Часть 1
Возможно, на ваш взгляд, я занимаюсь не очень умным занятием — сижу на корточках и разглядываю одуванчик, растущий из трещины асфальта. Что ж, бегите, бегите как можно быстрее, а то вдруг опоздаете непонятно куда, а я вот подумаю над следующим. Люди тратят огромные деньги на различные диковины, хотя достаточно посмотреть под ноги, чтобы увидеть истинное чудо. Подумать только — в полной темноте, под толстым слоем асфальта маленький росток тянется к свету, даже не зная, что этот свет действительно есть. Вот он, одуванчик, жёлтый и пушистый, как цыплёнок. Кто же даёт ему силы, чтобы пробиться сквозь асфальт, направляет его к солнцу? И ради чего?
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
Я родилась раньше положенного срока: на седьмом месяце. У таких детей не развиты лёгкие, и они не могут нормально дышать. Врачи делали всё, чтобы спасти меня, но дыхательная недостаточность лишь усиливалась с каждым днём. Когда мои отчаявшиеся родители в очередной раз пришли узнать о моём состоянии, один врач случайно обронил фразу: «Мы сделали всё, что могли. Теперь осталось только молить Бога». И они стали молиться Аллаху — как умели, потому что тогда никаких молитв не знали. Случилось чудо — я, наконец, смогла дышать самостоятельно. Когда родители выбирали для меня имя, они хотели назвать меня в честь милости Аллаха. Им на ум пришло арабское имя — Рахимулла, которое так и переводилось — милость Аллаха. Но оно было мужским, и его сократили до Рахима. С именем они не прогадали, как потом, оказалось, так звали жену пророка Айуба, которая не покинула его, когда, из-за омерзения к его болезни, он был брошен всеми.
Таково свойство человека, которое характеризуется меткой фразой: «На тонущем корабле атеистов не бывает». Ещё в Коране Аллах сказал:
Как только плохо человеку, зовёт он Бога своего.
Как только Бог окажет милость, муж забывает про Него.
Проще говоря, когда становится тяжело, человек словно бы встряхивает свою лень и начинает прилагать все усилия, в том числе и обращается к Богу. Но когда дела вновь идут хорошо, он сразу успокаивается и снова погружается в спячку. Но моя мама не была такой — после она заявила, что врачей не забыли отблагодарить, но главной причиной исцеления был другой великий врачеватель — аш-Шафи. Но как же тогда проявить к Нему свою благодарность? Начались поиски, родители съездили в деревню, начали спрашивать. Какой Ислам был тогда — объяснять не надо. Намаз не читали, не знали даже самых элементарных основ и не считали нужным их изучать, существовал просто набор бессмысленных ритуалов — раз в год приглашай бабушек, чтобы Коран тебе читали (да и то, многие из них не знали даже арабских букв), да конечно один, семь, сорок дней на похороны — это в обязательном порядке. Естественно, это их не устроило. Тогда родственник шепотком сказал им, что, мол, хотите жить по истинному Исламу — вам в Татарстане делать нечего, вот в Узбекистане ещё сохранились знания. На их счастье, у родителей были родственники в Узбекистане, они как раз туда и поехали — и дочку показать, и о религии тишком поговорить. Вот тогда их всему научили — и как правильно в Аллаха верить, и как намаз читать.
Были трудности, потому что ещё в институтах преподавали атеизм, а тогда было модно быть атеистом и всячески насмехаться над религией. И мама с трудом отстояла право носить косынку, читать намаз на работе. Папе тоже пришлось отвечать на множество неудобных вопросов, но, с Божьей помощью, они достойно прошли все испытания. Спустя семь лет мои родители решились на второго ребёнка. Волновались, конечно, ещё не забылось моё рождение, но, слава Аллаху, ребёнок родился в срок. Это был крепенький мальчик, мой братишка. Потом, через два года, появилась сестрёнка.
Я готовилась окончить школу и думала, куда поступать, когда шла на факультатив по математике. По дороге меня окликнула блажная старушка, которую все боялись, так как считали, что всё, что она говорит — сбывается. Она просила меня присесть рядом. Я не верила в подобные суеверия и, к тому же, не спешила — у меня оставалось достаточно времени до начала занятий, почему бы и не уважить пожилого человека?
— Слушай, доченька, то, что я скажу. Жизнь трудная у тебя будет, много горя придётся пережить. Будешь всю жизнь бороться со злом и умрёшь не своей смертью. Не для себя ты будешь жить, а для других…
Я быстро вскочила со скамейки и побежала, куда глаза глядят. Тогда я не поняла, что именно меня так напугало. Её словам я не поверила ни на йоту, да и стоит ли всерьёз воспринимать бред сумасшедшей?
Странности были ещё впереди. Когда я решала задачи по математике, я заметила, что от моей ручки идёт неяркое свечение. Подняла глаза — не только ручка, все предметы светятся! Машинально потёрла веки, но странный дефект зрения не исчез. Более того –даже с закрытыми глазами я видела странное свечение.
Конечно, стоило бежать к окулисту, но меня смущало то, что, кроме всего прочего, свечение несло информацию о состоянии предмета. Оно как бы показывало, что ручка через несколько строк перестанет писать, а клей, который я купила — это просто вода с запахом, которая мочит, но не склеивает. Здравствуй, дядя-психиатр! Поэтому я решила пока ничего никому не говорить. Не мешает — и ладно.
Итак, я наслаждалась выдавшимся часом безделья. Такие часы, кстати, в последнее время были довольно редки. Поэтому я решила не утруждать себя уборкой. Выглянула в окно — мама возвращается домой, явно не в духе. Простите меня, Идрис и Адиля, но на этот раз роль громоотвода играть придётся вам — мне, как самой старшей, и так больше всего достаётся. Я схватила сумку и побежала вниз по лестнице.
На улице в луже купалась синица. Она увидела меня и улетела, увлекая за собой брызги. Я повеселела и бодрым шагом пошла на факультатив. Всё бы хорошо, если бы не эти поля… Конечно, я не могла увидеть всю подноготную человека, но, к примеру, угадать, что у него болит или какое у него настроение, я была в состоянии. Если подумать, это уже было немало.
День явно выдался неудачным — учитель долго распинался о наших умственных способностях и торжественно пообещал, что если мы так будем учиться, то в жизни не сможем сдать экзамен. В результате, мы перерешали кучу задач без перерыва, так что в глазах рябило от бесконечных иксов и игреков. Да ещё погода окончательно испортилась, было так холодно, что я не помню, как до дома дошла. И, конечно, мама с порога начала на меня орать за устроенный бардак.
— Я устала, оставь меня в покое.
Это была стратегическая ошибка, которая спровоцировала шквал раздражения, но в тот момент мне просто хотелось, чтобы никто не лез ко мне со своими проблемами и мне дали хотя бы спокойно посидеть, поэтому я, не задумываясь, сказала это.
— Хватит ломать комедию! Я тоже, между прочим, устала! У тебя же было время всё убрать, почему же ты этого не сделала?!
Мне было плохо не только морально, я ощущала тупую боль во всём теле. Боль эта была вроде бы не сильной, но от неё хотелось кататься по полу. Ломало в суставах, ныли мышцы, словно я поднимала непосильный груз.
— Мама, отстань от меня, мне плохо! — рявкнула я и села на диван, подобрав ноги, показывая своим видом, что, случись хоть апокалипсис, я и пальцем не пошевелю. Та потеряла дар речи — я никогда не позволяла себе кричать на родителей.
— Что с тобой, у тебя что-то болит?
— Не болит.
Мне становилось всё хуже и хуже. Иногда мне было так жарко, что казалось, что воздух вокруг меня кипит, а потом я начинала стучать зубами от холода. Та тупая боль стала практически невыносимой, температура всё повышалась и повышалась, пока не достигла отметки сорока градусов. Мне вызвали скорую помощь, я смутно помнила, как меня погрузили на носилки и понесли в машину. Родители ждали врача в приёмном отделении, мама грозилась, что всех в тюрьму посадит, если он сейчас же не явится. Мне делали уколы, но всё было без толку.
— Ну не пойму я, что это такое! — возопил врач в отчаянии.
