротко пострижены: раньше это делалось для того, чтобы вечером, после беспрерывной скачки за быками по бескрайним пастбищам, не приходилось доставать из конских хвостов репьи. Оркестр без устали играл быстрые испанские мелодии. На балкончике было жарко и душно, но музыканты старались вовсю.

После пастухов наступил черед классических номеров, а за кулисами уже ждали своей очереди запряжки, традиционные испанские пятерки. Усталый Мигель опустил трубу и стал спускаться вниз. Перед запряжками ему придется играть танго. Себастьян подвел к Мигелю Алькасара.

— Наш красавец на месте устоять не может, так и рвется на арену, — грубовато усмехнулся он. — Готовься, Мигель, после этого номера — ваш выход.

Мигель осторожно прикоснулся к конской гриве, в которую были вплетены красные ленты. Алькасар немного наклонил голову набок и зашевелил губами, точно что-то хотел сказать мальчику.

С арены донеслись бурные аплодисменты. Алькасар вздрогнул и переступил с ноги на ногу. Себастьян вложил уздечку в руку Мигеля:

— Удачи вам, друзья. Алькасар, будь умницей.

И вот опять Мигель ступил на сияющий в лучах прожекторов алый диск арены. Заплясали огни на расшитой золотом попоне Алькасара, заиграла медными бликами труба в руках мальчика. У Мигеля вдруг так застучало сердце, что он поскорее поднял трубу к губам, чтобы претворить этот стук в первый звук танго. И вместе с первой нотой опустилась на ковер нога Алькасара, точно конь был связан с мальчиком невидимой нитью. Танец начался. Толпа, как всегда, затаила дыхание, настолько невероятной и чудесной была эта картина: конь, танцующий танго под звуки трубы. Прямо перед собой Мигель видел огромные черные глаза маленькой девочки, огромные от восторга.

Наверно, я так же смотрел на белую лошадку в музыкальной шкатулке бабушки Соледад, белую лошадь на красном круге арены», — невольно подумал мальчик.

Но вот труба сыграла последнюю ноту, и в это же мгновение конь завершил свое последнее движение и замер. Тишина, такая бездонная после отзвучавшей музыки, словно занавес, отделила артистов от зрителей. А еще через мгновение Мигелю показалось, что лавина аплодисментов сейчас опрокинет шатер. Но к этому мальчик привык и не относил подобные восторги на свой счет.

— Алькасар, ты был великолепен, — шепнул он коню. Алькасар склонил голову перед публикой, благодаря за овации, а потом гордо выпрямился и взглянул на Мигеля. «Мы были великолепны», — словно хотел сказать он.

И в это мгновение что-то произошло. Один из коней стоявшей за кулисами пятерки, видно напуганный грохотом оваций, дико заржал, метнулся вправо, влево, и взбудораженная его поведением запряжка вырвалась на арену. Перепуганные кони пронеслись совсем рядом с Мигелем. Мальчик отскочил в сторону и упал. Еще не успев встать, он услышал глухой стук, чей-то крик и понял, что случилось что-то ужасное. Не веря своим глазам, смотрел он туда, где на красном ковре арены неподвижно лежал белый конь.

— Алькасар, Алькасар, — шептал мальчик, уже зная, что сегодня его друг танцевал танго в последний раз.

И тогда он поднял трубу и заиграл. Вокруг суетились люди, толпились у барьера вскочившие с мест зрители, горько плакала маленькая черноглазая сеньорита, а Мигель все играл и играл. Ему казалось, что если он вложит в игру всю свою душу, случится чудо, и Алькасар снова поднимется на ноги. Но чуда не произошло.

На следующий день Мигель не пошел на работу. Он почувствовал, что не может войти под яркую крышу шатра, где все будет по-прежнему, словно и не было никогда ни Алькасара, ни его танца. Мигель сидел на крыльце своего дома. Вдруг он почувствовал, что кто-то сидит с ним рядом. Оглянувшись, он увидел совсем близко темноглазую девочку, его ровесницу.

— Нам с тобой надо поговорить, — сказала девочка.

— Не сейчас, — безучастно ответил Мигель.

— Именно сейчас, пока твоя душа способна разговаривать с ангелами.

— С ангелами? — тут Мигель увидел рядом еще одну девочку, с сияющими на солнце волосами и светлыми глазами. Она и впрямь походила на ангела.

— Это Ангелина, ангел музыки, — сказала девочка. — А я — Снежана. Мы хотим пригласить тебя в оркестр.

— Я больше не играю в оркестрах.

— В этом оркестре ты будешь играть. Этот оркестр своей игрой совершит чудо — он спасет мир.

— Зачем мне мир, в котором нет Алькасара?

