Бесплатный фрагмент - Опасные незнакомки

ВАДИМ ГОЛУБЕВ

ОПАСНЫЕ НЕЗНАКОМКИ

Повести и рассказы

ПАСЫНОК

Повесть

ПРОЩАЙ РОДИНА!

С детства Сергей помнил биологического отца — латыша-художника в четырех стадиях. Когда тот был в легком подпитии. В эти дни папаша, получив деньги за выполненный заказ, тащил в дом всякие вкусные вещи и обязательно игрушку для чада. Читал мальчику книги на латышском и русском языках, попахивая рижским бальзамом. Мать в этой ситуации старалась выудить у супруга как можно больше денег. Часть оставить на пропитание, квартплату, да на обновки для ребенка. На себя тратила лишь то, что сама зарабатывала. А зарабатывала она неплохо. Считалась одной из лучших парикмахерш в Риге. Поэтому со всех концов столицы маленькой, но гордой республики к ней ехали состоятельные дамочки, не скупившиеся на чаевые. Их мама тратила на роскошные наряды и дорогую косметику. При этом не забывала откладывать «на черный день» — болезнь, развод. Увы, муженек Юрис Петерис все чаще оказывался во второй стадии, когда от него разило водкой, а сам становился агрессивным, заносчивым, все чаще вопящим:

— Я художник! Я — гений! Мои картины призы на всех выставках получают! А ты кто? Никто и звать никак! Парикмахерша!

Мама пыталась вразумить, что и она своего рода — художница. Попробуй создать из «трех волосков» на голове богатой старушенции произведение искусства! Или из сальной копны волос на башке невесты соорудить роскошную, благоухающую корону. Раскрасить саму новобрачную так, что щелки глаз превращались в бездонные голубые озера, а тонкие губёшки становились огромными алыми розами. И что работает она лишь с теми, кто считается городской элитой. Отца это раззадоривало еще больше.

— Лайма Вайкуле у тебя стрижется?! Да, эта Лайма в кабаке «Юрас перли» у меня на коленях сидела, песенки пела, а я пил самый дорогой коньяк и черной икрой закусывал! — куражился родитель.

После начиналось худшее. Батя замечал пропажу денег и вопил:

— Где мое бабло?! Украла?!

— Да ты сам пропил или по пьянке потерял! — не моргнув глазом, врала мать.

Потом наступала третья стадия. Художник ненадолго уходил из дома. Затем его приносили на руках собутыльники — местные пьянчуги. Папаня рыгал какой-то гадостью, писался во сне. На короткое время придя в себя, трясущимися руками перебирал монеты, преимущественно медные, снова ненадолго уходил из дома, чтобы снова оказаться в нем принесенным на руках.

Ну, а потом батя протрезвлялся, вступал в четвертую стадию, снова шел творить «гениальные произведения». Петерис-старший трудился на художественном комбинате. Работать дома не позволяла хоть большая, но полутемная комната в строении семнадцатого века, приспособленного из купеческого амбара под жилье. Отцу поручали писать портреты Ленина, Брежнева, прочих руководителей партии и правительства, плакаты, прославлявшие героизм латышского народа и других народов Советского Союза в годы Гражданской и Великой Отечественной войн, трудовые подвиги латышей, процветание республики. Ими украшались стены домов ко Дню Победы, революционных праздников. Прославляя Советскую власть в своих полотнах, Юрис Петерис ее не любил. Очень не любил. Считал, что при капитализме он, с его талантом, стал бы живописцем с мировым именем. Оттого, как-то находясь в подпитии, изобразил на огромном портрете Ленина со скорбным лицом. Портрет провисел на здании в центре недолго. Пока на него не обратил внимания кто-то из партийного начальства. «Шедевр» немедленно заменили, а к дому на улочке Сарканас Гвардес, где жила семья Петерисов, подъехала черная «Волга». Из нее вышли трое молодых людей в штатском. Ткнули ордера на обыск и арест художника за антисоветскую пропаганду и агитацию. Сергей помнит, как, ахнув, схватилась за голову мама. Как невпопад пьяно захихикал отец, начавший пропивать, полученный за картину аванс. Перерыли весь дом. Ни подрывной литературы, ни иностранной валюты, за которую тогда сажали, ничего другого предосудительного не нашли. Кивнули матери:

— Ваш муж не в состоянии собраться сам. Подберите ему туалетные принадлежности, носки, смену белья, что-то теплое. Продукты не нужны. Там накормят!

Отца осудили быстро и тихо, без шумихи в прессе. Покатил Юрис в зарешеченном вагоне в печально известные мордовские лагеря. Ну а маму вызвал директор салона красоты, со вздохом предложил уволиться по собственному желанию. Добавил, что звонили из всесильного КГБ, сказали, дескать, нельзя работать в заведении, где обслуживается городская элита, жене антисоветчика и диссидента. Пришлось ездить маме из центра в удаленный Кенгарагс — дыру, населенную работягами, да маргиналами. Там ее — известную мастерицу схватили «с руками и ногами». Прежняя клиентура последовала за ней. Моталась кто на такси, кто на служебных машинах мужей. Финансовые показатели затрапезной парикмахерской резко пошли вверх. Директор потирал руки. Зато коллеги мамаши его радости не разделили. Стукнули «куда следует». Теперь уже ее пригласили в КГБ.

— Надо бы вам, Юлия Борисовна, уехать из Риги. Еще лучше — из республики, — сказал с легким латышским акцентом гэбистский чин в штатском. — Вы — русская, в любом уголке страны найдете работу по душе. Такая мастерица нигде не пропадет! С трудоустройством на новом месте поможем.

— Ну и куда я поеду? — вырвалось у матери. — Моя семья живет в Риге с петровских времен! Все здесь: могилы предков, подруги, город, где я провела жизнь, школа для ребенка. Хоть Россия, хоть Украина, хоть сопредельные Эстония с Литвой — для меня чужбина! Кстати, с мужем я развелась. Полностью отмежевалась от его антигосударственной деятельности, о которой ничего не знала.

— Все равно, Юлия Борисовна, надо уехать! Вы же не хотите, чтобы мы проверили вашу работу? Например, откуда берете импортный инструмент, западные шампуни, макияж, которые не поставляются в советские салоны красоты, не говоря уже о рядовых парикмахерских? Сядете! А ребенок попадет в детский дом! Не думаете о себе — подумайте о сыне! Мы договорились с вашим начальством. Вам предоставят очередной отпуск. Только не надо ехать на взморье, на вашу дачу! Съездите в другие республики, подыщите работу! А на какие деньги построили дачу?

— Скажите тоже — дача! Баня, да сарай! И не взморье, а берег реки Лиелупе. Дыра! Дачу решили записать на меня, чтобы муж не пропил. Он сказал: «Твой участок — ты и строй»! Поэтому нет каких-то хором! Лишь хозяйственные постройки!

— Немалые средства на сберегательных книжках — тоже все ваше? Не смешите! С зарплатой парикмахерши две жизни потребуется, чтобы столько собрать! При этом ни есть, ни пить, не одеваться, ни платить за квартиру. Не испытывайте судьбу! Поезжайте в отпуск!

Поначалу Сергей приуныл. Прощай теплая вода Лиелупе, походы на берег моря, где вода была теплой лишь в очень жаркие дни, посиделки в летних кафе с его любимыми рублеными шницелями и свиными отбивными, прогулки на отцовской яхте со светлым названием «Дзинтарс» (янтарь). Однако он надеялся вернуться к началу учебного года. Тогда наиграется с друзьями — Эдиком, Эдгаром, Ойярсом, Абрашкой Рабиновичем, сероглазой Анитой, в которую были влюблены все мальчишки двора. Поделится воспоминаниями о прошедшем лете, о далекой Москве, знакомой ему со сверстниками лишь по отцовским плакатам, да картинкам в учебниках. Пацаны лопнут от зависти, а Анита наконец-то обратит на него внимание.