Мне было всё равно — страха смерти не было, просто хотелось, чтобы мои мучения поскорее закончились, даже если мне придётся умереть. Мама бегала по всему отделению, кричала на всех — медсестёр, врачей, обвиняя их в равнодушии, негодовала, что у неё дочь умирает, а они ничего не делают. Ночь длилась долго, очень долго, когда я, наконец, так устала, что умудрилась уснуть.
Утром я заметила, что поля — так я стала называть свечение от предметов, — стали ещё ярче и чётче. Я могла их разложить на оттенки и узнать очень много о предмете или живом существе. Изменилось и моё поле — по нему бегали большие и малые вихри. Тогда по телевизору показывали сеансы Кашпировского, да и всякие ведьмы, бабки, ясновидящие были безумно популярны, хлынули секты, поэтому волей-неволей многие были знакомы с такими понятиями, как «карма», «аура», «чакра» и др. Увы, не зря Россию прозвали «страной непуганых атеистов», когда, освободившись от духовного вакуума, народ активно пожирал щедро предлагаемый контрафакт.
Зашёл врач — злой и не выспавшийся. Прошёлся по привычному списку — померить давление, прослушать сердцебиение и дыхание. Тогда я ещё не умела контролировать себя, чтобы излишне не вглядываться в поле, поэтому узнала достаточно неприятных вещей: что своей непонятной симптоматикой я вызывала у него только раздражение и, конечно, тот факт, что моя мама поставила на уши всё отделение, тоже не прибавлял ко мне симпатии.
— Скажи-ка своей мамаше, чтобы успокоилась, а то она грозилась написать жалобу чуть ли не в Минздрав.
— Назвался груздем — полезай в кузов, — холодно ответила я, — надо выполнять свою работу, как следует, а не плясать над блатными и плевать на бюджетников.
Его взгляд был полон отнюдь не любовью, но меня задело то, что я не вызывала у него ни малейшего сочувствия, просто была досадной помехой, от которой хотелось поскорее избавиться, и, соответственно, я не сочла нужным притворяться вежливой. Он был из той позорной породы, которым, если в карман не положишь — даже не подойдёт к тебе. Врачу хамить — себе дороже, но я-то знала причину своего странного недуга и могла не бояться того, что меня неправильно вылечат. В итоге, в больнице меня подержали несколько дней и затем выписали. Конечно, врач меня ни разу не навестил, не больно-то и хотелось, скорее, наоборот, устраивало, что меня никто не дёргал.
Но самым пугающим было даже не то, что я видела поля. Проблема состояла в том, что человеком я была мягким. Нет, не настолько мягким, чтобы вить из меня верёвки, агрессия была, но не ярко выраженная и легко контролируемая. Видимо, на фоне произошедших событий у меня началась шизофрения, но моё сознание разделилось на уровни. Один — собственно моя личность, другой — нечто звериное, примитивное, но с крайне обострёнными инстинктами. Я не знала, как совладать со своим Зверем — той самой частью. Нет, теоретически я знала, но поди-ка примени это на практике.
Кроме того, в школе я носила хиджаб. Да, это граничило с безумием, но, если подумать, то исповедовать Ислам в СССР — тоже безумие. Но родители не испугались: чего я должна бояться? Помню, стою в коридоре, жду начала звонка. И вдруг бугай, которого боялась вся школа и даже некоторые учителя, решил прицепиться ко мне. Ему казалось крайне весёлым пытаться сорвать платок или отпустить шутку на тему террористок-шахидов. Я была не в духе, поэтому захотела показать ему, где раки зимуют.
— Ты, наверно, спишь с включённой лампой, иначе в темноте начинаешь плакать во сне и звать свою маму!
Да, его уязвимое место — боязнь казаться инфантильным, поэтому он всех держал в страхе. И, конечно, он отреагировал соответственно — выдал длинную тираду, щедро сдобренную ненормативной лексикой, где выражалось мнение обо мне, том, чем я занимаюсь в свободное время и о том, что мои предки забывали расписаться в метрической книге. Разумеется, столь бурная реакция на относительно безобидную шутку выдала парня с потрохами. Как говорится, если тебя назвали дураком, и ты обиделся — значит, ты и вправду дурак.
— Иди к своей мамочке! — крикнул девчоночий голос.
Бугай прорычал, и в его голове слышалось отчаяние. В школе его не любили, и, разумеется, не могли упустить такой шанс испортить ему жизнь. Ребята, давайте жить дружно, так будет меньше проблем.
Ещё один мелкий паршивец, на этот раз из седьмого-восьмого класса.
— Эй, ваххабитка!
Он страдает по поводу своего низкого роста. И в самом деле, он был мне только до пояса, хотя я сама была росту обычного — примерно метр семьдесят. Я нарочно приставила ладонь ко лбу и вертелась во все стороны, словно искала что-то и не могла увидеть.
— Мне кажется, что-то пропищало. Что-то мелкое и противное!
Потом я встала перед ним и всплеснула руками:
— А, вот оно что! Слышь, мелочь пузатая, ты чего тут в школе забыл? Тебе надо в детский садик — кашку кушать, в погремушки играть, и не пора ли тебе на горшок?
Школяры немедленно заржали. Вот они какие, твои друзья-насмешники. Тот не знал, куда девать себя от унижения.
— Смотри, в штаны не написай!
Контрольный выстрел — он всё-таки убежал с громким рёвом. Любишь издеваться — люби и когда над тобой издеваются. Тебе неприятно, а разве человеку, над которым ты куражишься, от этого приятно? Но суть даже не в этом. Зубоскал изначально плевать хотел на чувства своей жертвы. Просто человек может решить, что не будет это безропотно терпеть и постарается ответить. Хочешь снова посмеяться над моим платком? Вперёд! Я могу придумать ещё больше унизительных шуток про низкий рост. Да и не только про рост. Он получил поучительный урок — если друзья любят смеяться над тем, как ты глумишься над людьми, они будут смеяться, когда будут глумиться и над тобой.
— Рахима! Это неэтично — смеяться над физическими недостатками! — выговаривала мне одноклассница, — что за муха тебя укусила?
Она права — меня укусила большущая такая муха, со здоровенными зубами и разбудила Зверя. Если раньше агрессия работала по типу дрессированной собаки — подавала голос, только когда ей это разрешали, то после загадочной болезни я получила дикого Зверя.
— Смеяться над религией — это крайне этично.
— Религия — опиум для народа.
— Да ладно? И крестик тоже для красоты носишь?
Честно говоря, я ненавидела Зверя, и Зверь тоже был крайне недоволен своим слабым вожаком и не желал мне подчиняться. На близких я не срывалась (пусть только попробует!) да и жил он по закону стаи, гласившем: на своих не рычать. Зато в школе, если я находилась в режиме «фонового раздражения», — всё-таки школа была для меня враждебной территорией — то, при попытках его подавить, становилось намного хуже и проявлялось это вспышками ярости. И ладно бы просто превратилась в злобную фурию, такова система — родители орут на детей, учителя — на учеников, ученики с упоением орут друг на друга, и от моих воплей вряд ли что-нибудь изменилось бы существенно. Но волк — не собака, лаять не будет, сразу в уязвимое место вцепится.
И снова я проходила мимо той старушки. Поле было весьма неприятного вида, бугристое, изрытое — его что, дятлы долбили в две смены? Даже у человека с букетом различных болезней оно куда ровнее будет. Чувствовалось, и жизнь ей была в тягость, и умирать страшно: что там её ждёт? Конечно, мало ли как бывает, может, человек очень долго болел, вот и ослаб в старости, или надрывался на тяжёлой работе, но слишком часто оказывалось, что унизительная дряхлость — итог неправедно прожитой молодости и дальнейшей жизни тоже.
Да, крайне любопытная деталь — она тоже могла видеть поля. Она подняла голову, и в её взгляде я увидела чистую, ничем не замутнённую ненависть. Чувствовалось — она бы убила меня на месте, если бы могла.
Во имя Аллаха, за что???
Зверь взревел и решил наброситься. Желание убить — это что-то новенькое. Конечно, в пылу раздражения я и не такое говорила, но никогда не испытывала желания стереть кого-либо с лица земли. И, более того, я знала, что смогу её погубить, потому что я не только могла видеть поля — я могла ещё и изменять их, придавая предметам или животным новые свойства.
Или увечить их, приводя к гибели.
