Бесплатный фрагмент - Охотники на демонов

Посвящается моему сыну, Г.

Глава первая

в которой повествуется о том, как монаху-настоятелю с Парчовой горы явилась прекрасная Сиваньму, а также о том, как позже другой монах по имени Сонциан оказался в порученцах богини Запада

В те времена, когда бесы-оборотни свободно разгуливали по земле и плавали по волнам, на берегах вечного океана лежала страна Итаюинду. Молчаливое море спорило с Придонным, кому из них надлежит омывать песчаные берега Итаюинду. Споры эти не давали стране Итаюинду покоя. Она мечтала о том, чтобы оказаться на месте своей сестры Ауяску, сон которой не решалось потревожить даже самое яркое летнее солнце.

Недовольство собиралось в морщины на лице Итаюинду, и морщины эти пересекали страну горными хребтами. Самый большой из них простирался от берегов Молчаливого моря до великой пустыни Аугаитану. Горные вершины загорались алым в лучах заходящего солнца, а самая высокая из них никогда не прощалась со своим багряным румянцем. Склоны этой горы издалека можно было принять за парчу, которую швеи сберегают для лучших подвенечных платьев. Поэтому люди и называли гору Парчовой.

Вершина Парчовой горы скрывалась за вуалью облаков, что покоились на её плечах. Чуть ниже, между облачным капюшоном и плотным халатом зелёных деревьев, стоял монастырь. В нём жили монахи — такие же, как и в остальных трёх сотнях монастырей, раскиданных по миру. Начиная с раннего утра они собирались в храмовых залах и оберегали небожителей, которых Нефритовый Император поселил в монашеских молитвах. А когда полуденное солнце обходило вершину и на монастырь из облаков падала призрачная тень, по широкой тропе на гору поднимались мирские жители. Взрослые вели в монастырь детей, дабы те проглотили по семечку удачи, которые хранились в прохладных каменных подвалах глубоко в горе. Нефритовый Император оставил монахам подарки от богов удачи, чтобы защитить людей от бесов-оборотней и голодных духов.

Одного из настоятелей монастыря на Парчовой горе звали Дзюро — совсем как одного из богов удачи, того, что славился своими остроумными проделками. Про настоятеля этого говорили, что он достиг настоящего просветления и научился путешествовать по реке времени. Месяцами настоятель сидел в медитации без движения и лишь временами спускался в мир, где бродил по деревням, окружавшим Парчовую гору.

Однажды во время медитации настоятелю явилась сама богиня Сиваньму, одетая в белое платье с длинными рукавами. Рукава развевались на ветру, кружившем вокруг вершины Парчовой горы. Золотые волосы лежали на плечах Сиваньму, переплетённые в дюжину кос.

— Почтенный Дзюро, — сказала богиня, — окажи мне услугу.

Нечасто богини просили об услуге у жителей Срединного мира, пусть даже таких просветлённых, как настоятель монастыря Парчовой Горы. Поэтому Дзюро не стал горделиво мяться, а лишь низко склонил свой вытянутый, покрытый морщинами лоб.

— Прекрасная Сиваньму, — промолвил он, коснувшись ладонями дощатого пола, — чем такой ничтожный монах, как я, может быть полезен богине Запада?

И Сиваньму поведала настоятелю о своих тревогах. Прошло немало времени с тех пор, как её возлюбленный Яньван погиб в неравном бою с бесами-оборотнями. Нефритовому Императору и четырём его Небесным Царям удалось прогнать бесов из дворца, но только Яньван способен был запереть ворота Донной Страны. Богиня Сиваньму попросила настоятеля подняться по реке времени и предупредить Яньвана о надвигавшейся грозе.

Настоятель Дзюро ещё раз простёрся в поклоне и удалился в тёмную молитвенную залу-майдоно, где погрузился в глубокую медитацию. А Сиваньму обернулась прекрасноликой девушкой, золотые волосы которой по красоте уступали только самой богине Запада, и отправилась путешествовать по Итаюинду.

Прошло немало времени, и, когда Сиваньму поднялась обратно на Парчовую гору, настоятеля Дзюро там уже не оказалось. Однако в монастыре богиню ожидали. Настоятель Кокори, что никогда не покидал Парчовой горы со дня своего посвящения, вручил златовласой девушке опечатанный свиток, на котором старческим почерком Дзюро было выведено следующее: «Прекрасная богиня Запада! Повернуть реку времени вспять оказалось не по силам даже мне. Судьбу черноволосого Яньвана Умма-ё изменить уже нельзя».

Слёзы навернулись на изумрудные глаза Сиваньму. Это не ускользнуло от настоятеля Кокори, который поспешил утешить прекрасную паломницу. О том, что перед ним богиня Запада, настоятель не знал. Во всём монастыре только Дзюро и было известно о том, что Сиваньму путешествует по миру людей. А на письме, которое старых монах оставил для богини, стояло самое обычное мирское имя — Гу Цинь.

Златовласая девушка промокнула глаза рукавами своего платья, склонила голову перед настоятелем и покинула храмовую залу, где её принял настоятель Кокори. Она прошла в яблоневый сад, что был разбит в одном из внутренних дворов монастыря, уселась там на широкую скамью и снова развернула письмо в надежде обнаружить, что печальные новости сменились радостными.

Уже прочтённые богиней слова никуда не пропали, но после них стояли другие: «Только ты, могущественная Сиваньму, можешь спасти Яньвана. Волшебные вещи повелителя Донной Страны до сих пор раскиданы по свету. Соедини их с персиками Сянь Тао, что растут на твоей горе Гуньлунь, и ты вернёшь Яньвана Умма-ё в наш мир».

Белые, как рисовая бумага, руки богини задрожали и выронили свиток, который закружился в воздухе и с шелестом опустился на скамью рядом. Сиваньму схватила письмо и, подняв его к покрасневшему от надежды лицу, трижды перечитала совет просветлённого настоятеля.

Самого важного в письме не было сказано: где же следует искать принадлежавшие Яньвану вещи, а также что они собой представляют. «Вещи эти должны быть дороги повелителю Донной Страны, раз тот запер в них частицы себя», — так подумала богиня Запада. Поразмышляв, она догадалась, о каких вещах шла речь. Оставалось найти того, кто помог бы ей в поисках. Богиня оглянулась по сторонам, и взор её упал на молодого монаха, который подрезал садовым яблоням непослушные ветки.

Монаха этого звали Сонциан, и был он столь же молод, сколь и хорош собой. Лишь два года тому назад он прошёл последнюю ступень посвящения и теперь большую часть времени проводил во внутренних залах монастыря, усердно предаваясь молитвам и разнообразной медитации.

Вот и сейчас он целиком погрузился в своё дело, не замечая ничего вокруг. Не замечал он и богини Запада. Сиваньму не стала прерывать садовничью медитацию и решила дождаться ночи, чтобы предстать перед монахом в своём настоящем облике. Она бесшумно поднялась со скамьи и мелкой поступью вышла из сада.

Сиваньму вернулась к настоятелю монастыря и промолвила:

— Почтенный Кокори-бханте, дозволь мне провести ночь в зале для медитаций. А утром я отправлюсь в обратный путь.

Обыкновенным паломникам запрещалось оставаться в храмовых залах после захода солнца, но для златовласой Гу Цинь настоятель сделал исключение. Богиня Запада проследовала в залу для медитаций и смиренно уселась там подле стены. Минуты сменялись часами, и вот уже на Парчовую гору опустилась ночная тьма.

Сиваньму поднялась на ноги и, стряхнув облик прекрасноликой Гу Цинь, приняла свой обычный вид. Раскинув руки в стороны, она поплыла в сторону кельи, в которой мирно спал монах по имени Сонциан.

Богиня Запада склонила голову, чтобы протиснуться в небольшую келью. Одного взмаха божественных рук оказалось достаточно, чтобы стены и дощатый потолок расступились. Длинные рукава коснулись щёк спящего монаха.

— Сонциан, — глубоким голосом произнесла Сиваньму.

Монаха же в это время посещал уже третий за ночь сон, и каждый из них всё меньше и меньше походил на видения, достойные посвящённых монахов Парчовой горы, да и вообще любых монахов.