Мама заказала такси, хотя до огромного здания вокзала было идти всего семь минут. Сунула водителю рубль притом, что поездка стоила лишь десять копеек. Разместились в купированном вагоне, где Юля приобрела сыну, словно взрослому, нижнюю полку. Тихо гуднул тепловоз, медленно двинулся, набирая все большую скорость. Проплыли мимо окна громады зданий Академии наук и рынка, неказистые пристанционные строения. После мелькнул ненавистный Кенгарагс — разлучник с мамой. Затем пошли сосновые леса, среди коих мелькали большие поляны с хуторами, перед которым паслись овечки с козочками, да важно возлежали ухоженные коровы. Глядя на это, Сергей представлял, как через месяц замелькают в обратном порядке: леса с хуторами, Кенгарагс, Академия Наук. Потом, уже на такси, — улица Калею, площадь Альберта и, наконец, родной дом на Сарканас Гвардес. Мальчишка тогда даже не мог предположить, что все это он увидит снова через много лет.

Попутчиком оказался полноватый, разбитной, с огромными усами майор милиции, возвращавшийся с санаторного лечения на курорте Кемери. Четвертая полка в купе пустовала. Майор, назвавшийся Володей, сгонял в вагон-ресторан, вернулся с бутылкой коньяка, лимонадом для Сережи. Юля достала миноги, бутерброды с карбонадом, источавшим незабываемый запах, нежнейшим сыром, балтийским лососем. Сергей видел, как все более становилось игривой слегка захмелевшая мать. Усталость сморила мальчишку. Он отвернулся к стене и заснул безмятежным детским сном.

Утром прибыли в Москву. Мама выглядела не выспавшейся и усталой. Володя — тоже.

— Нам бы куда-нибудь в отель, — неуверенно сказала мать, настороженно глядя на огромный незнакомый город.

— Что ты, Юля! В Москве гостиницы только по броне, — ответил майор. — Поедем ко мне! У меня двухкомнатная квартира рядом с метро. Поживете, оглядишься, что-нибудь придумаем.

На стоянке такси стояла огромная очередь. Володя махнул постовому милиционеру, что-то сказал ему. Тот быстро подогнал машину с зеленым огоньком. Под возмущенный ропот очереди погрузили чемоданы и рванули к новой жизни.

Их ждала «двушка», темноватая от обильной зелени деревьев, посаженных вплотную к дому. Сереже выделили целую комнату. Небольшую, но «свою». Сам он хотел бы разместиться вместе с мамой в гостиной с телевизором, а дядю Володю — в маленькую. Но вспомнил русскую пословицу: «От добра добра не ищут», что в Риге у него не было и этого, а всего лишь закуток. Разместившись и отдохнув с дороги, поехали смотреть столицу. Кремль Сережа узнал сразу — таким изображал его на плакатах отец. Но видеть на рисунке одно и совсем другое видеть воочию. Любоваться его храмами, дворцами, башнями, видом на Замоскворечье, открывающимся с высоты холма. Мать с сыном были поражены. Поразили их также громады домов на проспекте Калинина, «высотки» Министерства иностранных дел, гостиницы «Украина», жилого дома на Красной Пресне. Зато пища в ресторане не понравилась. Еще менее понравилась еда, приобретенная в гастрономе рядом с домом. Не помогло даже искусство матери сделать из неаппетитной снеди, что-то более-менее съедобное. Утром снова не выспавшаяся и усталая мама сделала знаменитый «завтрак по-крестьянски» — жареную картошку с ветчиной, залитую яйцом. Ткнула вилкой, поморщилась:

— Как же вы в Москве такие продукты едите?

— А по мне — так очень вкусно! — выпалил Володя и добавил. — Придется, Юля, привыкать! Ты веришь в любовь с первого взгляда?

— Признаться, не очень…

— До встречи с тобой я тоже не очень верил. Теперь — поверил! Выходи за меня замуж! Как человек ты мне подходишь, как женщина и хозяйка — тоже!

— Ты знаешь мою историю. Как начальство отнесется к нашему браку? Вам, поди, запрещено жениться на мне подобных?

— Начальство меня уважает, потому, что я — лучший из подчиненных! Простит. А в ЗАГС надо идти завтра же! Чтобы сразу же заняться вашей пропиской, Сергея в школу определить.

— В ЗАГСе месяц, как минимум, надо ждать. А я — приезжая. В Латвии таким все три месяца ждать приходится.

— Звонок от моего начальства — сразу же зарегистрируют! И пропишут в день обращения!

— А как же Рига?! — спросил Сережа.

— С Ригой пока придется подождать. Нельзя нам туда возвращаться, сынок.

— Детей у меня нет. Будешь моим ребенком. Усыновлю! — пообещал Володя.

— У меня есть отец, — насупился мальчик.

— Нет у тебя отца! Твой отец лишен родительских прав, — вздохнула мама.

— Точно! Диссидентов и антисоветчиков у нас лишают родительских прав! — поддержал «жених».

МОСКВА НЕ ЗЛАТОГЛАВАЯ

Как и предсказал дядя Вова, свидетельство о заключении брака паре выдали в тот же день без всяких ожиданий. Сразу прописали мать и сына в квартире Владимира Ивановича. Определили в школу рядом с домом. Вот только с усыновлением замешкались. Не захотел сам Сережа, чтобы его папой стал чужой дядька. Пошел в школу под своей латышской фамилией.

— Пидерис, пидерис! — загоготали пацаны, когда учительница назвала фамилию Сергея во время переклички.

В Риге так называли нехороших мужчин, вечерами охотившихся на молодых парней и мальчишек на узких улочках Старого города. Для начала стерпел. На перемене внезапно втолкнули в туалет. Гнусный шкет с последнего стола, именуемого «камчаткой», мазнул немытой лапчонкой по лицу, подвыл:

— Эх, ты, пидерис!

Тут же больно приземлился на кафельный пол, получив апперкот в челюсть. Четверка других пацанов кинулась Сережу. Тот, встав спиной к стене, лихо отбивался кулаками. Выросший на хорошей пище, выше на голову московских сверстников, быстро наставил синяков «оппонентам», отбив всякую охоту драться.

— Ничего! С тобой старшеклассники разберутся! — пообещали они, утирая кровавые сопли.

Все-таки в одном месте достали, оставили синяк. Вечером его обнаружил дядя Вова. Расспросил, что, да как. Пообещал завтра сходить в школу вместе с Сергеем. Тот попробовал возразить, дескать, не по правилам это.

— А по правилам кучей на одного нападать? По правилам звать на расправу переростков? Запомни: с самого начала не напугаешь, долго потом хулиганье будет из тебя вить веревки!

Утром одетый в штатское майор явился на школьный двор. Он пришел отдельно от Сергея, не выпуская его из поля зрения. Мальчишку сразу же подхватили под руки двое переростков из старших классов, поволокли за школьное здание. Дядя Вова быстро шмыгнул за ними. Там восседал на пустом ящике парнище, давно исключенный из школы. Рядом почтительно стоял гнусный шкет, начавший заваруху.

— Вот, эта нахонь пришлая на меня — коренного москвича руку подняла.

— Ты, урод, знаешь: на кого кулак поднял? — спросил парнище. — Его братан срок в лагере за убийство мотает. Кстати, мой тоже. Вмажьте ему для прописки!

Вмазать не успели. Володя уложил обоих. Одного кулаком, другого — ногой. Шкета достал Сергей. Снова апперкот, вмазавший малолетнего хулигана в стену, затем серия ударов по корпусу, когда тот сползал по бетонным панелям. Парнище выхватил кастет. Майор крутанул его руку, так что хрустнули кости, обезоружил. Затем нанес пару незаметных для глаза ударов. Парнище захватал ртом воздух.

— Братан с зоны откинется, зарежет тебя — козлину!

— Ну а пока я с тобой — козлёнком разберусь, нанес еще пару чуть заметных ударов майор.