Она тоже это увидела и завыла дурным голосом. Тогда я, наконец, взяла себя в руки и загнала Зверя обратно.
— Ты чего тут творишь? — высунулась соседка с балкона
— Я? Я её и пальцем не тронула.
Зверь неохотно успокоился, мол, велика честь — беззубого трогать. Наконец, он признал меня своим вожаком, но на этом ничего не закончилось, далеко не всё.
Реальность всё больше и больше убеждала меня, что это не художественный бред, вызванный наущением шайтана. Поля реальны, более того, я могу изменять их, как я захочу. Откровенно говоря, я была не рада этому. Люди, внезапно получившие огромное богатство, сходят с ума или отказываются от него. Те, кто может, так сказать, срубить капусты, в процессе становления бизнеса превращаются в «машины для печатания денег». Тот, кто занимает руководящую должность, начинает угнетать своих подчинённых. То, что даёт власть, сила, влияние — это сильное искушение, перед которым мало кто может устоять. Человек по своей натуре — стяжатель, которому легче взять, чем отдать, и мало кто отказывает себе в возможности отхватить себе больше, пусть и путём ущемления прав других.
У меня же был дар, дававший огромное могущество, которое не обеспечит ни служебное положение, ни богатство — ничто. За который согласились бы отдать и половину жизни. Да и ещё этот Зверь — тоже совсем некстати. В вожаки рвётся, хочет навести порядок жёсткими способами, показать клыки.
Я была не единственная, кто мог видеть поля. Но за что на меня въелась та старушка? Конечно же, она мне ничего не объяснит.
Мне снился сон. По улице шёл мужчина лет тридцати, с виду похожий на бизнесмена. И вдруг я поняла, что это сон. Это уже было странно, потому что, когда человек спит, он не может отличить сон от реальности, и думает, что всё происходит на самом деле. Ещё, когда я вижу во сне людей, они не имеют полей, потому что они не существуют в реальности. Тут же яркие, многоцветные поля.
Сон лишён и особой беглости, при которой опускаются незначительные детали. Я видела номерные знаки, фантики на асфальте, видела, как один человек заходил в телефонную будку. Он говорил по-татарски. И улица мне казалась очень знакомой. Что это за город?
Казань! Бизнесмен спешил на какую-то встречу. Не ладился у него бизнес, раз пешком шёл. Я шла вслед за ним. Нет, я неправильно выразилась: я видела всё так, будто происходящее было заснято на видеокамеру, словно кто-то шёл за ним след в след. Тот посмотрел на название улицы, узнал номер дома и выразил удовлетворение от того, что нашёл желаемое. Затем мужчина сунул консьержке шоколадку и поднялся на лифте. Его впустила в квартиру какая-то женщина средних лет. Не примечательная ничем, кроме того, что она могла видеть поля…
Мужчина сел на стул:
— Помните, я вам звонил.
— Да, помню. Что же привело вас сюда?
— Я начал заниматься делом, но от конкурентов нет спасения: за аренду — плати, за доставку — плати, налоговым службам, за страховку — … Прибыли — кот наплакал, да и ту забирают.
— Понятно. Как вас зовут?
— Александр.
— Это не ваше настоящее имя.
— Зачем оно вам нужно?
— Я же не спрашиваю, зачем вы решили воспользоваться именно моими услугами, — женщина поставила ударение на слове «моими».
— Ладно, Ренат.
— Имя вашей матери?
— Регина.
— Это вам обойдётся в такую-то сумму.
— Вы что, совсем обалдели? Я же говорил, что у меня денег нет вообще!
— Тогда мы не договорились, — собеседница отвернулась.
— Ладно, будем вам. Но если это окажется простым шарлатанством…
— Не окажется.
Женщина явно производила на него жутковатое впечатление, вот он и старался держаться этаким лихим молодцем, с бравадой, чтобы скрыть страх, чем, конечно, не мог её обмануть. Да чем же она таким занимается?! А бизнесмен спешно покинул квартиру. Та отперла дверку и зашла в другую комнату.
Понятно, почему она не стала приглашать своего клиента сюда. Стены были отделаны чёрной тканью, окна закрыты чёрными плотными занавесками, не пропускавшими свет. Обстановка производила тягостное впечатление, но кроме этого было ещё что-то крайне мерзкое, словно помещение это было до невозможности загаженным отхожим местом. На полках стояли непонятные сосуды, статуэтки, стаканчики с благовониями. Кажется, я стала догадываться, чем занимается эта женщина…
Беспокойно закудахтала чёрная курица. Затемнённое помещение, языческие статуэтки божков со страшными оскалами, чёрная курица, странные вопросы про имя человека и его матери… Да она же колдунья! Зверь не просто рычал — он прямо-таки захлёбывался от злости, желая вцепиться ей в горло.
Ведьма зажгла свечу, поставила жестяной тазик на стол, покрытый чёрной бархатной скатертью. Курица застонала от ужаса, когда она вытащила её из клетки и приставила к её горлу нож. Раздался пронзительный крик, кровь крупными каплями закапала в тазик. Не закончив ритуал, колдунья гортанным голосом стала читать заклинания, призывая демона…
Я рывком села в кровати. Зверь ещё не успокоился, я видела, как вихри на поле выстроились в правильном порядке, многократно усиливая его. Так же было, когда я чуть не убила ту старушку. Теперь я поняла причину её ненависти ко мне. Она тоже была колдуньей, соответственно, я была её смертельным врагом.
Среди моих любимых книг были такие, в которых главными героями были маги. Но теперь, когда я перечитывала их, в моём уме возникал образ колдуньи, закалывающей курицу и на останках трепещущего тела призывающей джинна. Действительность рассказа представала в другом, самом нелицеприятном образе, особенно когда я прочла описания магических ритуалов. Теперь мне стали не понятны сказки, в которых добрые волшебники помогают героям. Как может быть благим то, ради чего нужно резать чёрного петуха и поклоняться бесам?
Потом мне несколько раз снилось, как я прихожу в дом этой ведьмы и вступаю с ней в схватку, но каждый раз сон прерывался. Сны — одна сороковая часть пророчества, и, получается, я должна поехать в Казань и убить колдунью. Мне было страшно и очень не хотелось этого делать. Скажите на милость, кто мне сказал, что это вещий сон? Может быть, это наваждение, толкающее меня на гибель?
Я стояла посреди ледяной пустыни. Дул ветер и снежинки кружились в ритме вальса, придавая этому месту сказочность. Только это была не новогодняя сказка, а что-то страшное, будто из сочинений Андерсена. Рядом находился Зверь. Мой Зверь был полярным волком, вернее, волчицей. Белой волчицей с голубыми глазами.
— Ну, привет.
Она удивлённо на меня посмотрела. Ах, да вожак не должен лебезить. Не больно-то и хотелось. Зверь заворчал, предупреждая, что ко мне идёт кто-то незнакомый. Им оказалась взрослая девушка в чёрной одежде. Она казалась мне смутно знакомой, но таких людей я ещё никогда не встречала. Необыкновенно суровое лицо, рентгеновский взгляд глаз-льдинок, в которые было невозможно смотреть.
Это я???
Приглядевшись, я увидела, что её лицо — моё лицо, её глаза — мои глаза. Честно говоря, я не хотела становиться такой.
И мой Зверь, не привыкший ползать перед кем-то на брюхе, склонил перед ней голову в знак покорности. Я невольно позавидовала ей — меня он, скажем так, терпел и крайне неохотно признал меня вожаком. А тут — ни единым жестом, даже мускулом лица не дёрнула — и сразу её признали за эмира. Она скорее бы удивилась, вздумай бы он не подчиниться ей.
Я решила приступить к делу без раскачки:
— Я должна ехать в Казань?
— Должна.
— Откуда мне знать, истинный ли это сон? Может быть, это наущение шайтана?
— Ты сама знаешь, что это — вещий сон. Ты просто ищешь отговорки, чтобы это не делать.
— А вот возьму и не поеду. Горю желанием оказаться у чёрта на рогах!
— Тебе же хуже. Намного хуже.
— Почему?
— Представь себе, что ты получила фрукт. Но ты не стала его есть и оставила на столе. Что с ним произойдёт?
— Испортится.
— Правильно, он сгниёт и будет вонять.
— К чему это?