Поэтому, услышав голос богини, он — хотя и покинул свой третий сон — тотчас же решил, что перед ним четвёртый. И в этом сне прекраснейшая со всех сторон женщина, которая повисла над ним в своём белом, как свет луны, платье, звала его к себе.

Монах распахнул простыню, которая укрывала его от ночных сквозняков и назойливой мошкары. Под простынёй этой ничего на теле монаха не было: свою робу он бросил вечером под кровать, а исподнее замочил на ночь в стоявшем рядом ведре.

— О, прекрасная дева! — так воскликнул монах, простирая свои натруженные руки в сторону богини Запада. — Иди ко мне в объятья и познай настоящую страсть!

Сиваньму в негодовании ударила монаха своим веером по лбу так, что он мгновенно и окончательно проснулся. Тут до него дошло, что перед ним не кто иной, как сама богиня Запада. И что он, принявший обеты монах, оказался перед ней в совершенно неподобающем виде.

Монах вскочил с кровати и оглянулся в поисках робы, но не обнаружил ничего, кроме ведра, в котором до сих пор мокло его нижнее бельё. В суматохе он выхватил из ведра исподнюю рубаху и натянул её на себя. Голова у него тут же застряла там, где полагалось быть воротнику, ведь в панике вместо рубахи монах вытащил свои подштанники.

Холодная вода стекала по лицу монаха, и это его немного остудило. Он стянул с головы подштанники и обмотался в простыню. Теперь он походил на только что вышедшую из парной бани гурию. Образ этот сам пришёл ему в голову, потому что не далее как два сна назад он посещал такую баню сам.

Сиваньму смотрела на всё это, спрятав улыбку за развёрнутым веером, на котором листья персикового дерева колыхались от её дыхания. Наконец, она промолвила такие слова:

— Боги выбрали тебя, Сонциан, за твоё усердие и трудолюбие. В твоих руках теперь судьба всех людей и небожителей.

Монах с удивлением посмотрел на свои руки, которые ничем за ночь не изменились. Простыня поползла вниз, и он испуганно поддёрнул её обратно, подняв до самого подбородка. На всякий случай монах упал на колени и простёрся ниц. В таком положении за простыню можно было не переживать.

Богиня Запада меж тем продолжала:

— У самого истока времени бесы-оборотни вырвались на свободу и заполонили не только земли Итаюинду, но пробрались даже на самые Небеса. Одному только Яньвану Умма-ё под силу было остановить нашествие бесов, — голос прекрасной Сиваньму дрогнул при упоминании Яньвана. — А вероломные оборотни захватили его врасплох и разорвали на мелкие части. Но знай же, Сонциан! — воскликнула тут богиня Запада. — Властителя девяти тысяч миров возможно спасти, вернув из Донной Страны, которой он некогда правил.

Было это сущей правдой. Как настоятель Дзюро и написал в своём письме, Яньван Умма-ё часто путешествовал по своим владениям, откуда никому в одиночку вырваться было невозможно. Для перемещений он использовал волшебные вещи, в которых была спрятана частичка его души. Об этом богиня Запада и рассказала Сонциану.

— Что же это за вещи? — спросил у богини монах, всё ещё лежавший ниц.

— Гребень из драконьей кости и боевой посох, — ответила Сиваньму.

Назначение гребня было хорошо известно богине Запада. Она не раз видела, как Яньван Умма-ё расчёсывал им свои чёрные как смоль волосы. Ярко-голубые искры разлетались при этом в разные стороны, что было явным признаком волшебства. Без всякого сомнения, Яньван заключил в гребне своё спасение.

А вот про посох богиня только догадывалась. Последние мгновения жизни Яньвана до сих пор стояли у неё перед глазами. Бесы-оборотни разлетались во все стороны от ударов, которые наносил Яньван своим сверкающим посохом. Никаких сомнений не было у Сиваньму в том, что посох был наполнен волшебной силой.

Нам-то хорошо известно, чем был наполнен посох на самом деле, но богиня Запада ничего не знала о том, что произошло у дворцовой конюшни. Вот Сиваньму и решила, что в посохе тоже заключена частичка повелителя Донной Страны.

— Когда бесы напали на дворец Нефритового Императора, — отталкивая воспоминания, повела плечами богиня Запада, — посох и гребень упали с Небес и теперь лежат где-то на просторах страны Итаюинду. Принеси мне эти две волшебные вещи, и с помощью персиков Сянь Тао я смогу вызволить Яньвана Умма-ё. А уж он со всеми бесами разберётся, тотчас обратно в Донную Страну загонит.

— Где же мне искать эти вещи? — спросил монах, хотя в голове у него был совсем иной вопрос: «Почему это богиня Запада, обладающая волшебной силой, сама не может их найти?» Но такой прямой и грубый вопрос монах не отважился задать. Вместо этого он сказал так: — Нет во мне ни капельки волшебства. Как же я смогу посох Яньвана от палки простой отличить? А тем уж более гребень!

— Гребень ты найдёшь в тайнике, который сам Яньван устроил на земле Итаюинду, а вот посох поискать придётся. Но всему свой черёд, — уклончиво ответила богиня.

У неё был свой план, и план этот она вовсе не собиралась монаху сообщать. Для ритуала Сянь Тао требовалось, чтобы волшебные вещи Яньвана были в руках самого обычного земного человека, и монах по имени Сонциан вполне подходил на эту роль. К тому же он был хорош и лицом, и фигурой — будь у него длинные чёрные волосы, он оказался бы даже краше самого Владыки Донной Страны, на которого в Небесном дворце все засматривались.

Поэтому богиня Запада промолвила:

— Отправляйся во владения Яшмового Императора. По другую сторону княжества Четырёх Рек, в монастыре Синей Горы, ты найдёшь моё изумрудное ожерелье, а с ним и волшебный свиток, который укажет путь к тайной сокровищнице Яньвана.

— Синей горы, — повторил монах словно зачарованный. — Это же через всё княжество Четырёх Рек пройти придётся!

Богиня Запада вздохнула.

Монах продолжил:

— Говорят, там бесы-оборотни промышляют. Ловят местных жителей себе на завтрак, а приезжими за обедом угощаются!

Монах неспроста остался в монастыре ухаживать за яблоневым садом, а не отправился в паломничество, как это сделали его братья монахи. Подвязки шляпы комусо до крови стёрли ему уши, а без подвязок шляпа на голове не держалась: всё время сползала на лицо и мешала идти. Причиной тому была чрезмерная осторожность, которой придерживался монах. В миру такую осторожность называли трусостью, пусть и лёгкой.

— Возьми в защиту себе волшебный обод. — И богиня бросила на кровать мерцающий золотом ободок. — Если бесы нападут, надень его себе на голову и прочти восьмую камишутту на три сотни раз.

— Благодарю тебя, о богиня Запада! — смиренно сказал монах, понимая, что путешествия не избежать. А если чего избежать нельзя, то надобно с этим смириться. Так учил настоятель Кокори-бханте.

Богиня взмахнула длинными рукавами, и монаха тут же одолел сон. Запутавшись в простыне, он повалился на пол и захрапел. А богиня покинула Парчовую гору и вернулась к себе на Небеса.

На следующее утро настоятель Кокори отправился в залу для медитаций, чтобы со всей учтивостью выпроводить златовласую паломницу из монастыря. Однако в зале никого не было. «Испарилась она, что ли», — так подумал настоятель и стал обходить остальные залы. Но не успел он дойти до хайдена, как в ноги ему бросился монах по имени Сонциан.

— Почтенный Кокори-бханте! — вскричал монах. — Этой ночью меня посетила сама Сиваньму, богиня Запада! Было на ней платье с длинными рукавами, а золотые волосы косами лежали на плечах.

Мудрый настоятель тотчас догадался, что и под обликом прекрасноликой Гу Цинь скрывалась не кто иная, как божественная Сиваньму. Тогда он бросил свой поиск: ясно было, что никакой паломницы в монастыре уже не осталось, — и промолвил такие слова:

— Должно быть, богиня выбрала тебя своим хранителем, брат Сонциан.

— Вовсе нет, уважаемый Кокори-бханте, — сказал монах и, дрожа от переполнявшей его радости вперемешку с утренней прохладой, поведал настоятелю о разговоре, что состоялся ночью в монашеской келье.