Парня вырвало, кровавая моча растеклась по дешевым джинсам.

— Узнаю, что ты снова болтаешься рядом со школой — сгною! — пообещал Владимир Иванович. — Пошли вон отсюда!

Он дал по пинку каждому из «великолепной четверки».

— Кто моего сына обидит — со мной будет иметь дело! — обернулся к мальчику. — Теперь Сергей понимаешь, что с твоей фамилией трудно даже в многонациональной Москве? Будем оформлять усыновление! А с родным батей, придет время, сам разберешься.

Так, Сергейс Петерис стал Сергеем Владимировичем Поздняковым.

Мама смоталась на пару недель в Ригу. Продала «дачу», картины, что не поворовали. Яхту реализовать не удалось, машину тоже. Они были записаны на отца, и их по решению суда конфисковали в пользу государства. Едва выписалась с прежнего места жительства, как в дом на Сарканас гвардес повалил народ. Смотреть освободившуюся жилплощадь. Оттого мебель, сделанную по заказу лучшими краснодеревщиками, телевизор последней модели, импортную бытовую технику, ковры пришлось «спустить» по дешевке. Зато по хорошей цене коллекционеры купили картины, оставшиеся в городской квартире. Выручка, частично, пошла на покупку зарубежных косметики, шампуней, инструмента. Кроме того, Юля договорилась с прежними поставщиками, что они будут по почте отправлять те же шампуни, макияж, духи. Вернувшись, предложила часть выручки Володе «на хозяйство».

— Что ты, Юля! — даже возмутился тот. — Я могу прокормить вас обоих! Положи эти деньги на сберегательный счет! Самой не надо — сын растет. Лет пятнадцать пройдет — надумает жениться. Тогда много чего потребуется. На свадьбу, на внуков… А время пролетит — оглянуться не успеешь.

Мать нашла работу быстро, в пяти минутах ходьбы от дома. Изумила всех своим мастерством. Сразу же образовалась постоянная клиентура. Да в таком количестве, что принимать ее пришлось исключительно по записи. Коллеги, освоившие максимум пару моделей причесок, дружно завидовали «латышке».

— И чего все прутся в Москву, будто здесь медом намазано?

— Была я в прошлом году по путевке в Риге — рай! Жратва отменная, чистота, культура. Шмотки в комиссионках обалдеть! Нет, всем столицу вынь-положь!

Такие разговоры приходилось слышать Юлии Борисовой, взявшей при разводе девичью фамилию. Директор парикмахерской вызвал к себе «новенькую».

— Звонили оттуда! — поднял он глаза к потолку. — Велели присмотреть за тобой. Так, что никаких политических анекдотов, никаких антисоветских разговоров, никакой критики партии и правительства! Стукачек и у нас хватает! Ну а за доброе отношение — половину зарплаты мне!

— В Латвии директора берут только четверть!

— Здесь — Москва! Другие доходы, другие цены, другой уровень жизни. Ладно, как говорят в Одессе: «Разойдемся красиво» — сорок процентов. Ты на чаевых в разы больше получаешь, а я в них ре лезу!

— Вот твари! — уже дома ругнулась мама. — Даже здесь достали! Куда смотрит наша доблестная милиция? Вовик, неужели нельзя найти управу на взяточников?

— Ну, посадим мы твоего директора. Новый сделает все, чтобы тебя, в лучшем случае выжить с работы. В худшем — посадить! И что самое страшное — всех взяточников и казнокрадов не пересажаешь. Придется платить!

Между тем, у Серёжи началось московское детство. Он оказался лучше других одноклассников. Понял, почему родители детей-латышей отдавали их не в школы, где преподавание велось на национальном языке, а в — «русскую». Там обучение было куда сильнее. Успевал он по всем предметам одинаково хорошо. Да и как не успевать, когда подготовку к урокам проверял папа Вова. А тот сам окончил школу с золотой медалью, потом престижный технический вуз с «красным дипломом», потом аспирантуру. На службу в милицию пришел уже кандидатом наук. Папа Вова не только проверял знания, очень толково объяснял, что было непонятно. Много делал, чтобы развить ребенка. Обязательная игра в шахматы, по воскресеньям посещение музеев и выставок, книги сверх школьной программы, принесенные из министерской библиотеки. Пацан уважал отчима — папу Вову, но помнил, что где-то за лесами и полями, за дальними далями есть другой папа: папа Юрис. Так, летел годом за годом, класс за классом.

Раз в месяц папа Вова ездил в служебные командировки. Ненадолго — дней на десять. Тогда мать все чаще поздно возвращалась, все чаще «под хмельком». Нередко ее привозили на машинах «Волга» чернявые, крючконосые, усатые мужики.

— Ну, что ты нашла в этих обезьянах? — спросил как-то подросший Сергей.

— Это — грузины. Богатые люди. Богатые и щедрые. Да и как мужчины Вове с Юрисом сто очков дадут. Однако тебе об этом пока знать рано!

Начальство простило Владимиру Ивановичу женитьбу на супруге «подрывного элемента», хотя и расставшейся с ним. Мало того, вскоре Поздняков-старший получил очередное звание — подполковника и повышение по службе. Теперь он стал заместителем начальника отдела.

Во втором браке мама Юля прожила положенные пять лет, чтобы он не был признан фиктивным. За ним последовал развод. «Бывшая» заявила Володе, что не будет делить жилплощадь, но Сергей должен остаться с отчимом. Собрала шубы, дубленки, прочее носильное, а главное — инструменты и косметику. Набралось несколько чемоданов. За ними приехал на «Волге» жгучий брюнет Гиви. С нескрываемым презрением глянул на Володю с пасынком. Сам тащить мамкино барахлишко не стал. Кликнул болтавшихся во дворе алкашей. Дал им «десятку», коей хватило на две бутылки водки, да еще осталось на закуску. Мать «чмокнула» Сережу в макушку и упорхнула к новой жизни.

— Папа, ты не выгонишь меня? — сдерживая слезы, уткнулся мальчишка в Володю.

— Что ты?! Ты мне — родной! Куда я без тебя денусь? — обнял его подполковник, проглотив комок в горле.

Конечно, Сережа грустил, тосковал по маме. А она изредка звонила, интересовалась, что да как, да не нашел ли «бывший» другую женщину? Еще реже встречалась, дарила какую-то ерунду. Жаловалась. То у Гиви оказалась семья в Грузии. Когда он купил кооперативную квартиру, явилась в полном составе. Разумеется, ни на новой жилплощади, ни в сердце некогда страстного и великодушного кавказца места для Юли не нашлось. Мать переехала к другому грузину — Гоги. Но и у того оказалась семья не то в Тбилиси, не то в Кутаиси. Словом, когда домочадцы надумали посетить главу семейства в Москве, он по-хамски выставил Борисову со съемной квартиры. Возник армянин Хачик. Его щедрости и походам по фешенебельным ресторанам быстро пришел конец. Хачик полез в мамины деньги, мотивируя тем, что его детям надо учиться в столице, а это требует огромных средств. Ушла от него сама. Не к кому-то, а к подчиненному Володи. Папа Вова был даже рад. Сделал на свадьбу хороший подарок, соответствующий его званию и положению в обществе. Даже хорошо принял на грудь в ресторане гостиницы МВД, где отмечалось торжество.

— Теперь у мамы есть достойный муж с хорошим окладом и своей квартирой. За нее можно быть спокойным, — объяснил он радость пасынку. — А у тебя выпускные экзамены «на носу». В какой вуз собираешься поступать?

— В тот, где ты учился…

— Похвально. Потянешь? Вуз — тяжелый. Масса народа уходит после первого — второго курса.

— Потяну. Ты меня готовишь куда больше, чем предусмотрено школьной программой.