— В этом мире есть другие мальчики, которые любят своих коней, и нельзя позволить им потерять друг друга. И ты своей музыкой и своей болью можешь сделать это. Твой Алькасар услышит тебя, где бы он ни был.

И тогда девочка-ангел вложила в руку Мигеля красное стеклышко, круглое и красное, как арена, на которой вечно будет танцевать белый конь.

Доктор Хан и Розовый город

— Если сила музыки так велика, почему Мигелю не удалось воскресить Алькасара? — спросила потрясённая Снежана, когда они с Ангелиной шли по длинному коридору, стараясь говорить тихо, чтобы их не услышал Яго.

— Я не могу ответить на этот вопрос, — помолчав, ответила девочка-ангел. — Судьбами всех живущих управляет тот Дирижер, что гораздо могущественнее нашего Маэстро. Я не знаю, может ли музыка воскрешать из мертвых, но то, что она может лечить — это точно. Пойдем, я познакомлю тебя еще с одним обитателем Дворца Вечной Гармонии.

Ангелина открыла молочно-белую стеклянную дверь, и Снежане показалось, что она попала в середину ледяного кристалла. Все стены огромной залы искрились ледяным блеском, хрустальные люстры казались застывшими водопадами. Откуда-то лился свет, играя всеми цветами радуги. В центре залы за прозрачным роялем, в котором были видны все струны, сидел толстый китаец. Но играл он не на рояле. Клавиши закрывала прозрачная крышка, в которую китаец упирал незнакомый Снежане инструмент и изогнутой палочкой извлекал из него протяжные звуки. Сверху на рояле стоял в белом горшке какой-то куст.

— Кто это? — шепотом спросила у Ангелины изумленная Снежана.

— Это наш музыкотерапевт.

— Кто?

— Подожди, сейчас он тебе сам все расскажет.

Музыкант закончил играть, встал, отложил инструмент и озабоченно наклонился к кусту. Потом он взял линейку и сосредоточенно стал измерять растение.

— Доктор Хан! — обратилась к нему Ангелина.

Китаец недовольно обернулся, но увидев Ангелину, просиял.

— О, моя ученица!

— Ты его ученица? — с недоумением переспросила Снежана.

— Доктор слишком снисходителен, — непонятно ответила Ангелина.

— А моя ученица слишком скромна, — продолжил китаец.

— Доктор Хан лечит болезни музыкой, — объяснила Ангелина Снежане.

— Ваша подруга удивлена, — сказал доктор Хан. — Прошу вас, удостойте меня своим посещением.

Доктор с поклоном указал на диван, покрытый белой шелковой тканью. Девочки осторожно устроились на нем.

— Теперь слушайте, — Хан снова подошел к роялю, взял лежавший на нем инструмент и заиграл. Вскоре Снежана почувствовала, что ее охватывает глубокое, как море, спокойствие. Она словно качалась на белых шелковых волнах и слушала, как белые птицы поют дивные песни.

— Эта музыка очень понравилась моему бальзамину, — сказал внезапно доктор Хан. А Снежана и не заметила, когда он перестал играть! — Это древняя мелодия, посвященная рассвету. Бальзамин, которому я играю музыку, растет скорее, чем его собратья, у него больше листьев. Эксперимент! Сейчас вы спокойны и расслаблены, но если я сыграю вам громкую ритмичную музыку, ваше сердце будет биться быстрее, вы почувствуете себя бодрыми и активными. В Китае очень давно умеют лечить людей музыкой.

— Я никогда об этом не слышала, — растерянно сказала Снежана. — Наверно, в других странах такого не было.

— В Древней Греции мой давний знакомый, врачеватель Асклепий, тоже пытался лечить людей пением и игрой на трубе. Врачи Востока собирали музыкантов возле больниц, чтобы музыка, действуя на душу, лечила тело. Но все же Китай всегда был впереди. Китайская музыка состоит из пяти нот, как природа — из пяти стихий. Человек же имеет пять чувств. Поэтому музыка находится в гармонии с природой, и с помощью музыкальных инструментов можно лечить больные органы. Флейта лечит от кашля, на печень лучше всего действует кларнет, а скрипка и виолончель полезны для сердца.

— Получается, что музыку можно прописывать, как таблетки? Примите, пожалуйста, немного Моцарта, — засмеялась Снежана.

— Вы совершенно правы, — уважительно заметил Хан. — Я с удовольствием прописывал бы своим пациентам музыку Моцарта, Гайдна и Россини, она вылечит от уныния. Тем, кому нужно набраться сил, я предложу Бетховена с его силой и волей к жизни. Музыка Баха способна унять боль, а музыка Грига — прогнать бессонницу. Когда я закончу свои исследования, то начну выпускать лечебные диски: «Легкие», «Сердце», «Желудок»… И люди будут принимать их, как лекарства.