— У тебя есть способность видеть поля и влиять на них. И ты ею пользуешься не по назначению. Вот ты не использовала фрукт для того, ради чего он предназначен — и он испортился.
— Конечно, я приеду к колдунье, и она мне расскажет, как правильно её убить.
— Есть ли другая возможность узнать своё призвание? А это шанс, пусть не самый лучший.
— Я не поеду.
— Хорошо, твой выбор.
— Почему я должна идти на верную смерть? –разозлилась я, — у меня родители есть! Брат, сестра! Я ещё жить собираюсь, мне всего шестнадцать лет!
— Скажи это Аллаху в Судный день, когда Он тебя спросит, почему ты не выполнила Его приказ. И прежде, чем ослушаться Аллаха — ни больше, ни меньше — ты собираешься сделать это, — задай себе вопросы. Ты собираешься согрешить из-за семьи? Возьмёт ли твоя семья на себя твой грех? Ты собираешься жить, у тебя есть планы? Покажи мне гарантию, что проживёшь хотя бы до пятидесяти лет. Может быть, твои планы имели бы смысл, и твоё нежелание рисковать жизнью тоже. Ты собираешься поступить в университет? Просто прекрасно, но от Аллаха красным дипломом не откупишься.
Любой поступок имеет последствия, и они будут таковы. Первое — твой дар станет для тебя проклятием. Разве ты счастлива от того, что обладаешь им? Второе — это сожаление, что упустила шанс, пусть и не самый лучший. И если ты хорошенько поразмыслишь, придёшь к тем же выводам.
Замечательный сон, ничего не скажешь. Попал как кур в ощип. С одной стороны — колдунья: при мысли о том, что придётся её отыскать и убить, — мурашки по коже. С другой стороны — так будет весело, что пожалеешь, что тебя та самая колдунья не убила. Сразу вспомнилась та сумасшедшая старуха у подъезда, аж передёрнуло.
Бесполезно слать проклятия, и вообще — Аллаха не спрашивают о Его делах. Придётся со скрежетом в зубах каким-то образом уехать в Казань. При мысли, что надо расстаться со своей семьёй, и, возможно, навсегда, руки сжимались в кулаки, и хотелось возопить во весь голос — ну почему именно я, за какие грехи мне подобное?
Учитывая, что на мои немые протесты не было ответа, пришлось начинать действовать. Было жутко думать о своей возможной смерти, но я научилась создавать морок и под видом своей матери забрала документы из школы и поликлиники. Затем меня ждало самое тяжёлое и неприятное — стереть моим близким память обо мне. Потом, собрав в сумку вещи, необходимые в пути, я поехала на вокзал и купила билет на поезд в Казань.
Как только я сошла с поезда, мой Зверь, доселе смирно сидевший в подсознании, зарычал от нетерпения — охота началась. Его чувства заполонили моё сознание, но я не стала этому препятствовать — наоборот, я решила стать Зверем, забыть о страхе и предаться охоте. Я ощущала нетерпение хищника, почуявшего своего противника, азарт от предстоящей схватки. Накинув на себя морок, я побежала по улице в известном мне направлении. В этот момент я настолько слилась со своим Зверем, что я мыслила не словами — инстинктами — и вряд ли смогла бы заговорить по-человечески, если бы кому-нибудь в голову взбрело поговорить со мной. Мне даже казалось, что в отражениях витрин, автомобильных зеркал, случайных луж я вижу не только себя, но и бегущую рядом со мной белую волчицу…
Когда я добралась до дома, у входа в подъезд я увидела поля оранжевого цвета. Это были сигнальные поля, которые ни в коем случае нельзя было задевать. Я села на скамейку — Зверь был терпелив и умел сидеть в засаде.
Но вот я увидела, что колдунья идёт к себе в дом. Она заметила меня и напала первой. Я увернулась и, почуяв своего врага, кажется, даже зарычала по-звериному. Схватка началась. У колдуньи был опыт, для меня же это была первая охота, но на моей стороне были нечеловеческая реакция и обострённые инстинкты моего Зверя. От удивления женщина даже оторопела — она не ожидала от неопытного охотника такой прыти. Впрочем, не настолько надолго.
Возвращался домой случайный прохожий. Я не обратила на него внимания, но колдунья нанесла прямой удар по его полю. Он умер сразу же. Для меня это было дико — убить человека только за то, что он оказался не в то время и не в том месте. Поэтому я пропустила удар, направленный мне в сердце, лишь Зверь в последний момент заставил меня увернуться, поэтому удар пришёлся наискось, оставив на поле довольно крупную вмятину. Моё сердцебиение замедлялось, сердце собиралось уже окончательно остановиться. Я видела искажённое злорадством лицо колдуньи, которая подняла руку, чтобы добить меня, как вдруг злорадство сменило крайнее удивление. Когда я, наконец, сообразила, что сделала, я увидела, что в груди у неё торчал охотничий нож, который я сжимала правой рукой. Я немедленно выдернула его, и по ткани кофты стремительно расплылось кровавое пятно.
Колдунья была мертва, но я думала, что и сама скоро прикажу долго жить. Но если состояние поля влияет на сердце, то, возможно, через него можно и исцелиться? Но как заставить его биться быстрее? Мне в голову пришла безумная мысль — это боль. И не просто боль, а очень сильная боль. Мне было очень плохо и не хотелось лишних страданий. Я хотела, чтобы всё просто закончилось, пусть даже умереть, лишь бы не делать себе больно, но Зверь зарычал: «Соберись, тряпка, если не хочешь сдохнуть!». Воля к жизни всё же оказалась сильнее — я проткнула себе ножом левую руку. Я орала от боли, но своего добилась — сердце бешено забилось, и дефект поля выправился.
На той стороне двора я увидела человека, который был способен видеть поля. Он не был колдуном, но в то же время его поле не имело ничего общего с моим — оно было очень мощным. С ним я бы не справилась и в здоровом состоянии, а сейчас, когда и с места не могла сдвинуться от слабости, тем более. Но я, прижимая окровавленную левую руку, трясущейся правой подняла нож: не подходи ко мне.
Он подошёл ко мне и сделал то, что было нелогично для колдуна: вытащил из моих ослабевших пальцев нож, завёл одну руку под колени, вторую — под лопатки. Секунда — и я лежала у него на руках. Видимо, я была в шоковом состоянии, потому даже такую попытку помощи я восприняла как угрозу и предприняла попытку вырываться. Хотя, какое вырваться — так, потрепыхалась слегка.
— Не бойся, ты в безопасности. Я тоже охотник на колдунов.
Перед врагом я не стала бы плакать — не могу сразиться, хоть покажу, как умирают истинные муджахиды. Но даже намёк на то, что этот кошмар скоро закончится, что я получу помощь, заставил, так сказать, разжать кулак своей воли. Продолжительное нервное напряжение дало о себе знать — я разревелась, как девчонка, которая ушибла коленку. Тот стал укачивать меня, словно маленького ребёнка.
— Спи.
Я лежала, уткнувшись лицом в спинку дивана. Пока я не думала ни о чём, просто находилась у кого-то дома и только что проснулась. Когда я собралась поправить плед, левая рука отозвалась болью. Я подняла её к глазам и увидела на ней повязку.
Тут я вспомнила события вчерашнего дня. Тогда мне было некогда думать — выбраться бы живой из этой переделки. Но сейчас, когда перед глазами встал нож, торчавший в четвёртом межреберье, я поняла, что случилось нечто непоправимое, словно я отрезала от своей души кровоточащий кусок, который не приставишь обратно. В природе человека заложена ненависть к убийству себе подобного, я же переступила через это табу.
Меня затрясло.
— Ассаляму алейкум ва рахматуллахи ва баракатух, — сказал вошедший.
— Валейкум ассалям, — голос мой звучал крайне неласково, словно у меня был ларингит. Честно говоря, как и при нём, мне так же не хотелось говорить. Зверь не рычал — уже хорошо, но до конца, конечно, не доверял, — на то он и Зверь.
Это был смуглый дородный мужчина лет тридцати, с полным лицом, с характерной складкой века, присущей чистокровным татарам, усатый и с маленькой бородкой. Он глядел на меня с добродушной усмешкой и слегка устало.
— Как ты себя чувствуешь?
— Отлично, — ответила я с раздражением. Конечно, не видно же, как мне «хорошо».