Экзамены Сергей сдал блестяще: и выпускные в школе, и вступительные в институте. Конечно, пришлось себе во многом отказывать. Не читать интересные книги, не ходить в кино, забыть на время про театры с музеями. Посиделки со сверстниками в прокуренных подъездах, дешевое вино, хмельные, слюнявые поцелуи одноклассниц Поздняков-младший на дух не переносил. Пару раз поучаствовал и решил, что занимается пустой тратой времени. Едва поступил, как страна, долгие годы пребывавшая в кризисе, развалилась на части. Республика за республикой откалывались от некогда мощной державы, создавая свои национальные государства. Оттуда выживали русских и прочих «чужаков». Сережа временами вспоминал рижских друзей. Как там, у них? А как папа Юрис? Вернулся ли в родную Латвию? Пишет ли свои картины? Или может быть сгнил в мордовских лагерях?

Папа Юрис нашел сына, когда тот уже окончил институт, переименованный в университет, успел даже жениться и развестись, сделав ребенка, названного Сережей — в честь себя любимого. Учеба в высшей школе давалась легко. Правда, к концу обучения вместо стариков пришли новые, молодые преподы, говорившие:

— У нас даже Эйнштейн с Ломоносовым придут на экзамен без денег, выше «неуда» не получат. Ну а плохой студент всегда сможет стать хорошим солдатом.

Пришлось «проплачивать» сессии, зачеты, курсовики. Хотел наняться грузчиком на оптовую ярмарку, как сделали многие сокурсники, но папа Вова не дал. Сказал, дескать, зарабатывать надо головой, а не хребтом с руками. Подкидывал деньжат со своей уже полковничьей зарплаты. Однако одного из наиболее наглых и циничных «педагогов» все же посадил. В аудиторию, где сбилась вся группа, вдруг нагрянули полицейские в масках и бронежилетах, с автоматами. В этот момент молодой доцент пересчитывал деньги с конверта, поданного Сергеем. Он был столь жадным и подозрительным, что проверял «откаты», опасаясь обмана со стороны студентов.

— Мордой в пол! — уложили «ученого» на плохо вымытый линолеум. — Деньги в конвертах ваши?

— Нет, не мои!

— Проверим! — стала водить по банкнотам каким-то приборчиком пара ментов, одетых в штатское. — Почему на деньгах ваши отпечатки пальцев? А вот и помеченные нами купюры. Вы задержаны по подозрению в получении взятки в особо крупном размере. Поехали! Разбираться будем в управлении. Вы имеете конституционное право не давать показаний против себя. Вам будет предоставлен бесплатный государственный защитник, если вы не имеете средств на оплату услуг частного адвоката.

Вечером Сергей рассказал о происшествии отчиму. Сказал, что именно в его пакете нашли меченые ассигнации. Спросил папу Вову, не он ли подложил?

— Пришлось. На какое-то время взяточники присмиреют, — ответил полковник. — Словом, сдадите государственные экзамены и защитите дипломы без проплат. Совсем обнаглели вымогатели. Штанов на заднице с их поборами не удержишь!

НЕРАВНЫЙ БРАК

Тогда же, незадолго до выпуска Сергей женился на девушке из его группы. Ее родители оказались разбогатевшим торговым быдлом. Галя первой из однокурсников стала обладательницей иномарки. Поначалу недорогой «Хонды». После вручения дипломов «предки» подарили ей «Мерседес». Справили и двухкомнатную квартиру, купленную по дешёвке вместе с мебелью и прочей «начинкой» у отъезжавших в Израиль евреев. Зато аспирантура, куда Сереже дали рекомендации сразу две кафедры, как говорят в народе, «накрылась медным тазом». Супруга слышать не хотела о дальнейшем обучении суженого. Родители поддержали ее.

— Диплом — это купленная бумажка. Ее даже в подземном переходе можно приобрести, — сказал тесть, поигрывая золотыми челюстями. — Не «филькины грамоты» нужны, а знания. И главное — умение «крутиться». Научишься — «будешь в шоколаде». Нет — будешь на хлебе и воде перебиваться. А мы не для того дочку растили, чтобы она в нищете прозябала. Вот, твой батя в МВД пашет, какое бабло мог бы поднять!

— Отец занимается наукой…

— Ладно, «не гони»! Там одна шайка-лейка! Потолковал бы с папаней! Мы на него рассчитываем. Ну и с работой определяйся! Дочку содержать надо, как мы ее содержали. Она привыкла к прислуге. Вон, грязь какую в доме развели!

Действительно, накрашенная, напомаженная Галя оказалась в остальном страшной грязнулей. С детства приученный к чистоте и аккуратности Сергей только и успевал, что подбирать, подтирать, мыть за суженой. Все летело на пол. К грязной посуде супруга даже пальцем не прикасалась:

— У меня дорогущий маникюр! Не нравится убирать — найми домработницу! Только не на что тебе ее нанять, ученый хренов!

Когда же в доме появился орущий, писающий и какающий розовый комочек, названный в честь отца, стало совсем невмоготу. Поздняков-Петерис собрал вещички, навороченный компьютер — подарок папы Вовы на свадьбу и вернулся в ставший родным утопавший в зелени пятиэтажный дом. С работой помог сосед по лестничной клетке дядя Миша. Он занимался «черной бухгалтерией», помогал воротилам молодого российского бизнеса утаивать от государства доходы, уклоняться от уплаты налогов. Сосед был бухгалтером старой формации, плохо ладил с компьютерными технологиями. По сему нуждался в помощнике, бывшим «на ты» и с компом, и с бухгалтерским делом. Сережа с его знаниями вполне подходил. Платил дядя Миша хорошо, а чтобы шел трудовой стаж, «воткнул» подручного в одну из фирм, которой помогал обжуливать Государство Российское. Жалование там платили грошовое, но это помогло при разводе с Галей выплачивать совсем маленькие алименты. Та попробовала возмутиться, дескать, полторы тысячи в месяц не то, что на ребенка — ей на сигареты не хватит.

— Бери, что дают! Не то и этого не получишь! — хмыкнул в ответ Сергей.

«Бывшая» скучала недолго. Оказалось, на нее давно «положил глаз» сын дяди Миши — Антоха. Довольно быстро женился на Гале. Антоха, как и Сергей, имел высшее образование. Только, диплом у него был купленным. Сам «новобрачный» владел двумя палатками на рынке, но мечтал в будущем стать главой крупной торговой компании. Галиным родителям такой зять очень нравился. При встрече Антоха успокоил Сережу:

— Я твоего пацана как своего родного буду воспитывать. Собственных детей у меня не будет. Одноклассницы — дряни за год до окончания школы триппером наградили. Так, что трахаться могу, а иметь детей — нет. Фирму кому-то надо оставить… Хотя ты, папешник, мог бы в родимое чадо вложиться.

— Я вкладываюсь. Полторы штуки тоже на дороге не валяются. Да и папа Вова подкидывает деньжат. Вообще-то никто тебя не заставлял на разведенке с ребенком жениться!

Потом потекли годы. Работа на дядю Мишу, поездки по далеким и не очень далеким странам. Благо все больше государств распахивало для россиян двери. Был отрыв в Таиланде с готовыми на все золотистого цвета, узкоглазыми девчатами. Случались визиты в «кварталы красных фонарей» в Амстердаме и Гамбурге.

ВОЗВРАТ В ДЕТСТВО

Вдруг пришел пакет с гостевым приглашением от отца — Юриса Карлиса Петериса. В посольстве оформили визу без проволочек.

— Ваш отец — уважаемый в стране человек, пострадавший от коммунистического режима, — протянул паспорт со свежими печатями и штампами чиновник.

Замелькали в обратном порядке хутора на полянах сосновых лесов с пасущимися овечками, да козочками, важно возлежащими ухоженными коровами, ненавистный Кенгарагс — разлучник с мамой, неказистые пристанционные постройки, громады Академии наук и рынка. Вокзальная площадь с ожидавшими такси. Что-то знакомое мелькнуло в лице водителя, подхватившего большую сумку Сергея.

— Эдгар? — пригляделся к нему Поздняков-Петерис.