Когда девочки вышли из кабинета музыкотерапевта, Снежана задумчиво сказала:

— Все же это слишком странно. Музыка для печени…

Ангелина улыбнулась.

— Доктор Хан прав в том, что музыка лечит нас через душу, ведь от нашего настроения часто зависит и здоровье. Сейчас мы увидим музыканта, чья музыка излечила одну душу и чуть не погубила другую. Только подожди минутку: нам придется переодеться в сари, индийское платье.

Киран жил в городе Джодхпуре. Вы, наверно, никогда не видели такого необыкновенного города. Все дома здесь окрашены в синий цвет. Когда смотришь на Джодхпур с одной из окружающих его гор, кажется, что у подножия плещется море.

Киран был уличным музыкантом. Но не думайте, что уличный музыкант — это мальчишка-попрошайка, который, издав из захудалого инструмента пару звуков, сразу тянет к слушателям чашку для сбора подаяния. Киран играл на саранги. Все знают, как трудно научиться играть на этом инструменте, каким искусным должен быть музыкант. Играть на саранги мальчика научил отец.

— Четыре струны саранги — это отец, мать, сын и дочь, — учил он мальчика. — Изогнутый дугой смычок должен вести с ними разговор, и струны должны петь в лад, на то они и семья. Только тогда рождается музыка.

В прошлом году отца не стало. Киран надеялся, что его следующее воплощение будет более счастливым, и отец родится в семье знатного вельможи. Тогда ему не придется непрестанно заботиться о пропитании.

Киран получил в наследство от отца его саранги, сделанный из куска тикового дерева, и его работу: играть на рынке, где веселят народ своими выступлениями уличные музыканты, устраивают представления факиры и глотатели огня

Киран, скрестив ноги, садился на старый потертый отцовский коврик, и верный саранги привычно утыкался головой в плечо мальчика. И вот уже пляшет смычок по струнам, пальцы быстро бегут по широкому грифу, и рождаются красивые, немного загадочные мелодии. Друг отца, старый Ашраф, чьи пальцы и ладони выбивают прихотливые ритмы из пары барабанчиков, часто сопровождает игру Кирана, говоря, что ему приятно играть с таким умелым музыкантом.

— Музыканты — главные люди на свете! — утверждает Ашраф.

Киран с сомнением качает головой. Как же главные, когда им приходится своей игрой зарабатывать на жизнь, прося деньги у богатых и знатных?

— Музыка есть во всем, — убеждает Ашраф мальчика. — Движение — музыка, цвет — музыка, изгиб древесных ветвей — музыка, бег волн — музыка. Музыкой полны небеса, ее гармониями звучат звезды. Музыка есть и внутри нас. Повинуясь ей, дышит наша грудь, бежит по жилам наша кровь, живет наша душа. Музыка приближает нас к богам. Не забывай, что великие пророки были и великими музыкантами. Богоподобный Шива изобрел священный инструмент вину, с этим инструментом в руках всегда изображается богиня красоты и знания Сарасвати. Кришна своей игрой на флейте очаровывал людей, и розы распускались, слыша его музыку.

Вот и не верь старому Ашрафу, когда он так много знает! И Киран очень уважает его. Еще есть у Кирана друг, заклинатель змей Арджуна. Он ненамного старше Кирана, но ведет себя так, словно знает все на свете. Да, ремесло Арджуны опасное, требует умения и мастерства не меньшего, чем виртуозность Кирана. И музыкантом, хоть и неважным, Арджуне быть тоже приходится, ведь он заклинает змей, играя им на дудочке. Наверно, поэтому мальчики и сдружились.

Но каждая дружба должна пройти проверку испытаниями. Такое испытание ждало и дружбу Кирана и Арджуны. И было у испытания имя: Лилавати, дочь вельможи, совсем юная и необыкновенно красивая. Когда она ехала по узким улицам синего города в своем паланкине, все юноши засматривались на нее. И Киран потерял душевный покой. Все, что он видел теперь, все, о чем думал, напоминало ему о Лилавати. Арджуне это совсем не нравилось, он часто насмехался над чувствами Кирана, из-за чего друзья не раз поссорились.

— Ты еще слишком молод, чтобы на тебя могла обратить внимание девушка, — снисходительно говорил Арджуна Кирану.

Но однажды, увидев издали паланкин Лилавати, Киран заиграл на саранги. Его смычок извлекал из струн пленительную мелодию, достойную слуха красавицы. Паланкин остановился напротив юного музыканта, и маленькая смуглая ручка бросила к ногам Кирана серебряную монету.

— Пусть я еще молод, но играю не хуже взрослого, и Лилавати поняла это, — гордо сказал тогда Киран Арджуне, но приятель лишь презрительно усмехнулся.