Настоятеля Кокори охватило высокое чувство предназначенности, и он повелел монаху немедля изготовиться к дальнему путешествию. Пока тот собирал свои нехитрые пожитки, настоятель поспешил в сокровищницу монастыря, где выбрал самую дорогую из парадных роб. Ярко-оранжевую ткань этой робы покрывала тонкой работы золотая вязь. Парадная роба была гордостью монастыря Парчовой Горы, и в одном только ещё горном монастыре были одеяния, сравнимые с ней. Нужно ли говорить, что монастырь этот стоял на Синей горе, куда богиня Запада и отправила монаха.

Монастыри на Парчовой и Синей горах не один год соперничали меж собой, и настоятель Кокори хотел ещё раз показать своему сопернику, что монастырю Парчовой Горы нет равных во всём Итаюинду. «Пусть они там все обзавидуются!» — с этими словами настоятель снял с вешалки золочёную робу и завернул её в плотную тряпку для сохранности.

Спустя час монах по имени Сонциан вышел из ворот монастыря на Парчовой горе и отправился по широкой тропе вниз навстречу мирским заботам, тревогам и страстям. Но мирские переживания его не тревожили, ведь у монаха было достаточно своих собственных. Божественное благословение Сиваньму лежало на его лице, а за плечом болтался холщовый мешок. В мешке том был подаренный богиней волшебный обод, парадная золочёная роба и шкатулка с восьмой камишуттой внутри.

Чтобы узнать о дальнейших приключениях монаха, читайте следующую главу.

Глава вторая

в которой повествуется о том, как Сонциан обзавёлся личной охраной и повстречал странствующего даоса

Итак, монах по имени Сонциан отправился по воле богини Запада в путешествие от своего родного монастыря к Синей горе. На пути своём он заходил в монастыри, где его встречали с превеликим радушием, стоило только ему рассказать о своей миссии и показать вышитую золотом робу.

В каждом из монастырей по прибытии Сонциана устраивали настоящее пиршество. Поэтому монах совершенно не удивился, когда у ворот монастыря Золотой вершины его встретили два послушника, которые в руках держали блюда с тонко нарезанными дольками хурмы и мандаринов.

— Почтенный Сонциан-бханте, — промолвили послушники хором, склонив свои бритые головы.

Такое обращение польстило монаху. Но стоило семечку гордыни зашевелиться у него в желудке, как монах перечёл в уме третью камишутту и, чуть успокоившись, смиренно сказал:

— Я всего лишь странствующий монах из монастыря на Парчовой горе.

— Это нам известно, — сказал один послушник, не поднимая головы. — Как известно и то, что сама богиня Запада послала тебя с поручением.

«Правду говорят, что слухи даже ветер опережают», — подумал Сонциан. А вслух промолвил:

— Я поднялся на Золотую вершину, чтобы выразить почтение вашему настоятелю. Все знают, что ему нет равных в поэтическом мастерстве, и я надеялся, что мне посчастливится услышать какое-нибудь из его пятистиший.

С этими словами он взял с блюда нежную дольку спелого мандарина, положил её на язык и умолк, наслаждаясь терпко-сладким вкусом.

Послушники провели Сонциана в главную залу, где его ожидали настоятель, трое старших монахов и семнадцать блюд монашеской кухни. Увидав такое роскошество, Сонциан ахнул и рассыпался в похвалах, подмечая, как ровно выложены на тарелке наполовину обжаренные кукурузные початки, какой благородный тон у жасминового риса, как блестят маринованные сливы и как изящно вырезаны лепестки пионов из капустных листьев.

После должных приветствий все уселись за стол, и послушники стали разливать из длинноносых чайников ароматный чай.

— Какой напиток! Какие сосуды! — не переставал восхищаться Сонциан.

— Помилуйте, почтенный, — сказал ему настоятель, которому уже было не по себе от вываленной на него похвалы, — неужто у вас в монастыре чай не пьют?

— Лучше этого чая могут быть только ваши стихи, — ответил Сонциан, который придумал такой ответ ещё в самом начале трапезы. — Умоляю вас, окажите мне честь и прочтите хотя бы самую непримечательную строфу.

Настоятель поднялся с подушки, отряхнул робу и нараспев произнёс:

Одна к одной

На тарелке лежат

Маринованные сливы.

Погляди, разве может

Непримечательным быть

Стих, если сложен для гостя!

Сонциан прослезился от такой откровенности и простёрся ниц, уронив голову на стол между тарелкой со сливами и блюдом с ломтиками дыни кивано.

После трапезы настоятель начал расспрашивать Сонциана о том, какое же поручение дала ему богиня Запада. Монах не стал ничего таить и рассказал всё, что ему привиделось в ту памятную ночь.

— Изумрудное ожерелье Сиваньму! — ошеломлённо воскликнул настоятель так громко, что даже стоявшие у самых ворот монастыря паломники услышали.

— И её золотой обруч для защиты от бесов, — добавил Сонциан. — Правду ли говорят, что в княжестве Четырёх Рек их полным-полно?

— Всякое говорят, — уклончиво сказал настоятель. — Но в наших краях всё тихо.

— Молю тебя, богиня Запада, чтобы ни одного беса на моём пути не встретилось! — направил Сонциан просьбу к Небесам. — И чтобы твой обод послужил одним только украшением к расписной робе.

Тогда настоятель сказал так:

— Коли ты так сильно переживаешь, позволь двум монахам-комусо тебя сопровождать.

И настоятель показал на двух монахов, которые смиренно сидели у стены. Рядом с каждым стояла высокая соломенная шляпа с прорезями для глаз.

— Только если это не окажется для них чрезмерно затруднительным, — благодарно произнёс Сонциан. В душе он был очень рад.

— Решено! — довольно воскликнул настоятель и произнёс такие стихи:

Ждут на дороге

Голодные бесы.

Дорожная шляпа поможет:

В узкой прорези для глаз

Не видно страха.

Услышав эти слова, Сонциан достиг просветления. Он понял, зачем монахи-комусо носят свои похожие на корзины шляпы.

На следующее утро Сонциан уложил робу с обручем в заплечный мешок и, сопровождаемый двумя монахами-комусо, двинулся дальше. Не успели они спуститься с горы, как натолкнулись на странствующего отшельника-даоса, который сидел на обочине, скрестив ноги. Перед ним стояла чаша для подаяний, а вместо монет в ней лежали сверкающие на утреннем солнце амулеты.

— Почтенные братья, — произнёс даос, когда монахи с ним поравнялись, — вы никак решили спуститься в мир? Не боитесь с голодными бесами-оборотнями повстречаться?

— Да разве есть они в наших краях? — беспечно сказал один из комусо.

— Поблизости, может, и нет, — согласился даос, пригладив свои длинные белые брови, которые свисали с его лица как усы речного сома. — Но вы же в дальний путь собрались, верно?

— На Синюю гору, — ответил Сонциан.

— На Синюю гору? Это в княжестве Четырёх Рек никак? — прищурился даос.

— Точно там, — закивал Сонциан и переспросил: — А что?

— Вы не знаете, что ли? По всему княжеству бесы-оборотни разбрелись, рыщут в поисках человечины, — сказал даос и снова пригладил белые усы.

Монахи-комусо испуганно обменялись взглядами из-под своих соломенных шляп. Сонциану ясно стало, что удальства у местных комусо не больше, чем у него самого.

— Что вы перепугались, словно головастики в грозу, — засмеялся даос и накрутил одну из своих бровей на палец. — Неужто вы, просвещённые монахи, не сможете какого-то там оборотня одолеть?

— Это одного если, — сказал один из комусо неровным голосом. — А ну как они втринадцатером напрыгнут? Что делать тогда? Рук у нас вон, раз-два-четыре-шесть, и всё, — пересчитал он руки своих братьев.

«И правда, — подумал Сонциан. — Что тут сделаешь, если целое полчище голодных бесов напрыгнет?» А вслух сказал:

— Ты вот, странствующий даос, не боишься в одиночестве ходить?

Даос запустил свою руку в чашу для подаяний и пошуршал амулетами. Достал один, выдернул из брови длинный волос и повязал амулет себе на шею.

— Ни один бес меня теперь не заметит, — сказал он. — Амулеты эти мне достались от самого бога удачи Бисямонтена. Кто их на себе носит, того жители Донной Страны даже в самый упор не увидят.