— Точно! А вы — Сергейс?

— Он самый! По этому адресу поедем! — показал бумагу с названием улицы и дома Сережа.

— Кенгарагс… Самая окраина! Там раньше военный городок был. Теперь русню отправили назад в Россию. Дома стали собственностью государства. В них можно дешево купить квартиру, — распахнул дверцу Эдгар. — Присмотреть недвижимость желаешь?

— Нет, к отцу в гости… Как сейчас на нашей Сарканаске? — сокращенно, как в детстве, называл родную улицу Сергей.

— Теперь она — не Сарканас Гвардес — Красной гвардии, теперь она — Алксная — Ольшаниковая. Как называлась еще в семнадцатом веке. Кстати, дом наш теперь — мой! Прапрадед им владел. Спасибо маме — все документы сохранила. Я всех не наших сразу оттуда выставил. Квартиры сдаю только своим — латышам. Дяде Юрису, когда он из лагеря вышел, предложил апартаменты, где вы жили. Он отказался. Ему, как жертве советской оккупации, дали квартиру в Кенгарагсе.

— Что же ты, домовладелец, а таксуешь?

— Приходится. Дом еще с коммунистических времен не ремонтировался. То там течет, то здесь обваливается… Много денег на его содержание уходит.

— А продать, уехать куда-нибудь в Англию?

— Туда многие из наших уехали. Приезжают на побывку, пальцы веером гнут: «Мы живем в хорошей стране, британские фунты зарабатываем». Фигня! Был я в этой Англии, пока вопрос о моем праве на дом решался. Трудно живут там иммигранты. Тяжело вкалывают, экономят каждый пенс… Словом, жуют собственные сопли вперемежку с английским дерьмом! Анита, в которую все мы были влюблены, проституирует. Эдик асфальт укладывает. Более-менее устроился Абрашка Рабинович. Торгует фаст-фудом в собственном ларьке. Оярс Розенталь окончил художественное училище по специальности «Резьба по камню». Думал, будет вырезать надписи на надгробиях за большие деньги. Его в Англии даже гробы таскать не допустили. Только рыть могилы за гроши. Вернулся. Пашет на Лесном кладбище. Упакован! Приехали! С тебя, — ткнул на счетчик Эдгар и добавил. — Десять процентов чаевых давать не надо! Мой презент другу детства.

Сложно было узнать в немолодом, худом латыше отца. Глубокие залысины над высоким лбом сменила плешь «с тремя волосками», густые кудри, тянувшиеся от висков до плеч, — жидкий, седой бордюр.

— Вот, каким ты стал, Сергейс! — обнял сына художник. — Я ведь тебя лишь ребенком помню, а сейчас — респектабельный господин! Не ждал, что ты так быстро приедешь. Не подготовился… Ну, ничего! Для начала воспользуемся, чем Бог послал.

— Хорошо говоришь по-русски, отец, — похвалил Сережа.

— В концлагере научили. Так научили, что теперь по-латышски говорю с русским акцентом.

Петерис-старший показал двухкомнатную квартиру: гостиную, переоборудованную под мастерскую и маленькую спальню. Все было густо увешано картинами.

— Плохо сейчас идут произведения искусства, — пожаловался родитель. — Живу за счет заказов для Музея истории советской оккупации. Остальное — пока ждет своего часа… Жить, конечно, можно. Государство дало пенсию, но хватает только прокормиться, да оплатить эти хоромы. Правда, часть квартплаты правительство взяло на себя. Машину по льготной цене выделили. Она нужна на пленер ездить — природу писать. Как-то перебиваюсь: все-таки герой антикоммунистического сопротивления. Остальные живут очень туго. Работы нет. Молодежь в Англию, Швецию, Финляндию уехала. Кому повезло — в Штаты перебрался. Остальные, особенно пенсионеры, прозябают. Нет, не за такую жизнь мы боролись! Не за такую жизнь я столько лет зону топтал!

— Зато свобода, независимость, безвизовый въезд в европейские страны. Ну и, конечно, признание, — вставил с долей иронии Сергей. — Ты стал художником с мировым именем, как мечтал?

— Пока нет. В Латвии дали орден «Крест Признания», премию Кабинета министров, как и прежде, на всех выставках получаю премии. Но опять же, премии маленькие, а картины покупают мало. Вероятно, коллекционеры ждут, пока умру, чтобы скупить мои творения «за три копейки». Со временем это тебе достанется, — обвел отец рукой стены. — Смотри, не продешеви!

У папаши с едой было негусто, зато его любимый рижский бальзам оказался в большом количестве. Сидели, выпивали, вспоминали те далекие, безоблачные годы, когда жили в темноватой квартире на улице Сарканас гвардес. Приходилось, как тогда говорили, многое «доставать», однако, были счастливы. Притом стоило все, ну очень дешево. Вспомнили и дачу в Лиелупе, и прогулки на яхте по реке и Рижскому заливу, посиделки в ресторанах «Юрас перле», «Дзинтарс», «Лидо».

— Завтра протрезвляться будем. Если выпьем, то самую малость и лишь с утра. У нас за езду в нетрезвом виде строго наказывают. Зато послезавтра прокатимся по нашим местам, — пообещал Юрис.

Назавтра Сергей забил холодильник продуктами, несравнимыми по вкусу и свежести с московскими. Позавтракали и поужинали ими. Отобедали в одной из многочисленных забегаловок, качество блюд которой оказалось куда выше, нежели в московских ресторанах.

Затем, как и обещал батя, покатили по местам детства Сергея. Протрезвевший Юрис лихо вел секонд-хенд «Фольксваген», выделенный правительством маленькой, но гордой республики. Ехали по незнакомой Сергею, дороге, построенной в последние годы коммунистического режима. По сравнительно новым мостам через Даугаву и Лиелупе.

— Все это проложили, когда ты уже в Москве был, — повествовал отец. — Очень удобно, хотя местные жители требовали мосты взорвать, дорогу уничтожить. Им, видишь ли, то шумно от машин, то бензином воняет. Власти с трудом объяснили, что трасса нужна стране. Даже пару митингов полиция дубинками разогнала…

Вот, и поселок Лиелупе. В его начале все оставалась, как прежде. Утопавшие в зелени сосен дома, построенные при царизме или в годы, когда Латвия была еще самостоятельным государством, не вошедшим в СССР. Зато после пошли современные постройки, возведенные по американским и европейским проектам, сменившие неказистые дачки советских времен. Юрис тормознул у его бывшего участка. На месте бани с сараем возвышался трехэтажный особняк с колоннами. Там, где находились грядки с картошкой и зеленью, раскинулся постриженный газон со статуей посередине. Поодаль у причала покачивались катера и… их «Дзинтарс».

— Отец, ты мог потребовать яхту назад, как конфискованную у борца за свободу республики, — сказал Сергей.

— Я так и сделал. Саму яхту не взял. Получил компенсацию. Мне уже тяжело ею управлять. Мордовские лагеря все здоровье высосали. Тот, кто купил ее по дешевке, торговался не то, что из-за каждого лата — из-за сантима (валюта Латвии до перехода на евро — авт.). Пока судья не спросил: «При каких обстоятельствах вы приобрели это плавсредство? Почему вам, директору магазина с очень небольшим окладом, вдруг разрешили сделать дорогущее приобретение»? Хозяин «Дзинтарса» в миг «сдулся», вероятно при коммунистах был стукачом. Отмусолил положенное. Деньги еще как пригодились. Ну а ходить по водам, как уже говорил, я не в состоянии. Силы не те!

— Тебя так в лагерях напрягали?