— Не злись. Я тебя понимаю. Когда колдун убил мою жену — он наслал безумие на какого-то человека и послал его сделать это — я горел жаждой мести. Но когда я нашёл и уничтожил его, потом всю ночь сидел и смотрел в окно — Боже, я убил. Всё.
— Простите.
— Ничего. Инна илейхи, ва инна лилляхи раджигун. Меня звать Ибрагим, я охотник на колдунов.
— Вы не похожи на него.
— Я — старший охотник, моё поле совсем другое. Но раньше оно было такое же, как у тебя.
— Неплохо, наверное, с таким, — отметила я, глядя на его мощное поле. И как охотник он наверняка сильнее меня.
— Я бы так не сказал. Перестройка весьма болезненная, но могу обрадовать — это тебя ждёт ещё не скоро — примерно лет в двадцать три-двадцать пять. Тебя-то как зовут?
— Рахима.
— В честь жены пророка Айуба?
— В честь милости Аллаха, за то, что Он оставил меня в живых.
— Почему?
— У мамы были преждевременные роды, я родилась недоношенной. Врачи не надеялись, что я выживу, но мои родители помолились Аллаху.
— Я тебя никогда не видел, ты как здесь оказалась?
— Вы правы, я не местная. Просто, когда я стала охотником (правда, тогда я не знала об этом), мне снился сон, что я вижу, как в Казани одна колдунья зарабатывает с помощью колдовства. Потом мне снилось, как я сражаюсь с колдуньей, и поняла, что я должна приехать в Казань, отыскать и убить её. Я было отказалась, но мне приснилась женщина в чёрном и привела достаточно весомые аргументы, почему я должна выполнить задание, — я ощутила неприятный холодок, вспомнив пронизывающий взгляд, который не мог принадлежать живому человеку.
— Сны — одна сороковая часть пророчества. Хорошо, пока переоденься. В моде не разбираюсь, но других вещей у меня нет. Руку я пока лечить не буду — твоё поле ещё ослаблено, да она пока тебе не нужна.
В моде я и сама не разбиралась, но вещи действительно были старыми. Было слегка неуютно надевать одежду его покойной жены: нет, я не суеверная, но всё равно как-то странно носить наряд незнакомого тебе человека. Выбора нет — моя одежда была в бурых пятнах крови.
Крови убитой колдуньи.
Зверь еле слышно заворчал — это его беспокоило. Решив его не нервировать, я всё-таки переоделась. Ибрагим-абый поставил чайник. Мы сели пить чай и стали разговаривать. Ибрагим рассказал, как после смерти жены он захотел посвятить жизнь уничтожению колдунов и для этого поехал в Иорданию учиться лечить людей от джиннов, потому что чаще всего люди рассказывают шейхам о странных вещах, происходящих с ними. Так в Казани он нашёл других охотников на колдунов и сформировал своё войско. Потом от бессистемного выслеживания он перешёл к изучению деятельности колдунов, и в этом ему немало помогла сектология, потому что колдуны не только занимаются магией сами, они хотят и простых людей вовлечь в это занятие и для этого печатается множество книг по эзотерике и создаются различные секты. Я ничего особенного не могла сказать — что же интересного в жизни обыкновенного шестнадцатилетнего подростка? Разве что про колдунью у подъезда, которая была настолько стара и больна, что не могла уже ничем навредить, но вот ненавидеть — это запросто. Его заинтересовало, что же я так поздно превратилась в младшего охотника — обычно это происходит в одиннадцать-тринадцать лет.
— Что ты сейчас хочешь сделать?
— Вернуться домой.
— Но ты же стёрла им память.
— Знаю… я так хочу их увидеть, но тогда я не смогу остаться в Казани.
— Почему не сможешь? Ты говорила, что учишься в десятом классе, почему бы тебе не поступить учиться сюда?
— Поступить в Казанский университет — это же проще пареной репы! Да и не согласятся родители отпустить меня сюда — скажут: чего ездить за семь вёрст киселя хлебать?
— Какого же университета у тебя в городе нет?
— Хм… Вроде медицинского нет. Но я не хочу быть врачом.
— Но после того, как получишь диплом, не обязательно идти работать врачом. И, более того — не обязательно доучиваться именно на медицинском.
Я поняла, на что он намекает. Ну что ж, попробуем воплотить этот план в жизнь.
Любой ребёнок завидует взрослым — что захотят, то и делают, а ему всё запрещают. Но когда, наконец, берёшь право на свободу поступков — вот тогда и понимаешь, какая же это ответственность и что в этом очень мало приятного. Вот и теперь — никто за меня ничего делать не будет, всего сама добивайся.
Я начала обрабатывать родителей, что всю жизнь мечтала стать врачом и как будет хорошо поступить в КГМУ. Хотя, только мне вспоминался тот самый врач из приёмного отделения, как симпатия к этой профессии резко снижалась к нулю. Конечно, я понимала, что мне просто не повезло, но я и так не испытывала особую тягу к медицине, да ещё и он не вовремя подвернулся.
Я чувствовала себя начинающим дипломатом. Улыбаться, разговаривать неторопливо, вежливо, да ещё не забывать следить за полем, чтобы видеть ход их мыслей и успевать сказать нужные слова. Мне удалось добиться того, что мне позволят участвовать во вступительных экзаменах, и если смогу поступить — то флаг мне в руки и барабан на шею. Но, разумеется, никто не собирался выделять мне дополнительное время на подготовку к экзаменам. Хорошо быть охотником на колдунов в том плане, что они могли не спать по несколько дней и не терять при этом силы. Поэтому я посреди ночи уходила на кухню читать учебники или решать вступительные задачи по химии. Приходилось готовиться в полной темноте (ладно ещё я неплохо видела при отсутствии света), да ставить сигнальные поля — вдруг кому посреди ночи захочется пить? Не попалась, и это было хорошо.
Я получила свою золотую медаль и поехала-таки в Казань брать штурмом КГМУ. Это была не шутка, а суровая реальность — СССР ещё не скоро было суждено распасться, так что мусульманку встретили, скажем так, не с распростёртыми объятиями. К чести приёмной комиссии, пусть приняли меня и не слишком доброжелательно, но своё отношение сформировали, глядя всё-таки на мои знания, а не на платок. Хотя была сатира в стиле Галиаскара Камала: когда я сдавала экзамен по биологии, профессор сразу же невзлюбил меня и решил завалить. Я из вредности читала его мысли и отвечала на его вопросы так, как он думал, слегка переиначивая слова, чтобы он ничего не заподозрил, что его разозлило ещё больше, и он начал задавать вопросы из вузовской программы. Другая преподавательница не выдержала и сделала ему замечание:
— Ну что вы так на неё набросились? Носит она платок, так это её личное дело, это не значит, что нужно на неё спускать собак!
Преподаватель понял, что выставил себя дураком перед своими же коллегами, скрипя зубами, поставил мне отлично. Странно, что атеисты набрасываются на нас за то, что мы верим в Аллаха, в то время как мы даже ни слова не говорим по поводу их неверия. Хотя все возмущаются, когда дети проявляют неблагодарность по отношению к своим родителям, а ведь Создатель, который сотворил человека в наилучшем облике, тем более достоин гнева за неблагодарность к Нему. Поступить-то я поступила, даже надеялась — может быть, мне понравится медицина, может быть, я в неё втянусь. Но, проучившись неделю, я поняла, что это — не моё. К тому же я должна была обучаться навыкам охотника на колдунов, а, поди, сделай это, если каждый день по пять-шесть пар и на дом кучу всего учить. Поэтому я перевелась на заочное отделение биологического факультета. Видела ехидное лицо того профессора из приёмной комиссии, когда я забрала документы. Ну и пусть порадуется человек. Я не стала ничего объяснять. Родителям пока не сказала о смене учёбы. Это было малодушием, но мне было легче снова вступить в схватку с колдуньей, чем объяснять, с каких это фиников, потратив столько усилий, чтобы поступить в медвуз, я так легко бросила его.