— Почтенный даос, не иначе как сама богиня Запада послала тебя навстречу! — радостно воскликнул Сонциан.

— Может быть, может быть, — ответил ему даос.

Сонциан знал, как даосы относятся к небожителям. Среди даосов бытовало мнение, что небожители вовсе никакие не боги, а самые обычные люди, которым хитростью и коварством удалось пробраться на Небеса. Поэтому он принял сомнение в голосе даоса за невежество и сказал так:

— Вы, даосы, хотя и не верите в небожителей, а всё же сами их орудием оказаться можете.

— Глупый вы народ, горные монахи! — засмеялся даос. — Уповаете на божескую помощь, когда всё на самом деле у вас в руках.

Он зачерпнул горсть амулетов из чаши и протянул монахам.

— Вот, берите по амулету себе.

— Воистину, это послание божественной Сиваньму! — вскричал Сонциан и стал горячо благодарить даоса, который только морщился в ответ.

Монахи повязали амулеты себе на шею и двинулись дальше, оставив даоса позади.

С каждым шагом Сонциану становилось всё беспокойнее. Ему казалось, что кто-то за ним наблюдает, причём не откуда-то снаружи, а вот прямо изнутри, будто бы из-за пазухи. Сопровождавшие его монахи тоже настороженно переглядывались, но никого так и не заметили.

Солнце лениво перекатилось на вечерний бок неба и начало краснеть от усталости прошедшего дня. Сонциан и комусо расположились на ночлег у большого дуба. Монахи развели небольшой костёр, от которого вскорости остались одни тлеющие угли. На этих углях, обёрнутые в бамбуковые листья, коптились три сладкие картофелины — часть припасов, которыми монахов снабдили в монастыре Золотой вершины.

Беспокойство никак не покидало Сонциана. Он спросил монахов:

— Уважаемые братья, случалось ли вам с бесами повстречаться?

Один из них ответил такими словами:

— С кем только мы не встречались!

— И всех, кто нам встретился, одолели! — хвастливо добавил второй, за пазухой которого появилось синеватое свечение.

Сонциану стало не по себе. Он торопливо схватил свой дорожный мешок и принялся в нём копаться. Наконец его пальцы нащупали тонкий золотой обруч, который дала ему богиня Запада. Дрожащими руками Сонциан нацепил обруч себе на бритую голову — тот пришёлся ему аккурат по размеру — и огляделся.

Сделал он всё это весьма вовремя.

Монаха, который минуту назад хвастался своими победами, охватило синее сияние. Он говорил всё громче и громче.

— Даже настоятель наш, Пандаэмон-бханте, со мной в поединках тягаться не стал! — бахвалился он без перестану.

— Врёшь ты! — с этими словами второй монах ткнул первого кулаком прямо в плечо. Из его ушей потекли тонкие струйки зеленоватого дыма.

«Оборотни! — пронеслось в голове Сонциана. — Благодарю тебя, милостивая богиня Запада, что научила, как от них оборониться!» Прочитав по памяти нужную камишутту, Сонциан схватил покрепче свой амулет, который от его усилий потеплел и даже приобрёл красноватый оттенок. «Вот повезло нам даоса встретить! Что бы мы без него сейчас делали, без его оберегов!» — подумал он.

Только вот никакие это были не обереги, а вовсе даже наоборот. В каждом из амулетов, болтавшихся на монашеских шеях, сидело по голодному бесу. Одному монаху достался бес, голодный до чванства и невежества, второму — злобный и мстительный бес, а в амулете Сонциана сидел бес обжорства, алчности и жадности. Бес этот изо всех сил бился о стеклянные стенки амулета, но выбраться не мог. Ему мешал золотой обруч, сжимавший голову Сонциана.

А у двух монахов-комусо такой защиты не было, поэтому бесы уже полностью ими овладели. Вселившись в монахов, оборотни начали менять форму. На руках у них выступили длинные когти, а рты наполнились остроконечными зубами. Шерсть появилась на бритых головах, а уши вытянулись вверх. Кожа одного из монахов позеленела, а второй стал синим, как тунец, и покрылся пятнами. На монахов они стали совсем непохожи; теперь они напоминали собой диких зверей.

Оборотни повернулись к Сонциану. Зелёный оборотень сказал:

— Брат Кабан, ну-ка вылезай!

И размахнулся дать Сонциану оплеуху в надежде, что это поможет третьему оборотню проявить себя. Но стоило когтистой лапе оказаться возле Сонциановой головы, как волшебный обруч сверкнул небесным золотом. Раскатился удар грома, и зелёный оборотень полетел через костёр в густые заросли жимолости. Когда он выбрался из кустов, шерсть на его голове почернела, а одежда превратилась в лохмотья.

— Вот умора! — захохотал при его виде второй оборотень. — Ну ты себе и заделал причёску, брат Медведь!

— Захлебнись ты! — рявкнул на него оборотень-медведь.

И он снова бросился на Сонциана, намереваясь разорвать его на части. Но ничего у оборотня не вышло, потому как обруч снова пришёл перепуганному монаху на помощь. Оборотень-медведь покатился кубарем, чуть не сбив с ног второго, который так и стоял на месте, держась за бока.

— Что стоишь, брат Леопард, помогай! — прикрикнул оборотень-медведь.

И оборотни бросились на монаха уже вдвоём.

Сонциан от страху зажмурился и забормотал про себя восьмую камишутту, повторяя её снова и снова. Рука его по-прежнему сжимала налившийся алчной кровью амулет. Монах так до сих пор и не понял, что стал жертвой коварного даоса.

Да и был то вовсе никакой не даос, а злой колдун по имени Бинь Лю. Утром того же дня колдун этот, прикинувшись паломником, осматривал монастырь Золотой вершины. Там он и услышал слова настоятеля об изумрудном ожерелье богини Запада. Бинь Лю тотчас же захотел завладеть волшебной вещицей, а монахов скормить бесам. С помощью нехитрого волшебства он прикинулся странствующим даосом, прицепил на лоб длинные белёсые брови и уселся на дороге, разложив перед собой амулеты с заточёнными в них голодными бесами. Так и вышло, что оба сопровождавших Сонциана монаха стали оборотнями, как только они самую малость поддались тем страстям, которые заключены были в амулетах. Самого же Сонциана спасла только восьмая камишутта, которая — с помощью волшебного обруча — не давала третьему бесу вырваться. Покрасневший амулет нагревался всё сильнее и сильнее, обжигая монаху пальцы. Наконец терпеть этот жар Сонциану стало совсем невмоготу. Он сорвал амулет с шеи и, не открывая глаз, метнул его в оборотней.

Убегающая от волков горная лань и через бездонную пропасть перепрыгнет, так говорится в пословице. Вот и бросок Сонциана оказался гораздо мощнее, чем тот рассчитывал. Стеклянный амулет по широкой дуге перелетел над головами оборотней, которые засмеялись, широко раскрыв свои зубастые пасти.

— Долго ты не продержишься, трусливый монах! — крикнул Сонциану оборотень-медведь.

— А уж мы подождём! — вторил ему оборотень-леопард.

Тут из-за кустов раздался такой рёв, что Сонциан подпрыгнул на месте.

— Ну уж нет, хватит с меня! — донеслось из кустов, откуда тотчас последовал удар такой мощи, что земля затряслась.

Через мгновение ветки кустов разлетелись по сторонам, и на поляну выскочил безобразный оборотень, похожий на свинью. Огромное брюхастое тело поддерживали толстые, словно брёвна, ноги, а венчала всё это абсолютно лысая голова, по бокам которой торчали уши. Нос оборотня был похож на свиной пятак, а глаза налились кровью. В руках оборотня была палица каумодаки.

— Бесы негодные! — заорал он и набросился на ошеломлённых оборотней.

Стоило противникам сойтись в схватке, как все они поняли, что силы их неравны. Оборотень-медведь подхватил оборотня-леопарда под мышку и бросился наутёк. А похожий на кабана воин бросил палицу и уселся прямо на траву, растирая нос.

— Прямо по носу ведь попали стекляшкой своей, — сказал он с досадой.

Кровь постепенно схлынула из его зрачков, и глаза приобрели нормальный человеческий вид.