— Поначалу было. Особенно, когда отказался устанавливать колючую проволоку. У «политических это не по понятиям. Крепко тогда мне врезали. Все внутренности отбили. Затем на пару недель в штрафной изолятор посадили. Вышел снова потребовали «колючку» ставить. Снова отказался. Опять врезали и еще на пару недель в ШИЗО определили. Зато и уголовники и свои — «политические» зауважали. Уголовники, как узнали, что я — художник, дали задание рисовать им игральные карты. Не только не гнобили, даже кое-чего из съестного подкидывали. Потом лагерное начальство потребовало, чтобы я и для него карты рисовал. Уголовники с «политиками» разрешили. Делал произведения искусства. То в наших национальных костюмах, то в рыцарских доспехах, то в одеждах семнадцатого, восемнадцатого, девятнадцатого веков. Мои карты считались лучшим подарком для всяких проверяющих чинуш. Сами граждане-вертухаи тоже любили развлечься моей продукцией, «стол пополировать». Ни на какие работы не гоняли, занимался художеством. Плюс плакаты всякие писал. В основном бабок в платочках с подписью: «Я жду тебя честного, сынок!» или «На волю с чистой совестью»! Кстати, когда «с зоны откинулся», по моим эскизам наладили типографское производство карт. Очень хорошо раскупаются туристами, что русскими, что финнами, эстонцами, литовцами. Для литовцев тоже выполнил заказ — сделал карты с польскими панами и паннами в старинной одежде. Нормально заплатили… Вот и парковка! Сейчас дорогу к самому устью проложили, а при тебе приходилось пару километрах топать.

Темноводная, могучая Лиелуипе по-прежнему несла свой поток в Балтийское море. По берегу бродили немногочисленные рыбаки, таща садки с хорошим уловом, где морская рыба сочеталась с речной.

— Рыбы в реке всегда было много, — вспомнил Юрис. — Теперь, когда предприятия позакрывали, а колхозы разогнали, некому стало всякую гадость в Лиелупе сбрасывать. Немеряно стало рыбы. Походили, теперь пообедать надо!

— Поехали в «Юрас перле»! — предложил Сергей.

— Заскочим! Увидишь, что с некогда крутым кабаком стало.

На месте знаменитого ресторана, словно белый корабль, оставлявший за кормой море, был только фундамент. Немногочисленные старые евреи, как и в далекие времена сережиного детства сидели на лавочках вокруг него.

— Сгорел «Юрас перле», — поведал отец. — Никто не захотел его приватизировать. Слишком дорогая «игрушка». Лишь государство могло ее содержать. Обитали в ней бомжи. Они и спалили по пьянке. Какое-то время остов портил пейзаж, пока власти не поднатужились, не снесли строение окончательно. «Дзинтарс» тоже в руинах, «Дом рыбака» — тоже. Поедем в Майори, в «Лидо». Он, как процветал, так и процветает. Правда, цены там!

— Это обстоятельство не должно тебя беспокоить! — похлопал по карману Сергей. — Сколько себя помню, всегда в этом месте было полно евреев.

— Станция Булдури — еврейское место, — ответил Юрис. — Им, что при царизме, что в латвийское время разрешалось жить и отдыхать только здесь. Из других частей Юрмалы их вышвыривала полиция. Кто «напрашивался» — огребал дубинками. Теперь евреи имеют право находиться везде. Эти кучкуются в Булдури по привычке. Те, кто решил не уезжать в Израиль или вернулся оттуда, поскольку не понравилось в Земле Обетованной.

Сережа не узнал заведение. На месте старого, серого здания красовался целый комплекс современных строений. Папаша пояснил, что старое заведение при новой власти прогорело. Было брошено владельцами. Разрушилось без ухода само по себе. Тогда на его месте возвели элитный жилой комплекс, где можно вкусно поесть. Сын заказал свою любимую свиную отбивную, вкус которой не мог забыть с детства. А вот цены ему показались не слишком высокими, хотя отец уверял, что здесь поесть могут лишь зажиточные туристы, да своя денежная публика.

Вечером отец не пил. Сказал, что завтра открывается вернисаж, где представлены его работы. К полудню Юрис надел смокинг с галстуком «бабочка». Пояснил, дескать, с кровью от себя оторвал деньжата, но приобрел. Добавил, что в советское время художники являлись на выставки и прочие мероприятия в свитерах, да кроссовках. Это была их своеобразная униформа, протест против официальных костюмов советской партократии. Теперь другая эпоха, а посему надлежит прилично одеваться. Осведомился, есть ли у сына, что-то презентабельное? Сергей вытащил из чемодана прихваченный шерстяной костюм, сшитый за один день в Таиланде, шелковую итальянскую рубашку, в тон ей галстук и носовой платок для нагрудного кармана пиджака. Покатили. На открытие собрался весь цвет Риги. Мужчины в смокингах или английских костюмах, дамы в вечерних платьях и драгоценностях. Сережа шутливо попенял папаше, что тот жаловался на всеобщую нищету, а вон как люди живут!

— Вот, именно, что люди, а не народ, — вздохнул родитель. — Здесь либо элита, либо бомонд — художники, скульпторы, поэты, писатели, музыканты. Разумеется, журналисты. Пара к нам направляется. Ты, Сергейс, походи пока, посмотри картины, а я с писаками потолкую. Дам интервью…

Глядя на произведения отца, Сергей был удивлен. Никогда не подумал, что батя может так изображать природу. Особенно понравился ему «Луг на реке Лиелупе». Еще в детстве он любовался на этот выгон на другом берегу реки. Раза два мотались туда на яхте. Запахи цветов и трав стояли в носу с самого детства. Теперь пронзенная солнцем зелень, служившая фоном для изобилия неярких северных цветов, смотрела на него со стены. На мгновение сжало сердце: как бы вернуться в прекрасную пору, когда был еще мальчишкой, гонялся за бабочками. А молодые, красивые отец с матерью раскидывали на изумрудной траве скатерть-самобранку.

Пробежался по другим залам. Изобилие картин, рисунков, скульптур. Любые направления от классицизма до сюрреализма. Но все-таки отец был лучшим. Довольный Юрис нашел сына в одном из залов.

— Отметились! Можно ехать домой. Дал интервью. Наш, латыш, как говорят русские, схалявил. Не заплатил ничего! Побазарил, чтобы публика не забывала. Зато американский репортер подкинул «полтинник», — покрутил папаша пятидесятидолларовой банкнотой.

— А вернисаж осмотрел? — поинтересовался Сережа.

— Что смотреть? Все равно я — лучший! Кстати, свой пейзаж — «Луг на реке Лиелупе» продал. Правда, покупатель чеком рассчитался, сказал: нет наличными такой суммы…

— А не «кинет»?

— Это у вас, в России с чеками «кидают». У нас, в Латвии такие номера не проходят. Едем! Обмыть надо сделку!

Вечером родитель крепко напился. Усидел весь бальзам, бывший в доме. Утром никак не мог придти в себя. Велел сыну сгонять за опохмелкой, купить литовской водки «Паланга», настоянной на клюкве. Сергей вновь забил холодильник съестным, плюс купил не одну, а две бутылки, чтобы папаша, не попал в компанию пропойц, как это неоднократно случалось в далекие годы сережиного детства. Сам рванул в центр. Обошел все музеи, включая Музей истории советской оккупации. Там нашел полотно во всю стену — Ленина со скорбным лицом, полностью изменившее жизнь семьи. Служительница пояснила, что оригинал был уничтожен. А эта картина воссоздана автором по фотографиям, изъятым из архивов КГБ. Вернулся вечером. Папа Юрис лыка не вязал. «Уговорил» в одиночку бутылку. Попытался открыть вторую — сын не дал, силком уложил родителя спать. Утром налил родителю рюмочку, вымыл под душем, налил вторую. Когда батя просох, потащил в центр, в места, где некогда жили. Площадь Альберта, улица Калею и, наконец, родная Сарканаска. Отец много рассказывал, Сергей много вспоминал. Вдруг окликнул Эдгар, высунувшийся из окна первого этажа. Тоже повспоминал. Вспомнил и Ленина со скорбным лицом. Поведал, что неоднократно бегал смотреть на творение, пока его не убрали. Даже свою мать привел. Однако та дала отпрыску подзатыльник и категорически запретила не только появляться рядом с шедевром, но даже кому-то рассказывать об увиденном.