Нас учил Юсуф-абый — бывший спецназовец, теперь старший охотник на колдунов. Спуску он никому не давал — даже мне, но я не возражала, прекрасно зная, что колдуны не блещут благородством, не посмотрят, что я девушка. Особенно после того, как на моих глазах убили ни в чём не повинного человека, причём только для того, чтобы я потеряла бдительность. Но я была единственной девушкой среди младших охотников, к тому же, когда у меня произошла перестройка поля, у большинства уже было несколько лет опыта. Только безошибочная интуиция и реакция моего Зверя не позволили мне окончательно опозориться. Зверь, кстати, был крайне недоволен тем, что являлся аутсайдером этой стаи. Да и гордость за первый поединок испарилась без следа, когда Юсуф-абый, разбирая его, нашёл множество грубых ошибок, лишь чудом не закончившихся фатально. Мораль сей басни: на Зверя надейся, но и своей головой думай. Зверь тоже вносил свою лепту, чтобы жизнь сахарной не казалась — как я говорила, он был очень зол на то, что занимает одно из последних мест, и всё время норовил сорвать свой гнев на ком-либо.
Вот на очередной тренировке мы отрабатывали «удар в сердце» — сшибали консервные банки при помощи полевых ударов. Это было не так легко, как кажется — недостаточно сильно ударишь или плохо сконцентрируешься — и банка стоит на месте. Сегодня явно был не мой день — банка из-под кукурузы стояла, не шелохнувшись, словно издеваясь надо мной.
— Смотри, как надо, девчонка! — крикнул Рашид и заставил свою банку улететь.
Спору нет — он это умеет. Я решила промолчать — рано или поздно так же смогу, только нужно больше тренироваться.
— Можешь не стараться, всё равно ты не станешь по-настоящему сильным охотником!
Зверь начал рваться, желая проучить этого наглеца. Обычно я сдерживала подобный порыв, но сегодня мне очень хотелось сделать обратное.
— Только из-за того, что я девчонка? — я спросила тихо, чтобы никто не слышал прорывающийся рык. Мне очень трудно было говорить по-человечески, что было верным признаком потери контроля над Зверем.
— Да! Даже если ты будешь сражаться во всю силу, ты не сможешь победить меня.
— Хочешь в этом убедиться? — от гнева я приняла окончательное решение. Ладно, но только Зверь — не я, он точно жалеть не будет. Я выпустила его на свободу.
Дальнейшее помню смутно. Сначала я яростно набросилась на противника, но, получив несколько ударов, одумалась, и стала просто защищаться, ожидая ошибки. Рашид, решив, что на большее я не способна, потерял бдительность и за это поплатился — на этот раз «удар в сердце» вышел безупречно, отправив его в полёт до ближайшей стенки. Но разве Зверь на этом остановится? Конечно, нет, только он больше уважал физическую силу, поэтому я допрыгнула до Рашида и принялась его избивать. Юсуф-абый учил нас и боевым искусствам, и я не была физически сильна, поэтому моим преимуществом была скорость. Но сейчас ярость удесятерила мои силы, и я била со всей дури, вымещая на нём всю чашу унижений, которую мне пришлось испить по каплям.
— Рахима, остановись, ты же убьёшь его!
Только Зверь разлютовался настолько, что его нельзя было остановить простыми воплями, а подойти ко мне остальные боялись. Но всё-таки Зверь был зверь, а не кровожадное чудовище, поэтому, решив, что с парня достаточно, он оставил его в покое. Когда прибежал Юсуф-абый, я уже стояла рядом со стонущим Рашидом.
— Пришла в себя? Тогда пойдёшь со мной к Ибрагим-хазрату на серьёзный разговор.
Его боялись все, кроме меня. Я часто заглядывала к нему на чай, и эти чаепития стали для меня отдушиной. Он был отличным собеседником с великолепным чувством юмора, но умел быть и серьёзным. Ибрагим часто рассказывал об Аллахе, джихаде, смерти, людях, погибших на пути Аллаха, о терпении, о многобожии, колдунах, и он весь уходил в рассказ, забывая о слушателе…
— Что на этот раз, Юсуф?
— Что на этот раз? Да эта девчонка чуть не покалечила моего парня!
— И как он теперь?
— Как-как — в лазарете лежит. Как охотник она довольно слаба (Зверь недовольно зарычал, только я велела ему заткнуться — из-за него мне и так попало на орехи), но Рашид разозлил её — и она сначала отправила его в полёт до ближайшей стенки, а затем избила его!
— Видите, какой в ней потенциал, а говорите, слаба как охотник.
— Я и сам не понимаю. Ей не даётся «удар в сердце», но парни говорили, что она сбила Рашида с ног именно им! Что теперь, каждый раз её злить?
— Злить-то как раз не надо. Рашиду — поделом, нечего насмехаться над другими. Никогда не относись пренебрежительно к своему противнику, каким бы слабым он не казался.
— Я уж надеялся, что вы хоть как-то припугнёте её, а она совсем вас не боится!
— Пугать — не метод воспитания. Ступай.
Когда Юсуф ушёл, я мимолётом заметила:
— Надоело быть отстающей.
Не люблю жаловаться — в этом есть что-то жалкое, да и проблемы мои за меня никто не решит. Так какой смысл ныть?
— Ты слышала сказку о зайце и черепахе?
— Нет.
— Однажды хвастливый заяц решил посоревноваться с черепахой в беге. Они встали у старта и побежали. Заяц чуть-чуть не добежал до финиша, оглянулась назад — и видит, что черепаха только начала двигаться от старта. Тогда он пошёл на капустный огород, сытно пообедал. Его припекло на жарком солнце, и он лёг подремать, и не заметил, как заснул. Когда он опомнился — солнце уже катилось к горизонту. Заяц изо всех сил побежал к финишу, но черепаха уже пересекла черту и, тем самым, выиграла соревнование. Так черепаха обогнала зайца.
— Что вы хотите сказать?
— Мораль этой сказки такова — побеждает не тот, кто быстрее, а тот, кто идёт, не останавливаясь, к своей цели.
И сейчас я попадала в консервную банку, в лучшем случае, один раз из десяти попыток. Только над этим не смеялись, потому что мало кто мог отбросить взрослого человека ударом на несколько метров. Я — смогла.
— Ибрагим, ты слишком много ей позволяешь, — сказал ему Юсуф, — признайся, ты привязался к ней. Она ведь напоминает тебе Нурлыбике?
Тот от удивления крякнул — мало, кто мог уесть его. Юсуф же смог.
— Когда моя жена погибла, она ждала ребёнка. Я сказал: «Мы принадлежим Аллаху и к Нему возвратимся. О Аллах, вознагради меня за переживаемое мною несчастье и возмести мне лучшим». Тогда я не знал, как это будет, потому что я решил больше никогда не жениться.
— Рахима — это…
— Так могла бы выглядеть моя дочь, если бы она родилась. Может быть, я бы назвал её Рахимой.
— Честно — я сам был в шоке, когда в первый раз увидел её. Как двигается, как разговаривает, — ну точь-в-точь как Нурлыбике. Даже глаза у них одинаковые, даже взгляд… Но ты понимаешь, что она охотник на колдунов?
— Ин шэ Аллах, ты увидишь, что привязанность к ней не помешает мне быть беспристрастным. Я возьму её на ближайшее задание.
Глеб всё больше и больше разочаровывался в людях. Он сидел, нахохлившись на остановке, зная, что за опоздание ему влетит. Он мог заставить любого таксиста повезти его, куда ему захочется, совершенно бесплатно, но он этого не хотел. Настроения не было вообще, и он мечтал о том, чтобы маршрутка, нужная ему, не приезжала как можно дольше.
«Люди — это животные, обуреваемые страстями, способные перегрызть друг другу глотки ради удовлетворения своих желаний», постоянно твердили ему. Глебу было невыносимо это слышать. Он решил учиться колдовству, чтобы помогать людям. Наставник понял, что, упорствуя, он ничего не добьётся, и предоставил возможность самому в этом убедиться. Глеб, общаясь с людьми, разочаровывался в них всё больше и больше. До последнего он надеялся, что ему просто не везёт, что люди не такие. Но сильнее убеждался, что как раз «такие» они и есть.
«Неужели всё действительно так ужасно?». У остановки собралась толпа студентов, ожидавших автобуса. Мусульманка, повязанная в голубой платок, занудливо объясняла своему не очень умному однокурснику какой-то митоз.
— В пресинтетическую фазу происходит удвоение ДНК…
— В синтетическую ДНК реплицируется! А в пресинтетическую синтезируется большое количество белка и РНК. Это даже интерфазу не можем разобрать, а вот сам митоз…
— Рахима, не нуди!