Сонциан осторожно приоткрыл один глаз, осмотрелся и решил открыть и второй тоже. Он увидел свиноподобного оборотня, зажмурился и снова зашептал камишутту.

— Что ты бормочешь, монах? — услышал он голос.

— Спаси меня, богиня Запада! — взмолился Сонциан. — Не дай этому голодному бесу меня сожрать!

— Ну-ка не смей меня бесом обзывать! — в голосе оборотня забурлили пузырьки гнева. — Хоть и проголодался я, но людей не ем.

Не открывая глаз, Сонциан спросил:

— Кто же ты тогда?

— Имя моё Ван Люцзы, а за мой нынешний вид люди прозвали меня Чжу. Я странствующий воин и демоноборец.

— Не оборотень?

— Нефритовый Император на меня проклятье наложил, — сказал Люцзы. — Чтоб его бесы на клочки разорвали! Оттого я на свинью похож стал.

Сонциан внимательно осмотрел странствующего демоноборца из-под прищуренных век. Люцзы продолжал тереть свой покрасневший нос и не совершал никаких попыток наброситься на монаха. Удовлетворённый тем, что увидел, Сонциан открыл глаза в полную силу и сказал:

— Спасибо тебе, Чжу Люцзы, за помощь. Не иначе как Сиваньму, богиня Запада, послала тебя мне на помощь.

— Сиваньму?

— Она меня послала к Синей горе с поручением, — сказал Сонциан и поведал Чжу Люцзы обо всём, что нам уже известно.

Узнав о том, что богине Запада нужна помощь, Люцзы обрадовался. Он решил, что в знак благодарности богиня Сиваньму снимет наложенное Нефритовым Императором проклятье и позволит Люцзы вернуться на Небеса.

— Уважаемый, позволь мне тебя сопровождать, — промолвил он. — Мало ли какие бесы тебе на пути повстречаются. Или того хуже, разбойники.

По мнению Сонциана, бесы были куда страшней разбойников, но Чжу Люцзы, похоже, не боялся ни тех, ни других. Поэтому Сонциан сказал так:

— Спасибо тебе, уважаемый Ван Чжу Люцзы. Есть на то воля богини Запада, а иначе зачем же мы встретились!

— Благодарю тебя, уважаемый! — рассыпался в благодарностях и сам Люцзы. — А пока не будет ли у тебя чего-нибудь съестного?

Тут он заметил картофелины, до сих пор лежавшие в углях, и облизнулся так, что Сонциан поспешил разделить с ним трапезу. Люцзы в одно мгновение проглотил всю провизию, которую монахи принесли с собой из монастыря, оставив Сонциану лишь одну печёную картофелину и ломоть хлеба. Впрочем, тот не стал жаловаться и, приметив голод странствующего воина, предложил восполнить припасы в ближайшей деревне сразу, как только наступит утро.

Покончив с ужином, путники улеглись спать. Сонциан — с радостными мыслями о том, что уж теперь-то он в безопасности, а Чжу Люцзы — с едва притуплённым чувством голода и громадной жаждой, что так и осталась неутолённой, ведь никакого вина и даже пива у монахов, конечно же, не было.

Чтобы узнать, что приключилось с монахом и демоноборцем дальше, читайте следующую главу.

Глава третья

в которой повествуется о том, как посланник богини Запада и сопровождавший его воин по имени Чжу Люцзы продолжали свой путь, а также о том, как болтливость Сонциана сослужила ему плохую службу во второй раз

Итак, странствующий воин Чжу Люцзы и монах по имени Сонциан отправились дальше в сторону Синей горы, которая располагалась на западе княжества Четырёх Рек. Ходили слухи, что в княжестве Четырёх Рек водились оборотни, и потому Сонциан был весьма рад компании странствующего воина-демоноборца. А Чжу Люцзы надеялся, что, оказав услугу посланцу богини Запада, он попадёт в милость к самой Сиваньму и та поможет ему вернуться на Небеса. А также избавит от поросячьего носа, который доставлял Чжу Люцзы немало хлопот.

Мало того что из-за носа этого Люцзы походил на оборотня сам — словно одного этого было мало! — свиной пятак оказался ещё и преизрядно чувствительным. Здоровяку Люцзы не страшны были самые мощные оплеухи, но стоило даже лёгкой пощёчине коснуться его носа, как острейшая боль пронзала Люцзы от темени до самой последней косточки крестца. И боль эта пробуждала в сердце воина такую ярость, что глаза наливались кровью, из ушей валил зелёный дым, а сам Люцзы терял всякий контроль над своими действиями.

Размышляя о своём злополучном носе, Люцзы шагал вслед за монахом по узкой тропе, которая вскоре вывела путников к большому полю, плотно засеянному кукурузой. Упругие зелёные стебли вымахали в полтора человеческих роста, поднимая оранжевые початки выше макушки немаленького Чжу Люцзы. Тропа сворачивала направо и шла в обход поля, края которого не было видно.

— Эй, монах! — крикнул Люцзы Сонциану, который шёл впереди на тропе.

Тот остановился и вопросительно посмотрел на Люцзы.

— Давай напрямки! — с этими словами Люцзы взмахнул своей булавой и обрушил её на кукурузные стебли.

Со звонким хрустом стебли надломились и повалились в сторону. Один из початков оторвался и упал прямо на Люцзы, пребольно ударив его по носу.

— Наракас-с-сура! — возопил Чжу Люцзы, зажмуривая глаза, чтобы прилившая к ним кровь не выплеснулась наружу.

Он стал бешено крутить булавой и ринулся вглубь кукурузного поля, раскидывая стебли в разные стороны мощными ударами, как если бы это были долговязые солдаты вражеского войска, которое два месяца в осаде морило себя голодом.

Кукуруза не могла удержать странствующего воина, поэтому уже спустя одно мгновение его боевой клич раздавался далеко посреди поля. Сонциану ничего не оставалось, как последовать за своим спутником.

Монах обнаружил Чжу Люцзы по другую сторону поля. Странствующий воин сидел на обочине широкой просёлочной дороги, потирая ушибленный нос. Ярость уже отошла с его лица, оставив только лёгкую досаду.

— Треклятая кукуруза, — пожаловался Люцзы монаху. — Надо же было ей на голову мне упасть!

— На то была воля богини Запада, — ответствовал Сонциан. — Иначе мы бы целый день поле это кругом обходили.

Чжу Люцзы нехотя согласился и, покряхтывая, поднялся на ноги. Вдвоём путники продолжили путь, который привёл их на постоялый двор, где Чжу Люцзы наконец мог удовлетворить свой голод.

Он заказал себе трёх самых жирных каплунов и пять кувшинов молодого вина, а монаху — тарелку пареной репы. Люцзы был доволен своей шуткой, поскольку пареная репа считалась в миру едой для бестолковых тружеников. Но Сонциан репу любил, и потому с превеликой радостью набросился на еду. За проведённый в полях день он изрядно проголодался.

Чжу Люцзы меж тем опустошил свой первый кувшин и огляделся. Пить в одиночестве ему было скучно, а из монаха собутыльника сделать было никак нельзя: в монастырях вино было под строжайшим запретом. Поэтому послушники первых лет нередко пропадали из монастыря на целые сутки, а то и неделю. Чжу Люцзы, однако же, этого не знал и потому не стал даже и предлагать монаху разделить с ним выпивку.

Постоялый двор, в котором остановились путники, стоял на обычной просёлочной дороге вдалеке от торгового тракта, по которому шли купеческие обозы. Поэтому народу в обеденной зале было немного. За большим круглым столом расположилась компания плотников, которая отправлялась в Сурин на заработки. По княжеству прошёл слух, что в столице разгорелся нешуточный пожар, и прослышавшие об этом плотники из деревни по соседству собрали бригаду и без лишних размышлений выдвинулись в дорогу.

В углу сидела парочка стариков, которые держали путь на свадьбу своего старшего сына. Младшая дочь сидела тут же, заботливо подливая в покрытые трещинами чашки терпкий зеленоватый напиток. На эту же свадьбу, только со стороны невесты, была приглашена и другая семья, расположившаяся за соседним столом. Рано поседевшую женщину сопровождали сын с дочерью. Чёрные волосы девочки заплетены были в семь косичек по числу богов удачи, а короткие солнечно-рыжие волосы её брата топорщились в разные стороны. Девочке недавно исполнилась дюжина лет, а мальчик был чуть постарше.