— Нас обоих на хрен посадят! Так и сказала. Да, Анита вернулась из Англии, — вдруг вспомнил Эдгар. — В соседнем доме заведение открыла. Хороший бардачок. Молодых голенастых девчонок набрала. Мы их «бройлерами» называем. Надоели уже потасканные тетки, которые здесь проституцией занимаются!

— Я бы загрыз «бройлера»! — мечтательно закатил глаза Юрис.

— О чем речь? Пошли, провожу! — вынырнул из дверей друг детства.

Анита свесилась из окна второго этажа.

— Это — Сергейс! Помнишь его, Анита? — подтолкнул в спину Эдгар Сережу.

— Узнала. И дядю Юриса узнала. Заходите мальчики!

В гостиной отца с сыном ждала пятерка высоких, поджарых, голубоглазых блондинок в эротическом белье. Узнав о ценах, Петерис-старший сник.

— Выбирай, отец! Я заплачу! — вытащил пачку банкнот Сергей.

— Ну а ты кого выберешь? — спросила Анита.

— Тебя!

— Это будет стоить дорого.

— Ничего! Я о тебе с детства мечтал. Покажи, чему тебя в Лондоне научили?

Сергей ожидал большего. Получил то же, что получал от других женщин. Ничего выдающегося. Приехавшие на заработки в Москву узбечки с таджичками показались ему гораздо лучше.

Утром Петерис-младший спросил отца:

— Батя, что если мне оформить вид на жительство в Латвии, а потом гражданство?

— Чем будешь заниматься? — насторожился родитель. — Работы нет, а содержать тебя я не смогу. Сам знаешь: у художников с деньгами временами бывает густо, но, как правило, пусто!

— Опять же, этот вопрос не должен тебя беспокоить. Латвия на пороге вступления в Шенген. Зацеплюсь здесь — вся Европа открыта. С моими знаниями и опытом найду, что-нибудь там. Сам проживу, да еще тебе подкину в минуту жизни трудную. Глядишь, тебя в приличную страну вытащу на жительство.

— На жительство не надо! Староват уже новую жизнь на новом месте начинать. Но если будешь оказывать материальную помощь, не откажусь. Пойдем завтра по инстанциям. Даже сегодня пойдем, чтобы вечером можно было выпить…

Чиновники с нескрываемой брезгливостью смотрели на Сергея. Хотя тот был одет гораздо лучше их, и пахло от него дорогим французским одеколоном, а не дешевым, даже по московским понятиям, парфюмом местного производства. Говорили с заявителями только по-латышски. Пришлось соискателю судорожно вспоминать подзабытый с детства язык. Вспомнил. Не даром имел в школе «пятерку» по «великому и могучему». Все равно сказали, что со временем придется сдавать экзамен по государственному языку. Добавили, дескать, происхождение Сергейса сомнительное. Мать — русская. По сему, он не является латышом. Все же не отказали, пообещали оформить документы как для ухода за больным, престарелым отцом, потерявшим здоровье в борьбе против советской оккупации. С тем и вернулся Петерис-Поздняков в Москву.

ПАПА ЮРИС

По возвращению сдал документы в посольство. Через Интернет принялся вспоминать латышский, совершенствовать английский. Закрутился в своих делах. Теперь берег каждую копейку. Менял рубли на евро. Ждал вызова в посольство. Он поступил несколько раньше, чем следовало.

— У нас плохая новость, господин Поздняков. Ваш отец — Юрис Карлис Петерис скончался неделю назад в больнице. Разрыв аорты. Похороны пока отложены, ждут вас, как единственного наследника. Фотографии на шенгенскую визу имеются?

Фотографии имелись, были на днях получены из мастерской. Быстро заполнил анкету — по-латышски, а не по-русски. Быстро поставили визу в паспорт. Быстро купил билет на экспресс «Латвия». Быстро простился с папой Вовой.

На вокзале в Риге быстро отыскал Эдгара.

— Прими соболезнования! Некрологи про дядю Юриса печатали все городские газеты. Поедем в ветеранские организации. Там растолкуют, что, да как.

Не только растолковали. Проехали на опечатанную квартиру отца. Попросили подобрать что-нибудь приличное для похорон. Подобрал смокинг, брюки под него с черными шелковыми лампасами, белую рубашку, галстук «бабочку». То, в чем год назад отец посещал открытие вернисажа. Отвезли одежду в морг. Врач-латыш равнодушно сообщил:

— Разрыв аорты — причина смерти многих алкоголиков. Но, может быть, оно к лучшему. Господин Петерис был поражен раком. Несколько недель, в лучшем случае — месяцев, и начались бы страшные боли. А так не мучился. Завтра приезжайте к двенадцати дня. Кто будет оплачивать бальзамирование и хранение тела?

— Мы оплатим, — заявил представитель организации. — Сейчас созвонюсь с дирекцией Лесного кладбища. Договорюсь, чтобы к полудню могила была готова. Вас, Сергей, попрошу завтра к двенадцати ноль-ноль быть здесь. Необходимо, чтобы вы опознали покойного. Формальность… Вот, ключ от квартиры. Вы можете ею пользоваться, на время похорон и какой-то недолгий период после них. Апартаменты — собственность государства. Они ему вскоре понадобятся… Вас подбросить домой?

— Благодарю, меня ждет такси. Друг детства оказывает бескорыстную помощь.

Друг детства взял, сколько было положено по счетчику, плюс десять процентов чаевых. Заверил, что завтра с утра непременно приедет, добавил:

— Я в твой прошлый визит говорил, что на Лесном сейчас Оярс Розенталь заправляет. Большой человек среди могильщиков, уборщиков и прочей кладбищенской челяди. Я с ним по смартфону созвонился. Он сказал, что все сделают в лучшем виде.

В полдень подкрашенного отца в парадном костюме вывезли в ритуальный зал морга. Весьма коротко и сухо сказали надгробные речи представитель ветеранской организации, да чин из Союза художников. А для кого было говорить? Сергей, их двое, тройка художников — друзей отца. Художники и чин из Союза взяли номер сережиного смартфона. С тем и откланялись. На Лесном кладбище ждал долговязый, худой, но жилистый Оярс Розенталь в сопровождении могильщиков.

— Погода сегодня так само (так себе — испорченный русский), поэтому не затягивайте с прощанием! — покосился он на чахлое балтийское небо. — В любой момент может пойти дождь. Тогда трудно будет погребать дядю Юриса.

— В таком случае, я поехал, — подхватил подушечку с орденом «Крест Признания» и значком лауреата премии Кабинета министров представитель ветеранской организации. — Мне надо сдать в Музей истории советской оккупации награды господина Петериса. Они будут выставлены в постоянной экспозиции.

— Разве регалии не оставляются семье покойного? — удивился сын.

— Как вы сказали, «регалии» являются собственностью государства. Думаю, вы теперь будете часто бывать у нас и сможете, посещая музей, видеть, что они заняли достойное место, — подхватил представитель горсть земли и бросил на опущенный в могилу гроб.

Кинули свои горстки Сергей, Оярс, Эдгар, могильщики. Представитель сунул могильщикам несколько бумажек по пять евро, убыл. Замелькали лопаты в их руках.

— Когда-то таких, как твой отец, хоронили совсем по другому. Были почетный караул, троекратный салют, дорогой гроб, накрытый государственным флагом, венков побольше, живые цветы… Люди умирают, а ветеранские организации получают все меньше помощи от государства. Раньше для борцов за свободу выделялись отдельные участки. Сейчас хороним в бесхозных могилах, где придется. Управились? — глянул Оярс на три венка из искусственных цветов, положенных на холмик. — Свободны!

— Подожди, Оярс! Ребят отблагодарить надо! — Сергей вытащил из пакета бутылку «Паланги», не выпитой отцом.