Вскоре по Джодхпуру прокатился слух: красавица Лилавати больна. Никто из приглашенных к ней известных врачей не мог понять причину ее недуга. Лилавати угасала с каждым днем. Кирану казалось, что из его души тоже уходит жизнь.

— Эх, наш синий город убивает Лилавати, — вздохнул как-то старый Ашраф.

— Как это, дедушка? — встрепенулся Киран.

— Уж поверь мне. Синий — это цвет печали. Лилавати угасает от печали.

— Что же можно сделать?

— Тут помочь может только чудо. Девочка должна увидеть мир другим, радостным и счастливым. Был я когда-то в чудесном городе Джайпуре, который называют розовым городом. Его словно добрый джинн построил: розовые беседки, ажурные балкончики, розовые облака и веселые люди. Там Лилавати сразу бы поправилась.

Теперь Киран знал средство, которое вылечит болезнь той, о которой он думал день и ночь. Но как сказать об этом Лилавати? Писать он не умеет, иначе можно было бы написать письмо. Выход был один — встретиться с отцом девушки. Конечно, в богатый дом не пустят бедного музыканта, но Киран должен попытаться, ведь в сказках герой для спасения любимой преодолевает множество препятствий, совершает подвиги и отнимает ее у смерти.

Солнце уже плыло по синему небосклону над синим городом, когда Киран пришел под стены дома, где жила Лилавати, и заиграл. Из дома выскочил слуга и сердито замахал руками:

— Сумасшедший! Дочь господина только что заснула после бессонной ночи! Убирайся, пока тебя не прогнали палкой!

Но тут открылись резные ставни, и властный голос велел слуге привести музыканта.

Робко поднимался Киран по мраморной лестнице. Он никогда не видел такой красоты. Окна, застекленные разноцветными стеклами, казались волшебными фонарями, бросающими на стены и пол красные, зеленые, золотые блики. Даже ступать страшно! В большом зале сидел в золоченом кресле вельможа.

— Это ты играл под стенами моего дома? Как ты осмелился?

— Не гневайтесь, господин, — низко поклонился Киран. — Я хотел порадовать своей музыкой вашу больную дочь.

— Ты хочешь заработать на нашем несчастье?

— Что вы, господин, да я бы свои деньги отдал, до последней рупии, будь они у меня, только чтобы вылечить Лилавати. Если она умрет, мне тоже незачем жить.

Вельможа удивленно посмотрел на бедно одетого мальчишку-музыканта, говорившего столь смелые слова.

— Что за дело тебе до жизни и смерти моей дочери?

Ничего не сказал Киран. Он сел на пол, поставил на колено саранги и заиграл. Он играл о том, что только теперь понял слова старого Ашрафа: все в мире — музыка. Жизнь — музыка, смерть — музыка, любовь — музыка. Музыка имеет магическую силу. Она может исцелить, может дать волю к жизни. Музыка говорит с душой, ей не нужны слова. И если умение Кирана имеет хоть какую-то силу, оно поможет Лилавати выздороветь.

Неожиданно мальчик перестал играть. В комнату нетвердой походкой вошла Лилавати. Киран низко склонился перед ней.

— Дитя мое, врачи запретили тебе вставать с постели, — захлопотал вокруг дочери вельможа, усаживая ее на расшитые цветами подушки дивана.

— Я услышала музыку, — сказала девочка, — и музыка велела мне встать. Музыка хочет, чтобы я поправилась. И я этого хочу.

Вельможа изумленно разглядывал мальчика.

— Ты маг или целитель?

— Я всего лишь музыкант, который хочет видеть Лилавати здоровой. Сила не во мне, а в музыке. Осмелюсь ли я, недостойный, дать совет вашей милости?

— Говори, музыкант.

— Господин, увезите Лилавати в Джайпур, розовый город.

— Что такое розовый город? — с любопытством спросила Лилавати.

— Это город, который построил добрый волшебник. Город, такой же розовый, как горы на закате, как розы в саду. Там летают розовые птицы и текут розовые реки. Там выздоравливают все, кто болен.

— Отец, мы поедем в розовый город? — спросила девочка. — Мне кажется, именно там я стану здоровой.

— Конечно, дитя мое, — сказал вельможа.

— Как тебя зовут, музыкант? — спросила Лилавати.

— Киран.

— Киран, ты поедешь с нами?

— Нет, госпожа. Я останусь с теми, кто будет видеть вокруг лишь синий цвет печали, и моя музыка будет петь им о розовом городе, чтобы вселить в их сердца надежду.

Назавтра Киран узнал, что Лилавати с отцом покинули Джодхпур. А через месяц, накануне праздника, к которому готовился синий город, Кирана разыскал посыльный.

— Музыкант, я принес тебе подарок от вельможи за то, что ты исцелил его дочь. Госпожа Лилавати чувствует себя хорошо, и ее отец решил навсегда остаться в Джайпуре.