За высокой стойкой устроился бродячий музыкант с похожей на разрубленную пополам тыкву пипой за плечами. Перед ним стоял полупустой бокал пива.

«Вот он-то мне и сгодится!» — решил Чжу Люцзы и крикнул:

— Эй, пипач! Чего грустишь?

Музыкант обернулся, и Чжу Люцзы увидел большой белый шрам, наискось пересекавший покрытое дорожным загаром лицо. Чжу Люцзы решил, что перед ним заслуженный воин, который променял фехтование на музыку.

— Подсаживайся ко мне! — радушно пригласил он, махнув рукой, в кулаке которой была зажата каплунова нога.

Музыкант подсел к столу, бросив осторожный взгляд на сидевшего тут же Сонциана. Но монах ничего ему не ответил, слишком уж он был увлечён поглощением пареной репы.

Чжу Люцзы наполнил свою глиняную кружку до краёв вином из второго кувшина и придвинул её музыканту под нос, а сам поднял кувшин с остатками:

— За славные победы! — провозгласил он тост.

Музыкант замешкался, но потом всё же поднял и свою кружку с остатками пива. Чжу Люцзы бросил обиженный взгляд на оставшееся на столе вино, но музыкант покачал своей кружкой у него перед глазами. «Нечего добру пропадать, пусть даже это пиво прокислое», — догадался Люцзы, и уважение к музыканту со шрамом только подросло у него в сердце.

Чжу Люцзы опрокинул кувшин в себя, и вино приятно зажурчало у него в глотке. Он дождался, покуда музыкант не поставил свою кружку на стол, и спросил так:

— В какой битве ты заполучил такое украшение, уважаемый?

Украшением Чжу Люцзы назвал шрам, который прочие люди назвали бы уродством. Но для странствующего воина не было ничего достойней, чем полученная в неравном бою отметина.

— Оборотню под руку попал, — нехотя сказал музыкант.

— Сколько их было?

— Кого?

— Ну оборотней!

— Один всего, такой огромный, — сказал музыкант. — Выше на целую голову тебя, уважаемый.

— Всего один? — прищурился Люцзы. Уважение съёжилось в его сердце.

— Если бы не бродячий монах-комусо, в клочья меня порвал бы оборотень этот, — в голосе музыканта звучали воспоминания, которые он безуспешно гнал от себя вот уже четвёртой кружкой пива.

— Эх, — сокрушённо вздохнул Чжу Люцзы, — выходит, никакой ты не воин.

— Помилуй, уважаемый! Музыкант я, — показал на пипу его собутыльник.

«Не гнать же теперь его из-за стола», — подумал Люцзы с досадой. А вслух сказал:

— И среди музыкантов достойные люди попадаются. Может, ты умеешь песни сочинять?

Чжу Люцзы вспомнил, как нравилась ему песня, однажды сочинённая в его честь. Песня была хороша, покуда не стало ясно, что предназначалась она совершенно другой цели. От воспоминаний о своей прежней неловкости странствующий воин покраснел.

Музыкант заметил, что Люцзы к музыке небезразличен, и произнёс такие слова:

— Пусть я и не придворный сочинитель, но всё же какой-никакой талант имею. Позволь мне сочинить песню о твоих подвигах, уважаемый? Уверен я, что ты на своём пути немало повстречал оборотней и прочих демонов.

Чжу Люцзы зарделся от удовольствия и сказал:

— Не далее как вчера я двух оборотней одолел зараз. Хотели они монаха сожрать, но куда там! Повезло тебе, что я рядом оказался. — С этими словами Люцзы хлопнул монаха по плечу.

Тот поперхнулся и закашлялся.

— Богиня Запада прислала тебя на моё спасение, — сказал монах, прочистив горло. — Да пусть всегда будут чисты её рукава и золоты её косы!

С этими словами Сонциан поклонился так низко, как только мог, не вставая со скамьи.

— Воистину, богиня Запада ведёт нас к цели, — продолжил монах. — Не пройдёт и недели, как мы доберёмся до Синей горы. Там я вручу настоятелю парадную робу, краше которой нет во всём Итаюинду.

Музыкант стал расспрашивать Сонциана:

— Что за роба?

— Гляди сюда, уважаемый! — и Сонциан вытащил из дорожного мешка свёрнутую вчетверо робу.

Золочённая вышивка заиграла огнями, отражая пламя масляных светильников, висевших на стенах. Все посетители разом повернули головы.

— Ах! — раздался возглас восхищения из угла. — Сколько живу, такой красоты не видел! — произнёс сидевший там старик.

— Неужто золото настоящее? — удивилась его жена.

— Да наверняка уже, — ответил старик. — Зачем врать монаху?

И правда, врать монаху было незачем. Но и показывать золочёную робу всем подряд не стоило. Ведь это могло привлечь внимание грабителей и воров.

Монаху и самому эта мысль пришла в голову, хоть и запоздало. Он с тревогой посмотрел вокруг, но поддельного даоса не заметил.

— Спрятал бы ты робу свою, — сказал Чжу Люцзы. — Мало ли что.

— Богиня Запада, могущественная Сиваньму, не допустит, чтобы с нами что произошло. Даже оборотни когда набросились, она послала тебя на помощь, — благоговейно произнёс Сонциан.

Чжу Люцзы усмехнулся наивности монаха и пригубил из третьего кувшина.

— На Эбису надейся, но и про наживку не забывай, — припомнил он пословицу, которая, по его мнению, подходила под случай.

Однако Сонциан так и не понял, как покровительствующий рыбакам бог удачи связан с богиней Запада и её поручениями.

— К тому же, — сказал он, — у меня есть волшебный обод. С ним никакие демоны мне не страшны!

И Сонциан показал музыканту обод. Тот протянул было руку, чтобы потрогать волшебную вещицу, но Сонциан не позволил музыканту даже коснуться золотого круга. Он осторожно завернул обод в складки робы и запихал всё вместе обратно в мешок.

— Значит, уважаемый, богиня Запада отправила тебя на Синюю гору, чтобы туда робу доставить? — переспросил музыкант.

— Нет, что ты! — засмеялся монах. — Робу эту настоятель мне поручил.

— Что же тогда?

— Там, в монастыре, волшебный свиток хранится. Сиваньму послала меня, чтобы я его забрал. И ожерелье ещё изумрудное.

— Ожерелье?

Тут монах наконец понял, что чересчур разговорился.

— Послышалось тебе, уважаемый, — поспешил заверить он. — А не знаешь ли ты какой-нибудь песни про богиню Запада?

Музыканту показался странным такой поворот беседы, но закапываться монаху в душу он не стал. К тому же в кошельке у него не было ничего, кроме хлебных крошек, а хорошо исполненная песня могла превратиться в сытный ужин, поэтому он вытащил пипу из-за спины и запел.

Голос у музыканта был хороший, поэтому стоило ему закончить песню о величии и красоте Сиваньму, как плотники поманили его к себе. Минуту спустя они уже распевали хором песню о семи карликах, что пытались взобраться на лошадь.

«Буду впредь помалкивать», — решил про себя монах и снова уткнулся в свою миску.

После ужина Сонциан отправился ночевать на сеновал, а Чжу Люцзы остался на постоялом дворе. Он пересел к весёлым плотникам за стол и заказал ещё вина.

Сонциан спал беспокойно. Ему казалось, что он стоит в главной зале своего родного монастыря, а вокруг него прыгают и хохочут бесы-оборотни всевозможных видов. Самый здоровый, рога которого упирались в перекладину на высоком храмовом потолке, рожей своей похож был на Кокори-бханте — если бы не длинные зазубренные клинки, которые торчали из-за его нижней губы. Вместо глаз у верховного демона были две дыни кивано.

Сонциан же стоял на дощатом полу ни жив ни мёртв и повторял восьмую камишутту на три сотни раз. На голове у него был золотой обод, который тихонько гудел. Оборотни безуспешно пытались дотянуться до монаха, но их когтистые лапы раз за разом отскакивали от сияния, исходившего от обода.