— Свободны! — повторил господин Розенталь, лихо открывший «поллитру» и в один глоток вливший в себя ее половину. — Не хрен их баловать! Наличные получили — достаточно! Кончится рабочий день, пусть пьют хоть до потери пульса! А сейчас при исполнении. Нам еще пару покойников сегодня хоронить. Тоже пострадавших от коммунистов.

— Я думал пригласить тебя, Эдгара, Аниту посидеть, помянуть отца. Заказал ужин в ресторане. Привезут на дом, в Кенгарагс.

— В Кенгарагс подъедем. Давай, до вечера!

Вечером посидели, помянули Юриса Карлиса Петериса. Сергей отметил, что Аните очень идет черное. За разговором изложил друзьям детства свою ситуацию, дескать, имею документы на жительство в стране для ухода за больным батей. Как теперь быть?

— Думаю, Сергейс, тухлые твои дела, — изрек Розенталь, приехавший крепко «принявшим на грудь», но не утратившим способность здраво рассуждать. — Ухаживать уже не за кем! Большую часть жизни ты прожил в России. Само происхождение с точки зрения властей у тебя сомнительное. Отец — латыш, мать — русская. Нам легче. Например, мой прадед — барон Розенталь был майором латышской армии. Казнен советскими оккупантами. Деда выслали в Сибирь. Там он женился на ссыльной латышке. Маму уже записали латышкой. Биологический отец — тоже латыш. Бросил маму, как узнал, что та «залетела». Она даже не стала добиваться, чтобы я носил его фамилию. Лишь отчество дала — Янисович.

Сергей вспомнил разговоры соседок, слышанные в детстве. Неизвестно, являлся ли прадед Оярса бароном, но майором латышской армии был. Промышлял также картёжным шулерством, за что с позором изгнали со службы. До войны перебивался случайными заработками, в основном, карточной игрой. Когда в сорок первом пришли немцы, вступил в Латышский легион. Снова стал майором. Потом легион переименовали в дивизию «Ваффен СС». За военные преступления повесили вояку в конце войны. Остальное — все, как сказано.

— Кстати, две квартиры в доме, где сейчас заведение Аниты, купил прадед, — продолжал разглагольствовать Оярс. — В одной жил сам с семьей, другую сдавал в наем. Они сейчас мои! Что побольше, где обретался прадед, сдаю в аренду Аните, под бардак. В той, что меньше, живу сам. Я один, мне много не надо. Предки Аниты снимали квартиру у моего прадеда. Трудились торговцами на рынке.

— Ребята, а не поехать ли ко мне? — по-латышски спросила Анита. — У меня сейчас пара свежих «бройлеров» имеется. Хоть из провинции, но все умеют делать. Клиенты очень довольны!

— Поехали! — поддержал Эдгар.

— Засиделись мы у тебя, Сергейс, — сказал Розенталь. — К тебе завтра народ повалит. Как говорят русские: «Слухом земля полнится». А слух такой, что нет описи висящих на стенах картин. Вероятно, чиновники с полицейскими присвоить их решили. Но, ты — молодец — быстро приехал. После смерти дяди Юриса его произведения крепко подрастут в цене. Смотри, не продешеви! Предложенную покупателем цену удваивай! Потом понемногу спускай. Дойдешь до половины своей цены — продавай!

— Мог бы Сергейс друзьям детства подарить по картинке! — мечтательно выдавила Анита по-латышски.

— Не по понятиям наживаться на горе друга детства! — отрезал Оярс по-русски. — Погнали! Ты, Сергейс, приезжай через год. Когда холм на могиле просядет, надгробие ставить будем. Сейчас ветеранские организации, правительство выделяют на памятники крохи. Под такими «монументами» даже маргиналы безродные не лежат. Так, что деньжата с картин не шибко трать! На память об отце пригодятся.

Проводив друзей, Сергей глянул на стены. По темным овальным, прямоугольным, квадратным пятнам на выцветших обоях понял, что не реализовал отец, прибрали к рукам чиновники с полицейскими, опечатывавшими жилище.

Розенталь оказался прав. С утра повалили коллекционеры и перекупщики. По совету друга торговался. Господа, рассчитывавшие скупить произведения искусства «за три копейки», морщились, ахали, тосковали, но покупали по сережиным ценам. Все равно оставались в прибыли. Пару раз попытались «кинуть» — рассчитаться вышедшими из обращения латами. В таких случаях наследник увеличивал цену втрое, разумеется, в евро и не шел на уступки. Поохав, все равно купили. Два дня шла торговля. «Толкнул» весь гардероб отца, его архив, мольберты, краски. Что не купили, выбросил. Едва вернулся из банка, где положил наличные на банковскую карту, в дверь настойчиво позвонили. Предъявили удостоверения правительственных чиновников. Разочарованно глянули на пустые стены. Спросили, куда делись картины?

— Сам приехал к пустым стенам. Надо полагать, отец продал. Он жаловался, что денег не хватает. Подкидывал ему по возможности, — не моргнув глазом, соврал Сергей.

— Напоминаем, господин Поздняков, что в Латвии гостят три дня. Вы живете три дня и один вечер. Завтра вам надлежит покинуть жилище, являющееся собственностью государства. Здесь будут делать ремонт, и решать, как дальше использовать апартаменты.

— Что делать со всем этим? — обвел Сергей руками мебель, компьютер, бытовую технику.

— Все это, равно как автомобиль «Фольксваген», гараж для него также является собственностью государства. Соответствующие службы разберутся.

С билетами проблем не было. Вновь замелькали громады Академии наук и рынка, неказистые пристанционные постройки, ненавистный Кенгарагс, сосновые леса с полянами, где у хуторов паслись овечки с козочками, возлежали ухоженные коровы. Грели вырученные деньги и мысль, что через год он снова вернется сюда.

В посольстве в Москве сразу отправили в консульский отдел. Там четко разъяснили, что документы о предоставлении вида на жительство аннулированы, так как ухаживать больше не за кем. Добавили, что теперь процедуру надо проходить снова, а на это потребуется время и согласование в министерствах иностранных и внутренних дел маленькой, но гордой республики. При этом прохождение вряд ли станет успешным. Поскольку Юрис Карлис Петерис больше биологический отец Сергея, нежели родной. А родным отцом по сути дела является отставной полковник полиции Владимир Иванович Поздняков. Опять же, мама — русская. А по сему заявитель не является этническим латышом. В качестве «утешения», из гуманитарных соображений, выдали многократную шенгенскую визу для посещения и ухода за могилой папы Юриса.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — вспомнил старую русскую поговорку Сергей уже на пороге дипломатического учреждения.

ПАПА ВОВА

Через год снова замелькали овечки, козочки, коровы, Кенгарагс, громады Академии наук и рынка. Снова Эдгар, ждавший пассажиров на привокзальной площади. На сей раз, Сергей попросил отвезти его в недорогую гостиницу.

— Без проблем! — ответил друг детства. — Пару квартир сдаю в качестве отеля. Оплата посуточная или почасовая, в зависимости от запросов гостей. Поехали! Доставка — бесплатная! Кстати, один из номеров — ваши бывшие апартаменты. В него заселишься!

Отсчитав другу детства небольшое количество евро за недельное проживание, Поздняков-Петерис вошел под знакомые и незнакомые своды. Здесь было все по-другому. Новая мебель, новая сантехника, новые светонепроницаемые шторы, пара картинок с видами Риги — жалкие копии того, что писал папа Юрис. Однако не было телевизора.

— Зачем? — даже удивился вопросу Эдгар. — Сейчас все со своим планшетами и ноутбуками ездят. Интернет, вай-фай — все в апартаментах имеется. Хочешь — работай, хочешь — смотри кино! Попробовал телеки поставить. Один постояльцы по пьянке разбили, другой, представь себе, украли. Здесь всякий народ бывает. От туристов до клиентов уличных проституток.

— Неужели Анита их не выжила с улицы? — поинтересовался Сергей.