«Ну посмотрим, какая ты праведная». Он вгляделся в поле — и оторопел. До этого он не встречал таких людей. Её внутренняя сущность напоминала свет, заключённый в светильник из хрусталя высочайшей чистоты. Свет был мягкий, не резал глаза, но, тем не менее, чувствовалось, в случае чего, он мог гореть ослепительно ярко, зажигая сердца.
Глебу стало понятно, что врал наставник, говоря, что все люди — животные. Не могут животные удостоиться такого света, не могут… Он было захотел заговорить с ней, но пришёл автобус, и студенты дружной толпой побежали к нему.
Старшие охотники собрались у Ибрагима, чтобы обсудить детали предстоящей операции. Здание колдунов было окружено огромным сигнальным полем, которое было невозможно обойти. Чтобы уничтожить его, планировалось взорвать машину с бомбой. После взрыва охотники проникли в здание: часть — через главный вход, часть — через чёрный, и последовательно очистили помещения. Всё было просто и деловито, без всяких высокопарных слов, какие колдуны нехорошие и почему их надо уничтожать. Только мне требовались огромные усилия, чтобы не усмехнуться — вот и попробуй, докажи, что мусульмане не террористы, раз собрались ни больше, ни меньше как организовать теракт.
Мне было дано отдельное задание — здание раньше согревали с помощью камина, теперь же перешли на горячее водоснабжение, но дымоходное отверстие осталось на месте. От меня требовалось через него проникнуть на чердак и преподнести колдунам небольшой сюрприз в виде гранаты Ф-1, а потом — убраться оттуда. Я не стремилась участвовать в битве, мне хватило той схватки с колдуньей, так что я не хотела рваться туда раньше времени. Мужчины не возражали против моего участия, только на поле Юсуфа что-то промелькнуло. Ну что ж, я ему с первого взгляда не понравилась.
Операцию начали рано утром, когда было меньше всего народа, чтобы никто не пострадал. Я была в «свёрнутом» состоянии — заставила усиливающие вихри спрятаться. Поля видеть я могла, а вот воздействовать на них — нет, но моё задание было совсем другого плана, мне не нужно было сражаться.
Грянул взрыв. Сигнальное поле разорвало в клочья, охотники распределились по группам и направились к выходам, я же побежала к дальней стене на пожарную лестницу. Я прыгнула, вцепилась за нижнюю рейку, подтянулась — спасибо Юсуфу за физподготовку. Забравшись на крышу, я нашла дымоходное отверстие. Помянув про себя Аллаха, полезла туда. Я могла видеть в темноте, но всё равно было страшновато ползти в узкой трубе, где было темно, как в гробу, и так же тесно — боязнь замкнутых пространств, куда деваться. Наконец, слабый свет — в этом месте была повреждена кирпичная кладка, а благодаря русскому разгильдяйству её так и не заложили, когда подключили центральное отопление.
Я пролезла сквозь дыру, успев оцарапать локоть.
Итак, навесной потолок. Сделан он был качественно — по конструкциям можно было спокойно ходить пешком. Конечно, кому охота, чтобы, пока ты обсуждаешь злодейские планы, на тебя обрушилась многотонная конструкция? Жаль, конечно, что нельзя так сделать, но у меня была одна граната, а не двадцать кило тротила.
Осторожно ступая по листам, я пыталась найти брешь — невозможно, чтобы работу сделали абсолютно безупречно. Разговор был невнятным, да мне некогда было прислушиваться. Надо было, конечно, ведь колдуны почему-то насторожились, но я не придала этому значения. Само собой, когда рядом с вами бабахнул автомобиль с динамитом — это как минимум повод для беспокойства. Не могли же они заподозрить…
Под ногой скрипнул гипсокартон. У меня всё напряглось от ужаса — не приходилось сомневаться, что это провал и нужно было уносить ноги. Самобичеванием можно будет заняться потом, для начала нужно выжить.
Я прыгнула — и как раз вовремя, потому что на место, где я стояла, пришёлся удар, от которого гипсокартон треснул. Дальше я превратилась в подвижную мишень, я только успевала петлять из стороны в сторону, не давая противнику прицелиться. Из-за множественных ударов потолок потерял прочность и при очередном прыжке лист гипсокартона раскололся прямо под моими ногами…
Я успела сгруппироваться, но всё равно была оглушена — попробуй-ка сигануть с высоты второго этажа. Меня встретил раскатистый смех — что, деточка, добегалась? Но, поистине, странное существо человек — меня же вот-вот убьют, однако больше всего я переживала из-за того, что так позорно провалила задание.
— Глупая девчонка! Думаешь, ты подвела своих товарищей? Да как бы ни так, ты была для них всего лишь пушечным мясом, которое в случае чего не жалко отдать в расход!
Свет померк вокруг меня. Ибрагим-хазрат, неужели это правда? Почему ты так со мной поступил? «Никогда не верь словам колдуна, даже если он сказал правду». Я разозлилась — а хотя бы и так! Правильно, кем вожак должен дорожить — опытными воинами или желторотым новобранцем? Таков закон войны — ничего личного.
Мне говорил одноклассник Коля: «Если ничего не можешь поделать — держи себя как королева». Действительно, что мне оставалось делать? Поэтому я стояла с видом царицы, перед которой находились её подданные, хотя по пути в дымоход я собрала на себя всю возможную грязь, прибавьте к тому и пыль от гипсокартона, и тот факт, что я порядком струхнула после падения. Колдуны, увидев подобное, ещё пуще рассмеялись.
— Вы только посмотрите — настоящий моджахед! А гордости-то у неё — как у последних из могикан! Где твой Аллах, почему Он тебе не помог? Конечно, когда Он тебя бросил, ты можешь только умереть красиво!
Как ни странно, услышав подобное, я испытала только сильнейший гнев. Да как они — позор всего живого, проклятые язычники, поклоняющиеся Сатане, неблагодарные твари посмели посмеяться над своим Создателем???
Мне хотелось напоследок устрашить их, дать понять, что «есть и Божий суд, наперсники разврата! Есть грозный суд: он ждёт; он не доступен звону злата, и мысли и дела он знает наперёд». Тогда был издан поэтический перевод Корана Шумовского, и я знала одну из устрашающих сур.
Я не клянусь ни Воскресеньем, ни укоряющей душой!
Ужели мнится человеку, что слишком он для Нас большой,
Что никогда Мы на кладбищах не соберём его костей?
Да Мы способны даже пальцы собрать кладбищенских гостей!
На лице колдунов я увидела мимолётный ужас, который бывает у человека, который просыпается посреди ночи и незамутнённым взглядом смотрит на свою жизнь. И мне стало понятно, что я должна сделать. Я достала гранату, зажала усики, выдернула чеку и, отправив её в полёт, сказала:
— Ля иляха илля ллах.
Энтропия — мера беспорядка системы, состоящей из многих элементов. Жизнь живого существа с точки зрения термодинамики — это стремление сохранить свою упорядоченность, борьба с энтропией. Но рано или поздно наступает смерть, и тогда то, что было живым, распадается на простые элементы.
Мне же было нанесено повреждение, в результате которого систему будет невозможно восстановить. Болото энтропии медленно затягивало меня, но мне было не страшно. Волчица бегала на берегу, требовательно рыча.
— Оставь меня!
У меня не было сил бороться — да и зачем? Жизнь — это боль, сплошная боль, а тут такой шанс прекратить это. Зверь замер, а потом, рыча, вцепился мне за шиворот и начал меня тянуть. Я очень сильно увязла в болоте, и поняла, что меня нельзя вытащить.
— Брось! Это бесполезно!
Зверь не знал слов «бесполезно», «всё равно», «бросать». Он вытягивал меня сантиметр за сантиметром, останавливался, чтобы отдохнуть, и снова брался за дело. Мне стало стыдно, что надрываются ради моего спасения, а я ничего не делаю, и стала собирать себя по молекулам. Как только тело стало восстанавливаться, постепенно проявлялось свойство живого — способность чувствовать боль. Иногда у меня не оставалось сил терпеть её, и тогда Зверь вытаскивал меня без всякой помощи с моей стороны. Но, передохнув, я снова преодолевала энтропию, снова заставляла всё вставать на своё место. Сначала Зверь вытянул меня по грудь — стало биться сердце. Потом поднялся живот — заработали лёгкие. Дальше становилось всё легче и легче, и Зверь последним рывком окончательно затащил меня на берег.