Наконец два маленьких бесёнка подвели к монаху верховного демона. Сонциан зажмурился и услышал, как демон заорал ужасным хриплым голосом:

— Разлепи уже веки!

От крика Сонциан проснулся и подскочил на месте, разбросав пучки сена во все стороны. Рядом с ним стоял Чжу Люцзы, в глазах которого до сих пор плескалось вчерашнее вино.

— Ну и горазд же ты поспать, — сказал странствующий воин, который за проведённую в пьянстве и песнях ночь успел надорвать голос.

Сонциан наскоро умылся, забросил на плечо дорожный мешок и вышел из сеновала на улицу, где солнце уже взобралось по небу почти на самый хребет. Чжу Люцзы дожидался его у ворот, сжимая в одной руке свою булаву, а в другой — плетёную сумку, в которой позвякивала полудюжина винных кувшинов.

Погода выдалась хорошая, и весь день монах с демоноборцем провели в дороге, прошагав немалое расстояние. Вечер застал их в поле, и, подметив, что солнце уже начало краснеть, Сонциан предложил свернуть с дороги. Переночевать путники решили возле раскидистой туи, которая росла неподалёку, окружённая можжевельником. Люцзы прошёлся по зарослям, но дров для достойного костра набрать не сумел. Горстка сухих можжевеловых веток быстро истлела, и к путникам со всех сторон начала подползать ночная тьма.

Сонциану стало боязно, и он, чтобы успокоиться, засунул руку в дорожный мешок, чтобы вытащить оттуда волшебный обруч, нацепить на голову и заснуть спокойно, не опасаясь ни настоящих оборотней, ни приснившихся ему ранее.

К ужасу Сонциана, вместо обруча он вытащил из мешка ржавую подкову. В панике он подскочил с места и вытряхнул из мешка всё, что в нём было. На притоптанную траву упала шкатулка со списком восьмой камишутты, запасная пара исподнего и свёрнутая на четыре раза грязная простыня.

— Воры! — завопил монах.

— Где? — поднял голову Чжу Люцзы, который только-только улёгся.

Ночная попойка его утомила, а день в дороге прибавил к этой усталости достаточно, чтобы странствующий воин превратился в лежачего.

— Робу золотую украли! И мою дорожную тоже! И обруч! — стал объяснять монах. — Только подкова и простыня! Как же теперь я без обруча, а если оборотни нападут?

— На всё воля богини Запада, — ответил Чжу Люцзы со всей мудростью, которая в его случае целиком происходила из лени.

— О, божественная Сиваньму, — взмолился монах, — за что мне такое несчастье! Сойди к твоему ничтожному посланцу и помоги вернуть всё, что подлые воры у меня украли!

Сонциан упал ниц и стал творить молитвы одну за другой. Но богиня Запада этих молитв не слышала. Она была занята своими делами. Не помогли Сонциану и молитвы, которые он обратил к семи богам удачи: ко всем вместе и к каждому в отдельности.

— Возвращаемся назад! — сказал Сонциан, когда запас его молитв наконец иссяк.

Он запихнул исподнее и шкатулку обратно в мешок, а подкову зашвырнул подальше в поле. Чжу Люцзы не пошелохнулся. Наоборот, он только сложил руки на своём бочкоподобном животе и захрапел.

— Вставай! — крикнул ему Сонциан, но так и не смог оторвать странствующего воина от заслуженного сна.

Сколько ни пихал монах спящего Чжу Люцзы, ничего у него не вышло. Доведённый до отчаянья, Сонциан пошёл на крайнюю меру. Он поднял с земли последний едва тлеющий уголёк и, высунув от волнения язык, осторожно положил его Чжу Люцзы на поросячий нос.

Действие это возымело немедленный эффект. Люцзы вскочил как ужаленный и стал размахивать булавой направо и налево с такой резвостью, что монах едва-едва успевал уворачиваться. Наконец булава нашла свою жертву, которой оказался толстый и покрытый треснувшей корой ствол туи. Дерево задрожало, и с его веток посыпались мелкие шишки.

— Берегись, монах! Каменный град! — закричал Чжу Люцзы, который так и не понял, что происходит. Он закрутил булаву над головой так, что шишки разлетались от неё во все стороны, как если бы в руках у него была не булава, а прочный бамбуковый зонт.

Сонциан в это время лежал в зарослях можжевельника и судорожно вспоминал, кому ещё можно было бы помолиться. Он уже пожалел о том, что решил потревожить сон Люцзы таким бессовестным способом.

К счастью для монаха, Чжу Люцзы отходил от гнева так же быстро, как и оказывался в его власти. Поэтому вскоре он пришёл в себя и стал искать Сонциана.

— Эй, монах! Ты живой? Выходи давай! — сказал Чжу Люцзы, уверенный, что монах где-то спрятался, что было совершенной правдой.

Сонциан осторожно поднялся на ноги и промолвил:

— Здесь я. Надо возвращаться нам. Найти вора и робу вернуть. И обруч!

— Сейчас? — удивлённо спросил Люцзы.

Монах огляделся. Ночь была ясной, и звёзды подсвечивали горизонт, но, кроме горизонта да чёрных контуров Чжу Люцзы, туи и потрёпанных кустов можжевельника, ничего было не разглядеть. Путешествовать по темноте монаху расхотелось.

— Завтра первым делом, — смирился он.

Чжу Люцзы довольно хрюкнул, улёгся обратно и через дюжину вздохов уже спал крепчайшим сном. Монаху ничего не оставалось, как последовать его примеру. Заснуть он так и не мог, поэтому всю ночь провёл в медитации, повторяя про себя восьмую камишутту на триста, затем ещё на триста, а затем и на тысячу раз.

Чтобы узнать, кто же обокрал монаха и что он сделал с украденным, читайте следующую главу.

Глава четвёртая

в которой рассказывается о том, как Сонциан и Чжу Люцзы нашли украденную золотую робу, а также о том, кто и зачем обокрал посланцев богини Запада

Итак, после того как Сонциан лишился и золотой робы, и обычной, да ещё и волшебного обруча в придачу, он решил вернуться на постоялый двор, чтобы найти и наказать вора, а также вернуть награбленное.

К величайшему Сонцианову огорчению, хозяин постоялого двора ни о каких ворах и не слыхивал. Того более, он даже оскорбился самому предположению о состоявшемся воровстве.

— Не иначе как бродячий музыкант меня обокрал, — заявил ему Сонциан.

— Да как ты смеешь на него наговаривать! — возмутился хозяин постоялого двора. — Он ведь живёт по соседству и приходится мне троюродным братом!

Остальные путники, что ночевали на постоялом дворе, уже отправились по своим делам: плотники — на заработки в Сурин, а остальные — на свадьбу. Ничего не оставалось монаху, как смириться и продолжить свой путь с надеждой, что бесы-оборотни ему больше не встретятся.

Надежда эта была напрасной, но мы не будем забегать далеко вперёд. К тому же в подтверждение монашеских молитв до самой Синей горы ни единого оборотня на пути Сонциана так и не попалось.

В монастыре Сонциана ждало известие, которого он и сам не ожидал. Когда монах представился встретившим его послушникам, те переглянулись и зашептались между собой. Затем они пригласили Сонциана вместе с Чжу Люцзы внутрь монастыря. Один из послушников повёл путников в яблоневый сад, а другой со всех ног помчался к настоятелю.

— Ещё один! — вскричал он, распахнув храмовую дверь, что вела в зал для молитв.

Настоятель, стоявший на коленях у алтаря, обернулся и поднял седые мохнатые брови.

— Монах с Парчовой горы, — пустился в объяснение послушник. — С оборотнем ручным, на кабана похожим.

И послушник обеими руками показал, какой огромный у пожаловавшего монаха был оборотень.

Настоятель покачал головой, встал на ноги и поспешил во внутренний двор, где в яблоневом саду его дожидались Сонциан, Чжу Люцзы и второй послушник, который не сводил перепуганных глаз с булавы, которую странствующий воин небрежно закинул на плечо.

— Синдзюро-бханте! — промолвил Сонциан и низко поклонился.

Настоятель монастыря на Парчовой горе во всех подробностях описал не только внешний вид, но и любимые занятия своего собрата, настоятеля Синдзюро. Настоятель, как и Чжу Люцзы, любил поесть. Поэтому при виде пузатого и круглощёкого монаха в белых одеждах Сонциан сразу понял, кто перед ним.

— Кокори-бханте повелел передать вам наилучшие пожелания! — сказал монах. — Ваше здоровье никогда не покидало его молитв.

Услышав эти слова, Синдзюро-бханте тотчас понял, что перед ним настоящий монах с Парчовой горы. Ведь один только настоятель Кокори знал, что больше всего на свете Синдзюро боялся обыкновенной простуды. Именно поэтому Синдзюро выбрал себе для служения монастырь на Синей горе, в котором никогда не было ветра сильнее, чем лёгкий бриз.

— Это настоящий, — тихонько произнёс настоятель Синдзюро сопровождавшему его послушнику. — Как твоё имя, уважаемый?

— Звать меня Сонциан, а это странствующий воин Чжу Люцзы. — И Сонциан показал рукой на Люцзы, который самозабвенно ковырял соломинкой во рту, пытаясь выудить оттуда перечное семечко.

— Оборотень, — зашептались между собой послушники.

— Где? — воскликнул Чжу Люцзы и схватил дубину обеими руками.

Послушники задрожали и упали наземь.

— Пощади нас, мы обычные послушники, — залопотали они. — Сожри лучше настоятеля Синдзюро. Посмотри, какой он жирный!

Настоятель же пришёл в совершенную ярость.

— Остолопы! — набросился он на монахов. — Вы что, не видите, кто перед вами? Какой же это оборотень! Был бы он голодным бесом, давно ни косточки от вас не оставил бы. Простите этих пустоголовых, уважаемый! — обратился он к Чжу Люцзы со всей учтивостью.

Люцзы уже и сам понял, что никакого оборотня в монастыре нет. Он добродушно усмехнулся. А Сонциан обратился к настоятелю так:

— Почтенный Синдзюро-бханте, — сказал он. — Прибыл я с поручением от самой богини Запада, прекрасноликой Сиваньму. Послала она меня за своим изумрудным ожерельем и за свитком, где указан путь к тайной сокровищнице грозного Яньвана Умма-ё, повелителя Донной Страны.

— Опоздал ты, почтенный, — промолвил настоятель в ответ. — Не далее как неделю назад приключилась беда. Под видом бродячего монаха к нам заявился мошенник. Сказал, что прибыл с Парчовой горы для того, чтобы взглянуть на ожерелье богини Запада.

— Вот как! — воскликнул Сонциан. — Неужто настоятель наш во мне засомневался? Кого он послал мне вслед?

— В подтверждение своих слов, — меж тем продолжал настоятель свой рассказ, — этот монах преподнёс мне золочёную робу. Такой прекрасной робы нет во всём княжестве Четырёх Рек. Да и в Заречье нет.

— Золочёную робу? — в голову Сонциана прокралось подозрение.

— Сказал, что это подарок от настоятеля. И так я был поражён сияющей красотой этого одеяния, — сокрушённо произнёс настоятель, — что даже не потрудился спросить, а как же настоятеля звать по имени. Поверил на слово монаху. Вот только оказался это вовсе не монах никакой!

— Мошенник! — вскричал Сонциан, который наконец понял, что произошло.

— Где? — и Чжу Люцзы снова схватился за дубину.

— Сбежал он, — ответил ему настоятель. — И ожерелье с собой прихватил. Ищи теперь его.

— И свиток? — спросил Сонциан, с каждым словом теряя надежду на то, что воля богини Запада будет исполнена. — Который на сокровищницу указывает.

— Хвала богам удачи, ни один из наших священных свитков не пропал. Пусть не переведётся рыба в небесных реках! — вознёс настоятель благодарность Эбису.

— Хвала богине Запада, — вторил ему Сонциан. — Позвольте мне взглянуть на ваши свитки.

Настоятель отпустил послушников, которые, не сводя взгляда с Чжу Люцзы, так и стояли с раскрытыми ртами. После этого он повёл путников во внутренние помещения. Когда они проходили мимо кухни, сладкий запах тыквенного пирога проник в огромные ноздри Чжу Люцзы, и тот, совершенно позабыв о монахах, свернул в обеденную залу. А Сонциан проследовал за настоятелем в тайную кладовую-ёрисиро.

В кладовой стоял огромный, во всю стену шкаф, на полках которого лежали свитки. Были там и старинные свитки, лет которым было больше, чем Небесному дворцу Нефритового Императора, и совсем свежие списки каждой из ста восьми камишутт.

«Как же я найду нужный мне свиток?» — задумался Сонциан, а вслух сказал:

— Какой просвещённый у вас монастырь! Вы, должно быть, каждый свиток наизусть знаете?

Он понадеялся, что настоятель может ему помочь. Но настоятель предпочитал чтению хороший ужин, поэтому вместо свитков на его столе чаще оказывалось овощное рагу, приправленное горными травами.

— Есть у меня монах, которому это известно, — уклончиво сказал настоятель. — Если угодно тебе, уважаемый Сонциан, я тотчас пришлю его сюда.

С этими словами настоятель покинул ёрисиро и пошёл на половину монастыря, где жили посвящённые монахи. А Сонциан остался перед горой свитков в совершенном одиночестве.

«Был бы у меня обод волшебный, он мне помог бы, — подумал Сонциан и стал молиться богине Запада. — О, всемудрая Сиваньму, помоги мне отыскать угодный тебе волшебный свиток!»

Услышала ли его молитвы богиня Запада или же просто удача прокралась в нос к монаху, так и осталось неизвестным. Но дальше произошло вот что. В правой ноздре Сонциана нестерпимо защекотало, и как только монах не сдерживался, остановиться ему не удалось. Сонциан чихнул так сильно, что стены ёрисиро дрогнули, а шкаф со свитками пошатнулся. Свитки посыпались на монаха со всех сторон. В завершение всего на бритую макушку Сонциана упал глиняный горшок, стоявший на самой высокой полке.

Когда пыль улеглась, Сонциан услышал голос:

— Всё ли в порядке, уважаемый?

Это был присланный на помощь Сонциану посвящённый монах.

— Настоятель Синдзюро велел мне вам помочь, — сказал он. — Что вам нужно отыскать?

— Волшебный свиток, — ответил Сонциан, потирая макушку. — В нём сказано, как обнаружить тайную сокровищницу повелителя Донной Страны.

— Волшебный свиток? — удивился монах. — Я выучил наизусть все свитки нашего монастыря, но никакого волшебного среди них не было.

Был монах совершенно прав. Ни в одном из прочтённых им свитков не было и капли волшебства. Но вот чего монах не знал, так это того, что один из древних свитков им прочитан не был. Свиток этот был припрятан на самой высокой полке в глиняном горшке.

— А это что? — удивлённо сказал посвящённый монах, показывая на свиток, покоившийся теперь у Сонциана прямо на коленях. — Раньше я такого у нас не видел.

Сонциан поднял свиток дрожащими руками, отряхнул от глиняной пыли и осторожно развернул. Вот что было написано в свитке.

На горных склонах у самого Молчаливого моря,

Там, где воды Жёлтой реки размывают песок,

Между монастырём Остроконечных пиков и Белой горой,

Из морёного дуба ворота

Ведут в полный молчания лес.

Следуй за гиацинтом,

И он приведёт к величавой скале.

Пусть камень тебя не остановит,

Направляй свой шаг без опаски.

В самое сердце горы поместил я

Бурдюк прокисшего вина.

Где мудрость следует за молодостью,

Для сожаления нет причин.

Впредь не забывай, Соги!

Яньван Умма-ё оставил эту записку самому себе на тот случай, если он потеряет свой любимый гребень. Однажды с ним произошло как раз такое несчастье, и у Яньвана ушло добрых полгода на поиски. Стоит ли говорить, в какую негодность пришли густые чёрные как смоль волосы повелителя Донной Страны! Вот Яньван и порешил изготовить запасной гребень, а чтобы отыскать его было проще, заключил в него частицу себя. И чтобы уж быть совершенно уверенным, сочинил записку, которую припрятал в монастыре на Синей горе. А дабы никто из монахов случайно не догадался о её предназначении, Яньван в последний момент заменил слова «волшебный гребень» на строчку о прокисшем вине и подписал свою работу именем старинного поэта, широко известного в Итаюинду.