Глеб зашёл в главный зал и увидел мёртвых и умирающих колдунов. Ему хотелось убежать, но он обратил внимание, что на полу посреди зала лежала та самая мусульманка, которую он видел тогда на остановке. Только ей уже ничем нельзя было помочь — осколки гранаты прошили шею, сердце, грудную клетку и живот.
Бежать! Чего же ты ждёшь? Но он почему-то не хотел уходить, не сделав чего-то важного. Глеб поднял тело охотницы и потащил его прочь.
Тепло было не от остывающего трупа — оно было живым. Странности на этом не кончились: юноша ощутил под пальцами толчки — сначала неуверенные, потом быстро набиравшие обороты. Он не сразу понял, что это билось сердце. Судорожный вздох — Глеб от неожиданности чуть не уронил девушку. Но не уронил, тем более, что движения её рук стали вполне осознанными — она уцепилась за шею несущего. Поле, почти погасшее, стало светиться ослепительно ярко.
— Стоять!
Тот вздрогнул от неожиданности и оглянулся. Перед ним стоял грозный охотник. От ужаса юношу парализовало, и он едва не выронил свою ношу.
— Успокойся. Я ничего тебе не сделаю, — сказал охотник устало и уже с беспокойством взглянул на девушку. Та дёрнулась, застонав от сильной боли.
— Невероятно! Она не только выжила, но и запустила перестройку поля!
— Она будет жить? — Глеб спросил с надеждой.
Поле охотника тут же потускнело.
— Не знаю. Она очень слаба, а вторая перестройка поля… После того, как я стал старшим охотником, у меня самого несколько дней сердце работало с перебоями. Пошли.
В дальней комнате собрались потрёпанные охотники. В углу толпились перепуганные юноши — бывшие ученики колдунов.
— Не надо бояться, — мягко разговаривал с ними старший охотник, — вы лучше скажите, кто из вас христиане и кто — мусульмане.
Те, не веря в своё спасение, начали наперебой называть конфессии, к которой они принадлежали до того, как попали к колдунам.
— Значит так, те, кто исповедуют христианство — поступают в христианский форт, глава — отец Александр. Вас отвезёт Саид. Мусульмане — под предводительство Юсуфа.
Вдруг вбежал растрёпанный молодой охотник и начал что-то кричать
— Успокойся, приди в себя и скажи, что хотел сообщить, — приказал ему Ибрагим.
— Одному колдуну удалось прорваться! Он ранил моего товарища и сбежал!
— Плохо дело, теперь другие колдуны будут знать о нашей диверсии. По машинам! — Я поеду в Дрожжановский район, свяжемся по приезду. Как тебя звать, парень?
— Глеб.
— Глеб, поедешь со мной.
Их ждала машина. Ибрагим сел впереди, а Глеб с Рахимой расположились на заднем сиденье. Через пятнадцать минут они оказались на скоростной трассе. Глебу стало страшно. Рахима лежала у него на руках, и, несмотря на сильную боль, лишь время от времени делала глубокий вдох и не стонала — скрипела, словно у неё в груди сломался какой-то механизм. Она жила, но, тем не менее, была слишком слаба, раз старший охотник сомневался, сможет ли она выжить.
— Господи Иисусе, — пытался он вспомнить какую-либо молитву.
— Не надо, — услышал он слабый голос, — Иисус — не Бог.
Девушка была в сознании и всё слышала.
— Кому же тогда молиться?
— Богу… Он один… другого нет…
Юноша, не выдерживая переживаний, стал беззвучно плакать. Одинокие капли побежали по щёкам, падая на окровавленную одежду, оставляя мокрые пятна.
— Ин шэ Аллах, выживет. Она — сильный человек, — отозвался Ибрагим
— Вам её совсем не жаль! — закричал он.
— Легко обвинять других в бессердечии, правда? Но на самом деле я отличаюсь от тебя лишь тем, что держу свои эмоции под контролем, а так я знаю, что чувствуют родители, когда умирает их ребёнок.
Глеб, несмотря на то, что Ибрагим сидел на переднем сиденье и, соответственно, не мог видеть его лица, знал, что по неподвижному лицу стекала скупая слеза.
Мы приехали в какой-то заброшенный дом. Глеб уложил меня на диван. Весь мир превратился в боль, я была никем — ни мусульманкой, ни муджахидом, всего лишь жалким существом, скрученным раскалёнными цепями боли. Я ничего не соображала, не думала, не чувствовала.
Задребезжал старый телефонный аппарат.
— Кто это, интересно, уже прибыл на место? — спросил Ибрагим и пошёл в прихожую снимать трубку.
Разговор длился недолго, но новости, которые он узнал, были не просто плохие. К тому же какая-то из них касалась непосредственно меня и его очень тяготила. Он поднял воспалённые глаза и словно умолял меня не произносить это вслух. Он несколько мгновений набирался мужества и как будто бы безмолвно говорил: «Крепись, Рахима».
— Твои родители, брат и сестра убиты.
Вначале я отказалась это принимать, мне просто не верилось, что это могло произойти…
Я думала, что мне больно. Я ошибалась. Может ли душа болеть? И как именно она болит? Я чувствовала, что в мою грудь вставили стержень и раскалили до термоядерной температуры. Тогда я поняла смысл слов «Душа горит». В самом деле, в сердце горел пожар, и даже телесная боль осталась в другой вселенной. Дыхание стало физически невозможным, я думала, что умру, задохнувшись от этой боли.
— Я не хочу быть охотником на колдунов, — произнесла сдавленным голосом.
— Поплачь, легче станет.
— Я… не хочу… охотником.
Именно сейчас я не могла заплакать — просто открывала рот, как рыба, не имея возможности дышать. В ушах пульсировало, и я чётко слышала, как сердце сбивается с ритма, не выдерживая нагрузки, собираясь остановиться.
Из глаз хлынули слёзы. Грудная клетка, наконец, расправилась, и сердце, хоть и продолжало бешено биться, но уже вернулось в правильный ритм. Ибрагим заставил меня плакать и, тем самым, спас мне жизнь. Я не могла ничего говорить, только тихонько поскуливала.
— Рахима… Я ухожу. Если не вернусь — пришлю посланника.
У меня не было сил кивнуть, но он понял, что я услышала его. Он постоял некоторое время, прощаясь, и ушёл.
Вдруг тело перестало меня слушаться. Я не чувствовала свои конечности, сердце трепетало, не имея возможности правильно биться. Скоро я умру. Мне не было страшно, но инстинкт самосохранения заставил меня позвать на помощь. Из горла раздалось неразборчивое «а-а-а-а», такое вялое и слабое, что никто не отозвался.
Глеб зашёл в комнату, чтобы навестить Рахиму, и увидел, что у неё только что остановилось сердце. Он пытался её реанимировать — посылал импульсы, подобные электрическим, но сердце, поработав несколько циклов, останавливалось. Он с ужасом понял, что Рахима уходила, потому что не хотела жить дальше.
Надо было заставить её жить. Он подключился к её подсознанию.
Он оказался в ледяной пустыне. Метель, холод, снег. Он оглянулся и увидел Рахиму, сидящую на большом валуне, гладившую по спине израненную белую волчицу, лежащую у её ног. Она сгорбилась, поникнув, как сломанный цветок, уткнувшись лицом в колени. Рядом стояла девушка в чёрной одежде. Она держалась на расстоянии и пыталась что-то сказать своей собеседнице. Глеб мог поклясться, что Рахима слышала всё от первого до последнего слова, но никак на это не реагировала.
Он помчался, не разбирая дороги, и ударился о невидимую стену, которая окружала Рахиму. Тогда он стал молотить по ней кулаками и кричать:
— Рахима, ты слышишь меня? Ответь!!!
— Ты не сможешь подойти к ней, потому что она этого не хочет, — сказала ему девушка. Глеб вгляделся в её глаза — голубые, прозрачные, как горный лёд, и такие же холодные. На её лице была растерянность бывалого хирурга, понимающего, что больного невозможно спасти.
— И ты не можешь?
— И я не могу. Посмотри вниз.